Давид דויד דוד, в Библии — величайший израильский царь, объединитель колен и создатель единого Израильского царства. Значение и происхождение имени Д. неясно. По мнению одних, оно родственно слову דוד («близкий», «родственник»), другие видят в нем сокращенную форму от Додиель или Додия. Не поддается точному определению и время царствования Д.; с точки зрения новейших ученых (Велльгаузен, Бецольд, Гоммель и др.), оно могло начаться около 1000 г. до христианской эры, но эти данные далеки от достоверности.
Юные годы Д. — Д. был восьмым и самым младшим сыном Ишая, богатого собственника из города Бет-Лехема (Вифлеем), и происходил из очень древнего и почтенного рода Иудина колена (I кн. Сам., 16, 10 и сл.; 17, 12 по I Хрон., 2, 13 и сл.; Руфь, 4, 18—22). В момент его вступления на историческую арену Библия рисует его красивым и статным юношей с румяными щеками, прекрасными очами, хорошо играющим на арфе и обладающим плавной речью (I Сам., 16, 12, 18; 17, 42). Как младшему члену семьи, отец поручил ему пасти стада, и он целые дни проводил в поле, подвергаясь иногда нападениям львов и медведей, которые он удачно отражал. Эта близость к природе наложила неизгладимый отпечаток на душу Д.; она сделала его физически мощным и смелым, но вместе с тем выработала в нем то созерцательное настроение, которое, согласно преданию, приблизило его к Богу и превратило неведомого пастуха в величайшего певца и поэта. С трагической судьбой своего народа, теснимого со всех сторон врагами, Д. столкнулся еще в юности, и тогда уже проявил мужество, сразу сделавшее его национальным героем. Это было в то время, когда Саул, расположившись лагерем у Соко против филистимлян, терроризируемый выступлениями из вражеских рядов гиганта Голиафа (см.), малодушно боялся броситься на них в атаку. Ежедневно в течение 40 дней слыша наглые вызовы и глумления Голиафа и не имея возможности выставить ему противника для единоборства, которое решило бы весь исход кампании, Саул совершенно потерял голову и решил возбудить храбрость в своих воинах путем обещания богатых даров, освобождения героя и его семьи от всяких повинностей и выдачи за него замуж царской дочери. В это печальное время в израильском стане очутился Давид, которого отец его, Ишай, послал с провиантом к братьям, участвовавшим в этой войне. Совершенно не интересуясь объявленной наградой, но до глубины души потрясенный глумлениями гиганта, Д. отказывается повиноваться старшему брату, пославшему его обратно домой к стадам, и выражает Саулу свою готовность выступить против Голиафа. Саул соглашается после того, как узнает от Д. о его подвигах в борьбе с хищными животными. Вооруженный только пращей и метательными камешками, но с именем Ягве — «Бога израильского стана» — на устах, он выступил против гиганта и победил его. Исход кампании был, таким образом, решен, и филистимляне обратились в паническое бегство; израильтяне же, ободренные этим успехом, бросились за ними в погоню и преследовали их до Гата (см.) и до самых ворот города Экрона (I Сам., 17, 1 и сл. до конца).
Д. при дворе Саула. — Разнесшаяся по стране радостная весть о победе над филистимлянами разгласила вместе с тем и имя того героя, которому был обязан Израиль своим спасением. Имя Д. было у всех на устах, и когда он возвращался домой из похода вместе с Саулом, женщины городов, расположенных по пути, ходили впереди победителей с плясками и песнями, припевом к которым служила строфа:
Саул побивал тысячами
А Давид — десятками тысяч (ib., 18, 6—7).
Это противопоставление сильно поразило Саула, но он на первых порах глубоко затаил в сердце зависть, которую стал питать к Д. При этом Саул рассуждал: если мне приписывают победу над тысячами, а Д. — над десятками тысяч, то последнему уже, очевидно, недалеко и до царской власти (ib., 18, 8). Но, не желая обнаружить перед другими охватившую его тревогу, Саул взял Д. к себе во дворец и поставил его во главе особого отряда, который должен был совершать отныне частые нападения на филистимлян (ibidem., 18, 5, 13). Во всех стычках с последними Давид оказывался счастливее Саула, и это еще более распаляло гнев последнего, тем более что ведь именно его избрали «для избавления Израиля из рук филистимлян» (I Сам., 9, 16), a действительным избавителем оказывался Д. С каждой новой победой росла и слава Давида; он сделался любимцем народа и снискал расположение даже царедворцев — приближенных Саула. Иногда в припадке меланхолии неудержимая ярость и зависть к Д. прорывались у Саула наружу, и тогда он даже покушался на его жизнь, но неудачно (I Сам., 18, 11; 19, 10); снова возвращалось сознание к омраченному духом царю, и он, понимая, что победы молодого Д. необходимы для укрепления его, Саулова, трона, на время примирялся с ним, продолжая, однако, искать удобного случая смести его с пути. «Делая вид, что он разделяет энтузиазм толпы, а на самом деле стремясь только погубить соперника путем вовлечения его в сферу блестящих опасностей» (Ренан), Саул выдал за него дочь свою Михаль, которая уже давно любила молодого героя. Но перед тем как отдать ему дочь, царь потребовал, чтобы Д. доставил ему крайнюю плоть ста филистимлян, полагая, что он при совершении этого подвига наверное погибнет; но Д. возвратился невредимый и принес двойное количество того, что от него требовали. Таким образом Д. стал зятем Саула и благодаря своим личным заслугам занял выдающееся положение при дворе. Здесь же Д. близко сошелся и подружился со старшим сыном Саула, Ионатаном, который, чувствуя превосходство Д. и преклоняясь перед ним, заключил с ним братский союз на жизнь и смерть. Эта дружба сослужила Д. великую службу, и благодаря Ионатану он дважды спасся от неминуемой смерти, подготовленной для него клевретами царя Саула. Один раз спасла его также Михаль, которая, узнав, что ночью должны явиться злоумышленники и убить Д., убедила последнего бежать, а вместо него она положила в постель домашних божков — терафим, — закутав их в одежды и сделав им прически из козьей шерсти, чтобы обмануть убийц. Таким образом, планы Саула в отношении Давида все рушились, а в то же время слава Д. росла, так как он одерживал одну победу за другой над филистимлянами, что в глазах народа имело большое значение, так как гарантировало ему необходимую свободу. И вот однажды после удачного похода, во время которого Д. нанес большое поражение филистимлянам, когда он играл в присутствии царя, одержимого безумием, последний метнул в него копье с намерением убить его, но промахнулся. Это было второе покушение, и Д. понял, что ему уже не место во дворце; оставив жену и трогательно распрощавшись с Ионатаном, который за свое заступничество сам чуть не поплатился жизнью, Давид бежал от Саула (I кн. Сам., 19, 1 и сл.; 20, 1 и сл.).
Д. — изгнанник. — Для Д. наступило тяжелое время бездомного скитальчества, полное опасностей и кровавых случайностей. Не имея безопасного приюта и боясь явных и тайных агентов Саула, Д. решил скрываться в пещере близ Адуллама. К нему присоединились братья и некоторые родственники, пришедшие из Бет-Лехема; кроме того, сюда стали стекаться все, кому не везло в жизни, кто скрывался от кредиторов, кто был недоволен установившимся режимом царя Саула и т. п. Они избрали Д. своим вождем, и он вскоре сделался начальником смелого отряда в 400 человек, с которым совершал нападения на враждебные евреям племена. Боясь кровавых преследований со стороны Саула в отношении оставшихся в Бет-Лехеме родных, Д. вступил в переговоры с моабитским царем, который разрешил им поселиться в его стране, пока не выяснится положение Д. Но Адуллам, где скрывался Д., находился слишком близко к владениям Саула, и поэтому Д. по совету пророка Гада (см.) вместе со своими людьми переселился в глубь Иудеи, где авторитет Саула не был значителен, и укрылся в лесу Херета. — В это время разыгралось трагическое событие с жителями священнического города Ноба, которое окончательно подорвало авторитет Саула в глазах даже преданных ему колен Израильских. Когда Давид в начале своих скитаний однажды проходил со своими людьми через Ноб, в котором находилась тогда Скиния, он обратился к главному священнику Ахимелеху с просьбой дать ему хлеба и снабдить его каким-нибудь оружием, если таковое имеется у него. Не зная о разрыве между Саулом и Д. и видя в лице последнего не только знаменитого воина, но и зятя царя, Ахимелех дал ему священного хлеба, а также меч Голиафа, который хранился здесь как трофей. Свидетелем этого был один из приближенных Саула, Доэг эдомитянин, который и донес об этом Саулу. Слепой гнев охватил последнего; в сношениях Ахимелеха с Давидом он усмотрел явную измену себе и своей династии, и тогда, несмотря на оправдательную речь Ахимелеха, Саул приказал убить не только священников Ноба, но и всех его жителей. Спасся один только Абиатар, сын Ахимелеха, который бежал к Д., захватив с собою эфод (см.), т. е. оракул Ягве. Этот оракул позднее оказал Д. значительные услуги. Когда приблизительно в это время разнесся слух, что филистимляне напали на деревню Кеиллу и грабят гумна, Д. по указанию эфода бросился на помощь жителям Кеиллы и одержал блестящую победу над филистимлянами; по совету эфода же он немедленно покинул Кеиллу, когда оказалось, что ее жители уже решились предать его в руки Саула, который следовал за ним по пятам. — Видя, что ему не удастся избегнуть встречи с Саулом, пока он будет находиться в пределах подчиненных ему колен, Д. первоначально переселился в окрестности Хеброна, жители которого, по-видимому, относились к нему хорошо, а затем, когда Саул после удачного, по-видимому, отражения филистимлян стал его теснить и в этом убежище, он перебрался в неприступные горы, возвышавшиеся над Эн-Гадди. Скрываясь здесь, Давид однажды получил возможность покончить с Саулом, но ограничился только безобидной шуткой, отрезав у царя край одежды. По этому поводу Д. обратился с прекрасной речью к Саулу: в ней отразилась вся нравственная высота Давида, которого не ожесточили страдания, связанные с изгнанием. В глазах Д. царь, как помазанник Божий, неприкосновенен; судьей в их споре никто, кроме самого Бога, быть не может. В сравнении с величием Саула, как царя и помазанника Божия, он — ничтожество («мертвый пес» и «блоха»), но тогда тем более несправедливыми являются его преследования Д. и желание его убить. Сам Д. не коснется Саула, ибо он руководствуется, помимо идеи царской неприкосновенности, еще старинной пословицей: משל הקדמני — «только от преступных (людей) исходит зло» (I Сам., 24, 9—17). Саул был потрясен речью Д. Он горько плакал, сознавая справедливость того, что говорил Д., и даже признался ему в этом; в минуту просветления Саул ясно сознавал, что все его преследования напрасны, что рано или поздно Д. станет царем израильским и, высказав это Д., просил его клятвенно обещать ему не мстить за причиненные обиды его потомству. Однако это мгновенное раскаяние не изменило отношений Саула к Д. Не мог изменить мыслей и отношений Саула к Давиду и другой аналогичный случай с похищением кувшина и копья, находившихся у самого изголовья Саула, когда Д., имея возможность убить царя, не сделал этого опять-таки из пиетета к царской власти, дарованной Богом (ib., 26, 4—25). Правда, некоторое временное перемирие между врагами установилось после этого случая, но оно, по-видимому, продолжалось недолго, потому что Д. увидел себя вынужденным совершенно покинуть пределы Израильского царства и переселиться вместе со своей семьей и людьми в числе 600 человек в Гат (см.), к филистимскому царю Ахишу (см.). Собственно, сюда он бежал уже второй раз; в первый раз он очутился здесь вскоре после своего посещения Ноба, повлекшего за собой такой трагический конец для его жителей. Но тогда он должен был оставить Ахиша, так как память о победе его над Голиафом еще была свежа, и приближенные Ахиша собирались отомстить ему за победу, и Д. спасся только благодаря симуляции сумасшествия. Но на этот раз он был принят радушно, как враг Саула, хорошо знающий его слабые стороны и могущий в этом отношении оказаться весьма полезным для филистимлян. Этот шаг Д. был, несомненно, очень рискованным, и только простая случайность (см. ниже) оберегла его от войны с собственными братьями. Но, как бы то ни было, здесь, в городе Циклаге, предоставленном ему Ахишем в полное владение, Д. почувствовал себя наконец, после долгих лет скитаний, спокойным. Живя в Циклаге, он руководил набегами своих людей на кочевые племена пустыни Фаран, в особенности на амалекитов. Эти племена, дружественные филистимлянам, всегда враждовали с израильтянами, и Д. считал актом патриотизма вредить им как можно больше. От Ахиша он это скрывал и сообщал ему, что все свои набеги он направляет против юга Иудеи или же «против иерахмелитов и кенитов», дружественных Израилю племен. Ахиш имел все основания быть довольным Д., так как он ему доставлял богатую добычу после каждого своего похода. Не считаясь с тем, что не каждый может изменить своему народу и поднять меч против своих братьев и видя в Д. и его людях лишь опытную военную силу, которая может ему пригодиться в войне с его заклятыми врагами-израильтянами, Ахиш, решив пойти войной на последних, пригласил и Д. выступить с ним, на что последний охотно согласился. Неизвестно, какой оборот приняло бы участие Д. в этой войне и не обратился ли бы его меч против самого Ахиша. По-видимому, для возможности последнего имелись какие-то основания, так как остальные филистимские князья, узнав об участии Давида в походе, в середине пути потребовали возвращения его в Циклаг, дабы он не служил им помехой в их действиях (кн. I Сам., 29, 4—6). Это, несомненно, вполне совпадало также с желаниями Давида, которые он питал в душе; но, не желая обнаруживать их, он дипломатично выразил сожаление по поводу того, что ему не суждено сопровождать своего «господина-царя» в битвах с врагами, и после трехдневного перехода возвратился в Циклаг. Здесь его ждала страшная неожиданность. Воспользовавшись его отсутствием, амалекиты напали на область Негеб и по дороге сожгли Циклаг, а жителей, в том числе и семью Д., увели с собою в рабство. По совету эфода Давид бросился в погоню за похитителями, настиг их и совершенно разбил. Наградой Д. в этом деле была большая и богатая добыча, часть которой он с благодарственными письмами разослал по тем местам (Бет-Эль, Ароер, Эштемоа и др.) и племенам (кениты, иерахмеилиты), которые оказали ему те или иные услуги во время его скитаний. Эти благодарственные дары оказали ему большую услугу: все старейшины указанных городов стали друзьями Д., а колено Иудино вскоре совсем перешло на его сторону.
Д. — царь u правитель. Битва израильтян с филистимлянами на горах Гилбоа (см.) сыграла роль решающего момента в жизни Д.: здесь погиб Саул с тремя своими сыновьями, а с ними полегло еще много израильтян, сраженных мечами филистимлян. Горестная весть о гибели Саула и Ионатана застала Д. в Циклаге. Узнав о смерти своего врага и оплакав его как друга, он по совету эфода отправился немедленно в Хеброн, где Иудино колено, сплотившись вокруг него, единогласно провозгласило его своим царем. Д. было тогда 30 лет. Остальные же израильские колена оставались верными последнему сыну Саулову, Ишбаалу, которого провозгласил царем в Махнаиме полководец Саула, Абнер (II Сам., 2, 8—10). Хотя на стороне Ишбаала оказались почти все колена, но он, будучи человеком слабым и бездарным, не сумел сразу воспользоваться этим обстоятельством для низложения Д. и восстановления прежнего политического status quo. Напротив, уже первые стычки между его сторонниками и приверженцами Д. окончились в пользу Д., а это в глазах народа могло служить доказательством того, что Бог на стороне Д. К этому присоединилась еще внезапная смерть Абнера, который был главной опорой Ишбаала. Впрочем, под конец своей жизни и Абнер недвусмысленно стал склоняться на сторону Д., справедливо видя в нем единственную силу, которая сумеет объединить всех израильтян от Беер-Шебы (см.) до Дана (II Сам., 3, 6—11). Но вот после двухлетнего шаткого царствования ужасной смертью погиб и сам Ишбаал (ibidem, 4, 4—12), и рушилась последняя преграда, стоявшая на пути Д. к единодержавной власти. Вскоре после этого к нему в Хеброн явились различные колена с изъявлениями покорности: «Мы — говорили они — кость и плоть твоя; еще в те времена, когда царем был Саул, ты был предводителем Израиля на войнах» (ib., 5, 1—3). Договор был скреплен клятвами, и Д., приняв помазание, сделался всеизраильским царем. Столицей в это время еще продолжал оставаться Хеброн, который, по-видимому, вскоре перестал соответствовать своему назначению, и Д. перенес ее в Иерусалим, представлявший в то время холм с крепостцой, занятый иебуситамии. Какие истинные мотивы руководили Д. при этом перенесении, о том Библия молчит; полагают (Ренан и др.), что Д. необходимо было избрать нейтральный город, не имевший прошлого, чтобы не обидеть никого из примкнувших к нему колен. В силу этих причин, вероятно, Д. не сделал столицей и свой родной Бет-Лехем. Но, помимо этого, само местоположение и характер Иерусалима могли побудить Д. остановиться на нем как на центральном пункте нового государства, так как он был хорошо укреплен, почти неприступен и — что было особенно редко в то время — имел внутри небольшой источник, который давал возможность выдерживать осаду (см. Иерусалим и Водопроводы в Палестине). Укрепившись в Иерусалиме и украсив его различными зданиями, Д. сделал его не только политической, но и религиозной метрополией, перенеся сюда Скинию Завета. Это был, несомненно, умный политический маневр, который сразу выдвинул Иерусалим на первое место, поставив в зависимость от него в религиозном отношении все остальные города. — Правление Д. носило децентрализованный характер; его личная власть была сильна среди колен Иудина и Вениаминова, тогда как среди прочих колен престиж его власти был слаб. Последние жили прежней самостоятельной жизнью, признавая власть Д. лишь постольку, поскольку она гарантировала им спокойствие и безопасность от вторжения филистимлян и других сопредельных народов. Хотя Давидова монархия внешним образом отличалась всеми чертами восточного деспотического государства, но сам Д., по-видимому, не был, по крайней мере на первых порах своего царствования, абсолютным и неограниченным монархом; его власть ограничивалась военной аристократией, которая в эпоху составления государства должна была иметь особенное значение и силу (II Сам., 338—339). Рядом с Д. стояло его правительство из нескольких человек, что указывает на известную высоту государственного строя израильтян в эпоху этого царя; в то же время замечается некоторая дифференциация в органах правления. Так, в весьма древних фрагментах упоминается о существовании особой должности главного военачальника, שר צכא, начальника корпуса телохранителей, вербовавшихся из иноземцев, פלתי и כרתי, надзирателя за налогами, על המס, государственного секретаря, заведовавшего направлением всех дел, מזכיר, и заведовавшего архивом, и официального историографа, סופר. Последние две функции с несомненностью указывают на то, что в эпоху Давида письменность уже достигла известной высоты и распространения (II Сам., 8, 16—18; 20, 23—25). Чтобы узнать количество израильтян, вероятно, в связи с реформой податного обложения и установления военных кадров, Д. приказал произвести перепись всех израильтян, каковая и была исполнена. Какие именно экономические и политические последствия повлекла за собой эта перепись, Библия не сообщает; рассказ о страшной эпидемии как божественной каре не вполне ясен (ib., 24 и сл.). К внутренней политике Давида следует отнести также его тактику в отношении тех ханаанейских племен, которые еще продолжали жить внутри Палестины среди израильтян, не сливаясь, однако, с последними. Считая их своими подданными наравне с прочими израильтянами, Д. способствовал их смешению с последними, приближал к себе выдающихся из них (Урия, Аравна) и внимательно относился к их нуждам и обидам, как это видно на примере с гибеонитами (см.). В данном случае царь преследовал то слияние разнородных частей, которое ему было необходимо для упрочения нации. Только один момент в его внутренней политике вследствие своей жестокости набрасывает тень на личность Д. — это его отношение к потомкам Саула и Ионатана. В первое время царствования он выказал в отношении их великодушие, возвратив им их родовое имущество (II Сам., 9, 1 и сл.); тем непонятнее становится его внезапное согласие отдать всех потомков несчастного царя гибеонитянам на растерзание (ib., 21, 1—14). Текст, посвященный рассказу об этом проступке Д., совершенно неясен и вызвал многочисленные гипотезы. Возможно, что Д. это сделал из боязни, как бы они рано или поздно не усилились и не отняли власти у него или его потомков. Что подобная боязнь могла возникнуть в душе Д., явствует из того несомненного факта, что его собственное положение не было прочным и что он опирался далеко не на весь израильский народ. Уже история с его старшим сыном, Авессаломом, обнаружила, какое глубокое и сильное недовольство против него питал народ. С невероятными усилиями, и то только благодаря таланту его полководца Тоаба, удалось подавить восстание Авессалома. Не успела закончиться эта трагедия, как возник новый народный мятеж под влиянием зажигательных речей какого-то вениаминита Шебы бен-Бихри, требовавшего низложения Д. Очевидно, речи этого революционера вполне совпадали с тайными помыслами и желаниями народа, так как на его призыв откликнулись 10 колен, немедленно отложившихся от Д., которому осталось верным только одно Иудино колено. И в данном случае Д. спасли решительные и умелые действия Иоаба (ibid., 20, 1—23). Стоя, таким образом, лицом к лицу с народным недовольством, Д., дорожа своей властью, не мог не питать подозрения к тем, в ком народ видел возможных заместителей Д., — к потомкам Саула и Ионатана, тем более что народ продолжал его считать нравственным, если не фактическим, виновником постепенного угасания их рода (II Сам., 16, 5—14). Сознавая это, Д. и мог решиться одним ударом уничтожить призрак будущих мятежей, и волнений, руководствуясь, однако, при этом не только чувством самосохранения, но и желанием предохранить свою страну в будущем от таких событий, которые очень скоро могли бы уничтожить все то, что с таким трудом было создано им и его сотрудниками в деле политического объединения страны. Эту политику Ренан называет преступной, но она, несомненно, находит себе оправдание как в нравах того времени, так и в совокупности обстоятельств, вызвавших ее.
Внешняя политика Д. выражалась главным образом в упорных войнах, которые он вел с филистимлянами и другими пограничными с Ханааном народами. На первом месте стояли, конечно, филистимляне, исконные враги израильтян, искавшие случая подчинить их себе и сделать своими данниками. Начиная с Самсона и до смерти Саула борьба эта не прекращалась, и Д. предстояла трудная задача если не совсем уничтожить, то настолько ослабить филистимлян, чтобы они не могли наносить вред израильтянам. Это ему, по-видимому, удалось достигнуть. Научившись всем стратегическим приемам филистимлян во время своего вынужденного пребывания в Гате (см.) и ознакомившись со всеми их слабыми сторонами, Д. не трудно было одержать над ними целый ряд побед. В противоположность Саулу, который допускал вторжение филистимлян внутрь Палестины, Д. перенес поле сражения к их пограничному городу Нобу, имея таким образом постоянный надзор за ними. Летописец сообщает о ряде удачных для Д. сражений с филистимлянами, происходивших у этого города (II Сам., 21, 15 и сл.) и в других местах, следствием чего явился переход «узды гегемонии», מתג האמה (по толкованию Ренана) из их рук в руки Д. Когда филистимляне оказались в достаточной степени подчиненными и их можно было не бояться, Д. пригласил часть их к себе на службу и составил из них полк наемников, охранявших его особу и исполнявших различные поручения. Это были так называемые «Крети и Плети», כרתי פלתי; кроме них, в среде израильской армии находились и выходцы из города Гата — гаттиты, גתים, которые, по-видимому, составляли часть действующей армии. Эти наемники играли значительную роль в истории Давидова царствования; все восстания и мятежи (Авессалома, Шебы бен-Бирхи, Адонии) подавлялись ими; они же впоследствии обеспечили трон Соломону (см.). — В войнах с такими опытными врагами, как филистимляне, сами израильтяне сделались опытными и закалились в храбрости и бесстрашии; поэтому для них не представляли никакой опасности войны с теми народами, которые окружали Ханаан с востока и юга. Первыми были подчинены израильскому оружию и подвергнуты страшной казни жители Моаба (II Сам., 8, 2). Почему в отношении их, оказавших некогда ему и его семье такую важную услугу (см. выше), Д. применил столь ужасную меру, неизвестно. Моаб сделался вассалом Израиля и платил дань Д. За моабитянами последовали эдомиты, которые были разгромлены в долине Мелах (I Хрон., 18, 12—13; I Цар., 11, 14 и сл.). Особенно важное значение для израильтян имела борьба с аммонитами, так как раздвинула их географический горизонт и столкнула их с новыми народами, дотоле им неизвестными. Началась эта борьба из-за оскорбительного отношения аммонитов к послам Д., которым он поручил выразить соболезнование царю Хануну по поводу смерти его отца Нахаша, с которым Д. находился в весьма дружеских отношениях. Зная, что Д. не оставит безнаказанным их издевательство, аммониты вступили в коалицию с другими народами Вост. и Сев. Палестины, встревоженными могуществом народившегося Израильского государства. Во главе коалиции стоял Гададезер, царь Арам-Цобы (см.). Д. одержал над ними блестящую победу, захватил большую и богатую добычу из золотых и бронзовых изделий и сделал своими подданными и данниками жителей Арама Дамасского, Арама-Цобы и Арама-Маахи (см.). В память этой победы Д. по возвращении из похода воздвиг памятник. Когда, таким образом, арамейцы лишены были возможности помогать аммонитам, Д. обратил свое оружие всецело против них; действительно, их столица Раббат-Аммон (см.) была чрезвычайно скоро взята израильтянами, а сами аммониты подверглись лютой казни (II Сам., 12, 26 и сл.). После этой войны Д. также досталась огромная добыча, которая пошла на пополнение иерусалимской сокровищницы, как и те золотые, серебряные и бронзовые изделия, которые прислал ему Тои, царь Хамата, после победы, одержанной над Гададезером (ibid., 8, 9 и сл.; I Хрон., 18, 9 и сл.). Богатство израильтян в то время достигло огромных размеров, и некоторые ученые усматривают указание на это в той части благословения Якова, которая относится к Иудину колену (Быт., 49, 8—12). — Что касается дружественных отношений с иностранными государствами, являющихся одним из важнейших элементов внешней политики, то таковые существовали только между Д. и Хирамом, царем тирским, который снабжал Д. материалами и рабочими для постройки зданий и царского дворца в Иерусалиме; впоследствии Хирам перенес свои симпатии и на сына Давидова, Соломона (II Сам., 5, 11—13; I Цар., 5, 15 и сл.), оказывая ему такие же услуги, как и его отцу.
Религия в эпоху Д. становится более определенной, нежели в эпоху Саула. Бог Д. еще национальный Бог, который благосклонно относится только к Своему народу, почитающему и боящемуся Его. Этот Ягве далек от того космополитического идеала Бога, которым были преисполнены пророки и который нашел свое отражение в Псалмах. Уже одно это указывает на то, что Д. не мог быть автором всех Псалмов, обыкновенно приписываемых ему: слишком резко противоречат его подтвержденные историей поступки и поведение тем идеям и этическим правилам, которые нашли себе место в Псалмах (см.). Хотя обычай человеческих жертв был чужд израильтянам, однако Бог Д. не отказался от гекатомбы из потомков Саула, принесенной, Ему, פני יהוה (II Сам., 21, 6—9). В эпоху Д. монотеизм как идея, по-видимому, еще не пустил глубоких корней в народном сознании. Д., отправляясь в изгнание из Саулова дворца, считает себя обреченным на служение чужим богам (I Сам., 26, 19); имя Баала как составная часть людских имен продолжает встречаться во времена Д., так же как и в предыдущие эпохи (ср., например, именно Беельяда или Баеляда). Бог Давидовой эпохи еще не ревнив к другим богам и относится толерантно ко всякой другой вере; по-видимому, это и Д. сделало далеким от религиозной нетерпимости; и действительно, в течение его царствования не было ни одного случая, когда бы он совершил акт религиозной нетерпимости. Более определенный характер принимает религия в эту эпоху лишь в смысле точно установленных форм культа, тесно связанных с ковчегом Завета. Уже выше было упомянуто о том, что перенесением ковчега Завета в Иерусалим Д. одновременно сделал последний политическим и религиозным центром. «Помещение ковчега в шатре на холме Сиона, — говорит Ренан, — было решающим моментом в еврейской истории, в известном смысле гораздо более решающим, чем самое сооружение храма». С этого именно момента религиозный культ начинает прививаться к народному сознанию с тем, чтобы в недалеком будущем дать грандиозный расцвет норм, которыми он будет регулироваться. По повелению Д. перед шатром для надобностей жертвоприношений был воздвигнут алтарь, сложенный из тесаного камня, со ступенями. Д. даже мечтал воздвигнуть пышный и великолепный храм, для чего он готов был пожертвовать все драгоценные металлы, захваченные им в войнах с арамейцами, аммонитами и другими народами. Но предание рассказывает, что сам Господь запретил ему привести в исполнение эту мечту, так как он слишком много крови человеческой пролил в своей жизни; возможно, однако, что только семейные и политические неурядицы, заполнившие все последние годы царствования Д., помешали осуществлению задуманного им плана. Позднейшим хронистом приписывается Д. и первая попытка организации священников и левитов: установление высшей и низшей иерархии среди священников и разделение левитов на разряды, соответственно различным функциям, исполняемым ими (I Хрон., 23, 1 и сл. до конца; 24, 1 и сл.; 25, 1 и сл.). — С установлением в Иерусалиме единого религиозного центра Силом Бет-Эль и Ноб утрачивают отчасти свое первоначальное религиозное значение; равным Иерусалиму остается только старинный иудейский город Хеброн, куда даже жители Иерусалима являлись исполнять некоторые обеты, данные Ягве (II кн. Сам., 15, 8 и сл.). При Давиде, по-видимому, упраздняется эфод; и это тем более удивительно, что первоначально сам Давид пользовался им на каждом шагу. Богослужение в эпоху Д. имело, по-видимому, еще очень простые формы; молитвы и гимны состояли из просительных фраз, которые произносились громко, под шум плясок и песнопений (ср. Zimmern, Babylonische Busspsalmen). Возможно, что в то время уже существовала у евреев и религиозная музыка, правда, в самой зачаточной форме.
Семейная жизнь Д. сложилась очень печально; можно почти с уверенностью сказать, что величайшее горе и страдания, омрачившие последний период его жизни, исходили из недр его собственной семьи. Причина этого лежала в полигамии (см.), которая еще во времена Д. да и позже представляла обычную форму брака у израильтян. У Д. было несколько жен, и от каждой (кроме Михали, Сауловой дочери) у него было по нескольку детей. Как и во всяком гареме, вокруг Д. стали плести интриги как сами жены его, так и царевичи. Особенно искусной в этом отношении оказалась любимая жена Д. — Бат-Шеба (см.), которой удалось добиться положения главной жены. Лишенные всякого нравственного воздействия со стороны отца и со стороны матерей, царские дети были предоставлены самим себе, живя в атмосфере, где зарождались и приводились к развязке разные трагедии. Первый удар Д. в семейной жизни был нанесен безнравственным поступком Амнона (см.), который изнасиловал свою родную сестру, красавицу Тамарь (см.), а затем позорно изгнал ее из своего дома. Д. не наказал его и тем вызвал месть со стороны Авессалома — брата Тамари, который убил Амнона, а сам бежал к своему деду по матери, царю гешурскому. Благодаря стараниям Иоаба на первых порах удалось примирить отца с сыном, однако это было перемирие временное, так как Авессалом, задумав обеспечить за собою право наследования престола, решил по возвращении скорее начать действовать в этом направлении. Почва для мятежа, как было указано, оказалась благоприятной, ибо весьма многие были недовольны Д., и большие усилия должен был приложить царь и вынести много оскорблений и горя, прежде чем он снова укрепился на своем престоле. Но теперь трон был обагрен кровью его сына Авессалома, и это, несомненно, уничтожило его душевное спокойствие до конца жизни. Надо думать, что его горестный плач о погибшем сыне («О, если бы я умер вместо тебя, Авессалом», II Сам., 19, 1) действительно выражал настроение его отцовского сердца, когда, быть может, в его сознании возникала мысль, стоит ли этот трон того, чтобы из-за него проливалась родная кровь. — Но, по мере того как царь дряхлел, интриги все умножались вокруг него. После насильственной смерти Амнона и Авессалома всех занимал вопрос, кто унаследует престол после Д. Сам Д. смотрел на Соломона как на своего преемника и уже думал успокоиться на старости, как рок на самом краю могилы приготовил ему в его же собственной семье новое испытание. Престол у Соломона решил оспаривать царевич Адония (см.), сын Хагит, который был старшим сыном после Авессалома; попытка, однако, не увенчалась успехом, несмотря на то, что на его стороне были Иоаб и первосвященник Абиатар. Правда, Д. уже не дожил до того времени, когда и Адония погиб в своем стремлении к царскому трону, убитый по повелению своего же единокровного брата, но он был свидетелем начала этой распри, которая, по опыту прошлого, не могла закончиться мирно. Может быть, Соломон не убил Адонию после первого мятежа потому, что еще жив был отец, которому он не хотел причинять новых страданий; возможно, что и сам Д. запретил ему какое бы то ни было насилие над братом и только под этим условием согласился на отречение от престола в пользу Соломона. — Д. умер, имея около семидесяти лет от роду и процарствовав 30 лет в своем сионском дворце. Он был погребен поблизости в склепе, высеченном в скале, у подножия холма, на котором построен город Давида.
Поэтическое творчество Д. — Что Д. был поэтом в самом высшем смысле этого слова, это едва ли подлежит сомнению. Его близость к природе в ранней юности раскрыла ему многие тайны Божьего мира, а природная вдумчивость и знание людей, добытые в жизненной борьбе, открыли перед ним тайны человеческой души. Древняя легенда рисует Давида музыкантом (I Сам., 16, 14—23), позднейшее же предание считает его поэтом и, в частности, автором Псалмов. Вернее всего, что он был и поэтом и музыкантом, так как с его именем связывается не только авторство различных поэтических творений, но и установление музыкального богослужения, создание певческих и музыкальных капелл (I Хрон., 25, 1 и сл.). Из поэтических творений, которые без сомнения могут быть отнесены к авторству Д., первое место занимает его прекрасная элегия на трагическую смерть Саула и Ионатана, павших на горах Гилбоа. Глубокая и искренняя грусть соединяется здесь с такой силой выражения и таким подъемом чувства, что эта элегия может сравниться с лучшими перлами этого вида творчества в мировой литературе.
Не рассказывайте (об этом) в Гате,
Не возвещайте на улицах Аскалона,
Дабы не радовались дщери филистимские,
Дабы не ликовали дщери необрезанных.
Горы Гилбоа! Да не будет росы на вас,
Ни дождя, ни полей плодоносных!
Ибо опозорен там щит доблестных,
Щит Саула, словно не помазан был елеем.
Дщери Израиля, плачьте о Сауле,
Одевавшем вас в багряницы с драгоценностями,
Возлагавшем золотые украшения на наряды ваши и т. д.
Д., несомненно, принадлежит также элегия на смерть полководца Абнера, вероломно убитого Иоабом. Ренан в ней усматривает иронию; в действительности же она вся проникнута скорбью и сознанием своего личного бессилия перед роком, унесшим его в могилу. Поэт жалуется:
Смертью ли бесславного умереть было Абнеру?
Ведь твои руки не были связаны,
А ноги не скованы медными путами;
Но пал ты, как падают от рук вероломных.
Возможно еще, что Д. был автором и той небольшой поэмы, полной сравнений и парабол, которая по своему языку должна быть отнесена к весьма глубокой древности (II Сам., 23, 1—8). Что же касается Псалмов, то Д. едва ли был их автором; вернее всего они были составлены гораздо позже (см. Псалмы).
Общая характеристика Д. — В мировой истории найдется очень мало лиц, которые в течение своей жизни успели сделать столь многое, как Д. Даже те критики, которые умаляют личные заслуги Д., приписывая его успехи стечению целого ряда исключительно счастливых обстоятельств, должны признать его великое историческое значение. Образование нации из Израиля является его делом, так как он первый соединил то, что до него было лишь простым конгломератом кланов и племен, и Израиль остался единой нацией даже после распадения единого царства Д. Саул добросовестно пытался придать Израилю политическое единство, но такая работа ему была не по силам; со смертью его все было снова утеряно и положение народа стало таким же безнадежным, как и раньше. Д., в котором счастливо соединялись мудрость и отвага, который был столь же осторожен в разработке своих планов, сколь и энергичен в их выполнении, имел успех потому, что преследовал определенную цель и стремился только к достижимому, не останавливаясь до тех пор, пока не достигал желаемых результатов. Ввиду невероятных трудностей, которые ему нужно было преодолевать, и тяжелых и сложных условий жизни, с которыми ему приходилось сталкиваться, секрет успеха Д. необходимо искать только в его личности: он был центром жизни своего народа и своего государства. Прирожденный правитель с истинно царственной душой, всех привлекавшей и подчинявшей своему влиянию, он возбудил национальный энтузиазм и не только превратил Израиль в нацию, но и возвел его на вершину славы. Сам Израиль сознавал это, и возвращение Д. в более или менее далеком будущем стало его мечтою и предметом самых горячих надежд. — Характер Д. часто критиковался в неблагоприятном для него смысле, потому что критики не рассматривали Д. в связи с его временем. Д. — не святой, и библейские повествования, уважая истину, не подавляли и не умаляли его недостатков и слабостей. Детальный рассказ летописца о трагической смерти хиттейца Урии в связи с любовной историей Д. и Бат-Шебы смело обнажает сластолюбивые инстинкты Д., не останавливавшиеся даже перед смертью ни в чем не повинного человека. Его завещание Соломону, объявленное им на смертном одре, рисует Д. человеком жестоким и мстительным, не забывающим даже перед лицом смерти тех обид, которые ему когда-то были нанесены. Но ведь все это черты человеческие, и летописцы сознательно стремились подчеркнуть, наряду с прекрасными чертами его характера, и отрицательные его стороны, ни на минуту не теряя из виду его человеческой природы. И все же только слепая предубежденность станет отрицать, что его характер по существу своему был благороден и что Д. был воодушевлен истинным благочестием и детской верой в Бога. Даже теперь не трудно понять, почему его современники видели в нем царя, угодного Богу. — Ср.: Renan, Histoire du peuple Israel, т. I (крайне суровое и отрицательное отношение к Давиду); W. R. Smith, в The English Historical Review, 1883, 134 и сл. (критика на труд Ренана и, в частности, оправдание Д.); Duncker, History of antiquity, т. II (близок к тенденциям Ренана); Stade, Gesch. des Volk. Israel, I, 223—298; Wellhausen, Prolegomena и Jüd. und Israel. Gesch., 52—70 (у обоих авторов правильное, без предубеждения, отношение к Д.); Winckler, Gesch. Israel’s in Einzeldarstellung., 1895 (гл. о Д. оригинальна, но не всегда точна); Kamphausen, Die Chronologie der hebr. Königl., 16 и сл.; idem, Philister und Hebräer zur Zeit Davids, в Zeitschr. für die Alttestament. Wissensch., 1886, стр. 43—97 (ценный труд о внешней политике Д.); Stähelin, Das Leben Davids, 1866 (интересна по многочисленным параллелям из общей истории Востока); Rawlinson, The five great monarchies of the Eastern ancient world, т. II, стр. 333 и сл. (Д. рассматривается как величайший монарх Востока). — О тактике Д. — см. монографию Dieulafoy; Graetz, Gesch. d. Juden, I, стр. 195—299 — традиционный взгляд на Д.; Дубнов, «История евреев», I.
Г. Красный.1.
В агадической литературе. Давид — «избранник Божий» (Аб. p. H., XLIII); он был родом из семьи, которая сама принадлежала к лучшим в Израиле. Его предками были великие мужи наиболее выдающегося из колен Израилевых (Руфь, 4, 18—22); он был потомком Мириам, сестры Моисея, хотя в Писании на это нет ясных указаний (Сифре к Числ., 10, 23). В числе его предков были судьи Ибцан и Атниель (Б. Б., 91а); Д. был сыном человека, умершего безгрешным (Шаб., 55б). Несмотря на благочестие Ишая, отца Давида, его супружеская жизнь протекла не вполне гладко; он даже вознамерился однажды дать вольную любимой им рабыне своей жены и жениться на ней, но жена расстроила его план: она переоделась рабыней, и Ишай, не зная этого, женился на ней вторично. Плодом этого брака был Д., которого воспитывали как сына рабыни для того, чтобы оставить Ишая в его заблуждении (Ялк. Макири, изд. Buber’a, II, 214); Д., считавшийся сыном рабыни, не воспитывался вместе с другими сыновьями Ишая, а проводил все свое время в пустыне, где он пас овец (Ялкут Макири, l. с.). Эта пастушеская жизнь подготовила его к тому положению, которое Д. должен был занять впоследствии. Он относился очень бережно и любовно к овцам, вверенным его попечению, и Бог сказал: «Он умеет пасти овец; поэтому он сделается пастырем моего народа Израиля» (Midr. Tehill., LXXVIII, 21; Schemoth r., II, 2; относительно сходной арабской легенды см. Grünbaum, Neue Beiträge, стр. 193). В этой безлюдной пустыне Д. находил также случай проявить свою необычайную силу и храбрость; однажды, например, он задушил руками четырех львов и трех медведей, напавших на его стадо (Барайта тридцати двух правил, III; Мидр. Сам., XX). Как-то раз Д. был в большой опасности: он набрел на спящего единорога (ראם). Приняв его за гору, он попытался взобраться на него, но животное внезапно пробудилось, и Д., очутившийся на его роге, был поднят им на большую высоту. Д. дал тогда обет Богу построить ему храм вышиной в 100 локтей — такова вышина рога зверя, — если Он избавит его от этого зверя, и Бог послал после этого льва, который, как «царь животных» (ср. Хаг., 13б), имеет право требовать знаков почтения даже от этого гигантского зверя; единорог пал ниц перед львом, дав таким образом Д. возможность безопасно с него спуститься; тогда пришла лань, которую лев сейчас же стал преследовать, и Д. спасся от единорога и от льва (Midr. Tehill., XXII, 28). — Д. перестал быть пастухом на двадцать восьмом году, когда Самуил помазал его на царство (Ялк. Макири, l. с.; ср. также Седер Олам раб., XIII). Пророк думал сначала, что Элиабу, старшему брату Д., предназначено Богом быть царем, но посредством священного елея ему было указано, что Д. является избранником Божиим. Когда Самуил пытался излить елей из сосуда на каждого из братьев поочередно, елей оставался в сосуде, но когда настал черед Д., елей стал сам течь; капли елея, падавшие на одежды Д., сейчас же превращались в бриллианты и жемчуг, и когда помазание было окончено, рог оказался по-прежнему полон елея. Теперь пришла мать Давида и открыла тайну, скрываемую ею столько лет, и отец и братья Д. узнали, что он не был сыном рабыни (Ялк. Макири, l. с.; Ялк. II, содержит только часть этой легенды; также и Ефрем Сирянин в комментарии к I Сам., 16, 13, ed. Benedictini, стр. 365; ср. Ginzberg, Die Haggada bei den Kirchenvätern, I, 27, 28). Хотя помазание Д. держалось в тайне, его действие проявилось в замечательном духовном развитии Д., ибо он получил даже дар пророчества (Иос. Флав., «Древн.», VI, 8, § 2; Санг., 93б). Этим он вызвал зависть к себе со стороны некоторых людей и в особенности со стороны Доега, который пытался убедить царя Саула не приглашать Давида вовсе ко двору (Сангедр., l. с.). Саул познакомился с Д., когда последний был еще ребенком, и все больше и больше привязывался к нему. В особенности он полюбил Д. за искусство, проявленное им при следующем случае: одной женщине приходилось оставить свой дом, и так как она не могла взять с собой своих денег, то спрятала золотые монеты в бочку с медом и отдала последнюю на хранение одному своему другу. Тот открыл, что в бочке спрятаны монеты, взял их себе, а по возвращении женщины отдал ей только мед. Женщина принесла жалобу Саулу, но, так как она не могла доказать своего иска, то жалоба ее была оставлена без последствий. Когда маленький Д., игравший тогда с детьми перед царским дворцом, услышал об этой истории, он взялся изобличить вора. По его совету царь велел разбить бочку, и на дне ее были найдены не замеченные вором две монеты; воровство было таким образом доказано (Jellinek, Beth Hamidr., IV, 150, 151, и в разных собраниях, Maaseth). — Д. мог наслаждаться мирной придворной жизнью лишь в течение очень короткого времени, так как появление Голиафа заставило Саула начать войну. Больной царь с радостью принял предложение Д. выступить вместо него против богохулителя Голиафа (см. Голиаф в агаде), и когда доспехи рослого Саула оказались совершенно впору низкорослому Д., Саул понял, что Д. предназначен для высшей миссии. Эта перемена в Д. произошла благодаря «священному елею», которым он был помазан. Саул поэтому стал ему завидовать, а Давид отказался выйти на бой в доспехах царя (Танх., изд. Buber’a, III, 44). — Пять камней сами пришли к Д. (Мидр. Сам., XXI), и когда он дотронулся до них, они превратились в один камень (Зогар, Дебар., 272). Ими Д. решил убить Голиафа, ибо они символизировали Бога, «трех патриархов» еврейского народа и Арона, потомки которого, Хофни и Пинхас, незадолго перед этим были убиты Голиафом (Мидраш Сам., l. c.; Мидраш, приведенный Кимхи в комментарии к I Сам., 17, 40, несколько отличается от Мидраша Сам.). Как только Д. бросил взгляд на гиганта, последний был поражен проказой и прирос к земле, так что не мог двигаться («Zaraat»; Песикта, изд. Buber’a, стр. 175 и паралл. места; Зогар, III, 206а). Когда Д. крикнул Голиафу: «Я отдам твой труп птицам небесным», Голиаф поднял вверх голову при слове «птицам», и от этого сдвинулся его шлем; в то же самое время брошенный Д. камень попал ему в открытый лоб (цитиров. Кимхи Мидр., ad. loc.; иначе — в Мидр. Тег., LXXVIII, 11). Так как Голиаф был вооружен с головы до ног, то Д. был в затруднении, не зная, как отрезать ему голову. Урия предложил Д. помочь, если он даст Урии в жены еврейку, и когда Д. согласился на это, Урия ему показал, что концы узла, который охватывает все доспехи, связаны у пяток гиганта Голиафа. Д. дал филистимлянину Бат-Шебу, и она стала для него позднее источником многих беспокойств и затруднений, за то что он в этом случае придал столь мало значения чести еврейки (Мидр., привед. Алшехом в его коммент. к I Сам., 17, 50). — Победа Д. над Голиафом еще больше увеличила подозрительность Саула, который приказал своему полководцу Абнеру точно установить вопрос о происхождении Д., дабы узнать, действительно ли он потомок Переца, ибо в таком случае Саул боялся, что найдет в Д. будущего царя. Давний враг Д., Доег, пытался доказать, что Д., будучи потомком моавитянки Руфи, не может быть признан законным членом еврейского общества; пророк Самуил, однако, решил вопрос в том смысле, что библейское запрещение (Второзак., 23, 3, 4) относится только к мужчинам, а не к женщинам этого народа (Мидр. Сам., XXII; Ruth rabba, IV, 4). Давид не оставался долго вместе с Саулом, так как вскоре после смерти Голиафа принужден был бежать от Саула. Господь, однако, не оставил его и не только спасал его от врагов, но и наставлял его, как нужно править миром мудро и справедливо. Так, например, однажды Д. имел случай убедиться, что даже умопомешательство, которое, как ему казалось раньше, совершенно бесполезно, имеет свое место в плане мироздания, так как своему притворному помешательству он был обязан тем, что не был убит братом Голиафа, телохранителем царя Ахиша (Мидр. Тегилл., XXXIV, 1; Ялк., II, 131, с несколько иными вариантами). Во время бегства от Саула Давиду пришлось также переменить свое невыгодное мнение о пауке; когда он скрывался в пещере, его преследователи, увидя, что вход в пещеру заткан паутиной, решили, что там никого нет, но на самом деле Господь велел в этот момент пауку дать доказательство Давиду, что и паук бывает иногда полезен (Тарг. к Тег., 57, 3; ср. Levy, Chald. Wörterb., Ι, 48). Чудесно и столь же поучительно для Д. было спасение его, когда он взял сосуд с водой у Абнера (ср. I Сам., 26, 7); Д. очутился между двумя ногами этого гиганта, как между двумя тисками, но оса ужалила Абнера, который машинально стал двигать ногами, выпустив таким образом Д., который теперь понял, что даже, по-видимому вредное, насекомое может иногда оказаться полезным человеку (там же). Другие чудеса, совершенные Богом для Д. во время его бегства от Саула, были: появление ангела, известившего Саула, который без труда мог настичь Давида, что филистимляне вторглись в его страну (I кн. Сам., 33, 26), вследствие чего Саул был вынужден отказаться от дальнейшего преследования (Мидр. Тег., ХVIII), и небесная помощь, посланная Д. в его походе против амалекитян (I Сам., 30 17 и сл.), когда ночь была освещена молниями, давшими возможность Д. быстро окончить сражение (Wajikra r., XXX, 3; Мидр. Сам., XVIII). — Первой мыслью Д. после того, как он взошел на престол, было отнять у иебуситов древний святой город Иерусалим. Д. боялся не силы этих язычников; его смущал союз, заключенный патриархом Авраамом с их предками, текст которого был начертан на бронзовых фигурах (Пирке р. Элиез., XXXVI). Город был, кроме того, окружен высокой стеной, и Д. впоследствии мог войти в него лишь после того, как благодаря совершившемуся чуду стена понизилась сама собой (Мидраш Тегилл., XXIII). Хотя иебуситы не могли сослаться на обещание, данное им Авраамом, так как они напали на евреев во времена Иисуса Навина, но Д. все же не хотел взять город, не вознаградив их за него (Пирке р. Элиез., l. с.). После взятия Иерусалима Д. решил сразиться с филистимлянами в долине Рефаим (II Сам., 5, 22 и сл.). Филистимляне думали, что Д. не пойдет на них войной, потому что они обладали уздой боевого коня, которую Исаак дал Абимелеху, царю филистимлян, в знак союза (Пирке р. Элиез., ХХХVI); арамейцы также полагали, что Д. не начнет с ними войны, так как они обладали «mazzebah’ами», которые воздвигли в знак союза Яков и Лаван. Но синедрион, к которому обратился Д., решил, что он не обязан соблюдать договоры, заключенные патриархами с язычниками, потому что филистимляне эпохи Д. не суть потомки древних обитателей страны, а новый народ, пришедший из Кафтора (ср. Амос, 9, 7), арамейцы же потеряли право ссылаться на союз между Яковом и Лаваном, потому что они неоднократно нападали на евреев в эпоху Моисея и Иисуса Навина (Мидраш Тегиллим, LX; Пирке р. Элиез., l. с.). — Д. был не только воином, но также мудрым и благочестивым правителем. Вскоре после вступления на престол он назначил не менее 90000 чиновников, но сделал ошибку, не назначив на какую-нибудь должность мудрого Ахитофеля, за что оба позже дорого поплатились; помимо этого, трагический конец Ахитофеля произошел, главным образом, благодаря проклятию Д. (Иер. Санг., X, 29а, в конце; в сокращенном виде Сук., 53б; см. Ахитофель в агадической литературе; Псалмы). Хотя Д. был царем, он все же скромно спрашивал совета у своего учителя Иры из Яира (M. К., 16б) и Мефибошета, считаясь с их решениями в религиозных вопросах (Бер., 4а). Он столько времени посвящал изучению Торы и молитве, что довольствовался кратким сном — продолжительностью в «60 дыхательных движений», שיתין נישמי (Сукк., 26б). Как только наступала полночь и поднимающийся тогда северный ветерок дотрагивался до струн висевшей над его изголовья арфы, она начинала звучать, и от этих звуков царь пробуждался и садился за изучение Торы. Струны арфы были изготовлены из внутренностей овна, которого Авраам некогда принес в жертву вместо своего сына Исаака (Бер., 3б; Иер., ib., I, 2д.; Пирке р. Элиезер, XXI). Д. посвящал также много времени молитве, и 100 ежедневных молитв были сочинены им же (Иер. Бер., в конце; относительно более древнего чтения этого места ср. Ratner, Ahahat Zion we-Jeruschalajim, ad locum.). Он собрал также Псалмы, сочиненные начиная с эпохи Авраама и до его времени (Б. Б., 145), и сам составил несколько новых Псалмов. Когда он окончил составление Псалмов, он воскликнул: «О Царь вселенной, есть ли на свете еще одно создание, которое столько славило бы Тебя, как я?». Господь сейчас же послал лягушку, чтобы сообщить ему, что это маленькое животное славит Бога непрерывно с раннего утра до поздней ночи (Ялк., II, 889). Д., однако, только на один момент забылся настолько, чтобы похвастать своим благочестием; вообще же он был очень скромен (Сота, 106). На его монетах были на одной стороне пастушеский посох и сумка, а на другой стороне башня Давида (Beresch. r., XXXIX; иначе Б. К., 976). Благочестие Д. было так велико, что он мог своей молитвой перенести на землю вещи, находившиеся на небе (Хаг., 12б). Одним из самых заветных его желаний было построение храма. Бог, однако, сказал, что построенный Д. храм был бы неразрушим, а Он намерен разрушить храм за грехи Израиля, и Д. поэтому не может построить его (Песик. p., 2, изд. Friedmann’a, стр. 7). Мысли Д. были всецело направлены на добро, так что он был одним из тех немногих, над которыми искуситель («jezer ha-ra») не имел власти (Б. Б., 17а), а его грех с Бат-Шебой был допущен лишь с целью показать на примере все значение раскаяния (Аб. Зара, 4б, 5а). Некоторые талмудические авторитеты утверждают даже, что Д. вовсе не совершил прелюбодеяния, так как в то время все женщины, мужья которых отправлялись на войну, получали от них разводные письма на случай, если бы они пали на поле сражения. Д. не повинен и в смерти Урии, так как последний совершил достойное смертной казни преступление, отказавшись подчиниться приказу царя (II Сам., 11, 8, 9; Шаб., 56а; Кид., 43а). Случай с Бат-Шебой был также наказанием Д. за его чрезмерную самоуверенность, ибо царь считал себя равным «трем патриархам» и просил у Бога ввести его в искушение, дабы он мог доказать чистоту своего сердца. Но Бог послал к Д. сатану в виде птицы; увидев птицу, Д. метнул в нее стрелу, но стрела, вместо того чтобы попасть в птицу, попала в ширму, за которой находилась Бат-Шеба; как только Д. увидел Бат-Шебу, он воспылал страстью (Санг., 107а). Двадцать два года он провел в покаянии за этот свой грех (Tanna debe Eliahu, r. II). В наказание за этот грех он был также поражен в течение полугода проказой, и в продолжение этого времени он был покинут не только своим двором, но и Святым Духом (Иома, 22б; ср. Ginzberg·, l. c., 43—46). Самым суровым наказанием было, однако, возмущение Авессалома, и доказательством великой веры Д. в благость Господню является его благодарность Богу за то, что Он послал против него его собственного сына, а не чужого, так как первый будет более склонен к милосердию, если дойдет до самого худшего конца (Берах., 7б). В отчаянии Д., однако, уже был готов изречь хулу на Бога для того, чтобы заслужить гнев Божий, дабы народ не стал сомневаться в Божьей справедливости, видя, что Он так плохо вознаградил Д. за его постоянное благочестие. Его друг Хушай архитский пришел как раз вовремя, чтобы удержать его от этого греха, доказав Д., что его наказание не было незаслуженным и не покажется таким и народу, ибо можно вывести из Писания (Второзак., 21, 10 и сл.), что тот, кто следует своим страстям и женится на военнопленнице, должен ждать от этого брака «буйного и непокорного» сына. Если бы Д. не женился на матери Авессалома, которая была пленницей, он бы не имел такого сына (Сангедр., 107а). Доброта Д. ясно сказалась в его отношении к своему жестокому сыну, ибо он не только пытался спасти жизнь Авессалому, но также повторил семь раз его имя в плаче о нем, для того чтобы избавить его от семи огней, или семи отделений ада (Сота, 10б). Всеми этими страданиями грехи Давида все еще не были искуплены, и Бог однажды предоставил ему выбор между истреблением всего его рода и пленением его врагами. Д. выбрал последнее. После этого случилось, что Д., увлекшись преследованием лани (это был Сатана, принявший образ лани), попал в страну филистимлян; там он был схвачен Исиби-Бенобом, братом Голиафа, и брошен в точило. Д. угрожала страшная смерть, но дно точила благодаря чуду опустилось, и Д., таким образом, не был раздавлен. Из этого опасного положения его спас Абишай, который сверхъестественным образом узнал также, что жизнь Д. находится в опасности (см. Абишай в агадической литературе). Эти два благочестивых мужа одержали победу над гигантом посредством произнесенного ими имени Бога (Санг., 95а; Beth Hamid., IV, 140, 141). Между испытаниями Д. был также продолжавшийся три года голод (II Сам., 21, 1 и сл.), на который царь сначала смотрел как на наказание за грехи еврейского народа и после этого подверг тщательному исследованию религиозное и нравственное поведение народа в течение трех лет подряд (Мидраш Сам., 28, и текст Buber’a, ad loc.). Когда Д. убедился, что евреи ничем не провинились, он обратился к Богу с вопросом о причине голода, и Бог ответил, что голод служит наказанием за то, что Д. не позаботился о том, чтобы останки Саула, «помазанника Божьего», покоились в Святой земле. После этого Д. велел перенести останки Саула и Ионатана и похоронить их в достойном их месте; весь народ участвовал в шествии с останками Саула и Ионатана и в их погребении, и эта любовь, проявленная израильским народом к своему покойному царю, привела к тому, что Бог сжалился над народом и прекратил голод (Pirke r. Elies., XVII). Теперь настало время уплатить другой долг народа. Саул жестоко обошелся с гибеонитянами, которые стали требовать, чтобы им позволили отомстить за свои обиды его потомкам. Д. всеми силами старался смягчить их; с каждым из них он беседовал отдельно и обещал дать им столько золота, сколько они захотят. Но когда он увидел, что гибеонитяне так мало обладают тем качеством, которое отличает израильтян, — милосердием, — он приказал, чтобы их совершенно исключили из еврейского общества (Мидр. Сам., l. c.). Хотя Д. не был виноват ни в голоде, ни в казни потомков Саула, переданных в руки гибеонитян, он все же поступил нехорошо тем, что не употребил для помощи голодающим сокровищ, накопленных им в продолжении многих лет, и в особенности золотых подарков, поднесенных ему еврейскими женщинами после его победы над Голиафом. Было бы лучше употребить их для этой цели, чем беречь их для построения храма, и Бог поэтому сказал, что Д. не построит храма (Мидр. Ruth Zutta, изд. Buber’a, стр. 51). Д. навлек на себя также гнев Божий за то, что устроил народную перепись, и был за это наказан мором (II Сам, 24, 15), который хотя и продолжался лишь несколько часов (Берах., 62б; ср. Ginzberg, l. с., стр. 67), однако унес в могилу много жертв, между которыми были также убитые ангелом четверо его сыновей и сопровождавшие их старейшины. Ангел даже обтер свой кровавый меч об одежду Д., вызвав этим тот озноб, которым страдал Давид перед смертью (Tanna debe Eliahu r., VII). Этот недуг был наказанием за то, что он обрезал одежду Саула (I Сам., 24, 5): Д. теперь не согревали одежды, которыми его покрывали (I Цар., 1, 1; Бер., 62б; ср. Мидр. Тег., LVII). Когда Д. увидел, что приближается час его смерти, он сделал попытку избегнуть ее следующим образом: Бог когда-то открыл ему, что он умрет в субботу, и Д. поэтому проводил каждую субботу в изучении Торы, так что ангел смерти не мог коснуться его. Но ангел перехитрил Д., подняв шум в царском дворце; Д. на минуту прервал учение и взошел на лестницу, лестница сломилась, и Д. упал мертвый (Шаб., 30аб; Ruth rab., III, 2). Он умер в субботу и в праздничный день — праздник Пятидесятницы, — и так как нельзя было перенести тело в субботу и оно лежало на солнце, Соломон созвал орлов, прикрывших тело Д. своими крыльями (Ruth r., l. с.). Д. прожил те 70 лет, которые были ему уступлены Адамом. Д. должен был умереть сейчас после рождения; но, когда Бог показал Адаму будущие поколения, он предложил отдать семьдесят лет своей жизни Д. (Pirke r. Elieser, XIX; Jalk., I, 41). Co смертью не кончилось величие Д., ибо и в раю он также среди избранных (Jellinek, Beth Hamid., V, 168; VI, 25, 26), и в день последнего суда он произнесет благословение над кубком вина на великом пиру, который Бог тогда устроит для праведников (Пес., 119б). В день великого суда Д. произнесет также Псалом; праведные в раю и грешники в аду громко скажут «аминь», и после того Бог пошлет ангела, чтобы привести в рай даже грешников (Jellinek, Beth Hamidrasch, V, 45, 46) [в Jew. Enc., IV, 453— 457 ст. L. Ginzberg’a].
3.
Д. в мусульманской литературе. — Почти все предания, имеющие отношение к Д. (или Дауду, как его называют арабы), являются результатом переработки библейских о нем повествований, распространенных среди евреев времен Магомета. Их можно проследить до периода, предшествовавшего составлению Корана и комментариев к нему. Кроме того, о Д. упоминают «Khasim» Хусейна ибн-Мохаммеда и целый ряд других арабских сочинений. Легенды о Д. имели для арабов то важное значение, что представляли известную часть их всеобщей истории. Даже всякая мелочь в этих преданиях имела для них некоторое значение; так, например, камни, при помощи которых Давид убил Голиафа, играли известную роль в истории: одним из них Авраам швырнул в дьявола, когда тот пытался удержать патриарха от принесения в жертву Исаака; другой был тем самым камнем, который архангел Гавриил снял с того места в пустыне, где по его желанию возник источник, напоивший Исмаила; третий, наконец, тот, которым Яков прогнал ангела, высланного против него его братом Исавом. После умерщвления Голиафа, гласит предание, Давид делил с Саулом царскую власть; однако это вызвало зависть Саула, которого Д. в конце концов покорил своим великодушием, так что мог спокойно прожить совместно с Саулом вплоть до смерти этого царя, после чего сам был избран на царство. Господь Бог наградил Д. не только обширной властью, но и мудростью (нашедшей выражение в составлении Псалмов), и наставлял его во всем, что желал знать Д., например в языке птиц и камней, в изготовлении кольчуг и т. п. По арабскому преданию, Д. изобрел всевозможное сложное оружие, так как ему была дарована возможность превращать железо в такую массу, которая в руках его становилась мягка как воск (Вейдави). По этому поводу сохранилось следующее предание: однажды Д. подслушал беседу двух ангелов, принявших человеческий облик и обменивавшихся мнениями относительно личности самого Д. «Он был бы безукоризненным царем, — сказал один из них, — если бы не брал денег из общественной казны». Услышав это, Д. испросил у Бога даровать ему способ зарабатывать на свое личное содержание и в награду за это удостоился дара изготовления оружия вышесказанным способом. — В другой раз Д. подслушал разговор двух лиц, споривших о заслугах его и патриарха Авраама. Когда один из собеседников заявил, что Д. не подвергался таким искушениям, как Авраам, царь попросил Господа Бога испытать его веру. Тогда Бог прислал к Д. чудесную птицу, которая доставила его к берегу озера, где купалась дивной красоты женщина. То была Бат-Шеба (Вирсава; арабы называют ее «Саия»). Затем все произошло, как рассказано в Библии: Д. явился причиной смерти мужа этой женщины и женился на ней. Позже, однако, к нему явились два ангела в виде людей, которые рассказали ему известную историю об овце и просили рассудить их. В Коране сказано, что эти два ангела предстали перед Д. в такое время, когда все входы во дворец были закрыты; по этому поводу Бейдави сообщает, что Д. распределял свое время следующим образом: один день он посвящал богоугодным делам, в другой творил суд, в третий проповедовал, четвертый отдавал собственным, личным делам; вместе с тем он постился через день, а половину ночи проводил в молитве (ср. Пс., 119, 62). Д. был так угнетен всем происшедшим и испытывал столь сильные угрызения совести, что на три года удалился после этого случая в пустыню, где пролил столько слез, сколько ни один человек в мире до него. Во время отсутствия Д. Авессалом провозгласил себя царем, но был затем смещен. После описанного случая царь уже не доверял своему собственному суждению; тогда Бог даровал ему чудодейственный колокольчик, по звону которого он мог отличать правую сторону от неправой во время разбирательства. Когда однажды Д. все-таки усомнился в действительности этого критерия, колокольчик исчез; тогда царь позвал в помощь на суде своего малолетнего сына Соломона, об остроумии и мудрости которого предание рассказывает чудеса, хотя мальчику едва минуло десять лет. — Достигнув преклонной старости, Д. имел только одно желание — при жизни лицезреть своего будущего товарища по раю. Эта просьба царя также была исполнена: после продолжительных странствований Д. нашел его на вершине высокой скалы, на лужайке, обильно политой слезами Давида. Когда же это лицо умерло и Д., похоронив его, вернулся домой, то нашел там уже поджидавшего его самого ангела смерти. — Ср.: Коран, суры II, 250—252, III, 161; V, 82; VI, 84 и др.; комментарии Бейдави и Табари; D’Herbelot, Bibliothèque Orientale; Weil, Biblische Legenden der Muselmänner; M. Grünbaum, Sprach- u. Sagenkunde, 511 sqq.; idem, Neue Beiträge zur semiteschen Sagenkunde, 189 sqq. [J. E. IV, 457 с доп.].
Г. Г.4.