Дело жизни (Тимковский)/ДО

Дело жизни
авторъ Николай Иванович Тимковский

Опубл.: 1904. Источникъ: az.lib.ru • Сцены в 5-ти действиях.

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

Дѣло жизни. Сцены въ 5-ти дѣйствіяхъ, Н. И. ТИМКОВСКАГО

1904.

Изданіе магазина «Книжное Дело». Москва, Моховая, д. Варваринскаго О-ва, и Арбатъ, д. Юрасова. Отдѣленіе: С.-Петербургъ, Екатерининская ул., д. № 6. ЛИЦА:

Черемисовъ Глѣбъ Гавриловичъ, землевладѣлецъ, среднихъ лѣтъ.

Анна Родіоновна, жена его.

Таня, дочь ихъ, очень молодая дѣвушка.

Гаврила Ивановичъ, отецъ Черемисова.

Крузовъ Андрей Павловичъ, владѣлецъ завода.

Корягинъ Дмитрій Николаевичъ, земскій врачъ, молодой.

Марья Платоновна, земская фельдшерица и акушерка, пожилая дѣвушка.

Дворянчиновъ Егоръ Тарасовичъ, сельскій учитель, подъ 40 л.

Домна Захаровна, жена его, однихъ лѣтъ съ мужемъ.

Флегонтовъ Патрикѣй Саввичъ, богатый хлѣботорговецъ, пожилой.

Ульяновъ Петръ Акимовичъ, землевладѣлецъ, молодой.

Крутогоровъ Арсеній Даниловичъ, уѣздный предводитель дворянства.

Ребринскій Николай Артемьевичъ, судебный слѣдователь.

Жустринъ Филиппъ Макаровичъ, |

Лазуринскій Павелъ Маркеловичъ, |

Поскребинъ Ѳедоръ Лукичъ, } землевладѣльцы.

Лубковъ Иванъ Серапіоновичъ, |

Черничкинъ Илья Назаровичъ, |

1-й. |

2-й. |

3-й. } землевладѣльцы.

4-й. |

Нѣсколько землевладѣльцевъ.

Кирилловна, старая нянька Черемисова.

Любаша, горничная, внучка Кирилловны.

Карлъ Ивановичъ, директоръ на заводѣ у Крузова.

Служащіе на заводѣ Крузова и гости: мужчины, дамы, два лакея Крузова безъ рѣчей.

3-е дѣйствіе происходитъ въ домѣ Крузова; остальныя — въ усадьбѣ Черемисова.

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ. Усадьба Черемисова. Садъ, переходящій непосредственно въ паркъ. Направо отъ зрителей — деревянный двухъэтажный домъ съ нижней террасой и верхнимъ балкономъ, на который ведетъ наружная узенькая лѣстница. Передъ террасой — цвѣтникъ; дальше за террасой, въ глубинѣ сцены, крыльцо. Въ лѣвой сторонѣ сада бесѣдка. Невдалекѣ отъ террасы — качели. Вдали виднѣются поле, рѣка, деревня и труба Крузовскаго завода. На горизонтѣ синѣетъ роща. — На авансценѣ — круглый садовый врытый въ землю столъ, на которомъ Кирилловна и Любаша разставляютъ чайныя принадлежности.

I. Кирилловна, Любаша.

Кирилловна. Надо, чтобы все было какъ слѣдоваетъ. Анна Родіоновна праздничный севризъ вынула: этотъ надо назадъ снесть. (Указываетъ на старый приборъ). Гость-то не маленькій: заводчикъ… тысячникъ большой… вотъ бы за кого Танечку выдать, любо-дорого!

Любаша. Ну, баушка, велика радость за старика выходить…

Кирилловна. Это по нашему, по деревенскому, коли сорокъ лѣтъ, такъ и старъ. А по господски онъ въ самой порѣ.

Любаша. Барыня-то, чай, за доктора выдетъ. У нихъ ужъ, чай, давно все слажено.

Кирилловна. Нѣтъ, за Андрея бы Палыча куда бы лучше. Тогда и Глѣбъ Гаврилычъ опять оперуется, а то раззорилъ онъ себя съ этими мужланами.

Любаша. Глѣбъ Гаврилычъ такой для простого народа радѣтель, ужъ это надо къ чести ему приписать.

Кирилловна. Ну да, къ чести… всаживаетъ, всаживаетъ въ нихъ, а они нешто чувствуютъ что? Имъ бы только содрать съ кого. Знамо, мужичьи хари. Вотъ и староста нашъ говоритъ: «мирволитъ, гытъ, баринъ этимъ идоламъ. У меня, гытъ, только что руки связаны, а то бы я ихъ вотъ какъ!». Поди-ка, другой севризъ принеси, да варенья… да полотенце чистое. (Приставляетъ стулья къ столу).

Любаша. (Направляясь съ подносомъ къ столу). Знаю я старосту-то: Севастьянычъ умѣетъ юлить передъ бариномъ, а ужъ такой-то кляузникъ, не приведи Господи!

2. Гаврила Ивановичъ (въ фуражкѣ съ дворянской кокардой, съ цвѣткомъ въ петличкѣ, съ тросточкой въ рукахъ, входитъ изъ парка и, встрѣтясь съ Любашей, хватаетъ ее).

Гаврила Ивановичъ. Стой! Говори: откуда и куда? (Заигрываетъ съ ней).

Любаша. Оставьте, Гаврилъ Иванычъ, — чтой-то, право!

Гаврила Ивановичъ. Говори: много хозяйскаго чаю-сахару воруешь, а?

Любаша. Пустите, а то вотъ подносъ такъ и грохну… сейчасъ умереть, грохну!

Гаврила Ивановичъ. А я изъ жалованья вычту.

Кирилловна. И посмотрю я на васъ, Гаврила Иванычъ. (Тотъ отходитъ отъ Любаши, которая уходитъ въ крыльцо): волосъ на головѣ нѣтъ, а глазъ все коситъ, все коситъ…

Гаврила Ивановичъ. Но — не забываться!

Кирилловна. Эхъ, Гаврила Иванычъ, Гаврила Иванычъ, вѣдь, въ субботу въ обѣдъ будетъ сто лѣтъ.

Гаврила Ивановичъ. Всю жизнь твержу тебѣ, старая кочерыжка, что я не Гаврила, а Гавріилъ!

Кирилловна. Гавріилъ-то, чай, въ писаніи…

Гаврила Ивановичъ. Васъ, сиволапыхъ, хоть въ трехъ щелокахъ вари, все вы будете невѣжды и свиньи. Я всегда говорилъ это. (Любаша возвращается съ новымъ приборомъ на подносѣ, съ вазочкой варенья и чайнымъ полотенцемъ). Впрочемъ, чортъ съ вами, коли вы обращенія не понимаете: съ вами баринъ шутитъ, а вы… (Увидавъ около стола соръ). Это что: соръ? Подмести немедленно: въ 24 часа! Чуть не доглядишь, сейчасъ вездѣ грязь разведутъ. Только срамите меня передъ Андреемъ Павловичемъ. Я вотъ приду: я васъ тогда палкой. (Останавливаясь на верхней ступенькѣ террасы). Живо! Въ 24 часа! (Уходитъ черезъ террасу въ комнаты. Любаша достаетъ изъ-за крыльца вѣникъ и подметаетъ соръ).

Кирилловна. Самого-бы палкой-то. Умѣетъ только денежки по вѣтру пущать, да съ бабами баловаться. (Вынимаетъ изъ вазочки съ вареньемъ ложку, наскоро облизываетъ ее и кладетъ въ полоскательную чашку).

Любаша. Человѣкъ старый, мастистый, а этакъ озорничаетъ. А еще образованный.

Кирилловна. Вотъ погоди: и ты образуешься, — тоже безобразить будешь. (Любаша оставляетъ вѣникъ, украдкой вынимаетъ изъ кармана книжку и разсматриваетъ ее).

Любаша. Отъ ученья-то, баушка, люди великатнѣе дѣлаются.

Кирилловна. Ну да, «великатнѣе!» Вонъ, Домна-то…

Любаша. А что-жъ? изъ мужичекъ, а за учителя вышла. А вѣдь босая бѣгала.

Кирилловна. (Взглянувъ на Любашу). Ты это чегой-то, уткнумши носъ въ книжку, стоишь?

Любаша. Барышня дала сейчасъ. Занятная книжка: какъ все на землѣ устроено, откуда вѣтеръ дуетъ и откуда дождикъ проистекаетъ.

Кирилловна. Брось, брось! Ишь, какая начетница объявилась. Мудрите вы съ барышней больно. Вотъ за это и нѣтъ вамъ второй мѣсяцъ дождя, хоть пополамъ разорвитесь. Ты, Любка, не смѣй у меня учиться вплотную, а то за косы… (Любаша прячетъ книжку въ карманъ).

3. Дворянчиковъ. (Выходитъ изъ комнатъ черезъ террасу).

Дворянчиковъ. Добролюбивые люди, нѣтъ ли здѣсь папиросочки?

Кирилловна. А вы бы, Егоръ Тарасовичъ, свои завели, а то все на господскіе льститесь.

Дворянчиковъ. «Господскія»… Словно я лакей. Ты, Ѳедосья Кирилловна, вообще много позволяешь себѣ — да!

Кирилловна. Ишь вѣдь: невеликъ человѣкъ, а какой гнѣвливый.

Дворянчиковъ. Врешь! я великъ человѣкъ, потому что я служу великому дѣлу. Я — учитель, а не прихлебатель!

Кирилловна. Ну, какъ есть масло на сковородѣ: зашипитъ, забрыжжетъ, а все ни къ чему. (Домна Захаровна останавливается въ дверяхъ на террасѣ). Вонъ, гляди, жена идетъ. (идетъ къ крыльцу).

4. Домна Захаровна.

Домна Захаровна. (Сходитъ съ террасы, подозрительно). Егоръ, ты чего тутъ?

Дворянчиковъ. Хотѣлъ папироску…

Домна Захаровна. (Насмѣшливо и недовѣрчиво). Папироску?

Кирилловна. Любка, уйди отъ грѣха. (Уходитъ въ крыльцо; Любаша за нею).

Дворянчиковъ. Живешь, живешь ты, Домна Захаровна, а все у тебя вентиляція въ головѣ свиститъ.

Домна Захаровна. Ну, ну… Денегъ-то у Глѣба Гаврилыча просилъ?

Дворянчиковъ. Его сейчасъ дома нѣтъ. Да если бы и былъ дома… Какія у него деньги?

Домна Захаровна. Прогорѣлъ, стало-быть, съ мужиками со своими? Какъ же теперь намъ быть то? Вѣдь этакая незадача! Недаромъ я нынче во снѣ все въ банѣ мылась.

Дворянчиковъ. Эхъ, Домна, погрязла ты въ суевѣріи. А еще брала у меня уроки самообразованія!

Домна Захаровна. Ну, ты своей ученостью передо мной не хвастай. Ученье-то идетъ въ прокъ умнымъ — а ты какой добычникъ?

Дворянчиковъ. Домна Захаровна, когда же ты перестанешь шпынять меня? Это наконецъ просто… Живемъ, благодареніе Богу, съ голоду не умираемъ.

Домна Захаровна. А на черный день что у насъ есть? Прямые нигилисты.

Дворянчиковъ. Домна Захаровна, «нигилистъ» — значитъ…

Домна Захаровна. А, поди ты въ бучило! Народилъ дѣтей, а самъ… Тебѣ сказано: надо корову купить. Настасья говоритъ: у Лаптевыхъ по случаю неурожая корова задешево продается… Ты вотъ что: проси у этого заводчика. Слышишь?

Дворянчиковъ. Что ты, что ты! Повернется ли языкъ? Съ какой радости онъ будетъ давать намъ деньги?

Домна Захаровна. Эхъ ты, нескладеха! У него денегъ то, чай, бурунъ цѣльный: онъ — матеріалистъ, а мы съ съ тобой…

Дворянчиковъ. Домна Захаровна, «матеріалистъ» — значитъ…

Домна Захаровна. А еще лучше: просись къ нему на заводъ въ новую школу. Чай, видѣлъ, какое онъ у себя училище взгрохалъ? чета здѣшнему.

Дворянчиковъ. Ну, что ты говоришь, Домаша? Я горжусь, что столько лѣтъ работалъ здѣсь съ Глѣбомъ Гавриловичемъ на родной нивѣ, и вдругъ взять, да перебѣжать на заводъ!

Домна Захаровна. А ты посмотри, какую квартиру тамъ для учителя отдѣлали? Всякому пальчику по чуланчику! по крайности, не въ тѣснотѣ будемъ.

Дворянчиковъ. Да вѣдь мы школу-то здѣшнюю, можно сказать, вмѣстѣ съ Глѣбомъ Гаврилычемъ строили. Вѣдь я тутъ съ самаго основанія завелся… Насъ съ Глѣбомъ Гаврилычемъ идея связываетъ, — какъ ты этого не понимаешь? Да, кромѣ того, сколько онъ намъ съ тобой помогалъ: вѣдь все его попеченіями…

5. Таня (въ малороссійскомъ костюмѣ, сходитъ съ террасы, держа въ рукахъ коробку съ коллекціей и книгу).

Таня (идетъ къ Домнѣ Захаровнѣ). Вотъ вамъ, Домна Захаровна, книгу. Не знаю только, по вкусу ли придется.

Домна Захаровна (беретъ книгу). Благодарствуйте. Мнѣ, коли романъ, такъ, по крайности, какой-нибудь психическій. (Разсматриваетъ книгу, слѣдя ревнивымъ взглядомъ за Таней и мужемъ).

Таня. Хочу похвастать передъ вами, Егоръ Тарасовичъ. (Открываетъ передъ нимъ коробку). Составляю коллекцію для школы.

Дворянчиковъ. (Смотритъ въ коробку). А!.. Жучки… Козявочки… Такъ… такъ. Честь вамъ и слава. Сѣйте разумное, доброе, вѣчное.

(Любаша вноситъ самоваръ, ставитъ его на столъ и уходитъ).

Домна Захаровна (съ скрытымъ раздраженіемъ). Егоръ, пора домой.

Таня. А чаю? (Ставитъ коробку на садовую скамейку и завариваетъ чай).

Домна Захаровна. Нѣтъ, покорно благодарю. (Мужу). Пойдемъ.

Дворянчиковъ. Я бы, Домаша, чепурушечку выпилъ. (Домна Захаровна дѣлаетъ сердитое движеніе. Входитъ черезъ паркъ Корягинъ).

6. Корягинъ.

Корягинъ. Здравствуйте. (Здоровается съ Таней). Вотъ вамъ почта. (Отдаетъ Танѣ газеты и письма). Дайте мнѣ за это чаю.

(Здоровается съ Дворянчиковымъ). Фу, духота какая. (Снимаетъ шляпу, обмахивается ею, потомъ садится къ столу, просматриваетъ газеты).

Таня (наливаетъ Корягину и Дворянчикову, бѣгло просматриваетъ почту, потомъ идетъ къ качелямъ и, стоя, качается на нихъ),

Домна Захаровна (мужу). Ну, выпей, что ли чаю, да приходи… (идетъ).

Дворянчиковъ. Я вотъ тутъ газетинку… (Выбираетъ газету).

Домна Захаровна (Останавливаясь). Докторъ, вы шли — не видали моего индюка?

Корягинъ. Не имѣлъ удовольствія.

Домна Захаровна. Пропалъ, проклятущій; пойтить, поискать. (Идетъ).

Таня. Придете на засѣданіе-то?

Домна Захаровна. Гдѣ ужъ мнѣ… (съ ироніей). У васъ все народъ образованный… Ну, да, коли зовете, такъ вотъ управлюсь — приду послушать умныя рѣчи. (Уходитъ. За сценой слышенъ ея голосъ, зовущій индюка): «Пыря, пыря!»

Дворянчиковъ (выбравъ себѣ газету). А я, пока что, удалюсь въ бесѣдку да почитаю, что на Божьемъ свѣтѣ дѣлается. (Беретъ стаканъ съ чаемъ и уходитъ).

Корягинъ. Что это какъ вы расфрантились? Не для заводчика-ли?

Таня. Обыкновенный малороссійскій костюмъ.

Корягинъ. Этотъ господинъ опять у васъ торчитъ? Я видѣлъ здѣсь его коляску.

Таня. Онъ, должно быть, въ паркѣ съ мамой.

Корягинъ. Чего это онъ повадился?

Таня. Да вѣдь онъ давнишній знакомый и папы и мамы.

Корягинъ. Ну, папа-то не большой охотникъ до него. Не знаю, какъ мама.

Таня. Мнѣ очень непріятно, что онъ все съ мамой.

Корягинъ. А не съ вами?

Таня. Это что еще? Я говорю вамъ про маму. Она какъ-то измѣнилась…

Корягинъ. Къ худшему?

Таня. Да… Впрочемъ, все это глупости: мама не можетъ измѣниться къ худшему. (Задумчиво). Съ ней что-то сдѣлалось еще съ того времени, какъ умеръ Коля…

Корягинъ. Съ тѣхъ поръ прошло больше года: не все же тосковать. (Издали доносятся чуть слышно звуки пастушьяго рожка)

Таня. Она такъ любила Колю… и потомъ все это такъ неожиданно вышло. Я сама, какъ только вспомню своего братишку… (съ глубокимъ чувствомъ) Господи, какой чудный мальчикъ былъ.

Дворянчиковъ (выходитъ изъ бесѣдки, щелкая пальцемъ по газетѣ). Въ Ирландіи то какія дѣла дѣлаются, — а? Молодчага у нихъ этотъ… какъ его? (ставя передъ Таней стаканъ). Позвольте еще стаканчикъ… Еще пишутъ; новая экспедиція къ сѣверному полюсу поѣхала. Я объ этомъ размышляю такъ: ну, откроютъ они полюсъ, — да кому же отъ этого теплѣе станетъ? Димитрій Николаевичъ, одолжите папиросочку.

Корягинъ. Вы знаете, что я не курю.

Дворянчиковъ. Ахъ, вѣдь и правду. А я своихъ не держу, дабы курить поменѣе. (Беретъ налитый Таней стаканъ и идетъ въ бесѣдку). Полюсъ, полюсъ… Что такое полюсъ? Массѣ-то что отъ этого… черному-то народу? Не понимаю… (скрывается въ бесѣдкѣ).

(Влетаетъ изъ парка Марья Платоновна).

7. Марья Платоновна.

Марья Платоновна. Почта, говорятъ, пришла?.. Письма есть?

Таня (радостно). Марья Платоновна! (Бросается обнимать ее).

Марья Платоновна. Да, вѣдь видѣлись утромъ, видѣлись… Смерть устала, а скоро опять бѣжать. Дайте чашечку. (Таня наливаетъ). А, и хлѣбъ есть? Отлично… (Наскоро перебравъ почту). Писемъ мнѣ нѣтъ. А что пишутъ о медицинскихъ курсахъ?

Корягинъ. Ничего.

Марья Платоновна. Не можетъ быть. Такъ о чемъ же они пишутъ? (Наскоро пьетъ чай и ѣстъ хлѣбъ). А гдѣ Глѣбъ Гавриловичъ? Не возвращался еще?

Дворянчиковъ. (Входитъ въ возбужденіи съ газетой). Огуречниковъ то! представьте себѣ: въ инспектора попалъ, — а? Здравствуйте, Марья Платоновна, (здоровается). (Танѣ). Еще стаканчикъ соблаговолите: духотища, сушь, испаряемость страшная… (Таня наливаетъ ему).

Марья Платоновна. Ваша жена сейчасъ забѣгала ко мнѣ въ больницу за своимъ индюкомъ. Зачѣмъ ее индюкъ попадетъ къ намъ? Не лѣчиться же… Про какого Огуречникова вы говорите?

Дворянчиковъ. Мой однокашникъ: вмѣстѣ въ бабки играли… Теперь, изволите видѣть, инспекторомъ народныхъ училищъ задѣлался, фортуну свою завоевалъ. Мы тутъ съ индюками возимся, а онъ вонъ какъ шарахнулъ… чудеса въ рѣшетѣ! (Слышится звукъ подъѣхавшаго экипажа).

Марья Платоновна. Что же вы завидуете?

Дворянчиковъ. Ничего я не завидую, а только диву даюсь. Что такое Огуречниковъ? Не болѣе, какъ Володька Огуречниковъ только и всего. (Звукъ рожка замолкаетъ).

8. Черемисовъ (входитъ, выколачивая съ своею платья вѣткой пыль).

Черемисовъ. (Издали). Ну, наглотался я пыли! Такъ все пересохло: въ полѣ — страшно смотрѣть… Здравствуйте, докторъ. (Здоровается). А Марья Платоновна, моторный человѣкъ! (Протягиваетъ ей руку).

Марья Платоновна (здороваясь съ нимъ). Вотъ модникъ какой: по десяти разъ на дню здоровается.

Черемисовъ (выколачивая съ картуза пыль). Всю дорогу чихалъ отъ пыли. Въ горлѣ першитъ.

Таня (подаетъ ему стаканъ съ чаемъ). Папа, вотъ тебѣ чай.

Черемисовъ. Спасибо, Танюшка… Поцѣловалъ-бы тебя, если бы не былъ похожъ на трубочиста отъ пыли.

Таня (подставляетъ отцу щеку). Ничего, цѣлуй.

Черемисовъ. Ну, ладно, коли такъ. (Цѣлуетъ ее, потомъ обращается къ Марьѣ Платоновнѣ). Дайте-ка папироску: съ утра не курилъ. Эта Кирилловна вѣчно упрячетъ папиросы такъ, что самъ дьяволъ не найдетъ. (Таня уходитъ въ комнаты).

Дворянчиковъ. Оберегаетъ господское добро.

Черемисовъ. Я сегодня изъ-за нея безъ папиросъ уѣхалъ. (Беретъ изъ портъ-сигара Марьи Платоновны папироску и закуриваетъ. Тоже дѣлаетъ Дворянчиковъ. Марья Платоновна также закуриваетъ). Ну, что у васъ новенькаго?

Марья Платоновна. Ничего особеннаго. Попадья восьмого субъекта родила.

Черемисовъ. Ну, ужъ это какъ будто и лишнее.

Марья Платоновна. Ничего не лишнее. Чѣмъ больше людей, тѣмъ лучше.

Черемисовъ. Народилась куча дѣтей — хорошо; перемерли всѣ — еще лучше?.. Молодецъ у меня Марья Платоновна!

Таня (входитъ съ табакомъ и гильзами). Я тебѣ, папа, набью сейчасъ. (набиваетъ папиросы).

Марья Платоновна (Черемисову). Вы скажите лучше, какъ у васъ съ попечительствомъ?.. Я затѣмъ и забѣжала; вѣдь вы по дѣламъ попечительства ѣздили?

Черемисовъ. Да что! Скверно. Марксистъ Тарасовъ не выноситъ народника Лазуринскаго; тотъ, въ свою очередь, не терпитъ Тарасова. Вотъ тутъ и налаживай какое-нибудь общее дѣло.

Марья Платоновна. Я ужъ по вашему лицу вижу, что неладно. (Танѣ). Давайте, я буду набивать: не люблю сидѣть безъ дѣла. (Набиваетъ папиросы).

Таня. Папа, тутъ письмо тебѣ. (Черемисовъ беретъ письмо и читаетъ).

Дворянчиковъ. Чѣмъ бы помочь сообща мужичку въ его бѣдственномъ положеніи, — а они замѣсто того… Вотъ ужъ именно: паны дерутся, а у хлопцевъ чубы трещатъ.

Таня. Какъ имъ не стыдно!

Черемисовъ (кончивъ читать). Духанинъ отказывается участвовать въ попечительствѣ: пишетъ, что ему противно видѣть передъ собой выхоленную физіономію господина Крутогорова.

Марья Платоновна. Ахъ онъ постылый!

Таня. Какъ это гадко!

Корягинъ. Все личные счеты да самолюбія дрянныя…

Дворянчиковъ. Вотъ бы кого привлечь: Крузова. Капиталистъ, связи большія имѣетъ въ Петербургв… да и здѣсь всѣ подъ его дудку пляшутъ.

Черемисовъ. Съ заводчикомъ я не желаю имѣть ничего общаго.

Марья Платоновна. Тоже личные счеты?

Черемисовъ (сурово). У насъ никакихъ счетовъ нѣтъ. Намъ съ нимъ нечего дѣлить; но и дѣлать вмѣстѣ тоже нечего.

Марья Платоновна. Да просто берите съ него на попечительство деньги — и все тутъ. (Слышенъ звукъ подъѣхавшаго экипажа).

Черемисовъ. Деньги, деньги… Что такое деньги? Надо хоть немножко души дать. Надо свой личный трудъ вложить.

Дворянчиковъ. Кто-то подъѣхалъ.

Корягинъ. Ужъ не на засѣданіе ли начинаютъ спозаранку съѣзжаться?

9. Гаврила Ивановичъ (въ дверяхъ на террасѣ).

Гаврила Ивановичъ. Глѣбъ, — Флегонтовъ пріѣхалъ.

Черемисовъ. Какъ? Неужели на засѣданіе? Я не звалъ его.

Гаврила Ивановичъ (многозначителъно). Нѣтъ, онъ по личному дѣлу. Поди къ нему, Глѣбъ.

Черемисовъ (морщится) А, чортъ… (идетъ).

Корягинъ. «По личному дѣлу»… Гм… (Многозначительно переглядывается съ Марьей Платоновной), (Гаврила Ивановичъ и Черемисовъ скрываются въ комнатахъ; Гаврила Ивановичъ шепчетъ что-то Черемисову). (Таня, обезпокоившись, разспрашиваетъ Корягина).

Дворянчиковъ. Третьяго дня встрѣчаюсь съ нимъ у старшины, и сей Флегонтовъ подаетъ мнѣ два своихъ толстыхъ пальца. Каковъ а? я, конечно, проглотилъ эти два пальца изъ любви къ человѣчеству, такъ какъ онъ для попечительства можетъ быть полезенъ. Но въ сущности кто онъ такой? Кулакъ, золотой мѣшокъ — не болѣе. (Изъ парка приближаются Анна Родіоновна и Крузовъ).

10. Анна Родіоновна. Крузовъ.

Анна Родіоновна (издали). Таня, налей намъ чаю, пожалуйста.

Таня. Сейчасъ. (Собирается налить чаю, но, взглянувъ на мать, останавливается).

Дворянчиковъ (идетъ имъ навстрѣчу). Честь имѣю кланяться! (здоровается съ Анной Родіоновной и Крузовымъ).

Таня (видимо, желая сказать что-то другое). Мама, ты устала?

Анна Родіоновна. Нѣтъ, ничего… Жарко… дышать нечѣмъ…

(Крузовъ здоровается съ Корягинымъ и Марьей Платоновной и садится за столъ)

Крузовъ. Зато какое чистое небо! (Разговариваетъ съ Таней).

Таня (наливая чай). Мы всѣ, наконецъ, возненавидѣли это чистое небо: второй мѣсяцъ ни капельки дождя! (Анна Родіоновна, поздоровавшись съ Корягинымъ, вдругъ зажимаетъ носъ платкомъ).

Корягинъ. Что это вы?

Анна Родіоновна. Запахъ карболки.

Корягинъ. Да, вѣдь я сюда изъ амбулаторіи.

Анна Родіоновна (отходитъ отъ него). Мнѣ страшенъ этотъ запахъ съ тѣхъ поръ, какъ… Вы знаете, когда мой мальчикъ…

Корягинъ. Да, да, знаю. Не вспоминайте. (Разговариваетъ съ Марьей Платоновной; Крузовъ вмѣшивается въ ихъ разговоръ).

Анна Родіоновна (Танѣ). Какъ славно игралъ Авдеевскій пастухъ на рожкѣ… Ты слышала? (Увидавъ коробку съ коллекціей, беретъ ее и смотритъ). Что это? Еще жертвы? И этихъ приколешь на булавку? Дала бы имъ пожить: ихъ вѣкъ и такъ коротокъ. Всякому хочется пожить… хоть немножко.

Таня. Ну, хорошо… Вынь ихъ отсюда своими руками и выпусти на волю. (Глядитъ на мать, посмѣиваясь).

Анна Родіоновна. Своими руками? (Стоитъ въ нерѣшительности, потомъ опускаетъ пальцы въ коробку, вздрагиваетъ и отшатывается. Всѣ смѣются). Нѣтъ, не могу! (Оставляетъ коробку, садится на качели и тихонько покачивается).

Таня. Какая, ты мама, трусиха. (Относитъ коробку на перила террасы и возвращается).

Анна Родіоновна. Досадно имѣть такую глупую натуру, какъ у меня. (Таня приноситъ матери чаю; та пьетъ).

Марья Платоновна. Я видѣла, тутъ вамъ письмо есть.

Таня. Ахъ, да. (Беретъ со стола письмо и подаетъ матери). Отъ тети Кати, кажется?..

Анна Родіоновна (вскрываетъ письмо). У меня за послѣднее время такіе несчастные первы стали… (читаетъ письмо).

Крузовъ (продолжая разговоръ съ Корягинымъ). Ну, какъ же идетъ у васъ борьба съ эпидеміей? Успѣшно? (Дворянчиковъ, стоя за стуломъ доктора, внимательно прислушивается къ разговору).

Корягинъ (сурово). Нѣтъ не успѣшно.

Крузовъ. Что такъ?

Корягинъ. Мнѣ, чтобы только объѣхать весь тифозный районъ, нужно недѣлю. Живутъ въ тѣснотѣ, въ грязи, спятъ всѣ вмѣстѣ. Тутъ трудно что-нибудь сдѣлать. (Дворянчиковъ утвердительно и грустно киваетъ головой).

Крузовъ. Такъ изъ-за чего же вы стараетесь, трясетесь по сквернымъ проселочнымъ дорогамъ, ночей не спите? Все равно, пройдетъ эпидемія по всему району и не успокоится до тѣхъ поръ, пока не сдѣлаетъ всего, что сдѣлать можетъ.

(Дворянчиковъ съ грустью киваетъ головой).

Корягинъ (Сурово). Мнѣ некогда объ этомъ думать. Я долженъ лечить и буду лечить.

Крузовъ. Лѣтомъ повальное разстройство животовъ, а крестьяне ѣдятъ огурцы и лукъ съ квасомъ: и взрослые и дѣти…

Таня. Да, это правда.

Крузовъ (Корягину). Какое же врачеванье возможно при такихъ условіяхъ? Вѣдь, въ сущности, вы только зарегистровываете болѣзни, и весь смыслъ вашей дѣятельности сводится въ концѣ-концовъ къ… статистикѣ. (Таня нетерпѣливо протестуетъ противъ этого и хочетъ возразить, но не находитъ словъ).

Марья Платоновна. Такъ, стало быть, по вашему выходитъ: ложись, да помирай? Чушь какая!

Корягинъ (встаетъ и беретъ шляпу), Нѣтъ, по мнѣнію Андрея Павловича, выходитъ, что если что и можно сдѣлать, такъ только у него на заводѣ.

Крузовъ (Корягину). Вамъ у меня, конечно, не пришлось бы скакать за 1000 верстъ и проводить большую часть своей жизни въ тарантасѣ. Здѣсь вы поневолѣ только дѣлаете видъ, что лѣчите, а у меня вы бы дѣйствительно лѣчили людей…

Корялинъ. Для того, чтобы они, вылѣчившись, опять шли къ вамъ на заводъ терять послѣдніе остатки здоровья? Нѣтъ, благодарю покорно: пусть кто хочетъ идетъ къ вамъ, а я не пойду, (надѣвая шляпу). Ну, мнѣ надо въ больницу… До свиданія пока, (уходитъ).

Марья Платоновна. Ахъ, и мнѣ бы надо бѣжать… Ну, да, куда ни шло, еще чашку. (Таня наливаетъ ей).

Дворянчиковъ (задумчиво и грустно). Да, средства, средства… Вотъ у меня недавно лучшаго ученика взяли изъ школы. Вострый мальченка, головастикъ-съ. Отецъ въ трактиръ въ услуженіе отдалъ. Я ему говорю: «дай ты сыну курсъ кончить». А онъ мнѣ на это: «Каждый, говоритъ, старается пропитаніе имѣть». Вотъ и подите! Но и душа много значитъ, Андрей Павловичъ. Вотъ Глѣбъ Гаврилычъ — весьма небогатый человѣкъ, однако выстроилъ и школу и больницу. А теперь вотъ попечительство это… это его идея. Всякому благому начинанію онъ протягиваетъ свою сочувственную десницу…

Крузовъ. Видѣлъ я и больницу вашу и школу: тѣсно, бѣдно…

Дворянчиковъ. Это оттого, Андрей Павловичъ, что земство у насъ бѣдное. Если бы Глѣбъ Гавриловичъ не выстроилъ на свое иждивеніе, такъ, пожалуй, и этого бы не было…

(Голосъ Домны Захаровны за сценой): «Егоръ!»

Дворянчиковъ. Жена зоветъ… До пріятнѣйшаго свиданія, Андрей Павловичъ! (пожимаетъ ему руку). Картузъ то, знать, я въ комнатѣ… (бѣжитъ въ комнаты).

Домна Захаровна (за сценой): «Егоръ!»

Дворянчиковъ (кричитъ). Сейчасъ! (скрывается въ комнатахъ).

Таня (подходитъ къ матери). Хочешь еще чаю?

Анна Родіоновна (въ раздумьѣ послѣ письма). Нѣтъ, мерси.

(Марья Платоновна горячо разговариваетъ о чемъ-то съ Крузовымъ).

Таня (беретъ у матери чашку). Что пишетъ тетя Катя?

Анна Родіоновна. Зоветъ въ Петербургъ.

Таня. Что же — тебѣ хочется поѣхать?

Анна Родіоновна (задумчиво, видимо, волнуясь отъ своихъ мыслей). Мнѣ музыки хочется и картинъ бы хорошихъ посмотрѣть… главное, — музыки, музыки… Катя пишетъ, какіе интересные концерты предполагаются зимой…

11. Гаврила Ивановичъ, Черемисовъ и Дворянчиковъ (съ картузомъ).

Гаврила Ивановичъ (въ дверяхъ). Такъ я свожу Флегонтова, покажу ему бычка: можетъ быть, онъ и размякнетъ… Вѣдь его надо въ нѣкоторомъ родѣ елеемъ смазать.

Черемисовъ (махнувъ энергически рукой). Ну, дѣлайте, какъ знаете. (Гаврила Ивановичъ скрывается въ комнатахъ).

Дворянчиковъ. Да, средства, средства… Такъ до пріятнѣйшаго, господа. (Дѣлаетъ общій поклонъ). Непремѣнно прибѣгу на засѣданіе. (Торопливо уходитъ).

Крузовъ (идя навстрѣчу Черемисову). Здравствуй, дружище. (Жметъ ему руку). Ты разстроенъ чѣмъ-то?

Анна Родіоновна (обеспокоенная, подходитъ къ мужу). Зачѣмъ пріѣхалъ Флегонтовъ?

Черемисовъ (стараясь насмѣшкой маскировать истину). На засѣданіе пожаловалъ.

Анна Родіоновна. Не правда: тутъ не въ засѣданіи дѣло. Ты скрываешь что-то… Впрочемъ, я.и такъ знаю, что тутъ какая-нибудь новая непріятность: здѣсь безъ этого дня не проходитъ. (Опятъ садится на качели и тихонько раскачивается).

Марья Платоновна (подходя къ ней). Охота вамъ представлять все въ траурномъ цвѣтѣ.

Черемисовъ. Ты, Анюта, лучше вотъ что: вели-ка убрать отъ грѣха эти качели: лишнее напоминаніе. Давно прошу тебя объ этомъ.

Марья Платоновна. Разумѣется. Что сердце ворошить?

Анна Родіоновна. Нѣтъ, мнѣ жаль съ ними разстаться: я какъ будто качаю на нихъ своего мальчика… (Таня припадаетъ къ матери).

Черемисовъ. Полно, Анюта, уйми ретивое.

Крузовъ. Смотрю я на всѣхъ васъ… Жалко мнѣ васъ, господа.

Черемисовъ. Что такое?

Крузовъ. Надрываетесь вы здѣсь, а все кругомъ остается по старому.

Марья Платоновна. Какъ это «все»?

Крузовъ. Да такъ. Та же нужда, та же грязь, та же темнота.

Анна Родіоновна. Да, темнота, темнота…

Крузовъ. Цѣлыя деревни побираются, въ семьяхъ вражда, разладъ, дѣти растутъ, какъ щенки. Вездѣ безпомощность, безпросвѣтность…

Черемисовъ. Ну, что же изъ этого? Мы отлично знаемъ, что нашъ уѣздъ — самый злополучный: почва бѣдная, народъ темный, изъ года въ годъ неурожаи, раззореніе хозяйствъ… Мы знаемъ, что здѣсь нужно бороться съ бѣдой, какъ на пожарѣ, чтобы хоть что-нибудь отстоять. Ну, и будемъ бороться!

Таня (горячо). Да, папа, ты правду говоришь. Ты это такъ хорошо сказалъ! (порывисто обнимаетъ отца).

Анна Родіоновна. Бороться? изъ-за чего? Зачѣмъ?

Черемисовъ. Затѣмъ, что стыдно, безчестно сидѣть сложа руки, когда у твоего сосѣда горитъ домъ!

Марья Платоновна. Вотъ это вѣрно. Дайте вашу лапку! (Крѣпко жметъ руку Черемисову) Эхъ, не хочется, а надо бѣжать: попадья ждетъ. (Идетъ, но, заслышавъ слова Крузова, останавливается).

Крузовъ. Васъ послушать, такъ кажется, что вы можете дождь съ неба свести.

Черемисовъ. Никто не приглашаетъ тебя распоряжаться на небѣ: и на землѣ можно много сдѣлать.

Марья Платоновна (подходитъ). И сдѣлаемъ!

Крузовъ. Ну, что же, кормите, лечите, поддерживайте десятки, сотни выброшенныхъ за бортъ людей, а въ это время желѣзные законы жизни раздавятъ васъ самихъ вмѣстѣ съ тысячами и милліонами другихъ…

Марья Платоновна (садится, скрестивъ руки). Такъ что же, позвольте васъ спросить, лучше: плюнуть на все и набивать собственные карманы?

Крузовъ. Какъ не хотите понять вы, наивные люди, что только упрямый самообманъ заставляетъ васъ биться головами объ стѣну? (Черемисову). То, что ты называешь «дѣломъ своей жизни», во имя чего тратишь послѣднія средства и силы, есть ни болѣе. ни менѣе, какъ совершенно безполезное самоистязаніе.

Марья Платоновна. Лучше чугунъ лить по вашему примѣру?

Крузовъ. Да, лучше чугунъ лить, чѣмъ носить воду рѣшетомъ. (Черемисову). Ты, повидимому, не желаешь признавать никакихъ экономическихъ и соціальныхъ законовъ?

Черемисовъ. А ты, кажется, признаешь одни свои «чугунные»… или желѣзные, какъ ты ихъ называешь?

Крузовъ. Да, — тѣ, которые насильно заставятъ признать себя, хочешь ты этого или не хочешь.

Черемисовъ. Чортъ бы побралъ тебя съ твоими законами, заводами, машинами, свистками, капиталами и со всей твоей чугунно-литейной моралью!

Анна Родіоновна (морщась съ мучительнымъ выраженіемъ). Перестань, Глѣбъ.

Таня (обнимая отца). Не волнуйся, папа, не волнуйся.

Анна Родіоновна (мужу). Когда ты раздражаешься, мнѣ всю душу коробитъ. Это такъ больно, что… (Сдерживается и не договариваетъ).

Крузовъ (Черемисову). Ты сердишься какъ ребенокъ, который ударится обо что-нибудь и начинаетъ въ сердцахъ колотить первый попавшійся предметъ…

12. Кирилловна.

Кирилловна. Марья Платоновна, тамъ за вами изъ больницы прислали: отъ доктора.

Марья Платоновна (вскакивая). Батюшки, что же я тутъ постылая, разсѣлась! Бѣгу, бѣгу! (убѣгаетъ).

Черемисовъ. Что тамъ такое?

Кирилловна. Ребенка, слышь, телѣгой переѣхало.

Таня. Господи!

Анна Родіоновна (потрясенная, хватается за сердце). (Крузовъ успокаиваетъ ее).

Кирилловна. Гусева, говорятъ, мальченку… мать-то реветъ!

Таня. Папинъ крестникъ! Папинъ крестникъ! Какая жалость! (Накидываетъ на голову платокъ, готовясь идти). Мама, твой любимецъ! . .

Черемисовъ. Мальчишка-то какой славный… Эхъ, бѣда за бѣдой на этихъ Гусевыхъ! (Надѣваетъ картузъ); Надо сбѣгать въ больницу. (Таня и Черемисовъ идутъ. Кирилловна за ними).

Таня. Вася! Васенька! Какая жалость!

Кирилловна. Да сказываютъ, не очень чтобы… Руку — ногу повредило ему, Да голову маленько. Можетъ, еще какъ-никакъ отдышится. Вотъ только крови, слышь, больно много вышло. (Черемисовъ,Таня и Кирилловна скрываются).

Анна Родіоновна. Ребенка телѣгой… изувѣчило… раздавило… какъ червяка. И каждый день здѣсь что-нибудь ужасное… каждый день!.. Проклятая деревня! Давитъ, губитъ, терзаетъ!.. Вотъ и моего мальчика… И все это такъ жестоко, такъ безсмысленно!

Крузовъ. Зачѣмъ же вы живете въ этой «проклятой», по вашему выраженію, деревнѣ? Въ сотый разъ спрашиваю васъ — и все не могу добиться отвѣта.

Анна Родіоновна. Вы знаете, что я не могу покинуть мужа, который родился здѣсь и приросъ къ своей деревнѣ.

Крузовъ. Но вы-то не приросли къ ней? Вы живете здѣсь, стиснувъ зубы. Что заставляетъ васъ? Любовь къ мужу? Желаніе раздѣлить съ нимъ трудъ?

Анна Родіоновна. Да, да! Вы отлично знаете это…

Крузовъ. Полноте. Я знаю, что было время, когда мы оба съ вами увлекались народническими идеями Глѣба Черемисова, но это время прошло, и вы не вѣрите въ нихъ, такъ же какъ и я. Васъ удерживаетъ здѣсь просто на просто… малодушіе…

Анна Родіоновна. Малодушіе?

Крузовъ. Да, простая боязнь признаться себѣ самой, что вы ошиблись и истратили лучшіе годы своей жизни на погоню за миражемъ. Просто трусость.

Анна Родіоновна. Вы думаете?

Крузовъ. Будь вы поискреннѣе, посмѣлѣе, вы бы давно бросили это толченіе воды въ ступѣ.

Анна Родіоновна. И ушла бы отъ мужа? Да?

Крузовъ. И ушли бы — вмѣсто того, чтобы заниматься дѣломъ, въ которомъ сами не видите смысла.

Анна Родіоновна. Нѣтъ, Андрей Павловичъ, въ чемъ другомъ, а въ этомъ я не труслива. Вѣдь не побоялась же я порвать съ вами, когда вы…

Крузовъ. Когда я бросилъ донкихотствовать во вкусѣ Глѣба?

Анна Родіоновна. Да… и поставили себѣ цѣлью — наживу.

Крузовъ. Наживу — какъ средство…

Анна Родіоновна. Вамъ хотѣлось богатѣть, чтобы властвовать?… Знаю.

Крузовъ. Не только властвовать…

Анна Родіоновна. Но наслаждаться жизнью? Тоже знаю.

Крузовъ. Не только наслаждаться, но и вліять на жизнь.

Анна Родіоновна. Можетъ быть… Во всякомъ случаѣ я не побоялась бы объявить вамъ тогда прямо, что я отнюдь не намѣрена идти съ вами къ достиженію вашей благородной цѣли…

Крузовъ. И предпочли Глѣба съ его проповѣдью о «меньшемъ братѣ?» Да, да, знаю, что это звучало у него тогда очень красиво, а вы такъ чутки ко всему красивому… Только — увы! на дѣлѣ-то это оказалось вовсе не такъ красиво…

Анна Родіоновна (съ невольной горечью). Намъ здѣсь не до красоты.

Крузовъ. А главное, — безплодно. Вышло нѣчто неожиданное: Глѣбъ, всю жизнь любившій этого «меньшого брата», всю жизнь сгоравшій желаніемъ помочь ему, оказался совершенно безсильнымъ сдѣлать для него что-нибудь существенное; а, я, который, по вашимъ словамъ, хотѣлъ «только богатѣть и властвовать», я, никогда не питавшій къ этому меньшому брату нѣжныхъ чувствъ, — я-то какъ разъ и получилъ возможность дать людямъ то, что для нихъ прежде всего нужно и полезно…

Анна Родіоновна. Поздравляю васъ. Только вы едва ли соблазните меня своими «полезными» дѣлами. (Беретъ лейку и поливаетъ цвѣты въ цвѣтникѣ).

Крузовъ. Я знаю это… потому что, если говорить положа руку на сердце, — такъ ни мнѣ, ни вамъ въ сущности нѣтъ никакого дѣла до этого пресловутаго «брата».

Анна Родіоновна (поворачивается къ нему и говоритъ серьезно, съ оттѣнкомъ горечи). Если это такъ, то и мнѣ и вамъ должно быть очень стыдно. (Поливаетъ цвѣты).

Крузовъ. Что же подѣлаешь, если мы съ вами отъ природы такіе? (Смотритъ на цвѣты). Мало у васъ цвѣтовъ… Я пришлю вамъ изъ своего цвѣтника.

Анна Родіоновна. Мерси.

Крузовъ. Навѣрно, вы вотъ эти цвѣточки любите больше, чѣмъ своего довольно-таки невзрачнаго и нечистоплотнаго меньшого брата?..

Анна Родіоновна. Мнѣ кажется, достаточно объ этомъ.

Крузовъ. Скажите: вы такъ-таки и забросили свою музыку?

Анна Родіоновна. Такъ-таки и забросила.

Крузовъ. А какой удивительной піанисткой были.

Анна Родіоновна. Зачѣмъ вы заговорили объ этомъ?

Крузовъ. У васъ здѣсь прескверное фортепьяно: ему, вѣроятно, лѣтъ полтораста.

Анна Родіоновна. Зачѣмъ вы… Вѣдь вы знаете, что это мое больное мѣсто?

Крузовъ. Неужели Глѣбъ не въ состояніи выписать для васъ новый рояль?

Анна Родіоновна. Я сама не хочу этого.

Крузовъ. Вы? Такая страстная музыкантша?

Анна Родіоновна. Есть не мало болѣе дѣйствительныхъ нуждъ.

Крузовъ. Позвольте мнѣ подарить вамъ..

Анна Родіоновна. Нѣтъ, не позволю.

Крузовъ. Принять отъ стараго друга подарокъ?

Анна Родіоновна. Не желаю.

Крузовъ. Это упрямство. Вы могли бы возобновить свою музыку.

Анна Родіоновна (съ горечью). Намъ здѣсь не до музыки.

Крузовъ. Помните, какъ вы прежде упивались? Шопенъ, Бехтовенъ… и общій нашъ любимецъ Шуманъ — гдѣ они теперь? А Шубертъ? а Чайковскій?

Анна Родіоновна. Перестаньте объ этомъ, прошу васъ. Когда кругомъ нужда, грязь болѣзни, тогда не до Шумана.

Крузовъ. Послушайте, — что вы съ собой дѣлаете? Такая ли жизнь нужна вамъ? Вы такъ тонко чувствуете красоту, — а кругомъ васъ грубые мужики, нескладныя бабы, ребятишки съ вздутыми животами. Вашъ слухъ ищетъ прекрасныхъ мелодичныхъ звуковъ, — а вамъ съ утра до вечера приходится внимать разговорамъ о неурожаѣ, объ удобреніи, о недоимкахъ, о потравахъ и порубкахъ, о плутняхъ разныхъ кулаковъ и міроѣдовъ… Вы любите природу, но и природой здѣсь нельзя наслаждаться, потому что здѣсь все отравлено вопросомъ: будетъ дождь, или не будетъ? Все поневолѣ разсматривается съ точки зрѣнія посѣвовъ и всходовъ, косьбы и уборки сѣна, соломы, телятъ, поросятъ…

Анна Родіоновна (оборачиваясь къ нему). Скажите: вы долго еще проживете здѣсь?

Крузовъ (озадаченный). Не знаю… а что?

Анна Родіоновна. Я все стараюсь сдѣлаться машиной, въ родѣ тѣхъ, которыя такъ правильно и аккуратно работаютъ у васъ на заводѣ, — а вы мѣшаете мнѣ въ этомъ… Зачѣмъ вамъ это нужно?

Крузовъ. Зачѣмъ?.. Видите ли… я чувствую, что, возясь всю жизнь съ машинами, съ разсчетами и отчетами, съ чугуномъ и желѣзомъ, я въ недалекомъ будущемъ тоже могу превратиться въ машину. Васъ эта перспектива прельщаетъ, а меня страшитъ.

Анна Родіоновна. Ну, вамъ-то нечего бояться. Если вы имѣете возможность давать людямъ то, что для нихъ «прежде всего полезно и нужно», если вы сами хвалитесь этимъ…

Крузовъ. Ахъ, это вы насчетъ общественной дѣятельности? Увы, ужъ я давно утратилъ вѣру въ эту иллюзію.

Анна Родіоновна. Такъ какъ же вы говорите… А еще мечтаете «вліять на жизнь!»

Крузовъ. Прежде мечталъ, а теперь… «Общественная дѣятельность» — гм!.. Акушерка и могильщикъ — это я еще понимаю: помочь человѣку выйти на сцену, а потомъ помочь ему удалиться съ нее… «принять» и «убрать» — просто, ясно, дѣльно. А все остальное…

Анна Родіоновна. Я не узнаю васъ… Прежде вы не такъ говорили.

Крузовъ (поглощенный своей мыслью). Ужъ сколько вѣковъ лучшіе люди стараются сдѣлать человѣческую жизнь разумной, здоровой, счастливой, а она попрежнему неразумна, нездорова и несчастна. Безпощадное колесо жизни вертится по какимъ-то своимъ стихійнымъ законамъ, калѣчитъ равнодушно свои жертвы, и никто не въ силахъ остановить его.

Анна Родіоновна. Полноте, Андрей Павловичъ. Мы просто лукавимъ передъ собой, чтобы оправдать въ собственныхъ глазахъ наше равнодушіе къ человѣку. Вотъ Глѣбъ не скажетъ этого: и онъ, и докторъ, и учитель хотятъ работать для блага людей — и работаютъ; а у насъ съ вами, должно быть, нѣтъ этой потребности.

Крузовъ. Потому что мы съ вами зрячіе, а они слѣпые. Имъ въ ихъ слѣпотѣ кажется, что они работаютъ, а въ сущности они вертятся въ колесѣ, какъ и я, и вы, и всѣ другіе. Люди должны думать только о томъ, какъ бы ихъ самихъ не исковеркало колесо, — а гдѣ ужъ имъ спасать другихъ!

Анна Родіоновна. Постойте… Если вы не вѣрите ни въ какое дѣло жизни, такъ зачѣмъ же вы хлопочете надъ своимъ заводомъ, расширяете дѣло, устраиваете то одно, то другое?

Крузовъ (пожимая плечами). Надо же что-нибудь дѣлать. Надо вертѣться въ какомъ-нибудь колесѣ…

Анна Родіоновна. Въ такомъ случаѣ зачѣмъ же вы смѣялись надъ дѣломъ Глѣба, если всякое дѣло въ вашихъ глазахъ есть иллюзія?

Крузовъ. Я смѣялся надъ его слѣпотой.

Анна Родіоновна. Ну, вотъ мы съ вами зрячіе, да что намъ изъ этого толку? Мы прозрѣли и поняли, что ничего не можемъ сдѣлать… Нечего сказать, большое утѣшеніе!

Крузовъ. Нѣтъ, мы теперь можемъ сдѣлать…

Анна Родіоновна. Что же?

Крузовъ. Человѣку надо прежде всего ощущать жизнь, и чѣмъ живѣе онъ ощущаетъ ее, тѣмъ онъ счастливѣе. Съ тѣхъ поръ, какъ вы отвернулись отъ меня и вышли за Глѣба, душа у меня точно закрылась какой-то свинцовой крышкой, и вотъ до сихъ поръ тщетно силится открыться. Я не скажу, чтобы это было отчаяніе: нѣтъ, я просто не ощущаю жизни. Когда начинаетъ вянуть внутри самый корешокъ жизни, — тогда для человѣка все теряетъ свою прелесть… Съ вами я чувствую себя мало-мальски живымъ: какъ-то открывается душа… по старой памяти. Потому-то мнѣ и боязно думать, что вы можете здѣсь превратиться въ автомата. Нѣтъ, мы должны всѣми силами бороться противъ этого, чтобы окончательно не потерять ощущеніе жизни. Мы должны въ этомъ помочь другъ другу… (беретъ ея руку). Если прежде вы порвали со мной изъ-за того, что я жаждалъ «богатѣть и властвовать», то теперь, когда я стремлюсь просто жить по-живому и ощущать въ себѣ жизнь, — теперь вы снова должны подать мнѣ руку, — и вы сдѣлаете это, потому что единственное доброе дѣло, какое вы можете сдѣлать для человѣка, это — оживить его… (Анна Родіоновна, взволнованная, переживаетъ внутреннюю борьбу, видимо, колеблется, потомъ нерѣшительно протягиваетъ Крузову другую руку).

Анна Родіоновна (задумчиво). Оживить?..

13. Таня.

Таня (вбѣгаетъ разстроенная). Мама, Васенька нашъ умеръ, умеръ!.. (Увидавъ обоихъ, останавливается.) А ты… Вѣдь ты его любила… А теперь ты даже не пошла къ нему, даже… Ты все здѣсь, все здѣсь… Мама, да что сдѣлалось съ тобой?!

Крузовъ (подходитъ къ Танѣ). Нѣтъ, съ вами-то, дорогая моя, что сдѣлалось? (Хочетъ взятъ ее за руку.)

Таня (отстраняясь.) Не трогайте меня! (Убѣгаетъ черезъ террасу въ комнаты).

(Пауза).

Анна Родіоновна (пораженная, смотритъ вслѣдъ дочери, потомъ оборачивается къ Крузову). Знаете что: уѣзжайте скорѣе къ себѣ въ Петербургъ. (Крузовъ вопросительно смотритъ на нее). Я васъ очень прошу объ этомъ. (Уходитъ вслѣдъ за дочерью).

ЗАНАВѢСЪ. ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ. Большая комната. Сборная мебель, частью — старинная, обветшалая. Посреди — два стола, составленныхъ вмѣстѣ и покрытыхъ бѣлой скатертью. Налѣво — круглый столъ, направо — ломберный.

1. Таня, Корягинъ. (Они сидятъ налѣво за круглымъ столомъ. Передъ Таней кучка дешевыхъ изданій для народа, которыя она записываетъ въ тетрадь. Корягинъ прочитываетъ бумаги. Молчаніе).

Таня (кладя перо). Какъ вы думаете: добьемся мы чего-нибудь съ папой?

Корягинъ. Это вы насчетъ попечительства?

Таня. Да… и вообще. Удастся ли намъ что-нибудь сдѣлать?

Корягинъ (смотритъ на нее пытливо). Прежде вы спрашивали только о томъ, что мы должны дѣлать, и дѣлали это, а теперь… Значитъ, великолѣпнѣйшій Андрей Павловичъ произвелъ впечатлѣніе не на одну вашу маму?

Таня (смущенная и задѣтая за живое). Изъ чего вы это заключаете?

Корягинъ. Изъ того, что за послѣднее время вы уже не такъ горячо относитесь…

Таня. Къ вамъ? Я все та же…

Корягинъ. Не ко мнѣ, а къ дѣлу.

Таня. Неправда. Видите: (показываетъ на книги и тетради): я и сейчасъ занята дѣломъ.

Корягинъ. А мысли ваши гдѣ?

Таня. Тамъ же гдѣ и были.

Корягинъ (указывая на бумагу, которую онъ просматривалъ). Вотъ тутъ у меня составленная вами записка о количествѣ скота у крестьянъ. Не угодно ли послушать? (Читаетъ). «Что касается лошадей и коровъ крестьянъ Ивана Власова, Петра Кузьмишина, Сергѣя Любина, Евстигнѣя Фарофонтова и прочаго рогатаго скота»… и такъ далѣе. Недурно вѣдь для перваго раза?.. а?..

Таня (выхватываетъ у него бумагу, смотритъ на нее съ сконфуженнымъ видомъ, потомъ торопливо прячетъ ее подъ тетрадъ). Я перепишу.

Корягинъ. Вотъ что значитъ великолѣпнѣйшій…

Таня (съ насильственнымъ смѣхомъ, подъ которымъ хочетъ скрыть свое смущеніе). Вы, кажется, ревновать меня вздумали?

Корягинъ (поднимая брови). Ревновать?

Таня (съ тѣмъ же смѣхомъ). Ну, да… какъ Домна Захаровна…

Корягинъ. Гм… довольно неожиданное сопоставленіе. Во-первыхъ, мы съ вами не страстные любовники, всецѣло занятые своимъ личнымъ чувствомъ, — а…

Таня (продолжая смѣяться). Это-то конечно, конечно.

Корягинъ. Мы трезво и сознательно рѣшили соединиться для того, чтобы совмѣстно работать здѣсь для народа… (Останавливается.) Позвольте узнать: чему вы смѣетесь?

Таня (переставъ смѣяться). Такой глупый стихъ нашелъ. Простите.

Корягинъ. Если я васъ ревную, такъ это все во имя того же дѣла нашей жизни.

Таня (стараясь понятъ). То-есть… я не понимаю что-то?

Корягинъ. Прежде мы понимали другъ друга съ полслова… Да, — все во имя того же дѣла. Помните, мы съ вами разъ навсегда дали другъ другу слово принимать лишь то, что помогаетъ нашему дѣлу, и отвергать все, что мѣшаетъ ему. И вдругъ оказывается, что достаточно явиться какому-нибудь вооруженному апломбомъ, самоувѣренному господину…

Таня (взволнованная). Да не могу же я совсѣмъ не думать, не чувствовать, а только работать. У меня за это время столько разныхъ безпокойныхъ мыслей… Я теперь все по ночамъ думаю… Все хочу, хочу поговорить съ вами, а вамъ все некогда… Чѣмъ же я виновата, что у меня такое настроеніе?

Корягинъ. Вы виноваты не тѣмъ, что у васъ такое настроеніе, а тѣмъ, что позволяете ему распоряжаться вами.

Таня. Да развѣ я могу… Нѣтъ, вы не хотите понять… вы не чувствуете этого.

Корягинъ. Чувствую, Татьяна Глѣбовна, чувствую. Не такая я ужъ въ самомъ дѣлѣ деревяшка… Но, видите ли… сегодня настроеніе отобьетъ васъ отъ одного дѣла, завтра отъ другого… Дайте только волю настроеніямъ, — и вы окончательно запутаетесь въ нихъ. (Беретъ ея руку). Повѣрьте мнѣ, Таня, — говорю это вамъ, какъ вашъ сотоварищъ, какъ другъ: — прежде всего — дѣло, работа, и никакихъ уступокъ настроеніямъ. Надо начертить себѣ опредѣленную программу дѣятельности и выполнять ее, не отвлекаясь по сторонамъ, — иначе вы ничего путнаго въ жизни не сдѣлаете. Для насъ съ вами эта программа уже намѣчена: я буду лѣчить, вы будете учить — вотъ и все.

Таня (задумчиво). Да, да… Только мнѣ иногда кажется, что этого мало, что нужно еще что-то… (Хочетъ высказать, но не находитъ словъ). Я вотъ говорить не умѣю.

Корягинъ. Если намъ удастся устроить это попечительство, то придется поработать и тамъ. И этого, повѣрьте, будетъ совершенно достаточно, чтобы наполнить жизнь… (Входитъ Гаврила Ивановичъ).

2. Гаврила Ивановичъ.

Гаврила Ивановичъ (при видѣ стола, накрытаго бѣлой скатертью). Гм… бѣлая скатерть. Точно чай собираются пить.

Таня. Вы же сами велѣли Любашѣ постелить.

Гаврила Ивановичъ. Я?! Не можетъ быть! (Подходитъ къ столу, приподнимаетъ скатерть и видитъ два стола). А безъ скатерти тоже не хорошо, — никакого вида; какъ это глупо: въ домѣ нѣтъ большого стола.

Корягинъ. Вы все гонитесь за помпой… Къ чему это? Вѣдь это не какое-нибудь офиціальное засѣданіе.

Гаврила Ивановичъ. Нѣтъ, я люблю дѣлать дѣло, какъ слѣдуетъ. Жаль, что теперь не вечеръ, а то бы можно четыре свѣчки поставить. А гдѣ же бумага, карандаши?.. (кричитъ) Эй, люди!.. А колокольчикъ гдѣ? А графинъ съ водою? Гдѣ же графинъ? Развѣ можно безъ графина? (Уходитъ крича): Эй, люди! Любашка! Ѳедосья! (входятъ Черемисовъ и Флегонтовъ; за сценой голосъ Гаврила Ивановича: «Гдѣ же графинъ?»)

3. Черемисовъ, Флегонтовъ.

Черемисовъ (продолжая разговоръ). Поэтому я надѣюсь, Патрикѣй Саввичъ, что вы, при вашихъ средствахъ, поддержите наше попечительство.

Флегонтовъ (самодовольно). Хе, хе… Нѣтъ, вотъ бычокъ у васъ, Глѣбъ Гаврилычъ… Ахъ, хорошъ бычекъ! И гдѣ вы только такого бычка раздобыли?

Черемисовъ (съ досадой). Вамъ бы только бычокъ.

Флегонтовъ. Чудной вы человѣкъ, Глѣбъ Гаврилычъ. Надъ вами, можно сказать, крыша валится, а вы… O себѣ то лучше подумайте! Вѣдь срокъ векселю! (Входитъ Гаврила Ивановичъ съ графиномъ воды и стаканомъ, которые ставитъ на столъ).

4. Гаврила Ивановичъ.

Черемисовъ. Ну, я увѣренъ, что вы подождете. Сами видите, какія времена…

Флегонтовъ. Душой бы радъ сдѣлать для васъ по-сусѣдски, да дѣла больно плохи. Такъ подошло, хоть въ бутылку полѣзай.

Гаврила Ивановичъ. Въ бутылку хочешь? Это можно. Пойдемъ-ка, выпьемъ, закусимъ, да обсудимъ все по-хорошему. (Черемисовъ подходитъ къ Танѣ и Корягину и разговариваетъ съ ними).

Флегонтовъ. Хе, хе… Вѣдь этакій лукавецъ. Знаетъ, что трезвый я прижимистъ, а какъ загуляю — прямо карманъ разворачиваю: бери, кто хочешь.

Гаврила Ивановичъ. А потомъ я портретъ съ тебя сниму: увѣковѣчу. Давно собираюсь.

Флегонтовъ. Портретъ? Это хорошо, это ладно. Вотъ только медали со мной нѣтути: не.захватилъ.

Гаврила Ивановичъ. Ничего. Повѣсимъ серебряный рубль на шею: на карточкѣ и за медаль сойдетъ.

Флегонтовъ. И то… Ахъ, кудесникъ ты… (Къ Черемисову.) Вотъ ежели бы вы, Глѣбъ Гаврилычъ, мнѣ по-сусѣдски, бычка подарили, замѣсто процента, (Гаврилъ Ивановичъ подставляетъ къ серединѣ стола кресло и помѣщаетъ на столѣ противъ него графинъ и стаканъ) — я бы того… отсрочилъ. Зачѣмъ онъ вамъ? Вѣдь для мужиковъ больше держите. Знаю.

Черемисовъ (нетерпѣливо махаетъ рукой, потомъ вынимаетъ изъ кармана тетрадъ, отдаетъ Корягину и что-то объясняетъ ему. Корягинъ начинаетъ просматривать вмѣстѣ съ нимъ тетрадъ).

Флегонтовъ. Сердитый… хе. хе. Гаврилъ Иванычъ, ком-херумъ! (Беретъ Гаврилу Ивановича подъ руку и идетъ),

Гаврила Ивановичъ. Мы съ тобой все живо обдѣлаемъ: въ 24 часа!

Флегонтовъ. Постойка-сь! (Поравнявшись съ докторомъ, останавливается). Хотѣлъ я васъ спросить, докторъ… Данныя вами моей женѣ пилюли она ихъ всѣ приняла, а что дальше дѣлать, сами не домякнемся. Дайте намъ самаго лучшаго лѣкарства: чего-нибудь посильнѣе посредственнѣе.

Корягинъ. Вотъ заѣду, посмотрю: а такъ, за глаза, нельзя. (Углубляется въ тетрадь).

Флегонтовъ. Да еще вотъ какая, сударь мой, оказія…

Корягинъ (не отрываясь отъ тетради). Въ чемъ дѣло?

Флегонтовъ. Носъ у меня что-то краснѣетъ. Подумаютъ: пьяница. Нехорошо.

Корягинъ. Пустое.

Флегонтовъ. Ну, одначе?

Корягинъ. Мажьте вазелиномъ. (Углубляется.)

Флегонтовъ. Вазелиномъ? Гм…

Гаврила Ивановичъ. Пойдемъ, тяжелая артиллерія. (Увлекаетъ его.)

Флегонтовъ. «Вазелиномъ»… Вѣдь это онъ мнѣ въ надсмѣшку, — а?

Гаврила Ивановичъ. Тебѣ бы, красавецъ мой, къ ветеринару… (Оба скрываются.)

Черемисовъ. Всю душу вымоталъ изъ меня этотъ кулакъ!

Таня (обнимая отца). Бѣдный папа, рвутъ тебя со всѣхъ сторонъ!

Черемисовъ. Ничего, Таня, выкрутимся. Не впервой вѣдь. (Хлопаетъ ее по плечу). Еще живъ Курилка! Будемъ съ тобой молодцами! (Къ Корягину, который читаетъ тетрадь). Это, собственно, даже не проектъ попечительства, а только черновой набросокъ: сегодня ночью сидѣлъ и кропалъ. Просмотрите-ка его, пожалуйста, и добавьте отъ себя…

(Входитъ Крузовъ, за нимъ слѣдуетъ Дворянчиковъ, которому, видимо, хочется поговорить съ Крузовымъ).

5. Крузовъ, Дворянчиковъ.

Крузовъ (Черемисову). Тамъ ужъ начинаютъ съѣзжаться. Тебя спрашиваютъ… (Дворянчиковъ разсматриваетъ книжки).

Черемисовъ. А ты что же… присутствовать намѣренъ?

Крузовъ. Если ты не имѣешь ничего противъ этого.

Черемисовъ. Да зачѣмъ тебѣ? Самъ же говорилъ, что не вѣришь въ мою затѣю.

Крузовъ. Хочу посмотрѣть, что за дѣятели у тебя соберутся. (Подходитъ къ Танѣ и Корягину. Корягинъ встаетъ и молча выходитъ съ тетрадкой Черемисова на террасу. Крузовъ провожаетъ его взглядомъ, потомъ вмѣстѣ съ Дворянчиковымъ разсматриваетъ книжки).

Черемисовъ (пожавъ плечами, идетъ и останавливается). А Анна гдѣ?

Таня. Мама въ своей комнатѣ: у нея голова болитъ

(Голосъ кого-то изъ гостей за сценой справа: «Глѣбъ Гаврилычъ!»)

Черемисовъ. Таня, зайди къ матери, попроси ее, если она можетъ, выйти къ гостямъ. Скажи, что для дѣла нужно. (Уходитъ.)

Крузовъ (Танѣ). Докторъ, кажется, не выноситъ моего присутствія?

Таня (не глядя на него). Мнѣ надо къ мамѣ…

Крузовъ (указывая на книжки). Это у васъ для школьной библіотеки?

Таня. Да.

Дворянчиковъ. Славныя есть книжки: поучительныя.

Крузовъ (Танѣ). Вы все это сами обернули въ обертки, сброшюровали, перенумеровали?

Таня. Да.

Крузовъ. А теперь каталогъ составляете?

Таня. Да.

Крузовъ. Не стоить тратить время на это.

Таня. Какъ не стоитъ?

Крузовъ. Такъ… Охота вамъ питать народъ такими пустячками? Нѣтъ, ужъ если заводить библіотеку, такъ хорошую.

Таня. Для этого надо имѣть хорошія средства.

Крузовъ. Я вамъ дамъ ихъ, а вы всѣ эти несчастныя книжонки бросьте въ печку.

Корягинъ (появляясь на порогѣ). Татьяна Глѣбовна вложила сюда свой трудъ. Ей не легко достались эти, по вашему выраженію, «несчастныя книжонки», — а теперь всѣ ея труды и заботы вы предлагаете «бросить въ печку»?

Крузовъ. Народъ надо кормить здоровой пищей, а не этими сусальными пряниками. А впрочемъ, какъ угодно…

Таня (смущенная и взволнованная). Я схожу къ мамѣ… Дмитрій Николаевичъ, можетъ быть, вы дадите ей какихъ-нибудь капель? (Уходитъ. Корягинъ уходитъ за ней).

(За сценой вплоть до прихода гостей слышатся по временамъ голоса и смѣхъ).

Дворянчиковъ. Охъ, деньги, деньги… Охъ, эти карбованцы. (Конфузливо потирая руки). Хотѣлъ было я съ вами, Андрей Павловичъ, объ одномъ дѣльцѣ… Просить вашего просвѣщеннаго содѣйствія…

Крузовъ. Что такое?

Дворянчиковъ. Приступаю, такъ сказать, скрѣпя сердце и скрипя зубами… хе, хе…

Крузовъ (смотритъ на него). Вашъ смѣхъ не изъ веселыхъ.

Дворянчиковъ. Пустился въ острословіе, да не складно что-то… хе, хе…

Крузовъ. Плохо, я вижу, живется вамъ здѣсь, Егоръ Тарасовичъ.

Дворянчиковъ (задѣтый за живое). Почему же-съ?.. Чѣмъ ужъ я такъ? Вовсе нѣтъ-съ… Конечно, матеріальное положеніе сельскаго учителя незавидно, но зато дѣятельность моя… Я вотъ отъ младыхъ ногтей пошелъ въ учителя… И если я отказался отъ мысли о карьерѣ, о высшемъ образованіи, то, съ другой стороны, я стою близко къ народу, сѣю разумныя сѣмена… Жить въ столицѣ, гдѣ водоворотъ, служить въ какомъ-нибудь министерствѣ и прочее — все это, конечно, имѣетъ свою… какъ сказать, позолоту. Но я разсуждаю такъ: была бы идея-съ, а остальное — прахъ и пепелъ.

Крузовъ. Идея — это хорошо; но, скажите пожалуйста, — вы столько лѣтъ учите здѣсь: сталъ ли отъ этого народъ умнѣе, счастливѣе?

Дворянчиковъ (нѣсколько озадаченный), Вы изволите спрашивать… Отчасти — пожалуй. Но, конечно, этого учесть нельзя. Тутъ нужны поколѣнія… Надо вѣрить въ прогрессъ. Все-таки образованіе — великое дѣло.

Крузовъ. Потому-то вы свое собственное и забросили?

Дворянчиковъ. Андрей Павловичъ, вы уязвляете меня въ Ахиллесову пяту. Да, я когда-то мечталъ получить всестороннее развитіе. Волею неумолимаго рока, я остался недоучкой. Самъ чувствую, что, живя въ здѣшней глуши, отсталъ отъ вѣка, мохомъ обросъ. Иной разъ говоришь, а самъ думаешь: «да можетъ быть, свѣжему-то человѣку смѣшно тебя слушать?» Впрочемъ, я и здѣсь не перестаю заниматься по мѣрѣ силъ самообразованіемъ.

Крузовъ. Имѣя 60 учениковъ въ школѣ и шестерыхъ собственныхъ дѣтей? Тутъ, Егоръ Тарасовичъ, можно заниматься не самообразованіемъ, а самоуничтоженіемъ.

Дворянчиковъ. Зачѣмъ же вы меня такъ ужъ обрекаете? Богъ не безъ милости и не безъ добрыхъ душъ на свѣтѣ. Я терплю нужду — да, но зато я облеченъ высокимъ званіемъ народнаго учителя. Народнаго-съ! Тутъ, Андрей Павловичъ, миссія! Русская пословица говоритъ: Денегъ ни гроша, да зато слава хороша.

Крузовъ. Да, я знаю: у насъ любятъ называть учителя «свѣточемъ» или еще какимъ-нибудь хорошимъ словомъ; но знаю также, что эти самые люди не постѣсняются при случаѣ наступить этому свѣточу на ногу.

Дворянчиковъ (утирая платкомъ на лбу выступившій потъ). Да, это вы правду истинную… И больно могутъ наступить.

Крузовъ. Впрочемъ, судя по вашимъ словамъ, въ общемъ вамъ живется недурно? (Насмѣшливо.) Ну, что же, очень радъ за васъ.

Дворянчиковъ (смущенно). Лично я не ропщу… Далъ Богъ денечекъ, — дастъ и кусочекъ. Но многосемейность моя заставляетъ меня домогаться лучшей жизни.

Крузовъ. Вамъ хотѣлось бы перейти ко мнѣ на заводъ?

Дворянчиковъ (отирая лицо и оглядываясь на дверь). Собственно, изъ-за семьи больше… Главная причина: помѣщеніе у меня очень тѣсное.

Крузовъ. Можете вы преподавать хоровое пѣніе?

Дворянчиковъ. И очень-съ! Самъ люблю пѣніе и даже собственныя пѣсни сочинялъ-съ… И хоромъ дирижировалъ!

Крузовъ. Я хочу ввести у себя въ школѣ хоровое пѣніе, а также организовать хоръ изъ рабочихъ… Могли бы вы взять это на себя?

Дворянчиковъ. Съ превеликимъ удовольствіемъ!

Крузовъ. Учителя для новой школы я хочу выписать изъ Петербурга… Переходите ко мнѣ помощникомъ учителя: въ накладѣ не останетесь.

Дворянчиковъ (отирая потъ). Помощникомъ?

6. Гаврила Ивановичъ (румяный отъ выпивки).

Гаврила Ивановичъ. Ура! Уломалъ купчину! (Увидавъ, что Черемисова нѣтъ). А гдѣ же Глѣбъ?

Крузовъ. Кого вы уломали? Не Флегонтова-ли?

Гаврила Ивановичъ. Тугой мужикъ, кремень… Принужденъ былъ распить съ нимъ графинчикъ наливки… Вѣдь я знаю, какъ съ этими толстобрюхими дѣла вести… Портретъ съ него снялъ… Между нами будь сказано, если бы не я, то Глѣбу не сдобровать бы.

Крузовъ. Флегонтовъ тамъ? (Указываетъ)

Гаврила Ивановичъ. Тамъ. Я пристроилъ его къ закускѣ: сидитъ, насыщается.

Крузовъ. Я давно собираюсь поговорить съ нимъ. (Уходитъ.)

Гаврила Ивановичъ (взглянувъ на Дворянчикова, который смущенъ и разстроенъ). Что это вы, мой любезнѣйшій?.. или жена опять задала вамъ пфеферу?

Дворянчиковъ. Душно что-то. Пойду на вольный воздухъ… (Уходитъ черезъ террасу въ садъ.)

Гаврила Ивановичъ (взглянувъ на столъ). А звонка такъ и не подали? Вѣдь этакая дичь непроходимая! (Идетъ. Входятъ Анна Родіоновна, Таня, Корягинъ.)

7. Анна Родіоновна, Таня, Корягинъ.

Анна Родіоновна (продолжая разговоръ). У меня сейчасъ такое ощущеніе, будто всѣ эти люди пришли за моей душой. Эта скучная и влюбленная въ себя предводительша…

Гаврила Ивановичъ. Успокойтесь, Анна Родіоновна: Флегонтовъ, дѣйствительно, пріѣхалъ сегодня за нашей душой, но я ловкимъ маневромъ отпарировалъ ударъ отъ головы Глѣба…

Анна Родіоновна (встревоженная). Что такое? Что случилось?

Гаврила Ивановичъ. Ничего, успокойтесь:

Гроза миновала,

Земля освѣжилась, и туча промчала…

Вотъ только съ бычкомъ придется разстаться. Иду успокоить Глѣба. (Уходитъ.)

Анна Родіоновна. Что онъ говоритъ? Какой ударъ?

Корягинъ. Дѣло шло, очевидно, объ отсрочкѣ платежа по векселю. Флегонтовъ да Черничкинъ — наши уѣздные ростовщики.

Анна Родіоновна. Вы говорите: Флегонтовъ хочетъ… (Заслышавъ удаляющійся звукъ бубенчиковъ, останавливается и прислушивается.) Какой мелодичный звукъ у этихъ бубенчиковъ… Слышите? (Таня разспрашиваетъ Корягина.)

8. Марья Платоновна (быстро входитъ черезъ террасу).

Марья Платоновна. Засѣданіе еще не начиналось? (Къ Корягину.) Сейчасъ приходитъ въ амбулаторію молодой парень и пристаетъ съ ножемъ къ горлу, чтобы ему кровь пустили. «Я, говоритъ, слышу, какъ она у меня въ головѣ переливается». (Къ Аннѣ Родіоновнѣ и Танѣ.) А это у него отъ малокровія. Анна Родіоновна, что это вы: прокисе?

9. Черемисовъ.

Черемисовъ. Господа, я ужъ думаю: не отложить ли намъ засѣданіе до другого раза?

Корягинъ. Это почему?

Черемисовъ. Тѣ, на которыхъ мы особенно разсчитывали — Бурмасовъ, Карлинъ, Деборъ — не пріѣхали.

Марья Платоновна. Это все жены мутятъ, все жены!

Черемисовъ. Степановъ сейчасъ демонстративно удалился… А вѣдь онъ же первый толковалъ о необходимости объединенія.

Корягинъ. А объединять то начали вы, а не онъ: вотъ ему и досадно.

Черемисовъ. Предводительша тоже уѣхала. Бѣситъ меня эта душевная мелкота!..

Таня. Ей нужно, чтобы всѣ передъ ней на заднихъ лапкахъ ходили.

Черемисовъ. Мнѣ, чортъ знаетъ, какъ досадно, что она ушла отъ насъ: вѣдь она хотѣла устроить благотворительную лоттерею и концертъ въ пользу попечительства. Анна, отчего ты отказалась играть у нея на вечерѣ? Она очень обидѣлась на тебя.

Анна Родіоновна. Я давно забросила музыку, да и настроеніе у меня вовсе не такое, чтобы играть въ салонѣ у предводительши.

Черемисовъ. Ты вообще слишкомъ сухо обошлась съ ней сегодня.

Марья Платоновна. Здѣшнія дамы считаютъ васъ гордячкой и со злости на васъ тормозятъ дѣло. Вотъ увидите, что и предводитель пойдетъ теперь на попятную, а за нимъ потянутся и другіе.

Анна Родіоновна. Эти милыя дамы опротивѣли мнѣ своими сплетнями и намеками. Я не выношу, когда у меня роются въ душѣ.

Черемисовъ. Анна, прежде ты умѣла жертвовать своими личными чувствами ради идеи… (Крузовъ въ дверяхъ.)

10. Крузовъ; потомъ Флегонтовъ.

Марья Платоновна (Аннѣ Родіоновнѣ). Неужели вамъ такъ ужъ трудно сдѣлать визиты этимъ дурамъ, умаслить ихъ?

Анна Родіоновна. Да, трудно. Труднѣе, чѣмъ вы думаете.

Крузовъ. Глѣбъ, я бы на твоемъ мѣстѣ не посылалъ жену на поклонъ къ этимъ барынямъ. Для нея это слишкомъ мучительно: вѣдь то, что насъ съ тобой, можетъ быть, только царапаетъ, — Анну Родіоновну ножемъ рѣжетъ. Это во-первыхъ… А во-вторыхъ, можетъ быть, мы обойдемся и безъ твоихъ уѣздныхъ барынь.

Черемисовъ (сурово). Никто не посылаетъ ее на поклонъ. До сихъ поръ Анна добровольно дѣлила со мной трудъ. У насъ было общее дѣло.

Корягинъ. Да, — общественное дѣло, близкое всѣмъ намъ.

Марья Платоновна. Конечно, то былъ тѣсный кружокъ, а теперь…

Таня (подходитъ къ матери и, ласкаясь, разспрашиваетъ ее).

Флегонтовъ (просовывается въ дверь и манитъ Крузова). Андрей Павлычъ! На секундочку! Ком-херумъ!

Крузовъ. Иду. (Флегонтовъ скрывается. Крузовъ идетъ).

Анна Родіоновна. Вы сказали мнѣ, что уѣзжаете въ Петербургъ?

Крузовъ (оборачиваясь). Ничего подобнаго не говорилъ. У меня будетъ скоро освященіе школы… Такъ что я пока не собираюсь уѣзжать. (Уходитъ. Входитъ Гаврила Ивановичъ).

11. Гаврила Ивановичъ.

Гаврила Ивановичъ. Глѣбъ, пора бы начать… Тамъ Ульяновъ пріѣхалъ.

Черемисовъ. А, Петръ Акимычъ? Это хорошо. Душа — человѣкъ.

Гаврила Ивановичъ. Душа-то душа, — да онъ, кажется, назюзюкался.

Марья Платоновна. Ахъ, постылый!

Корягинъ. Вѣроятно, онъ въ полосѣ запоя?

Черемисовъ. Эхъ, жаль молодца! Доканалъ его Флегонтовъ. Съ горя пьетъ. Вы, папаша, лучше уложите его: пусть проспится.

Гаврила Ивановичъ. Постараюсь. Тамъ еще кое-кто пріѣхалъ: изъ созвѣздія Крутогорова.

Черемисовъ. Охъ, ужъ эти мнѣ незваные!

Гаврила Ивановичъ. Пора бы приступить къ дѣлу.

Корягинъ (Черемисову). Откладывать засѣданіе невозможно.

Черемисовъ. Ну, хорошо, я сейчасъ… Вы пойдите пока, папаша, къ нимъ. Я сію минуту. (Гаврила Ивановичъ уходитъ. За сценой громкіе разговоры и взрывы смѣха.) Набрались неподходящіе для насъ элементы. Особенно тѣ, которые всюду хвостомъ за предводителемъ слѣдуютъ. Не на такой подборъ я разсчитывалъ.

Марья Платоновна. Ну все-таки есть Лазуринскій, Лубковъ, Жустринъ… Кто еще тамъ?

Корягинъ. Въ другой разъ и этихъ не соберешь.

Марья Платоновна. Хоть шерсти клокъ — и то годится!

Черемисовъ. Для меня важнѣе всего то, что у насъ готовое ядро уже есть: это — нашъ тѣсный кружокъ…

Анна Родіоновна. Глѣбъ, избавь меня отъ этого засѣданія?

Черемисовъ. Какъ «избавить»?

Анна Родіоновна. Мнѣ несносны эти люди, ихъ разговоры, ихъ пошлый смѣхъ, ихъ лица… Я уйду.

Таня. Мамочка, ну, останься! Ну, побудь здѣсь… для папы.

Черемисовъ. Анна, я тебя не понимаю. Не съ тобой ли вмѣстѣ мы затѣвали это дѣло? И вдругъ теперь…

Анна Родіоновна. Буду ли я участвовать въ этомъ дѣлѣ, или нѣтъ, отъ этого ровно ничего не измѣнится.

Черемисовъ. И ты можешь говорить такъ?

Марья Платоновна (ударяя рукой по столу). Это просто возмутительно! Какая вы жена? Какая вы подруга своему мужу?

Черемисовъ, Таня. Марья Платоновна?

Марья Платоновна (не слушая). Мужъ на вашихъ глазахъ надрывается, а вы… Хоть бы на полграна простого человѣческаго чувства!

Черемисовъ. Марья Платоновна!

Марья Платоновна. Эхъ, душа-то у васъ, я вижу, дамская!

Анна Родіоновна. Марья Платоновна, вы не были въ моей душѣ. Вы не знаете, что я переживаю. Можетъ быть, мнѣ тяжелѣе всѣхъ? Можетъ быть, все во мнѣ… (Сдержавъ подступившія слезы.) Нѣтъ, вы этого не понимаете! (Торопливо уходитъ.)

Черемисовъ. Анна, послушай… Да что съ тобой сдѣлалось? Анюта! (Уходитъ.)

Марья Платоновна (въ возбужденіи чутъ не бѣгая по комнатѣ). Гдѣ ужъ намъ понять! Вы — натура высшая, а мы просто чернорабочіе. Гдѣ ужъ намъ!

Таня (готовая заплакать). Марья Платоновна! Стыдно, стыдно, стыдно! Что вамъ сдѣлала мама?

Марья Платоновна (опомнившись, круто поворачиваетъ къ столу, наливаетъ въ стаканъ воды и выпиваетъ залпомъ). Поганая я: не умѣю держать сердце и языкъ на привязи!

12. Гаврила Ивановичъ, Жустринъ, Лубковъ.

Гаврила Ивановичъ (въ дверяхъ, пропуская Лубкова и Жустрина_} на которомъ накинутъ плэдъ). Пожалуйте, господа, пожалуйте! Пора приступить къ дѣлу. (Опятъ скрывается за дверью со словами, обращенными за сцену: «Федоръ Лукичъ! Николай Артемьевичъ!»)

Жустринъ (продолжая разговоръ съ Лубковымъ). Такъ вы, Иванъ Серапіоновичъ, утверждаете, что растительная пища…

Лубковъ. Я 14 лѣтъ вегетаріанствую, — и вотъ, какъ видите…

Жустринъ. Но какъ это дѣйствуетъ на нервную систему? (Корягину.) Докторъ, скажите. Я бы, пожалуй, рѣшился… (Говоритъ съ Корягинымъ. Корягинъ передаетъ Марьѣ Платоновнѣ тетрадъ Черемисова; та отходитъ и принимается читать тетрадъ.)

Лубковъ (вынимаетъ изъ бокового кармана пачку брошюръ и подаетъ Танѣ). Вотъ тутъ для вашей школьной библіотеки нѣсколько брошюръ, преимущественно по вопросу о пьянствѣ и вегетаріанствѣ.

Таня. Спасибо. (Разсматриваетъ вмѣстѣ съ Лубковымъ брошюры.)

Гаврила Ивановичъ (входитъ съ бумагой, карандашами и располагаетъ все на столѣ. Къ Марьѣ Платоновнѣ.) Уложилъ Акимыча…

Жустринъ (Корягину, продолжая разговоръ). А то у меня, знаете, такое состояніе: мурашки по спинѣ… дыханіе какъ будто затрудненное… все, знаете, хочется поглубже… вотъ такъ… вздохнуть. (Усиленно вздыхаетъ). Грѣшно вамъ, докторъ: для мужиковъ у васъ всегда есть время, а для меня…

Корягинъ. Дайте-ка пульсъ.

Жустринъ (отстраняясь). А вы… не отъ какихъ-нибудь заразныхъ?

Корягинъ. Нѣтъ, нѣтъ, — не бойтесь… (Щупаетъ пульсъ у Жустрина; Жустринъ что-то говоритъ ему съ безпокойнымъ видомъ. Входятъ, разговаривая, Поскребинъ и Ребринскій. Черезъ террасу входитъ Дворянчиковъ, подходитъ къ Танѣ и Лубкову, разговариваетъ съ ними и разсматриваетъ брошюры).

13. Таня, Корягинъ, Жустринъ, Лубковъ, Гаврила Ивановичъ, Дворянчиковъ, Поскребинъ, Ребринскій.

Поскребинъ. А, Марья Платоновна! Здравствуйте! Не цѣлуйтесь со мной: у меня насморкъ.

Марья Платоновна. Мысль, что онъ остеръ, не даетъ Поскребину покоя. (Опять погружается въ тетрадъ.)

Поскребинъ (шутовскимъ тономъ). Виноватъ-съ! (Къ Ребринскому, продолжая разговоръ.) Началъ я перебирать въ головѣ разные анекдоты, представьте себѣ: не оказалось ни одного, который можно разсказать при дамахъ.

Ребринскій. Ха, ха, ха! Ужъ этотъ Федоръ Лукичъ!

Гаврила Ивановичъ (подлетаетъ къ нимъ, таинственно). Вы что? Насчетъ клубнички?.. Свѣженькое что-нибудь есть?

Ребринскій. Тутъ насчетъ нашей предводительши. Пальчики оближешь!

Поскребинъ (Гаврилѣ Ивановичу). Разсказать?

Гаврила Ивановичъ. Нѣтъ, ну васъ совсѣмъ. Тутъ наслушаешься… И что вамъ за охота, не понимаю? (Понизивъ голосъ). Впрочемъ, пожалуй… такъ и быть, разскажите потихоньку. (Поскребинъ разсказываетъ при сдержанномъ смѣхѣ Ребринскаго и Гаврилы Ивановича. Входятъ Флегонтовъ и Крузовъ).

14. Флегонтовъ. Крузовъ.

Флегонтовъ. Магарычъ бы надо съ васъ, Андрей Павлычъ. (Входитъ Черемисовъ).

Крузовъ (оглядываетъ комнату, видитъ, что Анны Родіоновны нѣтъ, спрашиваетъ Черемисова, потомъ уходитъ въ дверь, куда ушла Анна Родіоновна. Черемисовъ смотритъ ему вслѣдъ).

Флегонтовъ (зѣвая). O, Господи, какъ зѣвается-то послѣ сливянки!

15. Черемисовъ.

Черемисовъ. Папаша, позовите, пожалуйста, остальныхъ. Что они тамъ дѣлаютъ?

Гаврила Ивановичъ (идетъ, кричитъ въ дверь): Господа, господа! (Скрывается).

Флегонтовъ (Черемисову). Ну, наше дѣло слажено. Бычка, стало-быть, я беру…

(Черемисовъ съ досадой отворачивается отъ него, подходитъ къ Марьѣ Платоновнѣ и разговариваетъ съ нею).

Флегонтовъ (подходитъ къ Танѣ, Лубкову и Дворянчикову и смотритъ на брошюры). Охъ, книжки, книжки… Не люблю засаривать голову… (Разговариваетъ съ Дворянчиковымъ).

16. Гаврила Ивановичъ, Кирилловна.

Гаврила Ивановичъ (входитъ съ фотографическимъ аппаратомъ; Кирилловна высовывается въ дверь).

Гаврила Ивановичъ. Сейчасъ придутъ… Господа, позвольте мнѣ увѣковѣчить моментъ… (Замѣтивъ Кирилловну.) А ты зачѣмъ? Какъ только я за аппаратъ, такъ ужъ эта старуха и торчитъ гдѣ-нибудь. (Кирилловна скрывается.) Умираетъ, а ногой дрягаетъ!

Черемисовъ. Послѣ, папаша, послѣ. И безъ того никакъ до дѣла не доберемся (подходитъ къ отцу). А Ульяновъ что? (Разспрашиваетъ отца).

Флегонтовъ (продолжая разговоръ съ Дворянчиковымъ). Ну, что же и пропитаніе достаточное имѣете? Щеголь Ивашка: что ни годъ, то рубашка!

Дворянчиковъ. Тутъ, Патрикѣй Саввичъ, не пропитаніе, а идея-съ! Я вотъ ужъ который годъ учительствую, преслѣдуя только принципіальное отношеніе къ школѣ.

Флегонтовъ. Такъ-съ. Стало-быть, больше изъ-за небесныхъ вѣнцовъ стараетесь? Доброе дѣло-съ! У меня по сусѣдству тоже есть учитель. Изъ семинаристовъ онъ. Такъ тотъ больше воробьевъ стрѣляетъ. А то заставитъ дѣвчонокъ чистить картофель, а мальчишекъ рубить дрова, — вотъ, стало-быть, первый урокъ — ариѳметика: 5 десятковъ картофеля, да 3 десятка полѣнъ — много ли это будетъ? Хе-хе… Все ищетъ себѣ попечителя побогаче… Въ школѣ-то зимой свѣженько, чернила за пазухой мерзнутъ. Мужички возятъ дрова, такъ по полѣнцу сбросятъ на отопленіе школы… хе-хе… Ну, а все же приходится учителку за бутылкой для нихъ посылать… Выпьетъ съ ними семинаристъ и разсолодѣетъ, а рядомъ ободранные мальчишки на кулачки дерутся… хе-хе…

Дворянчиковъ (съ неудовольствіемъ). Да-съ… такъ-съ… Однако, я не понимаю, къ чему эта матерія клонится? (Отходитъ къ брошюрамъ и разсматриваетъ ихъ).

Поскребинъ (Ребринскому, продолжая разговоръ). Нѣтъ, Николай Артемьичъ, въ собакахъ вы понимаете, а въ женщинахъ ничего не смыслите, — ни бельмеса! Евгенія Павловна не хороша? Да вы посмотрите: однѣ формы… это лучшая невѣста въ уѣздѣ!

Флегонтовъ (подходя). Это вы о Михальцевой? Да-съ, это точно-съ… Конечно, красота, формы… кто говоритъ!.. Да, вѣдь все это одна… какъ сказать? — формалистика… а существенность-то гдѣ? (Входятъ: Крутогоровъ, Лазуринскій, 1-ый, 2-ой, 3-ій, 4-ый землевладѣлъцы и еще нѣсколько землевладѣльцевъ. Изъ парка входитъ Домна Захаровна, подходитъ къ мужу и говоритъ съ нимъ).

17. Таня, Корягинъ, Черемисовъ, Жустринъ, Лубковъ, Дворянчиковъ, Поскребинъ, Ребринскій, Флегонтовъ, Гаврила Ивановичъ, Крутогоровъ, Лазуринскій, Домна Захаровна, 1-ый, 2-ой, 3-ій, 4-ый землевладѣльцы (1-ый и 2-ой землевладѣльцы и Лубковъ подходятъ къ Черемисову и разговариваютъ съ нимъ, выражая свое сочувствіе и одобреніе. Жустринъ присоединяется къ нимъ).

Крутогоровъ (продолжая разговоръ съ Лазуринскимъ). Вы, Павелъ Маркеловичъ, въ качествѣ народника, увлекаетесь мужикомъ, идеализируете его. Я съ наслажденіемъ читалъ ваши талантливыя статьи, но… нашему мужику прежде всего чужды стремленія въ красотѣ.

Лазуринскій. Позвольте, Арсеній Даниловичъ…

Крутогоровъ. Pardon… Возьмите, напримѣръ, наши народныя пѣсни… «Ты поди, моя коровушка, домой»… Все про дорогу, да про корову…

Дворянчиковъ (подходитъ къ Крутогорову). Народная пѣсня, ваше превосходительство, пришла теперь въ упадокъ, — но все-жъ-таки… (Крутогоровъ не слушаетъ его).

Флегонтовъ. Не говорите, ваше превосходительство, хорошія пѣсни есть. У-ухъ, какія пѣсни! «Не бѣлы-то снѣги», «Вотъ мчится тройка удалая»… (Крутогоровъ возражаетъ Флегонтову; Дворянчиковъ, обиженный невниманіемъ, отходитъ).

Домна Захаровна (мысленно пересчитывавшая присутствовавшихъ, вдругъ съ испугомъ). Господа, да никакъ насъ тринадцать? (Флегонтовъ, Жустринъ, Поскребинъ и еще кое-кто оглядываются, считая глазами).

Дворянчиковъ. Полно, Домаша.

Домна Захаровна (мужу). Выйди, выйди пока!

Поскребинъ. Больше тринадцати, больше! Успокойтесь. (Домна Захаровна пересчитываетъ).

Гаврила Ивановичъ (заслышавъ звонъ бубенчиковъ, идетъ на террасу и кричитъ оттуда). Господа, могу васъ обрадовать: кажется, Черничкинъ подъѣхалъ!

Лазуринскій. Этотъ кощей безсмертный?

Черемисовъ (пожимая плечами). Я не приглашалъ его.

Поскребинъ. Вы знаете: онъ недавно подрался съ пастухомъ изъ-за потравы…

Флегонтовъ. Горячій старикъ: такъ и лѣзетъ руками въ чужую бороду… Хе-хе!..

Гаврила Ивановичъ. И жаденъ до гадости: ходитъ по полю и собираетъ въ карманъ оставшуюся картошку…

18. Черничкинъ; потомъ Крузовъ.

Гаврила Ивановичъ (идетъ навстрѣчу Черничкину съ протянутыми руками). Илья Назарычъ! вотъ сюрпризъ!

Черничкинъ (здоровается съ Гаврилою Ивановичемъ, потомъ съ другими) Слышу, что-то затѣваютъ здѣсь, — и пріѣхалъ. Я никогда не жду особыхъ приглашеній… А вы хотѣли все подъ сурдинку обдѣлать? Нѣтъ-съ, у насъ ничего не скроешь!.. (Флегонтову). А, Калита! Ну, какъ Богъ терпитъ?

Флегонтовъ. Ничего. Живемъ, плодимся и размножаемся.

Черничкинъ. Да скупаете чужія земли за безцѣнокъ?

Флегонтовъ. Хе, хе…

Черничкинъ. Молодецъ насчетъ «хапенъ зи»… Ульянова-то скушали? И рощу, и усадьбу, — все проглотили? Остались только рожки да ножки! И Глѣба Гаврилыча скоро скушаете, и всѣхъ насъ скушаете…

Флегонтовъ. Хе-хе… Вы-то тоже умѣете изъ блохи голенище скроить… хе, хе…

Черемисовъ. Господа, можно начать? Илья Назарычъ!

Черничкинъ. Слушаю-съ. (Садится за столъ.) Буду сидѣть смирно. Такъ вотъ себя гвоздочкомъ къ мѣсту и прибью.

Гаврила Ивановичъ. Господа, засѣданіе открывается! (Машинально шаритъ звонокъ). Эхъ, колокольчикъ-то! (Поспѣшно уходитъ. Всѣ разсаживаются вокругъ стола. Поскребинъ и Ребринскій сидятъ рядомъ въ нѣкоторомъ отдаленіи и разговариваютъ. Марья Платоновна садится рядомъ съ Таней, Домна Захаровна — съ мужемъ.)

Жустринъ (безпокойно оглядываясь). Поддуваетъ откуда-то… (Пересаживается и укутывается плэдомъ.)

Черемисовъ. Господа, я долженъ начать свою рѣчь съ упрека по адресу нашихъ дамъ, которыя блещутъ своимъ отсутствіемъ…

Крутогоровъ (насмѣшливо озираясь). Позвольте… а гдѣ же Анна Родіоновна?

Черемисовъ (хмурясь). Ей нездоровится…

Крутогоровъ. У моей жены тоже внезапно сдѣлался мигрень…

Флегонтовъ. А моя «дрожащая» половина вторыя сутки пластомъ лежитъ.

Черничкинъ. А моя, если бы и пріѣхала, вы бы сами не обрадовались.

Черемисовъ. Я, господа, хочу только сказать, что пора бы намъ отбросить всѣ личныя недоразумѣнія и распри изъ-за выѣденнаго яйца и сообща принять мѣры для борьбы съ бѣдствіемъ, которое надвигается на нашъ уѣздъ. Въ частности я уже говорилъ объ этомъ съ большинствомъ изъ васъ. Всѣ мы знаемъ, что здѣшнее населеніе не оправилось еще отъ прошлогодняго неурожая. Въ этомъ году, вслѣдствіе засухи, по всѣмъ признакамъ положеніе будетъ еще хуже, такъ какъ хлѣба у крестьянъ изъ рукъ вонъ плохи…

(Домна Захаровна вынимаетъ изъ кармана орѣхи и грызетъ).

Черничкинъ. Мы сами мало собрали.

Марья Платоновна. Да вѣдь вы-то перебьетесь, а они…

Черничкинъ. А они вотъ работать не желаютъ-съ.

Таня. Вотъ ужъ неправда!

Черничкинъ. Уповаютъ на даровщинку… да-съ!

Лазуринскій. Кто вамъ сказалъ это?

Крутогоровъ. Это я вамъ могу сказать: въ прошлую безхлѣбицу нанимала ихъ желѣзная дорога расчищать путь. Не пошли!

Черемисовъ. А вы спросите — почемъ имъ предлагали?

Лазуринскій. За 10, за 15 верстъ ѣхать…

Марья Платоновна. Вѣдь лошадь прокормить надо…

Дворянчиковъ. И все-таки шли-съ! И очень многіе шли-съ!

Таня. Готовы были работать за 5 фунтовъ хлѣба!

Черемисовъ. Они продавали свой будущій лѣтній трудъ,; закабаляли себя кулакамъ и міроѣдамъ.

Корягинъ. А также господамъ землевладѣльцамъ, которые это хорошо знаютъ.

Черничкинъ. А я вамъ скажу: пока мужика держишь впроголодь, онъ и смиренъ и работящъ; а какъ только…

Дворянчиковъ. Это сужденіе голословное… да-съ! И притомъ…

Крутогоровъ (бросивъ удивленно-строгій взглядъ на Дворянчикова, обращается къ Черемисову). Кромѣ того, всѣ эти подачки только развращаютъ народъ.

Черемисовъ. Арсеній Даниловичъ, часъ тому назадъ вы вмѣстѣ съ вашей супругой относились иначе къ этому вопросу. Вы отлично знаете, что я и не предлагаю ограничиваться одними подачками. Мнѣ хочется, чтобы помощь была существенная, а не призрачная. Погорѣлъ крестьянинъ, или пала у него лошадь, — вотъ тутъ-то и надо поддержать его, помочь ему стать на ноги, — иначе онъ…

Дворянчиковъ. То, что пропонируетъ Глѣбъ Гаврилычъ…

Черничкинъ. Всѣ они пьяницы — да-съ!

Крутогоровъ. Сегодня мой Павелъ съ утра пьянъ. Повезъ меня, чуть не вывалилъ. Что съ нимъ подѣлаешь? Конечно, я нравственно наказалъ его: вышелъ изъ экипажа и больше версты шелъ пѣшкомъ. «Вотъ смотри, каналья, что ты сдѣлалъ съ бариномъ, — и казнись!»

Лазуринскій. Ну, знаете, народъ пьетъ меньше, чѣмъ мы.

Крутогоровъ. A propos! Имѣю честь сообщить вамъ, что нашъ ветеринарный врачъ окончилъ дни свои. Спился.

Марья Платоновна. Да что вы?

Крутогоровъ. Онъ за послѣдній годъ проводилъ время довольно однообразно: лежитъ на диванѣ, встанетъ, выпьетъ водки, закуситъ огурцомъ и опять ляжетъ. Впрочемъ, лѣтомъ онъ закусывалъ свѣжимъ огурцомъ, а зимой — соленымъ.

Черемисовъ. Но мы уклонились, господа…

Жустринъ (ежась и кутаясь въ плэдъ). Свѣжевато что-то.

Ребринскій. А съ другой стороны, какъ не пить? Какія у насъ здѣсь развлеченія?

Черничкинъ. Ну, у васъ-то — собаки!

Дворянчиковъ. Если бы у насъ были концерты, спектакли…

Флегонтовъ. Въ банѣ тоже можно хорошо провести время.

Поскребинъ. На Пасхѣ пріѣзжалъ къ намъ фокусникъ Альфонсъ 2-й? Почему непремѣнно «второй»? Зачѣмъ «второй»?

Корягинъ (рѣзко). Господа, о чемъ мы говоримъ?

Домна Захаровна. А я скажу, что все это глупость одна. Пьяница всегда будетъ пить. Какихъ еще развлеченіевъ нужно? Мы вонъ намедни съ попадьей да съ дьяконицей забрали ребятъ, да въ лѣсъ. Всего было много: варенья… всего. Погуляемъ, а тамъ пить и ѣсть… Цѣлую корчагу картофеля съѣли.

Флегонтовъ. Оно конечно, ежели нутренность крѣпкая… (Смѣхъ.)

Корягинъ (съ досадой встаетъ и сердито смотритъ на смѣющихся).

(Входитъ Гаврила Ивановичъ съ колокольчикомъ.)

Черемисовъ. Господа, обратимся къ дѣлу!

Марья Платоновна. Господа!

Гаврила Ивановичъ (звонитъ въ колокольчикъ. Шумъ стихаетъ).

Черемисовъ. Я предлагаю, господа, организовать попечительство для оказанія помощи населенію. Прежде всего, конечно, настоятельно нужна продовольственная помощь… и притомъ по возможности трудовая.

Поскребинъ (Ребринскому, увлекшись). Это было на обѣдѣ у Ласточкина. Подаютъ салатъ… И такъ, я вамъ скажу, мнѣ этотъ салатъ понравился…

Черемисовъ. Федоръ Лукичъ! (Гаврила Ивановичъ звонитъ).

Поскребинъ. Pardon! (Цродолжаетъ говоритъ тихонъко Ребринскому).

Крутогоровъ. A propos, господа… У меня въ селѣ недавно образовалось общество трезвости… съ портнымъ Потапычемъ во главѣ. По поводу открытія общества, означенный Потапычъ сходилъ на могилку къ женѣ, которая умерла у него ровно 20 лѣтъ тому назадъ; тамъ ему взгрустнулось: онъ выпилъ на могилкѣ и съ тѣхъ поръ до сего дня пьетъ безъ просыпу… (Смѣхъ.)

Черемисовъ. Арсеній Даниловичъ, зачѣмъ вы хотите представить все нарочно въ шутовскомъ видѣ? Здѣсь дѣло, право, не шуточное. (Крутогоровъ пожимаетъ плечами).

Лубковъ. Господа, мы обязаны серьезно отнестись къ этому вопросу. Теперь не время шутить!

Лазуринскій. Мы съѣхались сюда для обсужденія проекта Глѣба Гавриловича!

1-й землевладѣлецъ. Давайте разговаривать о дѣлѣ!

2-й землевладѣлецъ. Господа, не будемъ терять времени!

Черемисовъ (ко всѣмъ). Если вамъ угодно выслушать…

Флегонтовъ. И чего вы, Глѣбъ Гаврилычъ, такъ ужъ объ этомъ черноземѣ убиваетесь? Много ли мужичку нужно? Мужичекъ всегда обернется. У кого хорошо шарикъ (показываетъ на голову) работаетъ, тотъ всегда добудетъ себѣ пропитаніе.

Марья Платоновна. Гдѣ добудетъ? Откуда?

Дворянчиковъ. Господа, у Глѣба Гавриловича написанъ проектъ…

Гаврила Ивановичъ (перебивая его). Господа, прошу выслушать то, что мы съ сыномъ…

Дворянчиковъ. Позвольте-же и мнѣ сказать свое слово!

Гаврила Ивановичъ (надменно). Дайте сначала сказать тому, кто постарше.

Дворянчиковъ (уязвленный). Въ какомъ смыслѣ «постарше»?

Флегонтовъ (ему). Погодите, не вашъ ходъ. Есть люди, которые посолиднѣе.

Дворянчиковъ. Вы оскорбляете званіе учителя!

Черемисовъ. Господа, какъ не стыдно!

Таня. Егоръ Тарасовичъ! (Уговариваетъ его).

Дворянчиковъ. Я хотѣлъ лишь высказать нѣсколько сжатыхъ мыслей, но если мнѣ не даютъ..ю если я въ вашихъ глазахъ какой-то презрительный Терситъ, то я… (Оскорбленный, отсаживается подальше. Таня подходитъ къ нему и уговариваетъ его).

Домна Захаровна. Вы вотъ, Глѣбъ Гаврилычъ, о мужикахъ заботитесь: настроили имъ всякой всячины: — больницу, школу… какого имъ еще, съ позволенія сказать, рожна? — а учителя у насъ въ тѣснотѣ да въ обидѣ. Вы меня извините: я не дама, не аристократка — я всегда правду рѣжу…

Флегонтовъ. Бѣдовая… хе-хе.

Марья Платоновна. Посмотрѣла бы я, гдѣ еще объ учителѣ такъ заботятся!

Черемисовъ. Чего же вы хотите отъ меня, Домна Захаровна?

Домна Захаровна. Я не про васъ… Я — вообще… Есть такіе люди, для которыхъ чѣмъ кто поганѣе, тѣмъ жалчѣе…

Черничкинъ. Вотъ она правда золотая! Все для лапотниковъ! все для этихъ лодырей! (Черемисову). Я — врагъ этого!

Черемисовъ. Чего именно?

Черничкинъ. Всего! Я носомъ чувствую во всемъ этомъ фальшь. Да-съ, носомъ!

Лазуринскій. Носомъ? Вотъ новый способъ знакомиться съ положеніемъ вещей.

Корягинъ. Господа, будемъ, наконецъ, мы говорить о дѣлѣ или нѣтъ?

Черничкинъ. Меня не проведешь! Я вѣрю только въ то, что можно положить въ карманъ… да-съ! Вотъ давайте мнѣ сюда! (Хлопаетъ по карману). Ампошэ! Пожалуйте!.. А то все норовятъ вынуть. Куда ни приди, все тебѣ въ карманъ лѣзутъ!

Черемисовъ. Зачѣмъ же вы сюда пожаловали, если такъ боитесь за цѣлость своихъ кармановъ?

Таня (старается успокоить его). Папа, папа!

Черничкинъ. Да, я вижу, что пришелся не ко двору, — ну и пойду лучше ко дворамъ. (Хочетъ уйти; Гаврила Ивановичъ удерживаетъ его и уговариваетъ. Черничкинъ ворчитъ, среди гостей поднимаются шумные разговоры. Входитъ Крузовъ и останавливается въ отдаленіи въ позѣ наблюдателя).

Флегонтовъ. Охъ, батюшки, у меня отъ этихъ разговоровъ весь фрыштикъ комомъ свернулся!

Жустринъ (встаетъ). Собственно, и мнѣ пора-бы… Какъ будто сыренько становится?

Черемисовъ (подходитъ къ нему). Вы-то, Филиппъ Макаровичъ, надѣюсь, примете участіе? (Флегонтовъ подходитъ къ нему и слушаетъ).

Жустринъ. O, да, да… Я — разумѣется… Я отъ души сочувствую вамъ. (Жметъ Черемисову руку.) Вотъ только нервы мои… Для меня пагубно всякое волненіе… Да и средства мои… вы сами знаете, крайне ограничены… Конечно, и я внесу свою лепту, но (указывая на Флегонтова) вотъ Патрикѣй Саввичъ можетъ быть гораздо полезнѣе меня.

Черемисовъ (Флегонтову). Я думаю, что вы не откажетесь помочь?

Флегонтовъ. Не подходящая это для насъ операція. Ежели-бы въ пользу бѣдствія какого… (Жустринъ, ежась, уходитъ подъ сурдинку).

Черемисовъ. Какого-же вамъ еще бѣдствія? Помилуйте!

Флегонтовъ. Не могу: балансъ не позволяетъ…

Гаврила Ивановичъ (подходитъ). Послушай, Патрикѣй Саввичъ: вѣдь ты на прошломъ неурожаѣ какъ набилъ карманъ-то!

Флегонтовъ. Разсказывай! (Лубковъ подходитъ къ Черемисову и разговариваетъ съ нимъ).

Гаврила Ивановичъ. Другіе руками берутъ, а вѣдь ты еще ногой подгребаешь.

Флегонтовъ (смѣется). Поди ты! Кудесникъ… право!

Гаврила Ивановичъ. Нѣтъ, я съ тебя сдеру… (Продолжаетъ разговоръ съ нимъ).

Лубковъ (Черемисову). Я думаю написать въ Москву брату: пусть онъ соберетъ тамъ денегъ… А можетъ-быть, я и самъ поѣду. Вы не заѣдете-ли ко мнѣ со своимъ проектомъ? Мы на досугѣ разберемъ.

Черемисовъ. Прекрасно.

Лубковъ. Вотъ и Павелъ Маркеловичъ пріѣдетъ.

Лазуринскій (услыхавъ свое имя, подходитъ). Падаетъ народничество, падаетъ! Это стыдъ для современнаго общества!

Черемисовъ. Не унывайте, Павелъ Маркеловичъ: одно народничество падаетъ — другое нарождается.

Крутогоровъ (подходитъ къ Черемисову). Народничество — хорошая вещь, — только вмѣсто того, чтобы поднимать мужика, вы, народники, сами спускаетесь до его уровня.

Черничкинъ. Совершенно вѣрно-съ! Истинно-съ! (Партія Крутогорова одобрительно шумитъ.) Къ мужику докторъ сломя голову летитъ, а къ барину…

Флегонтовъ. Что вѣрно, то вѣрно. Какую-нибудь бабу — старопляндію лѣчитъ, а меня вонъ… ,,вазелиномъ"! Старопляндія-то, можетъ, и со всѣми своими потрохами одного моего носа не стоитъ, а онъ…

Черничкинъ. Помрешь, — не дозовешься!

Корягинъ. Не присылайте за мной во время пріема!

Марья Платоновна. Мы не можемъ бросить больныхъ!

Черничкинъ. Мы знаемъ ваши пріемы! (Шумъ).

2-ой землевладѣлецъ (кричитъ.) Неправда! Здѣсь медицинскій персоналъ — образцовый!

1-ый землевладѣлецъ. Они всѣ силы отдаютъ дѣлу! Совершенно несправедливыя нападки!

19. Ульяновъ.

Ульяновъ (въ дверяхъ, послѣ сна, всклокоченный.) «Мутится умъ, въ душѣ тоска нѣмая»…

Марья Платоновна. Проснулся?!

Ульяновъ. «Напрасно я забвенье призывалъ»…

Гаврила Ивановичъ (подходитъ къ нему.) Подите, Петръ Акимычъ, отдохните.

Ульяновъ. Помѣщики, предводители, гонители, мучители! Вѣдь небо-то чистое, — зачѣмъ-же вы его, братцы, коптите? (Одни смѣются, другіе ворчатъ).

Крутогоровъ (вздергивая съ брезгливымъ видомъ плечами.) Ну, ужъ это, знаете…

Марья Платоновна (Ульянову.) Идите спать, шальная голова!

Ульяновъ. Марья Платоновна! Душа-человѣкъ! Кристаллъ!.. Позвольте мнѣ быть у вашихъ ногъ! (Хочетъ встать передъ ней на колѣни.) (Смѣхъ и протестующіе голоса).

Марья Платоновна. Ахъ, постылый! вставайте сейчасъ!.. (Корягинъ, Черемисовъ и Гаврила Ивановичъ уговариваютъ Ульянова).

Флегонтовъ. Чуденъ! Собакъ ученыхъ не надо.

Ульяновъ (вставая.) Флегонтовъ! Центавръ! Троглодитъ! Ѣшь меня живьемъ! Жри! Чавкай! Вѣдь всѣ чавкаютъ!

Черемисовъ. Полно, Петръ Акимычъ, подите…

(Гаврила Ивановичъ и Корягинъ стараются увести Ульянова).

Ульяновъ. Культура, цивилизація, телеграфы, телефоны, граммофоны — все для этого чертополоха, все. Прогрессъ, электричество… Тьфу ты, поганство какое!

Флегонтовъ. Ахъ, шутъ гороховый!

Ульяновъ. Глѣбушка, много ты набралъ у нихъ на попечительство? Тутъ, братъ, много не наберешь — нѣтъ! (Слышатся протестующіе и недовольные голоса.) Тутъ все такіе касатики…

Марья Платоновна (Ульянову). Ну, ну, идите безъ разговоровъ!

Ульяновъ. Желаю жертвовать! (Снимаетъ съ себя часы.) Глѣбушка, бери… вотъ… послѣдніе оскребки… вотъ! (Шаритъ въ карманахъ, вытаскиваетъ кошелекъ, перочинный ножикъ, носовой платокъ. Черемисовъ и Корягинъ суютъ все это ему назадъ.)

Марья Платоновна. Протрезвитесь сначала!

Ульяновъ. Вы думаете — я пьянъ? Нѣтъ, это только переходная ступень. Все берите, все! (Хочетъ снятъ пиджакъ.) «Послѣдняя жертва!» (Корягинъ и Гаврила Ивановичъ увлекаютъ его къ двери.) Глѣбушка! милунчикъ ты мой!

Черничкинъ (Черемисову съ ехидствомъ). Этакъ вы порядочно насобираете!

Ульяновъ. Эхъ, хоть бы маленькое землетрясеньице, чтобы провалились эти касатики въ тартарары!

Крутогоровъ. Уведите его, пожалуйста!

Марья Платоновна. Маршъ, безъ разговоровъ, безпутная голова!

Ульяновъ (въ дверяхъ). Марья Платоновна! «Меня никто не любитъ и все живущее клянетъ!» (За сценой поетъ: «Меня никто не любитъ»…)

Черничкинъ (Черемисову). Вы нарочно науськали на насъ этого пьяницу! нарочно! Вашъ благопріятель, вашъ! (Среди гостей начинается все усиливающійся сердитый шумъ. Черемисовъ звонитъ, но безуспѣшно.)

Крузовъ (встаетъ и подходитъ къ столу). Господа! (Шумъ стихаетъ; слышится: «Тс!.. тише, тише!») Я убѣдился, господа, что симпатичная идея Глѣба Гавриловича привела на практикѣ лишь къ различнаго рода нареканіямъ и недоразумѣніямъ. Думаю, что этихъ недоразумѣній не будетъ, если организацію помощи возьметъ на себя заводъ. (Голоса: «Конечно, конечно! — Такъ, такъ!» и нѣсколько апплодисментовъ.) Такъ какъ часть окрестнаго населенія работаетъ у меня на заводѣ, то я считаю своимъ долгомъ пойти навстрѣчу продовольственной нуждѣ мѣстныхъ крестьянъ (Голоса: «Вѣрно, вѣрно! — Правильно! — У завода есть средства; а мы сами… Мы не можемъ этого! — Браво, Андрей Павловичъ!» — и апплодисменты.) Заводъ дастъ для этого средства, правленіе завода сосредоточитъ въ своихъ рукахъ организацію помощи; васъ же, господа, какъ людей, стоящихъ близко къ внутренней жизни населенія, я попрошу содѣйствовать мнѣ своими совѣтами и указаніями. (Голоса: «Отлично! — Браво, браво! Очень рады!» и апплодисменты).

Черемисовъ (хочетъ говоритъ, звонитъ, но тщетно. Лазуринскій и Лубковъ тоже протестуютъ, но ихъ не слушаютъ).

Корягинъ и Гаврила Ивановичъ (возвращаются и разспрашиваютъ присутствующихъ: Корягинъ — Таню и Марью Платоновну, Гаврила Ивановичъ — Черемисова и кое-кого изъ гостей).

Крузовъ. Семнадцатаго у меня на заводѣ будетъ происходить освященіе новой школы. Приглашаю васъ, господа, на это торжество. Тогда я надѣюсь окончательно договориться съ вами и выработать форму нашей совмѣстной дѣятельности. Я увѣренъ, господа, что у насъ все пойдетъ, во славу Божію, какъ по маслу.

(Громъ апплодисментовъ и шумное одобреніе).

Голоса: «Браво, Андрей Павловичъ! Конечно, у завода есть средства! — Мы всѣ рады! Спасибо, Андрей Павловичъ! — Браво, браво! благородно!..»

(Черемисовъ, Корягинъ, Лубковъ и Лазуринскій протестуютъ противъ этого).

Черемисовъ, Марья Платоновна и Корягинъ нѣсколько разъ кричатъ: «Господа, господа!» — но безуспѣшно.

Таня. Папа, что же это?!

Черемисовъ (кричитъ). Я не согласенъ!.. Позвольте, господа! (Звонитъ.)

(Шумъ продолжается. Всѣ встали со своихъ мѣстъ. Большинство окружаетъ Крузова и жметъ ему руку.) Господа! (Звонитъ. Шумъ не стихаетъ. Марья Платоновна тщетно старается водворитъ порядокъ. Черемисовъ въ раздраженіи швыряетъ звонокъ на столъ и выходитъ.)

(Послѣ паденія занавѣса еще слышится шумъ). ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ. Огромная столовая въ домѣ Крузова. Въ окна падаютъ косые лучи заходящаго солнца. Только что отобѣдали, и лакеи убираютъ съ большого, устроеннаго глаголемъ, стола. Ставятъ вина и закуски на одинъ столъ, другой выносятъ, возвращаются и хлопочатъ возлѣ стола. На столѣ въ вазахъ роскошные цвѣты. Анна Родіоновна стоитъ у открытаго окна, слушая звуки поющаго въ дальней комнатѣ хора: «Гой ты, Днѣпръ»; когда звуки умолкаютъ, слышится шумъ одобренія и голоса: «браво! bis!» и пѣніе начинается снова. Таня, сидя въ качалкѣ, глядитъ на мать, не то любуясь ею, не то тревожась за нее.

1. Анна Родіоновна, Таня и два лакея у стола.

Таня (подходитъ къ матери и тихонько окликаетъ ее). Мама! (Анна Родіоновна не слышитъ). Мамочка!

Анна Родіоновна (вздрогнувъ, оборачивается). Ахъ, это ты, Таня?

Таня. Нынче съ самаго утра народъ, шумъ, всякая торжественность… Просто голова кружится… Можетъ быть, это отъ того, что я за обѣдомъ вина выпила? Какъ-то чудно и весело… И знаешь, мамочка, мнѣ непріятно, что мнѣ такъ весело. Право!.. Не знаю, почему… А тебѣ, мамочка?.. Ты такъ печальна… Впрочемъ, нѣтъ, нѣтъ… не то. (Всматривается въ лицо матери).

Анна Родіоновна. Я вовсе не печальна.

Таня. У тебя сейчасъ такое лицо… (Подыскиваетъ выраженіе.) Такое хорошее лицо!

Анна Родіоновна. Я слушаю пѣніе.

Таня. Мнѣ вотъ хочется поцѣловать тебя, а я какъ будто боюсь, точно ты сейчасъ чужая мнѣ: хорошая, славная, а чужая. (Анна Родіоновна нѣжно, но вмѣстѣ съ тѣмъ разсѣянно обнимаетъ дочь; Таня цѣлуетъ ее.) Впрочемъ, я все глупости болтаю… Это, должно быть, отъ шампанскаго: въ первый разъ въ жизни пила шампанское! А какъ славно поетъ хоръ. Это Егоръ Тарасовичъ такъ ихъ обучилъ. Но, знаешь, мамочка, я его теперь видѣть не могу!

Анна Родіоновна (разсѣянно). Кого?

Таня. Егора Тарасовича. Папа не ожидалъ отъ него такой измѣны. Нѣтъ въ жизни ничего хуже измѣны!

Анна Родіоновна (съ волненіемъ). Измѣны?.. Ты судишь черезъ-чуръ строго.

Таня. Мнѣ за папу обидно. Всѣ бѣгутъ на заводъ. Попечительство придумалъ папа, а они всѣ сюда кинулись. Когда папа уговаривалъ ихъ, они только спорили да ворчали, а тутъ они, что ни скажетъ имъ Андрей Иавловичъ, на все согласны… (Съ внезапной грустью.) Мама, зачѣмъ мы сюда пріѣхали? Меня мучаетъ совѣсть.

Анна Родіоновна. Что-же дурного въ томъ, что мы пріѣхали на освященіе школы?

Таня. А папа вотъ не поѣхалъ. И Дмитрій Николаевичъ и Марья Платоновна тоже. (Крузовъ входитъ и, остановившись, смотритъ па Анну Родіоновну и Таню).

Анна Родіоновна. У всякаго свои взгляды. Вѣдь папа сказалъ, что если тебѣ хочется быть на освященіи, такъ поѣзжай. Перестанемъ разговаривать объ этомъ: мнѣ хотѣлось-бы забыть обо всемъ и только слушать безъ конца это пѣніе: я такъ давно не слыхала хора…

2. Крузовъ.

Крузовъ (лакеямъ). Вино и фрукты оставьте и уходите… (Съ нетерпѣніемъ.) Да ну, пошли вонъ! (Лакеи уходятъ, оставивъ на столѣ вино, фрукты, конфекты и кое-что изъ закусокъ.) Я вотъ все смотрю: сколько красоты въ обѣихъ васъ и какъ все, что здѣсь окружаетъ меня, облагорожено вашимъ присутствіемъ. Такъ-бы вотъ стоялъ и глядѣлъ на васъ.

Анна Родіоновна. Я пойду туда, поближе…

Крузовъ. Издали лучше слушать.

Анна Родіоновна. Мнѣ хочется утонуть съ головой въ звукахъ (Идетъ).

Крузовъ. Вы будете у меня попечительницей школы: это вопросъ рѣшеный?

Анна Родіоновна (уходя). Нѣтъ, нѣтъ…

Крузовъ. Да почему?

Анна Родіоновна. И безъ меня обойдетесь… (Уходитъ).

Крузовъ. Если ваша мама откажется, я буду просить васъ.

Таня (вспыхнувъ). Меня!.. Съ какой стати? Я вовсе не гожусь…

Крузовъ (любуясь, смотритъ на нее). У васъ есть какое-то удивительное сходство съ мамой: что-то неуловимое во взглядѣ, въ поворотѣ головы, въ манерахъ. Я помню вашу маму почти дѣвочкой… вотъ какъ вы сейчасъ.

Таня (отвернувшись). Я ужъ давно не дѣвочка.

Крузовъ. Знаю, знаю: докторская невѣста…

Таня (краснѣя и хмурясь). Вы этого не можете знать… И зачѣмъ вы объ этомъ…?

Крузовъ. Ваша мама точно такъ-же сдвигаетъ брови, когда сердится. (Другимъ тономъ.) Ну, а теперь скажите мнѣ откровенно: за что вы меня такъ не взлюбили? (Таня смущенно теребитъ рукавъ платья и смотритъ по сторонамъ.) Я — старый другъ вашего семейства. Мы съ вашимъ папой смотримъ на вещи по разному, но это никогда не мѣшало мнѣ любить его и его семью, тянуться душой ко всѣмъ вамъ. Можетъ-быть, это потому, что у меня своей семьи нѣтъ… Я и вашего покойнаго братишку, Колю, любилъ… Какъ сейчасъ помню этого милаго мальчугана съ задумчивыми не по лѣтамъ глазами. Такъ вотъ видите, молодой другъ мой: я одинъ, какъ перстъ, и отогрѣваюсь немножко сердцемъ только въ вашемъ семействѣ. Знаете пѣсню:

«Ахъ, скучно одинокому и деревцу рости»…

Таня. Вамъ не можетъ быть скучно. У васъ столько всякихъ дѣлъ и столько средствъ. Вы можете сдѣлать все что захотите.

Крузовъ. Что-же, напримѣръ, я могу сдѣлать?

Таня. Ну, напримѣръ… вы могли-бы столько людей выручить изъ бѣды, сдѣлать счастливыми.

Крузовъ. «Счастливыми»? Какимъ же образомъ я сдѣлаю это? Своими средствами? Но меня самого эти средства не дѣлаютъ счастливымъ. Значитъ, дѣло не въ средствахъ. Своими знаніями? Да, у меня знаній больше, чѣмъ, напримѣръ, у моихъ рабочихъ, но никакого счастія мнѣ мои знаніи не даютъ. Я даже склоненъ думать, что если корень ученія горекъ, то плоды его… кисленьки. Вы видите, что я самого себя не могу сдѣлать мало мальски счастливымъ, — а вы говорите…

Таня. Что-же вамъ мѣшаетъ?

Крузовъ. Не знаю… можетъ-быть, одиночество; а можетъ-быть… Вотъ если-бы у меня была такая жена, какъ ваша мама, и такая дочурка, какъ вы, — я бы…

(Пѣніе прекращается. Шумъ голосовъ, крики: «браво, браво»; шумъ все усиливается, приближаясь).

Таня (страшно смущенная, дѣлаетъ движеніе.) Я… пойду туда…

Крузовъ. Да они, вѣроятно, сами сейчасъ сюда придутъ. Я съ вами разболтался о себѣ, а хотѣлъ-то поговорить о васъ.

Таня. Обо мнѣ?.. Что-же?

Крузовъ. Я съ грустью предвижу, что вы истратите свою молодость на черствую, однообразную лямку деревенской жизни и никогда не узнаете, что такое настоящая, кипучая, брызжущая весельемъ жизнь. Въ погонѣ за дѣломъ, вы пройдете мимо нея, и только потомъ, когда будетъ уже поздно, поймете, что только въ этой бьющей фонтаномъ молодой жизни и заключается весь смыслъ нашего существованія.

Таня (страшно смущенная и взволнованная.) Почему это вы вдругъ? Я даже не понимаю, о чемъ вы говорите…

Крузовъ (беретъ ея руки.) Мнѣ такъ хотѣлось-бы увезти васъ туда, гдѣ жизнь переливается всѣми красками, гдѣ есть молодое веселье, страсть, красота, разнообразіе…

Таня (освобождая свои руки.) Пустите… сюда идутъ. (Входятъ съ шумомъ и говоромъ: Дворянчиковъ, Домна Захаровна, Анна Родіоновна, Поскребинъ, Ребринскій, Лубковъ, Жустринъ, 1-ый, 2-ой, 3-ій и еще нѣсколько землевладѣльцевъ, другіе гости, дамы и барышни).

3. Таня, Крузовъ, Дворянчиковъ, Домна Захаровна, Анна Родіоновна, Поскребинъ, Ребринскій, Лубковъ, Жустринъ, 1-ый, 2-ой, 3-ій и др. землевладѣльцы, дамы и барышни.

Дворянчиковъ (окруженный дамами, которыя разспрашиваютъ его, оживленный, одѣтый щеголевато.) Это — соединенный хоръ рабочихъ и учениковъ-подростковъ… Есть предаровитыя личности.

Крузовъ. Браво, Егоръ Тарасовичъ! (Анна Родіоновна подходитъ къ столу и вынимаетъ изъ вазы цвѣтокъ).

Дворянчиковъ (польщенный.) Нынче для меня, Андрей Павловичъ, приспѣ день свѣтлаго торжества: это именно такая школьца, о какой я мечталъ… А ужъ ребятенки-то какъ рады: и школьники и мои собственные. Честь вамъ и слава, Андрей Павловичъ!

Анна Родіоновна (Дворянчикову.) Я была сердита на васъ, но когда послушала вашъ хоръ — я все забыла. У васъ положительно музыкальный талантъ, Егоръ Тарасовичъ, и мнѣ хочется почтить его хоть этимъ цвѣткомъ. (Вдѣваетъ Дворянчикову въ петлицу вынутый изъ вазы цвѣтокъ. Домна Захаровна, безвкусно расфранченная, подозрительно смотритъ на эту сцену. Гости апплодируютъ.) (Анна Родіоновна садится въ качалку; Таня подходитъ къ ней. Крузовъ разговариваетъ съ гостями).

Дворянчиковъ (смущенный.) Ахъ, весьма польщенъ… тронутъ-съ! Ежели вы, такая музыкантша и артистка въ душѣ, меня одобряете, то я… я…

Домна Захаровна (подходитъ къ Аннѣ Родіоновнѣ.) Это только цвѣточки, а ягодки впереди.

Анна Родіоновна. Что это значитъ?

Домна Захаровна. Ничего. Такъ… (Отходитъ.) (Анна Родіоновна пожимаетъ плечами).

4. Гаврила Ивановичъ, Флегонтовъ.

Гаврила Ивановичъ (румяный отъ вина, во фракѣ, въ бѣломъ галстухѣ, съ бутоньеркой въ петличкѣ, продолжая разговоръ съ Флегонтовымъ.) Мы съ сыномъ тоже ничего не жалѣемъ для блага и просвѣщенія нашего народа…

Анна Родіоновна (громко). Мнѣ очень нравится это: «мы съ сыномъ»…

Флегонтовъ (отирая лицо фуляровымъ платкомъ). Ну, разуважилъ ты насъ, Егоръ Тарасычъ. Инда слеза прошибла… Жертвую красненькую на твоихъ пѣвчихъ: взрослымъ на водку, мальчишкамъ на пряники. (Вынимаетъ бумажку.) Отдай-ка имъ, братецъ.

Гаврила Ивановичъ. Давай, я снесу… Я умѣю разговаривать съ народомъ. (Беретъ деньги и выходитъ.)

Флегонтовъ. Тамъ есть одинъ басина… у-у-у! Какъ онъ при освященіи школы «многая лѣта» Андрею Павловичу гаркнулъ: искры изъ глазъ посыпались! (За сценой хоръ кричитъ: «ура!»,) Вонъ онъ, вонъ онъ, басина-то! Слышите? Вотъ такъ пасть! И какъ это въ человѣческомъ естествѣ можетъ быть такая глотка?

Гаврила Ивановичъ (входитъ торопливо). Они въ восторгѣ… Качать меня собирались. Андрей Павловичъ, вашъ директоръ Карлъ Ивановичъ и ваши служащіе идутъ васъ привѣтствовать…

5. Карлъ Ивановичъ и группа служащихъ, въ сопровожденіи нѣсколькихъ дамъ и дѣвицъ. (У Карла Ивановича и у нѣкоторыхъ изъ компаніи, слѣдующей за нимъ, въ рукахъ бокалы съ виномъ.)

Карлъ Ивановичъ. Глубоко почитаемый и дорогой Андрей Павловичъ! Я и ваши служащіе хотимъ выражать вамъ наши сердечные привѣты по случаю торжественнаго открыванія новой школы и попечительнаго совѣта. Глубоко уважаемый Андрей Павловичъ! Вашей высокополезной дѣятельностью вы, такъ сказать, наполнили весь нашъ уѣздъ благоустроенностью. Вы осушали болота, вырубали лѣса, построили четыре мостовъ, провели во всей здѣшней окружности образцовые пути сообщенія… Тамъ, гдѣ прежде могли бѣгать одни зайчики, теперь можно ѣхать въ коляскѣ съ дамами, даже во время осенней ужасной распутницы. (Слышится сдержанный смѣхъ и осторожныя: «тс! тш!..» Вашъ заводъ даетъ заработокъ сотнямъ и тысячамъ здѣшнихъ поселянъ, о которыхъ вы заботитесь, какъ родной папаша. Для взрослыхъ дѣтей вы выстроили вторую, нынѣ освященную великолѣпнѣйшую школу, равной которой нѣтъ не только въ уѣздѣ, но и во всей губерніи; для маленькихъ дѣтенышей вы устроили ясли. И русскій богомольный народъ нынѣ набожно молился о вашемъ драгоцѣнномъ здравіи и со слезами клалъ земляные поклоны (Кто-то фыркаетъ отъ смѣха; слышится: «тс!») и кричалъ вамъ «виватъ!» И мы всѣ, славные тѣмъ, что служимъ подъ вашей протекціей, еще разъ почитаемъ васъ своимъ низкопоклонствомъ (Низко кланяется. Слышится фырканье и «тс, тс»!) и говоримъ: разъ «виватъ!» два «виватъ!» три «виватъ!» и всѣ изъ одной груди возглашаемъ вамъ наше русское «ура!».. (Голоса: «урра!!»)

Крузовъ (жметъ Карлу Ивановичу руку). Спасибо, Карлъ Ивановичъ. Вы значительно усовершенствовались въ русскомъ языкѣ… Ну, господа, налейте себѣ вина и чокнемтесь. (Кое-кто наливаетъ себѣ вина.) Всѣ, всѣ! Карлъ Ивановичъ, заставьте всѣхъ налить! (Гаврила Ивановичъ хлопочетъ, наливая гостямъ вино и любезничая съ дамами. Служащіе, которымъ Карлъ Ивановичъ наливаетъ вина, почтительно раскланиваются передъ директоромъ; другіе раболѣпно прислуживаютъ ему.)

Крузовъ (несмотря на протестъ Анны Родіоновны, наливаетъ ей вина).

Карлъ Ивановичъ (Танѣ, которая отказывается). Нѣтъ, мадемуазель, нѣтъ! Вы должны… Сегодня такой день. (Заставляетъ ее взятъ бокалъ съ виномъ).

Крузовъ (Жустрину, который въ страхѣ машетъ руками). Какая тамъ неврастенія! И слушать не хочу. Извольте пить. (Даетъ ему бокалъ. Лубкову.) А вы?

Лубковъ. Я принадлежу къ согласію графа…

Крузовъ. Въ чужой монастырь со своимъ уставомъ не ходятъ. (Подаетъ ему бокалъ. Лубковъ, пожимая плечами, беретъ.) Господа, позвольте мнѣ выпить за успѣхъ новаго попечительства, за совмѣстную дѣятельность правленія завода съ господами землевладѣльцами. (Обращается къ группѣ землевладѣльцевъ.) Отъ души радъ, господа, что первые шаги нашей совмѣстной дѣятельности ознаменовались сегодня полнымъ единомысліемъ. (Ко всѣмъ.) Пью за здоровье г.г. землевладѣльцевъ, присутствующихъ у меня сейчасъ, а равно и за здоровье тѣхъ, отсутствующихъ, которые почтили сегодня своимъ участіемъ освященіе моей школы и открытіе новаго попечительства. (Одобрительный шумъ и голоса: «Спасибо, Андрей Павловичъ! — Очень рады! — Ваше здоровье, Андрей Павловичъ! — За нашу совмѣстную дѣятельность!») Наконецъ, господа, я предлагаю выпить за здоровье попечительницы нашей новой школы, Анны Родіоновны…

Анна Родіоновна. Полноте! Что вы! Я вовсе не…

Крузовъ (не слушая)… которая такъ много, съ такимъ усердіемъ и любовью поработала въ дѣлѣ народнаго просвѣщенія. (Одобрительный шумъ и голоса: «Здоровье Анны Родіоновны! За здоровье попечительницы! — Браво, браво! — Ваше здоровье, Анна Родіоновна!») (Одинъ изъ служащихъ: «За здоровье Карла Иваныча!»)

Карлъ Ивановичъ (оборачиваясь на него). Тс! (Всѣ обступаютъ Анну Родіоновну, чокаются съ ней. Карлъ Ивановичъ и служащіе, чокаясь съ ней, говорятъ: «Къ намъ! къ намъ! — Очень рады! — Поработайте у насъ!» Анна Родіоновна протестуетъ жестами, хочетъ говорить, но ей не даютъ. Лубковъ передаетъ подъ сурдинку свой бокалъ одному изъ г.г. служащихъ; тотъ, оглянувшись по сторонамъ, залпомъ выпиваетъ его.)

Дворянчиковъ (подходитъ къ Танѣ съ бокаломъ и хочетъ чокнуться).

Таня. Нѣтъ, я съ вами не хочу чокаться. (Отворачивается отъ него; Дворянчиковъ говоритъ ей что-то, очевидно оправдываясь передъ ней. Домна Захаровна отводитъ мужа отъ Тани. Крузовъ, желая вытереть съ сюртука вино, вынимаетъ носовой платокъ, но роняетъ его; нѣсколько служащихъ бросаются поднимать его; одинъ поднимаетъ и подаетъ Крузову; другой осторожно вытираетъ своимъ платкомъ вино съ сюртука Крузова.)

Крузовъ. Теперь, господа, чтобы достаточнымъ образомъ ознаменовать сегодняшній достопамятный день, попросимъ Анну Родіоновну доставить намъ высокое наслажденіе своей артистической игрой на рояли. (Шумные голоса и апплодисменты: «просимъ, просимъ!»)

Анна Родіоновна. Я не могу. Я отстала отъ музыки…

Крузовъ. Анна Родіоновна — удивительная музыкантша.

Карлъ Ивановичъ (Аннѣ Родіоновнѣ). Просимъ, на колѣняхъ просимъ!

Гаврила Ивановичъ (Аннѣ Родіоновнѣ). У Андрея Павловича концертный рояль. (Всѣ обступаютъ Анну Родіоновну, кричатъ: «просимъ, просимъ!» — и увлекаютъ ее къ выходу, несмотря на ея протесты.)

Домна Захаровна (проводивъ компанію до дверей, возвращается къ столу, вынимаетъ носовой платокъ и укладываетъ въ него фрукты и сласти).

6. Домна Захаровна, Флегонтовъ, Гаврила Ивановичъ.

Флегонтовъ и Гаврила Ивановичъ (проводивъ компанію за дверь, возвращаются).

Гаврила Ивановичъ. Ну, пока они тамъ, а мы здѣсь… (Идутъ къ столу.)

Флегонтовъ (увидавъ Домну Захаровну съ узелкомъ). Одначе вы того… порядочно чемоданъ набили.

Домна Захаровна. Для ребятъ для своихъ. У меня вѣдь ихъ шестеро, а у всѣхъ рты. Гдѣ мужъ-то? По домамъ пора… (Уходитъ.)

Флегонтовъ. То пили начерно, а теперь давай пить набѣло. (Наливаетъ и пьетъ.) Ты, говоришь: попечительство хочетъ закупить муку у Кувшинова? Это не по-сусѣдски. Отчего-же не у меня?

Гаврила Ивановичъ (пьетъ). У тебя, братъ, мука негодная. Не мука, а мука.

Флегонтовъ. Какъ такъ негодная? Мука — средственная. Понятно, не первый сортъ. Для мужичка очень даже годится: мужичекъ во славу Божію все съѣстъ.

Гаврила Ивановичъ. У Кувшинова мука лучше.

Флегонтовъ. Да вѣдь зато я цѣну сбавилъ.

Гаврила Ивановичъ. И онъ сбавилъ.

Флегонтовъ. А ты толкомъ говори. Можешь ты обтяпать для меня это дѣльце… по-сусѣдски?

Гаврила Ивановичъ. Я-то могу… Я все это — въ 24 часа. Я имѣю большое вліяніе на Андрея Павловича. Могу также и на сына повліять: знаешь, чай, земство тоже закупаетъ муку, а Глѣбъ хорошъ съ предсѣдателемъ…

Флегонтовъ. Ну, и орудуй.

Гаврила Ивановичъ. Давай 500 рублей на попечительство.

Флегонтовъ. Ужъ и 500?

Гаврила Ивановичъ. Не менѣе.

Флегонтовъ. На попечительство, говоришь?

Гаврила Ивановичъ. На попечительство, говорю. Выпьемъ! (Чокается).

Флегонтовъ. Хитрый ты старикъ! (Пьетъ).

7. Дворянчиковъ.

Гаврила Ивановичъ. А, педагогическій персоналъ! На фуражировку вышли? Пейте скорѣй, пока жены нѣтъ. (Дворянчиковъ наливаетъ и пьетъ).

Флегонтовъ (закусываетъ и, дирижируя, напѣваеть.) «Лейся быстрою волной»…

Гаврила Ивановичъ (закусываетъ.) Мнѣ что-то опять ѣсть захотѣлось. Удивительное дѣло: сегодня цѣлый день ѣли тутъ, — и все-таки… Ужъ очень хороша закуска была, — не правда-ли? Самъ предводитель облизывался, а онъ ужъ извѣстный гурманъ… Икра, омары — прямо на рѣдкость. Я, знаете, тоже люблю поѣсть. Я, когда бываю въ городѣ, зайду въ ресторанъ, — мнѣ хочется съѣсть и того, и другого, и третьяго… мнѣ хочется все съѣсть! Плачешь, а ѣшь! Знаешь, что вредно, губительно, а ѣшь. Единственное удовольствіе въ жизни. Я умѣю ѣсть, но зато умѣю и дѣло дѣлать. (За сценой Анна Родіоновна играетъ на рояли).

Флегонтовъ. Хорошо подъ эту музыку коньячку выпить. (Напѣваетъ): "Днѣпръ широ-окій!… (Хмѣлѣя и икая.) Егоръ Тарантасычъ, спой мнѣ «многая лѣта».

Дворянчиковъ. Во-первыхъ, я для васъ не «Тарантасычъ», а во-вторыхъ…

Флегонтовъ (съ удивленіемъ.) Что это? Вотъ ужъ изъ палки-то выстрѣлило!

Дворянчиковъ. Научитесь сначала уважать свободную личность человѣка.

Флегонтовъ. Ну, ну, не шуми. Я вѣдь за такія слова и осадить могу… Какая «свободная личность»! Такихъ-то, какъ ты, продаютъ пучокъ за пятачекъ. Поступилъ на заводъ и заважничалъ? Генеральской курицы племянникъ. Нѣтъ, ты прежде научись уважать настоящихъ, солидныхъ людей.

Гаврила Ивановичъ. Ну, полно тебѣ, тяжелая артиллерія.

Дворянчиковъ. Не уважать васъ надо, а обличать!

Флегонтовъ. Что-о? Ахъ ты… Да хочешь, я тебя сейчасъ однимъ словомъ изобличу? Подай мнѣ сорокъ цѣлковыхъ, которыя ты у меня выклянчилъ, какъ шпанскій нищій какой…

Гаврила Ивановичъ (старается урезонитъ его).

Дворянчиковъ. Отдамъ, отдамъ, не бойся! Съ процентами отдамъ.

Флегонтовъ. Не нужно мнѣ твоихъ процентовъ… Ишь ты, какъ раскозырялся! За мой-же грошъ, да я-же нехорошъ? «Обличать»… Смотри, какъ-бы тебя изъ школы за эти слова не попросили того… (Дѣлаетъ жестъ.) Фридрихъ хераусъ?.. «Свободная личность»! (Въ негодованіи наливаетъ и пьетъ).

Гаврила Ивановичъ. Егоръ Тарасовичъ, драчливый пѣтухъ жиренъ не бываетъ…

Дворянчиковъ. Нынче для меня праздникъ: освященіе новой школы. Я ликовалъ, торжествуя, какъ участникъ событія, — а онъ…

Гаврила Ивановичъ. Да бросьте вы это! Все равно, всѣ помремъ, и всѣ будемъ приведены къ одному знаменателю. (Анна Родіоновна перестаетъ играть. Слышатся шумныя одобренія, апплодисменты. Черезъ нѣсколько минутъ она играетъ другую вещь.) Смертные, не будемъ роптать на судьбу: будемъ пить безропотно! (Наливаетъ).

8. Домна Захаровна.

Домна Захаровна. Ну, ужъ спаивать мужа я не позволю!

Гаврила Ивановичъ. Домна Захаровна, зачѣмъ вы безпокоите честныхъ и пьяныхъ людей?

Домна Захаровна (подходитъ къ мужу.) Ну-ка, дыхни! (Флегонтовъ фыркаетъ).

Дворянчиковъ. Да что ты, Домаша!

Домна Захаровна. Дыхни, говорятъ!

Дворянчиковъ (дышетъ). Ну… Странный ты персонажъ.

Флегонтовъ. Что? На цугундеръ? Вотъ-те и «свободная личность»! (Давясь отъ смѣха, выходитъ).

Домна Захаровна. Смотри у меня… Вонъ и манишку закапалъ. Что-же тебѣ надо, какъ маленькому дитѣ, слюнявку надѣвать, что-ли? Неряха! Пойдемъ-ка отъ грѣха домой!

Гаврила Ивановичъ. Ну, куда вамъ торопиться?

Домна Захаровна. У насъ дома неразбериха. Только что перебрались на новоселье. Да и ребятъ младшихъ надо отъ дьяконицы взять.

Дворянчиковъ. Такъ ты, Домаша, иди пока что, а я тутъ…

Домна Захаровна. Да ты, знать, ополоумѣлъ, Егоръ! Я третій день съ этой переборкой изъ испарины не выхожу, а онъ… Лѣшакъ! право, лѣшакъ!

Дворянчиковъ. Да хорошо, — иду, иду. А ты-бы выражалась поаккуратнѣе.

Домна Захаровна. Что мнѣ выражаться? Я не барыня! (Входить Черемисовъ.) Собирайся, собирайся домой… Не все задрамши хвостъ бѣгать! (Поворачивается къ Черемисову спиной и выходить).

9. Дворянчиковъ, Гаврила Ивановичъ, Черемисовъ.

Дворянчиковъ (въ крайнемъ замѣшательствѣ, съ виноватымъ видомъ подходитъ къ Черемисову и здоровается съ нимъ). Здравствуйте, Глѣбъ Гавриловичъ — и до свиданья-съ! Жена ждетъ. Вѣдь я нынѣ съ этой перевозкой покинулъ ее, какъ Марія на развалинахъ Карѳагена… Хе-хе!.. Вы не гнѣвайтесь на нее: она ничего… добрая… вотъ только обхожденіе у нея… Хе-хе… До пріятнѣйшаго-съ! (Уходитъ со смущеннымъ видомъ, ероша волосы).

Черемисовъ. И это — человѣкъ, съ которымъ я столько лѣтъ работалъ вмѣстѣ, которому всячески помогалъ…

Гаврила Ивановичъ. Плюнь. Вѣдь ты знаешь: у него Домна идетъ въ корнѣ, а онъ на пристяжкѣ трюхаетъ…

Черемисовъ. Помните, какъ мы съ этой Домной няньчились? А теперь она мнѣ показываетъ спину.

Гаврила Ивановичъ. Ты думалъ, изъ нея выйдетъ женщина, а изъ нея вышла корова. Я всегда говорилъ это.

Черемисовъ. Никогда вы этого не говорили. Просто, всѣ мы были слѣпы…

Гаврила Ивановичъ. Въ концѣ-концовъ, на все надо смотрѣть съ философской точки зрѣнія… Вотъ выпей-ка лучше! Ты за женой? (Наливаетъ вина сыну и себѣ).

Черемисовъ. Да, я никакъ не предполагалъ, что она и Таня засидятся здѣсь до вечера. (Оглядываетъ комнату.) Недурно живутъ господа заводчики. Я сейчасъ проходилъ, видѣлъ: всѣ стѣны увѣшаны картинами — да какими еще: все оригиналы. (Глядитъ на отца.) Что это вы, папаша, сегодня какимъ-то шаферомъ?

Гаврила Ивановичъ. Да вѣдь моментъ-то торжественный…

Черемисовъ. Или метръ-д-отелемъ, что-ли?.. (Прислушивается къ музыкѣ,) Это жена играетъ?

Гаврила Ивановичъ. Она, она… Тутъ тысячный рояль. (Подаетъ сыну вина, тотъ отмахивается.)

Черемисовъ (съ невольной грустью). Давно я не слыхалъ ея музыки… Да, вотъ у меня нѣтъ тысячнаго рояля… (Слушая музыку, задумывается.)

Гаврила Иваковичъ. Ты пріѣхалъ кстати: я могу сообщить тебѣ пріятный сюрпризъ.

Черемисовъ (продолжая прислушиваться къ музыкѣ). Я вотъ слушаю музыку и думаю: а вѣдь много привлекательнаго есть въ этой красивой, поэтической жизни?.. Поэзія, музыка… Эхъ, одичалъ я!

Гаврила Ивановичъ. Мнѣ Флегонтовъ сегодня спьяну проболтался…

Черемисовъ (слушая музыку, а не отца). Флегонтовъ?.. Люблю я ея музыку. Она душу вкладываетъ въ звуки. Душа у нея плачетъ. Вѣдь много у нея души… не правда ли? большая у нея душа… да… Глубокая!

Гаврила Ивановичъ. Теперь тебѣ нечего бояться Флегонтова: Андрей Павловичъ купилъ у него твой вексель.

Черемисовъ (не разобравъ хорошенько, но вздрогнувъ). Что? Что вы сказали?.. Вексель?

Гаврила Ивановичъ. Ну да… Флегонтовъ продалъ Андрею Павловичу. Теперь твой вексель въ хорошихъ рукахъ. Андрей Павловичъ по пріятельски не будетъ прижимать тебя… Тутъ, можетъ быть, и моя дипломатія помогла…

Черемисовъ (вскакивая въ гнѣвѣ). Какъ? не предупредивъ меня, продать вексель? Это безчестно? Флегонтовъ — низкая душенка!

Гаврила Ивановичъ. Да, сплутовалъ Патрикѣй: бычка за отсрочку взялъ, а самъ сейчасъ же запродалъ вексель. Ну, да постой! Я еще накажу его за бычка. Вотъ увидишь.

Черемисовъ. Къ чорту бычка: не въ немъ дѣло! Я занималъ у Флегонтова, а не у Крузова, — а теперь выходитъ, что я попалъ въ лапы къ заводчику?.. Да правду ли вы говорите? Можетъ быть, Флегонтовъ сочинилъ? Гдѣ онъ, — здѣсь? (Дѣлаетъ движенье. Входитъ Крузовъ.)

Гаврила Ивановичъ. Постой, — сюда идетъ Андрей Павловичъ.

10. Черемисовъ, Крузовъ.

Крузовъ. Егоръ Тарасовичъ сказалъ мнѣ, что ты здѣсь. (Пожимая ему руку.) Очень радъ тебя видѣть. Ты у меня — дорогой гость.

Гаврила Ивановичъ (сыну многозначительно). Флегонтова предоставь мнѣ. (Выходитъ.)

Черемисовъ (сурово). Я за женой заѣхалъ.

Крузовъ. У тебя такой сердитый видъ… За попечительство на меня сердишься? Такъ ты самъ долженъ былъ понять, что съ такими дѣятелями, какіе собрались тогда у тебя, далеко не уѣдешь: они могутъ быть только на побѣгушкахъ.

Черемисовъ. Ну, это ты оставь: въ этомъ намъ не столковаться. Я хотѣлъ съ тобой о другомъ…

Крузовъ. Извини меня, Глѣбъ, но тутъ въ тебѣ говоритъ просто упрямство: чисто мужицкое упрямство.

Черемисовъ. Если во мнѣ говоритъ упрямство, то въ тебѣ говоритъ беззастѣнчивая самоувѣренность золотого мѣшка, который звенитъ деньгами и заглушаетъ этимъ звономъ всѣ другіе звуки. Хлопнулъ мѣшкомъ — и убилъ въ зародышѣ доброе дѣло! «Пришелъ, увидѣлъ, побѣдилъ!»

Крузовъ. Я поставилъ организацію помощи на прочное основаніе — и меня же винятъ въ томъ, что я убилъ доброе дѣло.

Черемисовъ. Да, ты вынулъ изъ него душу живую! Я хотѣлъ, чтобы люди приняли хоть мало-мальски къ сердцу участь своихъ сосѣдей-крестьянъ, вошли хоть немного въ ихъ нужды, — а у тебя все сведется на цѣлковый.

Крузовъ. Удивляетъ меня твоя нетерпимость. Мы оба съ тобой дѣлаемъ, что можемъ, для окрестнаго населенія, только каждый на свой ладъ. Почему-же мы не можемъ дѣйствовать вмѣстѣ?

Черемисовъ. Почему? Да просто потому, что я въ самомъ дѣлѣ жалѣю тѣхъ, о комъ хлопочу, я не на словахъ только вижу въ нихъ людей; а ты смотришь въ глубинѣ души на нихъ, какъ на грубый, безсмысленный скотъ, и презираешь ихъ.

Крузовъ (съ кривой усмѣшкой). Презираю? Гм… А если бы и такъ, — что же изъ того, если я даю имъ…

Черемисовъ. Что?

Крузовъ. Школы, больницы, ясли — все то, о чемъ и ты хлопочешь. Но прежде всего — заработокъ. Куда дѣвались бы они безъ меня?

Черемисовъ. А куда уходитъ ихъ заработокъ? Они въ городѣ или здѣсь же на заводѣ все проѣдаютъ, пропиваютъ, проматываютъ на дурацкое щегольство, на картежную игру… Но еще хуже: куда теперь уходитъ ихъ душа, на что размѣнивается ихъ человѣческій обликъ?

Крузовъ. Это ужъ ихъ добрая воля. Они не маленькіе. Я даю имъ все, что могу. Мой заводъ имѣетъ право гордиться своимъ благоустройствомъ.

Черемисовъ. А я тебѣ въ сотый разъ скажу: если ты ни въ грошъ не ставишь тѣхъ, съ кѣмъ имѣешь дѣло, если ты не видишь ни въ комъ изъ нихъ человѣческой души и не отдаешь имъ хоть крупицу своей собственной, — изъ всей твоей дѣятельности не выйдетъ ничего, кромѣ зла и вреда для нихъ… да, пожалуй, и для тебя самого. (Слышится заводской свистокъ.) Съ тѣхъ поръ, какъ заголосилъ здѣсь твой заводскій свистокъ, народъ день ото дня сталъ портиться, забросилъ землю, семью, искалѣчилъ себя физически и нравственно…

Крузовъ (нахмурившись, нетерпѣливо). Ну, довольно объ этомъ. «Душа, душа»… Весь этотъ ребяческій лепетъ я уже слышалъ не одинъ разъ… Ты хотѣлъ со мной еще о чемъ-то?

Черемисовъ (проводитъ рукой по лбу, стараясь вспомнить). Да, да… O чемъ я хотѣлъ? (Вдругъ вспомнивъ, внутренно коробится.) Вотъ о чемъ. Ты, какъ чудовищный паукъ, на весь уѣздъ накинулъ свою паутину…

Крузовъ (еще больше хмурясь). Сколько разъ ты мнѣ будешь повторять это?

Черемисовъ. Ты и меня, наконецъ, опуталъ.

Крузовъ. Тебя?

Черемисовъ. Да. Ты отлично понимаешь… Зачѣмъ тебѣ понадобился мой вексель?

Крузовъ. А, ты о векселѣ?

Черемисовъ. Не о барышахъ же ты заботился при этомъ. Тебѣ просто хочется схватить меня за горло и держать? Да?

Крузовъ. Вотъ мило! Я же его вызволилъ по дружески отъ кулака…

Черемисовъ. Чтобы зажать въ свой собственный кулакъ? Ха, ха! Нѣтъ, лучше не говори мнѣ про свои дружескія чувства.

Крузовъ (сквозь зубы). Если такъ… Ну, пусть будетъ по твоему. Не станемъ говорить о чувствахъ. Я не намѣренъ навязываться съ ними. Мнѣ казалось, что наши прежнія отношенія…

Черемисовъ (скрестивъ руки). Что ты намѣренъ дѣлать съ векселемъ?

Крузовъ. Что вздумается.

Черемисовъ. Однако?

Крузовъ. Это мое дѣло.

Черемисовъ. Я скорѣй чорту душу продамъ, чѣмъ позволю тебѣ ломаться надъ мной!

Крузовъ (саркастически). Что «душу?»! Души твоей ни одному чорту не нужно! А вотъ, когда тебѣ придется проститься съ имѣніемъ, — что ты тогда запоешь? Гдѣ будешь прилагать свое народолюбіе, которымъ ты такъ хвастаешься передо мной?

Черемисовъ. Имѣя въ карманѣ вексель, можно безнаказанно глумиться надъ человѣкомъ…

Крузовъ (глубоко оскорбленный, старается скрыть это подъ саркастическимъ смѣхомъ). Сознайся, другъ любезный, что твои излюбленныя идеи и гуманныя чувства и все то, что ты громко называешь «дѣломъ своей жизни» — потерпѣли банкротство? Твои народники, въ родѣ Дворянчикова, разбѣгаются отъ тебя; твоя жена…

Черемисовъ (запальчиво). Что моя жена? Или ты и ее опуталъ?

Крузовъ. Опуталъ-то ее не я, а ты еще въ то время, когда она, по своей наивности, вѣрила въ твои возвышенныя бредни.

Черемисовъ. По какому праву ты осмѣливаешься говорить мнѣ это? (Анна Родіоновна перестаетъ играть. Слышится шумъ голосовъ и апплодисменты).

Крузовъ. Не я, а ты — паукъ, высасывающій изъ своихъ близкихъ живыя силы во имя призрака, который ты называешь громко «дѣломъ твоей жизни»…

Черемисовъ. Андрей Павловичъ, ты лжешь на меня и на моихъ близкихъ!

Крузовъ. Дорого приходится расплачиваться твоей семьѣ за твой упрямый и смѣшной фанатизмъ! (Анна Родіоновна торопливо входитъ, запыхавшись возбужденная музыкой и апплодисментами, съ блестящими глазами и букетомъ цвѣтовъ).

11. Анна Родіоновна.

Анна Родіоновна. Глѣбъ, ты за мной пріѣхалъ? Ну, я сейчасъ не поѣду… мнѣ хочется играть, играть… Смотри, какой букетъ мнѣ поднесъ Карлъ Ивановичъ… Здѣсь дивный рояль! Господи, какъ я давно не играла! (Мужу). Искусство, музыка — вотъ въ чемъ жизнь! (нюхаетъ цвѣты). Что за прелестные цвѣты! (Крузову). Это изъ оранжерей! (Мужу). Я точно была въ летаргіи и вдругъ проснулась… И хочу жить за десятерыхъ. Что это господа, какіе вы оба? Или опять поссорились? Когда я играю или слышу музыку, мнѣ кажется непонятнымъ: какъ это люди могутъ принимать близко къ сердцу что-нибудь, кромѣ искусства? Стоитъ-ли хлопотать, спорить, раздражаться, куда-то спѣшить, чего-то достигать?.. Зачѣмъ все это, когда есть на свѣтѣ музыка?

Черемисовъ. Анна, такъ ты не хочешь ѣхать домой?

Анна Родіоновна. (вся поглощенная своимъ возбужденіемъ, разсѣянно). Домой? Зачѣмъ домой?

Черемисовъ. Какъ зачѣмъ?

Анна Родіоновна. А какой хоръ тутъ былъ! (Крузову). Не можетъ-ли вашъ хоръ еще что-нибудь спѣть? Какую-нибудь русскую пѣсню?

Крузовъ (съ полупоклономъ). Если прикажете…

Черемисовъ (смотря съ недоумѣніемъ на жену и волнуясь). Анна, мнѣ хотѣлось-бы поговорить съ тобой… Серьезное дѣло есть.

Анна Родіоновна. Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! я теперь не въ состояніи говорить ни о какихъ дѣлахъ. Мнѣ надо только звуковъ, звуковъ… Все дѣловое кажется мнѣ сейчасъ такимъ скучнымъ, ничтожнымъ. Ты знаешь, Андрей Павловичъ хочетъ устроить у себя концертъ въ пользу попечительства. Я буду играть карнавалъ Шумана, — только надо серьезно подготовиться.

Черемисовъ. Да, вотъ ты какъ… А у предводительши не хотѣла играть?

Анна Родіоновна. Ахъ, мнѣ теперь все равно, у кого ни играть, въ чью пользу ни играть, лишь-бы инструментъ былъ хорошій. Если хочешь, я и у предводительши сыграю. (Слышатся звуки оркестра). Это что такое? Оркестръ?

Крузовъ. Да, оркестръ изъ рабочихъ. Должно-быть, Карлъ Ивановичъ устраиваетъ танцы… Пойду, скажу, чтобы оркестръ подождалъ; пусть хоръ споетъ еще что-нибудь. (Уходитъ, крича за сценой): «Карлъ Ивановичъ! Карлъ Ивановичъ!»

Анна Родіоновна (прислушиваясь). Что это они играютъ? (Напѣваетъ).

Черемисовъ. Прощай, Анна. Я вижу, тебѣ теперь ни до кого на свѣтѣ… А гдѣ Таня?

Анна Родіоновна. Оставь ее: пусть повеселится. Она со мной пріѣдетъ. (Напѣваетъ).

Черемисовъ. Если хочетъ, пусть остается. (Идетъ).

Анна Родіоновна. Ты не сердись на меня, Глѣбъ; я сейчасъ положительно въ состояніи невмѣняемости…

12. Таня (вбѣгаетъ и бросается къ отцу. Оркестръ перестаетъ играть).

Таня. Папа, уѣдемъ отсюда, — уѣдемъ скорѣй!

Черемисовъ (цѣлуя дочь). Да что ты, Танюшка? Тебѣ скучно стало?

Таня. Нѣтъ, мнѣ не скучно… Я не знаю, что со мной… мнѣ страшно… У меня душа разрывается… Уѣдемъ скорѣй!

Черемисовъ. Ну, и отлично: покатимъ вмѣстѣ и будемъ разговаривать дорогой. Ты мнѣ все это разскажешь… Идемъ! (Обнимаетъ Таню за талію и ведетъ ее). Докторъ уже два раза навѣдывался о тебѣ…

Анна Родіоновна. Таня! (Таня останавливается). Ты не хочешь проститься со мной?

Таня. Ахъ да… (подходитъ къ матери, разсѣянно цѣлуетъ ее и уходитъ съ отцомъ).

Анна Родіоновна (смотритъ дочери и мужу вслѣдъ, и ея оживленіе смѣняется какой-то гнетущей мыслью).

13. Крузовъ.

Крузовъ. Хоръ, получивъ отъ Флегонтова на чай, разбѣжался, и его не скоро теперь соберешь… (взглядываетъ на Анну Родіоновну). Что это вы? Совсѣмъ другое лицо: сейчасъ только было праздничное, а теперь…

Анна Родіоновна. Болитъ сердце.

Крузовъ. Сердце?

Анна Родіоновна (наполовину сама съ собой). Болитъ за нихъ. Я бы теперь сыграла что-нибудь грустное… Или нѣтъ, — лучше не надо… Дайте мнѣ вина (Крузовъ наливаетъ вина и подаетъ ей). Мнѣ не хочется ѣхать домой: тамъ со всѣхъ сторонъ смотритъ на меня унылая обыденщина. Тамъ мнѣ холодно, грустно, и музыки нѣтъ. Право, я какой-то выродокъ… Живешь цѣлые годы съ близкими людьми — и вдругъ начинаешь чувствовать, что ничего тебѣ не надо: ни семьи, ни… ходишь, точно во снѣ или точно что потеряла… Жалко мнѣ ихъ… Я не знаю, что съ собой дѣлать.

Крузовъ. А я знаю (кладетъ передъ ней бумагу и карандашъ). Пишите сейчасъ мужу…

Анна Родіоновна (машинально беретъ карандашъ). Мужу?

Крузовъ. Пишите… что вы остаетесь здѣсь (Анна Родіоновна отшатывается). Остаетесь потому, что вамъ дома нечего дѣлать. Пишите, что вы наконецъ ясно поняли истину…

Анна Родіоновна (тихо). Какую истину?

Крузовъ. Ту, что вы созданы не для деревни, не для лямки будничной жизни, а для искусства, для музыки, для красоты. Глѣбъ не видитъ и не понимаетъ этого; онъ весь поглощенъ своей деревней. Онъ многаго въ жизни не замѣчаетъ потому, что живетъ съ шторами на глазахъ. Что? Или боитесь написать правду?

Анна Родіоновна. Я не знаю, въ чемъ правда, гдѣ она… Я перестала себя понимать!

Крузовъ. Нѣтъ, вы отлично видите истину и трусливо отмахиваетесь отъ нея. Вамъ чуждо все то, чѣмъ живетъ Глѣбъ, но вы старательно поддѣлываете себя подъ его образецъ и обманываете вашихъ близкихъ этой поддѣлкой. Вы поддѣльная жена, поддѣльная мать, поддѣльная хозяйка… Одно въ васъ есть неподдѣльное: это то, что вы артистка, артистка съ ногъ до головы, въ душѣ, въ мысляхъ, во вкусахъ, во всемъ существѣ. И это-то единственно неподдѣльное вы малодушно прячете ото всѣхъ, даже отъ себя самой, и разыгрываете несвойственныя вамъ роли жены, матери… Имѣете-ли вы право жить съ человѣкомъ и числиться его подругой, когда душа ваша не съ нимъ, а совсѣмъ въ другомъ мѣстѣ? Надо мало уважать себя и своего мужа, чтобы продолжать эту поддѣльную жизнь, эту жалкую мистификацію и только «числиться»…

Анна Родіоновна (блѣдная, перемучившись отъ словъ Крузова, старается улыбнуться). Вы точно кипяткомъ брызжете на меня… Вѣдь это больно… Это очень жжется… (выпиваетъ залпомъ остатки вина). Что-же я должна, по вашему?

Крузовъ. Я вамъ сейчасъ скажу… Хотите еще вина?

Анна Родіоновна. Не нужно… или нѣтъ, дайте… Все равно.

Крузовъ (наливаетъ ей вина). Мы съ вами уѣдемъ за границу. Я устрою вамъ жизнь, къ которой вы всегда органически тянулись: жизнь, посвященную цѣликомъ искусству.

Анна Родіоновна. Постойте… о чемъ мы съ вами говоримъ? Моя жизнь прожита… У меня взрослая дочь.

Крузовъ. Да, конечно, мы съ вами не молодые влюбленные, а помятые жизнью старые друзья.

Анна Родіоновна. Да, помятые жизнью.

Крузовъ. А для такихъ-то именно людей всего ужаснѣе одиночество. Мнѣ нужна ваша душа… ваша тонкая, нѣжная женская душа, безъ которой я всю жизнь чувствовалъ себя одинокимъ, хотя у меня и не было недостатка въ пріятеляхъ и пріятельницахъ. Я люблю въ васъ прежде всего артистку, которой вы всегда были и будете, люблю вашу чуткость ко всякой красотѣ, ваше отвращеніе къ обыденщинѣ. Мнѣ нужна ваша артистическая душа — понимаете? А вамъ нуженъ міръ красоты, впечатлѣнія искусства, художественныя наслажденія. Послушайте, вѣдь надо устраивать жизнь такъ, чтобы всякій получалъ то, что ему прежде всего нужно. Или я ошибаюсь?

Анна Родіоновна. Нѣтъ, вы не ошибаетесь.

Крузовъ. Ну, вотъ я и вашему мужу дамъ то, что ему нужно…

Анна Родіоновна (съ изумленіемъ), Глѣбу? Вы?

Крузовъ. Да… Онъ такъ щедро благодѣтельствовалъ деревнѣ, что у него выросъ долгъ выше головы. Флегонтовъ каждый день могъ явиться къ нему съ векселемъ и сказать: «уходи-ка, братъ, на всѣ четыре стороны, потому что здѣсь все — усадьба, лѣсъ, земля — принадлежитъ мнѣ». И Флегонтовъ сдѣлалъ бы это, если бы я не купилъ у него вексель…

Анна Родіоновна. Вы?! Вексель?

Крузовъ. Да, чтобы доказать вамъ, какъ нельзя лучше, полную безпомощность Глѣба со всѣми его идеями, которыми онъ увлекъ васъ. Теперь онъ будетъ дѣлать «дѣло своей жизни» только въ томъ случаѣ, если я позволю ему это. Вѣдь теперь я могу, какъ Флегонтовъ, придти къ Глѣбу и сказать: «съ чужого коня среди грязи долой!» Я могу раздавить его, но не сдѣлаю этого: я предоставлю ему то, что для него прежде всего нужно въ жизни, — т. е. возможность жить въ деревнѣ и работать для народа…

Анна Родіоновна. И взамѣнъ этого хотите отнять у него жену? Такъ?

Крузовъ. Ему нужна не жена, а деревня.

Анна Родіоновна (встаетъ, задыхаясь). Велите дать мнѣ лошадь… Скорѣй! Я ѣду домой!

Крузовъ. Что это значитъ?

Анна Родіоновна. Вы хотите купить меня у мужа? O, какая это… Скорѣе вонъ отсюда!..

Крузовъ. Что вы говорите? И вы могли подумать?..

Анна Родіоновна. Я уйду пѣшкомъ!.. Я не могу!.. (Идетъ; за сценой звуки венгерки).

Крузовъ. Постойте! (Анна Родіоновна останавливается). Сегодня вы оба съ мужемъ оскорбили меня такъ, какъ меня никто еще въ жизни не оскорблялъ. (Вынимаетъ изъ кармана веселъ) Вотъ вашъ вексель! (Разрываетъ его на клочки). Теперь ступайте. (Анна Родіоновна стоитъ пораженная; влетаетъ танцующей походкой Карлъ Ивановичъ).

14. Карлъ Ивановичъ.

Карлъ Ивановичъ. Анна Родіоновна, осчастливьте!.. Андрей Павловичъ! (Беретъ Крузова подъ руку). Мы васъ увлечемъ, увлечемъ! Вы будете танцовать съ Анной Родіоновной…

Крузовъ (рѣзко освобождаетъ свою руку и говоритъ сухимъ, начальническимъ тономъ). Велите приготовить для Анны Родіоновны экипажъ. (Уходитъ. Карлъ Ивановичъ, опѣшенный, смотритъ вслѣдъ ему, потомъ на Анну Родіоновну и разводитъ руками. За сценой звуки венгерки. Появляется Гаврила Ивановичъ и Флегонтовъ, пародирующій венгерку, и группа зрителей съ Поскребинымъ во главѣ, который хохочетъ).

ЗАНАВѢСЪ. ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ. Декорація 1-го дѣйствія. Деревья въ саду замѣтно порѣдѣли. Вечеръ. На кругломъ садовомъ столѣ горятъ двѣ свѣчи въ садовыхъ подсвѣчникахъ. За столомъ сидитъ Таня и читаетъ книгу. Анна Родіоновна тихонько покачивается на качеляхъ. Сцена освѣщается сбоку луннымъ свѣтомъ. Издали доносятся звуки гармоники и деревенской пѣсни.

1. Анна Родіоновна, Таня (обѣ въ теплыхъ платкахъ).

Анна Родіоновна (пожимаясь и кутаясь въ платокъ). Вечера дѣлаются холодные.

Таня. Ты бы пошла лучше въ комнаты: ты такая зябкая.

Анна Родіоновна. Мнѣ опротивѣли стѣны комнатъ. (Пауза). Скоро наступятъ темныя ночи. Будетъ идти по цѣлымъ недѣлямъ дождь, кругомъ будетъ слякоть… Вся жизнь замретъ вокругъ насъ, и сами мы замремъ… какъ тѣ бабочки, которыхъ ты приколола на булавки… Фу, когда же замолчитъ эта несносная гармоника? Такъ бы зажала уши и бѣжала отсюда!

Таня. Въ Авдеевѣ престольный праздникъ.

Анна Родіоновна. Что можетъ быть хуже этихъ деревенскихъ праздниковъ? (Пауза).

Таня. Мама, ты поѣдешь на заводъ?

Анна Родіоновна (съ удивленіемъ). Зачѣмъ?

Таня. А какъ же, вѣдь ты — попечительница школы?

Анна Родіоновна. Я не буду попечительницей.

Таня. Почему?

Анна Родіоновна. Просто не хочу. (Пауза).

Таня. Что писалъ тебѣ Андрей Павловичъ?

Анна Родіоновна. Когда?

Таня. А вчера онъ прислалъ тебѣ письмо… вмѣстѣ съ цвѣтами-то?

Анна Родіоновна. А, — ты видѣла?..

Таня. Что онъ пишетъ?

Анна Родіоновна. Тебя очень интересуетъ Андрей Павловичъ?

Таня. Я думала, — онъ самый счастливый, а онъ… А ему нехорошо живется…

Анна Родіоновна. Откуда ты это знаешь?

Таня. Онъ самъ говорилъ… тогда, на вечерѣ у него. Отчего онъ такой?

Анна Родіоновна. (пытливо смотритъ на дочь). Поди-ка сюда. (Таня подходитъ и останавливается противъ матери, стараясь не глядѣть на нее). Ты въ послѣднее время стала со мной неоткровенна.

Таня (тихо). И ты тоже, мама.

Анна Родіоновна (съ изумленіемъ). Я? Что ты хочешь сказать этимъ?

Таня. Ты не такая, какъ была прежде, — а между тѣмъ…

Анна Родіоновна (съ невольной досадой). Не говори, пожалуйста, загадками.

Таня. Я съ тобой неоткровенна потому, что не умѣю говорить. И хочу, да не умѣю… А вотъ ты умѣешь, да не хочешь.

Анна Родіоновна. Просто потому, что ты не можешь понять меня: для этого надо пережить гораздо больше, чѣмъ ты пережила.

Таня. Ты привыкла смотрѣть на меня, какъ на дѣвочку.

Анна Родіоновна (какъ бы сама съ собой). У которой больше общаго съ папой, чѣмъ съ мамой… Да, да… Тѣмъ лучше для тебя.

Таня (тихо, многозначительно). А я чувствую, что теперь у меня съ тобой много общаго… (Анна Родіоновна смотритъ на нее пытливо-вопросительно). Я вотъ прежде не понимала, а теперь понимаю, почему ты такъ любишь музыку. Вѣдь на словахъ ничего не выразишь, а въ музыкѣ…

Анна Родіоновна (смотритъ на нее). Да, да…

Таня. Я прежде не хотѣла учиться музыкѣ, а теперь хочу… Когда ты играла тамъ… на заводѣ… — у меня сердце разрывалось не то отъ тоски, не то еще отъ чего-то… (Входитъ Корягинъ). Мнѣ все представлялась какая-то особенная жизнь: и интересная, и страшная… И я все рвалась туда, точно взлетѣть хотѣла…

2. Корягинъ.

Корягинъ (здороваясь съ обѣими). Однако никуда не взлетѣли, а только оторвались отъ жизни и повисли между небомъ и землей?

Анна Родіоновна. Лучше быть между небомъ и землей, чѣмъ на такой землѣ, какъ въ нашемъ дрянномъ захолустьѣ.

Корягинъ. Ну, спорить я не расположенъ… Глѣбъ Гавриловичъ дома?

Анна Родіоновна. Онъ съ утра уѣхалъ къ предсѣдателю управы.

Корягинъ. Что такое натворилъ у васъ староста?

Анна Родіоновна. Какой староста?

Корягинъ. Да Савостьянычъ то вашъ? Говорятъ, проворовался?

Анна Родіоновна. Очень можетъ быть.

Корягинъ. Впрочемъ, вы стали не отъ міра сего. (Къ Танѣ). Разскажите, пожалуйста, что такое вышло?

Таня (смутившись). Я сама хорошенько не знаю.

Корягинъ. Какъ? Вы, помощница отца, правая рука его, не знаете…

Таня. Да неужели это такъ важно?

Корягинъ. Послушайте, Татьяна Глѣбовна, тутъ проворовывается человѣкъ, къ которому вы вмѣстѣ съ Глѣбомъ Гавриловичемъ привыкли, которому вы такъ довѣряли, — а вы говорите… Что же важно-то послѣ этого?

Анна Родіоновна. Мы такъ привыкли здѣсь ко всякимъ мерзостямъ, что…

Корягинъ (смотритъ на Таню). Сегодня у васъ видъ мечтательной барышни. (Заглядываетъ въ книгу, которую читаетъ Таня). Взялись за чтеніе жестокихъ романовъ?

Анна Родіоновна. Отчего же ей не читать жестокихъ романовъ? Если нѣтъ жизни, такъ пусть хоть романы будутъ.

Корягинъ. Гм… А вы сидите и любуетесь луной?

Анна Родіоновна. Сижу и любуюсь луной.

Корягинъ. Ну, а днемъ, когда луны нѣтъ, чѣмъ занимаетесь?

Анна Родіоновна. Да ничѣмъ… Подойду къ фортепьяно, возьму однимъ пальцемъ ноту и слушаю. (Таня слушаетъ, задумчиво смотря на матъ).

Корягинъ. И находите смыслъ въ этомъ занятіи?

Анна Родіоновна. Тутъ хорошо то, что смысла и не требуется.

Корягинъ. Вотъ какъ?

Анна Родіоновна. Худо, когда ищешь смысла въ своемъ дѣлѣ — и не находишь его.

Корягинъ. Тогда надо бросить это дѣло и заняться тѣмъ, въ чемъ есть смыслъ, вотъ и все.

Анна Родіоновна. А въ чемъ онъ есть?

Корягинъ. Ну, философія пошла.

Анна Родіоновна (задумчиво). Чистый звукъ, чистое небо, чистый бѣлый снѣгъ — хороши сами по себѣ, безъ всякихъ вопросовъ.

Корягинъ. Ну, хороши, да что мнѣ съ ними дѣлать? Во всякомъ случаѣ, на одной красотѣ далеко не уѣдешь… Скажите лучше, какъ чувствуетъ себя Кириловна? Я зашелъ провѣдать ее.

Таня. Ей, кажется, полегчало.

Корягинъ. Температуру мѣрили?

Таня. Утромъ мѣрила: тридцать восемь и семь.

Корягинъ. А вечеромъ?

Таня. Я еще не… Сейчасъ поставлю градусникъ. (Встаетъ).

Корягинъ. Значитъ, вы попросту забыли? Надо было раньше сдѣлать… Эхъ, Татьяна Глѣбовна!

Таня. Я сейчасъ поставлю. Право, это ужъ не такъ важно… (Уходитъ въ крыльцо).

Анна Родіоновна. Вы все священнодѣйствуете надъ разными важными дѣлами… величиной съ булавочную головку?

Корягинъ. А вамъ бы хотѣлось горами двигать?

Анна Родіоновна. Что мнѣ за дѣло до вашихъ горъ? Пусть ихъ себѣ стоятъ спокойно на мѣстѣ. А вотъ вы съ Глѣбомъ…

Корягинъ. Мы, Анна Родіоновна, — люди маленькіе, и дѣла у насъ поэтому маленькія.

Анна Родіоновна. И жизнь маленькая, и мысли, и чувства — все маленькое?..

Корягинъ. Совершенно вѣрно. Но маленькое дѣло, Анна Родіоновна, все же лучше, чѣмъ большая праздность.

Анна Родіоновна. И любовь ваша къ Танѣ — тоже очень маленькая?

Корягинъ. Конечно, я не могу любить такъ, какъ любятъ герои вотъ этихъ (беретъ книгу, которую читала Таня) жесточенныхъ романовъ; но я смѣю думать, что моя любовь и серьезнѣе, и лучше.

Анна Родіоновна. Если она выражается въ выговорахъ и нотаціяхъ, какъ у васъ, то я бы на мѣстѣ Тани…

Корягинъ. Ну, ужъ коли пошло на правду, то я скажу вамъ, Анна Родіоновна, что вы первая портите дочь.

Анна Родіоновна. Я?

Корягинъ. Портите прежде всего своимъ примѣромъ, своимъ пренебреженіемъ къ окружающей васъ жизни, къ дѣлу, къ людямъ…

Анна Родіоновна (подавивъ свое волненіе). Далѣе?

Корягинъ. А далѣе… Зачѣмъ вамъ понадобилось тащить Таню съ собой на заводъ?

Анна Родіоновна. Это что за вопросъ?

Корягинъ. Она съ тѣхъ поръ ходитъ, какъ шальная. Развѣ вы не видите? Какимъ дурманомъ тамъ опоили ее? Господа въ родѣ Крузова дѣйствуютъ на молодыя головы, какъ вредный наркозъ… особенно когда эти головы не знаютъ еще ни людей, ни жизни…

Таня (входитъ). У меня разбился градусникъ. Пойду въ больницу, возьму… (Идетъ и встрѣчается съ Марьей Платоновной, одѣтой въ дорогу).

3. Марья Платоновна.

Марья Платоновна. Здравствуйте, Танечка! (Здоровается). Докторъ здѣсь?

Таня. Здѣсь. (Идетъ за Марьей Платоновной).

Марья Платоновна (здоровается съ Анной Родіоновной). Здравствуйте. (Корягину) Ульяновъ помираетъ. Сейчасъ ѣду къ нему. За вами заѣхала… Поѣдемте!

Корягинъ. Зачѣмъ? Прежде еще можно было бы полѣчить его стрихниномъ, а теперь… Какая цѣль ѣхать? Все равно, помретъ.

Марья Платоновна. Ахъ, никакой тутъ цѣли не нужно!

Корягинъ (пожимая плечами). Хорошо, съѣздимъ. Я сейчасъ, только на старуху взгляну (уходитъ въ крыльцо).

Таня. Что такое съ Ульяновымъ?

Марья Платоновна. Допился таки, постылый. Вчера заѣзжала къ нему — раздуло всего, лицо багровое, глаза помутились…

Анна Родіоновна (морщится съ выраженіемъ боли). Да не разсказывайте вы, ради Бога! (Вскакиваетъ съ мѣста и ходитъ). Вѣдь это просто нестерпимо!

Марья Платоновна. Ну, ну… Я молчу. (Входитъ Домна Захаровна съ книгой). Экая вы «не тронь меня»!

4. Домна Захаровна.

Домна Захаровна. Здравствуйте… Здѣсь мужъ? У васъ?

Марья Платоновна. А вы бы сначала поздоровались по-человѣчески.

Домна Захаровна. Какъ еще здороваться? Я не аристократка, не дама изъ Амстердама. (Танѣ). Принесла вамъ книжку. (Отдаетъ книгу). Благодарствуйте.

Таня. Обмѣнить хотите?

Домна Захаровна. Нѣтъ ужъ… (Высматривая, не спрятался ли гдѣ мужъ). Куда тутъ читать! Это вы все читаете да гуляете. Завидки на васъ берутъ. А намъ не до гулянокъ: все заботы да непріятности разныя. Бѣгай вотъ за мужемъ: то индюкъ пропадетъ, то мужъ (высматриваетъ).

Марья Платоновна. А вы подъ столъ загляните.

Домна Захаровна. Пожалуйста, не стройте надо мной надсмѣшковъ. Я знаю, что онъ сюда пошелъ.

Таня. Его нѣтъ у насъ, Домна Захаровна. Онъ къ намъ съ завода не ходитъ.

Домна Захаровна. Нѣтъ, я знаю; онъ прячется отъ меня. (Аннѣ Родіоновнѣ): Вы ему, должно-быть, все на фортепьянахъ играете? Грѣшно вамъ: мужа совсѣмъ у меня отъ дома отбили.

Анна Родіоновна. Домна Захаровна, избавьте меня отъ этихъ сценъ.

Домна Захаровна. Я за мужемъ пришла! Я въ своемъ правѣ! Онъ дѣтей малыхъ совсѣмъ забросилъ: каждый день изъ дому бѣгаетъ.

Анна Родіоновна. Пожалуйста, не кричите на меня своимъ кухарочьимъ голосомъ.

Домна Захаровна. «Кухарочьимъ»? (Съ сердитыми слезами). И не такимъ еще закричишь, коли у тебя на шеѣ прорва дѣтей сидитъ малъ-мала меньше! Вамъ-то въ полагоря безъ маленькихъ дѣтей-то. Схоронили мальчишку — теперь гуляй на всѣ четыре стороны!

Анна Родіоновна (судорожно хватается за сердце). Злая, безсовѣстная! Она нарочно о дѣтяхъ… Стыда нѣтъ! Жалости нѣтъ! (Страшно разстроенная, уходитъ въ комнаты).

Таня. Мамочка, мамочка! (Убѣгаетъ за ней).

Марья Платоновна (Домнѣ Захаровнѣ). Взбалмошная баба! (Идетъ). Ревнуетъ мужа ко всѣмъ женщинамъ въ мірѣ, какъ своего индюка къ чужимъ индюшкамъ… (Уходитъ).

Домна Захаровна. А вы всѣ — кликуши, психопатки, читательницы! (Кричитъ). Егоръ, у меня не отбѣгаешься! Я съ тобой еще по свойски поговорю! (Идетъ и встрѣчается съ Гаврилой Ивановичемъ, который входитъ изъ парка въ дворянской фуражкѣ, съ тростью. Онъ немного навеселѣ).

5. Домна Захаровна, Гаврила Ивановичъ.

Гаврила Ивановичъ (издали при видѣ Домны Захаровны). «Пыря, пыря»! (Подходитъ). Мужа ищете? Вашъ благовѣрный въ деревнѣ брагой угощается.

Домна Захаровна. Брагой?.. Ахъ, онъ… Чуяло мое сердце: каша-то вчера изъ горшка вылѣзла! Ну, погоди-жъ ты! (Быстро уходитъ. Изъ крыльца выходитъ Корягинъ).

6. Гаврила Ивановичъ, Корягинъ.

Корягинъ. Кто это: Домна? А Марья Платоновна ушла? Здравствуйте. (Здоровается съ Гаврилой Ивановичемъ).

Гаврила Ивановичъ (скандируя). Привѣтъ мой вамъ, почтеннѣйшій мой докторъ! (Вѣшаетъ фуражку на сучокъ). А я сейчасъ заходилъ въ деревню, полюбовался на праздникъ. Меня, вѣдь, любятъ тамъ… Я почему-то большое вліяніе имѣю на нихъ… Подхожу къ околицѣ, а тамъ ужъ драка идетъ. «Что вы, говорю, православные, дѣлаете». А православные такъ и чешутъ… Хе, хе!.. Завтра будутъ у васъ въ больницѣ увѣчные: предсказываю вамъ. И вѣдь что, безобразники, дѣлаютъ: у нихъ хлѣба нѣтъ, а они брагу варятъ. Развратился народъ, — я всегда говорилъ это. (Слышенъ звукъ подъѣхавшаго экипажа).

Корягинъ. Ну, да вѣдь не всѣ варятъ. Чѣмъ говорить-то, вы-бы лучше не ходили къ нимъ пить эту брагу.

Гаврила Ивановичъ. Нельзя: надо жить съ народомъ общей жизнью. Народъ празднуетъ, — и я праздную. Тутъ — идея… Вѣдь деревня, знаете, чѣмъ хороша: всегда можно выпить на свѣжемъ воздухѣ… (Входитъ Черемисовъ). А, Глѣбъ многострадальный!

7. Черемисовъ (не то сердитый, не то озабоченный); потомъ Таня.

Черемисовъ. Здравствуйте, докторъ. (Пожимаетъ руку Корягину, потомъ нехотя здоровается съ отцомъ, который протягиваетъ ему руку).

Корягинъ. За что вы прогнали старосту?

Черемисовъ. Лукавый старичишка!

Гаврила Ивановичъ. Именно «лукавый»! Я всегда говорилъ это.

Черемисовъ. Никогда вы не говорили этого, а всегда стояли за него горой.

Гаврила Ивановичъ. Я? (Вздергиваетъ плечами, потомъ идетъ къ столу, беретъ книгу, приставляетъ лорнетъ къ глазамъ и, щуря одинъ глазъ, силится прочесть).

Корягинъ. Что же, онъ обманывалъ васъ?

Черемисовъ. Сѣно у меня воровалъ… Но что хуже всего: своего же брата — мужика грабилъ: ужилилъ часть лѣса, который я пожертвовалъ погорѣльцамъ. Да много разныхъ плутней… Я утѣшаюсь тѣмъ, что все это отрыжка крѣпостничества и отживаетъ свой вѣкъ, а молодое поколѣніе…

Корягинъ. Да, да… Ну, мнѣ надо ѣхать. (Прощается).

Черемисовъ. Куда?

Корягинъ. Къ Ульянову.

Черемисовъ. Да, онъ совсѣмъ плохъ. Жаль парня: хорошая душа, широкая.

Корягинъ. Гнилое дерево. (Уходитъ. Таня сбѣгаетъ съ террасы и торопливо подходитъ къ отцу).

Таня. Здравствуй, папочка (цѣлуетъ отца и идетъ).

Черемисовъ. Куда же ты? Мы съ тобой цѣлый день не видались.

Таня. Въ больницу надо: за градусникомъ для Кирилловны.

Черемисовъ. Намъ и поговорить-то съ тобой путемъ некогда. Эхъ!.. Мама дома?

Таня. Она въ спальнѣ. (Уходитъ. Черемисовъ ходитъ по саду, поглядывая на отца и хмурясь съ видомъ человѣка, собирающагося начатъ непріятный разговоръ. Вдали слышится визгливая бабья пѣсня).

Гаврила Ивановичъ (оставляетъ книгу). Н-да… Савостьянычъ, Ульяновъ — все это очень грустно, но зато… погляди, Глѣбъ, какой вечеръ. Луна… Звуки пѣсни… Хочется посидѣть, помѣчтать. Жаль, что дамскаго общества нѣтъ. Хоть бы Марью Пантагоновну, что ли… Впрочемъ, она существо безполое… Вообще, Глѣбъ, надо смотрѣть на жизнь съ философской точки зрѣнія.

Черемисовъ. Э, подите вы съ своей философской точкой!

Гаврила Ивановичъ. Я вижу, ты разстроенъ… Я понимаю это: «и скучно, и грустно, и некому руку пожать»… Я бы на твоемъ мѣстѣ тоже… (Многозначительно) Да, я понимаю тебя (направляется къ террасѣ). «А годы проходятъ, все лучшіе годы»…

Черемисовъ. Постойте, папаша, вы куда?

Гаврила Ивановичъ. Да что то ѣсть захотѣлось. Пойдемъ, выпьемъ травничку?

Черемисовъ. Погодите минуту… (Не глядя на отца). Сейчасъ я заѣзжалъ къ Флегонтову.

Гаврила Ивановичъ. Да… Ну, и что же?

Черемисовъ. Вы брали у него деньги?

Гаврила Ивановичъ. Ну да, бралъ… Триста рублей…

Черемисовъ. Не триста, а пятьсотъ.

Гаврила Ивановичъ. Или пятьсотъ? Не помню хорошенько… Да, да, именно пятьсотъ. Ну, что же изъ этого? Я взялъ ихъ на попечительство.

Черемисовъ. И проиграли въ городѣ въ карты?

Гаврила Ивановичъ. Ну да, со мной случай вышелъ… Но я, конечно, выплачу.

Черемисовъ. Изъ какихъ денегъ?

Гаврила Ивановичъ (съ видомъ оскорбленнаго достоинства). Ты, кажется, хочешь сказать, что я не кредитоспособенъ?

Черемисовъ. Да, не вполнѣ. Я знаю, что вы способны брать въ кредитъ, но способны ли отдавать — сомнѣваюсь.

Гаврила Ивановичъ. Глѣбъ?!

Черемисовъ. А зачѣмъ вы поручились Флегонтову моимъ именемъ, что и попечительство, и земство купитъ муку у него, а не у Кувшинова?

Гаврила Ивановичъ. Кто оклеветалъ меня? кто? Я просто взялъ у него деньги въ возмездіе за твоего бычка.

Черемисовъ. Да вѣдь теперь про насъ съ женой распускаютъ слухи, будто мы, подъ прикрытіемъ попечительства, занимаемся гешефтами, что мы взяли съ Флегонтова большія деньги, обобрали Ульянова, Крузова и еще чортъ знаетъ кого… Вы позорите меня!

Гаврила Ивановичъ. Покорно благодарю! На васъ съ женой злятся въ уѣздѣ, про васъ распускаютъ разныя сплетни, — а я оказываюсь виноватъ? Вотъ это значитъ: «другъ на дружку, а всѣ на Петрушку!»

Черемисовъ. Да неужели вы не понимаете, что вы сдѣлали? Вѣдь вы просто-напросто взяли съ Флегонтова отъ моего имени взятку! (Анна Родіоновна выходитъ на террасу съ книгой).

Гаврила Ивановичъ. Я! Взятку?!. И это говоришь ты? Боги безсмертные, вотъ до чего я дожилъ! (Показываетъ на свою голову) Вѣдь эта голова за всѣхъ думала, вѣдь это сердце за всѣхъ страдало! Рѣжьте меня! Терзайте меня!

Черемисовъ (морщится). Э… папаша!

Гаврила Ивановичъ. Я не мальчишка… Я всегда былъ душой общества! Весь домъ мною держался! Меня всѣ уважали… меня умѣли цѣнить… Я сейчасъ докажу тебѣ, насколько я былъ популяренъ! (Торопливо идетъ въ комнаты). Ты увидишь, увидишь… (Проходя мимо Анны Родіоновны). Это все вы натравливаете его на меня! вы, вы, вы! (Уходитъ въ комнаты).

Анна Родіоновна. (съ тоской и отвращеніемъ въ тонѣ). Глѣбъ, зачѣмъ эти сцены? Все равно, все останется по старому… съ той только разницей, что насъ будутъ считать взяточниками (сходитъ съ террасы).

Черемисовъ. Нѣтъ, по старому не останется! Я положу этому конецъ… Много я отъ него переносилъ, но ужъ это… Я не позволю втаптывать въ грязь наше доброе имя! Флегонтову я верну деньги, а отца заставлю… (Входитъ въ возбужденіи Гаврила Ивановичъ, неся вышитую подушку, вышитыя туфли и жбанъ; вдали слышны пьяные крики).

Гаврила Ивановичъ. Вотъ! вотъ, какъ меня цѣнили! Земскія учительницы вышиваютъ мнѣ подушки! земскія акушерки дарятъ мнѣ туфли! признательные крестьяне подносятъ мнѣ жбанъ, — а ты… И это за всѣ мои труды и попеченія?

Черемисовъ. Кому вы это говорите? Всѣ ваши труды заключались въ томъ, что вы прокутили имѣніе, разорили насъ, влѣзли въ долги, съ которыми я еще до сихъ поръ не раздѣлался. Мнѣ надо было нѣсколько лѣтъ работать, какъ каторжному, чтобы не все еще здѣсь пошло прахомъ.

Гаврила Ивановичъ. Лжешь! Ты самъ раскидалъ деньги на своихъ сиволапыхъ! Тебѣ мужикъ дороже отца родного? Мужику почетъ, а отца на живодерню? Такъ? Нѣтъ, мое терпѣніе наконецъ истощилось! Я молча несъ крестъ свой… Я долго молчалъ, — а теперь скажу, какъ Тургеневъ: «довольно»! (Надѣваетъ фуражку, идетъ и останавливается). Да, довольно! (Уходитъ). (Слышны звуки гармоники и дѣтскій плачъ).

Анна Родіоновна (съ злымъ смѣхомъ). Прелестнѣе всего то, что онъ пойдетъ сейчасъ въ деревню, будетъ болтать съ бабами, угощать ихъ сладкой водкой и разсказывать всѣмъ и каждому, какъ онъ облагодѣтельствовалъ насъ…

Черемисовъ. Что же тутъ смѣшного? не понимаю…

Анна Родіоновна. Мнѣ забавно смотрѣть, какъ ты здѣсь всю жизнь надрываешься, воображая, что тебя поймутъ, оцѣнятъ, поддержатъ… ха, ха.

Черемисовъ. Не всѣ же такіе, какъ мой папенька.

Анна Родіоновна (съ накопившимся болѣзненнымъ раздраженіемъ). Другіе то лучше его? Домна Захаровна, напримѣръ, — этотъ «самородокъ?» Или твой милый Савостьянычъ, этотъ «хорошій русскій типъ»? Ха, ха! Да всѣ здѣсь, всѣ! Вездѣ, куда ни посмотришь, темно, грязно, мерзко… O, какъ мнѣ противно здѣсь все… даже эти деревья, которыя вѣчно у меня передъ глазами!

Черемисовъ. Анна, что съ тобой?

Анна Родіоновна. А мы продолжаемъ сидѣть здѣсь, изнывать, колотиться головами объ стѣну — и все ради этого идола: деревни. O, какъ я ненавижу эту безсмысленную глыбу, которая придавила васъ всѣхъ! Мнѣ противенъ этотъ дикій народъ, противны ихъ грубые голоса, ихъ пьяныя пѣсни и вѣчная брань, и вѣчное попрошайничество; ихъ отвратительныя избы, эти гнѣзда заразы, и грязь, грязь вездѣ: на ихъ улицахъ, на ихъ дѣтяхъ, на одеждѣ, на лицахъ…

Черемисовъ. Анна, Анна, ты столько лѣтъ прожила среди народа — и ты не хочешь понять…

Анна Родіоновна (запальчиво перебивая его). Здѣсь, среди твоего народа, погибло самое для меня дорогое въ жизни: мой сынъ!

Черемисовъ. Ты хочешь все свалить на деревню?

Анна Родіоновна. Вѣдь изъ нея же, изъ твоей милой деревни, пришла сюда зараза и отняла у меня ребенка; а мы, сидя въ этой проклятой глуши, были безсильны: мы не могли отстоять его… Онъ былъ здоровъ, игралъ… качался вотъ тутъ (указывая на качели)… и вдругъ налетѣла смерть… смерть!

Черемисовъ (стараясь успокоить ее). Анна, Анна!

Анна Родіоновна. Деревня сгубила нашего ребенка!.. Неужели ты не понимаешь? (Истерически). Да пойми же, пойми!

Черемисовъ (понуря голову, глухо). Анна, не вспоминай… Его не воскресишь, только душу надорвешь. Надо о живомъ думать. Анна, скажи мнѣ: неужели вотъ тѣ… мужицкія дѣти, которыя массами болѣютъ, уродуются, мрутъ кругомъ насъ… тотъ же Вася Гусевъ, раздавленный телѣгой… — неужели они не возбуждаютъ въ тебѣ никакого участія? Анна, неужели сердце твое закрылось для всего на свѣтѣ?

Анна Родіоновна (съ взрывомъ ожесточенія). А, пусть ихъ хоть всѣ перемрутъ! (Съ рыданіемъ). Мой-то… мой-то вѣдь умеръ!

Черемисовъ (глубоко тронутый, старается побороть свое волненіе). Анна, Анюта… (Старается ласками успокоить ее). Ну, полно же… Я знаю, какъ велика твоя мука… Не вспоминай… Не нужно… Ты изведешься такъ… Ну, полно же, полно… прошу тебя!

Анна Родіоновна. Тебѣ легко: ты никогда не любилъ его… нашего бѣднаго мальчика. Ты сразу успокоился.

Черемисовъ (съ горечью). Я не любилъ?

Анна Родіоновна. У тебя всегда былъ одинъ кумиръ: твой народъ! На долю нашего ребенка не очень-то много оставалось въ твоемъ сердцѣ.

Черемисовъ. Я не любилъ его? Анна, ты не знаешь, что говоришь. Когда онъ умеръ, я убѣгалъ изъ дому, чтобы ты не видала моего сумасшедшаго горя… Я справился съ собой: я загналъ свою тоску глубоко… на самое дно души… заставилъ себя вспомнить о томъ, чего требовали отъ меня долгъ и состраданіе… Да, я справился съ собой… Но и теперь подчасъ мой сынъ, какъ живой, стоитъ у меня передъ глазами и рветъ мнѣ сердце. Мнѣ чудится его голосъ: я слышу, какъ онъ зоветъ меня… я бываю готовъ откликнуться; а потомъ вспомню все, и…

Анна Родіоновна (плачетъ). Колюшка мой, Колюшка мой…

Черемисовъ (дѣлаетъ страшное усиліе надъ собой и подавляетъ свое волненіе). Не надо думать о мертвыхъ… Не надо оглядываться назадъ. Это мѣшаетъ жить, работать, отнимаетъ силы, растравляетъ душу… Анна, не надо!

Анна Родіоновна (отираетъ слезы и встаетъ съ видомъ человѣка, принявшаго роковое рѣшеніе). Глѣбъ, уѣдемъ отсюда!

Черемисовъ (не понявъ хорошенько). Куда? Мнѣ теперь никакъ нельзя уѣхать. Ты знаешь, что попечительство только что стало у меня налаживаться; вотъ Духанинъ хочетъ примкнуть, Лазуринскій тоже подбираетъ компанію… Лубковъ пишетъ мнѣ изъ Москвы, что онъ организуетъ тамъ кружокъ… Гдѣ его письмо-то? (Шаритъ въ карманѣ). А уѣду я, и къ моему возвращенію опять все рухнетъ.

Анна Родіоновна. Возвращаться и не надо.

Черемисовъ. Что ты говоришь, Анна?

Анна Родіоновна. Да, да, совсѣмъ переселиться отсюда

Черемисовъ. Анна, подумай, если мы и подобные намъ будутъ бѣжать изъ деревни, съ кѣмъ же останется народъ? Съ Крутогоровыми, Флегонтовыми, Черничкиными?

Анна Родіоновна. А я тебѣ говорю: дальше, дальше отсюда, отъ этого страшнаго мѣста, гдѣ я похоронила и сына моего, и молодость, и талантъ, и все, что было во мнѣ живого…

Черемисовъ (ошеломленный). Ты похоронила свою молодость? Ты жалуешься?.. Значитъ, дѣло, ради котораго ты пошла сюда со мной, всегда было тебѣ чуждо? Да развѣ ты не была моей подругой, помощницей? Нѣтъ, ты была ею, — слышишь ли: была!

Анна Родіоновна. Я обманывала и тебя, и себя, и только Крузовъ научилъ меня быть искренней…

Черемисовъ (внутренно вздрогнувъ). Крузовъ?

Анна Родіоновна. Да, онъ одинъ осмѣлился посмотрѣть правдѣ прямо въ глаза.

Черемисовъ. Правдѣ? Какой правдѣ?

Анна Родіоновна. А мы всѣ слишкомъ изолгались передъ самими собой и отъ этого стали трусами. Ты не посмѣешь признаться даже самому себѣ, что твой народъ, для котораго мы жертвовали своими силами, средствами, нервами, остается все такимъ же темнымъ, грубымъ, что онъ готовъ продать тебя первому встрѣчному кулаку…

Черемисовъ. Неправда! Клевета на народъ!

Анна Родіоновна. Нѣтъ, ты скажи лучше, чѣмъ отплатилъ тебѣ народъ за твои попеченія? Благодаренъ онъ тебѣ за нихъ? Любитъ онъ тебя? Жалѣетъ?

Черемисовъ. А кто его любилъ, кто его жалѣлъ? Отвѣть мнѣ, если можешь. Мы расплачиваемся за грѣхи нашихъ отцовъ; и это тоже правда, потому что этого требуетъ справедливость, совѣсть… даже простое человѣческое чувство. Вотъ объ этой-то правдѣ вы съ Крузовымъ и забыли… Да!.. А благодарности народа мнѣ не надо, и не за что ему благодарить насъ: всѣ мы его должники неоплатные, а онъ нашъ кредиторъ. Да, Анна, да! Очень терпѣливый кредиторъ…

Анна Родіоновна (съ взрывомъ болѣзненнаго раздраженія). Нѣтъ, ужъ мы достаточно заплатили этому кредитору! Тебѣ хочется, чтобы онъ вытянулъ изъ насъ послѣднія жилы? Да я-то не хочу этого! (Сдерживается и говоритъ серьезнымъ искреннимъ тономъ). Глѣбъ, если ты хоть сколько-нибудь любишь меня, ты бросишь это чудовище-деревню, которое погубитъ всѣхъ насъ. Вѣдь прежде мы хоть уѣзжали отсюда, а послѣдніе годы живемъ безвыѣздно въ этомъ склепѣ… Я измучилась здѣсь. У меня передъ глазами все только убожество, нищета, разрушеніе. Вижу больницу, и на меня оттуда вѣетъ смертью. Вижу дѣтей около школы и вспоминаю своего мальчика… Прохожу по деревнѣ: грязь, гнилая солома, раззореніе… Все только сѣрое, угрюмое, жалкое. Ни тѣни красоты, ни тѣни радости! Все это камнемъ ложится на душу. Все у меня изныло внутри…

Черемисовъ. Да пойми же, Анна, что твое спасенье здѣсь, среди чужого горя и нищеты! Не отъ деревни тебѣ надо спасаться, а отъ себя самой. Ты сама, какъ ржавчина, подтачиваешь свою душу. Стань ближе къ людямъ, утопи свою муку въ морѣ чужихъ страданій, и тебѣ будетъ легче, легче… повѣрь мнѣ, Анна!

Анна Родіоновна (съ горькой усмѣшкой). Утопить свою муку? Пробовала, да видно вода не принимаетъ… Ты рѣшительно не хочешь уѣхать отсюда? Даже послѣ того, что ты слышалъ отъ меня?

Черемисовъ. Анна, это невозможно. Бросить народъ въ то время, какъ на него надвигается бѣда? Да ужъ одна мысль о томъ, что тутъ безъ меня дѣлается… Да я просто не имѣю права уѣхать.

Анна Родіоновна (подходитъ къ мужу и говоритъ очень серьезно и многозначительно). Глѣбъ, вѣдь я сейчасъ не одну себя жалѣю… Я хочу и тебя пожалѣть… Ты осунулся, постарѣлъ. Ты всегда стараешься скрыть отъ меня всякія бѣды, но я все знаю… Я тебя жалѣю — пойми! И потому говорю тебѣ: уѣдемъ вмѣстѣ. Для меня это дѣло не шуточное — повѣрь мнѣ! Я слишкомъ много ставлю на карту. Уѣдемъ, пока не поздно!

Черемисовъ. Да пойми же, Анна, что я родился тутъ, выросъ среди этого народа, сроднился съ нимъ. Моя жизнь переплелась съ его жизнью тысячью нитей… Я чуть не всѣхъ знаю лично. Я тутъ крестилъ, училъ, вѣнчалъ, хоронилъ, устраивалъ ихъ семейныя дѣла, входилъ въ ихъ интимную жизнь. Деревня знаетъ, что есть вблизи нея человѣкъ, который болѣетъ за нее сердцемъ, думаетъ о ней, готовъ придти къ ней на помощь въ тяжелую минуту… Развѣ одного этого мало? Народъ грубъ, теменъ, говоришь ты? Такъ это еще больше обязываетъ меня быть здѣсь. Если сами они темны, если дѣти ихъ темны, такъ внуки перестанутъ быть темными… Анна, какъ я могу сбѣжать отъ нихъ? Да меня замучитъ совѣсть, я буду презирать себя, какъ дезертира, какъ измѣнника. Пойми же, Анна, пойми, ради Бога, что тутъ у меня не упрямство, не капризъ: тутъ для меня вопросъ совѣсти, тутъ дѣло всей моей жизни!

Анна Родіоновна. Довольно, Глѣбъ. Все сказано между нами. Для меня тоже рѣшался вопросъ жизни. Я хотѣла уѣхать съ тобой, теперь я уѣду съ Крузовымъ.

Черемисовъ (не понимая еще настоящаго значенія ея словъ). Съ Крузовымъ? Какъ? Почему съ Крузовымъ? И куда? Въ Петербургъ?

Анна Родіоновна. Ты меня не понялъ… Я уѣду навсегда, совсѣмъ.

Черемисовъ. Какъ?

Анна Родіоновна. Я не вернусь больше…

Черемисовъ (ошеломленный). Ты не вернешься? Постой, Анна, дай опомниться…

Анна Родіоновна. Я не нужна ни тебѣ, ни твоей деревнѣ… Единственно, кому я нужна, — это Крузовъ, и я уѣду съ нимъ.

Черемисовъ. Анна, да ты безумствуешь!

Анна Родіоновна. Нѣтъ, я была безумна, когда замуровала себя здѣсь ради твоего народа!

Черемисовъ. Ты раскаиваешься въ томъ, что вышла за меня, а не за Крузова? Значитъ, ты и въ этомъ обманывала меня? И тутъ была ложь? Ты любишь его, а не меня?

Анна Родіоновна. Я никого не люблю.

Черемисовъ. Никого? Такъ зачѣмъ-же тутъ Крузовъ? При чемъ-же тутъ Крузовъ?

Анна Родіоновна. Мы съ нимъ подъ пару. Онъ тоже не вѣритъ ни въ какое «дѣло жизни» и тоже ни къ чему ни приросъ.

Черемисовъ. Анна, какъ мнѣ понимать тебя? Чего-же ты хочешь отъ жизни?

Анна Родіоновна. Ничего я отъ нея не хочу. Мнѣ твоей жизни не нужно: я не гожусь для нея. Мнѣ надо только убѣжать отъ нея куда-нибудь подальше, отгородиться стѣной отъ ея безобразій, не видѣть ея, не слышать, не замѣчать…

Черемисовъ. Чѣмъ ты отгородишься отъ нея? Такой стѣны для тебя не существуетъ!

Анна Родіоновна (наполовину сама съ собой). Искусство, красота, музыка… Будемъ скитаться съ Крузовымъ, какъ вѣчные жиды, изъ одного мѣста въ другое, безъ оглядки на себя, безъ всякихъ связей съ жизнью… точно въ аэростатѣ, который носится надъ землей. Будемъ опьянять себя искусствомъ, звуками, картинами, театрами…

Черемисовъ. Вы будете осматривать музеи, выставки, покупать картины… на Крузовскія деньги? Устраивать концерты, поощрять искусство… ха, ха! Прекрасное зрѣлище! Но, — Анна, гдѣ-же стыдъ-то, отъ котораго у всякаго честнаго человѣка краска бросается въ лицо?

Анна Родіоновна. А твой стыдъ куда дѣвался? Пока мы будемъ устраивать концерты, ты станешь благодѣтельствовать крестьянамъ… тоже на Крузовскія деньги! (Черемисовъ дѣлаетъ удивленный и негодующій жестъ). Да, да! Вѣдь ты отлично знаешь, что все здѣсь принадлежитъ ему. Значитъ, ты успокоился послѣ того, какъ онъ уничтожилъ вексель?

Черемисовъ (сдавленнымъ голосомъ). Анна, не говори мнѣ такихъ оскорбительныхъ словъ. Я не успокоюсь до тѣхъ поръ, пока не выплачу ему все, до копѣйки. Я говорилъ сегодня съ Флегонтовымъ: я продамъ ему имѣніе, — и тогда…

Анна Родіоновна. И тогда все-таки останешься здѣсь?

Черемисовъ. Да, потому что можно помогать не одними деньгами… И не одними рублями живъ будетъ человѣкъ. И ты останешься съ нами… Все, что ты говорила сейчасъ, я считаю за бредъ… Ты поѣдешь въ Петербургъ къ сестрѣ, отдохнешь, освѣжишься и опять вернешься къ намъ. (Входитъ Таня съ градусникомъ и, заслышавъ послѣднія слова, замираетъ въ испугѣ).

Анна Родіоновна. Я никогда не вернусь къ вамъ.

Таня (бросается къ матери и кричитъ, задыхаясь). Мама! Мама!.. Ты не уѣдешь отъ насъ! Нѣтъ, нѣтъ! Мамочка!?

Анна Родіоновна. Пусти! (Освобождается отъ нея и отходитъ въ сторону).

Таня (бросаясь къ отцу). Папа, что-же это? Она хочетъ уѣхать? Она не вернется? Господи, что мы за несчастные!

Черемисовъ (обнимая дочъ). Таню-то, Таню-то пожалѣй! Прожить столько лѣтъ вмѣстѣ и вдругъ бросить все: мужа, семью, дѣло!.. Нѣтъ, ты не рѣшишься на это! Ты не имѣешь права! Это безчеловѣчно! Это безчестно! Да я просто не пущу тебя! (Съ отчаяніемъ). Ахъ, я все не то говорю! Зачѣмъ все это сразу обрушилось на меня?!

Анна Родіоновна (останавливается у террасы). Хорошо, я останусь здѣсь… Боюсь только, что съ каждымъ днемъ я все больше буду ненавидѣть твой народъ и все, что меня здѣсь окружаетъ… а потомъ и тебя съ дочерью! (Уходитъ въ комнаты).

ЗАНАВѢСЪ. ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ. Большая комната, просто меблированная. Противъ зрителей стеклянная дверь, ведущая на балконъ, и окна. По правой сторонѣ тоже окна. Въ правомъ углу старинное фортепіано. По стѣнамъ полки съ книгами. Налѣво двѣ двери. Сумерки. Сквозь стекла двери и оконъ можно различить пожелтѣвшую листву сада.

I. Кирилловна. Любаша.

Любаша (подметаетъ полъ. Кирилловна сметаетъ тряпкой пыль съ мебели, полокъ, книгъ).

Кирилловна. Покамѣстъ я хворала, тутъ щетка-то, чай, и не гащивала? Ишь, пыли-то сколько развели… эвона, эвона! Ты, знать, Любашка, съума сошла со своими книжками, — право! Да всѣ вы тутъ…

Любаша. Легла бы ты лучше, баушка, пожалѣла бы свою старость.

Кирилловна. «Легла-а?!» Что я за барыня? Нѣтъ, постой, я тутъ такую пыль подыму!

Любаша. Ну, вотъ ты все говорила: не надо лѣчить… Вылѣчилъ же тебя Митрій Николаичъ.

Кирилловна. И даже вовсе не онъ.

Любаша. А кто же?

Кирилловна. Бабочка такая въ Авдеевѣ есть: черезъ нее я и свѣтъ увидала. Вотъ кабы Анна-то Родіоновна поклонилась ей, она бы у нея болѣзь отвела: порчу вотъ какъ сымаетъ!

Любаша. Да нешто барыня у насъ порченая? Что ты, баушка!

Кирилловна. Да ужъ дѣло видимое. А кто испортилъ? Домна — вотъ кто! Съ сердцовъ за мужа. Злющая вѣдь она, поганка.

Любаша. Мало ли, баушка, что люди болтаютъ. Все это по глупости.

Кирилловна. Ты больно умна! Не знаешь, какъ людей портятъ? Вотъ зашьютъ тебѣ въ перину башмаки или чулокъ подбросятъ на дорогу съ худымъ словомъ, — и затоскуешь, инда высохнешь вся, какъ лучинка. Вонъ Агафью изъ Демидовки какъ испортили? Странникъ съ Афона ее отчитывалъ: «у тебя, говоритъ, на каждой вещи чертикъ — тьфу! — сидитъ».

Любаша. Э, врутъ все!

Кирилловна. «Врутъ»? Ты вѣрь старымъ людямъ, а не книжкамъ. И отчего это у насъ въ домѣ такое напущеніе пошло? Что Анна Родіоновна, что Танечка — всѣ разбились въ мысляхъ. Ужъ на что Гаврила Иванычъ, — и тотъ, слышь, съ предводителемъ какіе-то горшки откапываетъ; а когда же Гаврила Иванычъ такими дѣлами занимался? Напущеніе, право напущеніе. Прежде въ землѣ не копались, а всего было много, а теперь горшки откапываютъ, а во всемъ пошло хуже да хуже… Въ деревнѣ сказываютъ, знаменья всякія начались. Быдто вотъ идешь ты въ чистомъ полѣ, на небѣ ни тучки, — ничего… и вдругъ быдто шаръ летитъ… и кружитъ и кружитъ… и вдругъ тебѣ къ ногамъ — бухъ! Обкатится этакъ округъ тебя — да какъ лопнетъ! Такъ вотъ тебѣ, стало быть, золотомъ весь и разсыпится… Да! (Увидавъ на столѣ коробку съ коллекціей) А это что такоеча? Откудова? (Беретъ коробку и смотритъ).

Любаша. Не трожь, баушка: это барышнина комплекція.

Кирилловна (ворчитъ). «Комплекція»! Еще что выдумаешь? Натаскали въ комнаты всякихъ гадовъ. (Любаша видитъ раскрытую книгу, беретъ ее и старается прочитать что-нибудь въ сумеркахъ).

Любаша. Это все къ наукѣ принадлежитъ.

Кирилловна. Мудруешь больно. Гадина — она гадина и есть. Выходила бы замужъ лучше, а она вотъ что-то…

Любаша. Кто? барышня-то?

Кирилловна. А кто же? Не дурнушка она у насъ, не кособокая какая. (Стираетъ пыль съ книгъ). Книговъ-то какая пропасть проваленная! И для чего это господа книжки пишутъ?

Любаша. Извѣстно, баушка, для чего: — для жалости.

Кирилловна. Только пыль разводить. (Взглянувъ на Любашу). А ты опять уткнулась? Эхъ, мужа-то у тебя нѣтъ: бить-то тебя некому. Брось! (Любаша оставляетъ книгу и опять начинаетъ мести).

2. Таня.

Таня. Кирилловна, тебѣ докторъ не велѣлъ много двигаться.

Кирилловна. А кто же безъ меня сдѣлаетъ? (Указывая тряпкой на бюсты). Болванчиковъ-то обметать, аль нѣтъ?

Таня. Какихъ болванчиковъ?

Кирилловна (указывая на бюсты). А вонъ…

Любаша. Экъ, баушка, брякнула! (Смѣется).

Кирилловна. Ну, ну, не глупѣе тебя… Обметать что ли?

Таня. Не нужно… все равно… оставь. (Подходить къ двери и задумчиво смотритъ въ садъ).

Кирилловна (замахиваясь тряпкой на Любашу, которая смѣется и крутитъ головой). Нишкни, ты! Вотъ такъ тряпкой грязной и ляпну! (Танѣ). Лампу, что ли, зажечь? Дни-то какіе махонькіе стали.

Таня. Зажги.

Кирилловна. Спички-то? (Уходитъ).

Любаша (участливо). Грустливы ты что-то, барышня. И книжекъ не читаете, а бывало, все съ книжкой.

Таня (разсѣянно). Да, да, а ты какъ?.. читаешь?

Любаша. Вотъ какъ читаю. Меня, барышня, ваши книжки вотъ какъ привѣчаютъ.

Таня (съ грустной улыбкой). А вотъ меня онѣ ужъ больше не привѣчаютъ.

Кирилловна (входя со спичками). Обидно мнѣ, барышня: Любкѣ платокъ подарили, а мнѣ шишь съ масломъ.

Таня. Да вѣдь ты — старуха, ты не будешь цвѣтное носить.

Кирилловна. Вотъ только надѣть стыдно, а ужъ какъ хорошо-то! Извѣстно, человѣкъ два раза въ жизни глупъ бываетъ: въ дѣтствѣ, да въ старости… (Подставляетъ стулъ и лѣзетъ, чтобы зажечь висячую лампу).

Любаша. Не лазь, баушка: я зажгу… (Зажигаетъ лампу).

Кирилловна. Ты, чай, и ланпу-то не оправила? Карасину-то, кажись, мало… Ну, да авось хватитъ. Что зря жечь-то? (Идетъ и опускаетъ у оконъ занавѣски. Таня задергиваетъ дверь портьерой и отходитъ).

3. Марья Платоновна.

Марья Платоновна (входитъ). Здравствуйте, Танечка! (Здоровается). А мы тутъ Ульянова схоронили. (Вынимаетъ портъ-сигаръ; Кирилловна подаетъ ей спички; Марья Платоновна закуриваетъ).

Кирилловна. Петра Акимыча? Хорошій баринъ былъ: просторный; въ тотъ разъ мнѣ два цѣлковыхъ далъ, «гуляй, говоритъ, старуха»! (Со вздохомъ). Такая ужъ, видно, судьба его коротенькая. Кому назначено помереть, тотъ помретъ. Вонъ въ Авдеевѣ лѣтось мужикъ рубилъ дрова, повздорилъ съ женой, да и пусти ей вслѣдъ полѣнцемъ… такъ, легонько. Ну, и убилъ, и въ Сибирь пошелъ. Хорошій мужикъ: умственный… бородастый такой. А иного бьютъ, бьютъ, а онъ все живъ. Кому что предназначено. (Вздыхая, уходить).

Марья Платоновна. Что это вы, Танечка, носикъ повѣсили, а? (Таня не отвѣчаешь). Докторъ у васъ?

Таня (выходя изъ задумчивости). Докторъ? (Киваетъ по направленію къ кабинету). Онъ тамъ съ папой.

Марья Платоновна. Сейчасъ Анна Родіоновна была у меня въ больницѣ: взялась помогать мнѣ при перевязкѣ больного…

Таня. Какъ, мама?

Марья Платоновна. Хотѣла переломить себя, а какъ только увидала кровь, съ ней сдѣлалось дурно.

Таня (встревоженная). Господи!

Марья Платоновна. Потомъ ничего: отошла. Нѣтъ, это дѣло не по ней.

Таня. Она все на могилѣ у Коли сидитъ.

Марья Платоновна. Вы бы повліяли на нее какъ-нибудь. Вѣдь этакъ не долго и свихнуться.

Таня (съ болѣзненной усмѣшкой). Кому что предназначено.

Марья Платоновна. Да будетъ вамъ — чушь какая! Придетъ вѣдь въ голову. Право, я браниться начну! Обѣ вы со своей мамой какія то мертворожденныя. Я бы изъ пожарной трубы васъ всѣхъ! (Подходить къ Танѣ и обнимаетъ ее). Вѣдь вотъ какое мнѣ съ вами горе! (Съ энергическимъ жестомъ). А все эта любовь проклятая! (Таня грустно качаетъ головой, какъ бы желая сказать, что тутъ дѣло не въ любви). Да ужъ нечего. Вижу, вижу… Вамъ, небось, представляется, что это ужъ и Богъ знаетъ, какъ важно, а вѣдь на самомъ дѣлѣ это все чушь одна! У каждой изъ насъ есть въ прошломъ какое-нибудь дурацкое увлеченіе: это неизбѣжно, какъ корь у дѣтей. Облюбуемъ какого нибудь прохвостика и носимся съ нимъ, какъ полоумныя, и страдаемъ. Вѣдь и я когда-то съ ума сходила… вы знаете это… Наплевала же я на своего сударя — и живу, не тужу. Все это только лишнія путы. (Дружески хлопая Таню по плечу). Выбросьте-ка поскорѣй изъ головы эту копоть, да, благословясь, принимайтесь за дѣло! Ну ее, эту любовь, — провались она совсѣмъ! Безъ нея то лучше, спокойнѣе… да и меньше глупостей надѣлаешь. (Входитъ Корягинъ. Таня, избѣгая смотрѣть на него, подходитъ къ книгамъ и дѣлаетъ видъ, что роется въ нихъ).

4. Корягинъ, потомъ Любаша.

Корягинъ (молча здоровается съ Таней).

Марья Платоновна. А васъ въ амбулаторіи Степанъ Огузкинъ ждетъ.

Корягинъ. Что ему нужно?

Марья Платоновна. Его въ дракѣ избили. Свидѣтельство проситъ: судиться намѣренъ. (Слышится звукъ заводскаго гудка). Чу, гудокъ загудѣлъ… значитъ, надо больнымъ ужинъ отпускать. (Встаетъ). Такъ вы зайдете въ амбулаторію?

Корягинъ. Да, я скоро.

Любаша (входитъ). Марья Платоновна…

Марья Платоновна. Иду, иду… Знаю, что за мной. (Любаша уходитъ). Мы еще, Танечка, увидимся съ вами: я забѣгу. (Уходитъ).

Корягинъ (не глядя на Таню). Давно собираюсь сказать вамъ, Татьяна Глѣбовна…

Таня (понуря голову). Что сказать?

Корягинъ. Собственно говоря, тутъ и безъ словъ все понятно…

Таня (еще ниже опуская голову). Говорите.

Корягинъ. Ну… видите… мы съ вами не пара. Да. Вы не годитесь мнѣ въ товарищи, да и я буду для васъ скученъ. Вы не такая, какой я васъ считалъ…

Таня. Да, не такая…

Корягинъ. Не думайте, что во мнѣ говоритъ ревность… Да я и не вѣрю, чтобы тутъ у васъ было что-нибудь серьезное… Скажу больше: если бы вы измѣнили лично мнѣ, это было бы поправимо. Но тутъ вышло хуже… Я думалъ, что вы, какъ вашъ отецъ, органически тянетесь послужить народу, но оказалось, что вы, какъ ваша чувствительная мама…

Таня. Не трогайте маму.

Корягинъ. Вы хорошій человѣкъ, но вы не работница. Если первый попавшійся господинъ можетъ такъ подѣйствовать на ваша воображеніе… (Таня жестомъ останавливаетъ его). Вы вообще, подобно своей мамѣ, живете прежде всего воображеніемъ. Это не ваша вина, конечно, но бѣда въ томъ, что дѣятельность, которой мы съ вами рѣшили посвятить себя, не можетъ дать пищи ни вашему воображенію, ни тѣмъ «поэтическимъ» настроеніямъ, къ которымъ вы по своей натурѣ такъ склонны. Какъ бы то ни было, но одно несомнѣнно: мы съ вами смотримъ въ разныя стороны, а при этомъ совмѣстная жизнь есть обидная нелѣпость.

Таня (съ болью). Довольно, Дмитрій Николаевичъ.

Корягинъ. Еще два слова: если бы я думалъ, что все это пройдетъ у васъ, какъ опьяненіе, и вы опять войдете въ колею трудовой, идейной жизни, я бы не обратилъ особеннаго вниманія на этотъ эпизодъ: «было и прошло». Но это не пройдетъ: въ этомъ сказалась ваша натура. Вы никогда не будете хорошей работницей, какъ напримѣръ Марья Платоновна, а мнѣ нужна именно жена работница. Я, какъ мужикъ, ищу въ женѣ прежде всего рабочую силу, такъ какъ для меня жизнь — это сплошная работа, требующая напряженія всѣхъ силъ…

Таня. Довольно, не говорите больше… Къ чему?

Корягинъ. Ваша правда: всякіе комментаріи тутъ излишни. Простите меня, что я такъ грубо и прямо. Это очень больно, а все-таки такъ лучше: по крайней мѣрѣ на чистоту… да. Дайте вашу руку: вѣдь мы не враги. (Таня, сдѣлавъ усиліе надъ собой, протягиваетъ ему руку. Корягинъ пожимаетъ ее, потомъ идетъ и останавливается). Мнѣ, вѣроятно, придется перевестись въ другое мѣсто, потому что меня выживаютъ отсюда Крутогоровъ и К®; да это выходитъ теперь какъ будто даже кстати… А пока я не переведусь, постараемтесь видѣться порѣже. Глѣбу Гавриловичу я подожду говорить обо всемъ этомъ. И вы пока не говорите: у него и безъ того безпокойства много. (Входитъ Анна Родіоновна; Таня отходитъ къ окну, отодвигаетъ занавѣску и прижимается къ стеклу лбомъ.

5. Анна Родіоновна.

Корягинъ. Здравствуйте, Анна Родіоновна (здоровается). Зачѣмъ вы все на кладбище ходите, разстраиваете нервы?

Анна Родіоновна. Мнѣ тамъ спокойнѣе.

Корягинъ. Ну, ужъ какое это спокойствіе? (Смотритъ на нее). Вамъ бы лучше уѣхать куда-нибудь на время.

Анна Родіоновна. На время? Да, я, можетъ быть, уѣду.

Корягинъ. И прекрасно сдѣлаете. (Смотритъ на Таню, хочетъ что-то сказать, но раздумываетъ и уходитъ).

Анна Родіоновна. Какъ скоро наступила осень. Летятъ листья, летятъ, летятъ… Какъ уныло у насъ теперь въ саду! Становится такъ грустно, такъ пусто, такъ холодно кругомъ… (Подходитъ къ фортепьяно, беретъ аккордъ и замираетъ въ тоскливой задумчивости). Хорошо вылить въ музыкѣ всю душу, всю муку и умереть…

Таня. Да, умереть…

Анна Родіоновна (взглядываетъ на нее, потомъ подходитъ къ ней). Что съ тобой? (Таня молчитъ). O чемъ вы сейчасъ говорили съ докторомъ?

Таня. Мы разошлись.

Анна Родіоновна. Я знала, что такъ будетъ…

Таня. Мы съ нимъ разные люди и чувствуемъ по разному.

Анна Родіоновна (какъ бы отвѣчая на собственныя мысли). Разные люди? Да, да… Хорошо, что вы вовремя…

Таня. Нельзя соединять намъ жизнь, это нечестно.

Анна Родіоновна. Нечестно? (За сценой привp3;тственный гулъ голосовъ). Что это за шумъ?

Таня. Тамъ Егоръ Тарасовичъ… Это, должно быть, его бывшіе ученики пришли.

Анна Родіоновна. Ты говоришь: нечестно?.. Да, да… Я сама такъ же думаю.

Таня (тихо черезъ силу). Мама… ты лучше… уѣзжай отъ насъ.

Анна Родіоновна (вздрогнувъ); Куда? Зачѣмъ?..

Таня. Тебѣ нехорошо тутъ… (Анна Родіоновна съ волненіемъ смотритъ на нее испытующимъ взглядомъ). Мы съ папой какъ-нибудь справимся съ собой, проживемъ… Я по себѣ знаю, какъ тяжело бываетъ, когда… Нѣтъ, ты лучше уѣзжай, мама, а то ты будешь ненавидѣть насъ. (Анна Родіоновна порывисто прижимаетъ къ себѣ дочь). А ужъ это страшнѣе смерти… (Увидя, что матъ прислушивается къ звукамъ на улицѣ). Что ты?

Анна Родіоновна. Ничего. Такъ… Мнѣ показалось, будто подъѣхалъ кто-то… (Глубоко заглядывая дочери въ глаза). А ты знаешь, куда и съ кѣмъ я собиралась ѣхать?

Таня. Я все знаю, мама… Что тебѣ мучиться здѣсь? (Третъ себѣ грудь)… Грудь давитъ. (За сценой привѣтственный гулъ голосовъ. Въ то время какъ Черемисовъ отворяетъ дверь, слышится): Прощайте, Егоръ Тарасычъ! Приходите къ намъ, Егоръ Тарасычъ! Мы прибѣжимъ къ вамъ! Счастливо оставаться!

6. Черемисовъ.

Черемисовъ (входитъ). Собралась деревенская молодежь: все бывшіе ученики и ученицы Егора Тарасовича… (За сценой привѣтственный гулъ).

7. Дворянчиковъ.

Дворянчиковъ (въ дверь). До свиданія, братцы. Какъ бы намъ, съ Божьей помощью, такъ преумудриться, чтобы не забывать другъ друга? (Голоса. — «Нѣтъ, Егоръ Тарасовичъ! Нѣтъ! Мы не забудемъ!») Я буду захаживать къ вамъ по воскресеньямъ. Равно забѣгайте и вы. (Гулъ голосовъ: «Прощайте, Егоръ Тарасовичъ! — Спасибо! Будьте здоровы, Егоръ Тарасовичъ!».

Дворянчиковъ (затворяетъ дверь, оборачивается и видитъ Анну Родіоновну). Анна Родіоновна! (Смущенно здоровается съ ней). Тронули они меня до слезъ: обрадовались мнѣ… (Танѣ). Вы, какъ и встарь, читаете имъ по воскресеньямъ? Доброе дѣло, свѣтлое дѣло… Сѣйте разумное, доброе, вѣчное!.. А у меня, повѣрите-ли, все задрожало внутри, когда они стали привѣтствовать меня… Зазвенѣли струны въ душѣ… Вѣдь я съ ними сроднился… Эхъ!

Черемисовъ. Здѣсь, Егоръ Тарасовичъ, нѣсколько поколѣній прошло черезъ ваши руки, здѣсь на вашихъ глазахъ стали выростать такіе славные молодые побѣги, — а вы…

Дворянчиковъ. Не бейте лежачаго, Глѣбъ Гавриловичъ! Мнѣ самому на заводѣ вотъ какъ тошнехонько. Одинъ этотъ фабричный гудокъ всю мою нервную систему переворачиваетъ… Безсонница меня истомила… Страхъ какой-то сверхъестественный, почти, можно сказать, суевѣрный… Изъ дому убѣгать сталъ, пьянымъ два раза напивался, вотъ ужъ до чего дошелъ! А уйти съ завода не смѣю. Я не такой подвижникъ, какъ вы, и не такая у меня подруга жизни, какъ у васъ. (Анна Родіоновна отворачивается.) Анна Родіоновна понимаетъ васъ, идетъ съ вами рука объ руку; а моя… (Махнувъ рукой) Ну, да Богъ съ ней; она о дѣтяхъ печется… Я душевно радъ, что вы отъ меня за мою ренегацію не отвернулись. Тянетъ меня къ вамъ; сколько разъ ходилъ сюда съ завода, да съ полдороги вертался: духу не хватало. А вотъ, наконецъ… Вѣдь тѣломъ я на заводѣ, а душой-то здѣсь, здѣсь!.. Ну, а теперь забѣгу къ доктору въ амбулаторію, да и домой скорѣй. До свиданья! (Жметъ руку Черемисову). Потеплѣло у меня на душѣ съ вами… До свиданья, Татьяна Глѣбовна! (Прощается). Коллекцію изволили закончить?

Таня. Нѣтъ. Бросила. (Черемисовъ тревожно наблюдаетъ за женой и дочерью).

Дворянчиковъ. Жаль, жаль… До пріятнаго свиданья, Анна Родіоновна. (Прощается). Какъ вы тогда играли у Андрея Павлычато: вѣкъ не забуду! (Черемисову). А Гавріилъ Ивановичъ, какъ я слышалъ, археологіей увлекся?

Черемисовъ. Какая археологія! Просто, у предводителя поваръ хорошій: вотъ онъ и поѣхалъ туда погостить. Что-то роютъ тамъ: какіе-то черепки.

Дворянчиковъ. Хе, хе…Такъ-съ… Андрей Павловичъ, кажется, скоро въ Европу уѣзжаетъ. А къ намъ въ школу наставникъ пріѣхалъ: санктъ-петербургская штучка, въ золотыхъ очкахъ щеголяетъ… хе-хе. Прощайте-съ! (Идетъ и останавливается). Вы, въ случаѣ чего, не говорите ужъ женѣ, что я тутъ былъ: вѣдь я, собственно, въ больницу пошелъ, къ доктору, насчетъ безсонницы посовѣтоваться, а сюда попалъ, такъ сказать, инкогнито… Хе, хе… До пріятнѣйшаго! (Уходитъ).

Черемисовъ. Танюшка, тамъ твоя публика ждетъ тебя.

Таня (какъ-бы очнувшись). Какая публика?

Черемисовъ. Ты забыла? Вѣдь сегодня воскресенье?

Таня (все еще не собравшись съ мыслями). Да, да…

Черемисовъ. Деревенская молодежь собралась на воскресное чтеніе.

Таня. Ахъ, да… Сейчасъ, сейчасъ… (Беретъ съ полки книгу и уходитъ. Черезъ минуту за сценой слышится привѣтственный гулъ).

Черемисовъ (притворивъ дверь, подходитъ къ женѣ). Анна, ты чувствуешь, что жить такъ, какъ мы съ тобой сейчасъ живемъ, — нельзя?

Анна Родіоновна. Я давно чувствую это.

Черемисовъ. Вотъ ты послушалась меня, осталась здѣсь; ты живешь съ нами, а вѣдь ты не живая. Такъ нельзя… Надо на что нибудь рѣшиться. (Ходитъ по комнатѣ). Ты слышала: онъ скоро уѣзжаетъ?

Анна Родіоновна. Слышала.

Черемисовъ. Анна… я тебя больше не буду удерживать…

Анна Родіоновна (съ больной усмѣшкой). А, — видно, тяжеленько вамъ обоимъ приходится со мной: и тебѣ и дочери…

Черемисовъ (подходитъ къ женѣ). Анна, поговоримъ по душѣ. Въ тотъ разъ мы говорили съ тобой нехорошо, не по-товарищески. Тогда я негодовалъ на тебя, стыдилъ, упрекалъ; теперь стыжу себя самого. (Анна Родіоновна смотритъ на него съ недоумѣніемъ и волнуется). Тогда я говорилъ тебѣ: «я тебя люблю, я твой мужъ — и потому требую, чтобы ты была со мной, жила моею жизнью». А теперь говорю: Анна, я люблю тебя, я твой самый близкій, и потому хочу, чтобы ты была тамъ, куда рвешься душой, и жила такъ, какъ велятъ тебѣ твои чувства, взгляды, твоя натура. Я не могу допустить, чтобы въ тебѣ зародилась тѣнь вражды противъ насъ, твоихъ близкихъ, родныхъ. Мы не ляжемъ камнемъ на твою душу, — не бойся; намъ слишкомъ дорога твоя душа. Мы хотимъ, чтобы въ тебѣ опять воскресла жизнь, чтобы теплѣе и свѣтлѣе было у тебя на сердцѣ. Лучше будь вдали отъ насъ живой, чѣмъ вблизи насъ мертвой. (Анна Родіоновна плачетъ). O чемъ? O чемъ? Анна, мы и безъ слезъ все можемъ рѣшить и устроить… Надо только вѣрить другъ другу… до конца вѣрить, Анна.

Анна Родіоновна. Сколько любви, сколько красоты въ душѣ у тебя и у Тани… Зачѣмъ нѣтъ у меня такого сердца? Отчего я не могу отдавать свою душу людямъ, какъ это дѣлаешь ты? Ты думалъ, что твоя Анна горитъ любовью къ ближнему, — а у нея только холодъ внутри, мучительный холодъ. Изъ любви къ тебѣ я старалась полюбить твой народъ, всю жизнь ломала себя, убивалась надъ мужиками, входила въ бабьи интересы, учила, утѣшала, устраивала ясли, а внутри у меня было холодно, холодно. Я судорожно хваталась то за одно, то за другое: только бы не размышлять, только бы не оглядываться на себя! И всегда мнѣ казалось, что вотъ, вотъ упадетъ передо мной завѣса, и я увижу страшную пустоту, огромную могилу…

Черемисовъ. Да, бѣдная моя, да…Я знаю это… Даже въ тѣ минуты, когда ты бывала радостной, оживленной, я всегда чувствовалъ въ тебѣ этотъ холодъ… тамъ, гдѣ-то, на самомъ днѣ души. Такъ бываетъ весной на рѣкѣ: сверху оттаетъ, а внизу подъ водой все еще держится ледъ. (Беретъ ея руки и смотритъ на нее). Вотъ и теперь онъ просвѣчиваетъ въ твоихъ глазахъ.

Анна Родіоновна. Сегодня я пошла въ деревню навѣстить свою слѣпую… Она стала гладить меня по головѣ — она вѣдь по волосамъ меня узнаетъ — гладила и плакала отъ радости… и говорила, что какъ только я пришла, ей стало лучше… А я… я, вѣдь, ничего этого не чувствовала: я только притворялась передъ ней… Я вся точно пустая…

Черемисовъ. Не могу простить себѣ, что я столько лѣтъ прожилъ съ тобой и не заглянулъ ни разу поглубже въ твою душу, не разсмотрѣлъ, что тамъ стонетъ въ ней, не помогъ тебѣ въ твоей страшной душевной ломкѣ. Моя вина, моя вина!

Анна Родіоновна. Ахъ, какъ ужасно быть мертвой среди живыхъ! (Слышенъ звукъ подъѣхавшаго экипажа. Анна Родіоновна вздрагиваетъ и прислушивается. Черемисовъ старается подавить въ себѣ волненіе и казаться особенно бодрымъ).

Черемисовъ. Не отчаивайся, Анна… Еще загорится въ тебѣ душа… Ты еще оживешь, бѣдняжка моя; ты еще… (Входитъ Крузовъ, одѣтый по-дорожному).

8. Крузовъ.

Крузовъ. Не удивляйся, что я такъ поздно: я заѣхалъ проститься. (Протягиваетъ Черемисову руку).

Черемисовъ (не безъ колебанія подаетъ свою). Ты уѣзжаешь?

Крузовъ. Да, сегодня съ ночнымъ поѣздомъ. (Здоровается съ Анной Родіоновной).

Черемисовъ. Куда? въ Петербургъ?

Крузовъ. Сначала въ Петербургъ, а потомъ за границу.

Черемисовъ. Да, да, вотъ ты какъ… Ну, я сейчасъ… Мнѣ нужно отдать тебѣ… Я сейчасъ… (Поспѣшно уходитъ).

Крузовъ. Вы ѣдете со мной? (Анна Родіоновна не отвѣчаетъ). Вчера вы писали мнѣ, что ѣдете.

Анна Родіоновна. Да, я писала…

Крузовъ. Глѣбъ знаетъ?

Анна Родіоновна. Знаетъ.

Крузовъ. Ну, и что же?

Анна Родіоновна. Онъ не удерживаетъ меня…

Крузовъ. Вотъ какъ? Я узнаю Глѣба… Онъ понялъ, что вамъ не такая жизнь нужна, что никто въ этомъ не виноватъ… Да, это съ его стороны умно и… честно. Вы собрались въ дорогу?

Анна Родіоновна. Нѣтъ.

Крузовъ. Но вѣдь я писалъ вамъ, что заѣду за вами? Или у васъ не хватаетъ духу разомъ сжечь корабли? (Анна Родіоновна молчитъ). Или вы, можетъ быть, все еще не довѣряете мнѣ, какъ тогда съ векселемъ?

Анна Родіоновна. Нѣтъ, я вѣрю вамъ.

Крузовъ. Вполнѣ?

Анна Родіоновна. Вполнѣ.

Крузовъ. И препятствій къ отъѣзду у васъ никакихъ нѣтъ?

Анна Родіоновна. Препятствій нѣтъ.

Крузовъ. Такъ, значитъ, ѣдемъ. Да будьте же повеселѣе: все на свѣтѣ происходитъ гораздо проще, чѣмъ кажется; надо только быть посмѣлѣе и поменьше философствовать надъ жизнью. Что у васъ сейчасъ въ мысляхъ, никакъ я не пойму? (Входитъ Черемисовъ, держа въ рукахъ бумагу).

Черемисовъ. Вотъ тебѣ вексель взамѣнъ уничтоженнаго.

Крузовъ. Не нужно мнѣ твоего векселя.

Черемисовъ. Я требую, чтобы ты взялъ его.

Крузовъ (пожимая плечами). Изволь, если тебѣ такъ хочется. Все равно, я брошу его въ печку.

Черемисовъ. Это для меня безразлично. Я отдамъ тебѣ, что долженъ. Часть долга вышлю тебѣ на дняхъ, а часть…

Крузовъ. Но вѣдь ты разоряешь себя?

Черемисовъ. Это не твоя забота.

Крузовъ. Наконецъ, что же ты будешь дѣлать здѣсь, сидя на развалинахъ?

Черемисовъ (не отвѣчая ему). Анна, ты ѣдешь съ нимъ? Если да, то возьми у меня денегъ… У него ничего не бери… Пока я могу дать тебѣ немного; потомъ вышлю… (Женѣ). Если ты ѣдешь съ нимъ, зачѣмъ откладывать? Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше, легче… Уѣзжай такъ, чтобы Таня не видала, а то она и безъ того… Потомъ мы съ ней какъ-нибудь…

Крузовъ. Онъ правъ. Рѣшайте скорѣе.

Черемисовъ. Анна, если ты думаешь, что я или дочь твоя… Повѣрь мнѣ: мы не будемъ судить тебя: ни я, ни Таня. Мы хотимъ только, чтобы ты была живой… Мы будемъ любить тебя, какъ всю жизнь любили, будемъ все такъ же болѣть и радоваться за тебя… И когда бы ты ни вернулась къ намъ, ты всегда будешь для насъ близкой, любимой… И всегда мы… Вѣрь мнѣ, Анна… Зачѣмъ мучиться? Надо жить… да. Надо искать жизни. Ты вотъ что: ты живи, — а все прочее… Э, да что говорить… Главное: живи!

Крузовъ. Онъ тысячу разъ правъ. Пока человѣкъ не умеръ, онъ долженъ жить, а не ходить около жизни… какъ мы съ вами. Какая цѣна, какой смыслъ въ самомъ добродѣтельномъ существованіи, если человѣкъ мертвъ?

Анна Родіоновна. «Жить?» Вы оба говорите это?.. «Искать жизни»? А я вотъ знаю, что довольно мнѣ выѣхать за околицу, — и я буду, какъ безумная, рваться сюда назадъ, точно я здѣсь душу свою покинула… (Черемисовъ дѣлаетъ порывистое движеніе къ ней, но сдерживается).

Крузовъ (отступая въ изумленіи). Что же это? Давно ли вы…

Анна Родіоновна. Какъ! Мы будемъ съ вами искать жизни, а въ это время они, мои близкіе, брошенные мной…

Крузовъ (понуривъ голову). Я такъ и зналъ, что вамъ будетъ жаль мужа.

Анна Родіоновна. Нѣтъ, нѣтъ, — не то… Во мнѣ сейчасъ не то. Жаль мужа, дочери? Нѣтъ, это не остановило бы меня. Или вы думаете, что я не жалѣла ихъ до боли, когда писала вамъ, что ѣду? Я знала, что мнѣ придется насильно оторвать себя отъ нихъ… И все-таки я уѣхала бы съ вами… А вотъ теперь не въ силахъ оторваться! Ну, говорите же что-нибудь, объясните мнѣ… Ну, оторвите меня отъ него, если можете!

Крузовъ. Увы! не могу. Для меня теперь ясно, что вы никогда не уѣдете отъ него. Глѣбъ, ты еще разъ побѣдилъ меня. Ну, что же дѣлать… Значитъ, такъ суждено. Я всегда чувствовалъ это въ глубинѣ души, а теперь хорошо понялъ… (Къ Аннѣ Родіоновнѣ). Мы съ вами всю жизнь коченѣемъ отъ холода: — мы не можемъ отогрѣть другъ друга… А вотъ у него есть огонь, у котораго всякому хочется погрѣться. Все живое летитъ на огонь… да. Тутъ ужъ ничего не подѣлаешь. Для меня теперь это ясно… да. Ну, и значитъ… значитъ, прощайте. (Идетъ. Анна Родіоновна въ страшномъ волненіи отворачивается, чтобы не видѣть, какъ онъ уходитъ).

Черемисовъ. Постой! (Подходитъ къ нему и протягиваетъ ему руку).

Крузовъ (продолжительно пожавъ ему руку). Счастливо оставаться. (Идетъ).

Черемисовъ. Куда тебѣ выслать деньги? .

Крузовъ. Денегъ я не возьму.

Черемисовъ. Опять великодушіе?

Крузовъ. Нѣтъ, это просто равнодушіе. Мнѣ никого и ничего не нужно, Прощайте. (Уходитъ). (Черемисовъ задумчиво смотритъ ему вслѣдъ; видимо, онъ не можетъ собраться съ мыслями. Слышенъ звонъ бубенчиковъ. Анна Родіоновна подходитъ къ окну, отворяетъ его, высовывается и смотритъ).

Черемисовъ (тихо). Анна… (Анна Родіоновна не слышитъ; Черемисовъ смотритъ на нее, потомъ осторожно подходитъ и кладетъ ей на плечо руку; Анна Родіоновна вздрагиваетъ. Задушевнымъ тономъ): Анна, его еще можно вернуть…

Анна Родіоновна (съ измѣнившимся лицомъ). Я пойду туда… къ нему.

Черемисовъ. Къ кому?

Анна Родіоновна. Къ сыну… Я тамъ у него посижу… Я немножко… Ты не ходи за мной… (Выходитъ. Черемисовъ въ тревожномъ недоумѣніи). (Входитъ Таня съ книгой).

9. Таня.

Таня. Онъ уѣхалъ? Совсѣмъ уѣхалъ?

Черемисовъ. Да… Отчего ты не вышла проститься?

Таня. Онъ спрашивалъ обо мнѣ?

Черемисовъ. Нѣтъ.

Таня. Такъ зачѣмъ же я… (Обрывается). А гдѣ мама?

Черемисовъ. Она тутъ… Она пошла… погулять. (Подходитъ къ окну и смотритъ). Вонъ она идетъ.

Таня (ставитъ книгу на полку и обводитъ глазами книги). Папа, я не знаю, что прочитать имъ. Мнѣ все кажется неинтереснымъ. Никакъ не могу сообразить… (Взглядываетъ на отца, который не слушаетъ ее, беретъ съ полки книгу, раскрываетъ ее и въ изнеможеніи прислоняется къ полкѣ. Лампа догораетъ и начинаетъ гаснутъ).

Черемисовъ (самъ съ собой). Все въ ней переболѣло… живого мѣста не осталось. (Закрываетъ окно и поворачивается къ Танѣ; та, чтобы скрытъ отъ отца свое настроеніе, садится, перелистываетъ книгу и дѣлаетъ видъ, что просматриваетъ ее). Мама твоя не вынесла деревни… да. А мы съ тобой? Не догоримъ ли и мы скоро, какъ вотъ эта лампа? Мы ждемъ, что вотъ, вотъ взойдетъ какое-то солнце и все озаритъ кругомъ, мы вѣримъ въ это. А взойдетъ ли оно? Озаритъ ли? А если по прежнему будетъ моросить и конца не будетъ этой безпросвѣтной мути? Усталъ я… (Подходитъ къ Танѣ). И ты, голубка моя, устала… или душа у тебя болитъ? (Кладетъ ей на голову руку). Не пора ли намъ съ тобой, Танюшка, взяться за умъ-а? Перестать надрываться, пожить хоть годъ спокойно, беззаботно? Вѣдь жизнь уплываетъ, уплываетъ…

10. Марья Платоновна.

Марья Платоновна (вбѣгаетъ). Господа! Авдеево горитъ! Этакое несчастье!

Черемисовъ. Авдеево? (Подбѣгаетъ къ стеклянной двери и отдергиваетъ портьеру. Видно зарево. Свиститъ вѣтеръ). Да, это оно, оно! Надо бѣжать!

Марья Платоновна. Постойте, я принесу вамъ… Вотъ бѣда, вотъ бѣда! (Убѣгаетъ).

Черемисовъ. Таня, ѣдемъ! Тебѣ не въ первый разъ. Тебя народъ слушается… Ѣдемъ! Теперь нельзя предаваться грусти… Надо дѣйствовать, надо спасать!

Марья Платоновна (вбѣгаетъ съ картузомъ и пальто для Черемисова и верхней одеждой и платкомъ для Тани). Вотъ вамъ пальто. (Суетъ ему въ руки пальто). Не смѣйте безъ пальто… Нынче холодно… Танечка! (Кладетъ около нея пальто п платокъ).

Черемисовъ (беретъ пальто и бросаетъ его). Ну, тамъ то, въ огнѣ, не холодно… Вы забѣгите къ Михайлѣ, велите поскорѣй дрожки заложить… или Любашѣ скажите.

Марья Платоновна. Нѣтъ, я сама, сама… Извольте пальто взять! (Суетъ ему пальто).

Черемисовъ. Я сейчасъ велю трубу… Бросьте пальто! (Подходитъ къ Танѣ), Таня, собирайся скорѣй!

Марья Платоновиа. Ахъ ты, Господи, — на горе вѣтеръ подымается! Чистая бѣда. Бѣгу, бѣгу! Ахъ это несчастное село! (Убѣгаетъ. За сценой набатъ).

Черемисовъ. Таня, что же это?

Таня (ломая руки). Не могу…

Черемисовъ. Какъ?! и ты?! Да вѣдь тамъ послѣднее сгоритъ! Вѣдь надо пожалѣть!

Таня (съ отчаяніемъ). Да не могу же я, не могу!

Черемисовъ. Вѣдь твои же земляки горятъ, твой же родной народъ! Ну, что же? Ѣдешь? Нѣтъ? Такъ помни: завтра ты пожалѣешь объ этомъ, вотъ какъ пожалѣешь! (Торопливо уходитъ въ дверь, ведущую на балконъ. Черезъ распахнутую дверь доносится отдаленный шумъ пожара. Зарево все разгорается. Набатъ. Слышны голоса: — Черемисова: Михайла! Гдѣ Михайла? Вызови скорѣй! Что же вы тамъ застряли? Марьи Платоновны; Павелъ, Павелъ! Да что васъ не дозовешься? Да поворачивайтесь вы, ради Бога! и смѣшанные голоса рабочихъ. Таня мучительно борется съ собой, то смотря на зарево и прислушиваясь къ шуму, то падая въ отчаяніи головой на столъ, Анна Родгоновна всходитъ по лѣстницѣ изъ сада на балконъ и останавливается у двери).

11. Анна Родіоновна.

Анна Родіоновна (смотря на зарево). Горятъ, опять горятъ… Смотри, какой огненный вѣеръ раскинулся… Глѣбъ поѣхалъ. Всѣ бѣгутъ туда… А мы? Что насъ сковало? Страшно жить. Таня… Что же ты молчишь? Говори что-нибудь.

Таня (которую уже начали душить рыданія, съ внезапнымъ порывомъ вскакиваетъ съ мѣста, хватаетъ машинально платокъ и бѣжитъ черезъ балконъ въ садъ; за сценой кричитъ): Папа, папа! Подожди… Остановись! Возьми меня съ собой! Папа! Марья Платоновна… остановитесь!..

Анна Родіоновна (прислонятъ въ изнеможеніи къ двери, говоритъ, какъ бы въ забытьи). Пѣсню бы заунывную… чтобы дрожало сердце, чтобы разрывалось отъ слезъ… Пѣсню бы… (Подходитъ къ фортепьяно, садится, беретъ одинъ аккордъ, другой, потомъ, рыдая, падаетъ головой на клавиши).

ЗАНАВѢСЪ.