Аин-гара (עין הרע — буквально: глаз злого) — дурной глаз, или вред, наносимый дурным глазом. Вера, что есть люди, взгляд которых может причинить вред всяким органическим существам, была очень распространена в древности; о ней упоминается у классических писателей. Она же сохранилась и до настоящего времени, особенно среди народов с преобладанием фантазии. В еврейской письменности до 3 века А.-г. в указанном смысле почти не встречается; лишь с середины 3 века, т. е. с момента перенесения центра талмудической учености с берегов Иордана и Средиземного моря на берега Тигра и Евфрата, Аин-гара в литературе отводится сравнительно много места. В эпоху Мишны слово А.-г. имело тот же смысл, что עין רעה, Аин-раа (Абот, II, 9, 11), и означало зависть, скаредность, недоброжелательство, но без всякой мистической подкладки. Нет сомнения, что представление о дурном глазе было и у палестинских евреев во время таннаев (Сангед., 93а; ср. Beresch. rab., 56 и Иер. Санг., I, 18в). Однако рассказ о рабби Симоне бен-Иохаи (Шаб., 33) и его сыне, что они уничтожали все встреченное по пути своим взором, имеет так же мало общего с А.-г., как приписываемое р. Иоханану превращение одним своим взглядом еретически настроенного ученика в груду костей (Баб. Бат., 75). Агада (см.) щедро наделяет великих праведников даром чудотворения; глаз же служит здесь не более, как органом выражения внимания в духе библейского антропоморфизма: «Он взглянет на землю — и она потрясется» (Псал., 104). Вообще на палестинской почве разного рода суеверия развивались сравнительно слабо, вероятно, благодаря запрету всякого колдовства и веры в темные силы. Когда р. Иоханан, палестинский аморай первого поколения, получает предостережение относительно возможности подвергнуться действию дурного глаза, он возражает: я происхожу от потомков Иосифа, не боящихся дурного глаза (Берах., 20а). В этих словах заключается скорее общий слегка иронический отпор с тонким намеком на искушение Иосифа (см. текст на месте), чем серьезный довод, ибо едва ли р. Иоханан в 3 веке действительно знал, из какого колена он происходит. — Более благоприятную почву А.-г. нашел в Вавилонии. Уже Рав (Абба-Арика), товарищ р. Иоханана, переселившийся в Вавилонию, придает А.-г., по-видимому, весьма важное значение. Из ста людей, по его мнению, 99 умирает от А.-г. (Баб. Мец., 107). Но А.-г. в Талмуде вообще следует понимать не в смысле вредного действия, свойственного глазам известных людей, а в том смысле, что всякое благополучие, выставленное напоказ, должно пострадать от завистливости людского глаза. «Благодать почиет только на предметах, сокрытых от глаза» (Баб. Мец., 42а). Этого нельзя, однако, объяснить опасением, что люди из зависти стараются умышленно повредить чужому благосостоянию; в основе этого страха перед чужим глазом лежит несомненно элемент мистический. Сообразно этому сообщаются (Бер., 55) и манипуляции с заговорами, могущие защитить от действия дурного глаза. Советуют, напр., взяться левой рукой за большой палец правой руки, а правой рукой за большой палец левой, произнося при этом: я из потомков Иосифа, над которым дурной глаз не властен. — Отношение к А.-г. в поталмудическое время было различно, смотря по степени культурности данной эпохи вообще. На Востоке и в тех западных странах, где фанатизм католических монахов воспитывал народ в духе суеверного страха перед вечно обступающими человека темными силами, вера во влияние дурного глаза была весьма сильна. Напротив, в местностях с более широким умственным кругозором, особенно где философская мысль приобретала влияние на умы, страх перед А.-г. ослабевал или совсем исчезал. Известно, что Маймонид относился отрицательно не только к таким явлениям, как А.-г., но ко всякого рода мистическим силам, не боясь становиться в противоречие с взглядами Мишны. С упадком значения испанской философской школы, особенно с водворением каббалы в еврейском религиозном миросозерцании, скептическое отношение к А.-г. как к этиологическому моменту разных заболеваний, в особенности детей, совершенно почти исчезло. Появилась специальная терапия этих заболеваний в виде заговоров, талисманов и других «симпатических» средств. Заговоры имеют самый разнообразный характер, начиная с простых и довольно понятных молитвенных формул и кончая какими-то мудреными абракадабрами, часто на смешанном библейско-арамейском наречии. Бывают заговоры и на других языках: малорусском, белорусском, литовском, даже на татарском. Явились специалисты по этим заговорам и способам применения их («ab sprechen ain hore»). В большинстве случаев для заговоров пользуются каким-нибудь предметом одеяния заболевшего субъекта (шапка, платок). Иные прибавляют к заговорам разные манипуляции. Хотя иногда несвободны от страха перед А.-г. даже люди образованные с суеверными наклонностями, однако в общем этот страх в настоящее время уже исчезает даже в народных массах.
Л. Кантор.3.