Дракон (Гедройц)/ДО

Опубл.: 1915. Источникъ: az.lib.ru • Повесть в трех частях.
Текст издания: журнал"Современникъ", кн. X, 1915.

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

Драконъ.

Повѣсть въ трехъ частяхъ.

Часть I.

ГЛАВА 1-ая.

— Дотронуться, только дотронуться.

— Подожди, дѣвченка, видишь — идутъ знатныя дамы.

— Дальше отъ Пай лоу, — кричитъ огненно-красный солдатъ, бросаясь за дѣвочкой подросткомъ, ловко пробирающейся среди толпы.

— Тебѣ говорятъ дальше, а ты куда? — набрасывается онъ на робко подвигающагося тутчеи (купца).

— Мѣсто женѣ славнаго Шень, — гнусятъ носильщики украшеннаго паланкина, — мѣсто женѣ славнаго Шень!

— Ай-ай — вопитъ линъ-ху (простолюдинъ) подъ ударами полицейскаго.

Удары гонга; сосредоточенно и медленно движутся ученики Гадамба, за ними попарно, съ опущенными головами слѣдуютъ безумцы въ бѣлыхъ одеждахъ съ изображеніями мертвой головы на груди. На мгновенье толпа стихаетъ. Длинное шествіе змѣею извивается среди разступившихся цвѣтныхъ одеждъ. Голова его уже во вратахъ Пекинскаго храма, а хвостъ огибаетъ вычурные уступы Пай санъ (тріумфальной арки), воздвигнутой Императоромъ по случаю пріема депутаціи Далай ламы, прибывшей съ обильными дарами.

Спокойно шествуютъ ламы; на ногахъ сандаліи, вокругъ сухихъ кистей рукъ четки, на головахъ желтыя, горящія подъ полуденными лучами солнца, шапки. Мѣрно стучатъ жезлы, устремленные въ пространство глаза не видятъ ни озабоченныхъ мандариновъ съ разноцвѣтными шариками головныхъ уборовъ, ни расшитыхъ одеждъ цзинь-лю (солдатъ заповѣднаго отряда). Весь Пекинъ здѣсь. Сюшай (студенты) цзи-ши тзю-джеи (ученые магистры), забывая кастовые предразсудки, толкаютъ мандариновъ и чиновниковъ, преступленіе, которое въ обычное время имъ грозитъ по меньшей мѣрѣ кангой (ношеніе колодки). Но сегодня день великой жертвы, день, въ которомъ участвуютъ даже женщины. Точно бабочки, колышутся на изуродованныхъ ножкахъ китаянки, каждый шагъ ихъ пытка, несмотря на поддержку почти несущихъ ихъ кули. Но паланкины не могутъ проникнуть въ массивныя двери, охраняемыя вытесанными въ мраморныхъ глыбахъ собаками; надо пройти пятьдесятъ вратъ, ведущихъ во Святилище. Туда стремятся и манчжурки съ красными маками въ тщательно зачесанныхъ волосахъ и татарки, молодыя и старыя, и у всѣхъ одно и то же желаніе дотронуться, только-бы дотронуться. Ложа Божественнаго начинаетъ наполняться. Первыя ступени заняты Цзинь-ши, краснопоясыми (дальними родственниками Императорскаго Дома), за ними желтопоясые (близкіе родственники), направо жены и наложницы Императора, налѣво изящные Сіанъ-Конъ.

Мѣсто, Канъ-си-Шенъ-дзу-жень хуанъ-ди (святой предокъ, человѣколюбивый Императоръ), украшенное шелковыми тканями и охраняемое пятикрылымъ дракономъ, пусто. Но болѣе, чѣмъ на мѣсто Императора, глаза всѣхъ устремлены на простертаго въ глубокомъ созерцаніи живымъ Буддою, сегодняшнею жертвой. Онъ высокъ и строенъ, костюмъ ламы свободными складками окутываетъ станъ. Черты лица тонки и одухотворенны. Воспитанный въ уединеніи и чистотѣ, сегодня, впервые видитъ обожествляющій его народъ, за который умретъ божественной жертвой. А пока, преклоняясь передъ деревяннымъ колоссомъ, — созерцаетъ.

— Куда ты, дѣвченка — отталкиваетъ вельможная хо-ли пробирающуюся манчжурку — трогать можно лишь, когда онъ пойдетъ. — Двѣнадцать Будухтъ не сводятъ глазъ съ проявленнаго. Какъ изваянія ждутъ они исчезновенія его за дверьми, чтобы встрѣтить его тамъ, куда не можетъ проникнуть ни одинъ непосвященный. Тонкія лица ведутъ счетъ долгихъ лунъ.

Оглушительный гулъ трубъ издали возвѣщаетъ прибытіе Императора. Въ толпѣ движеніе, лишь проявленный созерцаетъ, да Будухты не отрываютъ пристальныхъ, не мигающихъ взоровъ, отъ обреченнаго.

Вотъ онъ поднялся съ колѣнъ, и всѣ поняли, что здѣсь одинъ, одинъ только царь, онъ, принесшій свою кровь любимому народу. Понялъ это и Хуанъ-ди, Августѣйшій и женоподобная рука его нетерпѣливо соскользнула съ ручки кресла. Желая отвести вниманіе Императора, старшій евнухъ, обнажая рядъ испорченныхъ зубовъ, съ гнусной улыбкой указалъ Единственному на дѣвочку манчжурку съ взволнованнымъ лицомъ и тяжело дышавшей грудью, протиснувшуюся въ упоръ къ проявленному, нетерпѣливо ждавшую его движенія, чтобы коснуться священныхъ одеждъ. Одухотворенная, какъ онъ, она казалась олицетвореніемъ его мечты. Ставшимъ внезапно серьезнымъ и острымъ взоромъ Императоръ скользнулъ по загорѣвшей шеѣ, по тонкому очертанію плечъ дѣвочки, когда при шагѣ проявленнаго, коснувшись его первою въ порывѣ, экстаза закрыла она черные, ослѣпленные глаза, и въ отвѣтъ на вопросительный взглядъ евнуха, кивнувъ головой, прошепталъ съ лѣнивой усмѣшкой: «коснулась»!

А обожествляемый шелъ съ высоко поднятой головой, не слыша завыванія толпы, выкриковъ бонзъ, гула гонговъ. Женщины, прикосновеніе къ которымъ ни разу не осквернило его душу, вились на пути, прижимались къ одеждѣ, цѣловали слѣды. Мужчины въ изступленіи ловили прозрачныя руки, потрясали оружіемъ, выкрикивали несвязныя просьбы. Онъ шелъ спокойный, медленно продвигаясь въ святая святыхъ, долженствующее поглотить его навсегда. Остановился передъ ними; Будухты по сторонамъ неумолимые, точно каменные львы — собаки. Обвелъ всѣхъ медленнымъ, человѣческимъ, прощающимся взоромъ, понялъ, судорога скользнула по лицу. Послѣдній шагъ, — бонза ударяетъ въ серебряный гонгъ, двери закрылись, и съ воемъ вылетѣвшіе триста безумцевъ въ вихрѣ экстаза замелькали въ конвульсивномъ, традиціонномъ танцѣ. Когда онъ окончится, жертва будетъ свершена.

ГЛАВА 2-ая.

— Если у князя родятся сыновья, — читаетъ Чунъ, — они будутъ одѣваться въ одежды и будутъ играть скипетрами крикъ ихъ будетъ раздаваться громко и они сдѣлаются князьями страны. Можетъ случиться, что у него (князя) родятся дочери, ихъ положатъ спать на землю, онѣ будутъ одѣваться въ лохмотья и играть деревяшками, онѣ не будутъ творить ни добра, ни зла, а будутъ лишь заботиться о томъ, чтобы не огорчить родителей"; — такъ говоритъ великій поэтъ. Но ты не слушаешь, Гій, опять думаешь о вчерашнемъ.

— Оставь меня въ покоѣ, Чунъ, ты уже слишкомъ великъ, чтобы торчать въ женской половинѣ фанзы.

— Въ женской половинѣ, насмѣшливо протянулъ Чунъ, осматривая углы бѣдной фанзы, — это ты называешь женской половиной, но здѣсь не только мой уголъ, но и нашего поросенка, — нѣтъ, вотъ когда я женюсь, то устрою настоящій домъ, и жена съ поклономъ будетъ приносить мнѣ столько варенья, сколько я захочу.

— Если оно у тебя будетъ.

— Я женюсь на богатой.

— Пойдетъ-ли она?

— Жаль, нельзя братьямъ жениться на сестрахъ, я женился-бы на тебѣ Гій, съ тобой весело.

— Еще-бы, кто другой сталъ бы играть съ тобой въ сверчки или гранджо.

— Ты иная, Гій, нежели всѣ эти плаксы, даже грамотѣ знаешь, молчу, молчу — успокоилъ онъ ее, когда кивкомъ она указала на открытую дверь. — Если узнаютъ, что я научилъ тебя, не миновать колодки. Ну, хочешь почитаемъ еще?

Дѣвушка безразлично пожала плечами. Она была одѣта просто, какъ одѣваются бѣдныя манчжурки. Шаровары, схваченные у щиколокъ, падали вдоль бедеръ изгибными складками. Темно-синяя курма съ просторными, разрѣзными рукавами была вышита только у ворота, на не искалѣченныхъ ножкахъ ловко сидѣли туфли съ ватными подошвами. Лишь прическа, сооруженная для вчерашняго праздника, являла сложное соединеніе серебряныхъ, эмальированныхъ, черепаховыхъ и деревянныхъ пластинокъ съ искусственными и живыми цвѣтами.

— Думаешь ты, что онъ вправду умеръ? — спросила она брата вмѣсто отвѣта.

— Ну, конечно, — кивнулъ головою Чунъ, — они не будутъ шутить, а ты молодчага, что коснулась первой.

— Это принесетъ счастье.

— Какое счастье можетъ быть у женщины, развѣ попадется не очень злая свекровь.

— А быть первой женой, а-имѣть много мальчиковъ!

— Нѣтъ, сестренка, быть первой женой не разсчитывай, я слышалъ, какъ полковникъ Ляй просилъ у отца тебя въ маленькія жены (наложницы), отецъ заупрямился, но, конечно, уступитъ. Мнѣ онъ не нравится, Гій, хотя и геройДеньги составляютъ храбрость человѣка, платье — важность, безъ храбрости и важности человѣкъ превращается въ кучу сора, — отвѣтила Гій старинной пословицей.

— Я разсказалъ о томъ, что слышалъ разговоръ отца, Маю и онъ.меня поколотилъ.

— Дуракъ — вспыхнула дѣвушка, отворачиваясь.

Наступило молчаніе. Чунъ скучающе разсматривалъ давно знакомые углы фанзы, разноцвѣтныя стекла дверецъ, фонарь съ витіеватымъ рисункомъ, боговъ Хау и Пухау (добра и зла) на входной стѣнѣ. Канъ, покрытый рванымъ войлокомъ, и на немъ въ углу шкафъ, въ которомъ спятъ отецъ и мать. Въ раскрытую дверь видйы наклеенныя по стѣнамъ его грубыя изображенія Будды верхомъ на конѣ, прижимающаго къ себѣ нѣсколько женщинъ, и другое болѣе откровенное, въ которомъ фигурируютъ: женщина, Будда и поросенокъ, аллегорическія картины, указывающія на то, что назначеніе женщины служить удовольствіямъ мужчины и быть его вѣчной рабой. Все это знаетъ Чунъ, недаромъ же ему четырнадцать лѣтъ и онъ не женатъ лишь потому, что бѣденъ. Да и чорта ли въ женщинахъ! вотъ Гій, вмѣсто того, чтобы весело провести время до возвращенія матери, задумалась, какъ накурившаяся кальяна.

Легкій стукъ прервалъ невеселыя мысли, въ затянутую кисеей дверь проскользнулъ бронзовый юноша и, низко поклонившись, коснулся рукою пола.

На немъ шелковый пао-цзы (кафтанъ) съ разрѣзами сзади и спереди. Воротникъ расшитой рубахи застегнутъ дорогою пряжкой, ноги поверхъ бумажныхъ чулокъ обуты въ полсапожки изъ атласа. Да-бао (кушакъ), идайцы (поясокъ), съ тысячью навѣшанныхъ на немъ предметовъ, указываетъ на принадлежность его къ высшему кругу китайскаго общества. Потрясши по обычаю кулаками передъ Чуномъ, Май поклонился Гій, коснувшись рукою пола. Дѣвушка встала. Женщина не должна говорить первою, иначе Гій навѣрное сказала-бы что-либо непріятное гостю, безцеремонно ворвавшемуся въ семейную фанзу.

— Миръ дому — церемонно началъ Май, — пусть Богъ удесятеритъ прожитые вами годы.

— Того-же и тебѣ — отвѣтила дѣвушка, — матери нѣтъ дома.

Май, сдѣлавъ видъ, что не слышитъ, продолжалъ: — Изъ всѣхъ существъ, ведущихъ начало отъ неба и земли, человѣкъ самое благородное, а изъ всѣхъ обязанностей нѣтъ больше сыновняго послушанія, въ этой же обязанности нѣтъ ничего важнѣе послушанія отцу, и вотъ я, Май-тзы-ли, выполняя приказаніе моего отца, пришелъ у тебя Чунъ просить прощенія за мой поступокъ, — и, внезапно оставивъ офиціально-холодный тонъ, протянулъ Чуну шею — ударь.

— Ну тебя — смѣялся Чунъ, — что это ты вздумалъ путать въ наши дѣла отца?

— Это не я, а случайно проходившій линъ-ху, думавшій заработать чоховъ. Миримся что-ли?

— Ну, конечно, я только что разсказывалъ сестрѣ, за что ты меня побилъ.

Май вспыхнулъ, видно было, что онъ съ удовольствіемъ смазалъ бы еще разъ болтуна, но нѣтъ ничего важнѣе послушанія отцу, да и красивая дѣвушка, которую онъ мечтаетъ отвести въ фанзу, гдѣ грызутся подъ присмотромъ матери двѣ жены, слушаетъ улыбаясь. И рука его, нервно свертывая вѣеръ, вторично касается пола.

— Твоя мать играла въ куклы съ моею, и тебя я зналъ ребенкомъ — обращается Май къ Гій и странно звучатъ слова, обращаемыя двадцатидвухлѣтнимъ юношей къ тринадцатилѣтней дѣвочкѣ, — скажи, правда, ты коснулась Бога первою?

— Да, — промолвила Гій, — и знаешь, мнѣ почуялось, что изъ него изошла сила, давшая мнѣ спокойствіе, ты знаешь мою жизнь, но я ничего не боюсь болѣе, я въ рукахъ божіихъ.

— Сила женщинѣ — неодобрительно протянулъ Чунъ. Но Май покачалъ головой, — большое, большое это, Богъ не замедлитъ проявить себя, счастливъ, кто назоветъ тебя своею, море лазури.

— Я и то говорю, — попробовалъ возразить Чунъ, но Гій перебила, обращаясь къ Маю:

— Ты, который много учился и все знаешь, разскажи, откуда онъ?

Май покраснѣвъ началъ:

— Видишь, съ тѣхъ поръ какъ Пекинскій дворъ опредѣляетъ перерожденіе Чжибзунъ-Дамбы-хутухты въ Тибетѣ, избраніе новаго хубилтана производится такъ: лишь въ Тибетѣ станетъ извѣстно о смерти хутухты, какъ Баньчень-Богдо-Далай-лама и два цайчжина назначаютъ имена двѣнадцати мальчиковъ, рожденныхъ въ одно время и приказываютъ доставить ихъ въ Будалинскій монастырь. Здѣсь ученые ламы изслѣдуютъ ихъ, отстраняя постепенно обладающихъ меньшими признаками тѣлеснаго существа Будды, пока останутся трое, которые признаются хубилганами. Онъ одинъ изъ нихъ и святой, не побоялся смерти.

— Онъ особенный, — горячо вырвалось у Гій, — я это знаю.

— Говорятъ, — понизилъ голосъ Май, — что душа хутухты немедленно послѣ его смерти переселяется въ младенца, родившагося въ тотъ самый моментъ, когда хутухта испускаетъ духъ, а дѣло ламъ его найти.

— А говорятъ, что его не убиваютъ — и Чунъ остановился, увидя встревоженныя лица сестры и друга.

— Замолчи, — просила Гій, — такія слова принесутъ несчастье, вѣдь драконъ слышитъ.

— Драконъ?

— Точно дитя, — заговорилъ Май, — нашъ міръ населенъ ими, есть драконы, возбуждающіе облака и производящіе дождь, драконы, направляющіе теченіе рѣкъ, драконы скрытыхъ сокровищъ, драконы хранители небесныхъ жилищъ!..

— И у каждаго свое лицо — восторженно продолжала Гій, — Хе-лунъ черный (символъ дождя), Цинъ-лунъ зеленый (символъ востока), Бо-лунъ бѣлый (символъ рѣкъ), а вотъ Имъ-лунъ, драконъ съ огромными крыльями, могущій подниматься на небо, изъ его пасти пышетъ настоящее пламя, глаза страшные.

— Бумъ, бу-у-у-у-мъ! — застоналъ гонгъ, молодые люди вздрогнули и со страхомъ взглянули на зашевелившуюся дверь. Кисея отдернута, на порогѣ неподвижнымъ изваяніемъ, окруженный шестью солдатами заповѣдной стражи, стоить посолъ Императора.

Выждавъ установленное этикетомъ время, провозглашаетъ:

— Вниманіе, Единственному угодно удостоить дѣвицу Ги-хень-чунъ счастья быть его, князя драконовъ, наложницею, благоговѣйте!

ГЛАВА 3-ья.

Царствующій богдыханъ Кіанъ-си, былъ племянникъ Тунджи, сына Сянь-фыня. Тунджи вступилъ на престолъ шести лѣтъ, когда умеръ Сянь-фынь и для веденія царства учредили регентство изъ восьми князей съ вліятельнымъ Гуномъ во главѣ. Послѣдній, войдя въ соглашеніе съ первой наложницей богдыхана, матерью болѣзненнаго Тунджи, манчжуркой Дзеу-хи, по смерти Императора, умершаго молодымъ, наполнивъ дворъ войскомъ, пригласилъ регентовъ и прочелъ имъ указъ, якобы подписанный умершимъ, которымъ существовавшее регентство распускалось, управленіе же государствомъ переходило къ Императрицѣ Цзи-ань, не интересующейся дѣлами и къ наложницѣ Дзеу-хи.

Такое положеніе дѣлъ должно было продолжаться до разрѣшенія отъ бремени вдовы умершаго богдыхана Алуты, оставшейся беременной.

Но лишь Дзеу-хи достигла власти, какъ Алута была заключена въ монастырь, гдѣ и скончалась до разрѣшенія отъ бремени. Ближайшимъ кандидатомъ на престолъ считался сынъ князя Гуна.

Понимая, что при выборѣ сына, Гунъ явится естественнымъ регентомъ, умная манчжурка подговорила придворную партію, сановниковъ, найге (секретаріатъ) и членовъ Императорскаго дома, выбрать малолѣтняго племянника Тунджи, Кіанъ-си. Семилѣтній принцъ былъ провозглашена" богдыханомъ, власть-же оставалась въ рукахъ Дзеу-хи.

Властная Императрица употребила всѣ усилія, чтобы воспитать въ Кіанъ-си Императора безвольнаго и слабаго. Здоровый, отъ рожденія умный и богато одаренный, онъ былъ окруженъ людьми исключительно преданными Императрицѣ регентшѣ, ставящими ее въ извѣстность о каждомъ шагѣ его. Воспитатели, книги, предметы — тщательно провѣрялись. Когда ему минуло тринадцать лѣтъ, выборъ женъ и наложницъ былъ произведенъ лично Императрицей. Съ объявленіемъ совершеннолѣтія положеніе не измѣнилось и Императоръ, Божественный, Ху-ан-ди, Князь Драконовъ былъ только плѣнникъ, именемъ котораго свершалось все въ Небесной Имперіи. Воспитанный евнухами, рано позналъ утонченность разврата и красный городъ хранилъ не мало его тайнъ гинекея. Но стоило Императрицѣ замѣтить исключительную привязанность Хуанъ-ди къ Несравненной, Лучу солнца или къ Жемчужинѣ Востока, какъ любимыя наложницы и жены исчезали безслѣдно, а обладатель многомиліоннаго народа не зналъ, лишь предполагалъ куда.

Да, она знала, что дѣлала, могущественная Дзеу-хи, когда возмущенный и возставшій, онъ отказался подписать декретъ смерти батальону, не уничтожившему иностранный поселокъ. Въ одну ночь исчезли двѣ наложницы и Сіанѣконъ. Несравненный и самъ не зналъ, кого ему было болѣе жаль… но черезъ три дня герольды Пекина возвѣщали: — «По повелѣнію Императора Священной Имперіи, Божественнаго, Единственнаго, Хуанъ-ди, Князя Драконовъ, батальонъ Пекинской пѣхоты предается смерти, благоговѣйте!»

Какимъ оскорбленіемъ каждое утро звучатъ для него слова: — Господа министры ждутъ!

Съ болью въ сердцѣ, смотря на каждаго, приближающагося съ готовымъ, просмотрѣннымъ Дзеу-хи декретомъ, какъ на врага, неувѣренно, не читая, приложитъ онъ требуемую подпись и исполнивъ церемоніалъ поклоненія душамъ предковъ, скроется въ дверь или будетъ писать стихи подъ душистымъ банго, стихи, которые и разорветъ тотчасъ же, чтобы не провѣдала Императрица. При пріемѣ знатныхъ монголъ или татаръ Императоръ знаетъ впередъ каждое требуемое отъ него слово. Знаетъ, что за желтою завѣсой съ холодной непріязнью смотрятъ на него глаза Императрицы, караулящей каждое движеніе. Это сознаніе дѣлаетъ его неловкимъ и замкнутымъ. Даже у себя онъ подъ надзоромъ старшаго евнуха и горе той, которая прогнѣвитъ владыку гарема, Кіанъ-си не сумѣетъ защитить возлюбленной отъ оскорбленія, да и что оскорбленіе для женщины!

ГЛАВА 4-ая.

Императрица регентша, не могла сдержать улыбки, когда на пріемѣ, старшій евнухъ Халикокъ, низко кланяясь, сообщилъ о повелѣніи богдыхана взять наложницей дочь покойнаго Гень-Чунъ изъ Пекина и замеръ, не спуская юркихъ глазъ съ повелительницы.

— Мальчикъ показываетъ зубы — добавилъ онъ, отвѣчая на вопросительный взглядъ.

Императрица молчала, черные волосы падали на лобъ, прическа съ приподнятыми на вискахъ прядями молодила тщательно выписанное лицо. Глаза, устремленные на изображеніе дракона, отсутствовали и, боясь нарушить тишину царственной мысли, склонясь, безмолвствовалъ преданный слуга.

Попугай возился въ золотой клѣткѣ, скользнули тѣни извнѣ и беззвучнымъ голосомъ Дзеу-хи произнесла: — пускай.

— Повелѣваешь?

— Пусть тѣшится, намъ теперь такъ некогда!

Для небесной Имперіи наступало тяжелое время Тайгингъ. Тянь-де поднялъ знамя мятежа противъ Манчжурской династіи и знамя провозвѣстниковъ мира развѣвалось во многихъ китайскихъ городахъ. Они стремились къ реформамъ и преобразованію Китая и, несмотря на пытки и наказанія, на которыя не скупилась Императрица — регентша, ряды освободителей, какъ ихъ называли тайкомъ, росли и множились. Поговаривали, что самъ богдыханъ интересуется движеніемъ.

— Хороша она, Халикокъ?

— Все гаснетъ передъ твоимъ яснымъ лицомъ, о единственная, — простерся евнухъ.

— Но все-таки?

— Чистенькая дѣвочка и шустрая, она протолкалась къ самому хубилгану, чтобы коснуться первою.

— И?

— Это ей удалось, Императоръ замѣтилъ птичью мордочку.

— Пусть принесутъ ее ко мнѣ, какъ полагается по ритуалу, да потомъ смотри за ней въ оба, если шустрая.

Евнухъ удалился пятясь и кланяясь.

Начинался рабочій день Императрицы. Она принимала съ четырехъ часовъ утра, входя въ каждое дѣло, все помня, ничего не упуская. Пріемныя залы, затянутыя штофомъ и іероглифическими картинами, переполнены. Нѣсколько залъ съ затянутыми кисеей дверьми, въ каждой служащіе по рангамъ: гражданскіе чиновники съ рубиновыми шариками на шапкѣ, съ пряжками изъ яшмы и рубиновъ и изображеніями журавля на курмѣ парада; военные, у которыхъ одежда та же, что у гражданскихъ, но вмѣсто журавля вышитъ единорогъ. На курмахъ воиновъ левъ; у гражданскихъ чиновниковъ второго класса коралловый шарикъ на головномъ уборѣ, а на груди вышитый фазанъ; у чиновника классомъ выше сапфировый шарикъ, одноглазое павлинье перо и поясъ, застегнутый золотой пряжкой. Выше идутъ мандарины съ шариками хрустальными, бѣлыми, серебряными и золочеными. Гамма различій съ каждымъ въ поклонѣ, манерѣ, разговорѣ, но Дзеу-хи не ошибется, она знаетъ каждаго и каждому даетъ опредѣленное время для дѣла. Императрица Дзеу-хи умѣетъ работать.

Сурмленыя брови сдвигаются, когда съ льстивыми поклонами, касается желтой туфли, старый плутъ Ли-бу (завѣдующій отдѣломъ церемоній). Подъ видомъ изданія книгъ обрядовъ и устройства національной консерваторіи, онъ растратилъ, по мнѣнію найгэ (секретаріатъ), много народныхъ денегъ и прямо съ пріема отправится въ застѣнокъ. Напрасно оправдывается онъ тѣмъ, что музыка еще со временъ Конфуція отнесена къ элементамъ хорошаго управленія и входитъ въ программу высшаго китайскаго образованія. Императрица неумолима, кромѣ того у Ли-бу богатства, которыя полезно конфисковать, да и мѣсто уже обѣщано.

Ху-бу, правитель финансовъ долго задерживаетъ вниманіе Императрицы, пытаясь отклонить ее отъ несвоевременнаго увеличенія податей. Но дольше всѣхъ говоритъ она съ Бинъбу (правитель военнаго дѣла), причемъ высказываетъ такое знаніе положенія, что старый генералъ отъ изумленія путаетъ докладъ объ одержанныхъ якобы побѣдахъ надъ тайпингами. За военнымъ министромъ идетъ Синъ-бу (правитель уголовныхъ дѣлъ), завѣдующій общественными работами Гунъ-бу. Министръ иностранныхъ дѣлъ принимается послѣднимъ. Императрица въ чуждыхъ націяхъ видитъ вассаловъ еще не покоренныхъ небесной Имперіей и не даетъ имъ много времени.

Послѣ правительственныхъ представителей принимаются просители и доносчики. Въ девять часовъ серебристый гонгъ возвѣщаетъ конецъ пріема. Императрица идетъ обѣдать.

Большая часть Императорскаго города занята садомъ съ огромнымъ озеромъ. Все, что можетъ радовать глазъ и сдѣлать менѣе чувствительнымъ вѣчное заточеніе въ красномъ городѣ, собрано на этомъ клочкѣ земли. Если вблизи дворца онъ имѣетъ видъ великолѣпнаго парка съ изящными пагодами, вычурными арками и улетающими въ высь бесѣдками, то дальше въ немъ имѣются всѣ переходы отъ рощъ къ искусственному дѣвственному лѣсу, въ которомъ, казалось, никогда не ступала нога человѣка.

Красныя птицы стаями носятся по верхушкамъ банго, красивыя, въ формѣ бокаловъ гнѣзда ихъ, выстроенныя изъ мха и разноцвѣтныхъ корешковъ, убранныя лишаями и паутиной, встрѣчаются на каждомъ шагу, а яйца, разрисованныя желто-бурымъ и пурпурово-краснымъ цвѣтомъ, радуютъ глазъ причудливостью рисунка.

Тамъ китайская цисса съ фазаньимъ хвостомъ преслѣдуетъ рыжихъ лисицъ. Щурки, удоды, кукушки, перепела, гагары, чайки и альбатросы населяютъ частью прибрежныя, озерныя скалы, частью лѣсъ, который весь живетъ, говоритъ₎ поетъ и трудно допустить, что эта непроходимая чаща дѣло рукъ человѣческихъ и что каждый шагъ земли обдуманъ и обработанъ для услады того, у котораго все подъ ногами.

Вотъ рѣчной олень чешетъ спину о гигантскую мраморную фигуру лежачаго слона, кажущуюся живою среди голубыхъ гигантскихъ цвѣтковъ огуречнаго дерева и вмѣстѣ съ нимъ слушаетъ пѣсню кедровки.

Го-ни-ту, чайное дерево, рододендроны, вѣнчанныя камеліи, ильмы, дубы, лаковое дерево, алоэ, ла-чунъ (восковое дерево) — служатъ прибѣжищемъ пестрымъ попугаямъ, перекликающимся, лазающимъ по узловатымъ вѣткамъ и съ трепетомъ уносящимся при приближеніи кривляющихся обезьянъ.

Дальше въ невидимыхъ, но колоссальныхъ и крѣпкихъ клѣткахъ бродятъ хмурые яки, изгибаются гигантскія кошки, леопарды; тигръ, хищно жмурясь на пущенную со скалы антилопу, бьетъ хвостомъ по бедрамъ и въ одинъ прыжокъ-полетъ настигаетъ животное, перекусывая хребетъ у основанія черепа. Рыканье львовъ — не привыкающихъ къ неволѣ узниковъ — по зорямъ будитъ тысячи колибри и другихъ мелкихъ пташекъ. Долго вьются онѣ, пока не размѣстятся вновь на вѣтвяхъ пьянящихъ магнолій.

Все есть въ этомъ саду, въ немъ водятся даже саланги (ласточки) и сборъ съѣдобныхъ гнѣздъ представляетъ одно изъ развлеченій Императорскаго дома. А кромѣ того, тамъ ростетъ корень жень-шень, который поливаютъ сами члены династіи.

Императрица регентша, въ часы послѣобѣденнаго отдыха любитъ бродить одна по глухимъ дорожкамъ Императорскаго парка. Вспоминаетъ-ли она прошлое, когда бѣдной манчжуркой вступила въ гинекей грознаго Сянь-фыня. Какъ боялась тогда. Какъ возмущалась душа противъ притѣсненія и издѣвокъ старшаго евнуха. Онъ былъ удушенъ, лишь она получила власть.

А самъ Хуанъ-ди? Ей не приходило въ мысль пожаловаться ему. Не такъ ли жили всѣ вокругъ, да и что ему жалоба, и можетъ ли жаловаться женщина, принявшая ласку сына неба. Она была умнѣе другихъ женъ, и онъ умеръ, зная лишь ея смѣхъ, и любилъ всю жизнь.

Съ нею онъ не только короталъ ночь, но проводилъ и свободное время дня, выучилъ ее читать, и вмѣстѣ они прошли Дао-де-динъ (основы буддизма) да-сы, чжунъ-юнъ, Линь-ю и Медзы (книгу четверокнижія).

Онъ объяснилъ, что всѣ цифры имѣютъ кабалистическое значеніе, такъ напримѣръ, большимъ вліяніемъ пользуется цифра три, потому что существуетъ три основныхъ начала: Императоръ для подданныхъ, отецъ для сына, мужъ для жены. Три драгоцѣнныя вещи для государства: земля, народъ и общественныя дѣла. Три великіе мудреца: Яо Шунь и Ю.

Цифра четыре имѣетъ значеніе потому, что существуетъ четыре чудесныхъ животныхъ: единорогъ, фениксъ, драконъ и черепаха.

Пять является кабаллистическимъ числомъ пяти металловъ, шесть относится къ отрасли китайскихъ знаній и такъ далѣе.

Всему научилъ онъ ее зная, что она поведетъ слабагоТунджи. И во время краткаго царствованія любимаго сына, когда все было въ ея рукахъ, развѣ было недовольство? Страна процвѣтала. Но она не любитъ вспоминать о Тунджи, рядомъ встаетъ лицо жены его; и что нравилось ему въ этой плаксѣ? И хотя Тунджи просилъ мать, умирая, защитить жену, она только исполнила долгъ, заточивъ ее. Она умерла, Богъ лучше знаетъ, что дѣлаетъ, тайпинги назвали Дзеу-хи убійцей, тѣмъ хуже для нихъ. Пора давно уничтожить эту шайку, если бы не этотъ — и регентша сдѣлала невольное движеніе по направленію дворца Кіанъ-си и вздрогнула: онъ стоялъ передъ нею улыбающійся и стройный, держа въ рукахъ восковую дощечку, на которой, повидимому, только что писалъ.

— Я сожалѣю — произнесъ онъ, отвѣчая поклономъ на традиціонный привѣтъ Императрицы, — что нарушилъ неожиданнымъ появленіемъ теченіе вашихъ высокихъ мыслей, направленныхъ ко благу подданныхъ, но судьбѣ было угодно направить наши стопы навстрѣчу другъ другу.

— Я отдыхаю отъ дѣлъ — непріязненно отвѣчала Императрица, — и съ удовольствіемъ вижу, что Божественный занятъ записываніемъ своихъ мыслей, разрѣшите вашей рабѣ воспользоваться, — протянула она руку къ дощечкѣ. Императоръ мгновеніе колебался, потомъ, словно что-то вспомнивъ, съ улыбкой протянулъ дощечку.

— Счастливъ служить великой Государынѣ.

Императрица внимательно осмотрѣла размѣръ восковой дощечки, ея срѣзанный край и прочла:

"Руки, какъ бѣлый ростокъ,

"Кожа застывшій жиръ,

"Шея какъ у червя

"И зубы какъ тыквенныя зерна.

"Голова жука, тѣло бабочки,

"Привлекательная улыбка на устахъ,

"Черные зрачки прекрасныхъ глазъ

"Рѣзко выдѣляются изъ бѣлковъ.

«Подарила мнѣ айву,

„Отблагодарилъ яшмою“.

— Стихотвореніе книги Шуцзинъ — разочарованно произнесла императрица, — кому изъ вашихъ прекрасныхъ трехсотъ оно приготовлено?

— Той, которой нѣтъ — смѣло отвѣтилъ Императоръ.

— Поклоненіе Гуй-цинъ (человѣческихъ духовъ) весьма почтенно, но не идетъ къ лицу князя Драконовъ. Женщина для него мимолетное дуновенье вѣтра, улыбка луны. Надо что-либо оставить простымъ линь-ху.

— Преклоняюсь передъ справедливою мудростью вашего замѣчанія, но наша встрѣча произошла въ часы мечтательности…

— Которая, по словамъ Конфуція, то же, что ржавчина, отъ нея надо себя очистить тому, у котораго въ рукахъ Великій культъ поклоненія предковъ и продолженіе династическаго рода. Кстати, страна страдаетъ отъ засухи и ждетъ вашего вмѣшательства.

— Я готовъ — кратко отвѣтилъ Императоръ и, помолчавъ, добавилъ:

— Я просилъ бы васъ не медлить съ осмотромъ моей новой наложницы.

— Счастлива идти навстрѣчу желаніямъ Августѣйшаго.

Насмѣшка скользнула въ послѣднихъ словахъ и послѣ поклоновъ, когда за поворотомъ скрылась желтая курма, Императоръ-поэтъ долго думалъ о томъ, что еще Императрица ему готовитъ.

ГЛАВА 5-ая.

Дорога къ фулинскимъ могиламъ идетъ среди непрерывныхъ полей гаоляна. Стѣною стоятъ стройные стебли, шепчутъ незнакомую мелодію, покачивая несозрѣвшіе гроздья. Вокругъ тихо, но неспокойной тишиной пустыни, — что-то невѣдомое таится за гаоляновой стѣной. Замершій въ экстазѣ жаворонокъ чернымъ комкомъ падаетъ на землю. Прокрадывающаяся за добычей лисица, выйдя на дорогу, прислушивается, и словно что-то обдумавъ, поворачиваетъ, скрываясь въ придорожной травѣ. Тамъ и сямъ паукообразныя деревья въ непонятномъ призывѣ тянутъ узловатыя руки. На одномъ изъ нихъ клѣтка съ тремя головами. Одна съ глазницами, выѣденными кишащими мухами, съ суховатыми покровами немолодого лица, съ крѣпко стиснутыми зубами. Другая съ сомкнутыми вѣками, спокойнымъ выраженіемъ, съ вздернутою верхнею губой, и третья славянскаго типа, совершенно свѣжая; надъ послѣдней квадратнымъ манчжурскимъ письмомъ, идущимъ слѣва направо на полотнѣ написано: фань-гуй (варваръ), Вай-и (заморскій чортъ), лакъ будетъ всѣмъ предателямъ, во имя Хунъ-сю ціана, небеснаго монарха великаго мира, — благоговѣйте. Дубъ ревниво бережетъ ввѣренное сокровище. Мрачные вороны съ крикомъ носятся вокругъ клѣтокъ, защищаемыхъ желѣзными прутьями. Спуганные клекотомъ стервятника смотрятъ они, какъ, уцѣпясь за выступъ, сильными ударами клюва ломаетъ и гнетъ онъ прутья. Но тайпинги не признаютъ тонкой проволоки: кузнецы ихъ куютъ крѣпкія цѣпи для живыхъ и прутья для мертвыхъ враговъ. Понявъ это, съ хриплымъ крикомъ описывая усталые круги, поднялся стервятникъ надъ хранителемъ невѣдомыхъ могилъ.

По набитой дорогѣ отчетливо послышался топотъ копытъ, ѣхало двое, и манчжурскія лошаденки выбивали дробь не кованными копытами. Судя по нарядной сбруѣ и шарику на шляпѣ это былъ не линь-ху или тутчеи, а мандаринъ. Синій халатъ скрывалъ вышитую служебную корму. Ѣхалъ онъ безъ свиты, со служителемъ, съ которымъ время отъ времени обмѣнивался дружелюбными словами. Короткое ружье было привязано за сѣдломъ такъ крѣпко, что случись нападеніе, онъ не успѣлъ бы имъ воспользоваться. Несмотря на это мандаринъ ѣхалъ спокойно, всматриваясь въ густой гаолянъ, и съ видимымъ удовольствіемъ вдыхалъ теплый, сухой воздухъ.

— Правъ Мэицзы — произнесъ онъ, — любящіе войну заслуживаютъ величайшаго наказанія. Человѣкъ, утверждающій, что онъ можетъ собрать войско и что онъ искусенъ въ сраженіи — величайшій преступникъ.

— Въ честной войнѣ нѣтъ ничего плохого, — упрямо отвѣчалъ спутникъ, коренастый китаецъ, съ традиціонной, выхоленной косой, — а это лучше? — указалъ онъ на клѣтку съ головами, — и здѣсь то же, что у насъ въ Китаѣ.

— Это правосудіе — отвѣтилъ мандаринъ, торопясь проѣхать мимо.

Если бы одинъ изъ нихъ обернулся, то увидѣлъ бы, что стѣна гаоляна раздвинулась, выглянула непокрытая голова съ обрѣзанною косою и скрылась такъ же быстро, какъ, появилась. За нею другая, третья, по всему пути слѣдованія, вплоть до кущи гигантскаго орѣшника, окаймляющаго древнюю могилу съ каменной, грубо высѣченной черепахой.. Мандаринъ, видимо направляющійся именно къ этому мѣсту, остановился, осмотрѣлъ внимательно свѣже сломанную вѣтку и выждавъ, когда его спутникъ отвернется, сложилъ руки и прокричалъ чеканомъ. Въ отвѣтъ гдѣ-то совсѣмъ близко закрякалъ коростель и почти тотчасъ же всадники были окружены неизвѣстно откуда вынырнувшими безкосыми людьми въ облегающихъ одеждахъ времени Минской династіи, смахивающихъ на европейскіе покрои, съ красными письменами на груди.

Въ мгновенье оба были схвачены и съ повязками на глазахъ прикручены къ сѣдламъ. Мандаринъ подчинился постигшему несчастью съ восточнымъ спокойствіемъ, прислужникъ же отбивался и теперь между двумя вооруженными причиталъ: „проклятая страна, и дернула же нелегкая ѣхать безъ свиты къ этимъ чернокнижникамъ, и косъ-то у нихъ нѣтъ, какъ у порядочныхъ китайцевъ“. Какъ удивился бы онъ, если бы могъ сдвинуть тугую повязку: мандаринъ, улыбаясь, разговаривалъ съ ѣдущимъ рядомъ предводителемъ шайки. Онъ увидѣлъ бы такъ же, что они свернули съ дороги и ѣдутъ узкою, разбѣгающеюся десятками другихъ, тропинкой къ отрогу большого Синъ-анъ-линъ. Цвѣты всѣхъ оттѣнковъ стелятся пестрымъ ковромъ, куда ни кинешь взоръ. Преобладаютъ желтыя лиліи, любимый цвѣтокъ манджуръ.

И странно видѣть бережность, съ которой воины варвары стараются, продвигаясь, не мять душистые цвѣты. По одному этому можно понять, что они въ рукахъ не разбойниковъ-хунхузовъ, а дѣтей Великаго отца, тайминговъ.

У подножія холма вырисовались очертанія буддійскаго монастыря. Очевидно, это была конечная цѣль путешествія, потому что предводитель, шепнувъ что-то мандарину Да-шао, надвинулъ повязку ему на глаза и, прикрикнувъ на ерзавшаго китайца, приказалъ смотрѣть за нимъ въ оба. Приказаніе излишне, такъ какъ мирный Кн-мингъ давно утерялъ способность къ сопротивленію.

Монастырь, расположенный у подножія Синъ-анъ-линъ, весьма древній, ведетъ свое существованіе со временъ государства Бодзи, а это послѣднее совпадаетъ съ китайскими династіями цзиньской, сунской и танской. Съ первою Бодзи находились въ мирныхъ сношеніяхъ, получали изъ Китая Буддійскія книги. Буддійское духовенство пользовалось большимъ вліяніемъ въ странѣ Бодзи, но рядомъ уживались и прежнія вѣрованія. Къ этому времени религіознаго броженія относится постройка старѣйшаго монастыря, пережившаго десятки династій.

Остановившись у высокихъ рѣзныхъ воротъ, одинъ изъ всадниковъ ударилъ въ поросшее мхомъ било, издавшее стонъ, протяжный и чистый.

Ворота открылись сами и передъ прибывшими выросъ портикъ, вторые, колоссальныхъ размѣровъ ворота, съ двумя изваяніями львовъ на каменныхъ столбахъ по бокамъ, символизирующихъ Будду. Въ воротахъ встрѣтилъ привратникъ, обмѣнявшійся съ предводителемъ молчаливыми знаками. Всѣ остались ждать за воротами, кромѣ предводителя и мандарина, прошедшихъ внутрь монастыря.

Освобожденный отъ повязки, съ любопытствомъ смотрѣлъ Да-шао на квадратныя постройки, крытыя зеленою и желтою черепицею, на мощеные дворы съ длинными одноэтажными дянями (помѣщеніями) для монаховъ, гостей и паломниковъ, на поминальные столбы, изображающіе черепаху, несущую на спинѣ мраморную доску, на субурганы проповѣдниковъ, темнѣющіе на бѣлыхъ мраморныхъ ступеняхъ. Видно было, что онъ видитъ все впервые, за то спутникъ его шелъ увѣреннымъ, ровнымъ шагомъ, находя дорогу среди выступовъ стѣны и развалинъ.

Подойдя къ пагодѣ, многоэтажной башнѣ съ выступами и карнизами, загнутые края которыхъ увѣшаны колокольчиками и пластинками, издающими при дуновеніи вѣтра гармоничные звуки, напоминающіе о вѣчной музыкѣ міровъ, пни остановились. Пагода свѣтилась мягкимъ, ровнымъ свѣтомъ и пѣніе монаховъ, смѣшиваясь съ легкимъ гуломъ фарфоровыхъ колокольчиковъ, будило радостное чувства умиленія.

— Ты спокоенъ, братъ? — спросилъ предводитель. Мандаринъ кивнулъ утвердительно головой

— И твердъ?

— Конечно.

— Ты увидишь его самого. Говори не боясь. Помни, онъ понимаетъ все — обманъ безцѣленъ, да и нельзя лгать, смотря въ его глаза, ты готовъ?

— Совершенно.

Предводитель откашлялся и запѣлъ:

— Вѣра есть первое условіе для человѣка, предающагося молитвѣ.

— Молитва и поклоненіе есть вѣрнѣйшій путь къ достиженію рая — отвѣтилъ ему густой басъ.

— Разъ вступивъ туда мы, вѣчно въ безопасности — пѣлъ тайпингъ.

— Пребывающіе въ высшемъ состояніи поднимаются по лѣстницѣ Будды — отвѣтилъ голосъ.

— Такъ говоритъ Сутра.

— Да будетъ такъ, — говоритъ голосъ совсѣмъ близко и обернувшійся мандаринъ увидѣлъ съ изумленіемъ рядомъ съ собой послушника, который вѣжливо произнесъ: — Небесный монархъ великаго мира ждетъ васъ.

Они спустились по ступенямъ, ведущимъ къ пагодѣ. Повязка вновь крѣпко одѣта на глаза Да-шао. Онъ чувствовалъ, какъ они круто повернули обратно, начали, то подниматься, то спускаться до тѣхъ поръ, пока направленіе было совсѣмъ утеряно. Потомъ остановились, повязка упала, Да-шао стоялъ въ свѣтлой комнатѣ передъ человѣкомъ въ темной одеждѣ.

ГЛАВА 6-ая.

Срединное государство — единственное, гдѣ спокойно уживаются три религіи: Конфуціанство, Буддизмъ и Даосизмъ. Это происходитъ оттого, что верховнымъ жрецомъ, первосвященникомъ, вмѣщающимъ всѣ религіи, является Императоръ. Если конфуціанство является признанной вѣками религіей, то не менѣе признается правительствомъ буддизмъ, принесенный изъ Индіи, во многомъ своеобразно переработанный; наиболѣе же популярнымъ среди населенія является даосизмъ.

Дао, по толкованію китайскихъ мудрецовъ, означаетъ вѣчный путь. По немъ шествуютъ всѣ вещества и предметы. Оно не создано существомъ, потому что само есть существо. Оно все и ничто, причина и слѣдствіе всего. Все беретъ начало отъ Дао, сообразуется съ Дао и возвращается къ Дао. Имъ пользуются и не могутъ исчерпать. При созданіи міра, Дао дѣйствовало постепенно. Сначала оно создало одно, — первоначальную великую причину, одно создало два, мужской и женскій начала природы, два создало три, а три создало все существующее, начиная съ неба и земли.

При движеніи тайпинговъ, такъ какъ большинство ихъ принадлежало къ даосистамъ, религія эта стала считаться принадлежащей династіи мира, какъ они себя называли.

Вождь ихъ Хунъ-сю-ци-ань, крестьянинъ небольшой деревни Анъ, изучавшій науки, заболѣлъ и во время болѣзни слышалъ голоса, призывающіе его на борьбу съ демонами. Они говорили ему, что для Китая наступила пора обновленія и что онъ долженъ быть этимъ реформаторомъ.

Выздоровѣвъ, Хуанъ цѣликомъ отдался этой задачѣ и изучилъ вопросъ о троичности. Ознакомленіе съ религіозными истинами было истолковано Хуаномъ, какъ подтвержденіе его небеснаго призванія. Онъ назвалъ себя Тянь де (небесная добродѣтель) и началъ работать надъ проведеніемъ новыхъ истинъ. Утверждалъ, что іероглифъ „Цюань“ означающій всемогущій, — есть не что иное, какъ самъ онъ — Хуанъ, Тянь-го (царство небесное) въ его толкованіи примѣнялось къ Китаю. А новая вѣра привилась и послѣдователи ея росли.

Тайпинги, протестуя противъ существующаго строя, отрѣзали косы и носили платья временъ Минской Имперіи.

При богдыханѣ Сянь-фынѣ тайпинги настолько усилились, что большая часть Китая была подъ ихъ владычествомъ, потомъ, со смертью предводителя, много силъ отпало. Правительственныя преслѣдованія Императрицы Конфуціанки, вмѣсто того, чтобы подавить возстаніе, сдѣлали его болѣе популярнымъ; старики и юноши, утомленные, измученные существующемъ строемъ, искали поддержки у тайпинговъ, которые скрывались въ данное время въ стѣнахъ буддійскаго монастыря.

Всѣ эти мысли неслись въ головѣ мандарина Да-шао, тайнаго даосиста, явившагося съ секретнымъ порученіемъ Императора ознакомиться съ разростающимся ученіемъ. Порученіе было передано сыномъ Лаоши, юнымъ Маемъ, однимъ изъ семи рожденныхъ въ одинъ день съ Августѣйшимъ и имѣвшему свободный доступъ къ Князю драконовъ. Отказаться отъ щекотливаго порученія было немыслимо. Пытливые, черные, не монгольскіе глаза смотрѣли на посла и казалось читали въ душѣ.

— Я жду сынъ — прервалъ молчаніе мелодичный голосъ, — что хочетъ отъ насъ Князь драконовъ?

— Прочелъ, все прочелъ — замелькало въ головѣ Да-шао.

— Ты знаешь все, отецъ! — вырвалось у него и, падая передъ Тянь-ваи-де, онъ простерся три раза.

Тянь-де видимо довольный произведеннымъ впечатлѣніемъ, милостиво простеръ прибывшему руки: встань тайпингъ, ранѣе, чѣмъ ты открылъ ротъ, я проникъ въ ^тайники души. Времени мало, говори все безъ утайки и забвенія.

Да-шао заговорилъ и самъ удивился, какъ это просто вышло, онъ въ короткихъ словахъ очертилъ фигуру Императора — поэта, безвольнаго, дурно направляемаго, но полнаго свѣтлыхъ страстей, его зависимость отъ Императрицы, тяжелую жизнь и пробужденный неизвѣстно кѣмъ интересъ къ новому ученію.

Небесный монархъ великаго мира слушалъ молча, изрѣдка вставляя замѣчанія, изъ которыхъ Да-шао видѣлъ, какъ онъ хорошо о всемъ освѣдомленъ.

— А Гій, у Божественнаго уже она? — спросилъ онъ, когда Да-шао кончилъ.

— Какъ отецъ, вы знаете и это?

— Здѣсь нѣтъ мѣста удивленію, сынъ, многое, въ томъ числѣ то, что ты здѣсь, сдѣлано нашими руками, но сознаюсь, Гіи мы берегли для другого. Но великій Лаодзы знаетъ лучше, что надо, и она орудіе въ его рукахъ.

— Она изъ нашихъ, отецъ? — простите мое любопытство.

— Дерзай сынъ, какъ посланникъ Божественнаго, ты имѣешь рѣдкое счастье долгой бесѣды и довольно испытанъ самъ, чтобы тебѣ довѣриться; да, она дочь славнаго тайпинга, погибшаго при защитѣ нашихъ святыхъ догматовъ, и мы озаботились, чтобы дѣти были воспитаны въ вѣрѣ отца.

— Ее хотѣлъ взять наложницей генералъ Ляй, но вотчимъ заупрямился, ей же приглянулся Май.

— За него мы ее и прочили и мальчикъ очень огорченъ.

— Какъ, Май, другъ Божественнаго, воспитанникъ Императрицы конфуціанки?

— Не онъ-ли передалъ тебѣ порученіе Божественнаго?

— Точно.

— Ну, такъ слушай и запомни каждое слово, ты передашь Маю нашъ разговоръ, добавивъ, что все будетъ сдѣлано.

— И только? — спросилъ разочарованный мандаринъ.

— Онъ знаетъ, что сказать Августѣйшему, ты же хорошо исполнилъ порученіе, скажи ему еще отъ меня, чтобы въ это тяжелое для него время онъ помнилъ изрѣченіе: „мудрецъ заботится о внутреннемъ, а не о внѣшнемъ“, и радовался-бы вмѣстѣ съ нами о томъ, что Гій будетъ около Кіаи-си. Для всѣхъ ты былъ захваченъ шайкой хунхузовъ и ограбленъ, прощай сынъ. Свиданіе кончено.

— Небесный отецъ проситъ васъ провести съ нами вечеръ. Такими словами человѣкъ, въ которомъ Да-шао узналъ предводителя, захватившей его шайки, разбудилъ спящаго мандарина. Приведя въ порядокъ туалетъ и освѣдомившись что подѣлываетъ слуга, котораго поддерживали въ убѣжденіи, что онъ у разбойниковъ, они вмѣстѣ вышли изъ дяни для посѣтителей. Густая ночь лежала пеленой. Воздухъ былъ чистъ и прозраченъ, звѣзды, какъ подвѣшенныя, горѣли синеватымъ огнемъ, мелодичная музыка колокольчиковъ пагоды доносилась издали, отрадно лаская слухъ.

Тишина не прерывалась легкими шагами босыхъ монаховъ съ бритыми головами. Пройдя нѣсколько улицъ и закоулковъ, они остановились у дверей, ведущихъ повидимому въ подвалъ. Предводитель постучалъ три раза, дверь отворилась, и они очутились въ ярко освѣщенномъ залѣ съ пылающимъ очагомъ, вокругъ котораго въ непринужденныхъ позахъ сидѣли китайцы. Передъ каждымъ по примѣру пекинскихъ кофеенъ стояли столики, и юноши весело разносили традиціонный чай въ голубыхъ чашкахъ, лепестки засахаренныхъ розъ, нугу, миндаль и другія сласти на хрустальныхъ блюдцахъ. Посреди зала музыканты настраивали шелковыя струны цинъ. Всѣ оживленно разговаривали и посторонились, давая мѣсто прибывшимъ. Да-шао пытливо всматривался въ лица, надѣясь еще разъ увидѣть небеснаго отца; это не укрылось отъ вниманія предводителя.

— Не ищите, — сказалъ онъ мандарину, вы его тутъ не увидите, онъ еще долго будетъ заниматься дѣлами, а остальное время молится. Онъ никогда не отдыхаетъ, да и втл привезли важныя вѣсти, такъ какъ послѣ вашего ухода, онъ немедленно созвалъ старѣйшинъ, и они еще у него.

Вниманіе Да-шао привлекла картина на стѣнѣ въ ростъ, превышающій обычнаго человѣка. Это былъ Лаодзы, какимъ его изображаютъ китайскіе историки: съ огромной головой, несоразмѣрно высокимъ лбомъ, большими ушами съ тремя отверстіями, квадратнымъ беззубымъ ртомъ, носомъ съ двойной переносицей и десятью пальцами на каждой ногѣ, держащаго въ рукахъ ничживань (книгу тайныхъ благословеній).

— Этого не увидишь въ Пекинѣ, — указалъ онъ сосѣду, — разскажите мнѣ про Лаодзы.

— Я васъ представлю ученому гуань-се-шень, онъ сдалъ экзаменъ при Пекинскомъ дворѣ и знаетъ болѣе, нежели я,.

Они встали и подошли къ почтенному старцу. Положительно это былъ день сюрпризовъ. Да-шао узналъ въ немъ либиджана (губернатора) Гиринской провинціи. Тотъ, очевидно знавшій о его прибытіи, дружески привѣтствовалъ его, но отклонилъ просьбу сообщить о Лаодзы, предложивъ взамѣнъ чашку чаю.

— Музыка дастъ вамъ отвѣтъ на все, — пояснилъ онъ, при первыхъ звукахъ санъ-цинь (трехъ струнъ на скрипкѣ), чжу-ли (кларнета и гонга).

На низкую эстраду вышелъ слѣпой тайпингъ и началъ долгую пѣснь о Божественномъ основателѣ религіи. Онъ пѣлъ о необычайномъ рожденіи его. Мать зачала Лаодзы при видѣ падающей звѣзды и носила 81 годъ. Поэтому онъ родился старымъ и обладалъ не только даромъ слова, но и мудростью. — Ли мое имя — воскликнулъ онъ и такъ стали звать его люди. Лаодзы означаетъ старый мальчикъ, потому что дѣтскаго у него остался только ростъ. Дальше шелъ перечень его чудесъ и наконецъ вознесеніе на небо (шанди) въ темномъ облакѣ.

Огонь потрескивалъ въ очагѣ, предводитель рядомъ вполголоса говорилъ о необходимости борьбы съ курильщиками опіума, о томъ, что Пекинское правительство, поощряя его продажу, развращаетъ народъ, а мандарину легко и вольно дышалось среди людей, связанныхъ нелицемѣрнымъ чувствомъ любви къ родинѣ, и Пекинскій дворъ съ его интригами и мелочами казался далекимъ.

Часть II.

ГЛАВА 1-ая.

Фонарь льетъ мягкій свѣтъ въ спальнѣ Одинокаго. Тяжелыя складки шелковыхъ занавѣсей не даютъ проникнуть внутрь обширной комнаты лучамъ бѣлой луны. Князь драконовъ отдыхаетъ. На постанцѣ его головной уборъ, рядомъ желтая курма съ вышитымъ на груди дракономъ. Два такіе же дракона стерегутъ ложе, покрытое коврами. Изгибаясь кольцами, одинъ, поднявъ голову, прислушивается къ помысламъ неба (шанди), другой приникъ къ землѣ, каждый вздохъ которой долженъ быть извѣстенъ сыну неба. Можно спокойно спать между этими стражами.

Бронзовая статуэтка Даосскаго монаха, съ пальцемъ прижатымъ къ устамъ, высматриваетъ изъ ниши. Кіанъ-си знаетъ ее съ дѣтства. Ребенкомъ боялся протянутой, словно угрожающей руки, пытался не смотрѣть въ уголъ, и не могъ отвести глазъ, а теперь понимаетъ и подолгу стоитъ созерцая высокую; тонкую фигуру, застывшую въ олицетвореніи символа молчанія. Единственному кажется, что между нимъ и молчаливымъ монахомъ есть связь, сотканная изъ думъ, предшественниковъ. По ритуалу ни одна вещь не должна измѣниться или смѣниться въ жилищѣ Хуанъ-ди. Являясь продолжателемъ династіи, онъ входитъ въ храмъ обвѣянный ими и какъ онъ сейчасъ впивается въ аскетическое лицо монаха воспаленными отъ безсонницы глазами, такъ нѣкогда красивый Тунджи, чувствуя вѣянье крылъ смерти, стоялъ, прося защитить любимую жену отъ занесенной руки матери.

Сонъ не сомкнулъ глазъ Августѣйшаго, тоскою одиночества полна душа его. Неподвижнымъ изваяніемъ лежитъ на богато убранномъ канѣ. Одинъ всю ночь. Довольно движенія, чтобы появились безволосыя головы евнуховъ, слова, чтобы молчаливая спальня огласилась лепетомъ женщинъ — цвѣтовъ, знойныхъ въ ласкѣ и трогательныхъ въ безпомощности, приказаніе — и изящный юноша-сіанъ конъ заглянетъ въ усталые очи Единственнаго, а созданныя для поцѣлуевъ губы зашепчутъ: — наконецъ-то, какое счастье увидѣть тонкія черты возлюбленнаго.

Все это знаетъ Кіанъ-си, все подъ рукой у него, но нѣтъ той, которая въ эти странно молчаливыя ночи склонится надъ изголовьемъ, погладитъ лобъ, не думая о себѣ прильнетъ, не за ласку, не за то чѣмъ платятъ дающему, а за одно право быть возлѣ.

Просто пройдетъ мимо черной стражи незваная, безмолвная подойдетъ, приласкаетъ и какъ дымъ растаетъ — исчезнетъ мучительное чувство одиночества. Такъ представлялъ онъ себѣ мать, о такой грезилъ женѣ.

Коверъ спадаетъ съ вздрагивающаго плеча, служители безмолвными тѣнями выростаютъ возлѣ: — Погасите огни, сомкните тяжелыя ткани, захлопните двери! Безпробудная ночь пусть одна видитъ, какъ плачетъ тотъ, у котораго всѣ подъ ногами.

ГЛАВА 2-ая.

Двѣнадцать паръ бѣлья цвѣта шанди (голубого — неба) на постанцахъ, бѣлье изъ сырого шелка въ который не вплетено ни одной нити отъ яйгуйдзы (заморскихъ чертей). Три халата синяго цвѣта по числу основныхъ основъ исполненія долга, три длинныхъ халата съ затканными полами, оторо ченными по краю бѣлою тафтой, знакомъ траура по династическимъ предкамъ. Пять атласныхъ курмъ, оттѣнковъ пяти синихъ цвѣтовъ по кабаллистическому числу церемоній, съ расшитымъ дракономъ. Сочетаніе зеленоватыхъ шелковъ съ бѣлымъ — вырисовываетъ контуры колецъ. Бронзовыя полосы хвоста выдѣляются на лазури фона. Пятый коготь поднятой лапы затканъ цвѣта стали шелкомъ, — грозитъ проникнуть въ сердце стоящаго въ дверяхъ богдыхана, а голова всѣхъ тоновъ золота и блестокъ со вставленными вмѣсто глазъ гигантскими рубинами смотритъ немигающимъ, пристальнымъ взглядомъ въ лицо сына неба.

Церемонія преджертвеннаго одѣванія. При первомъ шагѣ Августѣйшаго, 28, по числу созвѣздій, знатнѣйшихъ сановниковъ падаютъ ницъ и, не поднимая глазъ, присутствуютъ при одѣваніи Императора.

Муссоны, проносясь надъ Срединной Имперіей, изсушили землю, выжгли поля, выпили ручьи и рѣки, горячимъ пескомъ засыпали посѣвы. Голодъ грозитъ странѣ, если богдыханъ не умилостивитъ Шанди. Онъ отвѣтственъ за все, почему же онъ не приноситъ установленной жертвы? Почему сынъ неба не идетъ на помощь обезумѣвшему отъ скорби народу? И полные мрачнымъ предчувствіемъ шайки линь-ху (простолюдиновъ), несмотря нападки полицейскихъ, достигли стѣнъ запрещеннаго города, требуя, чтобы сынъ вымолилъ у отца дождя для своего народа. Императоръ отвѣтилъ — я готовъ — и церемонія была назначена.

Семь богато изукрашенныхъ паланкиновъ, окруженныхъ, пестрыми всадниками, съ распущенными голубыми зонтиками по угламъ и рощей зонтовъ позади. Семь паланкиновъ предшествуемыхъ двумя стами тридцатью музыкантами, безмолвно идущихъ въ лазоревыхъ одеждахъ впереди сына неба.

Неизвѣстно, въ которомъ изъ паланкиновъ покажется лицо Хуанъ-ди, полуприкрытое легкимъ головнымъ уборомъ съ золотымъ шаромъ — символомъ власти, какъ неизвѣстно на которой изъ приготовленныхъ одеждъ остановится взоръ несравненнаго.

Семь паланкиновъ медленно движутся между рядами Полицейскихъ, къ храму неба. За ними слѣдуютъ сотни другихъ съ дзунъ-ши (родственниками), съ сановниками и придворными; войска, съ пестрыми значками флаговъ и флажковъ съ аллегорическими животными и птицами, а открывая и заканчивая шествіе — гигантскій драконъ съ широко отверстою пастью.

Процессія, выйдя изъ дворца ровно въ полдень, залитая огненными лучами солнца, шествуетъ къ югу къ храму Шанди. Жертвенникъ въ честь неба Хуанъ-ую, построенный въ 15-мъ вѣкѣ, расположенъ въ южной части Пекина и окруженъ оградою въ 5 ли. Онъ поднятъ ввысь, рядомъ восходящихъ террасъ съ широкими мраморными ступенями лѣстницъ и кажется точкой далеко въ небѣ. У подножія первой терассы кумирня, окруженная пальмовой рощей, покрытая трехъэтажной крышей изъ синей глазированной черепицы и храмъ очищенія, гдѣ Хуанъ-ди долженъ провести ночь передъ жертвой. Конецъ процессіи еще покидаетъ замокъ Божественнаго, а голова вступаетъ въ ворота храма Шанди. Всѣ паланкины за исключеніемъ семи первыхъ остаются. Семь Императорскихъ вносятся внутрь и Императоръ выходитъ. Старѣйшій изъ бонзъ, простершись трижды передъ Княземъ драконовъ, предлагаетъ традиціонную чашку чаю. Хуанъ-ди принимаетъ ее безъ торопливости, медленно подноситъ къ губамъ священный напитокъ, каждая капля котораго имѣетъ свое, скрытое въ тьмѣ временъ значеніе, пьетъ до послѣдней и оборачивается. Миндалевидные глаза смотрятъ поверхъ повергающейся толпы, на мгновенье останавливаются на бронзовомъ лицѣ Мая и скользятъ, какъ волна, проносящаяся по океану человѣческихъ сердецъ.

Кіанъ-си чуетъ вѣянье крылъ старѣйшинъ династіи, его станъ выпрямляется, тонко очерченная голова величественно закинута. Сопровождаемый своимъ народомъ идетъ онъ къ джай-чунъ, храму очищенія.

Передъ распахнутыми вратами, въ которые Августѣйшій войдетъ одинъ — гигантская фигура, похожая на Даосскаго монаха. Одна рука приложена къ устамъ, на другой надпись „постись три дня“. Здѣсь въ созерцаніи, бесѣдуя съ душами предковъ, Кіанъ-си останется до слѣдующей ночи. Онъ стоитъ на ступеняхъ. Свѣтлая одежда вырисовывается на темной бронзѣ статуи. Повернулся къ замершей у подножія толпѣ, и изящнымъ неописуемымъ движеніемъ поднялъ руки вверхъ, отпуская всѣхъ.

Широко распахнутыя двери съ шумомъ захлопнулись — Императоръ остался одинъ.

Никто не уходитъ, молчаливый народъ созерцаетъ и постится съ Императоромъ. Безъ звука, безъ движенія замерла толпа. Бонзы, молчаливо скользя по мраморнымъ ступенямъ, готовятся къ завтрашнему жертвоприношенію, развѣшиваютъ роговые фонари, устанавливаютъ курительницы.

Въ сопровожденіи двухъ ламъ верховный бонза приготовляетъ на верхней террасѣ столъ съ таблицами, посвященными Шанди, а по сторонамъ, въ особыхъ павильонахъ синяго цвѣта, — таблицы Императорскихъ предковъ.

Съ разсвѣтомъ на алтарь поставятъ чашки съѣстныхъ припасовъ, риса, пшена, кусочки мяса, рыбу, трепанги въ двадцати восьми сосудахъ на каждой террасѣ. Три большихъ чашки съ ханшиномъ (китайской водкой) посрединѣ. У подножія террасы приготовляется топливо для колоссальныхъ костровъ, рабы держатъ зміевъ для пусканья ввысь при появленіи Августѣйшаго.

Ночь и послѣдующій день кажутся безконечными. Какая тайна совершается за плотно сомкнутыми дверьми, что говорятъ предки своему сыну. Какой опытъ вынесетъ Кіанъ-си отъ общенія съ ними, это не будетъ узнано никогда, такъ какъ подъ страхомъ смерти Императоръ не долженъ допустить смертныхъ къ познанію Божественныхъ собесѣдованій. И въ послѣдующую ночь, когда тьма окутываетъ землю и при свѣтѣ пылающихъ костровъ, горящихъ жаровень, лопающихся ракетъ, цвѣтныхъ фонарей. Единственный появляется на ступеняхъ, люди простираются ницъ въ неподдѣльномъ чувствѣ. Хуанъ-ди блѣденъ, тѣни легли подъ глазами, онъ кажется выросшимъ, когда величаво спокойный, поднявшись на первыя ступени террасы, зажигаетъ душистыя свѣчи. Постоявъ въ задумчивости передъ таблицами Шанди, склоняетъ колѣно на мраморъ доски. Князья, сановники, народъ — рабски подражаютъ каждому движенію. Замираютъ отъ восторга, когда свѣтлая фигура „того, у кого всѣ подъ ногами“ поднявъ руки вверхъ, отчетливымъ, достигающимъ отдаленныхъ угловъ голосомъ, читаетъ установленную ритуаломъ тысячелѣтій молитву предкамъ:

„Когда я думаю о васъ, мудрые предки, то мысленно возношусь на высокое небо, въ которомъ зрю высокія души, наслаждающіяся непреходящей славой и блаженствомъ. Если я, Богдыханъ, несмотря на свойственныя мнѣ несовершенства, пользуюсь самымъ высокимъ положеніемъ на землѣ, то лишь потому, что происхожу отъ Васъ. Не имѣя силъ идти по стопамъ вашимъ, стремлюсь жить безупречно. Обязанный вамъ и своимъ тѣломъ и оживляющимъ его духомъ, пришелъ я засвидѣтельствовать вамъ свою признательность и наслаждаюсь высокимъ присутствіемъ васъ, ради меня спустившихся съ высокаго неба. Вы здѣсь, — ваши тѣни поражаютъ непривычный умъ мой, голосъ вашъ утомляетъ духъ. Полный благоговѣнія, приступаю къ жертвоприношенію, моля васъ о посредничествѣ между мною и небомъ“.

Рука окропляетъ животное и, еле сдерживаемый цѣпями быкъ, окровавленный падаетъ къ ногамъ Хуанъ-ди. Оркестръ двухсотъ тридцати четырехъ начинаетъ кантату. Принявъ изъ рукъ бонзы чашу съ виномъ, Императоръ принимаетъ первую пищу. Снова музыка: двѣсти тридцать четыре начинаютъ танецъ неба. Облаками плывутъ въ мягкихъ движеніяхъ, тучами сбиваются въ стройныя группы, вихремъ свиваются въ пьянящихъ гирляндахъ, ураганами проносятся и, разсыпаясь дробящимися лучами солнца, замираютъ въ смѣломъ изломѣ восхода. Музыка замолчала. Важнѣйшій моментъ. Императоръ идетъ въ высь къ верхнему жертвеннику, чтобы тамъ скрѣпить союзъ народа съ небомъ. Среди шопота восхищенія поднимается выше, выше, пока курма не сливается съ голубымъ небомъ, идущимъ навстрѣчу сыну.

Вѣтеръ, пошептавшись съ рѣзными листьями пальмъ, пронесся надъ террассой и загудѣлъ надъ пагодой. Застучали капли и тропическій ливень волною понесся по бѣлоснѣжнымъ ступенямъ.

Шанди вняло молитвѣ своего сына.

ГЛАВА 3-я.

Кіанъ-си не игралъ на цинь, продолжительное время не посѣщалъ гинекея и Императрица жена, не зная что думать, досадливо кусала шелковый платъ, успокаиваясь куреніемъ опіума, предупредительно доставляемаго Халикокомъ.

Ни одна изъ трехсотъ не узрѣла лика Князя драконовъ со дня жертвоприношенія и смятеніе царитъ въ хорошенькихъ головкахъ наложницъ.

Императоръ не присутствовалъ въ театрѣ.

Не принялъ любимаго Сіанъ-конъ.

Императоръ боленъ?

Нѣтъ, онъ здоровъ. Подписи бумагъ, сдѣланныя твердымъ почеркомъ, на своихъ мѣстахъ. Культъ предковъ совершается съ прежнею или. даже большею точностью, но Императоръ не тотъ.

Чаще чѣмъ прежде, читаетъ онъ книгу тайныхъ благословеній и подолгу обдумывая что-то, стоитъ передъ Даосскимъ монахомъ, силясь прочитать неразгаданную тайну въ чертахъ бронзоваго лица.

— Императоръ имѣлъ откровеніе, — думаетъ Май, похудѣвшій и осунувшійся вслѣдствіе своихъ переживаній, — предки сказали что-то своему сыну въ ночь откровеній въхрамѣ Шанди! Императоръ не тотъ! Не смѣется при. разсказахъ о ссорахъ наложницъ, не радуется появленію на свѣтъ принцевъ крови.

— Влюбленъ, — думаетъ Императрица регентша, но Халикокъ качаетъ головой. Хуанъ-ди не торопитъ свадьбой, несмотря, посылаетъ избранницѣ черепаховые гребни, шкатулки съ туалетными приборами, кабшоны и много музыкальныхъ инструментовъ. Не спрашиваетъ, радуется-ли Гіи, получая подарки, нѣтъ, онъ не влюбленъ! Подолгу говоритъ съ Маемъ, интересуется борьбою общества ненюфаръ, тріадыбѣлой лиліи, теперешнимъ движеніемъ тайпинговъ, нѣтъ, онъ не влюбленъ, и Халикокъ недовольно качаетъ головой въ отвѣтъ на презрительный смѣхъ регентши.

Не надо забывать, что онъ внукъ Гуанъ-сюнь-о.

Май не покидаетъ Божественнаго, вѣрный тѣлохранители отдалъ бы жизнь, чтобы проникнуть въ тайну Императорскаго сердца, но оно непроницаемо.

И когда, послѣ долгихъ дней задумчивости, по возвращеніи изъ командировки мандарина Да-шао, лично имъ принятаго, Императоръ подошелъ къ своему музыкальному инструменту съ клавишами изъ 16 кусковъ полированной яшмы и ударивъ молоткомъ, заигралъ любимую, привычную мелодію, то Май, по обѣщанію, сжегъ много душистыхъ свѣчей передъ Лаодзы и уснулъ безъ страха за Единственнаго. Въ тотъ же вечеръ Императоръ заговорилъ о Гій, высказавъ Маю намѣреніе поселить наложницу отдѣльно отъ прочихъ женъ, и въ голосѣ, или это показалось ревнивому тѣлохранителю, зазвучало что-то граничащее съ уваженіемъ, неслыханное доселѣ.

Май искренно привѣтствовалъ намѣреніе Богдыхана, радуясь, что маленькая Гій по возможности будетъ избавлена отъ вздора гинекея, но оставаясь одинъ, билъ себя кулаками въ грудь и яростно скрежеталъ зубами.

Время переѣзда въ запрещенный городъ приближалось. Вотчимъ Гій устроилъ уже два обѣда, во время которыхъ, приглашенные разсматривали подарки Богдыхана, завидуя выпавшему на долю семьи счастью.

Чунъ щеголялъ въ затканномъ шелками халатѣ и высматривалъ невѣстъ. Гости не выходили изъ привѣтливой фанзы, не показывались въ ней лишь Май и его отецъ, что никого не удивляло, такъ какъ предполагаемое сватовство Мая не составляло тайны.

Гій ждала бронзоваго юношу, который много знаетъ., юношу, хорошо умѣющаго все объяснить, безъ котораго скучно, но онъ не шелъ. А когда однажды, они встрѣтились на улицѣ, онъ поклонился такъ почтительно холодно, что трепетавшая ручка Гій замерла, прижавшись къ сердцу.

Время шло. Наступилъ день, когда богато причесанную набѣленную и насурмленную отнесли ее къ Императрицѣ-регентшѣ. Ранѣе, нежели достигнуть залъ, Гій пришлось пройти черезъ ряды толпившихся придворныхъ, по обычаю не скупившихся на замѣчанія. Розовые ушки дѣвушки горѣли, когда она вступила въ желтое зало, гдѣ Императрица, сидя на рѣзномъ тронѣ подъ открытымъ зонтомъ, забавлялась дракой карликовъ. Гій поверглась ницъ. Ее подняли, заставили ходить, кланяться, поворачиваться.

Вспоминая, вѣроятно, свое вступленіе въ это же зало, Дзеу-хи приказала Халикоку осмотрѣть: руки, плечи и грудь манчжурки, забавляясь ея смущеніемъ. Ущипнувъ за смоченную слезами щеку, отпустила, наконецъ, съ пожеланіемъ дать Богдыхану какъ можно больше удовольствій и здоровыхъ сыновей.

Вступленіе Гій въ гинекей Божественнаго было рѣшено.

ГЛАВА 4-ая.

Хотя теорія китайской музыки знаетъ восьмитонную октаву, но обычно пользуются пятью тонами: mi, la, sol, do и re. Съ каждымъ тономъ связано представленіе съ какимъ-нибудь животнымъ, а одновременно съ предметомъ и отвлеченнымъ понятіемъ. Ударьте по струнѣ mi — слышите звукъ? Въ немъ что-то растительное, символъ ноты — природа, любовь, цвѣтъ зеленый, звукъ осторожный, подобный шороху фазановъ, порхающихъ съ вѣтки на вѣтку. Теперь возьмите sol, слышите разницу, звукъ тягучій, рѣзкій, точно визгъ свиньи — это вода, вкусъ горькій, цвѣтъ красный. La — соленый вкусъ, черный цвѣтъ, страна — сѣверъ, звукъ, похожій на ржанье коня въ пустынѣ, но вы меня не слушаете?

Съ этими словами Май обратился къ задумавшейся Гій. Кіанъ-си, обожающій музыку и играющій на большинствѣ инструментовъ, пожелалъ, чтобы новая наложница играла на цинь и ежедневно присылалъ своего тѣлохранителя пояснять ей тайну музыкальныхъ знаній. Почтительно согнувъ станъ, проклиная неподвижно наблюдающаго евнуха, Май старательно развивалъ передъ Гій теорію октавы, которую она не слушала.

Привыкшей къ свободѣ манчжуркѣ невыносимыми казались стѣны гинекея, гдѣ она хотя и занимала согласно по желанію Августѣйшаго отдѣльныя комнаты, но какъ и всѣ въ гаремѣ, находилась въ безконтрольномъ распоряженіи Пмператрицыурегентши. Правила династіи Чжоу предписываютъ Императору для обезпеченія странѣ потомства, кромѣ жены и трехъ наложницъ перваго разряда, имѣть десять — второго, двадцать семь — третьяго и не ограниченное, но не меньше восьмидесяти одной наложницы четвертаго класса.

Ежегодно гинекей пополняется дочерьми знатныхъ манчжуръ, единственныхъ, имѣющихъ туда доступъ и если до 25 лѣтняго возраста, которая-либо изъ нихъ не подаритъ Императора сыномъ, то по истеченіи этого срока возвращается въ свою семью. Императрица-регентша ежедневно проводитъ нѣсколько часовъ въ гинекеѣ и результатомъ посѣщеній всегда — слезы наложницъ, однѣ запираются въ темныя комнаты, другихъ евнухи сѣкутъ тутъ же бамбуковыми палочками и все сопровождается циничными шутками, отъ которыхъ у Гій застучало сердце и она была точно во снѣ, когда по приказанію регентши Халикокъ совершилъ надъ ней ритуалъ притираній. Не щадя дѣвушку, обнаживъ тѣло, евнухъ втеръ въ кожу розовое масло, смочилъ волосы сокомъ цвѣтущихъ магноліи, подкрасилъ ногти, одѣлъ на плечи и голени тяжелые золотые браслеты и завернувъ въ пурпурную ткань, приказавъ лежать до появленія носильщиковъ, фамильярно и просто шутилъ съ потягивавшейся Императрицей.

— Ты солгалъ Халикокъ — смѣялась она, проводя вѣеромъ по его оголенному черепу, — она очень мила, слѣди неусыпно. — А тотъ отвѣтилъ: — все гаснетъ передъ свѣтомъ твоихъ очей, о, единственная.

Точно во снѣ подняли ее мускулистыя руки, понесли по длиннымъ переходамъ. Она не замѣтила ни арки дѣвственности, передъ которой замедлили шагъ носильщики, ни музыки при вступленіи въ анпартаменты Князя драконовъ. Она открыла глаза въ ярко освѣщенной комнатѣ съ тяжелыми завѣсами, желтымъ фонаремъ, задернутой фигурой монаха и Августѣйшимъ, протягивающимъ руки съ выраженіемъ простого привѣтствія. Послѣ пережитого въ гинекеѣ Гій стало легко на душѣ и, смотря въ печально глубокіе глаза Кіанъ-си, она плотнѣе укуталась въ пурпурную ткань.

Повелитель Востока понялъ жестъ и, сѣвъ возлѣ, заговорилъ оживленно и просто, разспрашивая о ея дѣвичьей жизни, предупреждая о трудностяхъ, ожидающихъ ее въ положеніи наложницы перваго разряда, совѣтовалъ остерегаться Императрицы-регентши и Холикока и, казалось дѣвушкѣ, что самому Божественному не чуждъ трепетъ передъ этими временщиками. Заря загоралась, а они все говорили и когда передъ разлукой Императоръ ласково коснулся ея тщательно убранной головы, то Гій, схвативъ руку, прижалась къ ней признательнымъ поцѣлуемъ. Единственный видимо смѣшался и наклонившись, чтобы не услыхали вошедшіе кули, застѣнчиво прошепталъ: „я пришлю къ тебѣ Мая, ты будешь не такъ одинока“.

ГЛАВА 5-ая.

Въ семь ночей семь разъ относилась Гій къ Одинокому и семь разъ Халикокъ, вытирая по возвращеніи ея бедра шелковымъ платомъ, презрительно пожималъ плечами, — „и зачѣмъ онъ тебя требуетъ, ты не умѣешь нравиться“. Гій опускала голову. Благодарная Августѣйшему за его сдержанность, она еще больше страдала отъ разнузданности гинекея. Какъ отрадно дышалось тамъ въ его просторной спальнѣ.

Утомленному женской лаской, Кіанъ-си нравилось ожиданіе, непосредственныя бесѣды Гій, искренно высказываемыя сужденія и что-то независимо бодрое, импонирующее привыкшему къ раболѣпству Князю драконовъ. Какъ истый сынъ Востока, онъ мечталъ пробудить чувство смѣлой дѣвушки, не пользуясь правомъ, и съ изумленіемъ подмѣтилъ, что самъ онъ съ нетерпѣніемъ ждетъ солнечнаго заката. Когда же Халикокъ дозволилъ напомнить, что триста молочныхъ жемчужинъ ждутъ счастья лицезрѣть ликъ драконовъ, произнесъ, насупивъ брови, „принесите первую наложницу, дочь Ги-хень-чунъ, благоговѣйте“.

Въ свободные часы Единственный знакомилъ дѣвушку съ Цзы-цзинъ-чемъ — запрещеннымъ городомъ.

Они вмѣстѣ кормили лебедей на озерѣ въ часы, когда Дзеу-хи не могла быть въ саду. И въ этихъ прогулкахъ и въ задушевныхъ ночныхъ бесѣдахъ Августѣйшій чувствовалъ пробужденіе новаго, еще неизвѣданнаго чувства и жаждалъ взаимности.

А Гій привязывалась къ своему повелителю, какъ къ брату. Она не укрывала отъ себя, что другое чувство безраздѣльно отдано бронзовому юношѣ, такому ласковому когда-то и почтительному теперь. Она не радуется чести быть первою наложницей Единственнаго, посколько счастливѣе была бы она будучи женой Мая. Но Божественный добръ, узнавъ, что она умѣетъ читать и писать, не бранилъ ее и даже прочелъ стихи своего сочиненія. Навѣрное, если бы онъ зналъ о ея чувствѣ къ Маю, захотѣлъ бы видѣть ихъ счастливыми, у него вѣдь помимо нея триста женщинъ. Рѣшено, не далѣе какъ сегодня, она разскажетъ все Божественному и пусть будетъ по его волѣ, но она не можетъ, жить такъ, молчать, вынося щипки Холикока и насмѣшки. Дзеу-хи. Будущее показалось такимъ свѣтлымъ первой наложницѣ Императора, что она громко запѣла старинную манчжурскую пѣсенку. По шуму раздернувшейся занавѣси услышала, что кто-то вошелъ и обернувшись столкнулась съ женой Императора. Съ зрачками, съуженными отъ опіума, съ дымящейся трубкой въ рукахъ, съ любопытствомъ смотрѣла та на почтительно склонившуюся наложницу. „Такъ вотъ ты какая — произнесла она наконецъ, — давно хотѣлось мнѣ съ тобой познакомиться, пойдемъ къ намъ, не думай, что всегда будешь жить въ этихъ уютныхъ комнатахъ, погоди, придется еще искупаться въ общей ваннѣ, лучше познакомимся, что же, идемъ“? Словно загипнотизированная шла Гій за покачивающейся отъ опія женщиной. По широкому коридору быстро открывались цвѣтныя форточки, выглядывали расписанныя лица и скрывались вновь. Доносился мелодичный рокотъ фонтановъ. Императрица направлялась прямо къ гигантскому бассейну тепловатой воды, наполненному молочно-бѣлыми тѣлами купающихся наложницъ. Между ними рѣзкими пятнами вырисовывались мускулистыя тѣла евнуховъ, вытирающихъ тѣло ихъ пушистыми полотенцами. Холикокъ ходилъ тутъ же. „Те-те-те, — воскликнулъ онъ увидя Гій, — новенькая пришла искупаться въ нашемъ фонтанѣ“ — и ранѣе, нежели она успѣла вскрикнуть, двѣ руки при ликующихъ женскихъ крикахъ подняли ее въ воздухъ, сорвали несложныя одежды и бережно внесли въ воду. Чернокожій евнухъ крѣпко держалъ ее и безсильныя попытки вырваться усиливали веселость женщинъ, не скупившихся на замѣчанія и насмѣшки. Вдоволь насмѣявшись, Халикокъ приказалъ выпустить дѣвушку и она долго и горько плакала на циновкѣ первой жены Императора.

— Глупая, — произнесла Императрица, отрываясь отъ седьмой трубки опіума, — вѣдь они не сдѣлали тебѣ ничего злого, а маленькія развлеченія пріятны и имъ и намъ, не думай, что будешь съ Кіанъ-си вѣчно, это скоро пройдетъ, а евнухи не злы, они любятъ ласкать и трогать насъ, нѣкоторые позволяютъ и побольше, только не вздумай сказать это Божественному, иначе погибнешь, онъ вѣдь ничего не можетъ сдѣлать противъ нихъ!

Гій не отвѣчала отъ душившихъ рыданій и молчаливо стала натягивать платье.

— Ну, куда ты пойдешь, — продолжала покачиваясь Императрица, — завтра день поклоненія предковъ и сегодня Кіанъ-си не смѣетъ послать за тобою, а одной со своими мыслями не весело. Останься со мной, хочешь трубку? Нѣтъ? Попробуй, право, вѣдь и я начала не съ радости, когда Кіанъ-си: не захотѣлъ меня болѣе, я думала наложить на себя руки и сдѣлала бы это, если бы Халикокъ не принесъ опій. Мы всѣ куримъ, иначе не могли бы жить. Согласна? Ну вотъ а кладу черный шарикъ въ трубку, слышишь какъ шипитъ, втяни дымъ и проглоти, не нравится это сначала, ну вторую, чувствуешь головокруженіе — ничего, выкури еще одну и для начала довольно, положи голову на подушку и будешь счастливѣе нежели съ Кіанъ-си, смѣешься — такъ я и знала.

Божественное небытіе, трепетное соприкосновеніе земного, съ потустороннимъ, пелена цвѣтной радуги, душевная мелодія, гармонія сочетаній, вихри радости, все пониманіе--все это пережила Гій на жесткой циновкѣ.

ГЛАВА 6-ая.

— Вы положительно невнимательны Ги-хенъ-чунъ — сдержанно выговаривалъ Май на другой день поблѣднѣвшей отъ куренія опія Гій, — не говорилъ ли я вамъ, что „do“ есть земля, символъ ея — князь, цвѣтъ желтый, положеніе центральное, звукъ вродѣ мычанія коровы; слушая эту ноту, испытываешь, состояніе простора, слушая же ге, испытываешь чувство справедливости, ея природа — прямизна, вкусъ острый, напоминаетъ блеяніе овцы, отставшей отъ стада. Искусство имѣетъ осмысленное содержаніе и осязательную форму. Вслушайтесь въ mi, оно вызываетъ милосердіе и любовь, sol — желаніе дѣлать добро, la заставляетъ думать о религіи — и увидя, что евнухъ вышелъ, скороговоркой — но что съ вами, Гій, вы измѣнились?

— Не могу, не могу болѣе, Май.

— Васъ обижаютъ?

— Въ гинекеѣ ужасно, эти женщины и еще хуже евнухи, цѣлый день я въ ихъ рукахъ, и ихъ руки на мнѣ.

— Но Божественный?

— Онъ такъ добръ, Май, точно любящій братъ, скажемъ ему все, повторимъ то, что говорили другъ другу нѣкогда, и онъ сдѣлаетъ насъ счастливыми.

Май покачалъ головой. — Бѣдное дитя, какъ она заблуждается, сегодня еще Августѣйшій говорилъ ему, Маю, о чувствѣ, внушенномъ ему дѣвушкой, о надеждахъ, на нее возлагаемыхъ, ревнивыя опасенія уже бродятъ въ душѣ повелителя. Достаточно слова и она погибла. Она, обожаемая, за которую онъ, Май, отдалъ бы кровь по каплѣ. Надо спасти, надо заставить понять, что лишь близостью къ Августѣйшему, спасетъ она себя и народъ, неправедно угнетенный регентшей.

— Такъ скажемъ, Май, правда?

— Нѣтъ.

Ни слѣда краски на пожелтѣвшемъ лицѣ, чужіе холодные глаза смотрятъ въ испуганные глаза Гій.

— Май, вы ли это?

— Я, — голосъ еле слышенъ, слова, змѣи шипящія, ползутъ, съ трудомъ вырываются изъ стиснутаго горла.

— Божественный любитъ васъ, не губите себя, помните о народѣ, молчите и забудьте.

— Май!

— Мудрецъ заботится о внутреннемъ, а не о внѣшнемъ, радуйся, что Гій будетъ около Кіанъ-си, это поручилъ передать мнѣ Небесный отецъ, ты поняла теперь Гій, а потому слушай, никогда не скажу я болѣе ни слова женѣ моего государя, по ты запомни.

— Великій духъ послалъ звѣзду на небо, она будучи тамъ, полюбила пастуха и пастухъ полюбилъ звѣзду. Когда ей настало время вернуться на землю, звѣзда очень страдала, но еще болѣе страдалъ пастухъ, который не могъ за нею слѣдовать. Страданіе тронуло сердце Шанди (небо) и послѣ смерти онъ обѣщалъ сдѣлать пастуха звѣздою, чтобы они не разставались, вотъ почему у семи звѣздъ въ хвостѣ полярная, Ты поняла Гій и будешь ждать меня тамъ.

Въ эту ночь наложница Ги-хень-чу сама протянула руки Божественному и — вернувшись въ гинекей, гнѣвно бросила въ лицо Халикока . . . . . . . . . . . платъ.

Часть III.

ГЛАВА 1-ая.

Базарная площадь Пекина полна народомъ. Китайскіе промышленники, разносчики, коробейники и другіе продавцы кричатъ, звенятъ въ бубны, трубятъ, звонятъ колокольчиками и бьютъ въ барабаны. Дымъ стоитъ отъ кунжутнаго, деревяннаго, коноплянаго и бобоваго масла. Здѣсь же на улицѣ жарятся катышки, блины, ѣдза-бобо, жирныя мальтоу и пирожки съ рыбною и чесночною начинкой. Кухонныя принадлежности странствующихъ поваровъ состоятъ изъ коромысла съ двумя ящиками, въ одномъ жаровня и котелокъ съ судомъ и кашицей, въ другомъ готовое кушанье, соя, непремѣнная приправа китайскаго обѣда, чашки и куайзы (палочка для ѣды). Желающему вкусно поѣсть не надо идти далеко: если онъ бѣденъ, то къ его услугамъ готовая пища, если же въ карманѣ звенятъ лишніе чохи, то надо войти подъ навѣсъ, устланный цыновками, тамъ, по выбору, мастеромъ, втыкающимъ ножъ, закалывается откормленный ягненокъ или поросенокъ, здѣсь же приготовляется — и пиръ готовъ. Дѣтской публикѣ хорошо знакомы звуки сахарнаго гонга, танъ-по, извѣщающаго о прибытіи продавца сластей-конфектъ, китайскихъ засахаренныхъ яблочекъ, земляныхъ орѣховъ, желе, рисовыхъ катышковъ. Неуклюжіе малыши небесной Имперіи переваливаясь бредутъ въ неудобной тяжелой одеждѣ, иные совершенно голые, прыгаютъ и кривляются въ надеждѣ получить пряникъ, а завязанные заботливыми-отцами въ мѣшки, чтобы не могли отойти далеко отъ мѣста, тянутся съ воемъ за апетитными сластями. Не перечесть игроковъ на счастье, сапожниковъ, портныхъ, брадобреевъ, кузнецовъ и слесарей, раскладывающихъ здѣсь же подъ кричащими вывѣсками свои инструменты. Сунъ-мей-танъ, приготовленный изъ желтыхъ сушеныхъ сливъ, съ прибавкой сахара, розовыхъ листьевъ и корицы разносится въ высокихъ глиняныхъ кувшинахъ. Въ лавкахъ подъ парусиновыми зонтиками торговцы желѣзомъ разложили гвозди, жаровни, скобы, ступки и замки. Тутъ же помѣстился отравитель крысъ и разложилъ на прилавкѣ партію мертвыхъ грызуновъ. Смѣхъ, крики, возгласы и среди нихъ, неподвижный какъ изваяніе, въ большихъ хрустальныхъ очкахъ и темной шапкѣ нотаріусъ передъ высокимъ столомъ, заложеннымъ фоліантами. Направляясь къ нему и лавируя между тачками и повозками, идетъ слѣпой разсказчикъ съ посохомъ въ рукѣ, опираясь на горбуна, несущаго пестрый зонтикъ. Онъ пришелъ, повидимому, издали. Обувь чужой выдѣлки, а халатъ такъ износился, что видимо имѣлъ дѣло съ солнцемъ южнѣе пекинскаго.

Толпа собирается вокругъ разсказчика шумливая и назойливая, останавливаетъ, проситъ, требуетъ. Слѣпой остановился. — Баста, — промолвилъ онъ, — я не могу болѣе идти, ставь зонтикъ Ли, а вы — обратился онъ къ публикѣ, — что раскрываете свои рты какъ вороны, мой также пересохъ и тому, кто промочитъ его холоднымъ суанъ-меньтанъ я могу предсказать судьбу, истолковать сонъ по книгѣ Исуцинъ, предсказать счастливые дни, опредѣлить фыньшуи (счастливое мѣстоположеніе). — Хорошо, — приговаривалъ онъ, осушивъ поданный сосудъ и передавая остатки горбуну, — теперь хотите видѣть особыхъ цюй-цюйръ (сверчковъ) есть боевые, а есть и такіе, что не уступятъ соловью. Вы предпочитаете разсказы, я буду говорить о голубомъ драконѣ, о трясеніи золотой вѣтки, или о героѣ народа. Вы хотите послѣднее, отлично, но тогда накормите сначала и меня и моего мальца, а то у насъ въ желудкѣ квакаютъ лягушки.

— Да не тычьте въ меня пальцами, все равно не покажу ничего, пока не буду сытъ. — Съѣвъ чашку предложенныхъ собачьихъ окороковъ и закусивъ трепангами (морскіе черви), слѣпой вынулъ ощупью изъ котомки парикъ, длинную бѣлую бороду, халатъ и гонгъ. Одѣлся и передавъ гонгъ Ли, поднялся на устроенное для него изъ опрокинутой кадки возвышеніе, задумался. Опытный наблюдатель подмѣтилъ-бы, какъ повернувшись въ сторону невозмутимаго нотаріуса, онъ легкимъ движеніемъ словно поправляя парикъ коснулся лба, губъ и сердца. Тотъ отвѣтилъ тѣмъ же. Толпа гудѣла, надо было начинать.

— Я разскажу, — зазвенѣлъ его голосъ, — о войнѣ жившемъ въ древней столицѣ древняго Богдыхана. Городъ былъ осажденъ такъ неожиданно, что помощь не могла подоспѣть и всѣ были на краю гибели. Непріятель, гордый силами, имѣя въ станѣ непобѣдимаго доселѣ богатыря, издѣваясь зоветъ храбреца для единоборства съ нимъ, обѣщая въ случаѣ его побѣды отступить. Никто изъ сильнѣйшихъ не рѣшается выйти на борьбу съ прославленнымъ. Но юноша, долго молившійся у статуи Лаодзы, предложилъ пустить его помѣриться силами. — Гдѣ тебѣ, — отвѣчаетъ его начальникъ, — невъ книгѣ Мэнцзы (книга тайныхъ благословеній) черпается сила. — Юноша настаиваетъ. — Иди, — говоритъ начальникъ, только выпей сначала чашу горячаго вина.

— Юноша беретъ чашу, подноситъ ее къ губамъ, потомъ, передумавъ, отставляетъ со словами: — Я выпью по возвращеніи, вино не успѣетъ остыть, — уходитъ. Дѣйствительно, съ головой богатыря онъ вернулся, когда вино еще было теплое и пилъ его при восторженныхъ кликахъ спасеннаго народа. Всѣ назвали его героемъ и преклонились передъ, великимъ Лаодзы, внушившему скромному юношѣ этотъ, подвигъ.

Дзы-дзы-тамъ-тамъ понеслись звуки китайскаго барабана, возвѣщавшаго о приближеніи полиціи, и одновременно рѣзкій свистокъ нотаріуса прозвучалъ голою нотой.

Толпа, ненавидящая и боящаяся полиціи бросилась въ разсыпную, позабывъ о разсказчикѣ. На площади черезъ, мгновенье не оказалось никого, кромѣ торговцевъ, играющихъ дѣтей и неподвижнаго въ своемъ величіи нотаріуса, спросившаго спокойно у командующаго отрядомъ, въ чемъ, дѣло, готовится-ли казнь или кто-нибудь бѣжалъ изъ тюрьмы. — Нѣтъ, — отвѣтилъ офицеръ, — мы присланы изловить, тайпинговъ, которые должны сегодня прибыть изъ Манчжуріи. — Богъ въ помощь, — отвѣтилъ нотаріусъ вѣжливо, потрясая сжатыми у груди кулаками и оглядывая площадь.. Она вновь наполнялась людьми, но разсказчика не было.

ГЛАВА 2-ая.

Узкими переходами предводитель тайпинговъ Ко-Ду-чень и его горбатый спутникъ, юрко пробирались къ монастырю Тибетскихъ ламъ ІОнгъ-хо-чунъ, находящемуся въ углу запрещеннаго города на границѣ между нимъ и Пекиномъ, Не доходя до монастыря, они остановились у воротъ съ двухстворчатою дверью, выкрашенною въ яркій цвѣтъ, на верхѣ которой были прибиты оленьи рога. За этими воротами другія, синяго цвѣта, защищающіе отъ вторженія злыхъ духовъ, дальше третьи, четвертые. Духи идутъ лишь прямыми путями и достаточно на мѣстѣ поставленныхъ воротъ, что бы отклонить ихъ отъ намѣченнаго пути. Судя по количеству воротъ обладатель фанзы принадлежалъ къ виднымъ лицамъ Пекина. Фанза, небольшая съ загнутою съ краевъ сорваной улетающей черепичной крышей, съ цвѣточными бумажными украшеніями надъ бумажными же окнами на дверяхъ; признакъ профессіи, козьи рога.

Ли-чень, врачъ искусный, занималъ эту фанзу. Ли-чень. извѣстный врачъ. Никто не помогъ дряхлому Ли-хун-чжану, а Линь возстановилъ его сили женскимъ молокомъ. Онъ отлично знаетъ, что при тифѣ надо давать человѣческіе экскременты, а при желудочныхъ боляхъ хлѣбъ, пропитанный кровью казненнаго преступника. Умѣетъ лечить бѣшенство, поэтому у него всегда есть ученики, дорого платящіе за изученіе медицины. И сейчасъ онъ сидитъ передъ вспыхивающимъ очагомъ и, покачиваясь въ ритмъ голосу, не сводя глазъ съ блестящаго шарика медицинскаго ящика, поставленнаго на особомъ столѣ, поясняетъ послѣдователямъ тайны врачебной науки.

— Въ основаніе медицины, — говоритъ онъ пророческимъ голосомъ, — положена гармонія всѣхъ частей человѣческаго тѣла. Оно состоитъ изъ пяти началъ, нахожденіе которыхъ въ равновѣсіи обуславливаетъ здоровье. Равновѣсіе это легко нарушается испареніями и духами. Они производятъ отравленія и вызываютъ болѣзнь. Существуетъ прямая связь между міромъ духовъ и физическимъ состояніемъ человѣка. Вредные газы и духи, проникая тѣло незамѣтно для его обладателя, соотвѣтственно тому органу, куда они проникаютъ, вызываютъ болѣзнь его. Невидимая связь существуетъ между началами природы, цвѣтами и органами человѣческаго тѣла, и надо все искусство врачевателя, чтобы открыть тотъ или другой органъ и опредѣлить средство, которымъ съ этимъ духомъ надо бороться. Такъ напримѣръ? болѣзнь сердца есть воздѣйствіе чернаго духа, черный же цвѣтъ соотвѣтствуетъ водѣ, побѣждается огнемъ, т. е. Жаромъ, который есть элементъ сердца, слѣдовательно для леченія сердца. нужна вода.

— Легкія подвергаются нападенію краснаго духа, почка желтаго, желудокъ зеленаго.

— Печень есть мать сердца, сердце мать желудка и селезенки, селезенка мать легкихъ.

— Но отецъ, — перебилъ его молодой человѣкъ въ костюмѣ даосскаго монаха, — развѣ имъ (головной мозгъ) не есть мать всѣхъ органовъ?

— Ты торопишься Илли, — кротко отвѣтилъ Ли-чень. — Имъ это органъ производительной способности, также какъ ложечка является центромъ дыханія, въ ней зарождаются радость и наслажденіе, отъ желчи зависитъ храбрость, а въ сердцѣ сосредоточено мышленіе, селезенка-же помогаетъ пищеваренію. Все гармонично, какъ сама природа, надо только умѣть понимать и пользоваться ею.

— Но всегда-ли, учитель, возможна помощь заболѣвшему? — спросилъ неподвижно сидящій китаецъ въ богатой одеждѣ, — и всегда-ли должно помогать ему?

Ли-чень задумался. Долго смотрѣлъ на металлическій шарикъ, затѣмъ взявъ флаконъ съ душистымъ порошкомъ и набивъ имъ ноздри, продолжалъ.

— Великая наука медицина — только часть науки о жизни, которая въ свою очередь дочь небеснаго знанія и гдѣ начинается одно и кончается другое — трудно разгадать. Теперь слѣдите внимательно за полетомъ моей мысли, ибо мудрый не говоритъ дважды. Вы видите комету, появившуюся на небѣ, что она представляетъ? звѣзду съ хвостомъ? змія? дракона? Что другое могло ее вызвать къ жизни, какъ не взаимодѣйствіе силъ и началъ природы, постепенно воздѣйствующихъ другъ на друга. А началъ сколько? Пять: вода, огонь, металлъ, дерево и земля. Теперь вдумайтесь, есть-ли что либо не проникнутое этими элементами? Беру примѣръ: вода, дѣйствіе укрѣпляющее, вкусъ соленый. Вникните, какая страна съ нею во взаимодѣйствіи? разумѣется сѣверъ, а изъ цвѣтовъ-черный, изъ музыкальныхъ звуковъ-ю, изъ временъ года зима, изъ древнихъ монарховъ Ю-чунъ, а изъ внутренностей — кишки. Понятна вамъ связь необъемлемаго, величіе сліянія? Я взялъ одинъ изъ элементовъ для примѣра. Развѣ можемъ мы, скромные жрецы науки понять глубину тайны проникновенія злого духа въ великую гармонію существующаго и отвѣтить, виноватъ-ли самъ заболѣвшій, допустившій овладѣть собою, или Шанди его пославшее. Въ первомъ случаѣ лечимъ мы, если же наши познанія окажутся безсильными, то они, указалъ онъ на Даосскаго монаха, призываютъ помощь великаго Яо-вамъ (духа князя медицины) и возстановляютъ нарушенное равновѣсіе.

Онъ умолкъ, погруженный въ созерцаніе. Молчали и ученики — долго.

— Надо помолиться — заговорилъ Илли, — сегодня большой день.

— Да — отвѣтилъ Ли-чень, — весь день ждемъ мы.

— Кто-то предалъ братьевъ Гелай-ху (тайпинговъ) — проговорилъ худой юноша въ очкахъ, пришедшій послѣднимъ, — и часъ тому назадъ солдаты обыскивали базарную площадь, но никого не нашли.

— А нотаріусъ Ко-ху былъ-ли на мѣстѣ?

— Онъ тамъ.

— Тогда имъ не грозитъ опасность.

— Мнѣ кажется — вставилъ прислушиваясь одинъ изъ собесѣдниковъ, — я слышу что кто-то тихо отклеиваетъ бумагу у лѣваго окна фанзы.

— Быть можетъ, они, — шепнулъ Ко-ху.

— Почему же не входятъ?

— Не знаютъ, что за люди у меня — отвѣтилъ Ли-чень, — такъ и есть, точно кто-то шевелится.

— Разрѣшите войти странникамъ, — послышался голосъ за дверью, — да будутъ благословенны всѣ присутствующіе.

— Войдите добрые люди — отозвался врачъ, дѣлая еле замѣтный знакъ, повторенный присутствующими и нараспѣвъ произнесъ: — мудрость нашего учителя непостижима подобно. небу.

— На которое нельзя взобраться съ помощью даже самыхъ высокихъ лѣстницъ — закончилъ вошедшій.

Сталъ передъ хозяиномъ. Оба помолчали, потомъ одновременно ровнымъ движеніемъ склонились другъ передъ другомъ. Торжественное молчаніе прерывала лишь неумолчная свирѣль сверчковъ. Вотъ оба выпрямились: — Будь благословенъ, радостно привѣтствовалъ Ли-чень. — Въ твоемъ достопочтимомъ жилищѣ, отвѣтствовалъ Ко-лу-чень; поклонъ, и лица обоихъ приняли привѣтно-радостное выраженіе.

— Пріятно не представляться слѣпымъ — смѣялся предводитель, — выпрямляйся Ли, — и къ изумленію присутствующихъ, горбунъ поползъ вверхъ, расправляясь и превращаясь въ здороваго верзилу. — Ну, и болитъ же — говорилъ онъ, потирая поясницу.

— Ѣли-ли вы рисъ? — освѣдомился Ли-чень.

— Насъ накормили на площади.

— Свѣжіе костюмы и ужинъ приготовлены, надо скорѣе сбросить это подозрительное платье, сколько васъ, братъ?

— Четверо отъ насъ — тѣ двое идутъ продавцами птицъ, двое отъ Гэллсо-хуй (различныя группы общества тайпинговъ), трое отъ тріады и одинъ отъ бѣлой лиліи, его слѣдъ окончательно потерянъ и мы боимся, что онъ уже въ рукахъ правительства.

— Онъ здѣсь, братъ, указалъ Ли-чень на Илли — и съ нами вмѣстѣ ждетъ тебя.

— Небесный отецъ приказалъ окончательно условиться — заговорилъ монахъ, но Ли-чень перебилъ его: — Это потомъ, теперь всѣ вы нуждаетесь въ покоѣ и отдыхѣ. Я и мои ученики хотимъ вамъ предложить скромную трапезу, здѣсь вы въ безопасности, а монастырь рядомъ надежное убѣжище ночью.

— Да будетъ такъ.

Дверь открылась, пропуская всѣхъ въ столовую.

ГЛАВА 3-ья.

Странный видъ имѣлъ Юнъ-хо-Гунъ, монастырь Тибетскихъ ламъ въ двѣнадцатый день седьмой луны. Несмотря на поздній часъ, съ центральной пагоды слышался серебряный звонъ гонга и повсюду на помостахъ паперти, выходящихъ въ Пекинъ и у почетныхъ арокъ Пай-лоу, и у входа многогранной, многоэтажной пагоды облицованной цвѣтными изразцами, видны были монахи. Одни въ буддійскихъ, другіе въ даосскихъ одеждахъ. Приближаясь къ вратамъ монастыря, они остановились, созерцая дракона временъ Чжоусской династіи, символизирующаго весну, востокъ, львовъ фо, статую Майдари, Будды будущаго и скользили впередъ по длиннымъ корридорамъ. Доходя до фантастическаго животнаго съ полусобачьей, полуволчьей мордой, обмѣнивались нѣсколькими словами со стоящимъ монахомъ и шли далѣе.

Со стороны запрещеннаго города двѣ фигуры приближались къ стѣнѣ, выкрашенной въ желтый цвѣтъ, украшенной фениксомъ-эмблемой Императрицы, изображенной съ головой фазана, шеей черепахи и туловищемъ дракона. Монашескія одѣянія скрывали станъ, мѣшая различить мужчины это или женщины. Подойдя въ упоръ къ стѣнѣ, оба остановились въ видимомъ замѣшательствѣ. — Мы пришли слишкомъ рано, Май, произнесъ женскій голосъ, — онъ не успѣетъ открыть, евнухи высмотрятъ, и мы погибли.

— Полноте, Гій, Кіанъ-си не тотъ, что былъ пять лѣтъ тому назадъ, и если онъ разрѣшилъ намъ пойти сегодня, то значитъ рука Императрицы не угрожаетъ. Но всматривайтесь во все, вдумывайтесь, чтобы достойно выполнить задачу, возложенную на васъ сыномъ неба.

— Вы не думаете, Май, что послѣ нашего ухода на него нападутъ духи унынія, и онъ первый своею неровностью выдастъ насъ?

— Я вѣрю въ него, Гій, великая жертва, принесенная пять лѣтъ тому назадъ, не могла быть безплодной и, если -омъ еще не тайлингъ, то готовый послѣдователь Лаодзы.

— Для этого появился новый духовникъ?

— Великій хутухта призванъ по желанію Августѣйшаго, чтобы охранять слѣды его ногъ.

— И вы вѣрите, Май?

— Вѣрю, горячо вѣрю, что скоро конецъ мраку, окутавшему голубую Имперію. Руками Кіанъ-си сброшено будетъ ненавистное владычество регентши, основанное на ужасахъ традицій, а отчасти вѣдь это наше дѣло, Гій.

Первая наложница опустила голову. Она не могла вѣрить, именно можетъ быть потому, что она знала прекрасную, но неустойчивую душу Кіанъ-си, порою ласковаго любовника, порою подозрительнаго тирана.

Нѣтъ, она не вѣритъ. Она любитъ въ немъ не пове-' лителя многомилліоннаго народа, а поэта утописта, которымъ является онъ ей въ ихъ отдохновенныя ночи и кажется большимъ ребенкомъ, нуждающимся въ ласкѣ, пьющаго жадными глотками изъ кубка любви — но вѣрить — нѣтъ, не вѣрю, Май.

— Вы разсуждаете по-женски — онъ мужчина и избранникъ боговъ, которому открыто непонятное намъ. Опираясь на тайпинговъ, драконъ, подниметъ голову и растопчетъ феникса (драконъ — эмблема Императора, фениксъ — Императрицы).

Въ туловищѣ дракона-стѣны что-то хрустнуло, передъ говорившими открылась зіявшая тьмой дверь, на порогѣ которой появился монахъ съ открытымъ лицомъ.

— Какъ, отецъ, вы сами?

— Лишь хутухтѣ извѣстенъ священный ходъ, идите за мною, сейчасъ будетъ свѣтло.

Дѣйствительно, черезъ нѣсколько шаговъ въ непроницаемой тьмѣ забрезжилъ свѣтъ достаточный, чтобы разсмотрѣть широкій коридоръ, круто спускающійся въ подземелье. По обѣ стороны его стояли изваянія верблюдовъ, лошадей, собакъ, лягушекъ, черепахъ и прочихъ священныхъ животныхъ, высѣченныхъ изъ голубоватаго мрамора. Коридоръ сообщался съ другими болѣе извилистыми и узкими и прерывался площадками, на которыхъ вышиною въ человѣческій ростъ стояли: Фо, идолы Ну-сянь-пусса и Вень-ту-пусса, сидящій на львѣ съ мячемъ въ рукѣ. Яоши-фо, Лунъ-ванъ (князь драконовъ) податель влаги, Лиле-фо и другіе. Коридоръ, расширяясь переходилъ въ кумирню, на главномъ мѣстѣ которой три Будды — Санъ-бао (три драгоцѣнности) занимали первое мѣсто. Въ рукѣ блюдо для сбора милостыни и веревка съ прикрѣпленнымъ на ней судномъ, идущимъ по бурному морю въ рай, на флагѣ судна надпись — тотъ кто ведетъ въ западную страну. Вдоль стѣны изображенія восемнадцати архатовъ, въ разнообразныхъ позахъ. По угламъ четыре небесныхъ края, охраняющихъ четыре страны свѣта. Одинъ край въ видѣ фигуры съ балалайкой въ рукахъ, второй съ зонтикомъ, третій съ мячемъ и четвертый съ змѣей. Здѣсь же священныя книги, молитвенныя колеса, гонги, колокола, ванджакири, курильницы и т. д. Пока Гій и Май преклоняли колѣна передъ, тремя Буддами, монахъ, остановившись передъ статуей Вейто — хранителемъ Буддизма, нажалъ пружину. Статуя повернулась, открывая тѣсный проходъ въ ярко освѣщенный залъ. У входа старый бонза со строгимъ лицомъ, очевидно, ждалъ прибывшихъ.

— Что скажете, мудрый? — обратился онъ къ хутухтѣ.

— Тебѣ, отецъ, передаю посланцевъ Единственнаго, провели ихъ черезъ путь жизни, чтобы тому, у кого всѣ подъ, ногами могли они сообщить о величіи Будды и смиреніи его служителей, я же тропинкою скорби пройду взглянуть, что дѣлаетъ Императоръ и блюсти, чтобы дѣтямъ этимъ не грозила опасность.

Онъ исчезъ, а они вступили въ залъ времени. Первое принадлежало временамъ Сунской и Юаньской династіи.. Все, что могло быть собрано отъ тѣхъ столѣтій наполняло залъ. Лучшіе предметы цвѣтной эмали находились здѣсь. Простота и строгость формъ, скромность орнаментаціи той эпохи придавали особую чистоту изгибу урнъ, курильницъ, блюдъ, тарелокъ, табакерокъ, вазъ: овальныхъ, цилиндрическихъ, коническихъ, воронкообразныхъ, яйцевидныхъ, съ перехватами, въ формѣ лотоса, древесной почки, животнаи рыбы, птицъ и т. п. Оттѣнки — цвѣта перемѣшивались съ сѣрымъ, и свѣтло голубымъ цвѣтомъ. Переходы тѣней были такъ нѣжны, что могли быть уподоблены развѣ движенію облаковъ на лунномъ небѣ. Слѣдующее зало временъ Минговъ, не отличаясь рисункомъ предметовъ отъ предыдущаго, характеризовалось появленіемъ новыхъ оттѣнковъ фарфора, такъ называемаго краснаго, ланъ-яо (бычачья кровь), цвѣта давленой земляники, рубиновый и желтый Императорскій. Рубины и кабашоньт въ изобиліи. Еще залъ — временъ Сюйды. Все въ бѣло голубыхъ и водянисто зеленыхъ тонахъ. Обиліе изумрудовъ всѣхъ величинъ. Зало Чинъ-хуа все изъ накладной эмали, изъ которой построена фарфоровая башня въ Нанкинѣ, плиты ея благовѣйно хранятся въ нишахъ, изъ камней — бирюзы отъ зеленоватой до лазорево небесной.

Входъ въ зало Манчжурской, царствующей династіи выложенъ по стѣнамъ эмблемами Императора и Императрицы. У входа статуя Гуаньчень, многорукой и многоглазой женщины съ ребенкомъ на рукахъ. Надъ нею манчжурскими іероглифами высѣчено одно слово „надѣйся“. Всѣ предметы — зеленоватыхъ, голубыхъ и бирюзовыхъ, оттѣнковъ. Изъ камней горный хрусталь и изумруды, поражающіе глазъ величиной и чистотой грани. Посреди гармоніи цвѣтовъ, создающей особое настроеніе, кресло древнѣйшаго Богдыхана съ надписью „ждемъ“.

— Мы пришли — произнесъ старикъ передъ дверью, за который слышалось пѣніе.

Они вошли въ пагоду, гдѣ передъ троичнымъ Сакіа-муни стояла вереница буддійскихъ монаховъ со свѣтильниками въ рукахъ. Миновавъ ихъ, проникли въ подземелье, наполненное народомъ въ одеждѣ даосскихъ монаховъ, изъ подъ полъ которыхъ свободно выглядывали, то расшитыя курмы мандаринъ, то синія блузы линь-ху.

Зало съ группой трехъ чистыхъ санъ-цисъ, обожествляемыхъ послѣдователями Лаодзы.

Главное лицо этой тріады Панку, первочеловѣкъ, воплощающій періодъ небытія, хаоса.

Коренастый, съ молотомъ въ рукахъ, рѣшительными взмахами? пытается онъ придать форму хаосу. Рядомъ съ нимъ Лаодзы съ перомъ въ рукѣ ню-хуанъ-шанди — проявитель вселенной. У подножія ихъ возвышенія съ сѣдалищами для семи — неподвижныхъ, какъ изваянія.

Тишина, въ залѣ. Шаги вошедшихъ молотами стучатъ по мраморнымъ плитамъ.

Вотъ они за ступеняхъ подножія съ любопытствомъ разглядываютъ наполняющихъ комнату.

Одинъ изъ семи зашевелился.

— Мы собрались здѣсь, сыны срединной Имперіи, изъ обществъ и отдѣловъ Святого дѣла освобожденія, — множество какъ одинъ, одинъ какъ всѣ!

— Сошедшіеся во имя Святого дѣла, послѣдователи тріады, бѣлой лиліи, ненюфаръ и всѣхъ прочихъ отдѣленій тайпинговъ, выполняя велѣніе небеснаго отца; за стѣною оставили мы десять бѣлыхъ и десять черныхъ грѣховъ. Горе не оставившему, онъ не увидитъ свѣта восходящаго солнца, не найдетъ пути среди лабиринта и погибнетъ, какъ злодѣй и предатель. Горе ему. Не боясь, говорите дѣти великаго отца, никто не вынесетъ звуковъ, — такъ говоритъ Чанъ-го.

Трепетъ пробѣжалъ по собранію. Очевидно среди нихъ предатель и онъ выслѣженъ, да и возможно-ли обмануть служителей Чунъ-ли-Гуанъ.

А безвучный голосъ продолжалъ яркими чертами обрисовывать положеніе страны. Голодъ, болѣзни, неурожаи, обмеленіе рѣкъ, косность династіи, уничтожающей все новое, преслѣдующей передовое, ненавидящей приходящее изъ сосѣднихъ государствъ. Покровительственное отношеніе къ ввозу опіума, одурманивающаго головы сыновъ Имперіи. Подавленіе протеста рядомъ пытокъ, казнями цѣлыхъ батальоновъ регулярныхъ войскъ, заподозренныхъ въ измѣнѣ существующему строю, казней массовыхъ при упоминаніи о которыхъ у человѣка кровь стынетъ отъ ужаса. Вотъ оно правленіе Императрицы регентши, система сведенія Императора къ роли хранителя культа и продолжателя династіи, отдавшей верховную власть Князя драконовъ владычеству евнуховъ, этихъ властителей краснаго города. Небесный отецъ внялъ мольбамъ народа, часъ насталъ, Императоръ вошелъ въ возрастъ, онъ не врагъ движенія тайпинговъ, пора подсчитать силы и назначить время.

Рѣчь покрыта взрывомъ восторга. Да здравствуетъ Кіанѣси. Дорогу Августѣйшему. Солнце восходитъ надъ удрученной страной.

Май дрожалъ отъ нервнаго подъема. По щекамъ Гій катились слезы. Отчего не здѣсь самъ онъ, безвольный и любимый. Въ немъ проснулось-бы сердце народа, онъ захотѣлъбы и достигъ, какъ этотъ драконъ стѣны, поднявшій пятипалую лапу надъ фениксомъ. Всматривается Гій, у дракона лицо Кіанъ-си, точно изъ тумана выступаетъ, движется, живетъ, не видѣніе-ли это? Вотъ поднялся на лапы надъ ненавистнымъ сфинксомъ, побѣдно запрокинулъ тонко очерченную голову, одинъ ударъ и сфинксъ раздавленъНо что это? драконъ лежитъ блѣдный, надъ нимъ сфинксъ давитъ порывисто вздымающуюся грудь и низко склоняется надъ прекраснымъ, съ сатанинскою усмѣшкой лицо Дзеу-хи, страшное, кошмарное, мертвящее. Въ ушахъ зазвенѣло. Поплыли, пеленой покрылись темныя фигуры, и Гій потеряла сознаніе. Она очнулась на постели. Посреди комнаты столъ съ лампой вмѣсто фонаря. Въ углу деревянная доска съ темнымъ ликомъ, строго смотрящимъ при мерцаніи лампады. Крестъ и на немъ распятый — продолженіе сна? Гій встаетъ и обходитъ комнату, галереей свѣшивающуюся надъ пустотой. Вслушалась. Отдаленное, постепенно замирающее пѣніе, шарканье расходящихся по разнымъ направленіямъ шаговъ, крикъ, потомъ одинъ рѣзкій, — такъ кричатъ передъ смертью… и шумъ падающаго тѣла.

Въ глубинѣ темнаго колодца свѣтъ ярче, свѣтлѣе, взоръ явно различаетъ при колеблющемся свѣтѣ факеловъ, далеко внизу колоссальную фигуру Гуанди, божества войны, у ногъ его копье, лукъ и стрѣлы, по стѣнамъ божества созвѣздій, духъ грома, князь драконовъ и князь очага. Группа вооруженныхъ ведетъ кого-то сопротивляющагося и бросаетъ у ногъ Гуанди. Лица дышатъ местью, смерть написана на нихъ. Фигура лежитъ нѣсколько мгновеній, потомъ встаетъ, капюшонъ спадаетъ съ лица. Предатель, догадывается Гій, узнавая въ немъ любимца Халикока, евнуха Гіу, купавшаго когда-то ее въ общей ваннѣ, нечистое прикосновеніе рукъ котораго къ своимъ грудямъ чувствуетъ она и понынѣ.

Предатель! дрожитъ и боится, а самъ жалѣлъ-ли кого-нибудь? Сцены гаремной жизни, жизней, отданныхъ во власть евнухамъ, проносятся передъ глазами жены Императора. Прошла-ли хоть одна изъ дѣвственныхъ наложницъ къ Божественному, не избѣжавъ грубыхъ рукъ, нечистыхъ прикосновеній, проникающихъ душу ощущеній. Небыла-ли каждая мысленной любовницей мускулистыхъ хозяевъ гинекея, въ долгія лунныя ночи расточающихъ свои безплодныя ласки. Ненависть и жалость чередовались въ сердцѣ при видѣ безпомощности врага. Свѣтъ усилился, всѣ какъ одинъ бросились ницъ передъ фигурой въ одеждѣ ламы. Словъ не слышно, руки медленно поднятыя, опускаютъ капюшонъ, блѣдное лицо аскета съ горящими глазами. Заглянувъ въ нихъ безпомощно, понявъ безпощадность, содрогнулся Гіу. Неумолимое, жестокое, но странно знакомое лицо, лицо Будухты, платья котораго она коснулась въ день жертвы. Мертвецы воскресаютъ, мертвецы возвращаются, — нѣтъ это она умерла и видитъ потустороннее. Гій зашаталась, но въ то же мгновенье лицо ея быстро обвилось легкою тканью и крѣпкія руки, поддерживая, повели къ выходу.

ГЛАВА 4-ая.

Восьмая часть запрещеннаго города занята городомъ евнуховъ. Рядомъ съ внѣшнею стѣною Пекина. Стѣна, гдѣ черезъ каждыя сто саженъ вздымаются четырех-этажныя башни и бастіоны. Стѣны обведены рвомъ, и охраняются солдатами войскъ зеленаго знамени. Дверь въ городъ евнуховъ не закрывается никогда. Одинъ солдатъ и одинъ цзолингъ (полковникъ), охраняющіе входъ въ запрещенный городъ, всегда возлѣ, и каждый мань-цзы знаетъ, куда надо идти, если умираешь съ голоду, если некуда дѣваться, или наконецъ если совершишь преступленіе. Пока не схваченъ, можно укрыться въ дверь и принеся въ даръ династіи свои „драгоцѣнныя“ начать новую жизнь.

Къ поступающимъ не предъявлялось никакихъ требованій, кромѣ здоровья, абсолютно не принимались имѣющіе физическіе недостатки и въ этомъ случаѣ исключеніе составлялъ Фу-чень, оскопленный по повелѣнію Богдыхана. Сянь-фыня, которому показалось, что Дзеу-хи засматривается на молодого воина знамени храбрыхъ. Онъ очень старъ теперь и даже Холикокъ относится съ уваженіемъ къ сподвижнику Сянь-фыня. Онъ внимательно относится ко всѣмъ его просьбамъ и снисходительно смотритъ на посѣщенія его старыми и молодыми товарищами по оружію. А. ужъ. конечно они говорятъ о политикѣ. Вотъ и сейчасъ, часа два, какъ сидитъ у Фу-чень полковникъ знамени зеленыхъ, и Халикокъ дорого-бы далъ, чтобы знать о чемъ могутъ, бесѣдовать: испытанный въ бояхъ воинъ и старый евнухъ. Халикокъ обращалъ вниманіе „Единственной“ на странное поведеніе обитателя запрещеннаго города, но Дзеу-хи, не давъ договорить, приказала оставить въ покоѣ „вѣрнаго слугу ея мужа“, а потомъ вздохнула и заговорила о другомъ. И поневолѣ приходится дѣлать равнодушное лицо, проходя мимо оконъ евнуха, помѣщающагося въ трехъ свѣтлыхъ комнатахъ стѣны запрещеннаго города. Просто убранныя, онѣ поражаютъ количествомъ полокъ, установленныхъ книгами по разнообразнымъ вопросамъ. Тутъ и Тайпинъ-хуанъ-ю-узы — описаніе вселенной въ царствованіе Богдыхана Тай-пина (X вѣка), Да цинъ-и-тунъ-чжи — подробное географическое и статистическое описаніе Имперіи при манчжурской династіи, Хуанъ-ци-чжи-гунту, множество картъ, а посреди комнаты компасъ Гуабу, сдѣланный изъ куска твердаго дерева, въ центрѣ котораго углубленіе наполненное водой. На компасѣ начертано нѣсколько концентрическихъ круговъ, съ обозначеніемъ двѣнадцати двойныхъ часовъ, десяти символовъ, десяти діаграммъ Фуси. Цѣль такого компаса кромѣ прямого его назначенія, опредѣленіе „фынь-шуя“ (счастливаго мѣстоположенія); поэтому понадобится-ли кому либо строить домъ, похоронить-ли умершаго, всѣ идутъ къ Фу-чень, и не мало золота плыветъ въ глубокіе карманы одежды евнуха.

Фу-чень съ поджатыми ногами сидитъ на канѣ возлѣ лакированнаго столика съ двумя чашками чая, внимательно слушая стараго однополчанина Ли-хуанъ, головной уборъ котораго, украшенный множествомъ перьевъ, красуется на постанцѣ.

— Ты говоришь — обращается онъ къ старому генералу, — что количество И-го-чуанъ (секта большого кулака) увеличивается?

— Поддерживаемые Императрицей регентшей, они множатся какъ грибы, давно-ли мы слышали о нихъ лишь въ Сянь-дунѣ, теперь же И-го-чуанъ подъ Пекинымъ, Та-таогвай въ Шанхаѣ, союзъ большого меча у побережья и все это, подстрекаемое правительствомъ, находитъ себѣ сочувствіе во всѣхъ классахъ населенія, недовольнаго вмѣшательствомъ иностранцевъ во внутреннюю жизнь и встрѣчаетъ поддержку отъ традиціоналистовъ, изъ которыхъ достаточно назвать Хсу-дунъ.

— Не думаю другъ, чтобы дѣло обстояло такъ печально, что можетъ сдѣлать Большой кулакъ противъ движенія Тайпинговъ, охватывающаго небесную Имперію?

— Намъ, какъ друзьямъ тайпинговъ, позволительно быть близорукими, Фу-чень. Тайпинги свѣтлыя головы, преданныя идеѣ освобожденія, но они не хотятъ понять, что все въ мірѣ идетъ постепенно, нѣтъ, имъ подавай все сразу. Будь они только политическая партія, шансы-бы удесятерились, но эти религіозные вопросы!

— Что ты хочешь сказать?

— То, что ты думаешь, осторожный другъ, и на что понадобилось имъ сближеніе Да-о-сизма съ христіанствомъ. Изъ уваженія къ быту надо щадить старыя вѣрованія.

— По уже десять лѣтъ правитъ онъ тайпингами подъименемъ „Царя Небеснаго“.

— Конечно это такъ, но только всѣ мятежи въ Поднебесной Имперіи разгорались изъ-за религіозныхъ вопросовъ, вспомни успѣхи „Бѣлой лиліи“ и „Краснаго тюрбана“, казалось, кликни они кличъ и династіи не на кого будетъ опереться, но достаточно было имъ объявить о пришествіи Метрайя, своего рода Мессіи, какъ тѣ, которые были съ. ними, стали противъ нихъ. Тоже и съ Тянь-ли и съ сектой небеснаго закона. Все это на руку Большому кулаку и Манчжурской династіи.

— Дзеу-хи, хочешь сказать ты, потому что Кіанъ-си это реформаторъ, но со связанными руками. Никто лучше его не понимаетъ уклона, по которому идетъ наша политика, подожди немного, орленокъ напомнитъ, что онъ внукъ Гуанъ-сюя.

Генералъ покачалъ головой. — Императоръ воспитанъ слишкомъ внѣ жизни, чтобы бороться.

— Мы поборемся за Князя драконовъ, пусть онъ только не мѣшаетъ, мы освободимъ его отъ власти ненавистной, манчжурки.

— Думаешь, это выполнимо?

Евнухъ задумался, нѣсколько разъ вглядывался онъ въ. непроницаемое лицо друга, словно выдерживая какую-то скрытую борьбу и опуская глаза.

— Я уйду Фу-ченъ — всталъ генералъ, — лучше намъ не говорить болѣе сегодня.

— Нѣтъ — всталъ евнухъ, — мы слишкомъ давно служимъ съ тобой любимому дѣлу, чтобы имѣть тайны, и ты знаешь, день назначенъ.

— Знаю.

— Я старъ и дряхлъ и кромѣ того такъ окруженъ, что при первомъ подозрѣніи (могу исчезнуть безслѣдно, тогда, ты долженъ стать на мое мѣсто~и помочь друзьямъ.

— Я готовъ.

— Кіанъ-си мудръ. Онъ готовъ на открытое возстаніе.. Четыре тысячи тайпинговъ войдутъ въ монастырь и будутъ, ждать знака, чтобы окружить замокъ Императрицы и арестовать ее.

— Что могутъ четыре тысячи!

— Другъ, отдаю честь твоей осторожности. Я доскажу остальное. Солдаты зеленаго знамени, подъ твоимъ руководствомъ, да-жень (великій человѣкъ), получатъ приказаніе занять всѣ караулы запрещеннаго города, для тебя это не новость, я вижу, и они не пропустятъ никого, кромѣ генерала Ляй съ его храбрыми юнами (отрядъ), если твое свиданіе съ нимъ сегодня утромъ увѣнчалось успѣхомъ.

— Ты знаешь и это, признаюсь любя и вѣря тебѣ, я боюсь стѣнъ города, евнуховъ, и твои слова наполняютъ мою душу смятеніемъ.

— Я самъ евнухъ, хотя и по неволѣ, жизнь среди вѣчныхъ ушей выработала во мнѣ такую приспособляемость, что говорить у меня безопаснѣе, нежели въ степи. Итакъ, какой отвѣтъ дамъ я Маю черезъ часъ?

— Старая лиса долго вертѣлась, и лишь когда я окончательно поднялся для ухода, то согласился.

— Условія?

— Назначеніе вице королемъ!

— Ты вѣришь?

— Онъ поклялся душами предковъ.

— Какъ стоятъ другія войска?

— Изолинговъ много, 670 манчжурскихъ, 527 монгольскихъ и 164 китайскихъ. Намъ надо считать только послѣднихъ. Изъ нихъ У-вэй-цзо-цзіонь въ окрестностяхъ крѣпости Шань-хай-іуанъ, Синь-изянь-лу-цзюнь въ Сяо-чжанѣ. Ву-и-цзюнь въ городахъ Лу-тай и Кайпинъ, Гань-цзюнь въ городахъ Юнгъ-пингъ-фу, Цзи-чжоу и Тунъ-чжоу.

— Другъ, — перебилъ евнухъ увлекшагося генерала, — главное знать, кто въ Пекинѣ, остальное неважно.

— Въ Пекинѣ У-вэй-цзинь, расположенный такимъ образомъ — генералъ начертилъ треугольникъ — здѣсь въ центрѣ Пекинъ, по сторонамъ Сяо-чжинъ и Шань-хай-чунь.

— Это все?

— Есть еще нѣсколько иновъ (полкъ) пѣхоты, кавалеріи, артиллеріи и инженерныхъ войскъ.

— Такъ гдѣ же, лучшія силы арміи?

— На границѣ Манчжуріи, откуда Китаю угрожаетъ наибольшая опасность.

— Слѣдовательно весь успѣхъ зависитъ отъ Ляй, и мы въ его рукахъ.

— Такъ думаетъ Императоръ, онъ боится, что тайпингамъ не справиться однимъ съ могущимъ произойти бунтомъ.

— Напрасное опасеніе, тайпинги одушевлены борьбою за идею, каждый изъ нихъ уничтожитъ сотню служащихъ за деньги.

— Императоръ благоразуменъ, и нашелъ нужнымъ заручиться готовностью Ляй.

— Я ее имѣю, эту готовность — проворчалъ генералъ, — но чтобы я былъ спокоенъ за наше дѣло, не скажу.

— Ты ему не вѣришь?

— Не смѣю не вѣрить, хотя охотнѣе-бы видѣлъ на его мѣстѣ кого-нибудь другого, но есть еще опаснѣе…

— Кто?

— Евнухи, ихъ преданность Императрицѣ-регентшѣ непоколебима, а вѣдь имъ и счета не знаемъ.

— Тысячъ сорокъ.

— Неужели? Вотъ куда шли народныя деньги.

— Не все-ли равно, на нихъ, или на Большой кулакъ, и конечно своею численностью они составятъ перевѣсъ не въ пользу Кіанъ-си, только это предусмотрѣно и это хотѣлъ открыть тебѣ старый евнухъ.

— Я весь вниманіе.

Фу-ченъ, осмотрѣвъ привычнымъ взглядомъ всѣ уголки квартиры, остановился передъ другомъ, — скажи — началъ онъ, — будешь-ли ты свободенъ въ день освобожденія Императора, или долгъ призываетъ тебя къ командованію?

— По повелѣнію Богдыхана, полномочія всѣхъ высшихъ сановниковъ по старшинству должны будутъ быть переданы генералу Ляй.

— Отлично; приди тогда въ 12 ч. дня ко мнѣ, сюда.

— Что ты затѣваешь?

— Это все предусмотрѣно, — съ усиліемъ произнесъ евнухъ, — но ты видишь я слабъ, потому-ли, что я старъ, потому-ли, что кастратъ, но душа моя мятется при мысли, что я не могу не выполнить задачу и дѣло погибнетъ. Мнѣ тяжело передать это въ твои руки. Годы, десятки лѣтъ, съ той поры когда обезчещенный и оскопленный, съ адскими болями, не успокаиваемыми сокомъ мандгары, валялся я подъ завываніе гонговъ длящейся оргіи, я поклялся достичь свободу угнетенной родинѣ, и первое, чѣмъ должна начаться новая эра существованія Небесной Имперіи, это упраздненіе института евнуховъ, существованія полу-людей, сторонниковъ питающей ихъ реакціи, вассаловъ, достойныхъ поддерживающей ихъ Дзеу-хи. И теперь, когда все близко къ осуществленію мечты долгой жизни, силы оставляютъ меня.

— Въ чемъ дѣло другъ, я готовъ замѣнить тебя.

— Даже если-бы шелъ на вѣрную смерть?

— Воинъ боится не смерти, а безчестія.

— Тогда слушай, слушай внимательно: Кіанъ-си, Май ты, вы всѣ очень умные, но есть разница между умомъ самаго умнаго человѣка и евнухомъ, у насъ мозгъ содержитъ больше влаги, мы не теряемъ ее въ гинекеяхъ, а сохраняя, усиливаемъ питаніе мозговыхъ частицъ, мы и мыслимъ, иначе и то, что не видите вы, открыто старому Фу-чень. Я не вѣрю Ляю, но если-бы даже я ошибался, и онъ, оставшись вѣренъ данной клятвѣ, пошелъ-бы противъ Императрицы-регентши, то сорокъ тысячъ евнуховъ, существованіе которыхъ зависитъ отъ существованія династіи, количество не малое. Надо, во что-бы то ни стало, удержать ихъ живыми или мертвыми въ городѣ — евнуховъ.

— Предпочтительнѣе мертвыми.

— Я того же мнѣнія. И вотъ годы работалъ я, чтобы быть готовымъ, часъ насталъ, надо привести все въ исполненіе.

— Приказывай.

Фу-чень подошелъ къ компасу и открылъ его. — Вотъ единственное мѣсто, котораго ихъ ищейки боялись коснуться и здѣсь храню я мое изобрѣтеніе. Видишь эти шарики, каждаго достаточно, чтобы уничтожить сотни человѣкъ и обрушитьсводы, чтобы не выйти всѣмъ. Халикокунадо будетъ собрать насъ въ залъ церемоній; это единственный могущій вмѣстить. Оттуда два выхода: ты будешь снаружи у главнаго, я у второго. Лишь только они двинутся къ дворцу Кіаи-си, бросай эти шары одинъ за другими, я сдѣлаю тоже у другой двери, всѣ погибнутъ подъ развалинами.

— Вмѣстѣ съ нами.

— Конечно.

Друзья пожали руки. Заходящее солнце золотило головной уборъ генерала и, отражаясь, ласкало зеленоватую чешую прислушивающагося стѣнного дракона. Въ дверь постучали. Вошедшій въ курмѣ съ вышитымъ носорогомъ и шляпѣ съ перьями, постоялъ одну минуту неподвижно, выжидая когда генералъ одѣнетъ головное украшеніе, потомъ изящнымъ движеніемъ опустился на колѣни и склонилъ голову. Одинъ мигъ разницы между движеніемъ обоихъ воиновъ, указывающій, что однимъ воздается, другимъ принимается воинская почесть. Вотъ оба встали, генералъ опять снялъ шляпу, предлагая жестомъ сдѣлать то-же и своему сотоварищу, потомъ оба дружески обнялись.

— Говори Чо-ді-э, что привело тебя сюда?

— Извѣстіе о бунтѣ въ знаменныхъ войскахъ, они недовольны 1½ фунтовымъ рисовымъ пайкомъ, 5-тью таэлями на себя и четырьмя на лошадь, хотятъ быть сравнены съ кавалеристами ну, и другія льготы,

— Разумѣется — вскипѣлъ генералъ, — канальи почувствовали подъ собою почву, еще-бы, охрана дворцовъ, воротъ, городскихъ стѣнъ, теперь во время освободительнаго движенія, они смотрятъ на себя какъ на опору династіи и пользуются случаемъ сорвать, — чѣмъ же мотивируютъ они требованія?

— Повышеніемъ цѣнъ и дороговизной оружія.

— Хорошо вооруженіе, нечего сказать, хоть бы двое были обмундированы одинаково, а то копья, трезубцы, бердыши, сѣкиры, тесаки, кремневыя и фитильныя ружья — вотъ вооруженіе знаменныхъ войскъ. И думать, что содержаніе ихъ. въ одномъ Пекинѣ обходится болѣе милліона ланъ. И вѣдь прибавятъ еще, ей Богу прибавятъ, моментъ хорошо выбранъ, т. к. на вѣрности этихъ пресыщенныхъ и облѣнившихся войскъ, преисполненныхъ секретными сектами, династія основываетъ свою безопасность, которая въ сущности больше всего зависитъ отъ систематическаго шпіонства и тщательно развиваемыхъ зависти и системы подозрѣній» лишающихъ возможности организовать общее возстаніе.

— Знающіе-ли они воины, другъ? — переспросилъ внимательно слушавшій евнухъ.

— Куда тамъ, самая запись ихъ въ полки одно злоупотребленіе. Записывается каждый китаецъ пятилѣтняго возраста, семья котораго состоитъ въ знаменахъ и тотчасъ же начинаетъ получать на себя и свою семью, и получаетъ всю жизнь по 1½ фунта рису, а съ шестнадцати лѣтъ жалованье. Кромѣ того тысячи льготъ, подати значительно меньше, они не подлежатъ конкурсу при экзаменахъ на званіе ученаго. Въ Хань-чжонъ (китайскія знаменныя части) записываются только тѣ дѣти, которыя сдѣлались приверженцами манчжуръ, путемъ уничтоженія третьей іероглифы своего прозвища, прочіе же только оплачиваютъ резервъ.

— Но служба, служба?

— Два года тому назадъ, въ 25 день второй луны, во исполненіе Императорскаго приказа осматривалъ я отрядъ за отрядомъ эти войска. Заставилъ производить ихъ всякаго рода эволюціи, наступать и отступать согласно тактикѣ, производить ружейную и пушечную стрѣльбу непрерывными залпами. Все это они дѣлали нестройно, при пѣшей и конной стрѣльбѣ изъ луковъ мало попадали въ цѣль, но за то обнаружили ловкость въ выдуваніи изъ тростниковыхъ дудокъ огненныхъ пилюль, а въ умѣньи пользоваться холоднымъ оружіемъ и тростниковыми прикрытіями проявили особое проворство.

— Такъ что если-бы понадобилось — евнухъ помолчалъ, внимательно всматриваясь въ пришедшаго и послѣ утвердительнаго кивка головы генерала закончилъ, — то они оказались-бы опасными противниками.

— Ты вотъ о чемъ… — протянулъ генералъ. — Если ихъ собрать всѣхъ, — пожалуй, но это возможно развѣ лишь для парада, когда объ этомъ заявлено мѣсяца за два впередъ вообще же фавориты двора, къ каковымъ принадлежитъ большинство офицеровъ, совершенно не свѣдущи въ исполненіи своихъ обязанностей и большинство находится въ отпуску, рисъ портится и обращается въ натуральный доходъ завѣдующихъ его раздачей. Касательно жалованья тоже путаница у нихъ непролазная.

— Значитъ намъ они не опасны.

— Нимало, но льготы, которыя разумѣется дадутъ имъ, взбунтуютъ войско.

— Тѣмъ лучше.

— Допустимъ, что знаменныя войска, оплотъ Дзеу-хи, получили преимущества. Армія, задѣтая этимъ, станетъ на сторону Кіанъ-си и можетъ оказать искреннюю поддержку въ тяжелое время. Съ этимъ надо считаться.

— Конечно, тебѣ-бы быть министромъ, Фу-чень.

Евнухъ грустно улыбнулся. Звуки гонга донеслись откуда-то, словно изъ подземелья и, приливая новыя волны, крѣпли и наполняли комнату.

— Что это? — всталъ генералъ, прощаясь.

— Посвященіе новаго члена.

— Насильственно?

— По собственному желанію, если можно такъ назвать, положеніе, въ которомъ очутился бѣдняга.

— А что?

— Мальчишка плохого поведенія, отъ котораго родители, не знали какъ откреститься, впалъ въ каталепсію. Родители похоронили, но такъ какъ сянь-фынь не былъ еще опредѣленъ, то вынесли и оставили гробъ въ полѣ, не закапывая въ землю. Мальчуганъ очнулся, кинулся къ своимъ, тѣ приняли его за привидѣніе. Въ полицію — тамъ онъ исключенъ изъ списка живыхъ. Что же ему оставалось, нищенство, которое наказывается смертною казнью. Спасительная дверь привела его къ намъ и сегодня праздникъ.

— Надо присутствовать?

— Обязательно, за мною уже идутъ.

За дверью вырисовывались мускулистыя фигуры кули и друзья разстались.

ГЛАВА 5-ая.

Залъ съ колоннами и колоннадами, хорами и ложами, завѣшанными коврами съ изображеніемъ сфинкса. Возвышеніе съ 18 колоннами изъ малахита, по числу вѣковъ, трудъ перваго человѣка Панку, стоящаго посрединѣ съ молотомъ, выковывающимъ хаосъ.

Рядомъ съ Панку, четыре созданныя имъ свѣтила и столько-же аллегорическихъ животныхъ: фениксъ, черепаха, драконъ и единорогъ. Три шелковыхъ плата: синій, желтый и бѣлый, спускаясь съ загнутой арки, образуютъ шатеръ первочеловѣка въ воспоминаніе о томъ, какъ по окончаніи міросозиданія Панку испустилъ духъ, голова его обратилась въ горы, дыханіе въ вѣтеръ, а голосъ въ громъ. Звѣзды изъ золота, которымъ усѣянъ потолокъ цвѣта Шанди, свидѣтельствуютъ, что борода перваго человѣка превратилась въ звѣзды, его кожа и волосы — въ деревья и травы, а его кости, мозгъ и внутренности — въ скалы, минералы и драгоцѣнные камни. Насѣкомыя же, находившіяся на его тѣлѣ, превратились въ людей.

И скала изъ драгоцѣнныхъ камней чистѣйшей воды высится посреди зала церемоній. Блестящіе адаманты (алмазы), привезенные изъ Кипрскихъ странъ, червленные яхонты изъ Сагандиръ, рубины семи оттѣнковъ: пурпуроваго, гранатоваго, красносиреневаго, виннаго, уксуснаго и аметистоваго. Корунды всѣхъ цвѣтовъ, отъ безцвѣтнаго до краснаго, желтаго и фіолетоваго. Бирюза, полученная еще отъ самого Пероза (царя Фируза, открывшаго въ Персіи бирюзовые рудники). Цирконы — камни веселящіе сердце,

Вероники (аметисты), Бериллы и династическій камень изумрудъ. Пятикогтистый драконъ изъ изумрудовъ, однихъ, изумрудовъ всѣхъ величинъ и оттѣнковъ лежитъ на скалѣ, зорко всматриваясь въ происходящее. У основанія скалы Богъ Путай съ отвислыми щеками, пухлыми руками, сидитъ поджавъ ноги опираясь на гигантскую бочку. Полуприкрытое одеждами его полумужское, полуженское тѣло рѣзко выкрашено охрой. Лицо озарено довольной улыбкой. Возлѣ него священный ножъ и ваза изъ серамики цвѣта пламени пунша, потока пылающей лавы, пятнистой шкуры ягуара, блескъ молній, прорѣзающій небесный мракъ, все это вкраплено въ тонъ созвучій вмѣстилища «драгоцѣнныхъ».

Залъ наполняется. На хорахъ за шевелящимися коврами угадываются жадно прилегающіе къ прорѣзамъ глаза. Между колоннъ тысячи женщинъ въ бѣлыхъ траурныхъ одеждахъ, многія изъ нихъ по приказанію Дзеу-хи приводятся изъ гинекея Кіанъ-си. Сдержанно шелестятъ шелковыя ткани, чуть слышно бряцаніе серебряныхъ цѣпей. Курильницы наполняютъ зало благоуханіемъ, отъ котораго кружится голова и жуть закрадывается въ сердце. Посвящаемый возлѣ Бога Путая между двумя старѣйшими евнухами, изъ которыхъ одинъ Фу-чень, замѣняющій Халикока, находящагося въ ложѣ Императрицы. Посвящаемый блѣденъ, бритая голова его кажется синею среди складокъ одеждъ. Съ нескрываемымъ страхомъ смотритъ онъ на ножъ съ рукоятью, украшенною семью величайшими въ мірѣ цирконами, имѣющими свойство останавливать кровь. По нервнымъ подергиваньямъ сухихъ плечъ видно, какъ боится онъ, съ какимъ ликованіемъ юркнулъ-бы въ широко распахнувшіяся врата, пропускающія евнуховъ.

Кортежъ неисчислимъ, молодые и старые, всѣхъ оттѣнковъ кожи, одни съ типичными бабьими лицами, одутловатыми вѣками, отвислыми животами и грудями, другіе еще сохранившіе видъ мужского молодечества, стройные и высокіе, гибкіе и вибрирующіе, точно натянутая струна.

Углы, закоулки, переходы зала — все полно участниками церемоніи, плечо съ плечомъ жадно ждутъ они начала.

Узкой, извивающейся, безконечной лентой идутъ женщины. Шагъ ихъ ритмиченъ, ускоряясь все больше, приближается къ танцу. Гулкое пѣніе, держащееся на одной нотѣ, повторяемое толпой, ростетъ. Женщины въ вуаляхъ и безъ нихъ, съ тамбуринами, тимпанами, завернутыя въ распахивающіеся халаты вьются вокругъ тяжело дышащей толпы, окружаютъ головокружительнымъ мерцаніемъ, вотъ осою проползаютъ внутрь сплоченнаго круга, обнаженныя плечи трутся о желтыя курмы, неуловимыя вращательныя движенія манятъ, зовутъ, захватываютъ. Черезъ нѣсколько мгновеній залъ охваченъ необузданнымъ круговоротомъ, всѣ вьются въ вакхической пляскѣ, женщины съ криками рвутся изъ рукъ обезумѣвшихъ евнуховъ, жадныя неудовлетворимымъ желаніемъ зубы впиваются злобными укусами въ трепетныя плечи, стоны боли сливаются съ выкрикиваемыми оскорбленіями. Злоба оскопленнаго изливается въ жесточайшемъ надругательствѣ надъ недавно вьющимися въ бѣлыхъ одеждахъ, а теперь простертыми въ наготѣ женщинами. Куреніе сильнѣе, гуще дымъ кадильницъ. Пьянящія облака флеромъ затягиваютъ сцены нечеловѣческой разнузданности. Внезапный крикъ прорѣзаетъ пространство. Жертва свершилась, драгоцѣнныя въ чашѣ и съ ревомъ, таща за собой вырывающихся женщинъ, толпятся всѣ, чтобы приложить къ трепещущимъ устамъ кровавую печать.

Прислонясь къ отдаленной колоннѣ, усталый, съ чувствомъ отчужденности, смотритъ Фу-чень на знакомое зрѣлище. Пятьдесятъ лѣтъ прошло, когда, связанный невидимымъ, но больно рѣжущимъ шнуромъ, стоялъ онъ возлѣ. Бога Путая въ ожесточеніи извергая ругательства въ лицо мучителей. Онъ — воинъ, искавшій смерти, нашелъ безчестіе. Онъ помнитъ острую боль и крикъ, сорвавшійся съ обезкровленныхъ гнѣвомъ губъ. Крикъ, на который изъ ложи съ дракономъ отвѣтилъ другой — женскій крикъ. Потомъ новая жизнь, сотканная изъ противорѣчій старой. Все, чѣмъ богата жизнь мужчины, разстилается передъ глазами почти безконтрольно, надо только ладить съ Халикокомъ, а это не трудно. Обезпеченное положеніе, возможность пользоваться всѣми явленіями культуры и искусства, непрестанное общеніе съ сотнями женщинъ, находящихся въ полномъ, ихъ, евнуховъ, распоряженіи, вырабатываютъ изъ нѣкоторыхъ музыкантовъ, мыслителей, поэтовъ, но за то другіе, не утратившіе вкуса къ жизни, рвущіеся къ ней создавая культъ извращеній, являются мучителями гинекея.

Къ такимъ принадлежалъ Халикокъ. Сдѣлавшись евнухомъ, чтобы не умереть съ голоду, съ перваго-же дня онъ возненавидѣлъ запрещенный городъ. Но возврата не было и озлобленіе изливалось на женъ Тунджи, поражая неистощимостью выдумокъ. Дзеу-хи, вступивъ въ гинекей, пытливымъ умомъ поняла, или вѣрнѣе разгадала причину ожесточенія молодого евнуха, приблизила его къ себѣ и поработила. Она не остановилась ни передъ чѣмъ, чтобы онъ сталъ преданно служить ей, но за то, когда Дзеу-хи нужна была у мная голова и пара крѣпкихъ рукъ, то онѣ у нея были. И никто, какъ онъ, вдунулъ въ женщину мысль о регентствѣ, онъ составилъ текстъ завѣщанія Тунджи, прочитанный Чуномъ, онъ настоялъ на заточеніи жены его и послѣ его двухдневнаго пребыванія у нея, она «обрушилась подобно горѣ», не родивъ Императора.

Все помнитъ Дзеу-хи и опираясь на руку, по мановенію которой, какъ одинъ, поднимутся сорокъ тысячъ евнуховъ, царствуетъ спокойно. Не всегда веселы требованія евнуха, но за все надо расплачиваться и Халикокъ имѣетъ свободный доступъ въ ея аппартаменты во всякое время. Долгія ночи ведутъ счетъ ихъ бесѣдъ и заря, разгораясь, видитъ, какъ старый евнухъ бредетъ прихрамывая изъ покоевъ той, имя которой съ трепетомъ произносится во всей поднебесной Имперіи.

ГЛАВА 6-ая.

Въ Пекинѣ бунтъ.

Пекинъ замеръ.

Ворота захлопнулись, впустивъ генерала Ляй съ сорока тысячнымъ войскомъ. Медленно, одинъ за однимъ, какъ нгі парадѣ проходили ины (отряды), дзюни (бригады) Божественнаго. Вначалѣ пѣхота, вооруженная копьями, фитильнымр ружьями и бердышами, за ними кавалерія и наконецъ артиллерія съ пушками старыхъ англійскихъ образцовъ. Каждое орудіе сопровождается знаменосцемъ съ бѣлымъ флагомъ.

Медленно двигались люди «прославленнаго» отряда. Многіе изъ нихъ, достигшіе шестидесятилѣтняго возраста помнили еще основателя ихъ дзюни, дѣда Кіанъ-си.

13 имъ пѣхоты, 11 конницы и 1.500 артиллеристовъ вошли и приняли охрану запрещеннаго города, смѣнивъ недоумѣвающихъ ху-дзюнь-имъ (гвардейскій отрядъ, охраняющій лѣтній дворецъ), цзянь-фынь-имъ (личный авангардъ Императора) и тигровыхъ храбрецовъ (воиновъ Императорскаго охотничьяго отряда), неохотно уступившихъ мѣсто прибывшимъ.

Генералъ Ляй, съ непроницаемымъ лицомъ, принявъ ключи города, распорядился не впускать и не выпускать изъ краснаго города никого безъ личнаго его приказа.

Ляй диктаторъ города.

Пекинъ замеръ, не сводя глазъ съ одной точки, сердца срединной Имперіи, тамъ что-то происходитъ. Слухи съ быстротою молніи носятся по городу/одинъ смѣняя другой.

Кіанъ-си отказался дать свою подпись.

Евнухи взбунтовались.

Императрица-регентша повѣсилась.

Городъ молчитъ напряженно, не знаетъ и никогда, быть можетъ, не узнаетъ правды. — Городъ занятъ отрядами.

Императоръ въ расшитой почетной одеждѣ съ вышитымъ на груди дракономъ, въ головномъ уборѣ съ золотымъ шаромъ, въ тронномъ залѣ, стѣны котораго выписаны бѣлой, желтой и зеленоватой краской. Противъ входа пять столовъ краснаго дерева съ священными сосудами. Посреди урна для возженія фиміама, а въ боковыя, съ узкими горлышками вставлены свѣчи.

За столами на нѣкоторомъ возвышеніи, покрытомъ ковромъ, тронъ Богдыхана «сѣдалище дракона» состоящее изъ двухъ креселъ съ прямою стѣнкой, рѣзными ручками, покрытыми шелковыми тканя мы, тронъ, охраняемый драконами.

Лицо Августѣйшаго дышетъ энергіей, сынъ неба, понявшій связь со своимъ народомъ въ ночь жертвоприношенія, занесъ руку, чтобы разбивъ оковы стараго режима, освободить родину.

Съ нимъ тайпинги, наполнившіе монастырки дзюни Ляя занявшіе городъ. Все предусмотрѣно, Князь драконовъ вспомнилъ, что онъ внукъ Гуанъ-сюя и свергнулъ ненавистное владычество Дзеу-хи. Утромъ въ 18 день луны мѣсяца Гуанъ-сюй Императоръ отказался дать свою подпись и жизнь запрещеннаго города замерла.

Возлѣ него Май, облеченный званіемъ цинъ-чая (вслѣдствіе котораго облеченный становится выше всѣхъ сановниковъ Имперіи) и имѣетъ право казнить каждаго, донося объ этомъ только Богдыхану, и Гій, не оставляющая Божественнаго ни на мигъ. Юноши, и старцы, явные и тайные послѣдователи тайпинговъ сбираются въ залъ, между ними не мало дзянь-дзюней, амбаней, фу-ду-туновъ и другихъ чиновниковъ.

Взоры всѣхъ устремлены на дворецъ Императрицы-регентши, хранящій торжественное молчаніе.

Тамъ молчатъ и молчаніе длится до вечера.

Переворотъ совершился. Императорскій манифестъ, подтверждающій самостоятельное вступленіе Князя драконовъ на престолъ предковъ, прочитанъ четырьмя цзунъ-банями (герольдами).

Подписанъ цзунъ-ли-ямынь (рядъ милостей), распространяющихся на всю Имперію. Возвратившійся цинъ-чай доложилъ, что кромѣ занявшихъ запрещенный городъ дзюней Ляй, корпусъ У-ней-цзюнъ стоитъ въ боевой готовности вокругъ Пекина, образуя три непроницаемыя линіи.

Императоръ доволенъ, онъ прощается, собираясь удалиться во внутренніе покои и лишь Гій замѣчаетъ предательскую вялость, разлившуюся по его лицу. Внезапно дворецъ Императрицы-регентши оживаетъ. Отдаленный гулъ, ревъ толпы достигаетъ слуха. Съ звяканьемъ падаютъ сходни спускного моста. Сотни, десятки тысячъ евнуховъ съ возбужденными лицами, въ огненныхъ одеждахъ, съ банками, хранящими «драгоцѣнныя», идутъ, приближаются, наполняютъ дворы, коридоры, выходы дворца. Какъ звѣри ревутъ они, потрясая доказательствами преданности династіи, требуя повиновенія Кіанъ-си Императрицѣ, возставая противъ. реформъ, охраны дракона. Дерзкіе крики проникаютъ въ тронное зало. Бунтъ евнуховъ. — Какъ смѣютъ, какъ могли они. Сигнализируйте Ляй, пусть укротитъ разнузданную сволочь.

Но Ляй не придетъ. Проникая тайну Кіанъ-си, Императрица-регентша вошла въ соглашеніе съ хитрымъ генераломъ, пообѣщавъ ему кромѣ званія почетнаго цензора Гій въ придачу. И когда потемнѣвшій отъ горя Май передалъ Божественному эти требованія, то тотъ опустился въ кресло, точно скошенный вѣтромъ.

Ее, жену Императора отдать Ляю, это ужасно, но ничто рядомъ съ гибнущимъ дѣломъ. Рушится возможное освобожденіе срединной Имперіи.

— Августѣйшій, умремъ вмѣстѣ, по нашимъ трупамъ тайпинги добьются свободы. Позоръ не переживаемъ. Смерть вдвоемъ развѣ не высшее счастье?

Но Кіанъ-си отталкиваетъ руки, обнимающія его колѣна.

Съ мольбою смотритъ онъ на друга. Смерть, выбирай смерть, — подсказываетъ суровый взглядъ Мая. Смерть на всѣхъ лицахъ, они готовы уйти за повелителемъ. Но онъ не хочетъ умирать, онъ Князь драконовъ. Смерть стоитъ передъ нимъ въ видѣ кровавыхъ кусковъ, синяго трупа, искусанныхъ губъ. Онъ не хочетъ.

— Возлюбленный, отбрось колебанія, или за мной, торопись, евнухи шумятъ, скоро ворвутся ихъ собачьи стаи, требующія твоего отреченія. Май протягиваетъ мечъ, рѣшимъ, возлюбленный.

Онъ не хочетъ.

А она срываетъ коралловую брошь, изумрудный перстень, украшенія, булавки, гребни и глотаетъ, глотаетъ умоляя отчаянно, умоляя Императора умереть вмѣстѣ. Руками, сводимыми судорогами, цѣпляется за расшитое платье и молитъ, молитъ, пока челюсти не разжимаются болѣе.

Халикокъ торжествующе подноситъ Божественному указъ о признаніи власти регентши. Долгое молчаніе, капли пота стынутъ на челѣ Мая и появившагося хутухты. Медленно протягивается рука Князя драконовъ, разорветъ?

Нѣтъ, имя подписано.

Все потеряно. Въ злыхъ корчахъ бьется жена Императора — сжальтесь, прикончите!

Вкалываетъ мечъ въ вздрагивающую грудь бронзовый юноша и склоняясь, не смотря на протестующій жестъ хутухты, произноситъ: — Тобою, Единственная, клянусь, что добуду свободу родинѣ.

— Слышишь, Божественный — змѣею ползетъ Халикокъ, — что смѣетъ говорить рабъ женѣ Императора.

Скорпіоны ревности жалятъ сердце Кіанъ-си, пламя загорается въ очахъ, въ тоскѣ остановившихся надъ умирающей. — Это вѣдь она. умираетъ — прочь всѣ, отъ нея услышать хочетъ онъ послѣднюю правду.

— Это ложь, Гій, маленькая, любимая, Гій, онъ чужой тебѣ, одно слово, знакъ!

Тщетно молитъ Императоръ, недвижные губы не отвѣтятъ на вопросъ, ожегшій душу Единственнаго.

ГЛАВА 7-ая.

— Пятьсотъ тайпинговъ и ихъ предводитель Ко-лу-чень предаются смерти черезъ обезглавленіе, благоговѣйте.

При грохотѣ тамъ-тамъ, декретъ прочитывается во всѣхъ углахъ Пекина, и стоящіе за чтецомъ чиновники внимательно вглядываются въ лица слушателей. Довольно малѣйшаго волненія и слушатель превращается въ обвиняемаго.

Монастырь былъ оцѣпленъ солдатами генерала Ляй, тамъ предполагалось пребываніе нѣсколькихъ тысячъ тайпинговъ, но самый строгій обыскъ не далъ результатовъ. Монастырь сказался пустымъ. Кремѣ монаховъ, нѣсколькихъ гостящихъ будухтъ и бонзъ никого, или почти никого, если не считать нѣсколькихъ тайпинговъ. Правда, говорили, что искавшимъ были неизвѣстны потайные коридоры, ведущіе въ подземную часть монастыря, способную укрыть тысячи человѣкъ, также какъ и ходъ, открывавшійся далеко за Пекиномъ, ходъ, извѣстный немногимъ посвященнымъ. Никто не былъ пощаженъ и, желая подслужиться поднявшей голову Дзеу-хи, схватывали людей по подозрѣнію, сочувствующихъ движенію или просто неудобныхъ правительству. Число достигло пятисотъ, декретъ представленъ Императрицѣ и правосудіе должно быть удовлетворено. Съ ужасомъ прочелъ Кіанъ-си написанное. Онъ самъ вынужденъ подписать приговоръ друзьямъ, желавшимъ его свободы. Никогда. Но спокойно ироническая приходила Императрица, смотрѣла непроницаемымъ взглядомъ, смѣялась, ѣдко напоминала о любви Гій и Мая, о томъ, что одинъ Императоръ не зналъ объ интригѣ и отравленный намеками, измученный преслѣдованіями, Императоръ схватывалъ перо и подписывалъ, что бы ему ни давали.

Только когда передъ нимъ положили декретъ о казни Мая, онъ пожелалъ видѣть регентшу.

— Сознавая всѣ мои вины передъ вами, величайшая изъ женщинъ, — сказалъ онъ кротко, — осмѣлюсь просить не трогать моего тѣлохранителя, пока я не вырву у него признанія въ проступкѣ.

Противъ обыкновенія, Императрица согласилась, и Май не попалъ въ списокъ пятисотъ.

Но вѣсть о постигшемъ приговорѣ проникла въ казематъ тюрьмы и наполнила смятеніемъ скорбное сердце тайпинга.

Онъ былъ спокоенъ даже, при смерти Гій, зналъ, что дѣло, которому онъ служитъ не погибнетъ, что онъ, Май, доведетъ начатое до конца. Ни лишенія, ни сознаніе, что отецъ и братья, по китайскому обычаю, должны быть наказаны за его вину, не заставили его жалѣть о происшедшемъ. Погибель множества, — онъ содрогнулся.

Приподнявшись на рукахъ, прильнулъ къ рѣшеткѣ и видѣлъ, какъ въ распахнувшіяся ворота шла толпа со связанными руками, въ рваныхъ одеждахъ, съ изуродованными пыткой лицами. Бодро прошелъ Ко-лу-чень. Волоча поврежденную ногу, проковылялъ Хинь. Другихъ трудно разсмотрѣть, да навѣрное половина и не тайпинги, а просто люди, схваченные по подозрѣнію. Рѣзкая боль межъ лопатокъ заставила его выпустить перекладины и упасть на циновку. Съ поднятымъ хлыстомъ, въ сопровожденіи охранителей, стоялъ передъ нимъ хинь-бу (смотритель тюрьмы), Двое линь-ху въ синихъ блузахъ держали колодки.

— Конга, — мелькнуло въ головѣ Мая, при видѣ тяжелаго окованнаго желѣзомъ щита, состоящаго изъ двухъ свинчивающихся половинокъ, — хорошо, если только ручныя.

Несмотря на абсолютное несопротивленіе бывшаго любимца Императора, четверо набросились, втискивая его члены въ узкую колодку, выворачивая суставы рукъ и ногъ. Въ головѣ его шумѣло, изъ носа капала кровь, мѣшая разсмотрѣть лицо преступника, котораго приковывали къ противоположной стѣнѣ. Съ тѣмъ обращались еще суровѣе, Май слышалъ хрустъ костей, пощечины. Еще нѣсколько ударовъ бича, которые попутно выпали и на его долю и тюремщики удалились. Несмотря на боль, вызываемую движеніемъ, Май заглянулъ въ лицо прибывшаго.

— Ко-лу-чень! — Братъ, ты-ли это?

— Я — прохрипѣлъ тайпингъ, — дьяволы выбили мнѣ всѣ. передніе зубы, я захлебываюсь кровью, скажи скорѣе, что случилось, кто измѣнилъ?

— Генералъ Ляй, — мрачно отвѣтилъ Май, — Дзеу-хи подкупила его обѣщаніями, и онъ не защитилъ Императора отъ взбунтовавшихся евнуховъ.

— Почему же не вызвали насъ, четыре тысячи ждали знака.

— Что значили они передъ инами Ляя и тысячами евнуховъ!

Май молчалъ. Тяжело ему было назвать Кіанъ-си, онъ. вѣрилъ во внука Гаунъ-сюя. А теперь, отравленный ревностью, сжигаемый пламенемъ искры, заброшенной Халикокомъ, Императоръ является палачемъ дѣла, которому служилъ.

— Всѣ-ли вы взяты?

— Многіе спаслись. Когда Императорскія войска проникли въ монастырь, большинство скрылось въ подземной части, всѣ они теперь вѣроятно далеко за Пекиномъ.

— А ты?

— Я заслышалъ шаги въ тотъ мигъ, когда хотѣлъ открытъ потайную дверь и предпочелъ сдаться, чтобы не выдать спасшихся.

— Что ждетъ насъ?

— Смертная казнь черезъ обезглавливаніе, декретъ Императора оглашенъ въ Пекинѣ, все погибло.

— Что погибло?

— Дѣло, никто не повѣритъ и не пойдетъ за нами болѣе.

— Тебя-ли я слышу, братъ, — возмутился Май, разминая руки замлѣвшія въ колодкахъ, — святое дѣло освобожденія Имперіи не умретъ, если всѣ мы погибнемъ. Это будетъ только отсрочка, посланная за невѣріе. Мало-ли сомнѣвающихся было въ нашихъ рядахъ?

— Это правда.

— Будемъ молиться, чтобы у всѣхъ хватило силъ вынести страданья и умереть, какъ подобаетъ тайпингамъ.

— Да будетъ такъ.

Темнѣло. Отъ спертаго воздуха захватывало дыханье. Въ углу, въ соломѣ зашуршали крысы. Май, питавшій непреодолимое отвращеніе къ нимъ, вспомнивъ разсказъ о томъ, что въ китайскихъ тюрьмахъ ослабѣвшіе дѣлаются жертвами обнаглѣвшихъ, грызуновъ, началъ усиленно шевелить руками и ногами, удерживаемыми колодками. Вотъ шмыгнула около, еще и еще. Глазъ различаетъ рыжія шкурки, сверкающіе глаза, голые хвосты. Одна трется у затекшей ноги, сколько-же ихъ, — циновки шевелятся точно живыя. Отдернулъ ногу, заныла. А онѣ прыгаютъ черезъ неподвижное тѣло, скользятъ по щекамъ, грѣются о бедра.

— Укусила подлая, — слышитъ онъ спокойный голосъ Ко-лу-чень, относящагося къ грызунамъ безразлично. Голосъ кажется приходящимъ откуда-то издали, кошмарный сонъ смыкаетъ вѣки, сонъ непреодолимый, и видитъ онъ исхудавшее лицо Кіанъ-си, глаза, впивающіеся въ его глаза, ищущіе отвѣта. Хочетъ крикнуть правду, успокоить и не можетъ разжать губъ. Таетъ лицо Кіанъ-си, а Гіи съ укоризной смотритъ, зачѣмъ неосторожно сорвавшимся словомъ, отравилъ онъ душу Божественнаго.

ГЛАВА 8-ая.

Жизнь краснаго города измѣнилась. У воротъ солдаты Императорскаго охотничьяго отряда внимательно опрашиваютъ входящихъ. Съ головами тигра на щитахъ, вооруженные пиками и ружьями, они воинственнымъ видомъ наводятъ страхъ на робко жмущихся у стѣнъ линь-ху. Евнухи вооружены. Отрядъ конныхъ наѣздниковъ разъѣзжаетъ патрулями. Внутреннюю стражу дворцовъ несутъ. Лу-ины (войско зеленаго знамени), а мандаринъ девяти воротъ (высокочтимое манчжурское духовное лицо, во власти котораго вся Пекинская полиція), самъ провѣряетъ наряды жандармовъ.

Передъ дворомъ Императрицы регентши непрерывное шествіе мандариновъ и иныхъ важныхъ чиновниковъ, являющихся съ выраженіемъ вѣрноподданническихъ чувствъ.

Степень важности каждаго лица узнается по соотвѣтствующей свитѣ. Мандарину перваго класса предшествуетъ красный зонтъ съ шаромъ на верхушкѣ и два. колоссальныхъ вѣера, несомыхъ чиновниками низшихъ ранговъ, съ іероглифами его степеней. Въ шествіи участвуютъ жезлоносцы, аллебардисты, копьеносцы и знаменосцы. На желтыхъ значкахъ гордое «очищай путь». По сторонамъ, мафу (конюхи).

Самъ да-жень (великій человѣкъ) въ парадной курмѣ и головномъ уборѣ ѣдетъ въ колымагѣ, влекомой рослымъ, муломъ. Генералу предшествуютъ два зонта, четыре вѣера" и доски съ изображеніями сжатой длани (эмблема власти).. Въ шествіи участвуютъ сѣкироносцы, барабанщики и рядовые, ударяющіе въ гонгъ.

Все это кричитъ, толпится, доходя до кулачной расправы у воротъ запрещеннаго города, причемъ сами «дажени» невозмутимо ждутъ часами окончанія ссоръ ихъ свиты.

Императрица самолично раздаетъ награды, пожалованныя Богдыханомъ за усмиреніе возстанія тайпинговъ.

Кресты, звѣзды, медали не въ ходу въ Поднебесной Имперіи, ихъ замѣняютъ: вороньи перья чиновникамъ нижешестого класса, павлиньи трехъ-двухъ-и одноглазыя, послѣднее, носимое на шляпѣ, представляетъ высшую награду. Почетные красные поводья, носилочные ремни, бляхи съ надписью "въ награду — все это направо и налѣво сыплетъ сегодня довольная Императрица.

Генералъ Ляй получилъ высшую награду хунъ-ма-гуа (желтую курму), свитокъ Богдыхана съ собственноручной подписью и право въѣзжать верхомъ въ предѣлы дворца.

Торжествующій, касается онъ пола, благодаря Добродѣтельницу за оказанныя милости, не смѣя спросить главной, долго ожидаемой.

Угадывая невысказанное, Императрица милостиво произноситъ: «Мы, Мать Богдыхана, передавая вамъ почести, назначенныя Императоромъ, хотѣли прибавить къ нимъ жемчужину гинекея, одну изъ наложницъ Божественнаго, но, по свойственному ей дурному характеру, она привела себя къ концу, обрушившись подобно горѣ. По законамъ Китайской Имперіи смерть не прекращаетъ личной отвѣтственности, поэтому я передаю вамъ декретъ, которымъ первая наложница Богдыхана Ги-хень-чунъ перечисляется въ ваше, генералъ, распоряженіе, — и, не замѣчая разочарованнаго выраженія лица предателя, отпустила его, приступивъ къ дальнѣйшему пріему.

Наполненныя залы показывали регентшѣ праведность ея поведенія.

Лучшіе люди страны у ногъ ея. Правда, между ними она не видитъ мандарина Да-шао, доктора Ли-чень, нотаріуса Ко-ху, но они придутъ навѣрно, иначе узнаютъ, какъ умѣетъ карать Дзеу-хи. Солнце не успѣло встать со дня измѣны генерала Ли-хуанъ, какъ онъ былъ живымъ разрѣзанъ на куски, не выходя изъ. зала церемоній, гдѣ думалъ похоронить евнуховъ. Большія дѣти, — Халикокъ все разсказалъ ей, — думали погубить евнуховъ, бросивъ бомбы, изготовленныя Фу-чен-омъ и хранимыя годами въ компасѣ вблизи воды, а потому отсырѣвшія. Фу-ченъ разорванъ озвѣрѣвшими евнухами, — Фу-ченъ…Императрица задумалась, вспоминая воина, осмѣлившагося любить ее, Императрицу. И она тогда, при церемоніи насильственнаго оскопленія, несмотря на боязнь Сянь-фыня, не сдержала крика скорби. А теперь онъ хотѣлъ погубить ея дѣло, по драконъ не допустилъ.

Много вѣковъ стоитъ Пекинъ, охраняемый дракономъ, много вѣковъ одна династія передаетъ другой твердыя традиціи и великою стѣною окруженная, хранитъ лицо, начертанное его основателемъ.

Предки династіи Ея, Иньской, Шаньской, Чжоусской и Ханьской.

Вы славные Минди, Таины, Сунъ и Юань, ты вѣчный Шунь-чжи, — основатель нынѣ царствующаго рода, спите спокойно въ роскошныхъ аллеяхъ подъ сѣнью мавзолеевъ. Нетревожимыя души ваши да погрузятся въ созерцаніе и отдыхаютъ безбоязненно. Ни одинъ камень срединнаго царства, охраняемаго дракономъ, не измѣнится, пока властвуетъ Дзеу-хи. Секты Бѣлаго ненюфара, тріады, неба и земли и другія уничтожены. Однимъ взмахомъ меча отпадутъ головы тайпинговъ. А тщедушный потомокъ Великаго Дракона, самъ подтачивающій ступени трона, лишенъ воли, и Императрица Дзеу-хи не дастъ ему пережить себя. Спите же спокойно великіе предки, Дзеу-хи блюдетъ за ненарушимостью священной стѣны Голубой Имперіи.

ГЛАВА 9-ая.

Сорокъ девять дней тѣло первой наложницы Императора, выставленное въ гробу, ждетъ опредѣленія Фыньшуя, и сорокъ девять ночей Богдыханъ проводитъ у гроба.

Громоздкій ящикъ изъ толстыхъ брусьевъ кипариса бережетъ Гій, предохраненную отъ тлѣнія знаніемъ доктора Ли-чень.

Головою къ домашнему алтарю, съ неугасаемой лампадой у ногъ, свѣтящей духу усопшей, лежитъ она, не видя богатыхъ приношеній, разложенныхъ вокругъ.

Кіанъ-си не хочетъ, чтобы возлѣ нея помѣстили лишь изображенія предметовъ, которые служили при жизни: деньги, платья, вещи самыя лучшія, блюда самыя изысканныя переполняютъ четыреугольные столы, покрытые тканями. Она любила камни, вотъ карбункулы, служащіе фонарями драконамъ, гіацинты, предотвращающіе грозы, закаляющіе сердце, радующіе душу, сапфиры, избавляющіе отъ тоски, рубины, алмазы и изумруды, все, все отдать ей, которая всѣхъ дороже. Залъ затянутъ бѣлымъ (трауръ), на дверяхъ красныя полосы съ черными іероглифами, за дверьми скрипки неустанно наигрываютъ печальныя мелодіи, а у гроба несмѣняемыя плакальщицы въ холщевыхъ одеждахъ, и чтеніе молитвъ даосаями, хошанами и ламами.

Лишь ночью тѣло остается одно, и тишина нарушается шагами Божественнаго, сопровождаемаго монахомъ. Только онъ можетъ видѣть страданія своего духовнаго сына, лишь онъ рѣшается говорить съ душой, ослѣпленной сомнѣніемъ. Переходы отъ унынія и отчаянья къ ревнивымъ оскорбленіямъ быстры въ нестойкомъ сердцѣ Императора. Какъ могла, какъ могла она умереть, не открывъ ему правдыУжели и тебѣ, единственная, не долженъ былъ вѣрить сынъ неба? Ревность и любовь, раскаянье и злоба борются, вплетая сѣдину въ черные волосы Божественнаго. — Какъ могу я узнать правду, отецъ?

— Призовите Мая, сынъ мой, онъ не изъ тѣхъ, кто умѣетъ лгать!

— Но онъ сказалъ уже, я слышалъ самъ!

— Тайпинги признаютъ любовь души.

— Любовь къ женщинамъ одна, у всѣхъ.

— Гій была вѣрной женой, сынъ мой.

Слушаетъ Кіанъ-си, на мгновенье раны затягиваются бальзамомъ утѣшенія, затягиваются для того, чтобы новое подозрѣніе открыло ихъ еще глубже.

— Какъ могла она молчать, онъ сталъ ей ближе, нежели я.

— Они работали вмѣстѣ для дѣла, которое и вы находили святымъ.

— Я страдаю отецъ, дайте мнѣ узнать правду, знаніе безпредѣльно, пусть оттуда изъ гроба получу я отвѣтъ.

Монахъ долго, пристально смотритъ въ обведенные синими кругами глаза Несравненнаго. Жалость трогаетъ его сердце.

— Ты правъ, сынъ мой — говоритъ онъ наконецъ, — не одними словами познаемъ мы истину. Природа ведетъ немолчный разговоръ, надо только умѣть ее слушать. И камни говорятъ. Не думай, что они мертвы, они живутъ, представляя часть міровой души. Когда душа оставляетъ тѣло, то самая чистая соединяется съ всемірной душой таратмы. Изъ нея она произошла, въ нее возвращается. Недостойная такого возвращенія переселяется въ животныхъ, насѣкомыхъ, въ растенія и камни. И лежа въ нѣдрахъ, проникаются камни различными соками, подобно младенцу, проникнутому кровью матери. Они ростутъ и видоизмѣняются. Такъ алмазъ, опалъ, изумрудъ происходитъ изъ золота, сафиръ изъ серебра, аметистъ, гранитъ и малахитъ изъ желѣза. И камни не только живутъ, но ростутъ, болѣютъ и умираютъ. У нихъ есть свои законы, свои качества и особенности. Многіе изъ нихъ ты самъ знаешь: такъ, бирюза темнѣетъ, если положить ее въ руку умирающаго, пауки издыхаютъ, если ихъ впустить въ кругъ, очерченный яхонтовымъ перстнемъ. Лошадь умираетъ, если подмѣшать къ питью мельчайшую частичку алма’за. Рубинъ же врачуетъ сердце, мозгъ, силу и память человѣка, очищаетъ сгущенную и испорченную кровь. Всѣ эти камни дивные дары Божіи, доступные созерцанію человѣка. Многіе изъ нихъ пріязненны красотѣ и враждебны пороку, надо знать, и они дадутъ отвѣтъ на мучающій твою душу вопросъ и повѣрь тогда, потому что камни не лгутъ. Испытай самъ. Изумрудъ одного свойства съ радугой, онъ не терпитъ нечистоты, лопается при удовлетвореніи преступныхъ похотей. Сними свой династическій камень, положи на сердце Гій и оставь три дня. Камень отвѣтитъ, хочешь? —

Монахъ замолчалъ. Императоръ дрожащими отъ волненія руками уже снималъ гигантскій изумрудный перстень. Медленными шагами поднялся по ступенямъ, самъ разстегнулъ десятки одеждъ и, прильнувъ къ камню благоговѣйнымъ, поцѣлуемъ, положилъ его у сердца почившей.

Занятые лицезрѣніемъ „ушедшей“, они и не замѣтили змѣиное лицо Халикока, выглядывавшаго изъ за колонны. — Погоды же, — шепталъ онъ, угрожая гробу, — и послѣ смерти Богъ оставилъ тебя въ моей власти.

Поддерживаемый монахомъ спустился Единственный со со ступеней. Безмолвные прошли они безлюдными коридорами до спальни и какъ тростникъ колеблемый вѣтромъ припалъ Хуанъ-ди къ твердой поддерживающей его рукѣ: — Отецъ, научи, что долженъ я дѣлать!

— Бороться.

— Нѣтъ силъ.

— Не губить правыхъ.

— Нѣтъ воли.

— Вызови Мая, спаси его, онъ оплотъ дѣла.

— Нѣтъ воли.

— Умри, — читаетъ Единственный въ немигающихъ глазахъ слова, когда-то сказанныя Гій, подтвержденныя Маемъ. О, этотъ Май, въ немъ корень зла, избавиться скорѣй отъ вѣчнаго укора, ненужнаго сравненія.

Не мигаютъ пристальные круглые глаза, и слышитъ онъ беззвучныя слова. — Вызови Мая, черезъ три дня казнь тайпинговъ, Императрица прикажетъ провести ихъ подъ твоимъ балкономъ, прикажи привести его и прими у себя.

Кіанъ-си не хочетъ. У него, подписавшаго казнь пятисотъ нѣтъ силъ взглянуть въ лицо друга, но Будухта, оглянувшись и убѣдясь, что они вдвоемъ, сливаетъ взоръ съ колеблющимся взглядомъ Императора.

Что-то проникаетъ, сковываетъ, нѣтъ воли, но спокойствіе наполняетъ душу, въ ушахъ звенитъ и слышится металлическій, холодный голосъ произносящій: — черезъ три дня, когда повезутъ на казнь тайпинговъ, ты примешь Мая.

ГЛАВА 10-ая.

Медленно текли три дня для осужденныхъ на смертную казнь. Во дворѣ тюрьмы немилосердно скрипѣли арбы, заготовляемыя для перевозки осужденныхъ.

Залъ пытокъ переполненъ, палачи выбились изъ силъ. Ни одинъ изъ обвиняемыхъ не можетъ быть казненъ, пока не подпишетъ собственное сознаніе кровью изъ большого пальца. И если случайно захваченные при первомъ прижиганіи каленымъ желѣзомъ, оговариваютъ и себя и десятки другихъ, то тайпинги стойки. Ни одно слово не срывается съ устъ, и мастера пытокъ въ отчаяньи напрасно стараются узнать истину.

Ко-лу-чень залитъ кровью, покрытъ ранами. Май, приводимый на пытки, безстрастно смотритъ на лицо друга при поднятіи плечъ дыбой, видитъ, какъ западаютъ щеки послѣ извлеченія зубовъ, клочьями отпадаетъ мясо отъ палочныхъ ударовъ. Весь онъ клокъ крови и гноя, но ни одно слово не размыкаетъ устъ, развѣ гимнъ Лаодзы прозвучитъ, чтобы ободрить слабѣющихъ. Но казнить безъ признанія нельзя, выходъ одинъ — безуміе. Надо для этого подвергнуть дѣйствію „падающей капли“. Голова заключена въ мѣдный кругъ и вода медленно падаетъ съ высоты. Капля за каплей не производитъ никакого впечатлѣнія вначалѣ, потомъ ползетъ жуткое чувство холода, огня, боли, уподобляемой боли отъ вбиванія въ черепъ гвоздя, вбиваемаго долго, непрестанно, вѣчно, и когда черезъ сутки хохотъ; пронесшійся по залу, возвѣстилъ начало безумія, дрожь пробѣжала по спинѣ Мая, Лаодзы принялъ разумъ, Ко-лу-чень не страдалъ болѣе. Нѣтъ словъ описать переживанія, и ночью въ кангѣ рядомъ со смѣющимся и вскрикивающимъ безумцемъ, Май ищетъ и не находитъ чувства ненависти къ обожаемому.

Черезъ стоны переживаемыхъ здѣсь святыхъ мученій чуетъ онъ нерукотворныя муки, утонченныя и острыя, переносимыя Единственнымъ, муки достойныя краснаго города и его обитателей.

ГЛАВА 11-ая.

Въ день казни крики муловъ и скрипъ арбъ покрывали стоны выбрасываемыхъ изъ казематовъ отрепьевъ. Истощенные, въ рубищахъ, покрытые струнами, съ блуждающими взглядами, подводились они попарно къ тюремному божеству, имѣющему якобы свойство смягчить сердца тюремщиковъ, тамъ ихъ переодѣваютъ въ чистое платье, связываютъ попарно, усаживаютъ на арбу со спискомъ преступленій въ косѣ или въ рукахъ. Предшествуемый грохотомъ барабановъ, стройной фигурой всадника на черной лошади, укрытаго огненнымъ плащомъ, тянется печальный кортежъ.

Пятьсотъ, какъ одинъ, безъ кровинки, съ фатальнымъ выраженіемъ остановившихся глазъ. Лишь Ко-лу-чень хохочетъ и трясетъ полуоскальпированной головой. Май, какъ не подлежащій казни, ѣдетъ стоя. Поднимаются по широкой дорогѣ — сѣрые, отъ пыли бѣгущей, любопытной толпы. Близятся ворота краснаго города. Мелькаютъ значки алебардистовъ, халаты евнуховъ. Лѣстница, каждую ступень которой измѣрилъ онъ еще дѣтскими шагами. Ограда парка Божественнаго, обрамленная жимолостью, срывая цвѣты которой, забывая раздѣляющія ихъ соціальныя условности, вмѣстѣ съ Богдыханомъ мечтали они о днѣ освобожденія. Особенно горѣли тогда глаза Единственнаго. Вотъ крыльцо его! Кортежъ останавливается, что придумала еще ненасытная, ужели мало мученій, наносимыхъ Хуанъ-ди видомъ пяти-ста осужденныхъ. Мая снимаютъ съ арбы, ведутъ. Неувѣренно звучатъ шаги его по мрамору знакомыхъ ступеней. Ввели, поставили. Передъ нимъ Богдыханъ, нѣтъ, тѣнь Богдыхана, при видѣ которой сердце забилось безудержной жалостью.

— Единственный, ты?

Слова проникаютъ. Августѣйшій отрываетъ руки, стиснутыя на груди, охватываетъ шею Мая, шепча, — какъ могъ, какъ же могъ я? — и гладитъ обезображенное лицо, изуродованныя руки друга.

Слова допроса не сходятъ съ побѣлѣвшихъ устъ. Безъ словъ все понятно, хутухта правъ, не умѣютъ лгать эти глаза.

— Ты любилъ ее, Май? — спрашиваетъ одинокій.

— Да, Августѣйшій, любилъ, пока она была свободна, любилъ какъ солнце, свѣтъ, свободу, какъ мечту любилъ, любилъ, какъ тайпингъ и любя, отдалъ тебѣ, Императору, другу, брату.

Молчатъ, тяжелыя мужскія думы связываютъ два сердца тѣснѣе, чѣмъ долгая жизнь.

Май счастливъ, онъ не боится смерти, что ему она, когда сынъ неба прозрѣлъ, понялъ, повѣрилъ.

— Единственный! — онъ протягиваетъ руки вслѣдъ уходящему кортежу, — эти не въ твоей власти, но есть другіе, ихъ много, пощади, тайпинги друзья твои, друзья правды и свободы, во имя ея спаси дѣло. Искупи сдѣланное, и тамъ въ Шанди (небо) я отдамъ тебѣ мое право быть съ нею.

Императоръ наклоняетъ голову, лицо его въ слезахъ.. Послѣднее лобзанье. Фигура монаха въ дверяхъ напоминаетъ, что срокъ свиданія истекъ. Спокойной поступью, съ облегченной душой идетъ Императоръ къ ложу той, которая уже оправдана въ его сердцѣ. Надъ ея тѣломъ, какъ нѣкогда Май, хочетъ онъ принести клятву вѣрности тайпингамъ.

Онъ получилъ и заслужитъ право встрѣчи съ нею за гробомъ, отданное Маемъ, нетронутый изумрудъ будетъ напоминаніемъ, возбуждающимъ его энергію. Дзеу-хи можетъ отнять у него все, но загробная жизнь не въ ея власти. Да и что возьметъ она кромѣ стѣнъ темницы, въ которой прошла жизнь внука Гуанъ-Сюй.

Легко теперь войти на ступени помоста, безтрепетной рукой беретъ онъ камень — что это? — треснулъ, точно звѣзда посрединѣ — бѣлая, паукообразная, точно сама ложь.

Обманъ, насмѣшка! Злобой исказилось худое лицо. Выпрямился станъ, выросшимъ кажется, непоколебимымъ. Ни слова — сердце захлопнулось и, отведя повелительнымъ жестомъ руку, желающаго его удержать потрясеннаго хутухты, Князь Драконовъ быстро покидаетъ залъ, торопясь подписать смертный приговоръ тому, котораго только что назвалъ другомъ.

Ночь безъ думъ, тьма безъ просвѣта. Чеканъ-ли стонетъ, филинъ-ли рыдаетъ, или это души казненныхъ молятъ о погребеніи при каждомъ порывѣ урагана? Не все-ли равно. Была жизнь, думы, желанія, — были и ушли. Тѣни острыми языками вошли въ сердце, заполонили, захватили, тучей затянули.

Месть огненно-желтая вкрапилась, поблескиваетъ, холодомъ колетъ, многолапымъ спрутомъ присосалась, тянетъ, сушитъ. Месть безликая, ненасытная. Не напоишь ее кровью, не утишишь воплями, сатанинскою злобою не усыпишь.

Нечеловѣческія мученія придумать надо тому, кто надругался надъ довѣрившейся душой. Сатанинскія страданія, невѣдомыя, неслыханныя, неописуемыя.

Долго шепчется Кіанъ-си съ бурною ночью и смѣется Одинокій грядущимъ страданіямъ друга. Хрипло, дико смѣется, пока сжалившійся сонъ не смежитъ вѣки и снится ему: снопъ солнечныхъ лучей клиномъ врывается въ тьму, угла, гдѣ стоитъ Августѣйшій. Лба, губъ, сердца касается» стучится въ него. Но не распахивается замкнувшееся. Безвольный обрѣлъ волю, не впуститъ лучей иллюзіи. Извиваются свѣтовыя волокна, кольцами изгибаются и видитъ Божественный очертанія лица ненавистно любимой первой наложницы. Она не зоветъ болѣе за собой, не ласкаетъ, не манитъ, прощается. — Ты погибъ Кіанъ-си — говоритъ, — и ты, самъ ты погубилъ все невѣріемъ. — Зарево сіянія возлѣ нея, — это было твое мѣсто, возлюбленный, я берегла его для тебя, но ты не захотѣлъ.

Императоръ простираетъ руки, онъ все исправитъ, прощеніе, только прощеніе. Поздно, таютъ очертанія, ушла, исчезла не примиренная.

Солнце врываясь въ окно будитъ Императора. Онъ хлопаетъ въ ладоши.

— Скорѣе бѣгите къ Дзеу-хи, я отдамъ жизнь за уничтоженіе подписаннаго Маю приговора.

Мнутся евнухи, молчатъ тѣлохранители. Что случилось, онъ казненъ уже?

— Нѣтъ, Май не казненъ, съ Хутухтой въ сопровожденіи стражи дошелъ до священной стѣны монастыря, тамъ прислонился на мгновеніе и исчезли оба.

— Колдовство, — подтвердилъ появившійся Халикокъ, но слова его не проникли въ сердце Единственнаго.

ЭПИЛОГЪ.

Вагонъ третьяго класса переполненъ. Сотни Линъ-ху въ синихъ курткахъ, съ трубками для опія, распространяя вокругъ запахъ кунжутнаго масла, отправляются въ Россію.

Свистокъ и толчки поѣзда вызываютъ замѣчанія не привыкшихъ къ этому способу передвиженія, китайцевъ.

Бѣлокурый янгудзы, кондукторъ, порывисто и грубо пересматриваетъ билеты желтоглазыхъ. Пограничный столбъ, думаетъ Май, выходя на площадку, чтобы проститься съ родиной.

Уступая требованію Небеснаго Отца, спасенный черезъ потайную дверь монастыря, уѣзжаетъ онъ въ новую страну, чтобы почерпнувъ знанія, вернуться, сдержать данную клятву.

Всматривается въ даль уходящую, закрывающую Небесную Имперію, великую колыбель общечеловѣческой цивилизаціи. Всматривается и видитъ: гигантскій драконъ ИнъЛунъ съ огромными крыльями, старый, потому что карбункулы у него вмѣсто глазъ. Дряхлый, потому что пятипалыя лапы оставляютъ трещины въ Великой стѣнѣ Имперіи.

Потемнѣлъ бронзовый отблескъ крылъ, извиваетъ, щуритъ карбункулы на отъѣзжающаго. Слышитъ Май голосъ, странный, проникновенный:

— Жду тебя, Май, сынъ Тзы-ли, говоритъ. Много столѣтій рождалъ я потомковъ дракона, и все мельче они становились. Много столѣтій хранилъ Великую стѣну, каждый камень которой пропитанъ жертвой. Пора стѣнъ миновала. Въ тебѣ душа большого народа, тебѣ по возвращеніи символы власти. Народу отдай народомъ содѣянное.

Поѣздъ свистнулъ — видѣніе исчезло.

Сергѣй Гедройцъ.

"Современникъ", кн.X, 1915