День рожденія Инфанты.
правитьЭто былъ день рожденія инфанты. Ей исполнилось двѣнадцать лѣтъ.
Несмотря на то, что она была настоящая принцесса и наслѣдница испанскаго престола, у нея такъ же, какъ и у прочихъ дѣтей, былъ-въ году только одинъ день рожденія. Къ счастью въ этотъ день была прекрасная погода. Стройные, пестрые тюльпаны поднимались на своихъ стебляхъ, точно длинные ряды солдатъ, и вызывающе говорили розамъ, по другую сторону луга: «Теперь мы такъ же великолѣпны, какъ и вы!» Пурпуровыя бабочки съ золотистой пылью на крылышкахъ порхали съ цвѣтка на цвѣтокъ; маленькія ящерицы выползали изъ стѣнныхъ трещинъ и до бѣлаго каленія жарились на солнцѣ. Даже блѣдно-желтые лимоны, въ изобиліи висѣвшіе на развалившихся рѣшетчатыхъ заборахъ и вдоль мрачныхъ арокъ, и тѣ отъ чуднаго солнечнаго блеска заимствовали болѣе яркіе оттѣнки, и магноліи раскрывали свои большіе, точно изъ слоновой кости, цвѣты въ формѣ шаровъ и наполняли воздухъ тяжелымъ и сладкимъ ароматомъ.
Маленькая принцесса бѣгала взадъ и впередъ по террасѣ съ подругами и товарищами; они играли въ прятки возлѣ каменныхъ вазъ и старыхъ, покрытыхъ мхомъ, статуй. Въ обыкновенные дни ей позволялось играть только съ дѣтьми одного съ ней ранга, такъ что поневолѣ она всегда должна была играть одна, но день рожденія былъ исключеніемъ, и король распорядился, чтобы она пригласила повеселиться вмѣстѣ съ ней всѣхъ, кого она захочетъ изъ своихъ юныхъ друзей. У этихъ стройныхъ испанскихъ дѣтей, даже когда они рѣзвились и шалили, была какая-то величественная грація; мальчики были въ широкополыхъ шляпахъ съ перьями, въ короткихъ, развѣвающихся плащахъ, дѣвочки приподымали шлейфы своихъ длинныхъ шелковыхъ платьевъ и прикрывали глаза отъ яркаго солнечнаго свѣта широкими черными и серебристыми вѣерами.
Но инфанта была всѣхъ граціознѣе и лучше всѣхъ одѣта по тогдашней, нѣсколько тяжеловѣсной модѣ. На ней было платье изъ сѣраго атласа, богатое вышитое серебромъ и жемчугомъ. Миніатюрныя туфельки съ розовыми бантиками выглядывали изъ подъ платья, когда она шла. Въ рукахъ у нея былъ большой газовый вѣеръ розовато-жемчужцаго оттѣнка, а въ волосахъ, которые блѣдно-золотистымъ ореоломъ окружали ея маленькое личико, была прекрасная бѣлая роза.
Изъ окна дворца король смотрѣлъ на дѣтей. Позади него стоялъ его братъ, Донъ-Педро Арагонскій, а рядомъ съ нимъ его духовникъ, великій инквизиторъ Гренады. Король былъ еще грустнѣе, чѣмъ обыкновенно, потому что, смотря на инфанту, которая съ дѣтской важностью кланялась собранію придворныхъ или смѣялась за своимъ вѣеромъ надъ угрюмой герцогиней д’Альбукеркъ, всюду сопровождавшей ее, онъ думалъ о юной королевѣ, ея матери, которая такъ недавно, казалось ему, пріѣхала изъ веселой Франціи и завяла въ мрачномъ великолѣпіи испанскаго двора, ровно черезъ шесть мѣсяцевъ послѣ рожденія ребенка, не успѣвъ даже второй разъ увидѣть фруктовый садъ въ цвѣту, не успѣвъ сорвать плодовъ со стараго фиговаго дерева, которое стояло во дворѣ, теперь заросшемъ травой.
Его любовь къ ней была такъ велика, что онъ не допустилъ, чтобы могила скрыла ее отъ него навсегда. Она была набальзамирована однимъ мавританскимъ врачемъ, которому въ награду за эту услугу даровали жизнь (потому-что его обвиняли въ ереси, подозрѣвали въ занятіяхъ черной магіей (и уже было предали инквизиціи), и тѣло ея всегда покоилось въ гробу, обитомъ коврами, въ черной мраморной часовнѣ дворца совершенно въ томъ же видѣ, какъ въ тотъ холодный апрѣльскій день, двѣнадцать лѣтъ назадъ, когда монахи перенесли его туда. Разъ въ мѣсяцъ король, закутанный въ темный плащъ, съ потайнымъ фонаремъ въ рукахъ, шелъ въ часовню и преклонялъ колѣни возлѣ гроба. Иногда онъ нарушалъ даже правила этикета, который въ Испаніи касается всѣхъ житейскихъ мелочей и даже опредѣляетъ границы царскому горю; въ безумномъ отчаяніи схватывалъ онъ блѣдныя руки, украшенныя драгоцѣнными перстнями, и пытался разбудить холодный трупъ своими безумными поцѣлуями.
Вся ихъ короткая совмѣстная жизнь и ужасная агонія внезапнаго конца, казалось, проходила передъ нимъ сегодня въ то время, какъ онъ смотрѣлъ на инфанту, игравшую на террасѣ. У нея была та же пылкость, что и у королевы, тотъ же гордый и красивый изгибъ рта, та же чарующая улыбка, когда она по временамъ поднимала глаза къ окну или протягивала величественнымъ испанскимъ грандамъ свою маленькую ручку для поцѣлуя. Но громкій смѣхъ дѣтей больно отдавался въ его ушахъ, немилосердный блескъ солнца, казалось, смѣялся надъ его печалью, и къ чистому утреннему воздуху какъ будто примѣшивался — или это было одно воображеніе — неопредѣленный запахъ странныхъ пряностей, какія обыкновенно употребляются при бальзамированіи. Онъ закрылъ лицо руками, и когда инфанта снова подняла глаза къ окну, занавѣски были задернуты, и король исчезъ.
Принцесса слегка надулась отъ разочарованія, хоть день-то рожденія онъ могъ бы пробыть съ ней. Кому нужны эти глупыя государственныя дѣла!
Или онъ ушелъ въ эту мрачную часовню, гдѣ никогда не перестаютъ горѣть свѣчи, и куда ей не позволяютъ входить. Какъ это глупо съ его стороны, когда солнце такъ чудно свѣтитъ, и когда весь міръ радуется! И потомъ онъ пропуститъ игру въ бой быковъ, къ началу котораго ужъ былъ звонокъ, не говоря о театрѣ маріонетокъ и всѣхъ прочихъ диковинкахъ. Ея дядя и великій инквизиторъ гораздо умнѣе. Они вышли на террасу, чтобы поздравить ее.
Она взяла Донъ-Педро за руку и медленно сошла по ступенямъ къ длинному павильону изъ пурцуроваго шелка, который былъ устроенъ въ концѣ сада. Остальныя дѣти послѣдовали за ней, при чемъ по закону первенства тѣ, у кого были самыя длинныя имена, шли во главѣ.
Процессія юныхъ аристократовъ, фантастично одѣтыхъ торреадорами[1], вышла ей навстрѣчу, и графъ де Тьерре Нуева, удивительно красивый мальчикъ лѣтъ четырнадцати, поклонился и подвелъ ее торжественно къ маленькому креслу изъ золота и слоновой кости, стоявшему на возвышеніи, откуда была видна вся арена. Дѣти размѣстились вокругъ нея, обмахиваясь большими вѣерами, и тихонько болтали, а Донъ-Педро и великій инквизиторъ стояли у входа, посмѣиваясь. Даже герцогиня — худая женщина съ грубыми чертами лица, въ желтыхъ брыжжахъ, казалось, была сегодня не въ такомъ дурномъ настроеніи, какъ обыкновенно, и даже что то вродѣ ледяной улыбки скользило по ея морщинистому лицу и играло на тонкихъ безкровныхъ губахъ. Конечно, это чудесный бой быковъ, думала инфанта, гораздо лучше, чѣмъ настоящій бой быковъ, который ей показали въ Севильѣ, по случаю пріѣзда герцога Пармскаго въ гости къ ея отцу. Одни изъ маленькихъ мальчиковъ гарцовали на дѣтскихъ лошадкахъ, покрытыхъ богатыми попонами, и размахивали длинными копьями, къ которымъ были привязаны развѣвающіяся ленты яркихъ цвѣтовъ; другіе расхаживали по аренѣ, дразня быка своими яркокрасными плащами, и стремительно перескакивали черезъ барьеръ, какъ только онъ нападалъ на нихъ; а самъ быкъ былъ сдѣланъ изъ камыша, съ натянутой на немъ шкурой, и по временамъ упрямо бѣгалъ вокругъ арены на заднихъ ногахъ, что никогда не вздумалось бы ни одному живому быку. Онъ велъ себя великолѣпно, и дѣти до того воодушевились, что вскочили на скамейки, махали своими кружевными платками и кричали: «Bravo toro! Bravo toro!» съ такимъ же серьезнымъ видомъ, какъ взрослые. Въ концѣ концовъ послѣ продолжительной борьбы, въ которой нѣсколько лошадей были мѣстами проколоты, а всадники выбиты изъ сѣдла, юный графъ Тьерра Нуева принудилъ быка согнуть колѣни, и, получивъ отъ инфанты разрѣшеніе нанести смертельный ударъ, онъ съ такой силой воткнулъ свою деревянную шпагу въ шею животнаго, что его голова сразу отвалилась, и на свѣтъ показалось смѣющееся личико маленькаго мальчика, сына французскаго посланника въ Мадридѣ.
Арена опустѣла среди рукоплесканій, и два пажаарапа въ желтой и черной ливреѣ торжественно унесли трупы лошадей; потомъ послѣ короткаго антракта., во время котораго французскій плясунъ продѣлывалъ разныя штуки на канатѣ, появились итальянскія маріонетки, представлявшія трагедію на сценѣ маленькаго театра, который нарочно былъ воздвигнутъ по этому случаю. Они играли такъ хорошо, а жесты ихъ были такъ натуральны, что въ концѣ пьесы глаза инфанты были совсѣмъ мокры отъ слезъ. Да и многіе изъ дѣтей плакали, и пришлось успокаивать ихъ лакомствами; самъ великій инквизиторъ былъ такъ растроганъ, что высказалъ Донъ-Педро, какъ досадно, что дѣйствующія лица, сдѣланныя попросту изъ дерева и раскрашеннаго льна, движущіяся механически при помощи ниточекъ, могутъ быть такъ несчастны и могутъ подвергаться такимъ ужаснымъ невзгодамъ. Потомъ явился африканскій фокусникъ, неся большую корзину, покрытую краснымъ сукномъ; онъ вылулъ изъ своего тюрбана камышевую флейту и началъ свистать. Вскорѣ сукно зашевелилось, звуки флейты дѣлались все пронзительнѣе и пронзительнѣе, и двѣ змѣи, зеленая и золотистая, высунули свои странныя головы и стали медленно подниматься, покачиваясь изъ стороны въ сторону въ тактъ музыкѣ, точно растеніе, колыхающееся въ водѣ. Однако, дѣти немножко боялись ихъ пестрыхъ головъ и быстро двигающихся языковъ, и почувствовали себя спокойнѣе, когда по волѣ фокусника на пескѣ арены вдругъ выросло маленькое апельсинное деревцо, на которомъ сейчасъ же появились прекрасные бѣлые цвѣты и настоящіе плоды; а когда онъ взялъ у внучки маркизы де-Ла Торресъ вѣеръ и превратилъ его въ волшебную птицу, которая запѣла и начала порхать вокругъ павильона, восторгамъ ихъ не было конца.
Очень милъ тоже былъ торжественный менуэтъ (танецъ), исполненный танцорами изъ церкви de Nuestra Senora del Pilus. Потомъ на арену вышли прекрасные египтяне-такъ въ то время называли цыганъ — и, расположившись въ кружокъ, съ поджатыми ногами, начали тихо играть на цитрахъ, слегка покачиваясь въ тактъ музыкѣ, и едва слышно напѣвая нѣжную мечтательную пѣсню. Замѣтивъ Донъ-Педро, они нахмурились, нѣкоторые даже казались испуганными, потому что нѣсколько недѣль тому назадъ онъ велѣлъ повѣсить двухъ или трехъ изъ ихъ племени за колдовство на базарной площади въ Севильѣ; но прекрасная инфанта, смотрѣвшая изъ за вѣера своими большими синими глазами, очаровала ихъ; и они были въ полномъ убѣжденіи, что такое красивое созданіе никому на свѣтѣ не можетъ причинить зла. Они продолжали играть, тихо, едва прикасаясь къ струнамъ цитръ своими длинными заостренными ногтями, и головы ихъ покачивались, какъ будто они собирались уснуть.
Вдругъ они вскочили сразу съ такимъ пронзительнымъ крикомъ, что всѣ дѣти повскакали, и рука Дона-Педро схватилась за агатовую рукоятку кинжала, и въ бѣшеномъ хороводѣ побѣжали вокругъ арены, звоня въ бубны и распѣвая на своемъ гортанномъ языкѣ дикія пѣсни. Потомъ по другому сигналу, они снова бросились на землю и оставались такъ въ полной неподвижности; неясное бренчаніе цитръ одно нарушало молчаніе. Повторивъ это нѣсколько разъ, они на мгновеніе исчезли и возвратились, ведя на цѣпи косматаго бураго медвѣдя и неся на плечахъ нѣсколько маленькихъ берберійскихъ обезьянокъ. Медвѣдь стоялъ на головѣ съ большой важностью, а ученыя обезьянки продѣлывали всевозможныя забавныя штуки съ двумя маленькими цыганятами, которые казались ихъ хозяевами; они сражались маленькими деревянными саблями, стрѣляли изъ пушки, и все дѣлали такъ, какъ настоящіе солдаты королевской гвардіи. Вообще цыгане имѣли большой успѣхъ.
Но самымъ забавнымъ изъ утреннихъ увеселеній была, безспорно, пляска карлика. Когда онъ явился на арену, ковыляя на кривыхъ ногахъ и качая своей огромной безобразной головой, дѣти единодушно разразились хохотомъ, и у самой инфанты сдѣлался такой припадокъ смѣха, что герцогиня сочла своимъ долгомъ напомнить ей, что хотя и бывали въ Испаніи случаи, когда королева плакала предъ равными себѣ, но не было ни одного примѣра, чтобы особа царской крови выказывала такую веселость передъ лицами низшаго происхожденія.
Карликъ былъ, дѣйствительно, замѣчательный и даже при испанскомъ дворѣ, всегда славившемся своей изощренной страстью къ чудовищному, никогда еще не видали до такой степени необыкновеннаго урода. Это было его первое появленіе предъ публикой. Онъ, какъ дикарь, бѣгалъ по лѣсамъи былъ найденъ только наканунѣ двумя вельможами, которые во время охоты забрели въ отдаленную часть дубоваго лѣса, окружавшаго городъ. Они взяли его и привели во дворецъ въ подарокъ инфантѣ; отецъ его, бѣдный угольщикъ, былъ радъ избавиться отъ такого безобразнаго и безполезнаго ребенка. Можетъ быть, самое забавное въ немъ было то, что онъ совершенно не сознавалъ своего безобразія. Правда, онъ казался совершенно счастливымъ и былъ въ превосходномъ настроеніи. Когда дѣти смѣялись, и онъ смѣялся такъ же свободно, такъ же радостно, какъ и каждый изъ нихъ, точно онъ вовсе не былъ уродливымъ существомъ, которое по какому то капризу природа создала на посмѣшище. А что касается инфанты, она его положительно очаровала. Онъ не могъ отъ нея глазъ оторвать, и, казалось, плясалъ для нея одной. Въ концѣ представленія ей вдругъ вспомнилось, какъ разъ придворныя дамы бросали букеты знаменитому итальянскому пѣвцу, котораго прислалъ папа изъ своей собственной капеллы въ надеждѣ, что его чудный голосъ исцѣлитъ меланхолію короля. И она вынула изъ своихъ волосъ прекрасную бѣлую розу и бросила ее съ самой очаровательной улыбкой ему на арену; онъ прижалъ цвѣтокъ къ своимъ жесткимъ губамъ, приложилъ руку къ сердцу и опустился на одно колѣно передъ ней, съ улыбкой до ушей; и его маленькіе глазки искрились отъ удовольствія
Это перевернуло верхъ дномъ всю важность инфанты, такъ что она смѣялась еще долго послѣ того, какъ карликъ ушелъ съ арены; она выразила своему дядѣ желаніе, чтобы пляска возобновилась потомъ. Между тѣмъ герцогиня, подъ предлогомъ, что солнце черезчуръ сильно печетъ, рѣшила, что ея высочеству лучше немедленно вернуться во дворецъ, гдѣ для нея уже было приготовлено великолѣпное пиршество, въ томъ числѣ настоящій именинный пирогъ съ ея именемъ изъ леденцовъ и чудеснымъ серебряннымъ павильономъ на верхушкѣ. Инфанта съ достоинствомъ встала и отдала приказъ, чтобы карликъ опять плясалъ тотчасъ же послѣ обѣденнаго отдыха, потомъ поблагодарила графа Тьера Нуева за его очаровательный пріемъ и возвратилась въ свои аппартаменты. Дѣти слѣдовали за ней въ томъ же порядкѣ, какъ и при входѣ.
Когда карликъ узналъ, что онъ долженъ танцовать второй разъ передъ инфантой, и по ея особому повелѣнію, онъ такъ былъ этимъ гордъ, что побѣжалъ въ садъ и въ какомъ то нелѣпомъ восторгѣ все цѣловалъ бѣлую розу, и дѣлалъ ужасно странные и смѣшные жесты.
Цвѣты окончательно оскорбились этимъ несноснымъ вторженіемъ въ ихъ прекрасныя владѣнія. Они увидѣли, что онъ бѣгаетъ вездѣ по дорожкамъ, смѣшно махая руками надъ головой, и не могли больше сдерживаться.
— Правда, онъ черезчуръ безобразенъ для того, чтобы позволить ему играть тамъ, гдѣ мы — вскричали тюльпаны.
— Ему бы надо было выпить маковаго сока, и заснуть на тысячу лѣтъ, — сказали ярко-красныя лиліи и воспламенились гнѣвомъ.
— Это совершенное чудовище! — завопилъ кактусъ. — Какъ онъ безобразенъ и смѣшонъ, какъ его голова непропорціональна, сравнительно съ ногами! Я чувствую, какъ всѣ мои колючки подымаются, и, если онъ подойдетъ, я уколю его!
— И въ рукѣ у него одинъ изъ моихъ лучшихъ цвѣтковъ, — воскликнулъ розовый кустъ. — Сегодня утромъ я самъ далъ его инфантѣ въ подарокъ въ день рожденія, а онъ укралъ его. — И розовый кустъ началъ изо всей силы кричать: «Воръ, воръ, воръ!»
Даже красные гераніумы, которые не имѣютъ привычки важничать, и тѣ, увидя его, сдѣлали брезгливую гримасу; фіалки кротко замѣтили, что онъ, правда, безобразенъ, очень безобразенъ, но вѣдь онъ ничего тутъ не можетъ подѣлать; гераніумы возразили, и очень справедливо, что это и есть его главный недостатокъ.
Однѣ только птицы чувствовали къ нему симпатію. Онѣ часто видали его въ лѣсу, когда онъ, какъ шальной, плясалъ вмѣстѣ съ кружившимися листьями или когда онъ сидѣлъ на корточкахъ въ дуплѣ какого-нибудь стараго дуба и дѣлилъ съ бѣлками орѣхи. Онѣ меньше всего интересовались тѣмъ, какой онъ — красивый или безобразный. Самъ соловей, который по ночамъ пѣлъ въ апельсинной рощѣ такъ сладко, что даже луна иногда наклонялась, чтобы послушать его, тоже вѣдь не былъ красавцемъ; и кромѣ того карликъ всегда былъ такъ добръ къ нимъ и ни разу не забылъ о нихъ въ эту ужасную зиму, когда совсѣмъ нельзя было найти на деревьяхъ ни одной ягодки, земля была твердая, какъ желѣзо, и волки подходили къ самымъ воротамъ города въ поискахъ за пищей; онъ всегда бросалъ имъ крошки отъ своего маленькаго чернаго хлѣбца и раздѣлялъ съ ними свой скудный обѣдъ.
Поэтому онѣ прилетали и порхали вокругъ него, касаясь мимоходомъ своими крыльями его щекъ, и болтали между собой; и маленькій карликъ былъ въ такомъ восхищеніи, что не могъ удержаться и показалъ имъ прекрасную бѣлую розу, и повѣдалъ имъ, что это сама инфанта дала ему, потому что она его любитъ.
Ящерицы тоже его безгранично любили, и когда онъ уставалъ бѣгать и бросался на траву отдохнуть, онѣ играли и продѣлывали передъ нимъ разныя штуки, стараясь хорошенько повеселить его. «Не можетъ весь міръ быть такимъ же красивымъ, какъ ящерица» восклицали онѣ, — «это было бы слишкомъ большое требованіе. И, въ концѣ концовъ, онъ вовсе уже не такъ безобразенъ, разумѣется, если только закрыть глаза и не смотрѣть на него». Ящерицы были философы отъ природы и часто, собравшись вмѣстѣ, онѣ размышляли по цѣлымъ часамъ, когда больше нечего было дѣлать или когда была дождливая погода, и нельзя было выйти.
Но маленькій карликъ ничего этого не зналъ. Онъ безгранично любилъ птицъ и ящерицъ, думалъ, что цвѣты самыя чудныя созданія въ цѣломъ мірѣ, исключая, разумѣется, инфанты, которая дала ему прекрасную бѣлую розу. Какъ ему хотѣлось опять быть съ ней! Онъ никогда съ ней не, разстанется, научитъ ее всякимъ забавнымъ штукамъ. Вѣдь онъ, хоть и никогда не бывалъ во дворцѣ, но зналъ много вещей, чудесныхъ вещей. Онъ дѣлалъ маленькія клѣтки изъ камыша для поющихъ кузнечиковъ, и изъ узловатаго бамбука мастерилъ чудесныя свирѣли. Онъ зналъ голоса всѣхъ птицъ, и могъ съ вершины дерева скликать и перекликаться со скворцами или на пруду съ цаплей. Онъ зналъ пути каждаго звѣря, и могъ выслѣдить зайца по его легкимъ слѣдамъ, умѣлъ по листьямъ прослѣдить, гдѣ бѣжалъ кабанъ. Онъ зналъ всѣ пляски вѣтра, бѣшеную пляску осени въ красномъ, легкій танецъ лѣта въ голубыхъ сандаліяхъ на нивахъ, танецъ зимы съ гирляндами снѣга, и танецъ весны, украшенный цвѣтами фруктовыхъ садовъ. Онъ зналъ, гдѣ вили гнѣзда дикіе голуби, и когда птицеловъ ловилъ въ западню отца или мать, онъ самъ воспитывалъ птенцовъ: для нихъ онъ построилъ маленькую голубятню въ дуплѣ ивы; они совсѣмъ приручились и каждое утро ѣли изъ его рукъ. Она полюбитъ ихъ и кроликовъ тоже, которые расплодились среди высокихъ папоротниковъ, и соекъ съ синими, точно стальными, клювами, и ежей, которые могутъ свертываться въ колючій клубокъ, и большихъ важныхъ черепахъ, которыя такъ медленно двигаются, качаютъ головой и жуютъ молодые листья. Да, конечно, она непремѣнно должна придти въ лѣсъ играть съ нимъ. Онъ отдастъ ей свою собственную постельку и не будетъ спать до зари, чтобы охранять ея сонъ. А на зарѣ онъ тихонько постучитъ въ ставни, чтобы разбудить ее, и они выйдутъ и цѣлый день будутъ вмѣстѣ. Въ лѣсу совсѣмъ не чувствуешь себя одинокимъ. Иногда проѣдетъ на бѣломъ мулѣ епископъ, читая молитвенникъ съ раскрашенными картинками. Иногда промелькнутъ сокольничіе въ зеленыхъ бархатныхъ шапочкахъ и курткахъ изъ оленьяго мѣха, а на кистяхъ рукъ у нихъ соколы въ шапочкахъ.
Во время сбора винограда проходятъ винодѣлы съ красными руками и ногами, въ вѣнкахъ изъ плюща, съ отвратительными мѣхами для вина; а ночью угольщики сидятъ вокругъ огромныхъ костровъ, смотрятъ, какъ сухія полѣнья медленно превращаются въ древесный уголь, и жарятъ каштаны въ золѣ. Иногда выйдутъ разбойники изъ пещеры и подсядутъ къ нимъ.
Конечно, въ лѣсу много есть, на что посмотрѣть, а когда инфанта устанетъ, онъ найдетъ для нея мягкую скамеечку изъ мха, куда самъ донесетъ ее на рукахъ, потому что онъ очень силенъ, хотя и знаетъ, что онъ не великъ. Онъ сдѣлаетъ ей ожерелье изъ красныхъ ягодъ, онѣ вѣдь такъ же красивы, какъ эти бѣлыя ягодки у нея на платьѣ, а когда онѣ ей надоѣдятъ, пусть броситъ ихъ, и онъ найдетъ другія. Онъ будетъ приносить ей пучки желудей и анемоны, покрытые росой, и маленькихъ свѣтящихся червячковъ, которые будутъ блестѣть, какъ звѣздочки, въ блѣдномъ золотѣ ея волосъ.
Но гдѣ же она? Весь дворецъ казался заснувшимъ, и даже тамъ, гдѣ окна не закрыты ставнями, были спущены тяжелыя занавѣси для защиты отъ солнца. Онъ подходилъ то съ одной, то съ другой стороны, ища, гдѣ бы войти, и въ концѣ концовъ нашелъ въ сторону маленькую дверь, которая оставалась открытой. Онъ проскользнулъ въ эту дверь и очутился въ великолѣпномъ залѣ. «Онъ гораздо великолѣпнѣе, со страхомъ сказалъ онъ самому себѣ, чѣмъ даже лѣсъ». Тамъ было ужасно много позолоты, и полъ былъ сдѣланъ изъ большихъ цвѣтныхъ плитъ. Но маленькой инфанты тамъ не было, стояли только однѣ чудныя бѣлыя статуи; они смотрѣли на него съ высоты яшмовыхъ пьедесталовъ, своими пустыми печальными глазами и странно улыбались.
Въ концѣ залы висѣлъ черный бархатный занавѣсъ; на немъ были вышиты солнце и звѣзды, любимыя эмблемы короля, и цвѣтъ этотъ онъ любилъ больше всего. Можетъ быть, она спряталась тамъ, за ними? Во всякомъ случаѣ онъ пойдетъ, узнаетъ.
Онъ подошелъ къ занавѣсу и отдернулъ его. Нѣтъ, тамъ другая комната, еще красивѣе той, въ которой онъ только что былъ. Стѣны были обиты зелеными обоями, со множествомъ фигуръ, изображавшихъ охоту, произведеніе нѣсколькихъ фламандскихъ художниковъ, которые на исполненіе его употребили больше семи лѣтъ.
Маленькій карликъ, какъ очарованный, осматривался кругомъ и боялся итти дальше. Ему казалось, что странные молчаливые всадники, которые безъ малѣйшаго шума, такъ быстро скакали по длинной просѣкѣ, тѣ самыя страшныя привидѣнія, о которыхъ онъ слышалъ отъ угольщиковъ, будто бы они охотятся только ночью и, если встрѣтятъ человѣка, превращаютъ его въ лань и преслѣдуютъ ее. Но онъ подумалъ о хорошенькой инфантѣ и пріободрился. Можетъ быть, она въ слѣдующей комнатѣ.
Онъ побѣжалъ по мягкимъ мавританскимъ коврамъ и отворилъ дверь. Нѣтъ! тамъ ея тоже не было. Комната была совершенно пуста. Это была тронная зала, предназначавшаяся для пріема иностранныхъ пословъ. Стѣны были обтянуты кордовской золоченой кожей, съ потолка спускалась тяжелая серебряная люстра съ рожками для трехсотъ свѣчей. Подъ высокимъ балдахиномъ изъ золотой парчи, на которомъ были вышиты жемчугомъ гербы Кастиліи, стоялъ самый тронъ, покрытый черной бархатной парчей, съ серебряными тюльпанами. На второй ступенькѣ трона была поставлена скамеечка съ подушкой изъ серебряной парчи, на которую становилась на колѣни инфанта, а внизу, вровень съ краями балдахина — сѣдалище для папскаго нунція, который одинъ имѣетъ право сидѣть въ присутствіи короля во всякой публичной церемоніи; его кардинальская шляпа съ яркокрасными листочками лежала напротивъ, на пурпуровомъ табуретѣ. На передней стѣнѣ, противъ трона, висѣлъ портретъ Карла V, въ половину натуральной величины въ охотничьемъ костюмѣ, а портретъ Филиппа II, принимающаго знаки подданства отъ Нидерландовъ, — занималъ середину другой стѣны. Между окнами возвышался шкафъ изъ чернаго дерева съ инкрустаціями изъ слоновой кости, на которой были вырѣзаны фигуры изъ «Пляски Смерти» Гильбейна, говорятъ, рукой самого художника.
Но маленькій карликъ совсѣмъ не интересовался всѣмъ этимъ великолѣпіемъ. Свою розу онъ не промѣнялъ бы на всѣ перлы балдахина, и даже за самый тронъ не отдалъ бы ни одного лепестка. Онъ желалъ только одного: увидѣть инфанту раньше, чѣмъ она войдетъ въ павильонъ, и попросить ее пойти вмѣстѣ съ нимъ, когда онъ кончитъ плясать. Здѣсь, во дворцѣ, спертый, тяжелый воздухъ, а въ лѣсу свободно дуетъ вѣтеръ. Въ лѣсу есть цвѣты, можетъ быть, не такіе пышные, какъ въ саду, но гораздо ароматнѣе; ранней весной гіацинты волнующимся пурпуромъ покрываютъ свѣжія долины и холмы; желтыя веснянки кучками ютятся возлѣ узловатыхъ дубовыхъ корней; тамъ есть голубая вероника, лиловые и золотые ирисы. Тамъ висятъ сѣрыя сережки на орѣшникахъ, и наперстянки склоняются подъ тяжестью своихъ пестрыхъ вѣнчиковъ, на которые садятся пчелы. Да, навѣрно, она придетъ, только бы ему найти ее! Она вмѣстѣ съ нимъ придетъ въ прекрасный лѣсъ, и онъ будетъ хоть цѣлый день танцовать, чтобы доставить ей удовольствіе. При этой мысли, лицо его озарилось улыбкой, и онъ прошелъ въ слѣдующую комнату. Изъ всѣхъ комнатъ эта была самая красивая и ослѣпительная. Стѣны были покрыты шелковой тканью въ розовыхъ тонахъ, по которой были разбросаны птицы и нѣжные серебряные цвѣты; всѣ вещи были изъ массивнаго серебра, съ украшеніями въ видѣ цвѣточныхъ гирляндъ и качающихся купидоновъ; передъ двумя большими каминами стояли широкіе экраны, на которыхъ были вышиты попугаи и павлины; полъ, выложенный агатовыми плитками, казалось, тянулся въ безконечность. И онъ былъ здѣсь не одинъ. Въ полумракѣ дверей, на другомъ концѣ комнаты онъ увидѣлъ маленькую фигурку, которая смотрѣла на него. У него забилось сердце, радостный крикъ вырвался изъ устъ, и онъ подвинулся впередъ, на свѣтъ. И когда онъ двигался, фигура точно также подвинулась впередъ; онъ увидалъ ее цѣликомъ. Какая инфанта! Это былъ уродъ, самый чудовищный уродъ, какого только онъ когда нибудь видѣлъ.
Сложенный не такъ, какъ всѣ люди, но съ горбомъ, съ кривыми ногами, съ безобразной головой, съ черными космами волосъ. Карликъ нахмурилъ брови, уродъ тоже. Онъ засмѣялся, и уродъ засмѣялся вмѣстѣ съ нимъ, и точно также опустилъ руки, какъ и онъ самъ. Онъ сдѣлалъ насмѣшливый поклонъ, тотъ на него отвѣтилъ. Онъ двинулся впередъ, фигура пошла на встрѣчу, копируя каждый шагъ, а когда онъ останавливался, она также останавливалась. Онъ радостно вскрикнулъ и пошелъ съ протянутой рукой, и вдругъ къ ней прикоснулась рука урода, она была холодна, какъ стекло. Онъ испугался и отскочилъ назадъ, и уродъ тотчасъ же передразнилъ его. Лицо урода теперь было какъ разъ противъ его лица и казалось испуганнымъ. Вдругъ онъ откинулъ волосы со своего лба. Уродъ сдѣлалъ тоже самое. Онъ брезгливо поморщился, уродъ сдѣлалъ отвратительную гримасу. Онъ отвернулся, уродъ тоже. Что же это такое? Онъ задумался на мгновеніе и оглядѣлъ кругомъ всю комнату. Странно, но все казалось двойнымъ въ этой невидимой стѣнѣ чистой воды. У спящаго фавна, который лежалъ въ альковѣ возлѣ дверей, былъ двойникъ, и серебряная Венера, стоявшая въ солнечномъ свѣту, простирала руки къ другой Венерѣ, такой же прекрасной, какъ она сама.
Что это — эхо? Однажды онъ вызывалъ эхо въ долинѣ, и оно отвѣчало ему слово въ слово. Можетъ ли оно вторить взгляду такъ же, какъ и голосу? Можетъ ли оно породить призрачный міръ, точь въ точь похожій на міръ дѣйствительный? Могутъ ли тѣни вещей имѣть цвѣтъ, жизнь и движеніе? Развѣ…?
Онъ задрожалъ и, прижавъ къ груди прекрасную бѣлую розу, повернулся немного и поцѣловалъ ее. У урода была тоже роза, совершенно такая же, лепестокъ въ лепестокъ! Онъ точно также цѣловалъ ее и прижималъ къ сердцу съ ужасными жестами.
Истина открылась, карликъ испустилъ дикій крикъ отчаянія и, рыдая, упалъ на землю. Значитъ, это былъ онъ, это безобразное горбатое существо, такое страшное и смѣшное. Это онъ самъ уродъ, это надъ нимъ насмѣхались дѣти, и маленькая принцесса, любви которой онъ повѣрилъ, также издѣвалась надъ его безобразіемъ, потѣшалась надъ его кривыми ногами. Зачѣмъ же не оставили его въ лѣсу, гдѣ не было зеркала, чтобы открыть ему его уродство? Зачѣмъ отецъ не убилъ его вмѣсто того, чтобы продать его на позорище? Жгучія слезы текли по его щекамъ, и онъ на клочки разорвалъ бѣлую розу. Уродъ въ зеркалѣ, бѣснуясь, сдѣлалъ тоже самое и разбросалъ по воздуху нѣжные лепестки. Онъ бросился на землю и, когда онъ снова поднялъ глаза на зеркало, увидалъ тамъ лицо, искаженное горемъ. Онъ въ ужасѣ закрылъ лицо обѣими руками. И какъ разъ въ эту минуту вошла сама инфанта съ своими подругами. Когда они увидѣли ужаснаго карлика, въ дикомъ изступленіи катавшагося по землѣ, то послышался настоящій взрывъ хохота, и всѣ столпились въ кружокъ, чтобы посмотрѣть на него.
— Пляска была забавная, — сказала инфанта, — но его манера играть еще смѣшнѣе. Правда, онъ почти такъ же хорошъ, какъ маріонетки, исключая, конечно, натуральности, которой ему недостаетъ. — И она сложила свой большой вѣеръ и стала ему апплодировать.
Но маленькій карликъ не поднималъ глазъ, рыданія его становились все слабѣе и слабѣе, и вдругъ онъ испустилъ странный вздохъ и судорожно схватился за бокъ. Потомъ онъ откинулся назадъ и больше ужъ не шевелился.
— Вотъ это превосходно, — помолчавъ немного, сказала инфанта, — но теперь онъ долженъ потанцовать для меня.
— Да, — закричали дѣти, — пусть онъ пляшетъ, онъ такой же злой плутишка, какъ берберійскія обезьяны, только гораздо смѣшнѣе.
Но карликъ не отвѣчалъ.
Инфанта топнула ножкой и позвала своего дядю, который гулялъ по террасѣ съ камергеромъ, читая депеши, сейчасъ полученныя изъ Мексики, гдѣ только что была учреждена инквизиція.
— Мой забавный карликъ дуется; его надо разбудить и велѣть ему потанцовать для меня.
Донъ Педро наклонился и своей вышитой перчаткой ударилъ карлика слегка по щекѣ.
— Надо танцовать, уродецъ. Танцовать надо! Наслѣдница Испаніи и Индіи желаетъ, чтобы ее забавляли!
Но маленькій карликъ не двигался.
Тогда камергеръ съ серьезнымъ видомъ всталъ на колѣни возлѣ карлика и приложилъ руку къ его сердцу. Прошло нѣсколько мгновеній, онъ пожалъ плечами и поднялся.
— Принцесса, — сказалъ онъ, — вашъ забавный карликъ больше не будетъ танцовать. Это досадно, потому что онъ до такой степени безобразенъ, что, вѣроятно, ему удалось бы развеселить короля.
— Но почему же онъ не будетъ больше танцовать? — съ удивленіемъ спросила инфанта.
— Потому что у него сердце разбилось, — отвѣчалъ камергеръ.
Инфанта нахмурилась, и ея тоненькія, какъ лепестки розы, губки выразили красивое негодованіе.
— На будущее время, чтобы у тѣхъ, кто придетъ играть со мной, не было сердца! — вскричала она и убѣжала въ садъ.
"Юный Читатель", № 18, 1903
- ↑ Такъ называются въ Испаніи бойцы съ быками.