Во тоя во Индёи во богатыи,
У честной вдовы Мамельфы Тимофеевне
Там был молодой боярин Дюк Степанович.
Он ходил-гулял по тихиим все по заводям,
Стрелял серыих гусей и стрелял лебедей;
Всех повыстрелял равно триста стрел,
Равно триста стрел, эще три стрелы,
Триста-то стрелам цену ведает,
Только трем стрелам цены не ведает.
Когда бил он из-под каменя из-под яфонту,
Он из-под яфонту самоцветнаго,
Убил три орла, три орловица;
Не тех, которыи летают на святой Русе,
Которы летают над синем морем:
Он сидит, орел, на беленьком на камешки,
И когда он утрит перьица орлиныя,
Тогда ездят мужики оны индейския,
Покупают это перьицо орлиное,
И привозят это перьицо орлиное
Его, Дюкову-то, батюшку в подарочках.
А он сам убил, молодой боярин Дюк Степанович.
И со тоя со великия со радости
Пошол к государыни родной матушки,
Спросил у ней благословенья
Ехать ко граду Киеву
И ко ласковому князю ко Владимиру
Прямой дорожкой, не окольною.
И говорила государыня ему родна матушка,
Честна вдова Мамельфа Тимофеевна:
— Ах ты гей, рожоно мое дитятко,
Не дам я ти прощенья с благословеньицом
Той прямой дорожкой не окольною.
Что на той прямой дорожки не окольныя
Есть три заставы великиих.
Первая та застава великая:
Стоят там горы толкучии;
Тыи ж как горы врозь ростолнутся,
И тогда оне вместо столнутся,
И тут тебе, Дюку, не проехати,
И тут тебе, молодому, живу не бывать.
Другая есть великая застава:
Сидят две птичи там клевучиих
Тыи птичи тебя с конем склюють;
И тут тебе, Дюку, не проехати.
Третия застава великая:
Лежит Змиище да Горынчище.
О двинадцати змия о хоботах;
И тая змия тебя с конём сожрет,
И тут тебе, Дюку, не проехати,
Тут тебе-ко-ва живому не бывать.—
Он, боярин, своей матушки не слушался,
Идет на конюшню на стоялую,
Берет узду себе в руки тесмянную,
Одивал на мало бурушка-ковурушка;
По колен было у бурушка в землю зарощено.
Он поил бурка питьем медвяныим.
И кормил его пшеною белояровой,
И седлал бурка на седелышко черкальское,
И потницки кладет на потницки,
И на потницки он кладет войлоцки,
Клал на войлоцки черкальское седелышко.
Всех подтягивал двенадцать тугих подпругов,
Тринадцатой клал ради крепости.
Подпруги были шелковыя,
Пряжи у седла красна золота,
А шпеньки были у пряжи все булатныя,
Чтобы добрый конь с-под седла не выскочил,
Добра молодца в чистом поле не вырутил.
Провожала-то его родна матушка,
На прощанье ему словчё смолвила:
— Ах ты гей, рожоно мое дитятко,
Молодой боярин Дюк Степанович!
Если случит бог во гради во Киеви
У славного князя у Владимира,
Ты не хвастай животишками серотскими,
И серотскими животишками вдовиными.—
Первой поприщей скочил бурка целу версту,
Он ко земле, бурко, тут припадывал;
Испровещится ему добрый конь
В виде голоса человеческа:
— Ты эй, хозяин мой любимыя,
Молодой боярин Дюк Степанович!
Опущайся-ко с меня добра коня,
Бери земли сыро-матерой,
Подвязывай под пелецко[1] под правое
И под другое подвязывай, под левое.
Чтоб не страшно бы сидить на добром кони,
А я стану, малый бурушко, поскакивать,
С горы на гору и с холмы на холму,
Буду реки и возёра перескакивать,
Где широкие раздолья — и между ног пущать.—
Приезжает он ко первыя ко заставы,
Где стоят тут горы толкучи;
Тые ж как горы врозь растолнулись,
И не успели горы вместо cтолнуться,
Он первую заставу проскакивал.
Ко другой ко заставе прискакивал:
Сидят тут птицы клевучии,
И не успели птицы крылышек росправити,
Он и другу заставу проскакивал.
Ко третей ко заставе прискакивал:
Лежит Змиищо да Горынчищо,
О двенадцати змия о хоботах:
Не успела змия хоботу росправити,
Он и третью заставу проскакивал,
Он ко граду ко Киеву прискакивал,
Заехал он на княженецкий двор,
И оставил своего добра коня,
Добра коня своего середь бела двора,
Не привязана и не приказана;
Сам пошел во передню во столовую.
Крест кладет по писаному,
Поклон ведет да по-учёному
На все три-четыре на стороны,
Княгини-то Опраксии да в собину:
— Ты здравствуешь, княгиня да Опраксия!
Где есть солнышко Владимир стольный киевский? —
Отвечала княгиня тут да Опраксия:
— Солнышко Владимир стольно-киевский к обидни сшол.
Он пошел во церковь ту во божию:
По тыя идет по улицы по широкой,
Мостовыя были черною землею изнасыпаны,
Их подлило водою тут дожжевою,
Сделалась грязь-та по колену-де;
Замарал он сапажки-ты зелен сафьян,
Идучи во церковь-то во божию.
Приходит он во церковь во божию,
Крест кладет по писаному
Да поклон ведет по-учёному,
На вси три-четыре на стороны
И солнышку Владимиру да в собину:
— Здравствуй, солнышко Владимир стольный киевский
С молодой княгиней со Опраксией! —
Говорил Владимир стольный киевский:
— Ты откудашной, удалой доброй молодец,
Ты коей орды, ты коей земли,
И как тебя именем зовут,
Нарекают тебя по отечеству? —
Говорил молодой боярин Дюк Степанович:
— Что я есть из Индеи из богатыя
Молодой боярин
Дюк Степанович;
Отстоял я дома раннюю заутрену,
Сюда приехал ко обедне-де.—
Говорят вси князи, вси бояра,
И тая ж говорит вся мелка чета:
— Что не быть эту молодцу боярину,
Тому-де Дюку Степанову,
Есть какой-нибудь детинушка залёшаник,
Он убил купца либо боярина,
Платьев детина не видаютци,
И все он на платье поглядыват.—
Вышли они из божьей церквы,
Становились на место на плоское,
На тую дуброву на зеленую.
Говорил молодой боярин Дюк Степанович:
— Я слыхал от родителя от батюшка,
Что Киев-град очень красив-добрис,
Ажно в Киеви у вас да не по-нашому:
Церкви все у вас да деревянные,
У вас маковки на церквах все осиновы,
Мостовыя у вас черною землею изнасыпаны,
Их подлило водою тут дожжевою,
Сделалась грязь-то по колену ли;
Замарал я сапожки-ты зелен сафьян,
Идуцись во церковь ту во божию.—
Приходят тут ко князю ко Владимиру,
Садились за дубов стол хлеба кушати,
Они стали йисть калачиков крупивчетых.
Как тут молодой боярин Дюк Степанович,
Он мякиш-от ест, корку под стол мечет.
Говорил Владимир стольный киевский:
— Ах ты, молодой боярин Дюк Степанович!
Ты на что же мякиш ешь, корку под стол мечешь? —
Говорил молодой боярин Дюк Степанович:
— Я слыхал от родителя от батюшка,
Что Киев-град очень красив-добрис,
Ажно в Киеве у вас да не по-нашему:
У вас пёчечьки да все глиняны
Да и помялчики у вас сосновые,
Пахнуть калачики крупивчеты
На тую на глину на ручьевую
И на тую на серу на сосновую,
На сосновую на серу на капучую;
Не могу я йисть калачиков крупивчетых.
Как у нас было во Индеи во богатыя,
Как у моей государыни родной матушки,
У честной вдовы Мамельфы Тимофеевной,
Как пекет она калачики крупивчеты,
У нёя печечки все муравлены,
Да и помялчики у ней шелковыя,
Как колачик-от съешь, другого хочется,
Другой съешь — по третьему душа горит,
Третий съешь — четвертый с ума нейдет.—
Говорил Владимир стольный киевский:
— Я вижу, что ты молодец захвасливый;
Ты ударь с нашим Чурилою велик заклад,
Что вам ехать в чисто поле поляковать
Снова-наново, все на три года,
По три года, да еще и по три дни,
Чтобы на всякий день кони были сменные,
И сменные кони переменные.
Чтобы в три года такой больше не было;
Чтоб на всякий день платья были сменныя,
Цветные платья переменныя,
Снова-наново, все три года,
На три года, да еще на три дни,
Чтобы в три года такого цвету не было. —
Ударили они о велик заклад,
По тоём было Чуриле по Пленковице
Держали поруку-то двумя градмы:
Первым Киевом, другим Черниговым;
А по тоем было по молодом боярине,
По нем не было никаковой порукушки,
Столько держал по нем крепкую поруку-ту
И тот владыка черниговский,
И тот крестовый его батюшка,
Не спустят-то боярина домой сгонять
За своим за платьицем за цветныим.
Закручинился боярин, запечалился,
Повесил свою буйну голову,
Утопил ясны очи в сыру зетилю.
Садился скоро на ременсат стул,
И написал он скорописчатые ерлуки,
Полагал в сумки переметныя.
Отпущал мала бурушка-ковурушка,
Стал его бурушка доскакивать
С горы на гору, с холмы на холму,
Реки-озера перескакивать,
Где широкий раздолья — межу ног пущать.
Как будет он во Индеи во богатыя
У него государыни родной матушки,
Заржал голосом лошадиныим;
Услыхала государыни родна матушка,
Выбегала она на крылечко на перёное,
Сама говорит да таково слово:
— Видно, нет жива рожонова дитятки,
Стоит у крыльца один добрый конь.—
Как увидала она сумки переметныя,
Сама говорит таково слово:
— Что рожоно мое дитятко захвасливо
И захвасливо, да, знать, захвачено.—
Брала она сумки переметныя,
И читала скорописчатые ёрлуки,
Полагала-то ему да платьев цветних,
По три пары положила да на всякий день,
Сново-наново на три года,
И на три года, эще на три дни,
Отпустила мала бурушка-ковурушка.
Как будет его бурушка во Киеви
У Владимира на широком двори,
Заржал голосом лошадиныим,
Что тут теремы пошатилися
Да околенки чуть не сыпались,
Вси во граде приужахнулись.
Услыхал молодой боярин Дюк Степанович,
Выбегает скоро на широкий двор,
Увидел своего добра коня,
Получал свои платьев цветныих,
По три пары получил он на всякий день.
Тут поехали они в чисто поле.
Как тот Чурилушка Плёнкович
Погнал лошадей туды целым стадом,
А тот молодой боярин Дюк Степанович
Поехал на одном-то на добром коне.
Как пораньше он поутрушку повыстанет,
Бурка своего в росы повыкатат,
И на бурки-то шерсть да переменится.
Проездили они тут по три годов,
По три года, эще и по три дни;
Пришли они ко божьей церквы,
Заходили в церковь-ту во божию.
Как тот Чурилушка Плёнкович,
Как во своем во граде ему деется,—
Так становился он на крылосо на правое,
А молодой боярин Дюк Степанович,
Так становился он на крылосо на левое.
Как тот Чурилушка Плёнкович,
Он стал плеточкой по пуговкам поваживать,
Он стал пуговку о пуговку позванивать:
Как от пуговки было до пуговки
Да из петелки было в петелку
Пловет Змиишечко Горынчищо.
Тут все в церкви приужахнулись,
Сами говорят таково слово:
— Как у нашего Чурилки у Пленковица
Есть отметочка против молода боярина,
Что еще некуда бодрее ему выступить.—
Закручинился боярин, запечалился,
И повесил свою буйну голову,
Утопил ясны очи во сыру землю,
Он стал плеточкой по пуговкам поваживать,
Он стал пуговку о пуговку позванивать:
Как запели птичы тут певучии,
Закричали звери тут рыкучии,
Тут вси во церкви да озень пали,
Озень пали, да они обмерли.
Говорил Владимир стольный киевский:
— Ты молодой боярин Дюк Степанович!
Приуйми-тка птичек ты певучиих,
Призакличь-ка зверей тых рыкучиих,
Оставь людей нам хоть на симена.—
Говорил молодой боярин Дюк Степанович:
— Не твое ведь я севодня ем да кушаю,
Не хочу тебя теперича послушати.—
Говорит владыка-то черниговский,
Тот крестов его батюшка:
— Ах ты эй крестово мое дитятко!
Ты послушай крестоваго батюшки,
Приуйми-тка птичек ты певучиих,
Призакличь-ка зверей тых рыкучиих,
Оставь людей хоть нам на симена.—
Он послушал крестоваго батюшка,
Приунял птичек тых певучиих
И призакликал зверей всех рыкучиих,
И сам говорил таково слово:
— Ты солнышко Владимир стольный киевский!
Нам которому с Чурилой голова рубить? —
Говорит Чуришка Пленкович:
— Ты молодой боярин Дюк Степанович!
Ударим-ко еще о велик заклад:
Переехать нам через Пучай-реку,
Пучай-река на два поприща;
Который-то не может да перескочить,
Тому из нас и голова рубить.—
Приехали они ко Пучай-реки.
Говорил молодой боярин Дюк Степанович:
— Ты эй, Чурилушка Пленкович!
Твоя похвальба сегодня на перёдь зашла,
Поезжай через реку ты попёреди.—
Тогда Чурилушка Пленкович
Приправил своего добра коня,
Добра коня через Пучай-реку:
О полу-реки Чурила в воду вверзился,
Тот молодой боярин Дюк Степанович
Скоро-наскоро скочил через Пучай-реку,
Еще того скорее поворот держал —
О полу-реки да он припадывал,
Он Чурилу за желты кудри захватывал;
Повытащил Чурилу с конём с воды,
Не спустил Чурилы он до Киева,
До солнышка до Владимира,
А сам говорит таково слово:
— Ты солнышко Владимир стольный киевский!
Нам которому с Чурилой голова рубить? —
Говорил Владимир стольный киевский:
— Ах ты, молодой боярин Дюк Степанович!
Не руби-ко ты Чурилы буйной головы.
А оставь-ко нам Чурилу хоть для памяти.—
Говорил молодой боярин Дюк Степанович:
— Ах, ты эй, Чурилушка Плёнкович!
Пусть ты князем ты Владимиром упрошенный,
Пусть ты киевскими-то бабами оплаканный!
Да не езди с нами со бурлаками,
А езди во гради во Киеви,
Ты во Киеви во гради межу бабами! —
Тут солнышку Владимиру к стыду пришло:
— Ах ты, молодой боярин Дюк Степанович!
Ты торгуй в нашом во гради во Киеви,
В Киеви да ведь без пошлины.—
Тогда Владимир стольный киевский,
Он стал посылать туды обценщиков,
Его Дюковых животов описывать:
Старого казака Илью Муромца,
В других смелого Олешу Поповица.
Говорил молодой боярин Дюк Степанович:
— Не посылайте-ко Олешеньки Поповица,
Его глазишецки поповские,
Поповские глазишецки завидливы,
А ему оттоль, с Индеи, да не выехать!
Пошли ты молода Добрынюшку Никитича.—
Как поехали в Индею во богатую.
Не доедуци Индеи богатыя,
Выстали на гору на высокую,
Увид ли Индию богатую,
Сами говорят таково слово:
— Знать, что молодой боярин Дюк Степанович,
Он послал туды весточку нерадостну,
Чтобы зажгли Индею ту богатую:
Горит Индея та богатая? —
Как подъехали они поближе тут,
Увидели Индею богатую:
Там крышечки в домах золоченыя,
У них маковки на церквах самоцветныя,
Приезжали ко Дюку ко Степанову,
К его государыни ко родной матушки.
Идуть они по улицы по широкой
Мостовыя рудожелтыми песочками изнасыпаны,
Сорочинские суконца приразостланы,
Не замараешь-то сапожков зелен сафьян,
Идуцись во церковь во божию.
Приходят в палаты белокаменны
К его государыни родной матушки;
Сидит жена стара-матера,
Стара-матера сидит жена вся в золоти,
Вся в золоти она да в серебре.
Они бьют челом, поклоняются,
Сами говорят таково слово:
— Ты здравствуешь, Дюковая матушка! —
Говорит жена стара-матера:
— Я есть не Дюковая матушка,
Я есть Дюкова портомывница.
Подите в покои во другии,
И там есть Дюкова матушка.—
Приходят в покои во другии.
Сидит жена стара-матера,
Стара-матера жена сидит вся в золоти,
Вся в золоти, она вся в серебри.
Они бьют челом, да кланяются:
— Ты здравствуешь, Дюкова матушка! —
Говорит жена стара-матера:
— Что я есть не Дюковая матушка,
Я есть Дюкова да ведь колачница,
Я пеку колачики крупивчаты
Про того про молода боярина
Про того про Дюка про Степанова.
Подите-ко в покои да в третии,
Там есть Дюковая матушка.—
Идуть они в покои в третии.
Идет жена стара-матера,
Стара-матера идет вся в золоти,
В золоти она да в серебри.
Они бьют челом, поклоняются:
— Ты здравствуешь, Дюковая матушка! —
Говорит жена да стара-матера:
— Вы здравствуйте, мужики да вы обценщики!
Вы зачем сюда теперь приехали,
Вы сиротских животишеков описывать? —
Садилися они тут за дубов стол,
За дубов стол хлеба кушати,
Они стали йисть колачиков крупивчатых:
Как колачик-от съидят — другого хочется,
Другой съидят — по третьем и душа горит,
Третий съидят — четвертый и с ума нейдет.
Как вышли они из-за стола из-за дубова,
Тая ж де Дюкова матушка
Свела их во погреба глубокии, ко сбруям лошадиныим:
Писали они тут по три года,
По три года, эще и по три дни,
Не хватило тут бумаги лист гербовыя,
Не могли обценить однех сбруй лошадиныих.
Говорила Дюковая матушка:
— Вы эй мужики, вы обценщики,
Вы скажите-ко солнышку Владимиру:
На бумагу-ту пущай-ко то продаст весь Киев-град,
На чернила-ты продаст весь Чернигов-град,
И тожно пусть приедет животишечков описывать.—
И повела она их по погребам глубокиим:
Висят бочечки красна золота,
Висят бочечки чиста серебра,
Висят бочечки скатна жемчуга.
Повывела она их на широкий двор:
И течет тут струйка золоченая,—
Тут они не могли и вовсе сметы дать.
Приехали ко граду ко Киеву
И ко солнышку ко Владимиру.
И сказали солнышку Владимиру:
— Наказывала тебе Дюковая матушка:
На бумагу-ту велела продать она весь Киев-град,
На чернила продать весь Чернигов-град,
И тожно приехать животишечков описывать.—
Говорил Владимир стольный киевский:
— Ах ты, молодой боярин Дюк Степанович!
За твою за великую за похвальбу
Ты торгуй в нашем во гради во Киеви,
Во Киеви во гради век без пошлины.—
Тут молодой боярин Дюк Степанович
Отправился к государыни и родной матушки,
Тут сделал он с ней доброе здоровьице.
Тут век про Дюка старину скажуть —
Синему морю да на тишину,
А вам, добрым людям, на послушанье.
См. также одноимённые страницы.