ДЖЕНТЛЬМЕНЪ ИЗЪ ЛА-ПОРТА.
правитьОнъ также былъ піонеромъ. Партія переселенцевъ, прибывшихъ зимою 1851 года въ узкую долину, названную впослѣдствіи Ла-Портъ, застала его уже на мѣстѣ. Онъ жилъ въ хижинѣ, которую смастерилъ самъ изъ коры и хвороста, и цѣлыхъ три мѣсяца питался сухарями да ветчиною; не смотря на всѣ неудобства такой жизни, онъ былъ веселъ, бодръ и выглядѣлъ настоящимъ джентльменомъ. Впрочемъ, я съ удовольствіемъ предоставляю слово капитану Генри Саймсу, командовавшему партіей переселенцевъ. «Мы явились къ нему внезапно, изъ за угла, вотъ изъ за такой скалы какъ эта, джентльмены, которая торчитъ у васъ передъ самымъ носомъ. Онъ увидѣлъ насъ и вошелъ въ хижину, выходитъ оттуда, какъ бы вы думали? Въ высокой шляпѣ, въ настоящемъ цилиндрѣ, чортъ возьми! И въ перчаткахъ, клянусь вамъ честью! Видный собою мужчина, только щеки впалыя и лицо блѣдное — ну, натурально, похудѣешь, когда поживешь въ такой проклятой конурѣ. Но онъ ничего, снимаетъ шляпу, и говоритъ:
— Радъ познакомиться съ вами, джентльмены! Боюсь, что вы порядкомъ измучились съ дороги. Не угодно-ли сигарку! — И чтоже? Достаетъ прекрасную сигарочницу, гдѣ лежали двѣ настоящія гаванскія сигары. — Жаль что такъ мало, говоритъ онъ.
— Вы сами не курите? спрашиваю я.
— Рѣдко, говоритъ. И вѣдь вралъ, потому что въ тотъ же день я видѣлъ, что онъ сосалъ трубку, какъ младенецъ сосетъ соску. — Эти сигары, говоритъ онъ, я держу для гостей въ случаѣ ежели придетъ ко мнѣ какой нибудь джентльменъ.
— Должно думать, у васъ тутъ очень хорошая компанія, говоритъ ему Билль-Паркеръ, глазѣя на его перчатки и подмигивая нашимъ ребятамъ.
— Такъ… какъ бы вамъ сказать… индѣйцы иногда приходятъ…
— Индѣйцы! говоримъ мы.
— Да. Славный народъ, смѣю васъ увѣрить. Приносили мнѣ раза два разную дичь, я отказался, потому что этимъ бѣднякамъ самимъ вѣдь надо ѣсть.
— Это онъ все говоритъ намъ, джентльмены. Ну вы знаете, мы сами люди смирные, но такъ какъ эти чертовскіе индѣйцы стрѣляли въ насъ три раза, и съ самого Билля Паркера чуть не содрали шкуру, такъ что онъ теперь носитъ лавровый вѣнокъ, какъ римская статуя, то вы можете себѣ представить, какъ нашимъ ребятамъ понравились слова этого джентльмена. Мы приняли все это за насмѣшку. Билль Паркеръ подходитъ, смотритъ на него въ упоръ и говоритъ вѣжливо, безъ крика:
— Вы говорите, чортъ возьми, что ваши индѣйцы мирные, что они вамъ приносили дичь?
— Да приносили! отвѣчаетъ онъ.
— И вы отказались?
— Отказался.
— Что-жъ, вѣрно вы ихъ этимъ очень разобидѣли?
— Да, они были, повидимому, огорчены.
— Конечно, говоритъ Билль. А вы, смѣю спросить, кто такой будете?
— Извините! говоритъ незнакомецъ, — и чортъ побери мою шкуру, если я вру! Онъ пошарилъ въ карманѣ, досталъ коробочку съ визитными карточками и подавая Биллю, говоритъ: — Вотъ моя карточка!
Билль беретъ и читаетъ вслухъ: Джэкъ Троттъ изъ Кентукки.
— Славная карточка! говоритъ Билль.
— Радъ, что вамъ нравится, отвѣчаетъ тотъ.
— Я думаю, что у васъ есть тамъ еще 51 карточка и всѣ такія же славныя; вездѣ написано Джэкъ, Джэкъ, Джэкъ? говоритъ Билль.
Незнакомецъ ни слова на это, только отступаетъ потихоньку назадъ, а Билль лѣзетъ прямо на него и говоритъ:
— Ну-ка, гдѣ ваша дичь, мистеръ Джэкъ Троттъ изъ Кентукки?
— Я не совсѣмъ понимаю васъ! говоритъ тотъ, а щеки у него разгораются, какъ жаровня съ угольями.
— Спрашиваю васъ, говоритъ ему Билль, что это за перчатки? Къ чему этотъ дурацкій колпакъ? Что за насмѣшка надъ нами? И кто вы, говорите честью!
Незнакомецъ выпрямляется и говоритъ: — Я не стану ссориться съ гостями на своей землѣ, а потому позволю себѣ сказать, что я — джентльменъ (такъ прямо и говоритъ).
Съ этими словами онъ-снимаетъ цилиндръ, низко кланяется и поворачиваетъ къ намъ спину, вотъ эдакимъ манеромъ. Но Билль не долго думая поднимаетъ правую ногу не хуже паяца въ циркѣ и бацъ! сапогомъ прямо въ цилиндръ.
Что было дальше — не помню! Джентльмены! Клянусь вамъ, изъ всѣхъ насъ только онъ одинъ могъ бы разсказать все толкомъ, но не говорилъ объ этомъ никогда. Я помню только что-то вродѣ вихря, не было ни выстрѣловъ, ничего — только пыль и буря, однимъ словомъ взрывъ! Повѣрите, у меня въ карманѣ набилось три фунта песку и камешковъ, да въ волосахъ столько же. Смотрю, а мой Билль взобрался на дерево и сидитъ на двадцать футовъ отъ земли.
— Капиташка! говоритъ онъ мнѣ. Что? ураганъ прошелъ?
— Какой? говорю я.
— Да эта буря или чортъ ее знаетъ что?
— Думаю, что все прошло, говорю я.
— Видишь, говоритъ онъ, я имѣлъ маленькое недоразумѣніе съ этимъ человѣкомъ, а онъ вдругъ подвелъ какое то электричество… Дѣлать нечего, надо идти извиниться.
Съ этими словами Билль слѣзъ внизъ и, не долго думая, отправился прямо въ хижину. Вскорѣ они вышли оттуда, держась за руки, и Билль улыбался, какъ дитя. Такъ вотъ какъ мы познакомились съ джентльменомъ изъ Ла-Порта».
Я не ручаюсь, чтобы разсказъ достопочтеннаго капитана не содержалъ нѣкоторыхъ преувеличеній, и вообще исторія объ «электрическомъ взрывѣ» навсегда останется загадочной. По какъ бы то ни было, я знаю достовѣрно, что джентльмена изъ Ла-Порты всѣ признали чудакомъ и онъ на этомъ основаніи былъ вполнѣ спокоенъ на счетъ какихъ бы то ни было личныхъ нападокъ. Иногда пытались критиковать его, но всегда неудачно. Разъ какой то робкій новичекъ, недавно поселившійся здѣсь, осмѣлился держать рѣчь… Впрочемъ надо объяснить сначала, что этотъ молодой человѣкъ недавно получилъ извѣстіе о смерти родственника въ «штатахъ» т. е. на родинѣ; подъ вліяніемъ печали онъ надѣлъ широчайшую креповую ленту на свою бѣлую шляпу; за это съ него содрали изрядный могарычъ, т. е. заставили угостить всю компанію въ трактирѣ или «отелѣ» м-ра Паркера. Рѣчь была слѣдующая:
— Видите-ли, джентльмены, я, натурально, огорченъ смертью родственника, и вы за это на меня налагаете штрафъ; такъ развѣ справедливо съ вашей стороны, джентльмены, позволять этому джентльмену, что сидитъ съ правой руки подлѣ меня, щеголять въ желтыхъ лайковыхъ перчаткахъ! Я не хочу отказать вамъ въ угощеніи, джентльмены, но надо соблюдать во всемъ равновѣсіе!
Это воззваніе «къ народу», конечно, заткнуло глотку джентльмену изъ Ла-Порта, но за то предоставило полную свободу слова предсѣдателю собранія, т. е. достопочтенному кабатчику Уильяму Паркеру.
— Молодой человѣкъ! сурово сказалъ кабатчикъ. Когда и и будете вправѣ носить желтыя перчатки, какъ этотъ человѣкъ, тогда вы будете вправѣ говорить! Тогда никто не запретитъ вамъ носить хоть рубашку спущенную до пояса!
Толпа одобрила эту рѣчь, робкій молодой человѣкъ заплатилъ за угощеніе и снялъ бы, не смотря на могарычъ, свою креповую повязку, если бы не вмѣшался въ дѣло самъ джентльменъ изъ Ла-Порта.
А между тѣмъ въ фигурѣ джентльмена не было ничего ни внушительнаго, ни необыкновеннаго. Это былъ долговязый, съ виду неуклюжій джентльменъ, съ длинными руками. Походка у него была своеобразная, указывающая на происхожденіе отъ предковъ индѣйцевъ: во время ходьбы пальцы ногъ сгибались. Лицо его имѣло самое безобидное выраженіе; рѣдко на немъ играла улыбка, да и то больше изъ вѣжливости, когда джентльменъ не вполнѣ понималъ какую нибудь шутку или остроту.
Черные волосы, выдающіяся скулы и въ особенности удивительные глаза еще болѣе доказывали его индѣйское происхожденіе. Глаза у него были не то желтоватые, не то голубые, круглые, взглядъ пристальный, спокойный и кромѣ спокойствія ровно ничего не выражающій, не выдающій ни малѣйшей мысли. Этотъ взглядъ до того мало гармонировалъ съ его жестами, рѣчью и походкой, что нѣкоторые злые языки увѣряли, будто онъ лишился зрѣнія во время какой то стычки и будто онъ вставилъ себѣ глаза своего соперника.
Если бы эта остроумная догадка стала извѣстна самому джентльмену изъ Ла-Порта, онъ, безъ сомнѣнія, ограничился бы простымъ отрицаніемъ факта. Повторяю, онъ былъ положительно неспособенъ понять шутку, увидѣть смѣшное въ тѣхъ случаяхъ, когда всѣ смѣются. Онъ былъ всегда изумительно серьезенъ и представлялъ странный контрастъ съ большинствомъ своихъ согражданъ, умѣющихъ приправить шуткой самый драматическій эпизодъ. Остроумную выдумку онъ считалъ просто ложью, и въ его присутствіи рѣдко рѣшались подшутить надъ кѣмъ нибудь: но по той же причинѣ онъ находился въ какомъ то аристократическомъ отчужденіи отъ остальнаго общества.
Какъ бы то ни было, м-ръ Троттъ раздѣлялъ всѣ невзгоды и пользовался всѣми выгодами новаго поселенія, считавшаго его однимъ изъ своихъ основателей. Въ качествѣ настоящаго піонера, онъ пользовался нѣкоторымъ доходомъ, позволявшимъ ему удовлетворять своимъ маленькимъ причудамъ. У него были двѣ главныя страсти: любовь къ чистымъ рубашкамъ и страсть дѣлать подарки. Впрочемъ эти подарки были скорѣе сентиментальными, чѣмъ цѣнными. Одному близкому другу онъ подарилъ трость, вырѣзанную изъ дикой лозы, которая росла на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ впервые была найдена знаменитая «Орлиная Шахта». Головка палки была взята отъ трости, доставшейся Тротту отъ его отца, а набалдашникъ былъ выкованъ изъ послѣдняго серебряннаго полудоллара, принесеннаго имъ съ собою въ Калифорнію.
— И представьте себѣ, говорилъ съ негодованіемъ пріятель, осчастливленный этимъ подаркомъ. Я недавно предлагалъ у Робинзона спустить ее за пять долларовъ, но ребята не захотѣли и предложили мнѣ оставить позицію! Никакого понятія о вещахъ, имѣющихъ, такъ сказать, нѣкоторую святость!
Настала весна. Джентльменъ изъ Ла-Порта былъ единогласно выбранъ своими согражданами въ мировые судьи. Нечего и говорить, что какъ судья, онъ держалъ себя съ великимъ достоинствомъ. Онъ отличался, впрочемъ, изумительной мягкостью на счетъ назначенія штрафовъ и другихъ наказаній, чѣмъ- не мало разочаровалъ согражданъ. Такъ напр. онъ обращался къ завѣдомому преступнику съ такою рѣчью:
— Законъ требуетъ отъ меня, сэръ, посадить васъ въ тюрьму на 10 дней или замѣнить это наказаніе пеней въ 10 долларовъ. Но у васъ, вѣроятно, нѣтъ денегъ, а потому письмоводитель внесетъ за васъ изъ общественныхъ суммъ заимообразно.
Письмоводитель взносилъ деньги, а иногда судья платилъ изъ собственнаго кармана. Разъ впрочемъ произошелъ маленькій скандалъ: упорный преступникъ, вѣроятно подъ вліяніемъ злой воли, а можетъ быть жалѣя карманы судьи, наотрѣзъ отказался отъ такого взноса. Пришлось волей-неволей отправить его въ тюрьму. Достовѣрные свидѣтели передаютъ, что это событіе окончилось самымъ изумительнымъ образомъ. «Судъ», или судья одѣтый въ рубашку безукоризненной бѣлизны, въ неизмѣнныхъ желтыхъ перчаткахъ, отправился въ «тюрьму», маленькое зданіе, замѣнявшее вмѣстѣ съ тѣмъ городскую ратушу. Съ нѣкоторой торжественностью «судъ» потребовалъ какіе то отчеты и произвелъ оффиціальную ревизію. Поздно вечеромъ шерифъ, или, точнѣе, сторожъ былъ посланъ за бутылкой виски и колодой картъ. Исторія прибавляетъ, что шерифъ и «судъ» проиграли въ этотъ вечеръ — первый свое мѣсячное, второй годовое жалованье бѣдному заключенному, что, вѣроятно, было сдѣлано съ цѣлью облегчить его участь и избавить его отъ скуки. Впрочемъ многіе считаютъ эту исторію сплетней и говорятъ, что она не согласна съ достоинствомъ такого судьи, какъ Троттъ, хотя, съ другой стороны, по добротѣ души онъ способенъ на еще болѣе курьезныя дѣла… На этотъ разъ его мягкость могла бы нажить ему серьезныя непріятности, если бы въ видѣ искупленія не подвернулся слѣдующій случай. Нѣкій юный талантливый говорунъ, т. е. законникъ, пріѣхавшій изъ Сакраменто, велъ какое то гражданское дѣло передъ судьею Троттомъ. Адвокатъ былъ крайне самоувѣренъ и едва скрывалъ свое презрѣніе къ этому «первобытному» суду. Судья Троттъ сидѣлъ, по окончаніи рѣчи адвоката, не шевеля ни единымъ мускуломъ, и только щеки его покраснѣли, до самыхъ скулъ включительно. Но и на этотъ разъ я предпочитаю привести показаніе очевидца:
«Судья покраснѣлъ какъ ракъ, и спокойно сказалъ этому прощалыгѣ: — Знаете ли, молодой джентльменъ, что я вправѣ приговорить васъ къ штрафу въ 50 долларовъ за неуваженіе къ суду? — Знаю, говоритъ прощалыга, и готовъ заплатить хоть сейчасъ. — Но знаете ли вы, грустно прибавляетъ джентльменъ (т. е. судья), что я вовсе не намѣренъ штрафовать васъ! Я уважаю свободу слова и… дѣйствія! — Сказалъ это, и не говоря дурнаго слова, хвать этого молодчика за шиворотъ, приподнялъ его на воздухъ и бацъ! прямо изъ окна на улицу, въ канаву! — Перехожу къ слѣдующему дѣлу, добавилъ онъ, усаживаясь на свое судейское мѣсто и глядя на насъ своими бѣльмами, какъ будто ничего особеннаго не случилось».
Это маленькое происшествіе обошлось безъ всякихъ серьезныхъ послѣдствій для «джентльмена». Но въ томъ же самомъ трибуналѣ, гдѣ судья выказалъ такую доблестную твердость духа, онъ обнаружилъ необъяснимое и роковое слабодушіе, едва не стоившее ему полной утраты популярности…
Въ главномъ игорномъ домѣ находилась нѣкая лэди, съ весьма сомнительной репутаціей и слишкомъ свободными манерами. Она играла роль фортуны, т. е'. вертѣла роковое «колесо счастія». Эта самая лэди вчинила искъ противъ нѣкоторыхъ именитыхъ гражданъ за то, что они ворвались въ «салонъ» съ оружіемъ въ рукахъ и сокрушили ея рулетку. За обиженную стоялъ самъ судъ и ей весьма симпатизировалъ одинъ джентльменъ, который, конечно, не былъ ея мужемъ. Но не смотря на эту поддержку, ей не повезло. Хотя насильственное вторженіе было вполнѣ доказано, присяжные вынесли обвиняемымъ оправдательный приговоръ, даже не выходя изъ залы суда. Судья Троттъ взглянулъ на присяжныхъ своими кроткими глазами.
— Такъ ли я васъ понимай? Это вашъ окончательный приговоръ?
— Вѣрно изволите говорить, ваша милость, теперь хоть сапогами стучите, ваше дѣло не выгоритъ, отвѣтилъ старшина присяжныхъ, весело и съ грубымъ добродушіемъ.
— Мистеръ клеркъ, обратился судья Троттъ къ письмоводителю, внесите приговоръ въ протоколъ, и вслѣдъ за тѣмъ пишите, что я отказываюсь отъ чести быть судьею въ этомъ судѣ.
Онъ всталъ и удалился. Напрасно многіе вліятельные граждане побѣжали за нимъ, упрашивая его не горячиться по пусту; напрасно доказывали они, что изъ за такой ничтожной женщины не стоило портить себѣ кровь и что самое дѣло не стоитъ выѣденнаго яйца, а тѣмъ болѣе такой серьезной жертвы. Напрасно сами присяжные убѣждали его, что онъ наноситъ имъ личное оскорбленіе своей выходкой. Судья Троттъ быстро повернулся къ старшинѣ присяжныхъ и румянецъ покрылъ его скулы.
— Я васъ не понимаю, сказалъ онъ.
— Я сказалъ, скороговоркой отвѣтилъ старшина присяжныхъ, что не стоитъ болѣе спорить объ этомъ дѣлѣ. — И онъ, какъ подобало его оффиціальному положенію, немного выдвинулся впередъ изъ толпы присяжныхъ. Но судья Троттъ никогда болѣе не сидѣлъ на судейской скамьѣ.
Прошелъ мѣсяцъ. Однажды, въ сумерки, джентльменъ сидѣлъ «подъ тѣнью своей смоковницы» т. е. высокаго краснаго дерева, передъ дверью той самой хижины, гдѣ мы его встрѣтили въ началѣ разсказа. Вдругъ онъ сталъ смутно сознавать, что видитъ женскую фигуру и слышитъ женскій голосъ. Джентльменъ съ минуту не рѣшался, но затѣмъ приставилъ къ глазу большой золотой лорнетъ, составлявшій предметъ его послѣдней моды или при чуды. Фигура была, повидимому, незнакомая; но голосъ показался джентльмену знакомымъ. Да, безъ сомнѣнія, это та самая лэди, которая фигурировала въ качествѣ обвинительницы въ роковомъ процессѣ. Здѣсь скажу кстати, что ее звали мамзель Клотильда Монморенси. По французски она не говорила и въ жилахъ ея текла англійская кровь, но она присвоила себѣ французское имя, вѣроятно,.въ честь того, что сограждане считали рулетку иностранной игрой.
— Я бы желала знать, сказала миссъ Клотильда, усаживаясь на скамьѣ рядомъ съ джентльменомъ, т. е. я и Джэкъ Вудсъ мы желали бы знать, какъ великъ убытокъ, причиненный вашему карману этой отставкой?
Судья Троттъ едва разслышалъ ея слова, такъ былъ онъ изумленъ этой встрѣчей, и только пробормоталъ:
— Я, кажется, имѣю удовольствіе говорить съ миссъ….
— Вы, вѣрно, хотите сказать, что вы меня не знаете, никогда меня прежде не видали и что не желаете меня болѣе видѣть, и вы хотите вѣжливымъ манеромъ отдѣлаться отъ меня, сказала миссъ, стараясь казаться спокойною и сгребая въ кучу концомъ зонтика сухія листья, лежавшія на пескѣ, какъ будто желая зарыть въ нихъ волновавшія ея чувства. — Я миссъ Монморенси. Я вамъ сказала, что Джэкъ и я мы подумали, что вѣдь вы стояли за насъ горою, когда эти собаки вынесли свой дьявольски лживый приговоръ; Джэкъ и я мы подумали, что вамъ не совсѣмъ къ лицу потерять такое мѣсто изъ за меня. Узнай отъ судьи, говоритъ онъ, во что онъ цѣнитъ убытокъ отъ своей отставки, пусть высчитаетъ по пальцамъ. Это Джэкъ говоритъ. Онъ аккуратный человѣкъ, скажу вамъ про него.
— Я васъ, кажется, не понимаю, отвѣтилъ бывшій судья, просто и безъ раздраженія.
— Вотъ, вотъ! Это самое! продолжала миссъ Клотильда съ едва подавленной горечью. Я такъ и сказала Джэку. Я ему говорю: судья не пойметъ ни тебя, ни меня, онъ не захочетъ съ нами разговаривать. Вѣдь онъ встрѣтилъ меня аккуратъ на самой улицѣ въ прошлый четвергъ и не обратилъ вниманія, даже не поклонился, когда я ему поклонилась!
— Дорогая мадамъ! поспѣшно сказалъ судья Троттъ. Увѣряю васъ, вы ошибаетесь. Я не видѣлъ васъ. Прошу васъ, вѣрьте мнѣ. Фактъ тотъ… мнѣ совѣстно самому сознаться въ этомъ, но я чувствую, что съ каждымъ днемъ мое зрѣніе становится все слабѣе и слабѣе. — Онъ умолкнулъ и вздохнулъ. Миссъ Монморенси, глядя ему прямо въ лицо, увидѣла, что онъ поблѣднѣлъ и взволновался. Женская чуткость тотчасъ подсказала ей, что онъ обиженъ намекомъ, который, вѣроятно, онъ нашелъ въ ея словахъ относительно его физическаго недостатка, т. е. его уродливыхъ глазъ. Ей тотчасъ стало жаль его. Женщина не можетъ простить мужчинѣ только такого уродства, для котораго не находитъ какого-нибудь объясненія.
— Такъ вы въ самомъ дѣлѣ меня не узнали, сказала миссъ Клотильди, нѣсколько смягчившись, но все еще чувствуя себя неловко.
— Боюсь, что не узналъ… сказалъ Троттъ, съ улыбкой, и какъ бы желая загладить свою вину.
Миссъ Клотильда помолчала съ минуту.
— Вы хотите сказать, что не могли разобрать моего лица и тогда, когда я сидѣла въ судѣ?
Судья Троттъ покраснѣлъ. — Боюсь, что я видѣлъ только такъ… смутныя очертанія.
— На мнѣ была, поспѣшно заговорила миссъ Клотильда, на мнѣ была, знаете, соломенная шляпа съ красной шелковой лентой, и ленты были завязаны вотъ такъ, подъ подбородкомъ (она повела руками вокругъ шеи). Настоящая «Фриско»[1], это теперь въ модѣ, вспоминаете теперь?
— Я… то есть… я боюсь….
— И еще пестрая шелковая косынка, тревожно прибавила миссъ Клотильда.
Судья Троттъ улыбнулся вѣжливо, но смущенно….
Миссъ Клотильда поняла, что онъ совсѣмъ не разглядѣлъ ея рѣдкостнаго и изящнаго наряда. Она снова сгребла листья и воткнула зонтикъ въ сырую землю.
— Такъ вы, значитъ, никогда меня не видѣли!
— Никогда вполнѣ ясно….
— Если вы на меня не обидитесь за такой вопросъ, вдругъ сказала она, что же васъ заставило отказаться отъ мѣста?
— Я не могъ оставаться судьею въ судѣ, гдѣ былъ вынесенъ такой несправедливый приговоръ, отвѣтилъ съ жаромъ судья Троттъ.
— Повторите еще разъ, что вы сказали, старичокъ, сказала миссъ Клотильда съ восторженнымъ взглядомъ, который до половины оправдывалъ невѣжливое прозвище, данное ею судьѣ.
Судья Троттъ въ самыхъ вѣжливыхъ выраженіяхъ выяснилъ ту же мысль, придавъ ей нѣсколько иную форму.
Миссъ Монморенси помолчала.
— Значитъ вы вовсе не ради меня, сказала она наконецъ.
— Боюсь, я не совсѣмъ понимаю васъ, сказалъ судья, нѣсколько смутившись.
— Я говорю, не ради меня вы это сдѣлали?
— Нѣтъ, отвѣтилъ судья ласково и весело.
Новое молчаніе. Миссъ Монморенси покачала зонтикъ, оперевъ его о кончикъ ботинки.
— Хорошо, сказала она наконецъ, я вижу, что для Джэка вы сказали немного интереснаго.
— Для кого?
— Для Джэка.
— А, для вашего мужа!
Миссъ Монморенси судорожно схватилась за свой браслетъ и отвѣтила рѣзко:
— Кто сказалъ, что онъ мой мужъ?
— О, извините, я не зналъ… я думалъ…
— Я сказала: Джэкъ Вудсъ. Онъ аккуратный человѣкъ, это правда. Онъ говоритъ мнѣ: ты можешь сказать судьѣ, что это вовсе не будетъ взятка или что нибудь такое. Судъ конченъ, онъ больше не судья, больше ничего не можетъ сдѣлать въ нашу пользу. Намъ же непріятно, если онъ изъ за насъ потерпѣлъ убытокъ, за то что онъ такой хорошій человѣкъ… Вотъ что сказалъ Джэкъ. Но я отлично знала, что вы на это скажете. Я знала, что вы взбѣситесь. Знаю, что и теперь вы злы, какъ чортъ! Знаю, что вы слишкомъ горды, чтобы взять хоть одинъ долларъ отъ такихъ людей какъ мы, хоть бы вамъ умереть съ голоду! Я знала, что вы пошлете Джэка ко всѣмъ дьяволамъ и меня вмѣстѣ съ нимъ!
Она вдругъ взволновалась и потеряла всякую разсудительность до такой степени, что совсѣмъ не кстати разрыдалась до истерики. Она снова опустилась на скамью, съ которой уже было встала и закрывъ глаза тыльной стороной рукъ, на которыхъ были желтыя перчатки, она прислонила ручку зонтика ко лбу. Къ немалому изумленію миссъ Клотильды, судья Троттъ вдругъ положилъ одну руку ей на плечо, а другою отнялъ у нея зонтикъ и положилъ его подлѣ нея на скамью.
— Вы ошибаетесь, моя дорогая молодая лэди, сказалъ онъ съ почтительной серьезностью. Вы глубоко ошибаетесь; я чувствую къ вамъ лишь признательность за ваше предложеніе, я глубоко тронутъ, но все же не могу принять отъ васъ никакого подарка. Нѣтъ! Я желалъ бы убѣдить васъ, что дѣйствуя такъ, я исполнилъ лишь свой долгъ, и если вы были доброжелательны ко мнѣ, какъ къ судьѣ, я надѣюсь вы сохраните дружбу ко мнѣ и теперь, просто какъ къ человѣку.
Миссъ Клотильда повернула къ нему лицо, какъ бы желая глубже вникнуть въ смыслъ словъ, которыя наполняли ея сердце восторгомъ. Но она сказала только:
— Вы можете видѣть меня при такомъ освѣщеніи? На такомъ разстояніи? Надѣньте ваше стеклышко и попробуйте!
Ея лицо было очень близко отъ его лица. Я забылъ, кажется, сказать, что она была красавица. Прежде она была еще красивѣе. Но и теперь еще ея глаза были серьезной приманкой для игроковъ, стоявшихъ близь «колеса фортуны» и, казалось, что въ этихъ глазахъ каждый могъ прочесть свою судьбу.
Славные у нея были глаза. Судья Троттъ едва ли видѣлъ когда нибудь такъ близко такіе хорошенькіе глазки. Онъ въ смущеніи отшатнулся и скулы его покраснѣли.
Затѣмъ, частью по врожденной вѣжливости, частью изъ желанія ввести третье лицо, которое вывело бы его изъ затрудненія, онъ сказалъ:
— Надѣюсь, вы передадите вашему другу мистеру… что я весьма цѣню его доброту, хотя и не могу воспользоваться ею.
— О, вы говорите на счетъ Джэка! сказала миссъ Клотильда, Онъ уже убрался домой, въ «штаты»! О, я съ нимъ скоро уладила всѣ дѣла!
Новое молчаніе. Отсутствіе Джэка, кажется, еще болѣе усилило неловкость положенія.
Наконецъ миссъ Клотильда заговорила:
— Вамъ надо беречь свои глаза, потому что я желаю, чтобы вы меня сразу узнали, когда я опять приду къ вамъ въ гости.
Они разстались. Судья постоянно узнавалъ ее послѣ этого разговора… И вдругъ во всемъ поселеніи разнеслась странная молва. Судья Троттъ женился на миссъ Дженъ Томсонъ, она же Клотильда! Буря негодованія пронеслась надъ мирными обывателями. Всѣ были увѣрены, что этотъ бракъ явился послѣдствіемъ злоумышленнаго заговора, хитро обдуманнаго плана. Конечно, судья Троттъ отказался отъ мѣста изъ за ея прекрасныхъ глазъ и, можетъ быть, ради ея маленькаго капитальца. Вся его многолѣтняя репутація погибла. Особенно жалѣли ея послѣдняго любовника, бѣднаго Джэка Вудса, жертву двойнаго коварства со стороны судьи и самой Клотильды. Былъ назначенъ комитетъ для поднесенія адреса или, точнѣе, для сочиненія письма съ выраженіемъ сочувствія бѣдному Джэку, хотя еще недавно сограждане чуть не приговорили его въ висѣлицѣ за какую то продѣлку. Но буря улеглась сразу, когда выступилъ ораторъ, объяснившій настоящую суть дѣла. Это былъ капитанъ Саймсъ, тотъ самый правдивый разсказчикъ, который сообщилъ намъ объ электрическомъ взрывѣ.
— Въ этомъ дѣлѣ, джентльмены, есть одна закорючка. Видите ли, въ тотъ самый день, когда она вышла за него замужъ въ Санъ-Франциско, она побывала у доктора — посовѣтоваться на счетъ его глазъ. Докторъ сказалъ, что дѣло дрянь: ослѣпъ совсѣмъ и ничѣмъ не вылечишь! Джентльмены, если такая красивая бабенка бросаетъ прежнюю жизнь и свое доходное занятіе и плюетъ на такого славнаго парня какъ Джэкъ Вудсъ, и все это затѣмъ, чтобы выйдти за слѣпца, не имѣющаго ни доллара за душею, и только потому, что онъ однажды взялъ ея сторону ради этого, какъ его, принципа — то чортъ побери! тутъ нечего вмѣшиваться въ дѣло! Если судья настолько добръ, что прощаетъ ей нѣкоторыя причуды, за то, что она няньчится съ нимъ, какъ съ малымъ ребенкомъ, такъ пусть ихъ тѣшатся! И вы меня извините, но я знаю по опыту, что вовсе не годится совать носъ въ домашнія дѣла такого человѣка, каковъ джентльменъ изъ Ла-Порта.
- ↑ «Изъ Санъ-Франциско».