Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ «Дня», «Москвы», «Руси» и другихъ изданій, и нѣкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
Для объединенія Германіи лучшій способъ — война.
правитьБочаръ, сколачивающій огромную бочку желѣзными тугими обручами — въ такомъ видѣ представленъ графъ Бисмаркъ въ одномъ изъ послѣднихъ нумеровъ берлинской юмористической газетки, «Кладдерадача». Бочка — это Германія; обручи, ее стягивающіе, — таможенное единство (Zollverein), военныя конвенціи и т. д. Трудъ бочара еще не оконченъ: обручи далеко еще не въ пору налѣзли, хотя и поддаются мало-по-малу тяжелымъ ударамъ прусскаго молотка. Дѣйствительно, объединеніе Германіи, даже сѣверной, далеко еще не упрочено, и графу Бисмарку предстоитъ еще надолго и много работы. Быстрота и блескъ прусской кампаніи 1866 года, побѣда при Садовой, вышвырнувшая Австрію изъ ея политической позиціи, ослѣпили и ошеломили Германію, обольстили ее соблазномъ военной славы и политическаго могущества, но еще не порѣшили вопроса.
Вопросъ въ томъ: возможно ли объединеніе Германіи иначе какъ въ формѣ распространенной Пруссіи? И если иначе невозможно, если нѣтъ для Германіи другаго объединяющаго политическаго начала, то способна ли прусская закваска претворить въ единое цѣлое различные и своеобразные германскіе ингредіенты, — достаточно ли тягучъ и крѣпокъ прусскій цементъ для спайки разнородныхъ и разнокалиберныхъ камней воздвигаемаго зданія? Предрѣшать такія задачи было бы трудно, во кажется можно положительно сказать, что другаго политическаго объединяющаго начала въ Германіи, кромѣ прусскаго, не имѣется. Политическое единство вообще сдается намъ извращеніемъ исторической натуры германскаго племени, точно такъ же какъ несвойственна ей и идея единства церковнаго, въ римско-католическомъ смыслѣ. Преобладаніе начала личности и обособленія, индивидуализмъ и партикуляризмъ одинаково сказались какъ въ политической, такъ и духовной жизни Германіи, съ одной стороны раздробленіемъ политическаго тѣла на множество отдѣльныхъ организмовъ, до размѣровъ почти атомическихъ; съ другой протестантизмомъ, размѣнявшимъ латинское единство церкви на сумму отдѣльныхъ, независимыхъ, разнообразныхъ духовныхъ аггрегацій. Если же Пруссія, хотя и германская держава, и явилась въ исторіи съ такимъ преобладающимъ стремленіемъ къ политическому единству и централизаціи, то это быть-можетъ потому, что въ физіологическій составъ этого организма вошли большею частью не германскіе элементы, а литовскіе и частью славянскіе, менѣе наклонные къ индивидуализму; замѣтимъ также, кстати, что Пруссія оказываетъ расположеніе не только къ государственному, но, несмотря на свое протестантство, и къ какому-то, чисто внѣшнему, церковному объединенію: по послѣднимъ извѣстіямъ, она обнаруживаетъ поползновеніе завести всюду «оффиціальную церковь» и устраиваетъ въ Берлинѣ высшее церковное управленіе въ родѣ протестантскаго синода для обоихъ вѣроисповѣданій — аугсбургскаго и гельветическаго. Но и независимо отъ прусскихъ политическихъ притязаній нельзя не признать, что и въ остальной Германіи стремленіе къ единству и политическому могуществу, потребность создать изъ себя нѣчто широкое и крупное, политическое цѣлое — есть фактъ несомнѣнный, какъ бы повидимому ни казался онъ противорѣчащимъ исторической натурѣ Германца. Порождено ли такое явленіе соблазномъ, т. е. совратилось ли или заразилось германское племя, временно, политическою похотью, или коренится такое стремленіе въ историческихъ инстинктахъ, далеко въ глубинѣ народнаго духа, повинующагося новому призванію, — это разъяснитъ намъ время, это покажетъ намъ рядъ выдержанныхъ серьезныхъ историческихъ испытаній.
Такія испытанія только еще начинаются. Прусская кампанія прошлаго года, какъ мы уже сказали, озадачила Германію, застигла ее врасплохъ, обольстила блескомъ военныхъ успѣховъ, отуманила ея голову внезапнымъ чадомъ политическаго могущества. Но только теперь возникаютъ въ Германцахъ недоумѣніе и даже разладъ между чувствомъ національной чести польщеннымъ военною славой и политическою спобностью Пруссіи, съ одной стороны, — и политическою совѣстью, для которой дороги права личной свободы, съ" другой; между взлелѣянною ими идеею «общаго отечества», величаваго, могучаго, грознаго «національнаго единства», не мыслимаго на практикѣ безъ централизаціи и единообразія внѣшнихъ государственныхъ и административномъ формъ, — и отвращеніемъ къ централизаціи, историческою привычкою къ полнѣйшей мѣстной самостоятельности. Приходится или жертвовать для «общаго отечества», для единой, сильной Германіи — личною и мѣстною независимостью, историческимъ индивидуальнымъ типомъ, историческими преданіями и обычаями; или же сохранить всю эту свободу личнаго и мѣстнаго развитія, всю полноту мѣстной автономіи, но въ такомъ случаѣ отказаться отъ притязанія быть единою и, главное, грозною (чего особенно хочется Нѣмцамъ) державой. Не дешево покупается такое политическое значеніе, — и вотъ теперь и происходитъ огромная работа въ Германіи, какъ внѣшняя, такъ и внутренняя, какъ въ правительствахъ, такъ и въ совѣсти каждаго Германца: это работа надъ сдѣлкою или компромиссомъ. Эта работа тѣмъ труднѣе, что прусскіе порядки, прусская національность не внушаютъ, да и мало способны внушать симпатію. Въ самомъ дѣлѣ, мудрено Саксонцу переработать себя въ Пруссака или по крайней мѣрѣ доработаться, если не до ассимиляціи или уподобленія, то все же до гармоническаго соединенія своего племеннаго историческаго типа съ прусскимъ національнымъ типомъ. Весь этотъ внутренній разладъ, не слышный при звукѣ военныхъ трубъ, заглушаемый страхомъ общей опасности, сказывается явственнѣе, громче, настойчивѣе въ досужее время мира, въ ежедневной, такъ сказать будничной, спокойной жизни народовъ.
Но не однѣ историческія привычки, преданія, мѣстныя и племенныя особенности ведутъ инстинктивную, а частью и сознательную борьбу съ новой формой политическаго бытія въ «единствѣ». Всматриваясь ближе, мы находимъ, что есть еще другой, несравненно болѣе сильный историческій реагентъ, полагающій преграду полному объединенію германскаго племени. Вѣроисповѣданіе рѣзко дѣлитъ Германію на двѣ половины. Будь Германія вся протестантская, дѣло объединенія совершилось бы легче. Но какъ, повидимому, ни сроденъ германской натурѣ протестантизмъ, по преобладающему въ немъ началу личной свободы, значительная часть Нѣмцевъ — почти вся Южная Германія — остается еще въ оковахъ латинства. Это различіе вѣроисповѣданій ведетъ за собой и различіе уровня просвѣщенія и благосостоянія, которыя, говоря вообще, въ протестантскихъ земляхъ значительно выше. Если принять при этомъ въ соображеніе физіологическое различіе и историческую традиціонную рознь, то полное объединеніе всей Германіи представляется трудномыслимымъ. Понятно, что собиратель германской земли, Бисмаркъ, ограничился первоначально объединеніемъ Сѣверной Германіи въ формѣ Сѣверогерманскаго Союза, съ Пруссіей во главѣ, надѣясь, что сила притяженія, свойственная политической государственной мощи, не замедлитъ оказать свое дѣйствіе и на государства Южной Германіи, вмѣстѣ съ ихъ народами. Въ то же время, склонивъ южно-германскія правительства на вступленіе въ общій Таможенный Союзъ, на участіе, чрезъ депутатовъ, въ общемъ сѣверогермаискомъ парламентѣ по дѣламъ таможеннымъ, — на заключеніе военныхъ конвенцій, въ силу которыхъ баварскія, виртембергскія, баденскія войска уподобляются прусскимъ по внѣшней формѣ и обязуются защищать вмѣстѣ съ ними германскую территорію, — графъ Бисмаркъ подвинулъ дѣло объединенія довольно далеко, гораздо дальше, чѣмъ того можно было ожидать и чѣмъ того желала бы Франція. Но всѣ эти связи, въ виду той непопулярности, скажемъ болѣе — антипатіи, внушаемой югу Германіи Пруссіей, а отчасти и въ виду интригъ Франціи, недостаточно прочны. Южная Германія и вообще второстепенныя и третьестепенныя германскія государства служили искони точкою опоры для французской политики и ея рычагомъ противъ гегемоніи Пруссіи и германскаго объединенія. Самыя королевства Баварское и Виртембергское возведены въ сей чинъ Наполеономъ І-мъ, и Франція пользовалась у этихъ южно-германскихъ правительствъ традиціоннымъ авторитетомъ. Утрата этого вліянія, утрата этой политической позиціи не можетъ быть допущена Франціей безъ борьбы, хотя бы не въ образѣ протеста, но въ формѣ интриги. Прибавимъ къ этому, что католическая идея является и тутъ историческимъ дѣятелемъ. Въ успѣхѣ Пруссія, въ совершаемомъ ею объединеніи Германіи, Римъ видитъ торжество протестантизма, и католическая проповѣдь не перестаетъ гремѣть среди католическаго населенія, возбуждая въ немъ ненависть къ замысламъ Пруссіи.
Въ виду всего этого, въ виду зачатой теперь громадной работы въ Германскомъ мірѣ, естественно возникаетъ вопросъ: можетъ ли она совершиться безъ войны, не является ли она логическою, историческою необходимостью, и не должна ли она отчасти входить и въ разсчеты самихъ строителей единства германскаго? Прежде всего представляется труднымъ, почти невозможнымъ, чтобы германскія племена и политическіе, хотя и не крупные, организмы могли вполнѣ добровольно, по хладнокровному разсужденію, произвести надъ собою нѣкоторый родъ самоубійства, совершить безпримѣрное въ исторіи самопожертвованіе. Для такого самоубійства необходимо особенное возбужденное состояніе народнаго духа, для такого самопожертвованія необходимъ лирическій моментъ въ исторіи, всенародный великодушный порывъ. Такія явленія не совершаются тихо, немыслимы въ мирное, спокойное время. Напротивъ, если и настаетъ имъ историческая пора явиться, то эти движенія народнаго духа воздвигаютъ политическіе вихри и бури. Они воздвигли войну 1866 года, они воздвигнутъ и еще войну. Призракъ войны носится надъ Германскимъ міромъ; ею вѣетъ въ воздухѣ средней Европы. Та внутренняя борьба, которая теперь происходитъ въ Германіи, не можетъ замкнуться въ предѣлахъ какого нибудь парламента; съ ней не справиться бюрократической дѣятельности; ей нуженъ внѣшній исходъ. Если неизбѣжность войны можно вывести, a priori, изъ отвлеченныхъ соображеній, то и историческій опытъ учитъ насъ, что всѣ политическія превращенія Германіи происходили съ помощью войнъ и революцій. Военная гроза, промчавшаяся по Европѣ въ лицѣ Наполеона I, снесла съ лица Германіи нѣсколько сотъ мелкихъ независимыхъ государствъ и государей, въ видѣ медіатизаціи, и дала ей совершенно новый видъ, — и такое преображеніе, съ которымъ Германія примирилась безъ большой боли, едвали бы могло совершиться по собственной охотѣ и благоразумію упраздненныхъ правительствъ.
Война должна, казалось бы, входить и въ разсчеты самой Пруссіи, именно какъ средство ускорить и упрочить строеніе Германской имперіи, облегчить народамъ и правительствамъ необходимыя для единства жертвы. Война съ внѣшнимъ врагомъ необходима уже для того, чтобы предотвратить войну внутреннюю, или, вѣрнѣе, чтобы дать, какъ мы сказали, внѣшній исходъ горючимъ элементамъ, накопляемымъ внутреннею борьбой. Тѣ же самыя интриги Франціи могутъ быть обращены Бисмаркомъ въ свою пользу, могутъ послужить дѣлу объединенія. Теперь Франція является естественнымъ заступникомъ, мечомъ безсильныхъ и недовольныхъ, въ ихъ враждѣ къ Пруссіи. У Франціи ищетъ заступничества и Ганноверъ, или ганноверская династическая партія; на Францію ищетъ опереться Австрія; къ Франціи же обращаютъ свои взоры, хотя и робко, южно-германскіе государи; во Франціи думаетъ найдти себѣ защиту и Данія, угнетенная Пруссіей: недавняя поѣздка представителей французскаго общественнаго мнѣнія въ Данію, торжественныя заявленія сочувствія къ францусской націи и ея вождю, вызванныя этимъ посѣщеніемъ, какъ со стороны датскаго народа, такъ и со стороны правительства, — все это, несмотря на миролюбивыя увѣренія Наполеона, дѣлаетъ положеніе Пруссіи слишкомъ неловкимъ, неудобнымъ, невыносимымъ, — такимъ, однимъ словомъ, которое долго продолжаться не можетъ. Между тѣмъ, — въ этомъ нельзя сомнѣваться, — наступательyое движеніе Франціи вызоветъ такой взрывъ народнаго чувства въ Германіи, опасность внѣшняго врага съ такою силою явитъ необходимость сплотиться крѣпкою массой подъ знаменемъ Пруссіи, что объединеніе Германіи можетъ совершиться de facto само собою, и связи германскихъ династій съ подданными порвутся безъ большихъ околичностей. Новое, юное германское единство еще не испробовало себя; ему нужно доказать свою внутреннюю состоятельность, faire ses preuves, какъ говорятъ Французы, обкуриться порохомъ, закалиться въ огнѣ. И этотъ опытъ, прибавимъ мы, нуженъ именно теперь, пока идея единства еще свѣжа и держитъ подъ своимъ обаяніемъ германскіе народы. Чѣмъ дольше продолжится миръ, чѣмъ досужѣе будетъ Нѣмцамъ подвергать идею единства аналитической повѣркѣ, тѣмъ упорнѣе станетъ парламентская борьба, тѣмъ сильнѣе будетъ духовный разладъ, раздумье, нѣмецкая рефлексія, тѣмъ слабѣе станетъ напряженная теперь энергія и труднѣе объединеніе Германіи. Конечно, война — дѣло обоюдуострое, ея исходъ никогда не можетъ быть предвидѣнъ, но ни частная, ни историческая жизнь народовъ не совершается по математическому разсчету.
Движеніе къ единству въ Германіи неминуемо вызываетъ войну и совершится только войною. Война неминуема.