Дневник философа (О духе времени и монархии) (Бердяев)

Дневник философа (О духе времени и монархии)
автор Николай Александрович Бердяев

Опубл.: 1927. Источник: Путь. — 1927. — № 6. — С. 110—114. — odinblago.ru, runivers.ru

Н. С Арсеньев упрекает меня в противоречии между идеями, высказанными мною в книге «Новое средневековье» и моими оценками существующих в эмиграции течений. В действительности противоречие тут можно увидать, лишь не вникнув достаточно в строй идей «Нового средневековья». Прежде всего непонятно, откуда заключил Н. С. Арсеньев, что я склонен отметать тех которые «захвачены веяниями внутреннего духовного возрождения», и отожествлять «русское национальное движение» с «правыми монархистами». То, что я отношу к правым монархистами к ним и должно быть отнесено, и никак не может быть отнесено к русскому национальному движению и еще менее к «внутреннему духовному возрождению», признаков которого в правых монархистах, как течении (об отдельных лицах я не говорю), не видно. Не дай Бог отождествить наше национальное и духовное возрождение с правыми монархистами в эмиграции! Я всей душой с таким возрождением и в меру сил пытаюсь служить ему. Я очень люблю рыцарство, но очень затрудняюсь открыть рыцарские черты в право-монархическом течении. Никогда наши «правые» не защищали «вдов и сирот», они предпочитали устраивать еврейские погромы. Вряд ли можно признать рыцарскими чертами ложь, клевету, злобность, пользование безнравственными средствами борьбы, к которым нередко прибегают крайние правые монархисты. Я не вижу в этом течении черт духовного аристократизма и рыцарского благородства, это довольно вульгарное по своему духовному складу течение. Среди современной русской молодежи есть новые души, выросшие на огненных испытаниях войны и революции, которые действительно могут составить ткань «нового средневековья». Но «правыми монархистами» в традиционно-эмигрантском смысле этого слова эти новые души молодежи часто бывают лишь по недоразумению и недостатку сознательности, по причинам чисто эмоциональным, и лучшая часть молодежи отходит от правого монархизма. Сами же правые монархисты старшего поколения ничего общего не имеют с «новым средневековьем». Это течение целиком должно быть отнесено к старой, кончающейся «новой истории», оно есть лишь судорожная реакция прогнивших, разложившихся начал «новой истории», — легитимной абсолютной монархии, языческого национализма, капитализма и пр. совсем не старо-средневековых и не ново-средневековых начал. «Новое средневековье» есть творческая реакция против этих начал «новой истории» и потому во внутреннем смысле есть революция, нарождение нового общества, новой жизни. Оно менее всего означает возврат к тем началам, которые господствовали до революции, менее всего есть реакция бытовая, дворянская, собственническая, чиновничья, легитимистическая. «Новому средневековью» в моей характеристике менее всего будет свойствен легитимизм, как не будет свойствен и культ священной частной собственности. В правом монархическом течении меня поражает и даже ужасает нечувствительность к «духу времени», непонимания размеров совершившегося переворота, нежелание сознать невозвратность прошлого, тупой консерватизм в эпоху, когда уже нечего консервировать, а нужно творить, созидать. То умонастроение значительной части русской эмиграции, против которого я все время веду борьбу, должно быть характеризовано как дореволюционное, а не пореволюционное, и потому галлюцинаторное, безжизненное и бесплодное. Реально, жизненно и плодотворно лишь пореволюционное умонастроение. Право-реставраторское течение эмиграции находится вне тех жизненных процессов, которые происходят внутри России, не хочет их знать и понимать. И потому оно мешает возрождению России. Но прошу помнить, что все время имею в виду не отдельных людей, а течение, направление. И вот нужно сказать, что это течение, это направление настроено подозрительно, злобно, враждебно не только к творческим процессам, которые происходят внутри России, но и к творческим процессам, которые происходят в русской заграничной среде. Достаточно вспомнить отношение, напоминающее настоящую травлю, к творческой религиозной и философской мысли, к христианскому движению молодежи, к Братству св. Софии, к Богословскому Институту в Париже и мн. др. Из самой же право-реакционной среды, которая доверчиво выслушивает сумасшедший и дикий бред о «жидо-масонстве»^[1] вышло ни одной творческой мысли, ни одного творческого начинания, эта среда не выдвинула ни одной творческой индивидуальности. В этой среде есть «средневековье» исключительно в смысле обскурантизма, варварства и дикости, т. е. что-то похожее на процесс варваризации самого начала средневековья, а не на средневековое возрождение. В наши дни многие русские души, не выдержавшие испытания эпохи, захвачены прежде всего реакцией обскурантизма, реакция же политическая есть уже нечто вторичное и производное. Но с обскурантизмом, с обскурантским пониманием Православия я хочу вести непримиримую войну. Под наступлением ночи «средневековья» я понимал не обскурантизм, а переход от рационалистического к мистическому чувству жизни. Обскурантизм же есть сопутствующее отрицательное явление. У самого Н. С. Арсеньева этого обскурантизма я не вижу, но он его идеализирует и поддерживает в других.

Основное мое разногласие с Н. С. Арсеньевым лежит в другой области. Н. С. Арсеньев по своему настроению, эмоционально все еще пребывает в периоде гражданской войны и хочет идеализировать и укреплять военную психологию этого периода. Отсюда его сентиментальное, романтическое отношение к белому движению и его вера, что большевизм должен быть преодолен на этих путях. Я же убежден и убежден уже очень давно, что период гражданской войны, военной психологии и веры в преодолимость большевизма извне, путем какой-либо интервенции, кончен бесповоротно и что наступил совсем иной период, к которому совсем не применимы мысли и чувства Н. С. Арсеньева. Плодотворна лишь политика прежде всего ориентированная на процессах, происходящих внутри России, т. е. принципиально не эмигрантская политика. Пора уже с национально-патриотической точки зрения признать, что, если бы не была организована и укреплена красная армия, то Россия распалась бы окончательно и была бы разобрана иностранными державами. В красной армии действовал национальный инстинкт самосохранения Poccии для лучшего будущего. И весь вопрос в ее внутреннем перерождении. Поддерживать же интервенционную военную психологию, когда никакой войны белых с красными не происходит, и нет для нее никаких реальных возможностей, бесплодно и вредно. Культ тех эмоций, которые были естественны в период гражданской войны, в иной период, когда этой войны уже нет и когда она невозможна, ведет к разложению душевной жизни. Потеря «функции реальности», по определению П. Жане, есть источник душевного заболевания, сумасшествия. Душевная жизнь здорова лишь в меру своего соответствия с реальностями. Когда же она теряет связь с реальностями, она разлагается, делается болезненной, образуется одержимость навязчивыми идеями. Мы живем в эпоху, когда нужно утверждать здоровый и трезвый реализм, а не болезненный и сентиментальный романтизм, потерявший всякую связь с реальной действительностью. Между тем как у лучших, наиболее искренних и чистых представителей реставрационного направления в эмиграции есть болезненный романтизм и потеря «функции реальности». Их нужно лечить приемами больших доз реальности. Нужно прежде всего раскрыть глаза на реальность происшедшего переворота, на реальность жизненных процессов после этого переворота происходящих!.. Мы живем не в период гражданской войны сил революционных и сил дореволюционных и контрреволюционных, а в период окончания и ликвидации революции, выявления ее последствий и пореволюционной жизненной эволюции, которая происходит в русском народе. И опираться мы можем только на эту пореволюционную жизненную эволюцию, на процесс оздоровления и созидание внутри России, в русском народе. Отсюда вытекает совсем иная психология, совсем иная настроенность, иная волевая установка. Настроенность и волевая установка Н. С. Арсеньева — устаревшая, не соответствующая реальностям, лже-романтическая. Непримиримая борьба со злым, антихристовым духом коммунизма есть прежде всего борьба духовная и ее нужно будет вести и после того как коммунистическая власть будет преодолена и исчезнет. Отрава долго еще останется в организме русского народа и она определяется совсем не формами политической власти. Политическая же и социальная борьба должна быть прежде всего в соответствии с реальностями и она может базироваться лишь на положительных процессах жизненного развития. Можно отдавать должное героизму в белом движении, и восторгаться этим героизмом, можно высоко ценить порыв к борьбе со злом. Но сейчас это не имеет никакого отношения к задачам, которые стоят перед нами. Нельзя основывать свои надежды на том, чего реально не существует, и организовывать свою душевную жизнь в соответствии с фанатизмами, фикциями и галлюцинациями, а не реальностями. Я убежден в том, что как бескорыстно-романтические, так и корыстно-реставраторские настроения эмиграции мешают преодолеть в Poccии большевизм, мешают эволюционному процессу в России, задерживают процесс освобождения, создавая пугающие призраки реставрации старой жизни. Мы должны быть ориентированы, как церковно, так и политически, на положительных процессах, происходящих внутри Poccии, т. е. ориентированы пореволюционно, начинать работу с почвы, которая образовалась после революционного геологического переворота, а не создавать за рубежом дореволюционные фикции и призраки, которые отравляют жизнь и мешают жизни.

Еще хотелось бы сказать несколько слов об идолопоклонстве и любви. Человек склонен к созданию идолов, к абсолютизации и обоготворению относительных и подчиненных начал. Бесспорно, что этим грешат все направления — и правые, и левые, и средние. Но идолопоклонство тех левых, которые не определяют себя христианами и православными, я считаю менее ответственным и менее возмущающим, чем идолопоклонство тех правых, которые определяют себя христианами и православными. Левые делают себе бога из демократии или социализма, но они не претендуют на веру в живого Бога, они не пользуются Церковью, как средством для своих идолопоклоннических целей. Правые сплошь и рядом делают себе бога из монархии, из государства, из национальности, из собственности, из традиционного быта (более языческого, чем христианского), но в то же время они претендуют на веру в живого Бога, в Христа, в Церковь. Во втором случае ложь идолопоклонства, извращающая иерархию ценностей, оказывается прикрытой идеей теофании в монархе, в нации, в собственности, быте и пр., и потому менее заметной и более опасной для религиозной жизни. Идолопоклонство для христианина менее дозволено, чем для нехристианина. Для Церкви «правые» гораздо более опасны, чем «левые», — они то и готовят новое порабощение Церкви, новое извращение христианства. Эта ложь и это извращение должны быть особенно изобличаемы. В заключении своей статьи Н. С. Арсеньев упрекает меня в недостатке любви и справедливо говорит, что истина открывается лишь в любви. Я не думаю, чтобы можно было измерить степень любви другого и сравнивать ее со своей. Этого лучше не делать. Но следует пролить свет на постановку вопроса. Лишь любви раскрывается подлинный лик каждого человека. Но нужно ли любить те идеи и те направления, в которых видишь зло, ложь и неправду, чтобы познать их? Если да, то я потребую от Н. С. Арсеньева любви к большевизму, как необходимому условию познания его. Если же говорить всерьез, то я скажу, что Н. С. Арсеньев не понимает некоторых положительных сторон русской левой интеллигенции, потому что не любит ее. Требование любви легко обращается против тех, которые его предъявляют. Н. С. Арсеньев не совсем понимает дух времени и отсюда возникает наш спор, который впрочем я считаю способствующим выяснению вопросов.

____ Статья А. Ф. Карпова шире своего заглавия и затрагивает основы православного мировоззрения. Она является образцом романтической настроенности среди известной части русской эмигрантской молодежи, романтического отношения к безвозвратно ушедшему прошлому. Испуг перед революцией, который все время чувствуется в характере подобного мышления, приводит к требованию абсолютных опор в жизни государственной, к потребности повсюду видеть теофании, к боязни всего изменяющегося, нелюбви ко всему относительному, к заподозриванию чисто человеческой активности и творчества. Построение А. Ф. Карпова в несколько иной форме выражает старую религиозно-православную концепцию самодержавной монархии. Это построение у него, как и у его предшественников, есть чистейшая утопия. В наше время утопический характер религиозно-обоснованной самодержавной монархии выявился окончательно. Самодержавная монархия, отличаемая от деспотии и абсолютизма, есть такая же утопия совершенного, абсолютного государственно-общественного строя, как и интегральный социализм. Никогда и нигде самодержавной монархии не было, как то принужден был признать и Л. Тихомиров. Так же никогда и нигде не будет интегрального социализма, никогда и нигде не будет совершенной и не подлежащей изменению политической и социальной формы. Фактически в истории бывали лишь абсолютные монархии, или в форме абсолютных монархий деспотических, на Востоке, в Византии и частью в Poccии, или в форме абсолютизма просвещенного, который совсем не носил православного и религиозного характера. Форма государства и общества принадлежит сфере относительного и меняющегося, а не абсолютного и неизменного. Это и есть тот основной принцип, из которого нужно исходить при обсуждении вопроса об отношении христианства к государству и социальной жизни. Государство и общество имеют свои корни в абсолютном бытии, но это не дает никаких прав абсолютизировать их относительные формы и проявления. Абсолютизация относительного, нежелание признать прав за относительным, склонность повсюду видеть или непосредственный теофании или явление самого диавола и антихриста есть основной грех русского мышления о государстве и обществе. Отсюда вытекает отрицание чисто человеческой активности, человеческой ответственности в мирских делах, в устроении человеческого общества. Человек призван судить о мирских делах, он призван не к послушанию только, а к строительству и творчеству. Отрицать это — значит впадать в соблазн Великого Инквизитора.

А. Ф. Карпов ошибочно приписывает мне веру в непосредственную теократию, на неосуществимость которой он справедливо указывает. В действительности я склонен думать, что теократическая идея есть вообще ошибочная идея, основанная на смешении двух порядков бытия, на перенесении на духовный и божественный мир свойств миpa природного. Теократическое сознание есть сознание ветхозаветное, а не новозаветное, и христианской теократии быть не может. Средневековая, византийская и русская теократическая идея была своеобразным сочетанием древне-еврейской, ветхозаветной идеи с идеей языческой, восточной и римской монархической идеей. В догматическом сознании Церкви нет и быть не может никакого обоснования священной, божественной монархии. Теократическая монархия принципиально не соединима с верой в Триединого Бога, в св. Троицу, в которой Божество раскрывается не как власть, а как любовь, не как господство одного лица, а как соборность трех лиц. Природа Божества не монархическая. Лишь отвлеченный монотеизм, отрицающий тайну Троичности, мыслит Бога монархически, как восточного деспота и рабовладельца. Это есть скорее магометанская, чем христианская идея. Она коренится в древнем языческом Востоке, она восходит к первобытному тотемизму. В теократической и монархической идеи нет ничего специфически христианского и исторические формы теократии и монархии были лишь относительными формами, соответствовавшими возрасту народов, степени их развития и характеру религиозного сознания. Пережитки тотемистических верований, древнего языческого и ветхозаветного сознания остаются и в христианском мире. Но христианство принесло с собой сознание ограниченности и относительности государства, принципиального отличия царства кесаря от Царства Божьего. Новое обоготворение государства, земного града, царства кесаря мы видим в коммунизме, проявлении антихристова духа, и коммунизм тут наследует старую теократически-монархическую идею принудительного универсализма, осуществляет ложную утопию. Все монархии в истории, как и все демократии, являются формами человеческого волеизволения и самоутверждения и в таком качестве должны быть оцениваемы. И нужно признать, что демократия есть наименее утопическая форма, наименее абсолютная, наиболее соответствующая греховной природе человека. Демократия не есть идеал, ибо по существу своему демократия есть переходное состояние, она не знает истины и не подчиняет себя ей. Но сознательно идти мы должны не к теократии, не к религиозной монархии, как и не к религиозной, абсолютизированной демократии, а к Царству Божьему, которое несоизмеримо с формами миpa сего, но путь к которому лежит через реальную христианизацию общества. На пути этом возможны лишь относительные формы, возможны и относительные монархии и относительные республики. А. Ф. Карпов справедливо думает, что бесконечность Божества не может быть непосредственно познаваема и нужно ограничение формы для познания Божества. Но именно поэтому форма не абсолютна и не выражает внутренней природы Божества. Самодержавная монархия есть менее всего форма, способствующая познанию Бога, ибо Бог есть Св. Троица, Бог есть Любовь, а не самодержец и не монарх. Само понятие самодержавия противоречит христианскому духовному устроению. Mир и человечество должны быть устроены по образу Божественной Троичности, а не по ложному образу небесного империализма, небесного монархизма. И когда видят теофанию в самодержавной монархии, то этим закрывают возможность подлинных теофаний в человеческом творчестве, закрепляют условный символизм и мешают истинному реализму в наступлении Царства Божьего, т. е. препятствуют раскрытию богочеловеческой жизни в Церкви, принижают человечество в Церкви, впадают в монофизитство. Уклон этот имеет роковые последствия в нашу эпоху, он грозит рабством Церкви и рабством человеку.

1. Я, конечно, нимало не отрицаю самого факта существования масонства и его иногда очень отрицательной с религиозной точки зрения роли (таков «Le Grand Orient de France»). Но масонство есть сложная проблема и оно требует объективно научного к себе отношения. В русской же среде сейчас царит зловещее в этом отношении невежество.