СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
БРЕТЪ-ГАРТА
править
1895
правитьДУРАКЪ.
правитьI.
правитьОнъ жилъ одиноко. Не думаю, чтобы эта странность происходила отъ желанія спрятать себя и свою глупость отъ остальныхъ жителей стана; точно также невѣроятно, чтобы соединенная мудрость «Пятирѣчія» обратила его въ изгнаніе. По моему мнѣнію, онъ жилъ такъ по влеченію къ одиночеству, которымъ онъ отличался гораздо ранѣе того времени, когда жители стана начали критически относиться къ его умственнымъ способностямъ. Онъ былъ угрюмъ и молчаливъ и, хотя съ виду казался очень крѣпкимъ, постоянно жаловался на свое здоровье. Можетъ быть, въ этой немощи и заключалась вся разгадка; по крайней мѣрѣ нѣкоторые объясняли его замкнутость тѣмъ, что она была удобнѣе для принятія лекарствъ, уничтожаемыхъ имъ въ громадномъ количествѣ.
Окна почтоваго отдѣленія выдали впервые его глупость жителямъ «Пятирѣчія». Впродолженіи долгаго времени онъ одинъ изъ всего стана писалъ домой съ каждой почтой, и всѣ его письма были адресованы одному лицу — женщинѣ. Обыкновенно-же въ станѣ «направленіе» корреспонденціи было обратное, т. е. получалось много писемъ, и большинство отъ женщинъ, но на рѣдкія изъ нихъ посылались отвѣты.
Жители «Пятирѣчія» принимали адресованныя имъ письма совершенно равнодушно; нѣкоторые распечатывали ихъ съ самонадѣянной улыбкой, другіе небрежно пробѣгали глазами или бросали ихъ послѣ первыхъ словъ «мой милый мужъ», а третьи вовсе не ходили за ними въ почтовое отдѣленіе. Мало-по-малу, всѣ узнали, что единственный аккуратный корреспондентъ никогда не получалъ отвѣта. Поэтому, когда получился большой пакетъ, адресованный «до востребованія» на имя «Дурака», болѣе извѣстнаго подъ именемъ Сайруса Гоукинса, то все населеніе пришло въ неописанное волненіе. Я не знаю, какимъ именно образомъ открылась тайна, но всѣмъ стало извѣстно, что этотъ пакетъ заключалъ въ себѣ не распечатанными всѣ письма Гоукинса. Это было первымъ доказательствомъ его умственной слабости: человѣкъ, постоянно писавшій къ женщинѣ, которая ему не отвѣчала, долженъ быть дуракъ. Я полагаю, Гоукинсъ подозрѣвалъ какого мнѣнія былъ весь станъ объ этомъ приключеніи, но онъ искалъ спасенія въ капляхъ и пилюляхъ, жалуясь на усиленные лихорадочные припадки. Какъ бы то ни было, въ концѣ недѣли онъ съ прежнимъ постоянствомъ взялся за перо, только на письмахъ его теперь значился другой адресъ.
Въ тѣ времена, по общему мнѣнію, счастье въ особенности улыбалось на золотыхъ пріискахъ дуракамъ. Поэтому никто не удивлялся, когда Гоукинсъ нашелъ «Карманъ» на горномъ скатѣ близъ своего уединеннаго жилища. — «Онъ спуститъ всѣ деньги на слѣдующую раскопку», говорили сосѣди, зная по опыту, какъ обыкновенно счастливые рудокопы распоряжались своимъ капиталомъ. Но Гоукинсъ, вопреки ходячему мнѣнію старожиловъ, выручивъ изъ «кармана» около восьми тысячъ долларовъ и истощивъ золотоносную жилу, совершенно успокоился на этомъ и не погнался за новыми раскопками. Тогда станъ началъ терпѣливо выжидать, на что счастливецъ употребитъ свои деньги. Но узнавъ, что онъ послалъ по почтѣ переводъ въ восемь тысячъ долларовъ на имя «этой женщины», жители «Пятирѣчія» пришли въ такое негодованіе, что едва не выразили его насильственными дѣйствіями. Больше того; вскорѣ распространился слухъ, что деньги возвращены также, какъ и письма, и что Гоукинсъ стыдится взять ихъ обратно изъ почты.
«Не дурно было-бы отправиться на Востокъ, найти какую-нибудь дѣвчонку, выдать ее за эту вѣдьму и получить восемь тысячъ», говорилъ одинъ дальновидный финансистъ.
Замѣчу кстати, что мы всегда называли, хотя и безъ всякаго основанія, прекрасную незнакомку Гоукинса — вѣдьмой.
Дуракъ иногда игралъ и часто выигрывалъ большія суммы, что впрочемъ не удивительно и отвѣчало только согласному убѣжденію, что «дуракамъ — счастье». Но невѣроятнымъ казалось всѣмъ его поведеніе, когда онъ сорвалъ банкъ у Джэка Гемлина и, получивъ отъ десяти до двадцати тысячъ долларовъ, не возвратился на другой день для проигрыша этихъ денегъ. Однако, это дѣйствительно случилось, и впродолженіи двухъ или трехъ дней Гоукинсъ никуда не помѣстилъ своего такъ неожиданно пріобрѣтеннаго капитала.
— Если онъ пошлетъ деньги опять «вѣдьмѣ», сказалъ одинъ изъ знатнѣйшихъ гражданъ «Пятирѣчія», то надо будетъ принять мѣры. Нельзя такъ позорить честь нашего стана и бросать деньги не нашимъ односельчанамъ и къ тому-же людямъ, которые даже ихъ брать не хотятъ. — Это вредный примѣръ расточительности, замѣтилъ другой: — и, право, немногимъ лучше мошенничества. Вѣдь найдется въ станѣ человѣкъ пять, которые, слѣдуя примѣру Гоукписа, могутъ отправить домой нажитый трудомъ капиталъ. Къ тому-же, все это комедія и восемь тысячъ лежатъ преспокойно въ конторѣ Адамса и Ко. Я того мнѣнія, что въ настоящемъ случаѣ необходимо было-бы учредить опеку.
Ожиданія, что прежняя глупость Гоукписа повторится, не оправдались и всеобщее любопытство — куда онъ дѣлъ деньги — росло съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе. Наконецъ, «комитетъ» изъ четырехъ гражданъ отправился къ нему, повидимому, совершенно случайно, но въ сущности по спеціальному назначенію.
Послѣ обмѣна обыкновенныхъ учтивостей, Томъ Вингэтъ приступилъ къ дѣлу.
— Дали же вы себя знать Джэку Гемлину, сказалъ онъ: — Джэкъ жалуется, что вы не дали ему отыграться, но я сказалъ, что вы не такой дуракъ… вотъ при Дикѣ.
— Да, поспѣшно произнесъ Дикъ: — вы сказали, Томъ, что двадцать тысячъ нельзя безсмысленно бросать. Вы еще прибавили, что Саймуръ намѣренъ лучше помѣстить свой капиталъ… но — я забылъ на что именно, — прибавилъ Дикъ, обращаясь съ притворнымъ спокойствіемъ къ своему товарищу.
Конечно, Вингэтъ не отвѣчалъ, но молча взглянулъ на Дурака, который безпокойно потиралъ себѣ ноги. Наконецъ, онъ сказалъ, обращаясь къ гостямъ съ надеждой встрѣтить участіе жъ своимъ недугамъ:
— Чувствовалъ-ли когда кто-нибудь изъ васъ, джентльмены, ломоту и дрожь въ ногахъ отъ колѣна до пятки? — Это такое странное чувство, продолжалъ онъ, точно оживляясь этой темой разговора, — сначала кажется — лихорадка, но нѣтъ, это что-то другое… слабость… ощущеніе какъ-будто близкой смерти… Пилюли д-ра Ригчи не оказываютъ никакого дѣйствія.
— Нѣтъ, отвѣчалъ рѣзко Вингэтъ за всѣхъ. Мы не испытывали ничего подобнаго… Номы говорили о томъ, куда вы помѣстили вашъ капиталъ…
— И при томъ желудокъ всегда не въ порядкѣ, продолжалъ Гоукинсъ, краснѣя подъ взглядомъ Вингэта, но все же отчаянно цѣпляясь за свою тему, какъ потерпѣвшій крушеніе матросъ держится за послѣдній кусокъ мачты.
Вингэтъ ничего не отвѣчалъ, но многозначительно взглянулъ на товарищей.
Гоукинсъ очевидно не понялъ, что этотъ взглядъ откровенно выражалъ общее признаніе его глупости, и, какъ бы защищаясь, сказалъ:
— Кажется, вы говорили что-то о моемъ капиталѣ?
— Да, произнесъ Вингэтъ, съ необыкновенной быстротой: — я говорилъ, что свои деньги вы вѣроятно употребили…
— На покупку оврага Раферти, застѣнчиво произнесъ дуракъ.
Впродолженіи нѣсколькихъ минутъ посѣтители смотрѣли другъ на друга съ безмолвнымъ изумленіемъ. Затѣя Раферти была самой гибельной неудачей въ «Пятирѣчіи»: непрактичный планъ самаго непрактичнаго въ мірѣ человѣка Раферти, который задумалъ провести воду въ такое мѣсто, гдѣ въ ней вовсе не нуждались, и въ грязи этого оврага похоронены капиталы самаго Раферти и двадцати несчастныхъ его пайщиковъ.
— Такъ вотъ въ чемъ дѣло, сказалъ наконецъ Вингэтъ: — теперь я все понимаю. Вотъ почему оборванецъ Патъ Раферти отправился вчера въ Санъ-Франциско въ нарядной одеждѣ, а его жена съ дѣтьми поѣхали въ каретѣ на Сакраменто. Вотъ почему работники его, не имѣвшіе все это время ни пенса, вчера играли на бильярдѣ и ѣли устрицы. Вотъ источникъ объявленія во вчерашнемъ «Таймсѣ», стоившаго сто долларовъ, о новомъ выпускѣ бумагъ этой компаніи. Вотъ зачѣмъ шестеро чужестранцевъ прибыло вчера въ гостинницу «Магнолія». Все это надѣлалъ Дуракъ съ своими деньгами, вотъ этотъ, что сидитъ здѣсь!…
«Дуракъ» молчалъ. Посѣтители, также не говоря ни слова, встали.
— Вы никогда не принимали индійскихъ растительныхъ пилюль? спросилъ застѣнчиво Гоукинсъ у Вингэта.
— Нѣтъ, отвѣчалъ громовымъ голосомъ тотъ, отворяя дверь.
— А мнѣ сказали, что онѣ отлично дѣйствуютъ, продолжалъ Гоукинсъ; къ сожалѣнію, въ лавкѣ распроданъ уже весь запасъ ихъ… — но въ эту минуту Рингэтъ него товарищи съ ожесточеніемъ хлопнули дверью подъ носъ Дураку.
Однако, черезъ полгода, все это дѣло было забыто; деньги, уплоченныя Гоукинсомъ, прожиты, а самый оврагъ перепроданъ компаніи Бостонскихъ капиталистовъ, увлеченныхъ блестящимъ описаніемъ какого-то туриста, который пропьянствовалъ цѣлую ночь въ «Пятирѣчіи». Я полагаю, что критика болѣе не коснулась-бы умственныхъ способностей Гоукинса, если-бы не случилось особаго обстоятельства.
II.
правитьВо время разгара политической борьбы, когда страсти партій были воспламенены до крайности, явился въ «Пятирѣчіе» горячій капитанъ Макфаденъ. Вступивъ, однажды, въ отчаянный споръ съ Кальгуномъ Бунгстартеромъ, онъ вызвалъ его на дуэль. Капитанъ былъ извѣстенъ, какъ дуэлистъ и прекрасный стрѣлокъ, но не пользовался популярностью. Существовало подозрѣніе, что его прислала оппозиція съ враждебною цѣлью. Къ тому-же онъ былъ пришлецъ въ лагерѣ, а я долженъ, къ при скорбію сознаться, что «Пятирѣчіе» не отличалось тѣмъ широкимъ гостепріимствомъ, какое обыкновенно приписываютъ кочевымъ племенамъ. По этому въ станѣ произошло замѣшательство, когда капитанъ попросилъ, чтобъ кто-нибудь согласился быть его секундантомъ. Наконецъ, къ всеобщему изумленію и къ негодованію многихъ, вызвался Дуракъ. Я право не знаю, выбралъ ли бы его добровольно въ секунданты капитанъ Макфаденъ, но за неимѣніемъ лучшаго ему пришлось воспользоваться его услугами.
Однако, дуэль никогда не состоялась. Всѣ приготовленія были сдѣланы, мѣсто избрано, соперники явились со своими секундантами и докторомъ въ назначенное время, не было никакого вмѣшательства извнѣ, не представлено никакихъ объясненій или извиненій, и все же… дуэль не состоялась.
Легко себѣ представить, въ какое волненіе было повергнуто «Пятирѣчіе», когда всѣ эти факты стали извѣстны. Соперники, докторъ и одинъ изъ секундантовъ уѣхали на другой день. Одинъ Дуракъ остался, но онъ не отвѣчалъ ни на какіе вопросы, говоря, что далъ слово молчать, и вообще, по мнѣнію всѣхъ, велъ себя послѣдовательно, какъ настоящій дуракъ. Только черезъ полгода, полковникъ Старкботль, секундантъ Кальгуна, въ минуту слабости, за стаканомъ вина объяснилъ все дѣло. Съ моей стороны было-бы несправедливо по отношенію къ одной сторонѣ, еслибъ не передалъ его разсказа съ буквальною точностью; при этомъ должно замѣтить, что главная черта, характера полковника — сознаніе своего достоинства — увеличивалось пропорціонально выпитому вину, а юморъ, напротивъ, исчезалъ въ эти минуты.
— Я говорю съ джентльменами, сказалъ Старкботль, гордо поднимая голову, — и надѣюсь, что мнѣ не придется защищать себя отъ упрека въ легкомысліи, какъ въ Сакраменто, гдѣ, разсказавъ впервые объ этомъ щекотливомъ дѣлѣ, я былъ вынужденъ, гмъ… гмъ… вызвать на дуэль одного изъ слушателей. Я увѣренъ, — прибавилъ онъ, граціозно проводя по воздуху рукою, въ которой держалъ стаканъ вина, — что ничего подобнаго не случится здѣсь, въ мѣстѣ пребыванія мистера Гоукинса, и поведеніе котораго, прошу вѣрить, джентльмены, заслуживаетъ всякихъ похвалъ.
Удовлетворенный, повидимому, серьезнымъ, почтительнымъ вниманіемъ слушателей, разсказчикъ нѣжно улыбнулся и, закрывъ глаза, какъ-бы для того, чтобы собраться съ мыслями и припомнить все, — продолжалъ:
— Мѣсто, выбранное для дуэли, было близь жилища мистера Гоукинса, а потому рѣшено было съ общаго согласія собраться у него. Дѣйствительно, ровно въ половинѣ седьмаго мы всѣ явились. Утро было холодное, и мистеръ Гоукнинсъ гостепріимно предложилъ бутылку виски, которую всѣ и роспили. Вамъ, я полагаю, извѣстно, почему я составилъ исключеніе. Я всегда, вставая утромъ, пью чашку крѣпкаго кофе съ рюмкой коньяку. Это поддерживаетъ организмъ, сэръ, не разстраивая нервовъ.
Эти послѣднія слова были обращены къ буфетчику трактира, въ которомъ происходила описываемая сцена, и тотъ, какъ свѣдущее лицо, одобрительно крякнулъ.
— Въ двадцать минутъ мы достигли назначеннаго мѣста, продолжалъ полковникъ среди общаго сосредоточеннаго вниманія: — отмѣрили шаги и зарядили пистолеты. Вдругъ мистеръ Бунгстартеръ сказалъ мнѣ на ухо, что чувствуетъ себя нехорошо и… очень страдаетъ. Я передалъ объ этомъ мистеру Гоукинсу, и оказалось, что его дуэлистъ также очень страдаетъ и… удалился въ поле. Симптомы ихъ болѣзни докторъ назвалъ-бы холерными. Я говорю назвалъ-бы, потому что нашъ докторъ также страдалъ и объявилъ, гмъ… въ неприличныхъ выраженіяхъ, что ихъ всѣхъ чѣмъ нибудь опоили. Я обратился за объясненіемъ къ мистеру Гоукинсу, и онъ вспомнилъ, что, по разсѣянности, угостилъ ихъ водкой, настоянной на лекарствѣ, которое не имѣло никакого дѣйствія и потому считалось имъ безвреднымъ. Его готовность дать удовлетвореніе каждому изъ соперниковъ, искренее сожалѣніе о своей ошибкѣ и неподдѣльный страхъ, возбужденный въ немъ состояніемъ его здоровья, на которое, гмъ… не вліяло то, что гмъ… такъ сильно дѣйствовало на другихъ, — словомъ, все его поведеніе вполнѣ отвѣчало достоинству благороднаго человѣка и джентльмена. Черезъ какой-нибудь часъ соперники оказались въ полномъ изнеможеніи, а докторъ ихъ бросилъ, заботясь о себѣ. Я, вмѣстѣ съ мистеромъ Гоукинсомъ, рѣшились отвезти ихъ въ Марклквиль. Тамъ, послѣ продолжительнаго совѣщанія съ нимъ, рѣшено было, не компрометируя никого, окончить дѣло миромъ. До сихъ поръ, прибавилъ доблестный полковникъ, стуча стаканомъ по столу и обводя взглядомъ всѣхъ присутствующихъ: — ни одинъ джентльменъ не осудилъ за такое окончаніе дѣла.
Каково-бы ни было мнѣніе жителей «Пятирѣчія» о проявленіи умственныхъ способностей Гоукинса въ этомъ случаѣ, но, быть можетъ, благодаря рѣшительному обращенію полковника, никто не высказалъ ни малѣйшей критики. Черезъ нѣсколько недѣль это дѣло было забыто и только составило лишнюю цифру въ числѣ «глупостей», въ которыхъ обвиняли Гоукинса. Къ тому же новыя его выходки заставляли забыть старыя.
III.
правитьГодъ спустя послѣ дуэли, въ Звѣздномъ Тунелѣ, подъ горою, гдѣ жилъ Гоукинсъ, найдена драгоцѣнная свинцовая руда и ему предложили большую сумму за участокъ земли на горной вершинѣ. Какъ ни привыкли сосѣди къ его глупостямъ, но извѣстіе, что дуракъ упорно отвергнулъ предложеніе, возбудило всеобщее изумленіе. Причина отказа была еще удивительнѣе. Онъ рѣшилъ строить домъ. Строить домъ на землѣ, которая могла быть употреблена въ дѣло рудокопами, было нелѣпостью; строить домъ, не имѣя вовсе нужды въ новомъ помѣщеніи, — не значило-ли просто бросать деньги; наконецъ онъ задумалъ его, по мнѣнію всѣхъ, въ какомъ-то странномъ стилѣ; — все это походило на безуміе.
Однако факты не замедлили оправдаться. Планъ дома былъ уже составленъ, необходимый строительный матеріалъ, заготовленъ, и рабочіе стали класть фундаментъ надъ Звѣзднымъ Тунелемъ. Избранная мѣстность была въ самомъ дѣлѣ очень живописна, а зданіе задумано такъ красиво, что ничего подобнаго не видывали еще въ «Пятирѣчіи». Сосѣди сначала, покачивая головой, скептически наблюдали за постройкою. День за день, со сказочной быстротой росло среди зеленыхъ дубовъ и сосенъ зданіе, извѣстное по всей окрестности подъ именемъ «Пріютъ слабоумныхъ», и скоро стало какъ будто неизбѣжною частью ландшафта. Наконецъ, оно было готово. Владѣлецъ приступилъ тогда къ его меблировкѣ, съ роскошью, вполнѣ гармонировавшей съ внѣшностью зданія и извѣстной расточительностью хозяина. Ковры, мягкія кушетки, зеркала и фортепіано, единственное во всей окрестной странѣ и привезенное за большія деньги изъ Сакраменто — возбуждали, въ продолженіи двухъ мѣсяцевъ, лихорадочное любопытство «Пятирѣчія». Кромѣ того, по мнѣнію немногихъ женатыхъ сосѣдей, въ числѣ предметовъ, купленныхъ Гоукписомъ, находились вещи исключительно для дамскаго обихода. Когда въ домѣ все было готово, Дуракъ заперъ наружную дверь, положилъ ключъ въ карманъ и спокойно удалился въ свое скромное жилище.
Я не счелъ нужнымъ передавать проницательному читателю всѣхъ догадокъ, къ которымъ прибѣгали жители «Пятирѣчія», стараясь по своему объяснить постройку «Пріюта»: ихъ легко себѣ представить. Конечно, самой распространенной версіей было, что «вѣдьма» своею ложной скромностью и систематическимъ безмолвіемъ довела Дурака до бѣлаго каленія и такъ его обошла, что онъ выстроилъ домъ для будущаго медоваго мѣсяца несчастной четы (не могло быть сомнѣнія, разумѣется, что этотъ бракъ будетъ несчастенъ). Но когда прошло достаточно времени и домъ все еще оставался необитаемымъ, сосѣди пришли къ убѣжденію, что Дуракъ обманутъ въ третій разъ. Общее негодованіе при этомъ дошло до того, что, еслибъ тогда и явилась «вѣдьма», то, по всей вѣроятности, вся община помѣшала бы браку. Между тѣмъ, всѣ разспросы, обращенные къ самому Гоукинсу, зачѣмъ онъ выстроилъ домъ и не живетъ въ немъ, не увѣнчались никакимъ успѣхомъ. Причины, приводимыя имъ, были уклончивы, неопредѣленны и неудовлетворительны. Онъ увѣрялъ, что нечего торопиться и что всегда успѣетъ перебраться въ новый домъ, когда онъ будетъ совершенна готовъ.
Часто въ лѣтніе вечера его видали на верандѣ этого необитаемаго жилища, гдѣ онъ курилъ сигару. Разсказывали даже, что однажды ночью весь домъ сверху до низу былъ блестяще освѣщенъ и одинъ изъ сосѣдей увѣрялъ, что, заглянувъ въ окно гостинной, видѣлъ, какъ Дуракъ въ парадномъ костюмѣ сидѣлъ на диванѣ, какъ бы принимая многочисленное общество, хотя въ то время въ домѣ никого не было, кромѣ самого владѣльца. Когда фактъ этотъ сталъ достояніемъ молвы, практическіе люди объясняли его тѣмъ, что Гоукинсъ на-единѣ подготовлялъ себя къ приличному исполненію своихъ будущихъ высокихъ обязанностей гостепріимнаго хозяина. Нѣкоторые полагали, что домъ посѣщали духи, а редакторъ мѣстнаго «Телеграфа» разсказалъ на столбцахъ газеты достовѣрную исторію о томъ, какъ Гоукинсъ ежедневно принималъ въ прекрасно меблированномъ мавзолеѣ призракъ его умершей невѣсты. То обстоятельство, что Дурака часто видѣли въ лунныя ночи, придавало особенную правдоподобность этой исторіи, какъ вдругъ неожиданное обстоятельство обратило всеобщее вниманіе совершенно въ другую сторону.
IV.
правитьОколо этого времени одна уединенная дикая долина въ окрестностяхъ «Пятирѣчія» пріобрѣла славу особенно живописной мѣстности. Посѣщавшіе ее туристы увѣряли, что нигдѣ не было столь высокихъ горныхъ утесовъ и такихъ большихъ водопадовъ. Корреспонденты различныхъ газетъ не жалѣли красокъ и поэтическихъ выраженій въ списаніи ея фантастическихъ красотъ. Мужчины и женщины, никогда не любовавшіеся ни заходомъ солнца, играющимъ на окнахъ ихъ жилища, ни лѣтней ночью, при лунномъ свѣтѣ которой они ложились спать, — ѣхали теперь за тысячу миль для точнаго измѣренія высоты утеса и глубины оврага, для того, чтобы взглянуть на громадное, уродливое дерево и сказать себѣ съ отраднымъ самодовольствіемъ «мы восхищаемся природою». Такимъ образомъ, согласно вкусамъ и слабостямъ многочисленныхъ посѣтителей этой долины, ея главнѣйшія мѣстности получили характеристическія названія: «Водопадъ кружевнаго платка», «Источникъ сочувственныхъ слезъ», «Мысъ восхищенія», «Долина безмолвнаго ожиданія» и безконечное количество вершинъ было окрещено именами великихъ людей, частью умершихъ, частью живыхъ. Съ теченіемъ времени, у подножія водопада находили пустыя бутылки отъ содовой воды, а подъ тѣнью гигантскихъ деревьевъ остатки бутербродовъ и лоскутки засаленныхъ газетъ. На единственной большой улицѣ «Пятирѣчія» часто стали появляться чисто выбритые мужчины въ пестрыхъ галстухахъ и нарядно-одѣтыя дамы.
Въ одинъ прекрасный день, годъ спустя послѣ постройки «Пріюта», въ долину прибыла веселая компанія школьныхъ учительницъ изъ Санъ-Франциско. Это были не строгія Минервы въ очкахъ, не Паллады, защищенныя кольчугой невинности, а прелестныя, молодыя, живыя дѣвушки, увы! чрезвычайно опасныя для обитателей «Пятирѣчія». По крайней мѣрѣ, такъ думали рудокопы, не покидая своего тяжкаго труда въ оврагахъ и шахтахъ. Когдаже учительницы, ради интереса науки и въ видахъ умственнаго развитія молодаго поколѣнія, рѣшились остаться въ «Пятирѣчіи» трое сутокъ для посѣщенія различныхъ копей и особливо Звѣзднаго Тунеля, то весь станъ пришелъ въ неописанное волненіе: магазины готоваго платья не успѣвали удовлетворять требованіямъ; еще сильнѣе былъ спросъ на бѣлье и бритвы.
Между тѣмъ, съ смѣлостью и развязностью, свойственными женщинѣ, когда она «защищена» присутствіемъ особъ своего пола, учительницы сновали взадъ и впередъ по городу, любуясь красивыми лицами и мужественными фигурами, выглядывавшими на нихъ изъ копей и тунелей. Говорятъ, что Дженни Форестеръ, поддержанная семью другими, столь же смѣлыми барышнями, открыто и публично махала платкомъ геркулесу «Пятирѣчія» Тому Флину изъ Виргиніи, такъ что этотъ добродушный, но простоватый гигантъ долго крутилъ усы въ безмолвномъ изумленіи.
Въ свѣтлый іюньскій вечеръ миссъ Нелли Арнотъ, старшая учительница малолѣтняго отдѣленія одной школы въ Санъ-Франциско, ловко скрывшись отъ своихъ подругъ, рѣшила привести въ исполненіе смѣлый планъ, давно задуманный въ ея отважной головкѣ. Съ удивительнымъ инстинктомъ женщины, для которой открыты всѣ тайны сердца, она выслушала исторію Гоукинсовскаго «Пріюта» и рѣшила во что бы то ни стало проникнуть подъ его таинственный кровъ. Миновавъ кусты у подножія горы, густой лѣсъ, отдѣлявшій Звѣздный Тунель и хижину Гоукинса на скатѣ, она, никѣмъ не замѣченная, благодаря принятымъ предосторожностямъ, достигла по малой тропинкѣ до вершины. Мрачный и безмолвный, высился передъ ней теперь во всемъ своемъ величіи неподвижный предметъ ея любопытства, но мужество ей почти измѣнило съ характерной непослѣдовательностью женскаго пола. Вдругъ на нее напалъ страхъ тѣхъ опасностей, которыя она благополучно миновала — страхъ медвѣдей, тарантулъ, пьяныхъ людей, «ящерицъ». Сердце ея сильно билось и съ минуту она думала, что «смертный часъ ея пробилъ», какъ она потомъ передавала. Вѣроятно съ этой мыслью она подняла два большіе, тяжелые камня, но потомъ бросила ихъ, взяла въ ротъ двѣ шпильки, старательно поправила растрепавшіяся косы роскошныхъ, черныхъ волосъ и ощупала въ своихъ карманахъ записную книжку, платокъ, футлярчикъ съ визитными карточками и флаконъ съ нюхательнымъ спиртомъ. Наконецъ, съ напускнымъ спокойствіемъ она взошла на веранду и дернула звонокъ, хотя нисколько не сомнѣвалась, что никто не отзовется на ея звонъ. Послѣ довольно приличной паузы, она осмотрѣла закрытыя ставни французскихъ оконъ. Одно изъ нихъ подалось подъ ея рукой; она на минуту остановилась, кокетливо поправила свою шляпку передъ зеркальнымъ стекломъ, отразившимъ во весь ростъ ея фигуру, и отворивъ окно, вошла въ комнату.
Хотя домъ былъ запертъ долгое время, но въ немъ пахло свѣжей краской, а не плѣсенью, какъ это водится въ жилищахъ, посѣщаемыхъ духами. Пестрые ковры, свѣтлыя обои и мебель «съ иголочки» рѣшительно гнали мысли о провидѣніяхъ. Съ дѣтскимъ любопытствомъ начала она подробно разсматривать безмолвное жилище; сначала боязливо отворяла она двери и быстро отскакивала отъ порога, боясь кого-нибудь увидать, но потомъ, убѣдившись въ своей безопасности и полномъ одиночествѣ, она сдѣлалась смѣлѣе. Въ самой большой изъ комнатъ красовались въ вазахъ цвѣты, очевидно, собранные въ то самое утро, и что еще было удивительнѣе, въ кружкахъ и кувшинахъ была налита свѣжая вода. Это побудило миссъ Нелли замѣтить странный фактъ, что въ домѣ вовсе не было пыли — самой назойливой и частой гостьи всего «Пятирѣчія».
Полы и ковры были недавно выметены, мебель тщательно вытерта. Если домъ посѣщался какимъ-нибудь призракомъ, то этотъ призракъ очевидно не былъ подобенъ своимъ собратьямъ, равнодушнымъ къ сырости и паутинѣ. Однако на постеляхъ никто еще не спалъ, пружины въ креслѣ, на которое опустилась миссъ Нелли, заскрипѣли, какъ новыя, двери туго отворялись и, не смотря на окружающую чистоту, блескъ и комфортъ, ясно было, что никто здѣсь не обиталъ. Ей очень хотѣлось, какъ она впослѣдствіи объясняла, нарушить тишину, хотя-бы уронивъ что-нибудь изъ мебели, но особенно ее искушало фортепьяно, безмолвно прислонившееся къ стѣнѣ. Ей хотѣлось, если не играть, такъ хоть открыть его посмотрѣть, какого онъ мастера. Сдѣлавъ это, она подумала, что не будетъ большаго грѣха и попробовать тонъ. Она сѣла за фортепьяно и положила свою маленькую ножку на педаль. Но миссъ Нелли была слишкомъ пламенной музыкантшей и слишкомъ хорошо играла, чтобъ удовольствоваться двумя-тремя нотами. Она взяла нѣсколько аккордовъ и съ такою силой, что звуки раздались по всему дому. Она умолкла и прислушалась. Пустой домъ снова впалъ въ прежнее безмолвіе. Она вышла на веранду: вездѣ царила тишина; только дроздъ долбилъ сосѣднее дерево и вдали смутно слышался шумъ телѣги. Никого не было видно вокругъ дома. Миссъ Нелли, успокоенная, вернулась въ комнату. Рука ея снова забѣгала по клавишамъ, и черезъ пять минутъ она совершенно забылась; сбросивъ свою накидку, повѣсивъ соломенную шляпу, снявъ перчатки и закинувъ назадъ черные волосы, она вновь отдалась звукамъ.
Съ полчаса она играла. Окончивъ трудную симфонію, она остановилась, руки ея еще покоились на клавишахъ, но ея мечты были вдругъ грубо нарушены рукоплесканіями извнѣ. Съ раскраснѣвшимися отъ стыда и негодованія щеками она бросилась къ окну и увидѣла быстро исчезнувшихъ въ лѣсу человѣкъ десять или двѣнадцать въ синихъ и красныхъ фуфайкахъ. Барышня тотчасъ рѣшила, что ей слѣдовало дѣлать. Я уже упоминалъ, что въ минуты волненія она была очень мужественна, и теперь, спокойно надѣвъ шляпу, перчатки и накидку, она была, авторъ долженъ сознаться, не безопаснымъ противникомъ для застѣнчиваго неопытнаго мужчины. Закрывъ фортепіано и окно, затворивъ двери и приведя домъ въ прежній порядокъ, она сошла съ веранды и прямо направилась къ хижинѣ Гоукинса, отстоявшей на четверть мили.
Не успѣла миссъ Нелли постучаться въ дверь, какъ она отворилась… Дуракъ стоялъ передъ нею. Молодая дѣвушка никогда не видала еще человѣка, носившаго такое непріятное имя, и она смутилась на мгновенье, когда онъ отступилъ съ вѣжливымъ поклономъ, какъ-бы предлагая ей войти.
Она увидѣла мужчину высокаго роста, прекрасно сложеннаго, съ черной бородой. Надъ впалыми отъ заботъ и нездоровья щеками блестѣли каріе глаза, большіе, мягкіе, невыразимо грустные. Конечно, не такого человѣка ожидала встрѣтить миссъ Нелли, и оправившись отъ перваго смущенія, она еще болѣе почувствовала оскорбленіе, нанесенное ея гордости. Однако, съ удивительнымъ искусствомъ и сообразительностью ея пола она тотчасъ измѣнила свою тактику.
— Я пришла извиниться передъ вами, сказала она съ чудной улыбкой, гораздо болѣе опасной, чѣмъ ея прежній строгій видъ: — за непозволительную смѣлость. Я полагаю, что домъ на вершинѣ этой горы вашъ. Онъ меня такъ плѣнилъ своей внѣшностью, что я, оставивъ своихъ подругъ внизу, — продолжала она лукаво и сдѣлавъ движеніе рукою, словно указывая на цѣлый отрядъ амазонокъ, которыя готовы отомстить за малѣйшее оскорбленіе, нанесенное ей: — я вошла въ комнаты. Замѣтивъ, что въ нихъ никого не было, я рѣшилась открыть фортепьяно и воспользоваться имъ въ ожиданіи подругъ.
Гоукинсъ поднялъ на нее свои красивые глаза. Передъ нимъ стояла хорошенькая молодая дѣвушка съ блестящими отъ волненія сѣрыми глазами, раскраснѣвшимися щечками и алыми губками, обнаруживавшими нервное возбужденіе и полускрывавшими рядъ маленькихъ бѣлыхъ зубовъ. Онъ смотрѣлъ на нее, однако, спокойно; пульсъ его не бился сильнѣе обыкновеннаго, и онъ чувствовалъ только естественное безпокойство застѣнчиваго, молчаливаго человѣка.
— Я зналъ это, сказалъ онъ просто; — я слышалъ васъ.
Его хладнокровіе и, въ особенности, подозрѣніе, что онъ участвовалъ въ таинственныхъ апплодисментахъ, выводили ее изъ терпѣнія.
— А-а! — сказала она все съ той же улыбкой: — и вы дали о себѣ знать!..
— Кажется, нѣтъ, — перебилъ онъ ее: — я не долго оставался. Увидавъ, что наши молодцы стоятъ вокругъ дома, я хотѣлъ-было васъ предупредить, но они обѣщали не шумѣть, а вы такъ углубились въ игру, что я не рѣшился васъ тревожить. Я надѣюсь, — прибавилъ онъ поспѣшно, — что они ничѣмъ не обнаружили, что слышали вашу музыку. Они недурные люди, наши молодцы, только по временамъ бываютъ грубы. Впрочемъ, они не сдѣлаютъ вреда ни вамъ, ни… кошкѣ, — прибавилъ Гоукинсъ, покраснѣвъ отъ своего неудачнаго сравненія.
— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣчала миссъ Нелли, неожиданно почувствовавъ негодованіе противъ себя, Дурака и всего мужскаго населенія «Пятирѣчія», — нѣтъ, я поступила очень глупо, и, если бы они дали мнѣ это понять, то я это заслужила. Я хотѣла только извиниться передъ вами. Вы найдете домъ съ прежнемъ порядкѣ… Прощайте!
Она повернулась и хотѣла уйти. Теперь Гоукинсъ въ свою очередь смутился.
— Я бы васъ попросилъ сѣсть, сказалъ онъ, наконецъ, — если вамъ это не покажется дерзкимъ. Во всякомъ случаѣ, мнѣ слѣдовало это сдѣлать, и, право, не знаю, что меня остановило. Но вотъ видите, миссъ, я нездоровъ. По временамъ у меня что-то въ родѣ лихорадки… Это, вѣроятно, отъ сырости… И тогда, миссъ, я просто теряюсь…
Дѣвушка была тронута и взглянула съ участіемъ на Гоукинса.
— Могу я… Можно что-нибудь для васъ сдѣлать? — спросила она, уже гораздо мягче.
— Нѣтъ, развѣ вы припомните употребленіе этихъ пилюль, отвѣчалъ онъ, показывая коробочку съ полдюжиной пилюль: — я забылъ, какъ ихъ принимать… Вообще я теперь все забываю… Это растительныя пилюли Джонса. Если вы ихъ когда-нибудь принимали, сколько ихъ надо на пріемъ: шесть или восемь? Но, быть можетъ, вы ихъ никогда не употребляли?
— Нѣтъ, отвѣчала кротко миссъ Нелли.
Она обыкновенно легко схватывала смѣшную сторону всякаго предмета, но эксцентричность мистера Гоукинса почему-то вызвала въ ней лишь одно сожалѣніе.
— Позвольте мнѣ проводить васъ до подножья горы, сказалъ онъ послѣ нѣсколькихъ минутъ неловкаго молчанія.
Миссъ Арнотъ тотчасъ поняла, что представляется возможность загладить въ глазахъ свѣта ея легкомысленный поступокъ. Она могла по дорогѣ встрѣтить кого-нибудь изъ нескромныхъ поклонниковъ ея музыкальнаго таланта и даже подругъ; а, несмотря на свою живую, веселую натуру, она, какъ истая женщина, не презирала свѣтскихъ приличій. Итакъ съ милой улыбкой она приняла его предложеніе, и черезъ минуту они оба исчезли въ лѣсной чащѣ.
Какъ часто случается въ жизни, это незначительное приключеніе имѣло важныя послѣдствія. Какъ и ожидала миссъ Нелли, она встрѣтила двухъ или трехъ изъ рукоплескавшихъ ей слушателей, которые, какъ ей показалось, смотрѣли на нее неловко, застѣнчиво, и также своихъ подругъ, искавшихъ ее съ безпокойствомъ и выразившихъ удивленіе нѣсколько, какъ ей казалось, завистливое, при видѣ ея спутника. Боюсь, что миссъ Арнотъ въ отвѣтъ на ихъ тревожные вопросы, не сказала имъ всей правды. И, ничего прямо не утверждая, дала понять, что она во время своей экскурсіи какимъ-то чудомъ плѣнила слабоумнаго великана и повергла его къ своимъ стопамъ. Разсказавъ эту исторію два-три раза, она сама стала вѣрить, что въ ней была доля истины, и надѣяться на счастливый ея исходъ. Она ни мало не сомнѣвалась, что подобный результатъ былъ-бы счастьемъ для Дурака. Она была вполнѣ увѣрена, что это исцѣлитъ его отъ безумной привязанности къ «вѣдьмѣ», какъ вообще почти всѣ мужчины и женщины думаютъ, что любовь, хотя безнадежная, внушенная ими, даетъ больше счастья, чѣмъ даже взаимная любовь другихъ.
Общественное мнѣніе въ «Пятирѣчіи», какъ и слѣдовало ожидать, вскорѣ и рѣшительно высказалось по этому предмету. Убѣдившись, что миссъ Нелли не была «вѣдьма», принявшая личину молодой хорошенькой дѣвушки, чтобы обойти «Пятирѣчіе» и особливо Дурака, весь станъ рѣшилъ, что Гоукинсу слѣдовало какъ можно скорѣе жениться на учительницѣ. Необыкновенное счастье его совершенно отвѣчало теоріи о счастьѣ дураковъ, и потому никого не удивляло, что взамѣнъ, очевидно равнодушной къ нему «вѣдьмы», онъ нашелъ свое счастьевъ собственномъ домѣ безъ всякихъ поисковъ и хлопотъ. — Участіе провидѣнія выразилось затѣмъ въ дальнѣйшихъ событіяхъ. Миссъ Арнотъ упала, взбираясь на Линкольнскую вершину, и вывихнула себѣ ногу. Поэтому ей пришлось провести нѣсколько недѣль въ гостинницѣ послѣ отъѣзда ея подругъ. Во все это время Гоукинсъ выказывалъ къ ней очень учтивое, хотя нѣсколько смѣшное вниманіе,
Однако, время шло, и дѣло о занятіи пустующаго дома счастливой четой нисколько не подвигалось; тогда вдругъ общественное мнѣніе измѣнило свой взглядъ на поведеніе Гоукинса. «Вѣдьму» стали считать за святую, долготерпѣливую мученицу, принесенную въ жертву слабости и непослѣдовательности Дурака. «Пятирѣчію» теперь стало ясно, что, выстроивъ домъ по ея желанію, онъ вдругъ впалъ въ сомнѣніе и, по слабости характера, не рѣшился довести дѣло до желаннаго конца, и что теперь та же исторія повторится съ бѣдной безпомощной учительницей. Поэтому, по общему приговору рѣшено было не дозволить ему опозорить «Пятирѣчія», и заставить его жениться на барышнѣ. Миссъ Нелли неожиданно увидѣла себя предметомъ всеобщаго поклоненія, которое было-бы очень забавно, если-бъ подъ-часъ не надоѣдало, и было-бы дерзко, если-бъ не сопровождалось изъявленіями почти суевѣрнаго обожанія. Каждый день кто-нибудь изъ жителей заходилъ справляться о здоровьѣ.
— Былъ у васъ сегодня Гоукинсъ? спрашивалъ съ дѣланной небрежностью Томъ Флинъ, облокачиваясь на спинку кресла миссъ Нелли.
— Нѣтъ, отвѣчала она, слегка краснѣя.
— Вотъ видите, онъ вчера ушибъ ногу, продолжалъ Флинъ, не сморгнувъ, хотя онъ говорилъ явную ложь: — но не безпокойтесь, миссъ Арнотъ, онъ завтра придетъ, а пока онъ просилъ меня передать вамъ поклонъ вмѣстѣ съ этимъ букетомъ и образчикомъ золота его руды.
Съ этими словами мистеръ Флинъ подавалъ ей букетъ, собранный имъ на дорогѣ, и кусокъ золота, найденный имъ самимъ.
— Вы не должны обращать вниманія на манеры Гоукинса, миссъ Нелли, говорилъ другой рудокопъ самымъ сочувственнымъ тономъ: — во всемъ станѣ нѣтъ лучше человѣка Сайруса Гоукинса, но онъ не умѣетъ по-свѣтски обращаться съ женщинами. Онъ не бывалъ въ обществѣ, какъ нѣкоторые изъ насъ, прибавлялъ онъ, какъ настоящій джентльменъ изъ Честерфильда, — но у него прекрасныя намѣренія.
Между тѣмъ, другіе рудокопы убѣждали Дурака въ необходимости выказывать больной дѣвушкѣ какъ можно болѣе вниманія.
— Не хорошо будетъ, Гоукинсъ, говорили они, — если эта молодая миссъ, возвратясь въ Санъ-Франциско, разскажетъ всѣмъ, что, когда она была больна, ее бросилъ единственный человѣкъ въ «Пятирѣчіи», подъ кровомъ котораго она отдыхала и за столомъ котораго она сидѣла. (Это считалось естественнымъ и простительнымъ реторическимъ украшеніемъ). Нѣтъ, пусть никто не скажетъ, что такъ поступаютъ въ «Пятирѣчіи».
Послѣ такихъ увѣщеваній, Дуракъ бѣжалъ въ долину, и миссъ Нелли принимала его сначала съ нѣкоторой сдержанностью, замѣнявшейся, однако, вскорѣ румянцемъ, смѣхомъ и невиннымъ кокетствомъ. Дни проходили за днями; миссъ быстро поправлялась, только сердце ея все чаще сжималось, а мистеръ Гоукинсъ чувствовалъ, что ему въ ея присутствіи все болѣе и болѣе неловко; граждане же «Пятирѣчія» съ улыбкой потирали руки и дожидались близкой развязки.
Она дѣйствительно наступила, но не въ томъ видѣ, въ какомъ ее ожидали добрые люди.
V.
правитьВъ концѣ іюля, въ «Пятирѣчіе» прибыло общество восточныхъ туристовъ. Они «продѣлали», только что предъ тѣмъ, «Долину Чудесъ», и, такъ какъ въ числѣ ихъ было нѣсколько капиталистовъ, то положено было не довольствоваться одними красотами природы, а практически познакомиться съ горнымъ промысломъ Калифорніи. До сихъ поръ все шло прекрасно: въ водопадѣ было достаточно воды, благодаря позднему сезону; въ ущельяхъ горъ лежалъ еще снѣгъ; туристы измѣрили шагами окружность одного изъ громаднѣйшихъ деревьевъ и съ любопытствомъ осмотрѣли гигантскій пень, повергнутый на землю. Сказать, что они были довольны своимъ путешествіемъ было бы недостаточнымъ выраженіемъ ихъ энтузіазма; мужчины и дамы были положительно опьянены любезнымъ гостепріимствомъ жителей, новизною окружавшей ихъ природы и сухимъ, возбуждающимъ силы воздухомъ. Нѣкоторые туристы объявили, что они съ радостью остались бы тутъ жить и умереть; а одинъ написалъ въ какую-то газету блестящее описаніе страны, которую возносилъ надъ всѣмъ, что можно было видѣть въ Европѣ и Америкѣ. При подобныхъ обстоятельствахъ слѣдовало ожидать, что «Пятирѣчіе» также останется вѣрнымъ себѣ и произведетъ должное впечатлѣніе на туристовъ.
Съ этою цѣлью были получены письма изъ Санъ-Франциско отъ извѣстныхъ капиталистовъ и, подъ руководствомъ одного изъ ихъ агентовъ, путешественники увидали все, что «слѣдовало видѣть», а то, чего не слѣдовало замѣчать, было отъ нихъ старательно скрыто. Такимъ образомъ, конечно, въ программу не входило посѣщеніе кладбища, на которомъ покоились многіе, но только двое изъ нихъ умерли естественной смертью, и мрачныхъ нищенскихъ шалашей на горномъ скатѣ, съ ихъ печальными, почти слѣпыми обитателями, работавшими съ утра до ночи за такую плату, отъ которой съ презрѣніемъ отказался бы простой работникъ на востокѣ. За то копи и машины компаніи Звѣзднаго Тунеля были, по словамъ писемъ изъ Санъ-Франциско, предметомъ, вполнѣ достойнымъ любопытства чужестранцевъ. Имъ были показаны драгоцѣнныя массы руды въ копяхъ компаніи, длинные бруски золота, которые дамы могли легко поднять, самый тунель, мрачный, таинственный и грозный, — словомъ, по выраженію одного корреспондента, «все богатство „Пятирѣчія“ и всѣ мѣстныя условія, невольно привлекавшія на себя вниманіе восточныхъ капиталистовъ».
При этомъ случилось только одно обстоятельство, которое — я могу сказать какъ безпристрастный очевидецъ — не имѣло ничего пріятнаго для кого бы то ни было. Я не могу пройти молчаніемъ этотъ случай, такъ какъ въ немъ замѣшанъ главный герой моего правдиваго разсказа.
Двое или трое изъ самыхъ практичныхъ и трезвыхъ членовъ общества замѣтили, что нѣкоторыя мѣста Звѣзднаго Тунеля (вѣроятно, въ виду большаго дивиденда) были экономично, но не безопасно устроены. Эти замѣчанія прошли незамѣченными въ то время среди веселаго хохота и шума пробокъ отъ шампанскаго, громко раздававшихся подъ полу-освѣщенными сводами галлерей, какъ вдругъ наступило неожиданное, таинственное безмолвіе. Люди съ факелами быстро направились въ отдаленную часть галлереи, послышались отрывистыя приказанія, шумъ и говоръ. Нѣкоторые изъ туристовъ испугались; одна изъ дамъ упала въ обморокъ… Что-то случилось. Но что?
— Ничего нѣтъ опаснаго, произнесъ какой-то рудокопъ, говоря очень поспѣшно и съ видимымъ безпокойствомъ: — одинъ изъ джентльменовъ, желая взять пробу кварца изъ стѣны, сшибъ съ мѣста подпорку, сдѣлался обвалъ и… джентльменъ засыпанъ до плечъ. Но это ничего; его легко можно вытащить, но надо быть очень осторожнымъ, чтобъ не расширить обвала. Я не знаю, какъ его зовутъ… это — маленькій господинъ, мужъ веселой лэди, съ черными глазами… Эй! Куда? Остановите ее!.. Ради Бога, остановите!.. Она не туда бѣжитъ… Ей грозитъ опасность… Она упадетъ въ шахту!
Но та была уже далеко. Устремивъ глаза въ окружающій мракъ, оглашая воздухъ отчаянными криками, она бѣжала на свѣтъ, мелькавшій вдали. Она бѣжала мимо зіяющихъ пропастей по дрожащимъ доскамъ, подъ ненадежными сводами, бѣжала дико, отчаянно, слѣпо, пока не упала на руки Гоукинса, который, между тѣмъ, спѣшилъ на помощь съ веревкой и ломомъ.
— О! спасите его! воскликнула она: — вы здѣшній! Вы знаете эти страшныя мѣста. Скажите, гдѣ онъ, поведите меня къ нему… Онъ умираетъ… Скорѣе, скорѣе!..
Онъ пристально взглянулъ на нее. вскрикнулъ и, выронивъ изъ рукъ орудіе, прислонился безсильно къ стѣнѣ:
— Анни! произнесъ онъ тихо… ты?
Она схватила его за обѣ руки и впилась въ него глазами.
— Господи! Сайрусъ! промолвила она и опустилась передъ нимъ на колѣни.
Онъ старался освободиться изъ ея рукъ, но она крѣпко держала его.
— Нѣтъ! нѣтъ! кричала она: — вы меня простите, Сайрусъ, и забудете прошлое. Самъ Господь привелъ васъ сюда. Вы его спасете… Вы должны его спасти!
— Спасти кого? глухо произнесъ Сайрусъ.
— Моего мужа!
Ударъ былъ до того неожиданъ и на лицѣ его отразился такой мучительный ужасъ, что она на мгновенье забыла, что ихъ ожидало…
— Я думала, что вы… это знали… промолвила она едва слышно.
Онъ молча смотрѣлъ на нее. Въ эту минуту до нихъ долетѣли шумъ шаговъ и говоръ отдаленныхъ голосовъ. Она снова схватила его за руки.
— О! Сайрусъ! воскликнула она: — если вы меня дѣйствительно любили во всѣ эти долгіе годы, не бросьте меня въ минуту горя. Вы спасете его! Вы можете его спасти! Вы всегда были сильны и отважны! Вы его спасете, Сайрусъ, ради меня, ради вашей любви. Я знаю, вы его спасете. Вы слишкомъ благородны, чтобы такъ мстить… Да благословитъ васъ Господь!
Она встала и хотѣла пойти за нимъ, но онъ остановилъ ее, медленно поднялъ съ земли веревку и ломъ, выпавшіе изъ его рукъ, а потомъ обернулся, поднесъ ее руку къ своимъ губамъ, тихо поцѣловалъ ее, впился глазами въ ея глаза и чрезъ мгновенье исчезъ…
Онъ не вернулся. Черезъ полчаса принесли и положили къ ея ногамъ мужа, живаго и невредимаго, только изнуреннаго отъ усталости и небольшихъ ушибовъ. Опасенія рудокоповъ оправдались: образовался второй обвалъ. Они едва успѣли выхватить ея мужа, спасеннаго Гоукинсомъ, какъ онъ самъ былъ сбитъ съ ногъ и придавленъ тяжелой балкой.
Въ продолженіи двухъ часовъ на глазахъ всѣхъ онъ лежалъ съ раздавленной грудью, терпѣливый, въ полномъ сознаніи своего ужаснаго положенія. Все это время рудокопы отчаянно работали вокругъ него съ геройской силой воли и съ мощью титановъ. Наконецъ, они докопались до отвѣснаго бревна, опиравшагося на балку, подъ которой лежалъ несчастный. Въ воздухѣ блеснулъ топоръ, но умирающій слабо произнесъ:
— Не рубите бревна'.
— Отчего?
— Съ нимъ обрушится вся галлерея.
— Отчего?
— Это — фундаментъ моего дома.
Топоръ выпалъ изъ рукъ работника; всѣ поблѣднѣли… Это была правда. Они находились въ верхней галлереѣ, и обвалъ произошелъ именно подъ новымъ домомъ. Послѣ не долгаго молчанія, Гоукинсъ едва слышно произнесъ:
— Позовите ту… лэди… скорѣй!
Ее привели. Она нагнулась надъ нимъ едва дыша, онѣмѣвъ отъ ужаса и заливаясь слезами:
— Домъ выстроенъ… для тебя, милая… произнесъ онъ шопотомъ: — я долго дожидался, чтобы мы въ немъ зажили… Онъ записанъ на твое имя… Ты должна жить въ немъ… съ нимъ. Онъ не разсердится, ему все равно… что я буду всегда близъ васъ… Домъ стоитъ на моей могилѣ…
Онъ былъ правъ. Черезъ нѣсколько минутъ его не стало. Тѣло его не тронули съ мѣста, и всю ночь, жители стана сидѣли вокругъ него при свѣтѣ факеловъ. На другой день они закрыли эту галлерею сводомъ, но не сдѣлали никакой надписи, никакого знака, полагая, что лучшій памятникъ ему — великолѣпный домъ, возвышавшійся надъ нимъ на горной вершинѣ лучезарнымъ сіяніемъ солнца.
— Этотъ памятникъ, говорили они: — не символъ смерти, мрака и горя, какъ всѣ другія гробницы, а жизни, свѣта, надежды. Этотъ памятникъ гласитъ всему міру, что подъ нимъ покоится — Дуракъ.