ДЕРЕВЕНСКАЯ ШКОЛА.
правитьI.
правитьБлизь церкви одного изъ погостовъ новгородской губерніи стоитъ небольшой бѣлый домъ съ тремя окнами на лицо. Это — сельская школа.
Три окна на лицо предполагаютъ домикъ, какъ и быть слѣдуетъ, — съ сѣнями, чуланчикомъ, сортиромъ и проч.; на самомъ же дѣлѣ домикъ нашъ не таковъ. — Во-первыхъ, длина его совсѣмъ не соотвѣтствуетъ ширинѣ; у всякаго обыкновеннаго деревенскаго дома съ тремя окнами на лицо, первая, т. е. длина, всегда больше второй, или, по крайней мѣрѣ, не меньше; длина же нашей школы чуть не въ половину меньше ширины; если прибавить къ этому, что крыша ея не наклонная, какъ обыкновенно бываетъ, а плоская, вѣрнѣе сказать, что крыши на ней нѣтъ, то будетъ совершенно понятно, почему нѣкоторые весельчаки называютъ ее коробейкой. У школы нѣтъ ни сѣней, ни чуланчика, ни даже ступеньки; при входѣ въ нее, ученики прямо съ улицы попадаютъ въ учебную комнату, отчего въ зимнее время появляются въ ней облака, такія густыя, что иногда бываетъ невозможно разсмотрѣть человѣка въ трехъ-четырехъ шагахъ. Впрочемъ, такое явленіе доставляетъ не малое удовольствіе ученикамъ; пользуясь мракомъ, они начинаютъ давать другъ другу неожиданные тумаки, щелчки и толчки, измѣннически подставляютъ ноги бѣгающимъ и такимъ образомъ достаютъ изъ носовъ кровь; подплетенные и упавшіе не унываютъ, не оскорбляются и въ свою очередь зацѣпляютъ руками быстрыя ноги другихъ шалуновъ. Нѣкоторая таинственность и интересъ положенія воодушевляютъ мальчиковъ и подталкиваютъ ихъ на поступки, не всегда благополучно оканчивающіеся.
Полный курсъ ученья въ школѣ продолжается два года. Ученики раздѣляются на новичковъ-первокурсниковъ и старичковъ-второкурсниковъ; но какъ школа всегда помѣщалась въ одной комнатѣ, то и тѣ и другіе должны сидѣть и запинаться вмѣстѣ. Первокурсники обучаются чтенію и письму, второкурсники же упражняются въ чтеніи и письмоводствѣ. Впрочемъ, не всегда строго слѣдятъ за этой программой; — бываетъ такъ, что ученики, по окончаніи второго курса, умѣютъ разбирать лишь отдѣльныя буквы и слова и не умѣютъ читать текстъ связно и болѣе или менѣе быстро, т. е. кончаютъ съ знаніемъ лишь перваго курса; бываетъ и такъ, что ученики кончаютъ въ школѣ съ большими познаніями, чѣмъ положено по программѣ. Послѣднее происходитъ большею частію въ урожайные годы, когда причтъ и крестьяне чувствуютъ себя болѣе довольными, веселѣе смотрятъ на жизнь и не свирѣпо обращаются съ дѣтьми и животными; въ такіе годы о. Ѳедосей, мѣстный священникъ, въ непосредственномъ распоряженіи котораго состоитъ школа, вводитъ въ ней изученіе, собственно-затверживаніе, нѣсколькихъ библейскихъ исторій, а дьячекъ Иванъ Семеновичъ дополняетъ школьное образованіе нѣсколькими арифметическими познаніями, напр., умѣньемъ писать до ста, слагать и вычитать умственно, иногда на бумагѣ и т. п.
Главный дѣятель этой школы — мѣстный дьячекъ, Иванъ Семеновичъ; а потому не излишне будетъ сказать о немъ нѣсколько словъ.
Иванъ Семеновичъ учился въ новгородской семинаріи и дошелъ уже до философскаго класса, по философіи ему немного пришлось учиться; вскорѣ выключили его изъ семинаріи за лѣность и «изрядное поведеніе». Само собой, «изрядно» ведущихъ себя учениковъ семинарское начальство никакъ не можетъ держать, и только «весьма хорошее» поведеніе гарантируетъ ученику расположеніе его.
Изрядное поведеніе Иванъ Семеновичъ стяжалъ своей любовью къ водкѣ. Эта любовь дѣйствуетъ въ немъ и теперь съ неменьшею силою, чѣмъ въ дни его юности. Хотя онъ, для оправданія своей слабости, не рѣдко ссылается на Писаніе, разрѣшающее выпивать по красоулѣ въ праздники вина и елея, но послѣдняго условія, т. е. условія выпивки только въ праздники вина и елея, никогда не соблюдаетъ, оправдывая себя тѣмъ, что прежнія красоули были гораздо объемистѣе нынѣшнихъ шкаликовъ, что лучше пить каждый день по косушкѣ, чѣмъ выпить въ одинъ день красоулю, равнявшуюся полуштофу. Я не знаю, насколько онъ правъ въ этомъ разсужденіи, но знаю, что въ жизни онъ строго придерживается каждодневной выпивки; — въ самомъ дѣлѣ, ни одного почти дня не проходитъ безъ того, чтобы онъ не выпилъ хотя «малую порцію», какъ онъ называетъ шкаликъ, въ противоположность большой порціи, — полуштофу. Будучи пьянымъ, онъ не дѣлаетъ серьезныхъ пакостей, тѣмъ не менѣе позволяетъ себѣ чудить на разные манеры; — заберется, напримѣръ, поздно вечеромъ на колокольню и давай звонить; всѣхъ переполошитъ, всѣ погостяне, высунувъ головы въ окна и узнавъ, въ чемъ дѣло, заворчатъ и заругаютъ дьячка, но дьячку не слышна ругань за звономъ колоколовъ.
Вопросъ: почему же о. Ѳедосей сноситъ такого негодника? Потому, что о. Ѳедосей человѣкъ добрый и заботящійся только о своемъ спокойствіи; вслѣдствіе этого онъ разсуждаетъ о людскихъ поступкахъ либерально и слѣдовательно здраво; — «человѣкъ, яко трава», не совсѣмъ кстати думаетъ онъ иногда.
Прихожане, съ своей стороны, очень любятъ Ивана Семеновича, потому что онъ обладаетъ дорогими для русскаго человѣка качествами: чрезвычайною простотою въ обращеніи, гостепріимствомъ и готовностью дѣлать всевозможныя одолженія просящему. Такое добродушіе, связанное съ оригинальностію характера и поступковъ извѣстнаго человѣка, всегда дѣйствуетъ на простой народъ притягательно.
II.
правитьНачинается учебный день.
Еще за полчаса до прихода учителя въ школѣ собрались почти всѣ ученики. Дѣло зимнее, утро бываетъ темно часовъ до девяти. Въ классѣ непроглядная темень; — славно! Потому славно, что свободно, никто, значитъ, не видитъ тебя и ты можешь шалить, какъ угодно; если сдѣлалъ что нибудь нехорошее, напримѣръ, стекло разбилъ, попалъ кулакомъ въ чей нибудь носъ, вмѣсто спины, — все это пройдетъ благополучно, потому что виновника трудно найти за темнотой. Тутъ, должно быть, кроется причина, почему всѣ стекла въ школьныхъ окнахъ уклѣены бумажными лентами, во многихъ мѣстахъ наложены даже стекольныя заплаты — большія и малыя, или берестяные кружечки, придающіе такую прелесть окнамъ.
Ученики шумно и быстро, какъ стрѣлы, бѣгаютъ по классу, вскакиваютъ на столы и плечи товарищей, иногда перескакиваютъ чрезъ первые и жестоко колотятъ вторыя; темнота ихъ не стѣсняетъ. Впрочемъ не всѣ шалятъ; есть и такіе, которые смирно сидятъ, даже черезчуръ смирно; по освидѣтельствованіи оказалось бы, что они спятъ, или дремлютъ на своихъ ладоняхъ, при чемъ, однако, не пропускаютъ безнаказанно тѣхъ шалуновъ, которые осмѣливаются ихъ безпокоить.
Въ одномъ углу мелькаетъ огонекъ; но такъ какъ онъ скрытъ подъ столомъ и кромѣ того окруженъ со всѣхъ сторонъ головами, то очень мало даетъ свѣта комнатѣ. Одинъ мальчикъ держитъ на щепѣ огарокъ свѣчи; онъ же сказываетъ сказку; прочіе невозмутимо спокойно и внимательно слушаютъ его. Разсказчикъ и слушатели упорно смотрятъ на огонь; у всѣхъ глаза такіе свѣтлые; — чудные глаза! Тутъ же пріютились человѣка два-три, разсматривающіе чьи-то старыя, засаленныя картинки.
— Скоро придетъ Иванъ Семеновичъ; надо загасить свѣчку, сказалъ разскащикъ сказки. Прочіе согласились съ этимъ, свѣчка была загашена, но сказка продолжалась.
Дѣйствительно, вскорѣ пришелъ Иванъ Семеновичъ. По росту тотчасъ можно было отличить его въ темнотѣ; но многіе ученики не замѣтили его и продолжали шалить и бѣгать, что продолжалось и постепенно уменьшалось во время чтенія молитвы; нѣкоторые попадали лбами въ молящагося посрединѣ класса учителя и, какъ резиновые мячики, отскакивали и быстро, на цыпочкахъ бѣжали на свои мѣста.
— Нельзя учиться, темно, темно! заговорили нѣсколько голосовъ, когда молитва была прочитана.
— Сказку скажи, говорили другіе.
— Тише, тише, мошенники; этакъ мнѣ нечего ходить и въ школу, потому что мой классъ всегда приходится утромъ. Поищите-ко лучше въ столахъ огарка; въ прошлый разъ осталось, кажется.
— Осталось, да Темяшевъ издержалъ; онъ давѣ съ пріятелями жегъ его, огарокъ-отъ.
— Эй, Темяшевъ, правда это?
— Да мы сказки сказывали давѣ, дакъ и зажгли огарокъ, слышался изъ темноты уничижительный голосъ.
— Сказки можно бы и безъ огня сказывать.
— Вотъ еще осталось маленько, нерѣшительно сказалъ Темяшевъ, сомнѣваясь, чтобы остатокъ удовлетворилъ учителя.
— Давай сюда остатокъ.
Остатокъ пошелъ изъ рукъ въ руки.
— Да въ немъ и фитиля-то нѣтъ, весело сказалъ одинъ изъ передававшихъ.
— Есть фитиль, былъ фитиль, азартно отозвался Темяшевъ.
Иванъ Семеновичъ взялъ огарокъ отъ близь сидѣвшаго къ нему ученика, посмотрѣлъ на него къ окну, пощупалъ пальцемъ и сказалъ: фитиля нѣтъ, это правда.
— Ей Богу былъ фитиль, плаксиво утверждалъ Темяшевъ, — это кто нибудь выдернулъ его, какъ огарокъ шелъ къ тебѣ.
— Экіе плуты! Ну, да и огарокъ-то немного больше серебрянаго гривенника. Вотъ я схожу за новой свѣчкой.
Учитель ушелъ и скоро возвратился съ сальной семеричной свѣчей въ рукѣ.
— Вы не больно жгите, а то на четыре дня цѣлую свѣчу, — больно жирно!
Иванъ Семеновичъ жжетъ въ классѣ свои собственныя свѣчи, потому-что по программѣ не полагается ихъ на школу.
Иванъ Семеновичъ, зажегши свѣчу, поставилъ ее на ученическій столъ (учительскаго стола въ школѣ нѣтъ), осмотрѣлъ кругомъ комнату и сказалъ: чѣмъ же мы будемъ заниматься?
Ученики молчали. Иванъ Семеновичъ подумалъ и предложилъ сдѣлать арифметическую задачку, замѣтивъ, что при огнѣ это всего удобнѣе. Ученики согласились.
— Слушайте, сказалъ учитель; — одинъ почтенный мужичекъ купилъ хлѣба на 13 цѣлковыхъ, да оброку заплатилъ 12, на свадьбу сына издержалъ 11, корову купилъ за 10, долгу заплатилъ 9 и наконецъ съ пріятелемъ роспилъ полуштофъ; сколько всего онъ издержалъ? Сложите все это про себя, на пальцахъ, какъ я васъ училъ. Слушайте, я вамъ еще повторю; и Иванъ Семеновичъ повторилъ задачу, потомъ повторилъ однѣ цифры: 13, 12, 11, 10, 9 и полуштофъ 20 коп.
Въ школѣ сдѣлалось тихо. Физіономіи учениковъ ясно показывали умственную работу. Еслибы въ это время посмотрѣть подъ столами, то можно было бы увидѣть, какъ десятка два пальцевъ сгибались и разгибались, какъ пальцы одной руки сжимались пальцами другой, какъ руки являлись то кулаками, то пятернями. Въ вычисленія углубились даже первокурсники, которые хотя не были обязаны заниматься такими задачами, но тѣмъ не менѣе пренебрегали своимъ правомъ и чуть ли еще не болѣе второкурсниковъ обуревались желаніемъ «первому сдѣлать задачу»; «новичокъ, новичекъ первый! Первый сдѣлалъ!» думали они и восторгались.
— А сколько стоитъ полуштофъ-отъ? торопливо спросилъ одинъ ученикъ, очевидно, кончая задачу и не желая, чтобы кто нибудь предупредилъ его окончаніемъ.
Въ ученикахъ смѣхъ; кто то сказалъ: Иванъ Семеновичъ знаетъ лучше всѣхъ насъ.
Иванъ Семеновичъ не то сердито, не то ласково посмотрѣлъ въ ту сторону, откуда слышалась такая дерзость; потомъ громко расхохотался и сказалъ: учителю и слѣдуетъ знать все лучше его учениковъ.
— Полуштофъ стоитъ 20 коп., прибавилъ онъ.
— Это сивуха 20 коп., а при деньгахъ всякъ наровитъ выпить наливки, возразилъ тотъ же шалунъ, который сказалъ учителю дерзость.
— Дайте послѣ шай этому мошеннику, присовѣтовалъ учитель.
Позанимавшись счетомъ, а потомъ чтеніемъ, Иванъ Семеновичъ объявилъ, что пора уже гасить свѣчу; загасилъ и сталъ отдавать ученикамъ на сохраненіе, но потомъ одумался и понесъ домой, говоря: «вы, плуты, опять сожжете ее». Однако, это не была истинная причина, почему онъ уходилъ домой; и въ самомъ дѣлѣ, развѣ онъ не могъ унести свѣчу послѣ класса? Этотъ вопросъ такъ естественнымъ, что сразу возбудился у всѣхъ учениковъ и разгадалъ имъ тайну.
Когда Иванъ Семеновичъ еще ходилъ за свѣчей, то мимоходомъ выпилъ стаканчикъ изъ четвертной бутыли, всегда стоящей въ углу его стариннаго шкафа; а у него такой обычай, чтобы за первымъ стаканчикомъ выпивать другой и третій. Въ этомъ заключается дурная сторона его страсти, хотя, надобно сказать, дальше третьяго стаканчика, безъ особенной нужды, онъ не идетъ. Такимъ образомъ, нерѣдко случается, что онъ уходитъ изъ школы на минутку домой, при чемъ всегда находитъ какія нибудь неожиданныя причины и объявляетъ ихъ ученикамъ; но ученики на этотъ счетъ не обманываются; это чувствуетъ и самъ Иванъ Семеновичъ и потому иногда горько кается предъ ними въ своемъ грѣхѣ.
Что говорить, — проходятъ иногда у Ивана Семеновича и цѣлые классы въ трезвомъ видѣ, но это бываетъ, сравнительно, рѣдко и бываетъ именно тогда, когда онъ успѣетъ или захочетъ напиться утромъ чаю.
Когда Иванъ Семеновичъ возвратился въ школу, въ головѣ его уже происходило пріятное движеніе.
— Выпилъ, выпилъ Иванъ Семеновичъ! сдержано заходило по классу.
— Почемъ знать? Можетъ и не выпилъ? веселенько отвѣтилъ онъ.
— Видно! Видимъ! Знаемъ!..
— Да, выпилъ, братцы, что подѣлаешь? дуракъ бо есть! Вы не учитесь у меня…. Впрочемъ, мы станемъ продолжать ученье, я вѣдь немножко выпилъ.
— Сказку прочитай!
— Сказку? Вы ужь бабушкамъ велите сказать сказку…
— Бабушки не скажутъ, потому — стары, памяти не стало.
— Извольте, и сказку прочитаю, если кто изъ васъ хорошо разскажетъ прошлую сказку, помните? Ну, кто разскажетъ?
— Я, я, я, я…
— Вставайте кто желаетъ.
Никто не вставалъ.
— А, струсили? Это неладно; трусить не надо; сорвалось, такъ сорвалось; а все же не отказывайся. Ну, ты, Федоръ, разскажи, обратился онъ къ одному ученику.
Федоръ всталъ, постоялъ и освѣдомился: это сначала разсказывать?
— Сначала.
— Долго эдакъ будетъ… ты и не успѣешь прочитать новую.
Иванъ Семеновичъ широко улыбнулся.
— Ничего, разскажи, повторилъ онъ.
Федоръ не много помялся и началъ: далеко за окіяномъ жилъ купецъ богатѣющій — агличанка.
— Значитъ, купецъ былъ баба? Примѣрно, какъ цыганка? освѣдомился учитель.
— Да такая земля есть, купецъ изъ этой земли и былъ.
— Купецъ Агличанка и земля Агличанка; этакъ наша земля Россія, да и ты Россія.
Ученики захохотали.
— Россея, Россея! А, Федька! слышалось съ разныхъ сторонъ.
— Ну, что еще, Федоръ, скажешь?
Но Федоръ уже забылъ всю сказку и не могъ ничего придумать; какъ Иванъ Семеновичъ ни наводилъ его на путь, онъ молчалъ и молчалъ; очевидно, смѣхъ товарищей смутилъ его; конечно, тутъ дѣйствовала и извѣстная доля упрямства, но она произошла отъ того же смѣха товарищей и насмѣшки учителя.
— Ну, станемте теперь дѣломъ заниматься, сказалъ учитель.
— Какимъ дѣломъ?
— И въ самомъ дѣлѣ, какимъ дѣломъ? А, какъ вы думаете? Ученики молчали.
— Не знаю ужь какимъ; развѣ почитать опять… недоумѣвалъ учитель.
— Покажи еще деньги, — бумажки, золотую!
— Эвона, куда хватили! Нѣтъ, братики, у меня вѣдь своихъ сторублевыхъ, двадцатипятирублевыхъ и другихъ бумажекъ нѣтъ; когда я вамъ казалъ ихъ, то бралъ въ казнѣ, чуть не полгода просилъ ихъ у старосты; не даетъ, шельма, думаетъ, что затаю; спасибо, о. Ѳедосей присталъ за меня и завѣрялся.
— Штоль старостѣ-то жалко показать?
— Не жалко, а боится, чтобы мы не задѣвали куда его казну; вѣдь цѣлый часъ выстоялъ онъ въ тотъ разъ у паперти и все смотрѣлъ — не убѣгу ли я съ его бумажками! Оно конечно, по закону нельзя и давать никому казенныхъ денегъ, а все же… какъ бы вамъ сказать… одно слово — шельма! порѣшилъ Иванъ Семеновичъ; въ головѣ его все мутнѣе и мутнѣе становилось.
— Врешь ты, Иванъ Семеновичъ, староста добренькій!
— На песокъ онъ добренькой, вотъ что!
— Какъ на песокъ?
— Мм… ужь незнаю и говорить ли вамъ…
— Скажи, скажи!
— Видите ли, онъ занимается торговлей; накупитъ по осени хлѣба по дешевой цѣнѣ, а весной продаетъ по дорогой; но это бы еще ничего, — чортъ съ нимъ! Только онъ примѣшиваетъ къ хлѣбу песку, — вотъ это ужь дурное дѣло! Конечно, песокъ дешевъ…
— Какое дешевъ, даромъ хоть сколько бери!
— Ну, вотъ; а онъ продаетъ его не дешевле шести коп. за пудъ; — я этта немного поразсчиталъ…
— У-у-у! Вотъ подлипало-то! Въ глазахъ не замутитъ по рѣчамъ!
— Подлипалы, братцы, почти всегда бываютъ таковы; отъ того и богаты, да-съ!
— А развѣ иначе нельзя сдѣлаться богатымъ? возразили ученики, всегда интересующіеся вопросомъ о богатствѣ.
— Какъ нельзя? Это только плуты купцы говорятъ — нельзя; не обманешь, молъ, не продашь! Врутъ они, ей Богу врутъ; вы вѣрите моему слову, а? кричалъ учитель, работая головой уже не совсѣмъ такъ, какъ обыкновенно бываетъ.
— Вѣримъ, вѣримъ! тоже кричали ученики.
— И ладно, что вѣрите; потому — они подлецы, мошенники…
Иванъ Семеновичъ медленно провелъ рукой по лбу и какъ будто проснулся отъ сна; онъ посмотрѣлъ на учениковъ и, увидя ихъ смѣющимися, сказалъ: я опять пустяки вамъ заговорилъ; станемте лучше дѣломъ заниматься. Да! вспомнилъ онъ, — чуть было не забылъ; — у меня есть книга новенькая, славная; я вамъ ужо прочитаю ее; теперь она у о. Ѳедосея. Впрочемъ… я вотъ схожу, можетъ быть — она и у меня.
Иванъ Семеновичъ пошелъ изъ класса; но вдругъ кто-то затянулъ: выпить пошелъ, выпить…
— Выпить? Ахъ, вы плутишки; не пойду… Учитель быстро возвратился на старое мѣсто.
Минуту тянулось неловкое молчаніе.
— Вотъ что, братцы, пѣсню споемъ, вдругъ сказалъ учитель, неопредѣленно смотря на учениковъ, какъ будто недоумѣвалъ, хорошо или худо онъ сказалъ.
— Пѣсню? удивились ученики; споемъ, давай! Мы на все согласны.
— Ну, какую пѣсню?
— Какую хошь, мы по всѣмъ!
— «Среди долины ровныя?»
— Не знаемъ эту, другую!
— Какую же другую?
— «Солнышко на закатѣ!»
— Э, пусто! Споемъ лучше «льются слезы.»
— Не знаемъ.
— Опять не знаемъ, говоритъ Иванъ Семеновичъ и садится на стулъ; въ головѣ его мелькаютъ неясныя и часто противоположныя мысли; то ему кажется, что онъ глупо поступаетъ съ учениками и хочетъ перебороть себя въ чемъ-то; то онъ находитъ, что дѣла идутъ отлично, что нужно только немного посолиднѣе вести себя. Вотъ онъ поднимаетъ руку, чтобы потереть лобъ, но рука опускается; и думаетъ онъ, что хотя рука опускается, но это такъ себѣ, не то, чтобы изъ за недостатка силъ, а… одно слово — такъ себѣ, потому что онъ, Иванъ Семеновичъ, не пьянъ, а немного выпивши; — съ двухъ стакашковъ нельзя очень охмѣлѣть, хотя эти стакашки и тово… пре-по-ря-доч-ны-е, протягиваетъ онъ мысленно. «И что значитъ жизнь сія?» думаетъ онъ и произноситъ уже вслухъ: «овчинка не стоитъ выдѣлки!»
— Какая овчинка? спохватились ученики; кошачья, пожалуй, не стоитъ…
— А мой дѣдко сказалъ, што дѣвичья шкура никуда не годится, возразилъ одинъ шалунъ.
— Опять шалѣть, опять! заговорилъ Иванъ Семеновичъ; станемте лучше учиться по…
— «Поле чистое, турецкое!» провозгласилъ кто-то.
— Поле, поле, поле, заголосили другіе.
— Пропащій я человѣкъ, думалъ учитель.
— Што же «поле»? спросили ученики.
— Начинайте! махнулъ учитель.
— Ты учитель, тебѣ и начинать.
Учитель подумалъ и началъ; ученики подхватили. Въ классѣ поднялся ревъ, который, вѣроятно, привлекъ бы погостянъ въ школу; но къ несчастію, пѣніе пошло очень вздорно и потому, послѣ перваго куплета, пѣвчіе должны были бросить его. Иванъ Семеновичъ взялъ шапку.
— Будетъ, мошенники.
— Рано еще, ей Богу рано!..
— Будетъ, будетъ; на сегодняшній день до-ста-точ-но, отвѣтилъ учитель.
III.
правитьСлѣдующій классъ былъ бубна. Бубенъ, это молодой человѣкъ, выключенный изъ 4-го класса духовнаго училища и назадъ тому года три поступившій въ пономари въ Дмитріевскій приходъ. Бубномъ прозвали его вотъ по какому обстоятельству: разъ онъ вздумалъ наказать розгами одного мальчика. Надобно сказать, что розгами никого не наказывали въ школѣ, впродолженіи, по крайней мѣрѣ, годовъ шести, такъ что ученики совсѣмъ и не думали о нихъ. Пономарь, человѣкъ молодой, съ горячею кровью, къ тому же не мало испорченъ училищною жизнію; поэтому, очень естественно, если онъ захотѣлъ попробовать прутьемъ нѣжныя дѣтскія шкурки; вотъ онъ и наказалъ мальчика, а главное — наказалъ больно, потому что съ каждымъ ударомъ разгоралась его молодецкая кровь. Наказанный мальчикъ всталъ съ пола и задыхающимся, прерывистымъ голосомъ крикнулъ: «бубна укралъ… бубенъ!» Затѣмъ выбѣжалъ изъ класса и съ тѣхъ поръ въ школу уже не ходилъ. Но что значитъ: бубна укралъ? Это значитъ, что пономарь, опять же подъ вліяніемъ молодости, дѣйствительно укралъ, еще лучше — снялъ съ чужой лошади бубенчикъ, красота и звонкость котораго плѣнили его. Спустя мѣсяца два, случайно узнали объ этомъ два мальчика; но частію за давностію, частію за маловажностію событія, они не обратили особеннаго вниманія на него. — И вотъ теперь преступленіе было опубликовано и опубликовано при такихъ обстоятельствахъ, что названіе бубна навсегда осталось за пономаремъ.
Итакъ, послѣ Ивана Семеновича пришелъ въ классъ бубенъ. Водворилась на моментъ могильная тишина. Учитель сталъ перевертывать принесенную имъ книжку, ученики послѣдовали его примѣру и въ классѣ минуту продолжалось громкое шурчапье.
— Найдите 35-ю страницу, сказалъ учитель.
Въ классѣ послѣдовало усиленное шурчанье.
— Читай давай съ этого. Учитель указалъ пальцемъ сначала на одного мальчика, потомъ на одно мѣсто въ книгѣ; мальчикъ былъ изъ партіи новичковъ.
То, что бубенъ велѣлъ читать ученику, была извѣстная «Пѣсня пахаря», напечатанная въ строку, —
«Ну, тащися, сивка, пашней десятиной.
Выбѣлимъ желѣзо о сырую землю» и т. д.
— По двѣ строки всѣ споряду и читайте, значитъ — одинъ послѣ другого… сказалъ учитель.
Первый ученикъ началъ очень медленно и монотонно: ну, тащи, тащи-ся-ся сив-ка-па-ка-па-па…
— Ну, понукаетъ учитель и быстро взглядываетъ въ окно; въ окнѣ кто-то прошелъ.
Ученикъ продолжаетъ: де-ся деся-ти десять, и..и…ной, йной, нѣтъ, иной, поправляется онъ. Вы…вы…бѣ…л…ль…выльемъ, твердо выговариваетъ онъ.
— Ну, ну, пашней! поправляетъ учитель, не переставая смотрѣть въ окно.
— Пашней желѣ-зо желѣзо-о-сы осы-ру-ю рую зе…м…мм… Ученикъ взглядываетъ на учителя и поспѣшно пропускаетъ нѣсколько словъ; потомъ продолжаетъ: веди-ервъ ведиервъ за-го заго рѣ горѣ — все! побѣдоносно заканчиваетъ онъ.
Слѣдующій ученикъ продолжаетъ: «ла словоерсъ и… земля еръ земляеръ…» И этотъ ученикъ взглядываетъ на учителя; учитель все-таки смотритъ въ окно и что-то мурлыкаетъ; ученикъ продолжаетъ: бо…л…люди… лѣ-са. Лѣса! восклицаетъ онъ, думая, что тутъ рыболовная лѣса.
— Ну, говоритъ учитель, пробужденный восклицаніемъ ученика, потомъ оглядывается и видитъ, что уже не первый ученикъ читаетъ: онъ хочетъ что-то возразить, но благоразумно умалчиваетъ. Продолжай, продолжай! повелѣваетъ онъ чтецу.
— Лѣсасо…
— Какой лѣсасо?
— Лѣса, а тутъ со, поясняетъ ученикъ.
— Да гдѣ ты нашелъ лѣса? Въ книгѣ лѣсъ! Дуракъ!
— Лѣсъ, лѣсъ! Есть лѣсъ! заговорило нѣсколько голосовъ. Учитель посмотрѣлъ въ книгу и дѣйствительно увидѣлъ лѣсъ.
— Эвона, гдѣ они читаютъ! Двѣ строчки проѣхали, слава тебѣ Господи! Настоящіе раки! Ну, ну, шествуй, торопитъ онъ чтеца, очевидно не желая дать ученикамъ время поразмыслить объ его словахъ.
— Со люди нашъ…
— Зачѣмъ «люди нашъ?» Прямо говори: солнышко!
— Солнышко вы-хо выходи ходи твердо еръ ходи твердоертъ ходитъ не…сс…се-ло, село…
— Село! Тверже выговаривай… Учитель въ это время разсматривалъ переплетный корешокъ у книги.
Въ школу вошелъ молодой человѣкъ, писарь волостного правленія, пріятель бубна.
— А, братъ, я такъ и думалъ, что ты съ ребятишками возишься, — прямо сюда иду, громко и весело сказалъ онъ.
— Такъ! отвѣтилъ учитель.
— Ну, вотъ и обрѣтаю тебя. Пойдемъ… Пріятель что-то шепнулъ учителю. — Знаешь?
— Знаю, съ улыбкой отвѣтилъ этотъ; — да нельзя, надо учить.
— Брось, одни поучатся…
— Мы одни, мы одни! закричали ученики.
— Молчать! крикнулъ учитель. Нѣтъ, братъ, снова обратился онъ къ пріятелю, о. Ѳедосей и такъ этта выговоръ далъ; мы, видишь, находимся въ немилости; дьячекъ пьетъ на пропалую, однако ему ничего, если онъ и совсѣмъ не придетъ въ школу, а мы не то… да-съ! Хотя мы, надо сказать, водку и разрѣшаемъ только по праздникамъ, и то при случаѣ; — вотъ она гдѣ справедливость-то!
— Мученикъ, мученикъ, говоритъ пріятель, похлопывая мученика по плечу.
— Мученикъ не мученикъ, а все, по крайности, желаемъ, чтобы обходились съ нами поблагороднѣе.
— Наплюнь, однако; я ужо тебя утѣшу; — такую братъ пріятную новость знаю, что ну!
— А что?
— Послѣ.
— Да хоть намекни теперь.
— Вишь, я видѣлъ сейчасъ Груньку…
— Повѣжливѣе не мѣшало бы при публикѣ, присовѣтовалъ учитель.
— Ну, ну, красоточку Груню, Грунюшку, Груняшу, Груничку…
— Потише, потише… Вы читайте всѣ вслухъ, либо вполголоса, а то вы рады безъ дѣла сидѣть, обратился учитель къ ученикамъ.
Въ школѣ поднялось воркотанье, постепенно усиливавшееся; изрѣдка раздавался сдержанный смѣхъ; при вниманіи можно было разслышать, что чтеніе во многихъ мѣстахъ замѣнялось разговоромъ; по временамъ раздавались щелчки и густые тумаки. Учитель съ пріятелемъ разговаривали и иногда хохотали; тотъ и другой постоянно держали на губахъ сахарную улыбку.
Такъ продолжалось полчаса. Затѣмъ учитель велѣлъ ученикамъ замолчать, что и было исполнено съ нѣкоторымъ неудовольствіемъ.
— На чемъ давѣ остановились? Продолжай слѣдующій, приказалъ онъ.
«Слѣдующій» всталъ и поднялъ книгу, но не читалъ.
— Читай, читай, на чемъ остановились-то?
— «Село», нерѣшительно отвѣтилъ ученикъ.
— Какое село?
Ученикъ молчалъ.
— Гдѣ село? Укажи!
— Село, на этомъ остановились, повторилъ ученикъ и заводилъ пальцемъ въ книгѣ; но мѣсто, на которомъ остановились, никакъ не находилось; другой ученикъ указалъ ему на «село».
— Вотъ! обратился «слѣдующій» къ учителю.
Учитель посмотрѣлъ въ книгу и увидѣлъ слово «весело».
— Да это развѣ село? внушительно сказалъ онъ; ве-се-ло! Дуракъ! По классу раздался звонкій щелчокъ; нѣкоторые ученики захохотали; одинъ, изъ задней парты, заносчиво проговорилъ: «самъ сказалъ, што село!»
Учитель взглянулъ на заднюю парту, заморгалъ глазами и немного покраснѣлъ.
— Кто это сказалъ, а?
Молчаніе.
— Кто осмѣлился грубіянить? Говори! Иначе я доберусь другимъ способомъ.
Опять молчаніе.
Учитель взглянулъ на пріятеля, и видя его сладко улыбающимся, совершенно растерялся. Послѣ неопредѣленныхъ движеній туда и сюда, онъ направился къ задней партѣ.
— Говорите, кто тутъ сказалъ?
Молчаніе. Весь классъ — могила.
— Я всѣхъ накажу, если не скажете, десять палокъ о васъ изломаю!..
И все-таки молчаніе.
Учитель разсвирѣпѣлъ. Онъ видѣлъ себя уничтоженнымъ; а главное, тутъ стоялъ пріятель — хорошій пустосмѣхъ; отъ него того и жди, что черезъ часъ вездѣ прославитъ тебя съ различными прикрасами и прибаутками. Груня тоже узнаетъ, непремѣнно узнаетъ, да и Машка насмѣшница…
Ученики не меньше учителя волновались; они очень хорошо знали, какъ расправляется разсвирѣпѣлый учитель: онъ такъ рванетъ тебѣ ухо, что затрещитъ оно, изъ глазъ слезы брызнутъ, искры посыплются и человѣкъ на моментъ обезпамятѣетъ.
— Ну, ты говори «село», сдержанно обратился учитель къ ученику, сидѣвшему на краю парты.
— Село, дрожащимъ голосомъ отвѣтилъ этотъ.
— Не ты. Ты говори, указалъ онъ на слѣдующаго.
— Село.
— Ты… ты… ты говори…
Все не оказывается знакомаго голоса. Наконецъ, одинъ сказалъ «село» точно такимъ голосомъ, какъ было сказано тогда. Ученикъ думалъ было измѣнить голосъ; — въ его душѣ произошла нѣкоторая борьба, но… правда восторжествовала.
— А, ты сказалъ? обрадовался учитель.
— Я, тихо отвѣтилъ преступникъ.
Учитель въ первый моментъ не зналъ, что сдѣлать; потомъ быстро обратился съ вопросомъ къ сидѣвшему рядомъ съ виновнымъ: а ты зналъ вѣдь, что онъ сказалъ?
— Зналъ, прошепталъ этотъ.
— А ты? учитель указалъ на слѣдующаго.
— Зналъ…
— А ты?
— Ни… зналъ, нѣтъ! спутался мальчикъ.
— Зналъ, говори правду?
— Зналъ, отчаянно порѣшилъ несчастный.
Такимъ образомъ, знающихъ оказалось пять человѣкъ.
Учитель вышелъ изъ за партъ, не глядя на пріятеля; онъ придумывалъ наказаніе преступникамъ. Классъ невозмутимо молчалъ.
— Ложитесь всѣ на полъ! рѣшилъ учитель, указывая на средину класса. Это наказаніе онъ употреблялъ и прежде; теперь же оно показалось ему самымъ удобнымъ, потому что имъ можно было и посмѣшить пріятеля, показать ему учительскую находчивость и оригинальность, да и учениковъ можно вывести изъ той паники, въ которой они находились нѣсколько минутъ.
Преступники стояли на мѣстѣ, несмотря на приказаніе учителя.
— Ну, что же, выходите! А нѣтъ, — знаете, какъ съ вами?.. Учитель сдѣлалъ жестъ, очень извѣстный ученикамъ и означавшій, что они будутъ выведены за уши.
Ученики вышли и медленно, медленно стали ложиться.
— Ты, Королевъ (фамилія главнаго преступника), ложись на самый низъ, а вы на него, распорядился учитель.
Ученики легли: двое на визу, двое повыше и одинъ на верху.
— Вотъ! Въ то время, какъ съ вами возился, сколько бы можно дѣла сдѣлать!.. Ну, ты продолжай, юпитеровски проговорилъ учитель.
«Слѣдующій» во все это время стоялъ и ежеминутно ждалъ себѣ грома и молніи; понятно — какимъ невеселымъ голосомъ онъ началъ чтеніе: ве-се-ло, весело…
— Зачѣмъ повторять? Ну, весело!
Учитель снова началъ свое дѣло. Однако, пріятель его вскорѣ указалъ ему на кучу учениковъ, неподвижно и мрачно, какъ скала, лежавшую посрединѣ комнаты, и оба захохотали. Писарь на цыпочкахъ подошелъ къ кучѣ и сталъ перешагивать черезъ нее; два-три ученика прыснули отъ смѣха; учитель замѣтилъ ихъ и велѣлъ имъ тоже лечь на полъ, но не въ кучу, а по одиночкѣ, въ нѣкоторомъ разстояніи одинъ отъ другого.
И опять слышались заунывные звуки «слѣдующаго»: мыслете еръ…
— Бейся вотъ съ ними! Мыслете еръ! Не можетъ сказать прямо: самъ!
Между тѣмъ писарь ходилъ по классу, перешагивая чрезъ лежавшихъ учениковъ; онъ по временамъ прыскалъ, на что учитель укоризненно взглядывалъ и качалъ головой.
— Эй, Миша, обратился къ нему первый, — посмотри на этотъ чурбанъ; я все опасаюсь сломить ногу, перешагивая его, ха, ха, ха!
— Ну, полно, тутъ дѣло серьезное, насупивъ брови, сказалъ учитель.
Въ это время куча задвигалась. Дѣло въ томъ, что лежавшій рядомъ съ Королевымъ и слѣдовательно также на самомъ низу, давно уже молилъ своихъ компаньоновъ выпустить его изъ подъ низа; — у него на сердцѣ невыносимо тошно становилось, дыханіе спирало, въ животѣ рѣзь. Компаньоны услышали его молитву и перешепнулись — тихонько перемѣниться мѣстами, во время хохота пріятелей. Къ несчастію, писарь увидѣлъ осторожное движеніе кучи и объявилъ. Учитель подошелъ къ ней.
— А, вы плутни дѣлать? Читать не умѣете, а подличать умѣете? Ну-те ко вы, обратился онъ къ лежавшимъ по одиночкѣ, — ложитесь всѣ на кучу.
Эти медленно встали одинъ за другимъ и боязливо легли на кучу. Куча сдѣлалась очень большой, такъ что всѣ ученики засмѣялись. Пріятели захохотали. Писарь опять сталъ перелѣзать чрезъ кучу, что на этотъ разъ было не совсѣмъ легко; поэтому, онъ, желая показать свой чрезмѣрный трудъ, съ глубокимъ вздохомъ осѣлъ на ней и для вящаго трагизма развалился и тяжело скатился на полъ. Одинъ изъ лежавшихъ въ кучѣ заплакалъ, приговаривая: ногу, ногу…
— Какъ тебѣ, братъ, не стыдно, сказалъ учитель пріятелю и потомъ крикнулъ плакавшему: ты, не ревѣть!
Мальчикъ насильно подавилъ свои рыданія. Въ классѣ поднялось шушуканье.
Учитель смекнулъ, что дольше играть въ эту игру, значитъ — испортить ея значеніе и потому объявилъ: ну, вы, лоботрясы, вставайте!
Куча начала распадаться. Мальчики вставали то блѣдные, то румяные, первые принадлежали къ нижнимъ слоямъ кучи, вторые къ верхнимъ.
Учитель взялъ шапку и саркастически замѣтилъ: слава Богу, подвинулись на три строчки…
— Но вдругъ и Москва строилась, старался успокоить его пріятель.
Стали читать молитву; бубенъ небрежно замоталъ головой, писарь же стоялъ, уперши одну руку въ бокъ: онъ, какъ не принадлежащій къ школѣ, не былъ обязанъ молиться Богу. Классъ кончился, въ ознаменованіе чего одинъ изъ пріятелей пустилъ за дверями быстрое и громкое: ха, ха, ха, а другой самодовольно улыбался.
IV.
правитьО. Ѳедосей, въ одной рубашкѣ, лежалъ на печкѣ и съ большей силою вытягивалъ ноги, отчего составы этихъ послѣднихъ довольно звучно похрупывали. Онъ только-что съѣздилъ съ требой и потому чувствовалъ усталость въ своихъ устарѣлыхъ членахъ; въ такія минуты печка является для вето незамѣнимымъ товарищемъ. Вообще, печка скорѣе, чѣмъ что либо другое, можетъ навѣять на о. Ѳедосея благодушіе.
У стола сидѣлъ Иванъ Семеновичъ, успѣвшій уже часикъ соснуть послѣ своего класса. Онъ что-то былъ очень не въ духѣ и, пришелъ къ о. Ѳедосею единственно для того, чтобы развлечься; между прочимъ разсчитывалъ на полученіе февральской книжки «Странника».
— Ну, какъ школа, господинъ профессоръ? спросилъ его о. Ѳедосей.
— Что и спрашивать, о. Ѳедосей, сами знаете! Сегодня вотъ выпихали меня изъ класса…
— Какъ выпихали?
— Руками; и впередъ, дескать, не ходи…
— Ха, ха, ха, да ты не врешь? спросилъ о. Ѳедосей и оборотилъ свое сіяющее лицо съ печки къ Ивану Семеновичу.
— Не вру; по правдѣ сказать, я немного пошалѣлъ, самъ поддался; а то пьянъ-то былъ не больно…
— Ха, ха, такъ-таки и выпихали? Значитъ, вытолкали! А не ошикали, какъ это въ театрахъ бываетъ?
— Нѣтъ! Однако какой-то плутишко дубинушку спѣлъ; Иванъ Семеновичъ нехотя улыбнулся.
— Брось ты, Иванъ Семеновичъ, пить, право брось! присовѣтовала попадья.
— Бросить бы и то надо, да силы нѣтъ; иногда самому кажется, что брошу, непремѣнно брошу, но только въ ту же минуту, въ которую это кажется, чувствую уже, что не стерпѣть; — такъ и есть! При первомъ же случаѣ напился! Такая дьявольщина!.. Стараться-то не къ чему, вотъ въ чемъ суть дѣла, задумчиво прибавилъ Иванъ Семеновичъ.
— Чего стараться? Вотъ о школѣ-то и старайся; ты же любишь ребятъ, вотъ и старайся! внушительно сказалъ о. Ѳедосей.
Иванъ Семеновичъ развелъ руками и ничего не отвѣчалъ. Молчаніе. О. Ѳедосей думалъ про Ивана Семеновича: чудакъ, право! Иванъ Семеновичъ думалъ про себя: дуракъ — потому!
— А что, Иванъ Семеновичъ, какъ я ни посмотрю, а наша школа примѣрная. Во-первыхъ, учениками преизобилуетъ, порядокъ ведется хоть куда… съ оттѣнкомъ самолюбія заговорилъ о. Ѳедосей.
— Какой ужь порядокъ?!
— Эхъ, братецъ, братецъ! Я говорю сравнительно! — Ну, гдѣ ты найдешь, чтобы всѣ классы въ сельской школѣ были заняты? Одинъ день учатъ, другой — нѣтъ; дьячекъ сходилъ, пономарь не идетъ; попъ у Спаса, такъ прямо школьникамъ объявляютъ, что, молъ, слѣдующая недѣля — неученье; это еще хорошо; въ другихъ мѣстахъ школьники ходятъ, ходятъ, а ни одного учителя не видятъ по цѣлой недѣлѣ: смотришь, въ школѣ-то и нѣтъ никого: въ другой разъ придетъ учитель, опять школьниковъ нѣтъ, вотъ оно! А то бываетъ такъ, что никакой школы нѣтъ, учениковъ не бывало, а отписываютъ, что, молъ, учениковъ столько-то, успѣхи такіе-то; говорятъ, въ другихъ губерніяхъ вотъ этотъ порядокъ очень въ ходу. У насъ не то, не грѣшно похвастать… Оттого въ школѣ много учениковъ и не пусто проходитъ у нихъ время, оттого… Да ты, Иванъ Семеновичъ, спишь? вдругъ спросилъ о. Ѳедосей, видя, что Иванъ Семеновичъ чрезмѣрно углубился подбородкомъ въ свои ладони.
— Ой, нѣтъ, о. Ѳедосей!.. По правдѣ сказать, я не все слышалъ, что вы говорили, но я все понимаю… мм… Однако вамъ вѣдь въ школу пора идти. Позвольте, я за васъ схожу.
— Нѣтъ, нѣтъ, ты ужь справилъ свою череду, снисходительно возразилъ о. Ѳедосей.
— Отчего же? Я съ удовольствіемъ…
— Нѣтъ! Если ужь ты хочешь мнѣ удружить, такъ напиши репортичку… давно бы нужно. Попадья, сходи-ко поучи ребятъ-то, скороговоркой и благодушно прибавилъ онъ.
— Прежде и сходила бы, а теперь покорно благодарю! Не батрачка для всякаго: хоть бы пареницей положено было отсбирывать за ученье…
О. Ѳедосей втайнѣ всегда соглашался съ такимъ разсужденіемъ, но явно не высказывался, лелѣя себя надеждою, — если не пареницей, то, по крайней мѣрѣ, должностію благочиннаго вознаградить себя за многолѣтніе школьные труды. Тутъ заключается причина, почему онъ при каждомъ удобномъ случаѣ старается хвалить свою школу, при чемъ, конечно, не обходится безъ того, чтобы не хватить черезъ край.
— Сашка, ступай, учи ребятъ, уже серьезно обратился онъ къ сыну, девятилѣтнему мальчику, умѣвшему читать и писать и готовившемуся этого года лѣтомъ поступить въ училище.
— Да я писать совсѣмъ не умѣю учить; этта училъ ихъ, да они смѣются надо мной.
— Ну, читать учи, а смѣяться не смѣютъ; засмѣются, ты и скажи, что я, молъ, папашѣ пожалуюсь. Поди, поди, рѣшительно прибавилъ отецъ.
Сынъ пошелъ. По пути онъ забѣжалъ въ заднюю горницу и взялъ книгу, въ которой было множество картинокъ; онъ надѣялся посредствомъ картинокъ справиться съ учениками.
— А, Саша! Гдѣ тятька? спрашивали ученики, когда онъ вошелъ въ школу.
Въ школѣ сидѣло не болѣе 10 учениковъ; прочіе помаленьку разошлись по домамъ.
— Тятька не придетъ, меня послалъ, не больно смѣло сказалъ Саша.
— И ладно, ладно! Давайте играть въ жмурки!
— Забранитъ, какъ узнаетъ, возразилъ учитель.
— Не узнаетъ.
— Да у меня есть книга съ картинками, станемте лучше смотрѣть ее…
— Послѣ, послѣ, какъ наиграемся!
Одинъ ученикъ, уже извѣстный намъ Федоръ, заявилъ желаніе, вмѣсто игры, смотрѣть книгу, объясняя, что у него дома книги нѣтъ, а играть онъ всегда можетъ.
— Эка! Кто не хочетъ играть, не играй, а книгу послѣ всѣмъ смотрѣть, азартно возразили ему.
Книга была спрятана въ задній уголъ задней парты. Игроки стѣснились въ кучу, еще потолковали кой о чемъ, образовали кружекъ и начали считаться: «первунчики, другунчики, убили голубинчика, на жолобѣ, на голобѣ, на божьей русѣ, на поповой полосѣ, дьяконъ пишетъ чернымъ углемъ, прѣло, горѣло, по заморю летѣло, по лебедкамъ, стукъ стукотокъ, брякъ брякотокъ! Тебѣ завязываться!» Стали завязывать одного мальчика; уже завязаннаго повели къ косяку и спросили: гдѣ стоишь? — У столба. — Что продаешь? — Квасъ да ягоды. — Ищи насъ двадцать два годы!
Мигомъ всѣ заходили на цыпочкахъ. Игра сначала шла очень тихо; но шуму не миновать; и дѣйствительно, вскорѣ появился сдержанный смѣхъ, покрикиванія, визгъ и шумъ очень быстро увеличивался. Самъ учитель шумѣлъ больше всѣхъ. И Федоръ нашъ игралъ, игралъ до того, что потъ градомъ катился; вдругъ ему пришла мысль тайно высмотрѣть книгу: — какъ бы улизнуть за столы? думалъ онъ; а былъ уговоръ — за столы не ходить; это ему, съ одной стороны, было на руку, потому что стоило только забраться за столы, а тамъ онъ могъ бы сидѣть пока спокойно… Вотъ опять одного мальчика похватали, повели къ передней стѣнѣ и стали завязывать; естественно, что глаза всѣхъ обратились на завязываемаго; — кто кричалъ: «видитъ, видитъ, ишь ноздрито какъ раздуваетъ!» Платокъ сдернули ниже; опять крикъ: «черезъ верхъ видитъ; вонъ какъ лобъ-отъ морщитъ!» Пока такъ кричали, да завязывали, Федоръ успѣлъ скрыться за столами. Тамъ онъ усѣлся, досталъ книгу и изъ смѣющагося, за минуту лучезарнаго лица, вдругъ явилось серьезное, внимательное; лишь изрѣдка онъ приподнималъ изъ подъ стола голову, разсчитывая, не видно ли его макушку?… А игра шла весело, оживленно.
Довольно долго играли наши школяры. Наконецъ, одинъ изъ нихъ увидѣлъ подъ столомъ сначала одну ногу, потомъ другую, заглянулъ подъ парты и увидѣлъ сидѣвшаго тамъ Федора. Онъ тотчасъ же объявилъ объ этомъ. Произошла свалка; всѣ стремились къ преступнику, а преступникъ такъ углубился въ одну картинку и объясненіе ея, что ничего не замѣчалъ. Саша, учитель, набѣжалъ на него и съ размаха далъ ему въ спину тумака; онъ, съ одной стороны, видѣлъ измѣну Федора, съ другой — чувствовалъ, что онъ самъ виноватъ, что онъ, какъ учитель, первый долженъ казать книгу желавшимъ, а тутъ вдругъ — учитель играетъ, а ученикъ занимается… Саша очень разсердился и потому — за первымъ тумакомъ пустилъ другой, третій… Федоръ не съ разу опамятовался, но когда опамятовался, то вскочилъ и напалъ на учителя. Завязалась примѣрная драка. Нѣкоторые ученики хотѣли заступиться за учителя, но другіе не позволили этого; «чья правда, тотъ и пересилитъ», кричали они, полагая, что за праваго «самъ Богъ».
Послѣ драки оказалось, что Федоръ оцарапалъ у Саши щеку, а Саша пустилъ кровь изъ Федорова носа. Зрители стали разсуждать о томъ, кто правъ, кто виноватъ. Еще моментъ и всѣ разсужденія были брошены; — явилась боязнь, что вотъ-вотъ придетъ попъ и всѣхъ перещелкаетъ. Федоръ стоялъ, наклонившись на одномъ мѣстѣ и держалъ подъ носомъ полу своего балахона; кровь довольно сильно капала; одинъ его пріятель бѣгалъ на улицу за снѣгомъ, который и клалъ на полу, изъ предосторожности, чтобы кровь не шибко окровенила балахонъ. Саша нашелъ въ углу у печки паутины и прикладывалъ ее къ раненой щекѣ. Въ классѣ нѣсколько моментовъ тянулась невозмутимая тишина.
— Я тятькѣ скажу, что я это упалъ, да разшибся, тихо сказалъ Саша.
Такое благое намѣреніе его возвратило ученикамъ веселое расположеніе духа; нѣкоторые изъ нихъ начали уже подтрунивать надъ борцами.
Вскорѣ Саша ушелъ домой. Этотъ учитель уже ничего не сказалъ о. Ѳедосею насчетъ классныхъ успѣховъ.