ДИѲИРАМБЪ ИВАНУ ПЕТРОВИЧУ.
правитьНашъ городокъ, какъ боченокъ сельдями, набить приличными лодьми, такъ что не знаешь, за кого и взяться. Всѣ рѣшительно безукоризненные люди, отъ вице-губернатора до городового, отъ предсѣдателя уголовной палаты до подчастка… Даже арестанты городскего острога, и тѣ въ нѣкоторомъ родѣ приличные люди; никто изъ нихъ не укралъ болѣе 500 рублей въ разъ, за то нѣтъ и такихъ, которые воровали бы по 25, а все по 50, по 75. Меньше этой суммы не стоить и воровать приличнымъ во всѣхъ отношеніямъ арестантамъ… Кого же прикажете избрать героемъ разсказа, да еще сатирическаго, когда всѣ хороши? Пантелеймонъ Понкратьичъ — попечитель — человѣкъ истинно угодный Богу, потому вѣроятно и начальствуетъ надъ богоугодными заведеніями. Ермолай Агафангеловичъ — винный откупщикъ — просто душка: меньше полтинника подъ кропило не кладетъ… Горя желаніемъ чѣмъ нибудь служить на пользу отечества, открылъ 83 кабака послѣ уничтоженія откупа. Губернаторъ — прекраснѣйшій человѣкъ. Какъ онъ дѣлаетъ, еслибы вы знали цвѣты на шляпку женѣ, да въ этомъ не уступитъ ни одной цвѣточницѣ!..
Итакъ возьмемъ личность неопредѣленной должности, нѣкотораго чина, чтобъ ни одна должность, ни одинъ чинъ не обидѣлись. Личность эта — Иванъ Петровичъ Благопріобрѣтаевъ. Кажется, въ этомъ нѣтъ ничего и ни для кого обиднаго: каждый можетъ быть Иваномъ Петровичемъ, каждый можетъ благопріобрѣтать. Этотъ достойный мужъ славился на всю губернію тѣмъ, что никогда ни въ чемъ не попался, не сдѣлалъ ни одного шага необдуманно, очертя голову. Будь Иванъ Петровичъ частнымъ приставомъ, я увѣренъ, что ни одного бы мертваго тѣла не было поднято въ его части, ни одной бы не было серьезной оказіи… Онъ приказалъ бы городовому тихонько перетащить найденное на улицѣ тѣло въ другую часть, въ другой кварталъ, чтобъ удружить сосѣду… Это случалось встарину, что покойникамъ, находимымъ на мостовой, или въ рѣкѣ, приходилось гораздо больше путешествовать по смерти, чѣмъ при жизни… А все Иваны Петровичи, бывшіе полицейскіе начальники, хлопотали о тотъ, чтобъ нѣсколько оразнообразить путешествіе гг. покойниковъ до послѣдняго пріюта… Будь Иванъ Петровичъ чиновникомъ, онъ ни за чтобы не навязалъ себѣ на шею дѣла, обремѣняющаго только совѣсть, а не кошелекъ; онъ спихнулъ бы съ плечъ это дѣло на законномъ основаніи. А для чего же и придумано такое множество законовъ, какъ не для того, чтобы Иваны Петровичи могли откручиваться отъ недоходныхъ дѣлъ, на законномъ основаніи? Вотъ отчего просители, подобно помянутымъ покойникамъ, путешествуютъ изъ мѣста въ мѣсто, пока не добьются надежнѣйшаго пріюта — комиссіи прошеній на Высочайшее имя. Однимъ словомъ, задачей всей жизни этого мужа было: удаляться отъ всевозможныхъ непріятныхъ дѣлъ, ни во что не вмѣшиваться, а все сваливать на другихъ. Согласитесь, что такіе люди пойдутъ далеко въ такомъ просвѣщенномъ государствѣ, которое, такъ сказать по малолѣтству, не могло еще вполнѣ устроиться и выбросить, какъ ни къ чему негодную вѣтошь — Ивановъ Петровичей…
Тихо, чинно, какъ подобаетъ всякому благонамѣренному гражданину, Иванъ Петровичъ доживаетъ пятый десятокъ въ непрестанномъ служеніи любезному отечеству и раченіи о семействѣ, которому оставить навѣрное 200 тысячъ безгрѣшныхъ. Мимоходомъ скажу, что нынѣшніе чиновники потеряли секретъ наживать дома, деревни, капиталы изъ ничего, какъ ученые потеряли секретъ греческаго огня. Но Иванъ Петровичъ обладаетъ этимъ секретомъ и говорить, что какъ для греческаго огня нуженъ особенный составъ, такъ и для невиннаго наживанія сотенъ тысячъ нуженъ особенный составъ присутственныхъ мѣстъ… А составъ присутственныхъ мѣстъ при нынѣшнемъ правительствѣ такой, что никакіе Рожеры-Баконы, Бертольды Шварцы, Иваны Петровичи по части благопріобрѣтеній новаго пороху не выдумаютъ…
Иванъ Петровичъ наступилъ на службу только съ родительскими молитвами да съ тремя грошами. Два капитала, которыми такъ богаты многіе: бѣдность и благородство, ни къ чему бы его не повели, еслибъ онъ не былъ надѣленъ отъ Всевышняго особеннымъ даромъ благопріобрѣтенія. Въ доказательство возьмемъ нѣкоторыя частности изъ его жизни.
— Погляди Варя, какъ намъ Господь Богъ подаетъ въ окошко, сказалъ онъ однажды своей супругѣ, по прошествіи трехъ лѣгь нахожденія на коронной службѣ.
И при этомъ открылъ передъ женой старинный отцовскій сундукъ, оклеенный изнутри картинками модъ временъ Павла I. Тамъ, на одной сторонѣ лежали лобанчики, арабчики; на другой — радужныя сѣренькія и пеструшки.
— Мать моя, споручница всѣхъ страждущихъ! воскликнула супруга, при видѣ такого умилительнаго зрѣлища. Г-жа Благопріобрѣтаева, имѣя десять тысячъ родительскихъ, цѣлый вѣкъ плакалась на свою бѣдность, считала себя «страждущей», — поэтому считала себя въ правѣ прибѣгать къ заступницѣ. Постоянно кряхтя и охая, сѣтуя на свою бѣдность, она воровала гривеннички, четвертачки у зазѣвавшаго мужа, прятала все это въ особые мѣшечки, узелки, съ самою благонамѣренною цѣлью, именно — обрадовать мужа въ день его рожденья, имянинъ. Значитъ, супруги такого сорта самыя благонамѣренныя воровки изъ всѣхъ, какія есть на земномъ шарѣ.
— Да гдѣ ты столько набралъ денегъ? спросила она у мужа: — вѣдь когда на мнѣ женился, у тебя только и было двое пантолонъ…
— Вѣстимо, Богъ подалъ, отвѣчалъ мужъ, закрывая сундукъ.
— Подымемъ скорѣе на домъ Владычицу! воскликнула жена: — говорятъ, ее теперь поднять дешевле стоить; всѣ большіе господа разъѣхались…
— Боюсь, голубеночекъ! Она, матушка, разгнѣвается, что я дерзнулъ тревожить ее нечестивыми своими молитвами, возразилъ мужъ: — не лучше ли прежде отьисповѣдываться?..
— Что ты такое говоришь?! развѣ это нечисто нажито?..
— Скажу послѣ, матушка; надо прежде поговѣть недѣльку, чтобъ очистить свою совѣсть…
— Да скажи, какой грѣхъ тяготитъ твою душу? спросила жена, раззадорившая до послѣдней степени свое бабье любопытство: — вѣдь ты все пріобрѣталъ безгрѣшно — отъ просителей, вѣдь такъ всѣ у насъ пріобрѣтаютъ…
— Отъ, тяжело мнѣ! надо все какъ нибудь загладить…
— Ты выбери построже священника, который бы лучше всѣхъ исповѣдывалъ. Вотъ у Антипія — «зубного цѣлителя» хвалятъ: — удивительно строгій свящининнъ: — ни одного грѣха не дастъ утаить, все выпытываетъ. Да потомъ какъ начнетъ увѣщевать, такъ даже слеза прошибетъ…
— Хорошо, что сказала; я буду говѣть непремѣнно у Антипія.
— Да какъ начнетъ, да какъ начнетъ! «Такъ ли, говорить, мы живемъ, какъ евангеліе велитъ? Да мы должны отречься отъ всѣхъ благъ земныхъ, продать все имущество, а не пріобрѣтать».
— Да гдѣ живетъ священникъ?
— Въ собственномъ домѣ, такой огромный, тысячъ двѣсти стоитъ…
— Пойду непремѣнно въ нему. Да вотъ еще я въ чемъ грѣшенъ: прошлый разъ пожалѣлъ двухъ рублей дать попу за молебенъ!
— Ай-ай-ай! Во всемъ покайся, слышишь?
— Просвиру-то я тебѣ невынутую принесъ, а сказалъ, что вынутую…
— Ай-ай-ай! воскликнула жена, качая головой: — открой и это на духу…
— Знаешь ли еще что?.. Я сжегъ… я сжегъ… 15 вѣтряныхъ мельницъ…
— Какъ сжегъ, по неосторожности?..
— Нѣтъ, не по неосторожности… Я сжегъ… злонамѣренно…
— Злонамѣренно?!. объясни, какимъ образомъ?..
— Долго разсказывать, я получилъ за это десять тысячъ…
— Десять тысячъ еще, кромѣ тѣхъ, что я видѣла въ сундукѣ?..
— Кромѣ тѣхъ…
— Ахъ, какъ хорошо!.. Да поставилъ ли ты хоть свѣчу Николаю угоднику, или Неопалимой купинѣ?..
— Нѣтъ не поставилъ.
— Чего же ты думаешь? Ступай скорѣй въ церковь, закажи на завтра молебенъ, поставь свѣчъ побольше!.. Можетъ, быть Богъ-батюшка все проститъ тебѣ!.. Ахъ, какой грѣхъ!..
— Оттого-то я тебѣ и покаялся, душа не вынесла.
— Сегодня среда. Ты съ какимъ сахаромъ пилъ чай?
— Со скоромнымъ.
— Ай-ай-ай! Ужъ теерь цѣлую недѣлю, не жди отъ меня скоромнаго сахару. Объ говядинѣ и не думай. Вотъ твоя пища: стерляжья уха, осетрина, кулебяка — больше ничего… Надо жъ какъ нибудь хоть постомъ грѣхи загладить; а скажи, сколько тысячъ у тебя всего на всего?
— Да тысячъ тридцать наберется.
— И я тебя обрадую: я скопила въ эти три недѣли до 50 р.
— Ну, спасибо, душка, поцѣлуй меня за это, да почеши за ушами.
Иванъ Петровичъ ужасно любилъ, чтобы у него чесали за ушами. Онъ уткнулъ голову между ея колѣнями, она начала зудить легонько пальчиками по его лысинѣ, чтобы ввести его въ сладкую дремоту. Такимъ образомъ, совѣсть обоихъ супруговъ успокоилась, Тѣмъ болѣе, что Иванъ Петровичъ обѣщалъ поставить множество свѣчей къ Неопалимой купинѣ, Николаю угоднику, отъисповѣдаться у строгаго священника, не ѣсть ничего, кромѣ кулебякъ, ухи стерляжей и, что всего важнѣй, цѣлую недѣлю кушать чай съ постнымъ сахаромъ.
Вы бы посмотрѣли, какъ онъ былъ всегда безукоризненно одѣтъ! Ни одной крапинки, ни одного пятнышка на благоприличномъ во всѣхъ отношеніяхъ пальто. На шляпѣ, на сапогахъ ни одной пылинки; даже самыя эти пылинки, носясь міріадами въ воздухѣ, боялись прикоснутся къ Ивану Петровичу. Отъ какой-то кошачьей аккуратности онъ рѣшительно потерялъ способность пачкать брюки, калоши, и тамъ гдѣ иной врѣжется въ грязь по колѣно, онъ проскакивалъ, какъ, кошка, дѣлая удивительныя вольты съ камушка на камушекъ… Любо было на него посмотрѣть, когда онъ пробирался по лужамъ, на недостатокъ которыхъ нельзя нашему городу пожаловаться. Ставши обѣими ногами на два выдающіеся изъ воды камушка, онъ смахивалъ на колосса родосскаго и потомъ, съ упругостью резиннаго мячика, давалъ такого стречка на ближайшій островокъ, что толпа останавливалась зѣвать.
Надо было видѣть одни сапожки Ивана Петровича, — гдѣ онъ доставалъ такую блистательную ваксу, одинъ Богъ вѣдаетъ, у самого господина губернатора сапоги никогда не достигали до такой зеркальности, какъ сапоги Ивана Петровича. Когда онъ проходилъ по улицѣ, то всѣ дома, крыши, встрѣчные пѣшеходы отражались въ обратномъ видѣ въ его сапожкахъ. Цѣлый столбъ свѣта переливался на его лоснайщеся шляпѣ. Ни одна морщинка не дерзала сложиться у колѣнъ, или у носковъ, какъ это бываетъ у остальныхъ смертныхъ. Глядя на его безукоризненность, можно было подумать, что онъ свалился къ намъ съ облаковъ и свалился не одинъ, а купно съ своей супругой Варварой Виссаріоновной. Я полагаю, что безошибочности въ дѣйствіяхъ Ивана Петровича много способствовало то, что онъ во всѣхъ дѣлахъ, какъ бы онѣ ничтожны ни были, обращался за совѣтомъ къ Варварѣ Виссаріоновнѣ. Мы уже видѣли, что прежде чѣмъ отьисповѣдываться у строгаго батюшки, онъ каялся передъ своей супругой. Онъ чувствовалъ особую наклонность излиться передъ женой, когда она щекотала у него за ушами; она также чесала ему икры, но только доставляла мужу это удовольствіе тогда, когда ангелы небесные ниспосылали ему не менѣе 200 рублей.
— А что, таракашечка, говаривалъ онъ женѣ: — какой фракъ приличнѣе надѣть, чтобъ поздравить начальника съ праздникомъ, — синій изкрасна, или коричневый изсѣра?
— Конечно, синій: онъ будетъ напоминать начальнику, что душа его подчиненнаго такъ же чиста, какъ сводъ небесный.
— А какую жилетку приличнѣе надѣть на вечеръ къ начальнику? спрашивалъ Иванъ Петровичъ.
— Конечно, бѣлую: бѣлый цвѣтъ будетъ показывать начальнику, что ты еще невиненъ…
И дѣйствительно Иванъ Петровичъ корчилъ изъ себя передъ начальникомъ такую невинность, что просто приводилъ его въ восхищеніе.
Если Благопріобрѣтаеву приходилось рѣшаться на какой нибудь важный поступокъ въ жизни, напримѣръ, перемѣнить пуговицы на фракѣ, или крышу на домѣ изъ красной перекраситъ въ зеленую, то онъ долго обдумывалъ этотъ важный предметъ, долго задавалъ себѣ вопросы: Да ловко ли это будетъ? Да осмотрительно ли я поступлю? Да что подумаетъ начальство, что я прикупаю деревеньку? Не либеральная ли это мысль?
Обдумавши все это самъ съ собой, шелъ онъ къ Варварѣ Виссаріоновнѣ.
— Какъ ты думаешь, Варичка, не либеральная ли это мысль — прикупить на службѣ деревеньку?
— Нисколько не либеральная; напротивъ, начальство получить очень выгодное мнѣніе о твоихъ служебныхъ способностяхъ, что ты, даже при ограниченномъ жалованьи, прикупаешь деревеньки…
— А если начальство заподозрить вольный духъ? Какъ ты думаешь, заподозритъ ли во мнѣ вольный духъ начальство?
— Съ чего-жъ заподозрить, вѣдь ты былъ съ поздравленіемъ?
— Какъ же, былъ, даже росписался въ визитной книгѣ безъ хвостика. Вотъ столоначальникъ Трущоба всегда съ хвостикомъ., а я — безъ хвостика: написалъ чинъ, фамилію и поставилъ точку.
Но всего болѣе онъ постигъ тайну жизни, какъ держать себя въ извѣстномъ случаѣ, при извѣстныхъ обстоятельствахъ; знаніе этой тайны открыло ухъ-какую широкую дорогу не одному Ивану Петровичу… Никакіе изумительные таланты, никакое благородство души, никакія знанія не принесутъ пользы, если ихъ обладатель не постигъ тайны, какъ и съ кѣмъ держать себя. Чтобъ достигнуть въ этой жизни всего пріятнаго, такъ сказать, усладительнаго, необходимо избѣгать всякихъ непріятностей, всякихъ столкновеній съ судами, начальствомъ, законами, присутственными мѣстами, жить тише воды, ниже травы, — Знать не знаю, вѣдать не вѣдаю; ничего не знаю, не видалъ и не слыхалъ. — Вотъ тогда проживешь на свѣтѣ чисто, гладко, спокойно. Надо такъ ухитриться прожить весь вѣкъ, чтобъ не знать даже, гдѣ помѣщается кварталъ, часть, въ которыхъ ты прописанъ на квартирѣ. Тогда только ты можешь надѣяться на самую блестящую карьеру, когда всѣ скажутъ: «вотъ молодецъ-то, вотъ умница-то! Семьдесятъ лѣтъ прожилъ на свѣтѣ, 50 прослужилъ парю и отечеству и ни въ чемъ не попался! даже съ полиціей не имѣлъ ни одного дѣла». Вотъ такъ и Иванъ Петровичъ поступалъ съ перваго шага на служебномъ поприщѣ. Однажды, въ очень приличной компаніи здѣшнихъ чиновниковъ, два молодыхъ человѣка подрались за картами; Иванъ Петровичъ, увидя летающіе въ воздухѣ подсвѣчники, клочки оторванныхъ волосъ, скорѣй за шапку да и драла изъ честной компаніи. Когда пошла переборка, кто правъ, кто виноватъ, онъ забожился, что вовсе тутъ не былъ, что всегда удаляется отъ подобныхъ компаній.
Возникъ однажды споръ между нимъ и казначеемъ какого-то низшаго присутственнаго мѣста изъ-за слѣдующаго: когда Благопріобрѣтаевъ при получкѣ жалованья росписался въ книгѣ и протянулъ руки за деньгами, казначей сталъ увѣрять, что онъ выдалъ всѣ деньги сполна.
— Ну, я вамъ скажу откровенно, что денегъ вы отъ меня неполучали, а я все таки передъ другими стану говорить, что вы ихъ получили. Чѣмъ вы меня опровергнете? вѣдь свидѣтелей нѣтъ. Дойдетъ дѣло до суда, мнѣ больше повѣрять, чѣмъ вамъ: я лицо почетное, я казначей…
— Неужели вы захотите пользоваться моими грошами? спросилъ язвительно Благопріобрѣтаевъ.
— Еще вы смѣете грубить мнѣ — заслуженному чиновнику!.. Я по два раза одного жалованья не даю; вы получили одно, — вотъ доказательство — ваша подпись. Извольте идти вонъ.
Иванъ Петровичъ тихонько выбрался изъ казначейской, еще далъ гривенникъ сторожу, чтобы онъ никому объ этомъ не разглашалъ… Какъ приличнѣе держать себя при такихъ обстоятельствахъ? спросилъ самъ себя Иванъ Петровичъ. — А вотъ что: никому объ этомъ ни-гу-гу, а денежки эти наквитать какимъ нибудь тихимъ способомъ. Тихій способъ скоро представился: къ нему пришелъ въ гости пьяненькій чиновникъ. Онъ засѣлъ съ гостемъ въ дурачки, по рублю игра, обыгралъ его навѣрняка, упоилъ на его же деньги до положенія ризъ, изъ бумажника обобралъ лишнія деньги и соннаго тихонько вытащилъ ночью на улицу.
Такимъ образомъ, безъ шуму, чинно, прилично, не теряя имени честнаго человѣка, онъ воротилъ съ лихвой свои денежки. Это сдѣлано было тагъ благородно, въ такой приличной обстановкѣ, что до сихъ поръ никто про это не знаетъ. Всѣ до сихъ поръ считаютъ Благопріобрѣтаева честнымъ, прекраснѣйшимъ человѣкомъ, который даже въ молодости не сдѣлалъ ни одного неприличнаго поступка. Однажды, на его глазахъ, у его родного брата, шедшаго съ нимъ, какой то мошенникъ вытащилъ бумажникъ изъ кармана и скрылся въ толпу. Благопріобрѣтаевъ видѣлъ все это, но даже неморгнулъ глазомъ, не сказалъ брату ни слова, только ухватился за свой портмоне покрѣпче. — Какое мнѣ дѣло ввязываться въ непріятную исторію, думалъ онъ: — а если пойманный мною мошенникъ станетъ увѣрять всѣхъ, что это я укралъ, а не онъ, — что тогда?
— Славный человѣкъ Иванъ Петровичъ, — удаляется отъ непріятныхъ исторій, твердили всѣ граждане. Слыша, что кого нибудь изъ его пріятелей чернятъ на чемъ свѣтъ стоитъ, молчалъ, даже поддакивалъ.
— Какое мнѣ дѣло защищать его, ввязываться въ чужія кляузы, вѣдь не меня ругаютъ…
Однажды, завидя на улицѣ своего стараго пріятеля, дурно одѣтаго, онъ не только не поклонился ему, даже отворотился съ презрѣніемъ, не смотря на то, что тотъ кричалъ ему, кланялся. Другой разъ, встрѣтивши его же отлично одѣтымъ, побѣжалъ къ нему на встрѣчу, сталъ извиняться, увѣрять, что прошлый разъ не узналъ его въ лицо.
— Да какъ же ты узналъ, что со мной встрѣчался, когда увѣряешь, что не узналъ?..
— Извини, въ послѣдній разъ! возразилъ Иванъ Петровичъ: — не могъ же я признать знакомаго, когда онъ дурно одѣтъ.
Всѣ уважали, всѣ хвалили Ивана Петровича за то, что онъ умѣетъ держать себя прилично, что онъ ужъ ни за что не свяжется съ дурно-одѣтымъ человѣкомъ, хоть будь его родной отецъ. Такъ было разъ и съ отцомъ, который послѣ двадцатилѣтней разлуки, пріѣхалъ изъ Тобольска взглянуть на дорогого сына. Онъ, т. е. отецъ, летѣлъ, какъ угорѣлый, по 200 верстъ въ сутки, страшно растерялся, растресся и въ чемъ былъ — прямо въ домъ къ сыну.
— Гдѣ мой сыночекъ Ваня? гдѣ онъ мой батюшка? я, кажется, умру отъ нетерпѣнія, если сейчасъ его не увижу.
Такъ говорилъ добрякъ-старикъ, чуть не цалуя руки слугѣ, чтобъ тотъ скорѣе доложилъ.
Въ это время Иванъ Петровичъ, уже достаточно оперившійся, важно возсѣдалъ за столомъ въ кругу новыхъ своихъ знакомыхъ — людей нужныхъ и вліятельныхъ.
— Васъ зоветъ какой-то старикъ, называетъ себя вашимъ отцомъ…
— Вы сказали, что у васъ нѣтъ отца, что онъ убить на Кавказѣ впереди своего отряда…
Отъ этихъ ѣдкихъ словъ покоробило Ивана Петровича, у котораго лицо поблѣднѣло, какъ молоко, и затряслись губы…
— Какая нибудь ошибка… недоразумѣніе… я еще не пріискалъ порядочнаго лакея… пробормоталъ Иванъ Петровичъ еле слышно и вышелъ въ переднюю.
— Ваня мой, голубчикъ! едва успѣлъ проговорить отецъ и повисъ на шеѣ сына. Какъ было сѣно и пыль на пальтишкѣ старика — тобольскаго столоначальника, такъ и прилипло къ изящной манишкѣ Ивана Петровича…
— Теперь нѣкогда-съ… зайдите послѣ-съ… вы по ошибкѣ меня приняли за сына-съ… у меня нѣтъ отца…
Бѣднякъ отецъ ошеломѣлъ, отскочилъ отъ сына, какъ отъ жабы.
— Проводи ихъ, голубчикъ, сказалъ Иванъ Петровичъ лакею: — они во ошибкѣ не туда попали. Лакей, волей неволей, выперъ убитаго горестью старика за порогъ, но пожалѣвъ его и шепнулъ ему на ухо: — приходите въ другое время, теперь баринъ не въ духѣ, они съ большими господами…
— Представьте, господа, какой скандаль! пьяненькій старичишко, котораго я съ роду въ глаза не видалъ, призналъ меня вдругъ за сына!
Всѣ гости подозрительно переглянулись, нѣкоторые состроили презрительную гримасу.. Они были одной шерсти съ Иваномъ Петровичемъ, только видѣли спицу въ его глазу и, догадавшись въ чемъ дѣло, ославили его въ тотъ же день по городу за его же хлѣбъ-соль.
— Рѣдкій человѣкъ Иванъ Петровичъ, твердила воспитанная въ аристократическихъ началахъ публика: — вотъ ужъ истинно чиновникъ, умѣетъ поддержать славу благороднаго человѣка.
— Каково, плотью своей, кровью пожертвовалъ ради приличій! Отца родного не пустилъ за порогъ, изъ-за того только, что онъ не умѣлъ одѣться прилично… Еще отрекся отъ него!
— Такъ и надо, а вы думали какъ? Коли идешь къ благородному сыну, пріодѣнься во фракъ, одѣнь регаліи, какія тамъ есть, чтобы видѣли, что ты благородный человѣкъ, дворянинъ.
— Да вотъ у насъ, недалеко ходить, въ учебномъ заведеніи: хоть будь разпраотецъ, да если фракъ маленечько потертъ, ни за что не пустятъ на свиданіе съ дѣтьми… хоть онъ изъ тридесятаго царства пріѣзжай, хоть съ роду въ глаза не видалъ дѣтища, а не пустятъ. На то порядокъ, на то учебное заведеніе!..
Но мы только набросили нѣкоторые штрихи, а намъ нужно изобразятъ настоящій ликъ Ивана Петровича, изобразить живыми красками, какимъ длиннымъ рядомъ постепенныхъ самоусовершенствованій достигъ онъ до того идеала петербургскаго чиновника, какимъ его нынѣ усматриваемъ.
Но прежде, чѣмъ начать такое важное дѣло, нужно разъяснить читателю общій характеръ нашего общества, которое, отъ макушки до пятъ, проникнуто аристократическими началами. Не забираясь слишкомъ подъ облака, возьмемъ высшій и средній кругъ, если можно такъ выразиться. Всему обществу задаютъ тонъ, разумѣется, дамы, преимущественно молодыя. Очень естественно, что при неравенствѣ браковъ они вертятъ хилыми мужьями, какъ рукояткой кофейной мельницы. Плѣшивые сластолюбцы-старикашки, растратившіе давно весь порохъ, частію только числятся на выгодныхъ мѣстахъ, а въ сущности управляютъ ихъ жены, — частію, говорю. Положимъ, онѣ не сидятъ передъ зерцаломъ, не подписываютъ бумагъ, не распекаютъ лично чиновниковъ, но даютъ направленіе всей канцелярской политикѣ. Онѣ, черезъ посредство этого призрака начальничьей власти мужа, удаляютъ чиновниковъ «противныхъ», но часто дѣльныхъ; вставляютъ на мѣстахъ «интересныхъ», но пустыхъ, какъ свищъ. У нихъ нѣтъ прямаго свѣтлаго взгляда, у нихъ вездѣ симпатіи и антипатіи. Сердце, умъ чиновника онѣ часто видятъ въ лаковыхъ сапогахъ; а его познанія, способность къ дѣлу — въ бакенбардахъ, въ глазахъ съ поволокой.
Развѣ помѣщики обижали крестьянъ? — помѣщицы!
Развѣ чиновники брали въ былое время? — чиновницы!
Скажите, много ли нужно дѣльному мужчинѣ, — а ихъ треть Россіи, — чтобъ удовлетворять всѣмъ своимъ прихотямъ? Ведро водки въ мѣсяцъ, два ведра шампанскаго, полторы три тысячи на камелій, да и то, у кого есть камеліи, — вотъ и все. Тысяча рублей въ годъ на костюмъ, тысяча на кутежи, двѣ тысячи на карты — вотъ и все. Я это беру примѣрно, около, только хочу этимъ доказать, что мужскіе расходы ничтожны передъ расходами на наряды женъ. Вотъ кто разоряетъ Россію, вотъ кто за брюссельскую паутину, за бронзовыя финтифлюшки, за мебель — рококо, ренесансъ, садитъ въ Европу деньги, какъ въ яму. Вотъ кто понуждаетъ мужей устилать европейскія дороги червонцами, чтобъ показать родную глупость за моремъ. Вотъ куда идутъ, какъ въ прорубь, сотни тысячъ, милліоны. Но бросимъ женщинъ, перейдемъ къ тѣмъ аристократическимъ началамъ, которыми, какъ губка водой, просасывается нашъ народъ-простячокъ. Онъ — могучій ребенокъ, онъ повторяетъ все, дѣлаетъ все, что лепечетъ его мама — западная Европа. Къ зажиточнымъ барамъ приростають, какъ губки къ дереву, цѣлыя орды лакеевъ, горничныхъ, едва перелѣзшихъ изъ лаптей и понявъ во фраки и шляпки. Вотъ пародія на аристократію, вотъ она, аристократія наизнанку. За высшимъ лакействомъ тянется среднее лакейство, плебеи — кучера, дворники, щеголяющіе мѣдными цѣпочками, знакомые и съ портерными, и съ талантирами, и съ бонжуръ мусьё. Оставляя этихъ въ сторонѣ, перейдемъ опять къ среднему кругу. За богатыми помѣщицами тянутся чиновницы высшихъ окладовъ, за высшими чиновницами — низшія. На знатной барынѣ — парижская шляпка, на второклассной — петербургская, на третьеклассной — московская. Тамъ драпри изъ штофа, тугъ сію минуту — драпри изъ бархату, тамъ, глядишь, драпри изъ плису, драпри изъ ситцу, драпри изъ дерюги. Тутъ — драпри изъ волоса, тамъ изъ китоваго уса, тутъ ужъ чуть не изъ коровьихъ реберъ… Мода, прихоти роскоши, какъ звукъ, пролетаютъ по безпредѣльной русской землѣ (смотри записки художника Григоровича). Гибнетъ народная самобытность, жмется она въ немногихъ уголкахъ Саратова, Пензы, да и тамъ ей нынче нѣтъ житья. Вездѣ поползновеніе къ барству и къ барству. Дай Богъ, чтобъ мы также скоро перенимали отъ высшихъ дѣло, какъ прежде глупости.
Въ чемъ заключался грѣхъ относительно сожженія 15 вѣтряныхъ мѣльницъ? А вотъ въ чемъ: извѣстно, что страховыя общества на то и учредились, чтобъ платить за застрахованныя имущества, когда онѣ сгорятъ. Противъ этихъ обществъ образовалось, такъ сказать, виз-а-ви, другое общество приличныхъ во всѣхъ отношеніяхъ господъ, которое скупало за безцѣнокъ подгородныя вѣтряныя мельницы, застраховывало ихъ, при помощи подмазки оцѣнщиковъ, въ довольно солидныхъ суммахъ и, заплативши за короткій срокъ бездѣльные проценты, зажигало мельницы, разумѣется, порознь, въ разныхъ пунктахъ.
Почему, напримѣръ, общество Саламандра знаетъ, что дѣлается во 2 страховомъ, а 2-е страховое — въ Московскомъ? Между тѣмъ, мельницы горѣли да и на здоровье то въ томъ обществѣ застрахованныя, то въ другомъ; а эти общества, приписывая пожары случайности, волѣ Божіей, исправно выплачивали денежки. Такимъ образомъ, отдувались только акціонеры, а Иваны Петровичи, верша свои дѣливши въ глубочайшей тайнѣ, только и знали, что богатѣли.
Только когда страховыя общества снюхались, узнали про злоупотребленія, то обрубили лапы этимъ спрутамъ; но уличить виновныхъ не могли, — Иванъ Петровичъ на то былъ и созданъ, чтобъ выходить сухимъ изъ воды.
Натѣшившись до сыта чесаніемъ за ушами и въ головѣ, Благопріобрѣтаевъ тихими шагами, съ поникшей головой, побрелъ въ свой кабинетъ. О чемъ онъ думалъ, Богъ вѣсть, вѣроятно о томъ, какъ бы подешевле отдѣлаться отъ небеснаго правосудія. Нельзя-ли, напримѣръ, купить подешевле запасныхъ свѣчей у старосты какого нибудь монастыря, даже выманить ихъ у торговцевъ, а потомъ поставить ихъ Николаю угоднику, какъ будто бы жертвованныя отъ души?.. Но далѣе.
— Охъ да! воскликнулъ онъ, ударивши себѣ по лбу: — вмѣсто 250 поклоновъ я положилъ только 239, значитъ 11 поклоновъ за мной. Да и четки-то у меня только въ 100 косточекъ, непремѣнно куплю въ полтораста! я и самъ не замѣчу, какъ, перепуская по косточкамъ, отмахаю, вмѣсто ста поклоновъ, сто пятьдесятъ. И легко, и удобно, и Богу пріятнѣй. Ай-ай-ай! И лампадка одна потухла! Ну, быть мнѣ въ аду!
Съ этіми словами Иванъ Петровичъ затеплилъ лампаду, взялъ съ угольника акафисть, разостлалъ платокъ на полу, обмахнувши прежде пыль съ полу, и сталъ на колѣни. Сію же минуту во всемъ домѣ водворилась могильная тишина, всѣ ходили на ципочкахъ, да шептали другъ другу: тише, Бога-ради тише! Иванъ Петровичъ молится, вымаливаетъ божью благодать на семейство!
— Да, онъ можетъ молиться, замѣчалъ кто-нибудь изъ дворовыхъ: — посмотрите, какъ онъ складываетъ персты, какъ творитъ поклоны!
— То-то ему батюшкѣ, Богъ и подаетъ, какъ въ окошко! Анамединсь, принесъ изъ присутствія сто рублевъ, третеводни — полтораста; я сама видѣла изъ щелочки, какъ онъ въ сундукъ пряталъ, замѣтила горничная.
— Это не просители, а сами ангелы небесніи въ ихъ образѣ приходятъ въ присутствіе и подаютъ синенькія, бѣленькія Ивану Петровичу, добавляла благочестивая нянька Аксинья. Она была склонна къ мистизицму и видѣла въ каждомъ купцѣ, приходящемъ съ кулёчками къ Ивану Петровичу, какого нибудь благочестиваго мужа, ниспосланнаго Богомъ съ небеси, чтобъ въ видѣ земныхъ взятокъ вознаградить Благопріобрѣтаева за его ревностную службу и праведную жизнь. Такъ думали объ немъ и въ цѣломъ городѣ съ тою только разницею, что въ приходящихъ къ нему бородачахъ не видѣли ни ангеловъ, ни апостоловъ, а просто мошенниковъ, которые, чтобы продавать всякую дрянь втридорога, подмазывали чиновничье правосудіе всякой всячиной.
Но главное, всѣмъ бросалась въ глаза внѣшняя безукоризненность Благопріобрѣтаева. Ни одного воскресенья онъ не пропускалъ, чтобы небыть у обѣдни. Каждый видѣлъ, что онъ обдѣляетъ нищихъ грошиками, полушечками; каждый видѣлъ, что онъ по нѣскольку разъ въ годъ поднимаетъ на домъ чудотворную икону. Въ обществѣ онъ былъ самый благонамѣренный, самый пріятный собесѣдникъ: съ почтенными гостями сѣтовалъ на совершенное развращеніе нравовъ; съ молодыми людьми немножечко либеральничалъ, и то не восходя выше господина квартальнаго надзирателя, или столоначальника. Желая съ кѣмъ нибудь пофилософствовать, онъ оглядывалъ стѣны, не подслушиваютъ ли онѣ, запиралъ двери на ключъ и, понизивши голосъ, говорилъ: — а вѣдь у насъ полиціймейстеръ свинья не свинья, а что-то въ этомъ родѣ… Губернаторъ тоже… Тутъ уже у него языкъ прилипалъ къ гортани. Но всего болѣе онъ постигъ тайну жизни, какъ держать себя въ извѣстномъ случаѣ, гдѣ что сказать, гдѣ промолчать. Прежде чѣмъ подать свое мнѣніе, ввернуть словцо, онъ задавалъ себѣ вопросы: да не либеральная ли это мысль, да прилично ли будетъ? У него было въ запасѣ множество тѣхъ избитыхъ, поражающихъ своею общностью фразъ, которыя онъ ввертывалъ въ разговоръ, смотря по надобности; — фразами такого рода биткомъ набиты наши грамматики, риторики, въ которыхъ такъ и видишь ихъ составителей — плѣшивыхъ геморойныхъ старичковъ, съ пряжками на груди за 35-ти лѣтнее лежаніе въ коронной службѣ.
Напримѣръ, если въ обществѣ заводили разговоръ по части географіи или исторіи, Иванъ Петровичъ непремѣнно ввернетъ: — «Волга есть величайшая рѣка въ Россіи… Петръ Великій преобразовалъ Россію и указалъ ей, такъ сказать, новый путь… Швейцарія — гористая страна, ознаменованная подвигами достославнаго военачальника графа Суворова». Насчетъ музыки у него тоже были готовыя фразы: — «музыка возвеличиваетъ душу и облагороживаеть сердце… Театръ есть соединеніе полезнаго съ пріятнымъ»… Ну что можно сказать противъ этихъ вѣчныхъ истинъ! Поэтому съ Иваномъ Петровичемъ никто не спорилъ, никто ничего ему не возражалъ.
— Этотъ чиновникъ судитъ обо всемъ весьма основательно, такъ что нельзя ему сдѣлать никакого возраженія, замѣчали про него начальники.
— И замѣтьте, обладаетъ обширными свѣдѣніями, добавлялъ таинственно другой: — когда онѣ коснулся рѣки Волги и Швейцаріи, то большія свѣдѣнія обнаружилъ…
— Да, онъ будетъ современемъ человѣкъ полезный для Россіи.
Такъ слава Ивана Петровича росла, да росла и именно потому, что онъ постигъ тайну, какъ умѣть держать себя въ извѣстномъ случаѣ. Не открывай новыхъ звѣздъ, не изобрѣтай пороху, а постигни эту тайну, и будешь великимъ человѣкомъ… Иванъ Петровичъ, кромѣ этой, зналъ еще множество другихъ тайнъ, другихъ практическихъ истинъ, которыя открываютъ у насъ дорогу избранникамъ.
Чтобы достигнуть всего пріятнаго, такъ сказать, усладительнаго въ мірѣ, необходимо избѣгать всякихъ непріятностей, всякихъ столкновеній съ судами, начальствомъ, законами, присутственными мѣстами, исключая развѣ того, въ которомъ служишь.
Получилъ себѣ съ богомъ жалованье — и не показывайся въ присутствіе до слѣдующаго мѣсяца. Купилъ гарусу въ магазинѣ для начальницы — и отправляйся себѣ съ богомъ на квартиру, не навязывай на себя дѣлъ, лишней переписки; это другіе за тебя сдѣлаютъ… Нужно прожить весь вѣкъ на свѣтѣ такъ, чтобы воды не замутить, не знать даже, гдѣ помѣщается кварталъ или часть, въ которой ты живешь. Читатели многіе знаютъ, что ужасно непріятно имѣть дѣло съ кварталомъ даже самое пріятное. Не то, чтобы тамъ служили люди придирчивые, ябедники, — нѣтъ, тамъ служатъ теперь прекраснѣйшіе люди, вѣжливые до приторности, а все непріятно имѣть дѣло съ кварталомъ… Какъ бы ни было значительно лицо, а если ему скажутъ: «васъ требуютъ въ кварталъ», у него тотчасъ забѣгаютъ мурашки по спинѣ; а отчего забѣгаютъ мурашки по спинѣ, это мнѣ неизвѣстно… У Ивана Петровича никогда не бѣгали мурашки по спинѣ, то есть, его не требовали въ кварталъ… Конечно, эта робость — отрыжка давно минувшихъ дней, и боятся дѣлъ съ судами по старой памяти.
Такъ Иванъ Петровичъ съ перваго шага до настоящей секунды поступалъ на служебномъ поприщѣ и, среди скрежета зубного прежнихъ чиновниковъ, ликовалъ и благоденствовалъ… Въ примѣръ того, какъ Иванъ Петровичъ искусно избѣгалъ всякихъ непріятныхъ исторій, приведемъ нѣсколько случаевъ: однажды, по просьбѣ столоначальника, онъ похитилъ всѣ бумаги у своего сослуживца. Начальнику пришелъ страшный апетитъ выгнать этого сослуживца и именно потому, что сослуживецъ кончилъ полный курсъ въ высшемъ учебномъ заведеніи, а начальникъ не кончилъ ровно никакого курса даже въ низшемъ учебномъ заведеніи. Узнавши про все это, сослуживецъ прибѣжалъ въ ярости къ Ивану Петровичу и, какъ выражаются чиновники, «хотѣлъ познакомиться при помощи кулаковъ съ его зубами».
— Побейте меня немного, только къ комнатѣ: по крайней мѣрѣ не нарушайте принятаго у насъ приличія… Добрый сослуживецъ исполнилъ просьбу, только не вполнѣ, то есть поколотилъ его въ комнатѣ только не немного, а очень достаточно…
На другой день Иванъ Петровичъ всталъ такой веселенькій, словно встрепанный, потеръ бодягой синяки на спинѣ, повязалъ глаза и не выходилъ цѣлые сутки. Однажды онъ донесъ на товарища и донесъ вовсе не изъ того, чтобы ему повредить, а единственно изъ усердія по службѣ.
Обиженный явился за расправой.
— Поколотите меня легонько по спинѣ, только такъ, чтобъ никто не видѣлъ и я остался бы, какъ прежде, прекраснѣйшимъ во всѣхъ отношеніяхъ чиновникомъ…
— Это мнѣ все равно, какъ бы и гдѣ васъ не поколотить, только бы поколотить, а скандаловъ я и самъ избѣгаю.
Такимъ образомъ тихо, чинно, безъ всякаго шума, оба чиновника сдѣлали свое дѣло, т. е. поколотили одинъ изъ нихъ другого.
Одинъ канцеляристъ жилъ у Благопріобрѣтаева на квартирѣ очень чинно, но какъ-то оборвался, т. е. по русскому обычаю, нарѣзался какъ стелька и свалился середи улицы. Бѣдняга долженъ былъ улетучиться въ отставку; но имѣя семейство, просилъ у начальства пощады, ссылаясь на Ивана Петровича.
— А какъ жилъ у васъ этотъ пьянюшка? спросилъ начальникъ.
— Прескверно-съ, преотвратительно-съ, можно сказать, преомерзительно, отвѣчалъ Иванъ Петровичъ.
— Бога вы не боитесь; я капли въ ротъ не бралъ тогда, отвѣчать, всхлипывая, канцеляристъ.
— Можетъ быть, капли воды и не брали въ ротъ, потому что посгсянно пили водку, отвѣчалъ Иванъ Петровичъ, не краснѣя, не сморгнувъ глазомъ, какъ подобаетъ приличному во всѣхъ отношеніяхъ чиновнику…
— Зачѣмъ же вы его не поддержали, когда онъ дѣйствительно прежде не пилъ? спрашивали его съ укоромъ товарищи.
— Я и самъ знаю, что онъ не пилъ, да не могъ этого сказать: развѣ пріятно терять репутацію прекраснаго во всѣхъ отношеніяхъ чиновника?
— Пріятно, или непріятно, а честный человѣкъ долженъ сказать правду, отвѣчали тѣ.
Людей, въ родѣ Ивана Петровича, я видывалъ на вѣку не мало: они переносили оскорбленія, совершенно незаслуженныя, и молчали, лишь бы не подумало начальство объ нихъ дурно… Разскажу одинъ примѣръ: одного поручика, когда онъ въѣзжалъ въ свою квартиру, ея хозяинъ обругалъ невыразимо скверно, выбросилъ за окно его вещи и даже чуть не поколотилъ. Оскорбленный поручикъ отнесся рапортомъ къ начальству.
— Прекратить это дѣло! написалъ на рапортѣ начальникъ: — кто хочетъ со мной служить, тотъ не долженъ заводить подобныхъ кляузъ…
Съ тѣхъ поръ у бѣднаго поручика отпала охота «заводить кляузы» и онъ безотвѣтно переносилъ оскорбленія и нахальства квартирныхъ хозяевъ… Начальству тогда нѣкогда было разбирать, кто кого побилъ, обезчестилъ; оно и невинно обезчещеннаго считало кляузникомъ, заведи онъ только дѣло. Скоро представился случай къ вознагражденію проторей Ивана Петровича, который поигрывалъ тогда въ карточки и объигрывалъ навѣрняка разныхъ благоприличныхъ господъ. Подвернулся къ нему какой-то богатый купеческій сыночекъ, страшный охотникъ до коньяку и до трынки. Сыночку страхъ какъ надоѣло глядѣть на полные отцовскіе сундуки умершаго тятеньки и онъ принялъ всѣ мѣры, чтобъ ихъ поскорѣе опорожнить. Затесался онъ пьяный къ Ивану Петровичу и засѣлъ съ нимъ въ штоссъ, когда тройка казалась десяткой, а двойка шестеркой. Такимъ образомъ тихо, чинно, какъ подобаетъ благоприличному гражданину, Иванъ Петровичъ обыгралъ навѣрняка купчика. Надо сказать, положа руку на сердце, что Иванъ Петровичъ не брезгалъ и взятками, непрочь былъ, на основаніи законовъ, пустить просителя безъ рубашки, но все это дѣлалось такъ чинно и благопристойно, какъ будто самъ проситель снялъ съ себя и отдалъ ему рубашку, какъ бы въ награду за прекрасныя качества Ивана Петровича. У него, какъ и у всякаго благонамѣреннаго гражданина, были свои особенности: напримѣръ, онъ не стыдился отнять суму у нищаго, пустить его, какъ говорится, бень креста, за то стыдился проѣхать на плохомъ извощикѣ. Подвести пріятеля подъ обухъ, благородно обмануть, соврать благоприлично онъ не считалъ за стыдъ, за то стыдился сѣсть въ райкѣ въ театрѣ, зайти въ неаристократической трактиръ, надѣть засаленныя перчатки. Обдѣлать какое-нибудь дѣльце не совсѣмъ красивое онъ соглашался съ охотою, лишь бы оно принесло существенную пользу, было бы совершенно тихо, безъ шуму, глазъ на глазъ, въ благоприличной обстановкѣ. За то, если кто предлагалъ ему сдѣлать это публично, при свидѣтеляхъ, онъ приходилъ въ благородное негодованіе, ударялъ себя въ грудь, разражался монологомъ, выученнымъ наизусть и подходившимъ какъ разъ къ дѣлу.
Какой прекрасный человѣкъ Иванъ Петровичъ! какъ онъ горячо стоить за честь! твердили благонамѣренные граждане. Впрочемъ онъ приходилъ въ благородное негодованіе экспромтомъ, и то при людяхъ маленькихъ, а никакъ не при начальствѣ, или при людяхъ вліятельныхъ.
Что подумало бы начальство, если бы Иванъ Петровичъ сталъ горячиться въ его присутствіи! Оно заподозрило бы въ немъ наклонность къ буйству… Даже и эту роль Иванъ Петровичъ разыгрывалъ, такъ сказать, по нотамъ, позволялъ себѣ сказать: вы говорите не совсѣмъ справедливо, вы лжете, вы клевещете. Напримѣръ, въ присутствіи равныхъ себѣ онъ говорилъ: вы — лжете, вы — клевещете; а чуть только слышалъ шаги столоначальника, или видѣлъ его изъ окна, то спускался нѣсколькими нотами и выражался такъ: вы не совсѣмъ справедливо обо мнѣ думаете; позвольте вамъ замѣтить, что вы имѣете честь ошибаться! и т. п.
Онъ особенно дорожилъ хорошими знакомствами, т. е. крѣпко держался изреченія: скажи мнѣ, съ кѣмъ ты знакомъ, а я скажу тебѣ, кто ты. Если представлялся случай завести знакомство съ лицомъ позначительнѣе, то онъ тотчасъ бросалъ старыя знакомства. Эту черту мы замѣтили выше, когда онъ отрекся отъ родного отца, лишь бы не скомпрометировать себя передъ нужными человѣчками. Съ каждымъ новымъ чиномъ онъ мѣнялъ знакомства и старался, во чтобы то ни стало, затесаться въ аристократическій кругъ. Ужасно манилъ его этотъ кругъ, — онъ его представлялъ какимъ-то эльдорадо. Для него, въ описываемое время, предѣломъ всѣхъ желаній было знакомство съ дѣйствительнымъ статскимъ совѣтникомъ. О какими непомѣрными усиліями добирался онъ до знакомства съ дѣйствительными статскими совѣтниками! Сколько имъ потрачено денегъ на духи, перчатки, циммермановскія шляпы, лаковые сапожки, чтобъ путемъ видимыхъ достоинствъ, проникнуть въ лоно высшаго общества, преисполненнаго дѣйствительными статскими совѣтниками и просто статскими. Какой-то радостный трепетъ проникалъ во всѣ его фибры, когда онъ былъ вводимъ въ кругъ своей начальницы, которая въ цѣлой Россіи не знала чиновника выше Ивана Петровича.
Какъ паукъ по паутинкѣ, онъ перебирался отъ низшаго знакомства къ высшему. Съ каждымъ повышеніемъ чина держалъ себя на дистанціи отъ прежнихъ товарищей-одночинцевъ. Онъ даже раздѣлилъ кисть правой руки на части, соотвѣтственно табели о рангахъ. Сама природа мудро устроила сгибы пальцевъ, раздѣливши ихъ на 14 суставовъ. Напримѣръ, знакомымъ губернскимъ секретарямъ онъ подавалъ только два сустава, титулярнымъ совѣтникамъ цѣлыхъ восемь. Впрочемъ не всѣ губернскіе секретари и даже титулярные совѣтники удостоивались этой чести, а только избранники. Далѣе титулярныхъ совѣтниковъ деградація шла обратнымъ путемъ, т. е. особы выше этого чина также раздѣляли суставы, приспособляя ихъ къ чину Ивана Петровича. Чина этого я не смѣю назвать, чинъ этотъ достигъ или достигалъ тѣхъ размѣровъ, когда авторская скромность требуетъ умалчивать объ чинахъ.
Иванъ Петровичъ до сочетанія съ Варварой Виссаріоновной неуклонно стремился возвыситься, сдѣлать себѣ приличную карьеру. Онъ думалъ объ этомъ, вставая отъ сна и отходя ко сну. Онъ составилъ что-то въ родѣ задачи о квадратурѣ круга, о вѣчномъ движеніи, именно, — задачу: какъ человѣку бѣдному, безъ протекціи, возвыситься. Она и приводитъ къ несообразному рѣшенію, какъ всякія пѣшки, т. е. чтобъ человѣку бѣдному возвыситься, нужно непремѣнно пріискать протекцію, — что несообразно съ условіями задачи, гдѣ сказано, чтобъ человѣкъ былъ безъ протекціи. Это походитъ на то, когдабъ кто предложилъ войти черезъ другія двери въ домъ, имѣющій только одну дверь; ну, какъ ни бейся, вернешься черезъ тѣ двери, въ какія вошелъ! Предѣломъ всѣхъ тайныхъ желаній было: скопить на службѣ капиталецъ, довольно остроумно называемый кускомъ хлѣба на старость. Капиталецъ, какъ мы видѣли, онъ точно скопилъ и даже загладилъ грѣхъ. Онъ, какъ и многіе, подумалъ: чтобъ чего нибудь добиться прочнаго, нужно согрѣшить такъ, чтобъ этотъ грѣхъ умѣть загладить. Другою его тайною мыслью было прикупить на службѣ деревеньку; мысль эта тоже осуществилась въ послѣдствіи даже въ упятеренномъ масштабѣ, т. е. онъ, вмѣсто одной, купилъ пять деревенекъ; только когда онъ состоялъ на службѣ, немножко безпокоился — не либеральная ли это мысль?
Но иногда и такихъ прекрасныхъ людей постигаютъ маленькія неудачи. Кажется, вѣдь человѣкъ благонамѣренный, шелъ къ цѣли прямо и неуклонно: къ чему бы его постигали разныя неудачи? Онъ разъ обмишулился очень презабавнымъ образомъ, оттого что имѣлъ привычку неввязываться въ непріятныя исторіи, удаляться отъ дурныхъ знакомствъ: тотъ самый пріятель, котораго онъ не поддержалъ въ глазахъ начальника и присягнулъ, будто бы онъ никогда ничего не пилъ, кромѣ водки, — насолилъ ему порядочно. Выгнанный въ отставку, бѣдняга дѣлался все смѣлѣе и смѣлѣе отъ голодухи. Сначала онъ, разумѣется, стыдился явиться на улицу въ отертомъ платьѣ, зайти въ грязную закусочную пообѣдать, или въ питейный — выпить передъ обѣдомъ. Потомъ, когда голодуха порастрясла эти поползновенія къ галантерейности, онъ безъ церемоніи выставлялъ ободранные локти на всенародныя очи, разсказывалъ въ кабакѣ всѣ свои несчастія, за косушку водки, и даже рѣшался вламываться къ прежнимъ товарищамъ, настоятельно требуя отъ нихъ денегъ. Но товарищи, какъ товарищи: знакомятся, ласкаются только тогда, когда человѣкъ при мѣстѣ, когда у него можно лишній разъ и пообѣдать, и выпивку учинить… Иванъ Петровичъ особенно отличался отъ всѣхъ: онъ дѣлался какимъ-то врагомъ человѣка, когда тотъ лишался мѣста и не имѣлъ гроша денегъ. Попивая на счетъ выгнанаго изъ службы въ дни его счастія, онъ отвергнулъ его въ несчастіи, даже его голоднаго, убитаго не хотѣлъ принять, сказалъ прямо: меня дома нѣтъ. Того, разумѣется, разобрало и онъ рѣшился дѣйствовать, какъ говорится, съ нахрапу.
— Здравствуй, Пролаза Петровна! сказалъ однажды старый его знакомецъ, нахально врываясь въ комнату къ Ивану Петровичу. Бѣднякъ былъ оборванъ до послѣдней степени: лохмотья на рукавахъ болтались, какъ бахрама; изъ-подъ оранжево-синихъ брюкъ сверкали колѣнки, а изъ праваго сапога выглядывалъ большой палецъ, грязный до того, что его нельзя было различить съ землею. Едва онъ только онъ открылъ уста, какъ по комнатѣ разлилось благоуханіе откупного сивуше…
Иванъ Петровичъ немного оторопѣлъ, сойдясь глазъ на глазъ въ такое позднее время, когда всѣ спали.
— Вы вѣроятно пришли не ко мнѣ, а къ моему сосѣду, — вотъ, неугодно ли, напротивъ; я васъ, если хотите, провожу, сказалъ Иванъ Петровичъ, ласково осклабляясь, между тѣмъ какъ на сердцѣ кошки скребли, а губы дрожали отъ страха; онъ, какъ читатель уже замѣтилъ, былъ не изъ храбрыхъ. Нагадить человѣку изподтишка онъ былъ никогда не прочь, особенно, если это приносило пользу, было совершенно глазъ на глазъ съ начальникомъ и нисколько не компрометировало.
— Вы, вѣроятно, не меня желали видѣть; вы, вѣроятно, не туда зашли, вы вѣроятно… бормоталъ Иванъ Петровичъ, видя, что посѣтитель преспокойно развалился на диванѣ съ грязными сапогами. Ужъ съ одного вида не совсѣмъ чистаго бѣлья коробило Ивана Петровича — человѣка въ высшей степени галантерейнаго, опрятнаго, такъ можете судить, что было съ нимъ, когда непрошеный гость преспокойно снялъ съ себя сюртукъ и остался въ какихъ-то лохмотьяхъ рубашки, очень смахивающихъ на запыленную паутину!..
— Къ тебѣ, дружище, къ тебѣ! возразилъ съ какой-то тоскливой ироніей горемыка: — довольно высосала изъ меня крови твоя рекомендація; шатаясь безъ пристанища, безъ куска хлѣба, три дни не ѣлъ, — и голосъ его задушили рыданія.
— Какъ держать себя въ этомъ случаѣ? подумалъ про себя Иванъ Петровичъ; но на этотъ разъ ничего не придумалъ его бойкій изворотливый умъ. Блеснула-ли искра раскаянія, угрызенія совѣсти, богъ вѣсть. Онъ заскарузъ въ внѣшнихъ благоприличіяхъ, онъ давно потратилъ душу на размышленія, какой фракъ приличнѣе надѣть, чтобы поздравить начальника съ праздникомъ… Онъ стоялъ, чувствуя трясеніе въ поджилкахъ, воровато поглядывая на дверь къ сосѣду, чтобъ разбудить его, призвать его на помощь, да вмѣстѣ съ тѣмъ и боялся: да осмотрительно ли это будетъ? да ужъ не слишкомъ ли рѣшителенъ этотъ шагъ?.. Однимъ словомъ, онъ оправдывалъ геніальную рускую поговорку: былъ блудливъ, какъ кошка, а трусливъ, какъ заяцъ…
— Пошли, братъ, за водкой, утоплю свое горе въ винѣ!..
Иванъ Петровичъ обрадовался такому исходу дѣла, бросился за водкой, имѣя тайную мысль упоить бѣдняка до положенія ризъ, а потомъ, при помощи дворника, выпроводить его за ворота.
Самъ и горемыка-то пришелъ съ тѣмъ, чтобъ раздѣлаться съ Иванинъ Петровичемъ по-свойски; но потомъ — остылъ. Онъ былъ, хоть и забубенный гуляка, но страшный добрякъ; первый гнѣвъ простывалъ въ немъ тотчасъ.
Принесли водку, гость натянулся, какъ нельзя быть лучше, и началъ городить какъ-то несвязно:
— Богъ съ тобой, Ваня, ты обидѣлъ меня крѣпко, но я тебя прощаю отъ души… Только прошу тебя отъ души, не дѣлай этого съ другими, что сдѣлалъ со мной… Я погибъ; мнѣ ужъ не встать… Погляди, какъ я оборванъ… Такимъ ли я былъ прежде? Сколько разъ ты занималъ у меня деньги, но мы не считались… Все мое было твое, твое — мое. Я былъ богаче, ты пилъ у меня и ѣлъ, я не считался… Если ты мнѣ заплатилъ неблагодарностью — богъ тебѣ судья, а нея… Ты хотѣлъ меня спихнуть съ дороги и спихнулъ и занялъ мое мѣсто… Я и не сержусь… значитъ, моя такая доля… Только бога ради не дѣлай того съ другими, что со мной сдѣлалъ… На чужихъ слезахъ не оснуешь прочнаго счастія…
Такъ говорилъ несчастный, роняя слезы градомъ на грязную рубашку, пока не заснулъ.
Иванъ Петровичъ, какъ человѣкъ практическій, тихонько сволокъ его на лѣстницу и кликнулъ дворника.
— Какой-то человѣкъ спитъ у моихъ дверей; сволоки его хоть въ часть, а то тебѣ же достанется…
Дворникъ послушался, сволокъ его въ часть, а оттуда повезли его въ больницу. На дорогѣ онъ померъ.
Злые языки, завистники достойнаго во всѣхъ отношеніяхъ Ивана Петровича, распустили слухъ, что онъ былъ причиной смерти бывшаго своего друга, погибели его семейства. И дѣйствительно, двѣ сестры бѣдняка стали отъ голодухи погуливать, попали въ извѣстные дома… Жена умерла въ чахоткѣ…
Но Иванъ Петровичъ, своимъ безукоризненнымъ поведеніемъ, давно опровергъ эти слухи, такъ что на его совѣсти чистой, какъ голландская бумага, нѣтъ ни одной крапинки, даже въ родѣ той точки, которая ставится надъ і десятиричнымъ. Теперь онъ въ отставкѣ, въ чинѣ, о которомъ умолчимъ изъ авторской скромности, произвелъ на свѣтъ наслѣдника совокупными усиліями съ Варварой Виссаріоновной и вообще ликуетъ и благоденствуетъ.