Дом сумасшедших (Воейков)

Дом сумасшедших
автор Александр Фёдорович Воейков (1779—1839)
Дата создания: 1814—1839 гг., опубл.: 1857. Источник: РВБ[1]

ДОМ СУМАСШЕДШИХ


 

1

Други милые, терпенье!
Расскажу вам чудный сон;
Не игра воображенья,
Не случайный призрак он,
Нет, но мщенью предыдущий
И грозящий неба глас,
К покаянию зовущий
И пророческий для нас.
 

2

Ввечеру, простившись с вами,
В уголку сидел один,
И Кутузова стихами[2]
Я растапливал камин.
Подбавлял из Глинки сору[3]
И твоих, о Мерзляков,
Из «Амура» по сю пору
Недочитанных стихов![4]
 

3

Дым от смеси этой едкой
Нос мне сажей закоптил
И в награду крепко-крепко
И приятно усыпил.
Снилось мне, что в Петрограде,
Чрез Обухов мост пешком
Перешел, спешу к ограде
И вступаю в Желтый Дом.
 

4

От любови сумасшедших
 В список бегло я взглянул
 И твоих проказ прошедших
 Длинный ряд воспомянул.
Карамзин, Тит Ливий русский!
Ты, как Шаликов, стонал,[5]
Щеголял, как шут французский…
Ах, кто молод не бывал?
 

5

Я и сам... но сновиденье
Прежде, други, расскажу.
На второе отделенье
Бешеных глупцов вхожу.
«Берегитесь, здесь Наглицкой! —[6]
Нас вожатый упредил. —
Он укусит вас, не близко!..»
Я с боязнью отступил.
 

6

Пред безумцем на амвоне —
Кавалерских связка лент,[7]
Просьбица о пенсионе,
Святцы, список всех аренд,[8]
Дач, лесов, земель казенных
И записка о долгах.
В размышленьях столь духовных
Изливал он яд в словах.
 

7

«Горе! Добрый царь на троне,
Вер терпимость, пыток нет!..
Ах, зачем не при Нероне
Я рожден на белый свет!
Благотворный бы представил
Инквизиции проект;
При себе бы сечь заставил
Филосо́фов разных сект.
 

8

Я, как дьявол, ненавижу
Бога, ближних и царя;
Зло им сделать — сплю и вижу
В честь Христова алтаря!
Я за деньги — христианин.
Я за орден — мартинист,
Я за землю — мусульманин,
За аренду — атеист!»

9

Други, признаюсь, из кельи,
Уши я зажав, бежал...
Рядом с ней на новосельи
Злунич бегло бормотал:[9]
«Вижу бесов пред собою,
От ученья сгибнул свет,
Этой тьме Невтон виною[10]
И безбожник Боссюэт».[11]
 

10

Полный бешеной отваги,
Доморощенный Омар[12]
Книги драл, бросал бумаги
В печку на пылавший жар.
Но кто сей скелет исчахший
Из чулана кажет нос?
То за глупость пострадавший
Ханжецов... Чу, вздор понес![13]
 

11

«Хочешь мельницу построить,
 Пушку слить, палаты скласть,
 Силу пороха удвоить,
 От громов храм божий спасть,
 Справить сломанную ногу,
 С глаз слепого бельмы снять —
 Не учась, молися богу,
 И пошлет он благодать!
 

12

К смирненькой своей овечке
Принесет чертеж, размер,
Пробу пороха в мешечке.
Благодати я пример!
Хоть без книжного ученья
И псалтырь один читал,
А директор просвещенья,
И с звездою генерал!»
 

13

Слыша речь сию невежды,
Сумасброда я жалел
И малейшия надежды
К излеченью не имел.
Наш Пустелин недалёко[14]
Там, в чулане, заседал
И, горе возведши око,
Исповедь свою читал:
 

14

«Как, меня лишать свободы
И сажать в безумный дом?
Я подлец уже с природы,
Сорок лет хожу глупцом,
И Наглицкий вечно мною,
Как тряпицей черной, трет;
Как кривою кочергою,
Загребает или бьет!»
 

15

«Ба! Зачем здесь князь Пытнирский?[15]
 Крокодил, а с виду тих!
Это что?» — «Устав алжирский
О печатании книг!»
Вкруг него кнуты, батоги
И Трусовский — ноздри рвать...[16]
Я — скорей давай бог ноги!
Здесь не место рассуждать.
 

16

«Что за страшных двух соседов
У стены ты приковал?»
— «Это пара людоедов! —[17]
Надзиратель отвечал. —
Вельзевуловы обноски,
Их давно бы истребить,
Да они как черви — плоски:
Трудно их и раздавить!»
 

17

Я дрожащими шагами
Через залу перешел
И увидел над дверями
Очень четко: «Сей отдел
Прозаистам и поэтам,
Журналистам, автора́м;
Не по чину, не по летам
Здесь места — по нумерам».
 

18

Двери настежь надзиратель
Отворя, мне говорит:
«Нумер первый, ваш приятель
К<аченовск>ий здесь сидит.[18]
Букву Э на эшафоте
С торжеством и лики жжет;
Ум его всегда в работе:
По крюкам стихи поет.[19]
 

19

То кавыки созерцает,
То, обнюхивая, гниль
Духу роз предпочитает;
То сметает с книжек пыль
И, в восторге восклицая,
Набивает ею рот:
«Сор славянский! пыль родная!
Слаще ты, чем мед из сот!»
 

20

Вот на розовой цепочке
Спичка Ш<алик>ов, в слезах,
Разрумяненный, в веночке,
В ярко-планшевых чулках.
Прижимает веник страстно,
Ищет граций здешних мест
И, мяуча сладострастно,
Размазню без масла ест.
 

21

Нумер третий: на лежанке
Истый Г<линк>а восседит;
Перед ним дух русский в склянке
Неоткупорен стоит.
«Книга Кормчая» отверста,[20]
А уста отворены,
Сложены десной два перста,
Очи вверх устремлены.
 

22

«О Расин! откуда слава?[21]
Я тебя, дружка, поймал:
Из российского «Стоглава»[22]
«Федру» ты свою украл.
Чувств возвышенных сиянье,
Выражений красота,
В «Андромахе» — подражанье[23]
„Погребению кота”».[24]
 

23

«Ты ль, Хлыстов? — к нему вошедши,[25]
Вскрикнул я. — Тебе ль здесь быть?
Ты дурак, не сумасшедший,
Не с чего тебе сходить!»
— «В Буало я смысл добавил,[26]
Лафонтена я убил,
А Расина переправил!» —
Быстро он проговорил.
 

24

И читать мне начал оду...
Я искусно ускользнул
От мучителя; но в воду
Прямо из огня юркнул.
Здесь старик, с лицом печальным,
Букв славянских красоту —
Мажет золотом сусальным
Пресловутую фиту.[27]
 

25

И на мебели повсюду
Коронованное кси,
Староверских книжек груду
И в окладе ик и пси,
Том, в сафьян переплетенный,
Тредьяковского стихов
Я увидел, изумленный, —
И узнал, что то Ш<ишк>ов.[28]
 

26

Вот Сладковский. Восклицает:[29]
«Се, се россы! Се сам Петр!
Се со всех сторон зияет
Молния из тучных недр!
И чрез Ворсклу, при преправе,
Градов на суше творец
С драгостью пошел ко славе,
А поэме сей — конец!»
 

27

Вот Ж<уковск>ий! — В саван длинный[30]
Скутан, лапочки крестом,
Ноги вытянувши чинно,
Черта дразнит языком.
Видеть ведьму вображает:
То глазком ей подмигнет,
То кадит и отпевает,
И трезвонит и ревет.
 

28

Вот Картузов! — Он зубами[31]
Бюст грызет Карамзина;
Пена с уст течет ручьями,
Кровью грудь обагрена!
И напрасно мрамор гложет,
Только время тратит в том, —
Он вредить ему не может
Ни зубами, ни пером!
 

29

Но С<таневи>ч, в отдаленьи[32]
Усмотрев, что это я,
Возопил в остервененьи:
«Мир! Потомство! за меня
Злому критику отмстите,
Мой из бронзы вылив лик,
Монумент соорудите:
Я велик, велик, велик!»
 

30

Чудо! — Под окном на ветке
Крошка Б<атюшк>ов висит[33]
В светлой проволочной клетке;
В баночку с водой глядит,
И поет он сладкогласно:
«Тих, спокоен сверху вид,
Но спустись на дно — ужасный
Крокодил на нем лежит».
 

31

Вот И<змайл>ов! — Автор басен,[34]
Рассуждений, эпиграмм,
Он пищит мне: «Я согласен,
Я писатель не для дам.
Мой предмет — носы с прыщами,
Ходим с музою в трактир
Водку пить, есть лук с сельдями —
Мир квартальных есть мой мир».[35]
 

32

Вот Плуто́в — нахал в натуре,[36]
Из чужих лоскутьев сшит.
Он — цыган в литературе,
А в торговле книжной — жид.
Вспоминая о прошедшем,
Я дивился лишь тому,
Что зачем он в сумасшедшем,
Не в смирительном дому?
 

33

Тут кто? — «Плу́това собака
Забежала вместе с ним».
Так, Флюгарин-забияка[37]
С рыльцем мосичьим своим,
С саблей в петле...[38] «А французской
Крест ужель надеть забыл?[39]
Ведь его ты кровью русской
И предательством купил!»
 

34

«Что ж он делает здесь?» — Лает,
Брызжет пеною с брылей,
Мечется, рычит, кусает
И домашних, и друзей.
— «Да на чем он стал помешан?»
— Совесть ум свихнула в нем:
Всё боится быть повешен
Или высечен кнутом!
 

35

Вот в передней раб-писатель,
К<арази>н-хамелеон![40]
Филантроп, законодатель.
Взглянем: что марает он?
Песнь свободе, деспотизму,
Брань и лесть властям земным,
Гимн хвалебный атеизму
И акафист всем святым.

36

Вот Грузинцев! Он в короне[41]
И в сандалиях, как царь;
Горд в мишурном он хитоне,
Держит греческий букварь.
«Верно, ваши сочиненья?» —
Скромно сделал я вопрос.
«Нет, Софокловы творенья!» —
Отвечал он, вздернув нос.
 

37

Я бегом без дальних сборов...
«Вот еще!» — сказали мне.
Я взглянул. Максим Невзоров[42]
Углем пишет на стене:
«Если б, как стихи Вольтера,
Христианский мой журнал
Расходился. Горе! вера,
Я тебя бы доконал!»
 

38

От досады и от смеху
Утомлен, я вон спешил
Горькую прервать утеху;
Но смотритель доложил:
«Ради вы или не ради,
Но указ уж получен;
Вам нельзя отсель ни пяди!»
И указ тотчас прочтен:
 

39

«Тот Воейков, что бранился,
С Гречем в подлый бой вступал,
Что с Булгариным возился
И себя тем замарал, —
Должен быть, как сумасбродный,
Сам посажен в Желтый Дом.
Голову обрить сегодни
И тереть почаще льдом!»
  

40

Выслушав, я ужаснулся,
Хлад по жилам пробежал,
И, проснувшись, не очнулся,
И не верил сам, что спал.
Други, вашего совету!
Без него я не решусь;
Не писать — не жить поэту,
А писать начать — боюсь!
 


1814—1830

ПРИЛОЖЕНИЕ

А. Ф. ВОЕЙКОВ

ДОМ СУМАСШЕДШИХ

Другие редакции и варианты


РЕДАКЦИЯ 1


(1811—1817)

1.1

Други милые! Терпенье!
Расскажу вам чудный сон.
Не игра воображенья,
Не случайный призрак он.
Нет — но мщенью предыдущий
И грядущий с неба глас,
К покаянию зовущий
И пророческий для нас.
 

1.2

Ввечеру, простившись с вами,
Я в углу сидел один,
И Кутузова стихами
Я растапливал камин,
Подбавлял из Глинки сору,
И твоих, о Мерзляков!
Из «Амура» по сю пору
Недоконченных стихов.
 

1.3

Дым от смеси этой едкой
Нос мне сажей закоптил
И в награду крепко, крепко
И приятно усыпил.
Снилось мне, что в Петрограде,
Чрез Обухов мост пешком
Перешед, спешу к ограде
И вступаю в желтый дом.
 

1.4

От любови сумасшедших
В список бегло я взглянул
И твоих проказ прошедших
Длинный ряд воспомянул,
О Кокошкин! Долг романам
И тобою заплачен;
Но сказав «прости» обманам,
Ты давно уж стал умен.
 

1.5

Ах! И я... Но сновиденье
Прежде, други, расскажу:
Во второе отделенье
Я тихонечко вхожу.
Тут — один желает тропа,
А другой — владеть луной,
Тут — портрет Наполеона
Намалеван как живой.
 

1.6

Я поспешными шагами
Через залу перешел
И увидел над дверями
Очень четко: «Сей отдел —
Прозаистам и поэтам,
Журналистам, авторам,
Не по чину, не по летам,
Здесь места по нумерам».
 

1.7

Двери настежь Надзиратель
Отворя мне говорит:
«Нумер первый — ваш приятель,
Каченовский здесь сидит,
Букву «э» на эшафоте
С торжеством и пеньем жжет,
Ум его всегда в работе:
По крюкам стихи поет,
 

1.8

То кавыки созерцает,
То обнюхивает гниль,
Духу роз предпочитает,
То сметает с книжиц пыль
И в восторге, восклицая,
Набивает ею рот:
„Сор славянский, пыль родная!
Слаще ты, чем мед и сот!”»
 

1.9

Вот на розовой цепочке
Спичка Шаликов в слезах,
Разрумяненный, в веночке,
В ярко-планжевых чулках.
Прижимая веник страстно,
Кличет граций здешних мест
И, мяуча сладострастно,
Размазню без масла ест.
 

1.10

Номер третий: на лежанке
Истый Глинка восседит.
Перед ним дух русский в склянке
Нераскупорен стоит,
Книга кормчая отверста,
И уста отворены,
Сложены десной два перста,
Очи вверх устремлены.
 

1.11

«О Расин! Откуда слава?
Я тебя, дружок, поймал —
Из российского Стоглава
Ты «Гафолию» украл.
Чувств возвышенных сиянье,
Выражений красота
В «Андромахе» — подражанье
„Погребению кота”».
 

1.12

«Ты ль Хвостов? — к нему вошедши,
 Вскликнул я. — Тебе ль здесь быть?
 Ты дурак — не сумасшедший,
 Не с чего тебе сходить».
 — «В Буало я смысл добавил,
 Лафонтеня я убил,
 Я Расина обесславил», —
 Быстро он проговорил.
 

1.13

И читать мне начал оду,
Я искусно улизнул
От мучителя, но в воду
Прямо из огня нырнул:
Здесь старик с лицом печальным
Букв славянских красоту
Мажет золотом сусальным
Пресловутую фиту.
 

1.14

И на мебели повсюду
Коронованное кси,
 Староверских книжиц груду
 И в окладе ик и пси,
 Том в сафьян переплетенный
 Тредьяковского стихов
 Я увидел, изумленный,
 И узнал, что то Шишков,
 

1.15

Вот Сладковский восклицает:
 «Се, се Россы, се сам Петр!
 Се со всех сторон сияет
 Молния из тучных недр!
 И чрез Ворсклу при преправе
 Градов на суше творец
 С твердостью пошел он к славе —
 И поэме сей конец!»
 

1.16

Вот Жуковский, в саван длинный
 Скутан, лапочки крестом,
 Ноги вытянув умильно,
 Черта дразнит языком,
 Видеть ведьму вображает
 И глазком ей подмигнет,
 И кадит, и отпевает,
 И трезвонит, и ревет.
 

1.17

Вот Кутузов: он зубами
 Бюст грызет Карамзина,
 Пена с уст течет ручьями,
 Кровью грудь обагрена.
 Но напрасно мрамор гложет,
 Только время тратит в том,
 Он вредить ему не может
Ни зубами, ни пером.
 

1.18

Но Станевич в отдаленьи,
Увидав, что это я,
Возопил в остервененьи:
«Мир! Потомство! За меня
Злому критику отмстите,
Мой из бронзы вылив лик.
Монумент соорудите,
Я заслугами велик!»
 

1.19

«Как! И ты бессмертьем льстишься?
О червяк! Отец червей! —
Я сказал. — И ты стремишься
К славе из норы своей?
И тогда как свет не знает,
Точно где, в каких местах
Храбрый Игорь почивает,
Где Пожарского скрыт прах,
 

1.20

Где блистала Ниневия
И роскошный Вавилон,
Русь давно ль слывет Россия?
Кем наш север заселен?»
— «Двор читал мои творенья, —
Прервал он, — и государь
Должен в знак благоволенья...»
Стой, дружок. Наш добрый царь
 

1.21

Дел без нас имеет кучу:
 То мирит смятенный мир,
 От царей отводит тучу,
 То дает соседям пир,
 То с вельможами хлопочет,
 То ссылает в ссылку зло,
 А тебя и знать не хочет,
 Посиди — тебе тепло.
 

1.22

Чудо! Под окном на ветке
Крошка Батюшков висит
В светлой, проволочной клетке,
В баночку с водой глядит,
И поет певец согласный:
«Тих, спокоен сверху вид,
Но спустись туда — ужасный
Крокодил на дне лежит».
 

1.23

Вот Грузинцев, и в короне,
И в сандалиях, как царь,
Горд в мишурном он хитоне.
Держит греческий букварь.
«Верно, ваше сочиненье?» —
Скромно задал я вопрос.
«Нет, Софоклово творенье», —
Отвечал он, вздернув нос.
 

1.24

Я бежал без дальних споров.
 «Вот еще», — сказали мне.
 Я взглянул: Максим Невзоров
 Углем пишет на стене:
 «Если б так, как на Вольтера,
 Был на мой журнал расход,
 Пострадала б горько вера:
 Я вредней, чем Дидерот».
 

1.25

От досады и от смеху
 Утомлен, я вон спешил,
 Горькую прервав утеху,
 Но Смотритель доложил:
 «Ради вы или не ради,
 Но указ уж получен:
 Вам нельзя отсель ни пяди»,
 И указ тотчас прочтен:
 

1.26

«Тот Воейков, что Делиля
Столь безбожно исказил,
Истерзать хотел «Эмиля»
И Вергилию грозил,
Должен быть как сумасбродный
В цепь посажен в желтый дом;
Темя всё обрить сегодня
И тереть почаще льдом».
 

1.27

Прочитав, я ужаснулся,
 Хлад по жилам пробежал,
 И, проснувшись, не очнулся,
 И не верил сам, что спал.
 Други, вашего совету,
 Без него я не решусь:
 Не писать — не жить поэту,
 А писать начать — боюсь.




Ниже приводятся наиболее значительные варианты, встречающиеся в ряде списков.

Строфа 4, ст. 5:

О Каверин, долг романам

Или:

Карамзин! О, долг романам

Строфа 12, ст. 1:

«Пушкин, ты?» — к нему вошедши

В некоторых списках отсутствуют: строфа 16, ст. 5—8 в строфе 19 и ст. 1—4 в строфе 20, а после строфы 24 введены:

Слог мой сладок, как микстура,
Мысли громки без ума,
Толстая моя фигура
Так приятна, как чума.

В одном из списков (ЦГАЛИ) имеются строфы, которые могут быть отнесены лишь к промежуточным редакциям 1815—1816 гг. и в рукописных копиях встречаются очень редко:

Вот и Герман, весь в чернилах
Пишет план воздушный свой
И толкует, как в горнилах
Плавят золото с сурьмой.
И тогда же, в исступленьи
Бросив свой мундир в камин,
Он хохочет в восхищеньи
И шагает как павлин.
 
Но, узрев меня, несчастный
Сделал два раза прыжок,
И запел он несогласно:
«Гибельный, жестокий рок!
Так иду на поле славы,
Но в карманах пустота;
О, гусары величавы!
Я их строев красота!»

РЕДАКЦИЯ 2

(1818-1822)

Вошли строфы, соответствующие строфам 1—14, 17—29, 31, 35, 38, 40 автографа ГПБ, и строфы 19—21, 26 первой редакции.

Строфы 8, 9, 12 автографа ГПБ имеют следующие варианты.

Строфа 8, ст. 1—4:

Заподжарив, так и съел бы
И родного я отца.
Что ми дасте? Я поддел бы
Вам небесного творца.

Строфа 9, ст. 6—8:

Как Содом в грехах весь свет,
А всему Невтон виною
И проклятый Архимед!

Далее в ряде списков следует четверостишие:

Локк запутал ум наш в сети,
Геллерт (Галлер) сердце обольстил,
Кантом бредят даже дети,
Дженнер (Дрекслер) нравы развратил!

Строфа 12, ст. 5—8:

Видишь, грамоте не знаю,
Не учился, не читал,
А россиян просвещаю
И с звездою генерал

После строфы 21 первой редакции следует текст:

Вот наш Греч: рукой нескромной
 Целых полго́да без сна,
 Из тетрадищи огромной
 Моряка Головина
 Он страницы выдирает
 И — отъявленный нахал —
 В уголку иглой вшивает
 Их в недельный свой журнал.

РЕДАКЦИЯ 3

(1826-1830)

Вошли строфы, соответствующие строфам 1—29, 31—35, 38—40 автографа ГПБ, и строфы 19—21 первой редакции.

В ряде списков строфы 11—12 читаются в сокращенном виде, три строфы, посвященные Станевичу, часто заменяются одной — первой (см. строфу 29 автографа ГПБ).

Строфы, не вошедшие в автограф ГПБ и предыдущие редакции:

3.34

Вот на яицах наседкой
Сидя, клохчет сумасброд
И российские заедки —
Мак медовый он жует;
Вот чудак! Пред ним попарно
С обезьяной черный котё
И советник титулярный
С куклой важно речь ведет.

Или:

Вот на яицах наседкой
Сидя, клохчет сумасброд
В самом желтом доме редкой!
Перед ним кружится кот,
Кукла страстно водит глазки,
Обезьяна скалит рот —
Он им сказывает сказки
И медовый мак жует.

3.35

Кто ж бы это был? — «Перовский!» —
Мне товарищ прошептал.
«Уж не тот ли, что геройски
Турок в Варне откатал
Иль что взятчиков по-свойски
Из удела выгнал вон?»
— «Нет, писака, франт московский,
В круг ученый лезет он».
 

3.36

Так тут чуда нет большого:
Спятить долго ли с уму
На конюшне у Ш<ишко>ва
И у Ливена в хлеву.
«Жаль, и верно от собратов
Одурел он! — я сказал. —
Укусил его Ш<ихма>тов
Иль Ш<ишков> поцеловал.

В ряде списков встречается другая строфа, посвященная Перовскому, хронологическое определение которой затруднительно:

Вот Перовский. Беспрестанно
Он коверкает лицо —
Кошкой, волком, обезьяной;
То свернется весь в кольцо,
То у сильных ноги лижет,
То бессильных гонит вон,
То гроши на нитку нижет,
То бренчит на счетах он!
 

3.40

Вот в порожней бочке винной
Целовальник Полевой
Беспорточный¹[43] и бесчинный²[44].
Стало что с его башкой?
«Спесь с корыстью в ней столкнулись,
И от натиска сего
Вверх ногами повернулись
Ум и сердце у него.
 

3.41

Самохвал, завистник жалкий,
Надувало ремеслом,
Битый Рюриковой палкой
И санскритским батожьем;
Подл, как раб, надут, как барин,
Он, чтоб вкратце кончить речь,
Благороден, как Б<улгар>ин,
Бескорыстен так, как Г<реч>!»
 

3.42

Вот чужих статей писатель
И маляр чужих картин,
Книг безграмотных издатель,
Северный орел — Свиньин.
Он фальшивою монетой
Целый век перебивал
И, оплеванный всем светом,
На цепи приют сыскал.

РЕДАКЦИЯ 4

(1836—1838)

Вошли строфы, соответствующие строфам 1—29, 31—35, 38—40 автографа ГПБ; строфы 19—21 первой редакции; строфы 34—36, 40—42 третьей редакции.

В ряде списков некоторые строфы третьей редакции выпущены.

После строфы 16 автографа ГПБ следует текст:


4.17


Вот он — Пушкина убийца,
Легкомысленный француз,
Развращенный кровопийца, —
Огорчил святую Русь,
Схоронил наш клад заветный,
В землю скрыл талант певца,
Вырвал камень самоцветный
Он из царского венца

В списках с пометой: «Скопирован со собственноручного списка сочинителя в 1837 году; написанные им после того куплеты и те, которые он всегда хранил в тайне, также варьяции — добавлены из оставшихся по смерти его собственноручных же черновых бумаг» — после строф 33—34 автографа ГПБ, посвященных Булгарину, следует:

Что тут за щенок у входа,
Весь дрожит, поджавши хвост,
Как безжалостно природа
Окорнала его рост!
Как портными укорочен
Фрак единственный на нем!
Трус, как прячет от пощечин
Сухощавый лик он свой!
 
Луковка торчит в кармане,
Оттопырясь, как часы;
Стекла битые в кармане
И обгрызок колбасы.
Кто б из пишущих героев
Мог таким быть мозгляком?
Только бес — В<ладими>р С<троев>,
Гречев левый глаз с бельмом.

После строфы 36 автографа ГПБ, посвященной Грузинцеву, следует:

Вот Козлов! Его смешнее
Дурака я не видал:
Модный фрак, жабо на шее,
Будто только отплясал.
Но жестоко, я согласен,
Покарал его злой рок —
Как бедняга сей несчастен:
Слеп, без ног и без сапог.
 
А всё возится с князьями,
Низок, пышен, пуст, спесив,
Принужденными займами
Денег нищенски скопив,
Шлет для дочки в банк их... средство,
Недостойное певца —
Детям лучшее наследство —
Имя честное отца.

Или:

Вот Козлов! — глупец уверен,
Что с Жуковским равен он,
Низок, пуст, высокомерен
И в стихи свои влюблен.
Принужденными займами
У графинь, княгинь, друзей
Сыт и пышен; вот с стихами
Шлет он к Смирдину скорей.
 
Чтоб купил их подороже...
Продал, деньги получил;
Все расплаты ждут — и что же?
Он в ломбард их положил
Дочери ... плохое средство,
Недостойное певца.
Детям лучшее наследство —
Имя честное отца.
 
Или:
 
Вот Козлов! — его смешнее
Дурака я не видал:
Модный фрак, жабо на шее,
Будто только отплясал
Котильон наш франт убогий,
И, к себе питая страсть,
Метит прямо в полубоги
Или в Пушкины попасть.
 
Допущу к своей персоне,
Осчастливлю вас, прочтя
Мои стансы о Байроне,
Что поэт великий я,
И Жуковский в том согласен,
И мадам Лаваль сама.
Как он жалок, как несчастен:
Слеп, без ног и без ума!

После строф о Козлове:

Вот он с харей фарисейской
Петр Иваныч осударь,
Академии Расейской
Непременный секретарь.
Ничего не сочиняет,
Ничего не издает,
Три оклада получает
И столовые берет.

На дворе Академии
Гряд капусты накопал,
Не приют певцам России,
Он лабаз для дехтю склал.
В Академиях бывают
Мерины, бывали встарь;
В нашей двое заседают —
Президент и секретарь.

Вот Брамбеус: «сей» и «оный» —
Гадок, страшен, черен, ряб.
Он — поляк низкопоклонный,
Силы, знати, денег раб.
Подлость, наглость, самохвальство
Совместил себе в позор:
Полевого в нем нахальство
И Белинского задор.

То исполнен низкой лести,
То ругает без конца:
Нет ни совести, ни чести
У барона-подлеца.
Что без пользы тарабарить?
Не зажать словами рта,
Лучше шельму приударить
В три действительных кнута.

Вот кадетом заклейменный
Меценат К<арлго>ф, поэт,
В общем мненьи зачерненный
И Флюгарина клеврет.
Худ, мизерен, сплюснут с вида,
Сухощав душой своей —
Отвратительная гнида
С Аполлоновых ..дей!

ЖЕНСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ

 Вот Шишкова! Кто не слышал?
В женской юбке гренадер!
За нее-то замуж вышел
Наш столетний Старовер;
На старушке ток атласный
В лентах, перьях и цветах;
 В желтом платье, пояс красный
 И в пунцовых башмаках.
 
Притч попов и полк гусаров,
Князь Кутузов, князь Репнин,
Битый-Корсаков, Кайсаров,
И Огарков, и Свечнин —
Все валитесь хлюстом — сердце
Преширокое у ней,
Да и в старике-младенце
Клад — не муж достался ей!

Вот Темира! Вкруг разбросан
Перьев лук, тряпиц, газет;
Ангел дьяволом причесан
И чертовкою одет.
Карлица и великанша,
Смесь юродств и красоты,
По талантам — генеральша,
По причудам — прачка ты.
 
Вот картежница Хвостова
И табачница к тому ж!
Кто тошней один другого,
Гаже кто — жена иль муж?
Оба — притча во языцах,
Он под масть к ней угодил,
Козырную кралю в лицах
Хлап бубновый полонил.

Примечания

  1. Воспроизводится по изданию: Поэты 1790-1810-х годов. Л., 1971. (Библиотека поэта; Большая серия). © Электронная публикация — РВБ, 2007. Вступительные заметки, биографические справки и примечания М. Г. Альтшуллера и Ю. М. Лотмана.
  2. Кутузов — П. И. Голенищев-Кутузов.
  3. Глинка С. Н. — в вариантах «Свинка».
  4. «Амур» — поэма А. Ф. Мерзлякова «Амур в первые минуты разлуки с Душенькою».
  5. Шаликов П. И. — в вариантах Шалунов.
  6. Наглицкой — Магницкий М. Л. (1778—1855), попечитель Казанского учебного округа (1819—1826), реакционер и обскурант; отличался ханжеством и корыстолюбием.
  7. Кавалерские — орденские.
  8. Список всех аренд. Аренда государственных земель, дававшая простор злоупотреблениям, рассматривалась как верный, но бесчестный способ наживы.
  9. Злунич — Рунич Д. П. (1780—1860), попечитель С.-Петербургского учебного округа, мракобес и гонитель просвещения.
  10. Невтон — Ньютон.
  11. Боссюэт — Ж.-Б. (1627—1704) — французский проповедник, писатель и церковный деятель. Определение ярого церковника Боссюэ как «безбожного» характеризует степень нетерпимости Рунича.
  12. Омар (VII в.) — второй мусульманский калиф. В 642 г., взяв штурмом Александрию, сжег знаменитую библиотеку. Имя его стало нарицательным для определения вражды к просвещению.
  13. Ханжецов — Попов В. М. (1771—1842), чиновник, сотрудник Магницкого, реакционер и мистик.
  14. Пустелин — Кавелин Д. А. (1778—1851), его арзамасская кличка была «Пустынник»; Кавелин, будучи с 1819 г. ректором С.-Петербургского университета, зарекомендовал себя как гонитель просвещения и ближайший сподвижник Магницкого.
  15. Пытнирский — П. А. Ширинский-Шихматов (1790—1853), член Российской академии, с 1850 г. — министр народного просвещения, был инициатором «чугунного» цензурного устава 1826 г. В вариантах назван «князь Иезуитский».
  16. Трусовский — Красовский А. И. (1780—1857), петербургский цензор (1821—1828), известный тупостью и мракобесием. В вариантах — «Скверновский».
  17. Пара людоедов. Первый, видимо, Клейнмихель П. А. (1793—1869), приближенный Аракчеева и его преемник по управлению военными поселениями, был известен своей жестокостью; второй — Капцевич П. М. (1772—1840), приближенный Аракчеева, позднее — генерал-губернатор Западной Сибири. Расшифровывать эти фамилии не решались даже в списках 1850-х гг.
  18. К<аченовск>ий М. Т. (1775—1842) — профессор, историк, издатель BE, в кругу арзамасцев считался педантом, образцом мелочного, завистливого критика. Пробовал реформировать русский алфавит, приблизив его к греческому, в частности уничтожив букву «э». В вариантах — «Капустовский».
  19. Крюки — древнерусское нотное письмо.
  20. «Книга Кормчая» — древнерусский сборник правил церковного устройства.
  21. О Расин! откуда слава? и т. д. — насмешка над стремлением Глинки с реакционных позиций унизить европейскую (особенно французскую) культуру и оживить интерес к церковной литературе Древней Руси.
  22. «Стоглав» — сочинение середины XVI в., сборник решений «Стоглавого собора» (1551).
  23. «Федра», «Андромаха» — трагедии Ж. Расина.
  24. «Погребение кота» — лубочная картинка начала XVIII в.
  25. Хлыстов — Хвостов Д. И. В вариантах — «Ослов».
  26. В Буало я смысл добавил и т. д. Хвостов перевел «Поэтическое искусство» Н. Буало-Депрео (1636—1711), переводил басни Лафонтена, «Андромаху» Расина.
  27. Фита, кси, ик, пси — названия букв древнерусской и церковнославянской азбуки.
  28. Ш<ишк>ов А. С. — в вариантах «Свистков».
  29. Сладковский Р. — автор поэмы «Петр Великий». Строфа воспроизводит стиль поэмы Сладковского.
  30. Ж<уковск>ий — в вариантах «Балладин».
  31. Картузов — П. И. Голенищев-Кутузов.
  32. С<таневи>ч Е. И. (1775—1835) — малоодаренный писатель-мистик, близкий к «Беседе». В вариантах — «Сатаневич».
  33. Тих, спокоен сверху вид и т. д. — цитата из стихотворения К. Н. Батюшкова «Счастливец (Подражание Касти)».
  34. И<змайл>ов А. Е. (1779—1831) — баснописец, его басни отличались грубостью языка и картин, что противоречило требованиям карамзинистов, считавших изящество формы основным критерием ценности литературного произведения и провозгласивших «дамский вкус» главным судьей поэтических достоинств.
  35. Мир квартальных есть мой мир. Имеется в виду басня Измайлова «Пьяница» — об отставном квартальном.
  36. Плутов — Греч Н. И. (1787—1867), журналист, издатель СО; до 1825 г. примыкал к либеральному лагерю. В дальнейшем сблизился с Булгариным и сделался одной из наиболее одиозных литературных фигур.
  37. Флюгарин — Булгарин Ф. В. (1790—1859).
  38. Сабля в петле — знак, заменяющий орден Анны четвертой степени.
  39. Французский крест — знак ордена Почетного легиона.
  40. К<арази>н В. Н. (1773—1842) — общественный деятель первой четверти XIX в., известный многочисленными, часто противоречивыми проектами, которые он подавал правительству, и доносами на передовых литераторов. Существует версия, согласно которой адресатом строфы был не Каразин, a H. M. Карамзин (см. Поэты-сатирики, с. 678); она, однако, не имеет оснований.
  41. Грузинцев А. Н. (1779—1840) — драматург и поэт, примыкавший к «Беседе», компилировал свои драмы из различных источников.
  42. Невзоров М. И. (1762—1827) — масон, издатель ДЮ.
  43. ¹Sans culotte (санкюлот (франц.). — Ред.).
  44. ²Поелику не имеет чина.


112. «Сборник, издаваемый студентами… С.-Петербургского университета», вып. 1, СПб., 1857, с. 339 (24 строфы с пропусками, частично с указанием подлинных имен); «Дом сумасшедших», Лейпциг, 1858 (более исправный текст). «Дом сумасшедших» — один из центральных памятников неофициальной литературы начала XIX в. — не предназначался автором для печати. Стихотворение построено как цепочка строф, сокращаемых и прибавляемых в соответствии с потребностями минуты. Поэтому понятие «окончательного» текста здесь в принципе неприменимо. Памятник дошел в виде нескольких сильно отличающихся между собой автографов (БЛ, ГПБ, ПД, ЦГАЛИ) и большого числа списков, ни один из, которых не воспроизводит начального или конечного момента эволюции текста. Списки производились со всех промежуточных редакций; при реконструкции истории текста их необходимо учитывать, поскольку далеко не все звенья его эволюции документированы автографами. Воспроизводя в основном разделе один из наиболее интересных промежуточных текстов по автографу ГПБ, относящемуся к третьей редакции, составители дают в разделе «Приложение» реконструкцию всего движения текста. Время создания «Дома сумасшедших» — 1814—1839 гг. Начало работы датируется 1814 г. на основании свидетельств самого автора. Текстологический анализ в основном подтверждает надпись, имеющуюся на ряде списков и, видимо, восходящую к хорошо осведомленному лицу: «„Дом сумасшедших“» сочинен А. Ф. Воейковым осенью 1814 г. в тамбовской деревне Авдотьи Николаевны Арбеньевой, продолжен в 1822, 1826, 1836 и 1838 гг. в Петербурге". Изучение сохранившихся автографов и многочисленных списков позволяет выделить четыре основные редакции текста: 1-я — 1814—1817 гг., 2-я — 1818—1822 гг., 3-я — 1826—1830 гг., 4-я — 1836—1838 гг. Каждая из редакций представлена рядом вариантов, отражающих движение текста в ее пределах.

Редакция 1 (1814—1817) дошла в виде чернового автографа БЛ (арх. Полторацкого), нижний пласт которого дает нам наиболее ранний текст сатиры, и многочисленных списков. Автограф, публикуемый полностью в разделе «Приложение», датируется, с одной стороны, бумагой (с водяным знаком «1817»), с другой — отсутствием характерных для 1818 г. исправлений текста. Политический отдел дома сумасшедших в этом списке представлен лишь честолюбцами (назван Наполеон, что было вполне актуально в 1814—1815 гг.), литературный — позволяет говорить о выдержанной «арзамасской» направленности сатиры. Характеристика Каченовского дана на основании его полемики с Шишковым в 1811 г. В ней не отражены споры с Карамзиным в 1818—1820 гг., когда Каченовский занял скептическую позицию и в сатирах и эпиграммах стал изображаться как зоил, враг талантов. Из двух вариантов строфы 12 основным, видимо, является посвященный Хвостову (он согласуется со следующей строфой — В. Л. Пушкин не был одописцем). Замена имени Хвостова Пушкиным, вероятно, связана с положением последнего в «Арзамасе» в 1815 г. и господствующим там в отношении к нему тоном (см.: Арзамас, с. 141 и след.). Строфы, посвященные Станевичу, — отклик на полемику, имевшую место еще до войны 1812 г. В 1805 г. Станевич опубликовал «Собрание сочинений в стихах и прозе» и подвергся резкой критике со стороны Каченовского и особенно Воейкова (см.: BE, 1808, № 18, с. 115—124; Н. И. Мордовченко, Русская критика первой четверти XIX века, М.—Л., 1959, с. 72). Учитывая позицию Воейкова, можно с уверенностью сказать, что строфы написаны до гонений, которым подвергся Станевич в 1818 г. со стороны деятелей официального мистицизма — кн. A. Н. Голицына, М. Л. Магницкого и др. Исключение строфы, содержащей стихи «ссылает в ссылку зло» и «посиди, тебе тепло», было вызвано скорее всего тем, что в новых условиях она могла прозвучать как одобрение политики тех самых деятелей, против которых в основном была направлена вторая редакция сатиры (см.: А. Н. Пыпин, Религиозные движения при Александре I, Пг., 1916, с. 183—191). Приведенные соображения служат основой для датировки строф. В строфе 4 обращение к Кокошкину (или Каверину) принадлежит к ранней редакции, а к Карамзину — к более поздней, поскольку последнее — перефразировка полемической выходки Каченовского в 1818 г., писавшего: «Сочинитель помнит, что почтеннейший Н<иколай> М<ихайлович> в молодости любил читателей, а более читательниц располагать к сладкой меланхолии, любил иногда и сам поплакать. Но тогда совсем другое. Кто молод не бывал!» (BE, 1818, ч. 100, с 47). Для оценки позиции Воейкова следует вспомнить возмущение Вяземского этой статьей (см.: ОА, с. 111). Строфы о Германе датируются 1815—1816 гг. Герман Ф. И. (1789—1852) — сын знаменитого геолога и воспитанник Горного корпуса, в 1817 г. (после смерти отца) перешел в гвардию. Он был близок к арзамасцам и ряду декабристов.

Редакция 2 (1818—1822) реконструируется на основании автографов, датируемых концом 1820-х годов, списков и косвенных данных. На этом этапе «Дом сумасшедших» резко изменил направленность, превратившись в сатиру на деятелей официального мистицизма. Резкие выпады против М. Л. Магницкого, Д. П. Рунича, B. М. Попова, Д. А. Кавелина делают сатиру одним из наиболее ярких памятников тех лет, обличающих, по выражению Пушкина, «мистики придворное кривлянье». Из добавлений в литературный отдел примечательны строфы, посвященные Н. И. Гречу, А. Е. Измайлову и В. Н. Каразину. То, что они написаны одновременно, подтверждается листком-автографом ПД, где они выписаны отдельно и в той же последовательности, а также письмом А. Е. Измайлова П. Л. Яковлеву от 23 сентября 1820 г. (см.: Поэты-сатирики, с. 678). Основанием для датировки, кроме названного письма, служит упоминание «Записок Головина», которые начали появляться в СО с 1820 г. (т. 58). Характерен дружественный тон отзыва о Грече и крайне враждебный о Каразине, что объясняется ролью последнего в ссылке Пушкина и провокационным характером его поведения в 1820 г.

Редакция 3 (1826—1830) реконструируется на основании автографов и списков. К ней принадлежит публикуемый в основном тексте автограф ГПБ. Политический отдел заострен против нового врага — шишковистов, победивших мистиков голицынского толка и определивших в начале николаевского царствования ультрареакционный курс правительства в вопросах просвещения и печати. С этим связано упоминание «алжирского устава о печатании книг» — «чугунного» цензурного устава 1826 т., составленного Шишковым и П. А. Ширинским-Шихматовым, который даже николаевское правительство вынуждено было рассматривать как временную меру и отменить в 1828 г. (следовательно, строфа датируется промежутком 1826—1828 гг.) Литературный раздел направлен против ренегатов, что было особенно актуально в первые три-четыре года после восстания декабристов. Именно как ренегат заклеймен поэт А. А. Перовский, вчерашний сотрудник изданий арзамасского толка, поступивший на службу в министерство Шишкова. Тем же определена резкость новых стихов против Греча и Булгарина. По мере того как эти журналисты, до 1825 г. близкие к прогрессивным кругам, все более занимали официальную позицию и становились главными противниками пушкинской группировки, количество сатир и эпиграмм против них резко возрастало. Воейков в своих строфах счел необходимым подчеркнуть их криминальное, с точки зрения их новой позиции, прошлое («Вспоминая о прошедшем…», «Всё боится быть повешен…»). Новые строфы о Станевиче также объясняются тем, что в результате энергичного заступничества Шишкова он был полностью реабилитирован и официально поощрен. Основания для датировки строф о Перовском следующие: А. А. Перовский (Погорельский) до 1825 г. — активный деятель той же литературной группировки, что и Жуковский, Пушкин, к которой примыкал и Воейков (в 1825 г. в издаваемых Воейковым «Новостях литературы» Перовский опубликовал «Лефортовскую маковницу», вызвавшую восторженный отзыв Пушкина), в 1826 г. по приглашению Шишкова поступил на службу в министерство народного просвещения и развил крайне активную деятельность, но весной 1827 г. уехал за границу лечиться, а в марте 1830 г. вышел в отставку. Первый вариант строф, видимо, следует датировать 1826 г., второй —1828 г., поскольку в нем упоминаются В. А. Перовский, который в этом году был ранен в левую сторону груди при взятии Варны, и Л. А. Перовский, ставший вице-президентом департамента уделов и развивший энергичную деятельность по увольнению старых, скомпрометированных чиновников. Строфы о Полевом и Свиньине следует датировать 1828—1829 гг. (ср. «Детскую книжку» Пушкина). Обращает на себя внимание отсутствие строф, посвященных Надеждину. Это можно объяснить только тем, что в период наибольшей остроты полемики с ним пушкинской группировки Воейков не обращался к «Дому сумасшедших».

Редакция 4 (1836—1838). В 1837 г. Воейков как бы подвел итог многолетним переделкам текста и составил сводную редакцию, которую, видимо, охотно давал списывать. По крайней мере, количество списков с нее весьма значительно. Однако он продолжал создавать новые строфы. Кроме того, у него имелись отдельные «куплеты», которые он из-за их резкости не включал в общий текст, но показывал в интимном кругу, вероятно втайне желая их распространения. Основная из новых строф «политического» раздела — против Дантеса. В этой строфе нетрудно разглядеть то тенденциозное освещение событий, которое восходило к Жуковскому и составляло часть тактики друзей Пушкина в борьбе, развернувшейся вокруг его гибели. В центре литературного раздела — строфы о Сенковском, что отвечало тактике журнальной борьбы пушкинской группы (см.: Н. И. Мордовченко, Гоголь и журналистика 1835—1836 гг. — Сб. «Н. В. Гоголь, Материалы и исследования», т. 2, М.—Л., 1936).

Резко возрастает в последней редакции число строф, продиктованных исключительно личными антипатиями.

Таким образом, первая редакция заострена против литературных противников «Арзамаса», вторая — против официальной мистики, третья — против руководителей политики правительства Николая I в области просвещения и культуры в 1826—1828 гг. и литературных ренегатов, четвертая — против журнальных врагов «пушкинской группы» в 1830-х годах и убийцы Пушкина. Текстологический анализ позволяет отбросить установившийся весьма прочно взгляд на «Дом сумасшедших» как на «забавное» стихотворение, плод желчности и злоязычия его автора, сводившего в основном счеты с личными противниками. Совершенно очевидно, что Воейков рассматривал свою сатиру как голос определенной литературной группировки и до тех пор, пока группировка эта не распалась, сравнительно мало вводил чисто личные мотивы; при этом он, как правило, сохранял строфы остро актуальные в момент создания, но теряющие злободневность в дальнейшем.

Совершенно иной была природа «Женского отделения», рожденного успехом сатиры и обстановкой литературных салонов (датируется 1830-ми годами). Ряд списков имеют примечание, вероятно восходящее к Воейкову: «Под Свистовой разумеет сочинитель Шишкову, жену А. С. Шишкова, под Темирой — вдову-генеральшу Вейдемейер, а под Хлыстовой — графиню Хвостову, жену гр. Д. И. Хвостова». Замечательно, что из этих дам генеральша Вейдемейер сама просила Воейкова посадить ее в «Дом сумасшедших» и была очень довольна написанными на нее куплетами.