Д. Маминъ-Сибирякъ. Три конца (уральская лѣтопись). Изданіе О. Н. Поповой. 1895 г. Ц. 2 р. — Больше тридцати лѣтъ отдѣляетъ насъ отъ того великаго момента, когда освобожденный русскій народъ началъ гражданскую жизнь и изъ безправнаго раба впервые почувствовалъ себя человѣкомъ. Выросло цѣлое поколѣніе, для котораго времена крѣпостнаго права сдѣлались преданіями, постепенно стирающимися подъ вѣяніемъ новыхъ впечатлѣніи. Новыя условія жизни и новые интересы, оттѣсняя прошлое, не позволяютъ видѣть прямой зависимости между тѣмъ, что совершается теперь, и что, повидимому, отошло навсегда. Тѣмъ поучительнѣе и интереснѣе такія произведенія, которыя развертываютъ передъ нами живую картину этого недалекаго еще прошлаго, заставляя переживать его волненія, надежды и опасенія. Уральская лѣтопись г. Мамина «Три конца» именно посвящена этому переходному моменту, когда свобода освѣтила одинъ изъ мрачнѣйшихъ уголковъ Россіи, и весь ужасъ крѣпостной эпохи выступилъ наружу. Лѣтопись начинается мастерски написанной картиной освобожденія, въ которой радость свободы омрачена тягостными воспоминаніями вчерашняго дня. Центральнымъ лицомъ первой части лѣтописи является одно изъ разбитыхъ существованій, жертва безсмысленной жестокости крѣпостныхъ временъ, когда человѣческая личность сплошь и рядомъ падала подъ гнетомъ самодурства и дикаго произвола. Владѣлецъ завода, одинъ изъ уральскихъ автократовъ, проживавшихъ въ Парижѣ милліоны, выколачиваемые изъ народа, задумалъ имѣть своихъ крѣпостныхъ инженеровъ, техниковъ, ученыхъ, и съ этою цѣлью выбралъ нѣсколько десятковъ лучшихъ мальчиковъ, которыхъ, какъ дикое стадо, отправили въ Парижъ «въ науку». Часть ихъ погибла, болѣе стойкіе и способные примѣнились къ новой жизни и закончили высшее образованіе, нѣкоторые даже съ такимъ успѣхомъ, какъ герой разсказа Мухинъ, который кончилъ первымъ ученикомъ знаменитую политехническую школу и удостоился чести быть представленнымъ французскому королю, угощавшему обѣдомъ, по обычаю, первыхъ учениковъ высшихъ заведеній. И вотъ способный горный инженеръ, слава и гордость школы, возвращается на родину по требованію своего владѣльца, и здѣсь русская жизнь вступаетъ въ свои права. «Академиковъ», какъ въ насмѣшку прозвали несчастныхъ крѣпостныхъ ученыхъ, отдали въ полное распоряженіе крѣпостной администраціи. «Геній крѣпостнаго управляющаго проявился въ полномъ блескѣ: горные инженеры получили мѣста писцовъ въ бухгалтеріи, техники были приставлены пріемщиками угля и т. д.», словомъ, издѣвательство надъ ученостью, столь ненавистной и крѣпостникамъ нашего времени, нашло себѣ богатое примѣненіе. «Нужно ли говорить, что произошло потомъ? Всѣ „заграничные“ кончили очень быстро; двое спились, одинъ застрѣлился, трое умерли отъ чахотки, а остальные сошли съ ума». Не слѣдуетъ думать, что г. Маминъ «придумалъ» эту исторію: еще недавно въ газетахъ была оглашена переписка А. И. Тургенева съ Жуковскимъ по поводу одного крѣпостнаго ученаго, принадлежавшаго Шереметьеву, который все обѣщалъ освободить его черезъ десять лѣтъ службы, да такъ и умеръ, не освободивъ. Или исторія Шевченки, выкупленнаго тѣмъ же Жуковскимъ. Современнаго читателя невольно останавливаетъ вопросъ, что же заставляло этихъ «академиковъ» возвращаться на родину, когда за границей они могли остаться свободными, равноправными всѣмъ? Но не слѣдуетъ забывать, что даже и у нихъ рабскіе инстинкты были еще живы въ душѣ, что чувство свободы требуетъ, какъ и всѣ чувства высшаго порядка, извѣстной культуры, и нужны цѣлыя поколѣнія, пока свобода совьетъ себѣ прочное гнѣздо въ сердцѣ человѣка. Не смотря на просвѣщеніе, «академики» оставались рабами, предпочитая гибнуть, не имѣя силы оторваться отъ родины и всего, что дорого каждому, и выражая протестъ обычнымъ русскимъ способомъ — пьянствомъ или самоубійствомъ. Личность Мухина, единственнаго «академика», пережившаго крѣпостную муку, очерчена въ лѣтописи очень живо и принадлежитъ къ числу лучшихъ характеровъ, созданныхъ г. Маминымъ въ его галлереѣ уральскихъ типовъ.
Для несчастныхъ «академиковъ» свобода пришла слишкомъ поздно, но въ населеніи завода она оживила надежды и подняла духъ борьбы за лучшее будущее. Ожило прежде всего никогда не умирающее въ русскомъ крестьянинѣ стремленіе къ землѣ, въ которомъ сказывается инстинктивная жажда самостоятельности. Тонкими штрихами отмѣчаетъ г. Маминъ постепенное броженіе, начинающееся на заводѣ, которое охватываетъ скоро всѣ болѣе стойкіе характеры и переходитъ въ неудержимую жажду бросить каторжную работу и искать своего «хлѣба», а не покупнаго. И. этомъ стремленіи сливаются разношерстные элементы, изъ которыхъ слагалось крѣпостное населеніе. Тутъ были и угрюмы «кержаки» — раскольники, выведенные изъ Нижегородской губерніи, и бойкіе туляки, представители центральной Россіи, и мечтательные, неподвижные хохлы. Крѣпостное право, равно душившее всѣхъ, въ то же время раздѣляло ихъ, заставляя каждаго крѣпко держаться преданій, представлявшихъ нѣкоторое убѣжище для «души». Свобода дала почувствовать общность интересовъ и вызвала безсознательное стремленіе къ сліянію. Наступившее оживленіе, броженіе силъ и мечты о лучшей жизни, расшатываетъ старые крѣпостные устои, какъ нравственные, такъ и экономическіе. Неудачная попытка переселенія довершаетъ паденіе «старины», и молодое поколѣніе начинаетъ устраивать жизнь «по новому», гдѣ нѣтъ мѣста прежней отчужденности, вытѣсняемой все растущимъ сознаніемъ взаимной близости. На этомъ авторъ останавливается, заканчивая лѣтопись картинкой счастливой, бодрой жизни молодой пары, на развалинахъ крѣпостнаго права начинающей постройку новаго зданія — просвѣщенія и свободы.
Какъ художественное произведеніе, «Три конца» слѣдуетъ признать однимъ изъ лучшихъ произведеній г. Мамина. Полнотѣ впечатлѣнія мѣшаетъ нѣкоторая торопливость въ концѣ, какъ будто автору надоѣли его герои, и онъ желаетъ скорѣе набросать картину ихъ жизни, не останавливаясь на мелочахъ и намѣчая только главное.
Въ «лѣтописи» масса типичимъ фигуръ изъ среды заводскаго населенія, въ числѣ которыхъ лучшими являются типы раскольниковъ — кержаковъ, съ ихъ неумолимой враждебностью ко всему, что не укладывается въ рамки «старины». Такова, напр., фигура матери несчастнаго «академика» Мухина или «начетчицы-богомолки», Таисьи, вѣчно борющейся съ требованіями суроваго раскольничьяго «чина», подъ вліяніемъ своей жизнерадостной, любвеобильной натуры. Не менѣе хорошъ по художественной живости монахъ Кириллъ, постоянно смущаемый бѣсами, одолѣвающими не безъ успѣха его грѣшную душу. Сцены въ скиту, на озерѣ, на могилахъ почитаемыхъ «старцевъ» рисуютъ неподражаемо бытъ раскольниковъ и принадлежатъ къ лучшимъ въ нашей литературѣ воспроизведеніямъ жизни людей, «вѣрующихъ по старинѣ», которая все болѣе и болѣе подрывается растущимъ въ народѣ раціонализмомъ. Въ этомъ отношеніи такія произведенія г. Мамина, какъ «Три конца», занимаютъ прочное мѣсто въ русской литературѣ, и будущій историкъ ея не обойдетъ ихъ молчаніемъ при изложеніи художественной литературы, посвященной расколу.