29 ноября
Все утро сегодня на дворе хлестал дождь. Зима оказалась изменницей и бежала за горизонт, предоставив захваченные владения осеннему дождю. На улицах стояли лужи, и блестел тротуар, по которому куда-то спешили прохожие. Всю эту картину я видел утром сквозь оконные стекла.
— Ты к Модесту Николаевичу обычно когда ходишь? — спросила меня мама.
— К 5-и часам вечера, — ответил я.
— Сегодня от 4-х до 5-и нам должны принести заказ. Так что ты подожди заказ. А потом уже иди к нему.
— У-у, вот еще! — с явным неудовольствием разочаровался я. — А я хотел, наоборот, к нему пойти раньше, чтобы успеть прочесть мой 5-й день.
— Ну, а что ж поделаешь-то. Заказ иногда приносят и раньше времени, так что, может быть, на твое счастье и сегодня так будет.
— Ну, ладно уж! — с глубоким вздохом согласился я. — Тогда мне придется ему прочесть 5-й день в след. раз. А я-то ждал этого дня!
Несмотря на дождь, в школу я пошел без пальто. Очутившись в классе, я заметил, что Анастасия Ивановна сажает рядом со мною какого-то верзилу, очевидно, нового ученика. Я недружелюбно по- косился на него и вышел в зал. Борька, Мишка, Сало и пр. живодеры нашего класса еще не пришли, поэтому они еще не знали о сладкой добыче. Между тем незнакомец, не зная, что делать, вышел из класса и пошел слоняться по школе.
Это был высокий парень — выше него у нас в классе еще никого не было, — довольно худой, нескладно построенный, казавшийся переломленным, но, кажется, сильный. Лицо его было простодушно, черные волосы были курчавы, а подбородок был украшен бородавкой — одной из помех единственной шкуры человека.
Лишь только в класс вломились наши волки — Павлушка, Медведь, Мишка и Улуш, — я решил доложить им о пришельце, чтобы узнать, как они на это будут реагировать. Первый встрепенулся Павлов:
— Изуродуем! — сказал он, махнув рукой.
Затем он подскочил к доске, схватил мел и быстро накорябал следующие слова: «оглоеда изуродуем!»
— Правильно, ребя? — спросил он. — Изуродуем оглоеда? Ведь полагается же это, а?
Все отнеслись к его словам холодно, не соглашаясь.
— Это тот, что сейчас в зале шляется?— спросил Борька.
— А я знаю, кто там шляется, — ответил я.
— Да, это он! — сказал Сало. — Знамо, он!
— Ну, и детина, братки! — усмехнулся Медведев.
— Знать, выше Боша! — сказал Салик. Бош, уч. 10-го класса, известен в нашей школе как поразительной высоты человек.
— Что ты, друг! — вскричал я. — разве Бош сравнится с ним?
Куда там! Ведь по сравнению с ним, Бош — жалкий котенок!
В это время звякнул звонок, и все разместились по своим местам.
Сел возле меня и тот, кого Павлушка окрестил «оглоедом».
Была история и Ан. Ив. // не замедлила войти в класс. Разместившись за столом, она стала перелистывать журнал.
Все молчали, и в классе стояла удивительная, непривычная тишина. Тут бессердечный Сало, желая уязвить новоявленного, громко проговорил лукавым тоном:
— А у нас новенький!
— А это и без тебя всем известно! — строго ответила А.И.
— Он вы-ырос бо-ольно… — протянул Салик.
Немного помолчав, он сказал:
— А я знаю, как его фамилия!
В течение всего этого дня незнакомец был тише воды и ниже травы, хотя, как потом выяснилось на немецком языке, он был переведен в нашу школу из 1-й школы ЛОНО за плохое поведение.
Фамилия его была не то Коротков, не то Котаков… да это и не важно.
Лишь только я очутился дома, как прозвенел телефонный звонок. Это был Модест Николаевич.
— Ты бы пришел сегодня пораньше, — попросил он, — а то я должен сегодня вечером писать срочную работу.
— Знаете, М.Н., — сказал я, — я вообще хотел к вам сегодня придти рано, чтобы успеть прочесть 5-й день, но сегодня от 4-х до 5-и к нам должны принести заказ, и я должен быть дома. Так что я к вам приду только после 5-и.
— Жалко, правда! — проговорил он. — Ну, ладно! В след. раз, тогда прочтешь его. Тогда мы сделаем так. Если придешь только к 5-и или к началу 6-го, тогда мы с тобой позанимаемся, и я сразу же стану работать, иначе мне не успеть. Ну, окончим мы тогда примерно с тобой четверть седьмого. Итак, я тебя жду.
Однако, на мое счастье, заказ принесли раньше времени, и я уже был освобожден от него в половине четвертого. Собрал свой багаж, а также засунул в портфель и дневник. Перед отъездом я позвонил М.Н.
— Модест Ник., — сказал я. — Заказ уже принесли, я сейчас тогда приду, и мы успеем почитать.
— Ладно, кати. А урок выучил?
— Да так, кажется… выучил как будто.
— Ну, это хорошо. Ну, иди!
— Бегу! — проговорил я, вешая трубку.
У М.Н. я уже был без четверти четыре.
— Ну, читай, — сказал мне мой учитель.
— До 5-ти часов еще долго. Мы все равно успеем.
— Я только 5-й день не буду читать, — предупредил я. — Мы все равно не успеем прочитать всего. Отложим его лучше на след. раз.
— Ну, хорошо. Читай что-нибудь другое. Я прочел мои мысли насчет «Риголетто», записанные мною 9-го ноября. Когда я ему прочел фразу, где я говорю о том, что тех людей, которым не нравится Верди, на мое счастье, только единицы, он сказал:
— И эти единицы среди музыкантов. Правда, Верди этого не заслуживает. Он был большой. Теперь даже предполагают, что он сделал в музыке не меньше, чем Вагнер. Это как раз предполагает профессор Фермен!
— Вот я пишу у себя, что я приветствую его слова, — вставил я.
— Я с ним учился в консерватории, — продолжал М.Н. — Очень мягкий старикашка. Так вот он говорит, что он думает о большей ценности произведений Верди. Только Вагнер шел в одну сторону, а Верди в другую. Вагнер основывал большей частью свои оперы на мифах. Он имел дело с мифологией, и это отдаляло его от действительной жизни, а Верди, наоборот, он писал о живых образах, о живых людях. Вообще Верди — … (нрзб. — И.В.) мелодий. У него очень часто встречаются эти обычные легкие аккомпанементы, которые у него сопровождают песенку герцога в «Риголетто». Вот наравне, рядом совсем с этой легкой песенкой, у него в 4-м действии показана удивительная сложность. Ну, ладно, читай дальше.
— Модест Николаевич, — проговорил я. — А как вы думаете, записать мне в дневнике наш тот разговор или нет?
— Если то, что я тебе сейчас сказал, ты уже знал, то и писать, по-моему, незачем.
— Нет. Это для меня ново, — сказал я. — Я еще не слыхал про то, что Верди теперь сравнивают с Вагнером.
— Тогда напиши.
— А вчера передавали «Бал-маскарад». Вы слушали?— спросил я.
— Неужели?— переспросила Марья Ивановна. — Нет, не слыхали.
— А по какой линии она шла?— спросил М. Н.
— По дополнительной, — ответил я. — У нас ведь два штепселя, поэтому мы можем слушать и первую, и вторую линию. А у вас, наверное, только основная линия.
— Да, — согласился мой учитель. — У нас лопай, что дают.
— Это ты тоже напишешь в дневнике? — спросила Марья Ивановна.
— Да, что тут такого? Тут ведь ничего особенного нет, — проговорил я.
После этого я им прочел, что требовалось, а потом спросил:
— Ну, а как вы смотрите на выходки Финляндии?
— Дождется она у нас, — сказал М.Н. — Жалко, что народ страдает, а этим волкам мы всыплем по первое!
— Этого они вполне заслуживают, — сказал я.
— Вкатим им как следует, — добавил М.Н. — Запомнят.
После этого мы стали заниматься. Перед отходом домой я спросил у М.Н. о картине «Потомок Чингис-хана»[1], чтобы узнать, видел ли он эту картину. Ведь читатель знает, что мой знаменитый 5-й день основан именно на точном описании этой картины.
— О-о! Это хорошая картина! — сказал он. — Она давно только шла. Я ее, кажется, видел, но точно не помню.
— Тогда я вам открою тайну этого 5-го дня, — сказал я. И я рассказал ему, в чем дело.
— Ну, это не беда, — сказал он. — Я все равно точно не знаю, видел ли я ее или нет; а если я ее и видел, то совершенно не помню.
Поэтому мне все равно будет интересно слушать, как ты ее описал.
Я успокоился.
— Ну, а след. урок у нас когда будет? — спросил вдруг М.Н.
— Как это когда?— удивился я. — Да 5-го декабря, разумеется.
— Да, но пятого — день Конституции, и все школы не работают[2]. Как же нам быть с занятиями?
— Ну, так мы ведь к школам не относимся, — сказал я. — Я все равно буду свободен, а вы будете иметь столько же времени, очевидно, сколько имеете в обычный 5-й день шестидневки. Зачем же нам жертвовать уроком.
— И то правда, — сказала М. Ив. — Зачем это? Ты и так ведь сможешь придти 5-го позаниматься. Наоборот, больше времени будет; и ты успеешь почитать нам 5-й день.
Дома сегодня я нарисовал следующий рисунок к «Итальянскому докладу», рисунок, изображавший пару одиночных асцидий, вылавливаемых из вод Средизем. моря итальянцами для употребления в пищу.
P.S. Я только что прослушал по радио выступление Вячеслава Михайловича Молотова, который в своей ясной, но короткой речи еще раз подчеркивает мирную политику СССР[3].
Многочисленные враги нашей страны, понимая нашу справедливость, но боящиеся высказать это вслух и бесящиеся от своего ничтожества и от правды, которую несет Советский Союз, яростно бьются в клеветнических ударах. Они понимают политику СССР, но боятся ее, так как они являются врагами коммунизма, так разве они останутся в покое в такие времена? Нет! Они стараются оклеветать, опозорить честь СССР. Не зная, что сказать, они выдумывают глупейшие аргументы против нашей страны, лишь бы показать ей свою ненависть. Они еще выдумали, что СССР якобы только того и ждет, чтобы Финляндия напала на него, тогда он под этим предлогом захватит и присоединит ее к себе. Следовательно, по словам этих жалких теоретиков, СССР хочет захватить Финляндскую территорию. Но здесь они глубоко ошибаются, и эти враждебные доводы в пух и прах разбиваются о истинную политику Сов. Союза.
Вы сначала, господа, оглянитесь на свои страны! Скажите честно, что каждая капиталистическая страна только и желает расширить свои просторы за счет захватов соседних стран! Это факты! Сколько раз капиталистические страны воевали между собой специально из-за этого? Скажите нам, на милость!
Нет! Об этом вы молчите, а вот о том, что СССР будто бы хочет захватить Финляндию — это вы кричите на весь мир! Вникните в это, пустоголовые бараны, и запомните раз и навсегда — если вы только способны это сделать, — что СССР совсем не собирается присоединять к себе Финляндию. Если бы он этого хотел, то он так бы настойчиво не предлагал ее ослоподобным правителям мир и дружбу, а также и то, чтобы Карелия отошла к финнам. А это, по-моему, все совершенно ясно. Он тогда бы не канителился так с этой жалкой страничкой, а взял бы, ответил на ее провокации, да и захватил бы ее всю.
Польша была присоединена к нам только из-за того, что она была вообще покинута своим правительством, и мы не хотели, чтобы ее кровные нам народы погибли под сапогами алчных капиталистов; да и то ведь зап. Украина и зап. Белоруссия были к нам присоединены не по нашей воле, а по воле самих же их жителей. Вот и сейчас СССР не хочет присоединять Финляндию к себе, а хочет только проучить ее правителей за угрозу: освободить финнов от ига поработителей, дать свободу им, а потом отозвать обратно свои войска, чтобы народ Финляндии по своему усмотрению устраивал там, какой ему будет угодно строй.
Так-то, мои милые ослы! Мало вы учились еще, по всей вероятности! Еще природа не освободила ваши головы от тумана, а вы уже беситесь, как паяцы, всем служа посмешищем![4]