Искусство и иудаизм — Народы, с которыми евреям на заре истории приходилось иметь сношения (египтяне, ассиро-вавилоняне, финикийцы), обладали уже довольно развитым пластическим И. У евреев последнее издревле считалось «премудростью», חנמה, и противополагалось простому ремеслу, מלאנה. Если считать Скинию завета древнейшим сооружением в честь Бога, то мы имеем в точных описаниях ее (Исх., 25—31) первый образец самостоятельной евр. узорной живописи (מסך החצר, פרכת), скульптуры (כרונים) и архитектуры (אהל מועד). Все, работавшие при устройстве Скинии, называются Библией «мудрецами», а главный художник, Бецалель, признается «боговдохновенным, преисполненным мудрости и познания» (Исх., 31, 1—6). — Обозревая всю еврейскую историю, мы видим, что пластическое И. (о котором здесь главным образом идет речь, исключая музыку и поэзию, которые у евреев всегда стояли довольно высоко) только временами проникало к евреям из соседних стран, но никогда не находило среди них благоприятной почвы для своего развития. — Исторические судьбы евр. народа, политический и религиозный быт его и характер его миросозерцания препятствовали тому, чтобы И. этого рода свило себе гнездо среди него. Первым необходимым условием для развития И. является спокойное в политическом отношении существование народа в течение довольно долгого периода. Еврейская история насчитывает очень мало подобных счастливых эпох, притом последние всегда были весьма скоропреходящи. Кочевая жизнь первобытных евреев вообще не располагала к пластическому творчеству, произведения которого тяжеловесны и неудобопереносимы; самое большее, что евреи могли в это время сделать — это складной шатер и небольших размеров «Ковчег завета» (ср. Ренан, «История евреев», 1905). Постоянная затем борьба с соседями за самостоятельность, беспрерывные войны, происходившие в Палестине только оттого, что страна лежала на пути между главными державами древности, Египтом и Ассиро-Вавилонией, затем наступившая диаспора с ее вечными тревогами, всегда создавали атмосферу беспокойства и растерянности, неблагоприятную для И. (Танненбаум, Keneset Israel, 1886, ст. הגזרה והנניה). Но помимо внешних обстоятельств, в этом направлении действовали еще внутренние причины, коренившиеся глубоко в душе народа и в системе его религии и быта. Успех И. требует прежде всего развития личности и индивидуальной свободы гражданина в государственном коллективе. Классические примеры Спарты и Афин показывают, что там, где нет этих условий, всегда отсутствует и сколько-нибудь развитое И. То, что в Спарте сделали военная дисциплина и солдатская выправка в смысле нивелировки личности, упрощения жизни и умерщвления всяких порывов к творчеству и И., у евреев сделали, — хотя, конечно, в гораздо меньшей степени, — всеобъемлющий и всюду проникающий закон и религиозно-нравственное сознание национальной солидарности. Еврейская религия в древнейших своих источниках — религия строго коллективная и глубоко национальная. В Моисеевом законе личность подчиняется обществу и поглощается им. Соблюдать все заповеди следует не во имя личного блага, а для счастия всего народа (ср., напр., Втор., 4, 25—40; 6, 3, 18 и мн. др.). Такое игнорирование личности со стороны религии парализовало способность к творчеству в области И. (ср. Лацарус, «Этика иудаизма», §§72, 139). В древнем еврействе люди выдвигались только на религиозном поприще. Пророки представляли сильные индивидуальности, но они были героями духа, считавшими себя призванными именно той идеей, которая должна была слить отдельных евреев в одно великое целое, «в государство священников и народ святой» (Исх., 19, 6). Оттого ко времени Соломона, когда нужны были мастера для постройки храма, еврейских художников оказалось так мало, что царь был вынужден обратиться за помощью к финикийцам (I Цар., 5, 20; II Хр., 2, 6, 13). Нужно вспомнить и специально против пластического И. направленную заповедь: «Не сотвори себе идола и всякого изображения» (Исх., 2, 4). Эта заповедь, безусловно, всегда оказывала действие на состояние И. среди евреев. Даже в самые мрачные эпохи увлечения язычеством, когда улицы Иерусалима и Самарии, Бет-Эля и Дана переполнены были идолами, евреи не оказались в силах развить пластическое И., так как эпохи увлечения язычеством чередовались с периодами религиозной реакции, когда произведения языческого И. беспощадно истреблялись. В таком жалком положении находилось у евреев И., вплоть до встречи их с греками. Наиболее обеспеченные и аристократические элементы евр. общества прямо заимствуют от греков стремления к внешне красивой жизни, полной довольства и личного счастья (Иосиф бен-Тобия и его семейство, «эллинисты» среди священнического рода). Если бы эллинисты взяли верх в народе, греческая пластика могла бы привиться и к евреям, но разгоревшаяся вскоре национальная борьба под стягом Маккавеев, сплотив вокруг себя лучшие силы народа, задержала развитие И. на целые столетия. Только когда борьба утихла, наступает мирное воздействие эллинизма на иудаизм, под влиянием которого рождается искусство, но, конечно, не в виде ваяния, запрещенного религией, а в форме архитектуры, которой религия никогда не запрещала. В это время даже наиболее умеренные люди признают допустимым внесение «красоты Яфета», т. е. греческие формы, «в шатер Сима», т. е. в лагерь еврейства (ср. Мегилла, 9б). Тогда было среди евреев много художников и Иерусалим настолько обстроился и украсился, что позже говорили: «Тот, кто не видел Иерусалима в его красе, не видел прекрасного, נחמד, города в своей жизни; тот, кто не видел иерусалимского храма, в жизни не видел красивого здания» (Сукка, 51б). «Красота» вообще умножилась на улицах Иерусалима и в народе; — об этом выражались гиперболически, говоря: «Десять мерок, צנין, красоты опустились на землю; девять из них достались Иерусалиму, одна — всему миру» (Кидуш., 49б). Однако развившиеся с течением времени эстетический вкус и стремление к красоте нисколько не исключали полного отвращения ко всему, что напоминало идола. Большинство народа считало святотатством помещение Иродом золотого орла на вратах храма, и многие для его уничтожения были готовы пожертвовать жизнью (Флафий, Древн., XVII, 6, §2); изображение императора, внесенное в Иерусалим Пилатом на знаменах, вызвало в народе волнения, и толпы отправились к претору в Кесарею, умоляя его об удалении этих знамен, — все изъявили готовность тотчас умереть, если он не исполнит их желания (ibid., ХVIII, 3, §1). В обоих случах религиозная совесть народа возмущалась не самими изображениями, но тем, что орлу можно было бы придать, а изображению императора действительно придавался характер идола. Поэтому впоследствии, когда уже не было такого мотива, не обращали внимания даже на бюст человека (по мнению Раши, царя) в синагоге. Абба-Арика, Самуил и Леви молилось в Нагардее в синагоге, где красовался такой бюст. Но это были единичные случаи; в общем, религия продолжала запрещать всякое изображение человека. К этому присоединились еще преследования, которым народ подвергался в странах изгнания. Эти гонения лишили евреев того спокойствия духа, без которого немыслимо развитие И., так что и орнаментное искусство, которого религия вовсе не касается, также не могло развиться в должной степени. Подобное положение продолжалось в течение всего средневековья вплоть до нового времени, и потому свободное И. не могло найти приюта ни в одной из стран диаспоры. Оно, правда, зарождалось в некоторых местах, особенно там, где жизнь протекала более спокойно, проявляясь в предметах религиозного обихода, но везде в таких случаях евр. И. представляло не более как простое подражание чужим образцам. — В средние века законы против И. еще усугубляются. Нельзя было изготовлять выпуклые изображения животных и человека, входящих в состав св. «Меркабы», а именно: человека, льва, орла и быка. Изображения «серафимов, офанимов и ангелов-служителей» были также под подобным запретом. Эти существа могут быть изображаемы только красками или в форме углубленных фигур (צורה שוצעת); изображения же Солнца, Луны и звезд запрещены даже в таком виде (Schulchan Aruch, Jore Deah, 141, 4). Оставались изображения домашних животных, зверей и птиц (кроме входящих в состав «Меркабы») и всевозможных растений, которыми дозволено было пользоваться для украшения домов (ib., 6). Некоторые раввины находили, что и эти изображения допустимы лишь в частных жилищах, но отнюдь не в синагогах. Последние могут украшаться этими изображениями только в узорном или живописном виде (ср. «Респонсы», Abkat Rochel, 65, 66; Моисей Трани, I, 30). Фактически это не соблюдалось, и большинство общин следовало мнению р. Ниссима (комм. на Аб. Зар., 43), разрешавшего в синагоге изображения, которым окрестное население не поклоняется, так как в этом случае «нет подозрения». И в настоящее время часто арон-кодеши украшаются рельефными изображениями всевозможных растений и животных. При указанных строгих запретах со стороны раввинов только особенная любовь евреев к изящному жилищу и красивой утвари (Берахот, 57б) могла их побуждать искать какой-нибудь возможности украшать свои дома в гетто (Раши, Шаб., 149а; Арух, s. v. דיוצן). Делались также различные изображения на магазинах, дабы привлечь этим внимание покупателей (Баба Меция, 69б). Лишь в 17 веке Хаим Яир Бахарах неохотно позволяет вешать семейные портреты на стенах (Респ., 45). — История евр. И. начинается собственно только в новое время, когда, с одной стороны, страх пред идолопоклонством потерял всякий смысл, а с другой — религиозные и общинные устои пошатнулись, когда в гетто ворвался поток европейского просвещения. Только тогда появляются видные евр. деятели на поприще И., показавшие миру, что в еврейской душе глубоко хранятся творческие силы. Плотины, которые ставили евр. И. религия и жизнь, мало-помалу прорываются. Не только частные лица, но и общины позволяют себе сооружать памятники различным деятелям. Иудаизм и в данном случае обнаруживает способность к эволюции и уступает настойчивым требованиям жизни.
— Ср.: David Kaufmann, Zur Geschichte der Kunst in Synagogen, в Erster Jahresbericht der Gesellschaft für Sammlung von Kunstdenkmälern des Judenthums, 1897; M. Güdemann, Das Judenthum und die bildenden Künste, в Zweiter Jahresbericht, ib., 1898; Schudt, Jüdische Merkwürdigkeiten, I, 252 и сл.; A. Freimann, Die Abtheilung der isr. Ritualgegenstände im Histor. Stadt-Museum zu Frankfurt am Main, 1900; G. J. Solomon, Art and Judaism, в Jew. Quart. Review., XIII, 553—556; D. H. Müller, Die Haggadah von Serajevo; שו״ת חתם סופר, 129; שו״ת צמח צדצ, 50; Berliner, Aus dem innern Leben d. deutschen Juden im Mittelalter.
З. Крупицкий.4.