Дезертиры (Тэффи)
| Дезертиры |
| Дата создания: 1917, опубл.: 1917. Источник: Тэффи. В стране воспоминаний. Рассказы и фельетоны. 1917–1919 / составление, подготовка текстов, примечания С. И. Князева, М. А. Рыбакова. — LP MEDIA, 2011. — 637 с. • Впервые: Русское слово. — 1917. — № 134. 15 июня. |
Они все хотят уехать.
Я говорю о так называемой интеллигенции. Каждый разговор — а теперь только и делают, что разговаривают, — кончается стоном:
— Уехать! Уехать, чтобы глаза не глядели.
— Куда? Как?
— Всё равно. Через Белое море, через Владивосток, в Японию, в Китай, к чёрту на рога — лишь уехать, потому что так жить нельзя.
Если бы человек, которому рвут зуб, мог рассуждать и разговаривать, то, наверное, сказал бы то же самое:
— Так жить нельзя!
И всё-таки продолжал бы жить именно так. Потому что ни назад зуба вдвинуть, ни оставить его полувынутым нельзя.
Нужно перенести операцию. Нужно пережить революцию всю до конца.
Все разочарованы:
— Отчего в первые дни всё было так хорошо, так светло и радостно?
Всегда так, милые мои. Всегда сначала приятное:
— Поздравляю вас с праздничком.
А затем и тревожное:
— На чаёк с вашей милости.
И все разочарованы, разочарованы в революции.
В глубине души каждому представлялось, что революция — это нечто вроде карнавала в Ницце. Только, может быть, более величественное и побольше красного цвета — флаги, фригийские колпачки.
— Aux armes, citoyens![1]
А потом всё должно войти в норму и в порядок.
Дамы будут заказывать соответственные переживаемому моменту шляпки, мужчины, сидя в департаменте, мирно покуривать и рассказывать анекдоты из жизни Распутина, рабочие будут усиленно работать, солдатики усиленно воевать, а мужички усиленно доставлять на всю компанию хлебца.
И в общем «освобождённый народ», воздев руки к небу, возблагодарит судьбу за то, что она наконец дала ему возможность проявить в полной мере его душевные качества: скромность, стремление к свету, самопожертвование и чувство долга.
Не знаю, как другие, но я от этих проявлений душевных качеств народа пришла бы в ужас. В настоящий священный ужас.
— Как! Тот самый народ, который веками глушили водкой, угнетали, давили бесправием, безграмотностью, нищетой, предрассудками и голодом, — этот самый народ вот сейчас перед нами явил душу великую и яркую, жаждущую подвигов и самопожертвования во имя великой идеи. Вот, значит, какие цветы выращивались на перегное былого деспотизма. Да что же это? Ведь это — самое настоящее торжество старого режима, чудо из чудес, праздники из праздников, воскресение из мёртвых. И к чёрту тогда всю нашу цивилизацию. Но чуда не случилось. Вместо чуда — логика. Жнём, что сеялось.
В чём разочаровываться? Чему удивляться?
— Требуют денег, увеличения жалованья. Не понимают, что рубят дерево, на котором сами сидят.
Ну да. Конечно. Конечно, рубят и, конечно, не понимают. Но почему ж они могли бы понять? Николай II, насколько я знаю, не был сторонником распространения политико-экономических знаний среди крестьянской молодёжи.
А если бы даже…
Наши капиталисты лучше разбираются в этих вопросах, но подвигов самоотвержения до сих пор не являют, а являют лишь чудеса ловкости, переводя деньги за границу, или, как поступил один петроградский банкир, подписавшийся на миллион на Заём свободы и на другой же день приказавший своему банку продать эти облигации.
Он поступил так, право, не потому, что не понимает, что «нельзя рубить дерева, на котором сидишь», а потому, что твёрдо рассчитывал вовремя унести ноги и перевести капиталы.
Но не о нём речь.
Итак, никаких горьких сюрпризов и разочарований нам, знающим, что делало старое правительство, освобождённый народ принести не мог.
То, что происходит под общим заглавием «разруха», конечно, ужасно в своём потенциальном состоянии.
— Вы знаете, что бесчинствуют на железных дорогах?
— Знаю, и не удивляюсь.
— Знаете, что крестьяне не желают обрабатывать поля, что их мутят какие-то пришлые солдаты, очевидно, по чьему-то приказанию подготовляющие в недалёком будущем голодные бунты, грабежи и погромы?
— Вы знаете, что около Николаева крестьяне облили смолой и керосином двенадцать конокрадов и сожгли их, а сами дико бесновались вокруг пылающих живых костров?
Знаю всё. И думаю, что они не съели этих жареных конокрадов только потому, что не были голодны. На будущий год съедят.
— Чаво там, — скажут, — они ведь не из нашей деревни, их есть можно.
И чем хуже и страшнее, и противнее всё то, что мы видим, тем более мы должны радоваться, что свершилась наконец революция, что теперь открыт путь к свободной борьбе со злом.
Какой хирург огорчился бы, если бы, вскрыв живот пациенту, умирающему от аппендицита, увидел гнойник, а не букет роз?
И чем хуже и злокачественнее окажется гнойник, тем благославеннее хирург, решившийся на операцию, и тем серьёзнее его долг довести дело до конца.
И все те, которые скорбят и вопят, и кричат о разрухе, в сущности, понимают это.
Спросите у них:
— Вы, может быть, хотите возвращения к старому?
— Господи! Что вы говорите! Конечно, нет.
Потому что каждый понимает, что возврата нет, что операция была предпринята, когда Россия уже умирала.
Нет, они возврата не хотят, но то, что делается, им не нравится.
Как это так, вдруг такие непорядки?
Солдатики не воюют, мужички не дают хлебца. И все такие невежливые, в трамвае толкаются, прямо какие-то невоспитанные!
Нет, скорее-скорее уехать куда глаза глядят. А когда всё кончится и устроится, тогда можно будет вернуться и зажить в обновлённой России со всеми удобствами.
А сейчас так тяжело бороться!
— Так почему же вы недовольны солдатами, которым тоже ведь «тяжело бороться»? Которые тоже надеются, что дело как-нибудь и без них уладится.
Всей душой стремясь уехать куда глаза глядят, открыто отстраняясь от всякого участия в тяжёлом и великом подвиге строительства новой жизни, не причисляем ли мы себя с циничной откровенностью к лику дезертиров?
Многие думают, что роль революционного гражданина непременно должна быть только яркой, видной и блестящей.
— Быть вожаком, оратором, произносящим зажигательные речи, руководителем движения, вдохновителем толпы, мудрым политиком, выбирающим и решающим повороты истории, — ничего этого я не могу и не умею, так уж лучше мне совсем уйти.
А если не умеешь и сознаёшь, что не можешь, — тогда иди в толпу, в почву земли.
«Любовь не ищет своего», — как говорил апостол Павел. Если любишь родину, не ищи и ты своего, хотя бы даже в выгодной позе перед народом.
Если позовут те, кому мы верим: «Граждане, выходите на улицу!» — выходи. Ты нужен, как одна из единиц, составляющих толпу, — иди и будь единицей.
И если позовут: «Граждане, жертвуйте!» — жертвуй, отдавай всё, что сможешь отдать.
В разговоре на улице, в беседе с друзьями, в митинговой толпе, везде, где услышат тебя, — если только скажешь то, что велит совесть, и то уже можешь считать, что сделал нечто, вбил маленький камешек (какой Бог послал) в широкую мостовую нашего великого пути.
Сделал, что мог, и не отказался от малого в погоне за великим.
И если рухнет всё, и вместо триумфальной колесницы повезут по нашему великому пути только чёрные трупы, — пусть бы каждый из нас мог сказать:
— В этом падении моего толчка не было. Слабы мои силы и малы, но я отдал их все целиком. Я был простым, рядовым работником, простым солдатом, защищающим свободу, как мог и чем мог. И я не отрёкся от неё и не убежал. Дезертиром я не был!
Примечания
править- ↑ К оружию, граждане! (фр.) — фраза из «Марсельезы».