Донъ-Жуанъ. Поэма лорда Байрона. Вольный переводъ В. Любича-Романовича. Въ двухъ частяхъ. Петербургъ. 1847.
Любители стиховъ жалуются, что лирическая поэзія въ загонѣ у современной критики. Неблагодарные! да не въ видахъ ли собственнаго вашего душевнаго спокойствія преслѣдуетъ она дюжинныхъ стихотворцевъ? Великимъ лирикамъ отдана полная честь, и никому еще не приходило въ голову возставать противъ самой лирики, какъ рода. Все дѣло въ томъ, что лирическій поэтъ, какъ художникъ, черпающій содержаніе своихъ произведеній изъ своего внутренняго міра, прежде всего долженъ быть одаренъ личностью, которая даетъ право на всеобщую симпатію. А какія условія такой личности? Неужели для образованія ея достаточно влюбиться въ хорошенькую женщину, потомъ разлюбить ее и бросить, или потерпѣть неудачу въ службѣ и озлобиться на непосредственнаго начальника, или, наконецъ, отъ неумѣренной жизни, лишиться разныхъ животныхъ аппетитовъ и впасть въ непріятную апатію? Многіе такъ думаютъ и на основанія такого убѣжденія принимаются за стихотворную исповѣдь; изъ стихотвореній, рождающихся такимъ образомъ въ невообразимомъ множествѣ, что вы узнаете? Узнаете, что такой-то разошелся съ любовницей, что такому-то не повезло въ каррьерѣ, а такой-то разстроилъ себѣ желудокъ. Чѣмъ же вамъ такъ интересны эти господа, что о нихъ вы не прочь узнать всѣ обстоятельства ихъ положенія? Неужели тѣмъ, что они пишутъ стихи съ правильнымъ метромъ и съ богатыми риѳмами? Вѣдь вы знаете, что версификаціи выучиться не трудно, вы знаете, что добиться искусства писать музыкальные стихи со смысломъ гораздо легче, чѣмъ выучиться, напримѣръ, сапожному мастерству, вы знаете, что изъ двадцати человѣкъ вашихъ пріятелей, десятеро пописывали въ молодости стихи, въ которыхъ былъ и грамматическій смыслъ, и размѣръ, и риѳмы. Нѣтъ, просто вы иногда ужь слишкомъ чувствительны и сострадательны, — а главное, у васъ навѣрное есть знакомый, очень хорошій малый, котораго вы любите за кроткій нравъ и за всегдашнюю веселость; онъ пишетъ стихи, напоенные отчаяніемъ и наполненные свирѣпыми выходками противъ цѣлаго свѣта: въ его-то лицѣ, сострадательная душа, вы и сожалѣете о горькой участи современныхъ стихотворцевъ.
Ничтожность интереса произведеній дюжинныхъ лириковъ лучше всего объясняется изученіемъ личностей великихъ лирическихъ поэтовъ, въ главѣ которыхъ стоитъ Байронъ. — Какъ человѣкъ, какъ личность, онъ выразилъ собою одну изъ сторонъ характера цѣлой эпохи. Въ этомъ смыслѣ онъ можетъ быть поставленъ наравнѣ съ современникомъ своимъ Вальтеръ-Скоттомъ; но противоположность ихъ, какъ личностей и какъ художниковъ, разительна. Натура Байрона была несравненно богаче и живѣе натуры В. Скотта. Истинно великій характеръ не можетъ ничѣмъ удовлетвориться вполнѣ, если онъ явится въ переходную эпоху: полуубѣжденія, полустремленія, полудѣятельность для него нестерпимы; ему остается страдать. Напротивъ того, люди болѣе ограниченные всегда найдутъ себѣ покой и удовлетвореніе въ эпоху самаго сильнаго колебанія идей и общественныхъ условій. Вся жизнь Байрона объясняется тоскою неудовлетворенія, и вся поэзія его есть вопль великой души, растерзанной этого высокою тоскою. Наоборотъ, вся жизнь В. Скотта доказываетъ пріятную способность удовлетворяться одностороннимъ стремленіемъ, и произведенія его, если разсматривать ихъ не въ отношеніи къ художественности, имѣютъ тоже самое значеніе. Байронъ вѣчно рвался вдаль и падалъ подъ бременемъ этого могучаго внутренняго движенія; В. Скотта вѣчно тянуло назадъ и онъ безъ борьбы, даже съ отрадой уступалъ гнету старинныхъ предразсудковъ, узкаго честолюбія я умственной ограниченности. Далѣе, и въ жизни и въ поэзія Байронъ отличался отчаянною непослѣдовательностью и судорожнымъ безпорядкомъ: В. Скоттъ — постоянною вѣрностью одному направленію и невозмутимымъ спокойствіемъ. Наконецъ, можно сказать, что Байронъ созданъ былъ исключительно лирическимъ поэтомъ, а В. Скоттъ романистомъ.
Современники плохо понимали Байрона какъ человѣка: большинство видѣло въ немъ или человѣка, пресыщеннаго богатствомъ и томимаго сплиномъ, или просто необыкновеннаго оригинала, или, наконецъ, человѣка глубоко-безнравственнаго. Гёте объяснялъ его поведеніе и духъ его поэзіи — угрызеніями совѣсти, происходившими, по его мнѣнію, отъ участія въ какомъ-нибудь уголовномъ преступленія. А между тѣмъ, въ произведеніяхъ Байрона было что-то такое, что все-таки возбуждало сочувствіе большинства читателей образованной Европы: это большинство съ жадностью принимало въ себя каждый его стихъ. Одно отдѣляло Байрона отъ читателей, это — вѣчная безплодность его стремленій, и глубокое его разочарованіе, нисколько не походившее на апатію. Но общее со всѣми современниками было у него — неудовлетвореніе. Это неудовлетвореніе не могло быть чуждо ни одному образованному человѣку того времени; каждый долженъ былъ испытать его, хота съ теченіемъ времени и излечивался отъ него какой-нибудь химерой — кто обращеніемъ къ старинѣ, кто метафизикой, кто мистицизмомъ, а кто и просто — усталостью, апатіей. Такимъ образомъ Байронъ съ одной стороны стоялъ безконечно выше большинства своей эпохи, съ другой — совершенно наравнѣ съ нимъ. Это-то и образуетъ личность великаго лирическаго поэта; таковъ былъ нѣкогда Горацій; а чтобъ привести примѣръ самый близкій къ намъ — таковъ былъ нашъ Лермонтовъ.
Судьба всякаго великаго поэта — порождать толпу подражателей. Не одаренные личностью своего образца, и слѣпо привязанные къ внѣшнимъ проявленіямъ ея въ жизни и въ искусствѣ, эти люди лѣзутъ изъ кожи для того, чтобъ мелочь своего существа раздуть до высоты уничтожающаго ихъ оригинала. Само собою разумѣется, что идея великой личности такимъ образомъ упадаетъ до каррикатурной крайности и мало по малу, истаскавшись и опошлившись отъ моднаго обезьянства, теряетъ все свое нѣкогда живое и высокое значеніе. Популярность и возвышаетъ и роняетъ; не было еще примѣра, чтобы что-нибудь популярное не сдѣлалось пошлымъ. Надъ Байрономъ этотъ ужасный законъ сбылся самымъ отчаяннымъ образомъ. Популярность вдвойнѣ сгубила его; онъ вошелъ въ моду двумя путями — и какъ человѣкъ, и какъ поэтъ, такъ, что слово байронизмъ имѣетъ два значенія — въ жизни и въ поэзіи. Обстоятельства, кажется, нарочно расположилась такъ, чтобы выраженная имъ идея какъ можно скорѣй и позорнѣе опошлилась.
Внимательное изученіе собственныхъ произведеніи такихъ писателей, одно можетъ предохранить отъ ошибочнаго взгляда на ихъ значеніе. Въ отношенія къ поэзіи, это также справедливо, какъ и въ другихъ отрасляхъ литературы. Такъ, между настоящей поэзіей Байрона и байронизмомъ тоже различіе, какъ между подложнымъ ученіемъ Эпикура и эпикуреизмомъ. Вотъ почему, нельзя не дорожить усердіемъ тѣхъ людей, которые берутъ на себя трудъ распространять уразуменіе великихъ образцовъ искусства. Всякій хорошій переводъ великаго поэта — мѣра къ уничтоженію ложныхъ, апріорическихъ и по наслышкѣ образовавшихся понятій о сущности его поэзіи. Къ произведеніямъ Байрона, какъ уже слѣдуетъ изъ сказаннаго, это относится, можетъ быть, болѣе, чѣмъ къ произведеніямъ всякаго другого поэта.
Но хорошъ ли переводъ г. Любича-Романовича?..
Скажемъ теперь немного о немъ. Г. Любичъ-Романовичъ назвалъ свой переводъ вольнымъ, на томъ основаніи, какъ говоритъ онъ, что онъ не стѣснялся ни формою подлинника, ни точностью перевода въ подробностяхъ, и находилъ даже нужнымъ многія мѣста — совсѣмъ исключить, другія же измѣнить, по причинамъ, извѣстнымъ всякому, кто знаетъ подлинникъ.
Къ чему же измѣнять? Вѣдь вы переводите за тѣмъ, чтобъ познакомить съ переводимымъ авторомъ?.. И такъ, съ чѣмъ нельзя познакомить — не лучше ли того и не трогать; но приписывая автору то, чего онъ, можетъ быть, никогда и не думалъ, какое же понятіе вы дадите о немъ?.. Да притомъ, что сказали бы вы, если бы художникъ представилъ вамъ слѣпокъ съ Венеры медицейской или Аполлона бельведерскаго, и по причинамъ, извѣстнымъ всякому, надѣлъ бы на богиню юбку, а на Аполлона панталоны?
Что же касается до причинъ, извѣстныхъ одному Фебу, то и онѣ, къ ужасу Байрона, ущербу русской литературы и выгодѣ типографіи г. Фишера, оказалось не безъ вліянія. Переводчикъ говоритъ въ предисловіи: «какъ ни мала наша услуга русской литературѣ, а примѣръ — великое дѣло!» Согласны, только не надо забывать, что разные бываютъ примѣры: Спартанцы поили рабовъ своихъ до-пьяна, въ примѣръ гнусности пьянаго состоянія, и если г. Любичъ-Романовичъ перевелъ донъ-Хуана для примѣра, какъ не должно переводить Байрона, то онъ дѣйствительно сдѣлалъ великое дѣло, — сдѣлалъ изъ вина уксусъ.
Охотно вѣримъ ему также, что онъ исполнилъ свое дѣло amore. Когда была здѣсь Тальони, одинъ изъ моихъ пріятелей, нѣчто въ родѣ самовара на коротенькихъ ножкахъ, заходилъ ко мнѣ изъ театра всегда въ неописанномъ восторгѣ и, разсказывая о Тальони, con amore, выдѣлывалъ всѣ видѣнныя имъ па. Читая Донъ Хуана г. Романовича, я при каждой строфѣ вспоминалъ моего пріятеля, усилія котораго были, впрочемъ, достойны всякаго уваженія и приносили много пользы его сапожнику. Многое и другое вспадало мнѣ на память при этомъ чтеніи: конфектные билетики, литографіи Логинова, пѣніе воронъ, зеркала на станціяхъ, по рублю за штуку, ѣзда въ почтовой телегѣ по мерзлымъ кочкамъ, русское амбре съ надписью: а Пари, скрыпъ татарской арбы и даже Фебъ съ возставшими дыбомъ власами.
Но самое непріятное впечатлѣніе производятъ вставки на манеръ ломоносовскихъ одъ… Къ чему онѣ?… Или вы думаете дать ими понятіе о поэмѣ Байрона? Или онѣ только за тѣмъ, чтобы сохранить фронтъ строфъ? Въ такомъ случаѣ никто не мѣшалъ вамъ прибѣгнуть къ точкамъ. Точками оно вышло бы притомъ гораздо красивое, — смотрите:
Глава 1.
правитьГлава 2.
правитьГлава 3.
правитьТочно эскадроны! И кромѣ того, что красиво — хорошо еще тѣмъ, что никто не обвинилъ бы автора въ искаженіи Байрона и въ навязываніи ему того, чего онъ не только никогда не писалъ, но никогда и не думалъ.
{{right|"Современникъ", № 6, 1847