ДЕЛЬТА И УСТЬЯ РѢКИ АМУ-ДАРЬИ править
Аму-Дарья, Оксусъ древнихъ, пройдя однимъ общимъ русломъ большую часть хивинскаго ханства, начинаетъ развѣтвляться въ широтѣ около 42° 12, долготѣ отъ Гринвича — 60° 15, между городами Кипчакомъ и Ходжайли, раздѣляясь на многіе рукава, составляющіе ея дельту. На серединѣ пространства, занимаемаго дельтой, почва образуетъ родъ впадины, въ которую вода сливается изо всѣхъ рукавовъ, кромѣ самаго западнаго, въ рядъ озеръ, болѣе или менѣе заросшихъ камышами, изъ которыхъ она потомъ снова стекаетъ въ отдѣльныя русла, впадающія въ Аральское море.
Дельта Аму-Дарьи заключается между двумя главными рукавами: Лауданомъ, отдѣляющимся отъ вершины ея влѣво, и Куванъ-Джармою или Кукомъ, отдѣляющимся нѣсколько ниже города Ходжайли вправо; послѣдній, передъ впаденіемъ въ море, принимаетъ названіе Янгы-су.
Теченіе Лаудана, равно какъ и внутренность заросшаго камышами озера Айбугира, черезъ которое онъ проходитъ, не изслѣдовано. Я осматривалъ устья его въ 1848, 49 и 58 годахъ, и нашелъ на барѣ глубины отъ 1¼ до 1½ футъ, при весьма слабомъ теченіи. Дно бара, проросшее корнями камышей, такъ твердо, что при мнѣ черезъ него проходилъ въ бродъ шедшій въ Россію караванъ изъ 1,500 верблюдовъ. Хивинцы, чтобъ держать отъ себя подальше и обуздывать кочующихъ вдоль Лаудана и озера Айбугира туркменъ-ямудовъ, которыхъ разбойничьи набѣги постоянно тревожатъ жителей западной окраины ханства, запрудили начало Лаудана плотиною, защищаемою крѣпостцею Бентъ. Туркмены, пользуясь частыми смутами въ Хивѣ, не разъ прорывали плотину, устроенную съ цѣлью лишать ихъ воды; но хивинцы при первой возможности исправляли ее снова. Когда плотина въ цѣлости, Лауданъ поддерживается отчасти водою, переливающеюся въ полноводья черезъ низменные берега Аму-Дарьи.
Восточный рукавъ, ограничивающій дельту, отдѣляется, какъ я уже сказалъ, ниже города Ходжайли вправо, и называется «Куванъ-Джарма» или Кукъ (Синій). Онъ направляется на сѣверъ и сѣверо-востокъ, наполняетъ озера Дау-Кара и Тампыне-Аяге, и потомъ, подъ именемъ Янгы-су, впадаетъ въ заливъ Аральскаго моря Туще-басъ, противъ острова Ермолова.
Названіе Янгы-су или Янгы-Дарья (Новая Вода или Новая Рѣка), по киргизскому произношенію Джангы-су или Джангы-Дарья, подало поводъ къ тому, что многіе смѣшивали Джангы-Дарью, отдѣляющуюся изъ Аму-Дарьи, съ Джанъ-Дарьею, отдѣляющеюся изъ Сыръ-Дарьи ниже форта Перовскаго и теряющеюся въ пескахъ — тогда какъ между ними нѣтъ ничего общаго.
Въ 1848 и 49 годахъ, рукавомъ этимъ вливалась въ море главная масса водъ Аму-Дарьи, такъ что мы черпали прѣсную воду изъ-за борта у самаго острова Ермолова, въ 14 верстахъ отъ впаденія Янгы-су. Въ 1859 году, ко всемъ заливѣ Тущебасъ, значительно обмелѣвшемъ, вода была уже соленая: очевидно потому, что въ этотъ десятилѣтній промежутокъ масса воды направилась въ другую сторону.
Я поднялся по Янгы-су и продолженію ея Куку въ 1859 г. до озера Таминне-Аяге, находящагося противъ озера Дау-Кара и отдѣленнаго отъ него узкою низменною косою, черезъ которую въ полноводья вода переливается въ Дау-Кару. Озера эти сообщаются между собою кромѣ того небольшимъ протокомъ, шириною около 20 саженъ. Передъ впаденіемъ въ море, Янгы-су образуетъ свою дельту, омывая нѣсколько песчаныхъ бугристыхъ островковъ Бишъ-Кумъ. Ширина Янгы-су отъ 40 до 70 саженъ; глубины 5, 7, 8 футъ; берега состоятъ большей частью изъ песчаныхъ бугровъ, поросшихъ саксауломь (anabasis ammodendron); на болѣе твердой почвѣ въ большомъ количествѣ джида (tatarix, по Левшину), за сборомъ ягодъ которой приходятъ осенью киргизы а каракалпаки; изрѣдка попадаются пашни и бахчи. Теченіе самое слабое: по ½ и ¾ узла въ часъ; рѣдко оно доходить до 1½ узловъ или 2½ верстъ въ часъ.
Поднявшись по Янгы-су на 34 версты, я былъ остановленъ каменною грядою Янгы-сунынгъ-таше, идущею понерегъ всего русла; на ней глубины были 1½, 2 и 2¼ фута, и только въ одномъ мѣстѣ узкій проходъ съ 2½ футами; камень — сѣрый песчаникъ. Преграда эта заставила меня оставить за собою свою главную силу, 40-сильный пароходъ, котораго углубленіе не позволяло перетащить черезъ гряду, и продолжать изслѣдованіе на открытомъ 12-тисильномъ пароходикѣ, съ 18 человѣками команды.
Каменистое дно съ торчками, выходившими мѣстами почти до поверхности воды, тянется еще верстъ на 12 вверхъ отъ гряды. Промѣривая безпрестанно, я находилъ, что тотчасъ послѣ 7, 8, 9 футъ глубины, было 3 и 2 фута, и пароходикъ царапался о камни то съ той, то съ другой стороны: а затѣмъ снова 7 и 8 футъ. Въ этой части, берега съ обѣихъ сторонъ высокіе, глинистые и обрывистые, отъ 40 до 60 футъ вышины, покрытые кустарникомъ, весьма удобнымъ для засадъ. Явившись тутъ сюрпризомъ, мы не встрѣтили никого; но еслибъ туркмены племени чоудуръ, расположенные около хивинской крѣпости Курганчи, построенной выше на Кукѣ, успѣли во время провѣдать о насъ, то человѣкамъ тремъ или четыремъ ничего бы не стоило перестрѣлять насъ сверху на выборъ, безъ малѣйшей опасности для себя.
Далѣе вверхъ отсюда рукавъ этотъ называется Кукъ (Синій), и течетъ между песчаными буграми, поросшими саксауломъ; мѣстами обмываетъ низменные острова, мѣстами разливаетъ въ стороны озерки. Ширина отъ 50 до 80 сажень, глубины 5, 6, 7 и 8 футъ. За заросшимъ камышами озеромъ Тампыне-Аяге гора Чучка-басъ, на восточномъ краю которой хивинская крѣпость Курганча, удерживающая въ покорности киргизовъ и каракалпаковъ, кочующихъ и живущихъ въ этихъ мѣстахъ и около озера Дау-Кара
Озеро Тампыне-Аяге и дальнѣйшее теченіе Кука мною не изслѣдованы: я былъ тамъ въ сентябрѣ, когда вода уже значительно упала, и кромѣ того было бы безумно-рисково пускаться въ глубь враждебной страны съ 18-ю человѣками, имѣя въ тылу хивинскую крѣпость, въ особенности зная, что во всемъ краѣ уже поднята тревога по случаю моего внезапнаго появленія у крѣпости Нукуса, о чемъ я буду говорить дальше.
Отдѣливъ отъ себя Куванъ-Джарму или Кукъ, Аму-Дарья течетъ на сѣверо-западъ и сѣверъ; но воды ея безпрестанно уменьшаются отдѣленіемъ вправо множества малыхъ протоковъ и одного большого, Карабайли, которые разливаются по низменностямъ и образуютъ заросшія камышами озера, откуда вода стекаетъ потомъ въ одно большое русло Улькунъ-Дарью (Великую Рѣку) — самый многоводный изо всѣхъ рукавовъ, которыми Аму-Дарья впадаетъ въ Аральское море.
Прямо до моря, не прерываясь озерами, доходитъ только часть Аму-Дарьи, называемая ниже города Кунграда Талдыкомъ, подраздѣляющимся передъ впаденіемъ въ море на нѣсколько меньшихъ протоковъ. Талдыкъ составляетъ второе отъ запада изъ устьевъ Аму-Дарьи. Въ 1848 и 49 годахъ онъ имѣлъ весьма быстрое теченіе и 3 фута глубины на барѣ; въ 1858 г. я нашелъ, что наносы его выдвинулись впередъ версты на двѣ противъ прежняго и на барѣ было только 1¼ и 1½ фута глубины, а дно такое вязкое, что мы съ трудомъ вытаскивали ноги. По берегамъ Талдыка отличныя луговыя мѣста, много пашенъ и бахчей.
Укрѣпленный городъ Кунградъ, главный базаръ и центръ управленія кунградской области, составляющей сѣверную часть хивинскаго ханства, расположенъ на лѣвомъ берегу Аму-Дарьи. Въ немъ отъ 6 до 8 тысячъ жителей: узбековъ, сартовъ, киргизовъ и каракалпаковъ. Кромѣ такъ-называемаго ханскаго дворца съ прекраснымъ садомъ, гдѣ живетъ правитель области, главной мечети и обширнаго каравансарая, сложенныхъ изъ комьевъ глины, дома жителей весьма неказисты; улицы кривыя, грязныя, узкія, вонючія; базаръ весьма оживленъ; окрестности Кунграда тщательно воздѣланы: кругомъ поля, сады, бахчи, травосѣяніе — все это, разумѣется, при помощи искуственнаго орошенія.
Я осматривалъ талдыкское устье въ первый разъ въ 1848 г. Чтобъ скорѣе узнать, который изъ протоковъ судоходенъ, мы выбродили большую часть въ первый же день, въ чемъ никто намъ не помѣшалъ; но дня черезъ два, когда я осматривалъ остальные протоки, насъ стерегли человѣкъ 50 хивинскихъ всадниковъ, посланныхъ ханомъ, чтобъ захватить меня живого или мертваго. Они ѣхали по берегу, вдоль котораго я промѣрялъ глубины съ шлюпки, и не посмѣли прямо напасть на меня, хотя насъ всего было пятеро, но старались выманить меня на берегъ. Мы разговаривали съ большою любезностью; я говорилъ, что мы рыбаки, и желаемъ торговать съ ними, а они звали меня къ себѣ, предлагая продать рису, фруктовъ, изюму и проч. Увидѣвъ, что я удаляюсь, кончивъ свое дѣло, они разсердились, спѣшились и вошли въ воду съ ружьями — но было уже поздно. Они ругнули насъ вслѣдъ, мои матросы со смѣхомъ отвѣтили тѣмъ же — и мы разстались.
Впослѣдствіи, перекочевавшіе на Сыр-Дарью киргизы передали мнѣ довольно оригинальный разсказъ, слышанный ими отъ каракалпаковъ о моемъ появленіи въ устьѣ Талдыка:
«На разсвѣтѣ показалась на морѣ превысокая бѣлая гора, которой верхушка говорила съ небесами (эффектъ марева на паруса); гора эта все шла и шла къ берегу, потомъ вдругъ остановилась и нырнула подъ воду (я спустилъ паруса, ставъ на якорь). Вмѣсто горы очутилась большая лодка; вскорѣ изъ большой лодки родилась маленькая и на ней русскій тюря (начальникъ) разъѣзжалъ передъ рѣкою и все втыкалъ въ воду черныя колья (я промѣривалъ, сидя на рулѣ, чернымъ футштокомъ съ правой стороны, обращенной къ морю). Когда лодка ушла, посланные хивинскимъ ханомъ батыри (наѣздники) велѣли каракалпакамъ непремѣнно выдергать эти черные колья, чтобъ представить ихъ въ Хиву; но какъ тѣ ни старались, однако не нашли ничего — должно быть, колья были заколдованные.»
Скажу мимоходомъ, что слава о моихъ сверхъестественныхъ рессурсахъ не разъ выносила меня изъ крайне опасныхъ положеній. Такъ въ 1859 году, я очутился съ пароходомъ въ Улькун-Дарьѣ, о которой сейчасъ будетъ рѣчь, въ самой серединѣ всей хивинской армія, лично предводительствуемой самимъ ханомъ, и на бѣду, поднимаясь по неизвѣстнымъ водамъ, сталъ на мель. Случай этотъ былъ описанъ въ «Морскомъ Сборникѣ» за 1860 годъ моимъ сослуживцемъ, г. Шепуринымъ.
Хивинцевъ было 10,000 человѣкъ, при десяти мѣдныхъ орудіяхъ, отлитыхъ бѣглымъ фейерверкеромъ астраханскаго артиллерійскаго гарнизона Семеномъ Петровичемъ[1]. Я былъ готовъ къ отпору, но не дѣлалъ перваго выстрѣла. Хивинцы, разъѣзжавшіе передъ моими судами впродолженіе трехъ часовъ и начинавшіе уже выводить на мысу впереди меня батарею, вдругъ сняли орудія съ позиціи и отвезли къ своему главному лагерю; потомъ пропарадировало мимо меня прикрытіе изъ 400 конныхъ туркменовъ-чаудуровъ, вооруженныхъ больше чѣмъ на двѣ трети англійскими двуствольными ружьями, и человѣкъ изъ 300 босоногой пѣхоты въ красныхъ курткахъ, вооруженныхъ на половину фитильными ружьями, а остальные пиками, при турецкомъ барабанѣ. Такимъ образомъ они сами очистили намъ дальнѣйшій нуль вверхъ. Впослѣдствіи я узналъ, что на военномъ совѣтѣ у хана, хотѣвшаго открыть по насъ огонь, одинъ изъ его наиболѣе приближенныхъ узбековъ сказалъ:
«Какая намъ польза стрѣлять въ русскихъ, которые насъ не трогаютъ? Ну, хорошо, мы убьемъ или ранимъ у нихъ нѣсколько человѣкъ, а потомъ что? Ут-каюкъ (огненная лодка) желѣзный, у этихъ нечестивцевъ и желѣзо плаваетъ на водѣ, ядра наши отъ нихъ отскочатъ (отъ бортовъ толщиною въ ⅛ дюйма!). Опасны не тѣ пушки, которыя мы у нихъ видимъ, а вотъ эти черныя дырочки, изъ которыхъ они пустятъ въ насъ такими штуками, что мы всѣ можемъ погибнуть!» Страшныя эти дырочки были полубортики (окошечки) для воздуха въ каютахъ.
Улькуи-Дарья, вливающая въ Аральское море большую часть водъ Аму-Дарьи, впадаетъ въ вето двумя рукавами: западный изъ нихъ называется Кичкене-Дарья, а вершина раздвоенія урочище Теяке-Куму, около десяти верстъ прямаго разстоянія отъ моря.
Улькуи-Дарья беретъ свое начало изъ заросшаго камышами озера Аиртин-Куль, наполняемаго сверху, изъ котораго протокомъ, шириною въ 15 саженъ и глубиною въ 4 сажени, вытекаетъ масса воды, раздѣляющаяся подъ прямымъ угломъ на двѣ части: вправо образуется Улькун-Дарья, а влѣво узкій протокъ Кульдень, длиною около четырехъ верстъ, впадающій въ Талдыкъ нѣсколько ниже города Кунграда. Въ 1858 г. протокъ Кульдень имѣлъ наименьшую глубину 4½ фута, а въ 1859 г. онъ уже значительно обмелѣлъ, всего до 2½ футъ въ полноводье, и началъ заростать камышами: снабжавшая его масса воды своротила въ Улькун-Дарью.
По мѣрѣ теченія своего, Улькун-Дарья снабжается справа, чѣмъ дальше тѣмъ большими притоками изъ наполняемыхъ сверху озеръ; такъ что на три версты ниже своего начала, у деревни Менекен-баге, ширина ея около 80 саженъ и глубины 4, 5 и 6 футъ, а на 30 верстъ ниже, ширина уже отъ 120 до 180 саженъ, и глубины по 3, 4 и 5 сажень.
Гора Кубе-Тау, мимо которой Улькун-Дарья дѣлаетъ длинные изгибы, вышиною 80 футъ; на восточномъ скатѣ ея кладбище съ большими, отлично-сложенными надгробными памятниками, имѣющими видъ куполовъ, четвероугольниковъ съ зубчатыми стѣнами и т. п.
Масса водъ Улькун-Дарьи продолжаетъ увеличиваться справа изъ озеръ большими притоками, которыхъ общее названіе Кук-Узяки, шириною отъ 15 до 25 саженъ, глубиною въ 6 и 7 сажень. Берега рѣки выше горы Кубе-Тау, противъ Кук-Узяковъ и ниже ихъ, покрыты садами и пашнями, въ особенности лѣвый. Тамъ много домовъ, сложенныхъ, какъ всѣ здѣшнія строенія, изъ комьевъ глины и окруженныхъ тутовыми деревьями, огромными ветлами, осокорью, абрикосовыми деревьми и высочайшими пирамидальными тополями; жители осѣдлые: узбеки, сарты, каракалпаки. Вдоль закраины низменнаго берега выведена земляная нлотина, удерживающая воду въ полноводья и дозволяющая располагать орошеніемъ, безъ котораго здѣсь ничто не родится.
До отдѣленіи Казак-Дарьи, на которой крѣпостца Чимбай, вытекающей изъ Улькун-Дарыі вправо, въ 70 верстахъ отъ ея впаденія, масса водъ ея не уменьшается; берега, поросшіе густого чащею джиды, тальника и колючки, затопляются въ разливы; тамъ водятся кабаны и тигры, а по ночамъ оттуда слышались похожіе на отчаяный вопль ребёнка крики шакаловъ. Ширина рѣки отъ 150 до 200 саженъ; глубины доходили до 7 саженъ, а теченіе отъ 3 до З ½ узловъ, безъ малаго 6 верстъ, въ часъ.
Ниже Казак-Дарьи берега опять суше и тверже; внутри ихъ видны обширныя пашни въ перемежку съ лугами; тутъ жители преимущественно каракалпаки; есть и киргизы, но ихъ мало.
Въ 1859 г., когда весь этотъ край былъ запуганъ грабежами туркменовъ, хозяйничавшихъ въ отложившемся отъ хивинскаго хана Кунградѣ, каракалпаки выстроили себѣ нѣсколько четвероугольныхъ земляныхъ укрѣпленій, въ которыхъ втискали свои кибитки почти вплоть одну подлѣ другой. Самое большое, въ которомъ укрывалось до 1,000 кибитокъ, было на мысѣ Тенкё-Куму.
Почва въ низовьяхъ Улькун-Дарьи глинисто-солонцоватая; по закраинамъ береговъ пашни, а далѣе во внутрь виднѣлись табуны и стада. Каракалпаки, занимающіеся преимущественно земледѣліемъ и только для насущныхъ потребностей скотоводствомъ, казались вообще зажиточными, но киргизы большей частью весьма бѣдны; число послѣднихъ постоянно уменьшается перекочевываніями въ наши предѣлы, на Сыр-Дарью.
Въ 1859 году я проникъ изъ Улькун-Дарьи, черезъ нижній Кук-Узякъ, озера и протокъ Каробайли, въ главное русло АмуДарьи.
Нижній Кукъ-Узякъ, при впаденіи въ Улькун-Дарью, шириною около 30 саженъ и глубиною 7 саженъ (въ пору полноводья). Поднявшись по немъ версты на 2½ я увидѣлъ, что онъ состоитъ изъ сліянія двухъ рукавовъ: начало праваго, смотря сверху, послѣ многихъ подраздѣленій, теряется въ камышахъ; но лѣвымъ, хотя узкимъ и извилистымъ, однако глубокимъ, мнѣ удалось войти въ озеро Кара-Куль. Мнѣ стоило большого труда пробираться дальше черезъ сплошныя массы густыхъ камышей, растущихъ на глубинѣ 6 и 7 футъ: въ одномъ мѣстѣ мы пробились цѣлый день, чтобъ пройти на парахъ и завозахъ всего 2½ версты.
У горы Кучвана-Тау, вышиною около 150 футъ, растетъ въ большомъ изобиліи саксаулъ. Далѣе, мимо ея, путь мой шелъ частью черезъ сплошные камыши, частью по открытой водѣ озеръ Акъ-Куль и Маметъ-Куль, въ которыхъ попадалось множество кочекъ, карягъ, твердыхъ островковъ и верхушекъ затопленныхъ кустовъ; мѣстами прозрачность воды позволяла видѣть на днѣ остатки прежнихъ пашенъ и оросительныхъ канавъ, такъ что было ясно, что мѣста эти были прежде воздѣланы, и покрылись водою или вслѣдствіе прорыва ограждавшихъ ихъ плотинъ, или отъ перемѣны русла самой рѣки. Фарватеры были часто узки, извилисты и мелки, нерѣдко меньше 4-хъ футъ глубины — то было уже въ половинѣ августа, и вода успѣла значительно понизиться.
Въ виду горы Бурлы, плоской известковой возвышенности футъ въ 40 со множествомъ могилъ, чтобъ скорѣе кончить дѣло, я рѣшился оставить за собою свою главную силу, и продолжать изслѣдованіе на 12-ти-сильномъ пароходикѣ, на которомъ я и пробраіся черезъ камыши въ протокъ Карабайли, а изъ него въ главное русло Аму-Дарьи.
Карабайли отдѣляется изъ Аму-Дарьи вправо, верстахъ въ 65-ти ниже города Ходжайли, и потомъ опять соединяется съ нею верстъ на 30, не доходя Кунграда. Пройденная мною часть его протекаетъ между твердыми берегами, отчасти затопленными въ полноводья. Ширина его отъ 20 до 40 саженъ; глубины, при значительно уже понизившейся водѣ, были 3, 4, 5 и до 7 футъ. Но обѣимъ сторонамъ пашни, сады и бахчи; по закраинамъ береговъ старыя, высокія ветлы, абрикосовыя деревья и пирамидальные тополи, такъ что мы шли какъ по прекрасной алеѣ; на бугоркахъ кусты гребенщика, колючки и саксаулъ.
Миновавъ развалины покинутаго городка, Старый Нукусъ-базаръ, и пройдя еще верстъ пять, мы вдругъ увидѣлл передъ собою, оботувъ колѣно протока, вновь воздвигнутую крѣпость Новый-Нукусъ, съ зубчатыми стѣнами, вышиною въ 3½ сажени и съ фасами длиною около 200 сажень. Неожиданное зрѣлище это заставило насъ пріостановиться; разсмотрѣвъ, однако, что пушекъ тамъ нѣтъ, я пошелъ полнымъ ходомъ впередъ. Это было въ 8 часовъ утра, и въ базарный день; на берегу толпилось множество народа; кучи лодокъ стояли противъ крѣпости съ зеленью, дровами, арбузами и дынями, мѣшками проса и ячменя, и проч. Появленіе моего пароходика было для хивинцевъ остолбеняющимъ сюрпризомъ: вся эта толпа смотрѣла на невиданное диво въ нѣмомъ и ошалѣломъ изумленіи. Когда я уже проходилъ крѣпость, изъ нея прибѣжалъ къ берегу чиновникъ бека (коменданта), съ приглашеніемъ пристать и посѣтить его. Я отвѣчалъ, что теперь иду въ Ходжайли, но на возвратномъ пути непремѣнно посѣщу бека, о мудрости и добродѣтеляхъ котораго я такъ много наслышался. Между тѣмъ, мы довольно тихо подвигались впередъ, по неизвѣстнымъ водамъ, притыкаясь иногда къ мелямъ; изъ крѣпости выѣхалъ на превосходномъ аргамакѣ верховой, посланный наблюдать за нами. Пройдя верстъ 14, мы добрались до начала Карабайли, гдѣ онъ отдѣляется изъ Аму-Дарьи.
Немного не доходя, я пріостановился, чтобъ взять на берегу полуденную высоту солнца для широты; потомъ, войдя въ главное русло Аму-Дарьи, я прошелъ его съ поднятымъ флагомъ поперегъ отъ одного берега къ другому.
— «Эка штука, вѣдь вонъ куда забрался расейскій нашъ флагъ!» — сказалъ съ гордостью одинъ матросъ стоявшему подлѣ него кочегару. Сознаюсь, всѣ мы раздѣляли это чувство.
Въ этомъ мѣстѣ ширина рѣки, уже значительно уменьшенной отдѣленіемъ изъ нея выше рукава Кука и нѣсколькихъ малыхъ протоковъ вправо, была около 200 саженъ; глубины, несмотря на значительное пониженіе воды, были отъ 5 до 7 футъ и теченіе около 2-хъ узловъ (3½ верстъ въ часъ). Берега низменные; на правомъ тальникъ и джида, на лѣвомъ камышъ; жителей не было видно.
Медлить тутъ, имѣя въ тылу хивинскую крѣпость, гдѣ люди могли опомниться, было нечего; я присталъ къ мѣсту своего полуденнаго наблюденія, и взялъ высоты солнца для долготы по часовому углу; потомъ, нагнавъ сильные пары, мы полетѣли полнымъ ходомъ внизъ по теченію, и по извѣстнымъ уже мѣстамъ. Верховой, которому такъ легко было слѣдить за нами, пока мы пробирались ощупью противъ теченія, пустился вскачь; но бугристая и изрѣзанная канавами мѣстность задерживала его, и онъ отсталъ, такъ что онъ подскакивалъ къ воротамъ крѣпости, когда мы уже проносились мимо ея, и прежде чѣмъ тамъ успѣли принять противъ насъ какія-либо мѣры. Изъ крѣпости поскакалъ за нами хивинскій чиновникъ, въ высочайшей бараньей шапкѣ, въ яркомъ шелковомъ халатѣ, на неосѣдланномъ аргамакѣ — повидимому никто тамъ не воображалъ, чтобъ мы могли воротиться такъ скоро — и кричалъ, что бекъ ждетъ меня въ гости, и приготовилъ отличное угощеніе, чтобъ я остановился и не огорчалъ его, и проч.
Я несся впередъ, отвѣчая весьма привѣтливо, что никакъ не могу посѣтить бека въ этотъ разъ, просилъ ему кланяться, желалъ ему добраго здоровья и безконечныхъ радостей, и вскорѣ скрылся изъ вида. Мы только видѣли издали, какъ лошадь хивинца, подскакавъ къ широкой, наполненной водою канавѣ, вдругъ уперлась, и какъ самъ онъ съ отчаяніемъ сорвалъ съ себя шапку и въ бѣшенствѣ бросилъ ее на землю.
Такимъ образомъ, благодаря неожиданности, я прошелъ благополучно съ 18 человѣками взадъ и впередъ мимо хивинской крѣпости, въ которой, по случаю базара, было около 4,000 человѣкъ народа.
Глубина бара Улькун-Дарьи подвержена безпрестаннымъ перемѣнамъ: переходя черезъ него въ концѣ іюля 1859 г., я нашелъ на немъ только 2½ фута воды и долженъ былъ выгрузить пароходъ дочиста, послать въ воду людей съ лопатами разгребать себѣ путь и протаскиваться впередъ шагъ за шагомъ; а въ августѣ и сентябрѣ того же года, на барѣ было 4 и 4½ фута, и я переходилъ черезъ него какъ нельзя легче подъ парами.
Кромѣ четырехъ главныхъ устьевъ Аму-Дарьи: Айбугирскаго, Талдыка, Улькун-Дарьи и Янгысу, есть еще нѣсколько промежуточныхъ прориновъ, впадающихъ въ море, но всѣ они мелководны, незначительны, многіе обмелѣли и пересохли, и уже заросли камышами.
Плаванія мои въ дельтѣ Аму-Дарьи были ниспосланнымъ свыше спасеніемъ одной несчастной русской женщинѣ, томившейся 23 года въ самомъ тяжкомъ рабствѣ. Казачка Татьяна Бѣшенцова была захвачена въ 1836 г. вмѣстѣ съ тремя другими женщинами на сѣнокосѣ Янгильской станицы (верстъ на 200 къ сѣверу отъ Орска), шайкою киргизскихъ хищниковъ. Грудного ребенка ея при ней бросили въ рѣку, потомъ привязали ее къ лошади и умчали въ степь; черезъ мѣсяцъ она очутилась въ Хивѣ и была продана каракалпакскому бію Муллѣ-Мамыту. Тогда ей было 26 лѣтъ. Неизвѣстно, что сталось съ остальными товарками ея несчастія — вѣроятно умерли въ неволѣ.
Я узналъ о ней еще въ 1858 году и хотѣлъ ее выручить, но мнѣ не удалось. Въ 1859 г. я подошелъ съ пароходомъ вплоть къ аулу ея хозяина и объявилъ, что если мнѣ немедленно не выдадутъ ее, то я разгромлю аулъ и не оставлю въ немъ живой души. Мулла-Мамытъ испугался этой угрозы, которую, признаюсь, я бы весьма затруднился буквально исполнить; онъ отвѣчалъ, что женщина эта теперь въ Чимбаѣ (крѣпостцѣ на Казак-Дарьѣ), гдѣ гоститъ часть его семейства, но что онъ немедленно пошлетъ за нею нарочнаго и черезъ три дня она будетъ мнѣ представлена.
« — Если не вѣришь, дѣлай что хочешь, сила на твоей сторонѣ.»
Я обѣщалъ ждать три дня, и, дѣйствительно, рано утромъ на третій день ее привезли на пароходъ. Бѣдняжка была въ лохмотьяхъ, вся исхудалая, совершенно растерянная, озиралась въ изумленіи и не отвѣчала на вопросы и привѣтствія. Я уже подозрѣвать, не обманулъ ли меня Мулла-Мамытъ и не подставилъ ли какую-нибудь другую женщину вмѣсто плѣнницы, а потому велѣлъ свести ее въ жилую палубу, гдѣ были образа. Увидя иконы, она залилась слезами и начала креститься — значитъ, наша!
Разумѣется, что я щедро одарилъ Муллу-Мамыта, такъ что онъ не остался въ убыткѣ; матросы тотчасъ же смастерили ей бѣлье, сарафанъ, башмаки, и она долго не могла опомниться въ новой, какъ-бы волшебствомъ перемѣнившейся обстановкѣ, окруженная ласками и наслаждаясь давно неиспытаннымъ покоемъ. Не слышавъ столько лѣтъ родного слова, она нескоро привыкла понимать и говорить порусски, такъ что сначала приходилось разспрашивать ее потатарски; она даже забыла свое прозваніе и сказала, что она Татьяна Мезенцова а не Бѣшенцова.
Привезя ее въ фортъ № 1, я тотчасъ же адресовался въ штабъ оренбургскаго казачьяго войска за справками о ней и ея семействѣ. Мнѣ сообщили, что дѣйствительно въ 1886 году пропала изъ Янгильской станицы казачка Татьяна Бѣшенцова, а не Мезенцова; что мать ея еще жива, а мужъ, черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ того какъ она пропала безъ вѣсти, женился на другой, которая умерла годъ тому назадъ; что сынъ ея, оставшійся младенцемъ, женатъ и имѣетъ двухъ дѣтей, а дочь умерла.
Никогда не забуду выраженія ея лица, когда я объявлялъ ей эти вѣсти: она была блѣдна какъ смерть, дрожала всѣмъ тѣломъ и двѣ крупныя слезы катились по ея холоднымъ, морщинистымъ щекамъ.
Я привезъ ее въ ту же осень въ Оренбургъ. Флотилія и жители форта № 1 составили складчину, покойный генерал-губернаторъ Катенинъ и нѣкоторые изъ оренбургцевъ увеличили ее, и Татьяна была доставлена въ родную станицу въ тарантасѣ, съ комфортомъ и капитальцемъ. Впослѣдствіи мнѣ разсказывали о первомъ свиданіи ея съ 80-тилѣтнею матерью, какъ обѣ упали на землю и долго-долго рыдали…
- ↑ Какъ пѣшій артилеристъ, онъ устроилъ хивинскому хану пѣшую артилерію, съ весьма приличными лафетами, передками и зарядными ящиками. У коканскаго же хана устроилъ артилерію конную бѣглый урядникъ казачей конной артилеріи Петръ Андреичъ. Въ 1853 году, у форта Перовскаго, когда было знаменитое огаревское дѣло, она отлично выскакивала на позицію, снималась съ передковъ, дѣлала заѣзды и проч., что не помѣшало ей, однако, быть взятою тогда русскими: всѣ 16 орудій и теперь въ фортѣ Перовскомъ.