Я на себя сержусь и о себе горюю.
Попутал грех меня оставить сень родную,[1]
Родных привычек нить прервать, пуститься в путь,
Чтоб тёмно где-нибудь искать чего-нибудь.
Счастливый уголок моей уютной дачи,[2]
Досуг — я променял на почтовые клячи,
На душную тюрьму, на мальпост:[3] то-то пост
И пытка! Скорчен в крюк мой перегнутый рост,
Торчу я кое-как на беспокойной лавке;
Кажись, я и один, а тесно, словно в давке,
Прёт в спину, в ноги прёт — и Божьего раба
Так гонит день и ночь почтовая гоньба,
Уж тут не до еды. К тому ж и слава Богу! —
Затем что нечего и есть во всю дорогу.
Тем лучше! Заодно — страдать, так уж страдай,
А между тем хоть сыт, хоть нет, но пыль глотай.
И это мы зовём в литературном слоге:
Свободной птичкою блаженствовать в дороге.
Блаженство хоть куда! Грешно сказать, что ад;
Чистилищем назвать искус я этот рад,
Когда б гостиницы немного были чище,
А не ручных зверков любимое жилище.
Дойдёт ли до того затейливый наш век,
Который много снял оков с нас и опек,
Чтоб перебрасывать и нас по телеграфу
В Неаполь из Москвы, из Петербурга в Яфу?[4]
Дотоле ни на шаг из дому никуда.
С поэзией своей приелась мне езда.
Что может быть милей родимого гнезда,
Стола рабочего и кабинетных кресел,
Где дома, без колёс и без паров и весел,
На коврик-самолёт вскочив, как Ариэль,[5]
Летим себе легко за тридевять земель.
Довольно землю я изъездил, а с порога
Виднеется вблизи другая мне дорога,
Которою меня отправят на погост:
А там и этого ещё тесней мальпост.
См. также одноимённые страницы.