Диалектика природы (Энгельс)/Глава 4
| ← Глава 3 | Диалектика природы — СТАРОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ К «АНТИ-ДЮРИНГУ». — О ДИАЛЕКТИКЕ 1878 г. | Глава 5 → |
| Оригинал: нем. Dialektik der Natur. — Перевод созд.: 1873—1876, опубл: 1925. Источник: Энгельс Ф. Диалектика природы. М.: Партиздат, 1934; ilhs.narod.ru. • Текст, озаглавленный как Диалектика природы, был впервые опубликован по рукописи Энгельса в 1925 году акад. Д. Б. Рязановым, упоминание участия последнего сохранялось в изданиях, вышедших до 1931 года. Текст приводится по изданию 1934 года. Исправлена орфография. |
[1]<Предлагаемая работа отнюдь не возникла под влиянием какого-либо «настоятельного внутреннего побуждения». Как раз напротив, мой друг Либкнехт сможет засвидетельствовать, сколько труда ему стоило побудить меня критически рассмотреть новейшую социалисти-ческую теорию господина Дюринга. Но раз я решился на это, мне ничего не оставалось, как рассмотреть эту теорию, выдающую себя за последний практический плод новой философской системы, в совокупной связи с этой системой, а вместе с тем подвергнуть разбору и всю эту систему. Я вынужден был поэтому последовать за господином Дюрингом в ту обширную область, где он толкует о всевозможней-ших вещах. Так возник ряд статей, печатавшихся с начала 1877 г. в лейпцигском «Vorwarts». Эти статьи и <собранными> предлагаются здесь в связном виде.
Два соображения могут оправдать ту обстоятельность, с которой произведена критика этой, столь незначительной, несмотря на все свои притязания, системы, — обстоятельность, которая диктовалась объективным положением вещей. С одной стороны, эта критика давала мне возможность развить в положительном направлении мое понимание спорных вопросов в разнообразных областях, вопросов, имеющих в настоящее время общий теоретический или практический интерес. И как бы мало я ни преследовал цель противопоставить системе господина Дюринга другую систему, все же, надо надеяться, от читателя не укроется внутренняя связь между выдвинутыми мною воззрениями, несмотря на все разнообразие разобранного мною материала.
С другой стороны, «системотворящий» господин Дюринг не представляет собой единичного явления в современной Германии. С некоторых пор философские системы, в особенности натурфилософские системы, растут в Германии, как грибы после дождя, не говоря уже о бесчисленных новых системах в политике, политической экономии и т. д. Подобно тому как в современном государстве предполагается, что каждый гражданин способен судить обо всех тех вопросах, о которых ему приходится подавать голос; подобно тому как в политической экономии исходят из предположения, что каждый покупатель является знатоком всех тех товаров, которые ему приходится покупать для своего жизненного обихода, точно так же повидимому дело обстоит с наукой. Каждый может писать обо всем, и «свобода науки» понимается как право человека писать обо всем, чего он не
68
изучал, и выдавать это за единственный строго научный метод.
Господин Дюринг представляет один их характернейших типов этой
Развязной лженауки, которая в наши дни в Германии повсюду лезет вперед и все заглушает громом своего пустозвонства высшего
сорта. Пустозвонство в поэзии, философии, экономии, исторической
науке, пустозвонство с кафедры и трибуны, пустозвонство везде,
пустозвонство как характернейший массовый продукт интеллектуальной германской индустрии, с девизом «дешево, но скверно»,—
совсем как другие германские фабрикаты, рядом с которыми оно, к сожалению, не было представлено на филадельфийской выставке.
Даже немецкий социализм — особенно после доброго примера, поданного господином Дюрингом, — довольно успешно занимается в наши дни пустозвонством высшего сорта; то, что практическое социал-демократическое движение не дало одурачить себя этому пустозвонству, является новым доказательством замечательно здоровой натуры рабочего класса в нашей стране, в которой в данный
момент, за исключением естествознания, чуть ли не все остальное заражено болезнью.
Если Негели [89] в своей речи на мюнхенском съезде естествоиспытателей заявил, что человеческое познание никогда не будет обладать характером всеведения, то ему очевидно остались неизвестными подвиги господина Дюринга. Подвиги эти заставили меня последовать за ним в целый ряд областей, где в лучшем случае я могу выступать лишь в качестве дилетанта. Это относится в особенности к различным областям естествознания, где до сих пор считалось более чем нескромным, если какой-нибудь «профан» пытался высказать свое мнение. Однако меня несколько ободряет высказанное также в Мюнхене и подробнее разобранное в другом месте замечание господина Вирхова, что каждый естествоиспытатель вне своей собственной специальности является тоже только полузнайкой, vulgo профаном [90]. Подобно тому как такой специалист может и обязан время от времени заглядывать в соседние области и подобно тому как специалисты в них прощают ему в этом случае неловкость в выражениях и маленькие неточности, так и я взял на себя смелость привести естественные процессы и законы природы в виде доказательства моего общего теоретического мировоззрения, рассчитывая на то же снисхождение.
Всякому, кто занимается теоретическими вопросами, результаты современного естествознания навязываются с той же принудительностью, с какой современные естествоиспытатели — желают ли они того или нет — вынуждены приходить к общетеоретическим выводам. И здесь наблюдается известная компенсация. Если теоретики являются полузнайками в области естествознания, то такими же полузнайками являются современные естествоиспытатели в области теории, в области того, что называлось до сих пор философией.
Эмпирическое естествознание накопило такую необъятную массу положительного материала, что необходимость систематизировать его в каждой отдельной области исследования и расположить с точки зрения внутренней связи стала неустранимой. Точно так же стало неизбежным привести между собою в правильную связь отдельные области познания. <Но это задача, которой нельзя разрешить простым эмпирическим путем. Эту задачу разрешает теоретическое мышление.> Но, занявшись этим, естествознание попадает в теоре-
69
тическую область, а здесь методы эмпиризма оказываються бессильными, здесь может оказать помощь только теоретическое мышление. Но теоретическое мышление является прирожденным свойством только в виде способности. Она должна быть развита, усовершенствована, а для подобной разработки не существует до сих пор никакого иного средства, кроме изучения истории философии.
Теоретическое мышление каждой эпохи, а значит и нашей эпохи, это — исторический продукт, принимающий в различные времени очень различные формы и получающий поэтому очень различное содержание. Следовательно наука о мышлении, как и всякая другая наука, есть историческая наука, наука об историческом развитии человеческого мышления. И это имеет значение и для практического применения мышления к эмпирическим областям, ибо, во-первых, теория законов мышления не есть вовсе какая-то раз навсегда установленная «вечная истина», как это связывает со словом «логика» филистерская мысль. Сама формальная логика являлась, начиная с Аристотеля и до наших дней, ареной ожесточенных споров. Что же касается диалектики, то до сих пор она была исследована более или менее точным образом лишь двумя мыслителями: Аристотелем и Гегелем. Но именно диалектика является для современного естество-знания самой правильной формой мышления, ибо она одна представляет аналог и, значит, метод объяснения для происходящих в природе процессов развития, для всеобщих связей природы, для перехо-дов от одной области исследования к другой.
Во-вторых, знакомство с историческим развитием человеческого мышления, с господствовавшим в разные времена пониманием всеобщей связи внешнего мира необходимо для теоретического естествознания и потому, что оно дает масштаб для оценки выдвигаемых этим естествознанием теорий. Здесь часто ярко выступает недостаток знакомства с историей философии. Положения, установленные в философии уже сотни лет назад, положения, с которыми в философии давно уже покончили, часто выступают у теоретизирующих естествоиспытателей в виде самоновейших истин, становясь на время даже предметами моды. Когда механическая теория теплоты привела в подтверждение учения о сохранении энергии новые доказательства и выдвинула его на первый план, то это было для нее несомненно огромным успехом; но могло ли бы это положение казаться чем-то столь абсолютно новым, если бы господа физики вспомнили, что оно было уже установлено Декартом? С тех пор как физика и химия стали опять оперировать почти исключительно молекулами и атомами, древнегреческая атомистическая философия должна была неизбежно выступить снова на первый план. Но как поверхностно трактуется она даже лучшими из естествоиспытателей! Так например Кекуле [91] рассказывает (Ziele u. Leistungen der Chemie), будто атомистическая теория имеет своим родоначальником Демокрита, а не Левкиппа, и утверждает, будто Дальтон первый признал существование качественно различных элементарных атомов и первый приписал им различные специфические для различных элементов веса; между тем у Диогена Лаэртского (X, 1, §§ 43—44 и 61) можно прочесть, что уже Эпикур приписывал атомам не только различную величину, но и различный вес, то есть по-своему, уже знал атомный вес и атомный объем.
70
Революция 1848 г. оставила в Германии почти все на месте, за
исключением философии, где произошел полный переворот. Нация,
охваченная духом практицизма, который, с одной стороны, дал толчок кpyпной промышленности и спекуляции, а с другой — вызвал мощный подъем естествознания в Германии, отдавшись подруковод- ство странствующих проповедников материализма Фохта, Бюхнера и т. д., решительно отвернулась от затерявшейся в песках берлин- ского старогегельянства классической немецкой философии. Берлин-ское старогетельянство вполне это заслужило. Но нация, желающая стоять на высоте науки, не может обойтись без теоретического мы-шления. Вместе с гегельянством выбросили за борт и диалектику как раз в тот самый момент, когда диалектический характер процессов природы стал непреодолимо навязываться мысли, то есть тогда, когда только диалектика могла помочьестествознанию выбраться иззатруд-нений; благодаря этому естествоиспытатели снова оказались беспо-мощными жертвами старой метафизики. Среди публики стали с тех пор иметь успех, с одной стороны, приноровленные к духовному уровню филистера плоские размышления <какого-нибудь> Шопен-гауepa, впоследствии даже Гартмана, а с другой—вульгарный, в стиле странствующих проповедников, материализм разных Фохтов и Бюхнеров. В университетах конкурировали между собой различ- нейшего сорта эклектизма, имевшие общим лишь то, что они состояли из одних лишь отбросов старых философских систем и были все оди-наково метафизичны. Остатки классической философии сохранились только в виде неокантианства, последним словом которого была вечно непознаваемая вещь в себе, то есть та часть кантовского учения, кото-рая меньше всего заслуживала сохранения. Конечным результатом были господствующая теперь путаница и бессвязность теоретического мышления.
Нельзя теперь взять в руки почти ни одной теоретической книги поестествознанию, чтобы не убедиться, что сами естествоиспытатели понимают, как они страдают от этой путаницы и бессвязности, из которой им не дает абсолютно никакого выхода модная, с позволения сказать, философия. И здесь нет действительно иного выхода, нет ни-какой возможности добиться ясности без возврата в той или иной форме от метафизического мышления к диалектическому.
Этот возврат может совершиться различным образом. Он может прорваться стихийно, благодаря просто силе самих естественно-научных открытий, не умещающихся больше в старом метафизи-ческом прокрустовом ложе. Но это тяжелый и мучительный процесс, при котором приходится преодолевать колоссальную массу излиш-них трений. Процесс этот по большей части уже происходит, в осо-бенности в биологии. Но он может быть значительно сокращен, если теоретизирующие естествоиспытатели захотят познакомиться осно-вательнее с диалектической философией в ее исторически данных формах. Среди этих форм особенно плодотворными для современного естествознания могут стать две.
Первая это — греческая философия. Здесь диалектическое мы-шление выступает еще в первобытной простоте, не нарушаемой теми милыми препятствиями, которые сочинила себе сама метафизика XVII и XVIII столетий — Бэкон и Локк в Англии, Лейбниц в Гер-мании — и которыми она заградила себе путь от понимания единич-
71
ного к пониманию целого, к проникновению во всеобщую связь су-
щего. Так как греки еще не дошли до расчленения, до анализа при-
poды, то она у них рассматривается еще как целое, в общем и целом. Всеобщая связь явлений в мире не доказывается в подробностях:>на ней инстинктивно основано греческое воззрение> для греков она является результатом непосредственного созерцания. В этом недоста- ток греческой философии, благодаря которому она должна была впо- следствии уступить место другим видам мировоззрения. Но в этом же заключается ее превосходство над всеми ее позднейшими метафизи-ческими соперниками. Если метафизика права по отношению к гре-кам в подробностях, то греки правы по отношению к метафизике и целом. Это одна из причин, в силу которой мы вынуждены будем в философии, как и во многих других областях, возвращаться посто-янно к подвигам того маленького народа, универсальная одаренность и деятельность которого обеспечили ему такое место в истории разви-тия человечества, на которое не может претендовать ни один другой народ. Другой же причиной является то, что в многообразных фор-мах греческой философии имеются в зародыше, в возникновении, почти все позднейшие типы мировоззрения. Поэтому и теоретическое естествознание, если оно хочет познакомиться с историей возникнове-ния и развития своих современных общих теорий, должно возвра-титься к грекам. Понимание этого все более и более распростра-няется. Все реже становятся те естествоиспытатели, которые, сами оперируя отбросами греческой философии — например, атомистики— как вечными истинами, смотрят по-бэконовски свысока на греков на том основании, что у последних не было эмпирического естество-знания <в современном смысле>. Было бы только желательно, чтобы это понимание углубилось и привело к действительному ознакомле-нию с греческой философией.
Второй формой диалектики, особенно близкой немецким естество-испытателям, является классическая немецкая философия от Канта до Гегеля. Здесь лед уже как будто тронулся, ибо, даже помимо упо-мянутого уже неокантианства, становится снова модой возвращаться к Канту. С тех пор как открыли, что Кант -[92] является творцом двух гениальных гипотез, без которых не может обойтись современное теоретическое естествознание, — именно приписывавшейся прежде Лапласу теории возникновения солнечной системы и теории замедле-ния вращения земли благодаря приливам, — с тех пор Кант снова оказался в почете у естествоиспытателей. Но изучать диалектику у Канта было бы без нужды утомительной и неблагодарной работой, с тех пор как в произведениях Гегеля имеется обширная энцикло-педия диалектики, хотя и развитая из совершенно ложной исходной точки.
После того как, с одной стороны, реакция против «натурфилосо-фии» — в значительной степени оправдывавшаяся этим ложным ис-ходным пунктом и жалким обмелением берлинского гегельянства — исчерпала себя, выродившись под конец в простую ругань, после того как, с другой стороны, естествознание в своих теоретических поисках не нашло никакого удовлетворения у ходячей эклектической мета-физики, — может быть, станет возможным заговорить перед естество-испытателями еще раз о Гегеле, не вызывая этим у господина Дю-ринга пляски святого Витта, в которой он так неподражаемо забавен,
72
Прежде всего следует установить, что дело здесь идет вовсе не
о защите гегелевского исходного пункта, — о том, что дух, мысль,
идея есть первичное, а действительный мир только отраженние| идеи. От этогo отказался уже Фейербах. Мы все согласны с тем, что в лю- бой научной области—безразлично, в естествознании или в исто-
рии — надо исходить из данных фактов, то есть что в естествознании надо исходить из различных объективных форм движения материи
<мы, социалистические материалисты, идем гораздо дальше есте-естествоиспытателей...> и что следовательно в теоретическом естество-знании нельзя конструировать связей и вносить их в факты, а надо извлекать их из последних и, найдя, доказывать их, поскольку это возожно, опытным путем.
Точно так же речь не может итти о том, чтобы сохранить догмати-ческое содержание гегелевской системы, как она проповедывалась берлинскими гегельянцами старшей и младшей линии. Вместе с идеа-листическим исходным пунктом падает и построенная на нем система, следовательно в частности и гегелевская натурфилософия. Но надо помнить, что борьба с Гегелем естествоиспытателей, поскольку они вообще правильно понимали его, направлялась только против обоих этих пунктов: против идеалистического исходного пункта и против произвольного, противоречащего фактам построения си-стемы.
За вычетом всего этого остается еще гегелевская диалектика. За-слугой Маркса остается то, что он впервые извлек снова на свет, в противовес «брюзжащему, притязательному и посредственному эпи-гонству, задающему теперь тон в Германии», забытый диалектический метод, указал на связь его с гегелевской диалектикой, а также и на отличие его от последней и в то же время показал в «Капитале» при-менение этого метода к фактам определенной эмпирической науки, политической экономии. И сделал он это с таким успехом, что даже в Германии новейшая экономическая школа поднимается над вуль-гарным фритредерством лишь благодаря тому, что она, под предлогом критики Маркса, занимается списыванием у него (довольно часто неверным).
У Гегеля в диалектике наблюдается то же самое извращение всех реальных отношений, как и во всех прочих частях его системы. Но, как замечает Маркс, «мистификация, которой диалектика подвер-гается в руках Гегеля, нисколько не мешает тому, что он впервые изобразил всеобъемлющим и сознательным образом ее всеобщие формы движения. Она стоит у него на голове. Нужно перевернуть ее, чтобы найти рациональное ядро в мистической оболочке!» -[ 93]
Но и в самом естествознании мы достаточно часто встречаемся с теориями, в которых реальные отношения поставлены на голову, в которых отражение принимается за объективную реальность и ко-торые нуждаются поэтому в подобном перевертывании. Такие теории довольно часто господствуют долгое время. Подобный случай пред-ставляет нам учение о теплоте, которая почти в течение двух столетий рассматривалась как особая таинственная материя, а не как форма движения обыкновенной материи: только механическая теория теп-лоты произвела здесь необходимое перевертывание. Тем не менее физика, в которой царила теория теплорода, открыла ряд весьма важ-
73
ных законов теплоты. В частности Фурье и Сади Карно[2] положили здесь путь для правильной теории, которой оставалось только перевернуть открытые ее предшественницей законы и перевести их на свой собственный язык. Точно так же в химии теория флогистона своей вековой экспериментальной работой добыла тот именно материал, с помощью которого Лавуазье сумел открыть в полученном Пристли кислороде реальный антипод фантастического флогистона, что дало ему возможность отвергнуть всю эту флогистическую теорию. Но это не означало вовсе, что были отвергнуты опытные результаты флогистики. Наоборот, они сохранились, была только перевернута их формулировка, переведена с языка флогистона на современный химический язык.
Гегелевская диалектика так относится к рациональной диалек-тике, как теория теплорода к механической теории теплоты, как теория флогистона к теории Лавуазье.