I.
правитьВъ 1859 г., когда англійскій романъ переживалъ въ творчествѣ Диккенса и Теккерея одну изъ самыхъ блестящихъ эпохъ своего развитія, выступили одновременно два новыхъ писателя, обозначившихъ собой начало двухъ новыхъ и совершенно различіяхъ между собой направленій въ англійской беллетристикѣ. Одно нихъ нихъ успѣло съ тѣхъ поръ вполнѣ выясниться, окрѣпнуть, оказать свое вліяніе на общій ходъ литературы — и отчасти уже сойти со сцены. Другое испытало совершенно иную судьбу: незамѣченное, непризнаваемое и осуждаемое около двадцати-пяти лѣтъ, оно вдругъ воскресло за послѣдніе годы, стало живо интересовать публику и сдѣлалось предметомъ увлеченія со стороны кратки, столь же ревностно выхваляющей его достоинства, какъ прежде осуждались его недостатки. Во главѣ перваго теченія, очень шроко отразившагося на современномъ англійскомъ романѣ, стояла Джоржъ-Эдіотъ, выступившая въ 1859 г. съ своимъ первымъ романомъ «Адамъ Бидъ»; и въ томъ же году появился въ печати романъ перваго и до послѣдняго времени единственнаго представителя второго изъ указанныхъ направленій — «Ричардъ Феверель», Джоржа Мередита.
Въ этихъ романахъ двухъ начинающихъ писателей, близкихъ во высотѣ таланта, но вполнѣ различныхъ по міросозерцанію и по пониманію задачъ художественнаго творчества, уже вполнѣ намѣчены различныя дороги, которыя привели одного къ непосредственному успѣху и большому вліянію на современниковъ, другого — къ уединенному, настойчивому исканію истины среди враждебно настроеннаго общества, и къ поздней славѣ, которая едва ли можетъ быть достаточнымъ вознагражденіемъ за долгіе годы нравственнаго одиночества. «Адамъ Бидъ» Джоржъ-Эліота открылъ новый міръ народной жизни съ ея нетронутыми цѣльными чувствами и непосредственными цѣльными натурами. Джоржъ-Эліотъ задалась цѣлью понять и отразить «душу народа» и создала бытописательный романъ, въ которомъ типы замѣняютъ анализъ индивидуальныхъ особенностей человѣческой души; драматизмъ основанъ на борьбѣ чувства и долга, и несложный катехизисъ нравственности, исповѣдуемый всякимъ деревенскимъ пасторомъ, служитъ неумолимымъ критеріемъ при дѣленіи людей на «идеальныхъ» и «порочныхъ». Высшій реализмъ въ воспроизведеніи всѣхъ подробностей описываемой среды, и на-ряду съ этимъ идеализація въ характеристикахъ, предпочтеніе трогательнаго зрѣлища идеальныхъ добродѣтелей болѣе неприглядной и болѣе сложной психологической правдѣ — таковъ основной характеръ «Адама Бида», не измѣнившійся въ дальнѣйшемъ творчествѣ романистки. Этотъ реализмъ на фонѣ пуританскаго пониманія нравственности вполнѣ отвѣчаетъ общему тону англійской литературы, и, внеся его въ описаніе мелкой провинціальной среды со всѣмъ, что въ ней есть типичнаго и интереснаго, Джоржъ-Эліотъ создала школу, къ которой примкнулъ цѣлый рядъ талантливыхъ писателей и писательницъ изъ народнаго и провинціальнаго быта.
Первый романъ Джоржа Мередита сдѣлался исходнымъ пунктомъ совершенно иначе понимаемаго реализма, и по своеобразной манерѣ автора, по преобладанію мысли надъ вымысломъ, по исключительности изображаемыхъ въ романѣ лицъ и рѣзкости задѣтыхъ психологическихъ проблемъ, можно было бы сразу предсказать дальнѣйшую судьбу автора: онъ не принадлежалъ къ числу писателей общепонятныхъ и близкихъ читающей массѣ, которые умѣютъ одновременно и занимать, и трогать ее; онъ слишкомъ расходился съ дорогими англійской публикѣ «основами», и съ другой стороны — являлся слишкомъ отвлеченнымъ, слишкомъ занятымъ интеллектуальной стороной всякаго явленія, чтобы склонить на свою сторону читателя, который, въ большинствѣ случаевъ, не въ состояніи услѣдить за теченіемъ мысли романиста. Перемѣшивая драматизмъ дѣйствія съ философскими обобщеніями, афоризмами, сопоставленіями чисто теоретическаго характера, Мередитъ слишкомъ часто забываетъ своего читателя, чтобы завоевать его симпатіи. Всѣ эти особенности, сказавшіяся уже въ значительной степени въ первомъ романѣ Мередита, объясняютъ — почему, не уступая Джоржъ-Эліотъ по таланту и оригинальности творчества, Мередитъ такъ долго оставался въ тѣни, оцѣненный лишь очень небольшимъ кружкомъ близкихъ друзей (въ томъ числѣ Розети, Броунингомъ, извѣстнымъ критикомъ Джемсомъ Томсономъ), а одновременно выступившая съ нимъ романистка успѣла пріобрѣсти славу классической писательницы, уже настолько выясненной критикой, что критика перестала заниматься ею. Перенеся центръ тяжести романа отъ описанія нравовъ къ пытливому, точному изученію внутреннихъ мотивовъ, управляющихъ дѣйствіями людей, Мередитъ пошелъ по новому пути, различному однако не только отъ реализма Теккерея, перешедшаго въ школѣ Джоржъ-Эліотъ и ея послѣдователей, но и отъ психологическаго романа, впервые созданнаго Стендалемъ и получившаго съ тѣхъ поръ столь широкое развитіе въ литературѣ всѣхъ странъ. Мередитъ, испытавшій въ свою очередь нѣкоторыя литературныя вліянія, отмежевалъ себѣ совершенно особую область: подобно Роберту Броунингу, создавшему «интроспективную драму», онъ создалъ «интроспективный романъ», очень близко стоящій къ драмѣ по самой манерѣ противопоставленія интересовъ дѣйствующихъ лицъ. Много лѣтъ должно было пройти, прежде чѣмъ эта оригинальная форма творчества пріобрѣла право гражданства на родинѣ романиста; только теперь, когда реалистическое направленіе Дж.-Эліотъ дало все, что оно могло дать, и выродилось въ механическое повтореніе прежнихъ формулъ, — критика, а за нею и читающая публика, стали глубже всматриваться въ творчество Мередита. Въ его романахъ, какъ прежнихъ, не признанныхъ и не оцѣненныхъ при своемъ появленіи, такъ и въ новыхъ, стали находить источникъ для обновленія англійскаго романа философскимъ пониманіемъ жизни, проницательностью тонкаго психолога и блестящей діалектикой художника, у котораго любовь къ мѣткимъ опредѣленіямъ, афоризмамъ и сравненіямъ доходитъ иногда до манерности и превращается въ умственную гимнастику. Это возрожденіе интереса къ романамъ Мередита приняло, какъ это часто бываетъ въ Англіи, преувеличенные размѣры и превратилось въ нѣкоторыхъ литературныхъ кругахъ въ культъ, въ преклоненіе передъ каждой строчкой "учителя* и комментированіе глубокаго смысла всякаго несовсѣмъ понятнаго изреченія. До сихъ поръ, среди все болѣе и болѣе возростающаго числа поклонниковъ романиста, переживающаго на старости поздній расцвѣтъ своей славы, не возникала еще идея совданія «Мередитовскаго общества» — на подобіе «Browning Society», — но многочисленныя журнальныя статьи, книга Ле-Гальена[1], посвященная разбору его творчества, и другія оцѣнки, встрѣчаемыя въ разныхъ книгахъ, говорятъ о Мередитѣ, какъ о совершенно исключительномъ явленіи въ современной литературѣ Англіи.
Термины «Meredithians» — въ примѣненіи къ поклонникамъ таланта романиста — и «Meredithyramb», какъ характеристика отношенія къ нему критики за послѣдніе годы, встрѣчаются во всѣхъ посвящаемыхъ ему статьяхъ и указываютъ на размѣры возбуждаемаго его романами интереса. Долго непонятый въ своихъ попыткахъ объяснить характеры и дѣйствія людей изнутри, роковымъ развитіемъ и проявленіемъ основныхъ элементовъ ихъ души, — Мередитъ сдѣлался теперь сразу самымъ любимымъ романистомъ, близкимъ по своимъ интеллектуальнымъ особенностямъ общему отвлеченному направленію мысли, которое проявляется въ послѣднее время въ Англіи даже въ области художественнаго творчества. Онъ не создалъ школы среди литературной молодежи Англіи, но причиной этого является слишкомъ ярко и рѣзко отражающаяся въ его романахъ индивидуальность; слѣдовать его методу — значитъ подражать глубинѣ его психологическихъ наблюденій, блеску его единственнаго въ своемъ родѣ стиля; его методъ заключается главнымъ образомъ въ качествахъ его ума и стиля, превращающихъ многіе изъ его романовъ въ турниры остроумія и глубокомыслія. Путь, которымъ онъ идетъ, былъ бы крайне опасенъ для менѣе исключительнаго таланта, и это объясняетъ обособленное положеніе Мередита даже за послѣднія 8—10 лѣтъ, когда, окруженный восторженными поклонниками, онъ не можетъ назвать среди наростающаго поколѣнія писателей ни одного ученика. Въ этомъ все различіе двухъ одновременно выступившихъ писателей: значеніе Дж.-Эліотъ въ томъ, что, захвативъ широко англійскую жизнь, она оказала благотворное вліяніе на цѣлое поколѣніе писателей, и направила ихъ на изученіе жизненныхъ подробностей; значеніе Мередита — въ болѣе глубокомъ проникновеніи въ тайны человѣческой души, въ умѣніи освѣтить самый процессъ возникновенія и развитія отдѣльныхъ характеровъ. Типы замѣнены у него сильными индивидуальными характерами, непосредственность въ изображеніи явленій — сознательнымъ анализомъ внутреннихъ побужденій, отразившихся въ томъ или другомъ дѣйствіи Въ этой диссекціи души и ума главный интересъ сосредоточенъ на самомъ процессѣ перехода инстинктивнаго рокового побужденія въ сознательный поступокь. Мередитъ нерѣдко поступается художественностью изложенія ради психологическихъ тонкостей, хотя съ другой стороны чисто лирическія качества его таланта берутъ иногда верхъ надъ разсудочностью и въ его романахъ встрѣчаются эпизоды, полные неподражаемаго поэтическаго совершенства. Оригинальность замысла, тонкость психологической мотивировки и блескъ своеобразнаго стиля соединяются въ произведеніяхъ Мередита съ крупными недостатками усвоенной имъ манеры и выдѣляютъ его какъ одного изъ наиболѣе оригинальныхъ представителей современной англійской литературы. Не заслуживая ни рѣзкаго осужденія прежнихъ лѣтъ, ни безусловнаго поклоненія теперешнихъ англійскихъ критиковъ, Мередитъ несомнѣнно заслуживаетъ серьезнаго вниманія, какъ создатель особаго жанра психологическаго романа. Стоитъ только выдѣлить въ этомъ жанрѣ недостатки, которыми Мередитъ обязанъ нѣкоторымъ чисто національнымъ свойствамъ своего таланта, — и передъ нами крупный писатель, внесшій въ литературу новизну психологическихъ пріемовъ и освѣтившій внутренній міръ современнаго человѣка тонкимъ пониманіемъ контрастовъ, вызываемыхъ взаимодѣйствіемъ природныхъ инстинктовъ и общественныхъ условій.
II.
правитьДжоржъ Мередитъ родился въ 1828 г.; въ молодости онъ жилъ довольно долго въ Германіи, много занимался нѣмецкой литературой и подпалъ одно время подъ вліяніе Жанъ-Поля Рихтера. Вернувшись въ Англію, онъ былъ въ близкихъ отношеніяхъ съ нѣкоторыми членами такъ-наз. прерафаелитскаго братства, жилъ нѣсколько времени вмѣстѣ съ братьями Розети (Данте Габріель Розети написалъ тогда съ него фигуру Христа въ одной изъ своихъ картинъ), былъ женатъ и, потерявъ жену, живетъ уже въ теченіе многихъ лѣтъ въ своемъ коттеджѣ въ маленькомъ городкѣ Доркингѣ, недалеко отъ Лондона, крайне рѣдко показываясь въ лондонскихъ литературныхъ и артистическихъ кружкахъ. Вотъ всѣ факты, извѣстные въ печати о частной жизни Мередита. Пытливый біографъ найдетъ еще много матеріала для болѣе или менѣе достовѣрныхъ догадокъ въ «Modern Love», лирическомъ сборникѣ романиста, занимающаго также видное мѣсто среди поэтовъ современной Англіи. Сборникъ этотъ носитъ на себѣ глубокій отпечатокъ пережитой жизненной драмы, фактическая подкладка которой остается однако вполнѣ темной. Мередитъ такъ ревниво оберегаетъ свою личную жизнь отъ любопытства публики и такъ равнодушно относится къ блестящему, хотя и позднему расцвѣту своей славы, что не даетъ возможности прослѣдить съ достовѣрностью фактическій ходъ развитія его оригинальнаго таланта и вліянія внѣшнихъ обстоятельствъ на его міросозерцаніе. Отсутствіе общительности доходить у него до болѣзненной замкнутости, до непріязни ко всякому проявленію симпатіи, которую выказываетъ ему заинтересованное общество; это очень затрудняетъ задачу критика, лишая его біографическаго матеріала, столь цѣннаго для пониманія индивидуальныхъ особенностей художника. Но вмѣстѣ съ тѣмъ въ этомъ стремленіи замкнуться въ своемъ творчествѣ и остаться чуждымъ окружающему міру въ личной жизни лежитъ одна изъ существенныхъ особенностей Мередита, объясняющая общій характеръ его произведеній. Мередитъ принадлежитъ къ одинокимъ умамъ, сосредоточеннымъ на изученіи философскихъ и психологическихъ основъ жизни; онъ вноситъ въ это изученіе изумительную проницательность, умѣніе схватывать малѣйшіе оттѣнки чувствъ и подводить ихъ подъ общую философскую схему; но этотъ отвлеченный анализъ основъ жизни мало согрѣтъ у него душевной близостью съ изображаемымъ міромъ. Мередитъ не чувствуетъ живой связи между собой и людьми; въ своемъ творчествѣ, также какъ и въ своей жизни, онъ — одинокій мыслитель, не нуждающійся въ сочувствіи и пониманіи со стороны другихъ, но и не относящійся съ участіемъ къ ихъ слабостямъ и страданіямъ. Этотъ строгій исторіографъ человѣческой психологіи не умиляется предъ добродѣтелью и не возмущается зломъ, когда находитъ то или другое въ корнѣ характеровъ, которые жизнь переработала по своему и удалила отъ природнаго основного элемента. Онъ добросовѣстно и неуклонно ведетъ хронику человѣческой души, отмѣчаетъ всѣ ея побужденія, заинтересованный только въ вѣрности своихъ анализовъ, въ освѣщеніи внутренняго міра инстинктовъ и сознательной работы мысли. Нельзя, однако, назвать Мередита пессимистомъ, который, неумолимо слѣдуя истинѣ въ изображеніи зла и страданій въ жизни, отчаивается въ возможности лучшаго будущаго для человѣчества и рисуетъ мрачныя картины безнадежнаго паденія человѣка. Мередитъ — не пессимистъ, не циникъ, какимъ его долго считала англійская критика. Не въ рѣзкости изображеній характеровъ и критикѣ принциповъ англійскаго общества причина того, что читатель романовъ Мередита чувствуетъ себя какъ-то сразу чуждымъ автору, находясь въ антагонизмѣ съ складомъ его мыслей. Причина этой розни — въ отвлеченности творчества Мередита; всю сложность явленій дѣйствительной жизни, вмѣстѣ съ тѣмъ, что въ нихъ есть непосредственно трогательнаго, драматичнаго и вызывающаго отвѣтное чувство у наблюдателя, онъ переводить въ область чистой мысли, и, чтобы понять жизнь, отступаетъ отъ нея на нѣкоторое разстояніе, остается чуждымъ ея вліянію, чуждымъ всякаго сочувствія къ предмету своего изслѣдованія и изображенія.
Этотъ основной тонъ отношеній Мередита къ жизни и людямъ сказывается въ замкнутости его жизни и въ холодномъ, чисто головномъ характерѣ его творчества, создавшемъ ему обособленное положеніе въ литературѣ. Основнымъ двигателемъ жизни людей Мередитъ считаетъ разумъ, стремленіе дѣйствовать такъ, какъ того требуетъ голосъ разсудка въ противоположность побужденіямъ чувствъ. Слѣдить за развитіемъ разсудочной способности людей въ борьбѣ съ чувствами, вызываемыми различными обстоятельствами жизни, показать все разнообразіе человѣческой природы въ изображеніи индивидуальныхъ характеровъ, занятыхъ дилеммой жизни, контрастами мысли и чувства, — такова задача, въ которой исходитъ Мередитъ; для выполненія ея онъ вводитъ читателя, такъ сказать, въ лабораторію человѣческихъ поступковъ, анализируетъ побужденія, опредѣляемыя природой и направляемыя такъ или иначе жизнью, смотря по тому, какъ сильно дѣйствуетъ въ человѣкѣ его самосознаніе, его разсудочная сила.
Природная склонность Мередита къ теоретическому анализу живой дѣйствительности выразилась прежде всего въ особенностяхъ его стиля, наиболѣе отдѣляющаго Мередита отъ всѣхъ другихъ романистовъ Англіи. Изъ тѣхъ немногихъ фактовъ, которые извѣстны изъ жизни Мередита, мы видимъ, что его пребываніе въ Германіи въ юности повело за собой увлеченіе Ж.-П. Рихтеромъ, въ особенности его запутаннымъ, доходящимъ до намѣренной виртуозности, стилемъ. Подобный стиль, нѣсколько искусственный, но въ высшей степени удобный для выясненія оттѣнковъ интеллектуальныхъ процессовъ, нашелъ въ Мередитѣ ревностнаго поклонника. Ободренный примѣромъ Ж.-П. Рихтера, а также Карлейля, съ его пристрастіемъ къ афоризмамъ и къ оригинальнымъ сочетаніямъ словъ, Мередитъ усвоилъ себѣ съ первыхъ же своихъ произведеній совершенно особый языкъ, составляющій характерную особенность его творчества. Это прежде всего языкъ юмориста, выражающаго свое пониманіе жизни, свое представленіе о людяхъ — въ сжатыхъ часто до непонятности опредѣленіяхъ людей и поступковъ. По своей манерѣ переполнять фабулу романа то шутливыми, то совершенно отвлеченными философствованіями по поводу описываемыхъ событій, Мередитъ ближе всего напоминаетъ Лоренца Стерна. Подобно автору «Тристана Шенди», Мередитъ хочетъ прослѣдить въ каждомъ изъ отдѣльныхъ героевъ своихъ романовъ характерныя національныя черты своихъ соотечественниковъ и показать фундаментъ, на которомъ основано мѣрное и неуклонное теченіе англійской жизни; для этого онъ безпрестанно переходитъ отъ частныхъ случаевъ къ общимъ выводамъ и закрѣпляетъ въ афоризмахъ и отступленіяхъ свои наблюденія надъ національнымъ характеромъ. Чтобы придать своимъ характеристикамъ англійской жизни какъ можно больше полноты и разносторонности, Мередитъ не ограничивается авторскими отступленіями, а надѣляетъ большинство изъ своихъ дѣйствующихъ лицъ страстью къ психологическимъ наблюденіямъ и къ погонѣ за формулами, опредѣляющими въ нѣсколькихъ словахъ сущность характера. Общая черта всѣхъ лицъ, выводимыхъ на сцену Мередитомъ — тонкій, наблюдательный умъ, гораздо болѣе занятый философіей жизни, чѣмъ самой жизнью; въ каждомъ изъ романовъ Мередита есть непремѣнно какой-нибудь «наблюдатель» по профессіи, стоящій внѣ происходящихъ событій, но живо ими интересующійся, или изъ празднаго любопытства и общественныхъ инстинктовъ, или подъ вліяніемъ злорадства, руководящаго неудачниками въ жизни, или же по природной склонности наблюдать жизнь и иронизировать надъ ней. Эти философствующіе наблюдатели — любимыя фигуры Мередита; они принимаютъ въ его романахъ самые разнообразные оттѣнки, начиная отъ цинично пессимистическаго «философа среднихъ лѣтъ» до благодушнаго остряка ирландца, разсматривающаго міръ и людей какъ неистощимый источникъ для невинныхъ шутовъ и эпиграммъ. Въ ихъ уста Мередитъ влагаетъ въ значительной степени свои собственные взгляды на жизнь и, главнымъ образомъ, на особенности англійскаго склада ума со всѣми его непоколебимыми принципами и предразсудками; но, излагая эти взгляды въ блестящихъ афоризмахъ или въ пространныхъ разсужденіяхъ о подробностяхъ англійскаго быта (англійской промышленности, помѣщичьей жмени, политикѣ и т. д. посвящено много очень интересныхъ страницъ), Мередитъ настолько приспособляетъ эти взгляды въ жизненному опыту и національному темпераменту наблюдателей и съ такимъ замѣтнымъ наслажденіемъ занимается самой формой передаваемыхъ разсужденій, что романы превращаются отчасти въ турниры остроумія и глубокомыслія, въ которыхъ дѣйствующія лица соперничаютъ другъ съ другомъ въ мѣткости характеристикъ, способности схватывать внутренній смыслъ мимолетныхъ явленій, обобщать и объяснять видимое и слышимое. Благодаря этому постоянному присутствію постороннихъ зрителей въ романахъ Мередита, послѣдніе производятъ впечатлѣніе театральной залы въ дни первыхъ представленій: интересъ сосредоточенъ главнымъ образомъ на зрительной залѣ; въ ней множество умныхъ и остроумныхъ людей; они комментируютъ каждое слово, произносимое на сценѣ, сыплютъ оригинальными сравненіями и сопоставленіями, подмѣчаютъ всѣ слабости и тонкости представляемой драмы и упражняются въ психологическомъ и житейскомъ анализѣ. Актеры заняты той же самокритикой и останавливаютъ каждую минуту ходъ драмы, чтобы отдать себѣ отчетъ въ основныхъ побужденіяхъ, руководящихъ ими. Само дѣйствіе играетъ наименьшую роль въ этомъ своеобразномъ театрѣ, гдѣ зрители и актеры сливаются въ общей погонѣ за «формулой души», за причиной причинъ, за основнымъ элементомъ каждаго отдѣльнаго характера, отражающаго въ свою очередь общій національный типъ. Стремленіе найти общую, всеобъемлющую формулу національнаго характера ведетъ къ открытію множества частныхъ истинъ, къ раскрытію отдѣльныхъ, незамѣченныхъ, но весьма характерныхъ чертъ, видоизмѣняющихъ существующее представленіе объ англійскомъ характерѣ. Всѣ эти наблюденія, анализы и общія разсужденія автора и выводимыхъ имъ лицъ отливаются въ афоризмы, сопровождаемые длинными разсужденіями, еще болѣе затемняющими ихъ смыслъ. Такъ, напр., одна изъ Мередитовскихъ спеціалистовъ по части глубокомысленныхъ опредѣленій, лэди Монстюартъ Дженкинсонъ, въ романѣ «Эгоистъ», такъ опредѣляетъ главную причину обаянія, оказываемаго на цѣлое графство героемъ романа, знатнымъ лордомъ: «he has a leg» (т.-е. онъ умѣетъ выступать), — говорить она, при чемъ эта фраза пространно комментируется, какъ доказательство символическаго значенія походки, отражающей историческое прошлое цѣлой націи и показывающей наслѣдственное рыцарство знатнаго рода. Въ другомъ романѣ, фраза лондонскаго рабочаго, сказанная вслѣдъ задѣвшему его джентльмену, служить основнымъ текстомъ и припѣвомъ длиннаго разсужденія о психологіи лондонскаго Сити. Количество афоризмовъ и поясненій ихъ увеличивается еще въ значительной степени отъ того, что въ каждомъ романѣ Мередитъ приводитъ цитаты изъ какой-нибудь существующей лишь въ его воображеніи книги: такъ, въ «Эгоистѣ» весь романъ построенъ на «Книгѣ эгоизма», которую авторъ постоянно цитируетъ, называй каждый разъ главу и страницу, изъ которой онъ беретъ то или другое изреченіе; въ «Diana of the Crossways», ту же роль играютъ мемуары какой-то ирландской политической дѣятельницы; въ «Ordeal of Richard Feverel» — книга жизненныхъ правилъ, написанная отцомъ героя, и т. д.
Метафоры составляютъ главную силу стиля Мередита. Онъ владѣетъ даромъ вызвать въ воображеніи читателя цѣльный образъ однимъ словомъ, намекомъ на картину. Не настаивая на деталяхъ, а намѣчая лишь тонъ настроенія, которое онъ хочетъ описать, Мередитъ воспроизводитъ душевный міръ своихъ героевъ съ большой картинностью и яркостью. Клара Миддльтонъ начинаетъ смутно понимать, что она не любитъ своего жениха, и когда онъ продолжаетъ твердить ей о неразрывности, вѣчности связывающихъ ихъ чувствъ, «вѣчность рисуется ей въ видѣ узкаго ущелья, въ которомъ неустанно жужжитъ монотонный голосъ». — «Вамъ не холодно, дорогая моя?» — спрашиваетъ Клару въ другой главѣ романа, заботливый женихъ, замѣтившій, что дѣвушка вздрогнула. — «Нѣтъ, — спѣшить отвѣтить Клара: — это кто-то прошелъ по моей могилѣ». Перспектива ласковаго объятія представлялась ей въ видѣ грозной волны, надувающейся подъ легкой рябью воды. Она нагнулась сорвать цвѣтовъ. Гроза миновала ее. Въ этомъ стилѣ выдержано большинство сценъ, рисующихъ отношенія различныхъ героевъ и героинь Мередита къ окружающимъ ихъ людямъ, къ условіямъ и положеніямъ, создаваемымъ жизнью.
При помощи своихъ афоризмовъ и при посредствѣ своего образнаго стиля, Мередитъ возсоздаетъ въ своихъ романахъ цѣльную картину англійской жизни; картина эта рисуетъ не столько нравы общества и создаваемые имъ типы, сколько то, что кроется за ними, основные элементы, вырабатывающіе въ борьбѣ съ жизнью типичныя черты національнаго характера. Мередитъ влагаетъ въ изученіе англійской жизни общее міросозерцаніе, составляющее философскую основу его романовъ и обусловливающее ихъ внутренній смыслъ. Какъ реалистъ, разсматривающій жизнь съ положительной точки зрѣнія, Мередитъ чуждъ всякаго метафизическаго элемента въ своихъ произведеніяхъ; драматизмъ его романовъ не заключается въ конфликтѣ непосредственныхъ побужденій человѣка съ отвлеченными идеями, составляющими его душевный міръ. Двойственность человѣческой природы, контрасты и противорѣчія жизни служатъ исходнымъ пунктомъ психологическихъ анализовъ Мередита, но онъ сводитъ ихъ не въ вѣчному, основному антагонизму души и тѣла, жизни и смерти, а въ борьбѣ между природой человѣка и строемъ его быта, напрасно ставящимъ ей преграды. Мередитъ задается непосредственными задачами, создаваемыми жизнью; онъ видитъ въ человѣкѣ жертву несоотвѣтствія требованій природы и условій общества, вѣчную борьбу между сущностью каждаго индивидуальнаго характера и цѣлою сѣтью искусственныхъ требованій общества. Борьба противъ дѣланности человѣческихъ понятій и неизбѣжное торжество требованій природы — таковъ одинъ Изъ главныхъ пунктовъ міросозерцанія Мередита. Съ этой точки зрѣнія въ романахъ его старательно отмѣчаются малѣйшія проявленія искусственности и лжи въ характерахъ и поступкахъ людей, въ выказываемыхъ ими чувствахъ и т. д.
Второй существенный пунктъ жизненной философіи Мередита — его вѣра въ силу человѣческаго разума. Вся серія его романовъ, отъ «Ordeal of Richard Feverel» до «Diana of the Crossways», представляетъ исторію борьбы отдѣльной личности противъ навязываемыхъ ей обществомъ условій жизни. Могущественное орудіе человѣка въ этой борьбѣ — сознательная работа разсудочной способности. Слѣдуя внушеніямъ разума, вырабатывая въ себѣ строгую обдуманность и логичность дѣйствій, человѣкъ можетъ справиться со всякой жизненной задачей и исполнить свое непосредственное призваніе на землѣ, т.-е. прожить наиболѣе полной идейной жизнью, не утративъ своего «я» среди нивеллирующаго вліянія общества. Главный врагъ человѣка въ этомъ поединкѣ съ жизнью — его собственныя непосредственныя чувства, его сердце, и Мередитъ рисуетъ цѣлую галерею жертвъ «сентиментальности», какъ онъ называетъ всякое преобладаніе чувства надъ разсудкомъ. Онъ показываетъ, какъ самыя возвышенныя и благородныя чувства губятъ людей, поддающихся имъ, и вмѣняетъ въ обязанность человѣку подчинить всѣ свои побужденія контролю разсудка; въ немъ онъ видитъ основу счастливой и цѣлесообразной жизни, и поэтому одинаково обличаетъ и клеймитъ все, что идетъ въ разрѣзъ съ требованіями здраваго смысла. Съ этой точки зрѣнія одинаково пагубны какъ крайнее развитіе эгоистическихъ чувствъ одного человѣка, стремящагося подчинить души окружающихъ людей, подъ предлогомъ всеобъемлющей любви, такъ и безграничное самозабвеніе любящихъ натуръ, не умѣющихъ контролировать свои чувства и побороть ихъ, убѣдившись въ ихъ недостойности. Мередитъ видитъ въ разумѣ не только основу счастливой жизни, но очистительную силу души; — всѣ конфликты страстей, всѣ нравственныя страданія онъ переноситъ въ область сознательной мысли, въ стремленіе разума проявить себя и поднять достоинство человѣка. Интеллектуальное развитіе составляетъ въ глазахъ Мередита величайшій долгъ мыслящаго человѣка, и онъ показываетъ въ своихъ романахъ широкіе пути непрерывнаго умственнаго совершенствованія, на которомъ должна быть основана надежда, человѣчества на лучшее будущее, когда сила мысли преодолѣетъ, устарѣлыя общественныя традиціи.
Вѣра въ побѣду мысли и разума спасаетъ Мередита отъ пессимизма. Его пониманіе людей обнажаетъ предъ нимъ мелкую и пошлую подкладку самыхъ джентльменскихъ и великодушныхъ поступковъ; съ другой стороны, страдающая часть человѣчества, люди, неспособные къ отстаиванію своей личности, являются въ его глазахъ еще большимъ доказательствомъ человѣческаго ничтожества. Но Мередитъ находитъ исходъ изъ такого пессимистическаго анализа жизни; онъ указываетъ на неустанное совершенствованіе способностей каждаго человѣка и на конечное торжество разума въ жизни. Герои его романовъ проходятъ черезъ жизненныя испытанія, требующія напряженія всѣхъ силъ души и ума, и въ этой борьбѣ закаляется ихъ умственная сила, — залогъ прогресса и торжества человѣческаго духа. Природа съ ея неопровержимыми правами и требованіями, разрушающими отвлеченныя теоріи и традиціонные принципы, человѣческій разумъ, согласующій реальныя условія жизни съ идеальными представленіями о нравственности, долгѣ и назначеніи человѣка, — таковы силы, управляющія жизнью людей, каковъ бы ни былъ ихъ индивидуальный и національный характеръ. Къ какимъ результатамъ приводитъ столкновеніе этихъ основныхъ элементовъ жизни съ общественными условіями Англіи, и какіе типы и характеры возникаютъ на почвѣ подобнаго столкновенія, — это Мередитъ покалываетъ въ цѣломъ рядѣ романовъ, всесторонне освѣщающихъ широкую проблему, которой романистъ задается въ своихъ описаніяхъ англійскаго быта.
III.
правитьВъ первомъ изъ своихъ большихъ романовъ, «Испытаніе Ричарда Февереля» (Ordeal of Richard Feverel), Мередитъ противопоставляетъ два поколѣнія, «отцовъ и дѣтей» современной Англіи. Система, которую сэръ Остенъ Феверель хочетъ провести въ воспитаніи своего сына Ричарда, направлена къ тому, чтобы сдѣлать его достойнымъ представителемъ англійской аристократіи, наслѣдникомъ физическаго и нравственнаго благосостоянія знатнаго рода Феверелей. Сэръ Остенъ выдумалъ цѣлую философскую систему воспитаніи и изложилъ ее въ сборникѣ афоризмовъ, подъ названіемъ «Pilgrim’s Scrap» (сумка странника); только ближайшіе друзья баронета видѣли воочію этотъ рукописный сборникъ, но цитаты изъ него, постоянно приводимыя самимъ сэромъ Остеномъ и его близкими друзьями, ознакомили съ содержаніемъ знаменитой книги все лучшее общество графства. Въ этой системѣ сэра Остена Мередитъ отразилъ всю сущность страто порядка Англіи, основаннаго на непоколебимой вѣрѣ въ традиціонныя понятія о чести и на глубоко засѣвшихъ кастовыхъ предразсудкахъ. Сына своего сэръ Остенъ хочетъ сдѣлать прежде всего джентльменомъ, закалить его въ сознаніи высоты своего общественнаго положенія и связанныхъ съ нимъ нравственныхъ обязанностей. Онъ искусственно развиваетъ въ немъ чувство сословной чести, оберегаетъ его отъ сношеній съ низшими сословіями и даетъ ему образованіе, готовящее его къ блеску въ свѣтскомъ обществѣ. Увѣренный въ успѣхѣ внушаемыхъ имъ сыну принциповъ общаго поведенія, доброжелательства и покровительственной доброты къ низшимъ, и культа высоко, хотя и односторонне понимаемаго джентльменства, сэръ Остенъ занимается заблаговременно пріисканіемъ соотвѣтствующей невѣсты для Ричарда, чтобы завершить торжество своей системы образцовымъ бракомъ; онъ тщательно изучаетъ родословныя всѣхъ аристократическихъ семей графства и, остановившись на самой здоровой семьѣ, наиболѣе неприкосновенно сохранившей родовыя традиціи, исподволь руководитъ воспитаніемъ младшей дочери въ этой семьѣ, готовя ее въ избранницы своему сыну.
Среди всеобщаго одобренія друзей и знакомыхъ, сэръ Остенъ неуклонно слѣдуетъ своей системѣ, видя залогъ ея успѣха въ дружескихъ отношеніяхъ, установившихся у него съ сыномъ съ дѣтства. Но близорукій философъ, отстаивающій непогрѣшимость своихъ воспитательныхъ принциповъ, не видитъ главнаго врага, подкапывающаго его систему. Врагъ этотъ — сама природа, не дозволяющая втиснуть въ узкія рамки условности молодую душу, полную непосредственныхъ чувствъ я стремленій. Первый разъ несостоятельность теорій сэра Остена проявляется еще въ дѣтствѣ Ричарда, когда наставленія отца съ одной стороны, а мальчишескіе инстинкты съ другой — запутываютъ его въ первый нравственный конфликтъ: его, воспитаннаго на щепетильномъ пониманіи дворянской чести, простой мужикъ уличаетъ въ браконьерствѣ и постыдно наказываетъ, насмѣхаясь надъ барчукомъ. Поверя внушеніямъ отца о святости даннаго слова, Ричардъ впутывается въ цѣлую сѣть лжи, и завершаетъ не-джентльменство своего поведенія, давши волю душившей его жаждѣ мести: онъ вмѣстѣ съ своимъ пріятелемъ поджигаетъ дворъ своего обидчика, и оба мальчика долго дрожатъ, опасаясь быть уличенными и отданными подъ судъ. И всю эту драму Ричардъ переживаетъ одинъ, зная, что катехизисъ отца не поможетъ ему справиться съ трудностями; онъ впервые понялъ, что слѣдованіе отвлеченнымъ истинамъ, проповѣдуемымъ отцомъ, не научитъ его, какъ поступать въ жизни. Съ этого момента открывается пропасть между отцомъ и сыномъ, все болѣе увеличивающаяся съ годами, хотя отецъ этого и не замѣчаетъ, довольный формальнымъ повиновеніемъ сына. Но открытый конфликтъ и полное пораженіе сэра Остена начинаются нѣсколько позже. Вопреки системѣ, ставящей въ обязанность имѣть въ виду интересы рода при вступленіи въ бракъ, Ричардъ влюбляется въ скромную, ничѣмъ не выдающуюся дочь фермера, и несмотря на всѣ попытки отца побѣдить это неумѣстное чувство и направить его на болѣе подходящій предметъ, несмотря даже на открытое сопротивленіе сэра Остена, женится на ней, забывая о всѣхъ прививаемыхъ ему понятіяхъ о долгѣ. Исторія любви Ричарда и Люси, переходъ отъ дѣтской дружбы къ первой невинной любви — составляютъ самыя прекрасныя и поэтичныя страницы романа. Торжество молодости и искренней страсти надъ всякими преградами, естественное, безсознательное возникновеніе и постепенный ростъ перваго серьезнаго чувства у юноши и дѣвушки, едва вышедшихъ изъ дѣтства, обрисованы Мередитомъ въ нѣсколькихъ главахъ, закрѣпившихъ за нимъ славу первокласснаго поэта. Еслибы Мередитъ не написалъ ничего кромѣ двухъ главъ "Ричарда Февереля ", описаніе идилліи любви Ричарда и Люси, — разыгрывающейся вопреки всѣмъ противодѣйствующимъ обстоятельствамъ, — этихъ главъ «Ferdinand and Miranda» и «Diversion one penny whistle» (варіаціи на грошовой дудкѣ), достаточно было бы, чтобы навсегда сохранить его имя въ англійской литературѣ; въ нихъ онъ высказалъ свое мастерское умѣніе передавать таинственную красоту смутныхъ зарождающихся чувствъ.
«Ричардъ Феверель» не останавливается на торжествѣ природы надъ «системой», естественныхъ чувствъ надъ искусственными. Это исторія молодой души отъ первыхъ проявленій сознательной жизни до полнаго развитія своей индивидуальности. За побѣдой надъ внѣшними обстоятельствами, препятствующими свободному развитію душевной жизни, предстоитъ еще болѣе трудная, но столь же неминуемая борьба уже не противъ другихъ, а съ самимъ собой; борьба эта рѣшаетъ дальнѣйшую судьбу человѣка, показывая, какъ велика въ немъ сила сопротивленія, насколько сдерживающая сила разума контролируетъ въ немъ слѣпые инстинкты сердца. Въ «Ричардѣ Феверелѣ» только намѣченъ этотъ антагонизмъ сердца и разума, вносящій смуту въ неиспорченную, чистую душу. Женившись на любимой дѣвушкѣ, Ричардъ вторично влюбляется, но уже менѣе возвышенной и поэтичной любовью: онъ подпадаетъ подъ обаяніе свѣтской красавицы, значительно старше его, искусной кокетки, сознательно и намѣренно губящей его; онъ еще въ глубинѣ души по прежнему привязанъ къ Люси, олицетворяющей для него святость безпорочной женственности, но жажда удовольствій, слабость характера — берутъ верхъ. Ричардъ оказывается жертвой своихъ инстинктовъ; это опредѣляетъ печальный исходъ романа, заканчивающагося смертью Люси, которая слишкомъ идеально и беззавѣтно любила, чтобы жить, потерявъ вѣру въ любимаго человѣка. Показавъ, что жизнь держится побѣдой разума надъ влеченіями чувствъ, что торжество сердца губитъ жизнь и возможное въ жизни счастье, Мередитъ ограничивается въ «Ричардѣ Феверелѣ» установленіемъ этой истины; въ дальнѣйшихъ романахъ онъ болѣе глубоко вникаетъ въ фазисы борьбы человѣка за свое интеллектуальное «я» и показываетъ, какъ крѣпнетъ душа въ сознательной работѣ мысли, ведущей къ конечному торжеству индивидуальной воли надъ обстоятельствами.
Слѣдующій шагъ въ развитіи теоріи совершенствованія человѣка путемъ сознательной жизни разума и стремленія дать анализирующей мысли власть надъ влеченіями чувствъ представляетъ одинъ изъ самыхъ замѣчательныхъ романовъ Мередита — «Эгоистъ». Основное положеніе, развиваемое Мередитомъ съ подавляющимъ богатствомъ деталей и тонкостей аргументаціи, — нравственная дуэль между властной натурой человѣка, привыкшаго покорять себѣ всѣхъ окружающихъ исключительно силой своего безграничнаго, спокойнаго эгоизма, и сильной свободолюбивой дѣвушкой, которая незамѣтно очутилась въ тискахъ этого эгоиста и напрягаетъ всю силу и энергію духа, чтобы отстоять свою независимость. Незамѣтный и постепенный захватъ власти человѣка надъ человѣкомъ, роль, которую играетъ при этомъ сила общественной санкціи, одиночество и отчужденность того, кто стремится внести внутреннее содержаніе и самостоятельную жизнь духа въ условныя рамки общественныхъ традицій — такова безотрадная картина общественныхъ условій, составляющая фонъ романа. На этомъ блестяще обрисованномъ фонѣ англійскихъ нравовъ высшаго общества выступаетъ съ драматизмомъ совершенно особаго рода исторія душевной борьбы Клары Миддльтонъ, ея слабости и малодушія, постепеннаго роста ея нравстенныхъ силъ — по мѣрѣ того, какъ борьба дѣлается все болѣе тяжелой и сложной.
Мы говорили выше о своеобразной писательской манерѣ Мередита; она ярче всего сказалась въ обрисовкѣ характера Клары. Активная сторона ея жизни разсказана въ нѣсколькихъ чертахъ, разбросанныхъ на протяженіи всего романа. Она дѣлается невѣстой самаго блестящаго жениха въ графствѣ, сэра Виллоубея Паттерна, поддавшись настоятельности и властности его любви и общему увлеченію его красотой, умомъ и благородствомъ. За нѣсколько недѣль до назначеннаго срока свадьбы, она вмѣстѣ съ отцомъ пріѣзжаетъ въ Замокъ Виллоубея, къ его теткамъ, завѣдующимъ домомъ, и за этотъ короткій срокъ, на половину занятый общественными обязательствами, зваными обѣдами и балами, происходитъ вся драма: отъ теплаго дружескаго чувства къ своему жениху Клара переходитъ въ пониманію истинныхъ основъ его натуры и къ ненависти къ нему; она пытается порвать отношенія съ нимъ и достигаетъ этого послѣ долгой борьбы, когда проснувшееся чувство любви въ другому изъ гостей замка окончательно просвѣтило ея душу и дало ей силу выйти побѣдительницей изъ нравственнаго искуса. Интересъ романа сосредоточенъ на освѣщеніи внутренняго развитія самосознанія Клары; для самой дѣвушки важнѣе всего разобраться въ своихъ собственныхъ чувствахъ и въ вызывавшихъ ихъ мотивахъ, понять себя и свои побужденія; — съ вѣрой въ себя, въ разумность и справедливость своихъ антипатій и своей жажды свободы, приходитъ въ ней рѣшимость дѣйствовать энергично. Клара не сразу понимаетъ Виллоубея, и не будучи въ состояніи дать себѣ отчетъ, что ее инстинктивно отталкиваетъ въ безупречномъ, блестящемъ баловнѣ всего графства, она старается побороть въ себѣ ребяческій протестъ во имя вѣрности данному слову. Эта первая стадія душевнаго кризиса Клары изображена Мередитомъ съ психической тонкостью, составляющей его преимущественное качество. Въ каждомъ словѣ, которымъ обмѣниваются влюбленный женихъ съ чутко внимающей ему невѣстой, чувствуется столкновеніе двухъ сильныхъ натуръ, радикально противоположныхъ другъ другу. Когда Виллоубей говоритъ о безпредѣльности, исключительности связывающихъ ихъ чувствъ, Клара чувствуетъ, что ей становится душно, что душа ея рвется къ простору, — и, говоря совершенно не то, что она хочетъ сказать, она безпомощно защищаетъ свѣтъ и составляющихъ его людей отъ рѣзкихъ нападокъ Виллоубея, толкующаго ей о прелестяхъ жизни вдвоемъ, вдали отъ свѣта и его посяганій на счастье и покой ближняго. Клара чувствуетъ что-то враждебное въ его любви, проповѣдующей сліяніе душъ, похожее за порабощеніе чужой воли; чѣмъ больше онъ воспѣваетъ вѣчность ихъ союза, чѣмъ чаще онъ называетъ ее «своей Кларой» и объясняетъ ей, какъ всецѣло онъ долженъ занимать ея мысли и чувства, какъ нераздѣльно должны совпадать ея мнѣнія и поступки съ его внушеніями, тѣмъ дальше она удаляется отъ него, тѣмъ властнѣе говоритъ въ ней строптивый голосъ души. Ему кажется, что своими пламенными рѣчами онъ все болѣе и болѣе завладѣваетъ ея душой, объединяя ее съ собой, съ своимъ пониманіемъ жизни и людей; она же, уже чуждая ему душой, ищетъ ключа къ его рѣчамъ, объясненія его характера, вдумываясь въ каждое слово, чуткая къ каждому изъ его движеній и къ отклику, который находятъ въ ея душѣ его увѣщанія и просьбы. Ключъ этотъ Виллоубей самъ даетъ Кларѣ, разсказывая за столомъ о примѣрѣ возмутительнаго эгоизма въ семейной жизни и прибавляя въ шутливомъ тонѣ: «Остерегайтесь выходить замужъ за эгоиста, Клара». Слово «эгоистъ» освѣщаетъ для Клары магическимъ свѣтомъ поведеніе Виллоубея, придавая иную окраску даже его внѣшнему великодушію, оправдывавшему его до тѣхъ поръ въ ея глазахъ. Съ минуты проникновенія въ основной элементъ его характера инстинктивный порывъ къ свободѣ переходитъ у Клары въ сознательную потребность оградить свою душу отъ рабства, порвать цѣпи, наложенныя за нее превратнымъ пониманіемъ нравственнаго долга. Она вступаетъ въ открытую борьбу съ желѣзной волей и оскорбленнымъ самолюбіемъ жениха, съ возмущеннымъ сопротивленіемъ общественнаго мнѣнія, съ авторитетомъ отца, и въ этой почти непосильной борьбѣ ростутъ ея нравственныя силы, — путемъ правильной и неуклонной работы сознанія она преодолѣваетъ всѣ трудности и находить союзника уже тогда, когда побѣда одержана, и Клара имѣетъ право свободно и сознательно протянуть руку истинному избраннику своего сердца.
Мередитъ слѣдитъ за всѣми послѣдовательными фазисами нравственнаго испытанія дѣвушки, рисуетъ ее въ минуты подъема силъ и въ періоды полнаго упадка духа, когда она готова купить покой даже путемъ униженія и подчиненія; незамѣтно для внѣшняго міра разыгрывается драма ея души, и романистъ сосредоточиваетъ все наше вниманіе на этомъ скрытомъ самоанализѣ Клары, ея надеждахъ и сомнѣніяхъ, и главнымъ образомъ на изслѣдованіи источниковъ ея собственныхъ стремленій и чувствъ. Въ борьбѣ за освобожденіе противъ Клары стоитъ не только ея женихъ, настаивающій на святости даннаго ею слова, но тираннія общества, руководимаго традиціями въ сужденіяхъ о поступкахъ людей. Характеристика англійскаго общества, играющаго въ романѣ роль греческаго хора, показываетъ какъ глубоко Мередитъ вникнулъ въ національныя особенности своихъ соотечественниковъ, какъ всесторонне онъ умѣетъ освѣщать выводимые имъ типы. Неподвижность нравственнаго критерія, всепоглощающая наклонность къ жизненному комфорту, особое благодушное доброжелательство въ ближнимъ на почвѣ внутренняго равнодушія, — эти элементы общественной жизни англійской «gentry» иллюстрированы Мередитомъ въ цѣломъ рядѣ интересныхъ эпизодическихъ фигуръ. Д-ръ Миддльтонъ, съ его любовью въ книгамъ и къ старому портвейну, и м-ссъ Монстюарть, съ ея царственной осанкой и готовыми фразами, наклеиваемыми подобно этикетамъ, принадлежать къ самымъ удачнымъ сатирическимъ изображеніямъ англійскаго характера, а великосвѣтскія кумушки, принимающія близко въ сердцу женитьбу Виллоубея, какъ общественный вопросъ первостепенной важности, дополняютъ живую, остроумную картину жизни въ англійскомъ помѣстьѣ.
Въ противоположность Кларѣ, съумѣвшей отстоять побѣду личности надъ обстоятельствами жизни и собственной слабостью, въ романѣ выведенъ другой женскій характеръ, Летиціи Дэль, жертвы непосредственныхъ влеченій сердца. Это этюдъ женской души съ ея вѣковой покорностью, готовностью въ самозабвенію, всепрощенію во имя любви. Она не знаетъ борьбы, потому что не ищетъ побѣды; любовь къ Виллоубею, составляющая основу ея душевной жизни, дѣлаетъ ее игрушкой въ его рукахъ, и она покорно, безропотно переходитъ отъ свѣтлыхъ надеждъ въ полному отреченію отъ всякаго счастья; психологія пассивнаго чувства, способнаго на величайшія страданія и великаго только въ безграничности своего терпѣнія, своего самозабвенія въ культѣ любимаго человѣка, дѣлаетъ изъ Летиціи поэтическую, трогательную фигуру «des Ewig-Weiblichen». Но жизнь не щадитъ этихъ жертвъ собственной слабости, и Мередитъ, защитникъ неумолимыхъ законовъ жизни, показываетъ на примѣрѣ Летиціи пагубность переживаній романтическихъ привязанностей, не оправдываемыхъ разумомъ. Наказаніе, которое судьба готовитъ Летиціи, — естественный результатъ ея ослѣпленія; сосредоточивъ всю свою душевную жизнь на исключительномъ культѣ и безграничной идеализаціи одного человѣка, какую ужасающую пустоту должна была почувствовать она въ минуту просвѣтленія! И по особой ироніи судьбы въ этотъ роковой моментъ она чувствуетъ себя вынужденной согласиться на бракъ съ тѣмъ же человѣкомъ, который былъ недосягаемымъ божествомъ ея юности. Постарѣвшая, уставшая страдать, понявшая истинную сущность характера Виллоубея, она все-таки становится его женой, открыто заявляя ему, что дѣлаетъ это изъ практическихъ соображеній, ради его богатства и престижа въ обществѣ. Этотъ трагизмъ разбитой жизни Летиціи оттѣняетъ нравственное торжество Клары и выдвигаетъ основную идею романа — апологію интеллектуальнаго совершенствованія, спасающаго отъ власти инстинктовъ и страстей.
Центральной фигурой «Эгоиста» по широтѣ замысла является антагонистъ Клары, сэръ Виллоубей Паттернъ. Для философской подкладки романа онъ имѣетъ значеніе стихійной силы, грозящей поглотить душу, не вооруженную чуткимъ самосознаніемъ и критическимъ разумомъ; съ психологической точки зрѣнія это мощное воплощеніе одного изъ самыхъ коренныхъ элементовъ человѣческой натуры, эгоизма, стремящагося къ неограниченному владычеству надъ окружающими. Въ обычной жизни эгоизмъ смягчается нивеллирующимъ вліяніемъ обстоятельствъ, необходимостью работать и неизбѣжностью страданій. Изображенный же въ лицѣ могущественнаго лорда,; пользующагося всѣми преимуществами своего ранга и своихъ блестящихъ природныхъ качествъ, эгоизмъ разростается до грандіозныхъ размѣровъ, внушающихъ не антипатію, а ужасъ губительностью своего вліянія, безграничностью своихъ требованій. Сэръ Виллоубей Паттернъ — величественная фигура, полная паѳоса въ неудержимости своего эгоизма, преклоненіи предъ своимъ собственнымъ превосходствомъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, ревнивой боязни утратить свое первенство въ глазахъ другихъ. Чуткое самолюбіе заставляетъ его ежеминутно испытывать прочность почвы, на которой построено зданіе этого самолюбія, заручаться опорой на случай опасности; такъ, сдѣлавшись женихомъ Клары, онъ стремится сохранить любовь Летиціи; то же чувство диктуетъ ему его безконечныя рѣчи Кларѣ о прочности связывающаго ихъ слова. Онъ тщательно хранитъ маску джентльменства, скрывающую его опасенія за нарушеніе его безмятежнаго благополучія и болѣе всего за униженіе въ глазахъ свѣта; но именно вслѣдствіе тщательности своего притворства и неувѣренности въ прочности своей власти Виллоубей выдаетъ себя. Основной элементъ его души, холодный, разсчетливый эгоизмъ, прорывается наружу, порвавъ всѣ преграды, и губитъ искуснаго дипломата, такъ долго сохранявшаго свой престижъ въ глазахъ общества. При помощи отчаянныхъ усилій ему удается войти изъ передряги, сохранивъ внѣшнее достоинство въ общественномъ мнѣніи, но его самолюбіе терпитъ непоправимое пораженіе, и эгоистъ такимъ образомъ самъ дѣлается жертвой своей passion-maitresse.
Два другіе романа Мередита продолжаютъ развивать теорію автора о борьбѣ индивидуальной личности съ обществомъ. Въ «Diana of the Crossways» героиня, блестящая красавица и талантливая романистка, побѣждаетъ предубѣжденіе общества противъ независимыхъ женщинъ, сбрасывающихъ гнетъ замужней жизни во имя нравственной свободы; но, выйдя побѣдительницей изъ этого конфликта при помощи своего блестящаго ума, она переживаетъ другую, болѣе интимную драму, въ которой настоятельныя требованія реальной жизни сталкиваются съ внушеніями сердца; въ разрѣшеніи этой психологической задачи Мередитъ обнаружилъ изумительное пониманіе женской души, показывая, какъ, подъ вліяніемъ случайныхъ обстоятельствъ и минутной слабости духа, любящая и чистая душой женщина способна совершить нравственное преступленіе, не отдавая себѣ отчета въ его послѣдствіяхъ.
Въ «Diana of the Crossways» общая философская подкладка отходитъ на второй планъ предъ психологическимъ интересомъ, возбуждаемымъ характеромъ героини. Безъ всякихъ предвзятыхъ сужденій о нравственномъ долгѣ, не стремясь ни оправдать, ни осудить поведеніе Діаны, Мередитъ ограничивается тщательнымъ анализомъ натуры, въ которой качества ума играютъ первенствующую роль, подавляя голосъ сердца. Рисуя ея жизнь шагъ за шагомъ, авторъ заставляетъ читателя проникнуться, мало-по-малу, неотразимостью своей героини, подпасть подъ обаяніе ея неистощимаго ирландскаго юмора, блеска ея разговора, смѣлости ея сужденій. Діана — воплощеніе ума и остроумія, и это дѣлаетъ ее любимой героиней самого автора; онъ влагаетъ въ ея уста самыя мѣткія изъ своихъ эпиграммъ, заставляетъ ее превозносить разумъ, какъ основной принципъ жизни, и служить самымъ блестящимъ подтвержденіемъ своихъ принциповъ. Но при всемъ своемъ умѣ Діана менѣе всего холодная и жесткая натура; когда ее охватываетъ въ первый разъ въ жизни истинная страсть, она умѣетъ глубоко и беззавѣтно любить и страдать. Любовь дѣлается пробнымъ камнемъ ея характера; съумѣвшая устоять въ борьбѣ противъ враждебно настроеннаго общества, она оказывается безпомощной по отношенію къ любимому человѣку. Страсть является въ ней со всѣми обычными спутниками, сомнѣніями, ревностью, вспышками оскорбленнаго самолюбія, и ея нравственныя силы ослабѣваютъ, угнетенныя къ тому же тяжестью внѣшнихъ условій жизни, грозящимъ ей разореніемъ. Въ одинъ изъ тяжкихъ моментовъ полнаго упадка духа, возбужденная противъ любимаго ею человѣка, вліятельнаго парламентскаго дѣятеля, она отправляется въ редакцію одной изъ крупныхъ газетъ и продаетъ, за извѣстную сумму денегъ, сообщенную ей другомъ политическую тайну. Въ моментъ совершеннаго ею предательства она не сознаетъ, что окончательно губитъ довѣрившагося ей человѣка, — ей кажется, что она доставитъ ему только крупную непріятность. Когда же обнаруживается непоправимость причиненнаго ею зла, она сама заявляетъ бывшему другу о своемъ поступкѣ, не ищетъ никакихъ оправданій и — исчезаетъ съ горизонта. Читатель чувствуетъ вмѣстѣ съ пострадавшимъ Перси, что поступокъ Діаны чудовищенъ и не имѣетъ оправданія, но она все-таки остается по прежнему обаятельной, чистой Діаной, неспособной пасть душой; она подвержена только тѣмъ ослѣпленіямъ чувствъ, которыя приводятъ къ дурнымъ поступкамъ, не затрогивая самыхъ основъ душевной жизни. Это впечатлѣніе, оставляемое характеромъ Діаны, является слѣдствіемъ психологическихъ пріемовъ Мередита, его умѣнья пріобщить читателя къ внутреннему міру мотивовъ, руководящихъ поступками, и заинтересовать его въ самомъ процессѣ духовнаго развитія человѣка; самые поступки возбуждаютъ при этомъ меньшій интересъ, будучи лишь безразличными результатами того, что важнѣе всего въ душѣ человѣка — основныхъ элементовъ его душевной жизни.
Во второмъ изъ упомянутыхъ выше романовъ — «Одинъ изъ нашихъ побѣдителей» (One of our conquerors) — Мередитъ входитъ къ разсмотрѣніе вопроса объ условной нравственности, господствующей въ значительной части англійскаго общества. Это одно изъ наименѣе понятныхъ произведеній Мередита, вслѣдствіе того, что самая фабула романа и психологическій анализъ событій и характеровъ совершенно затерянъ въ лабиринтѣ философскихъ отступленій, полемикѣ противъ идей, о которыхъ приходится только догадываться, такъ какъ онѣ не изложены, и т. п. Почва, на которой въ этомъ романѣ происходитъ столкновеніе личности съ тиранніей общества — многократно возбуждавшійся вопросъ о законномъ бракѣ. Викторъ Радноръ и Натали скрываютъ отъ всѣхъ, и главнымъ образомъ отъ своей семнадцатилѣтней дочери, незаконностъ ихъ брака; они надѣются, что первая жена Виктора, еле живая, богомольная старуха, покорится, наконецъ, силѣ обстоятельствъ и согласится на разводъ. М-ссъ Радноръ, однако, неуполима, и жизнь Виктора и Натали превращается въ невыносимое сплетеніе притворства и постоянныхъ опасеній. Они богаты, живутъ открытой свѣтской жизнью, Натали чаруетъ общество своимъ артистическимъ пѣніемъ, Викторъ — привлекательностью своего открытаго нрава, дочь ихъ слыветъ первоклассной красавицей и даровитой музыкантшей. Но среди этого блеска жизнь Натали — сплошное мученичество: она сознаетъ себя виновной въ глазахъ общества и передъ м-ссъ Радноръ, и видитъ свое наказаніе въ легкомысліи мужа, который заставляетъ ее жить среди лжи и разсчитываетъ на близкую смерть своей законной жены, чтобы устранить ложность ихъ положенія. Чуткая совѣсть Натали переживаетъ мучительный кризись, когда дочь узнаетъ родительскую тайну и это разстроиваетъ ея бракъ съ молодымъ лордомъ. Хотя сама дѣвушка рада этому разрыву и съ готовностью отдаетъ руку другому человѣку, котораго она любитъ, Натали не можетъ справиться съ нравственными страданіями и отравляется за нѣсколько часовъ до того, какъ Виктору приносятъ извѣстіе о смерти его законной жены. Представленная въ этомъ видѣ психологія Натали утрачиваетъ характеръ сознательной борьбы противъ общества. Натали вполнѣ солидарна съ осуждающимъ ее обществомъ, и только обстоятельства сдѣлали ее жертвой вмѣсто того, чтобы удѣлить ей мѣсто въ свѣтскомъ трибуналѣ. Исторія ея трогательна, но трагизмъ ея жизни — искусственный, вытекающій изъ добровольнаго подчиненія предразсудкамъ и потому менѣе глубоко захватывающій основы жизни, чѣмъ другіе изъ указанныхъ нами романовъ. Много интереснаго, однако, представляютъ рамки дѣйствія въ «One of our conquerors» — дѣловой Лондонъ, типы журналистовъ, крупныхъ и мелкихъ промышленниковъ, и т. д.
Большинство остальныхъ произведеній Мередита принадлежитъ къ категоріи обычныхъ психологическихъ романовъ, не выходящихъ изъ рамокъ реальнаго изображенія жизни, а потому главный интересъ этого писателя заключается въ выше разобранныхъ нами романахъ, гдѣ наиболѣе сказывается оригинальность романиста. Романы эти не лишены недостатковъ, отвлеченны и написаны умомъ, а не сердцемъ; каждой строчкой художника чувствуется мудрствующій мыслитель, но этотъ мыслитель говоритъ очень глубокія истины, и если съ нимъ не всегда можно согласиться, то его всегда интересно выслушать. Головное творчество Мередита и своеобразность его психологическаго метода обезпечиваютъ ему первенствующее мѣсто въ современной англійской беллетристикѣ и полны интереса также и для иностранныхъ читателей.
- ↑ Rich. Le Galienne. George Meredith: Some characteristics… With а bibliography by J. Lane. Li. 1890.