Апион — выдающийся александрийский грамматик, историк и агитатор, глава александрийских юдофобов в I веке до Р. Хр.; род. между 20 и 30 гг. до Р. Хр. в т. наз. «Великом Оазисе» (в Верхнем Египте), умер между 45 и 48 гг. после Р. Хр., по всей вероятности в Риме. По некоторым данным (Euseb., Praep. evang., X, 10, 16 и Pseudojustin, Coh. ad graec., 9), A. был сыном некоего Посидония, по другим, более многочисленным, отец его носил имя Плистоника (Plinius, Hist. nat., ХХXVII, 19; Aul. Gellius, Noct. atticae V, 14, 1; VII, 8, 1; Clemens Alex., Stromata, I, 21 и Suidas, s. v.). Будучи природным египтянином, на что указывает даже его имя (от hapi — Апис), А. любил выдавать себя за эллина. Получив тщательное и всестороннее образование и вполне проникшись идеями эллинизма, которые в его время всецело властвовали в тогдашнем центре всей восточной культуры, Александрии, А. в доме александрийца Дидима имел случай блеснуть необыкновенною начитанностью. Здесь он стал слушателем грамматика Аполлония и ученого Евфранора и вскоре сделал такие успехи в области истории, грамматики, критики и эстетики, что стал во главе александрийской школы грамматиков после смерти ее знаменитого руководителя Феона.
Чрезвычайная живость характера, большая наблюдательность, а главным образом, ненасытное честолюбие и ничем не сдерживаемое тщеславие не дали А. прочно утвердиться в Александрии. Этот беспокойный человек сразу понял, что один город — слишком узкая арена для его деятельности, и в погоне за дешевыми лаврами громкой популярности решил предпринять турне по всей Греции, устраивая в самых разнообразных пунктах ее ряд общедоступных лекций по Гомеру, истории его жизни и творчества, экзегетике и критике его песен и т. п. В этих лекциях, встречавших всюду полное одобрение со стороны малообразованной толпы, падкой до всего театрального и трескучего, А. сказался всецело. Он не старался научить аудиторию чему-нибудь полезному, не допускал необходимости возвысить слушателей до понимания и серьезной, вдумчивой оценки исторических фактов, но, ослепленный шумным успехом и обуреваемый единственным желанием сорвать как можно больше дешевых лавров, спускался до уровня своей аудитории настолько, что не останавливался даже перед сознательным искажением истины, лишь бы угодить низменным вкусам необразованной толпы. Цветистость и трескучесть, красивая фраза, умелым построением маскировавшая порою отсутствие содержания, ряд самоуверенно сообщаемых невзыскательной аудитории общих мест, наконец, самые нелепые измышления, самые вычурные и ни с чем не сообразные этимологические толкования — вот тот умственный багаж, который А. взял с собою в свое ученое турне. Последнее с самого начала было не чем иным, как ловкою проделкою, рассчитанною на глупость и невежество народной массы. Образчики беззастенчивого отношения А. к науке и ее истинам сохранились у целого ряда писателей древности. Так, напр., Плиний (Hist. nat., XXX, 6) рассказывает, что A. уверял своих слушателей, будто ему удалось лично вопросить тень Гомера о месте рождения знаменитого слепца и будто он только потому не может сообщить истину по этому волновавшему весь древний мир вопросу, что поклялся тени Гомера никому не разоблачать тайны. О женихах Пенелопы Апиону было, по словам Афинея (I, 16 sqq.), также известно немало подробностей. Авл Геллий (Noct. atticae, V, 14) сообщает, что A. был будто бы очевидцем известного трогательного отношения льва к вылечившему его однажды рабу Андроклу. История эта будто бы разыгралась на глазах А. в Риме, в Circus Maximus. Не менее характерно для определения личности А. уверение его, будто в городке Путеоли (близ Неаполя) он был свидетелем любовных отношений дельфина к юноше (A. Gellius, ibid., VI, 8). В Гермополисе A., по сообщению Элиана (X, 29), видел бессмертного ибиса. Не менее типичны здесь слушатели, серьезно принимавшие за истину подобные россказни, чем лектор, преподносивший им таковые, и нужно только удивляться, что, по словам философа Сенеки (Epistolae, 88, 34), «вся Греция была полна его славы». Тот же Сенека приводит образчик глубокой учености и гениального остроумия александрийского грамматика: в первых двух буквах первого слова «Илиады» (Μη — νιν) A. усматривал указание на план построения гомеровских поэм; так как числовое значение МН = 48, то из этого-де следует, что Гомер с самого начала рассчитывал дать именно 48 песен эпоса (24 — «Илиады» и столько же «Одиссеи»). Из Греции А. направился в Италию и, между прочим, в Рим, где нашел радушный прием и благодарную аудиторию. Но далеко не все отнеслись к нему с тем восторгом, которым легковерные и легковесные греки успели избаловать ловкого дельца: по словам Плиния (Natur. hist., praefatio, 25), император Тиберий назвал А. «колоколом мира» (cymbalum mundi), причем Плиний вносит в это определение поправку, говоря, что вернее было бы назвать A. «propriae famae tympanum» (барабаном собственной славы). Между тем, подобные оценки не помешали Апиону добиться от благодарных александрийцев прав гражданства. Когда его известили об этом, он, по словам Иосифа Флавия (Contra Apionem, II, 12), не нашел ничего лучшего, как «назвать Александрию счастливою за то, что она имеет такого гражданина». «Конечно, ему и следовало самому заявить о себе, — прибавляет Флавий тут же, — потому что в глазах всех прочих людей он лишь гнусный шарлатан, одинаково испорченный как на деле, так и на словах, так что каждому, право, пришлось бы только пожалеть об Александрии, если бы она вздумала похвастать им». — Лучше, чем из отзывов писателей античного мира, попутно сообщающих об А. ту или иную возмутительную черту, можно ознакомиться с его научною физиономиею по тем жалким остаткам его литературно-научной деятельности, о которых до нас дошли кое-какие сведения. В жизни А. был «ловким шарлатаном», как мы видели. Таким проявил он себя и в науке, хотя, следует признаться, его отнюдь нельзя упрекнуть в слишком большой специализации. Напротив: как истый сын своего века, как настоящий александрийский грамматик, А. старался блеснуть энциклопедичностью своих знаний, стремился пустить всем пыль в глаза, что нет такой области, с которою он не освоился бы самым основательным и добросовестным образом. Недаром он носил у современников почетное прозвище ό Μόχθος — «усердный» (Suidas s. v. Apion et Anteros; Apollon., De synt., 92; Schol. Aristophan. Pac., 778). Его литературные работы были действительно весьма разносторонни: на первом плане следует упомянуть о его сочинении по истории и культуре Египта (τα Αίγυπτιακά в 5 книгах); тут А. не преминул (в III и IV кн.) забросать грязью евреев, на что получил блестящую отповедь со стороны Иосифа Флавия (см.). В связи с этим стоит упоминаемое у Климента Александрийского (Stromata, I, 21), Юлиана Африканского (у Евсевия, Praepar. evang., X, 10, 16) и Псевдо-Юстина (Cohort. ad graec., 9) другое сочинение A. — Κατα Ίουδαίων — против евреев. До сих пор, впрочем, вопрос о подлинности такого сочинения А., именно под этим заглавием, остается открытым (ср. E. Schürer, Gesch. des jüd. Volkes, II, 778 и сл.). Будучи простою компиляциею из Манефона (см.) и других равноценных источников, τα Αίγυπτιακά, конечно, не могут рассчитывать на некоторое историческое значение. Вторым несомненно принадлежащим перу А. трудом является его «Περι της Άπικίου τρυφης», естественно-исторического содержания. Плиний упоминает (Hist. natur., ind. auct. libr., XXXV) о сочинении A., заглавие которого в латинском переводе гласило «De metallica disciplina». Если мы к этому присоединим еще экскурс «Περι μάγο или μάγων» («О маге или магах»), цитируемый Свидою (s. v. Πάσης), а также «Περι Ρωμαίωνδιαλέκτου» («О римском языке») и, наконец, упомянем о нашумевшей книге А. «Γλωσσαι» («Глоссы») к Гомеру, где буквально нет ни одной выдерживающей серьезную критику этимологии и где экзегетические приемы автора опять-таки граничат с шарлатанством (ср. Cohn, в Pauly-Wissowa, Reallexikon, II, p. 2805), то нами будет исчерпано почти все литературное наследие А. Характерно, что из всей этой богатой литературы непосредственно до нас ничего не дошло, и все, что мы о ней знаем, основывается на небольших выдержках у позднейших писателей древности. Было, однако, что-то, что не дало умереть имени А., что сделало это имя в известной степени бессмертным. Ответ на это дает еврейский историк-апологет Иосиф Флавий, написавший против Апиона замечательное сочинение, книгу одинаково захватывающую как по своему содержанию, так и по той системе и строгой логической последовательности, на которых она построена. Зачем же Флавию было писать эту книгу? Зачем ему было направлять свою отповедь специально против Апиона, когда рядом и до, и после него древний мир насчитывал, выражаясь по-современному, не одного ярого антисемита, если в числе последних не без успеха фигурировали такие личности, как египетский жрец-историк Манефон, философ-историк Посидоний Апамейский, учитель риторики Аполлоний Молон, писатель Лисимах, александрийский жрец и философ-стоик Херемон и др.? Дело в том, что А. был всех их опаснее и наиболее стойко выдвигал всюду и везде, и в самой Александрии, и в Греции, и даже в Риме, свое человеконенавистничество, свою антипатию к евреям. Кроме того, как мы уже видели, он посвятил в своих Αίγυπτιακά целых две книги евреям, их прошлому, их настоящему и будущему. Ввиду этого Флавий в 13 главах II кн. «Contra Apionem» возражает своему противнику по следующей программе: различные указания А. на исход евреев из Египта и на происхождение Моисея из Гелиополя; отношение Апиона к Египту; о праве гражданства, которым пользовались иудеи в Александрии; очерк исторических судеб александрийских евреев от Птолемея Эвергета до Германика; ответ на замечания Апиона о различии религиозных воззрений иудеев и прочих жителей Александрии; сообщение Апиона о поклонении ослиной голове в Иерусалиме; рассказ Апиона о ритуальном убийстве в иерусалимском храме; сообщение Апиона о поклонении жителей Иерусалима греческому богу Аполлону; о приписываемой евреям клятве быть во вражде со всеми иноверцами; упрек Апиона евреям в их постоянном рабстве; об уверении Апиона, что у евреев никогда не было выдающихся по своим способностям людей; о насмешках Апиона над обилием жертвоприношений у евреев, над их воздержанием от свинины и над обрядом обрезания. — Из этого мы вкратце знакомимся с обвинениями А. на евреев. Откуда возникли эти обвинения, поражающие беспристрастного читателя, с одной стороны, своею нелепостью, с другой же, сходством с тем, что и теперь еще, почти через 2000 лет, приходится слышать от антисемитов? Ответ на этот вопрос такой: блестящее экономическое положение александрийских евреев в период Птолемеев и Селевкидов, их вынужденная ритуальными предписаниями отчужденность от эллинского мира, их упорный отказ принять участие в повсеместном в то время предписанном свыше «апофеозе» римских императоров восстановили против них и египтян, и греков, и римлян. История Александрии (см.) знает об ужасном погроме, происшедшем при Авилии Флакке, римском наместнике, который не только совершенно без действовал, когда у него на глазах происходили возмутительнейшие сцены насилия, грабежа, убийства и пыток детей, женщин и стариков, но и принял в этом позорном акте самое близкое участие. Тщетны были мольбы еврейской «герусии» о пощаде: разнузданная голодная чернь, руководимая самим Авилием Флакком и жадным до дешевой славы агитатором Апионом, буйствовала по-прежнему, прикрываясь желанием заставить ненавистных евреев поклоняться статуе императора в синагогах. Упорный отказ отступить от строгого Моисеева предписания «не творить себе кумира» был для евреев роковым, и меч и огонь справляли в те дни обильную жатву в обычно жизнерадостной и блестящей Александрии. Не находя защиты у римского наместника, александрийские евреи отправили в Рим особую депутацию к императору и во главе ее поставили глубокого, уважаемого всеми ученого и мыслителя Филона. Калигула принял посланных не только безучастно, но даже враждебно. Его первым вопросом было: как поклоняются александрийские евреи его изображению в своих молитвенных домах? Все время аудиенции император был занят посторонними делами, находя возможным уделять просителям лишь мимолетное внимание (о подробностях см. Philo, Legatio ad Cajum). Понятно, что еврейская депутация никакого успеха в Риме не имела; это станет еще более понятным из того обстоятельства, что и александрийцы тем временем не дремали и отправили к тому же Калигуле своих выборных. Понятно, что во главе своей депутации они поставили наиболее подходящее к данному случаю лицо, «своего гражданина», знаменитого Апиона (Иос. Флавий, «Древн.», XVIII, 8, § 1). Вскоре за тем, однако (в 41 г.), преемником Калигулы стал справедливый и сначала гуманный Клавдий, который не только сместил Авилия Флакка, но и отправил его в ссылку и затем успокоил александрийских евреев, даровав им александрийское равноправие. — О дальнейшей судьбе первого настоящего юдофоба древности, Апиона, известно лишь мало. По словам Иосифа Флавия, он умер через четыре или семь лет после Калигулы, будучи вынужден вследствие упорной болезни подвергнуться незадолго до смерти обрезанию, над которым он когда-то так едко глумился. — Тот портрет А., который нарисован в «Гомилиях» Климента Римского (V, 2—26) уже потому не может претендовать на историческую достоверность, что самое сочинение, в котором он дан, несомненно подложно (написано приблизительно в конце III века). Интересно, однако, то, что относительно А. оправдались в некотором смысле слова Плиния (Nat. hist., praefat., XXV) «immortalitate donari а se scripsit, ad quos aliqua componebat» («он писал о себе, что бессмертием награждаются те, к которым он с чем-нибудь обращался»). Действительно, человеконенавистничество Апиона вызвало единственный в своем роде памятник апологетической литературы, известное «Возражение» Иосифа Флавия, книгу, которою впоследствии неоднократно пользовались и многие христиане, когда им пришлось услышать от своих врагов те же обвинения, которые с такою яростью выставлял против евреев Апион. — Ср.: Gutschmidt, Kleine Schriften, 1893, IV, 356—371; Schürer, Geschichte, III, 406—411; Hausrath, Neutestamentliche Zeitgeschichte, II, 187—195; Reinach, Textes d’auteurs grecs et romains, relatifs au judaïsme, 1895, pp. 125–131; Lehrs, Quid Apio Homero praestiterit. 1837, pp. 1–34; Baumert, Apionis quae ad Homerum pertinent fragmenta, 1886; Lehrs, De Aristarchi studiis Homericis, III, 364 sqq.; J. G. Mueller, Des Flavius Josephus Schrift gegen den Apion, 1877; Lightfoot, в Smith and Wace, Dictionary of Christian biographie, s. v.; Cohn, в Pauly-Wissowa, Realencyclop., II, s. v. Apion; Willrich, Juden und Griechen vor der Makkabäischen Erhebung, 1895, pp. 172–176; Zipser, Des Flavius Josephus Werk: Ueber das hohe Alter des jüdischen Volkes, 1870; Frankel, в Monatsschrift, 1852, pp. 17, 41, 81, 121; Joel, Angriffe des Heidenthums gegen Juden und Christen; J. Levi, в Rev. et. juiv., XLI, pp. 188, 195; J. E., I, 666—668; Hild, Les juifs à Rome devant l’opinion et dans la littérature, в Rev. et. juiv., VIII, 1 и сл.; XI, 162 и сл.; Edmund Friedemann, Der Antisemitismus im alten Rom, 1893; A. Sperling, Apion der Grammatiker u. sein Verhältnis zum Judentum, Dresden, 1886; Stähelin, Antisemitismus des Altertums, Basel, 1905; A. Bludau, Juden und Judenverfolgungen im Altertum; E. v. Dobschütz, Jews and anti-Semites in ancient Alexandria, в Americ. Journal of Theology, VIII, 1904; Г. Генкель и Я. Израэльсон, «Флавий Иосиф: О древности иудейского народа. Против Апиона», 1895. Г. Г—ль.2.