ДЯДЯ ВАСИЛІЙ И ЯМЩИКЪ СТЕПАНЪ.
ДОРОЖНЫЯ ЗАМѢТКИ.
править
Лѣтомъ 1850 года я долженъ былъ отправиться къ Москву. Сборы мои, какъ человѣка, привыкшаго къ путешествіямъ, были недолга: чемоданъ, мѣшокъ, сумка для денегъ, и чрезъ полчаса въ Ямской слободѣ, чрезъ часъ за Московской заставой. Вижу по глазамъ вашимъ, любезные читатели, что вы боитесь у слышать описаніе природы, путевыя впечатлѣнія, испытанныя мною отъ Петербурга до Москвы; но, къ счастію вашему, мѣстность четыремъ губерній до самой бѣлокаменной такъ однообразна, такъ извѣстна, что надобно быть или человѣкомъ безъ вкуса, или отчаяннымъ романтикомъ-нѣмцемъ, чтобы рѣшиться восхищаться этими мѣстами: воля и болота, болота и пола — вотъ все, что встрѣчается на пути, если исключить Валдайскія горы, памятныя мнѣ потому, что на всемъ пространствѣ изъ, вслѣдствіе тягой ѣзды, я скучалъ какъ нельзя болѣе, и вполнѣ созналъ тоску одинокаго путешествія. Кони еле передвигаютъ ноги; колокольчикъ, вопреки славѣ Валдая, бренчитъ медленно; ямщикъ, для облегченія своимъ животовъ, идетъ оно до тарантаса, время отъ времени награждая разными эпитетами и чубарого, и засѣдателя; а солнце палитъ и жаритъ нестерпимо. Про города я также не скажу ни слова: про нихъ писано и переписано двадцать разъ, и лучше и дѣльнѣе меня. Новгородъ съ развалившеюся Вѣчевой башней, Софійскимъ соборомъ, Торжокъ съ котлетами Пожарскаго, Валдай съ колокольчиками и баранками — все это извѣстно каждому изъ васъ. Замѣчу одно: такъ какъ дѣло идетъ! о мѣстахъ историческихъ, въ которыхъ заключена вся слава Россіи, то вы можете подумать, что котлеты Пожарскаго въ Торжкѣ имѣютъ какое нибудь отношеніе къ спасителю отечества, князю Пожарскому. Ничуть не бывало: производствомъ этихъ котлетъ занимается торжковскій мѣщанинъ, случайно носящій фамилію великаго человѣка.
Не думайте, однакожь, чтобы дорога не представляла мнѣ рѣшительно никакого разнообразія: нѣтъ, станціонные смотрители были постояннымъ предметомъ моихъ наблюденій. Я до такой степени познакомился съ общимъ ихъ характеромъ, что составилъ отличительные признаки, по которымъ, даже при входѣ въ комнату, могъ узнавать, къ какому классу людей принадлежитъ мой новый знакомецъ, какъ по своей натурѣ, такъ и по внѣшнимъ обстоятельствамъ. Каждый классъ общества у насъ на Руси заключаетъ въ себѣ множество отдѣловъ и подраздѣленій, изъ которыхъ въ каждомъ свой языкъ, нравы и обычаи. Въ каждомъ слоѣ общества есть аристократы и плебея, есть образованные, есть невѣжды въ полномъ смыслѣ слова; все рѣзко, все выдается углами. Тоже самое можно сказать и о станціонныхъ смотрителяхъ. Во время частыхъ своихъ путешествій, я встрѣчалъ смотрителей ученыхъ, которые кончили курсъ даже въ гимназія, слѣдовательно знаютъ, что была Китайская имперія, что математика самая высшая и самая трудная наука, какъ выразился одинъ изъ нихъ, и наконецъ, что съ обрадованнымъ человѣкомъ очень пріятно поговорить; встрѣчалъ смотрителей консерваторовъ и прогрессистовъ, относя эти слова къ тому міру, въ которомъ они вращаются. Такъ, напримѣръ, одинъ изъ консерваторовъ съ необыкновеннымъ ожесточеніемъ говорилъ мнѣ противъ всѣхъ нововведеній, объясняя, что отъ этого ямщики только балуются, и для проѣзжихъ нѣтъ никакой пользы; прогрессистъ, напротивъ, признавалъ даже пользу желѣзной дороги, но преимуществу для ямщиковъ, которые до сихъ поръ живмя жили въ харчевняхъ. Есть смотрители аристократы — это коллежскіе регистраторы и даже губернскіе секретари, прослужившіе полжизни въ разныхъ губернскихъ присутственныхъ мѣстахъ и наконецъ, вслѣдствіе различныхъ причинъ, переведенные въ станціонными смотрители. Жизнь аристократовъ-смотрителей рѣзво отличается отъ жизни меньшихъ ихъ собратій: но первыхъ, у аристократа-смотрителя есть писецъ-помощникъ, большею частію изъ отставныхъ солдатѣ, который занимается пропискою подорожныхъ; вслѣдствіе чего самъ смотритель является персонально только тогда, когда проѣзжій важная личность. Разумѣется, случаете", что самолюбію такихъ смотрителей наносится иногда сильное оскорбленіе: подвернись горяченькій проѣзжій, какъ выражаются сами господа станціонные смотрители, тогда какъ разъ явится въ жалобной книгѣ слѣдующее: "На такой-то станціи, такого-то числа, для прописки подорожной по мнѣ явился не г. смотритель, а какой-то человѣкъ въ негодномъ тулупѣ и нетрезвомъ видѣ, и на мой вопросъ: отчего нѣтъ смотрителя? отвѣчалъ, что онъ ушелъ къ дьякону на именины. Считаю обязаннымъ поставить это на видъ почтоваго начальства, " и прочее, что пишется по формѣ. У смотрителя этого разряда всегда есть въ домѣ кухарка, которой вы но найдете у плебеевъ; у этихъ послѣ нихъ дражайшая половина несетъ на себѣ всевозможныя обязанности, и даже при случаѣ прописываетъ подорожныя и бранитъ ямщиковъ. Вслѣдствіе-то всей этой обстановки ямщики зовутъ смотрителя бариномъ, а смотрительшу барыней. Если вы остановитесь пить чай у смотрителя-аристократа, то всѣ переговоры о цѣнѣ и о прочемъ ведете съ кухаркой, какъ съ домоправительницей, которая объявляетъ вамъ prie-fixe; баринъ и барыня, въ то время, какъ вы пьете чей, въ другой комнатѣ зашиваются тѣмъ же самымъ, потому что у такого смотрителя два самовара и два чайника. Напротивъ того, плебей смотритель даже самъ прислуживаетъ вамъ и при случаѣ, съ удовольствіемъ сбѣгаетъ за сливочками, расчитывая получить при расчетѣ лишній гривенникъ. Есть смотрители романтики, есть люди положительные. Это не трудно отгадать при самомъ входѣ въ комнату. У романтика, кремѣ обычныхъ распоряженій Почтоваго департамента, вы найдете въ комнатѣ картины въ духѣ нѣмецко-романтической шкалы, какъ-то: сцена изъ «Чорной шали» Пушкина: представленъ отчаянный господинъ въ какомъ-то непостижимомъ костюмѣ, съ огромной чалмой на головѣ, съ мечомъ болѣе себя; этотъ господинъ поражаетъ въ грудь распростертую предъ нимъ красавицу, каждая нога которой не менѣе добраго бревна; при этомъ случаѣ приличные стихи, вполнѣ объясняющіе намъ сюжетъ картины; или разсказъ о томъ, какъ одинъ юноша перенесъ черезъ рѣчку свою красавицу, и картина представляетъ направо избушку съ двумя елками, налѣво другую, между ними вьется ручеекъ; истокъ и устье котораго сокрыты, въ буквальномъ смыслѣ слова, въ неизвѣстности — не ищите ихъ! Дѣло только въ томъ, что ручеекъ есть и чрезъ него шагаетъ господинъ въ казацкомъ полукафтаньѣ, держа на рукахъ красавицу въ сарафанѣ и кокошникѣ, съ ноги которой упалъ въ ручей башмакъ. Внизу написаны слѣдующіе стихи:
«Я свою любезную черезъ рѣчку перенесъ, перенесъ;
Ничего не замочилъ, ничего не замочилъ;
Только башмачокъ съ ножки соскочилъ.»
Въ этомъ вкусѣ всѣ остальныя картины: Петрарка на гробѣ своей возлюбленной, казакъ, — отправляющійся за Дунай; гусаръ, опирающійся на саблю. Если случится кому нибудь всѣ васъ, любезные читатели, быть въ дорогѣ, то повѣрьте мои слова, и вы увидите, что личность каждаго станціоннаго смотрители много выражается въ этой внѣшней обстановкѣ. Но совершенно другое явленіе представляютъ смотрители положительные, которые большею частію спекулаторы. Въ комнатахъ у нихъ вы не найдете подобныхъ картинъ, этой пищи романтическихъ душъ; кромѣ почтовыхъ объявленій, по стѣнамъ здѣсь рѣшительно нѣтъ ничего, но зато не безъ цѣли разставлены по угламъ и разложены по столамъ ружья, пистолеты, разныя принадлежности дороги и замѣчательныя мѣстныя произведенія; такъ, напримѣръ, если станція въ Валдайскомъ уѣздѣ, то непремѣнно вы увидите колокольчики всѣхъ сортовъ. Даже гдѣ нибудь на заднемъ дворѣ сыщется мирный тарантасикь, купленный смотрителемъ, дешевле пареной рѣпы, у холостяка проѣзжаго, который долженъ былъ бросать свой экипажъ по той простой причинѣ, что его застала зима тамъ, гдѣ онъ думалъ найдти осень. Спекуляторъ-смотритель, изъ-подъ руки, разскажетъ вамъ про достоинства ружья, изъ котораго онъ сдѣлалъ тогда-то столько-то счастливыхъ выстрѣловъ, и даже, если угодно вонъ выслушать, и цѣлую исторію о томъ, какъ и какимъ образомъ она досталось ему въ руки. Эти же господа ростятъ и откармливаютъ щенковъ разныхъ породъ, расчитывая на вѣрный сбытъ; и, дѣйствительно, не ошибаются. Спекуляторъ-смотритель, какъ человѣкъ положительный, не прежде приступитъ къ намъ съ предложеніями, какъ узнавъ обстоятельно вашъ чинъ, средства; онъ даже осмотритъ тарантасъ и спроситъ у ямщика: много ли баранъ далъ на водку? У него всегда найдутся хорошія щи, каша и, даже, при случаѣ, бутылка рому, не спрашивайте какого, довольно того, что на бутылкѣ вы увидите ярлыкъ, съ надписью: Rum лучшій. Наконецъ, послѣдній родъ смотрителей, это мрачные смотрители, которые на проѣзжаго смотрятъ какъ на злѣйшаго своего врага, которые на говорятъ вамъ не очень любезныхъ вещей только для того, чтобы отвести свою душу. У ямщиковъ для подобныхъ господъ одинъ эпитетъ: собака. Безъ сомнѣнія, жалобныя книги испещрены вдоль и поперегъ. Но должна же быть какая нибудь психологическая причина, заставляющая ихъ дѣйствовать вопреки логикѣ, во вредъ себѣ? Причина есть. Сколько мнѣ случалось замѣчать, подобная ожесточенность характера происходитъ отъ невыгоднаго положенія почтовой станціи, на которой огромный проѣздъ. Для спекулятивныхъ предпріятій средствъ нѣтъ никакихъ, а семья большая, а непріятности каждый день и каждый часъ. Много также значитъ характеръ жителей деревни, въ которой находится почтовая станція. Посмотрите, что выйдетъ изъ человѣка, даже довольно порядочнаго, если судьба броситъ его къ чувашамъ или мордвѣ, среди которыхъ придется ему прожить пять или шесть лѣтъ. Поневолѣ одичаемъ. Мнѣ самому случилось, на вопросъ о лошадяхъ, слышать слѣдующій отвѣтъ: «Некуда торопиться, еще успѣете». Разумѣется, все это смотритель произносилъ въ полголоса, но надобно было слышать, сколько мрачности заключалось въ топѣ его голоса. Благодарю судьбу, что въ настоящемъ моемъ путешествіи, но одному несчастному случаю, о которомъ сейчасъ разскажу, она кинула мама ее къ мрачному смотрителю, а къ спекулятору, слѣдовательно, человѣку, который старается жить въ ладу со всѣми, его окружавшими. На одной изъ станцій Новгородской губерніи, ямщики третью лошадь заложили, какъ они выражались, теленка. По вѣроятности, основываясь на подобномъ названіи, надобно было предполагать въ этомъ конѣ самыя мирныя качества, но вышло напротивъ: теленокъ имѣлъ милую привычку кусать коренную лошадь и, по временамъ, кидаться направо и налѣво, смотра по тому, какъ ему вздумается. На всѣ мои замѣчанія ямщику быть къ своему дѣлу внимательнѣе, получалъ одинъ отвѣтъ:
— Да вишь ты всякаго куста боится; теленокъ и есть.
Кое-какъ дотащился я до станціи и съ радостью выглянулъ изъ тарантаса, когда услыхалъ восклицаніе ямщика:
— А вотъ и остатняя верста.
По извѣстнымъ уже вамъ признакамъ, при входѣ въ комнату станціоннаго смотрителя, я сразу догадался, что попалъ къ спекулятору.
— Прикажете чаю? былъ первый вопросъ положительнаго человѣка, послѣ того, какъ онъ уже успѣлъ заглянуть въ подорожную. — А угодно, такъ есть и ромокъ; изъ города получаю.
Я благодарилъ за ромъ и просилъ подать чай. Только что я успѣлъ сѣсть за столъ, какъ въ комнату, явился одинъ изъ ямщиковъ.
— Что тебѣ надобно? былъ вопросъ мой.
— Дѣло-то неладно, ваше благородіе.
— Какъ такъ?
— Да у тарантаса-то сердечникъ сильно погнуло; подушку почитай на двое раскололо.
— Какъ же, братъ? это надо исправить'
— А вотъ пойдемъ, баринъ, взглянемъ.
Я отправился на улицу.
При нашемъ выходѣ изъ комнаты, ямщикъ былъ остановленъ слѣдующимъ вопросомъ смотрители:
— А что, Михей привезъ?
— Михей. Въ пристяжкѣ-то вѣрно теленокъ.
— Теленокъ, отвѣчалъ ямщикъ.
«Ну — подумалъ я, сходя съ лѣстницы — вѣрно, со мной не съ первымъ, да и не съ послѣднимъ, этотъ милый теленокъ играетъ подобныя штуки. Дѣло-то должно быть обыкновенное.»
Кругомъ моего тарантаса стояли ямщики; я прислушался къ разговорамъ. Такъ и есть: дѣло шло о теленкѣ; сколько могъ понять, тема, о которой разсуждали православные, была слѣдующая: что вотъ, достать, не въ первый разъ теленокъ бѣжитъ такъ, что расколетъ подушку и своротитъ сердечникъ.
— Вотъ и намеднясь проѣзжалъ чиновникъ, да побилъ Михейку за теленка.
Оглядываюсь направо, возлѣ меня стоитъ мой старый ямщикъ, также въ числѣ совѣтниковъ.
— Все это по твоей милости, сказалъ я, обращаясь къ нему. — На кой чортъ запрягаешь своего теленка?
— Да вишь ты, баринъ, лошадь-то молодая…. вотъ лѣто побѣгаетъ, такъ пообыкнетъ.
Напрасно было увѣрять моего ямщика что пока- конь его будетъ привыкать къ хорошему бѣгу, до тѣхъ поръ онъ сломаетъ десятокъ тарантасовъ, а хозяинъ его, безъ сомнѣнія, получитъ десятокъ подзатыльниковъ. Зная натуру русскаго человѣка, его необыкновенную смѣтку и снаровку, я былъ убѣжденъ, что такъ ли, иначе ли, но тарантасъ будетъ починенъ, и я, вѣроятно, проѣду полдороги безъ особенныхъ приключеній. Въ это время меня занимала другая сцена: ямщики послѣ моего обѣщанія получить на водку принялись за дѣло; но что они дѣлали и какъ дѣлали, этого невозможно передать. Казалось, что они и сами не понимаютъ другъ друга: одинъ тянетъ веревку направо, другой налѣво, третій колотитъ во что-то, шумъ, крикъ, по временамъ раздаются фразы, не удобныя къ повторенію, по видимому во всемъ такая разладица, что, какъ говорится, святыхъ вонъ унеси. Но будьте спокойны, положитесь на русскаго человѣка, конецъ будетъ благополучный. Вдругъ сзади меня раздался голосъ:
— Эй, вы, гущеѣды, долбежники! что копаетесь? а то вѣдь любимицей!
Слова эти произнесъ небольшой, приземистый мужикъ; въ рукахъ его была палка, быстрые и маленькіе глаза ясно говорили о хитрости. Видно было, что онъ, какъ говорится, былъ на веселѣ.
— Ваше благородіе! произнесъ мой новый знакомецъ, обращаясь ко мнѣ: — безъ меня-то дѣло идетъ плохо. Вотъ я покажу ребятамъ-то, какъ обращаться съ господскимъ экипажемъ.
— Да ты кузнецъ, что ли?
— Что намъ купецъ! безъ него дѣло сладимъ; я староста, ваше благородіе, надъ робятами-то начальникъ; а вотъ это, отвѣчалъ онъ, показывая на палку: — моя любимица. Эй вы, чего орете-то безъ толку, закричалъ онъ, обращаясь къ ямщикамъ: — тебѣ говорятъ, Мишка, согни сердешникъ-то направо.
— Погнуть-то погнемъ и безъ тебя, дядя Василій, отвѣчалъ Мишка: — да статься не выдержитъ.
— Не выдержитъ? эхъ ты, лапотникъ! давай сюда топорище, глядитко, какъ не выдержатъ!
И съ этимъ словомъ дядя Василій принялся колотить по сердешнику съ такою силою, что я расчитывалъ навѣрно, по его милости, остаться въ селѣ на ночь, даже и болѣе.
— Стой, дядя Василій, стой! кричали ему ямщики.
— Чего стоять, отвѣчалъ онъ: сила вышла!
И онъ продолжалъ попрежнему выпрямлять сердешникъ на правую сторону.
— Староста! сказалъ я: — тебѣ говорятъ, оставь, слушайся артеля.
— Да ребята-то дѣла не разумѣютъ, ваше благородіе! Глядятко, сердешникъ-то почитай вровень съ дырой; нутка, ребята, двинемъ артелью, статься подушка-то сядетъ на мѣсто. Мишка, положи-ка любимицу въ сторонку, да не замай ее!
— Чего надрываешься, дядя Василій? сказалъ одинъ изъ ямщиковъ: — сзади-то надо жердью подпереть, а безъ веревокъ жерди-то не приладишь, а веревки-то пойдетъ, почитай, аршина съ три.
— Вѣстимо, вѣстимо, возразили другіе ямщики: — безъ веревки-то дѣло дрянь, а на увязку-то пойдетъ, почитай, и пять аршинъ.
Я прекрасно понялъ, куда мѣтили мои молодцы; дескать мотай за усъ, баринъ: на водку-то далъ, то за работу; а веревка-то стоятъ денегъ.
— Что же, ребята, тащите веревокъ, плачу за все, что потратите, а водка водкой, сказалъ я имъ.
— Эхъ, ты, Софронъ! возразилъ дядя Василій, обратившись къ ямщику, наговорившему о веревкахъ: — у меня любимица разумнѣе тебя скажетъ; торговаться, что ли, вздумалъ съ бариномъ; вѣдь не купецъ ѣдетъ; чего глаза-то выпучилъ? тащи веревку, вишь изъ нея дѣло стоитъ.
Наконецъ, послѣ многихъ хлопотъ, завязываній и увязываній веревки, сердешникъ былъ поставленъ на свое мѣсто.
— Ну, баринъ, сказалъ дядя Василій, обращаясь ко мнѣ: — катай теперь хоть до Москвы, сердешникъ не погнется, на славу приладилъ. Прикажешь, ваше благородіе, лошадей закладывать.
— Да, закладывай, только пожалуйста не теленка.
— Такихъ заложимъ, ваше благородіе, что до Москвы вспоминать станешь дядю Василья. Эй, чья очередь? живо закладывать, да у меня, смотрите, безъ жеребьевъ, барину-то ждать некогда! А ты чего запрягаешь теленка-то? связалъ мой дядя Василій, обращаясь къ старому ямщику. — Аль не слыхалъ, что начальство приказывало? видно тебя мало въ щеки-то колотили; кланяйся барину въ ноги, иной бы те зубы-то почистилъ.
Наконецъ надобно было расплатиться за хлопоты ямщиковъ. Я достаточно вознаградилъ ихъ за трудъ и, разумѣется, кромѣ того заплатилъ за веревки, получивъ относительно ихъ, со стороны ямщикомъ, замѣчаніе, что веревки здоровыя, до Москвы не протрутся.
— Что же, ваше благородіе, старостѣ-то за труды что пожалуете?
Я далъ двугривенный.
— Эхъ, баринъ, маловато, вѣдь дѣла-то было полны руки.
— Бери, что даютъ, отвѣчалъ я: — по дѣлу и плата.
— Благодаримъ и на этомъ вашу милость, отвѣчалъ дядя Василій.
Я отправился къ смотрителю взять подорожную и отдать прогоны.
— Исправили тарантасикъ-то? вопросъ, которымъ онъ встрѣтилъ меня.
— Исправили.
— Не угодно ли вамъ будетъ взять про запасъ ремешковъ? Они такъ у меня для тарантасиковъ и подготовлены, веревки-то скоро протрутся, а ремешки сыромятные, всего четвертачокъ стоятъ. Недѣли съ три проѣзжалъ генералъ, такая же оказія, какъ и съ вами случилась, взялъ у меня ремни, а потомъ, какъ ворочался изъ Москвы, то изволилъ сказать: «Кажись, братецъ, у тебя я бралъ ремни?» — «У меня, ваше превосходительство.» — «Ну, вотъ спасибо за нихъ, кабы не они, такъ пришлось бы на дорогѣ волкомъ выть.»
Послѣ этихъ доводовъ я долженъ былъ взять ремешки и заплатить четвертачокъ. Время было отправиться въ дорогу. Я вышелъ на улицу. Староста встрѣтилъ меня съ фонаремъ.
— Вотъ, я посвѣчу вашей милости; перильца-то шатки, не оступитесь.
Я уже сѣлъ въ тарантасъ, какъ остановленъ былъ вопросомъ стараго ямщика:
— Не будетъ чего, ваша милость, на водку старому ямщику?
— Не за то ли, что сломалъ тарантасъ?
— Ѣхалъ-то больно хорошо, ваше благородіе, кони всѣ въ поту, а тарантасикъ-то ладно излаженъ, съ Богомъ доѣдете.
— Да теленокъ-то у тебя, Миши, каждый разъ потѣетъ, подхватилъ староста: — еще бъ его черти кидали изъ стороны въ сторону.
— Тутъ, братъ, и быкъ вспотѣетъ, подхватилъ другой.
Общій хохотъ.
Но Мишка сохранилъ ту же серьёзность въ лицѣ и все еще стоялъ съ открытой головой, ожидая получить на водку. Разумѣется, я исполнилъ его желаніе.
— Вотъ баринъ, такъ баринъ, возразилъ староста, подсаживая меня въ тарантасъ. — Эй! Степка, бѣги, застегни съ той стороны тарантасъ-то, вишь барина вѣтромъ хватаетъ.
Но какъ дядя Василій ни старался меня укладывать и усаживать, вопреки своихъ ожиданій не получалъ отъ меня ни гроша.
— Ванька! кричали моему ямщику православные, когда уже лошади двинулись мелкою рысью: — Ванька! у правой пристяжной возжи окорачивай, а то сердечникъ-то погнется.
И дѣйствительно вплоть до Тулы я ѣхалъ безъ всякихъ поправокъ, съ тою только разницею отъ прежняго пути, что каждый ямщикъ окорачивалъ возжи у правой пристяжной, въ слѣдствіе чего она постоянно, вплоть до Тулы, бѣжала немного наискось, а тарантасъ шелъ бокомъ. На одной изъ станцій, ямщики, собравшись вокругъ тарантаса, замѣтили, что веревки-то больно протерлись, а если вбить клинъ, то тарантасъ, почитай, добѣжитъ и до Москвы, однако клина не вбили.
Полгода спустя, я ѣхалъ назадъ, то есть возвращался въ Петербургъ. Тарантасъ я продалъ въ Тулѣ, и потому изъ Москвы долженъ былъ отправиться въ почтовомъ брикѣ. Единственное развлеченіе, во время путешествія въ подобномъ экипажѣ, это — пассажиры. Одинъ изъ нихъ, по преимуществу, занималъ меня: онъ былъ тамбовскій помѣщикъ, человѣкъ пожилыхъ лѣтъ, заложившій въ Москвѣ имѣніе и отправлявшійся въ Петербургъ пожуировать, какъ онъ выражался. Всегда веселый, онъ составлялъ предметъ всеобщаго вниманія. Лакей его, съ которымъ я перекинулся нѣсколькими словами, охарактеризовалъ своего барина такъ: «какъ ни бьется, а къ вечеру вѣрно напьется.» Съ нами въ брикѣ ѣхала француженка, содержательница моднаго магазина въ Петербургѣ, на знавшая ни слова по-русски. На половинѣ дороги отъ Москвы, мой помѣщикъ, войдя въ комнату и успѣвъ уже выпить двѣ рюмки водки, безъ всякихъ околичностей обратился ко мнѣ съ вопросомъ:
— А вѣдь француженка-то хорошенькая?
Я отвѣчалъ, что дѣйствительно не дурна.
Послѣ, когда будемъ садиться, возразилъ помѣщикъ: — я предложу свои услуги провести ее до экипажа. Какъ вы думаете, не дурно бы воспользоваться?
Въ это время въ комнату вошелъ ямщикъ и обратился ко всѣмъ присутствующимъ съ просьбою пожаловать ему за водку.
— А ты, братецъ, плохо везъ, сказалъ ему Василій Павловичъ, (такъ звали помѣщена): — не за что давать тебѣ.
— Эхъ, баринъ! отвѣчалъ ямщикъ: — по пучинкамъ-то не поскачешь, по этой дорогѣ не одну лошадь заморилъ.
— Вотъ тебѣ двугривенный, сказалъ Василій Павловичъ: — только съ условіемъ, сейчасъ весь пропей здѣсь.
— Нашему брату, баринъ, сподручнѣе выпить въ кабакѣ, а здѣсь заведенье для вашей милости.
— Что правда, то правда; ну такъ, человѣкъ! подай ямщику стаканъ водки! А это что? сказалъ онъ, обращаясь къ другому лакею, который въ это время, на тарелкѣ несъ разрѣзанную колбасу: — кому это колбаса?
— Барыня спрашивала, отвѣчалъ лакей, указывая на француженку.
Мой сопутникъ, не говори лишняго слова, вырвалъ изъ рукъ лакея тарелку, и, разшаркавшись, какъ только могъ благоприличнѣе, подошелъ къ француженкѣ, поставилъ предъ ней тарелку и сказалъ:
— Колбаса чудесная! кушайте на здоровье, мадамъ!
А потомъ, потомъ начались фразы такъ далеко не двусмысленныя, что я, краснѣя за бѣдную женщину, долженъ былъ вытащить Василія Павловича изъ комнаты, объявивъ ему, что въ буфетѣ нашлась померанцевая водка, которую онъ искалъ отъ самой Москвы и на каждой станціи бранилъ трактирщиковъ за то, что они не держатъ водки, къ которой привыкъ человѣкъ, употребляя ее десять лѣтъ. Въ такомъ вкусѣ продолжалась дорога вплоть до Петербурга, съ тою только разницею, что, открывъ слѣды померанцовой, онъ былъ, какъ говорится, безъ просыпу пьянъ! Ямщики выигрывали отъ подобнаго пассажира всего болѣе: онъ давалъ имъ на водку по полтиннику и по цѣлковому, въ то же время немилосердно браня за тихую ѣзду. Дальнѣйшихъ похожденій моего попутчика съ француженкой не объясняю. Каждый день разыгрывалась одна и та же тема. Но къ дѣлу. Чрезъ полсутки ѣзды, я былъ на той же станціи, на которой починивали мой тарантасъ. День былъ праздничный; ямщикъ, запрягавшій новыхъ лошадей, молодой парень, небольшого роста, худой, но мускулистый, былъ сильно навеселѣ: румянецъ игралъ, какъ говорится, во всю щеку. Ямщицкая поярковая шляпа съ павлиньимъ перомъ едва торчала за головѣ его.
— Эй, Степа! кондукторъ-то велѣлъ посадилъ старосту — довезти до Краснаго; вишь баитъ, что къ дядѣ ѣдетъ.
— Старосту! возразилъ мой ямщикъ: — разбойника-то. Скажи, молъ, что для его милости мѣста не припасли. Много ихъ шляется, міроѣдовъ.
— Да, ты хоша до завтрева толкуй! кондукторъ велѣлъ, такъ посадишь, отвѣчалъ другой ямщикъ, затягивая подпругу у пристяжной. — Знаемъ-ста, что ты больно зубастъ.
Въ это время кто-то кинулъ на козлы новый синій армякъ. Оглядываюсь, старый знакомый — дядя Василій. Онъ осмотрѣлъ меня быстрымъ, проницательнымъ взглядомъ, но призналъ ли онъ меня, или нѣтъ, я не могъ угадать. Въ ту же минуту онъ сѣлъ на козла и болѣе за мою сторону не оборачивался. Въ теченіи времени, какъ я съ нимъ не видался, онъ мало перемѣнился, хотя пополнѣлъ замѣтно; въ движеніяхъ выражалась какая-то медленность, какое-то сознаніе своего достоинства.
«Вотъ — подумалъ я — злой врагъ моего Степки; посмотримъ, за что-то онъ его не любитъ!»
— Міроѣдъ проклятый! сказалъ Степанъ, садясь на козла и забирая возжи: — ишь, бариномъ разсѣлся, душегубъ этакой!
— Эхъ! Степа, отвѣчалъ дядя Василій: — охочь ты праздновать; ишь напраздновался: возжи-то изъ рукъ ползутъ.
Но раздался звукъ кондукторской трубы. Степа привсталъ, гаркнулъ и отпустилъ каждому изъ своихъ животныхъ по два удара кнутомъ; приговаривая:
— Эхъ вы, соколики, двигайтесь, старосту веземъ, что поѣдомъ міръ ѣстъ! Чего коришь меня, что у праздника былъ? возразилъ Степа, садясь опять на козлы и время отъ времени похлыстывая то ту, то другую лошадь: — аль зло взяло, что на свое добро выпилъ, не пришелъ, дескать, къ старостѣ да въ ноги не поклонился, какъ Мишка кривой, что выклянчивалъ четверикъ овса; нѣтъ, братъ, не на того наѣхалъ: у Мишки-то семья, ребятишки малъ мала меньше, а у меня на плечахъ одна голова, хошь и бѣдна да одна.
— Много васъ на деревнѣ-то, возразилъ дядя Василій: — такъ я и сталъ про всякаго запасать овесъ да сѣно!
— Глядитко, кто ѣдетъ! сказалъ Степа, обращаясь къ дядѣ Василью.
Я оглянулся по направленію руки Степы и увидѣлъ проѣзжающаго мимо насъ, въ хорошей телѣгѣ, на здоровой и крѣпкой лошади, мужика, который, поравнявшись съ брикомъ, медленно снялъ шляпу, отвѣчая на поклонъ дяди Василія.
— Что, раскланялся съ родней-то! возразилъ Степанъ. — Узналъ дядюшку!
— Людей бы ты постыдился, Степка, отвѣчалъ дядя Василій:
— Ни конному, ни пѣшему отъ тебя проходу нѣтъ; всякаго облаешь.
— Честнымъ людямъ вездѣ дорога; нашему брату гулякѣ никто не помѣха. Мы никого не замаемъ и насъ не тронь, а о твоемъ-то дядюшкѣ мы не безъизвѣстны. Эхъ вы, соколики! примолвилъ Степка, награждая кнутомъ лошадей то одну, то другую, и вытягиваясь на козлахъ во весь ростъ: — эхъ вы, соколики, съ горки на горку; какъ бы былъ баринъ, такъ далъ бы на водку!
— Кажись баринъ сидитъ, сказалъ дядя Василій, указывая на меня и толкая Степку.
— Извини, баринъ, сказалъ Степка, обращаясь ко мнѣ: — за глупыя слова мои; сегодня для праздника выпилъ…. Да чего толковать? замѣтилъ онъ, подымаясь на козлахъ и поводя кнутомъ:
— Спою я, баринъ, твоей милости пѣсенку.
Дядя Василій оборотился ко мнѣ и подмигнулъ, какъ бы желая сказать: — лихой парень этотъ Степка.
Долго, долго послѣ этого пѣсня Степки раздавалась въ воздухѣ.
Декабрь 1851.