Дѣтство и юность Н. Н. Ге. Въ январьскомъ номерѣ «Сѣвернаго Вѣстника» помѣщена первая статья В. Стасова о недавно умершемъ художникѣ Ге, составленная, главнымъ образомъ, на основаніи автобіографическихъ замѣтокъ послѣдняго. Въ ней В. Стасовъ говоритъ о дѣтствѣ Ге, о его гимназическихъ годахъ и о пребываніи его въ университетѣ.
Предки Ге по отцу были французы. Прадѣдъ его былъ эмигрантъ, пріѣхавшій въ Россію въ концѣ прошлаго столѣтія, во время великой революціи. Сынъ его поступилъ на военную службу, къ кирасирскій полкъ, стоявшій въ Полтавской губ., и женился на дочери одного полтавскаго помѣщика, Дарьѣ Яковлевнѣ Коростовцевой, на рукахъ которой впослѣдствіи воспитывался ея внукъ, будущій знаменитый художникъ.
Отецъ Ге тоже нѣкоторое время служилъ офицеромъ, но затѣмъ вышелъ въ отставку, поселился въ имѣніи у матери и занялся сельскимъ хозяйствомъ. У него было трое сыновей, я младшій изъ нихъ, Николай Николаевичъ Ге, и составляетъ предметъ настоящей статьи.
Дѣтство Ге протекло въ деревнѣ, въ мирной обстановкѣ помѣщичьей жизни. Мать его умерла отъ холеры черезъ 3 года послѣ его рожденія, и онъ росъ у бабушки, окруженный почти исключително женщинами. Наибольшее вліяніе на душевный складъ Ге имѣла его бабушка — добрая, богомольная старушка, и крѣпостная няня Наташа. Мальчикъ очень любилъ свою няню и, благодаря ей, рано началъ знакомиться съ темными сторонами тогдашняго помѣщичьяго быта. Отецъ его рѣдко бывалъ въ деревнѣ, и, вмѣсто него, дѣлами управлялъ отставной солдатъ Огурцовъ, отличавшійся необыкновенной жестокостью съ крѣпостными. Передъ нимъ всѣ трепетали. Особенно ненавидѣлъ онъ молодую няню, которую очень любили и бабушка, и внуки. Однажды онъ подкараулилъ, какъ ее поцѣловалъ въ саду молодой учитель (впослѣдствіи женившійся на ней). «Огурцовъ варварски съ ней за это расправился и управы на него не было никакой. Бабушка и внуки могли только плакать — и больше ничего». Подобные факты глубоко вліяли на впечатлительнаго мальчика. Онъ разсказываетъ, напр., еще слѣдующее происшествіе: «Длинная комната, бревенчатыя стѣны. Въ углу много образовъ, восковыхъ, недогорѣвшихъ свѣчей. На постели сидитъ бабушка въ бархатныхъ сапогахъ и сухою, съ длинными пальцами, рукою гладитъ по головѣ своего сиротку-внука, меньшого, а потому и любимаго. И внуку, и бабушкѣ хорошо, мирно, тепло… Вдругъ, двери распахнулись, и влетаетъ сверстникъ внука, Платошка, и сквозь слезы быстро не то проситъ, не то ждетъ. Бабушка спокойно указываетъ ему рукою мѣсто подъ своей постелью и туда Платою ка, съ радостью, смѣшанною со страхомъ, ныряетъ. Въ дверяхъ вслѣдъ за Платошкой выростаетъ старикъ съ военной выправкой и спрашиваетъ: „не здѣсь ли Платошка?“, — и бабушка милымъ, кроткимъ малороссійскимъ выговоромъ отвѣчаетъ ему: „онъ уже не будетъ, не будетъ, ступай Огурцовъ“, и Огурцовъ, сраженный этой добротой, уходитъ, а внукъ все видѣлъ, все понялъ; самъ ни слова, но еще и еще болѣе любитъ свою бабушку, и явивъ ея образъ въ немъ даже черезъ 50 лѣтъ».
О своихъ первыхъ попыткахъ рисованія мальчикъ говоритъ слѣдующее:
«Я началъ рисовать, не помню когда. Помню только, что нарисовалъ разъ на полу мѣломъ лошадей и архимандрита въ мантіи, что мнѣ ужасно нравилось. Бабушка замѣтила, что лошадей рисовать можно на полу, а архимандрита нельзя, потому что грѣшно, и стала мнѣ давать листки бумаги, чтобы я священные предметы рисовалъ на бумагѣ. Это я исполнялъ и всегда отдавалъ бабушкѣ».
Десяти лѣть Ге поступилъ въ кіевскую гимназію и жилъ тамъ въ пансіонѣ, гдѣ пробылъ до окончанія курса. Онъ съ любовью вспоминаетъ гимназическихъ учителей: большинство изъ нихъ были люди очень просвѣщенные, любившіе свое дѣло и относившіеся къ ученикамъ въ высшей степени гуманно. Судя по разсказамъ Ге, многіе изъ этихъ учителей были типичными представителями «идеалистовъ 40-хъ годовъ». Вотъ, наприм., что онъ разсказываетъ про учителя русскаго языка: "Арсеньевъ, большой поклонникъ Жуковскаго, былъ чрезвычайно нѣжный, добрый человѣкъ. Относился ко всѣмъ ровно, уважалъ учениковъ занимающихся. Я помню, когда послѣ исполненныхъ мною декорацій, онъ меня вызвалъ и вдругъ остановилъ. «Нѣтъ», говоритъ, «ты не можешь не знать и не учиться. Ты художникъ, ты понимаешь прекрасное, я видѣлъ твои работы». И затѣмъ никогда меня не опрашивалъ. Директоръ гимназіи по вечерамъ приходилъ въ спальню учениковъ и читалъ лежащимъ въ постеляхъ мальчикамъ Гоголя. Чтеніе и бесѣда продолжались иногда до полуночи. Другіе учителя тоже были всегда очень ласковы къ дѣтямъ. Но наибольшею популярностью пользовался учитель исторіи — извѣстный Костомаровъ. «Когда онъ приходилъ въ классъ, все замирало какъ въ церкви», говоритъ Ге. Костомаровъ никогда никого не спрашивалъ, не ставилъ балловъ. «Бывало, онъ кинетъ намъ какую-то бумагу и говоритъ скороговоркой: „Вотъ, надо проставить баллы, такъ вы ужъ самы это сдѣлайте“. И что же — никому не было поставлено болѣе тройки. Нельзя, совѣстно, а вѣдь было тутъ до 60 человѣкъ». Уроки его были духовные праздники, которыхъ всѣ ждали. Когда раздавался звонокъ, то и учителю, и ученикамъ было жалко, что время такъ быстро пролетѣло.
H. Н. съ особенной любовью вспоминаетъ гимназическаго учителя рисованія. Это былъ скромный, кроткій человѣкъ, мечтавшій сдѣлаться художникомъ, но ему не удалась артистическая карьера, и онъ сдѣлался учителемъ рисованія въ гимназіи. Ге былъ его любимымъ ученикомъ и часто навѣщалъ его. Вотъ какъ онъ описываетъ домашнюю обстановку своего перваго учителя: «Маленькая комната, на полу вездѣ разсыпано сѣмя для голубей, которые тутъ же ходятъ; стоитъ мольбертъ, на немъ неоконченная картина „Меркурій усыпляетъ Аргуса“, шкатулка съ красками еще въ пузыряхъ, овальныя палитры. гипсовыя головы, клѣтки для голубей, этюды, рисунки по стѣнамъ, запахъ сигары, и милый, кроткій Ѳедоръ Алексѣевичъ сидитъ, въ одномъ жилетѣ, грустный, молчаливый, перебираетъ на гитарѣ грустные мотивы… Каждый годъ къ акту я готовилъ массу рисунковъ всякаго жанра акварелей. Тутъ было все — и головы, и виды. Ѳедоръ Алексѣевичъ все раскладываетъ на столѣ и любовно меня благодаритъ. Мы съ нимъ представляли дѣятельность по искусству за всѣхъ».
Окончивъ гимназію, Ге поступилъ въ кіевскій университетъ, но пробылъ тамъ всего годъ и затѣмъ перешелъ въ Петербургъ. Въ Петербургѣ онъ прежде всего бросился въ академію художествъ, смотрѣть картины Брюлова. «Пріѣхалъ, увидалъ Помлею и не могъ наглядѣться», писалъ онъ.
Въ Петербургѣ время его дѣлилось между лекціями и посѣщеніями академія художествъ. Наконецъ, влеченіе къ искусству пересилило все остальное, онъ рѣшилъ бросить университетъ и всецѣло отдаться живописи. Толчкомъ къ этому рѣшенію была встрѣча его со старымъ гимназическимъ товарищемъ, П. П. Забѣлкой, который сообщилъ ему, что занимается въ академіи. Разсказы его о классахъ, о художнической работѣ такъ воспламенили молодого студента, что онъ въ 1859 г. бросилъ университетъ и поступилъ въ академію. Ему было тогда 19 лѣтъ. Съ тѣхъ поръ въ его жизни открывается новая эра.