Душевная жизнь животныхъ въ новомъ освѣщеніи.
правитьV.
правитьОпредѣлить, что такое инстинктъ — задача не легкая, и, какъ показалъ В. А. Вагнеръ въ только что вышедшемъ второмъ томѣ своихъ «Біологическихъ основаній сравнительной психологіи», еще труднѣе дать краткую и точную формулу, которая охватывала бы всѣ многоразличныя и сложныя явленія инстинктовъ. Подъ это понятіе подводятся какъ самыя простѣйшія психическія явленія, такъ и явленія весьма сложныя. По словамъ В. А. Вагнера, «инстинктивныя способности представляютъ такую пластичность, не смотря на неизмѣнность и постоянство, такое безконечное разнообразіе, не смотря на шаблонность въ предѣлахъ даннаго вида, такую поразительную разносторонность въ цѣломъ, не смотря на такую же поразительную односторонность въ каждомъ отдѣльномъ случаѣ, такую глубину видового знанія, рядомъ съ полнымъ отсутствіемъ знанія индивидуальнаго, такую прозорливость, не смотря на ихъ „слѣпоту“ и отсутствіе цѣлепониманія, такой своеобразный міръ психики, который, по-своему, ничуть не менѣе удивителенъ, не менѣе сложенъ, чѣмъ міръ психики сознательной». Потому опредѣленіе инстинкта возможно лишь путемъ совокупности характеристикъ тѣхъ или иныхъ особенностей этой психологіи.
Главная и основная черта инстинкта — его наслѣдственность и врожденность. Инстинктивныя дѣйствія какъ бы вложены въ организмъ, составляютъ неразрывную часть его и начинаютъ проявляться, какъ только животное появится на свѣтъ. Дѣтенышъ млекопитающаго, напр., ни у кого не учится сосать, а непосредственно, только что родившись на свѣтъ, при ощущеніи голода начинаетъ производить сосательныя движенія ртомъ и тянется впередъ, отыскивая соски матери. Онъ не видитъ ихъ, такъ какъ еще слѣпъ, не можетъ понимать, что такимъ способомъ утоляется голодъ, такъ, какъ-этого еще не пробовалъ, но уже какъ бы знаетъ и о соскахъ и о сосаніи и производитъ рядъ вполнѣ цѣлесообразныхъ движеній. Причина этихъ движеній и есть «инстинктъ», заложенный въ организмъ дѣтеныша и совершенно одинаковый у всѣхъ дѣтенышей даннаго вида животнаго.
Дѣйствія, обусловливаемыя инстинктами, отличаются совершенно опредѣленными чертами. Они прежде всего машинальны, т. е. всегда одинаковы у каждой особи даннаго вида, всегда исполняются по одному установленному образцу, съ безошибочной точностью хорошей машины. Особи одного вида представляютъ собою какъ бы механизмы, вышедшіе съ одного завода или отъ одного мастера, онѣ совершаютъ дѣйствія вполнѣ тожественныя, различающіяся развѣ лишь степенью интенсивности.
Животное не можетъ измѣнить вложеннаго въ него инстинкта ни при какихъ обстоятельствахъ, — оно исполняетъ предначертанныя дѣйствія даже въ томъ случаѣ, когда эти дѣйствія утрачиваютъ всякій смыслъ и значеніе. В. А. Вагнеръ справедливо называетъ инстинкты дѣятельностью «ограниченною» — если дѣятельность эту нельзя назвать «глупою», то только потому, что не можетъ быть рѣчи объ умѣ или глупости машины…
На самомъ дѣлѣ среди инстинктивныхъ дѣйствій животныхъ немало такихъ, которыхъ нельзя не назвать нелѣпыми. Хищная оса бембексъ, съ которой мы познакомились уже выше, можетъ, напр., прекрасно справляться съ мухами, которыя нужны для кормленія ея потомства, по совершенно не догадывается умертвить мухъ, которыя уничтожаютъ ея потомство, хотя могла бы очень легко это сдѣлать. По наблюденіямъ Фабра, оса-сфексъ, парализовавъ уколомъ своего жала кузнечика, тащитъ его въ заранѣе заготовленную норку и откладываетъ на него яичко; Фабръ выгонялъ хищника изъ норки и вынималъ оттуда добычу съ яичкомъ — сфексъ затѣмъ возвращался, осматривалъ норку и тщательно задѣлывалъ ее крышечкою, повинуясь слѣпому инстинкту, повелѣвающему закрывать нору послѣ откладки яйца. Этотъ же примѣръ показываетъ, что животное, выполняя инстинктивныя дѣйствія, не знаетъ и не понимаетъ ни ихъ смысла, ни конечной цѣли… Оно работаетъ, какъ автоматъ, производя иногда длинную серію дѣйствій, слѣдующихъ одно за другимъ въ установленной послѣдовательности. При нормальныхъ условіяхъ эта послѣдовательность приводитъ къ цѣли, но, если какимъ-нибудь ненормальнымъ постороннимъ вмѣшательствомъ цѣпь послѣдовательныхъ дѣйствій нарушена, получаются дѣянія, не имѣющія смысла, безцѣльныя и нелѣпыя.
Такимъ образомъ, если охарактеризовать инстинктъ вкратцѣ, нѣсколькими словами, то можно сказать, что инстинктъ — это врожденная и предначертанная самимъ строеніемъ животнаго дѣятельность, передаваемая по наслѣдству, неизмѣняемая у особей, но измѣняемая при развитіи вида, подобно особенностямъ морфологическаго строенія организма, — дѣятельность къ тому же шаблонная и безошибочная, ограниченная по существу и безсознательная въ смыслѣ цѣли дѣйствій.
Спрашивается, въ какихъ же отношеніяхъ стоитъ инстинктивная дѣятельность къ тѣмъ основнымъ элементамъ психической жизни низшихъ животныхъ, разсмотрѣнію которыхъ были посвящены предыдущія главы? Является ли инстинктъ чѣмъ-то совершенно новымъ и особеннымъ, развившимся при усложненіи нервной системы, или же онъ стоитъ въ тѣсномъ родствѣ и въ связи съ явленіями тропизмовъ, дифференціальной чувствительности и ассоціативной памяти?
В. А. Вагнеръ проводитъ рѣзкую грань между этими явленіями и инстинктомъ. Онъ считаетъ «допсихическою» дѣятельность «животныхъ, нервной системы не имѣющихъ или обладающихъ нервною системою столь элементарною, что дѣятельность ихъ не можетъ быть иной, какъ рефлекторной». Есть ли однако основанія раздѣлять животное царство на двѣ рѣзко отграниченныя категоріи — на животныхъ съ «допсихическою» и животныхъ съ «психическою» дѣятельностью — и не будетъ ли такое дѣленіе столь же искусственнымъ, какъ прежнее дѣленіе животнаго царства на безпозвоночныхъ и позвоночныхъ?
Намъ кажется, что едва ли въ такомъ дѣленіи представляется настоятельная необходимость, тѣмъ болѣе, что, и по мнѣнію В. А. Вагнера, какъ инстинктивныя, такъ и разумныя дѣйствія возникли изъ рефлекторной дѣятельности. Бонъ въ своей «Новой психологіи животныхъ» проводитъ другой взглядъ на инстинкты, по нашему мнѣнію, болѣе правильный. Онъ считаетъ[1] инстинктъ «сложною дѣятельностью, въ которой участвуетъ много различныхъ элементовъ, какъ элементы наслѣдственные, такъ и элементы, обусловленные индивидуальнымъ наученіемъ (apprentissage), какъ элементы простые (тропизмы, дифференціальная чувствительность), такъ и элементы болѣе сложные (ассоціаціи чувствованій)».
Противъ такого опредѣленія инстинкта можно однако возразить, что во всякомъ случаѣ элементъ индивидуальнаго наученія долженъ-быть выдѣленъ изъ области инстинктивныхъ явленій и долженъ быть отнесенъ къ явленіямъ дѣятельности разумной, хотя бы самой зачаточной. Дѣйствительно, инстинктъ тѣмъ и отличается отъ разумной дѣятельности, что не поддается индивидуальному наученію, а является уже вполнѣ готовымъ и сложившимся. Но что касается другихъ элементовъ психизма, то они, несомнѣнно, входятъ въ составъ инстинктивныхъ явленій, какъ это выясняется Бономъ на цѣломъ рядѣ примѣровъ.
Мы видѣли уже выше на примѣрѣ гусеницы-златогузки, какъ явленіе, на первыя взглядъ кажущееся инстинктивнымъ — передвиженіе гусеницъ изъ гнѣзда, въ которомъ онѣ зимовали, къ концамъ молодыхъ вѣтокъ — объясняется простымъ тропизмомъ. Точно также и многія изъ другихъ движеній могутъ быть сведены на столь же простую причину. Когда, напримѣръ, осетры, лососи или другія проходныя рыбы, направляясь подъ вліяніемъ созрѣванія половыхъ продуктовъ изъ моря въ рѣку, инстинктивно ищутъ болѣе прѣсной воды, то чѣмъ такое движеніе ихъ въ сторону меньшей солености отличается отъ хемотропизма инфузорій или бактерій? Правда, въ данномъ случаѣ раздраженіе внѣшней среды передается на двигательный аппаратъ чрезъ посредство нервной системы, можетъ быть, съ очень сложнымъ нервнымъ механизмомъ, но основной принципъ процесса не тотъ же ли самый? И если полагать рѣзкую грань между хемотропизмомъ рыбы и хемотропизмомъ инфузоріи, то въ такомъ случаѣ необходимо было бы рѣзко отграничивать, напримѣръ, и питаніе рыбы отъ питанія инфузоріи, такъ какъ и процессы питанія позвоночныхъ несравненно болѣе сложны, чѣмъ процессы питанія, происходящіе въ протоплазмѣ простѣйшаго. По отношенію къ питанію однако мы не дѣлаемъ никакихъ такихъ неосновательныхъ разграниченій.
Многіе изъ инстинктовъ въ основѣ своей имѣютъ дифференціальную чувствительность. Наиболѣе рельефно это сказывается въ приводимомъ Бономъ примѣрѣ "инстинкта притворства мертвый Нѣкоторые представители животнаго царства, притомъ изъ самыхъ различныхъ группъ его, при преслѣдованіи ихъ, при схватываніи или при простомъ прикосновеніи къ нимъ, какъ говорятъ, «притворяются мертвыми». Они переходятъ въ неподвижное состояніе, прижимаютъ свои конечности къ туловищу, съеживаются и становятся похожими или на мертвыхъ животныхъ, или на посторонніе неодушевленные предметы, напримѣръ, на части растеній, плоды, сѣмена, пометъ другихъ животныхъ и т. п.
Этотъ защитный инстинктъ, свойственный особенно различнымъ членистоногимъ, — насѣкомымъ, паукамъ, ракамъ, — представляетъ полную аналогію съ явленіями дифференціальной чувствительности, напримѣръ, нѣкоторыхъ простѣйшихъ. Амёбы, солнечники, корненожки при внезапномъ измѣненіи условій внѣшней среды, втягиваютъ свои протоплазматическіе отростки (псевдоподіи), округляются и становятся неподвижными — если хотите, также «притворяются» мертвыми. Морскіе черви серпулы, эти живые махровые цвѣтки моря, когда покой ихъ нарушенъ рѣзкимъ измѣненіемъ освѣщенія, внезапно втягиваются въ свои трубки и переходятъ въ неподвижное состояніе. Въ первомъ случаѣ мы имѣемъ раздраженіе и сокращеніе непосредственно протоплазмы, во второмъ — раздраженіе нервовъ и мышцъ, которыя затѣмъ въ теченіе нѣкотораго періода пребываютъ въ сокращенномъ состояніи.
То же самое, по существу, наблюдается и у животныхъ «притворяющихся мертвыми», какъ это особенно ясно изъ наблюденій Гольмса надъ водяными клопами ранатрами. Это — насѣкомыя съ длиннымъ палочковиднымъ тѣломъ и длинными тонкими потами, съ помощью которыхъ они плаваютъ въ водѣ, загребая ими, какъ веслами, причемъ отъ времени до времени они поднимаются къ поверхности и выставляютъ для. дыханія свои длинныя хвостовыя трубочки. Стоитъ вытащить ранатру пинцетомъ или просто пальцами изъ воды, и насѣкомое подъ вліяніемъ этого механическаго раздраженія немедленно впадаетъ какъ бы въ нѣкоторое состояніе каталепсіи: ноги его вытягиваются, либо вдоль туловища, либо пучкомъ, перпендикулярнымъ къ нему, всѣ движенія прекращаются, мышцы являются напряженными, но при этомъ конечности можно согнуть какъ угодно, можно придать имъ ту или другую позу, не разбудивъ животнаго изъ его каталептическаго сна. Ранатра пребываетъ въ такомъ неподвижномъ состояніи иногда часъ и болѣе, затѣмъ просыпается и ведетъ себя совершенно нормально.
Гольмсъ доказалъ рядомъ опытовъ, что всѣ эти явленія каталепсіи простой отвѣтъ на механическое раздраженіе. Можно даже отрѣзать голову ранатрѣ, и она не перестанетъ впадать въ каталептическое состояніе, — пока имѣются чувствующіе и дѣйствующіе на мышцы нервы и нервные центры, явленіе это происходитъ съ автоматическимъ постоянствомъ, подчиняясь тѣмъ законамъ, какимъ подчиняются всѣ рефлекторныя явленія. Итакъ, что же въ этомъ «притворствѣ мертвымъ» остается, собственно говоря, специфически свойственнымъ инстинкту? Ничего или во всякомъ случаѣ очень мало. Все явленіе сводится къ дифференціальной чувствительности.
Еще большую роль играетъ въ инстинктѣ ассоціативная память. По мнѣнію Бона, какъ намъ кажется, вполнѣ справедливому, даже такіе загадочные инстинкты, какъ нахожденіе пути домой насѣкомыми (муравьями, пчелами, осами) сводятся въ концѣ концовъ къ ассоціативной памяти.
Этотъ инстинктъ нахожденія, обратнаго пути вызывалъ за послѣднее время оживленные споры среди біологовъ и неоднократно былъ предметомъ изслѣдованія со стороны самыхъ опытныхъ и талантливыхъ наблюдателей. Въ немъ, дѣйствительно, много таинственнаго, непонятнаго, съ нашей человѣческой точки зрѣнія.
Муравьи нерѣдко отправляются за добычей и по другимъ поводамъ за нѣсколько десятковъ саженъ отъ муравейника, и безошибочно или почти безошибочно возвращаются домой, а если который-нибудь изъ нихъ ошибется и попадетъ въ чужой муравейникъ, то неукоснительно платится жизнью за эту роковую ошибку. Чѣмъ руководствуются муравьи при нахожденіи пути къ муравейнику? Бетэ полагаетъ, что они опираются всецѣло на свое обоняніе и, слѣдовательно, весь процессъ можетъ быть приравненъ, до извѣстной степени, къ тропизму. По его мнѣнію, «муравьи оставляютъ позади себя слѣдъ, состоящій изъ летучихъ химическихъ веществъ, который является какъ бы поляризованнымъ, т. о. слѣдъ, идущій по направленію къ муравейнику, отличается отъ слѣда, идущаго въ обратную сторону; этотъ слѣдъ, дѣйствуя на обонятельные органы сяжковъ насѣкомыхъ, руководитъ муравьями, служа имъ какъ бы путеводною нитью».
Мысль объ участіи обонянія высказывалась и другими изслѣдователями муравьевъ, и особенность взглядовъ Бетэ заключается въ его гипотезѣ «полярности» путей муравьевъ. И мнѣніе это отнюдь не представляетъ собою только теоріи. Если помѣстить на пути муравьевъ вращающійся дискъ, по которому они проложатъ, слѣды, и повернуть затѣмъ этотъ дискъ на 180°, то муравьи, находящіеся на дискѣ, будутъ продолжать свой путь, но какъ только дойдутъ до края его, такъ остановятся въ полной нерѣшительности. Можно сдѣлать и другой опытъ. Можно заставить муравьевъ проложить слѣдъ на цѣломъ рядѣ дощечекъ, положенныхъ одна за другою. Если перемѣщать затѣмъ дощечки, не нарушая ихъ полярности, т. е. укладывая ихъ въ такомъ же направленіи, какъ онѣ лежали, то идущіе по нимъ муравьи не будутъ обнаруживать никакого смущенія. Но если, наоборотъ, перемѣстить дощечки такимъ образомъ, чтобы полюса ихъ перемѣнились, то окажется, что муравьи не будутъ въ состояніи перейти границу между двумя одноименными полюсами. Располагая дощечки извѣстнымъ образомъ въ видѣ треугольника, можно заставить муравьевъ безъ конца описывать круги.
Противъ гипотезы полярности, не заключающей въ себѣ, въ общемъ, ничего принципіально недопустимаго, высказываются однако такіе крупные авторитеты въ области біологіи и инстинктовъ муравьевъ, какъ Васманнъ и Форель, и пока вопросъ нельзя еще считать окончательно рѣшеннымъ.
Совершенно иная точка зрѣнія на возвращеніе муравьевъ въ муравейникъ у американскаго зоопсихолога Тёрнера, который также много занимался этимъ вопросомъ. По его мнѣнію, основанному тоже на опытахъ, муравьи во время своихъ первыхъ прогулокъ по окрестностямъ находятъ муравейникъ лишь случайно, такъ какъ долгое время кружатся около него, и лишь послѣ многихъ выхожденій изъ муравейника они пріобрѣтаютъ способность болѣе легко оріентироваться въ окрестностяхъ, благодаря ассоціаціямъ различныхъ впечатлѣній, полученныхъ во время прогулокъ и благодаря тому, что удерживаютъ въ памяти нѣкоторыя точки, служащія реперами, напримѣръ, неровности почвы, границы свѣта и тѣни и т. п. Однимъ словомъ, муравьи, по мнѣнію Тёрнера, способны научаться и обладаютъ ассоціативной памятью. Ощущенія обонятельныя, осязательныя, механическія, зрительныя ассоціируются у нихъ различнымъ образомъ, и притомъ весьма сложно, такъ что самый актъ возвращенія къ муравейнику является также сложнымъ, а вовсе не основаннымъ на тропизмѣ, какъ думаетъ Бетэ.
Болѣе очевидно участіе ассоціативной памяти въ явленіи возвращенія въ гнѣздо пчелъ и осъ, такъ какъ у этихъ летающихъ насѣкомыхъ вопросъ о нахожденіи гнѣзда обоняніемъ и объ оставленіи слѣда, конечно, совершенно отпадаетъ. Бетэ, Пекгэмъ, Маршалъ, Бувье и др. сдѣлали за послѣднее время цѣлый рядъ замѣчательныхъ наблюденій надъ явленіями этой категоріи.
Участіе тропизмовъ въ полетѣ этихъ насѣкомыхъ очень ограничено — лишь въ періодъ половой зрѣлости самцы и самки обнаруживаютъ явственный геліотропизмъ, котораго однако вовсе не наблюдается у рабочихъ.
Возвращеніе въ гнѣздо пчелъ и осъ поражаетъ своей точностью. По изслѣдованію такого опытнаго наблюдателя какъ Фабръ, одиночныя пчелы халикодомы возвращаются къ своимъ гнѣздамъ въ значительномъ процентѣ случаевъ, даже если ихъ отнести отъ гнѣзда на нѣсколько километровъ въ совершенно закрытой коробочкѣ. Изъ 10 халикодомъ, отнесенныхъ такимъ образомъ на 3 километра, вернулось къ гнѣзду 5, изъ 40 отнесенныхъ на 4 километра вернулось 9. Пчелы эти не сбивались даже и въ томъ случаѣ, если ихъ выпускали среди города. Однако, по опытамъ Юнга, ни одна изъ пчелъ, выпущенныхъ на разстояніи трехъ километровъ отъ улья среди озера не вернулась въ улей — надъ однообразной водной поверхностью онѣ, очевидно, не могли оріентироваться. Точно также, по опытамъ Роменса, пчелы, которыхъ выпускали на морѣ въ 2-хъ километрахъ отъ берега, не возвращались въ улей, тогда какъ выпущенныя на сушу на такомъ же разстояніи, всегда прилетали домой.
Съ точки зрѣнія тропизмовъ или дифференціальной чувствительности эти факты возвращенія пчелъ и другихъ перепончато.крылыхъ въ гнѣзда не могутъ получить объясненія, и авторы, пытавшіеся дать таковое, впадали въ цѣлую сѣть противорѣчій. Имъ приходилось нерѣдко дѣлать совершенно фантастическія предположенія о магнитныхъ или электрическихъ силахъ, руководящихъ пчелою, или, подобно Бетэ, признавать какую-то «невѣдомую силу», притягивающую пчелъ къ улью, «какъ магнитъ». «Сила эта, говоритъ Бетэ, лежитъ не въ самомъ ульѣ, она приводитъ пчелъ не къ улью, но къ тому мѣсту въ пространствѣ, гдѣ улей обыкновенно находится».
Совершенно иное рѣшеніе получили эти явленія, съ точки зрѣнія ассоціативной памяти. Бувье, о наблюденіяхъ котораго надъ осами-бембексами мы уже говорили выше, установилъ путемъ ряда наблюденій и опытовъ, что насѣкомыя, пользуются окружающими предметами, какъ реперами, съ помощью которыхъ они находятъ свое гнѣздо. Вотъ, напримѣръ, одно изъ наблюденій Бувье. Оса-бембексъ вырыла норку въ 10 сант. разстоянія отъ плоскаго бѣлаго камня и улетѣла за добычей. Бувье за ея отсутствіе измѣнилъ видъ окружающей мѣстности, насыпавъ слой песку на поверхность земли около ½ кв. метра. «Бембексъ вернулся, неся добычу въ видѣ большой мухи. Сбитый съ толку произведеннымъ за его отсутствіе измѣненіемъ, онъ нѣсколько секундъ леталъ въ нерѣшительности надъ насыпаннымъ пескомъ, затѣмъ сѣлъ около камня, т. е. въ 10 санъ отъ отверстія своей норки, и принялся копать. Затѣмъ онъ опять улетѣлъ, изслѣдовалъ мѣстность въ окружности нѣсколькихъ метровъ и снова вернулся къ камню, потомъ снова отправился для изслѣдованія и опять сталъ рыть землю около камня, и такое поведеніе, обнаруживавшее безпокойство, продолжалось не менѣе четверти часа. Наконецъ, уставшая оса бросила свою добычу, но только для того, чтобы снова приняться копать и искать норку; она изслѣдовала все пространство вокругъ норки и вокругъ камня и рыла нерѣдко въ нѣсколькихъ миллиметрахъ разстоянія отъ искомаго входа въ норку, но затѣмъ бросала рыть и начинала искать въ другомъ мѣстѣ. Это продолжалось три четверти часа и могло бы продолжаться еще дольше».
Одиночныя осы и пчелы (Pompilius, Sphex, Cerceris), по наблюденіямъ Пекгэмовъ, закончивъ рыть свою норку, всегда удаляются отъ нея, описывая круги, какъ бы для «систематическаго изученія окружающаго». Извѣстно также, что домашняя пчела, впервые улетая изъ улья, совершаетъ «оріентировочный полетъ», т. е. облетаетъ улей вокругъ, причемъ держитъ свою голову и глаза по направленію къ улью. Эта поза чрезвычайно характерна и является доказательствомъ зрительной оріентировки насѣкомаго. Бюттель-Риппенъ опытами доказалъ, что если удалить изъ улья молодыхъ пчелъ, еще не совершившихъ оріентировочнаго полета, то ни одна изъ нихъ не возвращается въ улей. Точно также, если улей со старыми пчелами перевезти за 7 километровъ отъ его прежняго мѣстонахожденія и затѣмъ взять изъ него пчелъ прежде, чѣмъ онѣ успѣютъ совершить оріентировочный полетъ и отнести ихъ на разстояніе хотя бы всего лишь 30—40 метровъ отъ улья, ни одна изъ пчелъ не находитъ дороги домой.
По существу, къ такому же выводу приходитъ и В. А. Вагнеръ въ результатѣ своихъ опытовъ надъ шмелями. "Множествомъ наблюденій, — говоритъ онъ, — я убѣждаюсь въ томъ, что если шмель, при первомъ вылетѣ изъ гнѣзда въ новомъ мѣстѣ, будетъ лишенъ возможности осмотрѣть мѣстность, повернувшись головой къ гнѣзду, « то. онъ никогда обратно дороги не найдетъ».
Всѣ эти опыты ясно показываютъ, что нѣтъ никакой особой силы, притягивающей пчелъ, осъ и шмелей къ гнѣзду или къ улью, и что находятъ онѣ дорогу исключительно съ помощью ассоціативной памяти, позволяющей имъ быстро схватывать и удерживать зрительныя впечатлѣнія, получаемыя отъ окружающаго. И что это, дѣйствительно, такъ, Бюттель-Риппенъ доказалъ весьма простымъ опытомъ: стоитъ временно захлороформировать пчелъ, и послѣ пробужденія всѣ образовавшіяся ассоціаціи исчезаютъ, и пчелы не находятъ дороги, которую прекрасно знали.
Загадочный, даже таинственный оріентировочный инстинктъ объясняется, слѣдовательно, гораздо проще, чѣмъ думали, — ассоціативною памятью. Имѣя, однако, въ виду, что здѣсь мы видимъ передъ собою уже не проявленіе врожденныхъ качествъ, а прижизненное наученіе, мы должны поставить эти факты столь сложнаго проявленія ассоціативной памяти на границѣ элементовъ психической жизни, пріобрѣтаемыхъ особью индивидуально, т. е. относящихся уже не къ области инстинкта, а къ области разума, хотя бы въ самомъ его примитивномъ проявленіи.
VI.
правитьИтакъ, мы видѣли, что уже у высшихъ въ смыслѣ психическаго развитія членистоногихъ (насѣкомыхъ и раковъ) проявляются нѣкоторые элементы психизма, относящіеся къ области разумной дѣятельности. Конечно, «разумъ» въ данномъ случаѣ надо понимать лишь въ смыслѣ индивидуальной, прижизненной пріобрѣтенности данныхъ психическихъ функцій, — не болѣе. Но, если необходимо хоть чѣмъ-нибудь разграничить «разумъ» отъ «инстинкта», то, конечно, такое разграниченіе естественнѣе всего сдѣлать именно на почвѣ въ одномъ случаѣ — наслѣдственности, въ другомъ — пріобрѣтенности функцій. На самомъ дѣлѣ, разумѣется, природа не желаетъ признавать нашихъ искусственныхъ категорій и едва ли и въ данномъ случаѣ проводитъ фактическія рѣзкія границы.
Какъ бы то ни было, у членистоногихъ разумная дѣятельность не идетъ далѣе способности въ естественныхъ или искусственныхъ условіяхъ (опыты съ крабами и раками-отшельниками, описанные выше) пріобрѣтать нѣкоторыя простѣйшія ассоціаціи, не вложенныя въ нервную систему съ самаго, начала, при рожденіи, а являющіяся какъ бы новообразованіями подъ вліяніемъ извѣстнаго упражненія въ теченіе жизни.
Эта способность къ выработкѣ ассоціацій и составляетъ основу «разума», являющагося главнымъ и едва ли не наиболѣе существеннымъ пріобрѣтеніемъ высшихъ представителей животнаго Царства — позвоночныхъ.!
Особенности устройства всего организма этихъ животныхъ, — именно развитіе у нихъ прочнаго, подвижнаго и удобнаго въ механическомъ отношеніи внутренняго скелета, охраняющаго центральную нервную систему отъ поврежденій и поддерживающаго въ то же время массивные и объемистые органы, — позволили нервному аппарату пріобрѣсти совершенно исключительное развитіе. Количество нервныхъ клѣтокъ и нервныхъ волоконъ самыхъ, низшихъ позвоночныхъ и количество ихъ у высшихъ членистоногихъ и моллюсковъ совершенно несравнимы. Несравнима и сложность соединеніи отростковъ этихъ клѣтокъ (нейроновъ) между собою.
Въ результатѣ, мы имѣемъ у позвоночныхъ феноменальный по своей сложности и дивный по своимъ функціямъ аппаратъ — головной и спинной мозгъ съ милліонами связей отростковъ нервныхъ клѣтокъ какъ между собою, такъ и съ различными органами.
Небезынтересно привести хотя бы нѣсколько примѣровъ тому, какъ строеніе мозга связано съ психическими функціями у животныхъ. Эдингеръ отмѣчаетъ, что развитіе обонятельныхъ долей мозга можетъ дать намъ указанія на развитіе чувства обонянія. Хамелеоны, напримѣръ, пользующіеся при добываніи пищи не обоняніемъ, а зрѣніемъ, такъ какъ глаза ихъ высоко развиты и обладаютъ сложнымъ двигательнымъ аппаратомъ, отличаются очень слабо развитыми обонятельными долями головного мозга, тогда какъ родственыя имъ ящерицы располагаютъ весьма сложно устроенными долями. Точно также строеніе мозжечка, содержащаго главные двигательные центры, тѣснѣйшимъ образомъ связано съ движеніемъ. У формъ сидячихъ мозжечокъ не развитъ, у слабыхъ пловцовъ и летуновъ онъ развитъ плохо, тогда какъ у животныхъ, быстро плавающихъ и летающихъ, достигаетъ весьма сложнаго развитія.
Еще интереснѣе слѣдующія соображенія Эдингера. У низшихъ позвоночныхъ (рыбъ, амфибій) головной мозгъ состоитъ изъ основныхъ, древнѣйшихъ по своему происхожденію частей (palaeencephalon) и весьма слабо развитыхъ зачаточныхъ новѣйшихъ частей (neencephalon). У высшихъ позвоночныхъ (пресмыкающихся, птицъ, млекопитающихъ) въ видѣ такихъ новѣйшихъ пріобрѣтеній мы находимъ прежде всего хорошо развитыя большія полушарія головного мозга со сложно устроенной корой. И въ связи съ этимъ стоитъ и совершенно новое пріобрѣтеніе психики высшихъ позвоночныхъ. Низшія позвоночныя при преслѣдованіи добычи ведутъ себя, какъ безпозвоночныя: они бросаются на добычу лишь тогда, когда она движется, и какъ только добыча исчезнетъ изъ ихъ поля зрѣнія они ее не разыскиваютъ. Лягушка, напримѣръ, схватываетъ червя, лишь если онъ ползетъ, муху — когда она летитъ или хотя бы двигаетъ лапками; если положить не двигающагося червя даже на самый конецъ ея носа, она не реагируетъ. Когда червь начинаетъ двигаться передъ глазами лягушки, то прежде всего происходитъ вращеніе ея головы въ направленіи движенія добычи, затѣмъ, если движенія червя продолжаются, приходятъ въ дѣйствіе мышцы туловища и голова животнаго наклоняется, еще моментъ — и лягушка бросается на червя, но если промахнулась, она его болѣе не ищетъ и не преслѣдуетъ. Лишь если она снова замѣтитъ его ползущимъ, вся серія рефлексовъ начинается съ начала; если же движенія червя прекратятся, прерывается и серія рефлексовъ на любомъ звенѣ ихъ цѣпи. Пресмыкающіяся, мозгъ которыхъ имѣетъ сравнительно низкое еще строеніе, ведутъ себя нерѣдко точно также; однако змѣя, преслѣдующая мышь или лягушку, гонится все же за ней по пятамъ въ теченіе нѣкотораго времени, и если добыча ускользнетъ въ какую-нибудь норку, то змѣя умѣетъ найти среди многихъ норъ именно ту, куда преслѣдуемое животное скрылось. Эти первыя усовершенствованія въ области преслѣдованія добычи соотвѣтствуютъ тому, что новѣйшія части головного мозга начинаютъ получать уже нѣкоторое значеніе у пресмыкающихся. У птицъ головныя полушарія являются весьма сильно развитыми и соотвѣтственно съ этимъ гораздо обильнѣе и средства отысканія и преслѣдованія добычи. Вообще психическая жизнь птицъ несравненно выше таковой пресмыкающихся: онѣ прекрасно видятъ и издалека распознаютъ добычу, обладаютъ хорошею памятью, какъ это ясно изъ того, что онѣ научаются из: бѣгать ловушекъ, съ которыми познакомились годъ или два тому назадъ, онѣ умѣютъ отличать охотника отъ людей невооруженныхъ огнестрѣльнымъ оружіемъ, могутъ быть пріучены прилетать на зовъ и т. д. Въ то же время однако Шрадеромъ было установлено путемъ опытовъ надъ соколами, что стоитъ удалить у птицы кору головного мозга, и птица начнетъ вести себя какъ земноводное, обладающее лишь древнѣйшими отдѣлами мозга (раіаеencephalqn). Птица послѣ такой операціи бросается исключительно лишь на движущуюся добычу, напримѣръ на бѣгущихъ мышей, и не можетъ отыскать мышь, которая у нея спрятана подъ крыломъ..
Такимъ образомъ, съ точки зрѣнія анатомической, разумныя способности привязаны всецѣло къ большимъ полушаріямъ головного мозга, или даже точнѣе — къ корѣ большихъ полушарій. Какъ формулировалъ Эдингеръ, «о разумѣ можетъ идти рѣчь только тамъ, гдѣ налицо имѣется кора головного мозга».
Но что же составляетъ основные элементы разумной дѣятельности животныхъ? Прежде всего — ассоціаціи и память, зачатки которыхъ въ видѣ «ассоціативной памяти» мы видѣли уже. у низшихъ животныхъ. На нихъ основывается способность наученія путемъ индивидуальнаго опыта или путемъ подражанія, способность къ дрессировкѣ и всѣ такъ называемыя высшія душевныя способности.
Ассоціативная дѣятельность анатомически основывается на установленіи связей между отдѣльными нервными клѣтками съ помощью ихъ безчисленныхъ и сложныхъ отростковъ, принимающихъ видъ либо длинныхъ нервныхъ волоконъ, которыя связываютъ элементы далеко другъ отъ друга отстоящіе, либо видъ короткихъ вѣтвистыхъ отростковъ, «дендритовъ». Можно непосредственными наблюденіями установить, что при развитіи параллельно съ усложненіемъ психической дѣятельности и съ развитіемъ все новыхъ и новыхъ ассоціацій идетъ и усложненіе связей между клѣтками, увеличеніе числа отростковъ и сплетеніе ихъ.
Самый механизмъ образованія ассоціацій, факторы, ихъ вызывающіе, и законы, которымъ онѣ подвержены при своемъ возникновеніи и развитіи, открыты и подробно изучены за послѣднее время нашего русскою школою физіологовъ, учениковъ академика И. И. Павлова. Методъ, предложенный этимъ высоко-талантливымъ ученымъ, заключается въ изученіи такъ называемыхъ «условныхъ рефлексовъ».
Сущность этого метода лучше всего выяснить на примѣрѣ. Извѣстно, что если вводить въ ротовую полость животнаго, напримѣръ, хотя бы собаки, пищу, то тотчасъ же выдѣляется въ изобиліи слюна, — это простой рефлексъ, вызываемый раздраженіемъ вкусовыхъ нервовъ, которые передаютъ свое раздраженіе чрезъ нервные центры нервамъ, дѣйствующимъ на слюнныя железы. Количество слюны и быстроту ея выдѣленія можно точно опредѣлить, если вставить трубочку въ протокъ железы и приспособить регистрирующій аппаратъ такимъ образомъ, чтобы онъ считалъ капли слюны, выдѣляемой железою. И вотъ оказывается, что если каждый разъ одновременно со вкусовымъ раздраженіемъ производить еще какое-либо иное раздраженіе, напримѣръ, заставлять звенѣть звонокъ, или показывать собакѣ дискъ опредѣленнаго цвѣта или даже опредѣленную букву азбуки, рѣзко выступающую на бѣломъ фонѣ, и т. п., то черезъ нѣкоторое время оба эти раздраженія какъ бы прочно между собою связываются, ассоціируются, и одно изъ нихъ можетъ замѣнять другое. Когда ассоціація установилась, достаточно показать собакѣ дискъ или букву, достаточно произвести привычный звукъ, и слюна начинаетъ въ изобиліи выдѣляться, какъ будто собака получила вкусовое раздраженіе отъ пищи, которой на самомъ дѣлѣ нѣтъ и помину. Это и есть «условный рефлексъ», и многочисленными опытами было установлено, что нѣтъ такого раздраженія, которое не могло бы послужить для выработки подобныхъ явленій. Раздраженія механическія, электрическія, тепловыя также легко и прочно ассоціируются со вкусовыми и вызываютъ истеченіе слюны, какъ и зрительныя и слуховыя.
Дальнѣйшія изслѣдованія открыли и нѣкоторые замѣчательные законы этихъ нерѣдко весьма сложныхъ ассоціацій, искусственно вызываемыхъ въ мозгу животнаго и — какъ показали опыты вырѣзанія частей мозга — вызываемыхъ именно въ мозговой корѣ. Оказалось, что прежде всего ассоціаціи эти устанавливаются чрезвычайно точно. Достаточно немного измѣнить тонъ звука, вызывавшаго ранѣе обильное выдѣленіе слюны, и слюна не будетъ выдѣляться вовсе. Стоитъ чуть-чуть измѣнить интенсивность освѣщенія диска или показать слегка измѣненную букву — и результатъ будетъ такой же отрицательный. При такой чувствительности ассоціаціи являются, все же, чрезвычайно прочными, — разъ установившись, онѣ держатся въ нѣкоторыхъ случаяхъ почти безъ измѣненія 1—2 мѣсяца. Затѣмъ оказалось, что многократное повтореніе раздраженія вызываетъ усталость и ослабленіе реакціи. Было найдено также, что нѣкоторыя побочныя раздраженія являются. превосходными тормозящими факторами, ослабляющими дѣйствіе ассоціаціи.
Однимъ словомъ, изслѣдованія школы академика Павлова обнаружили скрытый дотолѣ замѣчательный сложный механизмъ Ассоціативной дѣятельности позвоночныхъ. Изслѣдованія проф. Бехтерева показали, что такія же ассоціаціи можно создать не только въ области отдѣленія слюны (и другихъ жидкостей, выдѣляемыхъ железами), но и въ области двигательныхъ функцій. Если, напримѣръ, раздражать электрическими ударами ногу животнаго и заставлять ее сокращаться, причемъ одновременно производить и какое-либо звуковое или зрительное раздраженіе, то черезъ нѣкоторое время создастся прочная ассоціація, и достаточно будетъ звукового или зрительнаго раздраженія для того, чтобы вызвать такое же точно сокращеніе мускуловъ.
Всѣ эти опыты надъ, условными рефлексами показываютъ, какъ могутъ зарождаться и развиваться въ мозгу позвоночнаго новыя ассоціаціи подъ вліяніемъ внѣшнихъ воздѣйствій въ индивидуалъ;ной жизни животнаго. Наряду съ ассоціаціями столь простыми могутъ возникать и ассоціаціи сложныя, производящія во всей совокупности впечатлѣніе разумной дѣятельности.
Въ этомъ направленіи за послѣднее время было произведено также немало изслѣдованій съ помощью метода, о которомъ намъ приходилось уже говорить выше, примѣнительно къ безпозвоночнымъ, — именно метода лабиринта.
Методъ этотъ, впервые примѣненный Торидайкомъ, заключается въ томъ, что животныя ставятся въ такія условія, при которыхъ они для полученія пищи или для того, чтобы выйти изъ заключенія, должны пройти по болѣе или менѣе запутаннымъ ходамъ лабиринта. Въ рядѣ опытовъ надъ одной и той же особью и однимъ и тѣмъ же лабиринтомъ опредѣляется время, требующееся для того, чтобы выбраться на волю. Въ зависимости отъ того, насколько прочно создается рядъ ассоціацій между впечатлѣніями, получаемыми по пути и конечнымъ результатомъ (т. е. выхожденіемъ изъ лабиринта или попаданіемъ въ слѣпой корридоръ), время прохожденія лабиринта будетъ болѣе или менѣе продолжительнымъ. Такимъ образомъ методъ лабиринта позволяетъ опредѣлять большее или меньшее совершенство не каждой ассоціаціи въ отдѣльности, а всей суммы ассоціацій, вмѣстѣ взятыхъ.
Американскій зоопсихологъ Іерксъ примѣнилъ этотъ методъ къ лягушкамъ, причемъ бралъ очень простой лабиринтъ, котораго отдѣльныя части были различно окрашены. Для того, чтобы пріучить лягушку выходить прямымъ путемъ изъ лабиринта, требовалось 100—120 опытовъ, но зато, когда данныя ассоціаціи устанавливались, еще большее число опытовъ было необходимо для того, чтобы переучить животное и заставить его идти въ другую, противоположную прежней сторону.
При примѣненіи метода лабиринта къ новорожденнымъ морскимъ свинкамъ оказалось, что уже черезъ два дня послѣ появленія на свѣтъ онѣ могутъ найти дорогу къ матери по лабиринту, состоящему изъ двухъ находящихся на нѣкоторомъ разстояніи противолежащихъ дверецъ. Между тѣмъ новорожденныя крысы обнаруживали такое психическое развитіе лишь на 23—27-ой день жизни, у нихъ способность къ образованію ассоціацій возникаетъ гораздо позже. Такимъ образомъ получилась возможность сравнивать степень ассоціативнаго развитія различныхъ животныхъ.
Въ то же время методъ лабиринта позволяетъ сравнивать и относительное значеніе различныхъ органовъ чувствъ въ дѣлѣ образованія ассоціацій. Если заставлять животныхъ руководствоваться при выборѣ дороги въ лабиринтѣ только обонятельными, или только зрительными, или осязательными впечатлѣніями, то оказывается, что каждая категорія этихъ впечатлѣній въ отдѣльности не можетъ помочь животному выбраться изъ лабиринта, и лишь комбинація ихъ можетъ служить для него какъ бы аріадниной нитью. Наибольшее значеніе имѣетъ, повидимому, въ дѣлѣ распознаванія пути тотъ комплексъ мышечныхъ ощущеній, который животное получаетъ при бѣгѣ, прыжкахъ, поворотахъ и при другихъ движеніяхъ своихъ въ лабиринтѣ, — именно эти-то ощущенія и ассоціируются съ представленіемъ о свободномъ выходѣ изъ лабиринта.
Методъ лабиринта даетъ однако представленіе лишь объ ассоціаціяхъ все же довольно грубыхъ и примитивныхъ. Болѣе сложныя ассоціаціи могутъ быть изучены путемъ примѣненія метода «клѣтки съ механическимъ запоромъ». Этотъ методъ заключается въ томъ, что животное помѣщается въ клѣтку съ дверцами, которыя заперты такимъ механизмомъ, что надо сдѣлать цѣлый рядъ опредѣленныхъ манипуляцій, чтобы открыть замокъ и выбраться наружу. Животное первый разъ открываетъ клѣтку, конечно, совершенно случайнымъ движеніемъ, при повторномъ же заключеніи въ ту же клѣтку оно можетъ уже черезъ болѣе или менѣе продолжительный періодъ времени вспомнить освободившее его движеніе и постараться воспроизвести его вторично. Въ зависимости отъ того, сколько пройдетъ времени въ безплодныхъ попыткахъ открыть замокъ во второй, въ третій и въ слѣдующіе разы, ассоціативную способность и память животнаго можно считать въ той или въ другой степени совершенными.
Разумѣется, такіе опыты возможны лишь съ животными, обладающими весьма высокой психикой, напримѣръ, съ кошками, собаками, обезьянами. Опыты Торндайка, Киннемана и др., произведенные въ этомъ направленіи, дали однако довольно сбивчивые результаты. Оказалось, что ассоціація дѣйствій надъ запорными механизмами съ представленіемъ объ освобожденіи отъ неволи возникаетъ очень различно и далеко не пропорціонально общему уровню психическаго развитія животныхъ. Такъ, воробьи, напримѣръ, въ данномъ смыслѣ обнаруживали почти такую же быстроту сообразительности и памяти, какъ обезьяны. И на самомъ дѣлѣ, методъ механическихъ запоровъ даетъ также лишь общій итогъ сложныхъ ассоціативныхъ процессовъ, не выясняя самаго механизма чувствованія и возникновенія ассоціацій. Во всякомъ случаѣ и эти опыты показываютъ, что дѣйствія, признаваемыя нами у животныхъ разумными, основываются на сложныхъ ассоціаціяхъ и на памяти, которая ихъ удерживаетъ. Не болѣе какъ результаты такой же ассоціативной дѣятельности и тѣ явленія подражательности и дрессировки, которыя за послѣднее время неоднократно привлекали къ себѣ всеобщее вниманіе и которымъ была посвящена между прочимъ недавно статья проф. Н. А. Холодковскаго въ «Русскомъ Богатствѣ». Не будемъ повторять приведенныхъ въ этой статьѣ соображеній, — мы можемъ лишь высказать свою полную съ ними солидарность.
Итакъ, психическая жизнь животныхъ слагается изъ конгломерата элементовъ, весьма разнородныхъ по своей природѣ и происхожденію — одни изъ нихъ являются наслѣдственными, другіе пріобрѣтаются въ индивидуальной жизни особи, но всѣ имѣютъ между собою общимъ то, что проистекаютъ отъ различныхъ свойствъ живой матеріи, болѣе или менѣе независимо другъ отъ друга передаваемыхъ по наслѣдству. Подобно тому, какъ по отношенію къ морфологическимъ признакамъ современная теорія наслѣдственности признаетъ полную ихъ изолированность въ зачаткѣ и способность смѣшиваться и перетасовываться различнымъ образомъ при соединеніи двухъ половыхъ клѣтокъ, такъ то же самое можно сказать и о зачаткахъ психической дѣятельности, которые вѣдь, въ концѣ концовъ, привязаны неразрывно къ морфологическимъ структурамъ.
Мы не можемъ не согласиться съ Бономъ, что «организмъ не представляетъ собою постройки, созданной для опредѣленной цѣли; организмъ — это комплексъ признаковъ, унаслѣдованныхъ болѣе или менѣе независимо одинъ отъ другого; одни изъ этихъ признаковъ полезны, другіе безполезны или даже вредны, и организмъ въ общей сложности нерѣдко оказывается весьма плохо приспособленнымъ».
Современные взгляды на наслѣдственность все болѣе и болѣе разрушаютъ представленіе объ организмѣ, какъ идеальномъ приспособленіи, имѣющемъ опредѣленную конечную цѣль — пользу животнаго. Все болѣе и болѣе вопросъ о сущности строенія живыхъ существъ становится въ плоскость причинности. Представленіе объ организмѣ, какъ о комплексѣ свойствъ, болѣе или менѣе случайно соединившихся при его образованіи, а вовсе не какъ о нѣкоторомъ цѣломъ, возникшемъ въ результатѣ тщательнаго отбора свойствъ, направленныхъ къ пользѣ организма, какъ то думали до сихъ поръ въ увлеченіи теоріей естественнаго подбора, — это представленіе становится мало по-малу господствующимъ въ біологіи подъ вліяніемъ утвержденія въ ней ученія Менделя. Организмъ животнаго отнюдь не является совершеннѣйшимъ образомъ приспособленнымъ къ жизни, — не таковы и его психическія свойства.
Тропизмы нерѣдко влекутъ животное къ гибели — достаточно вспомнить хотя бы ночныхъ насѣкомыхъ, миріадами летящихъ на огонь, и птицъ, во время пролета темною осеннею ночью тысячами гибнущихъ отъ удара о стекла маяка. Дифференціальная чувствительность также далеко по представляетъ собою идеальнаго въ смыслѣ сохраненія жизни особи приспособленія. Инстинкты же, какъ мы видѣли, по существу не болѣе какъ аггрегаты различныхъ элементовъ психизма, наслѣдуемыхъ независимо другъ отъ друга — одни изъ нихъ полезны, другіе вредны. Общій результатъ, очевидно, долженъ удовлетворять требованіямъ жизни, такъ какъ иначе организмъ не могъ бы существовать. Однако сказать, что въ смыслѣ психическихъ элементовъ своихъ организмъ является вполнѣ гармоническимъ цѣлымъ, нельзя никоимъ образомъ — въ немъ столько же дисгармоній, сколько и гармоническихъ соединеній.
Нельзя не признать въ заключеніе, что зоопсихологія въ своемъ новѣйшемъ фазисѣ развитія мало-по-малу освобождается отъ прежнихъ задачъ и исканій и вступаетъ на новый путь, болѣе согласный съ духомъ точныхъ наукъ. Въ сторонѣ оставляется совершенно вопросъ о «сознаніи» у животныхъ, какъ вопросъ, не подлежащій экспериментальному научному изслѣдованію. «Сознаніе» не проявляется никакими внѣшними признаками, — по картинному выраженію Рибо, «сознаніе — это ночникъ, горящій позади циферблата часовъ, — оно имѣетъ ровно столько же вліянія на ходъ психическихъ процессовъ, сколько ночникъ имѣетъ вліяніе на ходъ стрѣлокъ»!
Точно также оставляется въ сторонѣ и вопросъ о «волѣ» у низшихъ животныхъ, какъ вопросъ безплодный и порождающій лишь недоразумѣнія. Вопросъ объ «инстинктѣ», какъ мы видѣли выше, становится въ новую плоскость. Подъ наименованіемъ «инстинкта» соединялись ранѣе самыя разнородныя явленія, — теперь наблюдается стремленіе точнѣе проанализировать это понятіе и разложить его на составныя части.
Главныя задачи современной зоопсихологіи заключаются въ томъ, чтобы разобраться подробнѣе въ элементарныхъ явленіяхъ психической жизни животныхъ и послѣ тщательнаго анализа выяснить ихъ законы. Экспериментальный методъ въ нашей наукѣ, какъ мы видѣли, позволилъ уже открыть нѣкоторые изъ законовъ, которымъ подчиняются тропизмы, дифференціальная чувствительность и ассоціативная дѣятельность организма. Проникнуть глубже въ эти закономѣрности біологическихъ и психологическихъ отношеній, точнѣе обосновать ихъ и свести, въ концѣ концѣ, къ законамъ химическаго равновѣсія, — таковы дальнѣйшія задачи зоопсихологіи въ будущемъ.
- ↑ «Nouv. psych, anim.» р. 123.