ГОРОДЪ И ДЕРЕВНЯ.
правитьДОЧЬ РЫБАКА.
правитьБыло лѣто. У себя въ деревнѣ сидѣла у открытаго окна, обращеннаго на рѣку, старушка Марья Матвѣевна и къ шерстяному носку вязала пятку. Отъ времени до времени она отводила глаза отъ работы и устремляла ихъ на противоположный берегъ, ярко освѣщенный заходящимъ солнцемъ, и на взволнованную силлнымъ вѣтромъ поверхность рѣки.
— Рыбы не надо ли? раздался голосъ подъ окномъ.
Старушка подняла голову. У самаго окна стоялъ рыбакъ и держалъ обѣими руками бадью, прижимая къ себѣ однимъ локтемъ шапку.
— Купите? спросилъ онъ.
— А рыба у тебя какая? спросила Марья Матвѣевна.
Всякая есть. И налимъ есть, и окуни. Ершей штукъ двадцать наберется.
Рыбакъ поставилъ на землю бадью, вынулъ оттуда налима, длиною вершковъ въ десять, и животрепещущаго поднесъ его Марьи Матвѣевнѣ въ окно.
— Превосходный! восторженно проговорилъ рыбакъ.
— Хорошъ. А что возьмешь за него?
— Съ вашей милости дорого не возьму, матушка. Восемь гривенъ пожалуете?
— Дорого, любезный. Тридцать пять копѣекъ хочешь?
— Помилуйте… чтожъ это за цѣна! Вы взгляните, налимъ-то какой.
— Сказала, что больше не дамъ, и не дамъ.
— Прибавьте, матушка. Ныньче-то ужь больно плохо: совсѣмъ рыба нейдетъ. Бьешься, бьешься… Возьмете?
— Уступишь, такъ возьму.
— Тридцать-пять копѣекъ ужь больно маловато. Прибавьте.
— Не хочешь отдавать, такъ не отдавай. Богъ съ тобой.
Рыбакъ почесалъ затылокъ и печально взглянулъ на рыбу.
— А еще какой не возьмете ли?
— А какая еще тамъ у тебя?
— Да взгляните.
Марья Матвѣевна высунулась головой изъ окна, чтобъ взглянуть внизъ на бадью, и глазамъ ея представился ребенокъ лѣтъ трехъ, въ длинной холщевой рубашкѣ, со смуглымъ загорѣлымъ лицомъ и съ густыми, черными, какъ смоль, взъерошенными волосами. Большіе, темные поднятые вверхъ глаза смѣло смотрѣли на Марью Матвѣевну. Лицо ребенка было замѣчательно красиво. Изъ-подъ рубашки виднѣлись босыя ноги, не отличавшіяся цвѣтомъ отъ земли. Почти такого-же цвѣта были и руки. Дѣвочка, придерживаясь одной рукой за отца, запрятала другую въ рукавъ своей рубашки и рукавомъ, оставшимся до половины пустымъ, потряхивала по воздуху.
— Дочь твоя? спросила Марья Матвѣевна, любуясь красивымъ личикомъ ребенка.
— Она-то?…. Моя.
При словѣ «моя» въ голосѣ и во взглядѣ рыбака выразилось такъ много родительской гордости и любви, что Марья Матвѣевна невольно спросила его:
— А ты очень ее любишь?
— Ее-то?… Какъ-же!… Вѣдь она у меня одна. Акромя ея нѣтъ никого у меня на свѣтѣ, ни жены, ни дѣтей больше.
— Она у тебя красавица.
— Ништо. Вся въ мать.
— Да и въ тебя немножко.
Онъ засмѣялся и, расправивъ кудри дочери, напавшіе ей на лобъ, умиленно посмотрѣлъ ей въ лицо.
— А сколько ей лѣтъ? спросила Марья Матвѣевна.
— Съ Филипповки третій годокъ пошелъ.
— Ты съ ней такъ вдвоемъ и живешь?
— Такъ и живу.
— А когда на ловлю отправляешься, ее одну оставляешь?
— Когда и одну оставляю; запру ее въ избѣ, она и сидитъ себѣ тамъ, только въ окошечко поглядываетъ; когда и съ собою беру, а когда и къ крестной, къ Матренѣ Степановнѣ, отвожу… какъ придется. Крестная-то не далече отсель живетъ; вонъ тамъ, вонъ… домъ то ея…. на холмѣ за церковью
— Какъ зовутъ тебя? обратилась Марья Матвѣевна къ ребенку.
Ребенокъ молчалъ и пристально смотрѣлъ ей въ лицо.
— Ну скажи… скажи какъ зовутъ тебя, голубушка, сталъ упрашивать отецъ, опустясь передъ ребенкомъ на корточки. Скажи, скажи, моя золотая.
Ребенокъ обхватилъ обѣими руками отца за шею и своей алой щекой прильнулъ къ его огрубѣлому лицу.
— Она у меня умница, хорошая, задобривалъ ее отецъ
— Мотя, — едва слышно проговорила наконецъ дѣвочка.
— Ну да, Мотя, Мотя… такъ, Мотя. Онъ погладилъ ее по головкѣ.
Марья Матвѣевна крикнула внучатъ своихъ, Андрюшу и Володю. Тѣ, при видѣ Моти, которую они знали какъ-то уже прежде, выпрыгнули къ ней въ окно. Карманы ихъ были набиты яблоками. Мальчики стали вынимать одно яблоко за другимъ и предлагать ихъ Мотѣ. Серьезные глазки ея заискрились отъ радости, и ямочки заиграли на щекахъ ея. Стараясь забрать всѣ яблоки въ охапку, она роняла ихъ, подымала и опять роняла. Отецъ, собравъ всѣ яблоки въ шапку свою, подалъ ихъ дочери вмѣстѣ съ шапкою. Изъ страха, должно быть, чтобы кто не отнялъ дарованныхъ яблокъ, Мотя поспѣшила уйти и проворно заковыляла на своихъ маленькихъ ножкахъ по направленію къ калиткѣ. У калитки она стала поджидать отца.
— Что-же, матушка, налима-то въ кухню отнести прикажете? спросилъ рыбакъ у Марьи Матвѣевны.
— Отнеси.
— А денежекъ пожалуете?
Марья Матвѣевна вынула изъ рабочаго стола двугривенный и три пятака.
— Очень вами благодарны, проговорилъ рыбакъ, надѣвъ шапку и подымая съ земли бадью.
Прощай, Мотя! крикнули разомъ оба мальчика. Приходи опять къ намъ.
Она обернулась и молча поглядѣла на нихъ.
Возвратясь домой, рыбакъ вынулъ изъ давно потухшей печи горшокъ щей, вылилъ ихъ въ деревянную чашку, стоявшую на столѣ, отрѣзалъ ломоть хлѣба, перекрестился и сѣлъ къ столу; потомъ, взявъ къ себѣ на колѣни Мотю, сдѣлалъ надъ ней ея собственной рукой знаменіе креста и далъ ей ложку.
— Щи-то у насъ холодные; да ничего… схлѣбаемъ.
Въ избу вошла большая, сѣрая, длинношерстая собака.
— Ты куда! закричалъ на нее рыбакъ.
Испуганная собака поджала хвостъ и, искоса поглядывая на хозяина, готовилась уйти, но Мотя протянула ей кусокъ хлѣба, и собака робко подошла къ столу.
— Тебѣ-ли тутъ мѣсто! опять закричалъ на собаку рыбакъ и толкнулъ ее ногою въ бокъ.
Изъ состраданія ли къ животному или съ досады, что не пришлось исполнить своей воли, ребенокъ заплакалъ.
— Ну., ну… ну… останется. Не плачь, заговорилъ отецъ. Горбачъ! поди сюда… поди. не бойся.
Мотя радостно засмѣялась и тутъ-же, зачерпнувъ щей, направила ложку къ собакѣ. Та, нагнувъ голову на одинъ бочекъ, вылопала изъ ложки все, что въ ней было, не проронивъ ни капли. Мотя разразилась самымъ веселымъ дѣтскимъ смѣхомъ и торжествующими глазами, еще полными слезъ, взглянула на отца. Онъ только печально покачалъ головой. Горбачъ однако не удовольствовался такимъ малымъ угощеніемъ и, толкая ребенка въ локоть мордой, просилъ еще чего нибудь. Мотя собралась еще разъ зачерпнуть щей той-же ложкой, но отецъ на этотъ разъ остановилъ движеніе ея руки.
— Мотя!… Мотя!…
Тогда Мотя, бросивъ ложку, ухватила обѣими руками чашу и потянула ее со стола къ собакѣ.
— Мотя!… Христосъ съ тобой!…. испуганно проговорилъ отецъ. Виданное-ли дѣло, чтобъ тварь кормилась изъ одной посуды съ крещеной душой! Сердечная моя!.. родная! милочка! Да что-же это ты дѣлаешь! Побойся Бога! увѣщевалъ ее отецъ, стараясь, но тщетно, отнять изъ рукъ ея чашку, единственную, что онъ имѣлъ въ своемъ хозяйствѣ. Эхъ! . ничего не подѣлаешь! проговорилъ онъ печально, глядя какъ собака долизывала щи и, отвернувшись отъ чашки, махнулъ рукой. — Теперь пойдемъ іи, крестной, сказалъ онъ дочери, утирая ей ротъ и щеки полотенцемъ. Ты останешься у крестной, а я поѣду на ловлю. Привезу тебѣ рыбокъ маленькихъ.
Онъ вышелъ съ Мотей изъ избы.
Подойдя къ дому Матрены Степановны, онъ посмотрѣлъ дома-ли она, и, убѣдясь въ ея присутствіи, сказалъ дочери: — Прощай, будь умница, — и пошелъ дальше. Отойдя нѣсколько таговъ, вдругъ вспомнилъ онъ, что не поцѣловалъ ея; вернулся, приподнялъ дѣвочку за локти и чмокнулъ ее въ лобъ; потомъ еще разъ обернулся на ходу, помахалъ шапкой, покивалъ головой и уже безъ оглядки сталъ спускаться съ горы.
Мотя и Горбачъ, стоя рядомъ, пристально смотрѣли ему вслѣдъ. Онъ между тѣмъ сѣлъ въ лодку, отчалилъ и поднялъ парусъ. Лодка, разсѣкаясь, волны, стала быстро удаляться отъ берега.
Горбачу вздумалось вернуться домой. Ребенокъ безотчетно послѣдовалъ за собакой. Безпрестанно останавливаясь на дорогѣ, подымая и швырая камешками, собирая щепки и сухую траву, Мотя незамѣтнымъ образомъ очутилась у своей избы. На четверенькахъ взобралась она по крутой лѣсенкѣ къ двери, уперлась въ нее обѣими ладонями, но дверь, запертая на щеколду, не подалась. Тогда Мотя, опять на четверенькахъ, спустилась съ лѣсенки и, не зная куда дѣться, пошла къ Горбачу въ кануру. Обнявъ Горбача за шею, она прилегла къ къ нему и, пробывъ въ этой позѣ нѣсколько минутъ, заснула.
Раздался стукъ телеги. Горбачъ заворчалъ, выскочилъ изъ кануры и пустился съ лаемъ преслѣдовать лошадь. Между тѣмъ на рѣкѣ забѣлѣлъ парусъ. Горбачъ первый узналъ своего хозяина и побѣжалъ къ берегу. Ребенокъ и на этотъ разъ послѣдовалъ за собакой.
Марья Матвѣевна., продолжая сидѣть у окна взглянула на рѣку и замѣтила Mono, стоявшую у воды.
— Никакъ это дочь рыбака? сказала она всматриваясь. Какъ-бы она, крошка такая, не упала въ воду. На этомъ мѣстѣ глубоко. Сохрани Богъ! Андрюша, сбѣгалъ-бы ты къ ней да отвелъ-бы ее.
Андрюша кинулся бѣжать.
— Домна, да пошла-бы и ты, сказала Марья Матвѣевна горничной, только-что вошедней за чѣмъ-то въ комнату. Она, пожалуй, Андрюши не послушается.
У берега стоялъ какой-то старый челнокъ. Съ берега къ нему была перекинута черезъ воду доска. Мотя смѣло вступила на доску.
— Мотя, Мотя, осторожнѣе! кричали бѣжавшіе къ ней Андрюша и горничная.
Когда отецъ, на лодкѣ своей, приблизился къ берегу на столько, что Мотя могла разсмотрѣть черты его лица, она радостно захохотала, замахала руками, запрыгала…. Доска при этомъ шевельнулась, отстала отъ челнока и однимъ концемъ шумно опустилась въ воду. Ребенокъ мгновенно исчезъ.
Отецъ, стоя въ лодкѣ, собиралъ парусъ. Услышавъ внезапный плескъ, онъ обернулся и видитъ: Андрюша бросается въ воду, собака мечется во всѣ стороны, бѣжитъ къ водѣ Домна. Но гдѣ ребенокъ, который за минуту передъ тѣмъ виднѣлся надъ водою? Ужасъ объялъ несчастнаго отца. Вся кровь хлынула ему къ груди. Онъ берется за весло, гребетъ… гребетъ что есть силъ, едва переводя дыханіе..
Плетется къ берегу, опираясь на палочку, старушка Марья Матвѣевна, но напрасно. Ребенка не могли найти.