Дядя Коша и его птичник (Балобанова)/ДО
| Дядя Коша и его птичникъ : Быль | Наша обезьянка → |
| Источникъ: Балобанова Е. В. Разсказы старой бабушки. — СПб.: Изданіе Е. В. Лавровой и Н. А. Попова, 1900. — С. 3. |
Въ дѣтствѣ мы часто по долгу гостили на хуторѣ одного нашего дяди, дяди Кости, или, какъ мы звали его, дяди Коши.
Дядя Коша былъ добренькій старичокъ, очень маленькій и худенькій, и все на его маленькомъ хуторѣ было небольшое, но необыкновенно интересное. Садъ у дяди Коши былъ крохотный, — всего-то на всего было въ саду четыре дорожки; но зато столько въ немъ было малины, крыжовнику, смородины, вишенъ, сливъ и яблокъ, что онъ казался намъ самымъ большимъ и, конечно, самымъ прекраснымъ въ свѣтѣ садомъ.
— Кушайте, ребята, на здоровье! — говорилъ дядя Коша, угощая насъ въ своемъ саду.
И мы ѣли всего, и порядкомъ-таки опустошали садикъ, несмотря на всѣ ссоры съ гувернантками, тетей и даже мамой.
Мама не любила насъ возить на дядинъ хуторъ.
— Нашалятся, набѣгаются, наѣдятся всякой всячины, а потомъ за докторомъ посылать надо, — говорила она.
Но такъ какъ дядя Коша очень любилъ насъ, то и папа и мама все-таки часто возили насъ на хуторъ, а моего младшаго брата Сережу даже совсѣмъ отдали жить къ дядѣ, и Сережа очень важничалъ, показывая намъ чудеса дядина дома.
Въ домѣ было еще лучше, чѣмъ въ саду. Въ гостиной дощечки паркета поднимались, и оттуда выскакивали разныя диковинныя вещицы: то мышь, то паяцъ съ погремушками, то Ванька-встанька. Все это выточилъ самъ дядя Коша, — онъ былъ отличный токарь.
Наверху, въ мезонинѣ, въ большой свѣтлой комнатѣ жило у дяди множество канареекъ; жили онѣ не въ клѣткахъ, а на свободѣ. У нихъ былъ цѣлый зимній садъ, въ видѣ оранжереи, всѣ растенія стояли въ горшкахъ или въ кадкахъ. На вѣточкахъ нѣкоторыхъ деревцовъ дядя подвѣсилъ разные ящички и корзиночки, выложенные пухомъ, чтобы канарейки могли устраивать въ нихъ свои гнѣздышки; а чтобы птички не улетали, сдѣлана была проволочная сѣтка, привинченная къ полу и къ потолку. Сбоку была маленькая дверь, въ которую входилъ одинъ дядя; дверца всегда была заперта, а ключъ находился у тети въ шифоньеркѣ.
Мы могли смотрѣть на канареекъ сколько хотѣли, но только сквозь сѣтку. Однѣ изъ нихъ порхали по вѣточкамъ, другія сидѣли въ гнѣздышкахъ; въ нѣкоторыхъ изъ гнѣздышекъ лежали маленькія яички, бѣленькія съ красными крапинками, изъ другихъ выглядывали птенчики въ сѣренькомъ пушку.
Дядя говорилъ, что ему очень трудно выкармливать молодыхъ канареекъ: самки бросаютъ своихъ птенчиковъ, какъ только они вылупятся изъ яичекъ, и ихъ надо кормить съ ложечки, сдѣланной изъ перышка, размоченнымъ бѣлымъ хлѣбомъ и разваренными зернами. Конечно, не всѣ канарейки бросаютъ своихъ птенцовъ, но очень многія.
Когда дядя Коша входилъ къ канарейкамъ, онѣ поднимали страшный шумъ, летѣли къ нему съ пискомъ и крикомъ, однѣ садились на руки, другія на плечи, на голову, и дядя кормилъ ихъ принесенными лакомствами. Пѣли онѣ на всѣ лады, и такой стоялъ звонъ отъ ихъ пѣсенъ, что наверху днемъ почти нельзя было сидѣть.
За дядей всегда леталъ скворецъ, котораго звали Шпакомъ, Шпакъ былъ совсѣмъ ручной и очень любилъ дядю. Онъ зналъ всѣ пѣсни, которыя дядя игралъ на гитарѣ. Бывало, сидитъ старичокъ на своей любимой садовой скамеечкѣ съ гитарою въ рукахъ, а на ближайшемъ деревѣ сидитъ Шпакъ: дядя играетъ на гитарѣ, а Шпакъ насвистываетъ ту-же пѣсню. Иногда Шпакъ начинаетъ пѣть раньше того, какъ дядя настроитъ гитару, и тогда дядя самъ подлаживается подъ пѣсню Шпака.
Они почти не разставались, и Шпакъ выучился говорить: «Дай кушать», «Я плачу». Тетя очень часто говорила: «Я плачу», вмѣсто того, чтобы сказать: «Я недовольна, я огорчена» или «Я сердита». Шпакъ, вѣроятно, и выучился этому отъ тети.
Разъ дядя Коша вывихнулъ себѣ ногу и лежалъ въ постели, и Шпакъ былъ его вѣрной сидѣлкой: онъ по цѣлымъ часамъ сидѣлъ на спинкѣ кровати и весело щебеталъ, какъ будто желая развлечь больного, а то пѣлъ на всѣ лады, подражая иволгѣ, чижу, снѣгирю и даже соловью (извѣстно, что скворцы отлично подражаютъ другимъ птицамъ). Но Шпакъ подражалъ соловью не очень хорошо, и дядя Коша говорилъ ему:
— Ну, братъ, плохо, — по соловьиному-то не выходитъ!
Шпакъ кричалъ:
— Я плачу!
— Плачь, не плачь, а скворцу соловьемъ не бывать.
— Кушать дай!
— Ну, это можно.
И дядя вынималъ изъ-подъ подушки коробочку съ кормомъ, ставилъ ее себѣ на грудь, и Шпакъ садился на край коробочки и спокойно клевалъ.
Тетя завела себѣ ангорскую кошку, и хотя кошка и не трогала дядиныхъ птицъ, но дядя очень боялся за Шпака, который всюду леталъ и очень любилъ спать на полу, а потому Шпака подарили намъ.
У насъ Шпакъ прожилъ недолго, — онъ очень скучалъ на новомъ мѣстѣ и вскорѣ познакомился съ скворцами, жившими въ скворечницѣ у насъ на дворѣ, и вмѣстѣ съ ними улетѣлъ въ лѣсъ. Осенью мы уѣхали въ городъ и такъ больше и не видали Шпака. Но когда стало холодно, Шпакъ явился, преспокойно влетѣлъ въ комнату нашего управляющаго и сталъ кричать: «Я плачу, я плачу, дай кушать!» Онъ прожилъ у него всю зиму и очень подружился съ женою управляющаго, зорко слѣдилъ за ней и, когда она шла въ кладовую, всегда садился къ ней на плечо, и, пока она тамъ выбирала и отвѣшивала провизію, онъ лакомился всѣмъ, что ему казалось вкуснымъ.
Лѣтомъ Шпакъ изъ дома переселялся въ скворечницу на дворѣ — «на дачу», какъ говорилъ управляющій, и очень потѣшалъ всѣхъ: идетъ, бывало, кто-нибудь по двору, и вдругъ совершенно неожиданно раздается изъ скворечницы: «Я плачу, дай кушать!» Постороннихъ людей это иногда даже пугало.
Подъ конецъ Шпакъ очень отяжелѣлъ и пересталъ улетать на дачу. Папа купилъ ему большую клѣтку, но и въ ней ему было лѣнь двигаться, и онъ до того растолстѣлъ, что умеръ отъ ожирѣнія.
Одинъ разъ мы пріѣхали на хуторъ и застали всѣхъ въ большомъ переполохѣ: дядя Коша вернулся изъ Малороссіи и привезъ оттуда филина-пугача съ подстрѣленнымъ крыломъ. У насъ не водится такой страшной птицы, а потому всѣ домашніе и даже сосѣдніе крестьяне очень напугались, услыша его крикъ. Не даромъ зовутъ его пугачомъ, т. е. пугаломъ, — такъ страшно кричитъ онъ по ночамъ; днемъ, какъ извѣстно, филины ничего не видятъ и спятъ.
Дядя посадилъ своего филина въ старую бесѣдку и самъ носилъ ему туда мясо и воду. Никто изъ домашнихъ не хотѣлъ ходить къ нему, и даже Сережа очень боялся этой злой птицы. Филинъ былъ очень большой, желтый, съ черными пятнышками; огромные круглые и злые глаза его, большой клювъ и уши съ торчащими мелкими перьями, казавшіяся издали рогами, пугали всѣхъ, и тетя очень сердилась на дядю за то, что онъ привезъ такое чудовище.
Неподалеку отъ старой бесѣдки, на высокомъ дубѣ, жила семья воронъ. Вороны живутъ всегда парами. Это очень умная птица, а пара, жившая на дубѣ, къ тому-же была почти ручная: они тутъ жили давнымъ-давно, выводили своихъ птенцовъ все въ одномъ и томъ-же старомъ гнѣздѣ и кормились, какъ говорилъ дядя, «изъ милости на кухнѣ», подбирая все, что выкидывалъ поваръ, а иногда даже дрались со старой цѣпной собакой, вылавливая изъ ея чашки куски хлѣба и мяса. Вороны — страшные враги филина, и вотъ онѣ узнали по крику, что врагъ ихъ близко. Сначала онѣ ужасно встревожились и стали искать его повсюду, но нигдѣ но могли найти: филинъ кричалъ, а не показывался. Цѣлые дни проходили у воронъ въ поискахъ врага: онѣ даже бросили изъ страха свой любимый дубъ и переселились на березу, около кухни. Не найдя нигдѣ врага, онѣ, по словамъ дяди, созвали на совѣтъ другихъ воронъ и стали летать уже цѣлой стаей. Наконецъ, онѣ все-таки открыли мѣсто пребыванія филина и стали по очереди сторожить его; съ этого дня пара воронъ всегда сидѣла на крышѣ бесѣдки или на ближайшей къ ней соснѣ.
Одинъ разъ, когда мы гостили на хуторѣ, папа и дядя Коша куда-то уѣхали, и пришлось брату Сережѣ нести кормъ филину. Сережа очень боялся его, и поэтому былъ самъ не свой, когда понесъ мясо въ бесѣдку. За нимъ побѣжала тетина маленькая собаченка Роска, но братъ въ волненіи этого и не замѣтилъ; поставивъ блюдечко съ водой и положивъ мясо, онъ живо заперъ дверь бесѣдки и убѣжалъ.
Не успѣлъ Сережа добѣжать до террасы, гдѣ мы пили чай, какъ въ бесѣдкѣ послышался страшный собачій визгъ, какое-то урчанье и возня, такъ что мы всѣ бросились туда, чтобы узнать, въ чемъ дѣло. Когда отперли дверь въ бесѣдку, оттуда вылетѣла вся окровавленная Роска, а на ней сидѣлъ филинъ, вцѣпившись въ ея длинную шерсть своими острыми когтями, и клевалъ ее. Едва отбили собаченку отъ хищной птицы. Тетя схватила Роску на руки, и мы всѣ побѣжали за ней, забывъ запереть дверь бесѣдки.
Это случилось вечеромъ; всѣ вскорѣ улеглись спать, и никто и не вспомнилъ о филинѣ. Но на другой день нашли его совершенно заклеваннымъ воронами; онѣ сидѣли огромной стаей на всѣхъ ближайшихъ деревьяхъ и смотрѣли на мертваго врага: вороны такъ ненавидятъ филиновъ, что никогда даже не трогаютъ его мяса.
Вѣроятно филинъ вышелъ изъ бесѣдки, такъ какъ дверь была открыта, и всю ночь пугалъ воронъ своимъ крикомъ. Утро застало его врасплохъ. Вороны его и подкараулили.
Это былъ примѣръ вражды между птицами. Но въ дядиномъ пернатомъ царствѣ былъ и примѣръ трогательной дружбы между попугаемъ и снѣгиремъ.
У дяди Коши жили два попугая. Вмѣсто клѣтокъ у нихъ были проволочные дома безъ дверецъ, и они могли свободно входить и выходить изъ нихъ и прогуливаться по всему дому. Одинъ изъ попугаевъ назывался Сэръ, онъ былъ необыкновенно важенъ и красивъ, сѣраго цвѣта, съ голубыми крыльями и большимъ хохломъ на головѣ. Дядя купилъ его въ Лондонѣ, а потому и звалъ его англійскимъ именемъ. У Сэра голосъ былъ рѣзкій и повелительный, и дядя нарочно выучилъ его говорить рѣзкія, короткія слова.
Другого попугая звали Херръ[1]; эта была самая веселая и забавная на свѣтѣ птица, но по наружности Херръ былъ самый обыкновенный, ничѣмъ не замѣчательный сѣрый попугай. Дядя купилъ его у торговца попугаями, съ которымъ встрѣтился на кораблѣ гдѣ-то за-границей. У торговца было много разныхъ птицъ, и онѣ почти задыхались въ грязномъ тѣсномъ ящикѣ, въ которомъ ихъ везъ этотъ торговецъ. Херръ особенно страдалъ въ ящикѣ, и, замѣтя это, дядя его купилъ, долго лѣчилъ, но Херръ хотя выздоровѣлъ и выучился болтать, навсегда уже остался слабымъ и безсильнымъ.
Сэръ рѣдко выходилъ изъ своего проволочнаго дома, а если и выходилъ, то важно прогуливался по залу. Лѣтомъ его домикъ выставляли на террасу, и онъ сидѣлъ въ немъ совершенно спокойно до вечера. Когда-же становилось холодно, онъ повелительно кричалъ: «Домой!» и его вносили въ залъ вмѣстѣ съ его домикомъ.
Херръ, напротивъ, несмотря на свою слабость, почти никогда не сидѣлъ въ своемъ домикѣ, шнырялъ всюду, суетился и хлопоталъ. Лѣтомъ онъ иногда улеталъ въ садъ и подолгу сидѣлъ на высокой липѣ. Когда поспѣвали ягоды, его съ трудомъ загоняли на ночь домой. Зимой Херръ любилъ ночевать у дяди въ спальной, гдѣ было теплѣе, чѣмъ въ залѣ, и тамъ сидѣлъ тихо и по возможности не болталъ.
— Здравствуй, Херръ, — говорилъ ему утромъ дядя.
— Прощай, — отвѣчалъ Херръ, и сейчасъ-же улеталъ изъ дядиной комнаты: онъ очень боялся, чтобы дядя, умываясь, не облилъ его водой.
Онъ терпѣть не могъ умываній, а дядя разъ выкупалъ его, и онъ этого никогда не забывалъ.
Съ Сэромъ Херръ былъ друженъ. Они всегда цѣловались носиками и чистили другъ у друга перышки.
Дядя сумѣлъ выучить ихъ разговаривать между собою, и это было очень интересно.
Херръ кричалъ веселымъ голосомъ:
— Сэръ дуракъ!
Сэръ гордо отвѣчалъ:
— Какой вздоръ!
Херръ говорилъ:
— Кушать несутъ.
Сэръ, оживляясь, кричалъ:
— А вдругъ нѣтъ!?
Если запаздывали съ кормомъ, то Сэръ, который былъ страшный обжора, начиналъ тревожиться, хлопать крыльями и кричать:
— Гдѣ Костя? гдѣ Костя?
Одинъ разъ мы подняли въ саду молодого снѣгиря, у котораго оказались сломаны крыло и ножка. Дядя принесъ бѣдную птичку въ залъ, гдѣ въ это время суетился Херръ, перевязалъ, какъ умѣлъ, ножку и крылышко, а затѣмъ посадилъ бѣднаго снѣгиря въ клѣтку и оставилъ ее на окнѣ въ залѣ. Херръ необыкновенно заинтересовался снѣгиремъ, постоянно сидѣлъ передъ его клѣткой и смотрѣлъ на него. Снѣгирь поправился, но летать уже не могъ и остался у дяди. Дружба между ними и Херромъ завязалась самая горячая. Снѣгирь часто спалъ на головѣ Херра, и Херръ сидѣлъ, не шевелясь, чтобы не обезпокоить друга. Снѣгирь отнималъ у Херра все, что ему нравилось, и хозяйничалъ въ проволочномъ домикѣ попугая, какъ въ собственной клѣткѣ. Но съ Сэромъ птичка не ладила, или, лучше сказать, они совсѣмъ не обращали вниманія другъ на друга.
Иногда снѣгирь пѣлъ, и Херръ, подражая дядѣ, говорилъ:
— Браво!
Сэръ при этомъ брюзгливо кричалъ:
— Какой вздоръ!
Способность звукоподражанія у Херра была изумительная, и онъ перенималъ почти все, что слышалъ. Такъ, напр., когда дядя хандрилъ, то имѣлъ привычку говорить: «Оставьте меня, старъ я, боленъ я!» И вотъ Херръ, наѣвшись на кухнѣ петрушки, — эта трава очень вредна попугаямъ, а особенно такому слабому, — заболѣлъ и сидѣлъ въ своемъ домикѣ, нахохлившись, ничего не ѣлъ и ничего не говорилъ.
— Что съ тобою, Херръ? — спрашивали мы.
— Оставьте меня, старъ я, боленъ я! — отвѣчалъ онъ словами дяди.
Къ концу недѣли Херръ околѣлъ. Всѣ мы о немъ очень плакали, особенно тетя. Снѣгирь, видя, что Херръ лежитъ неподвижно, сначала очень тревожился, чирикалъ и хлопоталъ, но когда унесли Херра и вынесли и его проволочный домъ, снѣгирь сѣлъ въ свою клѣтку, спряталъ голову подъ крылышко, просидѣлъ такъ до ночи, и утромъ его нашли уже мертвымъ.
Дядя сказалъ намъ, что снѣгирь околѣлъ отъ горя, что извѣстно много случаевъ, когда эти птички, съ такимъ чувствительнымъ сердцемъ, околѣвали отъ горя; одинъ ученый даже написалъ, что снѣгирь, котораго онъ самъ зналъ, околѣлъ отъ радости: онъ очень любилъ свою хозяйку, которая куда-то уѣхала, и когда она вернулась, снѣгирь такъ обрадовался, что радость убила его.
Мы положили бѣднаго, маленькаго вѣрнаго друга Херра вмѣстѣ съ нимъ въ одинъ ящичекъ и зарыли ихъ подъ большой липой, на которой Херръ такъ любилъ сидѣть и съ которой насъ часто дразнилъ:
— Херръ улетѣлъ, Херръ улетѣлъ! — бывало кричалъ онъ намъ съ самой ея верхушки.
Казалось, Сэръ перенесъ довольно хладнокровно потерю своего друга.
— Умеръ Херръ, — сказали мы ему.
— А вдругъ нѣтъ!? — отвѣчалъ Сэръ.
— Ты дуракъ, Сэръ!
— Какой вздоръ!
Но вскорѣ мы стали замѣчать большую перемѣну въ попугаѣ: онъ сдѣлался вялъ и угрюмъ и почти пересталъ выходить изъ своего проволочнаго дома — видимо, онъ сильно скучалъ по миломъ и забавномъ Херрѣ.
Въ этомъ году меня отдали въ институтъ, и я много лѣтъ не была на хуторѣ. Пока я училась въ институтѣ, умеръ и милый дядя Коша, умерла и тетя, а Сэра подарили одной нашей сосѣдкѣ, и мы его тамъ навѣщали каждое лѣто. Сначала онъ очень тревожился и кричалъ:
— Домой! гдѣ Костя?
И когда ему говорили, что Костя умеръ, онъ хлопалъ крыльями и кричалъ:
— Какой вздоръ!
Но потомъ онъ привыкъ къ новому положенію, и его страшно избаловали. Онъ забылъ почти все, что умѣлъ говорить, и очень поглупѣлъ. Когда его спрашивали:
— Хочешь ѣсть, Сэръ?
Онъ брюзгливо отвѣчалъ:
— Какой вздоръ!
— А вѣдь ты дуракъ, Сэръ! — говорили ему.
— Прощай! — кричалъ онъ сердито.
Вообще онъ сердился, когда его безпокоили.
Я уѣхала и больше не видала Сэра. Можетъ быть, онъ живъ и до сихъ поръ, такъ какъ попугаи живутъ очень долго.
Примѣчанія
править- ↑ нѣм. Herr — Господинъ. Прим. ред.