Депутат 3-й Думы (Дорошевич)/ДО
Къ Ивану Петровичу Огурцову, октябристу и члену Государственной Думы, вошелъ согражданинъ.
— Требухинъ, Михайло Ивановичъ. Не изволите помнить? Да гдѣ!
— Напротивъ. Вы, кажется, рѣчь изволили говорить при моемъ избраніи.
— Память-съ имѣете!
— Боже мой! Не помнить единомышленниковъ?! Очень радъ. Прошу садиться.
— Въ Петербургъ собираетесь?
— Да, знаете. Предстоящая сессія. Предварительныя совѣщанія комиссій. Встрѣча съ товарищами-депутатами. Обмѣнъ впечатлѣній, настроеній на мѣстахъ…
— Извѣстно. Въ столицѣ веселѣй.
— …взаимный обмѣнъ выслушанными мнѣніями, подмѣченными взглядами, наказы избирателей.
— Вотъ и мы по этому самому дѣлу!
Лицо Ивана Петровича приняло выраженіе священнодѣйствующее.
— Слушаю!
— Я къ вамъ, собственно… такъ сказать… отъ группы нашихъ гражданъ… Все ваши избиратели-съ!.. Конечно… вы, такъ сказать, по собственнымъ заслугамъ… Но все-таки мы избиратели… Жалательно бы намъ теперь…
— Говорите!
И Иванъ Петровичъ величественно, но въ волненіи всталъ.
— Говорите! Смотрите на меня, какъ на свой органъ! Да! Какъ на свою руку, ну, тамъ ногу, языкъ. Какъ на свою голову. Въ томъ, то-есть, смыслѣ, что вы можете повернуть меня куда вамъ угодно. Что такое я? Одинъ? Самъ по себѣ? Огурцовъ, — какихъ тысячи. Но если за мной мой городъ, мои избиратели! Если за мной реальная сила! О, тогда! Мои желанія — ихъ желанія, мои слова — ихъ слова, мой языкъ — ихъ языкъ. Если я говорю, требую, властно приказываю ихъ именемъ! Я сила-съ! Я могущество-съ! И только приходя въ соприкосновеніе съ моими избирателями… Я какъ Антей! Хотите задушить меня, поднимите меня на воздухъ, оторвите отъ почвы, — да! И вы сдѣлаете свое, — вы задушите меня!
— Помилуйте!
— Но, соприкоснувшись съ моей почвой, съ избирателями, я, какъ Антей, поднимаюсь съ новыми силами, съ новымъ могуществомъ на борьбу. Говорите же! Приказывайте! Если вы потребуете отъ меня чего-нибудь неисполнимаго, противорѣчащаго всему складу моихъ мыслей, всему строю моихъ чувствъ, — я откажусь, я уйду, я сложу съ себя званіе вашего избранника!
— Помилуйте! Помилуйте! Зачѣмъ же-съ!
— Но я знаю, что вы, мои единомышленники, мои дорогіе избиратели, — вы ничего не потребуете отъ меня, что бы противорѣчило нашей программѣ, нашему политическому міровоззрѣнію…
— Зачѣмъ же-съ!
— …нашему credo[1]. Я слушаю. Я повинуюсь.
Иванъ Петровичъ склонилъ голову покорно и какъ можно красивѣе.
Требухинъ, Михайло Ивановичъ, помолчалъ.
— Дѣло… такъ сказать… по порядку: съ себя начнемъ.
— Я васъ слушаю.
— На Михаила-Архангела именинники мы.
— Заранѣе васъ поздравляю, почтеннѣйшій!
— Колбасный товаръ сюда изъ Москвы идетъ. Москва — колбасница извѣстная. По колбасѣ городъ первый. Ну, икру тоже здѣсь найтить можно. Сардина — она вездѣ одинакова. А вотъ насчетъ сига — нѣтъ-съ! Нешто сигъ сюда дойти можетъ! Полѣно, а не сигъ. Петербургъ вотъ, такъ сказать… столица сига! Въ Петербургѣ-съ….
И Михайло Ивановичъ подмигнулъ Ивану Петровичу.
— …есть, говорятъ, рыбокоптильныя заведенія. Въ акваріумахъ, говорятъ, живая закуска плаваетъ. На выборъ! Плаваетъ этакій па-адлецъ, отъ жабръ до хвоста вершковъ четырнадцати. Въ плечахъ вершка полтора, до двухъ. Пальцемъ нажмешь, — ямочка. Жировъ нагулялъ, мерзавецъ этакій. Этакому-то, знаете, сигу, да живому, палку въ ротъ, да насквозь, чтобъ не дергался. Да живенькаго его прокоптить, каналью. Да горяченькаго еще въ лубочную корзиночку! По холодку дойдетъ за милую душу. Просилъ бы ужъ васъ парочку сижковъ мнѣ къ именинамъ изъ Питера. Какъ вы нашъ депутатъ. Уповаю. Что будетъ стоить, — съ благодарностью…
— Будетъ сдѣлано. Переходите, переходите къ мандатамъ избирателей!
— Иванъ Ивановичъ Неплюевъ. Знать изволите? Избиратель. Дочку выдаетъ. Лизаньку. Милая дѣвушка. Такъ вотъ Матрена Степановна, супруга, насчетъ приклада просила. «Оченно, — говоритъ, — прикладомъ здѣсь бьемся». Въ галантерейныхъ здѣсь какой прикладъ можетъ быть? Смотрѣть больно. Прошлогодній товаръ. Заваль. А въ Петербургѣ у васъ Гостиный дворъ. И аграмантъ, и подкладка! Матрена Степановна прислала вамъ вотъ и образчики. Къ какимъ матеріямъ подобрать…. Ужъ потрудитесь для избирателей. Дѣвушка-то больно ужъ милая, да и женихъ хорошій человѣкъ.
— Дальше!
— А дальше Безменовъ-съ, Трофимъ Семеновичъ. Тоже на васъ, какъ на каменную гору. Избиратель. Грамофоны онъ любитъ. Только развѣ у насъ настоящая пластинка можетъ быть? Грамофонщики — жулье первостатейное. Раньше агентами по страхованію жизни были, — жульничали. Теперь по грамофонамъ жульничаютъ. Продали Таманьо, десять рублей взяли, — а онъ по-русски «Во лузяхъ» поетъ. «Это, — говорятъ, — истинно-русскій Таманьо». Нешто возможно? А въ Питерѣ, говорятъ, такія пластинки. Конфетка, а не пластинки! Нельзя ли помоднѣе что выбрать? Плевицкую тамъ или что? А? для избирателя?
— Больше никакихъ наказовъ не будетъ?
— Вавилоновъ, Гаврила Купріянычъ, просилъ. На журнальчикъ онъ подписался. Три рубля въ годъ. Обѣщали въ премію всего Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Достоевскаго, Щедрина, Шиллера. Еще кого, дай Богъ памяти? Шекспира. Въ переплетахъ и съ книжными шкапами. А съ генваря ничего не прислали. Не жулики? Гаврила Купріянычъ хотѣлъ на нихъ въ полицію, — да вспомнилъ: депутатъ у насъ въ Петербургѣ есть. Есть кому заступиться. Ужъ вы будьте добры: въ редакцію къ жуликамъ… Гаврила Купріянычъ вамъ и довѣренность дастъ на взысканіе.
— Все?!
— Оно бы, положимъ, такъ сказать, все… Да ужъ если вы такъ добры…
— Говорите, говорите все. До конца!
— Дѣльце-то того, щекотливое… Положимъ, я не для себя, куму подарить хочу… Онъ у насъ любитель…
— Говорите!
— Фотографіи есть такія… не дамскаго содержанія… Такія бываютъ, — просто диву дашься: ну, и выдумали!.. А оно съ натуры! Оно, конечно, и здѣсь есть… Ассортиментъ не тотъ, фантазіи нѣтъ, — но имѣются… Да мнѣ, знаете… лицо извѣстное… неловко… А васъ кто въ Питерѣ знаетъ? Отберете какія почуднѣй! И самимъ удовольствіе: посмотрите.
— Много вамъ?
— Дюжинки двѣ. Да валяйте четыре. У насъ разойдется!
— Больше никакихъ наказовъ отъ избирателей нѣтъ?
— Больше никакихъ-съ.
Иванъ Петровичъ шелъ по Невскому мрачный и озабоченный.
И повстрѣчался носъ съ носомъ съ Охлестышевымъ, кадетомъ, депутатомъ.
— Ну, что, политическій противникъ? — улыбнулся Иванъ Петровичъ, — давно-ли въ Питерѣ? Какъ впечатлѣнія на мѣстахъ? Наказы отъ избирателей получили?
— Д-да. Обыватель теперь сталъ удивительно, какъ близокъ къ депутату! — сказалъ Охлестышевъ, пожевавъ губами.
Иванъ Петровичъ посмотрѣлъ на него съ завистью.
— Наказы получилъ удивительно точные.
Охлестышевъ взялъ его подъ руку.
— А скажите, дорогой, — хотя вы и политическій противникъ. Не знаете-ли вы, гдѣ здѣсь корсеты продаются? Поручили мнѣ изъ Петербурга выслать. 85 сантиметровъ. Куда ни сунусь, — всѣ смѣются.
Иванъ Петровичъ просіялъ.
— Да, можетъ, вамъ и сиговъ купить наказъ дали?
— Шесть. А вамъ?
— Всего два. Такъ идемъ вмѣстѣ.
Въ корсетномъ заведеніи они встрѣтили Ошметкина, крайняго праваго.
— Бандажъ, батенька, заказываю. Для нашего предводителя. И мѣрку со своей грыжи далъ.
А выйдя изъ корсетной, встрѣтили Кинжалидзе, горнаго эсъ-дэка.
— Въ Думу?
— На молочную выставку идемъ. Отъ избирателя наказъ имѣемъ: козу купить. Хорошій козу купить велѣлъ. На племя. Разводить будетъ. «Будь, — говоритъ, — Кинжалидзе, во всемъ твердый и козу покупай! Твердо торгуйся!»
Примѣчанія
править- ↑ лат. credo — кредо