Делибаштала (Полонский)

Делибаштала : грузинская сказка
автор Яков Петрович Полонский
Дата создания: 1847. Источник: lib.ru со ссылкой на: Я. П. Полонский. Лирика. Проза. — М.: Правда, 1984.

Делибаштала

Грузинская сказка
(Из путевых записок 1847 г.)

Ночевал я в одном грузинском селении. Остановились мы в сакле у сельского священника. В саклю провел меня дьячок, потому что сам хозяин был в отлучке. Жилье это показалось мне роскошным по сравнению с теми, в которых приходилось мне ночевать почти все лето. Между столбиками, подпирающими передовой навес, были плетеные стенки, обмазанные белой глиной; дверь запиралась на крючок, и два небольших квадратных окошечка, без рам и стекол, освещали комнату, в которой, к довершению моего благополучия, стояла кровать и помещался столик. Со мной ехал некто Моисей Соломонович, родом грузин, состоящий на службе при участковом заседателе. В этот вечер был я одолжен ему многими интересными рассказами о поиске разбойников,— вечер прошел незаметно. Часу в десятом услужливый дьячок принес мне закуску; ужин состоял из грузинской лепешки, грузинского сыру, бутылки кислого вина и пережаренного сухого цыпленка. Моисей Соломонович вместе с моим переводчиком из татар, есаулом, дьячком и деревенским старостой (нацвалом) предпочли ужинать в соседней сакле, расположившись вокруг огня, на котором готовился общий ужин наш.

После ужина я лег спать, проснулся далеко за полночь и удивился: свеча моя горела, дверь на двор была отворена, а мои спутники, которые должны были спать около моей комнаты в темной каморе, еще не возвращались. «Где они?» — подумал я, накинул бурку, вышел на двор, или на улицу, что все равно, потому что в здешних деревнях нет собственно ни дворов, ни улиц, есть только промежутки между саклями да земляные кровли с отлогими со всех сторон скатами, по которым легко можно разъезжать верхом на лошади.

После утомительно-жаркого дня ночь была свежа и, несмотря на то, что месячный серп светил на небе так темна, что в десяти шагах трудно было отличить кучу хвороста от задремавшего буйвола. По сторонам в сумраке лесистых гор, мелькали костры пастухов, тихий ветер дул со стороны Мухранской долины и доносил отдаленный лай собак, стерегущих виноградники.

Долго бы простоял я, прислушиваясь к звукам и шорохам ночи, если б не смех и не тихий говор в соседней сакле: это напомнило мне, что я вышел не с тем, чтоб зябнуть, а чтобы узнать, куда девались мои провожатые. Мне, сказать по правде, в эту минуту не было в них ровно никакой необходимости; но дверь в соседнюю саклю была полуотворена, и я заглянул туда.

И вот, я вижу, на циновках сидит порядочная кучка народу и, при свете потухающего пламени, курит трубки. Какой-то усач в шапке что-то рассказывает, остальные молчат и слушают. Знай я по-грузински, я, конечно, вместе с ними приютился бы у огонька, но мои спутники кое-как говорили по-русски, и я спросил их:

— Неужели вы все еще до сих пор ужинаете?

Рассказчик замолчал, слушатели зашевелились.

Моисей Соломонович первый вышел ко мне на чистый воздух.

— Вы все еще ужинали? — спросил я.

— Нет, мы уже давно кончили — мы так сидели. — Что же вы делали?

— Да так-с, нечего — сказки сказывали друг другу,— отвечал он и сконфузился, предполагая, что такое занятие я найду неприличным званию чиновника.

Как хотите, а это черта оригинальная. Между ними не было ни одного ребенка; все они были ребята дюжие, а у нацвала[1] так даже седина в бороде проглядывала, но ни лета, ни почетное звание, каково, например, звание дьячка и нацвала, ничто не помешало им, собравшись, засидеться далеко за полночь и, покуривая трубочки, рассказывать друг другу сказки.

— Как после этого сомневаться в национальности грузинской литературы! От царя Вахтанга до царя Ираклия вся она переполнена сказками.

— Что ж делать от скуки! — сказал Моисей Соломонович.

— Досадно, что я не знаю по-грузински: я бы пришел послушать вас.

— Неужели пришли бы! — заметил он с недоверчивостью,— вы, стало быть, охотник до сказок.

— Да, и намерен просить вас хоть одну рассказать мне по-русски — мы на это найдем время; не правда ли?

— Совершенно правда-с.

Через четверть часа после этого разговора я уже спал.

— Через три дня, с той же самой компанией, вечером, я ехал из осетинских деревень и был на половине дороги от Душета. Дорога извивалась лесом по направлению к Аргунскому ущелью — была довольно живописна и напоминала Крым одному из моих спутников.

— Моисей Соломонович! Он подъехал.

— Начинайте сказку,— вы обещали,— мы едем шагом, лошади устали — спешить незачем.

Он поправил на голове грузинскую шапку и сказал:

— Как вам угодно.

— Ну, начинайте. Он начал:

«У одного царя было три сына».

«Ну,— подумал я,— верно, двое умных, а третий дурак,— непременно три сына; почему бы, кажется, не четыре?» Начало не обещало ничего оригинального.

«Царь был старик и уже чувствовал, что не долга пожить ему на свете. Позвал он к себе сыновей и объявил, что скоро умрет. Разделите, сказал он им, царство мое на три участка[2], и пусть каждый из вас владеет тем, что ему достанется.

Вот, сказавши, что он скоро умрет, он действительно скоро умер. Сыновья поплакали и похоронили его как следует. Поплакавши и похоронивши, поехали они обозревать все царство, и неизвестно, сколько времени они там ездили и долго ли обозревали, только, возвращаясь назад, неподалеку от города, от столицы то есть, видят; на одном поле стоит преогромная печь».

Тут все остальные мои спутники чутьем догадались, что — сказка, кто был впереди — поотстал, кто был позади — приударил лошадь, и, таким образом мы поехали кучей, что очень редко случается; вечно вьюк отстанет, вечно кто-нибудь уедет вперед благодаря случайно попавшейся шагистой кобыле или горячему жеребцу, которого трудно держать целый день на поводах и ехать шагом.

«Стоит на поле печь,— продолжал Моисей Соломонович,— и жарко топится, так и пышет полымя. Вот, слышут царевичи, что из печки кто-то зовет их на помощь и кричит:— помогите, я сожигаюсь!»

— То есть горю,— поправил я рассказчика,

«Да, то есть горю,— помогите кричит,— горю! и таким жалобным, плачущим голосом, что царевичи, не зная, что и подумать, подъехали к печи; видят — горит, слушают — ничего не слыхать — только огонь трещит да дым валит, а уж голосу и не слышно. Начали окликать — никто не отзывается. Ну, видя, что делать нечего, решились ехать домой. Один только третий брат никак не хотел ехать, попросил братьев оставить с ним двух служителей, остался на поле и, когда те уехали, приказал таскать воду и заливать огонь. Долго они заливали; наконец огонь потух. Царевич велел раскапывать уголья — искать, нет ли там человека или по крайней мере костей человеческих, но ничего, решительно ничего не нашел. Что же делать! Поехал он себе домой и лег спать по обыкновению. Ночью видит он сон: приходит к нему старик в белом платье и говорит ему: царевич, слушай, когда вы разделите царство, продай свою часть и на вырученные деньги построй на большой дороге караван-сарай[3]. Слушайся меня, если хочешь быть счастлив; а я хочу наградить тебя за твое доброе сердце».

Сказка не без морали, подумал я и, соображая подробности рассказа, заключил, между прочим, что печь — была грузинская печь, то есть круглая яма, выложенная кирпичами и гладко вымазанная внутри глиной.

«Только что царевичи успели разделить царство покойника отца, меньшой брат их продал все, что ему досталось, и на вырученные деньги на большой дороге построил огромный караван-сарай, с конюшнями, разным жильем — комнаты чудесные отделал, ячменю накупил — провизии; и все прохожие и проезжие стали у него останавливаться — ночуют — и на другой день, разумеется, как следует хотят расплатиться, только царевич ни за что ничего не хочет брать от них. Так прошел год, и в этот год ничего особенного не случилось. Вдруг однажды зашел в этот караван-сарай купец, бедный, усталый, и попросил позволения приютиться и отдохнуть. Царевич принял его очень ласково,— угостил его, — спросил: откуда и куда он идет и нет ли чего-нибудь нового?

— Я,— говорит прохожий,— был когда-то купцом первой гильдии».

— Моисей Соломонович! пожалуйста, не искажайте вашей сказки своими прибавлениями. Какой первой гильдии? Просто богатый купец.

Моисей Соломонович покраснел и сказал мне, что точно, это был просто богатый купец.

— Ну, теперь продолжайте.

«Первый, говорит, я был по богатству; поехал с миллионами, а возвращаюсь нищим.

— Отчего же это с вами так случилось?— говорит царевич.

— Да так,— говорит,— услыхал я, к несчастию моему, что в одном царстве, у одного царя есть дочь, необыкновенная красавица, какой никогда еще не было в белом свете. Влюбился я заочно, по одним рассказам, и захотелось мне посмотреть на предмет моей страсти. Вот собрался я в дорогу и поехал в тот самый город, где живет красавица — царская дочь. Долго я там жил; но сколько стараний ни употреблял, чтоб увидать ее, что ни делал — истратил все свое богатство, все свои миллионы, и ничего,— говорит,— ничего не мог добиться,— добился одного только, что достал портрет этой необыкновенной красавицы.

— Покажите мне этот портрет, — сказал царевич

— Извольте, я, пожалуй,— говорит,— вам покажу его.

Тут он вынул небольшой портрет, развернул его и показал царевичу.

Царевич упал в обморок».

— Да отчего же? — спросил я не без удивления.

— Да уж так влюбился, что и на ногах не мог устоять.

«Когда же очнулся, стал умолять купца уступить ему этот портрет и сказал, что не пожалеет за него отдать ему все свое состояние. Но купец ни за что не хотел расстаться с этой вещью. Ничего, говорит, мне не надобно, ничего, говорит, не возьму.

— Ну, скажите мне по крайней мере, где и в каком царстве живет эта красавица?

Купец сказал, в каком царстве… и на другой же день рано утром отправился.

Царевич проснулся также рано, велел оседлать трех лошадей, взял с собой двух служителей и поехал.

Едет царевич, а сам даже и дороги не знает, позабыл спросить купца, а теперь и спросить некого. Едет наудачу,— мудрено ли заблудиться. Едет день-два; захотелось есть. Вот расположился он у подошвы одной крутой горы; сел у одного куста, а служители у другого; стали они закусывать. А гора-то была, как бы вам сказать, ну вот такая точно, как Алев-гора, на которой мы сейчас только что были,— крутая и высокая. В горе пещера, а на горе здание построено. Вдруг видит царевич, с горы идут к ним три девки — то есть девушки, я хотел сказать, три прелестнейших девушки. Одна из них подошла к царевичу, а две другие подсели к служителям, стали их всячески обвораживать — обнимать, знаете, и, наконец, упрашивать выпить по азарпеше вина, которое они принесли с собой. Вино было чудесное, лучше даже кахетинского самого лучшего: немудрено, потому что, надо вам сказать, это были три дьявола в виде девушек».

— Что ж, верно, царевич догадался и не стал пить,— сказал я, но, как видно, дело вышло гораздо правдоподобнее.

— Помилуйте! — заметил Моисей Соломонович,— видит он, просят его выпить за здоровье — нельзя же не выпить! Хоть бы вы, например,— прибавил он в оправдание царевича,— как бы вы отказались — не выпили!.. нельзя! Царевич выпил, служители его также выпили,— и только что успели опорожнить по одной какой-нибудь азарпеши, повалились и заснули крепким сном. Девушки вынули кинжалы и уже хотели было зарезать их, потому что, как я уже заметил вам, это были злые духи,— дьяволы, а не девушки.

«Только что вынули они кинжалы, как вдруг откуда ни возьмись является огромного роста человек, весь голый, только один башмак на одной ноге.. Выхватывает он у сонного царевича шашку и ну рубить девушек. Положил их всех на месте и стал будить царевича.

Царевич проснулся, и его служители также проснулись.

Все трое ужаснулись и чуть не заплакали, когда увидали, что все три девушки лежали изрубленными; а какой-то голый человек стоит, опершись на шашку, и смотрит на них как ни в чем не бывало. Царевич очень струсил; но голый человек подошел к нему и сказал: не бойся, я избавил вас от явной смерти. Эти девушки не что иное, как злые духи. Они, говорит, хотели погубить вас; но им не удалось, потому что я изрубил их.

— Да кто же ты? — спросил его царевич,— что за человек? скажи, пожалуйста.

— Я,— говорит,— Делибаштала, верный слуга твой. Все, что ни прикажешь, все,— говорит,— для тебя сделаю. Теперь я от тебя не отстану — куда ты, туда и я.

— Пожалуйста, мне тебя не нужно! — сказал царевич.— Возьми за твое доброе дело все что хочешь, только отстань.

— Нет,— говорит,— я от тебя не отстану; без меня тебе и дороги не найти. Знаю, зачем ты едешь, и непременно пойду в тот самый город, где живет царевна.

— Помилуй, скажи, как же ты пойдешь со мной в город, да ты меня осрамишь,— ты совсем голый, ничего на тебе не закрыто! На меня будут пальцем указывать. Я от стыда не буду знать, куда и деваться. Помилуй, Делибаштала, не ходи со мной!

— Нет,— говорит,— я с тобой!

Ну, что делать? Поехал царевич, голый человек шагает подле,— только один башмак на ноге хлопает. Как ни скачет царевич — голый человек хоть и шагом идет — не отстает, оттого, что, понимаете, ноги-то длинные; раз шагнет — перегонит. Ничего нет невероятного».

Согласившись с Моисеем Соломоновичем, что в его сказке ничего нет невероятного, я попросил его продолжать, так как голый Делибаштала начинает интересовать меня. Что-то будет…

— Посмотрите, что еще будет! это чудесная сказка,— сказал Моисей Соломонович и поправил на голове грузинскую шапку.

— Я сам вижу, что чудесная,— отвечал я.

— А хотите, у меня есть еще другая сказка, я начну вам другую.

— Нет, уж кончите сперва эту. Я хочу знать, что случилось с царевичем и приехал ли он в город. «Приехал он в город и остановился в одной гостинице. Голый человек решительно его сконфузил. Представьте себе, идет по улице — голый! Все глядят — останавливаются; а ему и горя нет. Царевич покраснел от стыда; но делать было нечего. Как он его ни упрашивал отстать хоть немного, голый Делибаштала все время шел возле лошади, до самой гостиницы.

В гостинице царевич стал расспрашивать о царской дочери. Никто ее не может видеть,— отвечали ему приходящие,— напрасно и приезжать! Это такая удивительная красавица, что такой красоты еще и под солнцем не было; ее взгляда одного никто не может вынести. Перед дворцом, на площади, сами увидите, как много несчастных, желающих ее видеть.

— Неужели? — сказал царевич и вечером того же дня пошел на площадь. Видит, перед царским дворцом, против самого балкона,, на площади вырыты ямы. В этих ямах, сказали ему, по нескольку лет уже сидят влюбленные в царевну; сидят день и ночь, боятся пропустить случай увидеть ее, — и ждут, не выйдет ли она на балкон; но никто до сих пор не видал ее. Тут царевич подошел к одной яме, которая была всех ближе к балкону, и видит — сидит в ней человек, бледный и худой, так и видно, что даже ночей не спит, сидит и плачет.

— Пусти меня, пожалуйста,— сказал ему царевич,— уступи мне эту яму.

— Нет,— сказал ему незнакомый человек,— много денег я прожил в этом проклятом городе, сидя в этой яме, прожил все, что имел, знаю, что мне никогда не увидать царевны; но посуди сам, что за охота возвращаться мне без денег на родину! Заплати мне все, что я прожил, тогда,— говорит,— пожалуй, я пущу тебя.

Царевич обрадовался, заплатил ему деньги,— полез в яму, сел на его место и стал смотреть на балкон.

Долго бы просидел царевич в этой яме, если б Делибаштала не отыскал его.

— Что ты тут делаешь? ступай вон,— сказал он царевичу,— вылезай! — Царевич вылез.— Ступай себе в гостиницу и сиди там,— я знаю, что делать.

— Что же ты сделаешь?

— Не твое дело.

Царевич пошел в гостиницу, а Делибаштала взобрался на царский балкон и ну ходить по балкону. Видит царь в окошко, что какой-то голый, с башмаком на одной ноге, ходит по балкону.

— Какой там невежа осмелился ходить у меня на балконе? что за человек? послать, спросить его! — сказал царь, не шутя рассердившись. Пришли посланные от царя спросить Делибашталу, что он за человек. Делибаштала отвечал, что хочет видеть царя и что только царю скажет, что он за человек. Посланные испугались и воротились. Царь велел позвать его и спросил: кто ты такой? Разумеется, Делибаштала объявил ему, кто он (такой, то есть назвал себя по имени и сказал, что прислан послом от такого-то царевича, который просит руки его дочери. Царь, посмотревши на голого, засмеялся.

— Ну, хорошо,— говорит,— скажи твоему царевичу: если пришлет он мне пятьсот девушек и пятьсот мальчиков, так чтоб все они были одного роста и пятнадцати лет, ни больше ни меньше, да,— говорит,— если будут они одеты в богатое платье и принесут мне на головах золотые блюда с разными фруктами, тогда, пожалуй, я отдам за него дочь мою».

— Ну, у этого царя, как я вижу, был чисто восточный вкус; зачем ему нужно было пятьсот мальчиков?

— Такая уж это сказка! — наивно возразил мне Моисей Соломонович.

В это время мы подъехали к оврагу; дорога стала спускаться вниз каменными, неровными уступами. Я вспомнил, что седло мое без подхвостника, что оно легко может съехать на гриву лошади, и так как голова немного дороже сказки — я остановился и соскочил на землю. Все сошли с лошадей и, хватаясь за древесные сучья, под уздцы, осторожно стали сводить их под гору. Внизу шумел поток и пропадал в изворотах темной балки.

Переправившись и поднявшись на другую сторону, мы отдохнули немного, раскурили трубки и поехали. Из нас всех смешнее был мой переводчик из татар. В одной осетинской деревушке он прилег было заснуть на земле, под навесом сакли, как вдруг почувствовал озноб и головную, боль; испугавшись лихорадки, он взял мою старую серую студенческую шинель, уже без капюшона, и надел ее в рукава; сверх шинели повесил свою, никуда не годную, шашку, а горло обмотал моим же красным шарфом. Чтоб еще более разогреть себя, он начал скакать взад и вперед, выхватывал шашку, наскакивал, замахивался и делал вид, будто рубит нашим провожатым головы. Но как только услыхал он, что сказка снова начинается, вложил свой победоносный меч в ножны, присмирел и поехал сзади. Солнце сияло ярким вечерним блеском, облака не мешали светить ему,— тихий ветер шелестел сухими буковыми листьями, и пахучие теплые пары едва заметно поднимались с увлажненной почвы. До Душета оставалось не более семи верст. Едва заметные следы арбы сквозь лес указывали нам дорогу. Все были расположены молчать, ехать шагом и слушать.

«Делибаштала,— начал Моисей Соломонович,— Делибаштала, не сказавши ни слова царевичу, сейчас же пошел на ту гору, где, помните вы, он убил трех девушек.

Забрал там, в их пещерах, бесчисленное множество денег — золота, серебра, каменьев драгоценных — и пошел в соседние государства. Там, не жалея денег, накупил он 500 девушек и 500 мальчиков, нарядил их в богатое пурпуровое платье, велел им нести на головах золотые блюда и чаши, а вместо фруктов насыпал на них драгоценные камни и повел их в город, к тому царю, у которого дочь красавица. Царь, увидевши такие сокровища, сам не знал, верить ли ему глазам… и когда Делибаштала сказал ему, что все это ему в подарок прислал царевич, который сам остановился в гостинице отдохнуть с дороги — и, между прочим, велел спросить, исполнит ли царь свое обещание и выдаст ли за него дочь свою, царь послал просить к себе царевича. Делибаштала побежал в гостиницу.

— Ну,— говорит,— царевич, так и так, одевайся скорей и иди к царю.

Царевич не знал, что и подумать, оделся в богатое платье и поехал во дворец. Когда явился он во дворец, царь ласково его встретил, познакомился с ним, благодарил его за подарки (а за какие подарки, тот и сам не знал); потом велел позвать дочь свою, для того, разумеется, чтоб представить ее царевичу как невесту. Только что вошла царевна,— царевич только что успел взглянуть на нее, как сейчас же упал в обморок».

— Уж не оттого ли,— спросил я,— что вместо красавицы царевич увидал старуху? Ведь она точно так же могла состариться, как и те господа, которые всю свою жизнь сидели в ямах, дожидаясь ее выхода.

— Нет-с, помилуйте, совсем не оттого. Это была такая удивительная красавица, что надо было иметь привычку, чтоб только смотреть на нее.

Эти слова Моисей Соломонович произнес с видом совершенного убеждения в несомненности сказочной красавицы, и, признаюсь вам, мне нравилось, что он рассказывал свою сказку не без охоты и даже не без некоторого увлечения. Не знаю, был ли с своей стороны он доволен моим вниманием, но думаю, что любить сказки способна только простая, бесхитростная душа и спокойная совесть. Любовь простого народа к сказкам намекает больше на хорошие, чем на дурные, черты его характера.

Моисей Соломонович, продолжая рассказывать о свадьбе царевича с царевной, упомянул, что венчать их позвали священника. Этот священник так же некстати является в восточной сказке, как и купец первой гильдии.

Я не мог не сделать этого замечания, потому что сказка может интересовать меня только как плод чистой народной фантазии, и притом настолько, насколько она намекает на свое первоначальное происхождение. Долговечные, подобно песням, сказки ближе песен к общему источнику всех поверий — то есть к Востоку. Уцелевшие памятники, запустелые развалины знаменуют распри и борьбу народов; сказки же и поверья, напротив, говорят нам о их дружественных, близких сношениях, о их влиянии друг на друга в мирное время. Но, извините, я вовсе не намерен писать рассуждения и потому в этих записках продолжаю припоминать себе рассказ любезного Моисея Соломоновича и записывать слова его.

— Ну,— сказал я,— женился царевич, тем все и кончилось — сказке конец. Не правда ли?

— Нет еще, погодите! «Только что царевич обвенчался с царевной, вечером явился к нему Делибаштала и говорит:

— Ну,— говорит,— вот что я для тебя сделал; благодарен ли ты мне за мою услугу?

Царевич стал благодарить его: очень, говорит, я тебе благодарен, не знаю, чем и отплатить мне за твою услугу! Проси у меня все, что хочешь, ни в чем, говорит, я не откажу тебе. Делибаштала сказал, что за услугу его, в благодарность, он должен уступить ему на некоторое время свою царевну, то есть. . . . . . . — понимаете. Царевич никак сперва не хотел согласиться на такое предложение, плакал, упрашивал его не делать ему и ей такого бесчестия; но Делибаштала никак не хотел уступить ему. Как ни сердился царевич, но принужден был согласиться. Когда пришла ночь и царевна легла спать, Делибаштала первый вошел к ней в спальню, как вдруг выскочили из нее два злых демона, попросту — два черта, и, полагая, что пришел царевич, хотели было задушить его; но Делибаштала начал с ними сражаться и убил их. Когда же он убил их, воротился к царевичу и сказал ему: теперь ступай — твоя очередь, я свое дело сделал. Царевич пошел к царевне и удивился. . . . . . . . . . . . стал ее спрашивать; но царевна думала, что это он входил к ней, и сама удивлялась, отчего царевич не хотел даже обнять ее. На другой или на третий день после свадьбы, не помню наверное, царевич с молодою женой простились с царем и поехали домой. Делибаштала с ними же отправился. Когда они въехали в один лес Делибаштала опять заупрямился и стал уверять царевича, что жена его принадлежит по праву обоим и что царевич должен разделить ее надвое. Ты себе бери одну половину, а я себе другую! Царевич и спорил, и плакал, и злился, но Делибаштала был неумолим и на своем настаивал до тех пор, пока в отчаянии царевич не сказал ему: ну, делай, что хочешь!

Делибаштала привязал царевну к дереву, вынул шашку и объявил, что намерен разрубить ее надвое; одну половину себе оставить, а другую царевичу.

— На что же, посуди сам, Делибаштала, на что же мне она мертвая! ведь ты убьешь ее! Как же это можно рубить надвое, или ты с ума сошел!

Но Делибаштала не слушался царевича, замахнулся шашкой,— царевич от ужаса без чувств упал на землю, а царевне от испуга стало тошно и множество нечистых злых духов стали вылетать и выползать у нее изо рта. Делибаштала всех, одного за другим, убивал своей шашкой и, когда всех убил до последнего, развязал царевну и заставил очнуться царевича. Царевич, увидав жену свою живою, обрадовался и долго не верил глазам своим. Но Делибаштала показал ему на убитых дьяволов и сказал:

— Только теперь я отблагодарил тебя за твою услугу; знай, что я тот самый, которого ты спас из огненной печки. Помнишь ли,— говорит,— как ты остался на поле и стал заливать ее! Если б я теперь не замахнулся, чтобы убить царевну, знай, что эти черти остались бы навсегда жить в ней и непременно бы тебя погубили; но теперь ты можешь жить с ней спокойно и счастливо. Поезжай на ту гору, где убил я трех девушек, там есть пещера, где ты можешь набрать себе столько золота и разных сокровищ, сколько пожелаешь; меня же ты уже больше никогда не увидишь; прощай! — Сказавши это, он пропал в одну минуту. А царевич поехал с женой на свою родину и там, разумеется, стал жить очень счастливо».

Тем сказка и кончилась. Кто знаком с русскими сказками, тому конец ее вовсе не покажется оригинальным. И в наших сказках точно так же нечистые Духи обитают в красавицах, на которых не только замахиваются, но даже и рубят их без церемонии, имея, разумеется, на этот случай в запасе по сткляночке живой и мертвой воды.

Сказка досказалась вовремя. Были уже поздние сумерки, за деревьями уже мелькали стены и башни гостеприимного замка Ч-ых,— мы спешили и, несмотря на неровности холмистой дороги, усеянной камнями, понеслись скорой рысью, прямо к замку. Потом, повернув налево, между садами и огородами, въехали в Душет и очутились на Миллионной улице.

Так, шутя, гг. душетские чиновники называют здесь главную улицу. Говорят, когда-то, во время оно, а может быть, и очень недавно, в Душет поздно вечером на перекладной въезжал какой-то прапорщик. Вообразив себе Душет огромным и красивым городом, он думал, что ямщик везет его околицей.

— Пошел, болван, по главной улице! Я ж тебе говорю, мошенник, пошел по главной! — грозно кричал он, толкая в спину ямщика. Ямщик (из русских) обернулся и отвечал:

— Помилуйте, ваше благородие! что вы! да это самая главная улица — Миллионная!..

 

<1847>



  1. Нацвал — староста. (Прим. авт.)
  2. Не потому ли, что Закавказские губернии разделены на участки. (Прим. авт.)
  3. Иначе гостиница или постоялый двор. (Прим. авт.)