Джемс Фази (Мечников)/ДО

Джемс Фази
авторъ Лев Ильич Мечников

Опубл.: 1878. Источникъ: az.lib.ru

ДЖЕМСЪ ФАЗИ.

Если увидите, что женевецъ бросается изъ окна,

то бросайтесь смѣло за нимъ; получите чистаго
барыша не менѣе пяти процентовъ.
Французская поговорка.

I.

Въ началѣ нынѣшней осени я нерѣдко встрѣчалъ на женевскихъ улицахъ высокаго, сухощаваго старика съ щетинистыми усами, одѣтаго дурно и даже неряшливо, но не безъ претензіи на щегольство. Въ наружности его было много жесткости, угловатости; были слѣды износившагося ухорства и надменнаго брюзжанія, но не было рѣшительно ничего замѣчательнаго. Никто не рѣшился-бы предсказывать, что этому человѣку суждено будетъ неизгладимыми чертами записать свое имя на страницахъ исторіи не только своего роднаго города, въ которомъ онъ безраздѣльно и безгранично властвовалъ почти двадцать лѣтъ (отъ 1847 до 1865 г.), но и на страницахъ общей европейской исторіи новѣйшаго времени. Надо было знать, что это — Джемсъ Фази, преобразователь не одной Женевы, а цѣлой швейцарской республики, — иначе вы-бы не обратили никакого вниманія на эту некрасивую фигуру, пожалуй, приняли-бы его за отживающаго департаментскаго сторожа, имѣвшаго въ своей молодости разбитныя привычки. Ни друзья, ни враги Фази не могутъ отрицать, что онъ своимъ именемъ наполнилъ цѣлое двадцатипятилѣтіе швейцарской исторіи; что онъ своею предпріимчивостью разчистилъ физически и нравственно женевскую атмосферу отъ кальвинистскихъ міазмовъ и изъ протестантскаго застѣнка обратилъ эту «столицу Лемана», этотъ классическій «противу-Римъ», въ чистый и красивый европейскій городокъ. Но только въ то время, когда я зналъ его, друзей у Фази, какъ у всякаго обанкротившагося дѣльца, уже не было; многочисленные-же его враги, т. е. почти поголовно вся женевская буржуазія, спѣшили отнестись къ нему съ какой-то обидной снисходительностью. Воспользовавшись тѣми каштанами, которые этотъ безцеремонный антрепренеръ вытащилъ изъ огня своими загребистыми руками, выжавъ его, какъ лимонъ, женевскіе буржуа были, очевидно, недовольны тѣмъ, что этотъ выжатый лимонъ на своихъ длинныхъ и тощихъ ногахъ снуетъ еще у нихъ передъ глазами и своимъ изношеннымъ видомъ напоминаетъ имъ, что они выжали его уже черезчуръ, не оставивъ ему ничего, кромѣ потертаго пальто бутылочнаго цвѣта, съ давно погасшею искрою, да стразовой булавки… Чтобы избавиться отъ этого непріятнаго, живого призрака, благодарные женевцы задумали пріурочить отставного своего диктатора на старость лѣтъ къ какому-нибудь сидячему занятію и назначили его професоромъ конституціоннаго права во вновь открытомъ университетѣ, съ жалованіемъ трехъ тысячъ франковъ въ годъ. Джемсъ Фази на своемъ вѣку столько надѣлалъ различныхъ конституцій, имѣющихъ отчасти еще и теперь силу писанаго, кантональнаго и федеральнаго законодательства, — въ особенности-же, онъ такъ усовершенствовался въ чисто-практическомъ искуствѣ нарушать эти конституціи, — что разсуждать теперь съ кафедры объ этомъ предметѣ ему показалось ужь слишкомъ прѣснымъ. Жалованье онъ бралъ, потому что, наживъ и проживъ на своемъ вѣку нѣсколько миліонныхъ состояній, онъ очутился подъ-конецъ рѣшительно безъ всякихъ средствъ къ существованію, но лекцій своихъ не читалъ, къ превеликому удовольствію студентовъ по его-же проекту устроеннаго, единственнаго въ Европѣ, факультета соціальныхъ наукъ^[1]. Такимъ образомъ, онъ спокойно проводилъ остатокъ дней, бродя по улицамъ обновленнаго имъ города, не кланяясь почти ни съ кѣмъ, и до конца обдумывая грандіозные планы новыхъ политическихъ, финансовыхъ и учено-литературныхъ начинаній.

Я живо помню нашу послѣднюю встрѣчу, случившуюся при очень прозаической обстановкѣ. Это было не такъ давно. Слишкомъ восьмидесяти-четырех-лѣтній старикъ выходилъ изъ маленькой колбасной лавочки, гдѣ онъ только-что купилъ свой скромный ужинъ: нѣсколько тонко нарѣзанныхъ ломтей ветчины, завернутыхъ въ засаленую бумагу. Потускнѣвшая стразовая булавка и бутылочнаго цвѣта пальто всѣми побѣлѣвшими и кое-гдѣ распоровшимися швами громко вопіяло о превратности судебъ. Загрязненныя панталоны мохрились надъ парою истинно-швейцарскихъ, т. е. плоскихъ и громадныхъ, ногъ, обутыхъ въ неуклюжіе сапоги. Но въ фигурѣ старика не замѣчалось слѣдовъ ни разрушенія, ни даже недовольства своимъ положеніемъ. Небольшіе круглые глаза смотрѣли изъ-за своихъ очковъ такъ-же надменно, такъ-же подозрительно, какъ и въ лучшіе годы его величія и славы. Подстриженные, неопредѣленнаго цвѣта усы такъ-же ершились и щетинились, придавая сухощавой физіономіи видъ отставного армейца, Голосъ, никогда побывшій звучнымъ и гибкимъ, былъ попрежнему рѣзокъ и громокъ; только механическое движеніе челюстей, потерявшихъ едва-ли по всѣ свои зубы, вдругъ обращало его бойкую рѣчь въ неудобопонятное старческое шамканье… До послѣдней минуты Фази оставался тѣмъ, чѣмъ былъ. Занятый до конца новыми предпріятіями, которыя, однакожъ, втеченіи послѣднихъ десяти или пятнадцати лѣтъ, никогда не доходили даже до начала осуществленія, онъ, повидимому, не замѣчалъ своего паденія. За нѣсколько часовъ до смерти онъ еще давалъ практическіе совѣты нѣсколькимъ согражданамъ, задумавшимъ воспользоваться его опытностью и отчасти его именемъ для того, чтобы низвергнуть теперешнее радикально-либеральное правительство, Выборы законодательнаго совѣта, которые передъ самою смертью направлялъ и патронировалъ Джемсъ Фази, завѣнчались полною побѣдою протяну-правительственной коалиціи; но только еще прежде, чѣмъ они состоялись, по улицамъ Женевы уже былъ развѣшанъ нижеслѣдующій декретъ:

Великій (законодательный) совѣтъ республики и кантона Ліещюы, принимая во вниманіе, что покойный гражданинъ Джемсъ Фази оказалъ своему отечеству важныя услуги, постановляетъ:

§ 1-й, Похороны гражданина Джемса Фази устроить на счетъ республики.

§ 2-й. Повелѣть государственному (исполнительному) совѣту исполнить это постановленіе.

Со времени достославнаго столѣтняго юбилея Жанъ-Жака Руссо мы здѣсь еще не видѣли такого пышнаго и всенароднаго торжества, какимъ благодарные граждане красиваго леманскаго городка отпраздновали свое окончательное избавленіе отъ бывшаго своего диктатора и преобразователя, котораго лучшею славою на долгое время останется то, что онъ, въ свою очередь, четверть вѣка тому назадъ, избавилъ Женеву отъ тѣни другаго, такого-же, какъ и онъ, мощнаго преобразователя и диктатора, Жана Кальвина, Вся исторія Женевы представляетъ, такимъ образомъ, длинный рядъ послѣдовательныхъ избавленій ея отъ чего-нибудь такого, что въ предыдущемъ періодѣ составляло ея лучшую славу, залогъ ея дѣйствительнаго вліянія на судьбы романской и германской Европы… Въ 1532 г. Французъ Кальвинъ, попавъ въ Женеву проѣздомъ, избираетъ се оплотомъ своей реформаторской дѣятельности и избавляетъ ее отъ власти мѣстныхъ епископовъ, которые втеченіи только первыхъ трехъ мѣсяцевъ начала XVI-го столѣтія изжарили на маленькихъ и неприглядныхъ площадяхъ этого живописнаго городка болѣе пятисотъ вѣдьмъ, колдуній и еретиковъ, принявшихся, въ свою очередь, жарить на кострахъ и на раскаленныхъ рѣшеткахъ свободныхъ мыслителей анти-кальвинистскаго склада. Всѣ знаютъ суровую расправу Кальвина съ Мишелемъ Сервэ, осмѣлившимся повздорить съ нимъ по теологическому вопросу о предопредѣленіи, но немногимъ до сихъ поръ извѣстно, что процесъ злополучнаго Мишеля Сервэ былъ далеко не единственнымъ образчикомъ протестантскаго террора, избравшаго своею столицею и своимъ разсадникамъ этотъ миловидный противу-Римъ, живописно раскинувшійся на западномъ берегу Лемапскаго озера… Джемсъ Фази освободилъ Женеву отъ остатковъ кальвинистскихъ потемокъ и духоты не только въ переносномъ смыслѣ, но и въ самомъ буквальномъ, непосредственномъ. Онъ разрушилъ и снесъ съ лица земли тѣ укрѣпленія, которыми Кальвинъ обнесъ Женеву со всѣхъ сторонъ, осудивъ ея гражданъ задыхаться физически и нравственно для того, чтобы французскій протестантизмъ имѣлъ хоть одинъ надежный пріютъ противъ драгонадъ парижскаго нейтрализаціоннаго правительства. Всѣ остальные подвиги и преобразованія Джемса Фази и другихъ его ближайшихъ послѣдователей имѣютъ точно такой-же буквально противу-кальвинистскій характеръ, но вмѣстѣ съ тѣмъ вся его дѣятельность такъ очевидно навѣяна ему примѣромъ его суроваго предшественника, что здѣшніе ученые пасторы и до сихъ поръ еще очень часто метафорически называютъ его анти-Кальвиномъ; а это на женевскомъ консервативномъ языкѣ тожественно съ прозваніемъ антихриста.

Нашъ вѣкъ ежечасно клеймятъ и упрекаютъ съ разныхъ сторонъ тѣмъ, что онъ не родитъ великихъ людей, и въ этомъ одномъ видятъ уже какъ-бы несомнѣнный признакъ вырожденія современнаго человѣчества. Я не стану распространяться о томъ, въ какой мѣрѣ это справедливо: быть можетъ, лучезарные образы людей, выдающихся надъ среднимъ уровнемъ, такъ примѣтно тускнѣютъ и меркнутъ потому, что значительно просвѣтлѣлъ безличный обликъ тѣхъ, надъ которыми имъ приходится выдаваться. Не стану также повторять небезосновательныя предположенія о томъ, что кажущееся вырожденіе великихъ людей, можетъ быть, только оптическій обманъ, и что умалилась, въ сущности, не внутренняя цѣнность современныхъ героевъ и полу-боговъ, а измѣнились условія общественной перспективы. Политическая дѣятельность повсюду въ западной Европѣ вышла изъ тѣхъ величественныхъ и неприступныхъ тайниковъ, въ которыхъ она такъ недавно еще созидалась немногими избранниками съ приличною торжественностью и таинственностью обстановки. Разсѣялась пелена фиміама, сквозь которую наши предки вынуждены были изъ почтительнаго далека взирать на это свѣтское священнодѣйствіе; любопытная толпа слишкомъ близко подошла къ своимъ кумирамъ, а эта близость сильно вредитъ всякимъ декоративнымъ эфектамъ. Попробуйте къ жизни и дѣятельности Джемса Фази отнестись съ тѣми пріемами, которые и до сихъ поръ еще господствуютъ въ историческихъ учебникахъ, и въ результатѣ вашихъ изслѣдованій окажется, дѣйствительно, величественный образъ, можетъ быть, столько тѣмъ и отличающійся отъ Фемистокловь, Перикловъ, Цинцинатовъ и т. п., что онъ облекался въ бутылочное пальто, а не въ классическую тогу. Но это уже вина одного девятнадцатаго столѣтія и суроваго женевскаго климата. Фази изъ скучнаго протестантскаго монастыря создалъ красивый и вольный европейскій городъ, обязанный ему-же своимъ внѣшнимъ благосостояніемъ и благообразіемъ. Фази сплотилъ въ одно, довольно странное и послѣдовательное политическое тѣло, разношерстный союзъ швейцарскихъ кантоновъ, наскоро сколоченный вѣнскимъ конгресомъ изъ обрѣзковъ трехъ романо-германскихъ народностей. Фази преобразовалъ въ вольную свѣтскую академію (а теперь въ университетъ) ту протестантскую семинарію, которую Кальвинъ создалъ на средства женевской олигархіи единственно для того, чтобы поставлять надресированнмыхъ въ богословской схоластикѣ пасторовъ для южной Франціи… Всѣ многоцѣнныя заслуги его нелегко перечислить въ двухъ-трехъ строкахъ. Но, когда мы отъ панегирическаго перечня переходимъ къ единственному возможному въ настоящее время трезвому историческому взгляду на этотъ предметъ, краски тотчасъ-же начинаютъ тускнѣть, величавыя античныя черты искажаются, пластическій образъ перерождается въ картинку изъ «Kladeradatsch» или изъ «Journal amusant». — Периклъ преобразуется въ Жиль-Блаза или Фигаро; мы теряемъ возможность различать, гдѣ кончается Цинцинатъ, и начинается дюжинный лизоблюдъ; гражданскій подвигъ отожествляется съ грязноватою биржевою спекуляціей…

Не берусь рѣшить, существовала-ли когда-либо въ дѣйствительности такая раздѣльная черта, которая ясно и опредѣленно разграничивала эти два, столь существенно различные въ нравственномъ отношеніи, разряда явленій. Несомнѣнно только одно, что Джемсъ Фази, имѣющій самыя неотъемлемыя права на почетный титулъ великаго человѣка, — Джемсъ Фази, съумѣвшій не во праву рожденія, а силою своихъ талантовъ и энергіи, отмѣтить свое имя на страницахъ европейской исторіи бурнаго и столь интереснаго для насъ времени отъ конца сороковыхъ до начала шестидесятыхъ годовъ, — представляетъ собою типъ политическаго афериста въ замѣчательно-полномъ и разностороннемъ его развитіи. Создатель единственной въ Европѣ федеративной республики, пятнадцати-лѣтній президентъ самаго буржуазнаго города буржуазной романо-германской Европы, Джемсъ Фази представляетъ въ этомъ отношеніи поразительное сходство, доходящее нерѣдко до полнаго тожества, съ другимъ, столь недавно еще развѣнчаннымъ политическимъ дѣльцомъ — съ своимъ пріятелемъ и нерѣдко покровителемъ — Наполеономъ III. Сферы ихъ дѣятельности были крайне разнородны, какъ разнородны были и самыя натуры этихъ двухъ хищниковъ, создавшихъ свою историческую эпоху, но судьба заставила ихъ разъиграть очень сходную роль на исторической сценѣ. Тѣ-же родственныя черты, которыя сближаютъ женевскаго диктатора-федералиста съ послѣднимъ императоромъ нейтрализаціонной Франціи, легко замѣтны и въ другихъ болѣе современныхъ намъ успѣшныхъ политическихъ дѣятеляхъ. Это-то и придаетъ біографіи Джемса Фази совершенно особенный интересъ въ нашихъ глазахъ: интересъ совершенно независимый отъ индивидуальныхъ свойствъ самого лица, по способный пролить довольно яркій свѣтъ на всю обширную сферу современной политической дѣятельности.

Пусть оскудѣло сѣмя героевъ и великихъ людей въ нашу скептическую и прозаическую эпоху. Невозможно, однакожь, отрицать, что наша размѣненная на мелкую монету, протекающая въ будничныхъ заботахъ и треволненіяхъ, жизнь далеко не утратила способности вырабатывать изъ себя, если не всегда привлекательные, то неизмѣнно поучительные и разносторонніе типы. Какъ Мадзини навсегда останется образцомъ политическаго идеалиста-теоретика, какъ Гарибальди представляетъ намъ до художественности развитый прототипъ политическаго романтика, такъ точно въ Джемсѣ Фази воплотились разнообразныя черты политическаго дѣятеля совершенно иного закала; какъ-будто самъ онъ никогда не жилъ, а біографія его сочинена какимъ-нибудь новѣйшимъ Бомарше или Лесажемъ. Можно только сожалѣть о томъ, что самъ онъ не оставилъ никакихъ писаныхъ мемуаровъ, будучи постоянно поглощенъ разными грандіозными замыслами, а эти мемуары оказали-бы драгоцѣнную услугу его будущему біографу, если-бы онъ захотѣлъ собрать въ одно цѣлое разбросанныя черты современнаго политическаго дѣльца и дать намъ полную картину политическихъ нравовъ нашего времени.

Жизнь Фази представляетъ крайне заманчивую канву для нравоописательнаго романа новаго времени, и мы нисколько не сомнѣваемся, что скоро какой-нибудь талантливый юмористъ воспользуется ею для того, чтобы созвать международную эпопею вродѣ «Мертвыхъ Душъ» или «Ругопъ-Макаровъ» Эмиля Золя, гдѣ главный интересъ будетъ сосредоточенъ вовсе не на самомъ героѣ, (хотя въ Джемсѣ Фази не было недостатка и въ героическихъ чертахъ, часто вовсе недвусмысленнаго достоинства). Истиннымъ героемъ подобной эпопеи долженъ являться западно-европейскій политическій складъ, для котораго женевскій преобразователь служилъ только сосудомъ скудѣльнымъ. Вокругъ него эпизодически групируются европейскія знаменитости самыхъ разнообразныхъ національностей, лагерей и направленій; отъ Люи-Наполеона, пользовавшагося покровительствомъ Фази, прежде чѣмъ государственный переворотъ 2-го декабря поставилъ его въ возможность, въ свою очередь, покровительствовать кому-5ы то ни было, до саи-симонистскаго бѣглеца, ничтожнаго парижскаго журналиста Дамета, пріуроченнаго Джемсомъ Фази къ политико-экономической кафедрѣ въ женевскомъ университетѣ, съ которой онъ неустанно громилъ не однихъ своихъ бывшихъ собратій въ отцѣ Анфантенѣ, но и всѣхъ тѣхъ, чьи политико-экономическія свѣденія переросли предѣлы допотопныхъ французскихъ учебниковъ… отъ Карла Фохта, котораго тотъ-же Фази сдѣлалъ краеугольнымъ столбомъ преобразованной имъ кальвинистской академіи, до нѣкоторыхъ русскихъ князей, стяжавшихъ себѣ не менѣе общеевропейскую извѣстность своими продѣлками въ клубѣ иностранцевъ, платившемъ женевскому диктатору скромную цифру 60,000 франковъ въ годъ за паемъ нѣсколькихъ залъ въ великолѣпномъ дворцѣ, подаренномъ президентомъ женевской республики самому себѣ въ награду за свои разнообразные и часто дѣйствительно изумительные подвиги… отъ англійскаго посланника сэра Роберта Пиля до нѣкоторой мадамъ Адель, возведшей свой домъ терпимости на степень чуть не политическаго клуба, заставившей говорить о себѣ на страницахъ заповѣдной синей книги англійскаго парламента и недавно умершей въ Ницѣ въ качествѣ одной изъ почтеннѣйшихъ дамъ-патронесъ французскихъ ультрамонтанскихъ начинаній…

Если-бы за Джемсомъ Фази не числилось вовсе никакихъ историческихъ заслугъ и гражданскихъ доблестей, одно уже то, что его слишкомъ восьми десяти-лѣтняя жизнь протекла среди такой своеобразной и до-нельзя разнохарактерной обстановки, должно-бы уже было привлечь къ ней вниманіе тѣхъ, кто любитъ наблюдать и изучать текущій строй общеевропейской общественности не по однимъ только ея офиціальнымъ и торжественнымъ проявленіямъ. Не многимъ дано устроить свою личную судьбу такъ, чтобы она тѣснѣйшимъ и непосредственнѣйшимъ образомъ зависѣла отъ каждаго колебанія историческаго пульса эпохи, чтобы имѣть своими обычными сотрудниками, собесѣдниками, собутыльниками, врагами только лицъ, имена которыхъ занесены на страницы современной исторіи съ похвальною или неодобрительною замѣткою, чтобы самому оказать на судьбу каждаго изъ этихъ лицъ болѣе или менѣе рѣшительное вліяніе. А Джемсъ Фази несомнѣнно принадлежалъ къ числу этихъ немногихъ. Это-то и заставляетъ насъ искренно сожалѣть о томъ, что онъ свои досуги посвящалъ абсолютно плохой и объемистой политической исторіи Женевы и писанію дюжиныхъ политическихъ и экономическихъ брошюръ, вмѣсто того, чтобы оставить намъ хоть сухой и наскоро написанный дневникъ своей многообильной всякими приключеніями и столкновеніями жизни. То немногое, что мы знаемъ изъ литературныхъ трудовъ женевскаго преобразователя и диктатора, позволяетъ намъ утверждать, что онъ былъ вовсе лишенъ художественной наблюдательности. Преслѣдуя постоянно какую-нибудь практическую, дѣловую цѣль, — оставаясь вѣчнымъ аферистомъ, спекулаторомъ въ области политики, государственной экономіи, даже философіи, пауки и нравственности, — онъ мастерски умѣлъ пользоваться людьми, но наблюдать ихъ у него не было ни охоты, ни времени. У него бывали вѣрные союзники во всевозможныхъ лагеряхъ, бывали собутыльники, льстецы и лизоблюды, но друзей не было никогда; да онъ, повидимому, и не искалъ ихъ. По отношенію ко всѣмъ, безъ изъятія, своимъ пособникамъ онъ держался постоянно одного неизмѣннаго пріема: заинтересовать вещественно каждаго въ успѣхѣ своего начинанія, и этотъ пріемъ не измѣнялъ ему никогда. Его дѣловыя способности цѣнились всѣми, знавшими его. очень высоко; а потому къ нему часто обращались за практическими совѣтами, Онъ самъ мало кого уважалъ и ни отъ кого не требовалъ къ себѣ уваженія, хотя далеко по былъ нечувствителенъ къ грубой лести. Благодаря этимъ моральнымъ его особенностямъ, каждому было легко открывать передъ нимъ всѣ непоказныя тайники свои, а онъ чувствовалъ особенное пристрастіе выручать своихъ обычныхъ собутыльниковъ, — иногда даже совершенно постороннихъ ему людей, — изъ всякаго рода грязноватыхъ непріятностей. Фигаро по призванію, онъ интриговалъ, сводничалъ, придумывалъ всевозможныя хитросплетенія не изъ угодничества передъ какимъ-бы то ни было Альмавивою, а изъ любви къ искуству или ради безкорыстнаго упражненія своей дѣйствительно изумительной изворотливости… Психическую безсодержательность своихъ мемуаровъ онъ, такимъ образомъ, легко могъ-бы искупить, и съ избыткомъ, ихъ чисто-анекдотическою стороною. Но этихъ мемуаровъ нѣтъ, или-же они тщательно хранятся подъ-спудомъ его наслѣдниками. Поэтому, многіе въ высшей степени замѣчательные, иногда драматическіе эпизоды его долговременной политической карьеры остаются все еще покрытыми непроницаемою завѣсою таинственности. Одни тщательно скрываются бывшими его сотрудниками, оставшимися въ живыхъ и до сихъ воръ даже удержавшими въ своихъ рукахъ власть. Другіе черезчуръ очевидно и нелѣпо искажаются его врагами. Я не берусь обрисовать здѣсь ни личности Фази, ни его дѣятельности, боясь впасть то въ область чистой легенды, то въ грязную клевету его многочисленныхъ враговъ, но попробую дать бѣглый очеркъ того, что извѣстно о немъ на основаніи положительныхъ фактовъ.

II.

Первая, довольно, впрочемъ, блѣдная пора жизни и дѣятельности Фази принадлежитъ даже больше Франціи, чѣмъ Швейцаріи. Дѣдъ его, богатый негоціантъ изъ окрестностей Гренобля, совращенный въ кальвинистскую вѣру, вынужденъ былъ въ самомъ началѣ прошлаго столѣтія бѣжать отъ правительственныхъ и клерикальныхъ преслѣдованій въ Женеву, т. е. въ безопасный пріютъ, созданный предусмотрительнымъ реформаторомъ для гугенотовъ южной Франціи.

Какъ и всѣ бѣглые французскіе протестанты, предки Фази очень скоро разбогатѣли въ новомъ отечествѣ, куда они принесли съ собою тогда еще несуществовавшее въ средней Европѣ производство ситцевъ и набивныхъ хлопчато-бумажныхъ тканей. Не подлежитъ никакому сомнѣнію, что въ религіозныхъ преслѣдованіяхъ добраго стараго времени, наравнѣ съ католическимъ фанатизмомъ, играло важную роль также хищническое стремленіе духовной и свѣтской власти захватить себѣ черезъ конфискацію имущество разбогатѣвшей буржуазіи и нѣкоторыхъ мятежныхъ дворянъ. Несомнѣнно также и то, что правительства Испаніи, Франціи и священной имперіи разъиграли при этомъ глупую роль скряги, зарѣзавшаго курицу, которая несла ему золотыя яйца. Протестанская курица, однакожь, окончательно зарѣзать себя не дала, а перелетѣла въ Ламашпъ, за Шельду или къ подножію Альпъ и Юры, гдѣ съ половины XVI столѣтія для нея былъ устроенъ очень удобный и совершенно французскій насѣстъ въ видѣ кальвинистской Женевы. Избирая центромъ своей дѣятельности Женеву, Кальвинъ видѣлъ въ ней не только убѣжище отъ католическихъ драгонадъ, по также разсадникъ своихъ доктринъ на всю среднюю Европу. «Женева. говорилъ онъ, — не можетъ быть цѣлью сама себѣ: это французскій ключъ къ Германіи и Италіи». Слова эти дѣлаютъ большую честь его политической проницательности и объясняютъ намъ его свирѣпое обращеніе съ либертиномъ, какъ онъ ихъ называлъ, т. е. съ женевцами, отрѣшившимися жить своею муниципальною жизнью. Кальвину надо было во что-бы то ни стало удержать вновь избранное имъ отечество отъ поглощенія его средне-германскимъ политическимъ и религіознымъ движеніемъ. Для этого онъ не гнушался прибѣгать къ самому возмутительному деспотизму и насилію. Но деспотизмомъ и насиліемъ нельзя было создать той несуществовавшей связи, которая должна была офранцузить этотъ римскій передовой постъ въ странѣ алоброговъ, непріуроченный всею средневѣковою исторіею ни къ одному изъ сосѣднихъ государствъ. Этой-то живой связи Кальвинъ очень просто достигаетъ тѣмъ, что населяетъ Женеву южно-французскими выходцами. Чтобы привлечь къ себѣ богатую аристократію Лангедока, Дофинэ и нѣкоторыхъ другихъ протестантскихъ мѣстностей Франціи, онъ въ своей синодальной республикѣ даруетъ имъ наслѣдственныя патриціанскія права, т. е., говоря иными словами, дѣлаетъ изъ женевскаго кантона вотчинное имѣніе двухъ или трехъ десятковъ графскихъ и герцогскихъ домовъ, которые съ переселеніемъ на республиканскую почву утрачиваютъ только пустые атрибуты своего величія, и титулы. Это привилегированное сословіе, все, безъ изъятія, привлеченное люда съ юга Франціи, составляетъ очень немногочисленную, но едва-ли не самую богатую въ мірѣ или, по крайней мѣрѣ, самую надменную аристократію, которая одна именуется гражданами (citoyen). До настоящаго времени, отдаленнѣйшіе потомки этихъ южно-французскихъ рыцарей, Соссюры, Де-ля-Ривы, Саладены, Саразены, Декавдоли, Клапорезы и пр., живутъ въ горделивомъ отчужденіи отъ всѣхъ другихъ, обладая миліонными состояніями, по представляя вмѣстѣ съ тѣмъ несомнѣннѣйшіе слѣды физіологическаго вырожденія, которое уже съ давнихъ поръ обращаетъ на себя вниманіе спеціалистовъ. Нигдѣ, дѣйствительно, мы не встрѣчаемъ столь значительнаго процента всевозможныхъ рахитическихъ поврежденій, худосочій и анемій, всего-же болѣе умственныхъ разстройствъ, какъ въ этой аристократической женевской средѣ, живущей въ роскошныхъ дворцахъ на самомъ верху надъ-ронскаго холма, т. е. въ климатѣ, хоть и нѣсколько суровомъ для столь южной широты, но, во всякомъ случаѣ, здоровомъ и благорастворенномъ. Это вырожденіе, обыкновенно, приписываютъ тому, что браки женевской аристократіи ограничиваются слишкомъ близкими родственниками. Изъ опасенія уронить свое достоинство, наслѣдники женевскихъ аристократическихъ домовъ женятся на двоюродныхъ сестрахъ, племянницахъ и тому подобныхъ близкихъ своихъ родственницахъ, чистота породы которыхъ не можетъ быть подвержена никакому сомнѣнію. Выборъ съ каждымъ поколѣніемъ становится все ограниченнѣе и труднѣе, такъ-какъ плодовитость этихъ аристократическихъ браковъ примѣтно уменьшается чуть не съ каждымъ годомъ. Я не стану разбирать, въ какой мѣрѣ основательно подобное объясненіе примѣтнаго вырожденія современныхъ представителей богатѣйшихъ женевскихъ аристократическихъ домовъ, замѣчу только, что и помимо кровосмѣшенія, ради геральдическихъ предразсудковъ, оно можетъ имѣть множество и другихъ причинъ, какъ физическихъ, такъ и нравственныхъ. Достаточно только упомянуть фанатически-удушливый строй общежитія и семейныхъ отношеній въ этой архаической средѣ, гдѣ не только пѣніе или музыка, но даже улыбка и веселый, непринужденный разговоръ считается не то за смертный грѣхъ, не то за государственное преступленіе. Кальвинъ такъ основательно перепуталъ въ одинъ всеподавляющій клубокъ всѣ нити церковнаго и свѣтскаго деспотизма, что распутать ихъ невозможно никакою казуистикою. Съ другой стороны, невозможность устроить въ демократической республикѣ законный майоратъ и боязнь, чтобы богатыя имущества не раздробились отъ дѣлежа между многочисленными наслѣдниками, заставляютъ прибѣгать къ искуственнымъ мѣрамъ для ограниченія дѣторожденія, а эти мѣры, въ свою очередь, гибельно отражаются не только на количествѣ, но и на качествѣ потомства… Какъ-бы то ни было, но эта женевская аристократическая среда, поставлявшая еще нѣсколько десятковъ лѣтъ тому назадъ всей Европѣ изумительное (сравнительно съ населеніемъ) число первоклассныхъ ученыхъ по всевозможнымъ, особенно по точнымъ отраслямъ знанія, теперь поставляетъ столь-же изумительное число только глухо-нѣмыхъ, горбатыхъ, калѣкъ и идіотовъ. Послѣднее поколѣніе знаменитыхъ женевскихъ ученыхъ изъ кальвинистской аристократіи помѣчено почти поголовно мрачнымъ клеймомъ, словно родового проклятія. Несчастный Эдуардъ Клапарезъ втеченіи всей своей слишкомъ сорока-лѣтней жизни пугалъ своихъ знакомыхъ кадаверическимъ видомъ, въ то-же время удивлялъ ихъ непреклонностью воли и ясностью ума, глубокаго и скептическаго, не терявшаго способности плодовито работать надъ общими научными вопросами среди невыносимыхъ физическихъ мукъ и тяжелаго семейнаго разлада. Молодой Рауль Пикте, прославившійся въ прошломъ году на весь свѣтъ своими открытіями по молекулярной физикѣ, страдаетъ въ настоящее время неизлѣчимою болѣзнью, грозящею скоро свести его въ могилу, если только но въ съумасшедшій домъ… На аристократическихъ вершинахъ женевской Cité, въ виду роскошнѣйшей природы и среди самыхъ счастливыхъ экономическихъ условій вырождается, — или, если хотите, вымираетъ, — ни нашихъ глазахъ искуственная порода людей, три вѣка тому назадъ созданная исторіею. Я не могъ пройти молчаніемъ это до сихъ поръ еще непочатое, по обширное поприще для крайне-плодовитыхъ и завлекательныхъ политическо-физіологическихъ изслѣдованій, но я не имѣю права дольше останавливать на ней ваше вниманіе, такъ-какъ герой настоящаго очерка вышелъ не изъ нея, а изъ той мѣщанской среды, которая стоитъ тотчасъ-же вслѣдъ за ней на лѣстницѣ кальвиническо-республиканской іерархіи.

По смерти Кальвина въ 1564 г., несмотря на жестокія избіенія либертиновъ, которыми сопровождалось его тридцати-двух-лѣтнее управленіе, населеніе Женевы оказалось утроеннымъ противъ прежняго, причемъ численность французскихъ переселенцевъ, натурализованныхъ въ зарождающейся республикѣ, вдвое превышала численность прирожденныхъ гражданъ. Впрочемъ, эти послѣдніе почти поголовно потеряли даже право называться гражданами, такъ-какъ этотъ титулъ сдѣлался привилегіею нѣсколькихъ французскихъ титулованныхъ семействъ (въ ихъ числѣ было также два или три итальянскихъ выходца), поставлявшихъ по праву рожденія членовъ консисторіи и малаго совѣта, совмѣщавшихъ въ себѣ всю верховную власть, законодательную и исполнительную. Природные женевцы считались въ подчиненномъ положеніи мѣщанъ (bourgeois), въ которое наравнѣ съ ними, но въ значительномъ большинствѣ, были включены тѣ многочисленные французскіе, и отчасти итальянскіе, выходцы, которые не приносили съ собою громкихъ феодальныхъ титуловъ, хотя нѣкоторые изъ нихъ обладали большими богатствами. Другіе-же, будучи опытными ремесленниками или торговцами, очень скоро наживали себѣ тоже уважительныя имущества въ новомъ отечествѣ, гдѣ промышленность не была стѣснена никакими феодальными поборами. Въ этой-то средѣ, потомство которой составляетъ здѣсь до сихъ поръ вторую, или низшую аристократію, подъ именемъ «старой буржуазіи¹¹, живущей также своею строго-обособленною и замкнутою жизнью, очень скоро развилось часовое производство, требовавшее немногочисленныхъ, но искусныхъ рабочихъ рукъ. Ихъ-то поставляли женевскому мѣщанству третья каста городскихъ жителей, носившая названіе просто обывателей (habitants) и неимѣвшая никакихъ политическихъ правъ, но за то и неплативпіая никакихъ податей ни правительству, ни дворянству. Для административнаго подчиненія касты обывателей мѣщанамъ, этимъ послѣднимъ былъ отданъ въ руки такъ-называемый „Большой Совѣтъ“, состоявшій подъ тѣснымъ надзоромъ консисторіи и малаго совѣта. Избраніе 200 членовъ этого большого совѣта предоставлено было однимъ только мѣщанамъ съ очень низкимъ избирательнымъ цензомъ, такъ-что учрежденіе это уже съ самаго начала имѣло несомнѣнно демократическій характеръ. Къ сожалѣнію, совѣтъ этотъ имѣлъ единственнымъ своимъ назначеніемъ, такъ-сказать, легализировать экономическую зависимость обывателей отъ мѣщанъ. Благодаря ему, женевское мѣщанство получило возможность уже въ XVII и XVIII вѣкѣ выдресировать для себя достаточное число послушныхъ и искусныхъ рабочихъ, потомство которыхъ составляетъ еще и въ настоящее время обособленную группу — la fabrique. Наконецъ, жители всего кантона, т. е. загородныхъ деревень, по большей части, католики, составили сословіе крѣпостныхъ или подданныхъ (sujets), состоявшихъ въ безконтрольномъ распоряженіи землевладѣльцевъ.

Не думайте, чтобы, излагая въ общихъ чертахъ этотъ политическій и соціальный строй, созданный всецѣло въ Женевѣ Кальвиномъ, я заводилъ-бы васъ въ археологію или, по крайней мѣрѣ, въ давно-отжившую историческую область. Въ общественномъ смыслѣ, всѣ эти сословныя перегородки и рубрики не сгладились еще и до настоящей минуты, „la Cité“, „старая буржуазія'“ и „фабрика“ перестали, конечно, существовать, какъ легально-признанныя касты, но скачекъ каждой изъ этихъ группъ въ другую, высшую или низшую, вызоветъ еще и въ текущемъ году въ собственно-женевскомъ обществѣ точно такой-же скандалъ, какъ въ Соединенныхъ Штатахъ, напримѣръ, бракосочетаніе чистокровной янки съ мулатомъ. Сынъ мѣщанина, Ж.-Ж. Руссо, могъ встрѣчать радушный пріемъ въ будуарахъ знатнѣйшихъ парижскихъ дамъ и въ гостинныхъ французскихъ принцевъ крови; но въ родной Женевѣ онъ, даже въ XIX столѣтіи, былъ-бы такъ-же невозможенъ въ аристократическихъ дворцахъ Cit33;, какъ индѣйскій парія на обѣдѣ кшатріевъ или брахмановъ. Наполеоновское нашествіе могло демократизировать только съ внѣшней, офиціальной стороны это чисто-средневѣковое устройство. Съ возстановленіемъ-же женевской независимости, аристократія, вернувшаяся изъ своего добровольнаго изгнанія, прибрала очень быстро власть снова къ своимъ рунамъ, зная очень хорошо, что союзныя державы вовсе по интересуются ея домашними дрязгами, а швейцарскій союзный Varort, карикатурно путешествовавшій изъ Берна въ Цюрихъ или Люцернъ, по имѣлъ ни власти, ни охоты вмѣшиваться въ кантональныя дѣла. Большинствомъ двухъ третей голосовъ женевскій малый совѣтъ могъ узаконить у себя какіе угодно порядки… Короче говоря, въ то время, когда для Джемса Фази, родившагося въ 1794 г., наступила пора выбирать себѣ какую-нибудь общественную дорогу, т. е. въ началѣ двадцатыхъ годовъ нашего вѣка, онъ очутился въ своемъ родномъ городѣ точно въ такомъ-айе положеніи, въ какомъ былъ Ж. Ж. Руссо и сотни другихъ, менѣе прославленныхъ, женевскихъ юношей, болѣе ста лѣтъ тому назадъ. Ничему молодому, свѣжему по было мѣста въ этой благочестивой республикѣ, проникнутой промозглымъ запахомъ религіознаго фанатизма и общественной нетерпимости.

Отъ дѣла-фабриканта и отъ отца Фази получилъ въ наслѣдство весьма умѣренное имущество. Правда, ему было дано, по обыкновенію достаточныхъ женевцевъ того и нынѣшняго времени, довольно хорошее, преимущественно дѣловое воспитаніе. О въ рано освоился съ нѣмецкимъ и англійскимъ языками, слушалъ курсы нѣкоторыхъ знаменитыхъ германскихъ професоровъ своего времени. Отчасти прирожденная женевскому мѣщанству склонность къ денежнымъ разсчетамъ, въ дѣтствѣ усвоенное знакомство съ практическою стороною фабричныхъ и торговыхъ оборотовъ, отчастиже, вѣроятно, духъ времени, побуждавшій даже и Евгенія Онѣгина читать Адама Смита и разсуждать о томъ,

…Какъ государство богатѣетъ

И чѣмъ живетъ, и потому

Не надо золота ему,

Когда сырой продуктъ имѣетъ, —

заставили будущаго женевскаго диктатора посвятить себя, хотя чисто-дилетантски, политико-экономической дѣятельности. Фази качалъ въ Женевѣ съ изданія двухъ или трехъ брошюръ по вопросамъ фритредерства, въ которыхъ онъ выказывалъ себя рѣшительнымъ англоманомъ. Эта модная въ то время болѣзнь проявилась, между прочимъ, еще и тѣмъ, что онъ свое буржуазное, хотя и прославленное, имя Жанъ-Жака измѣнилъ въ болѣе благозвучное — Джемсъ.

Чадъ наполеоновскихъ войнъ только-что проходилъ. Воспитанный среди мимолетнаго въ Швейцаріи господства эгалитарнаго наполеоновскаго законодательства, побывавшій почти ребенкомъ, въ качествѣ національнаго гвардейца, въ Парижѣ въ тревожную минуту передъ занятіемъ его союзными войсками, молодой Джемсъ Фази весьма естественно долженъ былъ задыхаться въ своемъ родномъ застѣнкѣ, гдѣ торжествующая реакція безцеремонно вознаграждала себя за только-что претерпѣнныя ею лишенія. Мы очень мало знаемъ о первыхъ годахъ его, такъ-сказать, зрѣлой молодости и застаемъ его уже на рубежѣ реставраціи и іюльской монархіи во Франціи. Не трудно, однакожь, возстановить тотъ психологическій процесъ, который долженъ былъ, какъ-бы механически, натолкнуть его на дѣйствительно пройденную имъ дорогу. Въ Женевѣ доступъ къ высшимъ государственнымъ должностямъ казался ему навсегда закрытымъ, въ силу его мѣщанскаго происхожденіи, а для дѣятельности литературной въ этой маленькой республикѣ не могло тогда существовать достаточно-широкаго поприща. Въ цѣломъ городѣ не было ни одной ежедневной газеты, Мы знаемъ, что Джемсъ Фази, уже въ самомъ началѣ двадцатыхъ годовъ, пытался пополнить этотъ существенный пробѣлъ въ умственной жизни своихъ согражданъ и основалъ на акціяхъ „Journal do Genève“, но попытка эта стоила ему значительной части отцовскаго наслѣдства и не имѣла рѣшительно никакого успѣха. Журналъ скоро палъ за отсутствіемъ подписчиковъ и впослѣдствіи возродился уже въ совершенно иныхъ рукахъ, какъ органъ партіи, враждебной Фази, хотя и воспользовавшейся его преобразованіями. Тщетно Фази писалъ то трагедіи (которыхъ, признаться, я не читалъ), то финансовыя и экономическія статьи, то, наколепъ, цѣлый фантастическій романъ или утопію: „Voyage à Ertélib“ (написанное навыворотъ слово liberté). Никто не пророкъ въ отечествѣ своемъ; въ Женевѣ-же того времени даже опасно былобы быть не кальвинистскимъ пророкомъ.

А подъ-бокомъ былъ Парижъ съ своею всегдашней живучестью, быстро успѣвшій оправиться и отъ.взятія его союзниками, и отъ водвореннаго въ немъ мира, — мира, который, въ сущности, быль хуже войны… Конечно, едва только тамъ начало возрождаться умственное и политическое движеніе, Джемсъ Фази тотчасъ-же отправился въ Парижъ, какъ Ж. Ж. Руссо, какъ Неккеръ, Ж. В, Сэй, какъ Шарль Дидье, а впослѣдствіи Каламъ, Прадье, Викторъ Шербюлье и многое множество другихъ, прославившихся или просто разбогатѣвшихъ въ Парижѣ, женевскихъ юношей-буржуа.

Нѣтъ худа безъ добра: и суровый общественный строй, завѣщанной Женевѣ Кальвиномъ, имѣлъ нѣкоторыя и хорошія стороны. Прежде всего онъ установилъ живую связь между Женевою и французской націей, вслѣдствіе которой всѣ мало-мальски предпріимчивые романскіе швейцарцы считаютъ себя въ Парижѣ какъ-бы на родинѣ и не остаются равнодушными къ тому, что происходитъ въ этой, близкой къ нимъ, всемірной столицѣ. Съ другой стороны, чопорность нравовъ аристократической женевской среды, члены которой были по праву рожденія призваны играть политическія роли, придала всему умственному складу этой среды чрезвычайно серьезное направленіе. Юный женевскій патрицій, до вступленія въ тотъ зрѣлый возрастъ, который открывалъ передъ нимъ двери верховнаго „малаго совѣта“, былъ-бы навсегда скомпрометированъ, еслибы его могли уличить въ посѣщеніи не только театра или бала, но хотя-бы даже дружеской пріятельской вечеринки. Чтобы наполнить чѣмъ-нибудь созданную вокругъ нихъ и въ нихъ самихъ пустоту, женевскіе аристократы вынуждены были съ очень юныхъ лѣтъ пріурочивать себя къ какому-нибудь, преимущественно умственному, занятію, такъ-какъ обыкновеннымъ барскимъ фантазіямъ, на которыя тратитъ свои лучшія силы досужая молодежь другихъ странъ, негдѣ было разгуляться въ тѣсныхъ предѣлахъ этого миніатюрнаго республиканскаго кантона. Для удовлетворенія этого стремленія къ серьезному умственному труду, Кальвинъ и задумалъ свою пресловутую женевскую академію, которая, однакожъ, организовалась окончательно уже послѣ его смерти и скоро заняла очень почетное мѣсто въ ряду, богословско-ученыхъ учрежденій всей Европы. Изъ всего протестантскаго міра сюда стали стекаться какъ знаменитые діалектики и ученые, какъ, напр., Декціусъ, Теодоръ де-Безъ, Казобовъ, Діодати, оба Скалигеры, де-Лери, Джонъ Ноксъ и проч., такъ и ученики: французы, нѣмцы, шотландцы, голапдцы и проч. Лучшіе изъ женевскихъ аристократовъ считали за честь получить кафедру въ этомъ ученомъ ареопагѣ и не щадили для этого ни трудовъ, ни издержекъ. Такимъ образомъ, здѣсь возникло множество ученѣйшихъ пасторовъ, богослововъ, библейскихъ и реформаціонныхъ историковъ, пользующихся громкою репутаціею. Духъ времени тѣмъ не менѣе дѣлалъ свое: кальвинистская метафизика скоро перестала удовлетворять даже наименѣе требовательныхъ. Переходъ отъ догматическихъ работъ къ трудамъ историческимъ, экзегетическимъ, филологическимъ и пр. совершился естественно и непримѣтно. Другіе-же, благодаря тому, что умственный трудъ вообще цѣнился высоко въ этой своеобразной, оранжерейной и привилегированной средѣ, стали намѣренно избѣгать богословскаго поприща, которое легко могло привести къ непріятнымъ столкновеніямъ съ господствующею т. е. національною или кальвинистскою, церковью. Такимъ образомъ, мы видимъ, что цѣлыя женевскія аристократическія семьи избираютъ своимъ наслѣдственнымъ достояніемъ какую-нибудь нейтральную, преимущественно естественно-научную, отрасль, и ей посвящаютъ всѣ свои долгіе досуги и свои обширныя денежныя средства. Декандоли даютъ цѣлыхъ три поколѣнія первокласныхъ ботаниковъ, создаютъ на свои средства превосходный ботаническій садъ, который дарятъ городу. Де-ля-Ривы избираютъ своего семейною спеціальностью физику, и одинъ изъ нихъ, наконецъ, создаетъ новѣйшее ученіе объ электричествѣ, насколько одиночное творчество способно создавать цѣлыя обширныя научныя отрасли. Ликте точно также создаетъ палеонтологію и собираетъ замѣчательнѣйшую въ Европѣ колекцію ископаемыхъ древностей. Другой членъ этой-же самой обширной семьи оказываетъ не менѣе цѣпныя услуги изученію санскритскаго языка и первобытной исторіи арійскихъ племенъ Европы и т. д.

Примѣръ аристократіи отзывается благопріятно и на разбогатѣвшемъ мѣщанствѣ, которое здѣсь начинаетъ заниматься наукою, отчасти изъ тѣхъ-же самыхъ побужденій, изъ которыхъ во Франціи нажившіеся фабриканты и лавочники обращаются изъ вольтерьянцевъ въ легитимистовъ и ультрамонтановъ: этого требуетъ хорошій тонъ. На-ряду съ именами самыхъ фешенебельныхъ женевскихъ ученыхъ мы встрѣчаемъ здѣсь не мало очень почтенныхъ мѣщанъ, въ родѣ натура листа-философа Шарля Бонна, математика Бертрана и т. п. Къ тому-же для женевскаго буржуа представлялся только единственный путь облагородиться — перетянуть на свою сторону хоть часть привилегій высшаго класса: для этого надо было получить кафедру въ академіи или прославиться въ учено-богословскомъ мірѣ. Передъ такимъ счастливцемъ сами собою открывались двери консисторіи, сохранившей, даже послѣ наполеоновскаго нашествія, громадное политическое значеніе. Всѣ эти условія имѣли ближайшимъ послѣдствіемъ то, что уровень образованія стоялъ въ странѣ чрезвычайно высоко. Бѣднѣйшій изъ обывателей: лѣзъ изъ кожи для того, чтобы доставить своему сыну необходимое элементарное образованіе, въ надеждѣ, что такимъ путемъ онъ рано или поздно добьется пасторства, а это былъ единственный путь выбиться изъ зависимаго положенія. Въ городѣ накоплялось большое число не только гранатныхъ, но и относительно ученыхъ людей, которые расходились по всему свѣту въ качествѣ воспитателей и руководителей юношества, собирались библіотеки, музеи, доступъ въ которые былъ каждому открытъ, ибо женевскіе патриціи крѣпко держались за свои привилегіи ловко изъискивали всѣ пути, чтобы смягчить мѣщанскую и плебейскую опозицію. Бѣдныя савойскія деревушки, приписанныя вѣнскимъ конгресомъ къ женевскому кантону и ставшія подданными привилегированныхъ гражданъ de la Cité, были быстро подняты на высокій уровень даже матеріальнаго благосостоянія; для этого нарочно было учреждено экономическое общество, котораго члены, богатые землевладѣльцы, не щадили временныхъ затрать на улучшеніе хозяйства, такъ-какъ это былъ для нихъ единственно-вѣрный и фешенебельный путь производительно затрачивать свои громадные капиталы.

Какъ ни блестяще было экономическое положеніе женевской знати, однакожь, легко было заранѣе предусмотрѣть, что Женева не могла на безконечное время впредь оставаться гибелинскою, аристократическою республикою. Патриціи изъ Cité жили, да и въ настоящее время живутъ, на средства, вывезенныя ихъ предками изъ своего прежняго отечества. Територіяльныя пріобрѣтенія въ женевскомъ кантонѣ, въ ваатландской землѣ и въ сосѣдней Савойѣ не допускаютъ значительнаго прогресивнаго возрастанія ихъ имуществъ, которыя, однакожь, хоть и медленно, по дробятся. Матеріяльное-же благосостояніе второго класса, т. е. буржуазіи, не такъ тѣсно запертой въ свое сословное стойло, должно было естественно возростать съ каждымъ дальнѣйшимъ успѣхомъ общеевропейской культуры. Первые кальвинистскіе выходцы-буржуа, какъ нельзя лучше, эксплуатировали выгодное географическое положеніе своего новаго отечества на рубежѣ трехъ народностей: французской, германской и итальянской. Избавленные отъ нелѣпыхъ фискальныхъ» стѣсненій, они стали въ Женевѣ заводить разныя французскія или итальянскія производства, продукты которыхъ они съ большею свободою и выгодою, чѣмъ сами французы, могли сбывать въ другихъ европейскихъ, а лотомъ даже и въ заморскихъ, странахъ, въ которыхъ они очень скоро стали заводить конторы, агенства и т. п. Но этотъ промышленный строй женевскаго мѣщанства просуществовалъ очень недолго: въ силу естественнаго порядка вещей онъ долженъ былъ быстро переродиться въ ивой спекулятивный строй, допускающій гораздо болѣе быстрое, иногда чистофиктивное, обращеніе капиталовъ, а, слѣдовательно, и несравненно скорѣйшее возростаніе капиталистическаго могущества или барыша. Какъ предки Джемса Фази, наживъ хорошо-округленное состояніе въ нѣсколько десятковъ лѣтъ своею ситцевою и набойчатою фабрикою, разбогатѣвъ, прекратили очень скоро свое производство, такъ точно поступили и всѣ ихъ собратія и сверстники, нашедшіе гораздо болѣе выгоднымъ для себя заняться просто международною скупкою и перепродажею чужихъ произведеній, а всего болѣе — торговлею драгоцѣнными металами, въ видѣ издѣлій или монеты, и затѣмъ банковыми операціями. Послѣднему особенно благопріятствовало ихъ основательное знакомство съ денежными и торговыми рынками всей Европы. Такимъ образомъ, знаніе чужихъ государствъ и языковъ (столь рѣдкое, особенно, во Франціи), ихъ наторѣлость въ торговыхъ и финансовыхъ дѣлахъ, ихъ сравнительно высокій уровень реальнаго образованія, — при ихъ природной сметливости и несангвинической, но стойкой предпріимчивости, — стали для женевскихъ буржуа невещественнымъ капиталомъ, который они очень успѣшно пускали въ оборотъ въ чужихъ земляхъ: то отдаленныхъ, какъ Россія, то близкихъ и сродныхъ, какъ Франція. Въ Англіи поземельная аристократія до сихъ поръ удержала свои исключительныя феодальныя права, благодаря тому, что она своевременно съумѣла открыть для предпріимчивости своего мѣщанства гораздо болѣе обширныя поля Индіи, Австраліи и всемірные торговые рынки. Никому не охота грызться за кость, когда ему безъ боя даютъ кусокъ болѣе сытнаго ростбифа. Нѣчто подобное совершилось и въ Женевѣ; но только маленькая республика достигла этого совершенно инымъ и крайне-своеобразнымъ путемъ.

Когда Фази окончательно переселился въ Парижъ, покидая неблагодарное отечество, готовое цѣнить его хорошій слогъ, но непоощрявшее тѣхъ демократическихъ стремленій, которыя являлись въ немъ довольно естественнымъ результатомъ воспитанія, полученнаго въ блестящую и бурную эпоху наполеоновскихъ войнъ, то онъ сразу могъ уже тамъ занять подобающее ему мѣсто. Замѣтимъ, что ему уже было въ это время около, или даже больше, тридцати лѣтъ; онъ уже успѣлъ растратить значительную часть отцовскаго наслѣдства; но искалъ все-таки не куска хлѣба, а только блестящаго политическаго, финансоваго или литературнаго положенія, въ виду котораго онъ готовъ былъ затратить послѣднія крохи своихъ наслѣдственныхъ фондовъ.

Въ до-революціонную эпоху всякій женевецъ считался въ Парижѣ до нѣкоторой степени прирожденнымъ банкиромъ, финансистомъ и т. п. Мы знаемъ, что Нойнеру его женевское происхожденіе не только не препятствовало, но даже помогло занять трудный и опасный постъ министра финансовъ при Людовикѣ XVI. Подобное воззрѣніе на своихъ республиканскихъ сосѣдей парижане удержали отчасти и до сихъ поръ; и во главѣ многихъ колосальныхъ парижскихъ предпріятій, дѣйствительно, стоять еще и теперь исключительно женевцы. У Джемса Фази не было достаточно денегъ для того, чтобы на свой страхъ затѣять тотчасъ-же какую-нибудь грандіозную спекуляцію; но онъ, конечно, лучше, чѣмъ многіе другіе его соотечественники, съумѣлъ-бы поддержать въ этомъ отношеніи честь женевскаго имени. Какъ ученикъ прославленнаго тогда во всей Европѣ женевскаго историка и политико-экономиста Снемонди, основавшаго цѣлую демократическую или филантропическую школу, какъ близкій знакомый и частый собесѣдникъ другого, хотя и въ другомъ направленіи, но еще болѣе знаменитаго Росси, читавшаго тогда свой, дѣйствительно, замѣчательный курсъ политической экономіи въ Женевѣ, Джемсъ Фази не только былъ относительно силенъ въ этой отрасли знанія, но и отличался еще нѣкоторою оригинальностью и широтою воззрѣній, Онъ никогда не привелъ ихъ въ порядокъ или систему, ибо, какъ уже сказано, мало былъ склоненъ къ теоретическимъ поученіямъ ex-cathedra, но за то онъ обладалъ замѣчательною способностью примѣнять эти общія и широкія воззрѣнія къ каждому частному случаю. Въ Парижѣ онъ сразу замѣтилъ слабую сторону офиціальнаго положенія спекулирующаго мѣщанства передъ лицомъ законодательства. Вскорѣ изданная имъ брошюра на эту тему, направленная непосредственно противъ привилегіи національнаго банка, сразу обратила на него совершенно заслуженное вниманіе передовыхъ кружковъ, какъ литературнаго, такъ и финансоваго міра. Предметъ былъ выбранъ необыкновенно удачно, такъ-какъ онъ давалъ автору возможность затронуть частный, практическій вопросъ, особенно близкій сердцу вліятельныхъ финансистовъ того времени, и въ то-же время выказать всю основательность своего политико-экономическаго образованія и свое знакомство съ техникою торговаго и финансоваго дѣла. Послѣднее давало Джемсу Фази очень цѣнный перевѣсъ надъ передовыми корифеями тогдашней либеральной опозиціи, вродѣ Ройо-Колара, Тьера или т. п., смотрѣвшихъ на политическую задачу сквозь призму адвокатскаго краснорѣчія и фельетонной возвышенности чувствъ. Замѣчу кстати, что Тьеръ, этотъ спаситель и экономическій реорганизаторъ новѣйшей Франціи; до конца своихъ дней не додумался и по доучился до тѣхъ широкихъ и либеральныхъ политико-экономическихъ воззрѣній, которыя Фази провозглашалъ уже полвѣка тому назадъ въ вышепомянутомъ своемъ памфлетѣ.

Какъ мы видимъ, Джемсъ Фази очутился въ Парижѣ вовсе не въ невыгодномъ положеніи провинціала, явившагося въ столицу искать фортуны. Совершенно напротивъ, общественныя и историческія условія его родины, только-что очерченныя мною вскользь, отражались на его личной судьбѣ очень благопріятно. Своеобразный женевскій складъ его личности въ Парижѣ придавалъ ему оригинальность. Разностороннія его свѣденія, въ Женевѣ легко пріобрѣтавшіяся многими, давали ему рѣшительный перевѣсъ надъ французскими журналистами того времени, считавшими почти за обязанность не имѣть ни малѣйшаго понятія о томъ, что происходило за перегородками ихъ курятника, и прикрывавшими свое, нерѣдко изумительное, невѣжество только яркостью таланта и страстной діалектикой.

Фази скоро сталъ дѣятельнымъ и довольно замѣтнымъ сотрудникомъ нѣсколькихъ передовыхъ органовъ тогдашней либеральной опозиціи. Республиканецъ по рожденію, онъ весьма естественно очутился въ кружкѣ наиболѣе крайнихъ. Притомъ-же, такъ-какъ онъ среди всей этой, впослѣдствіи очень прославившейся, плеяды обладалъ трезвымъ практическимъ знакомствомъ съ тѣми политическими учрежденіями, къ которымъ его сотрудники стремились, какъ платоническіе вздыхатели, то онъ скоро сталъ очень уважительною «полезностью». Для начала это могло быть очень хорошо, и не одинъ дюжинный искатель, вѣроятно, вполнѣ удовлетворился-бы этимъ началомъ. Но Джемсъ Фази обладалъ темпераментомъ рѣшительнымъ, предпріимчивымъ, пигментнымъ. Онъ всегда ловко пользовался всѣми ресурсами даннаго положенія, любилъ напрягать ихъ до конца и не унывалъ, когда они лопались а дѣятельно принимался за что-нибудь другое.

Несомнѣнный успѣхъ нѣкоторыхъ его статеекъ и брошюръ, непредставляющихъ, однакожь, ничего особенно выдающагося и, по. большей части, уже утратившихъ теперь всякое значеніе, побудилъ его только на новые и болѣе широкіе подвиги. Онъ принялся за устройство на акціяхъ обширнаго журнала «Mercure de France», обѣщая — по всей вѣроятности, искренно — акціонерамъ большія матеріальныя выгоды. Самъ онъ, не задумываясь, затрачивалъ на свою газету все, что имѣлъ. Имѣлъ онъ, правда, очень немного, и, при развивавшейся въ немъ все болѣе и болѣе привычкѣ къ роскошной, безпорядочной жизни, ему становилось рѣшительно необходимо создать себѣ не только литературную или политическую репутацію, но и путь къ скорому обогащенію. Собственно говоря, онъ никогда не терялъ изъ вида денежноспекуляторской стороны при всѣхъ своихъ болѣе или менѣе удачныхъ начинаніяхъ. Онъ понималъ, что въ наступавшемъ гигантскими шагами мѣщанскомъ царствѣ, слава, власть потому-то и цѣнны, что онѣ составляютъ капиталъ. Мало людей менѣе Джемса Фази были одарены способностью и даже стремленіемъ работать для невещественныхъ благъ, для загробнаго имени или для потомства. Впрочемъ, и эпикурейство его имѣло довольно оригинальный отпечатокъ. Фази былъ способенъ переносить, какъ-будто вовсе не замѣчая ихъ, довольно чувствительныя для другихъ матеріальныя лишенія. У него по было утонченно-изящныхъ барскихъ привычекъ. Въ минуты своего политическаго и финансоваго господства въ Женевѣ онъ никогда не жилъ блестящей жизнью, хотя и растрачивалъ сумасшедшія деньги. Онъ держалъ превосходныхъ поваровъ и задавалъ роскошнѣйшіе пиры для друзей, но самъ охотно наѣдался въ сквернѣйшемъ трактирѣ, курилъ грошевыя сигары, одѣвался не только безвкусно и пестро, но даже грязно, хотя и любилъ щегольнуть какою-нибудь экстравагантною и драгоцѣнною подробностью туалета. Онъ даже любовницу содержалъ «для приличія», какъ выражался одинъ лично его впавшій остроумный русскій писатель… Но ему необходимъ былъ шумъ и блескъ, хотя-бы сомнительный, но бросающійся въ глаза; необходима толпа собутыльниковъ, которыхъ онъ не уважалъ и отъ которыхъ не выносилъ и тѣни противорѣчія.

Благодаря своей близости со всѣми корифеями либеральной парижской прессы и политической опозиціи, начиная отъ Лафайета, Гизо, Тьера, Арманъ-Каре ля, Ройе-Колара и кончая второстепенными дѣятелями сен-симонизма и фурьеризма, благодаря въ особенности тому, что черезъ Казиміра Перье ему былъ открытъ доступъ въ кабинеты вліятельнѣйшихъ тузовъ финансоваго міра, а черезъ герцога де-Брольи — въ салоны самого Люи-Филиппа Орлеанскаго — Джемсъ Фази могъ скоро собрать необходимыя средства на изданіе своего «Mercure de France du XIX Siècle»; но успѣхъ, однакожь, не удовлетворялъ ожиданіямъ, несмотря на полицейскія преслѣдованія, которымъ вскорѣ и неоднократно подвергся этотъ журналъ. За то общая работа, и еще болѣе общія гоненія, окончательно сблизили женевскаго авантюриста съ вождями парижской опозиціи, республиканской и орлеанистской, такъ-какъ тогда еще не было между этими оттѣнками существеннаго разграниченія. Когда, наконецъ, вспыхнула іюльская революція, и Лафайетъ усадилъ на тронѣ вторично низвергнутыхъ Бурбоновъ «лучшую изъ республикъ», въ грушевидной особѣ тучнаго принца Egalité, то Джемсъ Фази настолько считался уже въ этой партіи своимъ человѣкомъ, что втеченіи нѣсколькихъ дней (другіе-же говорятъ, всего только нѣсколькихъ часовъ) исполнялъ должность секретаря временного правительства.

Наступило время, столь удачно характеризованное Огюстомъ Барбье однимъ словомъ: la curee, т, е. раздача собакамъ потроховъ затравленнаго ими звѣря. Джемсу Фази предложили субъ-префектуру, т. е. вице-губернаторство въ одномъ изъ близкихъ къ швейцарской границѣ департаментовъ, кажется, Иберы. Это даетъ намъ очень хорошую мѣрку той цѣны, которую французскіе его союзники придавали его услугамъ. Самъ-же Фази очень естественно цѣнилъ себя гораздо выше и рѣшительно не хотѣлъ мириться съ скромною ролью, какъ литературной, такъ и политической полезности. Онъ рѣшится дать это почувствовать своимъ неблагодарнымъ друзьямъ и наказать ихъ своимъ отсутствіемъ.

Какъ на всякаго смѣлаго искателя приключеній того времени, слово Америка должно было оказывать на Фази чарующее, обаятельное вліяніе. Онъ задумалъ воспользоваться минутою своего неудовольствія противъ друзей и членовъ новаго правительства, чтобы навѣстить эту заповѣдную страну, куда Лафайетъ могъ дать ему очень хорошія рекомендаціи. Опредѣленнаго плана при этой экскурсіи за океанъ онъ, очевидно, не имѣлъ, а направлялся смѣло, какъ новый Пизарро или Кортесъ, только вооруженный перомъ и нѣсколькими сотнями доларовъ, на поиски новыхъ горизонтовъ и новыхъ поприщей, болѣе благопріятныхъ для развитія во всю ширь его спекуляторскихъ способностей. Подробныхъ свѣденій о подвигахъ нашего героя на томъ берегу Атлантики не имѣется рѣшительно никакихъ, но это самое отсутствіе ихъ уже достаточно свидѣтельствуетъ о томъ, что онъ не стяжалъ тамъ обильной жатвы ни лавровъ, ни даже доларовъ. Да это легко понять: золотые пріиски въ Калифорніи не были еще въ то время открыты; а, слѣдовательно, и не существовало той своеобразной изолированной отъ цѣлаго свѣта, биржи, на которой горсть спекулаторовъ, обладающихъ свободными деньгами, кредитомъ, или даже просто нюхомъ биржевого спекулатора, могутъ въ нѣсколько дней наживать уважительные куши навѣрняка, простою скупкою stocks и bounds, акцій и облигацій разныхъ золотоносныхъ рудниковъ, по большей части, даже недобывающихъ золота, а существующихъ единственно для того, чтобы въ оборотѣ находилось достаточное количество бумагъ, цѣнность которыхъ не управлялась-бы ничѣмъ, кромѣ произвола шулерствующихъ аферистовъ и ихъ коалицій. Не существовало тогда и другого источника быстрой наживы — политиканства и продажности властей въ томъ видѣ, въ которомъ она развились послѣ войны, подъ президентствомъ генерала Гранта. Въ Америкѣ того времени не было, конечно, недостатка въ поприщахъ и источникахъ обогащенія, сравнительно баснословнаго и быстраго, но только всѣ они требовали дѣятелей совершенно иного закала, неутомимой энергіи, часто грубаго физическаго труда, во всякомъ-же случаѣ, основательнаго знанія мѣстныхъ условій. Джемсъ-же Фази слишкомъ сжился съ міромъ литературной и политической агитаціи, и въ Америкѣ, несмотря на всѣ рекомендаціи Лафайета и другихъ вліятельныхъ парижскихъ друзей, долженъ былъ чувствовать себя совершенно потеряннымъ. Въ томъ товарѣ, который онъ везъ съ собою, на американскихъ рынкахъ того времени не было никакого спроса. Онъ это скоро понялъ и поторопился переплыть океанъ въ обратномъ направленіи, заплативъ, однако-же, должную данъ мѣстной эпидеміи, т. е. накупивъ за безцѣнокъ нѣкоторое количество пустопорожнихъ земель, которыми онъ владѣлъ до конца жизни, но которыхъ географическое положеніе онъ успѣлъ впослѣдствіи забыть, такъ-какъ онѣ не представляли рѣшительно никакой стоимости.

Вернувшись въ Парижъ, онъ скоро убѣдился, что эта злополучная поѣздка въ Америку не дала даже того скуднаго результата, на который онъ разсчитывалъ навѣрняка. Недавніе друзья не только не научились лучше цѣнить его за время его непродолжительнаго отсутствія, а просто-на-просто не замѣтили этого отсутствія; приняли его по возвращеніи точно такъ-же, какъ еслибы онъ вернулся только вчера, пожалѣли о его неудачахъ и изъявили полную готовность печатать въ новыхъ повременныхъ либеральныхъ изданіяхъ его «Письма американца», представлявшія для массы французскихъ читателей того времени животрепещущій интересъ.

Короче говоря, по возвращеніи изъ Америки, Фази снова очутился въ Парижѣ въ неблистательномъ положеніи литературной полезности съ либеральнымъ оттѣнкомъ. Послѣ нѣсколькихъ, болѣе или менѣе неудачныхъ, попытокъ выступить на поприще финансовой спекуляціи подъ высокимъ покровительствомъ Казиміра Перье и другихъ недавнихъ своихъ товарищей по опозиціи, теперь стоявшихъ у самого кормила власти, онъ увидѣлъ, что съ этой стороны ему ждать уже больше нечего, и рѣшилъ попытать счастья въ другомъ кругу, сознавая весьма основательно, что добивающіеся, по необходимости, должны быть щедрѣе добившихся. Только этимъ однимъ и можно объяснить заключенный имъ въ началѣ тридцатыхъ годовъ союзъ съ бонапартистами. Дагемсъ Фази неоднократно встрѣчался съ самимъ претендентомъ, т. е. Люи Бонапартомъ, и былъ въ довольно интимныхъ связяхъ съ нѣкоторыми завѣдомыми агентами этого лагеря. Однако-жь, смѣло поднять бонапартисткое знамя, значило-бы въ то время слишкомъ скомпрометировать себя: да этого отъ него и не требовалось. Люи-Наполеонъ несомнѣнно мечталъ уже тогда о возстановленіи престола своего дяди, что онъ и доказалъ своими двумя сумасбродными экспедиціями въ Булонь, а потомъ въ Страсбургъ; но для успѣха его замысловъ гораздо разсчетливѣе было пропагандировать въ странѣ тотъ неопредѣленный и смутно-либеральный имперіализмъ, которымъ прославился честный Беранже, сдѣлавшій гораздо больше всякихъ Морни или Персиньи для возсозданія имперіи во Франціи своимъ опоэтизированіемъ воинственной славы бонапартизма, своими язвительными насмѣшками надъ «штатскимъ», прозаически-мѣщанскимъ строемъ орлеанской монархіи. Въ этомъ духѣ и Джемсъ Фази повелъ свою литературную опозицію противъ правительства бывшихъ своихъ друзей; а между тѣмъ, ему, какъ мирному женевскому буржуа, не было рѣшительно никакого основанія увлекаться тою шовинистскою и воинственною закваскою, которая лежитъ въ основѣ даже и смягченнаго, и эфирнаго имперіализма Беранже. Своими смѣлыми нападками на правительство Джемсъ Фази навлекъ на себя офиціальныя преслѣдованія и былъ вынужденъ даже по нѣскольку разъ просиживать нѣсколько недѣль или мѣсяцевъ въ тюрьмѣ. Все это дало ему возможность только основать черезъ нѣсколько времени свой собственный журналъ «La devolution de 1830», котораго онъ былъ полнымъ хозяиномъ въ редакторскомъ отношеніи, но котораго собственниками были нѣсколько акціонеровъ изъ вліятельныхъ лицъ партіи королевы Гортензіи и Люи-Наполеона. Соредакторомъ и постояннымъ сотрудникомъ этого изданія былъ ничего собою непредставлявшій Антони Type, но Джемсу Фази рѣшительно не удалось залучить въ свой лагерь ни одного сколько-нибудь вліятельнаго публициста. Въ своей програмѣ Фази прямо заявляетъ, что его журналъ имѣетъ цѣлью пропагандировать союзъ республиканскихъ и имперіалистскихъ началъ. «У республиканцевъ, говоритъ онъ — мы заимствуемъ ихъ ненависть къ привилегіямъ, ихъ любовь къ свободѣ и равенству и ихъ демократическія учрежденія; но императорская эпоха учитъ насъ дорого цѣнить славу и политическое величіе націи… Вотъ основы, на которыхъ покоится вся наша система, вотъ тотъ союзъ, который мы хотимъ упрочить. Союзъ этотъ, впрочемъ, уже готовится во всѣхъ умахъ; нашимъ дѣломъ будетъ только провозглашать его во всеуслышаніе».

Дѣло это, однако-же, пошло не такъ успѣшно, какъ предвидѣлъ женевскій пропагандистъ. Журналъ шелъ плохо, и получаемыхъ субсидій, — если онѣ, дѣйствительно, были, — оказывалось едва-ли достаточнымъ для того, чтобы уплачивать штрафы, на которые орлеанистская цензура оказывалась очень щедра къ этому подозрительному органу, Я не хочу этимъ сказать, будто Фази со своею «devolution de 1830» обратился, окончательно, въ бонапартистскаго агента: вышеприведенныя слова изъ его програмы могутъ быть истолкованы на болѣе благовидные лады. Не подлежитъ только никакому сомнѣнію, что съ этихъ поръ у него завязались постоянныя сношенія съ партіею императорскаго племянника, и что сношенія эти не прерывались даже и тогда, когда Наполеонъ царствовалъ во Франціи, а Фази диктаторствовалъ въ Женевѣ, выказывая порою имперіалистскія замашки, которыя дали поводъ въ шутку прозвать его тираномъ сиракузскимъ. Мы вправѣ смотрѣть на его бонапартистскую игру очень снисходительно; но тогдашнимъ его парижскимъ революціоннымъ друзьямъ. она весьма естественно должна была представиться въ отвратительномъ видѣ А потому, когда журналъ этотъ окончательно упалъ, то Джемсу Фази не оставалось дѣлать ничего другого, какъ вспомнить, что у него по ту сторону Юры есть свое собственное отечество, быть можетъ, болѣе нуждающееся въ его предпріимчивости и талантахъ. Онъ возвратился въ Женеву.

III.

Въ Женевѣ, со времени его отсутствія, не измѣнилось почти ничего. Быть можетъ, чувство недовольства въ тамошнемъ мѣщанствѣ, которое все болѣе и болѣе съ каждымъ годомъ забирало въ свои руки деньги — источникъ всякой власти — но все-таки оставалось въ положеніи политически униженномъ и подчиненномъ… Быть можетъ, говорю я, сознаніе неудовлетворительности и приниженности своей государственной роли накипѣло въ этомъ мѣщанствѣ нѣсколько сильнѣе, но только никто и не помышлялъ въ этомъ богоспасаемомъ городѣ о какихъ-бы то ни было преобразованіяхъ и переворотахъ. Привилегированные отцы отечества изъ малаго совѣта успѣли завести съ непривилегированными отцами отечества изъ большого совѣта очень головоломную игру во взаимныя уступочки, пріятно развлекавшую самихъ партнеровъ. Что-же касалось гражданъ или публики вообще? то они мало интересовались политикою, будучи заняты по своимъ часовымъ мастерскимъ, банковымъ конторамъ, или рыская по цѣлому свѣту. Ихъ легко было увѣрить, что такая-то уступка, оказанная малымъ совѣтомъ большому совѣту, составляетъ громаднѣйшій шагъ впередъ, а что если, паче чаянія, можно будетъ добиться еще такой-то уступки, то это будетъ колосальнѣйшій шагъ впередъ, и тогда вся Европа будетъ удивляться и завидовать богохранимой Женевѣ, но что, разумѣется, вдругъ всего нельзя-же… Юный, добродѣтельный и ученый женевецъ, оставившій свой родной городъ еще въ концѣ прошлаго столѣтія розовымъ юношей, съ чуть пробивающимися усиками, но съ необъятными надеждами и стремленіями à la J. J. Rousseau, возвращался сѣдымъ и плѣшивымъ старцемъ, обучивъ и воспитавъ въ этомъ промежуткѣ времени дюжины полторы или двѣ русскихъ барчуковъ, молдаванскихъ или валахскихъ бояръ, нѣмецкихъ бароновъ и т. п. Его умиляло при возвращеніи, что въ своемъ родномъ городѣ онъ все находилъ такимъ-же, какъ оно было полвѣка тому назадъ, и онъ спѣшилъ изъ трудами и потомъ нажитаго своего имущества сдѣлать посильное приношеніе въ пользу этой дивной республики, которая шла впередъ гигантскими шагами и въ то-же самое время не двигалась съ мѣста.

Для неумолимыхъ реформаторовъ и прогресистовъ quand même искусно придумывались цѣлые головоломные ряды очень запутанныхъ и очень сложныхъ, но, въ сущности, выѣденнаго яйца нестоющихъ «вопросовъ». Промаявшись надъ ихъ разрѣшеніемъ нѣсколько лѣтъ, а то и десятковъ лѣтъ, такіе упорные прогресисты одерживали побѣду, а то и безъ побѣды убѣждались, что игра не стоитъ свѣчъ, и бросали ее, чтобы отдохнуть и приняться за новую. Вопросъ о постройкѣ моста черезъ Рону, который-бы изъ мѣщанскаго города велъ въ рабочую слободу St. Gervais, вопросъ о срытіи нѣкоторыхъ бастіоновъ, богъ-вѣсть для чего построенныхъ когда-то Кальвиномъ, и вопросъ о томъ, чтобы мѣщанамъ позволено было выбирать членовъ совѣта въ своихъ общинахъ, а не сгонять ихъ для этого въ ратушу подъ надзоръ властей, и десятки тому подобныхъ вопросовъ совершенно поглощали политическую иниціативность добрыхъ женевскихъ прогресистовъ этого добраго стараго времени и совершенно затемняли въ ихъ глазахъ то, что творилось вокругъ нихъ на бѣломъ свѣтѣ. Конечно, построить мостъ черезъ Рону въ рабочій кварталъ значило дать возможность жителямъ этого квартала въ одну прескверную ночь пробраться съ дрекольемъ въ городъ и, пользуясь численнымъ превосходствомъ, заставить отцовъ отечества, и малыхъ и большихъ, отмѣнить цѣлый рядъ стѣснительныхъ законоположеній. Срыть бастіоны значило въ принципѣ признать, что дѣло рукъ Кальвина можетъ быть исправляемо и совершенствуемо, а, главное, значило-бы понизить доходность буржуазныхъ и аристократическихъ домовъ, которыхъ было слишкомъ мало, сравнительно съ потребностями сильно возросшаго народонаселенія, и гдѣ, вслѣдствіе этого, зловонные подвалы и душнѣйшіе чердаки отдавались въ наймы по невозможно-дорогой цѣнѣ… Все это выяснялось, обсуждалось, коментировалось, пропагандировалось. Образовались партіи, воспламенялись страсти, велась упорная борьба, ловко и терпѣливо комбинировалась хитросплетенная интрига. За этою пустопорожнею толкотнею никто, казалось, не замѣчалъ, что подлѣ, во Франціи, совершился, хотя и не міровой, но все же крупный политическій переворотъ, Италія была въ огнѣ, а Германія на угольяхъ. Въ самой-же Швейцаріи творился такой хаосъ, въ которомъ никто рѣшительно не могъ дать себѣ отчета, не то ужь, чтобы придумать какой-нибудь разумный исходъ. Федеральный договоръ, созданный вѣнскимъ конгресомъ, ничего не рѣшалъ и не опредѣлялъ. Отношенія кантоновъ къ союзу и между собою, отношенія между законодательною и исполнительною властью, между церковью и государствомъ, между различными вѣроисповѣданіями, между общиною и государствомъ и т. п., были предоставлены на произволъ случайности, на безапеляціонное рѣшеніе, часто безграмотныхъ, старостъ или завѣдомо пристрастныхъ и заинтересованныхъ въ спорномъ дѣлѣ феодаловъ. Вся ваатландская земля, т. е. третій по величинѣ и по многолюдству кантонъ Швейцаріи, состояла въ крѣпостной зависимости бернскихъ бюргеровъ. Въ католическихъ сѣверо-восточныхъ кантонахъ женщинъ и дѣвушекъ сѣкли за безнравственность и неисполненіе церковныхъ предписаній на площадяхъ. Избіенія подозрѣваемыхъ въ колдовствѣ гейматлозовъ въ тесинскомъ, въ граубинденскомъ и въ Балійскомъ кантонахъ нерѣдко совершались въ грандіозныхъ размѣрахъ. Кантоны, города и даже ничтожные округи устраивали по своему усмотрѣнію внутреннія таможни, брали произвольные поборы съ провозимыхъ товаровъ и даже съ путешественниковъ. Законы одной общины не имѣли никакой силы въ сосѣдней деревнѣ… Короче говоря, во всей Швейцаріи, въ это, сравнительно еще очень недавнее, время, творилось нѣчто подобное тому, что въ остальной Европѣ едва-ли уже было возможно въ XIV вѣкѣ. Но организація Союза какъ-бы нарочно была придумана такъ, что не было власти, учрежденія или лица, которое могло-бы взять иниціативу въ дѣлѣ пресѣченія этихъ безпорядковъ. Женева, какъ просвѣщенный и сравнительно благоустроенный кантонъ, представлялась, дѣйствительно, какимъ-то цвѣтущимъ и спокойнымъ островкомъ взбаламученнаго моря, съ которымъ она чуждалась всякаго сближенія, не будучи, дѣйствительно, заинтересована въ жизни и треволненіяхъ остальныхъ государствъ Союза.

Таково было положеніе швейцарскихъ дѣлъ, когда Джемсъ Фази отправлялся въ Парижъ, снѣдаемый тоскою по блестящей карьерѣ. Такимъ снова засталъ онъ его, когда, въ половинѣ тридцатыхъ годовъ, послѣ пережитыхъ въ Парижѣ треволненій и неудачъ, онъ снова поселился въ скромномъ отцовскомъ домикѣ въ Женевѣ. Нѣсколько времени ему пришлось прожить въ совершенномъ отчужденіи отъ свѣта. Самые смѣлые женевскіе новаторы, понимавшіе и говорившіе, что приспѣло время для созрѣвшей буржуазіи смѣло и рѣшительно заявить и занять, наконецъ, подобающую ей первенствующую роль, не то боялись, не то гнушались этого бойца, который казался имъ закоснѣлымъ и закаленнымъ въ горнилѣ парижскихъ революцій.

Qui a bi — boira! говоритъ французская поговорка. Кто однажды втянулся въ омутъ политиканства, дѣятельной и тревожной жизни шумныхъ агитаторскихъ кружковъ, тотъ уже нелегко откажется отъ этой жизни. Джемсъ Фази, томясь обязательнымъ бездѣйствіемъ, усиленію ищетъ,.пытается создать себѣ эту необходимую для него роль, толчется во всѣ двери, но повсюду встрѣчаетъ одно только чинное благообразіе, которое не безъ брезгливости отшатывается отъ него, какъ отъ прокаженнаго. Нѣсколько лѣтъ жизни по возвращеніи изъ Парижа послѣ неудачнаго опыта съ бонапартистскимъ журналомъ затрачены имъ безъ всякаго слѣда. Я даже не нахожу указаній на то, чтобы Фази въ это время дѣлалъ энергическія попытки дѣятельно вмѣшаться въ жизнь швейцарскаго союза, необходимость пересозданія котораго онъ, однакожь, хорошо понималъ. Правда, эту спеціальность взялъ на себя ученый и изворотливый итальянскій эмигрантъ Росси, ужо помянутый выше професоръ политической экономіи, а потомъ либеральный министръ папы Пія IX. Джемсъ Фази, конечно, мало имѣлъ надежды близко сойтись съ этимъ блестящимъ доктринеромъ, который швейцарской жизни не зналъ вовсе, продѣлывалъ съ професорскою важностью надъ союзною конституціею свои глубокомысленные эксперименты и самаго слова «революція» боялся, какъ огня.

Неизвѣстно, куда бѣжалъ-бы Фази вновь отъ охватившаго его въ Женевѣ затишья, еслибы судьба не выручила его на этотъ разъ совершенно неожиданно. Въ то время, какъ онъ искалъ и жаждалъ новыхъ грандіозныхъ начинаній, всюду искалъ тревогъ и политической агитаціи, не зная, гдѣ найти ее, политическая агитація сама спѣшила ему навстрѣчу съ сѣвера и юга, изъ далекой Варшавы, только-что взятой штурмомъ княземъ Паскевичемъ, изъ Романіи, гонимая австрійскими штыками, изъ Неаполя" изъ сосѣдняго Пьемонта и Генуи. Женевѣ споконъ-вѣку на роду написано быть спасительною ладьею, бревномъ, на которомъ спасаются отъ гибели шкипера и матросы всѣхъ политическихъ кораблекрушеній. Замѣчательно, что, даже до Рождества Христова Юлій Цезарь, небывшій еще важнымъ государственнымъ лицомъ, въ то время, когда имя его значило еще просто убійца" когда долги его были также безмѣрны, какъ впослѣдствіи его могущество, преслѣдуемый римскими властями, бѣжалъ въ транзальпическую Галію, въ Женеву къ алоброгамъ, которые упорно рѣшились не выдавать его, несмотря ни на какія угрозы могучаго Рима. Гораздо позже, Кальвинъ совершенно сознательно и цѣлесообразно сформулировалъ это исконное женевское право убѣжища или гостепріимства. Ему оно нужно было для того, чтобы создать свой знаменитый протестантскій ареопагъ. Самая женевская аристократія и предпріимчивое мѣщанство этого города образовалось почти поголовно изъ бѣглецовъ, которымъ дома грозили костры и пытки за то, что они крестились не тѣмъ крестомъ, какой предписывался господствовавшими въ ихъ отечествѣ постановленіями. Конечно, своимъ гостепріимствомъ Женева спасла многихъ европейскихъ агитаторовъ отъ весьма трагической судьбы и заслужила себѣ этимъ неотъемлемыя права на ихъ признательность. Но ребячествомъ было-бы отрицать, что и она, въ свою очередь, обязана этому праву гостепріимства лучшими страницами своей исторіи и отчасти даже своимъ матеріальнымъ благосостояніемъ.

Въ качествѣ политическихъ изгнанниковъ, сюда нѣкогда стекались одни только религіозные дисиденты, Кальвины, Теодоры де-Безъ и т. п. Какъ только измѣнился діапазонъ общеевропейскаго умственнаго движенія и перестроился съ духовнаго на свѣтскій ладъ, такъ тотчасъ-же измѣнился и характеръ бѣглецовъ, искавшихъ себѣ пріюта и убѣжища въ Женевѣ. Вольтеръ первый, если я не ошибаюсь, открылъ это не всегда церемоніальное, но безконечное шествіе. Въ то время, о которомъ здѣсь идетъ рѣчь, итальянскій политическій эмигрантъ Росси, только-что упомянутый выше, съ блескомъ занималъ въ женевской академіи политико-экономическую кафедру, пользовался громаднымъ авторитетомъ въ цѣлой Швейцаріи и, наконецъ, даже получилъ офиціальное порученіе привести кантоны и Союзный Vorort ко взаимному соглашенію, которое должно было имѣть, если не силу окончательной федеральной конституціи, то, по крайней мѣрѣ, легальнаго modus vivendi. Понятно, что многочисленные итальянскіе эмигранты, послѣ только-что подавленнаго возстанія въ Романьяхъ, спѣшили укрыться въ Женевѣ и въ сосѣднихъ кантонахъ, гдѣ они могли разсчитывать на мощное покровительство своего земляка. Ихъ присутствіе на швейцарской територіи побудило, въ свою очередь, Мадзиви перенести въ Женеву-же главный штабъ своей «Молодой Италіи», чтобы быть поближе къ мѣсту дѣйствія.

Фази не могъ, конечно, упустить этого неожиданно представившагося ему случая сблизиться съ общеевропейскою агитаціонною партіею. Само собою разумѣется, что ему было-бы не къ лицу становиться адептомъ «Молодой Италіи» или замышлять съ неисправимымъ генуэзскимъ революціонеромъ опыты вооруженныхъ возстаній и т. п. Его планъ былъ гораздо проще и, можетъ быть, плодовитѣе. Революціонерство на швейцарской почвѣ, гдѣ его никто не преслѣдовалъ, должно было естественно утратить свой ядовитый, подземный характеръ. Джемсъ Фази вообразилъ, что пришло время осуществить его давнишній любимый планъ, т. е. основать журналъ, который служилъ-бы открытымъ органомъ для выраженія всѣхъ передовыхъ опозиціонныхъ воззрѣній политическихъ людей средней Европы, который черезъ это долженъ былъ представлять несомнѣнный интересъ и, слѣдовательно, обратиться въ великолѣпную спекуляцію, не переставая быть весьма почтеннымъ политическимъ и литературнымъ предпріятіемъ. Ему не давалъ спать недавній примѣръ парижскаго «Constitutionnel», который въ нѣсколько лѣтъ, почти въ нѣсколько мѣсяцевъ, обогатилъ своихъ учредителей и вдвойнѣ доставилъ имъ политическое вліяніе, столь заманчивое для наптего героя. Цѣль была намѣчена вѣрно и хорошо.

Первое и непреодолимое для обыкновеннаго смертнаго препятствіе состояло въ трудности найти деньги, необходимыя для начала этого предпріятія, задуманнаго по обыкновенію Джемса Фази въ очень широкихъ размѣрахъ. Своихъ у него было мало, а на продажу акцій въ Швейцаріи было-бы даже смѣшно разсчитывать. Журналъ подъ названіемъ «L’Europe centrale» тѣмъ не менѣе, однакожъ, состоялся. Мадзини далъ нѣсколько превосходныхъ, ярко и огненно написанныхъ статей, болѣе критическихъ, чѣмъ пропагандистскихъ. Въ планы Фази непремѣннымъ условіемъ входило привлечь къ сотрудничеству въ своемъ изданіи талантливыхъ представителей другихъ народностей, такъ-что журналъ его долженъ былъ пріобрѣсти, дѣйствительно, первостепенный и общеевропейскій интересъ. Самъ онъ выступилъ на столбцахъ «L’Europe centrale» въ качествѣ представителя Швейцаріи. Освѣженный вольнымъ парижскимъ воздухомъ онъ не могъ уже впасть въ слабость, столь присущую дѣятелямъ маленькихъ государствъ, путаться въ сотнѣ мелочей и на весь свѣтъ глядѣть съ точки зрѣнія своихъ микроскопическихъ интересовъ. Можно только удивляться той зрѣлости мысли и опредѣленности его міросозерцанія, съ которою Фази съумѣлъ въ немногихъ своихъ статьяхъ поставить каждый изъ затронутыхъ имъ патріотическихъ вопросовъ на подобающее ему мѣсто. Онъ высказался смѣлымъ новаторомъ безъ всякаго партизанскаго догматизма, безъ революціонной метафизики и риторики, такъ непріятно бьющихъ въ глаза въ журналахъ тогдашняго крайняго направленія. Онъ высказался искреннимъ швейцарскимъ и даже женевскимъ патріотомъ, но безъ той узколобости, которая заставляетъ насъ предполагать, будто весь свѣтъ существуетъ для насъ однихъ, долженъ подчиняться требованіямъ и капризамъ нашей зоологической исключительности, и будто неумолимая борьба народностей за територію или за фиктивное первенство есть неотразимый законъ міра международныхъ отношеній.

Швейцарія нужна Европѣ потому, что народцы, ее составляющіе, всею предыдущею исторіею слишкомъ разобщены отъ тѣхъ государствъ, которымъ они-бы могли принадлежать по праву національностей, потому что они не могутъ снова примкнуть къ жизни этихъ сосѣднихъ государствъ, въ которыхъ они навсегда остались-бы насильственно приклеенными и разнородными элементами, вносящими въ жизнь захватившаго ихъ государства разладъ, который можно-бы было подавлять только насиліемъ; а это опасно, убыточно и безнравственно. Швейцарія выработала своимъ потомъ и кровію совершенію своеобразныя начала общиннаго и областного самоуправленія, отказаться отъ которыхъ съ ея стороны былобы равносильно самоубійству. Совершенно напротивъ: она должна развивать въ себѣ эти начала дальше, послѣдовательнѣе и стройнѣе; а этого нельзя было осуществить безъ радикальнаго преобразованія швейцарскаго союза. «Союзъ государствъ», несвязанныхъ между собою никакимъ внутреннимъ единствомъ, управляемый договоромъ. наскоро выработаннымъ европейскими дипломатами, неруководившимися никакими строго-обдуманными и послѣдовательными соображеніями, оказывался нелѣпъ и не могъ, не долженъ былъ долѣе существовать. Швейцарія должна была преобразиться въ «союзное государство», которое допускало-бы широкую самостоятельность и полное самоуправленіе своихъ частей, по было-бы воодушевлено одною гуманною и прогресивною идеею. Эту игру словъ «союзъ государствъ» и «союзное государство» придумалъ уже значительно позже знаменитый гейдельбергскій професоръ Блюнчли; но планъ подобнаго перерожденія Швейцаріи предлагался ужо въ 1834 г. Джемсомъ Фази на страницахъ его «L’Europe centrale» съ замѣчательною полнотою и ясностью.

Подобное преобразованіе могло совершиться безъ всякихъ экстренныхъ мѣръ и потрясеній парламентскимъ приговоромъ большинства двухъ третей голосовъ Vorort’а, т. е. общаго союзнаго совѣта, который состоялъ изъ представителей всѣхъ кантоновъ. Вся бѣда заключалась въ томъ, что выборомъ этихъ представителей въ каждомъ кантонѣ безусловно завѣдывала одна какая-нибудь господствующая партія, заботившаяся гораздо больше о поддержаніи всевозможныхъ, чисто средневѣковыхъ нелѣпостей и уродствъ, чѣмъ о полезныхъ преобразованіяхъ и совершенствованіяхъ, Въ восточной Швейцаріи безраздѣльно господствовали католическіе монахи и патеры, покорные только предписаніямъ изъ Вѣны и Рима; въ Бернѣ хозяйничали бароны-крѣпостники; въ Нефшателѣ — прусскіе камергеры и гвардейцы; въ Женевѣ — кальвинистскіе пасторы и двѣ дюжины аристократическихъ семействъ. Какъ въ квартетѣ Крылова, подобные элементы можно было-бы пересаживать на всевозможные лады, скрѣплять какими угодно союзными актами и договорами, не добившись все-таки никакой гармоніи, никакого порядка, Договариваться съ успѣхомъ между собою могутъ только тѣ, кто въ нѣкоторыхъ общихъ и основныхъ чертахъ согласны между собою. Преобразованіе союза должно было неизбѣжно начаться съ освобожденія самихъ кантоновъ отъ нелѣпыхъ и давно отжившихъ гражданскихъ формъ, сохранившихся въ силу какой-то непостижимой консервативности и покладистости швейцарской натуры. Всего легче такое освобожденіе могло совершиться въ Женевѣ, гдѣ торжество реакціонной партіи не имѣло уже подъ собой ни одной несгнившей опоры, гдѣ разцвѣтшее и окрѣпшее мѣщанство оставалось еще въ подчиненномъ и униженномъ политическомъ положеніи исключительно потому только, что оно само боялось громкимъ заявленіемъ своихъ требованій нарушить миръ и тишину, подъ сѣнью которыхъ оно окрѣпло.

Все это сознавали уже въ то время нѣкоторые передовые люди и въ самой Женевѣ, и въ остальной Швейцаріи; что, впрочемъ, нисколько не уменьшаетъ въ нашихъ глазахъ заслугу Джемса Фази, который прекрасно развивалъ вышеизложенную вкратцѣ програму на страницахъ своей «L’Europe centrale», многіе номера которой могутъ еще и въ настоящее время представлять не одинъ только историческій интересъ. Журналъ этотъ не имѣлъ, однакоже, никакого успѣха. За границу онъ проникалъ трудно и неправильно. Въ самой-же Швейцаріи даже то передовое большинство, которое сочувствовало програмѣ Фази и отдавало нѣкоторую справедливость его широкому и въ то-же время практическому взгляду на вещи, не могло ему простить его союза съ всесвѣтными революціонерами. Добродѣтельные женевцы воображали себѣ редактора «L’Europe centrale» какимъ-то кровожаднымъ Маратомъ и готовы были вѣрить, что вмѣсто бургонскаго, которое онъ очень любилъ, этотъ безпощадный радикалъ пьетъ за обѣдомъ кровь ненавистныхъ ему кальвинистскихъ аристократовъ. Имя Джемса Фази становилось чуть не пугаломъ для дѣтей. Между нимъ и тѣмъ мѣщанствомъ, за интересы котораго онъ, собственно говоря, ополчился, все болѣе и болѣе образовывалась какая-то торичеліева пустота — продуктъ боязни движенія.

Финансовыя затрудненія редакціи также были велики; но съ ними этотъ искушенный многократными опытами дѣлецъ, вѣроятно, управился-бы. Къ сожалѣнію, если Фази казался швейцарцамъ за опаснаго революціонера, то временные его союзники, т. е., главнѣйшимъ образомъ. Мадзини, считали его слишкомъ за швейцарца, готоваго воспользоваться ихъ вліяніемъ и трудомъ для своихъ узкихъ патріотическихъ или эгоистическихъ цѣлей. Они не довѣряли ему и къ самому журналу относились не какъ къ общеевропейскому дѣлу, а какъ-то вскользь и между прочимъ, Мадзипи давалъ отъ-поры-до-времени какую-нибудь статью, но спѣшилъ выгородить себя отъ солидарности съ редакціею. Занятый собственными своими планами, онъ не имѣлъ ни досуга, ни охоты слѣдить за дѣятельностью женевскаго союзника, который мало его интересовалъ и былъ ему положительно антипатиченъ. Мелкіе корифеи эмиграціоннаго лагеря за то наполняли радикальный журналъ своими литературными произведеніями, въ которыхъ скудость содержанія прикрывалась риторическими фигурами и гиперболами самаго краснаго свойства. Съ обычною щепетильностью непризнанныхъ талантовъ, они настойчиво требовали напечатанія своихъ статей безъ всякаго измѣненія и готовы были разславить редактора шпіономъ за исправленную въ ихъ трудахъ граматическую ошибку. Ихъ рѣзкія и задорныя статьи еще болѣе усиливали страхъ мирныхъ женевскихъ гражданъ и вызывали неоднократные выговоры отъ представителей сосѣднихъ державъ федеральному и кантональному правительству. Въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ французской и нѣмецкой Швейцаріи женевское движеніе начинало, однако-же, встрѣчать, хоть и слабый, сочувственный отголосокъ.

Неожиданный наплывъ значительнаго числа польскихъ эмигрантовъ въ католическую женевскую общину Каружъ придало этому броженію еще болѣе напряженный, острый характеръ. Это были, по большей части, вовсе не политическіе дѣятели, а полуграматные или вовсе безграмотные солдаты бывшихъ польскихъ легіоновъ. Очутившись за границею безъ всякихъ средствъ къ существованію, безъ знанія языковъ, они были привлекаемы во Францію правительствомъ Люи-Филиппа, которое не только давало имъ пріютъ, но и ежедневную денежную субсидію. До сихъ поръ остается необъясненною загадкою, почему этихъ бѣглецовъ стали перегонять изъ Франціи, то въ южную Германію, то въ Швейцарію, по преимуществу, концентрируя ихъ, однако-же, на женевскомъ и ваатландскомъ берегу Леманскаго озера. Предположеній по этому поводу было высказано уже не мало, но всѣ они рѣшительно голословны, и я не считаю нужнымъ ихъ здѣсь повторять. Дѣло въ томъ, что эти польскіе изгнанники, сопровождаемые французскими жандармами до швейцарской границы цѣлыми партіями, были чуть-что не формально сдаваемы на руки какимъ-то вербовщикамъ, формировавшимъ революціонные полки отъ имени Мадзини. Начальство надъ этимъ плохо вооруженнымъ воинствомъ принялъ извѣстный итальянскій генералъ Раморино. Было-ли все это дѣлаемо съ цѣлью вовлечь Мадзини въ какую-нибудь ловушку? кто дергалъ нити маріонетокъ, разъигравшихъ эту печальную политическую траги-комедію? — все это осталось покрыто тайною и до сихъ поръ, тайною, вѣроятно, прежде всего для самого Мадзини. Джемсъ Фази, какъ я ужо замѣтилъ, не оставилъ никакихъ мемуаровъ, а Раморино былъ какъ-то особенно поспѣшно разстрѣлянъ по приказанію Карла-Альберта въ достопамятную ночь послѣ наварскаго пораженія. Самая эта ночная расправа придаетъ всему этому дѣлу сугубо-таинственный колоритъ… Но возвращаюсь къ фактамъ.

Въ февралѣ 1834 г. армія Раморино, состоявшая почти исключительно изъ поляковъ, направилась двумя отрядами въ Савойю. Одинъ на лодкахъ переплылъ озеро изъ Ніопа и благополучно достигъ противоположнаго берега, гдѣ населеніе встрѣтило его совершенно равнодушно, но гдѣ онъ скоро былъ настигнутъ и разсѣянъ сардинскими войсками. Другой, направлявшійся сухимъ путемъ черезъ Женеву въ Бонвиль, былъ въ самой Женевѣ задержанъ по приказанію малаго совѣта и добровольно сложилъ оружіе по совѣту капитана женевской гвардіи, Пикте-Каландрини, и по пастояпію депутаціи женевскихъ гражданъ. Очевидно, эта савойская экспедиція окончательно неудавалась не только съ мадзиніевской точки зрѣнія, но и со стороны тѣхъ, кто зналъ о ея дѣйствительномъ назначеніи больше, чѣмъ самъ Мадзини. Какъ-бы то ни было, по снаряженіе этой экспедиціи было значительно облегчено тѣми самыми, кто всѣхъ настойчивѣе требовалъ потомъ изгнанія Мадзини изъ Женевы и сѣтовалъ на опасности, которыми вѣчно угрожаетъ сосѣднимъ государствамъ швейцарское «гостепріимство».

Всего-же пагубнѣе савойская экспедиція подѣйствовала на "L’Europe centrale, " котораго редакція издержала при этомъ около 50,000 франковъ — цыфра огромная, если принять во вниманіе, что число ея подписчиковъ никогда не привышало 150. Просуществовавъ съ большимъ трудомъ нѣсколько мѣсяцевъ, газета эта перестала выходить въ концѣ того-же 1834 г., оставивъ своему главному редактору значительный дефицитъ и еще основательнѣе перессоривъ его даже съ наиболѣе предпріимчивыми и смѣлыми изъ его соотечественниковъ. Отношенія-же Фази съ Мадзини длились ровно двадцать лѣтъ послѣ этого происшествія; но только едва-ли когда-нибудь они были, дѣйствительно, искренними и близкими. По крайней мѣрѣ, вотъ, что писалъ ему Мадзини въ 1854 г., когда Фази, уже будучи тираномъ сиракузскимъ въ Женевѣ, заблагоразсудилъ принять противъ него мѣры строгости по настоянію другого своего бывшаго пріятеля и союзника, Наполеона III-го.

«Я не уважаю васъ, милостивый государь, и никогда не уважалъ васъ: ни тогда, когда вы конспирировали вмѣстѣ со мною, снаряжая савойскую экспедицію и защищали потомъ меня въ вашей газетѣ, ни теперь, когда вы въ угоду туринскому кабинету уничтожаете офиціальный документъ, которымъ былъ окредитованъ въ Женевѣ шпіонъ Паскетта, когда вы, забывая долгъ и совѣсть, національную гордость и священныя преданія вашего отечества, позорите представляемое вами правительство, пресмыкаетесь въ грязи и трусости, въ полицейскихъ уверткахъ и дипломатическихъ ухищреніяхъ, которыя не доводили до добра и тѣхъ, кто былъ сильнѣе васъ» и т. д.

"Я напечаталъ въ 1834 г., по вашей просьбѣ, въ вашемъ журналѣ «Europe centrale» двѣ статьи, озаглавленныя "Прошедшее и настоящее, « гораздо болѣе смѣлыя и рѣзкія, чѣмъ все то, что я пишу теперь… Тогда вы такъ дорожили вашею солидарностью со мною, что вы печатно утверждали, будто эти статьи принадлежатъ перу одного изъ постоянныхъ сотрудниковъ; но вы знали, что это была неправда».

Карьера Джемса Фази казалась навсегда разбитою только-что разсказанными выше неудачами, равно тяжелыми для него, какъ съ финансовой, такъ и съ политической стороны. Втеченіи нѣсколькихъ лѣтъ даже его неутомимая предпріимчивость истощается, и онъ живетъ въ совершенномъ отчужденіи отъ всего, что дѣлается вокругъ него, изрѣдка, и то очень неудачливо, откликаясь на какое-нибудь особенно скандальное событіе современной исторіи. Такъ, напримѣръ, появленіе въ Страсбургѣ Наполеона III-го, въ качествѣ претендента на императорскій престолъ, не обошлось, повидимому, безъ участія Джемса Фази, хотя я и не могу сказать, въ чемъ именно заключалось его содѣйствіе этому неудавшемуся прологу будущаго государственнаго переворота. Въ брошюрѣ, которую самъ Фази издалъ по этому поводу, онъ ничего не говорить о своихъ личныхъ сношеніяхъ съ претендентомъ, завязавшихся, — какъ мы уже знаемъ. — въ Парижѣ нѣсколько лѣтъ тому назадъ. Вся брошюра эта есть ничто иное, какъ страшный дифирамбъ наполеоновскимъ традиціямъ. Авторъ сердито упрекаетъ вѣтреныхъ французовъ за то, что они осмѣлились забыть плебисциты 1799 и 1804 гг. Онъ спѣшилъ и Люи-Филиппу воскурить хвалебный фиміамъ, превознося до небесъ личныя добродѣтели этого короля, которому вмѣсто скипетра служилъ буржуазный дождевой зонтикъ, и который болѣе игралъ на биржѣ, чѣмъ царствовалъ; но онъ не можетъ признать законности его правъ на французскій престолъ передъ лицомъ только-что помянутыхъ двухъ плебисцитовъ.

Противники Фази нерѣдко и съ большимъ успѣхомъ пользовались, какъ его програмою къ «Révolution de 1830», такъ и этой злополучной брошюрою для того, чтобы бросить въ автора очень неблагоуханнымъ и очень чувствительнымъ комкомъ грязи въ тѣ времена, когда звѣзда его политическаго могущества уже начинала меркнуть, и когда достаточно было ничтожнаго толчка, чтобы свалить его съ того пьедестала, который онъ самъ создалъ для себя продолжительною и часто геніально-разсчитанною политиканскою игрою, иногда непредставлявшею, повидимому, ни одного благопріятнаго шанса на выигрышъ. Конечно, эти «промахи» дорисовываютъ и дополняютъ довольно эфектными штрихами личность нашего героя; но послѣдняя его брошюра можетъ служить еще и указаніемъ на то, какъ тяжело было для Фази его обязательное бездѣйствіе. Тщетно пытался онъ обмануть себя, принимаясь за сочиненіе многотомной исторіи Женевы, которой онъ окончилъ только первый томъ, да и того никто не читалъ, кромѣ редакторовъ «Journal de Genève», знавшихъ напередъ, что исторія эта плоха и можетъ дать имъ въ руки новое оружіе противъ автора. Пишетъ онъ и фантастико-историческій романъ: «Jean d’Yvoire, желѣзная рука», но и тутъ скоро долженъ убѣдиться, что судьба предназначила его не писать, а дѣлать историческіе романы, да и то не въ вальтеръ-скотовскомъ, а въ лесажевскомъ духѣ…

Между тѣмъ, броженіе, вызванное въ Женевѣ и другихъ швейцарскихъ кантонахъ наплывомъ изгнанниковъ въ началѣ 30-хъ годовъ, не могло уже быть остановлено ни туземными, ни заграничными консервативными мѣрами. Женевское мѣщанство начало, наконецъ, понимать, что для приведенія къ признанію своихъ правъ ему даже и кричать очень громко не нужно. Старцы «малаго совѣта» дряхлѣли не по днямъ, а по часамъ, и давали непростительно объигрывать себя въ вышепомянутой игрѣ въ «уступочки», которыя даже переставали быть взаимными, ибо старцы требовали только, чтобы съ ними обходились почтительно, не говорили дурно о Кальвинѣ не заикались-бы о театрѣ и другихъ свѣтскихъ вольностяхъ; а затѣмъ пусть берутъ себѣ, что хотятъ, хоть suffrage universel. Впрочемъ, виноватъ: слово suffrage universel перепугало ихъ нешутя, и они вздумали было заупрямиться. Тогда, т. е. въ первыхъ дняхъ марта 1841 года, мирные граждане кальвинистскаго города были смущены загадочною повѣсткою, разосланною за подписью мало кому извѣстнаго Гофмана ко всѣмъ представителямъ женевской буржуазіи, которыхъ приглашали собраться въ Rue du Cendrier въ возможно большемъ числѣ, чтобы обсудить «предметъ, представляющій большой интересъ для отечества». Любопытство и вмѣстѣ съ тѣмъ увѣренность, что для революціи не собираютъ гражданъ за три дня впередъ разосланными офиціальными оповѣщеніями, свели, дѣйствительно, къ назначенному мѣсту и въ опредѣленный повѣсткою срокъ до 2,000 буржуа, преимущественно, прогресивнаго направленія.

Джемсъ Фази думалъ, что его часъ наступилъ, и появился однимъ изъ первыхъ на этомъ сборищѣ. Его встрѣтили, однакожь, очень холодно и наотрѣзъ отказали ему въ правѣ держать рѣчь къ согражданамъ. Такимъ образомъ, сформировалась «асоціанія 3 марта», тутъ-же, въ этомъ первомъ открытомъ собраніи, установившая свою програму, въ которой главнѣйшими пунктами были слѣдующіе: отдѣленіе законодательной власти отъ исполнительной и свобода судовъ, всеобщая подача голосовъ и избираемость законодательнаго совѣта на короткіе сроки и преобразованіе всего правительственнаго механизма кантона.

Тщетно Фази увѣрялъ, что такихъ пустяковъ онъ можетъ добиться отъ отцовъ отечества нѣсколькими минутами откровеннаго разговора. Асоціація 3 марта для того именно и сформировалась, чтобы удивлять своихъ соотечественниковъ своею необыкновенно глубокомысленною игрою, чтобы растянуть на возможно долгое время впредь удовольствіе выиграть то, что само давалось въ руки. Послѣ долгихъ переговоровъ Фази былъ допущенъ въ синклитъ, но съ уговоромъ, что онъ не будетъ мѣшаться ни во что и сидѣть чинно. Впрочемъ, каждый разъ, когда онъ пытался открывать ротъ, его заглушали дружные возгласы: «да что вы! Какъ можно — вѣдь здѣсь не мадзиніевскш клубъ, не какое-нибудь подпольное агитаторское собраніе!…»

Часъ Джемса Фази наступилъ только тогда, когда грозныя тучи скопились со всѣхъ сторонъ, и Швейцаріи грозило быстрое, неминуемое разложеніе. Католическіе кантоны, обиженные тѣмъ, что Арговія, выведенная изъ терпѣнія своими монахами, мѣшавшимися рѣшительно во все, задумала забрать въ руки правительства католическіе монастыри, ставшіе дѣйствительными притопами ультрамонтавской агитаціи, составили пресловутый Зондербундъ, который Австрія тотчасъ-же приняла подъ свое покровительство. На французской границѣ, кальвинистъ Гизо, бывшій воспитанникъ женевской духовной академіи, собиралъ войска, чтобы двинуть ихъ на Женеву, на которую орлеанистская Франція не шутя сердилась за заговоръ Фьески, который самъ въ Швейцаріи никогда не бывалъ и не состоялъ даже ни въ какихъ сношеніяхъ съ швейцарскими эмигрантами. Раскаявшійся карбонарій Карлъ-Альбертъ грозилъ съ юга, въ надеждѣ захватить среди готовившейся передряги какой-нибудь лакомый кусокъ, пропорціональный тому рвенію и благонравію, которое онъ успѣетъ заявитъ до наступленія роковой минуты раздѣла…

Надо было выбирать: или вовсе отказаться отъ самостоятельнаго существованія, или обратиться къ тѣмъ загадочнымъ народнымъ силамъ, которыхъ женевское мѣщанство не имѣло никакого серьезнаго повода бояться или не любить, по къ которымъ оно чувствовало какое-то паническое, инстинктивное отвращеніе.

Дряхлая аристократія дрожала въ своихъ ученыхъ кабинетахъ и роскошныхъ дворцахъ и теряла способность всякаго выбора. Люди 3 марта терялись и путались въ своей головоломной игрѣ… Одно только работничье предмѣстье St-Gervais поднялось, какъ одинъ человѣкъ, грозно требуя, чтобы немедленно обнародована была война на Зондербундъ, война Австріи, война Франціи, короче говоря, всѣмъ, кто угрожаетъ гибелью швейцарской независимости.

На-скоро собрано было нѣсколько гренадеръ, но «мятежники» успѣли захватить арсеналъ и раздобыли даже какую-то пушку, которую они никакъ не могли установить на позицію… Опираясь на трость, тяжелою походкою къ нимъ пришелъ на помощь какой-то усатый сѣдой старикъ. Это былъ отставной генералъ, потерпѣвшій безпорядка. Изъ окна своей квартиры онъ увидалъ, какъ неправильно и неумѣло распоряжались женевскіе мастеровые и мальчишки артилерійскимъ орудіемъ. Онъ не вытерпѣлъ, порядкомъ ихъ распекъ, и пушка была поставлена на позицію.

Въ пей, однако, не оказалось никакой надобности Прежде генерала въ возмутившееся предмѣстье St.-Gervais подоспѣлъ Джемсъ Фази. Переговоривъ наскоро съ нѣсколькими изъ ближе знакомыхъ ему вожаковъ, онъ съ горстью вооруженной толпы направился въ центръ аристократической Cité, въ ратушу, гдѣ засѣдалъ вседержавный «малый совѣтъ». Предсѣдатель, раскрывъ какой-то почтеннаго вида фоліантъ, прочиталъ постановленіе Кальвина, грозившее свирѣпою казнію тому, кто дерзнетъ съ оружіемъ войти въ залъ этого верховнаго собранія. Джемсъ Фази отвѣчалъ, что это точно очень нехорошо, и убѣдительно просилъ отцовъ отечества разойтись по домамъ, чтобы впередъ не вводить гражданъ въ искушеніе.

Такъ создалось это временное правительство или, точнѣе говоря, диктатура Фази, длившаяся съ небольшимъ перерывомъ отъ 1847 до 1865 года и оставившая довольно примѣтный слѣдъ не въ одной только женевской исторіи.

Б. Басардинъ.

"Дѣло", № 12, 1878

---

1. Очень недавно брюссельскій университетъ послѣдовалъ женевскому примѣру и открылъ особое отдѣленіе соціальныхъ наукъ при своемъ филологическомъ факультетѣ (faculté des lettres).