3 января
(продолжение).
По мосту громыхали маленькие красные трамвайчики и многочисленные автомобили, оставляющие позади себя в морозном воздухе синюю пелену дыма.
Перед Адмиралтейством, вернее, перед его крайними корпусами, стояли гигантские позеленевшие якоря, охранявшие въезды в ворота. На набережной, перед корпусами тянулись ряды одетых в иней деревьев, похожих на стеклянные гирлянды.
За Адмиралтейством, наконец, мелькнула скала с Петром на коне. Мы вышли на обширную площадь Декабристов, окруженную с боков оранжевыми корпусами Адмиралтейства, сзади ограниченную мощным Исаакием, темневшим в морозном воздухе из-за деревьев, а спереди — отрезанную Невой, к которой спускалась на набережной широкая каменная лестница с громадными вазами по бокам.
Нам волей-неволей пришлось причислить еще одну панораму к серии рисунков, ибо величественный Петька с простертою дланью, восседавший на точно живом коне, представлял исключительное зрелище среди обширного белого садика на площади с лазоревым Исаакием позади. Мы избрали подходящее место, с которого был виден вдобавок и один из фонарей перед памятником, так как он только обогащал композицию картины.
Почти не веря своим глазам, мы обошли кругом памятника, кое-как разобрали запорошенные снегом слова: «Петру Первому Екатерина Вторая», рассмотрели его со всех сторон, и лишь тогда я позволил себе произнести следующие слова:
— Вот теперь мы его созерцаем по-настоящему! Не то, что с крыши Исаакия.
Мы торчали перед памятником до тех пор, пока мороз совершенно не образумил нас. Чувствуя, что сгораем дотла, мы решили отдавать концы.
Мы обогнули садик, в углу которого стояла уже давно известная мне какая-то будка, назначение коей я не знал, и двинулись дальше.
Когда мы двигались мимо мощных стен и убийственных по величине колонн Исаакия, мы невольно задрали свои головы, чтобы лишний раз посмотреть на этого гиганта, и многозначительно переглянулись.
— Когда-то мы мечтали обо всех этих картинах, — сказал я, — и — теперь они перед нами наяву. Прямо как во сне.
— Привыкли торчать в Москве, — добавил Женька, — вот и кажется, что это не действительность.
Около Исаакия мы поспешили расстаться, ибо оба почти превратились в лед. Мороз был просто телораздирающий, я даже удивляюсь, как мы могли выдержать такой.
С большими усилиями я достиг ул. Герцена и нужной мне двери.
Пройдя через парадное, я пересек дворик и, поднявшись по лестнице, предстал, наконец, перед «вратами моего ленинградского логовища».
Когда сегодня Нора пришла из детсада, она решительно подошла к Рае и почему-то обидчивым тоном заявила, что завтра у них новогодняя елка и им «всем велели придти с какими-то хлопушками».
— Какие хлопушки? Я что-то не понимаю, — рассмеялась Рая.
— А вот что на елке. — И Нора указала на пару хлопушек, висевших на ее елочке.
— Зачем же?
— Велели их зачем-то к платью сделать, — лопотала малышка.
Ничего не понимая, Рая позвонила руководительнице сада и узнала, что хлопушки должны были быть пришиты к платью, как украшения.
— Странный наряд, — удивилась Рая, вешая трубку.
— Да я и сама не знаю, зачем их нужно к платью, — проговорила Леонора.
Лида притащила свои хлопушки, и мы соединили их со своими.
Целый вечер мы возились вместе с этими хлопушками, привешивая их шелковому кремовому платьицу, которое Нора облачила на себя.
Большие хлопушки мы разрезали и делали новые, так что, в конце концов, у нас на пианино уже лежали ряды золотых, серебряных и цветных хлопушек.
Рая все время удивлялась:
— Первый раз слышу о таком наряде: хлопушки на платье! Вот чудеса! Не понимаю, что за наряд!
Нужно сказать, что мы все полностью соглашались с ней. Леонора тоже была чрезвычайно удивлена и все время смеялась над хлопушками, болтавшимися на ней.
— Мошенничают они, вот что! — вдруг заявила она во всеуслышание.
— Ну-ну, — с шутливым упреком произнесла Рая.
Когда Нора уже спала, пришел Моня, и мы поужинали. Заведя разговор об «Аиде», Моня мне подал надежду, что, если у них в библиотеке филармонии будут ноты этой оперы, он притащит их мне.
Когда я раскладывал свою раскладную кровать, Моня вдруг спросил меня:
— Ну, как? Были в Эрмитаже?
— Были.
— И каково впечатление?
— Хорошее, — ответил я. — Женя даже сказал, что, отправляясь в музей или на выставку, ждешь всегда большего, а видишь меньшее и разочаровываешься, а здесь он мне сознался, что ждал меньшего.
Он даже и не ожидал таких сюрпризов.
Я извиняюсь перед читателем, что забыл об этих Женькиных словах упомянуть раньше, но теперь, надеюсь, я уже вполне исправил этот промах.
— Значит, он меньшее ожидал? Тем лучше для нашего Эрмитажа, — сказал Моня. — Скажу, не хвалясь, об этом говорят очень многие приезжие, посетившие его.