Драма в доме (Аверченко)
| Драма в доме |
| Опубл.: 1912. Источник: Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 13 т. Т. 4. Чёрным по белому. — М.: Изд-во "Дмитрий Сечин", 2012. — az.lib.ru • Дешёвая юмористическая библиотека Сатирикона, Выпуск 83, 1912 |
Правожительство? Если вы мне скажете что-нибудь о нем, я пожму плечами и буквально помру со смеху.
Что такое? К чему? Зачем?
Слушайте, тут никого нет по близости? А?
Так хотите, я брошу ретроспективный взгляд назад, и вы увидите, что такое значит еврейское правожительство.
Знаете что? Здравомыслящий человек не должен ему уважать. Что вы говорите? «Его»? Ну, оттого, что я скажу «его» — моего уважения к нему не прибавится. Таки-так.
Первый свой ретроспективный взгляд мы бросим на Семена Юшкевича. Хороший был еврей, так знаете, чего ему не хватало? Вы его спросите, чего ему не хватало! Сделался писателем. Тоже занятие для еврея! Сидит и сидит. Пишет и пишет. А в Петербург приехать не имеет права! Ну, так написал он пьесу «Драма в доме» и — что только еврею может прийти в голову — захотел поставить в Императорском театре. Такой его идализм все-таки имел под себе… ну, да — под собой! Я и говорю: имел под собой почву, потому что «Драма в доме» таки была буквально принята на Александринку.
Вот тут и начинается настоящая драма в доме.
Семен Юшкевич хотел приехать для постановки драмы — Семену Юшкевичу нельзя приехать для постановки драмы… Чистый смех и слезы.
Обо всем забыл, даже начал подумывать, чтоб жену выписать, как вдруг, однажды… Тыкались, мыкались — тут тебе и академия наук хлопочет, и общество защиты детей от жестокого обращения, и интендантский вещевой склад…
Ну! Разрешили.
Получает Семен Юшкевич бумагу, что еврею "Шимону Шлиомову Юшкевичу-Рошкусу — это Юшкевича Семена так зовут, — разрешено временное, сроком на 2 месяца, пребывание в столице, для подготовительной работы на сцене Александрийского театра — пьесы означенного еврея «Драма в доме».
Приезжает этот еврей — руки в карманах, нос держит так высоко, что глаз не видать — приезжает в Петербург.
А ну, где у вас тут репетиция? Давайте немножко поставим мою пьесу.
Стали ставить. Первый акт уже прошли, и второй, и третий — Семен Юшкевич уже полнеть стал, обо всем забыл, даже начал подумывать, чтобы жену выписать, как вдруг, однажды…
Сидят они, репетируют четвертый акт…
— Ой, — говорит Семен Юшкевич, — эту фразу мадам Мичурина, вы не так немножко произносите!
— А как же нужно?
— Смотрите сюда! Вы подходите к окну и говорите с немножечком аффектации так: «О, Боже м…» Что такое? Кто такой? Что вам нужно?
— Не видите разве — околоточный. Пожалуйте на выезд.
— Как так?
— Очень просто. Срок два месяца истек. Тек, тек, пока не истек.
— Ой, так я ж еще пьесы не кончил! Обождите денечка два…
— Это нам невозможно.
— Ну, посидите! Сейчас. Так вот вы, мадам Мичурина, подходите к окну и говорите: — «О, Боже м…» Ну, что вы за руку цапаетесь — иду. Уже нельзя двух слов сказать — загорелось! Иду и иду. Такая жалость — пол акта осталось — пожалуйте! Прощайте, мадам Мичурина, прощайте, мусью режиссер — вы видите, какая драма в доме получилась?
И околоточный, как нянька, посадил Юшкевича на поезд и даже сам свисток дал, чтобы машиниста не затруднять. Это первое право жительства.
Вторая… что? Ну, да второе — я же и говорю: второе случилось со скульптором Менделем Беренсоном.
Одному важному купцу, коммерции советнику, захотелось, чтобы его бюст — знаете, так, без рук, без ног — одна грудь и наверху голова, — чтобы такой бюст ему слепил именно Мендель Беренсон.
Как будто мало других лепщиков.
Опять старая история, опять право жительства, опять хлопоты… Бегал-бегал коммерции советник, пока не добился своего.
— На тебе на один месяц, только отвяжись.
Ну, и закипела, знаете, работа. Сегодня один глаз, завтра другой, сегодня один подбородок, завтра дру… Ну, да, положим, так и было — завтра другой! Вы же знаете, у некоторых важных людей бывает по два подбородка.
Такая лепка идет, что ужас.
И опять, знаете, такая же история… Только левое ухо начал делать — пожалуйте!
— Что такое? Ой-ёй! Дайте же мне ему ухо сделать — нечего толкаться. Не может же человек с одним ухом остаться.
— Это, говорит, не мое дело. Пожалуйте. Потому — закон.
— Закон, закон! А такой закон есть, чтобы человек с одним ухом остался?! Это же не какой-нибудь биржевой заяц или набивальщик папирос, которому и вовсе без ушей хорошо, да?
Так нет. «Пожалуйте!»
Успел только, бедный Мендель, пока околоточный папироску закуривал, на левую щеку из глины такую гугулю пришлепнуть, чтобы хоть немного на ухо было похоже. Так вы знаете — получилось такое ухо, что ни один приличный человек носить не станет.
И что получилось? Коммерсанту — убыток, знакомым его смех — относительно уха, а Менделю — неприятность.
А третья история с правом жительства самая нравоучительнавя…
Мотька Цилелтус, маравихер, и Гершка Цилиндр — настоящий идеал хипесничества — приехали без всякого паспорта и права жительства в Петербург. И остановились они у, извините, любовницы Мотьки, Раи Перельмутер, и стали вместе с Абрамом Гоем и Сенькой Сметаником работать — один месяц, два месяца, три и четыре месяца — так стали работать, что заглядение. И никто не говорил им, что нужно уезжать, а они себе работали и работали. Сегодня с прислугой познакомились, завтра в рассыльные поступили, потом кусочек воска к дверям приложили, потом что-то подпилили, кого-то подпоили, кого-то придушили — и такую в конце концов драму в доме поставили, что десяти Семенам Юшкевичам не снилось.
Вот что. Таки-так.
И если вы мне теперь скажете слова «правожительство», я буквально лопну от смеху. Ретроспективно лопну.