Добрый человек (Райс)/ОЗ 1881 (ДО)

Добрый человек
авторъ Джеймс Райс, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англійскій, опубл.: 1881. — Источникъ: az.lib.ru • Повесть (совместно с Уолтером Безантом).
Текст издания: журнал «Отечественныя Записки», №№ 6-7, 1881.

ДОБРЫЙ ЧЕЛОВѢКЪ.

ПОВѢСТЬ Вальтера Безанта и Джемса Райса.

I.

Староста лондонской корпораціи молотобойцевъ и его два помощника встрѣчаютъ гостей въ парадныхъ сѣняхъ. Они окружены цѣлымъ дворомъ: всѣми членами корпораціи, пасторомъ, чиновниками. Это не простой обѣдъ корпораціи, а одинъ изъ ея блестящихъ банкетовъ съ министрами, посланниками, генералами, адмиралами, епископами, но безъ артистовъ и литераторовъ, которыхъ Лордъ мэръ кормитъ отдѣльно два раза въ годъ, а лондонскія корпораціи совершенно не вѣдаютъ. Всѣ молотобойцы въ оффиціальныхъ костюмахъ, лакей въ блестящей ливреѣ, цвѣты въ изобиліи, безчисленныя газовыя горѣлки весело играютъ на золотыхъ рамахъ картинъ и тонутъ въ массивной мебели, въ тяжелыхъ мягкихъ коврахъ. Все роскошно, богато, солидно. Многіе изъ гостей, окружающіе полуциркулемъ гостепріимныхъ хозяевъ, чувствуютъ, что прежняя ихъ жизнь была сномъ, что ихъ скудный балансъ въ банкѣ, такъ часто ихъ безпокоившій, состоитъ, по крайней мѣрѣ, изъ пяти цифръ, ибо иначе они не находились бы въ такой компаніи, что ихъ мрачная комната въ Темплѣ до женитьбы и потомъ скромное жилище за городомъ никогда реально не существовали, а вся жизнь протекла въ такихъ раззолоченныхъ покояхъ, какъ этотъ дворецъ молотобойцевъ, что ихъ простой обѣдъ изъ баранины и стакана краснаго вина былъ только кажущимся, а въ дѣйствительности они ежедневно поѣдали такіе банкеты, и что, наконецъ, заботы, безпокойство, необходимость труда — все это бредъ разгоряченнаго воображенія. Воздухъ, которымъ они теперь дышали, окружающее ихъ великолѣпіе и докладываемыя ежеминутно громкія имена, звучащія какъ червонное золото, наполняли всѣхъ, даже самыхъ скромныхъ гостей корпораціи молотобойцевъ сознаніемъ солидности.

Знатныя особы прибываютъ по одиночкѣ и парами. Его свѣтлость Раджа Гидерабадскій Ек-Рупія-Дао сіяетъ своими брильянтами. Его превосходительство, посланникъ республики Эль-Дорадо, никогда не мечтавшій подъ пальмами своей родины о такомъ банкетѣ, заранѣе съ улыбкой высчитываетъ, насколько поднимется на биржѣ заключенный имъ новый заемъ послѣ напечатанія въ газетахъ его имени въ числѣ именитыхъ гостей молотобойцевъ. Чрезвычайный посолъ государства одноглаваго орла, одинъ изъ самыхъ тонкихъ дипломатовъ, когда-либо посѣщавшихъ Лондонъ и, какъ говорятъ, самый… — но это, конечно, клевета — любезно раскланивается со старостой корпораціи. За нимъ слѣдуетъ министръ внутренней навигаціи и епископъ Бамбороскій, краеугольный камень англиканской церкви, искоса поглядывающій на католическаго архіепископа Кенсингтонскаго, какъ бы боясь, чтобы къ общему скандалу папистъ какимъ-нибудь хитрымъ фокусомъ не перевелъ его въ католичество. Вотъ извѣстный финансистъ Гебріилъ Касенлисъ съ золотымъ лорнетомъ на носу, жена котораго убѣжала съ Лоренсомъ Калькуномъ. Съ нимъ разговариваетъ долговязый, сухощавый американецъ, владѣтель Петрольвиля, получающій тысячу фунтовъ стерлинговъ въ день и, слѣдовательно, могущій дѣлать что угодно, даже отдать душу чорту, еслибы это считалось приличнымъ. По истинѣ, это компанія олимпійская; мы среди альпійскихъ вершинъ человѣческаго величія.

Но вотъ, среди собравшихся гостей пробѣгаетъ шопотъ одобренія, который едва не переходитъ въ рукоплесканія; всѣ шеи вытягиваются. Шш! Онъ идетъ.

— Сэръ Джэкобъ Эскомбъ.

Староста и его помощники кланяются низко, гораздо ниже, чѣмъ посланникамъ, министру, епископамъ, и даже баловню судьбы, счастливому обладателю Петрольвиля.

Сэръ Джэкобъ Эскомбъ — очень представительная особа; высокаго роста, статный, съ достойной осанкой, лѣтъ пятидесяти-пяти; онъ гордо держитъ немного назадъ свою большую голову съ пробивающейся въ густыхъ волосахъ сѣдиной.. Его носъ — длинный съ горбомъ, губы толстыя, подбородокъ четыреугольный, глаза казались бы жесткими, холодными, еслибы всѣ не знали, что онъ добрый человѣкъ. Вообще, это — лицо удачника въ жизни, умѣющаго пробивать себѣ дорогу. Тайна его успѣха заключалась въ томъ, что онъ позналъ всю истину великаго открытія Вольтера, обнародованнаго имъ на пользу человѣчества: что одни люди — молоты, а другіе — наковальни, а потому выгоднѣе быть молотомъ, чѣмъ наковальней, или, оставляя въ сторонѣ метафоры, что люди, наживающіе деньги, выжимаютъ ихъ изъ труда другихъ людей.

Сэръ Джэкобъ зналъ всѣхъ знатныхъ гостей молотобойцевъ и любезно пожалъ руки епископамъ, министру, посламъ, крупнымъ финансистамъ и проч. Каждый изъ присутствующихъ торопился привѣтствовать этого величайшаго изъ великихъ людей, и въ этихъ рукопожатіяхъ прошли тѣ минуты, которыя еще оставались до обѣда.

Подано кушать! Радостное для всѣхъ извѣстіе.

Конечно, сэръ Джэкобъ садится подлѣ старосты корпораціи. Въ открытомъ пространствѣ между обоими концами большого подковообразнаго стола находится фортепіано — разумѣется, великолѣпный рояль. Въ углу залы за ширмой, отдѣляющей ихъ отъ аристократическихъ участниковъ банкета, обѣдаютъ четыре пѣвца и піанистъ, которые должны послѣ банкета, между рѣчами, услаждать слухъ знатныхъ особъ музыкой по программѣ, напечатанной золотомъ на зеленомъ фонѣ. Имъ дозволяется ѣсть и пить въ одно время съ гостями, но не на ихъ глазахъ. Во всякомъ обществѣ проводится линія между избранными и не избранными. Лондонскія корпораціи ставятъ за эту линію музыкантовъ, играющихъ и поющихъ за деньги.

Пасторъ произноситъ умильно молитву. Обѣдъ начинается съ супа изъ черепахи. Затѣмъ слѣдуетъ пуншъ-гласе.

— Среди насъ, сэръ, есть человѣкъ, которымъ мы всѣ можемъ гордиться, говоритъ одинъ изъ гостей, худощавый, высокаго роста господинъ своему сосѣду: — не разсказывайте мнѣ чудесъ о нашихъ лордахъ, наслѣдственныхъ законодателяхъ и епископахъ; все это держится интригами, шляется по заднимъ лѣстницамъ. Не указывайте мнѣ на иностранныхъ графовъ и бароновъ; имъ дома, пожалуй, нечего ѣсть. Нѣтъ, наши истинно великіе люди, столбы богатой Англіи, это — сэръ Джэкобъ Эскомбъ и ему подобные. Онъ самъ пробилъ себѣ дорогу въ жизни практическими знаніями и энергіей, а теперь директоръ дюжины различныхъ крупныхъ предпріятій.

— Какихъ именно? спрашиваетъ съ любопытствомъ сосѣдъ.

— Онъ имѣетъ желѣзный заводъ въ Равендалѣ, онъ главный акціонеръ большихъ угольныхъ копей и хозяинъ банкирской конторы въ Сити; онъ занимался громадными подрядами и выстроилъ желѣзныя дороги почти во всѣхъ странахъ Европы.

— Извините, произнесъ иностранецъ, сидящій напротивъ: — вы говорите о сэрѣ Джэкобѣ Эскомбѣ? Покажите мнѣ, пожалуйста, этого великаго человѣка.

Худощавый господинъ съ гордостью указываетъ на замѣчательнаго англичанина.

— А! прибавляетъ иностранецъ, надѣвая лорнетъ: — это сэръ Джэкобъ Эскомбъ, выстроившій у насъ желѣзныя дороги? C’est très remarquable.

— Конечно, дороги прекрасны, замѣтилъ худощавый господинъ: — и вы очень были рады, что васъ облагодѣтельствовалъ сэръ Джэкобъ.

— Не знаю, отвѣчалъ иностранецъ: — по этимъ желѣзнымъ дорогамъ возятъ войска, для чего ихъ собственно и построили. Онѣ стоили нѣсколько милліоновъ дороже контрактной цѣны, но мы заняли всѣ деньги на проведеніе желѣзныхъ дорогъ у Англіи. Нечего сказать, великодушно со стороны Англіи давать деньги для скорѣйшаго передвиженія войскъ въ чужой странѣ. Я очень радъ, что видѣлъ, какимъ почетомъ пользуется этотъ человѣкъ въ Англіи.

— И при всемъ его богатствѣ онъ добрый человѣкъ! сказалъ худощавый господинъ.

Этимъ разговоръ окончился, такъ какъ худощавый господинъ, въ продолженіи двухъ съ половиной часовъ, такъ усердно ѣлъ и пилъ, что ему не было времени промолвить ни слова. Какъ ревностный защитникъ привиллегій лондонскаго Сити, онъ ѣлъ и пилъ за двадцатерыхъ. Одними тремя тарелками супа изъ черепахи, съ которыхъ онъ началъ обѣдъ, запивъ ихъ тремя стаканами мороженнаго пунша, можно было накормить на цѣлый день англійскаго рабочаго, на два итальянскаго и на цѣлую недѣлю сирійскаго. Какая великая страна Англія, гдѣ аппетитъ увеличивается соразмѣрно средствамъ къ пріобрѣтенію пищи! И, несмотря на все громадное количество съѣденнаго и выпитаго, худощавый господинъ казался къ концу обѣду еще худощавѣе прежняго. Это — физіологическая особенность, доселѣ не разъясненная. Толстяки растягиваются послѣ обѣда, а худощавые люди сжимаются. Наконецъ, явился десертъ, музыканты начали играть и пѣть, выйдя изъ-за ширмы. Худощавый господинъ придвинулъ къ себѣ графинъ портвейна, схватилъ громадную вѣтку винограда и сталъ добродушно отвѣчать на разспросы иностранца о всѣхъ великихъ людяхъ, сидѣвшихъ за столомъ.

Тостъ за королеву! — Никто не сомнѣвается въ вѣрноподданическихъ чувствахъ молотобойцевъ. Они всѣ готовы, какъ одинъ человѣкъ, умереть за свою государыню.

Пѣвцы поютъ «Боже храни королеву».

Тостъ за армію и флотъ! — Не можетъ быть никакого сомнѣнія въ блестящемъ состояніи обоихъ, иначе не завѣряли бы этого генералъ, командовавшій арміей, и адмиралъ, плававшій съ эскадрой по Средиземному морю. А потому ихъ слова покрываются единодушными рукоплесканіями.

— Но у васъ армія такая маленькая, замѣчаетъ иностранецъ своему сосѣду: — а что касается вашего флота, то не забывайте, что существуютъ торпеды. Мы станемъ васъ бояться только, когда вы будете въ состояніи выставить армію въ 500,000 человѣкъ. Но кукольной комедіи, которую въ Англіи называютъ арміей, никто въ грошъ не ставитъ.

Тостъ за королевское правительство! — Министръ внутреннихъ навигацій удостовѣряетъ, что все идетъ отлично, никогда не было такого прекраснаго кабинета, такого способнаго премьера, такого ловкаго министра иностранныхъ дѣлъ. Всѣ могутъ быть спокойны, что англійскіе интересы будутъ поддержаны могучей рукой, и хотя войны не предвидится, но приняты мѣры на случай, такъ что армія увеличена на 500 человѣкъ и заложены двѣ новыя канонирскія лодки. Раздается громъ рукоплесканій; но иностранецъ произноситъ, качая головой:

— Англійскіе интересы… это значитъ, все то, что вамъ дадутъ безъ войны! 500 солдатъ и двѣ канонирскія лодки! Ха-ха-ха!

Тостъ за посла государства одноглаваго орла! Оказывается изъ словъ почтеннаго дипломата, что никогда не было такихъ дружескихъ отношеній между Англіей и его страной, какъ въ ту минуту.

— Дружба между двумя государствами, говоритъ непріятный иностранецъ, смахивающій на Маккіавеля: — означаетъ только, что ни одно изъ нихъ не считаетъ себя достаточно сильнымъ, чтобы уничтожить другое.

Тостъ за церковь! — Католическій архіепископъ учтиво кланяется епископу Бамбороскому, а послѣдній объясняетъ къ общей радости присутствующихъ, что любовь къ англійской церкви растетъ съ каждымъ днемъ. Иностраненъ молчитъ. Церковь его не интересуетъ.

Тостъ за англійскую промышленность! — Сэръ Джэкобъ Эскомбъ, среди восторженныхъ рукоплесканій, медленно поднимается съ мѣста и торжественно обводитъ глазами залу.

— Такой богатый человѣкъ, замѣчаетъ худощавый господинъ, который уже успѣлъ покончить съ виноградомъ, съ тарелкой персиковъ, съ блюдомъ земляники и принялся за второй графинъ портвейна: — и такой добрый!

— Англія, началъ сэръ Джэкобъ: — гордится нетолько своей промышленностью, но, если вы мнѣ, предпринимателю труда, позволите сказать, и тѣми людьми, которые создали англійское богатство… Если это такъ, то въ чемъ жй заключается долгъ Англіи? Въ распространеніи просвѣщенія при помощи этого богатства, въ дѣланіи добра. (Слушайте, слушайте). А какъ могутъ богатые люди Англіи дѣлать добро? (Онъ сильно напираетъ на это слово). Должны ли они, напримѣръ, ходить по нищенскимъ трущобамъ и отыскивать достойныхъ помощи людей? Нѣтъ. Это значило бы, милорды и господа, исполнять дѣло капитанской лодки броненосцемъ. Ихъ обязанность, по моему мнѣнію, выдавать чеки. Народъ голодаетъ? Пошли чекъ. На полѣ битвы валяются раненые солдаты? Пошли чекъ, а не иди самъ на войну. Основывается общество для распространенія гуманныхъ идей — я очень радъ слышать, хотя я лично въ немъ еще не участвую, что такое общество, дѣйствительно, основывается подъ предсѣдательствомъ лорда Адльгида, котораго я съ гордостью могу назвать моимъ другомъ — пошли чекъ. Практическое дѣло благотворительности, филантропіи и просвѣщенія ведется у насъ хорошо оплаченной арміей дѣятелей, т. е. пасторами, докторами, секретарями и другими подобными людьми. Богатый человѣкъ долженъ только руководить. Подобно главнокомандующему, онъ не ведетъ самъ солдатъ въ бой, но посылаетъ ихъ. Я иду далѣе и утверждаю, что зрѣлище страданій, болѣзней, нищеты, горя, голода, грязи, невѣжества, жестокости, пороковъ — отвратительно, просто отвратительно для богатаго человѣка. Его положеніе въ обществѣ должно освобождать его отъ всякихъ непріятностей. Довольно и того, если онъ слышитъ о непріятностяхъ и устраняетъ ихъ по мѣрѣ возможности, исполняя свой долгъ, т. е. выдавая чекъ.

Восторженные крики всего собранія привѣтствовали эту рѣчь сэра Джэкоба, и только упорный иностранецъ, качая головой, произнесъ:

— Онъ все хочетъ дѣлать чекомъ. Онъ просвѣтитъ все человѣчество чекомъ. Онъ прекратитъ войны чекомъ. Онъ превратитъ всѣхъ насъ въ добрыхъ людей чекомъ. Онъ примиритъ партіи чекомъ. Онъ заставитъ клерикаловъ любить волтерьянцевъ чекомъ. Наконецъ, онъ пріобрѣтетъ царствіе небесное чекомъ. Да, великій человѣкъ сэръ Джэкобъ Эскомбъ!

— Онъ болѣе, чѣмъ великій человѣкъ, отвѣчалъ худощавый господинъ, допивая третій графинъ портвейна: — нѣтъ религіознаго, благотворительнаго или филантропическаго дѣла, въ которомъ сэръ Джэкобъ не принималъ бы участія. Мы гордимся многими англичанами за то, что они нажили много денегъ, но о сэрѣ Джэкобѣ можно сказать: онъ нетолько богатый, но и добрый человѣкъ.

II.

Чайная комната въ городскомъ домѣ сэра Джэкоба Эскомба, на Камденской Горѣ, была обширная, веселая комната, выходившая окнами на югъ, тогда какъ съ востока небольшая оранжерея укрывала ее отъ ненавистнаго восточнаго вѣтра. Меблирована она была, какъ весь домъ, очень солидно. Вы не увидали бы тутъ ни новомодныхъ затѣй, ни псевдоантичныхъ нелѣпостей, переносящихъ ваше воображеніе къ временамъ королевы Анны.

Вездѣ были тяжелые ковры, тяжелыя кресла, тяжелые столы, очень тяжелыя картины, изображавшія цвѣты и фрукты, массивное зеркало въ громадной золотой рамѣ и буфетъ изъ краснаго дерева, выточенный изъ одного гигантскаго дерева въ лѣсахъ Гандураса.

Несмотря на тяжелую мебель, блестящіе лучи майскаго солнца, игравшіе на разноцвѣтныхъ стеклахъ оконъ, дышащій комфортомъ маленькій огонекъ въ каминѣ и бѣлоснѣжная скатерть на столѣ придавали комнатѣ веселый видъ, который не стушевался бы даже присутствіемъ величественной, самодовольной фигуры самого сэра Джэкоба.

Но теперь было девять часовъ утра, и въ комнатѣ, у одного изъ трехъ оконъ, выходившихъ въ садъ, сидѣлъ, читая газеты, Джуліанъ Картеретъ, юноша, находившійся подъ опекой сэра Джэкоба.

Нѣкогда было два брата Эскомба. Старшаго звали Джэкобъ, и младшаго Питеръ. Ихъ отецъ былъ простымъ рабочимъ, и оба брата поступили на заводъ, какъ только достаточно выросли. Благодаря счастливой случайности, они были лучше воспитаны, чѣмъ большинство дѣтей ихъ класса. Конечно, они не многому учились, но знали кое-что; быть можетъ, ихъ отецъ былъ человѣкъ съ честолюбивыми стремленіями, осуществиться которымъ помѣшало пьянство, или, быть можетъ, мать заботилась о своихъ дѣтяхъ болѣе, чѣмъ обыкновенно заботятся ланкаширскія работницы; но это обстоятельство въ исторіи братьевъ Эскомбъ остается темнымъ, и частые разсказы о своей молодости сэра Джэкоба его не выясняютъ. «Я самъ проложилъ себѣ дорогу въ свѣтѣ, говоритъ онъ ни мало не стыдясь: — я началъ жизнь безъ средствъ, безъ хорошаго воспитанія. Мой отецъ былъ бѣдный человѣкъ, моихъ предковъ я не вѣдаю». Подобное общее сознаніе не могло причинить никому непріятности; но выискивать въ своей памяти мелочныя подробности о забытой нищетѣ, о грязномъ жилищѣ, о грубомъ невѣжествѣ, о жестокомъ обращеніи, о тяжелой до одуренія работѣ на заводѣ, о скудной пищѣ было бы тяжело даже для такого добраго и всѣми уважаемаго человѣка, какъ сэръ Джэкобъ. По этому одному, а совсѣмъ не изъ желанія скрыть свою прежнюю бѣдность, которая только рельефнѣе выставляла его теперешнее богатство, сэръ Джэкобъ никогда не распространялся подробно о своемъ дѣтствѣ.

Самое важное, чему они научились дѣтьми, это — недовольство своимъ положеніемъ, что въ настоящее время служитъ самымъ великимъ вдохновителемъ молодежи. Но хотя они оба одинаково сознавали, что ихъ положеніе было тяжелое, что его можно было улучшить и что въ Англіи открыта широкая карьера всякому, недовольному своей судьбой, это великое ученіе подѣйствовало на нихъ различно. Перваго оно побудило къ работѣ, къ энергичной дѣятельности, а второго привлекло къ безпокойной апатіи, къ невозможности сбросить съ себя тяготившее его бремя. Одинъ сдѣлался сэромъ Джэкобомъ, а другой остался на всю жизнь мастеромъ на заводѣ. Такъ часто отъ одной причины бываютъ противоположные результаты. То, что дало Джэкобу богатство, сдѣлало несчастнымъ его брата.

Оба они женились. Питеръ взялъ себѣ въ подруги жизни работницу, передалъ ей великую тайну недовольства своимъ положеніемъ, и они влачили двадцать лѣтъ самую несчастную жизнь. У нихъ было нѣсколько дѣтей, но, благодаря дурнымъ санитарнымъ условіямъ и дурной пищѣ, они всѣ умерли, кромѣ Розы. Это была здоровая, умная, бойкая дѣвочка, хотя, конечно, не очень ученая, любившая болѣе всего играть съ Джономъ Гауеромъ, сыномъ другого работника, старше ея года на три. Тринадцати лѣтъ она лишилась родителей. Въ это время зловонные міазмы въ улицѣ, гдѣ они жили, сдѣлались до того невыносимыми, что половина населенія этой нищенской трущобы предпочла умереть. Въ числѣ ушедшихъ были и старики, и молодые, а среди оставшихся была Роза Эскомбъ, которую ея знатный дядя Джэкобъ взялъ къ себѣ, съ цѣлью усыновить и дать ей хорошее воспитаніе. Около этого времени Джэкобъ, уже произведенный въ баронеты, вздумалъ жениться. Ему было уже за сорокъ лѣтъ, и, какъ богатый, всѣми уважаемый человѣкъ, онъ выбралъ себѣ въ жены, болѣе съ практической, чѣмъ съ идеальной цѣлью, вдову, не молодую, хорошаго семейства, съ независимымъ состояніемъ въ тридцать тысячъ фунтовъ, добрымъ характеромъ и прекрасными манерами.

Лэди Эскомбъ очень полюбила племянницу мужа, необразованную, полудикую ланкаширскую дѣвочку. Она отдала ее въ прекрасную школу, брала ее къ себѣ во время вакацій и, умирая, что случилось за два года до начала настоящаго разсказа (т. е. въ 1874 г.), оставила все свое состояніе Розѣ, подъ однимъ условіемъ, чтобъ она вышла замужъ съ согласія сэра Джэкоба. Въ противномъ случаѣ, всѣ тридцать тысячъ фунтовъ переходили къ ея мужу.

Теперь вернемся въ чайную комнату въ домѣ сэра Джэкоба, гдѣ читалъ газету Джуліанъ Картеретъ, и бросимъ взглядъ на этого юношу, пока онъ сидитъ одинъ.

Лицо его было довольно замѣчательное, съ правильными чертами, чисто-выточенными ноздрями, широкимъ лбомъ, твердо сжатыми губами и длинноватымъ подбородкомъ. Курчавые волоса его были коротко обстрижены, усы длинные, бакенбарды котлеткой, подбородокъ пробритъ; одѣтъ онъ былъ по послѣдней модѣ. Лицо его сіяло добродушіемъ, довольствомъ и въ настоящую минуту веселой улыбкой, потому что онъ услыхалъ въ сосѣдней комнатѣ знакомые шаги. Дѣйствительно, это были шаги Розы. Она только что вернулась съ своей утренней прогулки по парку и на ней еще амазонка. Это — очень хорошенькая молодая дѣвушка, девятнадцати лѣтъ, т. е. того возраста, когда сливается прелесть невинной молодой дѣвушки съ прелестью только что развившейся женщины.

Роза Эскомбъ выѣзжаетъ въ свѣтъ второй годъ. Я не знаю, сколько она разбила сердецъ въ первый свой сезонъ; но сама она окончила эту компанію благополучно, не поранивъ своего сердца. Быть можетъ, Джуліанъ Картеретъ, всюду ее сопровождавшій, знаетъ тайну этого спасенія. Это ни мало не значитъ, чтобъ они открыто любили другъ друга; но они въ послѣдніе полтора года были почти постоянно вмѣстѣ. Джуліанъ принадлежитъ къ семьѣ; онъ обѣдаетъ, ночуетъ и завтракаетъ въ домѣ, когда ему угодно. Поэтому, онъ и принялъ на себя роль протектора молодой дѣвушки. Но женихъ ли онъ? Роза первая разсмѣялась бы при этой мысли, хотя потомъ, быть можетъ, задумалась бы, такъ какъ послѣ серьёзнаго размышленія оказалось бы, что, дѣйствительно, Джуліанъ гораздо лучше и умнѣе всѣхъ молодыхъ людей, которыхъ она встрѣчала въ свѣтѣ. Впрочемъ, никто въ домѣ не смотритъ на Джуліана Картерета, какъ на жениха. Онъ находится подъ опекой сэра Джэкоба, и, въ концѣ-концовъ, Розѣ нѣтъ никакого дѣла до того, женится ли онъ или нѣтъ.

Джуліанъ подпалъ подъ опеку сэра Джэкоба, благодаря своему отдаленному родству съ лэди Эскомбъ. Онъ такъ же, какъ Роза, сирота, и сэръ Джэкобъ нетолько его опекунъ, но и душеприкащикъ его дяди, который оставилъ ему по пятисотъ фунтовъ годового содержанія до двадцати-пятилѣтняго возраста, когда онъ получитъ хорошенькое состояніе въ семьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Назначеніе болѣе продолжительнаго, чѣмъ обыкновенно, срока опеки такъ объяснялось въ завѣщаніи дяди: «желая, чтобъ мой племянникъ и наслѣдникъ не могъ оправдываться юностью въ томъ случаѣ, если онъ расточитъ въ развратной, безумной жизни оставляемое ему мною состояніе, и надѣясь, что онъ употребитъ четыре года отъ достиженія имъ двадцати одного года до двадцати-пятилѣтняго возраста на пріобрѣтеніе основательныхъ и полезныхъ знаній, а также на выработку плана дальнѣйшей своей жизни, я препоручаю все его состояніе сэру Джэкобу Эскомбу, который передастъ ему это состояніе въ полное распоряженіе только въ тотъ день, когда ему минетъ двадцать пять лѣтъ».

Какъ студентъ, Джуліанъ Картеретъ не выказалъ блестящихъ успѣховъ. Онъ прошелъ курсъ и вышелъ изъ Кембриджа безъ особыхъ отличій. Потомъ, онъ два года приготовлялся въ адвокаты, былъ принятъ въ это почтенное сословіе, но не намѣревался вести дѣла и не отличался большимъ знакомствомъ съ англійскими законами. Онъ много путешествовалъ, имѣлъ много друзей и мало враговъ, какъ всегда бываетъ съ добродушными людьми. Всѣ его стремленія, если таковыя у него были, ограничивались желаніемъ вести спокойную, пріятную жизнь. Онъ ненавидѣлъ заботы и суету, онъ презиралъ благотворительность въ томъ видѣ, какъ ее примѣнялъ сэръ Джэкобъ, и предпочелъ бы жить въ такой странѣ, гдѣ не было ни бѣдныхъ, ни безпокойныхъ, ни дѣятельныхъ людей, гдѣ лакеи служили бы безъ шума, гдѣ предметы искуства были бы доступны, и онъ могъ бы спокойно работать на своемъ токарномъ станкѣ. Онъ былъ урожденный токарь и работалъ очень искусно. Рюбенъ Гауеръ, секретарь сэра Джэкоба, часто сравнивалъ его руки со своими и признавалъ тѣ и другія настоящими рабочими руками.

Роза на ципочкахъ подбирается къ креслу, на которомъ сидитъ Джуліанъ Картеретъ, который очень хорошо чувствуетъ ея присутствіе въ комнатѣ, и набрасываетъ ему на глаза платокъ.

— Я знаю, что это Роза, произноситъ Джуліанъ лѣниво, не снимая платка: — никто, кромѣ нея, не былъ бы такъ дерзокъ.

— Повторите наизусть сегодняшнюю передовую статью, говоритъ весело Роза.

— Это не трудно. Передовыя статьи въ этой газетѣ всегда однѣ и тѣже. Англію проглотитъ прежде Россія, потомъ Германія и Франція, а остатокъ нашей бѣдной страны будетъ захваченъ японцами.

— Это все пустяки, восклицаетъ Роза, сдергивая платокъ съ его лица: — какъ вамъ нравится этотъ розанъ, я его только что сорвала въ оранжереѣ?

— Всякое чувство патріотизма исчезло въ англичанахъ, продолжалъ Джуліанъ на распѣвъ: — всякая честность въ англійскихъ торговцахъ, всякая предпріимчивость въ англійскихъ умахъ; отъ англійскихъ рабочихъ нельзя добиться честной работы за честную плату, и, что всего хуже, красота англійскихъ молодыхъ дѣвушекъ болѣе не существуетъ.

— Неужели за такой вздоръ платятъ деньги? промолвила Роза: — вѣдь это все ложь! Ну, скажите, сэръ, по чистой совѣсти, развѣ я не красавица?

Отвѣтъ былъ излишенъ. Если необходимо было исключеніе для доказательства правила, выставляемаго пессимистской газетой, то Роза Эскомбъ была этимъ живымъ исключеніемъ. Она сбросила свою шляпу, и ея русые волоса, голубые глаза, розовыя щеки и граціозная фигура рельефно выставились, благодаря черной амазонкѣ. Въ одной рукѣ она держитъ розанъ, который старается приколоть къ корсажу.

Джуліанъ лѣниво поднимается — онъ вообще очень лѣнивый юноша — и осматриваетъ племянницу своего опекуна съ видимымъ удовольствіемъ, хотя нисколько не торопясь. Быть можетъ, еслибъ онъ ее видалъ не каждый день, то выразилъ бы болѣе пыла.

— Для картины, сказалъ онъ наконецъ: — трудно найти лучше оригиналъ, чѣмъ вы. Вы отлично изобразили бы молодую дѣвушку съ письмомъ въ рукѣ, или обрывающую маргаритку, приговаривая: любитъ, не любитъ! или въ одной изъ многочисленныхъ позъ, въ которыхъ любятъ представлять живописцы и фотографы молодыхъ дѣвушекъ. Вы были бы прекрасны въ картинѣ, но я васъ люблю еще лучше въ дѣйствительности.

— Благодарю за комплиментъ. Но что вы дѣлали до сихъ поръ, лѣнивый Джуліанъ?

— Проснулся, отвѣчалъ молодой человѣкъ зѣвая: — вспомнилъ, что вы поѣдете утромъ верхомъ, и рѣшилъ ѣхать съ вами. Утреннія прогулки очень здоровы. Сошелъ внизъ, но передумалъ: слишкомъ устанешь — и сѣлъ читать газету.

— Вы непростительно лѣнивы. Что же вы будете дѣлать цѣлый день? сидѣть на диванѣ и обдумывать то, что прочли въ газетѣ?

— Я буду исполнять завѣщаніе дяди, произнесъ Джуліанъ торжественно.

— Вѣдь вы должны учиться до двадцати пяти лѣтъ?

— И я учусь.

— Съ цѣлью избрать себѣ поприще?

— И я его избралъ.

— Неужели? воскликнула съ удивленіемъ Роза: — что же? вы будете великимъ государственнымъ человѣкомъ, или великимъ законодателемъ, или великимъ… ну нѣтъ, вы, кажется, не можете быть великимъ богословомъ?

— Нѣтъ, я не располагаю быть великимъ богословомъ.

— Такъ, можетъ быть, великимъ филантропомъ, какъ…

— Какъ вашъ дядя, сэръ Джэкобъ? Нѣтъ, я былъ бы плохимъ ораторомъ на филантропическихъ собраніяхъ. Отгадайте, чѣмъ я буду, Роза?

— Не могу. Это слишкомъ хитро.

— Такъ внемлите моему разсказу, произнесъ Джуліанъ, принимая драматическую позу: — я долженъ былъ до двадцати пяти лѣтъ продолжать свое ученіе. Дядя не опредѣлилъ, чему именно я долженъ учиться; и потому я учился тому, чему желалъ.

— Чему же вы учились, лицемѣръ?

— Отъ осьмнадцати лѣтъ до двадцати я учился въ Кембриджѣ какъ смотрѣть на различные предметы и какъ болтать объ нихъ; я также научился играть въ крокетъ, крикетъ, тенисъ, вистъ и прочія полезныя игры, плавать, держать пари на скачкахъ и дѣлать долги. Вмѣстѣ съ тѣмъ, я забылъ все, чему меня научили въ школѣ.

— Ну, а потомъ чему вы учились, примѣрный ученикъ?

— Двадцати одного года я поселился въ Лондонѣ и съ тѣхъ поръ мало чему учился, потому что университетское образованіе при разумномъ къ нему отношеніи доводитъ человѣка до зенита развитія. Пробывъ въ Кембриджѣ три года и занимаясь такъ, какъ я занимался, я уже не имѣлъ надобности болѣе учиться. Но можно практически примѣнять свои познанія. Свято повинуясь завѣщанію дяди, я приготовился въ адвокаты и съ тѣхъ поръ не открылъ ни одной юридической книги. Потомъ я шлялся по всему свѣту, чтобъ убить время. А теперь, черезъ три недѣли, мнѣ минетъ двадцать пять лѣтъ, и настала минута избрать карьеру.

— Какую же вы избрали?

— Карьеру ничегонедѣланія, праздности по ремеслу. Пусть другіе идутъ въ парламентъ, слушаютъ цѣлыя ночи скучную болтовню и за эту полезную дѣятельность подвергаются ежедневно глумленію газетъ; пусть другіе пишутъ книги и въ вознагражденіе за свой усидчивый трудъ утѣшаются злобными отзывами критиковъ; пусть другіе наживаютъ, работая съ утра до ночи въ судахъ или конторахъ, деньги, которыя прокутятъ ихъ дѣти… но Джуліанъ Картеретъ не такой дуракъ, чтобъ слѣдовать ихъ примѣру. Есть и еще карьера — дѣлать добро…

— Джуліанъ, вы не должны издѣваться надъ филантропами!

— Дѣлать добро! Въ чемъ оно состоитъ? болтать съ каѳедры въ собраніи, болтать за столомъ послѣ обѣда, давать деньги на поддержку разныхъ нелѣпыхъ обществъ, водить дружбу съ благотворительными дамами, нюхающими табакъ, и темными искателями приключеній, эксплуатирующими филантропическія стремленія общества? нѣтъ, Роза, я на это не способенъ.

— Но, Джуліанъ, есть исключенія… напримѣръ, мой дядя.

— Да, конечно, всякій знаетъ, что вашъ дядя добрый человѣкъ, произнесъ молодой человѣкъ со смѣхомъ: — но мнѣ за нимъ не угнаться, да, по правдѣ сказать, я этого вовсе и не желаю. Нѣтъ, Роза, я избралъ себѣ другую карьеру: я буду дѣлать добро только самому себѣ. У меня будетъ городской домъ, не очень большой, положимъ, въ Честеръ-Сквэрѣ; и каждую зиму я буду ѣздить въ Сицилію, въ Южную Италію, въ какой-нибудь мирный уголокъ, гдѣ нѣтъ зимы, а всегда солнце грѣетъ и цвѣты благоухаютъ. Тамъ я буду жить спокойно, не тревожимый сплетнями, болтовней, свѣтской рутиной, глупыми заботами, а, напротивъ, окруженный на сколько возможно предметами искуства и художниками. Я буду жить, Роза, для удовольствія! все остальное — вздоръ, обманъ, мыльный пузырь!

— Джуліанъ, это будетъ жизнь бездушнаго эгоиста. Вы не должны забывать своего долга къ обществу, къ человѣчеству.

— Я не признаю этого долга. По моему, свѣтъ раздѣленъ на двѣ категоріи людей, между которыми нѣтъ ничего общаго. Одни работаютъ, другіе веселятся; одни сѣютъ и жнутъ, но голодаютъ, другіе не сѣютъ, не жнутъ, а объѣдаются и опиваются! Я — философъ и полагаю, что богатому человѣку не слѣдуетъ думать о страданіяхъ бѣднаго народа, которыхъ онъ не причинилъ и которымъ не можетъ положить конца; онъ долженъ держаться одного правила — веселиться, веселиться и веселиться. Повѣрьте мнѣ, Роза, я отлично устроилъ свою жизнь. Одного только мнѣ недостаетъ… вотъ видите, Роза, человѣкъ не можетъ и не долженъ жить одинъ… мнѣ надо найти подругу для моей идеальной жизни.

Роза вздрогнула.

— Мнѣ надо пойти переодѣться, промолвила она.

— Подождите минутку, милая Роза. Сколько времени вы живете у вашего дяди? Шесть лѣтъ тому назадъ вы явились сюда застѣнчивой, дикой ланкаширской дѣвочкой тринадцати лѣтъ, а изъ школы вы вернулись уже полтора года. Во все это время мы постоянно бывали вмѣстѣ. Вы меня, кажется, Роза, знаете довольно, чтобъ отвѣтить прямо на мой вопросъ?

Она молчала; онъ взялъ ее за руку.

— Вы знаете теперь, какую я поведу идеальную жизнь. Хотите быть моей подругой?

Она колебалась съ минуту; потомъ посмотрѣла на него своими прямыми, честными глазами, которые такъ и вонзились въ его сердце.

— Джуліанъ, я не могла бы жить такой жизнью.

— Вы не были бы счастливы? вамъ было бы мало меня и моей любви?

— О, Джуліанъ, я была бы слишкомъ счастлива, промолвила молодая дѣвушка и, почувствовавъ руку Джуліана вокругъ своей тальи, припала головкой къ его груди: — но я тогда забыла бы бѣдный народъ, среди котораго я родилась. Вы знаете, что я дочь простого работника, я простолюдинка и должна сдѣлать все, что могу, для облегченія участи моего класса. Вѣдь я не лэди, а ворона въ павьихъ перьяхъ.

— Только-то, Роза? Вы боитесь моей идеальной жизни? Но вѣдь вы не можете вернуться къ своей старинной ланкаширской жизни. Вы уже отъ нея отвыкли. Вы столь же мало теперь принадлежите народу, сколько и я.

— Все-таки я боюсь вашей идеальной жизни, не признающей долга и стремящейся только къ удовольствіямъ.

— Хорошо, я бросаю за бортъ идеальную жизнь съ картинами, изящнымъ искуствомъ, Сициліей, южнымъ солнцемъ, благоухающими цвѣтами. Роза и любовь стоятъ всего этого. Мы будемъ жить въ Англіи, если вамъ это угодно, несмотря на проклятый восточный вѣтеръ, и я вамъ буду давать ежедневно чекъ для вашихъ бѣдныхъ. По словамъ сэра Джэкоба, это — единственный способъ дѣлать добро. Въ газетѣ уже напечатана его вчерашняя рѣчь на банкетѣ молотобойцевъ и по этому поводу бойкая передовая статья.

— Милостынею вы не улучшите положенія народа, отвѣчала Роза, качая головой: — вы только понизите его нравственность. Если вы желаете истинно ему помочь, то должны дать ему не деньги, а самого себя.

— Милая Роза, я согласенъ и на это, если вы только отдадите себя мнѣ.

Она ничего не отвѣчала, но не сопротивлялась, когда онъ прижалъ ее къ себѣ и поцѣловалъ.

Потомъ онъ ее выпустилъ изъ своихъ рукъ, и они быстро отскочили другъ отъ друга.

На часахъ пробило десять, и лакей принесъ утренній завтракъ. Въ домѣ сэра Джэкоба Эскомба встаютъ не очень рано, потому что сидятъ очень поздно по вечерамъ; но аккуратно безъ четверти десять — молитвы, которыя читаетъ самъ глава дома въ присутствіи всего домашняго персонала, а въ десять — завтракъ.

Быть можетъ, отворяя дверь, Чарльзъ Плошъ, толстый, торжественный слуга баронета, увидалъ нѣчто, возбудившее его подозрѣніе, быть можетъ, это была чистая случайность, но онъ уронилъ и разбилъ чашку съ блюдечкомъ, что заставило молодыхъ людей быстро отскочить другъ отъ друга. Роза тотчасъ стала поправлять цвѣты въ вазѣ, а Джуліанъ схватилъ газету. Они оба были увѣрены, что Чарльзъ ничего не видѣлъ.

Въ одномъ извѣстномъ отелѣ, въ извѣстномъ городѣ на берегу моря, гдѣ часто останавливаются влюбленныя парочки и молодыя четы, всѣмъ слугамъ строжайше приказано никогда и ни подъ какимъ видомъ не входить въ комнату безъ того, чтобъ предварительно не уронить у дверей тарелки. Благодаря этому благоразумному правилу, многія юныя особы избавлены отъ необходимости краснѣть. Быть можетъ, Чарльзъ служилъ лакеемъ въ этомъ отелѣ. Если же нѣтъ, то его уловка дѣлаетъ большую честь его доброму сердцу и сметливости. Въ отелѣ, о которомъ я говорю, всегда ставятъ на счетъ разбитую посуду, и никогда никто не жаловался на эту прибавку къ счету. Нѣтъ, виноватъ; одинъ шотландецъ, обѣдавшій съ своей старой теткой, сильно заворчалъ, увидавъ эту статью счета, и хотя заплатилъ за нее, но промолвилъ сквозь зубы: «Оскорбительно глупо».

За завтракомъ слѣдовали сэръ Джэкобъ и мистрисъ Сампсонъ.

— Отчего ты не пришла къ молитвамъ, Роза? спросилъ строгимъ тономъ «добрый человѣкъ», здороваясь съ племянницей.

— Напрасно, прибавила мистрисъ Сампсонъ, компаньонка и дуэнья молодой дѣвушки.

— Я только-что вернулась съ прогулки и заболталась здѣсь съ Джуліаномъ. Я не думала, что такъ поздно.

— Здравствуйте, Джуліанъ, вамъ также не слѣдовало бы забывать часа семейныхъ молитвъ.

Молодой человѣкъ ничего не отвѣчалъ.

Сэръ Джэкобъ обыкновенно пробѣгалъ газеты за завтракомъ, только чтобъ провѣрить, правильно ли приведены его рѣчи. На этотъ разъ онъ съ удовольствіемъ замѣтилъ, что его вчерашняя рѣчь была напечатана цѣликомъ, и что ей была посвящена передовая статья объ англійской благотворительности. Покончивъ съ газетами, онъ обратился къ письмамъ, которыя, въ числѣ тридцати или сорока, лежали на столѣ подлѣ его прибора. Дѣловыя письма онъ отложилъ въ сторону, съ цѣлью прочитать ихъ въ конторѣ, а тѣ, которыя касались «добрыхъ дѣлъ», онъ прочиталъ, коментируя ихъ вслухъ.

— Отъ коммерческихъ дѣлъ отдыхаешь хоть въ воскресенье, отъ добрыхъ дѣлъ — никогда, произнесъ онъ: — позвольте мнѣ чашку чая, мистрисъ Сампсонъ. Благодарю васъ. Все требованія денегъ, денегъ и денегъ. Леди Смолбиръ проситъ денегъ на институтъ сидѣлокъ, генералъ Скрюлозъ — на богадѣльню для престарѣлыхъ и т. д., и т. д. Чего только нѣтъ въ ежедневной корреспонденціи филантропа? Конечно, сладко дѣлать добро, но и стоитъ оно много труда. Въ двѣнадцать часовъ у меня собраніе, въ два — завтракъ, въ четыре — комитетъ, въ семь — обѣдъ, если только я не успѣю отъ него отдѣлаться.

— Мы всѣ знаемъ, сэръ Джэкобъ, замѣтила мистрисъ Сампсонъ: — какъ страшно заняты общественные дѣятели, особенно если они филантропы.

— Вы правы, мистрисъ Сампсонъ, сказалъ сэръ Джэкобъ, ударяя рукой по столу, быть можетъ для того, чтобъ обратить на свои слова вниманіе Джуліана и Розы, которые разговаривали вполголоса на противоположномъ концѣ стола: — и, однако, повѣрите ли, вчера меня просили поставить свою кандидатуру въ члены парламента.

— Нѣтъ, сэръ Джэкобъ, ваше мѣсто не въ нижней палатѣ, промолвила мистрисъ Сампсонъ: — я надѣюсь, что вы достаточно себя уважаете, чтобъ не пойти въ палату общинъ.

Этотъ комплиментъ очень понравился баронету. Онъ молча поклонился, потому что не могъ подъискать словъ, чтобъ выразить свое удовольствіе. Онъ продолжалъ пить чай и читать письма. Верхняя палата! Палата пэровъ! Отчего нѣтъ? Сэръ Джэкобъ Эскомбъ, баронетъ, владѣлецъ… нѣтъ, создатель Дольменскихъ желѣзныхъ заводовъ въ Равендалѣ, могъ очень легко сдѣлаться барономъ Дольменъ, лордомъ Равендалемъ. Конечно, у него не было дѣтей, которымъ онъ могъ бы передать этотъ громкій титулъ. Но онъ могъ перейти къ Розѣ, ея мужу и дѣтямъ.

Онъ взглянулъ на Джуліана Картерета и улыбнулся.

— Ваша вчерашняя рѣчь, сэръ Джэкобъ, сказала мистрисъ Сампсонъ, бросивъ взглядъ на газету: — возбудила много коментаріевъ.

— Но я сказалъ только нѣсколько словъ.

— Ей посвящена цѣлая передовая статья, почтительная по тону, хотя, быть можетъ, слишкомъ дерзкая по критикѣ. Посмотрите, сэръ Джэкобъ, это васъ позабавитъ.

Мистрисъ Сампсонъ говорила такимъ тономъ, словно со стороны газетъ было дерзостью критиковать рѣчи сэра Джэкоба, передъ которымъ онѣ должны были преклоняться, какъ передъ золотымъ тельцомъ.

Сэръ Джэкобъ взялъ газету изъ ея рукъ и прочелъ указанную ему статью.

Мистрисъ Сампсонъ, занимавшая мѣсто экономки или, скажемъ лучше, министра внутреннихъ дѣлъ въ домѣ сэра Джэкоба, была дама лѣтъ сорока, довольно моложавая для своихъ лѣтъ съ мелодичнымъ голосомъ, блестящими глазами и зрѣлыми формами. Она была вдова въ квадратѣ, переживъ двухъ мужей, и, повидимому, казалась готовой попытать счастія съ третьимъ. Эта почтенная и пріятная во всѣхъ отношеніяхъ дама искренно вѣрила, что сэръ Джэкобъ былъ лучшій, добрѣйшій и умнѣйшій человѣкъ на свѣтѣ.

Въ концѣ завтрака сэру Джэкобу подали карточку.

— Мистеръ Бодкинъ, прочиталъ онъ, надѣвъ лорнетъ: — мистеръ Теофиліусъ Бодкинъ!

— Генри Теофиліусъ Бодкинъ, промолвила, вздохнувъ, вдова: — вы не разъ видали, сэръ Джэкобъ, моего стараго друга, мистера Бодкина, душевно уважающаго васъ, какъ великаго филантропа.

— Генри Бодкинъ! Да, я помню, я его знаю. Попросите его, Чарльзъ, сюда.

Черезъ нѣсколько минутъ появился мистеръ Бодкинъ съ сіяющимъ лицомъ, хотя онъ и старался скрывать свое радостное настроеніе приличнымъ, серьёзнымъ видомъ. Одѣтъ онъ былъ весь въ черномъ и казался бы настоящимъ пасторомъ, еслибы у него не было чернаго галстуха. Ему на взглядъ пошелъ пятый десятокъ; его лицо было чисто выбрито, а въ волосахъ пробивалась сѣдина.

Онъ низко поклонился великому филантропу.

— Сэръ Джэкобъ Эскомбъ, сказалъ онъ торжественнымъ тономъ: — я нарочно заѣхалъ такъ рано, чтобъ не отнимать у васъ ни одной минуты драгоцѣннаго вашего времени. Лав… Мистрисъ Сампсонъ, какъ ваше здоровье? Миссъ Роза, вашъ покорнѣйшій слуга. Мистеръ Картеретъ, очень радъ васъ видѣть.

— Вы поступили въ пасторы, Бодкинъ? спросилъ Джуліанъ: — въ послѣдній разъ, когда я васъ видѣлъ, вы, кажется, были…

— Не все ли это равно, мистеръ Картеретъ? произнесъ поспѣшно Бодкинъ, махая рукою: — не будемъ отнимать дорогое время у сэра Джэкоба. Его нисколько не интересуетъ наше послѣднее съ вами свиданіе.

— Конечно, прибавила мистрисъ Сампсонъ: — хотите еще чашку чая, сэръ Джэкобъ?

— Я пріѣхалъ къ вамъ, сэръ Джэкобъ, началъ снова Бодкинъ: — по порученію лорда Адльгида; вы, конечно, знаете этого почтеннаго лорда?

— Кто же не знаетъ этого прекраснаго человѣка!

— Онъ — предсѣдатель нашего новаго общества, моего новаго общества, продолжалъ Бодкинъ и знаменательно подмигнулъ мистрисъ Сампсонъ: — для общаго улучшенія человѣчества. Я имѣю честь быть секретаремъ этого общества. Лордъ Адльгидъ пріѣхалъ сегодня въ контору ранѣе ея открытія. По счастію, я былъ уже тамъ. Онъ держалъ въ рукахъ газету съ стенографическимъ отчетомъ вашей рѣчи на банкетѣ молотобойцевъ.

— Да, да, промолвилъ сэръ Джэкобъ: — ее напечатали, хотя я собственно говорилъ не для печати, а только для моихъ слушателей.

— Слова сэра Джэкоба, сказала г-жа Сампсонъ: — слишкомъ драгоцѣнны, чтобъ ихъ забывали. Ихъ надо сохранять съ любовью.

— Вы слишкомъ добры, мистрисъ Сампсонъ. Пожалуйста, продолжайте, мистеръ Бодкинъ. Отчего вы не сядете?

— Благодарю васъ, я, какъ делегатъ или депутація, лучше постою. Лордъ Адльгидъ обратилъ мое вниманіе на тотъ поразительный фактъ, что вы упомянули въ своей рѣчи о вновь образовавшемся обществѣ. «Вы должны, Бодкинъ, сказалъ лордъ Адльгидъ: — немедленно завербовать сэра Джэкоба. Поѣзжайте къ нему, вы застанете его еще дома. Кланяйтесь ему отъ меня и скажите, что мы безъ него не можемъ сдѣлать ни шагу». И такъ, сэръ Джэкобъ…

— Да, произнесъ медленно сэръ Джэкобъ, съ улыбкой смотря на Бодкина и мистрисъ Сампсонъ, такъ какъ Роза и Джуліанъ, окончивъ завтракъ, ушли въ сосѣднюю оранжерею: — мое имя имѣетъ нѣкоторый вѣсъ, но я долженъ быть тѣмъ осторожнѣе. Вы основываете общество для общаго улучшенія человѣчества? Конечно, ваша программа должна имѣть въ виду улучшеніе человѣчества во всѣхъ видахъ и отрасляхъ; но вѣдь вамъ надо намѣтить сначала какіе-нибудь отдѣльные пункты?

— Лордъ Адльгидъ предложилъ поставить на первую очередь вопросъ объ англійскомъ извозчикѣ. Мы начнемъ улучшать человѣчество съ улучшенія возницъ лондонскихъ кэбовъ.

— Хорошо, произнесъ задумчиво сэръ Джэкобъ: — а кто у васъ въ комитетѣ?

— До сего времени только одинъ лордъ Адльгидъ; но вотъ наша программа и списокъ именъ, сочувствующихъ нашему обществу.

И Бодкинъ вынулъ изъ туго набитаго портфеля бумагу.

— Хорошо, хорошо. Епископъ Какльскій — хорошій человѣкъ. Сэръ Чирпингтонъ Бабль — трезвый ораторъ. Гушингтонъ Готералъ — я не разъ встрѣчался съ Гушингтономъ Готераломъ въ филантропическихъ собраніяхъ. Майоръ Борингтонъ — ну, вотъ это, я полагаю, мистеръ Бодкинъ, ошибка. Майоръ Борингтонъ, я боюсь, занимается филантропіей изъ видовъ личнаго интереса. Онъ сдѣлалъ себѣ нѣкоторую извѣстность только филантропическими рѣчами.

— Неужели лордъ Адльгидъ этого не знаетъ? Но вѣдь это можно исправить. Мы еще оффиціально не просили майора Борингтона участвовать въ обществѣ. Лордъ Адльгидъ думалъ, что онъ одинъ изъ вожаковъ въ дѣлѣ филантропіи.

— Конечно, еще не поздно, замѣтилъ сэръ Джэкобъ: — увы! много людей, подобно майору Борингтону, пріобрѣтаютъ почетную извѣстность, надѣвая только маску филантропіи.

— Неужели, сэръ Джэкобъ, существуютъ такіе люди? воскликнула мистрисъ Сампсонъ.

— Дамы, естественно, не знаютъ уловокъ честолюбивыхъ людей, отвѣчалъ сэръ Джэкобъ такимъ тономъ, словно его репутація великаго филантропа зиждилась на такомъ твердомъ основаніи, что не могло быть и сомнѣнія въ его безкорыстіи: — однако, разскажите, мистеръ Бодкинъ, какъ устроилось ваше общество?

— Мы наняли первый этажъ въ представительномъ домѣ въ улицѣ Королевы Викторіи. Лордъ Адльгидъ подписалъ контрактъ. Мы солидно меблировали двѣ комнаты въ конторѣ. Лордъ Адльгидъ заплатилъ за мебель. На дверяхъ мы прибили мѣдную доску. Наша программа печатается. Мы пустимъ ее въ ста тысячахъ экземплярахъ, но не будемъ разбирать набора; въ настоящую минуту двадцать пять молодыхъ дѣвушекъ пишутъ адресы на конвертахъ по шести пенсовъ за сотню.

— Это хорошо. А что вы сами будете получать?

— Я начну съ пятисотъ фунтовъ въ годъ, уплачиваемыхъ потретямъ впередъ. Лордъ Адльгидъ уже уплатилъ мнѣ первую треть.

Говоря это, Бодкинъ ударилъ рукой по своему карману, что, конечно, не было очень прилично, но онъ не могъ удержаться отъ внѣшняго выраженія своей радости.

— Это очень умѣренное вознагражденіе для энергичнаго человѣка. А пользуетесь ли вы еще чѣмъ-нибудь?

— Мы условились съ лордомъ Адльгидомъ, отвѣчалъ Бодкинъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ: — что я буду получать комиссію, чисто номинальную со всѣхъ пожертвованій — только 7 %. Мы надѣемся на общее сочувствіе. Вѣдь это ни болѣе, ни менѣе, какъ попытка улучшить положеніе всего свѣта. Вы сами, сэръ Джэкобъ, прекрасно сказали вчера: «Пусть богатые люди помогутъ доброму дѣлу — чекомъ». Вѣдь вамъ, напримѣръ, было бы противно видѣть ту бездну грязи, изъ которой мы хотимъ извлечь возницу лондонскихъ кэбовъ? Вы, сэръ Джэкобъ, конечно, сами не захотите изслѣдовать такъ, какъ придется нашимъ агентамъ, несчастную жизнь этихъ возницъ въ трущобахъ, кабакахъ и вертепахъ нищенскихъ кварталовъ Лондона?

— Конечно, нѣтъ, произнесъ сэръ Джэкобъ съ достоинствомъ.

— Поэтому, лордъ Адльгидъ и поручилъ мнѣ просить васъ, сэръ Джэкобъ, оказать содѣйствіе новому обществу.

— Вы можете внести мое имя въ число учредителей, мистеръ Бодкинъ.

— Благодарю васъ, сэръ Джэкобъ, сказалъ секретарь, вынимая свою памятную книжку: — на какую сумму прикажете васъ записать?

— Запишите меня однимъ изъ вице-предсѣдателей, мистеръ Бодкинъ, отвѣчалъ сэръ Джэкобъ и, собравъ свои письма, всталъ изъ-за стола: — я, можетъ быть, не вернусь домой къ обѣду, мистеръ Бодкинъ.

— Лавинія! произнесъ съ жаромъ секретарь, какъ только дверь затворилась за сэромъ Джэкобомъ.

— Генри, неужели это правда?

— Правда ли это? Да посмотрите на чекъ. Вы видите, лордъ Адльгидъ приказываетъ конторѣ Кутсъ и К^о выдать сто фунтовъ мистеру Теофиліусу Бодкину, сквайру.

— О, Генри! промолвила томно вдова, какъ бы припоминая что-то пріятное въ своей жизни.

— Вы все молодѣете, Лавинія, произнесъ Бодкинъ, отходя отъ нея на нѣсколько шаговъ и критически ее осматривая: — нѣкоторыя женщины становятся лучше отъ времени, какъ стильтонскій сыръ. Другія же улетучиваются, какъ пиво въ кружкѣ.

— А есть люди, Генри…

— Неужели вы такъ думаете, Лавинія? конечно, я еще не очень посѣдѣлъ, у меня нѣтъ лысины, какъ у многихъ сорокалѣтнихъ юношей.

— Генри Бодкинъ, вы теперь лучше и здоровѣе, чѣмъ десять лѣтъ тому назадъ, когда я васъ видѣла передъ…

— Второй вашей свадьбой, Лавинія. О, какой это былъ страшный для меня ударъ! Я всегда разсчитывалъ быть вашимъ вторымъ мужемъ.

— Во всемъ виновата судьба, Генри. Вы тогда только что прогорѣли въ угольномъ дѣлѣ.

— Извините, Лавинія, отвѣчалъ Бодкинъ, качая головой: — мнѣ не повезло съ угольной операціей передъ вашей первой свадьбой. Второй же вашъ бракъ совпалъ съ банкротствомъ моей образцовой коммерческой академіи, въ которой самъ директоръ всегда лично подвергалъ учениковъ тѣлесному наказанію. О, это было прекрасное педагогическое учрежденіе! Но успокойтесь! мое новое общество такъ же надежно, какъ любой банкъ. Лордъ Адльгидъ поручился въ платежѣ мнѣ жалованья и денегъ за квартиру. Если понадобится, я найму самаго развратнаго возницу, который за деньги станетъ мало по малу исправляться. Всѣ епископы поднесутъ намъ благодарственный адресъ. Ну, Лавинія, преградъ болѣе не существуетъ! Впервые въ жизни, я имѣю опредѣленный доходъ, ваши оба нумера убрались… Не плачьте, Лавинія. Мы наймемъ маленькій котеджъ на берегу серебристаго Сурейскаго канала, и наша жизнь потечетъ…

Мистрисъ Сампсонъ покраснѣла и спрятала свою голову на груди жениха.

— А помните вы, какъ я впервые признался вамъ въ любви, сказалъ Бодкинъ: — на берегу именно этого канала? Мнѣ было тогда двадцать четыре года, а вамъ двадцать два.

— Нѣтъ, Генри, восемнадцать. Вы говорите о вашемъ второмъ признаніи.

— Я тогда, послѣ романтичной и бурной юности, началъ снова жизнь агентомъ предохранительныхъ пилюль Пипкина.

— А я думала, что вы тогда (были агентомъ фабрики для приготовленія самооткрывавшихся зонтиковъ.

— О, нѣтъ, Лавинія, это было послѣ. Я хорошо помню, что вы потому и вышли замужъ за мистера Чильтерна, что пилюли у меня лопнули.

Мистрисъ Сампсонъ высвободилась изъ объятій Бодкина и, занявъ свое прежнее мѣсто, тяжело вздохнула.

— Бѣдный мистеръ Чильтернъ! промолвила она: — онъ былъ добрѣйшій и лучшій изъ людей. Я съ кухаркой каждый вечеръ укладывала его въ постель послѣ четырехъ стакановъ джина съ водой. Мнѣ уже не видать болѣе такого человѣка.

— Надѣюсь. Когда онъ умеръ, и я былъ директоромъ компаніи выдѣлки новыхъ кирпичей изъ старыхъ, то вы снова дали мнѣ слово, но когда компанія лопнула, то вышли замужъ за Сампсона.

— Бѣдный Августъ! произнесла чувствительная вдова, вынимая платокъ: — онъ, правда, былъ очень вспылчивъ; но у кого нѣтъ слабыхъ сторонъ?

— Вспыльчивъ! воскликнулъ Бодкинъ: — да развѣ проходила недѣля безъ какого-нибудь скандала? Онъ всю жизнь, кажется, дрался, ломалъ мебель, билъ посуду и судился, да и умеръ отъ того, что у него со злости жила лопнула. Полноте, Лавинія, не будемъ поминать о Сампсонѣ, а лучше назначимъ день… счастливую минуту, когда вы станете моей.

— О, Генри, вы все тотъ же страстный, безумный! Надо подождать, пока общество укрѣпится и ваше положеніе сдѣлается надежнымъ.

— Нечего ждать, мое положеніе вполнѣ надежное и теперь.

Мистрисъ Сампсонъ съ осторожностію женщины, пережившей двухъ мужей, покачала головой.

— Съ моими двумя стами фунтовъ, которые мнѣ оставилъ милый мистеръ Чильтернъ, сказала она: — и вашими пятью стами, мы могли бы жить очень хорошо, хотя сначала мнѣ будетъ тяжело разстаться съ роскошью этого дома. Но для васъ, Генри, я готова на все. Къ тому же Роза, вѣроятно, вскорѣ выйдетъ замужъ. Недаромъ тутъ постоянно бываетъ мистеръ Картеретъ.

Въ эту минуту вернулись въ комнату Роза и Джуліанъ, которые изъ оранжереи прошли въ садъ и теперь оба сіяли, вѣроятно, отъ пріятной прогулки.

— Сэръ Джэкобъ ушелъ, произнесъ небрежно Джуліанъ: — ну что, Бодкинъ, вамъ удалось выклянчить у него десять фунтовъ? Вы слышали, Роза, о новомъ обществѣ?

— Мистеръ Бодкинъ начиналъ разсказывать о немъ, когда мы ушли.

— Вы видите передъ собою секретаря новаго общества для улучшенія всего человѣчества, а прежде…

— Оставимъ прошлое, мистеръ Картеретъ, воскликнулъ поспѣшно Бодкинъ: — у всякаго человѣка въ жизни бываютъ повышенія и пониженія, какъ на биржѣ. Да, миссъ Роза, вы видите передъ собою секретаря общества, въ которомъ вашъ дядя одинъ изъ вице-предсѣдателей. А не хотите ли вы поступить въ члены? мы принимаемъ и дамъ. Только гинея въ годъ; а подумайте, какъ славно написать на карточкахъ: Миссъ Эскомбъ, членъ общества для улучшенія человѣчества.

— Если мой дядя вице-предсѣдатель, отвѣчала со смѣхомъ Роза: — то мнѣ необходимо быть членомъ общества. Вотъ гинея, мистеръ Бодкинъ.

И она передала ему деньги.

— Благодарю васъ, миссъ Эскомбъ, сказалъ Бодкинъ, записывая ея имя въ памятную книжку: — лордъ Адльгидъ будетъ очень радъ. Вотъ и росписка съ моей подписью: Теофиліусъ Бодкинъ.

— Теофиліусъ! произнесъ Джуліанъ: — отчего вы перемѣнили свое имя вмѣстѣ съ ремесломъ? Прежде…

— Оставимте, мистеръ Картеретъ, прошедшее. Оно исчезло, хотя въ немъ много было хорошаго. Напримѣръ, Лав… Мистрисъ Сампсонъ помнитъ меня мальчикомъ. Мы выросли вмѣстѣ. Я былъ Генри, она Лавинія, я Поль, она Виргинія. Извините, миссъ Роза, мои романтичныя воспоминанія. Однако, уже половина двѣнадцатаго. Я долженъ ждать къ часу лорда Адльгида въ нашей конторѣ, гдѣ я словно султанъ въ сералѣ, среди двадцати пяти переплетчицъ.

— Генри!

— Лав… я хочу сказать, мистрисъ Сампсонъ…

— Не забывайте, что вы христіанинъ.

— Я всегда это помню, особенно съ тѣхъ поръ, какъ основано наше новое общество. Прощайте, миссъ Роза. До свиданія, мистрисъ Сампсонъ. Лавинія! прибавилъ онъ шепотомъ: — когда мы увидимся?

— Пойдемте вмѣстѣ, Бодкинъ, сказалъ Джуліанъ: — au revoir, Роза, я вернусь къ пяти часамъ.

— Еслибы у меня были дѣти, мистеръ Картеретъ, сказалъ Бодкинъ, когда они очутились на улицѣ: — то я не далъ бы своему сыну такого воспитанія, какое дали мнѣ, я научилъ бы его какому-нибудь ремеслу. А вотъ я, сэръ, взросъ безъ всякой опредѣленной спеціальности. Вотъ почему я такъ часто и прогоралъ. Право, я былъ бы замѣчательнымъ адвокатомъ или пасторомъ, еслибы имѣлъ подготовку, а мнѣ пришлось расточать свои таланты на торговлю углемъ, коммерческія академіи, различныя агентства и другія обманчивыя предпріятія. Впрочемъ, я теперь устроился основательно и могу вамъ по секрету сообщить, мистеръ Картеретъ, что я скоро женюсь на мистрисъ Сампсонъ, которая…

— Довольно, Бодкинъ. Войдемъ въ первую портерную, и я выпью за ваше здоровье горькимъ элемъ.

III.

«Сэръ Джэкобъ Эскомбъ». Одно это имя безъ К^о или обозначенія, какой именно коммерческой дѣятельностью занималась контора, стояло на мѣдной доскѣ, прибитой къ двери его дома въ Сити. Эта доска не скрывалась отъ глазъ, не старалась стушеваться въ полутемнотѣ лѣстницы, освѣщенной никогда не промываемыми окнами. Напротивъ, она была выставлена на свѣтъ Божій, красуясь на улицѣ, на такой высотѣ, что прохожіе могли ее читать и удивляться.

«Сэръ Джэкобъ Эскомбъ» съ завистью читали проходящіе, пробѣгавшіе и проѣзжавшіе. А тѣ, которые сопровождали какого-нибудь провинціала, не знакомаго съ Лондономъ, останавливаясь и указывая на это знаменитое плутократическое имя, произносили дрожащимъ отъ умиленія голосомъ:

— Сэръ Джэкобъ Эскомбъ началъ свою жизнь съ четырехъ пенсовъ. (Всякій человѣкъ, въ родѣ сэра Джэкоба, начинаетъ съ опредѣленной суммы, которая дѣлается исторической). Онъ былъ простымъ работникомъ и не стыдится этого. Теперь у него, говорятъ, болѣе милліона. И какой онъ добрый человѣкъ! Его имя всегда стоитъ во главѣ всякаго филантропическаго и полезнаго предпріятія. Вонъ онъ выходитъ изъ экипажа. Посмотрите, какой толстый портфель съ бумагами у него подъ мышкой. Я слыхалъ, что, когда онъ строилъ желѣзную дорогу въ странѣ одноглаваго орла, онъ давалъ занятія пяти стамъ тысячъ людей.

Счастливый сэръ Джэкобъ!

Внутренность его конторы вполнѣ согласовалась съ мѣдной доской на двери. Старомодная фирма можетъ производить свою дѣятельность въ мрачныхъ комнатахъ. Новый коммерческій домъ долженъ свидѣтельствовать самой внѣшностью о степени своего процвѣтанія. Контора сэра Джэкоба размѣстилась въ трехъ этажахъ. Въ первомъ помѣщались приказчики. Войдя, вы прямо видѣли передъ собой прилавокъ изъ краснаго дерева, на которомъ не считали денегъ, какъ въ банкирской конторѣ, и не выставляли товара, какъ въ магазинѣ, который былъ предназначенъ для пріема посѣтителей. За прилавкомъ появлялся конторщикъ; вставъ изъ-за стола, онъ бралъ вашу карточку и исчезалъ, не слышно ступая по ковру, покрывавшему полы во всемъ домѣ съ верху до низу. Васъ просили подождать въ комнатѣ съ тяжелымъ столомъ и дюжиной покойныхъ стульевъ. Иногда вамъ приходилось уйти, такъ какъ сэръ Джэкобъ былъ слишкомъ занятъ заранѣе назначенными аудіенціями, или вамъ предлагали переговорить съ секретаремъ сэра Джэкоба, мистеромъ Рюбеномъ Гауеромъ; но если вы являлись по назначенію, то васъ просили на верхъ въ опредѣленную минуту для вашего пріема.

Во второмъ этажѣ вы могли видѣть сэра Джэкоба или мистера Рюбена Гауера. Въ первомъ случаѣ, васъ направляли къ молодому конторщику, который бралъ вашу карточку и просилъ васъ подождать въ пріемной комнатѣ. Такихъ комнатъ было три, и молодой приказчикъ исполнялъ должность цербера, охранявшаго каждую изъ этихъ комнатъ отъ наплыва лицъ, не приглашенныхъ заранѣе. Каждая изъ нихъ — одна была достаточно велика, чтобы помѣстить въ себѣ цѣлую депутацію, а другая очень маленькая — была одинаково меблирована: большой столъ изъ краснаго дерева, обтянутый сафьяномъ, съ бумагой, чернильницами и перьями, массивные стулья, какъ въ богатыхъ столовыхъ, толстый, мягкій коверъ и каминъ, въ которомъ пылалъ огонь въ холодную погоду. Окна были матовые, такъ какъ видъ изъ нихъ былъ не завидный.

Если вы заранѣе не испросили личной аудіенціи у сэра Джэкоба или ваше дѣло было сравнительно не важное, васъ представляли мистеру Рюбену Гауеру, секретарю сэра Джэкоба. Это былъ не младшій сынъ аристократическаго дома, но единственный сынъ никому невѣдомой семьи. Его отецъ уже давно умеръ, и потому казалось бы совершенно излишне называть его по имени и фамиліи. Просто сказать мистеръ Гауеръ — было бы совершенно достаточно. Но по той или другой причинѣ имя Рюбена сохранилось. Всѣ называли секретаря и правую руку сэра Джэкоба — Рюбеномъ. Даже конторщики называли его въ лицо мистеръ Рюбенъ, и такъ какъ онъ этимъ не обижался, то это вошло въ общую привычку. Рюбенъ Гауеръ былъ одного возраста съ сэромъ Джэкобомъ; онъ вмѣстѣ съ нимъ выросъ, вмѣстѣ съ нимъ былъ простымъ рабочимъ, вмѣстѣ съ нимъ прошелъ всю тяжелую школу жизненной борьбы. У Рюбена Гауера во второмъ этажѣ была только одна пріемная комната, а назначеніе трехъ пріемныхъ покоевъ вокругъ кабинета сэра Джэкоба объяснялось тѣмъ, что если къ нему являлись по дѣлу Смитъ, Джонсъ и Робинсонъ, то они, размѣщенные въ разныя комнаты, не видали другъ друга, и каждый изъ нихъ не могъ догадываться, съ какой цѣлью пришли другіе.

Въ третьемъ этажѣ находятся частные апартаменты сэра Джэкоба. Въ одной изъ комнатъ сэръ Джэкобъ завтракалъ одинъ или съ друзьями. Маленькая, потаенная дверь вела въ погребокъ, снабженный прекраснымъ виномъ, и не одна бутылка дорогаго шабли, сотерна и шампанскаго была тутъ выпита между занятіями. Но всѣмъ въ Сити очень хорошо извѣстно, что сэръ Джэкобъ не пилъ много въ часы своей коммерческой дѣятельности. Стаканъ хереса съ бутербродомъ составлялъ весь его завтракъ, и если вы приставали къ нему, чтобы онъ выпилъ болѣе, то онъ отвѣчалъ съ грустной улыбкой, что въ конторѣ занимается дѣлами и, занимаясь дѣлами, по несчастью не можетъ пить. Напротивъ того, послѣ обѣда онъ пьетъ столько, что ему могли бы позавидовать возницы, развозящіе пиво Барклея и Перкинса.

Всѣ комнаты въ трехъ этажахъ были хорошо меблированы, удобны, свѣтлы: всюду васъ поражали солидность, богатство, хорошо дисциплинированная армія приказчиковъ. Контора сэра Джэкоба не производила впечатлѣнія новаго учрежденія. Онъ самъ былъ человѣкъ лѣтъ шестидесяти, и его контора находилась въ этомъ самомъ домѣ болѣе четверти столѣтія, хотя сначала она не была такъ хорошо меблирована и не занимала всего дома.

Въ кабинетѣ сэръ Джэкобъ въ это утро нашелъ груду писемъ, вскрытыхъ и разсортированныхъ Рюбеномъ Гауеромъ, кромѣ тѣхъ, которыя онъ привезъ съ собою. Пробѣжавъ всю эту обширную корреспонденцію и сдѣлавъ на каждомъ письмѣ помѣтку, онъ откинулъ голову на спинку своего кресла и задумался.

Сэръ Джэкобъ въ своемъ дѣловомъ кабинетѣ былъ совершенно иной человѣкъ, чѣмъ въ общественномъ собраніи или дома. Въ домашнемъ кругу онъ былъ милостивымъ полубогомъ, каждое слово котораго было закономъ, и каждое желаніе котораго надо было предугадывать. Въ общественныхъ собраніяхъ онъ былъ добродушнымъ проповѣдникомъ поверхностной филантропіи, состоявшей въ томъ, что онъ самъ давалъ деньги, убѣждалъ другихъ дѣлать тоже и расхваливалъ лордовъ, епископовъ и другія извѣстныя личности (хвалить своихъ сотоварищей тоже самое, что хвалить себя), принимавшія участіе въ движеніи. Это послѣднее слово очень въ модѣ, и, напримѣръ, пожертвовавъ извѣстную сумму въ пользу голодающихъ индостаицевъ, говорятъ: я участвую въ индійскомъ движеніи. Не было почти ни одного движенія подобнаго рода, въ которомъ не участвовалъ бы сэръ Джэкобъ, какъ предсѣдатель, вице-предсѣдатель или членъ комитета. Однако, въ своемъ дѣловомъ кабинетѣ сэръ Джэкобъ совершенно преображался. Черты лица его заострялись, большія, густыя брови нахмуривались, толстыя губы сжимались и послѣ получасовой работы въ конторѣ исчезалъ всякій слѣдъ его добродушной филантропической улыбки.

Въ эту минуту у сэра Джэкоба было много дѣла — на бумагѣ. Въ центральной Америкѣ проводилась желѣзная дорога, въ одномъ русскомъ городѣ строился газовый заводъ, въ Чили прокладывали водопроводы, на желѣзномъ заводѣ въ Равендалѣ было много заказовъ. Все, повидимому, обстояло благополучно. Но, съ другой стороны, предстояло много уплатъ, и, что хуже всего, въ Равендалѣ была стачка рабочихъ, которая грозила продлиться, такъ какъ не предвидѣлось возможности соглашенія.

Однако, подумавъ впродолженіи нѣсколькихъ минутъ о положеніи своихъ дѣлъ, сэръ Джэкобъ принялся за корреспонденцію. Онъ писалъ быстро и бросалъ каждое оконченное письмо въ корзинку. На обязанности одного изъ конторщиковъ лежало сортировать ихъ и писать адресы. У него былъ свободный часъ времени до назначенныхъ пріемовъ, и онъ написалъ толково, обстоятельно двадцать писемъ по различнымъ предметамъ. Одной изъ тайныхъ причинъ успѣха сэра Джэкоба была способность легко переходить отъ одного предмета къ другому, сосредоточивая на данномъ предметѣ свое вниманіе. Вообще, это былъ человѣкъ, умѣвшій работать и привыкшій къ работѣ.

Затѣмъ наступило время аудіенцій. Цѣлый рядъ лицъ, которымъ было назначено свиданіе, явились одинъ за другимъ, объявляли свое дѣло, получили отвѣтъ и удалились. При этомъ не было произнесено ни одного лишняго слова, ни одной ненужной любезности. Въ своей конторѣ сэръ Джэкобъ былъ дѣловой человѣкъ и болѣе ничего.

По окончаніи утренняго пріема, сэръ Джэкобъ посмотрѣлъ на часы. Была половина второго, время бутерброда. Онъ взялъ нѣсколько бумагъ и пошелъ наверхъ. За завтракомъ онъ намѣревался поговорить съ Рюбеномъ Гауэромъ, который, можетъ быть, придумаетъ, какъ выйти изъ затруднительнаго положенія.

По дорогѣ онъ заглянулъ въ пріемную комнату Рюбена Гауэра, у котораго сидѣлъ какой-то джентльмэнъ.

— Когда вамъ будетъ время, мистеръ Гауэръ, то приходите наверхъ, я буду васъ ждать, сказалъ сэръ Джэкобъ.

— Это — самъ сэръ Джэкобъ? спросилъ посѣтитель почтительнымъ тономъ.

— Да, отвѣчалъ Рюбенъ Гауеръ коротко и продолжалъ прерванный разговоръ.

Секретарь, какъ мы уже сказали, былъ одинаковаго возраста съ патрономъ. Рюбенъ Гауэръ никогда не разставался съ сэромъ Джэкобомъ съ того времени, какъ они вмѣстѣ, мальчишками, бѣгали на заводъ по грязи и снѣгу въ холодныя зимнія утра. Тогда они были товарищи, не разъ дравшіеся между собою и потомъ мирившіеся, а теперь одинъ былъ хозяиномъ, другой секретаремъ. Но, какъ тогда, такъ и теперь, слабая натура преклонялась передъ сильной. Джэкобъ постоянно бралъ верхъ въ дѣтскихъ дракахъ; Джэкобъ первый изъ работниковъ сдѣлался мастеромъ; Джэкобъ рѣшился, съ помощью Рюбена, начать самостоятельную дѣятельность, какъ мелкій подрядчикъ; Джэкобъ, перейдя къ крупнымъ подрядамъ, взялъ къ себѣ въ секретари Рюбена. Болѣе милліона людей работали въ разное время у сэра Джэкоба Эскомба, но никто не работалъ на него такъ много, такъ хорошо и съ такой любовью, какъ его старый другъ Рюбенъ Гауеръ. Этотъ вѣрный слуга не особенно цѣнилъ свой трудъ, не требовалъ постоянныхъ прибавокъ жалованья, не считалъ часовъ, проведенныхъ въ конторѣ. Все свое время, все свое знаніе онъ посвящалъ дѣламъ сэра Джэкоба. Старый заводскій работникъ, онъ считалъ за большую сумму тѣ триста фунтовъ въ годъ, которые сэръ Джэкобъ считалъ достаточнымъ вознагражденіемъ за его преданную дѣятельность, и ему никогда не приходило въ голову, что сэръ Джэкобъ процвѣталъ и жирѣлъ, главнымъ образомъ благодаря его идеямъ, его опытности, его неусыпной энергіи, не упускавшей изъ вида ни одной самой мелкой подробности. Это былъ простой, работящій труженикъ, находившій свою судьбу чрезвычайно завидной; онъ былъ вполнѣ счастливъ, что работалъ на добраго, честнаго и геніальнаго патрона, и питалъ слѣпую вѣру въ своего стараго товарища.

Вездѣ они были въ отношеніи другъ друга сэромъ Джэкобъ и мистеромъ Гауеръ; но въ частной комнатѣ верхняго этажа, куда никто не проникалъ безъ особаго разрѣшенія, царила старая ланкаширская дружба и существовали только Джэкобъ и Рюбенъ.

Рюбенъ казался на взглядъ гораздо старше товарища своего дѣтства, вѣроятно, потому, что онъ всегда велъ очень трудолюбивую, дѣятельную жизнь. Худощавый, сѣдой, сгорбленный, онъ однако имѣлъ своего рода прелесть; лицо его сохранило увлекательное выраженіе простоты и непоколебимой вѣры въ свои принципы.

Онъ былъ женатъ и имѣлъ одного сына, Джона, очень умнаго юношу, служившаго механикомъ на Эскомбскихъ желѣзныхъ заводахъ. Отецъ и сынъ были лучшими друзьями на свѣтѣ и сходились во всемъ, исключая мнѣнія о сэрѣ Джэкобѣ. Джонъ не раздѣлялъ энтузіазма отца къ ихъ общему хозяину.

— Онъ имѣетъ успѣхъ въ жизни, потому что у него, во-первыхъ, вы, а во-вторыхъ, сотня такихъ людей, какъ я, говорилъ еще недавно Джонъ отцу: — мы на него работаемъ, а онъ богатѣетъ нашими трудами. Надо быть дуракомъ, чтобъ при такихъ условіяхъ не сдѣлаться великимъ человѣкомъ.

Рюбенъ покачалъ головой.

— У него могучій умъ и сильная воля, Джонъ.

— Въ чемъ онъ ихъ выказалъ? Сдѣлалъ онъ какое-нибудь новое открытіе? или написалъ геніальную книгу, или далъ міру новую идею?

— Онъ пользуется величайшей репутаціей, Джонъ, нетолько въ Ланкаширѣ, но и въ Лондонѣ.

— Всякій съ такимъ капиталомъ будетъ пользоваться хорошей репутаціей.

— И онъ добрый человѣкъ, Джонъ.

— Гм! Такъ отчего же онъ не выказываетъ своей доброты у себя дома? У насъ не было бы этой ужасной стачки, еслибъ онъ былъ добръ къ своимъ рабочимъ. Онъ пользуется славой филантропа, значитъ, естественно, рабочіе на его заводахъ должны получать болѣе жалованья и находиться въ лучшемъ положеніи, чѣмъ на всѣхъ остальныхъ. Но вы знаете, что рабочіе сэра Джэкоба терпятъ еще болѣе другихъ. Нѣтъ, это не добрый человѣкъ; онъ дѣлаетъ добро только на показъ.

— Джонъ, не забывайте, что сэръ Джэкобъ политико-экономъ. По его мнѣнію, нельзя частной благотворительностью остановить дѣйствіе научнаго закона спроса и предложенія. Капиталисты — это спросъ, а рабочіе — предложеніе.

Но Джона ничѣмъ нельзя было убѣдить въ величіи и добротѣ сэра Джэкоба. Онъ такъ и вернулся на желѣзные заводы, гдѣ шахты были закрыты, паровыя машины безмолвствовали и рабочіе праздно шатались по улицамъ, потому что сэръ Джэкобъ не хотѣлъ ничего уступить; а рабочіе стояли на своемъ, хотя начинали уже голодать и продавать послѣдній стулъ, послѣднюю тряпку.

Рюбенъ вошелъ въ комнату, гдѣ всегда завтракалъ сэръ Джэкобъ, медленно и съ задумчивымъ, мрачнымъ лицомъ.

— Вы прочитали письма, Рюбенъ? спросилъ великій человѣкъ, который уже съѣлъ свой бутербродъ и допивалъ стаканъ хереса.

— Да, Джэкобъ, прочелъ.

Рюбенъ сѣлъ къ столу и сталъ барабанить по немъ пальцами.

— А что вы думаете?

— Я очень встревоженъ. Если Эльдорадское правительство не уплатитъ денегъ за желѣзную дорогу…

— Не уплатятъ, Рюбенъ, не бойся. Этотъ мыльный пузырь лопнулъ.

— Такъ намъ надо достать деньги иначе, надо занять, Джэкобъ; а деньги необходимы… вы это знаете.

— Занять, легко сказать! А что деньги нужны, я, конечно, знаю.

— Я вчера сдѣлалъ счетъ, Джэкобъ, всѣмъ платежамъ, которые намъ предстоятъ впродолженіи трехъ недѣлъ. Я вполнѣ разсчитывалъ на Эльдорадскія деньги; съ помощью ихъ мы могли бы вывернуться. Джэкобъ, Джэкобъ! я всегда вамъ говорилъ, что эти центро-американскія спекуляціи ни къ чему не поведутъ.

— Не хитрость дѣлать такія предсказанія. А вотъ лучше, Рюбенъ, скажите, какъ предотвратить грозящую намъ опасность?

— Вы — предсѣдатель Равендальскаго банка…

— Я предложилъ на прошедшемъ собраніи занять въ банкѣ пятьдесятъ тысячъ. У меня для проформы спросили обезпеченіе… Я обѣщалъ, но вы знаете, что у меня нѣтъ обезпеченія.

— А заводы?

— Да что съ ними подѣлаешь, пока тамъ проклятая стачка?

— Джэкобъ, семь лѣтъ тому назадъ мы были въ такомъ же положеніи; помните, передъ франко-прусской войной? Вы тогда разомъ нашли семьдесятъ тысячъ. Нельзя ли вамъ повторить эту ловкую операцію?

— Эти деньги были не мои, а Джуліана Картерета, который находится у меня подъ опекой.

Рюбенъ вскочилъ со стула.

— Вы употребили его деньги на поправленіе своихъ дѣлъ? О, Джэкобъ! И эти деньги исчезли?

— Нѣтъ, отвѣчалъ милліонеръ: — какъ могутъ онѣ исчезнуть, когда я помѣстилъ ихъ въ мои желѣзные заводы? Лучше и вѣрнѣе нельзя было помѣстить деньги.

— Еслибъ только общественное мнѣніе согласилось съ вами, промолвилъ со вздохомъ Рюбенъ.

— Отчего мы ранѣе не приняли мѣръ къ заключенію займа?

— Потому что вы были такъ увѣрены въ Эльдорадо. О, зачѣмъ вы не продали эльдорадскіе фонды?

— Можетъ быть, они еще поднимутся. Сегодня въ газетахъ пишутъ, что возвышеніе возможно.

— Никогда не надо держать такія бумаги. Все разомъ упало: и колумбійскіе каналы, и мексиканскіе рудники, и турецкіе, и египетскіе займы. Что намъ дѣлать? Что намъ дѣлать?

— Согласиться на всѣ требованія рабочихъ, пустить въ ходъ заводы и превратить все дѣло въ акціонерную компанію, произнесъ сэръ Джэкобъ, который смотрѣлъ на свое положеніе болѣе хладнокровно.

Рюбенъ покачалъ головой.

— Этого не сдѣлаешь въ одну недѣлю. Подумайте, сэръ Джэкобъ, у насъ только недѣля! Еслибъ намъ только удалось протянуть время! Я виноватъ, что не предусмотрѣлъ ранѣе всего, что намъ грозитъ.

— Что же намъ грозитъ? спросилъ сэръ Джэкобъ вполголоса: — что же намъ грозитъ?

— Раззореніе, Джэкобъ, раззореніе, если вы не найдете денегъ, и нѣчто еще хуже, если вы не возвратите Джуліану Картерету его состоянія.

— Нѣтъ, воскликнулъ сэръ Джэкобъ: — этому не бывать! Я помѣстилъ деньги опекаемаго мною лица самымъ выгоднымъ образомъ. Это всѣ признаютъ. Тогда мои заводы приносили…

— Тогда эти деньги спасли васъ отъ банкротства. Что скажетъ свѣтъ, узнавъ объ этомъ?

— Но никто этого не узнаетъ, произнесъ съ сердцемъ сэръ Джекобъ.

— Извините. Всѣ ваши книги будутъ разсмотрѣны, и вашъ балансъ опредѣлится изъ года въ годъ. Всѣ ваши дѣла выйдутъ наружу. Вы слишкомъ крупный корабль, чтобъ потонуть безъ плеска. Слишкомъ много людей погибнетъ вмѣстѣ съ вами, чтобъ свѣтъ могъ смотрѣть на это, сложа руки и приговаривая: «Бѣдный сэръ Джэкобъ»! Всѣ ваши книги будутъ провѣрены.

— Всѣ, Рюбенъ! произнесъ милліонеръ, поблѣднѣвъ, и на лбу у него выступилъ холодный потъ: — всѣ!

Онъ говорилъ точно ребенокъ, въ первый разъ слышавшій, какъ поступаютъ въ случаѣ банкротства. Но дѣло въ томъ, что онъ только теперь начиналъ сознавать, какія ужасныя послѣдствія могло имѣть для него банкротство.

У него были книги, извѣстныя только ему, и о которыхъ не вѣдалъ даже Рюбенъ. Онѣ были заперты внизу, въ его кабинетѣ, въ несгораемомъ шкафу. Неужели и ихъ будутъ провѣрять? Нѣтъ, онъ мысленно рѣшилъ никогда не разставаться съ ключемъ этого шкафа. И однако, какъ назидательно было бы свѣту познакомиться съ этими книгами, въ которыхъ ясно была написана исторія, какъ можно быстро наживать богатства! Онѣ были въ тысячу разъ интереснѣе, чѣмъ всѣ остальныя книги, хранившіяся у Рюбена, особенно за послѣдніе годы, когда милліонеръ пытался предотвратить раззореніе самыми безумными спекуляціями. Человѣкъ, имѣвшій крупныя дѣла съ русскимъ министерствомъ путей сообщенія, бравшій громадные подряды отъ различныхъ правительствъ, писавшій смѣты на большія общественныя работы, стоившія потомъ гораздо дороже, получавшій деньги за матеріалъ никогда непоставленный, такой человѣкъ представляетъ любопытный предметъ для изученія, и подлинная, тайная исторія всей его дѣятельности была бы такъ же интересна, какъ, напримѣръ, автобіографія Каліостро или одного изъ членовъ знаменитаго Союза Тамани въ Нью-Іоркѣ. Въ этихъ книгахъ были упомянуты взятки всякаго рода и всякой цѣнности, комиссіи, дѣлежки, обрески и имена столь славныя, столь могущественныя, что нетолько для нихъ, но и для вѣка, въ которомъ они жили, было бы лучше, чтобъ они не имѣли ничего общаго съ такими грязными дѣлами.

Конечно, въ десяти заповѣдяхъ не сказано: «Не давай взятокъ, не получай комиссіонныхъ денегъ, не бери процентовъ болѣе уговореннаго». Все, что не запрещено, дозволено; такъ всегда разсуждаютъ англиканскіе богословы, но свѣтъ, конечно, съ лицемѣрной строгостью презрительно отворачивается отъ человѣка, нажившаго себѣ состояніе этимъ путемъ. Вотъ почему сэръ Джэкобъ поблѣднѣлъ при мысли, что станутъ провѣрять всѣ его книги. По крайней мѣрѣ, эти-то книги онъ скроетъ.

Но у Рюбена были другія книги и въ числѣ ихъ книга, относившаяся къ тому времени, когда банкротство было только предотвращено съ помощью семидесяти тысячъ фунтовъ Джуліана Картерета, т. е. всего состоянія юноши, состоявшаго подъ опекой сэра Джэкоба. Но и тутъ можно было придумать что нибудь.

— Развѣ необходимо представлять всѣ книги? сказалъ сэръ Джэкобъ смиреннымъ тономъ: — мы могли бы удовольствоваться представленіемъ книгъ за три года назадъ.

— Нѣтъ, Джэкобъ. Нѣкоторыя изъ вашихъ предпріятій начались еще ранѣе, чѣмъ семь лѣтъ тому назадъ. Необходимо представить всѣ книги. Вамъ остается одно: Джуліанъ Картеретъ вашъ другъ, постоянно бываетъ въ вашемъ домѣ, ѣздитъ верхомъ съ миссъ Эскомбъ…

— Да, да, воскликнулъ Джэкобъ весело: — вы мой истинный другъ, Рюбенъ. Давайте вашу руку. Банкротство мы снесемъ. Стачка и неплатежъ Эльдорадскимъ правительствомъ объяснятъ наше раззореніе. Но обвиненія въ мошенничествѣ я никогда бы не перенесъ. Если хотите, мы лопнемъ завтра. Мы опять поднимемся, Рюбенъ, не бойтесь. Я чувствую себя столь же энергичнымъ, какъ въ двадцать лѣтъ, и вы такой же молодецъ. Тѣ же силы, которыя подняли меня разъ, поднимутъ и вторично. Всѣ будутъ за насъ и даже люди, могущіе ссудить деньгами. Объявимъ себя банкротами, если это неизбѣжно; но ранѣе того Джуліанъ будетъ объявленъ женихомъ Розы.

— Это ничего не поможетъ, отвѣчалъ грустнымъ тономъ Рюбенъ: — я хотѣлъ сказать совсѣмъ не то; я думалъ, что Джуліана, какъ друга, можно посвятить въ тайну.

— Никогда. Если Джуліанъ женится на моей племянницѣ, то какъ же онъ станетъ меня преслѣдовать за мошенничество? Онъ лопнетъ вмѣстѣ со мною и вмѣстѣ со мною поднимется. Конечно, въ этомъ случаѣ состояніе Розы должно будетъ перейти къ ея мужу. Однако…

Очевидно, этотъ человѣкъ заслуживалъ успѣха. Сила воли и вѣра въ свою звѣзду никогда его не покидали. Видя передъ собой страшный призракъ банкротства, онъ не падалъ духомъ, а напротивъ, разсчитывалъ, что отъ этого раззоренія его репутація только выиграетъ, и онъ снова поднимется еще выше прежняго, — притомъ совершенно очистись отъ старыхъ грѣховъ. И однако, впервые въ жизни, Рюбенъ смотрѣлъ на него скорѣе съ отвращеніемъ, чѣмъ съ энтузіазмомъ. Совѣсть у него была гораздо болѣе чуткая, чѣмъ у сэра Джэкоба, и онъ пользовался только той репутаціей, которую ему пріобрѣла его честность; поэтому, въ его глазахъ банкротство было страшнѣе всѣхъ несчастій. А сэръ Джэкобъ говорилъ о банкротствѣ съ легкимъ сердцемъ.

— Не унывайте, Рюбенъ, сказалъ сэръ Джэкобъ, ударяя его по плечу: — я предотвращалъ подобную опасность разъ двадцать, когда вы ея и не подозрѣвали; а теперь, вы увидите, все кончится къ лучшему.

— Но чѣмъ вы будете пока жить, сэръ Джэкобъ?

— Лэди Эскомбъ оставила Розѣ тридцать тысячъ фунтовъ, которые она можетъ получить только при замужествѣ. Эти деньги находятся въ фондахъ.

— Такъ вы ничего не получите.

— Нѣтъ, я получилъ ихъ въ свое распоряженіе; но не этими деньгами я намѣренъ снова подняться. Я буду не первымъ и не послѣднимъ обанкрутившимся подрядчикомъ. Въ сущности, крупные подрядчики никогда не знаютъ, на чемъ они стоятъ. Но я думаю, что моя несостоятельность произведетъ большое впечатлѣніе въ Сити, и общее сочувствіе будетъ на моей сторонѣ, когда свѣтъ узнаетъ, какое стеченіе несчастныхъ обстоятельствъ привело меня къ раззоренію. Банкротство такъ банкротство, я его не боюсь. Пусть рабочіе продолжаютъ стачку. Мы ничего не уступимъ, ничего. Пусть Эльдорадское правительство ничего не платитъ, пусть колумбійскій Портъ и мехиканскіе рудники лопнутъ, пусть турецкіе и египетскіе фонды упадутъ еще ниже. Если мнѣ суждено быть банкротомъ, то чѣмъ болѣе несчастій свалится на мою голову, тѣмъ лучше.

Рюбенъ снова посмотрѣлъ на него съ принужденнымъ восторгомъ и невольнымъ отвращеніемъ. Онъ забылъ, что общественное сочувствіе, общественныя рукоплесканія для человѣка, однажды ихъ вкусившаго, тоже, что глотокъ воды для жаждущаго или тѣнь утеса для путешественника по песчаной пустынѣ. Сэръ Джэкобъ уже думалъ о тѣхъ статьяхъ, которыя напишутъ о немъ въ газетахъ, гдѣ онъ пользовался вліяніемъ помимо редактора, о тѣхъ рѣчахъ, которыя онъ самъ произнесетъ публично. Онъ уже видѣлъ себя въ многолюдномъ собраніи; онъ твердымъ голосомъ повторялъ: «Я не униженъ, не опозоренъ, друзья мои, но только на время придавленъ неисповѣдимыми путями Провидѣнія; но это не надолго, я опять подниму голову и стану снова добрымъ деревомъ, подъ сучьями котораго будутъ искать пріюта и отъ плодовъ котораго будутъ питаться многіе». Заключительныя слова этой рѣчи ему такъ понравились, что онъ ихъ записалъ въ свою памятную книжку, прибавивъ: «Развить — какъ могутъ деревья дѣлать добро».

— Я радъ, что вы такъ легко къ этому относитесь, Джэкобъ, замѣтилъ Рюбенъ: — я боялся, что вы примете это слишкомъ къ сердцу.

— Я приму къ сердцу? Зачѣмъ?

— И, чтобъ не нарушить вашего веселаго настроенія, я вамъ не скажу того, что хотѣлъ сказать о моемъ сынѣ Джонѣ.

— О вашемъ сынѣ Джонѣ? О, да! онъ служитъ у меня на заводѣ. Я помню. Въ чемъ же дѣло?

— Джонъ сдѣлалъ изобрѣтеніе и хотѣлъ поговорить о немъ съ вами; но у него мысли самыя дикія и нелѣпыя. Я ему такъ и сказалъ, и прошу васъ, Джэкобъ, не обижаться на меня. Я тутъ ни при чемъ.

— Вашъ сынъ, Рюбенъ, былъ всегда горячей головой. Но посмотримъ, какое онъ сдѣлалъ изобрѣтеніе. Вотъ что; приходите съ нимъ сегодня обѣдать. У меня никого не будетъ, кромѣ Розы и Джуліана Картерета. Да, еще напишите приглашеніе Бодкину въ контору новаго общества. А покуда довольно; черезъ пять минутъ мнѣ надо будетъ принять депутацію. Пожалуйста, Рюбенъ, не опускайте головы. Банкротство только возвеличитъ меня. Телеграфируйте въ Доменъ, что я не сдѣлаю не малѣйшей уступки. Не продавайте ни одной Эльдорадской бумаги; пошлите во всѣ газеты увѣдомленіе, что Эльдорадское правительство не произвело установленныхъ платежей сэру Джэкобу Эскомбу, нашему великому желѣзнодорожному контрагенту. Надо, чтобъ все было какъ можно публичнѣе. Работайте, Рюбенъ, работайте. Мы лопнемъ, но награда за это будетъ велика. Ну, я выпью еще стаканъ хереса. Рюбенъ, выпейте-ка и вы. Ахъ да, пришлите мнѣ внизъ книги за то время, когда я помѣстилъ деньги Джуліана Картерета въ заводъ. Я ихъ лучше сберегу.

Въ эту минуту кто-то постучалъ, дверь пріотворилась, и конторщикъ просунулъ голову.

— Депутація, сэръ Джэкобъ.

— Какая депутація?

— Секретарь и члены комитета Друзей Патагоніи. Вы имъ, сэръ Джэкобъ, назначили часъ.

— Ахъ да, я и забылъ. Они въ пріемной комнатѣ? Хорошо, я сейчасъ приду. Велите имъ подать хересу, каждому по два стакана. Но не сухого хереса, а того, что держится для депутацій. Всегда надо угощать депутаціи хересомъ и заставить ихъ васъ ждать минутъ десять. А придется ли мнѣ принимать депутаціи послѣ банкротства? прибавилъ сэръ Джэкобъ, обращаясь къ Рюбену послѣ ухода конторщика.

Онъ сошелъ внизъ и милостиво выслушалъ депутацію о томъ, что патагонцы, эта раса гигантовъ, слишкомъ долго находилась въ дикомъ состояніи безъ плодовъ религіи и образованія. Потомъ, онъ самъ произнесъ рѣчь въ грустномъ тонѣ. Положеніе Патагоніи давно занимало его и, строя желѣзную дорогу въ Бразиліи, много лѣтъ тому назадъ, онъ лично посѣтилъ Южноамериканскій континентъ, гдѣ и т. д. Наконецъ, хотя въ это время неожиданныхъ перемѣнъ и несчастій невозможно было обѣщать что-либо положительное, но онъ душевно сочувствовалъ этому движенію и готовъ былъ поступить въ члены ихъ комитета, а впродолженіи года онъ посмотритъ, что можно будетъ сдѣлать для нихъ.

По уходѣ депутаціи, стали появляться другія лица, которымъ было назначено свиданіе съ великимъ человѣкомъ; тутъ были всякаго рода проходимцы и прожектеры, старавшіеся прикрыть свои спекуляціи славнымъ именемъ извѣстнаго филантропа. Найдите мнѣ въ Лондонѣ, гнѣздѣ всевозможнымъ псевдо-филантропическихъ учрежденій, одного мужчину или женщину, которые занимались бы благотворительностью не изъ корыстной цѣли. Лондонъ совмѣщаетъ въ себѣ нѣсколько совершенно отдѣльныхъ и самостоятельныхъ городовъ. Есть Лондонъ комерческій, Лондонъ аристократическій, Лондонъ легкомысленный, Лондонъ духовный, Лондонъ благотворительный, Лондонъ праздный, Лондонъ художественный, Лондонъ литературный. Лондонъ благотворительный, еще доселѣ мало изслѣдованный, представляется городомъ, жители котораго пламенно жаждутъ извѣстности; злая судьба отказала имъ въ способностяхъ или въ случаѣ для пріобрѣтенія славы обыкновеннымъ путемъ, и они изобрѣтаютъ свои собственные пути. Нѣкоторые, преимущественно женщины, просятъ милостыню, ходя изъ дома въ домъ; другіе, преимущественно мужчины, составляютъ проэкты благотворительныхъ учрежденій и пишутъ письма ко всѣмъ высокопоставленнымъ лицамъ; наконецъ, третьи произносятъ рѣчи въ общественныхъ собраніяхъ, пишутъ въ газетахъ, издаютъ брошюры. Такимъ образомъ, цѣною неимовѣрныхъ усилій, они утѣшаютъ себя мыслью, что спасли свое имя отъ забвенія и, вмѣсто того, чтобы вести спокойную, полезную для себя и другихъ жизнь вдали отъ безумной толпы, принимаютъ обманчивый голосъ извѣстности, говорящій сегодня объ одномъ, а завтра о другомъ, за трубный гласъ славы. Благотворительный Лондонъ еще имѣетъ другихъ гражданъ, кромѣ лицъ, гоняющихся за славой, именно искателей приключеній, стремящихся за наживой, и толпу, живущую щедротами Англіи. Типомъ перваго разряда можетъ служить сэръ Джэкобъ Эскомбъ, а второго — Бодкинъ.

Благотворительный Лондонъ! на твоей почвѣ все-таки выростаетъ столько плодовъ великодушія, любви и щедрости, что не поднимется рука на пресѣченіе потоковъ золота, изливающагося на тебя отовсюду. Но еслибы только люди знали, еслибы могла обнаружиться истинная исторія всѣхъ филантроповъ, еслибы… но, лучше сказать, два слова о совершенно новомъ обществѣ, которое мы хотимъ основать. Главными правилами его устава будетъ то, что имена членовъ и жертвователей не печатаются, а также не будетъ ни предсѣдателей, ни покровителей, ни секретарей, ни комитета съ опредѣленнымъ жалованьемъ. Просто, въ этомъ обществѣ будутъ участвовать всѣ, и оно вовсе не будетъ носить никакого названія, но уже если явится необходимость его назвать какъ-нибудь, то я полагаю самое приличное названіе — Ассоціація Человѣчества. Каждый членъ его будетъ обязанъ лично и дѣятельно разыскивать темныя трущобы, въ которыхъ гнѣздятся нищета, развратъ, преступленіе. Открытіе такихъ источниковъ заразы не будетъ предоставлено пасторамъ и докерамъ, а всѣ станутъ заниматься подобными поисками. А когда разыщутся такія гнѣзда общественнаго недуга, мы примемся за излеченіе бѣдныхъ страдальцевъ. Тюрьмы будутъ уничтожены, всѣ благотворительныя общества умрутъ естественной смертью, и каждый человѣкъ посвятитъ часть дня на оказаніе помощи ближнему. Конечно, тогда всѣ философскія системы будутъ упразднены и забыты, всѣ философскія книги пойдутъ въ лавки для завертыванія товара. Всѣ книги по политической экономіи можно будетъ сжечь, вся богословская полемика послѣдуетъ туда же, и мы впредь обойдемся безъ проповѣдей… Но тутъ сонъ становится уже слишкомъ соблазнительнымъ.

Впродолженіи всего дня до самаго обѣда, сэръ Джэкобъ продолжалъ принимать посѣтителей, объясняться съ ними, назначать новыя свиданія, подписывать бумаги, произносить рѣчи. Никто не могъ догадаться, что человѣкъ, поражавшій всѣхъ практической смекалкой, вѣрными взглядами и добрымъ, сочувственнымъ отношеніемъ ко всякому, былъ вполнѣ раззорившійся, несостоятельный должникъ.

IV.

Сэръ Джэкобъ Эскомбъ, вѣроятно, имѣлъ много двоюродныхъ и троюродныхъ братьевъ и сестеръ. Каждый человѣкъ, рожденный двумя родителями, которые, въ свою очередь, имѣли четырехъ родителей, а тѣ восемь, по необходимости, долженъ считать дюжинами своихъ кузеновъ и кузинъ. Однако, эта толпа родственниковъ у человѣка, праотцы котораго принадлежатъ къ доисторической эпохѣ, остается невѣдомой и невидимой. Въ молодости, Джэкобъ Эскомбъ могъ еще знать ихъ, какъ работниковъ и работницъ, подобныхъ ему, а впослѣдствіи они уже могли бы приставать къ нему, какъ къ богатому родственнику, съ просьбами о помощи. Но, по счастью для него, они или не знали, что одинъ изъ членовъ ихъ семьи такъ прославилъ ее, или, какъ это часто бываетъ съ бѣдными родственниками, были слишкомъ горды, чтобы навязываться человѣку, забывшему о нихъ. Какъ бы то ни было, у сэра Джэкоба не было теперь на свѣтѣ ни одного извѣстнаго ему родственника, кромѣ племянницы Розы. А эта родственница нетолько оживляла его одинокій домашній очагъ, но и возбуждала въ немъ самыя свѣтлыя надежды. Благодаря этой прелестной молодой дѣвушкѣ, онъ могъ подняться еще выше по общественной лѣстницѣ. Она, конечно, сдѣлаетъ блестящую партію и породнитъ своего дядю съ однимъ изъ древнихъ аристократическихъ родовъ Англіи. Какъ большинство выскочекъ, сэръ Джэкобъ постоянно заботился о своемъ общественномъ положеніи и соразмѣрялъ вершину, до которой онъ достигъ, титулами своихъ друзей.

Но теперь ему приходилось разстаться съ этими радужными мечтами, и, возвращаясь домой къ обѣду, сэръ Джэкобъ рѣшился принести эту жертву. Роза должна была выйти замужъ за Джуліана Картерета. Прощай всѣ надежды на союзъ съ титулованной аристократической семьей, но за то все будетъ скрыто. Онъ спряталъ компрометирующія его книги и никогда не выпуститъ изъ своихъ рукъ, такъ что тайна выгодной сдѣлки въ пользу опекаемаго имъ юноши останется извѣстной только ему и Рюбену. Что же касается до банкротства, то оно было неизбѣжно; онъ это уже зналъ болѣе полугода, такъ какъ уже давно продалъ, заложилъ и выбралъ все, что только было возможно. Послѣдній ударъ, разразившійся надъ нимъ, именно неплатежъ долговъ Эльдорадскимъ правительствомъ, лишь ускорилъ его раззореніе, причиненное стачками, пониженіемъ фондовъ и вообще комерческимъ кризисомъ. Его хладнокровіе, казавшееся Рюбену или геройствомъ, или легкомысліемъ, объяснялось очень просто: онъ такъ давно ждалъ этого удара, что когда онъ грянулъ, то ему стало даже легче: всю агонію страданій онъ уже перенесъ заранѣе.

Теперь ему предстояло одно: отретироваться съ честью и унести съ собою общее сочувствіе. Онъ не думалъ о сотнѣ конторщиковъ, которые останутся на соломѣ, тогда какъ онъ все-таки будетъ спать на мягкомъ матрасѣ, о тысячахъ работниковъ, которые останутся безъ заработка, т. е. безъ куска хлѣба. Но когда же главнокомандующій думаетъ о числѣ убитыхъ солдатъ?

Роза, ни мало не подозрѣвая о надвигавшейся грозѣ, провела весь день какъ во снѣ. Джуліанъ ее любилъ, Джуліанъ просилъ ея руки! Неужели это было на яву? Да, онъ ее любилъ, это было ясно; но она, любила ли она его? Рано было еще задавать себѣ этотъ вопросъ. Любовь такъ неожиданно и такимъ бурнымъ потокомъ набѣгаетъ на молодую дѣвушку, что она безсознательно уносится его волнами. Она ничего не понимаетъ, ничего не соображаетъ и только инстинктивно счастлива. Джуліанъ ее любилъ! Цѣлый день у нея горѣли щеки отъ поцѣлуевъ Джуліана, цѣлый день она краснѣла, вспоминая, какъ онъ ее обнималъ, цѣлый день въ ушахъ раздавался его голосъ, сладко ворковавшій слова любви.

Она избѣгала мистрисъ Сампсонъ, потому что сердце ея было переполнено; уставъ отъ прогулокъ взадъ и впередъ по саду, она вернулась въ свою комнату и взяла книгу. Но, конечно, она не понимала что читала и, вскорѣ бросивъ книгу, погрузилась въ радужныя мечты о Джуліанѣ и любви.

Любовь молодой дѣвушки — величайшее счастье. Она слишкомъ молода, чтобъ знать или бояться опасностей брачной жизни. Ее радуетъ, что она такъ скоро исполнила свое призваніе: разыграть роль въ вѣнчальномъ обрядѣ. Молодая дѣвушка, окончившая свое воспитаніе въ модномъ пансіонѣ, практически знаетъ жизнь, не мечтаетъ о любви въ шалашѣ и предпочитаетъ роскошный домъ безъ любви. Ея не прельщаетъ корка хлѣба съ милымъ, и она предпочитаетъ майонезъ изъ дичи безъ милаго. Она воспиталась лишь для того, чтобъ нравиться, и живетъ только для этой цѣли; тотъ, кому суждено быть ея мужемъ, конечно, долженъ быть молодымъ, красивымъ и, главное, богатымъ. Послѣднее условіе безусловно необходимо, и свадьба не представляется современной молодой дѣвушкѣ иначе, какъ вступленіемъ въ жизнь comme il faut.

Счастливая Роза! Всѣ эти блага посыпались на нее, какъ на героиню романа. Джуліанъ былъ хорошъ собою; въ этомъ никто не сомнѣвался. Онъ былъ богатъ, т. е. сравнительно; семьдесятъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ капитала значило, какъ онъ часто говаривалъ Розѣ, три тысячи годового дохода. Конечно, въ домѣ сэра Джэкоба Эскомба, гдѣ все громко говорило о безграничныхъ средствахъ, три тысячи фунтовъ были пустякъ, но Роза слыхала отъ своихъ школьныхъ подругъ, что три тысячи считаются порядочнымъ состояніемъ, позволяющимъ жить довольно пріятно. Наконецъ, Джуліанъ былъ молодъ. Двадцать пять лѣтъ отличный возрастъ для жениха. «Любилъ ли онъ кого-нибудь прежде меня?» думала Роза. Этотъ вопросъ всегда задаютъ невѣсты своимъ будущимъ мужьямъ, и они отвѣчаютъ, не краснѣя отъ сознательной лжи: раза два въ жизни имъ казалось, что они любили, но теперь имъ ясно, что доселѣ настоящая любовь имъ былъ неизвѣстна. Какъ бы то ни было, Роза рѣшилась предложить Джуліану этотъ щекотливый вопросъ въ тотъ же день при первой возможности. Но эта возможность не представилась.

Въ пять часовъ онъ явился, но мистрисъ Сампсонъ находилась въ комнатѣ и принимала визиты. Въ половинѣ седьмого она поѣхала прокатиться съ мистрисъ Сампсонъ. Они обѣдали въ восемь часовъ. У нея осталась надежда, что вечеромъ представится случай.

Въ паркѣ было много гуляющихъ, много экипажей. «Какъ всѣ молодыя дѣвушки блѣдны! думала Роза: — неужели это потому, что у нихъ нѣтъ Джуліана, объясняющагося имъ въ пламенной любви? Какъ жизнь ихъ должна быть скучна, если у нихъ нѣтъ Джуліана, на руку котораго онѣ могли бы опереться»! Сожалѣя о бѣдныхъ видимо скучавшихъ молодыхъ дѣвушкахъ, которыя лѣниво сидѣли въ роскошныхъ экипажахъ, Роза гордо сознавала свое превосходство надъ ними. Если ихъ пульсъ бился медленно, если кровь тихо текла въ ихъ жилахъ и лицо выражало апатичную скуку, то ея пульсъ лихорадочно стучалъ, кровь кипѣла, лицо сіяло жизнью и счастіемъ.

— Пора домой, сказала, наконецъ, мистрисъ Сампсонъ: — мы обѣдаемъ въ половинѣ восьмого для мистера Гауэра, секретаря сэра Джэкоба. У насъ будутъ сегодня гости: мистеръ Гауэръ и его сынъ.

— Я его не знаю, отвѣчала Роза: — и буду очень рада видѣть своего стараго друга, Джона Гауэра. Я въ старину очень любила съ нимъ болтать. Онъ такой славный, хотя немного дикій. Я уже не видала его семь лѣтъ; онъ все это время работалъ на заводѣ дяди. Онъ, вѣроятно, теперь перемѣнился.

— Еще будетъ мистеръ Бодкинъ, прибавила мистрисъ Сампсонъ, опуская глаза: — мой другъ, мистеръ Бодкинъ, бывшій у насъ сегодня утромъ по дѣламъ его новаго общества.

— Я очень рада, промолвила Роза: — и Джуліанъ Картеретъ также у насъ обѣдаетъ.

— О! вырвалось изъ устъ мистрисъ Сампсонъ, но она вовремя остановилась и не сказала, что присутствіе на обѣдѣ мистера Картерета было ей очень непріятно.

Она разсчитывала, что послѣ обѣда сэръ Джэкобъ займется мистеромъ Гауэромъ, Роза — его сыномъ Джономъ, а она на свободѣ полюбезничаетъ съ Бодкиномъ. А теперь непрошенный гость Джуліанъ Картеретъ грозилъ испортить все дѣло. Ей оставалось одно: надѣяться, что онъ не явится къ обѣду.

Но онъ явился и даже прежде всѣхъ, сіяя счастіемъ. Рюбенъ былъ очень спокоенъ, но, очевидно, роскошное жилище его ни мало не смущало. Онъ уважалъ владѣльца этого дома, а не самый домъ, и въ настоящую минуту былъ очень грустенъ, зная, что черезъ нѣсколько дней всѣ окружающія его богатства перейдутъ въ другія руки. Дѣйствительно, обѣдать съ человѣкомъ, котораго объявятъ банкротомъ черезъ нѣсколько дней, все, равно, что пить съ преступникомъ, приговореннымъ къ смертной казни. Удивительно, какъ сэръ Джэкобъ такъ хладнокровенъ и веселъ.

Джонъ Гауэръ — молодой человѣкъ съ загорѣлымъ лицомъ, курчавыми каштановыми волосами, выразительными чертами и красными руками, ясно говорившими о ручномъ трудѣ. Онъ не привыкъ къ позднимъ обѣдамъ и фраку, но явился сюда съ опредѣленной цѣлью и старается быть пріятнымъ. Представьте себѣ молодого человѣка двадцати двухъ лѣтъ, не знакомаго съ лондонской лицемѣрной и легкомысленной жизнью и не умѣющаго вести модный свѣтскій разговоръ, но ко всему и всегда относящагося искренно, всей душой. На лицѣ его, подъ глазами уже видны морщины отъ заботъ и напряженнаго мышленія. Самые же глаза блестятъ силой и рѣшимостью. Джонъ Гауэръ рѣшился достичь успѣха. Джонъ Гауэръ созданъ изъ того кремня, который составилъ краеугольный камень апулійскаго величія: онъ можетъ работать, можетъ бороться, можетъ ждать, можетъ перенести всевозможныя лишенія. Онъ вѣритъ въ себя, какъ герои временъ Елизаветы, онъ вѣритъ въ могущество, величіе и славу тѣхъ механическихъ силъ, среди которыхъ онъ работаетъ.

Мистеръ Бодкинъ до подобострастія почтителенъ съ сэромъ Джэкобомъ. Онъ выслушиваетъ каждое его слово, какъ афоризмъ мудреца, и даже шопотомъ повторяетъ его про себя. И онъ это дѣлаетъ не изъ подлости, но изъ восторженнаго удивленія неудачника къ человѣку, достигшему въ жизни полнаго успѣха.

Обѣдъ не очень блестящъ: обѣды сэра Джэкоба рѣдко бываютъ блестящими; говоритъ почти исключительно сэръ Джэкобъ, и, когда онъ умолкаетъ, разговоръ еле поддерживается; Джуліанъ Картеретъ говоритъ вяло и на его слова сочувственно откликается только сердце Розы. Послѣ дессерта, по уходѣ дамъ, Джуліану начинаетъ быть очень неловко. Трудно себѣ представить болѣе несоотвѣтствующихъ другъ другу собутыльниковъ. Сэръ Джэкобъ, спокойный въ сознаніи своего превосходства, говоритъ одинъ и пьетъ много, обладая чисто-королевскимъ достоинствомъ пить безъ конца и не пьянѣть. Рюбенъ пьетъ мало и слушаетъ грустно, поникнувъ головой. Джонъ ничего не пьетъ и выражаетъ нетолько нетерпѣніе, но и желаніе противорѣчить… Мистеръ Бодкинъ почтительно смотритъ на сэра Джэкоба и часто прикладывается къ графину съ портвейномъ. Джуліанъ сидитъ, какъ на иглахъ, и повременамъ опоражниваетъ свой стаканъ.

Наконецъ, сэръ Джэкобъ спрашиваетъ, не хочетъ ли кто-нибудь еще вина? Всѣ отвѣчаютъ отрицательно.

— Такъ вы, Джуліанъ, пойдите съ мистеромъ Бодкиномъ въ гостиную, а намъ здѣсь надо переговорить о дѣлѣ.

Джуліанъ былъ очень радъ пойти къ Розѣ. Ему предстояло остаться, съ нею цѣлый часъ у фортепіано, тогда какъ мистрисъ Сампсонъ сидѣла съ Бодкиномъ на противоположномъ концѣ гостиной, очень обширной комнаты.

— Посмотрите, Роза, промолвилъ шопотомъ Джуліанъ: — Бодкинъ объясняется въ любви мистрисъ Сампсонъ въ нашемъ присутствіи. Не безстыдно ли это?

Какъ только двери столовой затворились за Джуліаномъ и Бодкиномъ, сэръ Джэкобъ всталъ и, подойдя къ буфету, вынулъ изъ одного ящика чернильницу и тетрадку бумаги. Потомъ онъ позвонилъ.

— Кофе черезъ полчаса. До тѣхъ поръ насъ не безпокоить. Да подайте, Чарльзъ, сигаръ.

Рюбенъ Гауэръ не курилъ; Джонъ отказался отъ сигары, потому что хотѣлъ сохранить всю силу своего ума и къ тому же предпочелъ бы выкурить коротенькую деревянпую трубку, лежавшую въ карманѣ его пальто, но не смѣлъ ее потребовать. Баронетъ взялъ самую большую и лучшую сигару изъ ящика съ двадцатью сортами въ различныхъ отдѣленіяхъ. Затѣмъ, онъ налилъ себѣ стаканъ портвейна, выпилъ его и откинулся на спинку стула, спокойный, добродушный, величественный.

— Вы сказали, Рюбенъ, началъ онъ: — что вашъ сынъ желаетъ моего совѣта и помощи. Ну, Джонъ Гауэръ, насколько могу, всегда готовъ вамъ совѣтовать и помогать. Въ чемъ дѣло? Вамъ предлагаютъ перейти на другой заводъ съ большимъ жалованьемъ? Вы недовольны своимъ положеніемъ? Недовольство въ молодомъ человѣкѣ дурной признакъ.

— Еслибы мы были всѣмъ довольны, то не шли бы впередъ, отвѣчалъ рѣзко Джонъ: — развѣ вы, молодымъ человѣкомъ, были довольны своимъ положеніемъ?

— Я былъ честолюбивъ и желалъ достичь успѣха.

— Я также честолюбивъ и не менѣе васъ желаю достичь успѣха, промолвилъ почти грубо Джонъ.

— Ну, въ чемъ же дѣло?

— Я провелъ почти всю свою жизнь на вашемъ заводѣ, какъ, вѣроятно, вамъ извѣстно, сэръ Джэкобъ. Я учился въ школѣ, находящейся рядомъ съ заводомъ, и моимъ величайшимъ удовольствіемъ въ жизни было смотрѣть на паровую машину, такъ что четырнадцати лѣтъ я, кажется, зналъ о машинахъ не менѣе вашего механика.

— Ты всегда былъ умнымъ мальчикомъ, но своевольнымъ, промолвилъ отецъ.

— Естественно; зная что-нибудь, желаешь его улучшить. Довольство настоящимъ не идетъ механику.

— Конечно, произнесъ сэръ Джэкобъ. — Но вы обязаны посвятить вашему хозяину всю свою работу, всѣ свои мысли.

— Такъ говорятъ хозяева, отвѣчалъ молодой работникъ, ни мало не смущенный присутствіемъ такого великаго человѣка: — но я не держусь этой теоріи. Я вамъ даю столько, сколько долженъ за ваши деньги. Я служилъ у васъ механикомъ и получалъ такое жалованье, какое получаютъ и другіе механики. Я не жаловался. Но еслибъ я былъ двадцатью годами старше и имѣлъ дюжину дѣтей, то поднялъ бы крикъ.

— Довольно, Джонъ, прервалъ его отецъ.

— Нѣтъ, отецъ, я пришелъ сюда, чтобъ высказать свои мысли; а если сэръ Джэкобъ не желаетъ слышать правду, то пусть самъ скажетъ.

— Мы для того только и живемъ, чтобъ слушать правду и дѣлать добро другимъ, говоря правду, отвѣчалъ баронетъ: — нѣкоторые изъ служащихъ у меня механиковъ жалуются на получаемое ими жалованье. Вы это хотите сказать, Джонъ Гауэръ?

— Всѣ ваши механики, конторщики и рабочіе, начиная отъ управляющаго заводомъ до послѣдняго мальчика, жалуются на недостаточную плату, сэръ Джэкобъ. Читая ваши прекрасныя рѣчи, они говорятъ, что не худо бы было примѣнять на практикѣ ваши громкія филантропическія фразы.

— Продолжайте, Джонъ Гауэръ. Я привыкъ къ клеветѣ и неблагодарности. Продолжайте.

— Однако, я полагаю, ни къ чему не поведетъ сердиться и высказывать вамъ всю правду на чистоту. Вы сами знаете, что недовольство царитъ у васъ на заводѣ.

— Я знаю, что нѣкоторые изъ васъ подбили рабочихъ сдѣлать стачку, произнесъ сэръ Джэкобъ, спокойно стряхивая золу съ своей сигары: — я желалъ бы знать ихъ имена, потому что не пожалѣлъ бы никого, даже сына Рюбена Гауэра; вы, вѣроятно, Джонъ Гауэръ, вернетесь завтра на заводъ. Передайте отъ меня, что и не сдѣлаю ни малѣйшей уступки; они должны или принять мои условія, или перестать вовсе работать на моемъ заводѣ.

Эти слова были продиктованы глубокой политикой. Они должны были сдѣлаться общимъ достояніемъ, и предстоящее банкротство сэра Джэкоба было бы объяснено вѣрностью принципу. Немногіе банкроты могли выставить принципъ, какъ основу своей несостоятельности.

— Но, я полагаю, вы пришли сюда не для того, чтобъ учить меня… меня моему долгу, прибавилъ баронетъ, котораго ни мало не оскорбляла прямота молодого человѣка.

— Конечно нѣтъ, сэръ Джэкобъ. Вѣроятно, отецъ вамъ сказалъ, что я, какъ недовольный своимъ положеніемъ человѣкъ, сдѣлалъ изобрѣтеніе, важность котораго вы первый признаете. Это изобрѣтенье по части механики.

— Какое-нибудь мелкое усовершенствованіе! Посмотримъ, можно ли его примѣнить на моемъ заводѣ!

— Вотъ всѣ чертежи, отвѣчалъ Джонъ, вынимая изъ кармана небольшой свертокъ: — вы увидите, что это не мелкое усовершенствованіе, а радикальное измѣненіе нынѣ существующаго. Говорилъ вамъ отецъ, что я назначаю очень высокую цѣну моему изобрѣтенію?

— Онъ говорилъ, что вы требуете безумной платы.

— А сказалъ онъ вамъ, въ чемъ она заключается?

— Нѣтъ.

— Джонъ, Джонъ! воскликнулъ его отецъ: — будь умѣреннымъ. Не требуй излишняго.

— Моя цѣна увеличилась, удвоилась съ сегодняшняго утра, отецъ.

— Какъ удвоилась? промолвилъ Рюбенъ, вскакивая со стула въ изумленіи.

— Изобрѣтеніе, сдѣланное на моемъ заводѣ человѣкомъ, котораго я воспиталъ, и сыномъ моего стараго друга и секретаря, кажется, должно бы показать мнѣ первому.

— Я вамъ и показываю его первому; мало того, я предлагаю уступить его вамъ. Не за что послѣ этого меня обвинять въ неблагодарности. Но, чтобъ уничтожить всякую возможность недоразумѣнія, я гарантировалъ свои права на это изобрѣтеніе и заявилъ о немъ въ бюро привиллегій.

— И это называется довѣріемъ? грустно промолвилъ сэръ Джэкобъ: — молодой человѣкъ изобрѣтаетъ нѣчто, все равно важное или нѣтъ, и вмѣсто того, чтобъ придти ко мнѣ за помощью…

— Онъ идетъ въ бюро привиллегій? воскликнулъ со смѣхомъ Джонъ: — неправда ли, это удивительно, сэръ Джэкобъ? Этотъ юноша даже не открываетъ своего изобрѣтенія родному отцу, который, по своей добротѣ, передастъ хозяину все, что узнаетъ, а прямо является къ сэру Джэкобу съ предложеніемъ.

Онъ поклонился очень почтительно, частью серьёзно, частью шутя, человѣку, который платилъ ему такое скудное жалованье. Джонъ Гауэръ чувствовалъ, что сэръ Джэкобъ былъ теперь въ его рукахъ, а потому могъ дѣйствовать и говорить, какъ ему было угодно. Двадцати двухъ лѣтъ отъ рода, онъ напалъ на такую идею, сдѣлалъ такое изобрѣтеніе, которое производило громадное измѣненіе въ машинахъ и обѣщало лицу, владѣвшему привиллегіей, громадное богатство. Но если такъ, то зачѣмъ онъ предлагалъ уступить ее сэру Джэкобу? Потому что, во-первыхъ, баронетъ-милліонеръ могъ лучше всякой другой фирмы пустить въ ходъ его изобрѣтеніе, и, соглашаясь подѣлиться съ сэромъ Джэкобомъ своими барышами, онъ, вѣроятно, удвоивалъ ихъ; вовторыхъ, онъ былъ хотя и не обтесанный, но добрый юноша и хотѣлъ сдѣлать удовольствіе отцу; наконецъ, въ-третьихъ, у него существовала еще причина, которой онъ доселѣ не обнаруживалъ.

Не говоря болѣе ни слова, Джонъ Гауэръ разложилъ передъ баронетомъ чертежи.

Онъ совершенно правильно судилъ о прозорливости великаго человѣка. Уже много лѣтъ сэръ Джэкобъ предоставилъ всю практическую часть завѣдыванія заводами другимъ лицамъ, уже много лѣтъ онъ не бывалъ на полѣ своихъ первыхъ успѣховъ, и, однако, онъ ничего не забылъ. Глазъ его былъ такъ же быстръ и дальнозорокъ въ отношеніи всѣхъ машинныхъ приспособленій, какъ у молодыхъ механиковъ и инженеровъ.

Бросивъ сначала бѣглый взглядъ на чертежи, сэръ Джэкобъ вынулъ изо рта сигару и принялся подробно разбирать ихъ. Потомъ онъ посмотрѣлъ на Джона.

— Исключительно ваша работа? спросилъ онъ.

— Да.

— Кто-нибудь у васъ есть въ секретѣ?

— Нѣтъ.

— Хорошо.

Сэръ Джэкобъ снова сталъ изучать планы и взялъ перо для провѣрки вычисленій.

— Выпейте оба еще вина, промолвилъ онъ, самъ опоражнивая стаканъ портвейна: — и не мѣшайте, не смотрите мнѣ прямо въ глаза. Я буду готовъ черезъ пять минутъ.

Но прошло десять минутъ, прежде чѣмъ онъ оттолкнулъ бумагу и перо.

— Джонъ Гауэръ, это важное изобрѣтеніе, произнесъ онъ.

— Да, сэръ.

— Рюбенъ, вашъ сынъ очень умный человѣкъ.

— Много очень умныхъ людей вышло изъ нашего мѣста, Джэкобъ, отвѣчалъ Рюбенъ.

— Вы правы, Рюбенъ, много вышло умныхъ людей. Ну, молодой человѣкъ, къ дѣлу! Говорите вашу цѣну.

Джонъ покраснѣлъ. Онъ колебался съ минуту прежде, чѣмъ поставить все на карту.

— Моя цѣна… началъ онъ: — не забывайте, что я могъ бы показать мою привиллегію крупнымъ капиталистамъ или основать акціонерную компанію…

— Лучше этого не дѣлать.

— Я могъ бы продать ее такому же заводчику, какъ вы, въ Мидльсборо или въ Фурнесѣ. Я, наконецъ, могъ бы поѣхать въ Америку съ моей привиллегіей. Но я предпочитаю уступить вамъ мою привиллегію, сэръ Джэкобъ, подъ двумя условіями.

— Продолжайте, Джонъ, продолжайте.

— Будь умѣренъ, Джонъ, будь умѣренъ! промолвилъ его отецъ.

— Во-первыхъ, я требую, чтобъ вы взяли меня въ компаньоны-половинщики по вашему заводу, который вы отдѣлили бы совершенно отъ вашихъ подрядовъ…

— Джонъ! Джонъ! Ты — компаньонъ, ты — половинщикъ… сэра Джэкоба… сэра Джэкоба Эскомба, баронета, кавалера орденовъ: Почетнаго Легіона, Чернаго Орла, желѣзнаго Коршуна, Мѣднаго Сокола и Св. Іосифа! Ты съ ума сошелъ, Джонъ?

— Нисколько, отецъ. Я смотрю на вещи, какъ онѣ есть, а не какъ кажутся. Да, я хочу быть компаньономъ сэра Джэкоба Эскомба, баронета съ Орломъ, Коршуномъ и Соколомъ. Я ставлю съ одной стороны мое изобрѣтеніе, мое умѣнье управлять людьми и геній, а съ другой — его славу, опытность, долги и непопулярность. Я полагаю, сэръ Джэкобъ, что то и другое уравновѣшивается.

Странно сказать, эта дерзкая, непочтительная рѣчь ни мало не оскорбила баронета. Онъ только засмѣялся, къ величайшему изумленію Рюбена, который ждалъ, что земля разверзится и проглотитъ нахала.

— Ловкій у васъ сынъ, Рюбенъ, сказалъ баронетъ: — это вы его научили такъ поднимать носъ?

— Нѣтъ, Джэкобъ, это у него врожденное нахальство.

— Вы непремѣнно хотите быть половинщикомъ? На меньшее не соглашаетесь?

— Нѣтъ.

— А второе условіе?

— Второе условіе, промолвилъ молодой человѣкъ, покраснѣвъ и нервно дергая за скатерть: — второе условіе… вотъ оно. Я подпишу актъ о нашемъ товариществѣ на равныхъ правахъ въ тотъ день, когда Роза Эскомбъ отдастъ мнѣ свою руку.

— Джонъ! воскликнулъ его отецъ: — ты съ ума сошелъ!

Сэръ Джэкобъ не произнесъ ни слова и только пристально посмотрѣлъ на молодого человѣка. Онъ увидалъ передъ собою лицо, дышавшее силой и рѣшимостью.

— Вы знаете мою племянницу? спросилъ онъ.

Джонъ отвѣчалъ, по примѣру восточныхъ народовъ, другимъ вопросомъ.

— Давно она у васъ подъ попеченіемъ?

— Лѣтъ семь.

— Да, семь лѣтъ. А до тѣхъ поръ она была подъ моимъ попеченіемъ. Пока живъ былъ вашъ братъ, она была моимъ товарищемъ, моей сестрой. Она всего тремя годами моложе меня. Мы вмѣстѣ играли на улицахъ, вмѣстѣ ходили въ школу. Я любилъ ее тогда, сэръ Джэкобъ, и люблю теперь.

— Но если она васъ не любитъ? Мы въ Англіи не устраиваемъ свадебъ, какъ на континентѣ, безъ согласія невѣсты. Я вѣдь не могу пойти къ Розѣ и сказать ей: «Влюбись въ Джона Гауэра».

— Конечно, вы этого не можете сдѣлать.

— Такъ чего же вы отъ меня хотите?

— Только возможнаго. Она никому не дала слова?

— Нѣтъ, отвѣчалъ сэръ Джэкобъ очень рѣшительно, не подозрѣвая, что въ эту самую минуту Джуліанъ Картеретъ напѣвалъ Розѣ на ухо пламенную мелодію любви.

— Тебѣ жениться на Розѣ! воскликнулъ Рюбенъ, отказываясь даже понять нахальство своего сына.

— Да, тутъ нѣтъ ничего страннаго, отвѣчалъ Джонъ: — забудьте на минуту окружающее васъ великолѣпіе, взгляните на самую суть, и вы увидите, что не существуетъ причины, которая могла бы помѣшать этому браку. Вы, ея отецъ и сэръ Джэкобъ одинаковаго происхожденія. Я такъ же образованъ и уменъ, какъ она. Я буду такъ же богатъ… нѣтъ, гораздо богаче. Противъ всякаго фунта, который даетъ ей въ приданое сэръ Джэкобъ, я представлю вексель въ сто фунтовъ, и вексель очень краткосрочный.

Все это было справедливо, только молодой инженеръ ошибался въ одномъ. Онъ былъ лучше образованъ, чѣмъ Роза. Она не только не знала механики, интеграловъ и диференціаловъ, но почти ничего не знала. И, однако, для жены богатаго человѣка она вѣдала все, что было нужно, а онъ ничего не зналъ изъ того, что считается необходимымъ для богатаго человѣка, за исключеніемъ умѣнья нажить богатство.

Роза обладала громадною способностью нравиться, Джонъ — безцѣннымъ, но не обворожительнымъ искуствомъ достигать успѣха. Она могла возбуждать любовь, онъ возбуждалъ только уваженіе.

Сэръ Джэкобъ задумался. Снова пересмотрѣлъ чертежи и провѣрилъ свои исчисленія. Потомъ онъ закурилъ потухшую сигару, выпилъ еще стаканъ портвейна и спокойно сказалъ, къ величайшему изумленію Рюбена:

— Я принимаю ваше предложеніе, Джонъ Гауэръ. Вотъ моя рука. Что же касается до Розы, то я не могу ничего обѣщать. Я только ей скажу, въ чемъ дѣло.

Джонъ ничего не отвѣтилъ. Онъ крѣпко сжалъ руку баронета, и на глазахъ его показались слезы. Вѣроятно, отецъ былъ правъ, утверждая, что сэръ Джэкобъ былъ величайшій и добрѣйшій человѣкъ на свѣтѣ.

— Рюбенъ, продолжалъ баронетъ: — поѣзжайте завтра на заводъ, созовите рабочихъ и скажите имъ примирительную рѣчь. Главное, никакихъ полумѣръ! Передайте имъ, что я согласенъ на всѣ ихъ условія, на всѣ безъ исключенія. Прибавьте, что я немедленно пріѣду самъ, что всѣ ихъ требованія будутъ исполнены и что работа начнется черезъ недѣлю. Слышите, молодой Джонъ! Обѣщайте имъ, Рюбенъ, все и забудьте нашъ сегодняшній разговоръ. Я нашелъ выходъ. Ну теперь, другъ Рюбенъ и компаньонъ Джонъ! выпьемъ за успѣхъ нашего общаго дѣла. Да благословитъ васъ Господь, Джонъ, вы начинаете жизнь, какъ я, смѣлостью и трудолюбіемъ. Это лучшій путь къ успѣху. Рюбенъ, вы счастливы, имѣя такого сына… идемъ къ дамамъ. Роза, вѣроятно, удивляется, что сталось съ вами, Джонъ.

Спустя часъ послѣ появленія Джуліана и Бодкина въ гостинную, вошли въ нее ихъ остальные собутыльники.

— Что случилось? подумала Роза: — Рюбенъ Гауэръ идетъ, гордо поднявъ голову и смѣясь; сэръ Джэкобъ также добродушно смѣется, держа за плечо Джона; одинъ только Джонъ застѣнчиво опустилъ голову. Что бы значило?

Для сэра Джэкоба это значило, что онъ не будетъ банкротомъ, для Рюбена — что фирма спасена отъ позора, для Джона — что передъ нимъ открывается славная будущность. А для Розы… что это значило для Розы?

— Роза! сказалъ ея дядя: — сыграй что-нибудь для Джона Гауэра. Я хочу, чтобъ ты и Джонъ Гауэръ были добрыми друзьями, какъ въ старину.

V.

Гости разошлись.

— Прощайте, дядя.

— Прощай, Роза. Погоди. Мнѣ надо тебѣ сказать два слова. Нѣтъ… ступай.

Неожиданно сэръ Джэкобъ почувствовалъ укоры совѣсти. Онъ не могъ ей сказать тотчасъ объ ея бракѣ съ Джономъ Гауэромъ. Онъ инстинктивно чувствовалъ, что натура молодой дѣвушки была до того противоположна натурѣ Джона Гауэра, что она добровольно никогда не пойдетъ за него замужъ. Быть можетъ, онъ подозрѣвалъ, что она любила Джуліана Картерета. И она такъ сіяла теперь счастіемъ, что ему стало жаль омрачить хоть на эту ночь ея радужные сны.

— Прощайте, мистрисъ Сампсонъ.

Онъ остался одинъ въ своей большой, великолѣпной гостинной. Онъ оглянулся по сторонамъ и вздохнулъ свободно. Неужели онъ дѣйствительно едва не лишился всего, что его окружало? Вотъ передъ нимъ лежали портфели съ акварелями, стоящими до тысячи фунтовъ каждая. На стѣнахъ висѣли картины, которыя онъ купилъ за подлинныя; мебель, хотя не пышная, была дорогая. Но, главное, все это принадлежало ему и останется теперь въ его рукахъ. Сойдя внизъ по лѣстницѣ въ свой кабинетъ, онъ невольно вздрогнулъ при одной мысли о той страшной опасности, которая, благодаря милосердному Провидѣнію, миновала. Онъ былъ жертвою непріятнаго кошмара и, даже очнувшись, ему было горько вспомнить о немъ. Усѣвшись въ кабинетѣ, онъ закурилъ сигару и сдѣлалъ себѣ стаканъ холоднаго грога. Передъ собой на столѣ онъ разложилъ чертежи, привиллегіи и устремилъ на нихъ взглядъ, полный нѣжнаго чувства. Эти простые чертежи, явившись днемъ позже, не могли бы спасти его отъ раззоренія; а еслибъ ему представили ихъ недѣли за двѣ, то онъ, полагая себя еще достаточно сильнымъ, отказался бы принять условія молодого изобрѣтателя, хоть только для того, чтобъ наказать его за непостижимое нахальство. Они явились ровно во-время, ни минутой ранѣе, ни минутой позже. Не было ли это явнымъ вмѣшательствомъ Провидѣнія? Не было ли это небеснымъ чудомъ, видимымъ только для него и для Рюбена Гауэра? Онъ вспомнилъ о своей рѣчи на банкетѣ молотобойцевъ, объ отзывахъ прессы, о всемъ добрѣ, которое онъ дѣлалъ, о своей филантропической дѣятельности, и пришелъ къ тому заключенію, что, конечно, это было чудо и что онъ вполнѣ его заслужилъ. Грогъ и сигара только еще болѣе утвердили въ немъ это убѣжденіе. Дѣйствительно, для кого могли бы дѣлаться чудеса, какъ не для человѣка, творящаго добро? Кому разсчитывать на помощь Провидѣнія, какъ не такому человѣку, какъ онъ? Развѣ на него не смотрѣли, какъ на краеугольный камень религіознаго и благотворительнаго свѣта? Развѣ онъ не поддерживалъ своими рѣчами, дѣятельностью и пожертвованіями множество благотворительныхъ обществъ и учрежденій! Конечно, всѣмъ этимъ онъ, какъ истинно добрый человѣкъ, заслужилъ особаго, спеціальнаго чуда.

Это была счастливая ночь для всѣхъ. Розу убаюкивали розовые сны о Джуліанѣ и его любви; мистрисъ Сампсонъ мечтала о спокойной жизни въ своемъ домѣ съ Генри Бодкиномъ; сэръ Джэкобъ, чувствуя себя вполнѣ счастливымъ отъ чистой совѣсти и выпитаго портвейна и грога, громко храпѣлъ, инстинктивно воздавая хвалу Провидѣнію. Да, эта ночь была счастлива для всѣхъ.

Но пробужденіе было горькое для бѣдной Розы.

Послѣ утренняго завтрака, сэръ Джэкобъ сказалъ Розѣ, что ему нужно съ ней поговорить.

Онъ выбралъ театромъ для этого разговора свой кабинетъ, гдѣ, сидя за письменнымъ столомъ, могъ принять болѣе торжественную позу, чѣмъ за завтракомъ. Комната эта была большая, какъ всѣ комнаты въ домѣ, и по стѣнамъ стояли шкапы съ книгами. Книгъ было очень много и ихъ заглавія на дорогихъ переплетахъ приглашали всѣхъ къ чтенію, но никто ихъ не читалъ, даже самъ сэръ Джэкобъ. Великій человѣкъ не любилъ читать и только бралъ иногда въ руки справочныя книги но механикѣ. Изящная литература и исторія для него не существовали. Если ему приходилось проводить вечеръ одному дома — а это бывало довольно часто — то его единственными товарищами были карандашъ и листъ бумаги или памятная книжка. Ему всегда было о чемъ думать, что соображать. Рѣчи на митингахъ и публичныхъ обѣдахъ служили ему развлеченіемъ, какъ поѣздка на морской берегъ и чтеніе романа для другихъ общественныхъ дѣятелей. На большомъ столѣ изъ краснаго дерева, покрытомъ сафьяномъ, лежали его бумаги. Другой столъ былъ заваленъ картами, и большіе портфели съ картами, планами и чертежами лежали на маленькихъ столахъ и стульяхъ. Самъ сэръ Джэкобъ обыкновенно сидѣлъ на деревянномъ креслѣ, почернѣвшемъ отъ времени, и тутъ, нагнувшись надъ своими бумагами и едва обращая вниманіе на своего собесѣдника, дѣйствительно, принималъ торжественную, внушительную позу.

— Сядь, милая Роза, сказалъ онъ: — или если ты предпочитаешь стоять, то подойди ближе. Я хочу поговорить съ тобой объ очень важномъ дѣлѣ, отъ котораго зависитъ твое будущее счастье.

— Да, дядя, промолвила Роза и подумала про себя: — неужели Джуліанъ уже сказалъ ему о своей любви?

— Тебѣ девятнадцать лѣтъ и въ этомъ возрастѣ многія молодыя дѣвушки уже замужемъ. Поэтому, и тебѣ не рано подумать о замужествѣ, тѣмъ болѣе, что я имѣю тебѣ передать лестное предложеніе, которое прошу тебя обдумать серьёзно. Но не подумай, дитя мое, что я хочу отдѣлаться отъ тебя; твой отъѣздъ совершенно разстроитъ мою домашнюю жизнь и мнѣ будетъ очень скучно безъ тебя въ этомъ большомъ пустомъ домѣ. Но я думаю только о твоемъ счастьѣ. Твоей руки, Роза, просить молодой человѣкъ не многимъ старше тебя и который будетъ, по всей вѣроятности, очень богатымъ. По его словамъ, онъ уже давно любитъ тебя. Я его знаю съ дѣтства и его жизнь среди всѣхъ соблазновъ, преслѣдующихъ молодежь, была всегда незапятнанной. Правда, онъ еще не раздѣляетъ тѣхъ филантропическихъ идей, которыя должны быть достояніемъ всѣхъ богатыхъ людей, но это придетъ само собою. Онъ проситъ немедленнаго отвѣта. Что ты скажешь на это, Роза?

— Но кто это? Вы его не назвали, дядя. Кто это? произнесла молодая дѣвушка, краснѣя и сіяя счастіемъ, такъ какъ, по описанію дяди и по всему, ея женихомъ могъ быть только Джуліанъ Картеретъ.

— Сынъ моего секретаря и стараго друга, Джонъ Гауэръ… Но что съ тобой, Роза?

Она вдругъ поблѣднѣла и глаза ея померкли.

— Джонъ Гауэръ! воскликнула она, какъ бы сраженная тяжелымъ ударомъ.

— Джонъ Гауэръ, повторилъ медленно сэръ Джэкобъ: — развѣ ты не ожидала этого имени?

— Я не могу выйти за него замужъ… мнѣ такъ жаль, дядя…

— Отчего ты не можешь выйти замужъ за Джона Гауэра? О чемъ ты сожалѣешь?

— Джуліанъ Картеретъ вчера просилъ меня быть его женою, и я согласилась. Я думала, что онъ уже вамъ сказалъ объ этомъ.

— Джуліанъ Картеретъ тебѣ сдѣлалъ предложеніе? Безъ моего согласія? Я никогда не подумалъ бы, что Джуліанъ Картеретъ на это способенъ? И только вчера! А ты, для которой я въ послѣднія семь лѣтъ былъ вторымъ отцомъ, ты, которая мнѣ обязана всѣмъ на свѣтѣ, отдала свою руку тайно и не посовѣтовавшись со мною? Это невозможно!

— Нѣтъ, дядя, отвѣчала нѣжно Роза: — Джуліанъ долженъ былъ сегодня переговорить съ вами, и все зависитъ отъ вашего согласія.

— Такъ знай, произнесъ рѣшительно сэръ Джэкобъ: — что никогда и ни подъ какими условіями я не дамъ моего согласія на этотъ бракъ.

— Отчего? спросила Роза, глубоко оскорбленная. — Вы ему позволяли быть въ вашемъ домѣ. Если вы не желали этого брака, то отчего вы заранѣе не предупредили ни его, ни меня?

— Я не даю никакихъ объясненій; но помни мои слова. Я ихъ не измѣню. Какой же мнѣ отвѣтъ передать Джону Гауэру?

— Я уже сказала, что не могу выйти за него замужъ, и не измѣню своихъ словъ, произнесла молодая дѣвушка съ неожиданнымъ мужествомъ. — Если вы упорны и жестоки, то я могу быть хоть только упорной.

— И это говоритъ дитя моего сердца! промолвилъ, качая головой, сэръ Джэкобъ: — ты съума сошла, Роза.

— Нѣтъ, я въ полномъ разумѣ и никогда не выйду замужъ за Джона Гауэра. Благодарю васъ, дядя, за все, что вы для меня сдѣлали: но если вы будете настаивать на этомъ, то я уйду изъ вашего дома.

— Съ Джуліаномъ?

— Да, если онъ меня возьметъ.

— Лэди Эскомбъ оставила тебѣ тридцать тысячъ фунтовъ; но, какъ тебѣ извѣстно, эти деньги перейдутъ ко мнѣ, если ты выйдешь замужъ безъ моего согласія. Ты, значитъ, выйдешь замужъ за Джуліана нищей?

— Онъ любитъ меня, а не мои деньги, отвѣчала гордо молодая дѣвушка.

— Довольно обманывать другъ друга, воскликнулъ сэръ Джэкобъ, перемѣняя тонъ и говоря рѣзко: — я думалъ, что ты выйдешь замужъ за Джона Гауэра, когда я тебѣ разскажу маленькую исторію. Я надѣялся избавить тебя отъ этой непріятности. Но ты сама этого захотѣла своимъ ослушаніемъ и своеволіемъ. Вини себя, а не меня. Ну, слушай. Положеніе крупнаго подрядчика очень шаткое. Онъ легко можетъ погибнуть во всякое время, если у него всегда нѣтъ подъ рукой значительныхъ суммъ. Онъ зависитъ отъ поддержки банковъ, а банки требуютъ обезпеченій. Семь лѣтъ тому назадъ я находился въ подобномъ критическомъ положеніи. У меня не было денегъ, не было обезпеченій. Банки отказались мнѣ помочь. У меня тогда было въ рукахъ состояніе опекаемаго мною Джуліана Картерета, всего 70,000 ф. стерл. Я вынулъ эти деньги изъ банка и помѣстилъ, да, помѣстилъ въ свою фирму. Съ помощью этихъ денегъ я безопасно вышелъ изъ затрудненія, не принеся никакого убытка Джуліану этимъ помѣщеніемъ его капитала. Теперь я нахожусь въ такомъ же точно положеніи. Если въ теченіи десяти дней я не достану такой большой суммы, о какой ты не имѣешь понятія, я — банкротъ.

— Все пропадетъ? и деньги Джуліана Картерета?

— Да, и его деньги. Онъ будетъ нищимъ. Я буду нищимъ, ты будешь нищей. Все, что у насъ есть, будетъ продано. Тысячи служащихъ у меня лицъ останутся безъ куска хлѣба.

Роза вздрогнула. Какъ! всѣ нищіе? и Джуліанъ?

— Выйдя замужъ за этого лѣниваго, глупаго мальчишку, ты будешь влачить жизнь, несчастную, нищенскую, слушая съ утра до ночи упреки и проклятія мужа. Рано или поздно, ты горько раскаешься, что погубила меня, Рюбена Гауэра, тысячи невинныхъ людей.

— Я… погубила? промолвила молодая дѣвушка, блѣдная, дрожащая.

— Да, ты! своимъ эгоизмомъ, своимъ упорствомъ, своимъ желаніемъ поставить на своемъ.

— Но что я могу сдѣлать?

— Ты можешь спасти насъ всѣхъ, выйдя замужъ за Джона Гауэра. Посмотри на эти бумаги. Ты не можешь понять ихъ смысла, а мнѣ не время, да и нечего тебѣ объяснять ихъ. Но онѣ принадлежатъ Джону Гауэру, и, выходя за него замужъ, ты передаешь ихъ мнѣ. Съ помощью этихъ бумагъ, заключающихъ въ себѣ великое открытіе, я могу выйти изъ теперешняго критическаго положенія и снова обогатить васъ всѣхъ. Это не какая-нибудь сомнительная спекуляція; успѣхъ — вѣрный, несомнѣнный, иначе я не просилъ бы тебя выйти замужъ за грубаго, необтесаннаго инженера. Ты меня понимаешь? Я повторю, чтобы между нами не было никакого сомнѣнія. Джонъ Гауэръ предлагаетъ мнѣ примѣнить тотчасъ его изобрѣтеніе на моемъ заводѣ, но подъ двумя условіями — сдѣлаться моимъ компаньономъ и твоимъ мужемъ. Скажи: да, и мы спасены. Откажи ему, и на твою голову падетъ отвѣтственность за всѣ послѣдующія несчастія. Я тебѣ отдамъ эти бумаги, Роза, и уйду изъ комнаты. Черезъ десять минутъ я вернусь. Если ты положишь ихъ на столъ, то не услышишь отъ меня ни слова упрека; но ты пустишь насъ всѣхъ по міру. Напротивъ, если ты возвратишь мнѣ эти бумаги, то, сдѣлавшись женою Джона Гауэра, ты всѣхъ насъ спасешь.

И, отдавъ ей въ руки свертокъ съ чертежами, онъ быстро удалился.

Окна комнаты, гдѣ теперь Роза осталась одна, выходили въ садъ. Была половина десятаго утра, и погода стояла восхитительная. Тысячи непрошенныхъ, дерзкихъ мыслей тѣснились въ головѣ Розы, и она старалась обдумать свое положеніе.

Обдумать свое положеніе! Но какъ ей было въ одну секунду обнять подробности той ужасной картины, которую нарисовалъ передъ ней сэръ Джэкобъ съ такимъ безпощаднымъ хладнокровіемъ? Раззореніе! да развѣ это было возможно для такого великаго человѣка? Зналъ ли онъ давно о грозившей ему опасности? Неужели, зная это, онъ все-таки произносилъ краснорѣчивыя рѣчи объ обязанностяхъ богатыхъ людей? Голова ея кружилась..

Ей надо было на что-нибудь рѣшиться. Но прежде всего необходимо сосредоточить свои мысли. Что съ ними случится послѣ раззоренія дяди? Сэръ Джэкобъ и она покинутъ этотъ роскошный домъ и будутъ скрываться отъ всего свѣта въ какой-нибудь несчастной трущобѣ, питаясь милостынею своихъ прежнихъ друзей. Идеи Розы о банкротствѣ крупнаго финансиста были самыя элементарныя. А Джуліанъ? Что станетъ онъ дѣлать раззорившись, этотъ праздный, безпомощный, свѣтскій юноша? И Рюбенъ Гауэръ, вѣрный, преданный Рюбенъ, такъ пламенно ее любившій и такъ усердно помогавшій всю жизнь ея дядѣ, также останется безъ средствъ жизни. А тысячи крупныхъ и мелкихъ конторщиковъ, мастеровыхъ и простыхъ рабочихъ очутятся на улицѣ безъ крова и куска хлѣба!

Пока она погружена была въ эти тяжелыя думы, стоя среди комнаты и держа свертокъ, въ одномъ изъ оконъ показалась какая-то тѣнь. Она обернулась.

Въ большомъ, стеклянномъ до пола окнѣ, отворенномъ настежь, стоялъ Джуліанъ Картеретъ. Онъ пришелъ съ намѣреніемъ офиціально просить у сэра Джэкоба руки его племянницы и, какъ всякій человѣкъ въ подобную минуту, былъ смущенъ и взволнованъ. Поэтому онъ очень обрадовался, увидавъ Розу вмѣсто ея дяди.

— Роза, воскликнулъ онъ: — я думалъ найти здѣсь сэра Джэкоба, а нахожу васъ. Я позавтракалъ одинъ очень рано и все приготовлялъ свою торжественную рѣчь. Можно войти?

— Уходите! произнесла Роза глухимъ голосомъ и съ лихорадочной дрожью: — уходите, Джуліанъ!

— Уйти, Роза? Не сказавъ вамъ ни слова? Никогда!

И, схвативъ ея руку, онъ хотѣлъ ее обпять, но вдругъ замѣтилъ ея блѣдность и волненіе.

— Что съ вами, Роза?

— Уходите, Джуліанъ! Ради Бога, уходите!

— Случилось что-нибудь?

— Что-нибудь! повторила молодая дѣвушка съ отчаяніемъ: — все.

— Скажите, Роза, въ чемъ дѣло?

— Я не могу вамъ ничего сказать. Только уходите, Джуліанъ, уходите.

— Я уйду, если это необходимо, но вернусь. Я не могу васъ видѣть въ этомъ волненіи. Вы должны мнѣ все объяснить. Можно прійти передъ обѣдомъ?

— Да, но теперь уходите, уходите, Джуліанъ!

Она не могла ему сказать ничего болѣе. Онъ молча вышелъ изъ комнаты, но въ окнѣ снова остановился и взглянулъ на нее. Она стояла по прежнему, держа въ рукахъ бумаги и устремивъ глаза въ пространство.

Что это значило? Наканунѣ она была такъ счастлива, такъ гордилась его любовью, а сегодня, смущенная, убитая, гнала его прочь? Что случилось? Онъ грустно удалился, рѣшивъ мысленно разъяснить какъ можно скорѣе эту непонятную тайну.

Его шаги по песчанымъ дорожкамъ въ саду болѣзненно откликались въ сердцѣ Розы. Но ей надо было остановиться на чемъ-нибудь. Нѣтъ, выборъ былъ невозможенъ, сомнѣніе немыслимо. Она не могла раззорить Джуліана и всѣхъ другихъ, она не могла сдѣлаться причиной общей погибели!

Прошло десять минутъ. Сэръ Джэкобъ вернулся въ свой кабинетъ, и на его вопросительный взглядъ она отвѣчала принужденной улыбкой.

— Ну, Роза, что ты сдѣлаешь съ этими бумагами?

— Я ихъ отдамъ вамъ, произнесла она шепотомъ.

Онъ взялъ свертокъ и поцѣловалъ ее съ нѣкоторымъ волненіемъ.

— Ты добрая дѣвушка, Роза, и никогда не раскаешься въ своей рѣшимости. Взвѣсивъ твое кажущееся чувство къ одному человѣку и погибель тысячи людей, ты, конечно, не могла колебаться. Я былъ увѣренъ въ этомъ. Конечно, о себѣ я не думаю. Мнѣ дорого только одобреніе своей совѣсти, а это всегда останется при мнѣ, что бы ни готовила мнѣ въ будущемъ судьба. Я смиренно вернулся бы къ той бѣдности, съ которой началъ жизнь, и перенесъ бы безъ ропота всѣ лишенія, стараясь все-таки, насколько возможно, дѣлать добро. Но меня безпокоила участь тысячи людей, зависящихъ отъ меня. Ихъ именемъ я тебя благодарю, Роза.

Она не слышала его. Въ ея ушахъ раздавались шаги Джуліана, и громкія фразы сэра Джэкоба, которыхъ у него всегда былъ громадный запасъ, не останавливали ея вниманія.

— Джонъ Гауэръ зайдетъ сегодня послѣ полудня, Роза. Ты примешь его хорошо и, если ты не можешь быть нѣжной, то не отталкивай его отъ себя. Подумай только о побѣдѣ, которую ты уже одержала надъ собой, а все остальное тебѣ будетъ легко. Конечно, любовь Джона Гауэра будетъ совершенно иное, чѣмъ ухаживаніе Джуліана Картерета. Бѣдная Роза, тебѣ тяжело; но вѣдь ты очень молода. Это только одно изъ многихъ испытаній, ниспосылаемыхъ свыше для укрѣпленія нашей вѣры и нашей рѣшимости исполнять долгъ, чего бы это ни стоило.

VI.

Утро прошло очень тихо въ домѣ сэра Джэкоба. Онъ самъ уѣхалъ въ контору. Роза заперлась въ своей комнатѣ, пославъ сказать мистрисъ Сампсонъ, что у нея болитъ голова, и эта почтенная дама могла на свободѣ принять своего пламеннаго поклонника, мистера Бодкина. Онъ явился веселый, сіяющій.

— Лавинія, воскликнулъ онъ, обтирая лобъ платкомъ: — вы одна, совершенно одна! Позвольте запечатлѣть на вашихъ розовыхъ щечкахъ…

— Генри, слуги могутъ подслушать. Миссъ Эскомбъ можетъ неожиданно войти въ комнату. Пожалуйста, будьте осторожнѣе.

— Я не могу, Лавинія. Я принесъ вамъ великую новость. Общество окончательно образовалось; списокъ членовъ комитета составленъ лордомъ Адльгидомъ. Я — секретарь съ пятью стами фунтовъ жалованья. Лордъ Адльгидъ платитъ за всѣ расходы перваго года. Враги этого благороднаго филантропа увѣряютъ, что онъ сошелъ съ ума. Конечно, онъ очень нервный человѣкъ, но это отъ излишняго занятія добрыми дѣлами; и я васъ спрашиваю, Лавинія, можетъ ли быть лучшее доказательство, что онъ въ совершенномъ разсудкѣ, какъ мое назначеніе секретаремъ.

— Конечно, Генри.

— Нѣтъ, не называйте меня Генри. Это имя соединено съ пилюлями, углемъ, банкротствами. А называйте меня Теофилемъ и назначьте день нашей свадьбы. О, я жду этого дня уже давно. Два раза я потерпѣлъ пораженіе, два раза у меня вырвали изъ рукъ драгоцѣнное сокровище, но теперь я снова веду осаду! герольды, трубите! замокъ, сдавайся!

— О Генри! т. е. Теофиль!

Пламенный секретарь обнялъ вдову, сохранившую еще нѣкоторыя прелести, несмотря на пятый десятокъ, и горячо цѣловалъ ее въ обѣ щеки.

— Я такъ счастливъ, Лавинія, продолжалъ онъ: — что самъ не вѣрю своему счастію и боюсь, чтобы опять чаша, наднесенная къ моимъ губамъ, не выпала изъ рукъ. О, я убью всякаго, кто помѣшаетъ тебѣ быть моей на этотъ разъ!

— Успокойтесь, Теофиль! Вы будете у меня завтракать?

— Нѣтъ, у меня ужасно мало времени.

— Такъ хотите стаканъ хереса?

— Да; но смѣю просить, Лавинія, хереса, который пьетъ самъ сэръ Джэкобъ, а не того, которымъ онъ подчуетъ депутаціи.

Лавинія улыбнулась и, позвонивѣ, сдѣлала надлежащее распоряженіе. Черезъ нѣсколько минутъ явился хересъ, а за нимъ совершенно неожиданно вошли въ комнату Рюбенъ Гауэръ и его сынъ.

— Вы пожаловали ровно во время, чтобы выпить со мной хереса, мистеръ Гауэръ, воскликнулъ Бодкинъ: — и это хересъ не депутатскій, а самого сэра Джэкоба. Посмотрите, какой онъ маслянистый, какъ пристаетъ къ стеклу. А какой запахъ! Выпейте стаканчикъ, мистеръ Гауэръ, если я, самъ будучи гостемъ, смѣю васъ подчивать. И позвольте васъ спросить; вы, какъ женатый человѣкъ, что доказывается присутствіемъ вашего сына, смотрѣли ли на бракъ, какъ на вино жизни?

— Нѣтъ, отвѣчалъ коротко практическій Рюбенъ.

— Напрасно. Если вы женитесь рано, то бракъ — шампанское, быть можетъ слишкомъ сладкое, но пѣнящееся, а въ мои года — это сухой хересъ. Вы подносите къ губамъ драгоцѣнный нектаръ и пьете съ полнымъ…

Тутъ, къ величайшему его ужасу, стаканъ выскользнулъ изъ его рукъ и разбился въ дребезги.

— Я это зналъ, промолвилъ онъ, поблѣднѣвъ: — чаша опять не дошла до моихъ губъ.

— Пустяки, сказала мистрисъ Сампсонъ: — это простая случайность. Возьмите другой стаканъ.

— Нѣтъ, довольно. Мнѣ надо поскорѣе вернуться въ контору и посмотрѣть, не случилось ли тамъ какого несчастія?

— Вы слишкомъ суевѣрны, замѣтила мистрисъ Сампсонъ.

Бодкинъ покачалъ головой и всталъ. Но прежде, чѣмъ онъ успѣлъ выйти изъ комнаты, слуга подалъ ему телеграмму. Онъ еще болѣе поблѣднѣлъ и распечаталъ ее дрожащими руками.

Еще секунда, и телеграмма выпала изъ его рукъ. Онъ остолбенѣлъ, широко раскрывъ глаза отъ ужаса.

— Что съ вами! воскликнулъ Гюбенъ: — вы превратились въ соляной столбъ?

— Хуже, Гауэръ, отвѣчалъ Бодкинъ: — я раззоренъ, я нищій!

— Теофиль!… Генри! воскликнула мистрисъ Сампсонъ.

— И какая чудная чаша снова выпала изъ моихъ рукъ! О, Лавинія, мы въ третій разъ разлучены!

— Что случилось? спросила она.

— Эта телеграмма, друзья мои, произнесъ онъ торжественно: — передаетъ ужасную вѣсть о заключеніи лорда Адльгида въ сумасшедшій домъ. Само собою разумѣется, что онъ не можетъ теперь уплатить за годъ расходы, и мнѣ нечего возвращаться въ контору.

— Но развѣ никто изъ членовъ совѣта не дастъ денегъ? спросила мистрисъ Сампсонъ.

— Никто, Лавинія. Да у насъ нѣтъ и совѣта. Лордъ Адльгидъ, бѣдный лордъ Адльгидъ былъ предсѣдателемъ, казначеемъ и совѣтомъ. Онъ одинъ былъ все. Мы только еще составили списокъ членовъ комитета. По счастію, я уже получилъ секретарское жалованье за треть впередъ. Бѣдный лордъ Адльгидъ! Много на свѣтѣ богатыхъ филантроповъ, но никто не былъ такъ простодушенъ и довѣрчивъ, какъ онъ. И я его стригъ одинъ.

— А это общество должно было дѣлать добро кому-нибудь? спросилъ Джонъ Гауэръ.

— Да, воскликнулъ съ горечью Бодкинъ: — оно должно было сдѣлать добро нищему искателю приключеній, мнѣ, сэръ. Всѣ благотворительныя общества существуютъ для того, чтобъ прокормить своего секретаря или выдвинуть впередъ предсѣдателя и членовъ комитета. Мое общество было послѣднимъ изъ этихъ мыльныхъ пузырей.

— Я очень сожалѣю, Бодкинъ, торжественно произнесъ сэръ Джэкобъ, вошедшій незамѣтно въ комнату: — что вы побудили меня прикрыть моимъ именемъ мыльный пузырь. Такъ называютъ, кажется, общества, имѣющія недостойную цѣль обманывать свѣтъ. Нечего распространяться о томъ, какъ вы много потеряли въ моихъ глазахъ. Я, право, не могу понять, какъ можно дойти до такого нравственнаго паденія.

Бодкинъ былъ уничтоженъ. Онъ поникъ головой подъ ударами разразившейся надъ нимъ грозы.

— Нравственное паденіе! промолвилъ онъ: — вы никогда не знали бѣдности, сэръ Джэкобъ!

— Я не зналъ бѣдности! воскликнулъ съ улыбкой «добрый человѣкъ»: — у меня не было ни гроша. Я рѣшился достигнуть богатства и достигъ его. Въ то же время я всегда дѣлалъ добро, но не мыльными пузырями. Помните это, г. Бодкинъ.

— Оставьте мыльные пузыри мошенникамъ, замѣтилъ Рюбенъ: — и примитесь за честную работу.

— Я не могу работать; эти маленькія, нѣжныя ручки не созданы для работы, воскликнулъ Бодкинъ, поднимая къ верху свои громадныя, красныя лапы: — я сочиню другое общество, пущу другой мыльный пузырь!

— Мистеръ Бодкинъ, произнесъ сэръ Джэкобъ: — это выраженіе я считаю лично для себя оскорбительнымъ. Позвольте мнѣ васъ увѣрить, что только ваше завѣреніе о твердой основѣ этого общества побудило меня вступить членомъ въ его комитетъ.

— И, конечно, я никогда не согласилась бы на ваше предложеніе, Генри, произнесла мистрисъ Сампсонъ, вынимая изъ кармана платокъ: — еслибъ я не думала, что ваше общество — надежное финансовое предпріятіе.

— Успокойтесь, мистрисъ Сампсонъ, сказалъ добрый сэръ Джэкобъ и сочувственно пожалъ ей руку.

Бодкинъ не могъ вынести этого оскорбленія. Блѣдный, но рѣшительный, онъ выпрямился во весь ростъ, гордо поднялъ голову, словно онъ никогда не имѣлъ дѣла съ мошенническими предпріятіями, и произнесъ, побуждаемый благороднымъ негодованіемъ:

— Сэръ Джэкобъ Эскомбъ! вы, умѣя разомъ служить и Богу, и мамонѣ, конечно, будете всегда пользоваться общимъ уваженіемъ. Продолжайте дѣлать добро. Бѣдный лордъ Адльгидъ былъ дуракъ, если хотите, но онъ былъ благородный человѣкъ и искренно старался помочь бѣднымъ. Онъ слѣдовалъ вашему примѣру. Вы жертвуете деньги на всякія благотворительныя общества, которыя основываются мною и мнѣ подобными искателями приключеній. Вамъ правится, что ваше имя стоитъ рядомъ съ полдюжиной лордовъ въ спискѣ членовъ комитета, и вы поощряете наши продѣлки. Вы теперь унижаете меня своимъ презрѣніемъ, потому что мое предпріятіе не удалось, но вы приняли меня съ распростертыми объятіями, когда думали этимъ путемъ втереться въ дружбу лорда Адльгида. Спросили ли вы у меня, сэръ Джэкобъ, какое это общество? Убѣдились ли вы въ надежности его финансовыхъ основъ? Нѣтъ. Вы только спросили, кто предсѣдатель и изъявили желаніе быть вице-предсѣдателемъ. Бѣдный лордъ Адльгидъ! Его посадили въ съумасшедшій домъ, и давно пора. Онъ не былъ такой умный человѣкъ, какъ вы, сэръ Джэкобъ, но искренній, благородный. Можетъ быть, ваше состояніе столь же твердо, какъ англійскій банкъ, но ваши добрыя дѣла, сэръ Джэкобъ — мыльные пузыри. Выслушайте хоть разъ правду. Я эксплуатирую публику мыльными пузырями, потому что я бѣденъ, а вы — потому что богаты. Прощайте, Лавинія, надолго.

И онъ исчезъ прежде, чѣмъ его слушатели очнулись отъ впечатлѣнія, произведеннаго его странною рѣчью.

— Забудьте его слова, сэръ Джэкобъ, сказала мистрисъ Сампсонъ: — вы можете простить и забыть.

Великій человѣкъ, очевидно, былъ оскорбленъ. Онъ молча ходилъ взадъ и впередъ но комнатѣ, размахивая руками. Рюбенъ сидѣлъ, грустно опустивъ голову, а Джонъ обнаруживалъ явное нетерпѣніе. Какое было дѣло ему, практическому инженеру, до того, былъ ли сэръ Джэкобъ дѣйствительно добрымъ человѣкомъ или вся его филантропія составляла громадный мыльный пузырь?

— Слова подобнаго человѣка не могутъ имѣть для насъ никакого значенія, произнесъ, наконецъ, сэръ Джэкобъ, оправившись отъ своего волненія: — не правда ли, мистрисъ Сампсонъ?

— Конечно, сэръ Джэкобъ.

— Поэтому… поэтому… пойдемте со мною, Джонъ Гауэръ, въ библіотеку. Мистрисъ Сампсонъ, позовите ко мнѣ Розу.

— Вотъ, Джонъ Гауэръ, молодая дѣвушка, которой вы желаете сообщить нѣчто важное, сказалъ онъ, когда Роза вошла въ комнату: — оставляю васъ наединѣ. Я уже объяснилъ ей, въ чемъ дѣло, да притомъ вы — старые друзья, а это самая лучшая подготовка къ подобнымъ объясненіямъ.

Дверь затворилась за нимъ, и Роза осталась одна съ человѣкомъ, за котораго она должна была выйти замужъ.

Онъ былъ красивый, статный юноша съ блестящими, вселявшими довѣріе глазами. Она знала его прямой, честный, рѣшительный характеръ. Онъ былъ товарищемъ ея дѣтства и единственнымъ покровителемъ до той поры, когда семь лѣтъ тому назадъ она была взята сэромъ Джэкобомъ. Въ то время она любила его болѣе всего на свѣтѣ, какъ любитъ невинный ребенокъ. Но Джонъ Гауэръ требовалъ теперь не такой любви, и даже дружба, холодный остатокъ прежней привязанности, казалось, умерла въ ея сердцѣ, пораженная ненавистью къ человѣку, который смѣлъ насильно и противъ ея воли предъявить на нее свои права. Въ ея глазахъ онъ былъ жестокій эгоистъ, изъ низкаго каприза заставившій ее пожертвовать своимъ счастіемъ, чтобъ спасти тысячи людей.

Она вовсе не понимала Джона Гауэра. Онъ, по своей простотѣ, полагалъ, что поцѣлуи, съ которыми они разстались семь лѣтъ тому назадъ, еще горѣли на ея губахъ; что въ ея сердцѣ дѣтская привязанность перешла въ страстную любовь, что она все это время, подобно ему, только питалась воспоминаніями о прошломъ и надеждами на счастливое будущее. Онъ судилъ объ ея сердцѣ по своему, и эту ошибку обыкновенно дѣлаютъ мужчины. Онъ не зналъ свѣта и его соблазновъ. Онъ не могъ понять даже, еслибъ ему разсказали, какъ далеко разошлись ихъ жизненные пути и какъ совершенно изгладился изъ памяти молодой дѣвушки нѣкогда милый образъ товарища ея дѣтскихъ игръ.

Изъ бѣднаго жилица фабричнаго рабочаго Роза вдругъ поступила въ модный пансіонъ. Тамъ она научилась хотя и немногому, но вполнѣ усвоила себѣ ходячія между свѣтскими дѣвушками понятія, которыя, конечно, нельзя признать здравыми и полезными. Она вышла изъ пансіона съ ненавистью къ прозаической, грубой сторонѣ жизни. Трудъ и необходимость труда одинаково для мужчины и женщины казались ей униженіемъ, хотя она и не выражала опредѣленными словами этой излюбленной идеи людныхъ женскихъ пансіоновъ. Искренность въ ея глазахъ была смѣшной, и она любила легкомысленную, свѣтскую болтовню Джуліана Картерета, хотя и протестовала противъ его идеала праздной жизни. Она любила все изящное, все эстетическое и понимала жизнь только какъ постоянный рядъ удовольствій безъ усталости, труда и лишеній. Однимъ словомъ, она была подъ пару Джуліану Картерету, но никогда не могла быть достойной женой простого, работящаго Джона Гауэра.

Она не вполнѣ понимала, какъ этотъ юный инженеръ пробилъ себѣ дорогу въ жизни, но хорошо помнила несчастный городокъ, гдѣ они оба взросли среди дыма, грязи и копоти. Неужели ей суждено было покинуть всѣ удовольствія жизни и вернуться къ своему прежнему, мрачному, скучному существованію? И, однако, если она откажетъ Джону, то Джуліанъ, ея дядя и тысячи людей пойдутъ по міру.

— Роза, сказалъ Джонъ Гауэръ мягкимъ, но такимъ увѣреннымъ голосомъ, что молодая дѣвушка еще болѣе его возненавидѣла: — вы знаете, о чемъ я хочу говорить съ вами?

— Сэръ Джэкобъ мнѣ сказалъ, отвѣчала она холодно.

— Я только вчера могъ объявить ему свои условія, продолжалъ Джонъ Гауэръ, словно извиняясь, что онъ заставилъ ее такъ долго ждать: — вы помните, Роза, какъ мы разстались семь лѣтъ тому назадъ?

— Да, помню.

Обращеніе молодой дѣвушки было очень холодное и далеко не поощрявшее молодого человѣка, но онъ этого не замѣчалъ. Практическій, дѣятельный человѣкъ, онъ всегда сосредоточивалъ свои мысли на одномъ предметѣ, и, рѣшивъ въ своемъ умѣ, что извѣстное лицо думаетъ и дѣйствуетъ извѣстнымъ образомъ, онъ перемѣнялъ свое мнѣніе, только получивъ рѣзкое доказательство противнаго. Люди, предающіеся всецѣло одному дѣлу или одной мысли, не обращаютъ вниманія на другихъ и ничего не замѣчаютъ, что дѣлается вокругъ нихъ. «Умные люди, замѣтила одна молодая дѣвушка, говоря о великомъ философѣ: — такъ часто бываютъ глупы». Джонъ Гауэръ былъ въ этомъ смыслѣ очень глупъ, непонятно глупъ. Еслибъ онъ посмотрѣлъ на нее проницательно, то увидалъ бы, что ея сердце совершенно измѣнилось. Но глаза его затмѣвала дымка эгоистичной фантазіи, и онъ ничего не видѣлъ.

— Да, намъ пришлось ждать семь лѣтъ. Не правда ли, очень долго? Но, наконецъ, цѣль достигнута, Роза. Я все это время работалъ неустанно, и меня поддерживало только воспоминаніе о нашемъ прощаніи семь лѣтъ тому назадъ. Вы меня тогда поцѣловали, склонили свою головку на мое плечо и обѣщали, что всегда будете любить меня. Мнѣ не было времени мечтать о будущемъ нашемъ счастіи, я взялся энергично за дѣло, говоря себѣ: «Ну, Джонъ Гауэръ, работай, и ты женишься на дѣвушкѣ, которая тебя любитъ. Твой долгъ — стараться изо всѣхъ силъ».

Роза ничего не отвѣчала. Что ей было говорить? Ее ни мало не интересовали его усилія, его труды.

— Роза, я работалъ энергично. Полагаю, что во всей сѣверной Англіи не найдется такого труженика, какъ я. У меня было много работы и надо было со всѣмъ справиться. Цѣлый день, съ шести часовъ утра до шести часовъ вечера, я работалъ на заводѣ, изучая всѣ нервы и мускулы чудовищнаго парового организма, двигающаго все наше производство. Наконецъ, я усвоилъ себѣ всѣ подробности нашихъ машинъ и сталъ думать, какъ ихъ усовершенствовать. Всѣ вечера я проводилъ въ научныхъ занятіяхъ, я научился нѣмецкому и французскому языкамъ, чтобъ читать ученыя книги, занимался математикой и многими другими предметами, безъ знанія которыхъ инженеръ не стоитъ ни гроша. Такъ шло время, и я не успѣвалъ скучать. Окончивъ время моего обученія, я остался на заводѣ съ опредѣленнымъ жалованьемъ, что было для меня очень полезно, такъ какъ для механика всего лучше постоянно видѣть хорошія машины. Я продолжалъ работать и все думалъ о васъ, объ отдаленномъ еще днѣ нашей свадьбы. Вдругъ меня осѣнила свѣтлая идея!

Свѣтлая идея! Роза взглянула на свертокъ бумагъ, лежавшій на столѣ, который за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ она держала въ своихъ рукахъ. Эта свѣтлая идея рѣшила ея судьбу. Какъ бы она желала, чтобъ эта идея никогда не входила ему въ голову или чтобъ онъ забылъ о ней, какъ о мимолетномъ снѣ. Но Джонъ Гауэръ не былъ человѣкомъ, забывающимъ полезныя мысли, однажды вошедшія въ его голову.

— Какой счастливый это былъ для меня день! продолжалъ юный изобрѣтатель: — я стоялъ у паровой машины и смотрѣлъ на вертѣвшіяся колеса, когда меня осѣнила эта идея. Разомъ я понялъ все ея величіе и сколько она дастъ мнѣ богатства, могущества. Въ ту же ночь я набросалъ первый чертежъ и принялся за приготовленіе модели. Я назвалъ ее «Розой Эскомбъ» и хранилъ ее въ тайнѣ отъ всѣхъ, даже отъ моего отца. Сотни разъ исправлялъ я чертежи и передѣлывалъ модель. По счастью, я велъ одинокую жизнь и никто не приходилъ ко мнѣ въ гости, такъ что мнѣ нечего было опасаться, чтобъ кто-нибудь подсмотрѣлъ и укралъ мое изобрѣтеніе; но все-таки я старательно запиралъ на день свои чертежи и модель. А когда все было готово и я уже не могъ дальше совершенствовать свое изобрѣтеніе, я послалъ чертежи въ Лондонъ и получилъ привиллегію. Тутъ только насталъ день, давно желанный день, явиться къ сэру Джэкобу. Вотъ я и пріѣхалъ въ Лондонъ, показалъ сэру Джэкобу свои чертежи и предложилъ уступить ему свое изобрѣтеніе, подъ условіемъ сдѣлаться его компаньономъ по заводу и мужемъ его племянницы. Ха-ха-ха! Еслибъ вы только видѣли, Роза, какъ онъ удивился, услыхавъ мои требованія, и какъ долго онъ разсматривалъ чертежи, какъ много дѣлалъ вычисленій карандашемъ, прежде чѣмъ далъ утвердительный отвѣтъ.

— Это было вчера вечеромъ? спросила Роза.

— Да, послѣ обѣда. Я ничего не могъ тогда сказать вамъ, потому что вы играли на фортепьяно и подлѣ васъ все торчалъ этотъ чучело, мистеръ Картеретъ, словно вы ему принадлежали. Знаете, Роза, я ненавижу этихъ франтовъ-бѣлоручекъ, ничего не дѣлающихъ и болтающихъ пустяки. Притомъ, впервые послѣ семи лѣтъ вы, Роза, мнѣ показались столь прелестной, столь недосягаемой, что я не вѣрилъ своему счастію. Но теперь, Роза, это прошло; вы моя и навѣки.

Онъ обнялъ ее и поцѣловалъ прежде въ обѣ щеки, а потомъ въ губы. О, какая разница была съ поцѣлуями Джуліана! Роза апатично, безчувственно поддавалась его ласкамъ, а сердце ея кипѣло злобой противъ судьбы. Глаза ея были полны слезъ отъ чувства униженія, а если она не отталкивала отъ себя Джона Гауэра, то лишь потому, что его поцѣлуи входили въ условія сдѣлки. Если онъ былъ женихомъ, то, конечно, могъ цѣловать свою невѣсту.

— Я не могу васъ любить такъ, какъ вы любите меня, Джонъ, промолвила она наконецъ очень сухо.

— Конечно, нѣтъ, Роза; никто не можетъ такъ любить, какъ я васъ люблю, Роза. О, какъ я жаждалъ этой минуты впродолженіи семи лѣтъ!

— Вы дѣйствительно меня такъ любите? произнесла тихо молодая дѣвушка: — и готовы все сдѣлать для меня, какъ древніе рыцари?

— Древніе рыцары были обманщики и дураки, отвѣчалъ Джонъ Гауэръ со смѣхомъ: — но я готовъ все сдѣлать для васъ, кромѣ…

— Кромѣ чего? спросила съ жаромъ Роза.

— Кромѣ отказа отъ вашей руки.

Лицо ея вытянулось. Она именно этого и хотѣла у него просить.

— И вы возьмете меня, зная, что я никогда, никогда не буду васъ любить такъ, какъ вы меня любите?

— Да, возьму и буду совершенно счастливъ. Чего же мнѣ болѣе? Вы будете моей. Я увѣренъ, что, мало-по-малу, и вы полюбите меня какъ слѣдуетъ. Живя вдвоемъ, не въ такомъ мрачномъ дворцѣ, съ лакеями во фракахъ, а въ хорошенькомъ маленькомъ коттеджѣ…

Она будетъ жить въ коттеджѣ, безъ лакеевъ во фракахъ! Бѣдная Роза!

— Въ веселомъ домикѣ, окруженномъ садами, вы, Роза, узнаете, что такое истинное счастіе. Мы будемъ обѣдать въ часъ, потомъ, покуривъ съ четверть часа, я уйду снова на работу, вернусь домой въ половинѣ седьмого, вымоюсь…

— Но вѣдь вы не будете рабочимъ, Джонъ? произнесла съ ужасомъ молодая дѣвушка.

— Да, я останусь рабочимъ, хотя и буду компаньономъ. Я намѣренъ такъ же работать на машинахъ, какъ до сего времени. Ну, вернувшись домой и умывшись, я выпью чаю и займусь чтеніемъ или какимъ-нибудь другимъ дѣломъ. Потомъ въ девять часовъ вы приготовите мнѣ грогъ и, сѣвъ къ камину, я стану разговаривать съ моей женой. Вотъ будетъ жизнь-то!

— Вотъ будетъ жизнь-то! повторила Роза и внутренно ужаснулась нарисованной Джономъ картины семейнаго счастія.

— Никакихъ гостей, никакихъ глупыхъ свѣтскихъ удовольствій, продолжалъ ея женихъ: — вы будете тихо жить дома, а я — работать съ утра до вечера.

Никакихъ гостей, никакихъ свѣтскихъ удовольствій! Сердце молодой дѣвушки содрогнулось при одной мысли о такой жизни.

— Однако, пойдемте къ сэру Джэкобу, произнесъ Джонъ Гауэръ и, взявъ ее за руку, повелъ въ гостинную, гдѣ ихъ ждали сэръ Джэкобъ, мистрисъ Сампсонъ и Рюбенъ Гауэръ.

Въ ту минуту, какъ Джонъ, сіяя счастіемъ, и Роза, блѣдная, смущенная, вошли въ комнату, въ противоположной двери показался Джуліанъ Картеретъ; но его никто не замѣтилъ.

— Поздравьте насъ, сэръ Джэкобъ, произнесъ весело Джонъ Гауэръ: — поздравьте насъ, сударыня; поздравь насъ, отецъ. Роза согласна быть, моей женой. Сэръ Джэкобъ, мы завтра подпишемъ контрактъ.

— А! А! воскликнулъ сэръ Джэкобъ, словно удивленный его словами: — моя племянница хочетъ выйти замужъ за моего компаньона? Скажите пожалуйста! Ну, Рюбенъ, что намъ отвѣтить молодежи?

Рюбенъ былъ проницательнѣе своего сына.

— Если миссъ Роза любитъ моего сына, отвѣчалъ онъ: — то пусть они женятся, если же нѣтъ…

— Пустяки, отецъ, перебилъ его Джонъ: — конечно, она меня любитъ. Она меня любитъ вотъ уже семь лѣтъ, неправда-ли, Роза?

Рюбенъ пристально посмотрѣлъ на молодую дѣвушку; она молчала и не поднимала глазъ съ пола.

Джуліанъ Картеретъ спрашивалъ себя: на яву ли происходитъ передъ нимъ эта сцена? Какъ! эта молодая дѣвушка только наканунѣ говорила ему, что любитъ его, а теперь?

— Роза! воскликнулъ онъ.

Услыхавъ его голосъ, она подняла голову.

— О! Джуліанъ!

Трое изъ присутствующихъ, но конечно, не ея женихъ, поняли, что въ этомъ крикѣ сказалась пламенная, жалобная, безпомощная любовь.

— Что это значитъ? спросилъ Джуліанъ.

Она опомнилась и взяла за руку Джона.

— Это значитъ, что я обѣщала быть женою Джона Гауэра. Дядя, вы мной довольны?

VII.

Все было кончено. Роза была невѣстой товарища своего дѣтства, а Джуліанъ исчезъ. Она постоянно повторяла это себѣ, сидя подлѣ своего жениха, который безъ конца говорилъ о томъ, какъ они заживутъ счастливо. Бѣдный Джонъ Гауэръ рисовалъ картину простой, честной жизни, въ которой цѣлый день долженъ былъ быть посвященъ работѣ и только одинъ часъ вечеромъ удовольствію, именно: мирной бесѣдѣ съ женой у камина, съ трубкой во рту. Онъ не зналъ жизни лучше этого и не подозрѣвалъ, что Розѣ она будетъ невыносима. Другія знакомыя ему женщины находили ее пріятной или, по крайней мѣрѣ, не жаловались на нее. Для него было невѣдомымъ фактомъ, что жизнь женщинъ въ томъ классѣ, къ которому принадлежалъ Джонъ Гауэръ, чрезвычайно узкая, скучная, мрачная.

Весь день, весь вечеръ Роза слушала этотъ однообразный разговоръ. Онъ не требовалъ даже, чтобъ она съ нимъ говорила. Онъ былъ такъ поглощенъ своими мыслями, что положительно въ его умѣ не было мѣста ни для чего другого. Даже любовь къ Розѣ была такъ сказать частью его рабочей жизни; ея образъ постоянно носился передъ нимъ впродолженіи многихъ лѣтъ, и онъ смотрѣлъ на бракъ съ ней, какъ на одну изъ цѣлей, къ которымъ стремился. Другія двѣ цѣли были: успѣхъ и слава. Онъ хотѣлъ быть другимъ Стивенсономъ или Армстронгомъ.

Его нельзя было упрекнуть въ эгоизмѣ, но онъ былъ слишкомъ энергичная и цѣльная натура, чтобъ обращать вниманіе на что либо, кромѣ однажды поставленной себѣ цѣли. Ему никогда въ голову не приходила мысль, что Роза можетъ его не любить, тѣмъ менѣе теперь, когда они стали женихомъ и невѣстой.

Она была блѣдна, задумчива и далеко не походила на ту веселую, живую дѣвочку, съ которой онъ разстался семь лѣтъ тому назадъ. Все это, а также ея молчаливость и сдержанность онъ приписывалъ лондонскому воздуху. Нѣсколько недѣль той здоровой, соблазнительной жизни на сѣверѣ Англіи, картину которой онъ рисовалъ передъ нею съ таЕимъ краснорѣчіемъ, совершенно ее преобразуютъ. Онъ положительно становился романтикомъ, распространяясь о прелестяхъ этого мирнаго, счастливаго существованія.

Его нельзя за это осуждать; онъ не зналъ, какъ измѣнилась Роза, попавъ въ среду богатыхъ, свѣтскихъ людей. Невозможно себѣ представить болѣе громаднаго контраста, какъ различіе между взглядами на жизнь людей богатыхъ, имѣющихъ досугъ, и людей, обязывающихся вырабатывать себѣ кусокъ хлѣба. Подумайте, какая разница между львомъ въ его родныхъ лѣсахъ и соннымъ, добродушнымъ животнымъ Зоологическаго сада! жизнь для Розы представлялась рядомъ свѣтскихъ, эстетическихъ удовольствій, а для Джона это была нескончаемая борьба, въ которой одерживалъ верхъ самый энергичный и мощный боецъ.

— Моя жена, говорилъ онъ Розѣ: — ни минуты не будетъ праздною.

Онъ ни мало не считалъ эти слова за приказаніе или угрозу; нѣтъ, это просто входило составной частью въ его идеальную жизнь. А Роза никогда ничего не дѣлала и любила праздность.

— Все утро она будетъ штопать и чинить мои вещи и свои. Роза ненавидѣла шить.

— Она сама будетъ наблюдать за стряпней въ кухнѣ.

— Ужь не хочетъ ли онъ меня сдѣлать не женой, а кухаркой? думала Роза.

— Передъ обѣдомъ она будетъ гулять или посѣщать своихъ знакомыхъ.

Роза помнила, какого рода это были знакомые.

— Весь вечеръ она будетъ опять шить или читать. Вы всегда будете заняты, Роза, вамъ не будетъ скучно.

Онъ былъ до того рѣшительный человѣкъ и съ такой силой воли, что его пылъ почти увлекъ ее. Она чувствовала, что не могла ему сопротивляться, и что въ случаѣ ея непослушанія его гнѣвъ могъ быть ужасенъ. Она просто его боялась.

Роза не была одной изъ тѣхъ сильныхъ натуръ, которыя могли дать отпоръ. Она, какъ большая часть молодыхъ дѣвушекъ, любила, чтобъ все шло тихо, гладко, и готова была для спокойствія пожертвовать многимъ. Одинъ изъ результатовъ праздной жизни именно заключается въ томъ, что способность къ борьбѣ совершенно стушевывается. Мы перестаемъ любить борьбу даже за святое дѣло, а борьба для борьбы кажется намъ чѣмъ-то чудовищнымъ. Мы во что бы то ни стало хотимъ устранить отъ себя всякую непріятность, и это очень пагубно отражается на нашей нравственной натурѣ.

Роза знала, что жизнь, рисуемая мужемъ, дѣйствительно ее ожидала, если онъ такъ говорилъ. Но она положительно ее пугала. Въ ней не было ни одного луча свѣта или надежды. Мужа она не любила, и онъ пугалъ ее своимъ пыломъ, своей мощной силой: она лишалась всего, что въ глазахъ ея составляло прелесть жизни; она потеряла любимаго человѣка, и ее будетъ вѣчно терзать мысль, что онъ думаетъ о ней. Мрачная, скучная, безнадежная жизнь открывалась передъ ней.

И, слушая нескончаемый разговоръ Джона Гауэра о его работѣ, изобрѣтеніи и будущихъ планахъ, она думала съ удовольствіемъ только объ одномъ — о возможности умереть. Послѣ двухъ лѣтъ подобной жизни она могла схватить чахотку, какъ многія героини романовъ, и умереть, предварительно написавъ въ послѣднюю минуту Джуліану два слова, чтобъ испросить у него прощеніе.

Ей было только девятнадцать лѣтъ, и потому понятно, что мысленно она предавала смерти себя, а не виновника всѣхъ ея несчастій, какъ, конечно, сдѣлала бы особа болѣе зрѣлаго возраста.

На слѣдующій день утромъ, за первымъ завтракомъ, снова явился Джонъ Гауэръ и опять началъ или, лучше сказать, продолжалъ тотъ же разговоръ. Роза машинально его слушала и вздохнула свободнѣе, когда онъ ушелъ. Она отправилась въ свою комнату и, бросившись на постель, долго и горько плакала.

Ко второму завтраку она не сошла внизъ, но вскорѣ потомъ мистрисъ Сампсонъ постучалась къ ней въ дверь.

— Милая Роза, сказала вдова: — поправьте свой туалетъ, причешитесь и сойдите въ гостиную.

Молодая дѣвушка повиновалась.

— Неужели онъ меня не оставитъ въ покоѣ на одну минуту? подумала она: — лучше поскорѣе выйти замужъ; тогда по крайней мѣрѣ я буду его видѣть только по вечерамъ.

— Подождите минуту, сказала мистрисъ Сампсонъ: — вы ужасно блѣдны; надѣньте розовую ленту.

Молодая дѣвушка медленно спустилась внизъ.

Но въ гостиной ее ожидалъ не Джонъ Гауэръ, а Джуліанъ Картеретъ, который уговорилъ сантиментальную вдову устроить ему это послѣднее свиданіе.

— Роза!

— Джуліанъ! О! Джуіланъ!

— Моя дорогая, моя любовь!

Она очутилась въ его объятіяхъ и почувствовала себя дома.

— Позволь мнѣ разцѣловать тебя и увѣриться, что все — страшный сонъ и что ты меня любишь?

Но она его оттолкнула.

— Оставьте меня, Джуліанъ. Не подходите ко мнѣ. Я дала слово быть женою, слышите — женою Джона Гауэра.

— Я это слышу, но желаю узнать объясненіе этихъ непонятныхъ для меня словъ.

— Нечего тутъ объяснять. Это — правда, горькая правда.

— Но вы должны мнѣ это объяснить. Развѣ у женщины дюжина сердецъ, и она, какъ ни въ чемъ не бывало, отдаетъ одно сердце сегодня, а завтра другое? Развѣ вы думаете, что можно обѣщать человѣку свою любовь и потомъ бросить его безъ всякаго объясненія?

— Джуліанъ, не мучьте меня! воскликнула Роза и, упавъ въ кресло, закрыла лицо руками.

— Боже мой, Роза! Я только хочу знать…

— Я не могу вамъ ничего объяснить, промолвила молодая дѣвушка рыдая.

— Вы измѣнили мнѣ, Роза, и не хотите объяснить причины. Это невозможно. Я слыхалъ о такихъ исторіяхъ, но никогда не думалъ, что моя Роза способна на измѣну.

Роза подняла голову.

— Такъ вы никогда не простите мнѣ моей невѣрности? Мнѣ легче слышать отъ васъ упреки, чѣмъ пламенныя слова любви. Но я не могу сказать, что я лгала, говоря вамъ…

— Что вы меня любите?

— Это была правда.

— Но если это была правда тогда, это правда и теперь; я ничѣмъ не заслужилъ, чтобы вы меня разлюбили, и я люблю васъ теперь еще въ десять разъ болѣе.

— Это не хорошо, Джуліанъ! Не приставайте ко мнѣ. О, еслибы я только могла вамъ все сказать!

— Вы должны мнѣ сказать: по какому праву Джонъ Гауэръ разлучилъ насъ, когда мы оба любимъ другъ друга?

— По праву, болѣе сильному, чѣмъ даже ваша любовь.

— Объясните мнѣ это или я потребую объясненія у Джона Гауэра.

Голосъ Джуліана теперь звучалъ такъ же рѣшительно, какъ голосъ Джона, и Роза невольно вздрогнула.

Въ эту минуту, въ дверяхъ оранжереи показался Рюбенъ Гауэръ. Съ минуту онъ колебался, потомъ тихонько спрятался за растенія у дверей и сталъ подслушивать разговоръ молодыхъ людей. Подслушивать — низко, и Рюбенъ Гауэръ былъ честный человѣкъ; но онъ рѣшился на эту низость изъ любви къ сыну, а еще болѣе къ правдѣ.

— Джонъ Гауэръ, кажется, благородный человѣкъ, продолжалъ Джуліанъ: — я прямо пойду къ нему и спрошу его, по какому онъ праву заставляетъ молодую дѣвушку быть женою человѣка, котораго она не любитъ и не можетъ никогда любить? Я трону его сердце, если у него есть сердце, и покажу всю гнусность его эгоизма. Помните, что я способенъ на все для защиты себя и любимой дѣвушки, приносимой въ жертву.

Роза поняла, какая грозила всѣмъ опасность и въ испугѣ вскочила съ мѣста.

— Вы этого не сдѣлаете, Джуліанъ, вы не смѣете этого сдѣлать. Вы не можете вообразить, какія ужасныя послѣдствія…

— Я ничего не боюсь. Неужели вы думаете, что я васъ отдамъ безъ борьбы?

— Такъ я вамъ должна сказать все. Я выхожу замужъ за Джона Гауэра, чтобы спасти дядю отъ раззоренія… даже, можетъ быть… стыдно сказать… отъ позора.

— Вашего дядю… сэра Джэкоба… милліонера?

— Онъ вовсе не милліонеръ. У него нѣтъ денегъ и нечѣмъ уплатить долги. Всѣ служащіе у него будутъ нищими; вы сами, Джуліанъ, потеряете все свое состояніе.

— А! Но что же тутъ общаго съ Джономъ Гауэромъ?

— Онъ сдѣлалъ какое-то великое изобрѣтеніе, благодаря которому сэръ Джэкобъ можетъ достать денегъ и опять подняться. Но Джонъ Гауэръ не хочетъ уступить своего изобрѣтенія иначе, какъ сдѣлавшись компаньономъ дяди и моимъ мужемъ. Онъ меня любитъ съ дѣтства и думаетъ, что и я сохранила къ нему дѣтскую привязанность.

— Понимаю. Славную кашу заварилъ сэръ Джэкобъ! и вы, бѣдная Роза, должны ее расхлебать… Мои деньги также пропали; это дѣло серьёзное.

— Да, Джуліанъ, ваши деньги пропали, и дядя говоритъ, что вы можете преслѣдовать его за неосторожное управленіе вашими дѣлами.

— Ну, Блакстонъ и другіе авторитеты называютъ подобные поступки…

— Чтобы спасти дядю, чтобы спасти васъ, чтобы спасти тысячи бѣдныхъ людей, я должна выйдти замужъ за Джона Гауэра.

— И это все, Роза? Такъ слышите, вы никогда не выйдете замужъ за Джона Гауэра, и я ему объясню почему. А! сэръ Джэкобъ — банкротъ! Интересны мы будемъ оба! Евреи поднимутъ вопль; у нихъ есть нѣсколько моихъ векселей. Не бойтесь, Роза; бѣда не велика, что вашъ дядя обанкрутится. Онъ начнетъ дѣло съизнова, и старая лиса скоро вывернется изъ бѣды. А бѣдные люди найдутъ работу у тѣхъ, къ кому перейдутъ заводы. Бѣдная Роза! не изъ чего было вамъ такъ убиваться! Вотъ и Бодкинъ также раззорился. Значитъ, насъ будетъ трое. Но Бодкинъ разорившись потерялъ свою невѣсту Лавинію, а я разорившись пріобрѣлъ невѣсту. Намъ надо будетъ питаться крохами, какъ воробьямъ, мой ангелъ. Но не бойтесь, мы какъ-нибудь устроимся. Бѣдный сэръ Джэкобъ потеряетъ болѣе всѣхъ насъ; для такого добраго человѣка потерять свое честное имя должно быть тяжело. Ему теперь придется дѣлать добро, не выдавая чековъ. Вѣроятно, онъ теперь начнетъ на практикѣ, а нетолько на словахъ, помогать бѣднымъ. Ха, ха, ха… Однако, мнѣ пора идти къ мистеру Джону Гауэру.

Онъ обернулся и встрѣтился лицомъ къ лицу съ сэромъ Джэкобомъ, который, войдя незамѣтно въ комнату, слышалъ пламенную рѣчь молодого человѣка.

— Нѣтъ, Джуліанъ Картеретъ, сказалъ онъ, останавливая его: — вы уже довольно надѣлали вреда. Для васъ возможность моего раззоренія ничего не значитъ. Преслѣдуйте меня, если хотите, за потерю вашихъ денегъ. Но я не потерплю никакого вмѣшательства въ дѣло женитьбы сына моего стараго друга на моей племянницѣ. Это дѣло конченное. Этотъ бракъ не есть мгновенная мѣра для избѣжанія банкротства; «добрый человѣкъ» не боится бѣдности. Рюбенъ Гауэръ — мой лучшій другъ, и этотъ бракъ уже давно рѣшенъ нами. Мы объ немъ постоянно говорили около двадцати лѣтъ. Я не позволю, Джуліанъ Картеретъ, чтобы ваше безумное легкомысліе уничтожило счастіе этой молодой дѣвушки Признаюсь, я не ожидалъ отъ васъ этого. Я думалъ, что изъ васъ выйдетъ благоразумный, основательный молодой человѣкъ; но теперь признаюсь съ горестью, какъ вашъ опекунъ…

— Не лучше ли вамъ не распространяться о своемъ опекунствѣ послѣ всего, что вы надѣлали? замѣтилъ Джуліанъ.

— Теперь не время объ этомъ говорить. Оставьте насъ, сэръ, и не вмѣшивайтесь въ чужія дѣла. Объ этомъ нечего болѣе говорить.

— Нѣтъ, надо еще поговорить, сказалъ Рюбенъ Гауэръ, выходя изъ оранжереи: — я все слышалъ. Джуліанъ Картеретъ, то, что вамъ сказала Роза, правда. Сэръ Джэкобъ совершенно раззорился, несмотря на его гордую осанку. Его можетъ спасти только мой сынъ, но онъ этого не сдѣлаетъ. Сэръ Джэкобъ такъ привыкъ обманывать весь свѣтъ, что обманулъ и меня. Онъ говоритъ неправду, что бракъ моего сына съ Розою былъ рѣшенъ нами уже двадцать лѣтъ тому назадъ.

— Вы несправедливы ко мнѣ, Рюбенъ, произнесъ съ достоинствомъ сэръ Джэкобъ: — всѣ несправедливы ко мнѣ. Это былъ мой планъ впродолженіи двадцати лѣтъ, вотъ и все.

— Ни я, ни сэръ Джэкобъ никогда не думали объ этомъ бракѣ, продолжалъ Рюбенъ, не обращая вниманія на слова барона: — два дня тому назадъ, мой сынъ впервые заговорилъ объ этомъ, поставивъ условіемъ своего поступленія въ компаньоны къ сэру Джэкобу бракъ съ миссъ Эскомбъ. Вы должны его простить, Роза; онъ не зналъ, что вы такъ перемѣнились. Мы, обитатели сѣвернаго Ланкашира, не понимаемъ, какъ могутъ лондонцы такъ быстро перемѣняться. Мы не знали, что вы, Роза, его болѣе не любите и превратились изъ ланкаширской дѣвочки въ лондонскую миссъ.

Въ эту минуту въ комнату вбѣжалъ Джонъ Гауэръ, съ бумагами въ рукахъ.

— А, вы здѣсь, сэръ Джэкобъ! воскликнулъ онъ весело: — вотъ актъ о нашемъ компаньонствѣ. Подпишемъ его и дѣло будетъ въ шляпѣ!

Сэръ Джэкобъ схватилъ перо. Эта бумага, однажды подписанная, по крайней мѣрѣ, предотвратитъ грозившую ему опасность. Но было поздно.

— Джонъ, сказалъ Рюбенъ: — ты не будешь компаньономъ сэра Джэкоба.

— Отчего?

— И ты не будешь мужемъ Розы Эскомбъ.

— Что это значитъ?

— Меня и тебя обманули, сказалъ Рюбенъ, схвативъ за руку сына: — я скрылъ отъ тебя, что сэръ Джэкобъ былъ наканунѣ банкротства, когда твое изобрѣтеніе явилось на выручку. Оно могло его спасти и еще сдѣлаетъ тебя богатымъ человѣкомъ. Но отъ Розы Эскомбъ тебѣ надо отказаться.

— Отказаться отъ Розы и отдать ее кому? Этому чучелѣ? воскликнулъ Джонъ, указывая пальцемъ на Джуліана.

— Благодарю васъ, мой другъ, произнесъ Джуліанъ: — продолжайте, мистеръ Гауэръ.

— Что тебѣ сказалъ о Розѣ сэръ Джэкобъ? Не правда ли, что она постоянно говорила ему о тебѣ?

— Да.

— Говорили вы ему когда-нибудь, Роза, о Джонѣ?

Молодая дѣвушка молча покачала головой.

— Когда онъ переговорилъ съ нею, что онъ тебѣ сказалъ?

— Что Роза по прежнему меня любитъ и дастъ мнѣ удовлетворительный отвѣтъ.

— Вотъ что онъ тебѣ сказалъ, Джонъ, произнесъ съ горечью Рюбенъ: — и онъ обманулъ тебя. Онъ обманулъ насъ обоихъ. Роза любитъ не тебя, а мистера Джуліана Картерета.

— Это правда, Роза? спросилъ Джонъ Гауэръ, блѣдный какъ полотно.

— Правда, Джонъ.

Онъ взялъ со стола свои чертежи и положилъ ихъ въ карманъ. Потомъ разорвалъ въ мелкіе куски компанейскій актъ, бросилъ ихъ на коверъ къ ногамъ сэра Джэкоба и молча, безъ малѣйшаго упрека, вышелъ изъ комнаты вмѣстѣ съ отцомъ.

Сэръ Джэкобъ посмотрѣлъ имъ вслѣдъ скорѣе съ сожалѣніемъ, чѣмъ со злобой.

— Они въ этомъ горько раскаются, произнесъ онъ: — такъ же какъ вы, Джуліанъ, и ты, Роза. Ударъ, который вы мнѣ нанесли, всего тяжелѣе отзовется на васъ самихъ.

VIII.

Прошелъ мѣсяцъ. Банкротство сэра Джэкоба Эскомба уже давно возвѣщено и оплакано газетами. Общественное мнѣніе отнеслось очень сочувственно къ раззоренію человѣка, столь извѣстнаго своими добрыми дѣлами, и даже одинъ энтузіастъ предложилъ въ газетахъ открыть національную подписку по всей Англіи для возвращенія сэру Джэкобу его прежняго величія. Всѣ одобрили эту идею и ждали, что подписка пойдетъ быстро; но никто не подписался, и дѣло это кануло въ вѣчность.

Этотъ мѣсяцъ прошелъ очень грустно для Розы. Джуліанъ Картеретъ хлопоталъ о своихъ дѣлахъ, которыя были въ страшномъ безпорядкѣ, и такъ какъ сэръ Джэкобъ не велѣлъ пускать его въ свой домъ, то Роза могла видѣться съ нимъ только внѣ дома, преимущественно въ Кенсингтонскомъ саду. Джуліанъ, однако, не унывалъ и обѣщалъ все устроить.

Банкротство сэра Джэкоба было не чистое; хотя его друзья и подняли крикъ противъ эльдорадскаго правительства, но оказалось, что его дѣла были впродолженіи нѣсколькихъ лѣтъ въ безвыходномъ положеніи, и что это ему было хорошо извѣстно. Поэтому, его враги говорили, что честный человѣкъ пошелъ бы на сдѣлку съ кредиторами уже давно и потомъ продолжалъ бы дѣло.

Конечно, кредиторамъ досталось очень мало, но все-таки что-нибудь досталось. На долю Джуліана перепало нѣсколько тысячъ. При кораблекрушеніи лучше спастись на доскѣ, чѣмъ безъ нея. Что ему предстоитъ дѣлать, когда эти деньги будутъ прожиты? Онъ не дуракъ и могъ на досугѣ пріискать себѣ работу.

Наконецъ, назначена была продажа книгъ, картинъ, мебели и серебра сэра Джэкоба. За недѣлю, онъ и Роза должны были выѣхать изъ дома. Наканунѣ этого дня утромъ, Роза съ сожалѣніемъ обошла всѣ комнаты, соединенныя со столькими пріятными для нея воспоминаніями.

Въ послѣднее время, она была почти всегда одна. Сэръ Джэкобъ избѣгалъ ея; утромъ онъ завтракалъ въ своемъ кабинетѣ, а обѣдалъ въ клубѣ. Мистрисъ Сампсонъ исчезла съ горизонта при первомъ извѣстіи о разразившейся грозѣ. Рюбенъ Гауэръ съ сыномъ уѣхали въ Ланкаширъ. Отецъ управлялъ заводами по порученію конкурса, а Джонъ отыскивалъ случай примѣнить на практикѣ свое изобрѣтеніе. Никто изъ прежнихъ друзей и знакомыхъ не посѣщалъ Розы; хотя банкротство сэра Джэкоба возбудило общее сожалѣніе, но всякая связь съ нимъ общества была разомъ порвана, и его мѣсто въ общемъ уваженіи быстро занялъ другой выскочка-финансистъ, сэръ Исау, имѣвшій совершенно противоположныя достоинства. Въ стадѣ овецъ, если одна овца упадетъ больная, то всѣ другія ее бросятъ на произволъ судьбы и пойдутъ прочь. Такъ дѣлается и въ нашемъ образованномъ обществѣ.

Пока Роза стояла у фортепьяно, которое ей напоминало всего болѣе о счастливыхъ минутахъ, проведенныхъ съ Джуліаномъ Картеретомъ въ этомъ домѣ, въ комнату вошелъ сэръ Джэкобъ. Онъ по прежнему сохранялъ достойную осанку, но принялъ грустный, задумчивый видъ. Онъ опустился въ кресло и тяжело вздохнулъ, словно страдая болѣе, чѣмъ думали окружающіе.

— Дядя, воскликнула Роза: — не упрекайте меня.

— Я никого не упрекаю, произнесъ сэръ Джэкобъ такимъ тономъ, какъ будто онъ имѣлъ право упрекать весь свѣтъ: — ни ты, ни даже Рюбенъ Гауэръ или Джуліанъ Картеретъ не слыхали отъ меня упрека. Рюбенъ Гауэръ, человѣкъ, котораго другомъ я былъ тридцать лѣтъ, пошелъ противъ меня. Джуліанъ Картеретъ, за котораго, вѣроятно, ты намѣрена еще выйти замужъ, наказанъ потерей своего состоянія. Всякіе упреки тутъ излишни. Ну, продажа назначена черезъ недѣлю, мы переѣзжаемъ завтра. Позови, пожалуйста, всѣхъ слугъ. Я хотѣлъ бы сказать имъ нѣсколько словъ на прощанье.

Черезъ нѣсколько минутъ явилась вся прислуга, очень почтенная на взглядъ. Впереди всѣхъ шли дворецкій и экономка; за ними слѣдовали два лакея, привратникъ, поваръ съ поваренкомъ, полдюжины служанокъ, кучеръ съ грумами, садовникъ съ помощникомъ и два мальчика. Это сборище было очень внушительное и искренно сожалѣло сэра Джэкоба, приписывая его раззореніе кознямъ дьявола.

Сэръ Джэкобъ провелъ рукою по лбу, словно приводя въ порядокъ свои мысли. Потомъ онъ всталъ и произнесъ съ своимъ обычнымъ краснорѣчіемъ, но гораздо тише и сдержаннѣе, коротенькую рѣчь, впродолженіи которой служанки съ чувствомъ подносили платокъ къ глазамъ.

— Друзья мои, началъ онъ: — мои бѣдные, но уважаемые друзья, вы, конечно, слышали, что меня посѣтило большое несчастіе. Вы, можетъ быть, прочли въ газетахъ, что я намѣренъ честно разсчитаться съ кредиторами. Я рѣшился оставить имъ все мое имущество. Однако, ликвидируя свои дѣла, я не поставилъ васъ въ число своихъ кредиторовъ и, благодаря продажѣ нѣсколькихъ, чисто частныхъ, семейныхъ драгоцѣнностей, я въ состояніи уплатить вамъ все, что слѣдуетъ, и еще выдать каждому мѣсячное жалованье въ видѣ награды. (Общее одобреніе). Я васъ позвалъ, чтобы проститься съ вами и пожелать вамъ всего хорошаго, такъ какъ мы всѣ, отъ титулованныхъ особъ до послѣдняго мальчика, убирающаго конюшню, братья въ нѣкоторой степени. Не забывайте, друзья мои, что мой примѣръ можетъ быть полезнымъ урокомъ для многихъ. Жизнь, посвященная добрымъ дѣламъ, даетъ силу перенести несчастія. У меня пустой карманъ; но чистая совѣсть даетъ мнѣ силы перенести мужественно ожидающую меня бѣдность. Мнѣ остается одно утѣшеніе — мысль о сдѣланномъ мною добрѣ. Я, конечно, буду стараться и впредь дѣлать добро совѣтомъ и примѣромъ, но уже болѣе не деньгами. Прощайте, друзья мои, умоляю васъ, не забудьте моего послѣдняго завѣта — дѣлайте добро.

Женщины не могли удержать своихъ слезъ, а дворецкій, выступивъ впередъ, отвѣчалъ отъ имени всѣхъ:

— Сэръ Джэкобъ, мы благодаримъ васъ за ваши добрыя слова; мы съ гордостью читали ваши славныя рѣчи и гордились тѣмъ, что служили у такого добраго человѣка. Мы желаемъ вамъ всякаго успѣха и очень сожалѣемъ, что разстаемся съ вами.

— Благодарю васъ, Даунингъ, благодарю васъ всѣхъ, сказалъ сэръ Джэкобъ, и слуги медленно удалились одинъ за другимъ.

Торжественное описаніе этой сцены появилось на слѣдующій день въ газетахъ, которыя привели рѣчь сэра Джэкоба съ прибавкой многихъ цвѣтистыхъ фразъ, никогда имъ не произнесенныхъ, что еще болѣе увеличило общее сочувствіе къ несостоятельному филантропу.

— Ну, Роза, сказалъ сэръ Джэкобъ послѣ ухода слугъ: — посмотри, чтобы все въ домѣ пошло въ продажу, кромѣ твоего гардероба и драгоцѣнностей.

— Разумѣется, дядя; но нельзя ли мнѣ взять хоть двѣ или три вещицы съ этого стола? сказала молодая дѣвушка, указывая на художественныя бездѣлушки, украшающія обыкновенно изящныя гостиныя.

— Нѣтъ, Роза. Оставь все. Только оставляя все кредиторамъ, можно доказать честность банкрота. Конечно, брильянты и золотыя вещи вашей тетки, какъ вещи мнѣ не принадлежащія, не могутъ идти въ аукціонъ, такъ же, какъ и поднесенное мнѣ серебро, котораго я не покупалъ, а слѣдовательно не могу и продавать. Вотъ нѣсколько портфелей съ акварелями можно убрать въ наши частные сундуки. Остальное пусть все идетъ въ аукціонъ, все безъ исключенія.

— Но, дядя, хорошо ли оставлять акварели, брильянты, серебро?

Сэръ Джэкобъ отвѣчалъ тономъ оскорбленнаго достоинства:

— Позвольте мнѣ, Роза, быть судьей того, что дурно и хорошо. Я, кажется, не въ томъ возрастѣ, чтобы мнѣ давали уроки нравственности.

— О, дядя, какъ вамъ будетъ тяжело! Куда мы переѣдемъ? въ меблированныя комнаты?

— Меблированныя комнаты! Меблированныя комнаты! воскликнулъ Джэкобъ съ презрительнымъ отвращеніемъ.

Роза почерпнула свои свѣдѣнія о послѣдствіяхъ банкротства изъ романовъ.

— Куда же намъ иначе дѣться, пока я не найду мѣста гувернантки и не стану добывать кусокъ хлѣба для насъ обоихъ?

— Ты будешь добывать кусокъ хлѣба для меня! произнесъ сэръ Джэкобъ, покраснѣвъ какъ индѣйскій пѣтухъ: — ты съ ума сошла?

— Если намъ суждено быть бѣдными, то станемъ переносить бѣдность мужественно, милый дядя, продолжала Роза: — мы можемъ довольствоваться малымъ, и, конечно, я кое-что выработаю. Притомъ, мы можемъ продать брильянты и золотыя вещи.

— Эта дѣвчонка положительно рехнулась, воскликнулъ сэръ Джэкобъ: — неужели, Роза, ты думаешь, я останусь безъ куска хлѣба? Неужели ты думаешь, что когда человѣкъ такой, какъ я, сэръ Джэкобъ Эскомбъ, сдѣлается на время несостоятельнымъ, то онъ долженъ умереть съ голода, какъ несчастный обанкрутившійся лавочникъ? Пойми, Роза, что банкротство для мелкаго человѣка смерть, а для крупнаго комерческаго дѣятеля, это только минутная остановка въ его возвышеніи.

— О, дядя! значитъ, у васъ остались деньги? Какъ я рада! И Джуліанъ получитъ часть потеряннаго имъ состоянія?

— Джуліанъ, отвѣчалъ холодно сэръ Джэкобъ: — получитъ по разверсткѣ, что ему придется наравнѣ съ другими кредиторами. Говорятъ, разсчетъ будетъ по два шилинга съ фунта стерлинговъ; но это до меня не касается. Мои стряпчіе устроятъ все дѣло. Джуліанъ, поступившій самымъ постыднымъ образомъ въ отношеніи меня, не заслуживаетъ никакого предпочтенія. Да, кстати, Роза, мнѣ надо сказать тебѣ два слова о важномъ дѣлѣ. Ты все еще намѣрена выйти замужъ за Джуліана Картерета?

— Да, дядя.

— Безъ моего согласія?

— Я вамъ обязана многимъ, сэръ, и никогда не буду въ состояніи заплатить вамъ за все, что вы для меня сдѣлали. Но я не обязана приносить вамъ въ жертву счастье всей моей жизни. Я васъ однажды послушалась…

— И тотчасъ потомъ назначила свиданіе Джуліану? Но продолжай.

— Я не знала, что онъ меня ждалъ въ гостиной. Еслибъ вы мнѣ позволили съ самаго начала сказать все Джону Гауэру, то этого несчастія не случилось бы. Теперь я рѣшилась дѣйствовать по совѣту своей совѣсти и Джуліана.

— Хорошо, хорошо. Какъ вамъ угодно. Но вы знаете, что тридцать тысячъ, которыя вамъ завѣщала тетка…

— Развѣ онѣ не погибли?

— Нѣтъ. Онѣ въ государственныхъ фондахъ. Вамъ хорошо извѣстно, что, по завѣщанію, деньги переходятъ ко мнѣ, если вы выйдете замужъ безъ моего согласія. Я не дамъ своего согласія на вашъ бракъ съ Джуліаномъ Картеретомъ.

Болѣе ему нечего было говорить: онъ бросилъ на столъ козырного туза. Однако, онъ нашелъ нужнымъ прибавить:

— Повторяю, Роза, мы должны оставить всѣ мелочи, все, все кредиторамъ. Только этимъ путемъ можно доказать честность банкротства. Вотъ эти часы, кажется, принадлежали лэди Эскомбъ; все, что ей принадлежало, не можетъ быть продано.

И, взявъ съ камина дорогіе маленькіе часы, унесъ ихъ въ свою комнату.

На аукціонѣ всѣ были удивлены сравнительной незначительностью драгоцѣнныхъ и художественныхъ предметовъ, которыми славился домъ сэра Джэкоба. Фарфора почти не оказалось; а всегда увѣряли, что у сэра Джэкоба были неоцѣненные экземпляры. По части картинъ, правда, много было масляныхъ и акварельныхъ, но все работы молодыхъ, неизвѣстныхъ мастеровъ. Коллекціи, выписанныя имъ изъ Италіи, Константинополя и Каира, не представляли ничего замѣчательнаго. Библіотека отличалась только красивыми переплетами, по рѣдкихъ или дорогихъ книгъ не было. Вообще аукціонъ обманулъ всѣ ожиданія, исключая мебели, экипажей и лошадей. По этимъ тремъ статьямъ, знатоки остались очень довольны продаваемыми предметами. Да еще вина въ погребѣ оказались выше всякихъ похвалъ. Какъ человѣкъ благоразумный, сэръ Джэкобъ зналъ, что хорошее вино можно всегда купить въ хорошемъ винномъ погребѣ; къ тому же онъ, по крайней мѣрѣ, на время, не предвидѣлъ и необходимости покупать вино, такъ какъ намѣревался жить въ клубѣ, гдѣ вино было лучше, чѣмъ въ самомъ извѣстномъ погребѣ.

Очень немногія лица допускаются въ настоящее время въ скромную квартиру сэра Джэкоба, состоящую изъ трехъ комнатъ въ клубѣ на улицѣ Пель-Мель. Но тѣ, которые удостоиваются этой чести, приходятъ въ восторгъ отъ изящной, артистической обстановки. Тутъ есть фарфоръ, положительно безцѣнный, акварели самыхъ знаменитыхъ художниковъ, старинныя, рѣдкія книги и нѣсколько масляныхъ картинъ, отъ которыхъ слюньки текутъ у знатоковъ.

— Все это, объясняетъ сэръ Джэкобъ: — принадлежало моей женѣ, лэди Эскомбъ. Она оставила эти вещи моей племянницѣ, а та дала мнѣ. Конечно, я только временно ими пользуюсь, потому что послѣ моей смерти онѣ перейдутъ къ ней. Но, признаюсь, я очень былъ тронутъ, когда милая Роза не допустила эти вещи и поднесенное мнѣ по подпискѣ серебро до продажи.

Но въ сущности, Роза, услыхавъ о намѣреніи дяди сохранить кое что, сочла это мошенничествомъ. Молодыя дѣвушки такъ мало знаютъ свѣтъ. Словно сэръ Джэкобъ могъ сдѣлать что-либо низкое или подлое! Вся эта операція казалась ей безчестной, но она даже не смѣла подумать это вслухъ, оставшись наединѣ послѣ ухода сэра Джэкоба. Какъ? они раззорили столькихъ людей и сами изъ роскошнаго большого дома переѣдутъ въ маленькій, полный удобствъ и комфорта? По ихъ милости столько семействъ останется безъ куска хлѣба, а у нихъ сохранятся драгоцѣнныя вещи и завѣщанное ей лэди Эскомбъ состояніе?

— Можно войти, миссъ Эскомбъ?

Это былъ мистеръ Бодкинъ въ пестромъ сьютѣ. Онъ очень скромно, что вовсе не походило на него, высунулъ голову въ дверь.

— Войдите, войдите, мистеръ Бодкинъ, воскликнула Роза, очнувшись отъ своихъ тяжелыхъ размышленій: — я очень рада видѣть стараго знакомаго. Всѣ свѣтскіе друзья насъ покинули.

— Глупые люди, миссъ Эскомбъ, говорятъ, что въ несчастьѣ познаешь своихъ друзей; это неправда, счастье лучшее горнило дружбы. Когда человѣкъ неожиданно поднимется, то настоящіе друзья отъ него отходятъ и ждутъ, пока онъ снова упадетъ: тогда они его принимаютъ съ распростертыми объятіями. Я это знаю по опыту, я всю жизнь играю въ повышеніе и пониженіе.

— А что вы теперь дѣлаете, мистеръ Бодкинъ?

— Да развѣ моя одежда не говоритъ ясно моего ремесла? Я завсегдатай скачекъ и пророкъ спорта. Я помѣщаю въ двухъ газетахъ свои предсказанія объ успѣхѣ той или другой лошади на будущихъ скачкахъ. Я еще никогда не занимался литературой. Можетъ быть, мнѣ повезетъ. Но что говорить обо мнѣ! Скажите мнѣ, милая миссъ Эскомбъ, что вы будете дѣлать? Я только что прочиталъ въ газетахъ… да вотъ и нумеръ у меня.

Онъ вынулъ изъ кармана газету и прочиталъ вслухъ:

«Громадность комерческихъ операцій сэра Джэкоба Эскомба, быть можетъ, оказалась слишкомъ обременительной для колоссальнаго ума, ими руководившаго, но всего вѣроятнѣе, что финансовыя затрудненія, неожиданно положившія имъ конецъ, были результатомъ такого усложненія обстоятельствъ, которое никакая прозорливость не могла предвидѣть. На вчерашнемъ собраніи кредиторовъ было прежде всего постановлено выразить сэру Джэкобу общее сочувствіе, и онъ, дрожащимъ отъ волненія голосомъ, заявилъ, что принялъ уже мѣры для продажи съ аукціона всего своего имущества, до послѣднихъ мелочей, въ пользу кредиторовъ. Онъ прибавилъ, что не теряетъ надежды поправить свои дѣла и потому проситъ каждаго кредитора считать полное удовлетвореніе долга съ процентами только вопросомъ времени».

— Вы понимаете, миссъ Эскомбъ, какъ только я прочелъ эти строки, воскликнулъ Бодкинъ: — то немедленно рѣшилъ придти сюда и попросить извиненія у сэра Джэкоба за рѣзкія слова, произнесенныя мною мѣсяцъ тому назадъ. Если онъ не пожелаетъ меня видѣть, то передайте ему, что Генри Бодкинъ раскаивается, извиняется и проситъ позволенія попрежнему состоять въ числѣ смиренныхъ поклонниковъ сэра Джэкоба.

— Благодарю васъ, мистеръ Бодкинъ, вы очень добры.

— Такъ поступилъ бы бѣдный лордъ Адльгидъ въ его свѣтлыя минуты. Но позвольте мнѣ еще прибавить, миссъ Эскомбъ. Зная, что у васъ все будетъ продано съ молотка, я… думалъ… я надѣялся… конечно, я не богатый человѣкъ… но фунта два у меня найдется, и еслибъ…

— Я понимаю, что вы хотите сказать, мистеръ Бодкинъ, и отъ души васъ благодарю. Мы никогда не забудемъ вашего дружескаго предложенія, но мы не такъ бѣдны… какъ всѣ предполагаютъ.

Роза встала, чтобъ позвать дядю, но вдругъ остановилась. Въ сосѣдней комнатѣ раздавались громкіе голоса.

— Это голосъ Рюбена Гауэра, сказалъ Бодкинъ: — его можно узнать за версту. Но что я слышу? голоса мистера Картерета и Джона Гауэра? И они всѣ смѣются!

Въ эту минуту дверь отворилась, и всѣ трое, Рюбенъ, Джонъ и Джуліанъ, вошли въ комнату, громко разговаривая и смѣясь.

— Какъ вы поживаете, милая Роза? сказалъ Джуліанъ и, подойдя къ молодой дѣвушкѣ, поцѣловалъ ее безъ всякаго стыда при всѣхъ: — я вамъ привелъ двухъ старыхъ друзей.

— Рюбенъ Гауэръ! воскликнула она: — Джонъ!

— Да, Рюбенъ Гауэръ желаетъ просить у васъ прощенія, произнесъ старикъ: — я могъ-бы предупредить всю эту катастрофу. Мнѣ надо было, старому ослу, догадаться, что затѣянная нами глупость немыслима. Мистеръ Картеретъ меня пристыдилъ.

— Пожалуйста, мистеръ Гауэръ, не будемъ объ этомъ говорить, отвѣчала Роза: — я увѣрена, что вы поступили такъ, думая устроить все къ лучшему.

— Ну да, хуже нѣтъ дураковъ, какъ старые дураки. Ужь вы меня, Роза, простите. Я все это время не могъ успокоиться. Я васъ зналъ съ дѣтства и, право, не могу съ вами ссориться. Ну, поцѣлуйте меня, какъ въ старину, когда вы играли и бѣгали съ Джономъ.

Теперь наступила очередь Джона.

— Вы нанесли мнѣ тяжелый ударъ, Роза, сказалъ онъ: — но я теперь вижу, что иначе и быть не могло. Вы въ Лондонѣ сдѣлались свѣтской барышней, и ваши вкусы теперь совершенно не подходятъ къ моимъ. Картеретъ мнѣ объяснилъ, какъ вы живете. Вы никогда не были бы счастливы со мною. Будемъ опять друзьями, Роза, и простите меня. Я назвалъ Картерета чучелой, потому что я оселъ; но я уже извинился передъ нимъ, Роза, и поздравилъ его. Ну, Картеретъ, говорите теперь вы.

— Вотъ видите, Роза, я понялъ, что Джонъ Гауеръ былъ дьявольски умный и способный на работу человѣкъ и, отыскавъ его, просился къ нему въ выучку. Сначала онъ меня принялъ очень дурно, потомъ обошелся, и дѣло кончилось тѣмъ, что мы теперь съ нимъ компаньоны.

— Вы, Джуліанъ, компаньонъ Джона?

— Да, Роза, мы составили товарищество. Отъ моего состоянія осталось кое-что, и мы примѣнимъ изобрѣтеніе Джона на нашемъ новомъ заводѣ. У насъ дѣла пойдутъ отлично; Джонъ будетъ главнымъ инженеромъ, я его помощникомъ въ конторѣ — не смѣйтесь, Роза — Рюбенъ нашимъ совѣтникомъ. Но мы нуждались бы еще въ дѣятельномъ, энергичномъ агентѣ, прибавилъ онъ, знаменательно смотря на Бодкинъ: — съ четырьмя стами фунтовъ жалованья и…

— Я вашъ человѣкъ, воскликнулъ Бодкинъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ: — нѣтъ болѣе опытнаго, дѣятельнаго и преданнаго вамъ слуги во всемъ Лондонѣ.

— И вы бросите спортъ?

— А ну его къ чорту! Такъ вы, господа, принимаете мои услуги?

— Да, Бодкинъ, отвѣчалъ Картеретъ: — трудитесь, работайте, и мы будемъ друзьями.

— Прощайте, воскликнулъ Бодкинъ, вставая: — я побѣгу съ этой счастливой новостью къ Лавиніи. Я боюсь, не измѣнила бы она мнѣ въ третій разъ.

— Подождите, Бодкинъ, сказалъ Рюбенъ: — я и сынъ мой желаемъ помириться съ сэромъ Джэкобомъ. Мы были несправедливы къ нему, и я не могу забыть, что работалъ съ нимъ, какъ товарищъ, лѣтъ пятьдесятъ.

Джуліанъ промолвилъ что-то о львиной долѣ въ добычѣ, но его словъ никто не разслышалъ.

— Если вы позволите, Роза, я позвоню, прибавилъ Рюбенъ: — и велю спросить, желаетъ ли сэръ Джэкобъ насъ принять?

— И меня также, произнесъ Бодкинъ: — я хочу также выразить сэру Джэкобу все мое уваженіе къ его благородному поступку.

Джуліанъ Картеретъ крѣпко сжалъ губы и не произнесъ ни слова. Роза покраснѣла; ей также надо было покаяться въ оскорбительномъ заподозрѣніи сэра Джэкоба въ неблаговидныхъ дѣйствіяхъ; но она какъ-то не чувствовала укоровъ совѣсти.

— Я сама пойду къ дядѣ и попрошу его принять васъ всѣхъ, сказала она.

Черезъ нѣсколько минутъ, она возвратилась съ сэромъ Джэкобомъ. Осанка его была величественнѣе прежняго; лицо приняло торжественное выраженіе.

— Вы хотѣли меня видѣть, Рюбенъ, сказалъ онъ, спокойно глядя на окружающихъ его лицъ, которыя всѣ, кромѣ Джуліана, считали себя виновными въ отношеніи его.

— Джэкобъ, воскликнулъ Рюбенъ: — Джэкобъ, дружище! я очень сожалѣю, что между нами пробѣжала черная кошка; мнѣ, право, стыдно, что я одинъ въ этомъ виноватъ.

— Неужели, Рюбенъ, ты полагаешь, произнесъ сэръ Джэкобъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ: — что я солгалъ, говоря, что бракъ Джона съ Розой былъ любимой моей мечтой впродолженіи многихъ лѣтъ? Но ты повѣришь Розѣ, если мнѣ пересталъ вѣрить. Скажи ему, Роза, зналъ ли я, что ты любишь Джуліана Картерета?

— Нѣтъ.

— Скажите ему, Джуліанъ, говорили вы мнѣ когда-нибудь о вашей любви къ Розѣ?

— Нѣтъ, никогда.

— Еще одинъ вопросъ. Говорила ли ты мнѣ, Роза, въ первое время, когда ты у меня поселилась въ домѣ, въ самыхъ теплыхъ выраженіяхъ о своемъ другѣ, Джонѣ Гауэрѣ?

— Да, и очень часто.

— Теперь предоставляю вамъ рѣшить, Рюбенъ и Джонъ, могъ ли я, не имѣя самъ дѣтей, слѣдить съ любовью за успѣхами сына моего лучшаго, преданнаго друга и считать его, умнаго, способнаго и работящаго юношу, моимъ достойнымъ преемникомъ? Скажите, что тутъ невѣроятнаго, если, увидавъ его изобрѣтеніе, я нетолько обрадовался ему, какъ средству выйти изъ затруднительнаго положенія, но и какъ прекрасному случаю исполнить мой задушевный планъ, который однимъ ударомъ могъ доказатьмою благодарность къ тебѣ, Рюбенъ, обезпечить счастье Розы и поправить мои дѣла? Скажи, Рюбенъ, ты, который знаешь всюмою жизнь, могло это быть или нѣтъ?

— Джэкобъ, воскликнулъ Рюбенъ внѣ себя отъ раскаянія: — прости, что я въ тебѣ усумнился. Болѣе этого никогда не случится.

— Простите и меня, сэръ, произнесъ Джонъ.

Сэръ Джэкобъ съ чувствомъ пожалъ имъ обоимъ руки.

— Мистеръ Картеретъ и я вступили въ товарищество для эксплуатаціи моего изобрѣтенія на скромной ногѣ, началъ Джонъ, но сэръ Джэкобъ его перебилъ:

— Отчего на скромной ногѣ, Джонъ? Отчего не на большой сразу? Эскомбскіе заводы теперь безъ хозяина, возьмите ихъ. Я могу вамъ ихъ передать.

— Зачѣмъ передать? воскликнулъ Рюбенъ: — возьмите ихъ обоихъ въ компаньоны!

— Что вы на это скажете, Джуліанъ? спросилъ сэръ Джэкобъ: — или вы все еще сердитесь на меня за потерю вашихъ денегъ и полагаете, что я неблагоразумно помѣстилъ вашъ капиталъ?

— Я полагаю, сэръ Джэкобъ, что прежде всего вы должны согласиться на мой бракъ съ вашей племянницей.

— Согласенъ, Джуліанъ. Скажи твоему жениху, Роза, что ты не безприданница. Состояніе Розы не погибло, и вы получите, Джуліанъ, тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Но я не могу не замѣтить, господа, что еслибъ я не согласился на свадьбу Розы, то, согласно завѣщанію леди Эскомбъ, эти деньги перешли бы въ мою собственность. Я теперь стою передъ вами нищимъ, но, по крайней мѣрѣ, избавленъ отъ горькаго сознанія, что люди, знающіе меня всего ближе, смотрятъ на меня враждебно.

— Заводы останутся попрежнему за сэромъ Джэкобомъ, произнесъ Рюбенъ: — мистеръ Картеретъ внесетъ, какъ компаньонъ, свой капиталъ, а Джонъ, въ качествѣ такого же компаньона, свое изобрѣтеніе. Желаю вамъ обоимъ полнаго успѣха.

— Позвольте мнѣ, сэръ Джэкобъ, сказалъ Бодкинъ, выступая впередъ: — попросить у васъ извиненія за слова, сказанныя сгоряча. Вашъ благородный поступокъ, обнародованный сегодня въ газетахъ, тронулъ меня до глубины души. Вы добровольно все до послѣдней мелочи отдали кредиторамъ; никто лучше меня не можетъ этого оцѣнить. Я самъ два раза былъ банкротомъ. Въ первый разъ мои кредиторы не дожидались добровольной отдачи моего скуднаго имущества, а силой его захватили; а во второй, у меня ничего не оказалось, и мнѣ наговорили много непріятностей.

Такимъ образомъ, банкротство сэра Джэкоба окончилось къ полной его чести. Онъ теперь благоденствуетъ болѣе, чѣмъ когда-нибудь, но предоставляетъ управленіе заводами Джону Гауэру и Джуліану, который очень счастливъ съ своей молодой женой. Бодкинъ, само собой разумѣется, самый дѣятельный агентъ въ цѣломъ мірѣ.

Всѣ, кромѣ, быть можетъ, Розы и, навѣрное, Джуліана, убѣждены, что поведеніе сэра Джэкоба въ эту критическую для него эпоху, было вполнѣ достойно его славы великаго филантропа и добраго человѣка…

Нашъ разсказъ составляетъ только эпизодъ изъ жизни сэра Джэкоба. Тѣ книги, которыя онъ старательно хранитъ въ своемъ несгораемомъ шкафу, могли бы однѣ представить подлинную исторію всей его карьеры. Въ этихъ книгахъ, а не въ газетныхъ статьяхъ и въ общественномъ говорѣ, можно почерпнуть матеріалы для назидательной повѣсти о томъ, какъ можно составить себѣ состояніе изъ ничего и построить на пескѣ славу добраго человѣка.

Конецъ.

"Отечественныя Записки", №№ 6—7, 1881