Изданіе А. А. Карцева.
править1897.
правитьДѣло Юханцева.
правитьI.
правитьОтправимся въ окружный судъ слушать знаменитое юхандевское дѣло или, что будетъ вѣрнѣе, дѣло о посрамленіи администраціи взаимнаго поземельнаго кредита.
Здѣсь мы будемъ въ самомъ культурномъ обществѣ. Нервы наши не пострадаютъ при видѣ подтековъ и рубцовъ и при слушаніи длиннѣйшихъ объясненій о способахъ порки. Напротивъ, здѣсь все будетъ прилично, благовоспитанно и солидно. На скамьѣ подсудимыхъ мы увидимъ бывшаго кассира поземельнаго кредита, еще годъ тому назадъ блестящаго «молодого человѣка», пользовавшагося неограниченнымъ довѣріемъ «божіихъ младенцевъ» и кредитомъ изъ кассы общества, который онъ открывалъ самому себѣ втеченіи семи лѣтъ, подъ-носомъ у «образцовой» администраціи, въ неограниченномъ размѣрѣ, и если ограничилъ размѣръ этотъ только двумя миліонами, то, единственно, благодаря обстоятельствамъ, отъ администраціи банка независящимъ. Въ качествѣ свидѣтелей, но скорѣе похожихъ на подсудимыхъ, передъ нами пройдетъ рядъ опытныхъ, «уважаемыхъ» администраторовъ поземельнаго кредита, рядъ «божіихъ младенцевъ» и служащихъ, начиная съ управляющаго дѣлами общества и кончая маленькимъ контролеромъ, который все могъ объяснить, но только не могъ объяснить одного — что такое контроль… Затѣмъ въ качествѣ обыкновенныхъ свидѣтелей передъ нами промелькнетъ немало дѣльцовъ банкирскихъ конторъ и биржи, жрецовъ двойной бухгалтеріи, два артельщика и цыганка. Послѣдніе трое — единственные, непринадлежащіе къ культурному слою. Остальные — все или «уважаемые», или «опытные», или, наконецъ, просто «дѣльные» и «солидные» люди, начиная съ сенатора Салькова и кончая помощникомъ бухгалтера Шитиковымъ, который съ удивительнымъ апломбомъ и отвагой доказывалъ на судѣ, какой онъ прелестный бухгалтеръ, и объяснялъ, что бухгалтерія есть вещь, а прочее все — гиль, хотя бухгалтерія поземельнаго кредита и проглядѣла (впрочемъ, на бухгалтерскомъ основаніи) два милліона.
Мы въ храмѣ «правды и милости», куда, впрочемъ, да избавитъ насъ съ вами Господь Богъ попасть въ качествѣ подсудимаго. Послѣ очистительной дезинфекціи, которую съ особеннымъ усердіемъ произведутъ въ вашей душѣ, въ вашихъ помышленіяхъ, вольныхъ и невольныхъ, послѣ экскурсіи за вашими пороками или добродѣтелями въ боковыя линіи вашихъ родственниковъ, которую сдѣлаютъ обвиненіе и защита (одна — съ цѣлью доказать, что вы первый негодяй въ подлунной, другая — что вы самый добродѣтельный человѣкъ), въ вашемъ сердцѣ еще надолго останется запахъ прокурорской карболовой кислоты или персидскаго порошка защиты и ощущеніе чужихъ пальцевъ, съ юридической любезностью залѣзшихъ въ самую глубь вашего существа и копающихся тамъ, словно у себя въ жилетномъ карманѣ. Долго еще вы будете обходить этотъ храмъ, хотя-бы и вышли оттуда чисты, какъ голубь, и непорочны, какъ Лохвицкій, недавно обрѣтшій невинность въ сенатѣ, гдѣ доказалъ, какъ дважды-два — четыре, что понятіе о честности — вещь относительная — одна для обыкновенныхъ людей, а другая для адвокатовъ.
Поднимаемся по широкой лѣстницѣ во второй этажъ. Въ корридорѣ уже дожидается публика, жаждущая попасть въ залу засѣданій. Но еще рано, — еще только десять часовъ, а засѣданіе назначено въ одиннадцать, — и публика разгуливаетъ по корридору, а городовые охраняютъ заповѣдные барьеры, закрывающіе входъ въ мѣста, отведенныя для публики.
Конечно, идутъ разговоры о Юханцевѣ. Въ глазахъ большинства онъ сегодня такой-же злодѣй, какъ въ глазахъ того-же большинства вчера онъ былъ неглупый и дѣльный человѣкъ, умѣющій жить, благонадежный джентльменъ, могущій со временемъ быть столпомъ какого-нибудь учрежденія…
— Будетъ-ли онъ показывать всю правду? — слышатся любопытные голоса.
— Разскажетъ-ли онъ пикантныя подробности о томъ, какъ кутилъ въ «Ташкентѣ» и «Самаркандѣ»?
— Объявитъ-ли онъ, куда дѣвались два милліона?
— Ну, не совсѣмъ-же онъ дуракъ! — замѣчаетъ какой-то господинъ.
— А что?
— А то, что не станетъ онъ входить въ подробности.
— Ахъ, это такъ интересно! — говоритъ молодая дама.
— Интересно-то интересно, да только намъ съ вами, а не ему.
— Да ему не все-ли равно?
— Разумѣется, нѣтъ. Насъ-то, публику, онъ потѣшитъ, а послѣ, пожалуй, эта потѣха на немъ и отзовется. Вѣроятно, онъ будетъ больше помалчивать. Скромность никогда не мѣшаетъ. Пожалуй, она и въ мѣстахъ отдаленныхъ пригодится.
Въ числѣ чающихъ процесса дамы были въ замѣтномъ большинствѣ. Я замѣтилъ, что дамы вообще очень любятъ ходить въ судъ и слушать процессы, да при этомъ онѣ умѣютъ пробраться въ залу засѣданія даже и тогда, когда всѣ мѣста полны, никого безъ билета не пускаютъ, и нашъ братъ никакъ туда не попадетъ, если только незнакомъ съ судебнымъ приставомъ или не принадлежитъ къ числу почетныхъ посѣтителей. А дама на этотъ счетъ удивительно юрка и сообразительна… Проберется она, несмотря на давку, и, пожираемая любопытствомъ, (особенно, если процессъ почему-либо обѣщаетъ быть пикантнымъ, и о немъ толкуютъ въ газетахъ), она готова сдѣлать глазки даже городовому, такъ-что тотъ плюнетъ и пропуститъ, тронетъ сердце судебнаго пристава, пуская въ ходъ и мольбу, и убѣжденія, и какое-нибудь важное имя изъ судейскаго міра. Смотришь, она ужъ и прошмыгнула въ двери, вошла въ мѣста для публики, пріютилась гдѣ-нибудь на хорошемъ мѣстѣ и торжествуетъ, что такъ умѣючи миновала всѣ подводные камни и мели…
Толпа хлынула къ барьерамъ… На дѣло Юханцева впускали не по билетамъ, и потому многіе, какъ говорятъ, забрались въ судъ съ ранняго утра… Начался впускъ… Судебные пристава просили публику не торопиться, а городовые упрашивали «полегче»… Дверцы, наконецъ, захлопнулись, и многіе остались за барьеромъ. Больше мѣстъ не было…
— Г. приставъ, ради Бога! — слышится женскій голосокъ.
— Не могу…
— Мнѣ необходимо, вы понимаете, необходимо!
— Ей-Богу, не могу… Больше мѣстъ нѣтъ…
— Но вы, однако, пропустили только-что одну даму въ черной шляпкѣ… Ей, однако, нашлось мѣсто…
— Она раньше пришла…
— Послушайте, г. приставъ, умоляю васъ… ну, только одну меня пропустите… Ну, много-ли я займу мѣста?
Въ тонѣ звучитъ мольба; на молодомъ свѣжемъ лицѣ такая просящая улыбка, въ манерахъ столько кокетства и вкрадчивости, что приставъ продолжаетъ переговоры и, чувствую я, сейчасъ сдастся…
Барыня угадала это тотчасъ-же и быстро заговорила:
— Я не стала-бы васъ безпокоить ради одного любопытства… Ей-Богу, нѣтъ… Вы поймите, что мнѣ можно сдѣлать исключеніе…
— Но почему-же?
— Я родственница Юханцева!
Въ публикѣ веселый смѣхъ. Сама барыня улыбается своей выдумкѣ. Улыбается и приставъ.
— Ну, подождите… Я посмотрю, есть-ли мѣста…
— Смотрите-же…
Черезъ пять минутъ она уже прошла, эта «родственница» Юханцева.
Благодаря билетамъ на право входа въ залу засѣданія, обязательно присланнымъ во всѣ редакціи предсѣдателемъ окружного суда А. Ф. Кони, мы безпрепятственно проходимъ черезъ барьеръ, идемъ въ залу и пробираемся въ мѣста, отведенныя для представителей печати. Въ этихъ мѣстахъ мы будемъ видѣть все отлично.
Сзади публика весело хохочетъ, въ ожиданіи начала судебнаго представленія… Всѣ свободныя мѣста вездѣ заняты… Мѣста для почетныхъ посѣтителей понемногу наполняются… Стенографы уже сидятъ за столиками. Защитники въ залѣ… Скоро одиннадцать часовъ…
Наконецъ, отворилась дверь изъ комнаты для подсудимыхъ, и между двумя жандармами съ саблями на-голо быстро вошелъ подсудимый, поднялся на возвышеніе, гдѣ устроена скамья для подсудимыхъ, прошелъ въ конецъ и скромно сѣлъ, не поднимая головы.
Всѣ глаза устремились на Юханцева. Дамы наставили бинокли и лорнеты, точно въ театрѣ, когда появляется знаменитый теноръ или баритонъ.
Лицо ординарное: нѣсколько одутловатое, окаймленное небольшой бородой, — словомъ, ничего такого, отъ чего дама могла-бы придти въ восторгъ. Плотная фигура была одѣта въ потертый, но безукоризненно-сшитый пиджакъ, изъ бокового кармана котораго выглядывалъ кончикъ носового платка. Подсудимый сидѣлъ, опустивъ голову.
Пришелъ судъ. Послѣ повѣрки свидѣтелей и выбора присяжныхъ засѣдателей, началось чтеніе длиннаго обвинительнаго акта. Послѣ окончанія чтенія, на вопросъ предсѣдателя, признаетъ-ли подсудимый себя виновнымъ въ присвоеніи суммъ около двухъ милліоновъ и подлогахъ, подсудимый отвѣтилъ тихимъ голосомъ, что признаетъ себя виновнымъ въ растратѣ, но въ подлогахъ виновнымъ не признаетъ, и затѣмъ вошелъ въ нѣкоторыя подробности относительно того, какъ онъ бралъ изъ кассы деньги.
Онъ началъ съ жалобы на свою жену и несчастія свои объяснялъ семейной жизнью. Къ чему онъ припуталъ сюда женщину, съ которой давно разошелся, было совсѣмъ непонятно. Если онъ думалъ тронуть этимъ присяжныхъ, то онъ ошибся, такъ-какъ эта часть показанія производила крайне скверное впечатлѣніе, и никто ему не повѣрилъ. Помимо этого эпизода, остальныя его показанія, въ которыхъ дѣло шло о растратѣ, казались искренними и правдивыми, и, слушая его, вы словно слышали одного изъ тѣхъ легкомысленныхъ червонныхъ валетовъ нашего времени, безхарактерныхъ, тщеславныхъ, готовыхъ ради того, чтобы пустить пыль въ глаза, на всякую пакость, которые нерѣдко являются на скамьѣ подсудимыхъ. Онъ воровалъ и бросалъ деньги, снова тащилъ изъ кассы и снова просаживалъ ихъ, на что-то надѣясь и ни о чемъ не думая. Онъ видѣлъ, что ему довѣряютъ, что члены правленія никогда не провѣряли кассы настоящимъ образомъ, и спокойно-себѣ бралъ изъ государственнаго банка деньги за счетъ общества, закладывалъ бумаги, а въ правленіи все продолжали его считать прекраснымъ кассиромъ… Нерѣдко, когда управляющій уѣзжалъ на дачу, онъ получалъ чеки съ бланкомъ управляющаго, самъ проставлялъ суммы, часть бралъ на свои потребности, а другую на расходы общества, и бухгалтеріи давалъ свѣдѣнія о суммахъ, конечно, неправильныя; а когда члены правленія провѣряли бухгалтерскія записи съ корешками чековъ, то кассиръ самъ читалъ цифры на корешкахъ, а члены правленія только клали на счетахъ. Разумѣется, онъ говорилъ имъ подложныя цифры. Въ этомъ и была повѣрка.
— Былъ какой-нибудь контроль относительно чековъ? — спрашиваетъ предсѣдатель.
— Никакого не было. Когда управляющій возвращался съ дачи, я лично докладывалъ ему, что взялъ такую-то сумму изъ государственнаго банка.
— Управляющій не записывалъ числа чековъ и суммы, на какую они вамъ даны, — словомъ, не устанавливалось-ли какого-нибудь контроля?
— Никакихъ правилъ и никакого контроля не было.
Начался опросъ свидѣтелей, и тутъ-то передъ зрителями прошелъ рядъ высоко-комическихъ сценъ. Оказалось, что въ обществѣ взаимнаго поземельнаго кредита никакихъ правилъ, никакого контроля не было, хотя изъ года въ годъ и составлялись отчеты, вотировались благодарности правленію, велись отлично написанныя бухгалтерскія книги, и ревизіонныя комиссіи ежегодно свидѣтельствовали, что онѣ «имѣли случай убѣдиться, что дѣйствительное состояніе кассы, количество находящихся въ ней наличныхъ суммъ, цѣнностей и процентныхъ бумагъ совпадаетъ съ данными бухгалтерскихъ книгъ, и что между итогами книгъ и результатами баланса существуетъ полная тождественность. Независимо отъ этого, разсмотрѣвъ внимательно главную книгу общества и свѣряя отдѣльныя ея статьи съ цифрами прочихъ вспомогательныхъ книгъ и документовъ, комиссія пришла къ заключенію, что книги общества ведутся въ отличномъ порядкѣ, и принятая правленіемъ система веденія ихъ заслуживаетъ полнаго одобренія, такъ-какъ даетъ возможность въ самое непродолжительное время получать желаемыя справки».
Передъ судомъ маленькій господинъ. Это контролеръ (теперь кассиръ) г. Мерцъ. Вотъ образчикъ діалога между защитникомъ и г. Мерцомъ, когда его допрашивали о его обязанностяхъ, какъ контролера.
— Такимъ образомъ, контроля за кассою вы не имѣли, повѣрки вѣдомостей по документамъ о состояніи кассы, — всего этого не было?
— Не было.
— Такъ-что, позвольте васъ спросить, что-же такое у васъ называлось контролемъ?
Молчаніе.
— Когда производились ревизія, въ то время уже были слухи, что Юханцевъ живетъ очень широко? — между прочимъ, спрашивалъ защитникъ.
— Да.
— Какимъ-же образомъ ревизоры не замѣтили ни печати съ птицею, ни печати «для пакетовъ?»
— Не могу сказать. Я ничего не знаю.
Оказалось, какъ читатель увидитъ, что въ этомъ обществѣ никто ничего не зналъ изъ того, что-бы слѣдовало знать.
Мѣсто маленькаго контролера занимаетъ высокій, солидный управляющій дѣлами общества, Н. Э. Герстфельдъ. Онъ даетъ показанія искреннія и подробныя. Онъ не сваливаетъ вину на членовъ правленія, хотя-бы и могъ это сдѣлать. Вы видите передъ собой администратора, зорко слѣдившаго за всѣмъ, но проглядѣвшаго главное. Вы видите лично честнаго и добросовѣстнаго человѣка, но простодушіе и довѣрчивость котораго на судѣ выяснились съ поразительной рельефностью, словно-бы говоря зрителямъ, какое грандіозное простодушіе было въ главѣ учрежденія. Вотъ что я писалъ о немъ въ прошломъ году, когда появилось въ газетахъ извѣстіе о растратѣ:
«Управляющій дѣлами общества взаимнаго поземельнаго кредита, Николай Эдуардовичъ Герстфельдъ, безспорно, безукоризненно-честный человѣкъ, добросовѣстный, усидчивый работникъ, искренній радѣтель на пользу общества взаимнаго поземельнаго кредита, дѣлами котораго онъ управляетъ со времени его основанія. Сперва Преображенскій офицеръ, потомъ членъ новгородской земской управы, и, наконецъ, руководитель обширнаго дѣла, которому онъ искренно преданъ, Н. Э. Герстфельдъ, какъ оказывается, едва-ли обладалъ всѣми качествами, необходимыми для веденія такого громаднаго дѣла, и лично мнѣ искренно жаль, что такой добросовѣстный человѣкъ въ настоящее время несетъ тяжелую нравственную пытку отчасти за свое незнаніе людей и излишнюю деликатность, весьма похвальную въ частной жизни и иногда совсѣмъ неумѣстную въ общественныхъ дѣлахъ. Трудолюбивый работникъ самъ, воспитанный въ суровыхъ правилахъ военной дисциплины, пробывшій молодые свои годы въ военной службѣ, онъ слишкомъ много обращалъ вниманіе на форму, слишкомъ незаслуженно цѣнилъ бюрократическіе порядки, обращая вниманіе на мелочи, и опускалъ изъ вида существенное. Всегда за работой, всегда составлявшій какую-нибудь таблицу или углубившійся въ бухгалтерскіе счеты, испытывавшій мученія, если въ бухгалтерскомъ балансѣ нельзя было доискаться копейки, онъ, однако, представлялъ болѣе данныхъ превосходнаго исполнителя, чѣмъ руководителя дѣла. Иниціативы въ немъ было недостаточно для этого.
Но то, къ чему, въ самомъ дѣлѣ, онъ относился съ опредѣленной строгостью, — то-же самое въ другихъ не вызывало въ немъ такой-же строгости, и онъ, напротивъ, черезчуръ снисходительно для общественнаго дѣятеля относился къ той шаткости понятій относительно щекотливыхъ вопросовъ въ. другихъ, которая другого, болѣе строгаго, человѣка заставила-бы быть гораздо болѣе осторожнымъ. Необыкновенно-довѣрчивый къ людямъ, слишкомъ бухгалтеръ въ душѣ, чтобы знать хорошо людей, и слишкомъ добрый человѣкъ, чтобы подозрѣвать лицемѣріе подъ видомъ простодушія, самъ простодушный, Н. Э. Герстфельдъ довѣрялъ людямъ, къ которымъ привыкъ, съ которыми сотрудничалъ съ основанія общества. Щекотливый къ чести учрежденія, съ нѣсколько военно-бюрократическимъ пошибомъ къ дисциплинѣ, г. Герстфельдъ въ то-же время не могъ и подозрѣвать, чтобы кассиръ былъ въ состояніи столь безсовѣстно нарушить довѣріе. Нѣтъ сомнѣнія, что до г. Герстфельда доходили слухи о роскошной жизни, и нѣтъ сомнѣнія, что и „внезапныя ревизіи“ были вызваны, по иниціативѣ г. Герстфельда, этими, слухами. Точно такъ, по всей вѣроятности, г. Герстфельдъ и говорилъ осторожно по поводу этихъ слуховъ съ самимъ кассиромъ, и, разумѣется, кассиру ничего не стоило успокоить довѣрчиваго начальника и объяснить эти слухи какъ-нибудь такъ, что простодушіе г. Герстфельда удовлетворилось. Самъ онъ, конечно, не повѣрялъ кассы, быть-можетъ, онъ и не зналъ, какъ повѣряется касса, но, тѣмъ не менѣе, эта боязнь принять радикальныя мѣры съ самаго возникновенія слуховъ дѣлаетъ г. Герстфельда нравственно-отвѣтственнымъ.
На что-же пошла свыше-десятилѣтняя дѣятельность въ учрежденіи?.. Развѣ на то чтобы, въ концѣ-концовъ, воочію увидать несовершенство бюрократическаго начала и убѣдиться, что это начало, какъ-бы ни были регулированы хорошо правила дисциплины, не содержитъ въ себѣ жизненнаго начала, а скрываетъ подъ блескомъ канцелярскаго порядка и централизаціи гниль и мертвечину».
Послѣ показаній г. Герстфельда на судѣ, я прибавлю къ этой характеристикѣ только одно, что простодушіе его, какъ администратора, оказалось еще гораздо болѣе. Во всемъ остальномъ я остаюсь при прежнемъ мнѣніи, и это мнѣніе еще болѣе усилилось во мнѣ послѣ того, какъ я видѣлъ г. Герстфельда на судѣ въ качествѣ свидѣтеля. Онъ вытерпѣлъ пытку и, конечно, заслуженную; онъ былъ несчастенъ, иногда жалокъ, но онъ не былъ смѣшонъ, какъ были смѣшны «божіи младенцы» — члены правленія…
Онъ «забылъ о чекѣ», какъ самъ сознался на судѣ. Онъ не зналъ, что государственный банкъ выдаетъ текущій счетъ. Онъ довѣрчиво относился къ Юханцеву даже тогда, когда пронеслись слухи объ его жизни. Обо всемъ этомъ онъ самъ чистосердечно разсказывалъ на судѣ, давая показанія. Ясно было, что, занимая такую должность, онъ былъ не на своемъ мѣстѣ, но вмѣстѣ съ тѣмъ видно было, что искренне думалъ, что ведетъ дѣло хорошо и работалъ надъ нимъ, хотя и «дѣло» видѣлъ тамъ, гдѣ другой, менѣе простодушный, усмотрѣлъ бы одну формальность и пустяки.
Въ залу суда входитъ изящно одѣтая во все черное красивая брюнетка. Всѣ жадно смотрятъ на нее… Это знаменитая цыганка Шишкина… Любопытство публики возбуждено. Ждутъ интересныхъ показаній, думаютъ, что это дитя цыганскаго хора не устоитъ подъ перекрестными допросами обвиненія и защиты и станетъ болтать съ легкомысліемъ женщины. Во всѣ ошиблись. Цыганка держала себя съ достоинствомъ, а сказала ровно столько, сколько было нужно, ни на полдюйма больше. На вопросъ защиты, когда она познакомилась съ Юханцевымъ, она отвѣчала: «Два года и три мѣсяца назадъ. — В. Гдѣ? — О. Въ Петербургѣ. — В. А не въ окрестностяхъ? — О. Это правда. — В. Что онъ — пріѣзжалъ въ компаніи? — О. Да, но припомнить тѣхъ, кто былъ съ нимъ, я не могу. — В. Константинъ Фелейзенъ былъ съ нимъ? — О. Навѣрное сказать не могу. — В. У Юханцева бывали обѣды въ назначенные дни? — О. Бывали. — В. Бывали парадные обѣды? — О. Бывали. — В. Вы познакомились съ мимъ въ „Самаркандѣ“? — О. Это было въ „Ташкентѣ“. — В. Онъ часто потомъ ѣздилъ въ „Ташкентъ“? — О. Да, часто. — В. Каждый день? — О. Не каждый день, а очень часто. — В. Онъ пріѣзжалъ съ товарищами, въ большой компаніи? — О. Да. — В. Много денегъ тратилъ тамъ? — О. Я не знаю. — В. Бывали роскошные пикники? — О. Пикниковъ я не видѣла. Ужинали, бывало. — В. Не случалось ли, когда вы жили съ нимъ, ѣздить на пикники въ „Самаркандъ“, въ „Ташкентъ“? — О. Случалось, --В. Бывали парадные пикники? — О. Былъ весною. — В. Не случалось ли разъ, что полковая музыка играла тамъ? — О. Разъ или два было, вѣрно не могу сказать. — В. Дорого этотъ вечеръ стоилъ? — О. Этого я не могу знать. — В. Когда играла полковая музыка, въ это время заведеніе запиралось, такъ что другой публики не впускали? — О. Не знаю. — В. Другой публики вы тамъ тогда не встрѣчали? — О. Нѣтъ».
Такъ отъ нея больше и не добились ничего, и она ушла изъ залы, не оправдавъ ожиданій.
Я не стану говорить о разныхъ свидѣтеляхъ, промелькнувшихъ передъ нами, и прямо перейду къ бывшимъ членамъ правленія… Передъ нами графъ Крейцъ, старый генералъ; онъ держитъ себя не безъ величія. Онъ плохо помнитъ недавно прошедшее и часто отзывается запамятованіемъ — «этого я не припомню», «это было такъ давно» и т. п. Слушая этого почтеннаго графа, казалось, что если бы спросили у него, помнитъ ли онъ, что получалъ жетонное вознагражденіе, то и тогда бы онъ сказалъ, что «это было такъ давно». Но объ этомъ его, разумѣется, не спрашивали. Онъ не помнитъ, на основаніи какихъ данныхъ составлялись бухгалтерскія книги. Онъ не припомнитъ, давало ли правленіе какую-нибудь инструкцію управляющему и бухгалтеру. Онъ не помнитъ, на чемъ основывалось его удостовѣреніе, что касса на лицо… Впрочемъ, кое-что и онъ наконецъ же вспомнилъ.
— Какія вы средства приняли, чтобы провѣрить кассу? — спрашиваетъ защитникъ.
— Мы старались болѣе усложнить порядокъ движенія суммъ! — отвѣчаетъ графъ.
— Какой же вы инструкціи держались: такой, какая въ казначействѣ?
— Я не знаю, какая инструкція въ казначействѣ.
— Проектъ вашихъ инструкцій на какомъ основаніи составленъ?
— Это такъ давно было, что трудно сказать.
Затѣмъ далѣе:
— Было ежедневное наблюденіе за кассой?
— Никакихъ ежедневныхъ наблюденій не было.
— Слѣдовательно, ни со стороны правленія, ни со стороны управляющаго за кассою наблюденія не было?
— Нѣтъ.
И графъ Крейцъ ушелъ съ миромъ, чтобы дать мѣсто штатскому генералу г. Познанскому. Г. Познанскій явился съ видомъ оскорбленной невинности. Онъ гордо держалъ свою голову, возвышалъ голосъ и, казалось, призывалъ само небо въ свидѣтели, что лучшихъ членовъ правленія не было, нѣтъ и не будетъ, и если произошла растрата, то въ этомъ виноватъ, — кто бы вы думали?.. Въ этомъ виноватъ «фокусъ»…
«Я считаю долгомъ (возвышая голосъ и поднимая высоко голову) заявить передъ судомъ, въ силу принятой мною присяги, что систему провѣрки мы имѣли право считать вполнѣ насъ и общество гарантирующею, и она соблюдалась нами крайне аккуратно и съ полною, совершенною точностью. Если въ ней были недостатки, то такого рода, которые заключались въ томъ, что какъ бы былъ разсчегь на могущій быть обманъ зрѣнія въ членахъ правленія и основанный на этомъ явленіи фокусъ. Мы противъ этого не принимали мѣръ, потому что служащіе не представляли такихъ данныхъ, но которымъ мы могли бы предполагать что-нибудь подобное»…
Г. Познанскій легко оскорбляется. Во всякомъ вопросѣ онъ усматриваетъ сомнѣніе въ томъ, что гг. члены правленія-страдальцы за правду… Онъ то и дѣло возвышаетъ голосъ и посматриваетъ вокругъ съ такою комическою гордостью, точно два милліона, которые выкралъ изъ-подъ носа въ теченіи 7-ми лѣтъ кассиръ, вновь найдены, и напрасно поднято все это дѣло… Явленіе этого свидѣтеля значительно развлекало публику, такъ какъ высоко-комическое зрѣлище публичнаго самохвальства въ виду только что бывшихъ показаній, ясно засвидѣтельствовавшихъ, что въ правленіи никакого порядка не было, не могло не быть въ высшей степени комичнымъ. Но г. Познанскій все продолжалъ въ томъ же тонѣ, и когда предсѣдатель спросилъ его: «каждый ли разъ разсматривались подробно и внимательно печати на пакетахъ, и что онъ думаетъ на этотъ счетъ», то г. Познанскій снова гордо поднялъ голову и произнесъ такую тираду:
«Я никакого сомнѣнія не имѣлъ и не имѣю въ томъ, что каждый изъ членовъ правленія былъ вполнѣ внимателенъ къ своимъ обязанностямъ. Мы всѣ, члены правленія, до такой степени добросовѣстно относились къ этимъ обязанностямъ (начинаетъ возвышать голосъ), что я не допускаю возможности предположенія, чтобы кто-нибудь изъ насъ относился небрежно. (Громко и съ апломбомъ). Я считаю просто оскорбительнымъ подобнаго рода предположенія».
Когда предсѣдатель спросилъ затѣмъ: какимъ образомъ одинъ изъ пакетовъ оказался запечатаннымъ печатью съ надписью «для пакетовъ», то г. Познанскій отрывисто и съ неудовольствіемъ произнесъ:
— Это дѣло слѣдствія!
Ясно, что онъ считалъ унизительнымъ объяснить суду, какъ было дѣло. Онъ вѣрилъ, что члены правленія были самые добросовѣстные члены — и дѣло съ концомъ. Что дѣлать съ такимъ вѣрующимъ человѣкомъ? Оставалось послѣ такихъ отвѣтовъ оставить въ покоѣ г. Познанскаго и больше не допрашивать его, что стороны и сдѣлали. Впрочемъ, и того, что говорилъ Познанскій, было слишкомъ довольно…. Публика только пожалѣла, что первый комикъ сошелъ со сцены…
Не новый типъ явилъ изъ себя этотъ свидѣтель. Такихъ мы видѣли и еще увидимъ въ разныхъ нашихъ учрежденіяхъ. Мнѣ, напримѣръ, разсказывали объ одномъ членѣ правленія, который, пользуясь повышеніемъ бумагъ, дѣлаемыхъ искусственно тѣмъ правленіемъ, въ которомъ онъ служилъ, продавалъ въ кассу же правленія свои бумаги и, такимъ образомъ, обманывалъ общество, гдѣ онъ служилъ. Такія продѣлки онъ не считалъ ни во что. Но попробовали бы вы ему сказать, что онъ не только недобросовѣстенъ, а просто небреженъ, такъ, Боже мой, въ какомъ величіи и негодованіи представлялся этотъ господинъ…Просто страшно становилось за человѣка…
Познанскаго смѣнилъ г. Сальковъ; г. Салькова — графъ Гейденъ, графа Гейдена — г. Нейкеръ… Они всѣ что-нибудь да сказали, но въ концѣ концовъ, оказывалось изъ ихъ словъ, что они ничего не знали, но вообще «слѣдили»…
«Великій богъ земли русской!» можно было сказать, когда послѣ трехдневнаго присутствія въ судѣ, мы воочію увидали, какъ ведутся дѣла въ одномъ изъ солиднѣйшихъ учрежденій… Юханцева присудили къ ссылкѣ. Прокуроръ, князь Урусовъ, тотъ самый, который началъ свою адвокатскую карьеру защитой бывшаго предводителя Владимірскаго дворянства, обвинявшагося въ растратѣ дворянскихъ денегъ, и остроумно объяснялъ тогда, что предводитель дворянства оказалъ себѣ «самопомощь», а не растратилъ деньги, не безъ таланта разрисовалъ теперь Юханцева, тоже оказавшаго себѣ «самопомощь», извергомъ, которому мѣсто въ Сибири. Защитникъ произнесъ очень умную рѣчь, особенно въ первой половинѣ ея, гдѣ пробовалъ коснуться условій, создающихъ Юханцевыхъ, но отъ этого подсудимому было, конечно, не легче…
Но, кромѣ подсудимаго, въ глазахъ общества вышли изъ суда въ качествѣ подсудимыхъ и администраторы общества взаимнаго поземельнаго кредита, показавшихъ на судѣ себя во всей своей прелести.
Поучительнаго было довольно.