Джесси и Моргиана (Грин)/Глава XVII
| ← Глава XVI | Джесси и Моргиана — Глава XVII | Глава XVIII → |
| Дата создания: 1928, опубл.: 1929. Источник: Сайт «Самые интересные книги» со ссылкой на книгу А. Грин. Джесси и Моргиана. Знаменитая книга. Искатели приключений. — М.: Пресса, 1995. — ISBN 5-253-00841-1.. |
Глава XVII
правитьМоргиана посетила ювелира, показав ему часть драгоценностей, и, осторожно ведя разговор, убедилась, что её оценка вещей Хариты Мальком приблизительно верна, но, продавая торговцу, она должна была примириться с потерей третьей части общей нормальной суммы.
Условясь получить завтра деньги за привезённое, а также доставить много других вещей, Моргиана получила задаток и поехала к Джесси.
Её мрачная сосредоточенность и решимость смотреть до конца в глаза смертному делу своих рук за время езды от магазина к дому перешли в тяжёлое удовольствие, подобное терпеливому ожесточению, с каким человек несёт тяжёлую кладь, утешенный тем, что задыхается под своей ношей. Мгновениями Моргиана была почти счастлива, что у неё нет никаких надежд, что её привычное отчаяние озарено так ярко и безнадёжно. Она подъехала к дому с чувством возвращения из долгого путешествия. Её сердце начало теперь сильно биться, и она уговаривала себя быть естественной. На приветствия слуг Моргиана ответила несколькими холодными словами, тотчас спросив, как чувствует себя Джесси. Узнав от сиделки, что положение неопределённое, — девушка не выходит, а теперь спит, — Моргиана послала сиделку взглянуть, не проснулась ли Джесси, а сама села в гостиной, куда, почти немедленно вслед за ней, вошли Вальтер Готорн и Ева Страттон.
Вальтер Готорн был высокий, пожилой человек, сильного сложения, с длинной бородой и красивым тонким лицом. Между ним и дочерью было большое сходство. Ева вошла в оживлении, но, увидев Моргиану, притворилась утомлённой.
— Я навещаю её, — сказала Ева. — Вы её видели?
— Нет, ещё не видела. Я едва приехала и жду известий. Она, кажется, спит.
— Быть может… — начал Готорн.
В это время пришла сиделка и сказала, что Джесси проснулась. Все подошли к двери больной. Моргиана, сделав улыбку, стукнула и услышала слабый голос, звавший войти.
Тогда совершенная необходимость лгать и играть стала сразу естественным состоянием Моргианы, она плавно открыла дверь, улыбаясь с порога и юмористически тревожно всматриваясь в осунувшееся лицо девушки.
— Иди, иди. Мори, — сказала Джесси, — я рада, что ты приехала. А вас трудно залучить, только болезнью, — обратилась Джесси к Готорну, который жестом показал, как безумно занят всегда. — Ах, Ева, был доктор; он говорит, что я выздоровею; но он всё ещё не знает, чем я больна. Моргиана, хорошо у тебя там, в пустыне?
— Да, тихо. Ну, вот ты и допрыгалась. Ты должна была переменить чулок, когда промочила ногу.
— Ты думаешь, от этого?
— Существует тьма лёгких простуд, — сказал Готорн, — в которых врачи разбираются не так-то легко. Я читал о знаменитом математике, не помню, кто такой, но, решая в уме сложнейшие задачи высшей математики, этот человек ошибался, делая простое сложение.
Моргиана подошла к столику и посмотрела сигнатуру лекарства, потом тронула лоб Джесси и села, сказав:
— У тебя жар?
— Нет ни жара, ни озноба. Неужели ты думаешь, что я мнительна?
— Я ничего не хотела сказать.
— Впрочем, — заявила Джесси, — назавтра Сурдрег обещал мне консилиум. Я не хочу больше говорить об этом. Расскажи, Ева, о выставке!
Моргиана в высшей степени точно наблюдала сама себя. Ей было странно и горько. Её ненависть стояла между ней и Джесси, невидимая никому, кроме Моргианы, — её двойник, с дикой и тёмной улыбкой. Гниение души образовало печальный, но руководящий отсвет, благодаря которому самообладание ей не изменяло и — она знала это — уже не могло изменить.
Ева начала рассказ:
— Много, много всего. Мы не могли всего осмотреть; однако любопытные вещи. Ну, само собой — перпетуум-мобиле, даже два. Это такие потрескивающие и постукивающие механизмы в стеклянных ящиках; впрочем, нам сказали, что один из них действует всего четыре дня, а второй — восемь. Потом модели аэропланов.
— Хочу летать! — вскричала Джесси.
— Обещаю вам устроить полёт, когда вы поправитесь, — засмеялся Готорн. Он начал говорить о полётах; летал Готорн три раза, но относился насмешливо. Ему неожиданно возразила Моргиана.
— Но, время от времени, они падают, — сказала Моргиана, с искусственной горячностью, — возможность падения лишает аэроплан фривольности, которую вы подчёркиваете.
— Я не хочу, чтобы вы меня сочли жестоким, — ответил Готорн, — но, по-моему, смерть такого рода не трагична, а лишь травматична. Это не более, как поломка машины.
— Что с тобой, папа? — возмутилась Ева.
— Должно быть, я — изверг, — рассмеялся Готорн.
— Нет, вы не изверг! — вскричала Джесси. — Вы хотели сказать, что падение, ломание и пылание напоминает опрокинутый примус?
— Думаю, что не больше.
— Ты иногда делаешься невыносимо циничен, — заметила Ева.
— Они падают, — тихо заговорила Моргиана, — по большей части молодые, полные сил, почти мальчики. Разве не прекрасна смерть в двадцать лет?
Никто ей не ответил, потому что это замечание и выражение, с каким она произнесла его, заставило подумать о Джесси; и Джесси это подумала.
— Если я умру, то смерть моя, значит, будет прекрасна, — сказала она, расстроясь от своих слов. — Нет, уж пусть лучше это будет не прекрасно… лет через пятьдесят… через сто!
Видя, какое направление принял разговор, Ева поспешила спросить Готорна:
— Ты купил машину?
— Да. Речь идёт о новой скоропечатной машине, — обратился Готорн к Джесси, — которую демонстрировали на выставке.
Джесси кивнула, хмуро посматривая на Моргиану. Моргиана, с тусклой улыбкой в утомлённых глазах и сжатых губах, случайно встретила её взгляд, и ей показалось, что сестра глазами спрашивает о самом сокровенном, о грозном. Кровь отхлынула от её сердца; невольно расширяя глаза, смотрела она на Джесси в упор, не имея силы отвести взгляд; в свою очередь, испугавшись, Джесси сжала плечи и увела в них голову, продолжая смотреть на сестру.
— Что с тобой. Мори? — вскричала она, вдруг задрожав. — Моргиана?
— Что со мной? — спросила та, как во сне. — Скорее, что с тобой?!
— Я сама не знаю, — рассмеялась Джесси. — Нервность. Такая нервность, что нет на свете более подлого существа, чем я. Когда выздоровею, я тебе расскажу.
Губы Моргианы прыгали, не слушаясь, так что она не смогла сразу сказать. Наконец, она перевела дыхание, с трудом выговорив: «Конечно, потом». И она подумала, что её подавленность стала заметной. Чтобы замять странное положение, не выходя из его мрака, она сказала:
— Дикий случай произошёл недалеко от «Зелёной флейты». В одну купающуюся девушку неизвестно кто швырнул камень и рассёк шею. Теперь она будет калекой. Я послала ей немного денег.
Готорн уже несколько минут сидел молча, выжидая случая сказать какие-нибудь весёлые пустяки и откланяться. Он посмотрел на дочь.
Решительная, внезапная бледность Евы очень удивила его. Ева что-то быстро писала в своей записной книжке; вырвав листок, она с весёлым смехом передала его Моргиане.
— Ева, что там за секреты у вас? — стонала Джесси, мотая головой по подушке.
— Нам нужно поговорить, — беспечно, но твёрдо сказала Ева, — о самых пустых делах. — Она нервно вздохнула, наблюдая медленно, исподлобья, поднимающийся к её лицу взгляд Моргианы, которая, прочитав листок, держала его в руке. — Папа, расскажи Джесси о непроницаемых панцирях!
Джесси, нахмурясь, рассматривала ногти. Ева и Моргиана вышли, и, когда дверь за ними закрылась, они разом повернулись одна к другой.
— Так что? — как бы не догадываясь, сказала Моргиана шёпотом.
— Слушайте: я уже два года… — начала Ева, но, быстро взглянув на неё, Моргиана перебила, указывая отдалённую дверь:
— Там сядем и поговорим.
Это была одна из тех лишних комнат, какие иногда образуются в большом доме из-за ошибки в плане: маленькая, с окном на проход и не имеющая никакого назначения; там стояла лишь случайная мебель. Когда женщины зашли в эту комнату, Ева прикрыла дверь.
— Моргиана! Вы должны быть от неё эти дни вдали. Я скажу, далее, ещё более неприятные для вас вещи, и вы можете ненавидеть меня, сколько хотите, но во мне говорят сильные подозрения, что отношения ваши с сестрой мучительны, тяжелы. Она не будет прямо жаловаться никому, и мне в том числе, тоже не скажет ничего прямо, однако часто в её словах и тоне слышится просьба понять без объяснений. Судите сами, как легко мне высказывать вам! Я не знаю, в чём дело, и не имею никакого права судить, — ни вас, ни Джесси. Я хочу только сказать, что Джесси нужно спокойствие.
Ева нервно вздохнула и вопросительно посмотрела на Моргиану. С негодованием заметила она, что та, вначале изменившись в лице, теперь тихо смеётся, сжав губы и сощурив глаза. Ева ожидала возмущения, гнева, может быть, оскорбления, но этот неожиданный смех вернул ей холодную вспыльчивость, с какой она высказала своё требование.
— Решительно ничего смешного нет, я думаю, — сказала она запальчиво.
Моргиана кашлянула. Её светящиеся смехом глаза были напряжены, как у человека, идущего со свечой во тьме.
— Я хочу знать, — сказала Моргиана, медленно выговаривая слова, — что сказал вам дьявол, когда вы получили от него яблоко?
— Объясните, — сухо сказала Ева, всматриваясь в затаённое выражение лица Моргианы.
— Совершенные пустяки, милочка. Вас зовут Ева, и это меня навело на глупую мысль, что вы угостили Адама яблоком.
Ева вспыхнула и смешалась. Она хотела, ничего не говоря, выйти, и уже повернулась, но внезапное тяжёлое чувство вызвало у неё серьёзный вопрос.
— Что с вами? — спросила она. — Я на вас не сержусь. Что с вами?
— Оставьте этот тон, Ева.
— Моргиана, если я…
— А я говорю — оставьте меня. Вас тревожит Джесси. Я согласна поговорить о ней. Но вы ошиблись. Мы очень любим одна другую, и наши отношения хороши. Довольно с вас?
— Для хороших отношений едва ли уместно говорить о смерти в присутствии больной. Пощадите её, Моргиана! Она не сделала ничего худого.
— Подозревают, что я порчу ей жизнь, — говорила Моргиана, как бы не слыша Еву. — А я часто заменяла ей мать. Но, хорошо, я прощаю вас; вы иногда очень наивны. Должно быть, вы её действительно любите. Любовь пристрастна. Однако надо вернуться.
Моргиана прошла мимо Евы, ничего более не говоря, и та, несколько задержавшись, чтобы улеглось раздражение, последовала за ней. По дороге она остановилась возле трюмо, чтобы сделать весёлое лицо, и заметила, что её улыбка привлекательна. Это помогло ей сохранить улыбку при входе в комнату; весьма кстати здесь был Детрей, сидевший поодаль от кровати Джесси, которая держала принесённые им цветы.
— Мы советовались, не перевезти ли тебя, Джесси, в «Зелёную флейту», — сказала Ева, взглядывая на совершенно спокойную Моргиану, — но я согласна, что там будет не так удобно.
— Ну, конечно, — сказала Моргиана, — Ева придумывает опрометчиво.
— Фу, глупости! — заметила Джесси. — Для этого выходить?! Ева, Детрей очень мил! Он дал мне цветы!
— Но не конфеты?
— Конечно, нет, — сказал Детрей. — Мне это запрещено. Любовь уже поразила его. Он чувствовал её силу, ещё когда поднимался в подъезд, по тяжести ног и тяжёлому волнению, мешающему непринуждённо дышать. Невменяемый, Детрей тем не менее довольно искусно притворился вменяемым и спокойным с момента, когда увидел похудевшую Джесси, что показало ему её не в облаках, подобной заре, а земной, подверженной болям и всё же единственной во всей истории человечества. Разговор едва начался, как пришла Ева и Моргиана. Последняя никогда не слыхала о Детрее; Джесси, познакомив их, ничего не упомянула о шляпе.
— Ну, Джесси, я ухожу, — сказала Моргиана, подходя к кровати сестры. — Ничего серьёзного, конечно, нет; я вижу, всё будет хорошо.
— Прощай, Мори! — сердечно ответила девушка, приподнявшись и охватив талию Моргианы, причём протянула губы. — Ты когда приедешь? Не знаешь? Смотри приезжай и… вот, нагнись, я тебя поцелую.
Моргиана сделала движение прочь, но, опомнясь, быстро поцеловала Джесси в угол рта. Всё стало плыть, покачиваясь и удаляясь, в её глазах; она присела на край кровати и закрыла рукой глаза. Джесси встревожилась, но её сестра, сделав усилие, встала и сказала: «Ужасный зной, слабая голова!»
Затем она простилась со всеми, мягко улыбнувшись большим глазам Евы, и ушла, раскачивая шёлковой сумкой, твёрдая и тяжёлая в сером, глухом платье, в синей шляпе, единственным украшением которой был плоский синий бант. Дверь закрылась. Ещё Ева услышала, как она кашлянула за дверью, и её сердце неприятно сжалось.
Но начался разговор; Детрей на вопрос Джесси сообщил, что через несколько дней работы его будут окончены, после чего предстоит возвратиться в Покет, откуда он приехал.
— Отлично, — сказала Джесси, шевеля концом пальца его цветы, — вы будете мне писать?
— Непременно! — сказал Детрей и подумал с огорчением, что она намерена предложить ему «дружбу», то есть то, о чём на другой день. девушки забывают.
Джесси открыла рот, чтобы заговорить о шляпе, но нашла теперь это неделикатным. «Он подумает, что только такому случаю обязан продолжением знакомства». Затем разговор пошёл неровно, о пустяках. Между прочим, Готорн спросил, не в одном ли полку служит с Детреем некто Стефенсон, сын его старого знакомого.
— Не знаю, — ответил Детрей, — вернее, у меня не было времени знать. Я перевёлся туда всего два месяца из 5-го Таможенного батальона.
— Значит, вы имели стычки с контрабандистами? — воскликнула Джесси.
— Увы! Я получал только рапорты о стычках. Это дело солдат-пограничников.
— Я думаю, неприятно ловить бедных людей, виновных лишь в желании прокормить семью, — сказала Ева, инстинктом чувствуя, что все помыслы Детрея обращены к Джесси, и что Джесси решительно признала его право существовать. — Батальон против нищих! Борьба слишком неравная.
— Конечно, — согласился Детрей. — Нельзя позволить мошенникам перебить батальон.
— Нельзя; и, к тому же, вас могли бы убить, — сказала Джесси. — Вы знаете, у Евы страсть сожалеть наоборот.
— Ты ничего не понимаешь, — возразила Ева.
— Я всё понимаю. Вот скажите: разве контрабандисты — нищие?
— Нет, — сказал Детрей. — Они добывают много. Не редкость встретить контрабандиста, являющегося содержателем целой банды. Кое-кто из них выстроил дома и накопил в банке, а остальные могли бы иметь то же, не будь слабы к вину и игре.
— Вот видишь, Ева, какие это нищие!
— Всё равно, я становлюсь на их сторону.
— Стоит ли? — спросил Готорн. — В лучшем случае подешевеют чулки.
Ева расхохоталась.
— Серьёзно, — сказала она, приходя в мирное настроение, — мне жаль этих людей, так устойчиво окружённых живописной поэзией красных платков, карабинов, гитар, опасных и резких женщин, одетых в яркое и высматривающих в темноте таинственные лодки своих возлюбленных.
— Издали это так, — согласился Детрей. — Некоторые вещи хороши издали. Но, смею вас уверить, что в большинстве — они самые обыкновенные жулики. Я хочу вас спросить, — обратился Детрей к Джесси, причём его лоб покраснел, — не внушает ли опасений состояние вашего здоровья?
Его церемонный, высказанный сдержанно и неожиданно вопрос вдруг так понравился Джесси, что она развеселилась и заблестела. Взглянув с признательностью, с тёплым смехом в глазах, она сказала смеясь:
— Не внушает! Нет! Никаких опасений! Состояние моего здоровья недоброкачественно, но поправимо! Смею вас уверить! Глядя на неё, все стали смеяться.
— Право, вы хорошо действуете на Джесси, — сказала Ева, взглядывая с улыбкой на отца, который улыбнулся ей сам и посмотрел на часы, двинув лежащей на коленях шляпой.
— Действует! — сказала Джесси, хохоча и уже стараясь удержать смех. — Отлично действует! О! Мне смешно! А вы не обижайтесь! — обратилась Джесси к Детрею, который с наслаждением прислушивался к её смеху. — Мы будем с вами друзьями.
Детрей вздрогнул, и ему стало грустно.
«Вот оно, — подумал он со страхом. — Сказано слово „друзья“, следовательно, надежда зачёркнута».
Джесси, перестав смеяться, откинулась на подушку и закрыла глаза.
— Устала? — спросила Ева.
— Устала, да.
Детрей встал одновременно с Готорном и тревожно взглянул на Еву.
«Она теперь уснёт», — шепнула ему Ева и поправила шляпу.
— До свиданья, — негромко сказала Джесси, полуоткрыв глаза. — Я усну. Приходите все.
— Завтра я у тебя весь день, — решила Ева. — Благодарю. Я уже сплю… сплю.
Вызвав сиделку и наказав ей тщательно смотреть за больной, Ева с отцом ушли: за ними шёл Детрей, погруженный в раздумье.
— Мы едем домой, — сказала молодая женщина, когда они вышли на тротуар. — Как, на ваш взгляд, выглядит моя Джесси?
— Печальная перемена, — вздохнул Детрей. — Она была такой… Розовый, потрескивающий уголёк, необжигающий и горячий, светлый. И вот…
— Стихи без рифмы — всё же спаси, — подозрительно заметила Ева.
— Да? — улыбнулся Детрей. — Дело в том, что такие девушки невольно вызывают слова. Воистину, осенью один человек будет адски счастлив.
— Это кто такой? — шутливо возмутилась Ева, забывшая о своей минутной интриге.
— Не так важно, кто, — усмехнулся Готорн, — гораздо важнее, что… один.
— Папа, ты разгулялся?
— И даже недурно.
— Так что же этот осенний!
Догадавшись, что Ева выдумывала, Детрей не захотел конфузить её и ограничился замечанием о судьбе девушек вообще.
— Детрей, Джесси произвела на вас впечатление?
— Да, произвела. Почему я должен отрицать хорошее, если оно есть в душе?
Готорн с симпатией посмотрел на молодого человека, по всей видимости, сильно расстроенного.
— До свиданья, — сказал он, крепко пожимая его руку. — Мы ждём вас к себе…
Они расстались. Подсаживая дочь на сиденье автомобиля, Готорн спросил:
— Почему ты вообразила, что Детрей глуп?
— Я почувствовала, что глуп. Сегодня глупее, чем когда-либо, — сказала Ева с упрямством, вызвавшим у её отца молчаливое удивление.
— Да… Иметь такую сестру! — сказал он после небольшого молчания.
Ева тоже помолчала, чтобы дать вполне развиться мыслям, обусловившим фразу Готорна, и подкрепить их.
— Ответа нет, — сказала она задумчиво. — Говорить можно много, а решения бесполезны. Что лучше в положении Моргианы? Смерть или жизнь? Я уклоняюсь от ответственности сказать что-нибудь — в тоне закона.
— Мне кажется, что ты приписываешь Моргиане несуществующее. Женщины её типа часто самодовольны.
— Нет. Она очень умна и беспощадно озлоблена.
— Низкая или высокая душа — вот в чём вопрос, — сказал Готорн. — Посмотри на некрасивую резеду.