ДѢВОЧКАМЪ О ДѢВОЧКАХЪ.
Четыре разсказа изъ школьной жизни.
править
Неразлучки
Колдовство
Завѣтная строка
Кузины
Неразлучки.
правитьВъ классной комнатѣ одной изъ частныхъ женскихъ Петербургскихъ гимназій ровно въ двѣнадцать часовъ дня раздался обычный звонокъ, возвѣщавшій дѣвочкамъ, что пора идти завтракать; шумною толпою хлынули воспитанницы въ рекреаціонную залу; каждая спѣшила добраться до своей собственной корзинки, въ которой заключался принесенный изъ дома завтракъ, а дежурная классная дама, вставъ около кипящаго самовара громадныхъ размѣровъ, принялась разливать чай.
Громкій говоръ, смѣхъ и безконечное шарканье ногъ по паркету сливались въ одинъ общій гулъ, но вотъ дверь, ведущая въ пріемную, отворилась, и на порогѣ показалась сама начальница. Шумъ стихъ; головы дѣвочекъ повернулись по направленію къ ней; на лицахъ выражалось удивленіе, начальница въ этотъ часъ никогда не входила въ рекреаціонное зало.
— Что случилось?
— Зачѣмъ она пришла?
— Что такое намъ объявятъ?
Тихо перешептывались между собою гимназистки, и всѣ до одной уставили на начальницу вопросительные взоры.
— Дѣти! — обратилась она къ нимъ: — я пришла сообщить вамъ, что съ сегодняшняго дня въ нашу гимназію поступаетъ новая ученица, дочь одного богатаго банкира. Прошу любить ее и жаловать; она поступаетъ на особенныхъ условіяхъ — безъ экзамена и даже среди учебнаго года. Поступаетъ главнымъ образомъ для того, чтобы постоянно находиться въ обществѣ подобныхъ себѣ молодыхъ дѣвочекъ; дома — она совершенно одинока… Отецъ ея человѣкъ занятый, а матери она лишилась въ концѣ прошлаго года. Повторяю еще разъ: вы должны обходиться съ нею ласково, не обижать и не смѣяться надъ нею, какъ это почему-то всегда принято дѣлать съ новичками.
Кончивъ рѣчь, начальница взглянула на дѣвочекъ строгими, выразительными глазами, и молча прошла въ классную. Какъ только дверь за нею затворилась, такъ въ рекреаціонной снова раздался прерванный было на время шумъ; но на этотъ разъ, вмѣсто обычныхъ разнообразныхъ разговоровъ, всѣ толковали объ одномъ и томъ же, и обступивъ со всѣхъ сторонъ классную даму, которая разливала чай, просили разсказать имъ о «новичкѣ» все, что ей извѣстно.
— Тише, mesdammes, осторожнѣе, толкнете самоваръ, — возразила Марія Ивановна, такъ звали классную даму, молоденькую, красивую барышню, державшую себя съ воспитанницами очень просто.
— Хорошо, хорошо, мы будемъ осторожны и ближе къ столу не подойдемъ, только вы, пожалуйста, разскажите намъ все, что знаете про эту дѣвочку.
Марія Ивановна улыбнулась своей всегдашней, ласковой улыбкой и въ краткихъ словахъ передала воспитанницамъ нѣкоторыя извѣстныя ей подробности касательно вновь поступившей, которую звали Елеонорой, по фамиліи Гольмъ.
Отецъ Елеоноры былъ очень богатъ; послѣ смерти жены онъ всю свою любовь, всѣ заботы, всѣ помыслы сосредоточилъ на дочери, и крайне огорчался тѣмъ, что дорогая его дѣвочка постоянно отличалась эгоизмомъ, холодностью ко всему окружающему; не только не имѣла состраданія къ бѣднымъ, но смотрѣла на нихъ съ отвращеніемъ и до того тяготилась одиночествомъ, что порою доходила почти до болѣзни.
Но вотъ кто-то изъ родныхъ посовѣтовалъ ему попробовать помѣстить ее въ гимназію, не столько для, того, чтобы обучиться тамъ наукамъ, какъ съ исключительною цѣлью дать возможность провести хотя нѣсколько часовъ въ сутки въ обществѣ дѣвочекъ равныхъ по возрасту, взглядамъ и понятіямъ; «быть можетъ новая обстановка повліяетъ на нее. быть можетъ на сдѣлается сердечнѣе, и въ концѣ концовъ перестанетъ быть эгоисткою», — говорили родные.
Господинъ Гольмъ ухватился за ихъ слова, какъ утопающій за соломинку и, не откладывая дѣла въ олгій ящикъ, немедленно сталъ наводить справки про различные пансіоны и гимназіи.
— Самые лестные отзывы получились про нашу гимназію, — сказала въ заключеніе Марія Ивановна; — сегодня она сюда прибудетъ, смотрите же, поддержите этотъ отзывъ и постарайтесь на первыхъ же порахъ обойтись съ вашей новой подругой какъ подобаетъ благовоспитаннымъ барышнямъ… она…
Здѣсь Марія Ивановна должна была замолчать, такъ какъ въ рекреаціонное зало снова вошла начальница, но на этотъ разъ не одна, а въ сопровожденіи дѣвочки лѣтъ двѣнадцати, очень хорошо одѣтой.
— Встаньте въ рядъ, моя милая, сейчасъ пойдете въ классъ! — обратилась она къ дѣвочкѣ.
Глаза всѣхъ присутствующихъ съ любопытствомъ смотрѣли на Елеонору, которая, повидимому, нисколько этимъ не смущалась; она оглядывалась вокругъ надменно и даже какъ будто съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ.
— Не симпатична!
— Должно быть много о себѣ думаетъ!
— Врядъ ли мы ее полюбимъ…
— И она насъ тоже…
Толковали дѣвочки, дѣлая недовольныя мины.
— Перестаньте! Она можетъ услышать, — остановила подругъ Катя Рѣпина: — по первому впечатлѣнію судить не слѣдуетъ.
— Да ты уже извѣстная заступница каждаго; у тебя всѣ прекрасны, всѣ добры: ты ни про кого дурного слова не скажешь.
— Въ особенности пока не узнаю человѣка ближе, — отозвалась Катя недовольнымъ тономъ и, видимо не желая продолжать дальнѣйшаго разговора, молча отдѣлилась отъ общей массы, подошла къ Елеонорѣ и взяла ее подъ руку.
Раздался звонокъ; воспитанницы направились въ классы.
— Гдѣ мнѣ сѣсть? — тихо спросила Елеонора Катю.
— Вамъ это укажетъ классная дама.
— Я бы хотѣла сидѣть рядомъ съ вами.
— Мнѣ самой это было бы очень пріятно, но все зависитъ отъ распоряженія классной дамы.
Взаимное желаніе обѣихъ дѣвочекъ однако не осуществилось: Елеонорѣ пришлось помѣститься около Ани Невѣровой, а Катя заняла свое обычное мѣсто у окна.
— Ты довольна тѣмъ, что поступила въ нашу гимназію? — спросила Аня свою сосѣдку, начавъ разговоръ прямо на ты, что Елеонорѣ показалось очень странно, и, очевидно, совсѣмъ не понравилось.
— Довольна? — вторично переспросила Аня.
— Мнѣ все равно, — сухо отвѣтила Елеонора, вздернувъ верхнюю губку.
— Трудно не покажется?
— Въ какомъ отношеніи?
— У насъ вѣдь очень серьезно относятся къ урокамъ.
— Это меня не пугаетъ; въ нѣкоторыхъ предметахъ я настолько сильна, что навѣрное могла бы встать классомъ выше, чѣмъ меня почему-то поставили, какъ вчера сказалъ папа.
— А если поставили, значитъ такъ надо.
Елена молча пожала плечами.
Начался урокъ географіи. — Вызвавъ нѣкоторыхъ ученицъ, учитель сталъ задавать различные вопросы; отвѣты получались большей частью удовлетворительные.
— Гольмъ! — вызвалъ учитель вновь поступившую.
Елеонора нехотя приподнялась съ мѣста, и на первый же вопросъ отвѣтила неудачно.
Дѣвочки стали переглядываться и втихомолку даже смѣяться.
— А еще хвастала! Хотѣла встать классомъ выше… пробормотала Аня.
Катя Рѣпина сидѣла какъ на иголкахъ; она боялась, что подруги оскорбятъ «новичка», ей всей душой было жаль Елеонору; она вполнѣ понимала, что Елеонора легко могла растеряться; и потому конечно отвѣчала худо… Понимала, что ее слѣдуетъ ободрить, а не обезкураживать, и тутъ же рѣшила, по окончаніи урока, просить Марію Ивановну позволить ей помѣняться мѣстами съ Аней, для того, чтобы, сдѣлавшись сосѣдкой новичка Елеоноры, имѣть возможность въ случаѣ чего, во всякую минуту, защитить ее отъ насмѣшки и нападеній окружающихъ.
Когда урокъ кончился, то дѣвочки, насмѣшливо поглядывая на Елеонору по примѣру предъидущаго раза, шумною толпою вышли изъ класса.
— Не сердись на нихъ, — прошептала ей на ухо Катя: — увѣряю тебя, что онѣ въ сущности совсѣмъ не такія дурныя, какъ кажутся… Это просто, разъ навсегда во всѣхъ школахъ установленный обычай, «вышучивать новичковъ».
— Но вѣдь вы, не дѣлаете этого? — отозвалась Елеонора и крѣпко сжала руку своей собесѣдницы.
Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе, затѣмъ Елеонора заговорила первая:
— Какъ васъ зовутъ? — спросила она Катю.
— Меня зовутъ Катей, а васъ, если не ошибаюсь, Елеонорой?
— Да; но по чему вы это знаете?
— Марія Ивановна сказала.
— Какая Марія Ивановна?
— Наша классная дама; она намъ подробно разсказала о васъ и о томъ, какъ вы скучаете дома своимъ одиночествомъ.
— О да; моя жизнь дома очень тосклива: папа занятъ службою цѣлый день; ко мнѣ же, правда, по утрамъ приходятъ учителя и учительницы, но затѣмъ остальное время приходится сидѣть одной, а главная бѣда въ томъ, что среди родныхъ и знакомыхъ нѣтъ ни одной дѣвочки моихъ лѣтъ, съ которою я могла бы поговорить и подѣлиться мыслями.
— Да; это должно быть не весело; я очень бы желала, чтобы вамъ у насъ поправилось, и потому еще разъ прошу: не обращайте вниманія на болтовню нашихъ общихъ подругъ.
— Хорошо, я не буду обращать на нихъ вниманія, но съ однимъ условіемъ.
— Съ какимъ?
— Съ тѣмъ, что вы обѣщаете быть моимъ другомъ.
Катя вмѣсто отвѣта обняла Елеонору и нѣжно поцѣловала ее въ голову.
— Мы начнемъ нашу дружбу съ того, что перейдемъ на ты, — предложила Елеонора: — кромѣ того, прошу тебя, называй меня просто Норой… Такъ меня называетъ папа и всѣ родные… Это гораздо короче. Разговаривая подобнымъ образомъ, новыя пріятельницы вышли въ переднюю, гдѣ остальныя дѣвочки съ шумомъ, гамомъ и суетою разбирали свои шубки, пальто и галоши. Въ дверяхъ толпилась присланная за барышнями прислуга, въ числѣ которой на этотъ разъ стоялъ ливрейный лакей Норы.
— Ты гдѣ живешь? — обратилась послѣдняя къ Катѣ.
Катя назвала улицу.
— Намъ по дорогѣ; пойдемъ вмѣстѣ; за тобою развѣ никто не пришелъ?
— Нѣтъ; я всегда хожу безъ провожатаго, такъ какъ мы держимъ только одну прислугу, и она очень занята.
Нора на это ничего не отвѣтила; въ продолженіе нѣкотораго времени обѣ подруги шли молча.
— А вотъ и мой домъ, — сказала наконецъ Катя, остановившись у воротъ одного изъ высокихъ каменныхъ домовъ: — наша квартира во дворѣ, въ четвертомъ этажѣ, вотъ по той лѣстницѣ, гдѣ лежитъ бѣлая собака.
Нора повернула голову по указанному направленію и, увидавъ издали довольно грязную, крутую лѣстницу, невольно поморщилась.
«Я бы не могла жить въ такомъ невзрачномъ домѣ», подумала она, но мысль свою однако громко не выразила.
— До свиданія! — сказала Катя.
— До свиданія! Завтра увидимся!
Съ этими словами дѣвочки разстались.
Нора была въ восторгѣ отъ своей новой пріятельницы, и хотѣла непремѣнно упросить отца, позволить ей когда-нибудь навѣстить ее.
Она шла впередъ быстрыми шагами; все пережитое и перечувствованное, во время перваго посѣщенія гимназіи, возбуждало еще въ ней нѣкоторое волненіе; ей хотѣлось скорѣе добраться до дома, и улица, въ глубинѣ которой находился домъ ея отца, теперь ей показалась необыкновенно длинною. Но вотъ наконецъ цѣль путешествія была достигнута, Нора вошла въ роскошный подъѣздъ, швейцаръ широко распахнулъ передъ нею двери; она поднялась по лѣстницѣ во второй этажъ и позвонила. Вышла горничная.
— Папа дома? — спросила она ее, торопливо снимая верхнее платье.
— Дома; онъ приказалъ мнѣ передать вамъ, чтобы вы, вернувшись изъ гимназіи, сейчасъ же пришли къ нему въ кабинетъ.
Нора не заставила дважды повторить себѣ приглашеніе пройти въ кабинетъ, и горничная не успѣла повѣсить на вѣшалку ея шубку, какъ она уже очутилась въ объятіяхъ отца.
— Ну что, моя дѣвочка, какъ тебѣ понравилось въ гимназіи, и какое ты оттуда вынесла впечатлѣніе? Говори-говори все откровенно, не скрывай ничего!
Нора нѣсколько минутъ стояла молча. Отличаясь всегда скрытностью характера, она ни съ кѣмъ не была откровенна, а потому, рѣшивъ и на этотъ разъ обойти молчаніемъ то, о чемъ ей говорить не хотѣлось, она прямо начала разсказъ со знакомства своего съ Катей.
— Ты не можешь себѣ представить, папа, что это за чудная дѣвочка! Я никогда такой не видывала: добрая… ласковая… внимательная. Ты ничего не будешь имѣть противъ, чтобы мы познакомились съ нею домами?
— Ничего, мой другъ; ежели только ты тоже ничего не будешь имѣть противъ, чтобы я предварительно навелъ справки о ея семьѣ.
— О, пожалуйста! Наводи ихъ сколько хочешь, я увѣрена, что отвѣтъ получится самый благопріятный!
— Но разскажи же обстоятельно обо всемъ остальномъ; мнѣ главнымъ образомъ интересно знать, какое впечатлѣніе произвела на тебя обстановка гимназіи, сама начальница и воспитанницы?
Нора опустила глаза; щеки ея покрылись румянцемъ, она чувствовала себя крайне неловко при воспоминаніи о своемъ неудачномъ отвѣтѣ учителю географіи, и о томъ, съ какими насмѣшливыми личиками смотрѣли на нее всѣ подруги, за исключеніемъ одной Кати.
— Да… да… Я вынесла хорошее впечатлѣніе обо всемъ… Я хочу продолжать ходить въ гимназію, уже ради одного того, чтобы каждый день видѣться съ Катей… — проговорила она скороговоркою, и опять напала расхваливать свою новую подругу.
Катя, между тѣмъ, тоже успѣла уже подняться въ свою скромную квартирку, гдѣ жила съ матерью, и тоже немедленно приступила къ разсказу о Норѣ, передавая подробно, все то, что намъ извѣстно.
— Ты прекрасно сдѣлала, что заступилась за нее и взяла подъ свое покровительство, — отвѣтила Софія Ивановна (мать Кати): положеніе Норы дома, дѣйствительно, должно быть, не завидное.
— А между тѣмъ, мама, если бъ ты видѣла какъ она превосходно одѣта, какіе на ней дорогія вещи, и въ какомъ роскошномъ домѣ она живетъ… Отецъ ея должно быть очень богатъ!
— Что же изъ этого, дитя мое? Развѣ счастье человѣка заключается въ деньгахъ; ежелибъ тебѣ, напримѣръ, предложили сейчасъ переселиться изъ нашей маленькой квартирки въ роскошныя палаты; окружили бы тебя богатствомъ, блескомъ, и сказали, что ты должна цѣлыми днями сидѣть въ этой золотой клѣткѣ одна, — неужели ты бы согласилась?
— О, нѣтъ, мамочка, никогда! Жить одной безъ тебя? Никогда… Ни за что на свѣтѣ… Ни при какихъ условіяхъ!
Съ этими словами Катя поспѣшно соскочила съ мѣста, бросилась на шею матери, и стала покрывать ея лицо и руки безконечными поцѣлуями.
На слѣдующій день она отправилась въ гимназію нѣсколько ранѣе обыкновеннаго, сгорая нетерпѣніемъ скорѣе увидать Нору, которая, по примѣру вчерашняго, явилась на урокъ въ сопровожденіи ливрейнаго лакея.
Подруги тоже, по примѣру вчерашняго, встрѣтили ее съ насмѣшливыми улыбками, въ тихомолку подтрунивали надъ нею, называли «аристократкой», «недотрогой», «принцессой»… Одна только Катя обходилась съ нею какъ слѣдуетъ… Да, впрочемъ, относительно Норы слѣдуетъ замѣтить, что она дѣйствительно, со своей стороны, дѣлала все, чтобы оттолкнуть отъ себя подругъ… Она смотрѣла на нихъ свысока, надменно, даже съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ, не отвѣчала на вопросы, и сама первая въ разговоръ никогда не вступала.
Когда классы кончились, то за Норой пріѣхалъ отецъ; онъ хотѣлъ возможно скорѣе исполнить желаніе дочери относительно ея знакомства съ Катей, и рѣшилъ безотлагательно переговорить по этому поводу съ начальницей, прося ее откровенно сказать ему все, что ей извѣстно о семьѣ Рѣпиныхъ.
— Моя Нора такъ полюбила эту барышню, что только и мечтаетъ о томъ, чтобы сойтись съ нею, а я не рѣшаюсь дать на это свое согласіе, не переговоривъ съ вами, — сказалъ г-нъ Гольмъ въ заключеніе рѣчи.
— Кромѣ хорошаго, ничего не смѣю сказать вамъ о Катѣ и о ея семьѣ, насколько послѣдняя мнѣ извѣстна. Полагаю, что вы можете совершенно спокойно допустить сближеніе съ нею вашей дочери, — отозвалась начальница. — Катя считается у насъ одною изъ первыхъ ученицъ, по поведенію ни разу не имѣла меньше 12-ти, а ужъ душа у нее такая добрая, отзывчивая… Кажется, другой такой души не найти въ цѣломъ мірѣ!..
— Послѣднее для меня въ особенности важно, — замѣтилъ отецъ Норы. — Отъ васъ, какъ отъ воспитательницы моей дочери, скрываться считаю лишнимъ; эгоизмъ ея и холодность ко всѣмъ окружающимъ порою доводятъ меня до отчаянія. Пробовалъ я дѣйствовать на нее ласкою; пробовалъ и строгостью — результата не получилось никакого…
— Да, это очень печально; но во всякомъ случаѣ Норз, еще такъ молода… Не теряйте надежды на ея исправленіе.
Г. Гольмъ печально склонилъ голову.
— Не хочу обнадеживать васъ раньше времени, но тѣмъ не менѣе, не скрою, что полагаю большія надежды на Катю, — продолжала начальница. — При этомъ и сама, со своей стороны, употреблю все стараніе, чтобы нашъ общій трудъ увѣнчался успѣхомъ.
Г. Гольмъ почтительно поцѣловалъ руку начальницы и, выйдя изъ ея кабинета, гдѣ происходилъ вышеописанный разговоръ, пришелъ въ рекреаціонное зало и сталъ отыскивать глазами Нору, которая, завидѣвъ его издали, поспѣшила подойти къ нему.
Она смотрѣла какъ-то изподлобья, сурово сдвинувъ брови, что служило у нее первымъ признакомъ неудовольствія. Г. Гольмъ это зналъ. Взглянувъ на нее вопросительно, онъ проговорилъ вполголоса:
— Что случилось?
— Зачѣмъ ты заставляешь меня такъ долго ожидать тебя? — отозвалась она вполголоса: — всѣ почти расходятся… Катя тоже ушла: мать дала ей порученіе что-то купить къ обѣду; она не могла долѣе оставаться…
— Не хочешь ли ты сейчасъ же, вмѣстѣ со мною сдѣлать визитъ имъ? — спросилъ г. Гольмъ, улыбаясь.
Лицо Норы просіяло.
— О, конечно, съ большимъ удовольствіемъ!
Спустившись съ подъѣзда, г-нъ Гольмъ и его дочь сѣли въ щегольской фаэтонъ, запряженный парою рослыхъ, гнѣдыхъ лошадей, и поѣхали по тому направленію, гдѣ жила Катя; въ воротахъ она столкнулась съ нею: она возвращалась тоже домой, держа въ рукѣ небольшой пакетикъ.
— Нора! — вскричала она радостно: — здравствуй еще разъ; какими судьбами ты здѣсь и твой отецъ тоже?
— Мы пріѣхали къ вамъ съ визитомъ; недовольны развѣ? — шутя замѣтилъ г-нъ Гольмъ.
— Напротивъ, очень, очень довольна. Пойдемте, мама будетъ счастлива васъ видѣть, я такъ много разсказывала ей о Норѣ.
Съ этими словами Катя пошла впередъ, чтобы указать дорогу; гости слѣдовали за нею.
Чѣмъ выше поднималась Нора по лѣстницѣ, тѣмъ эта лѣстница казалась ей менѣе дурною, а когда вошла въ квартиру, то впечатлѣніе получилось вполнѣ благопріятное, такъ тамъ все было мило, чисто, уютно, хотя на роскошь нигдѣ не видѣлось ни малѣйшаго намека.
Софія Ивановна встрѣтила гостей очень любезно, разговоръ шелъ неумолкаемый. При прощаніи г-нъ Гольмъ просилъ ее разрѣшить ея дочери возможно чаще посѣщать Нору.
— Отъ всей души радуюсь сближенію нашихъ дѣвочекъ, — отозвалась Софія Ивановна: — и въ свою очередь прошу вашу милую барышню не забывать Катюшу!
Нора вернулась домой въ полномъ восторгѣ; Катя тоже была счастлива, и съ этого дня дружба между обѣими дѣвочками укрѣпились еще сильнѣе; въ гимназіи ихъ прозвали «неразлучками», такъ какъ онѣ дѣйствительно ни на минуту не раставались.
Ради всеобщей любви, которою пользовалась Катя, дѣвочки-гимназистки теперь и къ Норѣ относились лучше, хотя Аня Невѣрова не переставала утверждать, что дружба ихъ долго не продлится, такъ какъ между ними слишкомъ большая разница во всемъ.
Время однако шло обычной чередою, а отношенія «неразлучекъ» не измѣнялись; все было превосходно до тѣхъ поръ, пока однажды случилось слѣдующее (собственно говоря, совершенно ничтожное) обстоятельство, которое однако послужило поводомъ къ первой недомолвкѣ.
Возвращаясь изъ гимназіи послѣ урока рисованія, наши 8подруги по обыкновенію шли рядомъ и очень дружелюбно разговаривали.
Когда онѣ вышли на городской бульваръ, то на встрѣчу имъ показался очень бѣдно одѣтый мальчикъ.
— Здравствуй, Стёпа! — ласково обратилась къ нему Катя и взяла за руку: что подѣлываетъ мама?
— Ничего… — едва слышно отвѣчалъ мальчикъ.
— Какъ ея здоровье?
— Все такъ же.
— Лучше ли ей сегодня?
Лицо мальчика приняло печальное выраженіе, онъ медлилъ отвѣтомъ.
Катя повторила свой вопросъ, полагая, что онъ ее не разслышалъ.
— Нѣтъ, — отозвался тогда мальчикъ: — мама попрежнему лежитъ въ кровати.
— Но что же она говоритъ, и какъ вообще себя чувствуетъ?
— Она говоритъ, что ей съ каждымъ днемъ все хуже и хуже…
Катя взглянула на мальчика съ состраданіемъ; бѣдняжка едва сдерживалъ слезы… ей стало жаль его, она нагнулась къ нему, взяла въ свои руки его бѣлокурую головку, крѣпко поцѣловала, и обѣщалась вечеромъ зайти навѣстить больную.
Мальчуганъ улыбнулся ей сквозь слезы, и молча побѣжалъ впередъ, и она снова подошла къ Норѣ, чтобы продолжать прерванный раньше разговоръ, но къ великому своему удивленію замѣтила, что Нора сначала отвѣтила ей очень неохотно, а затѣмъ даже отвернулась.
— Что съ тобою? — спросила Катя.
— Ничего!
— Почему же. ты не хочешь говорить со мною, и отворачиваешься?
— Потому что мнѣ противно видѣть, какъ ты цѣлуешь грязнаго, уличнаго мальчишку; я не позволила бы ему близко подойти къ себѣ… А ты берешь его за руку, говоришь съ нимъ, цѣлуешь его… фу! фу! какая гадость!..
Катя посмотрѣла на нее съ укоромъ, и хотѣла что-то возразить, но Нора ее перебила:
— Это, вѣроятно, какой-нибудь нищій; неужели ты въ самомъ дѣлѣ пойдешь навѣщать его больную мать? Воображаю, какая гадость и грязь въ ихъ конурѣ; я бы ни за какія тысячи не пошла туда…
— Нора! Нора! — попробовала остановить ее Катя; но Нора долго еще продолжала говорить въ такомъ же родѣ, осыпая бѣднаго маленькаго мальчика и его больную мать цѣлымъ градомъ оскорбленій.
Катя была поражена такою безсердечностью; она не находила словъ для возраженія, а только съ упрекомъ смотрѣла на свою собесѣдницу, которая наконецъ, выливъ цѣлый потокъ гнѣва, тоже замолчала. Болѣе полдороги онѣ прошли, не обмѣнявшись ни однимъ словомъ, но затѣмъ Нора все-таки заговорила первая.
— Пойдешь? — съ ироніей спросила она.
— Куда? — отозвалась Катя, не поднимая глазъ.
— Навѣщать больную нищую!
— Пойду, — продолжала она твердо. — Я уже была у нее два раза: носила супъ и лѣкарство.
— Сегодня тоже что-нибудь понесешь?
— Да, вѣроятно, мама позаботилась кое-что приготовить.
Нора пожала плечами, и даже вздрогнула отъ отвращенія.
— Воображаю, въ какой грязи они живутъ!
— Не въ грязи, Нора, а въ бѣдности.
— Это все равно!
— Нѣтъ, большая разница.
— Во всякомъ случаѣ, намъ съ тобою тамъ не мѣсто!
— Напротивъ, мы богаче ихъ, и потому должны оказать имъ помощь; развѣ твой отецъ никогда не помогаетъ бѣднымъ?
— О, да! къ нему часто приходятъ съ просьбами; онъ высылаетъ деньги съ лакеемъ, на улицѣ тоже подаетъ нищимъ, но въ квартиру къ нимъ никогда не ходитъ; если бы онъ это дѣлалъ, то мнѣ было бы противно подойти къ нему.
— Нора, Нора, какъ тебѣ не стыдно разсуждать такъ.
Остальную часть пути онѣ прошли молча; обѣимъ стало неловко, между ними въ первый разъ легла тѣнь неудовольствія.
На слѣдующій день, встрѣтившись въ гимназіи, онѣ хотя и сѣли рядомъ, но въ разговоръ не вступали, а когда надо было возвращаться домой, то Нора объявила, что за нею сегодня пріѣдетъ экипажъ, такъ какъ по случаю дня рожденія тетки, она прямо съ уроковъ отправляется къ ней на шоколадъ. Катя пошла домой одна. Изъ гимназистокъ никто не замѣтилъ, что между «неразлучками» приключился разладъ; на ихъ счастіе, приключился онъ въ субботу предшествовавшую двумъ праздникамъ подъ-рядъ, такъ что раньше вторника идти въ гимназію было не нужно.
Катя нѣсколько разъ собиралась забѣжать къ Норѣ, чтобы поговорить наединѣ и постараться доказать, насколько стыдно и грѣшно разсуждать такъ, какъ она разсуждаетъ, но дома, точно на бѣду, накопилось столько дѣла, что положительно не было свободной минутки, да кромѣ того еще приходилось по нѣскольку разъ въ день спускаться въ подвальный этажъ, гдѣ жила больная мать маленькаго Стёпы. До своей болѣзни, она нѣсколько разъ приходила поденно стирать къ Софіи Ивановнѣ, и какъ Софія Ивановна, такъ равно и Катя, ее очень полюбили, почему, конечно, въ данное время не могли оставить безъ помощи, а тутъ еще, къ довершенію всего, у Софіи Ивановны самой разболѣлась нога, докторъ приходилъ ежедневно, приказывалъ больше лежать, и всѣ домашнія надобности исполнять приходилось Катѣ.
— Снеси-ка ты нашей больной сегодня чаю и сахару, — сказала Софія Ивановна Катѣ въ понедѣльникъ: — да спроси ея сосѣдку по комнатѣ, былъ ли вчера докторъ, котораго я посылала?
Катя взяла заранѣе приготовленный матерью чай и сахаръ, надѣла пальто, шляпку, и только что намѣревалась уходить, какъ раздался звонокъ и въ передней показалась Нора; она выглядѣла нѣсколько смущенною, но, стараясь скрыть свое смущеніе, поспѣшила заговорить о томъ, что соскучилась два дня не видѣться съ Катей и потому пришла первая.
— Ты, кажется, куда-то уходишь? Я помѣшала тебѣ? — добавила она нерѣшительно. Катя медлила отвѣтомъ: она знала, что онъ ей не понравится.
— Извините ее; ей необходимо уйти не надолго, — вмѣшалась тогда Софія Ивановна: — я бы сама пошла, но у меня болитъ нога, докторъ не разрѣшаетъ двигаться и требуетъ, чтобы я нѣсколько дней посидѣла дома; пожалуйста не уходите! останьтесь со мною, пока она воротится; это будетъ скоро. Дѣло-то, видите-ли, спѣшное… Надо навѣстить больную и кое-что ей отнести.
При этихъ послѣднихъ словахъ, обѣ дѣвочки опустили глаза; имъ было неловко вспомнить ихъ недавній, непріятный разговоръ.
— Можетъ быть, ты пожелаешь идти со мною? — нерѣшительно предложила Катя.
Ей мелькнула мысль, что Нора изъ приличія, стѣсняясь передъ Софіей Ивановной, не откажется сопровождать ее, и что, увидавъ совершенно для нее новую, печальную обстановку, невольно измѣнитъ свои взгляды на нищету, но Нора, къ сожалѣнію, отрицательно покачала головою.
— Спасибо, — отвѣчала она сухо: — я лучше подожду тебя здѣсь, если ты не засидишься слишкомъ долго у своихъ «знакомыхъ».
На послѣднемъ словѣ она сдѣлала удареніе. Катя печально склонила голову; она скорбѣла душою, что ея дорогая, нѣжнолюбимая Нора — неисправима, и попрежнему безсердечна.
— Тогда, до свиданія! — проговорила она упавшимъ голосомъ.
— До свиданья!
Софія Ивановна приложила все свое стараніе, чтобы занять гостью во время отсутствія дочери, но Нора видимо скучала; разговоръ не вязался. Нора нѣсколько разъ даже проговаривалась, что давно ушла бы домой, только бѣда въ томъ, что экипажъ за нею пріѣдетъ въ раньше назначенное время; слѣдовательно, волей-неволей придется ждать. Но вотъ наконецъ въ прихожей раздался звонокъ, и въ комнату вошла Катя.
— Прости, дорогая, что я такъ долго не возвращалась! — ласково обратилась она къ своей маленькой подругѣ: — нельзя было оставить больную. Я застала ее одну; увидавъ меня, она даже заплакала отъ радости, и не находила словъ благодарить мамочку за то, что во все время ея болѣзни она о ней такъ заботится и присылаетъ доктора. Я поправила ей подушки, накормила супомъ и сдѣлала все необходимое, пока пришла старшая дочь, которая тоже принялась благодарить насъ обѣихъ, обливаясь слезами. По моему мнѣнію, больная сегодня выглядитъ лучше, и Катя стала съ увлеченіемъ разсказывать о ходѣ болѣзни матери Стёпы.
Нора въ продолженіе ея разсказа не успѣла вставить ни единаго слова, и лѣниво позѣвывая, слушала съ видимымъ неудовольствіемъ. Оглянувшись случайно въ ея сторону, Катя опомнилась, что поступаетъ невѣжливо, сейчасъ же поспѣшила перемѣнить разговоръ, продолжать который ей однако не-пришлось, такъ какъ вошедшая горничая доложила о томъ, что за Норой пріѣхалъ экипажъ.
— Неужели ты сейчасъ уйдешь? — сказала Катя: — подожди хотя немного; мы съ тобою совсѣмъ не видѣлись!
— Что дѣлать! Я пріѣхала невпопадъ.
— Ну, ну — подожди.
— Не могу; папа будетъ недоволенъ, не смѣю задерживать лошадей.
Съ этими словами она одѣла верхнее платье, и холодно простившись съ хозяевами, вышла на лѣстницу.
На слѣдующій день, придя въ гимназію, Катя старалась быть какъ можно болѣе любезною съ Норой, но Нора сторонилась ее; сторонилась настолько, что остальныя подруги это замѣтили. Шуткамъ и подтруниваніямъ не было конца; въ особенности лебезила Аня.
— Не права ли я была, — сказала она собравшимся во время рекреаціи въ уголокъ товаркамъ: съ Норой нельзя долго продолжать добрыя отношенія… Смотрите, смотрите, mesdammes, наши неразлучки теперь даже и неразговариваютъ.
— Ничего, пусть это послужитъ Катѣ урокомъ; зачѣмъ она ей оказывала покровительство и осуждала насъ!
По окончаніи уроковъ, дѣвочки по обыкновенію столпились въ прихожей; началась разборка верхняго платья.
Пальто Норы и Кати висѣли на одномъ номерѣ; обѣ онѣ, одѣлись одновременно; одновременно же вышли на улицу, рядомъ шагая по тротуару. Обѣ не прочь были поговорить, но ни та, ни другая не хотѣла начать разговора первая.
— Нора, неужели ты до сихъ поръ сердишься за то, что я должна была вчера уйти? — спросила наконецъ Катя.
— Сержусь? — отозвалась Нора, — нисколько; но если хочешь знать правду, то сознаюсь: ты глубоко огорчаешь меня…
— Чѣмъ?
— Тѣмъ, что готова промѣнять на каждаго… Тѣмъ, что не любишь меня, тѣмъ…
— Нора! — взмолилась Катя, взглянувъ на свою спутницу полными слезъ глазами.
— Да… да… Я это вижу… Я это знаю… Я въ этомъ убѣдилась вчера… Вмѣсто того, чтобы остаться дома со мною, поговорить, разъяснить недоразумѣніе, которое возникло между нами послѣ твоей встрѣчи съ тѣмъ грязнымъ уличнымъ мальчишкой — ты опять побѣжала къ нему… Къ его больной матери… Бросила меня одну, и вернувшись назадъ, не обращая на меня никакого вниманія, принялась разсказывать о своемъ посѣщеніи… Описывать убогую обстановку твоихъ подвальныхъ друзей, ихъ нищету, болѣзнь какой-то ничтожной прачки, зная что я не переношу подобныхъ разговоровъ, и съ омерзеніемъ отношусь ко всѣмъ оборванцамъ.
— Ахъ, Нора, Нора, какъ тяжело, какъ грустно мнѣ слышать изъ твоихъ устъ такія рѣчи… Не читала ты развѣ Св. писаніе? Не знаешь развѣ, что Господь прежде всего повелѣваетъ любить ближнихъ, какъ самого себя; я никогда не забуду, какъ прошлый годъ передъ исповѣдью законоучитель читалъ намъ наставленіе, давалъ совѣты относиться ко всѣмъ бѣднымъ съ состраданіемъ и доказывалъ, что лучшее благо въ мірѣ, лучшее счастіе заключается въ томъ, чтобы сдѣлать другихъ счастливыми…
Еатя долго говорила на эту тему, припоминая слова законоучителя и стараясь передать ихъ Норѣ какъ можно проще… какъ можно понятнѣе. Нора слушала ее со вниманіемъ.
— Что ты мнѣ на все это отвѣтишь! — сказала Катя въ заключеніе, когда поровнялась съ тѣмъ домомъ, гдѣ находилась ея квартира.
— Я не знаю, что тебѣ на это сказать, — отозвалась Нора: — но вижу только, что между нами очень мало общаго… И что ты совсѣмъ на меня не похожа…
Затѣмъ она улыбнулась, протянула руку Катѣ, поцѣловала ее, и пошла дальше. Катя долго смотрѣла ей вслѣдъ, а потомъ когда она завернула за уголъ и скрылась изъ виду, отправилась домой, чтобы разсказать все подробно матери.
— Люби Нору попрежнему, считай своимъ другомъ, проси Господа, чтобы Онъ наставилъ ее на все доброе, — сказала Софія Ивановна.
— Но, мама, я боюсь, что Нора не захочетъ больше моей любви, и, пожалуй, никогда не придетъ къ намъ… Ея послѣднія слова меня очень смутили.
— А я убѣждена болѣе, чѣмъ когда-либо, что она, придетъ, и даже очень скоро!
Софія Ивановна была права; Нора пришла въ первое же воскресенье, подъ предлогомъ просить Катю помочь ей сдѣлать нѣмецкій переводъ.
Катя очень обрадовалась ея приходу; сейчасъ же вмѣстѣ съ нею засѣла за работу, а затѣмъ, когда переводъ оказался готовымъ, начала говорить о разныхъ разностяхъ, не разу не коснувшись вопроса о посѣщеніи бѣдной, больной матери Стёпы.
Софія Ивановна угостила дорогую гостью вкуснымъ пирогомъ, и предложила пойти прогуляться; предложеніе было принято охотно. Обѣ дѣвочки въ сопровожденіи самой Анны Павловны, съ большимъ удовольствіемъ проходили по многолюднымъ улицамъ, и съ любопытствомъ разсматривали выставленные въ витринахъ магазиновъ роскошные товары.
Заворачивая изъ улицы въ улицу, онѣ настолько удалились отъ дому, что чувствовали себя не въ силахъ совершить обратный путь пѣшкомъ. Софія Ивановна предложила сѣсть въ конку.
— Я никогда не ѣздила въ конкѣ, — отозвалась Нора.
— Рискните попробовать, — съ улыбкой замѣтила Софія Ивановна.
— Но въ конку вѣдь можетъ сѣсть каждый; тамъ, вѣроятно, очень грязно?
— Увидите, — твердо возразила Софія Ивановна, и, остановившись около рельсъ на разъѣздѣ, предложила подождать пока подойдутъ вагоны; нѣсколько секундъ спустя къ нимъ присоединились еще другіе пассажиры, и между прочими какая-то маленькая, бѣдно одѣтая дѣвочка, она держала въ рукахъ тяжелую кардонку, которая, повидимому, ее стѣсняла настолько, что она даже рѣшила поставить ее на мостовую.
Освободившись отъ непосильной ноши, дѣвочка принялась съ любопытствомъ разглядывать нашихъ подругъ-неразлучекъ, и въ особенности обратила вниманіе на красивый, плюшевый костюмъ Норы.
Когда вагонъ приблизился къ разъѣзду, пассажиры столпились вмѣстѣ; дѣвочка втерлась въ общую массу и, воспользовавшись близкимъ сосѣдствомъ съ нарядною барышней, осторожно провела пальчикомъ по плюшу. Нора взглянула на нее строгими глазами, и съ чувствомъ гадливости стала счищать муфтою то мѣсто, къ которому прикоснулась дѣвочка.
— Садитесь скорѣе! — крикнулъ кондукторъ.
Публика бросилась на платформу вагона, толкая другъ друга безъ церемоніи. Софія Ивановна очутилась въ вагонѣ первая; за нею впрыгнула Катя, а за Катей — Нора; вагонъ тронулся.
— Стой! Стой! Несчастіе! Ребенка убила! — раздававались голоса отовсюду.
Кондукторъ принялся усиленно звонить, кучеръ схватился за тормазъ, остановилъ лошадей; всѣ находившіеся въ вагонѣ пассажиры бросились къ окнамъ и къ двери, чтобы посмотрѣть, что такое случилось.
Оказалось, что бѣдная, маленькая дѣвочка лежала безъ чувствъ на мостовой, кардонка была откинута въ сторону. Цѣлая толпа любопытныхъ въ одну минуту собралась вокругъ. Всѣ охали, ахали, суетились, но никто не думалъ о томъ, чтобы подать помощь малюткѣ. Софія Ивановна вызвалась на это первая.
Подойдя къ дѣвочкѣ, она съ помощью какой-то пожилой женщины, попробовала приподнять ее. Когда она положила ея голову на свое плечо, дѣвочка открыла глаза.
— Какъ тебя зовутъ, и гдѣ ты живешь, дитя мое? — поспѣшила спросить ее Софія Ивановна.
— Меня зовутъ Вѣрой… А живу я въ Галерной улицѣ, № 10, — отозвалась дѣвочка и снова впала въ забытье.
— Надо доставить ее въ часть, — сказалъ подошедшій городовой.
— Зачѣмъ въ часть, когда намъ извѣстенъ адресъ! — возразила Софія Ивановна: — я берусь отвезти ее домой Катя, дорогая моя, — добавила она, обратившись къ дочери: — позови скорѣе извощика, дѣвочка жива, она просто вѣроятно сильно ушиблась и кромѣ того испугалась. Катя поспѣшила привести извощика. Усадивъ больного ребенка въ дрожки возможно удобнѣе, Софія Ивановна помѣстилась рядомъ.
Нора, во все время вышеописанной сцены, стояла блѣдная, взволнованная, но какъ всегда безучастная.
— Вы не побоитесь вернуться на извощикѣ безъ насъ? — спросила ее Софія Ивановна.
— Нѣтъ! — отозвалась она коротко, и, сѣвъ въ первыя стоявшія поблизости дрожки, велѣла везти себя домой.
Извощикъ Софіи Ивановны, по ея приказанію, ѣхалъ шагомъ; переѣздъ, на Галерную улицу совершился не скоро; маленькая больная, въ продолженіе его нѣсколько разъ открывала глаза, принималась стонать и жаловаться на боль во всѣхъ членахъ; но вотъ наконецъ дрожки остановились около воротъ дома № 10.
— Вѣрочка, милая, голубушка ты наша, что съ тобою! — съ отчаяніемъ кричала выбѣжавшая изъ-подъ воротъ женщина, которая (какъ потомъ оказалось) была мать дѣвочки, жившая съ остальною семьей въ подвальномъ этажѣ, и первая увидѣвшая изъ окна, остановившіяся около воротъ дрожки. Вслѣдъ за нею выбѣжалъ мужчина. Это былъ отецъ Вѣры, по ремеслу сапожникъ, добрый, честный труженикъ, содержавшій своимъ трудомъ жену и трехъ маленькихъ дѣтокъ, изъ которыхъ Вѣрочка стояла старшею; она училась шить у портнихи, и въ данное время, по приказанію послѣдней, отправилась отвезти одной изъ заказчицъ только что оконченное платье; съ трудомъ тащила она тяжелую корзинку до вагона конки, и только что хотѣла взобраться на платформу, какъ почувствовала что кто-то толкнулъ ее съ такою силою, что она моментально свалилась на мостовую и отъ сильнаго сотрясенія потеряла сознаніе; какъ и кто ее поднялъ и доставилъ домой, — намъ извѣстно.
Софія Ивановна старалась успокоить родителей Вѣрочки, Катя дѣлала то же самое, и кромѣ того еще взяла на себя трудъ успокоить и дѣтокъ, которыя при видѣ больной сестрички, пришли въ такое отчаяніе, что начали плакать и кричали на весь домъ. Одна изъ сосѣдокъ побѣжала за докторомъ; докторъ тщательно осмотрѣлъ больную, и по окончаніи осмотра, объявилъ, что у нее пораженъ спиной хребетъ, что болѣзнь легко можетъ принять серіозный характеръ, и что больную надо во всякомъ случаѣ немедленно отвезти въ больницу, такъ какъ дома, да вдобавокъ при бѣдной обстановкѣ нельзя имѣть ни тѣхъ удобствъ, ни тѣхъ приспособленій, которыя для нея необходимы.
— Мамочка, мы не уйдемъ отсюда, пока не устроимъ ее! — шепнула Катя матери.
— Конечно; родители дѣвочки совсѣмъ растерялись, надо помочь имъ, да кромѣ того можетъ быть потребуются еще и деньги, видно по всему, что они не богаты!
Софія Ивановна не ошиблась въ своемъ предположеніи, и присутствіе ея въ убогой квартирѣ сапожника дѣйствительно принесло большую пользу. Только къ вечеру вернулись онѣ домой, крайне утомленныя, но Катѣ, тѣмъ не менѣе, несмотря на усталость, пришлось сейчасъ же сѣсть за приготовленіе уроковъ къ слѣдующему дню. Придя въ гимназію, она, къ великому своему огорченію, Пору тамъ не встрѣтила; это обстоятельство ее даже встревожило.
«Ужъ не больна ли», — подумала она, и хотѣла было на обратномъ пути зайти освѣдомиться, но, вспомнивъ просьбу матери поспѣшить домой, чтобы раньше пообѣдать и идти въ больницу навѣстить Вѣрочку, принуждена была оставаться въ неизвѣстности до завтрашняго дня.
Съ нетерпѣніемъ ждала она слѣдующее утро; чуть не бѣгомъ отправилась въ гимназію, но Нору опять не видѣла. Часы уроковъ казались ей невыносимо длинными; во время рекреаціи она разспрашивала нѣкоторыхъ изъ подругъ, не знаетъ ли кто чего о Норѣ, но отвѣты получались неудовлетворительные, и какъ только классы кончились, такъ сейчасъ же поспѣшила на квартиру г-нъ Гольмъ, который встрѣтилъ ее очень любезно.
— Сердечно благодаренъ за то, что вы пришли навѣстить мою дочь, — сказалъ онъ: — я самъ собирался сегодня написать вамъ и просить зайти. Просто не знаю, что съ нею случилось; ходитъ какъ потерянная, ничего не кушаетъ, отказывается отъ уроковъ въ гимназіи подъ предлогомъ головной боли, а когда я начинаю ее раскрашивать, то даетъ самые неопредѣленные отвѣты. Вы, вѣрно, знаете настоящую причину всего; ради Бога, скажите откровенно!
— Даю вамъ слово, что ничего не знаю; все то, что вы сейчасъ сказали, меня крайне поражаетъ; быть можетъ, на нее подѣйствовалъ видъ паденія изъ конки одной маленькой дѣвочки, чему обѣ мы третьяго дня случайно были очевидцами; она вамъ про это ничего не говорила?
— Говорила всколзь, но едва ли это могло подѣйствовать. Къ сожалѣнію, она, какъ вы сами знаете, не отличается чувствительностью. Зайдите къ ней, она, навѣрное, будетъ очень рада васъ увидѣть!
Катя прошла въ комнату Норы; она застала ее сидящею на кушеткѣ около окна.
— Катя! — радостно вскричала дѣвочка: — спасибо что зашла, мнѣ очень хотѣлось тебя видѣть!
— Нора, что съ тобою, ты совсѣмъ блѣдная, вся дрожишь, а руки горятъ точно въ огнѣ… Скажи ради Бога, нездоровится тебѣ?
— Да, я должно быть немного простудилась… Но теперь мнѣ легче… Завтра даже предполагаю идти въ гимназію, если только… ты меня успокоишь… — добавила она едва слышно и низко опустила голову.
— Тебя успокоить? Говори скорѣе чѣмъ именно, я готова сдѣлать все для твоего спокойствія!
Нора открыла ящикъ комода, достала оттуда какую-то небольшую вещичку и, сунувъ ее въ руку Кати, проговорила скоро. отрывисто:
— Передай это родителямъ той бѣдной дѣвочки, которая, помнишь, тогда на нашихъ глазахъ упала изъ вагона, а если найдешь болѣе удобнымъ передать ей самой — то все равно; дѣлай по своему усмотрѣнію; только прошу тебя Катя никому не говори объ этомъ; слышишь никому… никому…
— Даже моей матери?
— Если возможно.
— Но у меня отъ нее никогда не было секретовъ!
— Ну хорошо, ей, пожалуй, скажи; но больше никому.
Катя между тѣмъ ощупала въ рукѣ золотой, обернутый въ обрывокъ бумаги.
— Эти деньги папа подарилъ мнѣ къ рожденью, чтобы я купила на нихъ себѣ какую-нибудь обновку; но у меня все есть… мнѣ ничего не надо… все равно деньги будутъ лежать безъ пользы, а имъ они могутъ пригодиться.
— Хорошая ты моя, добрая! — отозвалась Катя, взглянувъ на Нору полными слезъ глазами… а еще тебя называютъ безсердечною! неправда это… тысячу разъ неправда… никому теперь не позволю даже заикнуться про твое безсердечіе.
И Катя пришла въ такой восторгъ и экстазъ, что Норѣ пришлось ее уговаривать.
— Оставь же наконецъ свои похвалы, — сказала она въ заключеніе: — разскажи лучше, какимъ образомъ вы довезли больную до дому, какъ ее зовутъ, кто ея родители?
Катя съ большимъ удовольствіемъ исполнила желаніе подруги; разговоръ на эту тему продолжался до самаго вечера, и по всей вѣроятности затянулся бы очень, очень долго, ежелибъ обѣ дѣвочки въ концѣ концовъ не вспомнили, что имъ надо заняться приготовленіемъ уроковъ на слѣдующій день.
Катя вернулась домой спокойная и веселая, она не могла нарадоваться той перемѣнѣ, которая неожиданно произошла въ ея любимой подругѣ; сообщая обо всемъ матери, она нѣсколько разъ даже принималась плакать; но то были хорошія слезы, не горемъ вызванныя, а радостью.
Софія Ивановна вполнѣ ей сочувствовала. Прошло около двухъ недѣль. Катя и Нора попрежнему видались ежедневно въ гимназіи, и отъ времени до времени посѣщали одна другую дома. Нора по наружному виду казалась совершенно покойною и вошла въ свою обычную колею, — никто изъ окружающихъ подругъ не замѣчалъ въ ней ничего особеннаго; одна только Катя порою долго и пристально въ нее всматривалась. Чуткое, горяче любящее подругу сердечко чуяло и инстинктивно понимало, что у Норы есть что-то на душѣ такое, что какъ будто тяготитъ ее… тревожитъ… что-то такое, о чемъ она не говоритъ ей… скрываетъ… Маленькая больная Вѣрочка, между тѣмъ, стала поправляться; доктора больницы объявили, что опасность миновала, но въ виду слишкомъ сильнаго сотрясенія всего организма, послѣ паденія выздоровленіе пойдетъ медленно. По убѣдительной просьбѣ родителей дѣвочку, однако, изъ больницы все-таки выписали, такъ какъ время подходило къ празднику Пасхи, и родителямъ очень хотѣлось, чтобы къ такому великому дню вся семья была въ сборѣ.
Катя сообщила объ этомъ Норѣ.
— Когда же она возвращается домой? — спросила Нора разсѣянно.
— Кажется сегодня вечеромъ.
— Ты пойдешь къ ней?
— Непремѣнно, — отозвалась Катя, кинувъ бѣглый взглядъ на свою собесѣдницу и, стараясь угадать, по выраженію ея лица, кроется ли въ этомъ вопросѣ укоръ (какъ бывало прежде); но къ великому своему удовольствію на этотъ разъ она не замѣтила никакого даже намека ни на что подобное.
— Ну какъ, Катя, видѣла ты ее? — спросила Нора на слѣдующій день, когда Катя по обыкновенію вышла одновременно съ нею изъ гимназіи послѣ уроковъ.
— Видѣла; ее привезла изъ больницы сестра милосердія, которая, по приказанію докторовъ, будетъ въ продолженіе цѣлаго мѣсяца разъ въ недѣлю навѣщать ее. Вѣрочка сильно похудѣла, она слаба до невозможности, сидѣть почти совсѣмъ не можетъ, но сестра милосердія утверждаетъ, что это скоро пройдетъ.
— Давай Богъ!
— Знаешь, Нора, что мнѣ Вѣрочка сегодня сказала? — спросила Катя послѣ минутнаго молчанія.
— Что?! — отозвалась Нора, и на хорошенькомъ личикѣ ея вдругъ выразилось безпокойство.
— Она сказала, что…
Катя почему-то запнулась.
— Что? да что же? говори! не томи, — настаивала Нора почти умоляющимъ голосомъ.
— Она сказала, что очень бы хотѣла еще хоть разъ повидать тебя.
— Меня?! развѣ она меня помнитъ?
Катѣ показалось, что Нора произнесла эти слова съ какимъ-то особеннымъ волненіемъ и, полагая, что Норѣ непріятно будетъ слышать о томъ, что бѣдная, больная дѣвочка дѣйствительно ее помнитъ и жаждетъ съ нею свиданія — медлила отвѣтомъ.
— Продолжай же, Катя, дальше!.. что съ тобою, ты сегодня какая-то странная… говоришь, не договариваешь.
— Я знаю, что ты не особенно благоволишь къ людямъ бѣднымъ, и поэтому не рѣшаюсь передать просьбу Вѣрочки.
— Какъ?! даже просьбу?
Катя утвердительно кивнула головой.
Ты должна сказать мнѣ все… должна… слышишь? должна… я тебя слушаю.
— Сердиться не будешь?
— Никогда.
— Что бы я ни сказала?
— Что бы ты ни сказала.
— Вѣрочка очень проситъ тебя навѣстить ее… Она говоритъ, что ты въ твоемъ изящномъ нарядномъ костюмѣ сдѣлала на нее такое пріятное впечатлѣніе, что она не можетъ забыть тебя… Что во время ея болѣзни она нѣсколько разъ видѣла тебя во снѣ, а теперь только и мечтаетъ о томъ, чтобы увидѣть наяву и скорѣе поблагодарить за тѣ деньги, которыя ты послала ей тогда со мною.
— Больше она тебѣ ничего не говорила?
— Ничего.
Нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе; обѣ дѣвочки стояли видимо взволнованныя, Катя — неизвѣстностью того, какой отвѣтъ дастъ ей Нора на просьбу Вѣрочки, а Нора — всѣмъ тѣмъ, что наполняло ея такъ долго изстрадавшее сердце.
— Да, да, я пойду непремѣнно навѣстить ее вмѣстѣ съ тобою… Пойду для того, чтобы на колѣняхъ вымолить прощеніе… — вскричала Нора и, припавъ головою къ плечу подруги, прошептала сквозь глухія рыданія: вѣдь это я ее тогда толкнула…
Услыхавъ эти слова, Катя, даже отшатнулась.
— Я… я… мнѣ показалось противно ея прикосновеніе ко мнѣ… Я не хотѣла сидѣть съ нею въ одной конкѣ. О, какая я была злая!… А ты говоришь, что она вспоминаетъ обо мнѣ добромъ? Господи, какъ это ужасно!.. Нѣтъ, я не въ состояніи долѣе скрывать своего дурного поступка… я хочу ей все высказать… Мнѣ будетъ легче… вѣдь я сколько времени уже мучаюсь угрызеніемъ совѣсти, а это такое тяжелое чувство, Катя, что я никому не пожелала бы испытать его.
И Нора разразилась громкимъ, истерическимъ рыданіемъ; Кати стоило не малаго труда ее успокоить, а затѣмъ, когда она наконецъ перестала плакать, обѣ дѣвочки рѣшили сейчасъ же отправиться въ Вѣрочкѣ.
Въ продолженіе всего перехода онѣ не говорили ни слова; каждая была погружена въ собственныя мысли: Катя не могла безъ содраганія вспомнить поступокъ Норы и, видя ея раскаяніе, радовалась въ душѣ, что Нора наконецъ, такъ сказать, просыпается отъ нравственной спячки, т.-е. сознаетъ свой дурной поступокъ, раскаивается. Перешагнувъ порогъ жилища родителей Вѣрочки, Нора первый разъ въ жизни очутилась среди печальной обстановки, бѣдности и недостатка.
Темно, сыро, холодно, показалось ей въ низкомъ подвалѣ, но о прежнемъ отвращеніи къ бѣдности теперь въ ней не было и помину; она ласково поздоровалась съ Вѣрочкой, ласково обошлась съ выбѣжавшими навстрѣчу ребятишками; изорванныя и не совсѣмъ чистыя платья ихъ не внушали ей омерзенія.
Она поспѣшно подошла къ стоявшей въ углу, около печки, кровати и, увидавъ лежащую тамъ подъ плохенькимъ ватнымъ одѣяломъ Вѣрочку, быстро опустилась передъ ней на колѣни.
— Барышня, милая, дорогая, красавица вы моя… что съ вами? О чемъ вы плачете? — спросила Вѣрочка слабымъ голосомъ и, приподнявшись на постели, хотѣла на лету поймать ея руку, чтобы поднести къ своимъ губамъ, но Нора, не позволивъ ей сдѣлать этого, поспѣшно протянула ее въ объятія, нѣсколько разъ поцѣловала въ лобъ, и въ короткихъ словахъ высказала то, что ее такъ мучило… такъ тяготило.
Вѣрочка не хотѣла вѣрить.
— Неправда, милая барышня, никогда вы меня не толкали… Вы на себя клевещете, — возразила она, невольно залюбовавшись изящною посѣтительницею, и принявшись благодарить за присланные съ Катей деньги, и за посѣщеніе: — я такъ рада, такъ счастлива васъ видѣть, — сказала она, не выпуская руку Боры изъ своей маленькой, исхудалой ручки.
Нора просидѣла около постели больной болѣе часа; уходя, она обѣщала навѣстить ее и снова надѣлить деньгами.
— Легче теперь у меня на душѣ, — обратилась она къ Катѣ, выйдя изъ квартиры Вѣрочки, — но все-таки я не успокоюсь окончательно до тѣхъ поръ, пока не увижу Вѣрочку совершенно здоровою.
— Богъ дастъ это не замедлитъ исполниться, — отозвалась Катя съ восторгомъ, глядя на раскраснѣвшіяся отъ волненія щечки Воры.
Предположеніе Кати дѣйствительно осуществилось. Вѣрочка стала поправляться весьма быстро, благодаря наступившимъ теплымъ весеннимъ днямъ и хорошей пищи, такъ какъ Нора, съ согласія отца, ежедневно посылала ей завтракъ, обѣдъ и хорошее вино.
Увидавъ Вѣрочку совершенно здоровою, Нора пришла въ восторгъ; она благодарила Бога за то, что причиненная ею бѣда счастливо миновала, и скоро сама настолько измѣнилась къ лучшему во всѣхъ отношеніяхъ, что положительно стала неузнаваема. Отецъ благодарилъ Бога за совершившуюся въ ней перемѣну, Катя торжествовала, а всѣ остальныя подруги по гимназіи, вмѣсто прежняго нерасположенія, теперь выказывали ей дружбу, любовь и пріязнь. Съ Катей она оставалась неразлучною до самаго дня. выпуска; данное имъ прозвище «неразлучекъ» осталось за ними, но никто уже не произносилъ слово «неразлучки» съ ироніей.
Колдовство.
правитьДорогая мамочка, дядя Ваня правъ, ты должна съ нимъ согласиться, Наташу необходимо взять изъ здѣшней школы и помѣстить въ одну изъ городскихъ гимназій… Необходимо, для ея же личной пользы. Здѣшняя школа, во-первыхъ, не даетъ никакихъ правъ въ будущемъ, во-вторыхъ, и программа ея слишкомъ узкая, а не сама ли ты неоднократно высказывала, что послѣ смерти отца мы остались безъ всякихъ средствъ и должны собственнымъ трудомъ пробивать себѣ дорогу…
Такимъ образомъ разсуждалъ юноша, гимназистъ старшаго класса, Боря Нильскій, сидя на диванѣ рядомъ со своею матерью, женщиною еще не старою, но только что поправившеюся послѣ болѣзни и потому выглядѣвшею блѣдною, худою, слабою…
— Все, что ты говоришь справедливо, мой другъ, — отозвалась она: — но…
— Но?.. повторилъ Боря.
— Но я не могу примириться съ мыслью о разлукѣ съ Наташей, а для того, чтобы самой переѣхать въ губернскій городъ, гдѣ находится гимназія, нѣтъ удобствъ; ты это знаешь.
— Во всякомъ случаѣ оставлять ее здѣсь немыслимо; она теперь уже знаетъ больше, чѣмъ требуется по курсу… Она цѣлыми днями ничего не дѣлаетъ, ко всѣмъ придирается, относясь съ пренебреженіемъ не только къ подругамъ по школѣ, но даже къ школьному начальству.
— Да, мы по поводу всего этого вчера долго съ братомъ бесѣдовали… Я вижу сама, что Наташѣ здѣсь не мѣсто.
— Тѣмъ болѣе, моя дорогая, необходимо придти къ какому-нибудь рѣшенію.
— Да… да… Я это сдѣлаю… Сдѣлаю обязательно.
— Не откладывая въ долгій ящикъ?
— Конечно, стоитъ только рѣшиться.
— Слышу, что рѣчь идетъ обо мнѣ, — раздался въ эту минуту голосъ Наташи, которая, неожиданно появившись въ дверяхъ, взглянула на брата сердитыми глазами.
Ни Боря, ни мать его на это ничего не отвѣтили.
— Ты слишкомъ важничаешь тѣмъ, что скоро надѣнешь студенческій мундиръ, — продолжала Наташа слегка дрожащимъ отъ волненія голосомъ. — Важничаешь и вмѣшиваешься съ совѣтами туда, куда тебя вовсе не спрашиваютъ.
— Я повторяю слова дяди Вани.
— Да не твое это дѣло. Съ дядей Ваней я всегда говорю очень охотно и совершенно покойно, точно такъ же, какъ и съ мамой, а тебя прошу молчать!
— Вотъ какъ!
— Да, да, не только прошу, но требую! — Грубый тонъ сестры задѣлъ Борю за живое, онъ сталъ возражать и доказывать, что по праву старшинства всегда можетъ высказать ей правду; но Наташа не принимала никакихъ резоновъ; между ними завязался споръ, который, пожалуй, перешелъ бы въ ссору, если бы не вмѣшалась мать.
— Перестаньте! Замолчите! — замѣтила она строго.
— Пусть онъ замолчитъ, тогда и я перестану спорить! — запальчиво вскричала Наташа.
— Онъ говоритъ правду, и ты не должна относиться такъ къ старшему брату.
Серьезный тонъ матери, къ которому Наташа не привыкла, сразу ее озадачилъ, она замолчала и, подойдя къ столу, начала нервно перелистывать книгу; что касается Бори, то онъ всталъ съ мѣста и поспѣшно вышелъ изъ комнаты.
Мать и дочь въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ не говорили ни слова. По выраженію лица той и другой не трудно было догадаться, что обѣ онѣ очень взволнованы и что обѣимъ хочется скорѣе объясниться.
— Что онъ тутъ такое болталъ? — проговорила наконецъ Наташа, подсаживаясь ближе къ матери, которая въ короткихъ словахъ передала все, что сейчасъ говорилъ Боря, и добавила въ заключеніе, что она совершенно съ нимъ согласна, тѣмъ болѣе, что и дядя (дядя Ваня, какъ его называли въ семьѣ) утверждаетъ то же самое.
— Да я вѣдь уже сказала, мамочка, что ни противъ твоего мнѣнія, ни противъ мнѣнія дяди Вани никогда не пойду; мнѣ только не нравится вмѣшательство Бори; онъ хочетъ показать передо мною свое старшинство, а я не желаю ему покориться.
Любовь Ивановнѣ (имя матери Бори и Наташи) стоило большого труда успокоить Наташу и оправдать Бориса; Наташа твердо стояла на своемъ. Опоръ по этому поводу продолжался долго, и въ результатѣ все-таки получилось то, что Наташа снова повторила:
— Противъ того, что говоришь ты, мамочка, и дядя Ваня я не пойду, но Борю прошу въ мои дѣла не вмѣшиваться.
Любовь Ивановна пожала плечами; въ комнатѣ снова наступило молчаніе, которое Наташа опять-таки нарушила первая.
— Чѣмъ же ты рѣшила вопросъ касательно меня? — проговорила она уже гораздо болѣе покойно, сдѣлавъ особенное удареніе на словѣ ты, чтобы дать понять, что Боринаго вмѣшательства не признаетъ.
— Я хочу немедленно списаться съ Ниной Андреевной.
Нина Андреевна была старинная пріятельница и подруга Любови Ивановны, и въ данное время занимала должность начальницы гимназіи въ одномъ изъ ближайшихъ губернскихъ городовъ.
— О чемъ ты хочешь съ нею списаться? — спросила Наташа.
— О томъ, чтобы помѣстить тебя къ ней. Окончивъ курсъ гимназіи, ты заручишься правомъ имѣть возможность впослѣдствіи разсчитывать на извѣстный заработокъ, такъ какъ мы люди небогатые и сидѣть сложа руки не можемъ; пока я въ силахъ, я тоже буду работать, но вѣдь мои года идутъ не къ молодости.
— Боря давно толкуетъ о заработкѣ, — не безъ ироніи замѣтила Наташа.
— Онъ не только толкуетъ о немъ, но теперь уже примѣняетъ его къ дѣлу, такъ какъ еще съ прошлаго года нашелъ себѣ ученика, съ которымъ репетируетъ въ досужія минуты, но это тебя не касается; поговоримъ лучше о твоемъ предстоящемъ поступленіи въ гимназію, гдѣ тебѣ придется не только учиться, но и жить. Я сама воспитывалась при такихъ же точно условіяхъ, мои родители тоже жили въ провинціи, я должна была жить въ Петербургѣ одна; это еще дальше. Ты же будешь жить въ нашемъ губернскомъ городѣ, который отсюда недалеко, я могу пріѣзжать навѣщать тебя раза два въ мѣсяцъ, а мнѣ приходилось видѣться съ родителями только два раза въ годъ. Начальница нашей гимназіи была очень строга и требовательна; сначала намъ, какъ дѣвочкамъ неопытнымъ, все это, конечно, очень не нравилось, но впослѣдствіи, когда каждой изъ насъ пришлось жить самостоятельно и бороться съ различными невзгодами, то мы ее оцѣнили, и поняли всю пользу, которую намъ принесла ея строгость и настоятельное требованіе относиться какъ слѣдуетъ, не только къ наукамъ, но вообще къ обязанностямъ всякаго рода…
Любовь Ивановна начала подробно разсказывать Наташѣ про то, какъ родители привезли ее въ Петербургъ, какъ опредѣлили въ гимназію, какъ она тамъ сдружилась со многими дѣвочками, въ числѣ которыхъ находилась и Нина Андреевна, и какъ затѣмъ, кончивъ курсъ, она поступила на мѣсто гувернантки къ двумъ маленькимъ дѣтямъ.
Наташа слушала разсказъ матери съ видимымъ вниманіемъ; чѣмъ дольше мать говорила, тѣмъ выраженіе лица дѣвочки становилось покойнѣе.
— Я ничего не имѣю противъ поступленія въ гимназію, — сказала Наташа, когда мать замолчала: — только ты сама не скучай здѣсь одна, вѣдь Боря тоже скоро уѣдетъ въ Петербургъ.
— Да, онъ долженъ явиться въ университетъ черезъ два мѣсяца.
— А почему тебѣ тоже не перебраться въ губернскій городъ; тогда я бы могла быть приходящей?
— Думала я объ этомъ, Наташа, но, къ сожалѣнію, оно невозможно.
— Почему?
— Не на кого оставить нашъ домикъ, садъ, огородъ, коровушку, куръ, гусей; вѣдь мы здѣсь живемъ помѣщиками. Разорять гнѣздо жалко, потомъ снова все завести и устроить трудно!
— Можно продать.
— Что ты, Наташа; продать всегда приходится въ убытокъ; нѣтъ, объ этомъ нечего и говорить!
Наташа замолчала. Разговоръ о продажѣ имущества больше не повторялся.
Любовь Павловна между тѣмъ немедленно написала своей бывшей подругѣ, отвѣтъ отъ которой получился весьма скоро и былъ вполнѣ благопріятный. Нина Андреевна увѣдомила, что ваканція для Наташи имѣется, что она готова съ удовольствіемъ принять ее, но проситъ прибыть какъ можно скорѣе, потому что ваканцію могутъ перехватить.
Любовь Ивановна принялась собирать дочь въ дорогу. Наташѣ очень грустно было уѣзжать изъ дома, и, кромѣ того, ее тревожила мысль, какъ она сживется съ новымъ начальствомъ, съ новыми подругами, съ новыми порядками, но, разъ согласившись на поступленіе въ гимназію, она изъ самолюбія уже не хотѣла выказывать своего безпокойства и, затаивъ въ душѣ волненіе и тоску, повидимому, совершенно спокойно приготовлялась къ отъѣзду.
Прощаніе съ подругами въ школѣ для нее не было тяжело, потому что, сознавая свое превосходство надъ ними, она постоянно относилась къ нимъ, какъ говорится, съ высоты величія, за что дѣвочки ее не любили; не любило ее также и начальство… не любило за излишнюю самонадѣянность, рѣзкость обращенія и за ту постоянную небрежность, съ которою она относилась ко всѣмъ своимъ обязанностямъ.
Но вотъ, наконецъ, наступилъ день отъѣзда. Къ назначенному часу отхода поѣзда мать и дочь пріѣхали на вокзалъ; Боря по случаю экзаменовъ не могъ проводить Наташу, да Наташа, собственно говоря, этого и не хотѣла: она въ душѣ все еще не могла простить ему того, что онъ вмѣшивается въ ея дѣла.
Любовь Ивановна сама сдала вещи въ багажъ, взяла билеты, и послѣ перваго звонка поспѣшила войти въ вагонъ вмѣстѣ съ дочерью.
Переѣздъ предстоялъ непродолжительный: какъ уже сказано выше, губернскій городъ находился отъ ихъ маленькаго городка недалеко; къ обѣду онѣ уже достигли цѣли путешествія и, выйдя изъ вагона, наняли извощика прямо въ гимназію. Чѣмъ ближе подъѣзжали извощичьи дрожки къ тому дому, гдѣ помѣщалась гимназія, тѣмъ тревожнѣе билось сердечко Наташи.
Гимназія помѣщалась въ большомъ, двухъ-этажномъ, каменномъ зданіи, одна сторона котораго выходила на берегъ широкой рѣки, другая — въ большой тѣнистый садъ и на аллею, ведущую прямо къ парадному подъѣзду.
— Гдѣ квартира начальницы? — спросила Любовь Ивановна вышедшаго навстрѣчу сторожа.
— Во второмъ этажѣ; но вы можете теперь застать ее въ пріемной, — добавилъ онъ, указывая рукою на одну изъ дверей, надъ которою висѣла черная доска съ надписью «пріемная».
Любовь Ивановна и Наташа поспѣшили спять съ себя верхнее платье и вошли въ пріемную. Она состояла изъ довольно большой комнаты, а все убранство ея заключалось въ массивномъ, стариннаго формата, диванѣ, обитомъ темно-коричневою кожею, такихъ же креселъ, стульевъ и двухъ письменныхъ столовъ. По стѣнамъ висѣли картины царственныхъ особъ и еще какихъ-то незнакомыхъ личностей, — очевидно принадлежащихъ къ числу начальства или педагоговъ.
Отъ всей этой обстановки на Наташу повѣяло холодомъ; она молча остановилась около окна, и только что хотѣла подѣлиться своими впечатлѣніями съ матерью, какъ находившаяся на противуположномъ концѣ комнаты дверь отворилась, и на порогѣ показалась горничная.
— Начальница только что изволила уйти въ свой кабинетъ, куда и проситъ васъ пожаловать, — сказала горничная, приглашая Любовь Ивановну и Наташу слѣдовать за нею.
Наташа была очень рада уйти изъ этой противной пріемной и, очутившись въ уютномъ кабинетѣ начальницы сразу почувствовала себя легче, хотя въ глубинѣ души не могла не сознаться, что наружность самой начальницы, которую она увидѣла тамъ, тоже произвела на нее не особенно пріятное впечатлѣніе.
Это была высокая сухопарая женщина въ очкахъ, изъ-подъ которыхъ выглядывали большіе сѣрые, точно насквозь пронизывающіе глаза… Одѣта она была въ длинную черную юбку и темно-малиновый бархатный лифъ.
Поздоровавшись съ бывшею своею подругою по школѣ, она слегка кивнула головой Наташѣ, которая въ отвѣтъ сдѣлала ей почтительный реверансъ.
— Мнѣ очень пріятно будетъ принять въ число моихъ воспитанницъ вашу дочь, — обратилась она къ Любови Ивановнѣ и, затѣмъ, освѣдомившись о годахъ дѣвочки, объявила, что согласно возрасту, назначаетъ ее во второе отдѣленіе.
— У насъ ихъ всѣхъ четыре, — добавила она, продолжая пристально разглядывать свою будущую питомицу: — завтра будетъ произведенъ экзаменъ и тогда, согласно ея познаніямъ, выяснится въ какой ее назначить классъ. Кромѣ наукъ, вы, моя милая дѣвочка, будете обучаться здѣсь различнымъ рукодѣліямъ, дежурить на кухнѣ для того, чтобы имѣть понятіе о кулинарномъ искусствѣ, и поочереди съ остальными подругами присутствовать при томъ, какъ горничная убираетъ комнаты и покрываетъ столъ; это нововведеніе придумано лично мною. Практикуется ли оно въ другихъ гимназіяхъ, не знаю, но у меня обязательно.
Слушая рѣчь начальницы, Наташа опустила " голову и какъ-то нервно передергивала плечами, но начальница сдѣлала видъ, что не замѣтила ея движенія и продолжала говорить въ томъ же тонѣ.
— Теперь, когда всѣ мои условія и требованія вамъ извѣстны, отъ васъ зависитъ оставить вашу дочь у меня или увезти обратно, — сказала она въ заключеніе, обратившись къ Любови Ивановнѣ.
— О, конечно, я согласна на первое, — отозвалась Любовь Ивановна, искоса посматривая на дочь и стараясь угадать ея мысли но выраженію лица.
Наташа стояла блѣдная, взволнованная. Любови Ивановнѣ стало жаль ее. По свойственной ей слабохарактерности и по чувству безграничной материнской любви, она почти готова была увезти ее обратно, но начальница, точно угадавъ ея мысль, поспѣшила добавить, что ежели она разсчитываетъ сегодня вернуться домой, то мѣшкать некогда, такъ какъ пассажирскій поѣздъ ходитъ только одинъ разъ въ день.
— Прощай, Наташа, — сказала тогда Любовь Ивановна нѣжно обнявъ дочь и едва сдерживая подступавшія къ горлу слезы: — прощай, мнѣ дѣйствительно надо торопиться, — добавила она послѣ минутнаго молчанія и, какъ бы боясь не выдержать характера, поспѣшила удалиться.
— Если тебѣ здѣсь не понравится, вызови меня письмомъ, — шепнула она Наташѣ, когда послѣдняя вышла на одну секунду проводить ее съ подъѣзда.
Наташа молча кивнула головой.
Усадивъ мать въ экипажъ, дѣвочка провожала его глазами до тѣхъ поръ, пока онъ завернулъ за уголъ и скрылся изъ виду, затѣмъ, не будучи въ силахъ долѣе сдерживаться, горько заплакала.
— Начальница зоветъ васъ въ комнаты, — окликнула ее горничная.
Наташа отерла слезы и, стараясь казаться покойною, послѣдовала за горничною въ кабинетъ, гдѣ на этотъ разъ кромѣ начальницы застала еще какую-то барышню, которая, какъ потомъ оказалось, была классная дама. Она ласково взяла Наташу за руку и проводила въ зало, гдѣ собравшіяся воспитанницы строились попарно, чтобы идти къ вечернему чаю.
— Вотъ вамъ еще новая подруга, — обратилась она къ дѣвочкамъ: — съ кѣмъ мнѣ ее поставить рядомъ?
— Лидія Александровна, у меня какъ разъ нѣтъ пары! — раздался голосъ одной изъ маленькихъ гимназистокъ.
Лидія Александровна поставила Наташу рядомъ съ нею и хотѣла еще что-то сказать, но въ эту минуту раздался звонокъ. Дѣвочки пошли къ чаю.
— Ты прямо изъ дома, или уже была раньше въ какомъ-нибудь пансіонѣ? — спросила Наташу ея сосѣдка.
— Я училась въ городской школѣ, только не здѣсь, а въ нашемъ маленькомъ уѣздномъ городкѣ Р.
— Это кажется отсюда близко?
— Недалеко.
— Ты жила въ школѣ совсѣмъ, т.-е. тамъ и ночевала!
— Нѣтъ, я была приходящею; жила дома у мамы. О, тогда жизнь здѣсь будетъ для тебя совершенно новою; думаю, что не соскучишься, у насъ весело, хотя начальница подчасъ бываетъ строга и взыскательна; кромѣ того, здѣсь заставляютъ дежурить на кухнѣ и присутствовать при уборкѣ комнатъ, чего въ другихъ гимназіяхъ не полагается; сначала намъ это не нравилось, но потомъ настолько обтерпѣлись и привыкли, что даже стали съ большимъ удовольствіемъ исполнять то и другое.
— Неужели!
— Ты удивляешься?
— Да.
— Почему?
— Потому, что я дома этого никогда не дѣлала, и это мнѣ кажется очень скучнымъ.
Дѣвочка улыбнулась.
— Я думала точно такъ же, когда поступила сюда, но теперь думаю иначе.
Разсуждая подобнымъ образомъ, обѣ дѣвочки одновременно съ остальными пришли въ столовую, гдѣ подъ руководствомъ дежурной воспитанницы, уже былъ накрытъ столъ.
Сѣвъ рядомъ, онѣ продолжали говорить съ большимъ оживленіемъ; помѣщавшіяся поблизости дѣвочки тоже принимали участіе въ ихъ разговорѣ, и Наташа по прошествіи самаго непродолжительнаго времени перезнакомилась со всѣми, знала, какъ зовутъ каждую воспитанницу по имени и по фамиліи.
На слѣдующій день она благополучно сдала экзаменъ, но, къ большому своему удивленію, попала классомъ ниже, чѣмъ разсчитывала.
«Боря былъ правъ, — проговорила она сама себѣ мысленно: — въ нашей маленькой городской школѣ мнѣ почти что нечему было учиться, здѣсь же — выше меня стоятъ многія, но я во всякомъ случаѣ постараюсь приложить все свое стараніе, чтобы не отстать отъ другихъ».
И, дѣйствительно, Наташа съ перваго же дня поступленія совершенно переродилась: куда дѣвалась ея обычная лѣнь и безпечность? Куда дѣвалась ея равнодушіе къ урокамъ и небрежное обращеніе съ подругами. Теперь она сама первая стала заискиваться въ тѣхъ, кто былъ старше; охотно помогала болѣе слабымъ и всегда оказывала вниманіе и покровительство маленькимъ, которыя, видя въ ней добрую защитницу, безпрестанно обращались то за совѣтами, то съ жалобами.
Однажды, классная дама, войдя въ приготовительный классъ, замѣтила на полу большое чернильное пятно.
— Кто пролилъ чернила? — обратилась она къ дѣвочкамъ; но отвѣта на ея вопросъ не послѣдовало!
— Кто пролилъ чернила? — повторила она строгимъ голосомъ — я приказываю сознаться, иначе весь классъ будетъ наказанъ безъ отпуска.
— Не я — не я! — раздалось со всѣхъ сторонъ.
— Знать ничего не хочу, — продолжала классная дама: — ежели до вечера виновная не найдется, то всѣ будутъ наказаны.
Съ этими словами она сердито хлопнула дверью и вышла изъ комнаты.
Между дѣвочками поднялся гамъ и шумъ; онѣ настоятельно требовали, чтобы виновная созналась, но требованіе ихъ осталось безуспѣшно.
Требовали всѣ, а не сознавался никто.
— Одно средство просить Наташу разбирать дѣло, — сказала маленькая Варя Забѣлина, бойкая, бѣлокурая дѣвочка, большая шалунья и проказница, на которую въ данномъ случаѣ падало общее подозрѣніе, но которая ни за что не хотѣла признать себя виноватою. По окончаніи уроковъ къ Наташѣ была отправлена цѣлая депутація съ просьбою немедленно разобрать дѣло. — Наташа явилась на зовъ.
Прежде всего она попробовала употребить все свое краснорѣчіе, чтобы заставить виновную сознаться въ совершенномъ ею проступкѣ, но затѣмъ когда никакое краснорѣчіе съ ея стороны и никакіе доводы не принесли желаемаго результата, то рѣшила пуститься на хитрость.
— Если виноватая не желаетъ сознаться добровольно, то я буду вынуждена прибѣгнуть къ колдовству, — сказала наконецъ Наташа.
— Къ колдовству! — воскликнули удивленныя дѣвочки: — развѣ вы умѣете колдовать?
— Умѣю.
Она пристально взглянула на личики окружающихъ малютокъ, надѣясь отыскать виновную, хотя бы по выраженію глазъ; но маневръ не удался… Дѣвочки всѣ до одной казались смущенными; очевидно, слово «колдовство» подѣйствовало на нихъ угрожающе.
— Встаньте въ кружокъ! — приказала Наташа.
Дѣвочки повиновались.
— Стойте смирно: не поворачивая, головы ни направо, ни налѣво… Я сейчасъ начинаю колдовать… Буду произносить тихонько мнѣ одной извѣстныя слова, проходя мимо каждой изъ васъ, и когда поровняюсь съ виноватою, то она въ одну минуту выростетъ выше всѣхъ.
Дѣвочки пришли въ еще большее удивленіе.
Наташа между тѣмъ, сдѣлавъ серьезное лицо и съ большимъ трудомъ удерживаясь отъ смѣха, начала тихо обходить кругомъ; дѣвочки стояли неподвижно. По выраженію ихъ личиковъ, легко можно было понять, что всѣ онѣ, охвачены сильнымъ страхомъ… Въ тотъ моментъ, какъ она поровнялась съ Варей Забѣлиной, послѣдняя поблѣднѣла и присѣла на колѣнки, чтобы казаться ниже.
— Вотъ виноватая! — торжественно воскликнула тогда Наташа и, не будучи въ силахъ долѣе сдерживать смѣха, громко расхохоталась.
— Да… Да… Я виновата… — созналась Варя, покраснѣвъ до ушей.
— Но почему вы могли узнать? — въ одинъ голосъ проговорили остальныя дѣвочки и, окруживъ Наташу со всѣхъ сторонъ, стали убѣдительно просить открыть имъ секретъ, въ чемъ, именно заключается ея интересное колдовство.
— Колдовства тутъ нѣтъ никакого, я пошутила, а вы и повѣрили!
— Но почему же тогда вы указали именно на Варю, и главное, почему ваше предположеніе оправдалось?
— Да, да, Почему вы указали на нее, а не на кого другого?
— По очень простой причинѣ: Варя сама себя выдала!
— Какимъ образомъ?
— Чувствуя свою вину и боясь вырости при моемъ приближеніи къ ней, она присѣла книзу въ то время, какъ вы всѣ продолжали стоять спокойно.
Поясненіе Наташи заставило дѣвочекъ тоже расхохотаться.
Что касается Вари, то она стояла сконфуженная и, уткнувшись лицомъ въ стѣну, тихо всхлипывала… Ей было не до смѣха.
Подруги долго продолжали подтрунивать надъ нею, но Наташа въ концѣ концовъ сжалилась и стала уговаривать ихъ оставить ее въ покоѣ, доказывая, что она уже достаточно наказана за желаніе скрыть свою вину, тѣмъ, что сдѣлалась общимъ посмѣшищемъ.
— Въ самомъ дѣлѣ, не будемъ больше смѣяться надъ нею, тѣмъ болѣе, что ей предстоитъ еще быть наказанною классной дамой за пролитыя чернила, — замѣтили нѣкоторыя изъ дѣвочекъ и, окруживъ Варю, стали ее успокаивать.
Наташа удалилась изъ комнаты, но вмѣсто того, чтобы вернуться въ свое отдѣленіе, прошла прямо въ пріемную, гдѣ классная дама репетировала урокъ музыки съ воспитанницами старшаго класса, и принялась упрашивать ее не взыскивать больше съ Вари, въ виду того, что Варя раскаялась въ своемъ поступкѣ и достаточно за него пострадала; при этомъ она, конечно, должна была подробно разсказать все то, что намъ уже извѣстно. Классная дама долго смѣялась выдумкѣ Наташи и, находясь подъ вліяніемъ хорошаго расположенія духа, согласилась простить Варю.
— Я васъ прощаю только на основаніи просьбы Наташи, — сказала она, войдя въ помѣщеніе приготовительнаго класса; — ей, и только ей одной вы должны быть обязаны за то, что не останетесь безъ отпуска и не получите дурной отмѣтки по поведенію.
Варя бросилась на шею своей покровительницѣ, и съ этого достопамятнаго дня никогда больше не скрывала своихъ проступковъ и провинностей, когда они у нея случались.
Къ Наташѣ она относилась съ любовью, да не одна она, а и всѣ остальныя послѣ вышеописаннаго случая стали еще больше цѣнить ее; однимъ словомъ, Наташа сдѣлалась общею любимицею. Къ жизни въ гимназіи она совершенно привыкла и не только не скучала, но даже не безъ сожалѣнія думала о томъ, что рано или поздно наступитъ время, когда ей придется покинуть это заведеніе, съ которымъ она успѣла совершенно сродниться; эту сухопарую начальницу, которая въ первый день пріѣзда ея туда показалась ей такою несимпатичною, этихъ подругъ, съ которыми она не надѣялась никогда сойтись, и вообще всю эту обстановку съ непріятными дежурствами по кухнѣ и по уборкѣ комнатъ, что въ первую минуту, какъ мы видѣли выше, настолько не согласовалось съ ея взглядами и понятіями, что она готова была бѣжать изъ гимназіи.
Домой она писала часто; письма ея съ каждымъ разомъ доставляли Любови Ивановнѣ все больше и больше удовольствія. — Любовь Ивановна видѣла, что ея дорогая дѣвочка перестала скучать, а когда Наташа прислала ей полугодовыя отмѣтки, то положительно пришла въ восторгъ. На праздники и на каникулы Наташа, конечно, ѣздила домой. Боря тоже самое; но теперь они уже больше не ссорились, не спорили, разговаривали дружно, разсказывая одинъ другому про то, какъ каждому изъ нихъ живется среди подругъ и товарищей.
Время шло обычной чередой; проходили недѣли, мѣсяцы, годы. Боря шелъ въ университетѣ превосходно; что касается Наташи, то она окончила не только гимназію, но и педагогическіе курсы одною изъ первыхъ. Вернувшись обратно къ матери, она задумала открыть въ ихъ маленькомъ уѣздномъ городкѣ приготовительное училище для дѣвочекъ.
Благодаря хорошей подготовкѣ и правамъ педагогички, она скоро достигла задуманнаго предпріятія безъ всякихъ затрудненій. Результатъ получился прекрасный, трудъ оплачивался хорошо, и Наташа не только сама ни въ чемъ не нуждалась, но даже еще помогала матери. Нѣсколько лѣтъ спустя, Варя Забѣлина тоже окончила гимназію, Наташа взяла ее къ себѣ въ помощницы; онѣ жили очень дружно, часто вспоминали прошедшія времена совмѣстной жизни въ гимназіи у Нины Андреевны, вспоминали мельчайшія подробности и, касаясь случая съ «колдовствомъ», каждый разъ отъ души смѣялись.
Завѣтная строка.
правитьНадя и Люба были родныя сестры, но сходства между ними не замѣчалосъ никакого ни по наружному виду, ни по нравственнымъ качествамъ; насколько Надя была добра, кротка и ласкова, настолько Люба отличалась своенравіемъ, непослушаніемъ. черствымъ неотзывчивымъ сердцемъ.
Сначала дѣвочки учились дома, но затѣмъ, когда Надъ исполнилось 12 лѣтъ, а Любѣ 10, родители отдали ихъ въ гимназію, гдѣ Надя вскорѣ пріобрѣла любовь и расположеніе не только подругъ, но и учителей, которые не могли нахвалиться ея способностями и прилежаніемъ, въ то время какъ о Любѣ ни перваго, ни послѣдняго сказать не могли.
Надя еженедѣльно приносила домой превосходныя отмѣтки, а Люба единицы да нули. Родители не могли къ этому относиться равнодушно; они дѣлали Любѣ безконечные выговоры, и въ наказаніе лишили всѣхъ тѣхъ удовольствій и подарковъ, которые предоставляли Надъ; Люба на это очень сердилась, порою даже выходила изъ себя отъ досады, но, не смѣя явно выказывать своихъ чувствъ, вмѣсто того, чтобы постараться исправиться, только втихомолку плакала, злилась, да отъ времени до времени вымѣщала гнѣвъ свой на Надъ, несмотря на то, что Надя постоянно помогала ей при рѣшеніи ариѳметическихъ задачъ и переводовъ, для чего нерѣдко просиживала за работою далеко за полночь, такъ какъ, кромѣ ея задачъ и переводовъ, должна была дѣлать то и другое и лично для себя. — Въ гимназію и изъ гимназіи обѣ дѣвочки всегда ходили вмѣстѣ.
— Люба, я готова, идемъ! — сказала однажды Надя своей сестричкѣ, когда по окончаніи уроковъ, гимназистки цѣлою толпою выходили изъ подъѣзда, чтобы возвращаться по домамъ.
Люба ничего не отвѣтила; она одѣвала пальто и шляпу съ какою-то особенною, лихорадочною поспѣшностью. Лицо ея было блѣдно; нижняя губа нервно передергивалась, что у нее всегда служило признакомъ гнѣва и раздражительности. Надя это знала и потому, рѣшивъ не повторять болѣе сказаннаго, терпѣливо ожидала около дверей, пока сестра окончательно одѣнется.
Въ продолженіе всего перехода дѣвочки не проговорили ни одного слова; молча подошли онѣ къ дому, молча поднялись по лѣстницѣ, молча же вошли въ свою комнату.
Люба съ досадою сняла съ себя ранецъ и бросила на полъ; книги, тетрадки, перья, карандаши — разлетѣлись въ разныя стороны.
— Люба! Люба! Что съ тобою? Ты сердишься, — за что? — кротко спросила ее Надя.
— При всемъ желаніи не сердиться — трудно… — отозвалась Люба дрожащимъ отъ волненія голосомъ.
— Но въ чемъ же дѣло? Объясни пожалуйста, я рѣшительно ничего не понимаю.
— Не понимаешь?
— Честное слово нѣтъ!
— Окажу только одно, что все то, что я переживаю, выше всякаго терпѣнія… — продолжала Люба, сердито взглянувъ на сестру.
— Господи! Да что же такое случилось?
— Случилось то, что изъ-за тебя мнѣ вѣчно приходится испытывать непріятности не только дома, но и въ гимназіи; дома — потому, что ты приносишь лучшія отмѣтки, чѣмъ я, а въ гимназіи — потому, что ты умѣешь ко всѣмъ поддѣлываться…
— Люба, я все-таки не возьму въ толкъ, зачѣмъ ты это говоришь? — возразила Надя прежнимъ, покойнымъ тономъ; — къ кому я поддѣлываюсь, и чѣмъ я виновата, что мои отмѣтки лучше?
— Да, впрочемъ, не ты одна; всѣ вы поддѣлываетесь. Всѣ вы гадкія, противныя дѣвчонки… Всѣ вы выскочки! — кричала Люба, не помня себя отъ гнѣва и какъ бы не сознавая даже того, что говоритъ; — вотъ хотя бы теперь, въ день предстоящаго акта, кто будетъ декламировать? — продолжала она послѣ минутнаго молчанія; ну кто? Кто? Говори скорѣе… Ты должна это знать!.. — Ты знаешь, знаешь давно… знаешь отлично, и не хочешь оказать содѣйствія родной сестрѣ… Ты знаешь, что я цѣлый мѣсяцъ добиваюсь того, чтобы право это осталось за мною, что начальница до сегодняшняго дня такъ и располагала, а сегодня, вдругъ, когда учитель географіи вздумалъ поставить мнѣ единицу, классная дама торжественно объявила передъ всѣмъ классомъ, что декламировать будетъ Липочка Сипягина…
— Но, дорогая Люба, что же я то могу подѣлать?
Люба пожала плечами.
— Въ чемъ ты меня обвиняешь?
— Ты должна была просить, чтобы право декламировать все-таки осталось за мною… Тебя начальница любитъ, твоя просьба навѣрное была бы уважена, а ты стоишь себѣ истуканомъ, рта не разинешь… У..у..у какія вы всѣ отвратительныя, а эта Липочка въ особенности. Я ее ненавижу… презираю, не могу вспомнить о ней безъ отвращенія… Просто готова задушить ее собственными руками!..
Говоря такъ, Люба сжала кулаки, и взглянула на Надю такими злыми глазами, что Надя даже испугалась.
— Я… я… — снова начала неистово кричать Люба, но рѣчь ея была прервана внезапно появившеюся въ дверяхъ матерью.
По счастью, на дворѣ уже начало смеркаться, вслѣдствіе чего, мать не могла разсмотрѣть искаженное злобой лицо Любы.
— Вы опять кажется о чемъ-то ссоритесь, — сказала она недовольнымъ тономъ: — идите обѣдать, папа сердится, онъ давно уже вернулся со службы, хочетъ кушать, да и кромѣ того, къ намъ пришла гостья.
— Кто? — спросила Надя.
— Няня Матрена.
— Въ самомъ дѣлѣ? Гдѣ же она? въ столовой?
— Нѣтъ, она очень устала, а потому просила позволить ей пройти прямо внизъ, въ свою бывшую комнату, куда я обѣщала прислать ей обѣдъ и кофе.
Обѣ дѣвочки послѣдовали за матерью въ столовую и поспѣшили сѣсть за обѣдъ, а когда горничная принесла супъ, то Люба первая выразила желаніе отнести его нянѣ, сказавъ, что ей самой совсѣмъ не хочется обѣдать.
Она знала, что отецъ непремѣнно спроситъ, вызывали ли ее сегодня и какой поставили балъ, и всѣми силами старалась отдалить минуту непріятнаго объясненія, котораго, однако, въ концѣ концовъ все-таки не миновала.
— Я случайно слышалъ весь вашъ разговоръ послѣ возвращенія изъ классовъ, — строго обратился онъ къ Любѣ, когда она снова пришла въ столовую: — изъ него я узналъ, что твой дневникъ сегодня украсился еще новою единицею… Все это, конечно, крайне печально, но главнымъ образомъ меня огорчаетъ то, что ты дурно относишься къ Надъ, и совершенно несправедливо упрекаешь ее въ нежеланіи оказать тебѣ содѣйствіе. Содѣйствія съ ея стороны тутъ никакого быть не можетъ, во-первыхъ, потому, что начальница едва-ли исполнила ея просьбу, если уже раньше рѣшила вмѣсто тебя назначить другую, а во-вторыхъ, Надъ даже неудобно было просить за сестру, когда послѣдняя только что получила дурную отмѣтку. Вообще, мнѣ въ высшей степени непріятно и тяжело видѣть твои отношенія къ Надъ… Надя всегда считалась, считается, и навѣрное постоянно будетъ считаться лучшею ученицею, благодаря своему прилежанію, а ты не только ставишь это ей въ укоръ, а еще упрекаешь въ никогда не существующемъ желаніи поддѣлаться… Предупреждаю тебя, что если все это не прекратится, то я буду вынужденъ принять крайне непріятныя для тебя мѣры.
Люба, слушая монологъ отца, едва сдерживала подступавшія къ горлу слезы и, чтобы скрыть смущеніе, низко опустила голову къ тарелкѣ.
Наступило общее молчаніе, нарушаемое только побрякиваніемъ ножей и вилокъ, наконецъ обѣдъ кончился. Люба выбѣжала въ садъ и, сѣвъ на скамейку, разразилась рыданіемъ.
Она считала себя самою несчастною дѣвочкою въ цѣломъ мірѣ… Ей хотѣлось сначала наединѣ, безъ свидѣтелей, выплакать свое горе, а затѣмъ уже излить передъ кѣмъ-нибудь все, что накопилось на душѣ… Да! но предъ кѣмъ? Ни передъ отцомъ же, который только что сдѣлалъ выговоръ, ни передъ матерью, которая навѣрное возьметъ сторону отца… Ни передъ Надей, которая (какъ ей казалось) была главною виновницею всего.
— Никого у меня нѣтъ! — воскликнула она почти съ отчаяніемъ; но тутъ вдругъ вспомнила о своей хорошей, доброй нянѣ, и быстро соскочивъ съ мѣста, скорыми шагами направилась къ дому.
Няню она застала сидящею около открытаго окна за какимъ-то рукодѣльемъ; несмотря на свои преклонные годы, старушка не любила оставаться безъ дѣла. Вооружившись очками и нѣсколько отклонившись назадъ, къ спинкѣ сидѣнья, чтобы лучше видѣть, она тщательно вкалывала иголку въ шитье, а потомъ, тѣмъ же порядкомъ, осторожно вытаскивала ее обратно, высоко поднимая надъ своей сѣдой головою длинную нитку. На столѣ стояла корзинка съ различными рабочими принадлежностями, а около кресла — костыль. (Няня была хромая, и безъ помощи костыля не могла сдѣлать шага).
— Ахъ, няня, няня, дорогая! — вскричала Люба, подсѣвъ тоже къ столу и заложивъ обѣ руки за колѣни: — еслибъ ты знала, какъ я несчастна…
Старушка взглянула на нее изъ-подъ очковъ удивленными глазами.
— Да… Да… Несчастнѣе меня навѣрное нѣтъ ни одной дѣвочки на бѣломъ свѣтѣ… — продолжала Люба.
— Но, дитя мое, разскажи мнѣ подробно, въ чемъ именно заключается твое несчастіе?
Люба исполнила желаніе старушки, передавъ ей все то, что намъ уже извѣстно, и сказавъ въ заключеніе, что она такъ зла на противную маленькую Липочку, что готова задушить ее собственными руками.
Старушка слушала внимательно, ни разу не перебивая, и даже когда Люба уже замолчала, все еще медлила отвѣтомъ.
— Что же ты скажешь мнѣ въ утѣшеніе? — спросила ее наконецъ Люба.
— Хочешь, я разскажу тебѣ маленькую исторійку? — въ свою очередь спросила ее няня.
Подобнаго отвѣта Люба никакъ не ожидала… Она надѣялась найти въ нянѣ сочувствіе, за которымъ именно и пришла сюда, а няня вдругъ, вмѣсто того, предлагаетъ разсказать какую-то исторійку?.. Она не имѣетъ ни малѣйшаго желанія ее слушать… У нее слишкомъ тяжело на сердцѣ отъ собственныхъ думъ… отъ собственнаго горя.
— Не думай, Любочка, что я предлагаю тебѣ эту исторійку просто такъ, безъ цѣли! Нѣтъ, я хочу разсказать одинъ случай изъ собственной моей жизни, и увѣрена заранѣе, что, услыхавъ его, ты на многое будешь смотрѣть иначе, чѣмъ смотрѣла теперь; скажи только имѣешь ли время и желаешь ли слушать меня?
— О, да, няня, конечно; — тихо отозвалась Люба. Старушка снова взяла въ руки работу, поправила очки, откашлянулась, и начала разсказъ свой слѣдующимъ образомъ:
— Много, очень много лѣтъ тому назадъ, я была такою же маленькою, свѣжею и рѣзвою дѣвочкою, какъ ты теперь, моя дорогая, и какъ вообще всѣ дѣвочки въ этомъ возрастѣ; только жила я и росла, конечно, при совсѣмъ иной обстановкѣ. Жила и росла такъ, какъ обыкновенно живутъ и растутъ всѣ крестьянскія дѣвочки: — въ трудѣ, въ работѣ и порою въ бѣдности.
Когда мнѣ исполнилось десять лѣтъ, родители отдали меня въ услуженіе, гдѣ всего пришлось попробовать, и горя, и колотушекъ. Помню, какъ однажды моя барыня послала меня гулять съ собаченкою… Собаченка была привязана на цѣпи… Вышла это я, значитъ, на улицу, зазѣвалась… Вдругъ ко мнѣ подходитъ какой-то баринъ, очень хорошо одѣтый и начинаетъ разспрашивать про собаченку, какъ ее зовутъ, кому она принадлежитъ и вообще все такое… Я ему разсказала. — У, какая хорошенькая собачка; дай-ка, дѣвочка, мнѣ ее, — говоритъ онъ: — я немножко съ нею прогуляюсь, а ты меня тутъ подожди! — Я съ дуру-то и отдала…
— Ну и что же? — перебила Любочка разсказчицу.
— Да что? — Конечно взялъ и не вернулся…
— Какъ же ты раздѣлалась съ барыней?
— Сначала я бросилась за нимъ въ погоню; догнать его мнѣ однако не удалось. Тогда пришла къ барынѣ, повинилась.
— А она что, простила?
— Куда тамъ простить… Не только не простила… Не только не простила… Вонъ прогнала, заслуженнаго жалованья не отдала, и на прощанье еще угостила колотушками…
— Бѣдная, бѣдная няня, что же ты потомъ сдѣлала?
— Вернулась къ родителямъ; но тамъ вскорѣ послѣ моего возвращенія меня постигло новое несчастіе: сначала умерла мать, а потомъ и отецъ… Я осталась круглой сиротою, безъ крова, безъ пріюта, безъ копѣйки денегъ. Но видно пословида — «свѣтъ не безъ добрыхъ людей» — сложилась не даромъ.
Въ деревнѣ, гдѣ жили мои родители, нашлись добрые люди… Они взяли меня къ себѣ на воспитаніе, но такъ какъ сами были очень не богаты и не имѣли возможности держать работницу, то требовали, чтобы я собою ее замѣняла, при чемъ, конечно, и сами помогали настолько, что въ общемъ дѣлали больше меня… Моя главная обязанность заключалась въ томъ, чтобы ходить за скотомъ; сначала мнѣ это очень нравилось и казалось занятнымъ, но затѣмъ скоро надоѣло, я стала относиться къ дѣлу небрежно.
Хозяева однако не сердились, не бранили меня, не били, какъ дѣлаютъ крестьяне въ подобныхъ случаяхъ даже съ родными дѣтьми, а не только съ наемными работницами; они ограничивались только выговорами и съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе привязывались ко мнѣ, ни въ чемъ не отличая отъ собственной дочери Ани, съ которою мы вмѣстѣ росли, вмѣстѣ играли, вмѣстѣ шалили. Но вотъ однажды мой хозяинъ или, вѣрнѣе, выразиться — мой пріемный отецъ, долженъ былъ уѣхать по какому-то дѣлу въ расположенный поблизости городъ. Аня стала просить, чтобы онъ взялъ ее съ собою; она никогда никуда не выѣзжала изъ своей деревни и кромѣ ея ничего не видала; ей очень хотѣлось побывать въ городѣ.
Услыхавъ разговоръ Ани съ отцомъ, я съ своей стороны, тоже принялась просить взять и меня, доказывая, что я вѣдь точно также хочу посмотрѣть городъ, о которомъ тоже не имѣю ни малѣйшаго понятія.
— Обѣихъ васъ взять нельзя, отозвался тогда добрый крестьянинъ; одну — еще пожалуй.
— Меня! Меня! — громко закричала Аня.
— Нѣтъ, меня! — еще того громче закричала я, грубо оттолкнувъ Аню.
— Папочка, милый, дорогой, вѣдь ты меня возьмешь, не правда ли? — снова заговорила Аня, ласкаясь къ отцу: — ей надо припасти кормъ коровкамъ, надо напоить маленькихъ телятокъ… Ей никакъ нельзя уѣхать съ тобою.
Слова Ани еще больше возмутили меня, я посмотрѣла на нее злыми презлыми глазами и проговорила дрожащимъ отъ волненія голосомъ:
— Почему же ты не можешь хотя одинъ разъ сдѣлать все это за меня?
— Вотъ еще что выдумала! Ты будешь кататься да радоваться, а я за тебя стану работать?
— Перестаньте! — вмѣшалась мать: — чего кричите? Чего спорите? Коли такъ — то обѣ останетесь дома…
Угроза однако не подѣйствовала; мы продолжали спорить, кричать и даже плакать до тѣхъ поръ, пока наружная дверь нашей избушки не отворилась и на порогѣ не показалась хорошо знакомая намъ фигура одной изъ сосѣдокъ, по имени Марфа, или «тетушка Марфа», какъ ее обыкновенно называли въ деревнѣ. Это была высокая, полная женщина, всегда серьезная, всегда суровая; я не любила ее за то, что она въ разговорахъ съ моимъ пріемнымъ отцомъ и матерью часто указывала имъ на мои недостатки, и совѣтовала быть со мною какъ можно строже, чтобы хотя нѣсколько исправить мой своенравный характеръ и пріучить меня къ труду.
Узнавъ суть дѣла, она громогласно заявила, что такъ какъ Аня во всѣхъ отношеніяхъ лучше меня, добросовѣстно относится къ труду, и никогда не отказывается отъ домашнихъ работъ — то, дѣлая выборъ между нами обѣими, предпочтеніе конечно слѣдуетъ отдать ей; на томъ и порѣшили.
Я съ завистью взглянула на мою маленькую подругу и точно такъ же, какъ и ты, Люба, въ данную минуту, почувствовала по отношенію къ ней такую злобу, что готова была не только задушить ее, но просто разорвать на части.
— Гадкіе вы все… Отвратительные… Противные… И тетушка Марфа, и отецъ и Аня въ особенности! — закричала я, не помня себя отъ злобы и какъ безумная выбѣжала изъ избы, осыпая ихъ проклятіями, ругательствами и накликивая на нихъ всякія бѣды.
— Опомнись! Образумься! Что съ тобою? — кричали мнѣ вслѣдъ мои домашніе; но чѣмъ больше они меня уговаривали, тѣмъ выходило хуже… Тѣмъ больше я впадала въ неистовство.
Выбѣжавъ въ прилегавшій къ нашей избушкѣ огородъ, я, не отдавая себѣ отчета въ томъ, что дѣлаю, сначала хотѣла перепрыгнуть черезъ изгородь съ тѣмъ, чтобы уйти въ лѣсъ, но, увидавъ, что изгородь слишкомъ высока, и что привести въ исполненіе задуманный планъ будетъ трудно, вдругъ, какъ говорится, ни съ того, ни съ сего стала карабкаться на дерево съ ловкостью дикой кошки.
«Такъ, по крайней мѣрѣ, они меня не увидятъ среди густой листвы, и я ихъ тоже самое», — мелькнуло въ моей головѣ, окончательно отуманенной и неспособной связать какъ слѣдуетъ ни одной мысли… Мелкіе сучья трещали подъ моими ногами, но я на это не обращала вниманія, и цѣпляясь за болѣе крѣпкіе, скоро очутилась почти на вершинѣ.
Аня бросилась по всѣмъ направленіямъ огорода, видимо стараясь отыскать меня въ кустахъ и между грядами, отецъ и мать стояли въ изумленіи; они не могли понять, куда я дѣвалась, куда я пропала. Они тревожились не на шутку; что касается меня, то я торжествовала, радуясь въ душѣ, что за причиненное ими мнѣ неудовольствіе, я, въ свою очередь, могу причинить имъ тревогу; но радость моя продолжалась недолго.
Отецъ первый замѣтилъ меня и, подойдя къ дереву, строгимъ голосомъ приказалъ спуститься внизъ.
— Не спущусь! — отвѣчала я грубо, расхохотавшись.
— Я тебѣ приказываю!
— А я твоего приказанія слушать и исполнять не желаю.
— Спускайся сейчасъ! Не то возьму силою!
— Коли хочешь взять меня, такъ не угодно ли самому влѣзть сюда… Ну-ка, ну попробуй со своими старыми больными ногами!..
— А, такъ ты еще смѣешь издѣваться надо мною… Смѣешь говорить дерзости! — вскричалъ тогда, потерявши терпѣніе, крестьянинъ и, недолго думая, хотѣлъ дѣйствительно сдѣлать попытку вскарабкаться на дерево.
Потъ градомъ катился по его раскраснѣвшемуся отъ волненія лицу; сѣдые волосы откинулись назадъ… Мнѣ стало и страшно и совѣстно; я хотѣла было покаяться въ своемъ неразумномъ поступкѣ, просить прощенія, примириться съ нимъ, но чувство злобы взяло верхъ надъ добрымъ намѣреніемъ; я продолжала сидѣть неподвижно, желая въ глубинѣ души, чтобы его постигли всевозможныя бѣды, болѣзни, напасти, точно такъ же, какъ ты, мой дружокъ, желала этого маленькой Липочкѣ Сипягиной… Здѣсь няня на нѣсколько минутъ смолка, и какъ бы о чемъ-то задумалась.
— Ну и что же? Что было дальше? — нетерпѣливо спросила ее Люба.
— Что было дальше? — отозвалась старушка: то, что я желала ему, случилось со мною…
— То-есть какъ, няня, я тебя не понимаю?
— А вотъ какъ, дитятко; сейчасъ разскажу: сукъ, на которомъ я сидѣла, не выдержалъ тяжести… хрустнулъ… Я полетѣла внизъ, ударилась о пень и переломила себѣ ногу… Съ тѣхъ поръ хожу на костыляхъ…
— Такъ вотъ оно что! — замѣтила Люба: — а я полагала, что ты всегда ходила на костыляхъ.
— Нѣтъ, Любочка, это мнѣ Господь Богъ послалъ въ наказаніе… Желать зла ближнему, великій грѣхъ!
Няня вторично замолчала… замолчала и Любочка; обѣ онѣ, очевидно, были погружены, каждая въ свою думу.
— Спасибо тебѣ, няня, за разсказъ, — проговорила наконецъ Люба: — онъ произвелъ на меня сильное впечатлѣніе… Я постараюсь исправиться… и никогда больше не буду желать зла ближнему.
Няня, вмѣсто отвѣта, молча поцѣловала дѣвочку, и когда послѣдняя удалилась изъ комнаты, снова принялась за работу; Люба между тѣмъ продолжала оставаться задумчивою, но къ Надъ уже не относилась враждебно.
Разсказъ няни дѣйствительно произвелъ на нее сильное впечатлѣніе, и заставилъ во всѣхъ отношеніяхъ измѣниться въ лучшему; начиная со слѣдующаго же дня, она принялась за дѣло съ гораздо большимъ стараніемъ и въ результатѣ скоро получилось то, что единицъ въ ея дневникѣ уже не встрѣчалось.
Родители не могли нарадоваться совершившейся перемѣнѣ; къ подругамъ она тоже относилась гораздо лучше и даже, по наружному виду, не выказывала ни чувства зависти, ни злобы по отношенію въ Липочкѣ. Но тутъ я должна замѣтить, между прочимъ, что побудительною причиною было, быть можетъ, и то, что вопросъ касательно чтенія стиховъ на литературномъ утрѣ еще окончательно не выяснился; однѣ говорили, что право будетъ предоставлено Липочкѣ, другіе, что оно останется за Любой.
Прошло около двухъ недѣль. Няня, жившая на покоѣ въ городской богадѣльнѣ, снова пришла навѣстить своихъ бывшихъ питомицъ.
Люба на этотъ разъ, болѣе чѣмъ когда-либо, обрадовалась ея посѣщенію, такъ какъ по случаю легкаго нездоровья уже два дня не ходила въ гимназію и очень скучала дома, въ особенности въ отсутствіе Нади, возвращеніе изъ-классовъ которой всегда ожидала съ большимъ нетерпѣніемъ.
— Ну, что новенькаго? Хорошенькаго? — спросила няня, усаживаясь на свое обычное мѣсто около открытаго окна, и протирая очки, чтобы приняться за работу.
Старушка, какъ я уже сказала выше, не могла ни минуты оставаться безъ дѣла.
— Особенно новаго у насъ ничего нѣтъ, — отвѣчала Люба: — развѣ только то, что послѣ твоего разсказа, я во всѣхъ отношеніяхъ стала лучше, и еще ни разу не получила ни Одной единицы.
— Въ самомъ дѣлѣ?
— Да.
— Слава тебѣ Господи! Душевно радуюсь, что слова мои не пропали даромъ.
— Не только, няня, я не получила ни одной единицы, а даже всѣ мои отмѣтки стали такими же хорошими, какъ Надины…
— Слава тебѣ Господи! — повторила няня и, ласково улыбнувшись, провела рукою по волосамъ дѣвочки.
— Съ подругами живу мирно… съ Надей не ссорюсь….
— А съ той дѣвочкой, на которую ты тогда сердилась, помнишь?
— Съ Липочкой Сипягиной?
— Да.
При этомъ вопросѣ Люба невольно смутилась.
— Тоже, — отозвалась она послѣ минутнаго молчанія.
— Зла на нее не имѣешь?
— Нѣтъ… Да кажется и стихи-то придется говорить все-таки мнѣ; по крайней мѣрѣ такъ думаютъ многія подруги…
— Зачѣмъ ты упоминаешь о стихахъ, Люба, мнѣ это совсѣмъ не нравится.
Люба взглянула на няню вопросительно.
— Да, да, не нравится.
— Почему?
Выходитъ такъ, будто ты на нее зла не имѣешь только потому, что право говорить стихи остается за тобою?
Люба опустила голову; щеки ея покрылись яркимъ румянцемъ; она ничего не отвѣтила, такъ какъ, къ сожалѣнію, должна была сознаться въ глубинѣ души, что няня отчасти права.
— Но я надѣюсь, что на самомъ дѣлѣ этого нѣтъ, — поспѣшила добавить старушка и, не зная чему слѣдуетъ приписать смущеніе дѣвочки, во всякомъ случаѣ рѣшила перемѣнить разговоръ.
Нѣсколько времени спустя, въ прихожей раздался звонокъ и въ комнату вошла Надя.
— Няня, милая, здравствуй, какъ поживаешь? — обратилась она къ старушкѣ и, обнявъ ее за шею, крѣпко поцѣловала.
— По милости Божіей живу понемножку; вы, какъ тутъ можете?
— Мы тоже слава Богу. Вотъ скоро на каникулы насъ распустятъ по домамъ, въ деревню поѣдемъ; и ты няня, съ нами поѣдешь?
— Коли возьмете, конечно поѣду!
— Само собою разумѣется; безъ тебя намъ лѣто было бы не въ лѣто.
— Спасибо! Вы добрая — бережете меня старуху.
— На будущей недѣлѣ у насъ въ гимназіи актъ, а потомъ и распустятъ.
— Не слыхала, Надя, день еще не назначенъ? — вмѣшалась въ разговоръ Люба.
— Назначенъ, говорятъ.
— Когда?
— Кажется, въ будущее воскресенье.
— Значитъ еще почти черезъ недѣлю?
— Да.
— А вопросъ касательно стиховъ выяснился?
Надя утвердительно кивнула головою.
— Ну? — спросила Люба не безъ тревоги.
— Ахъ, будетъ читать Липочка… отвѣтила Надя едва слышно, и не смѣя взглянуть на сестру, молча обняла ее за талью.
Люба сдѣлала нетерпѣливое движеніе.
— Не сердись на Липочку, — проговорила она тогда тихо… вкрадчиво: — Липочка не навязывалась, начальница сама избрала ее; и знаешь почему?
— Нѣтъ, не знаю.
— Чтобы сдѣлать пріятное ея больной матери, которая, какъ говорятъ, во все время болѣзни только объ этомъ и мечтаетъ, и для которой это будетъ, быть можетъ, послѣдней радостью въ жизни, потому что доктора не подаютъ надежды на ея выздоровленіе.
— Какъ относятся остальные подруги къ сдѣланному начальницей выбору?
— Сочувственно; сочувственно главнымъ образомъ потому, что это будетъ пріятно больной.
— Значитъ всѣ довольны?
— Вѣроятно.
— Кромѣ больной, всѣ вы довольны и за Липочку… Всѣ… всѣ… и ты въ особенности… ты всегда бываешь довольна моимъ неудачамъ! — вскричала Люба съ досадою и, вырвавшись изъ объятій сестры, поспѣшно направилась къ выходной двери.
Няня въ этотъ моментъ уронила лежавшіе на столѣ ножницы, которыя съ такимъ шумомъ упали на полъ, что Люба невольно повернула голову. Глаза ея встрѣтились съ глазами няни… Люба прочла въ нихъ укоръ, и въ то же время замѣтила, какъ няня съ умысломъ сначала — долго, пристально на нее посмотрѣла, а затѣмъ перевела взоръ на стоявшій поблизости костыль.
Онѣ поняли другъ друга безъ словъ…
Люба почувствовала себя еще болѣе смущенною, но совладать съ собою, она все-таки была не въ силѣ, и молча вышла изъ комнаты.
О, какъ досадно ей было въ эту минуту на Липочку, на Надю, на няню…
На Липочку за то, что она лишила ее возможности удовлетворить чувство тщеславія, т.-е. говоря стихи, такъ сказать, выдѣлиться среди остальной толпы дѣвочекъ-подругъ… На Надю за то, что она принесла недобрую вѣсть и при этомъ еще выразила сочувствіе въ больной матери Липочки… А на няню за то, что та молча упрекнула ее, и точно также молча пригрозила Божіимъ наказаніемъ: «какое ей дѣло? Противная, выжившая изъ ума старуха… Для нее въ жизни нѣтъ больше никакихъ интересовъ, а потому она не хочетъ понять меня!» — проговорила дѣвочка сама себѣ вслухъ и, выбѣжавъ въ садъ, притаилась въ бесѣдкѣ, чтобы въ волю наплакаться… Наплакаться безъ свидѣтелей.
На слѣдующій день, подъ предлогомъ головной боли, она въ гимназію опять пошла, и такимъ образомъ протянула еще нѣсколько сутокъ; когда Надя возвращалась изъ гимназіи домой, то не спрашивала, какъ раньше, что тамъ дѣлается, и даже вообще избѣгала говорить съ нею, а если Надя первая вступала въ разговоръ, то отвѣчала нехотя, отрывисто.
Съ няней тѣмъ болѣе она не говорила, хотя старушка, почувствовавъ себя не хорошо, по настоянію матери обѣихъ дѣвочекъ, была оставлена у нихъ въ домѣ вплоть до выздоровленія и нѣсколько разъ высказывала желаніе ее видѣть.
Но вотъ наконецъ наступилъ день акта. Надя отправилась въ гимназію къ назначенному часу, а Люба продолжала прикидываться больною и осталась дома. Никогда еще на душѣ ея не было такъ тоскливо… Никогда еще не чувствовала она себя настолько озлобленною; щеки ея были покрыты блѣдностью, глаза горѣли недобрымъ огонькомъ.
— Тебѣ сегодня, кажется, хуже? — спросила ее мама, когда послѣ ухода Нади онѣ остались вдвоемъ.
— Да, — коротко отозвалась Люба.
— И няня наша тоже чувствуетъ себя не важно, положеніе ея начинаетъ меня серьезно заботить, докторъ нашелъ страшный упадокъ силъ и говоритъ, что, вообще, на хорошій исходъ разсчитывать трудно. Послѣднія слова матери, точно ножемъ кольнули въ сердце Любу.
«Если няня вдругъ умретъ! — мелькнуло у нея въ головѣ — это будетъ ужасно! Добрая, хорошая няня… а я еще недавно, въ порывѣ злобы, назвала ее ворчливой, выжившей изъ ума старухой, и во все время ея болѣзни, почти ни разу не заглянула къ ней!»
Чѣмъ больше думала обо всемъ этомъ Люба, тѣмъ сильнѣе ощущала нѣчто похожее на угрызеніе совѣсти; самое тяжелое чувство для человѣка, самое гнетущее… Самое непріятное, отъ котораго нигдѣ и никогда нѣтъ покоя.
— Я бы хотѣла пройти къ ней; можно? — спросила она мать.
— Конечно, другъ мой, няня навѣрное будетъ рада видѣть тебя, если только она еще въ сознаніи.
— Какъ! Неужели она уже настолько плоха?
— Къ сожалѣнію, да, — отозвалась мама, и на глазахъ ея выступили слезы.
Въ сильномъ волненіи, дрожа, словно въ лихорадкѣ, спустилась Люба но лѣстницѣ въ комнату няни. Въ ту самую комнату, гдѣ незадолго передъ тѣмъ онѣ такъ долго бесѣдовали.
Теперь эта комната выглядѣла совершенно иною… Ни прежняго порядка въ ней не было, ни прежней уютности, которую добрая старушка всегда умѣла придать каждому помѣщенію, гдѣ находилась.
Кругомъ царилъ полнѣйшій хаосъ: на столѣ, вмѣсто ея любимой рабочей корзинки валялись горчичники, компрессы, коробочки съ пилюлями; тутъ же стояли склянки съ лѣкарствомъ, нѣсколько невымытыхъ стакановъ и прочіе тому подобные предметы… Няня лежала на постели, прикрытая краснымъ байковымъ одѣяломъ, голова ея была закинута кверху, она дышала прерывисто, не открывая глазъ; около ея кровати сидѣла какая-то незнакомая женщина въ темно-коричневомъ платьѣ съ бѣлымъ передникомъ, на нагрудникѣ котораго рельефно выдавался нашитый сверху красный крестъ. При появленіи Любы, незнакомка осторожно приподнялась съ мѣста и пошла ей навстрѣчу.
— Я сестра милосердія, — проговорила она тихо: — меня сегодня съ утра прислалъ сюда докторъ, который пользуетъ вашу няню и приказалъ неотлучно находиться при ней, въ виду ея крайне тяжелаго положенія.
— Господи, какое несчастіе! Я не думала, что няня такъ плоха, — воскликнула Люба.
— Тише! — остановила ее сестра милосердія: — еще, пожалуй, услышитъ.
Больная дѣйствительно, должно быть, услыхала шорохъ, потому что слегка открыла глаза.
— Няня… — проговорила Люба, едва сдерживая рыданіе, и сейчасъ же поспѣшила подойти къ кровати, но няня очевидно не узнала ее.
Глаза старушки какъ-то безсознательно уставились въ одну точку и совершенно утратили свое обычное выраженіе.
Люба закрыла лицо руками, опустилась на колѣни и горько заплакала.
Сестра милосердія осторожно приподняла ее съ полу.
— Не надо плакать, барышня, — прошептала она на ухо Любѣ: — я уже предупредила васъ, что няня можетъ услышать… Ваши слезы ее только встревожатъ, если она еще не окончательно потеряла сознаніе… уходите лучше, слезами горю не поможешь…
Люба молча повиновалась. Выйдя изъ комнаты няни, она прошла прямо въ садъ, къ тому мѣсту, гдѣ стояла ея любимая дерновая скамейка и, припавъ головою къ холодной землѣ, дала полную волю душившимъ ее слезамъ.
О, какъ тяжело, какъ больно было у ней на душѣ, какъ неотвязно преслѣдовала ее мысль о томъ, что она, охваченная злобою на Липочку, за послѣдніе дни злилась и на няню, которая, въ данномъ случаѣ, конечно, ни въ чемъ не была виновата.
Долго сидѣла Люба на этой дерновой скамейкѣ. Грустныя, мрачныя мысли цѣлой вереницей проносились въ ея хорошенькой головкѣ… Наконецъ она услышала вдали чьи-то легкіе шаги, обернулась и увидѣла идущую къ ней Надю.
— Ты знаешь, что няня очень больна, что она умираетъ! — крикнула Люба, когда Надя подошла къ ней совсѣмъ близко.
— Люба вмѣсто отвѣта поспѣшила обнять ее… крѣпко прижала къ груди и проговорила едва слышно: "няня скончалась!* я сейчасъ заходила въ ея комнату.
Обѣ дѣвочки разрыдались; нѣсколько минутъ онѣ стояли неподвижно, потомъ, взявшись за руки, тихо пошли къ дому; какъ только онѣ поднялись на лѣстницу, ихъ встрѣтила сестра милосердія.
— Все копчено! Вашей няни не стало, — обратилась она къ обѣимъ сестричкамъ: — не. забывайте ее въ молитвахъ, ей теперь больше ничего не надо. Я знаю, что она васъ очень любила; сегодня утромъ, когда я пришла къ ней, она была еще въ памяти, хотя уже выглядѣла совершенно слабою. Подозвавъ меня ближе, знакомъ руки, она проговорила тихо, тихо: «если я умру не успѣвъ повидаться съ моими барышнями, то передайте имъ, что я всегда, всегда ихъ искренно любила и что я буду молиться за нихъ тамъ… на небѣ. Любѣ скажите, что я не сержусь на нее за то, что она послѣднее время все отъ меня удалялась, грустно мнѣ это было, но злобы къ ней я все-таки не питала, скажите ей также, что если она хочетъ окончательно примириться со мною, и загладить свою вину, то я прошу ее, умоляю, быть доброю, независтливою, кроткою»… Съ этими словами она съ большимъ трудомъ вынула изъ-подъ подушки два свертка и подала мнѣ. «Это что? спросила я ее?» — «Мое благословеніе обѣимъ сестричкамъ, — отвѣчала она мнѣ еще тише. — Это отдайте Надъ, а это Любѣ». Затѣмъ, она, видимо, старалась еще что-то сказать, но языкъ пересталъ повиноваться, глаза закрылись, и она впала въ безсознательное состояніе. Надя и Люба, слушая разсказъ сестры милосердія обливались горькими слезами. Сестра милосердія развязала оба пакета, въ пакетѣ, предназначенномъ Надъ, оказался небольшой образокъ, а въ пакетѣ Любы — Евангеліе, въ которомъ была вложена закладка. Люба раскрыла книгу и, взглянувъ на ту страницу, гдѣ лежала закладка, обратила вниманіе на подчеркнутую краснымъ карандашомъ строчку: «блаженны кроткіе, ибо они наслѣдуютъ землю». Слово «кроткіе» было подчеркнуто два раза.
Люба сразу поняла и догадалась, что это сдѣлано умышленно, и относится къ ней, служа какъ бы посмертнымъ приказаніемъ; она набожно перекрестилась и, припавъ своими розовыми губками къ завѣтной строкѣ Евангелія, заплакала навзрыдъ.
Кузины.
править— Господа, поторопитесь, поторопитесь: — я закрываю двери купэ… Поѣздъ сейчасъ тронется! — громко выкрикивалъ кондукторъ — проходя по платформѣ вдоль вагоновъ отправлявшагося изъ Петербурга въ Москву поѣзда.
Пассажиры спѣшили занять свои мѣста.
— Прощайте! До свиданія! Пишите чаще! — слышалось со всѣхъ сторонъ.
— Прощай, Леночка, Господь съ тобою! — говорила одна дама, крѣпко прижимая къ груди хорошенькую, бѣлокурую дѣвочку лѣтъ двѣнадцати.
Затѣмъ она помогла ей войти въ вагонъ посадила въ дамское купэ, а сама вернулась на платформу, остановилась около окна и, не отрывая глазъ отъ маленькой путешественницы, смотрѣла на нее съ любовью; что касается дѣвочки, то она, наскоро разсовавъ вещи по устроеннымъ вдоль стѣнъ вагона сѣткамъ, въ свою очередь, подбѣжала къ окну; опустила стекло и поспѣшно высунула ручку, чтобы еще разъ пожать руку матери.
— Будь осторожна; ради Бога не высовывайся изъ окна во время хода поѣзда: это очень опасно! — сказала послѣдняя.
— Не безпокойся мамочка, я знаю; я не буду этого дѣлать.
— Какъ только пріѣдешь, сейчасъ же напиши; вѣдь это первое путешествіе, которое ты дѣлаешь одна, а потому я не могу быть покойною. Кромѣ того, намъ съ папой крайне интересно знать, какое впечатлѣніе произведетъ на тебя…
Здѣсь мама запнулась; но затѣмъ сейчасъ же поспѣшила добавить — «деревня».
— Навѣрное очень понравится, мама; не тревожься, все будетъ хорошо!
— Пиши откровенно, во всякомъ случаѣ.
Леночка кивнула головой.
— Старайся больше быть на воздухѣ, пей молоко, укрѣпляйся…
Мама хотѣла еще что-то сказать, но въ эту минуту раздался звонокъ, поѣздъ тронулся, Леночка отступила назадъ, и по прошествіи самаго непродолжительнаго времени, окончательно скрылась изъ виду матери, провожавшей глазами вагоны до послѣдней возможности.
— Вы далеко ѣдете? — спросила Леночку сидѣвшая вмѣстѣ съ нею пожилая дама.
— До станціи Любань, — отвѣтила Леночка.
— О это можно сказать, почти совсѣмъ близко; а вотъ я такъ до Москвы; всю ночь придется провести въ дорогѣ.
Леночка ничего на это не отвѣтила.
— А въ Любани васъ кто-нибудь встрѣтитъ? — продолжала словоохотливая дама, видимо желая вступить въ дальнѣйшій разговоръ.
— Да.
— На самую станцію Любань, значитъ, ѣдете?
— Нѣтъ, изъ Любани мнѣ придется проѣхать 9 верстъ на лошадяхъ.
— Вотъ какъ; значитъ въ имѣніе? Къ себѣ?
— Къ дядѣ.
— Гостить?
Леночка молча кивнула головой.
— На все лѣто?
— Не знаю, можетъ быть.
Словоохотливая дама начинала не на шутку надоѣдать ей своими вопросами.
«Не все ли тебѣ равно, куда я ѣду, зачѣмъ, къ кому, и надолго ли?» — подумала Леночка и, сѣвъ удобнѣе въ уголокъ дивана, закрыла глаза; пожилой дамѣ волей-неволей пришлось замолчать.
— Кажется уснула, — проговорила она сама себѣ вполголоса, выглядывая изъ подъ очковъ, — вотъ что значитъ молодость: ни шумъ, ни тряска не мѣшаютъ… Счастливая!.. Но дама ошибалась: Леночка далеко была отъ счастія, и кромѣ того, не только не спала, а даже не имѣла ни малѣйшаго желанія заснуть… Ей просто хотѣлось, такъ сказать, остаться одной со своими думами, которыя осаждали ея красивую, бѣлокурую головку… Мысли эти были тревожны, не веселы… Леночка, какъ мы уже видѣли выше, изъ разговора ея съ пожилою дамою, ѣхала гостить въ имѣніе дяди, родного брата ея матери. Онъ только недавно вернулся изъ далекаго путешествія, гдѣ пробылъ около десяти лѣтъ, такъ что Леночка его совсѣмъ не знала и не помнила, точно также какъ и его семью, состоящую изъ жены, сына Гриши и дочери, которую тоже звали Леночкой, и которую въ отличіе отъ нашей Леночки, мы будемъ называть Леной. Обѣ дѣвочки были ровесницы, родились въ одинъ день, почему ихъ и назвали одинаковыми именами, но разница между ними заключалась въ томъ, что наша Леночка — была добрая, ласковая, кроткая, а Лена, — напротивъ, всегда отличалась своенравіемъ, и судя по письмамъ отца къ матери Леночки, приносила не только родителямъ, но и всѣмъ окружающимъ массу непріятнаго.
Родители Леночки были люди съ весьма ограниченными средствами; что же касается родителей Лены, то они считались почти богачами.
Узнавъ изъ писемъ сестры, что Леночка, вслѣдствіе усиленныхъ занятій передъ экзаменомъ и переутомленія, едва не заболѣла и что доктора находятъ нужнымъ обязательно выслать ее въ деревню хотя на мѣсяцъ, отецъ Лены просилъ отпустить ее къ нимъ.
«Я знаю, что вы сами не въ состояніи нанять дачи; у меня же цѣлый домъ; мѣста хватитъ для Леночки, пусть пріѣзжаетъ скорѣе», — писалъ онъ въ заключеніе.
Бѣльскіе, такъ была фамилія родителей Леночки, долго толковали по поводу этого приглашенія. Благоразуміе заставляло принять его, но мысль, что Лена, по своему необузданному характеру, станетъ дурно относиться къ ней, являлась невольнымъ тормазомъ. Леночка сама боялась встрѣчи съ кузиной, и сначала не хотѣла слышать о томъ, чтобы отправиться въ деревню, но когда и докторъ, и родители стали доказывать, что другого исхода для поправленія здоровья нѣтъ, то, затаивъ въ душѣ тревожное чувство страха и стараясь казаться покойною, согласилась.
«Какъ-то она сойдется съ кузиною, какъ проведетъ лѣто, не будетъ ли кузина обижать ее?» — вотъ о чемъ думала наша Леночка, прижавшись головкою къ мягкой подушкѣ дивана и притворившись спящею во избѣжаніе разспросовъ докучливой сосѣдки. Поѣздъ между тѣмъ шелъ впередъ и впередъ; въ извѣстный часъ онъ приблизился къ той станціи, гдѣ надо было выходить; Леночка открыла глаза.
— Уснули? — сію же минуту спросила ее ея спутница.
— Немножко.
— Сейчасъ пріѣзжаемъ въ Любань.
— Да, кажется.
— А погода-то испортилась.
— Неужели?
— Мороситъ дождикъ, небо все заволоклось тучами.
— Ничего, у меня есть макентошъ, чтобы прикрыться; только вотъ, шляпу жаль… Съ этими словами, Леночка поспѣшила достать макентошъ, надѣла его поверхъ пальто и, выйдя изъ вагона, распустила зонтикъ.
На платформѣ стояло нѣсколько человѣкъ дачниковъ, мужчинъ и женщинъ, спѣшившихъ укрыться отъ дождя подъ навѣсомъ. Леночка замѣтила одну маленькую, щегольски одѣтую дѣвочку.
— «Должно быть она?» — подумала Леночка и громко вскрикнула: «Лена!»
Дѣвочка обернулась и, ловко лавируя между публикою, направилась къ тому вагону, около котораго стояла Леночка.
— Я пріѣхала встрѣтить мою кузину, Леночку, — проговорила нарядно одѣтая дѣвочка, взглянувъ на нашу маленькую путешественницу, ни то вопросительно, ни то какъ бы съ любопытствомъ.
— Я и есть Леночка! — отозвалась послѣдняя, дружески протянувъ обѣ руки и заключивъ въ объятія пріѣхавшую встрѣтить ее кузину.
— Гдѣ твои вещи? — спросила Лена.
— Въ багажномъ вагонѣ; сейчасъ пойду получать ихъ; папа мнѣ растолковалъ, какъ надо сдѣлать.
— Какъ! Ты хочешь идти сама въ багажный вагонъ?
— Ну, да, конечно.
— Сама?!
— Почему это тебя удивляетъ?
— Потому, что это неудобно… Дай квитанцію, я прикажу лакею.
Голосъ Лены звучалъ какъ-то холодно, непріятно; Леночка не могла не сознаться въ душѣ, что несмотря на свое хорошенькое личико и нарядный костюмъ, кузина не внушала ей симпатіи.
— Давай же квитанцію, — нетерпѣливо повторила Лена.
Леночка молча передала ей квитанцію и, подозвавъ стоявшаго въ почтительномъ отдаленіи лакея, сдѣлала надлежащее распоряженіе, предложивъ своей гостьѣ войти въ вокзалъ.
— Зачѣмъ ты нарядилась въ этотъ уморительный макентошъ? — спросила она, взглянувъ на Леночку насмѣшливо.
— Чтобы сберечь пальто? Развѣ оно у тебя такое дорогое?
Леночка сконфузилась, и проговорила нерѣшительно:
— Новенькое…
Лена безъ церемоніи приподняла полу макентоша, чтобы лучше разглядѣть пальто.
— По моему, такое простенькое пальто беречь нечего, оно какъ разъ подходящее для дождя; совѣтую тебѣ сейчасъ же снять макентошъ, чтобы надъ тобою не смѣялись; онъ не по твоему росту и сзади волочится, точно шлейфъ; пальто твое ни въ какомъ случаѣ испортиться не можетъ, мы поѣдемъ въ крытомъ экипажѣ!
Леночка, скрѣпя сердце, исполнила требованіе кузины, замѣчаніе которой ей было непріятно; мама употребила на покупку этого пальто чуть-ли не послѣднія деньги, лишивъ самое себя новой накидки… Леночка все это знала отлично, и глубоко цѣнила.
— Вещи получены и снесены въ экипажъ — пожалуйте, садитесь! — раздался надъ ея ухомъ голосъ лакея.
Лена первая направилась къ выходу, Леночка послѣдовала за нею.
У подъѣзда вокзала стоялъ изящный экипажъ, запряженный парою рослыхъ гнѣдыхъ лошадей; корзинка, съ багажомъ была привязана сзади.
Обѣ дѣвочки сѣли рядомъ; лакей захлопнулъ дверцы, вспрыгнулъ на козлы и карета быстро покатила впередъ.
Леночка полной грудью вдыхала въ себя прекрасный свѣжій воздухъ, который, вслѣдствіе только что прошедшаго дождя, казался еще чище, еще прозрачнѣе; кругомъ разстилались поля, засѣянныя хлѣбомъ; луга, поросшія зеленою травою и безчисленнымъ количествомъ разнообразныхъ полевыхъ цвѣтовъ… Леночка смотрѣла на все это съ наслажденіемъ и, конечно, считала бы себя совершенно довольною, ежелибъ только -ее не смущала мысль о томъ, какія будутъ отношенія съ Леной.
Во время переѣзда онѣ безъ умолку болтали о разныхъ разностяхъ, причемъ Лена не сказала ни одной колкости; Леночка почти уже мысленно примирилась съ нею, стараясь позабыть про разговоръ о пальто, какъ вдругъ между ними вышло новое недоразумѣніе.
— Мнѣ мама недавно выписала изъ Петербурга замѣчательно красивую шляпу съ бѣлымъ перомъ и розовыми розами; жаль, что мы съ тобою не сговорились раньше, можетъ быть, и ты бы себѣ купила такую же — замѣтила Лена.
— А кстати, — добавила она послѣ минутнаго молчанія: — я не вижу у тебя кардонки, не забыла ли ты ее въ вагонѣ.
— Кардонки? — переспросила Леночка: — какой? — Лена засмѣялась.
— Да съ новой шляпой, какой же больше.
— Я ничего не понимаю Лена, про какую шляпу ты говоришь? Шляпа надѣта на мнѣ.
— Но вѣдь это дорожная, развѣ ты другую не привезла съ собою?
— Нѣтъ…
— Напрасно.
Леночка ничего не отвѣтила; нѣсколько минутъ продолжалось молчаніе.
— У насъ много сосѣдей и всѣ барышни очень наряжаются, — заговорила вновь Лена: — не далѣе какъ въ будущее воскресенье мы предполагаемъ устроить большую прогулку въ расположенное поблизости село, гдѣ въ этотъ день справляется храмовой праздникъ… Туда, съѣзжается чуть ли не весь околотокъ… Всѣ наши знакомые. День проходитъ шумно и весело… Только дамы вообще стараются принарядиться, щегольнуть одна передъ другою туалетомъ и тебѣ въ твоей простенькой шляпченкѣ ѣхать невозможно.
Рѣчь кузины опять кольнула въ сердце Леночку. Надѣтая, въ данную минуту, на ея головѣ шляпа была только что куплена передъ отъѣздомъ и мама находила ее для деревни даже слишкомъ нарядною… Леночка раскрыла ротъ, чтобы высказать это Ленѣ, но цѣль путешествія оказалась уже достигнутою: экипажъ остановился около подъѣзда очень красивой дачи, со всѣхъ четырехъ сторонъ окруженной зеленью.
Большая косматая собака первая выбѣжала навстрѣчу и начала съ громкимъ радостнымъ лаемъ ласкаться къ Ленѣ; Леночка невольно отступила назадъ; она вообще не отличалась храбростью, да, по правдѣ сказать наружный видъ собаки былъ дѣйствительно крайне внушительный.
Замѣтивъ смущеніе кузины, Лена засмѣялась.
— Возьми ее… Возьми… Это чужой… Возьми! — обратилась она къ собакѣ, показывая пальцемъ на Леночку.
Собака оскалила зубы, повернула косматую голову по тому направленію, гдѣ стояла Леночка, но какъ бы инстинктивно понимая, что съ нею шутятъ, — съ мѣста не двигалась.
Леночка тѣмъ не менѣе, настолько испугалась, что даже вскрикнула.
— Не бойся, Полканъ у насъ добрый, онъ отлично понимаетъ на кого надо броситься и на кого не надо, — раздался позади ея голосъ брата Лены, Гриши, красиваго, загорѣлаго мальчугана лѣтъ одиннадцати. А вотъ тебѣ, такъ я удивляюсь, — добавилъ онъ строго, взглянувъ на сестру: — развѣ можно дѣлать такіе вещи.. Смотри, какъ ты напугала Леночку, на ней лица нѣтъ.
Въ отвѣтъ на замѣчаніе брата, Лена только расхохоталась и молча удалилась во внутреннія комнаты.
— Пойдемъ, я провожу тебя къ папѣ и мамѣ, они на террасѣ, — продолжалъ Гриша.
Леночка послѣдовала за двоюроднымъ братомъ; Полканъ тоже пошелъ съ ними, но теперь, когда Леночка знала, что Полканъ отлично понимаетъ на кого можно бросится и на кого нельзя, она его уже больше не боялась.
Дядя и тетка ей очень поправились; они обошлись съ нею ласково; долго разспрашивали объ ея родителяхъ, объ ея здоровьѣ и въ заключеніе рѣчи выразили полное удовольствіе по поводу ея пріѣзда къ нимъ.
— Но гдѣ же Лена? — спросила тетка, отыскивая глазами дочь.
— Она, кажется, прошла въ свою комнату, — отозвался Гриша.
— Это очень нелюбезно: бросить гостью и уйти.
— Развѣ наша Лена способна быть любезною. Она сейчасъ такъ напугала Леночку, что если бы я не подоспѣлъ во-время, то Леночка навѣрное бы расплакалясъ.
— Чѣмъ? — вмѣшался отецъ.
— Не вѣрьте, дядя, Гриша шутитъ, Лена ничѣмъ меня не испугала, — поспѣшила остановить мальчика Леночка.
— Нѣтъ, нѣтъ… Что-нибудь да было навѣрное, ты не хочешь выдавать ее, но Гриша долженъ во всякомъ случаѣ сказать правду — я этого требую.
Гриша въ короткихъ словахъ передалъ отцу все то, что намъ извѣстно касательно сцены съ Полканомъ.
Отецъ насупилъ брови и молча покачалъ головой.
— Дядя, милый, прошу васъ, не дѣлайте Ленѣ замѣчанія, я не хочу, чтобы съ первой же минуты моего появленія въ вашемъ домѣ она имѣла поводъ быть мною недовольной, я не боюсь Полкана… Я люблю его! — добавила она дрожащимъ отъ волненія голосомъ и, какъ бы въ доказательство истины своихъ словъ, крѣпко охватила за шею добраго Полкана, который посмотрѣлъ на нее своими умными выразительными глазами и ласково замахалъ хвостомъ.
— Вотъ видите, дядя, какіе мы пріятели, — сказала Леночка и принялась вновь упрашивать дядю не дѣлать замѣчанія Ленѣ.
Тетю звали Ольгой Михайловной, она проводила Леночку въ отведенное для нея помѣщеніе, позвала горничную и при себѣ приказала разобрать Леночкины вещи; что касается Лены, то она явилась только къ обѣду.
На замѣчаніе матери, что гостью оставлять одну нелюбезно, она усмѣхнулась.
— Смѣяться нечего, я говорю правду, — строго замѣтила Ольга Михайловна.
Лена на это ничего не отвѣтила, но, по выраженію ея лица, не трудно быто догадаться, что она осталась недовольною сдѣланнымъ ей замѣчаніемъ и, начиная съ слѣдующаго же дня, при каждомъ удобномъ случаѣ, втихомолку дѣлала и говорила колкости своей маленькой гостьѣ.
Леночка всегда старалась отмалчиваться, но чѣмъ дальше, тѣмъ на душѣ ея становилось все тяжелѣе и тоскливѣе.
Вспомнивъ данное матери обѣщаніе, написать обо всемъ откровенно, она нѣсколько разъ бралась за перо, чтобы привести въ исполненіе это обѣщаніе, но, затѣмъ, разсудивъ, что письмо ея можетъ огорчить мать, все время стремившуюся предоставить ей возможность отдохнуть и поправиться въ деревнѣ на чистомъ воздухѣ, рѣшила для перваго случая написать коротенькое открытое письмо, увѣдомивъ только о томъ, что доѣхала благополучно.
«Можетъ быть, все обойдется и будетъ хорошо», — утѣшала сама себя Леночка, надѣясь, что Лена, познакомившись съ нею ближе, станетъ лучше относиться, но на дѣлѣ, однако, выходило иначе: Лена съ каждымъ днемъ становилась придирчивѣе, несноснѣе; Леночка въ концѣ концовъ потеряла терпѣніе.
Наканунѣ предполагаемой поѣздки на храмовой праздникъ въ сосѣднее село, Лена объявила кузинѣ, что если она рѣшится ѣхать въ своемъ простенькомъ платьѣ и въ той шляпкѣ, въ которой была въ дорогѣ, то она (т.-е. Лена) не приметъ участія въ общей поѣздкѣ и останется дома.
— Мнѣ стыдно будетъ сидѣть въ одномъ экипажѣ съ такою оборвашкой, — сказала она въ заключеніе, презрительно улыбнувшись, и, какъ бы не желая слышать возраженія, сейчасъ же вышла изъ комнаты.
Леночка въ продолженіе нѣсколькихъ минутъ стояла неподвижно, лицо ея покрылось блѣдностью, на глазахъ выступили слезы.
— Оборвашка! — проговорила она сама себѣ упавшимъ голосомъ и, закрывъ лицо руками горько расплакалась…
— Чирикъ… Чирикъ! — раздавалось между тѣмъ чириканье двухъ хорошенькихъ канареекъ, помѣщенныхъ въ общей клѣткѣ, поставленной на окнѣ. Одну изъ канареекъ звали «Toto», а другую «Лоло» — Тото принадлежала Леночкѣ и жила у нее уже давно, вторую — отецъ Лены нѣсколько дней тому назадъ подарилъ Леночкѣ. За «Toto» было заплочено очень дорого, потому что Тото умѣла дѣлать разныя забавныя штуки, Леночкина же канарейка ничего такого не знала, но Леночка ее очень любила, и съ удовольствіемъ думала о томъ, что по возвращеніи домой подаритъ матери, предвидя заранѣе, какъ мама обрадуется… ей давно хотѣлось имѣть канарейку, но она считала это прихотью и лишнимъ расходомъ, дѣлать который при ихъ ограниченныхъ средствахъ, конечно, было бы неблагоразумно, когда подъ часъ и на необходимыя потребности денегъ не хватало.
Выплакавшись досыта, Леночка встала съ мѣста и подошла къ клѣткѣ. Тото весело прыгала съ Щердочки на жердочку, она ждала, чтобы Леночка отворила дверку и хотѣла по обыкновенію присѣсть на ея пальчикъ, это было ея любимое занятіе.
— Не смѣй трогать мою канарейку… — раздался вдругъ голосъ Лены, проходившей мимо окна въ эту минуту.
— Я не трогаю.
— Зачѣмъ же ты подошла къ клѣткѣ?
— Чтобы поласкать свою.
— Самое лучшее, убирай свою куда знаешь, — я не хочу чтобы онѣ сидѣли въ одной клѣткѣ… клѣтка моя… — продолжала Лена, начиная горячиться все болѣе и болѣе.
— Но куда убрать? Вѣдь безъ клѣтки оставить нельзя, а клѣтку, ты сама знаешь, дядя обѣщалъ купить только завтра, на ярмаркѣ.
— На ярмаркѣ? — Я вижу, ярмарка не выходитъ у тебя изъ головы… Но ты на нее не поѣдешь… Я не допущу…
Съ этими словами, Лена не помня себя отъ досады и злости, привстала на завалину, протянула руку къ клѣткѣ, открыла дверку и, зажавъ въ кулакъ Леночкину птичку, мгновенно выпустила ее на свободу.
— Ай! Ай! Что ты надѣлала! — вскричала тогда Леночка, въ отчаяніи ломая руки, и провожая глазами канарейку, которая тоже очевидно испуганная подобною неожиданностью, быстро понеслась впередъ безъ оглядки.
Передъ домомъ, около сада, разстилалось небольшое озеро, на срединѣ котораго находился островокъ, густо поросшій кустами… Канарейка полетѣла прямо туда.
— Лена! Леночка! Одна изъ вашихъ канареекъ вылетѣла изъ клѣтки! — вскричалъ Гриша, подбѣжавъ тоже къ окну.
Лена вмѣсто отвѣта убѣжала прочь, а Леночка, захлебываясь отъ слезъ и волненія, въ короткихъ словахъ разсказала ему все то, что намъ уже извѣстно.
— Противная, гадкая Лена! У нея невозможный характеръ… Она всѣмъ причиняетъ только горе да неудовольствіе… надо пожаловаться папѣ и мамѣ…
— Не надо, Гриша, прошу тебя, умоляю не дѣлай этого… Жалобой птичку все равно не воротишь! Лучше попробуемъ поймать ее…
— Попробуемъ! — отозвался Гриша и, схвативъ Леночку за руку, поспѣшно потащилъ къ пристани, гдѣ была привязана лодка.
— Садись скорѣе, мы переправимся на островъ и тамъ постараемся поймать твою птичку; можетъ быть, намъ это удастся,: — продолжалъ Гриша.
Сказано — сдѣлано: лодка была отвязана въ одинъ мигъ; сѣвшіе въ нее Гриша и Леночка, быстро поплыли по направленію къ острову; Леночка все еще не могла успокоиться отъ охватившаго ее волненія; что касается Лены — то она, позеленѣвъ отъ злости и сжавъ кулаки, безцѣльно бѣгала взадъ и впередъ по берегу, забывъ про то, что на ней надѣто чистое, бѣлое платье, которое легко могло запачкаться о траву, и безпрестанно задѣвала полями своей шляпы и шелковыми лентами кушака, за попадавшіе на пути сучья.
— Лена, что съ тобою? Въ умѣ ли ты? ты на себя не похожа! — окликнула Лену, попавшая навстрѣчу дочь мѣстнаго лѣсничаго — Наташа.
— Что со мною? Я сама не знаю, что со мною… Я сама не знаю, зачѣмъ все это натворила… Бѣдная птичка… Но… но… Леночка такъ разсердила меня! — отвѣчала дѣвочка безсвязно.
Наташа взглянула на нее съ удивленіемъ, старалась уговорить, успокоить. Она хорошо знала ея необузданный характеръ, знала, что подобныя сцены не рѣдкость, и не разъ дѣйствовали на Лену благотворно.
— Разскажи подробно, какъ все произошло? — спросила она Лену своимъ обычнымъ кроткимъ, ласковымъ голосомъ.
Лена исполнила ея желаніе.
— Не хорошо; стыдно быть такою злою… Грѣшно… — сказала она, когда Лена замолчала. Лена на это замѣчаніе ничего не отвѣтила. Гриша и Леночка тѣмъ временемъ добрались до островка. Гриша всѣми силами старался успокоить спутницу, доказывая совершенно основательно, что птичка съ непривычки навѣрное скоро утомится, присядетъ на первый кустъ, и имъ будетъ легко поймать ее.
Такъ оно и вышло. Леночка очень скоро напала на слѣдъ «Лоло», безъ труда взяла ее въ руки и въ первую минуту, окончательно успокоилась; но спокойствіе ея продолжалось недолго.
— А что же я съ ней сдѣлаю потомъ? Куда посажу? Вѣдь Лена не позволитъ помѣстить въ одну клѣтку со своей.
— Можно попросить клѣтку у Наташи; я знаю, что у нея есть — она не откажетъ; только ужъ тебѣ придется смотрѣть въ оба, иначе Лена, пожалуй, вторично учинитъ непріятность.
— Нѣтъ; я употреблю все стараніе, чтобы сохранить мою птичку.
— Самое лучшее разсказать про ея поступокъ папѣ и мамѣ.
— Нѣтъ, Гриша, ради Бога!
Причаливъ къ берегу, Гриша, не теряя времени побѣжалъ къ домику лѣсничаго и, вызвавъ Наташу, въ короткихъ словахъ объяснилъ все, и просилъ одолжить клѣтку.
Къ великому его удивленію оказалось, что Наташѣ уже все извѣстно.
— Клѣтку я дамъ очень охотно, — отозвалась Наташа: и если Леночка пожелаетъ, то* пожалуй — возьму птичку къ себѣ. Гриша поблагодарилъ добрую дѣвочку, и поспѣшилъ домой сообщить кузинѣ о ея предложеніи.
— Конечно, это будетъ самое лучшее, — согласилась Леночка.
И птичка въ тотъ же вечеръ была отправлена къ Наташѣ. — Что касается Лены, то она, видимо, избѣгала говорить съ Леночкой, и когда онѣ пришли въ свою комнату, чтобы ложиться спать, то поспѣшила скорѣе лечь въ кровать и притвориться спящей.
Леночка сѣла писать матери; она чувствовала себя глубоко оскорбленной Леной; слово «оборвашка» не выходило у нее изъ головы, а поступокъ съ птичкой окончательно казался возмутительнымъ; она рѣшила просить мать взять ее домой какъ можно скорѣе. Въ первую минуту, она хотѣла было изложить все подробно, но затѣмъ ограничилась только слѣдующимъ:
"Вызови меня подъ какимъ-нибудь предлогомъ до"мой; я не могу долѣе здѣсь оставаться… Слишкомъ "тяжело. Лена меня, обижаетъ, только, пожалуйста, въ "твоемъ письмѣ про это не упоминай, я не хочу, чтобы "черезъ меня она получила выговоръ.
"Цѣлую тебя и папу.
Больше писать она была не въ силѣ; двѣ крупныя слезы скатились у нее изъ глазъ и упали на бумагу.
— Завтра напишу адресъ; сегодня рука совсѣмъ не ходитъ, — проговорила Леночка сама себѣ въ слухъ и, оставивъ письмо не заклееннымъ, тихонько, на цыпочкахъ, пробралась къ своей кровати.
Лена, которую она считала спящей, незамѣтно слѣдила за нею глазами; при видѣ ея заплаканнаго личика, она почувствовала нѣчто похожее на укоръ совѣсти; чувство это до сихъ поръ ей не было знакомо; она съ самаго ранняго дѣтства привыкла капризничать, сердиться, быть настойчивою, всѣхъ оскорблять и надо всѣми подсмѣиваться, никогда не задавая себѣ вопроса, хорошо-ли это — не грѣшно-ли, не стыдно-ли.
Наташа была первая, которая ее объ этомъ спросила, случайно столкнувшись съ нею на берегу озера, когда Гриша и Леночка отправились на поиски птички. Она ей тогда ничего не отвѣтила и даже поспѣшила уйти, чтобы не вдаваться въ непріятные разговоры, но вопросъ Наташи тѣмъ не менѣе ей запалъ въ душу, она думала надъ нимъ долго, мысленно разбирала его въ продолженіе цѣлаго дня, и какъ уже сказано выше, первый разъ въ жизни узнала, что значитъ — угрызеніе совѣсти… Долго ворочалась она съ боку на бокъ, напрасно старалась заснуть: сонъ точно нарочно бѣжалъ куда-то далеко. Къ утру она немного забылась, но какъ только показались лучи солнца, такъ ее точно кто толкнулъ подъ бокъ, она встрепенулась, и первое, что ей попало на глаза — было незапечатанное письмо кузины, спавшей тутъ-же въ комнатѣ, крѣпкимъ, безмятежнымъ сномъ.
Лена знала, что читать чужія письма не годится; что это не хорошо, стыдно, но желаніе узнать содержаніе письма Леночки къ родителямъ было настолько велико, что она при всемъ желаніи, никакъ не могла совладать съ собою.
Просунувъ ножки въ стоявшія около кровати туфельки, она тихонько шаркая ими по полу, подошла къ столу, и искоса поглядывая на спящую Леночку, поспѣшно прочитала письмо.
Каждое слово его точно камнемъ ложилось ей на сердцѣ… Въ первую минуту она готова сейчасъ же броситься къ Леночкѣ, разбудить ее, встать передъ нею на колѣни и просить прощенія, но затѣмъ чувство ложнаго стыда взяло верхъ надъ этимъ хорошимъ порывомъ, она закрыла лицо руками и, вернувшись обратно въ свою кровать, точно такъ же тихо, живо юркнула подъ одѣяло.
Висѣвшіе въ комнатѣ стѣнные часы, пробили 6, 7, 8, а Лена все продолжала лежать съ открытыми глазами, безцѣльно устремивъ ихъ впередъ, въ одну точку; но вотъ наконецъ проснулась и Леночка.
— Ахъ уже девятый часъ! Надо скорѣе вставать, чтобы во время отправить письмо на почту… — проговорила дѣвочка сама себѣ въ слухъ, иначе оно не успѣетъ къ поѣзду.
Съ этими словами она начала одѣваться, въ свою очередь, стараясь не шумѣть, такъ какъ полагала, что Лена еще спитъ.
До почты было не далеко; пока горничная накрывала чай, она успѣла опустить письмо въ почтовую кружку, затѣмъ вернулась на террасу и сѣла въ ожиданіи прихода остальныхъ членовъ семьи.
Дядя и тетя очень удивились, когда она заявила, что не поѣдетъ съ нами на ярмарку, но такъ какъ выставленная ею причина къ тому была головная боль и легкое недомоганье, то не стали настаивать.
Во время переговоровъ Лена сидѣла, опустивъ глаза; щеки ея покрылись блѣдностію, но ни отецъ, ни мать, по счастію ничего не замѣтили. Гришѣ очень хотѣлось сообщить имъ вчерашній эпизодъ съ канарейкой, но Леночка заставила его дать ей честное слово, что онъ этого не сдѣлаетъ, а потому волей не волей, приходилось молчать.
— Вѣдь тебѣ скучно будетъ одной, когда мы всѣ уѣдемъ? — ласково обратилась къ Леночкѣ тетя.
— Нѣтъ, тетя, ничего; я схожу къ Наташѣ, она давно меня звала, Наташа живетъ близко, это мнѣ не будетъ утомительно.
— Да, конечно… — согласилась тетя.
— Я привезу тебѣ обѣщанную клѣтку, — сказалъ дядя: — а то птичкамъ, пожалуй, тѣсно сидѣть въ одной.
При воспоминаніи о птичкахъ, Лена вспыхнула и чтобы скрыть свое смущеніе, поспѣшно ушла въ свою комнату одѣваться. Нѣсколько времени спустя къ подъѣзду подали экипажъ, и все семья отправилась къ обѣднѣ въ сосѣднее село, гдѣ былъ храмовой праздникъ и ярмарка.
Проводивъ своихъ, Леночка дѣйствительно пошла навѣстить Наташу, чтобы поблагодарить за выказанное сочувствіе къ ея птичкѣ.
— Не за что, — отозвалась Наташа: — я очень рада быть полезною; хорошо что клѣтка нашлась… Вѣдь вотъ право, какая не хорошая эта Лена, еще счастье, что вамъ съ Гришей удалось поймать птичку, я думаю это было не легко.
Леночка разсказала подробно, какимъ образомъ они сѣли въ лодку, доплыли до острова и изловили утомленную канарейку.
Наташа слушала ее внимательно. Бесѣда затянулась вплоть до обѣда; Леночка въ разговорѣ съ Наташей даже позабыла и о ярмаркѣ, которую раньше ей такъ хотѣлось видѣть, но о которой теперь старалась не думать, потому что эти думы пробуждали въ ней непріятное воспоминаніе о нанесенномъ Леною оскорбленіи.
Лена, между тѣмъ, несмотря на множество разнообразныхъ удовольствій и развлеченій, полученныхъ въ теченіе цѣлаго дня, не чувствовала себя удовлетворенною: на душѣ у нее словно кошки скребли… Она скучала, ни что ее не тѣшило, и когда наступила пора возвращаться домой, то даже порадовалась что длинный, томительный день наконецъ окончился.
На слѣдующее утро Леночка получила письмо отъ матери. Мать вызывала ее немедленно вернуться въ городъ, въ виду того, что имъ приходится перебираться на новую квартиру, и она нуждается въ ея помощи.
Леночка, конечно, съ разу поняла и догадалась, что мама только исполняетъ ея личную просьбу, и въ помощи ея нисколько не нуждается, такъ какъ всегда подобныя дѣла сама дѣлала, но тѣмъ не менѣе, письмо было показано тетѣ.
— Очень жаль, что такъ скоро приходится отпустить тебя, — сказала тетя но ежели мама вызываетъ, то ѣхать конечно надобно. Леночка приступила къ сборамъ.
Жаль ей было уѣзжать изъ деревни; нравилось ей тамъ, и воздухъ и зелень, и катанье въ лодкѣ, которое она такъ любила, но чувство оскорбленнаго самолюбія все-таки брало верхъ надъ всѣми этими прелестями.
За часъ до отхода поѣзда дядя приказалъ заложить тотъ же самый фаэтонъ, въ которомъ она сюда пріѣхала назадъ тому недѣлю. Простившись съ теткой и дядей, Леночка сѣла въ него первая, за нею сѣла Лена, Гриша и Наташа, тоже пожелавшая проводить дорогую гостью до станціи; она держала въ рукахъ клѣтку съ канарейкой и какъ-то многозначительно переглядывалась съ Леной; — Леночка это замѣтила, и предполагала, что Наташа, вѣроятно, хочетъ примирить ихъ; противъ этого она ничего не имѣла, и сама нѣсколько разъ пробовала заговорить съ Леной, по разговоръ между ними однако, при всемъ ея стараніи, не вязался.
Едва успѣла наша компанія войти на платформу станціи, какъ раздался первый звонокъ. Гриша подбѣжалъ въ кассѣ купить билетъ, а Лена и Наташа помогли Леночкѣ войти въ вагонъ и внести клѣтку.
— Прощай Наташа, прощай Лена! — сказала Леночка и крѣпко обняла обѣихъ дѣвочекъ. Лена, прощаясь съ нею, сунула ей въ руку какую-то записочку и прошептала дрожащимъ голосомъ:
— Прочти, когда поѣздъ тронется…
Леночка уже открыла ротъ съ цѣлью просить разъясненія, но оберъ-кондукторъ попросилъ провожающихъ удалиться изъ вагона, раздался звонокъ и поѣздъ отправился дальше.
Выглянувъ въ окно, Леночка кивала головкою Ленѣ, Гришѣ и Наташѣ до тѣхъ поръ, пока они не скрылись изъ виду, затѣмъ поспѣшила раскрыть записку; вотъ ея содержаніе:
«Я очень и очень передъ тобою виновата; за все время твоего пребыванія у насъ, ты видѣла отъ меня такъ много непріятнаго. Прости, голубушка, не сердись! Сама знаю, что у меня отвратительный характеръ. То терпѣніе, съ которымъ ты переносила нанесенныя мною тебѣ оскорбленія и обиды — заставило меня образумиться… Я дала себѣ слово измѣниться къ лучшему, и сдержу его во что бы то ни стало. Обо всемъ этомъ я нѣсколько разъ собиралась вчера лично переговорить съ тобою, но не хватало духу, а потому рѣшилась написать. Теперь прошу тебя — исполни мою убѣдительную просьбу: не читай это письмо дальше, а прежде подойди къ клѣткѣ твоей канарейки, открой дверку и прикажи „Лоло“ сѣсть тебѣ на палецъ»…
Леночка молча сложила письмо. Желаніе кузины помириться съ нею и просьба о прощеніи тронули ее до слезъ, а просьба не читать письма дальше и подойти къ клѣткѣ съ требованіемъ, котораго «Лоло» не могла исполнить, потому что не была обучена ни къ какимъ штукамъ — показалась ей странною, тѣмъ не менѣе она все-таки къ клѣткѣ подошла и, приказавъ кинарейкѣ сѣсть къ себѣ на палецъ, пришла въ неописанное удивленіе, потому что «Лоло» дѣйствительно въ точности исполнила то, что отъ нее требовали.
— Милая, «Лоло», что это значитъ? Кто научилъ тебя этой штукѣ, кто — и когда, разскажи мнѣ! — вскричала Леночка, нѣжно цѣлуя птичку въ ея крошечную, желтенькую головку.
Къ сожалѣнію, птичка сказать ничего не могла; Леночка посадила ее обратно въ клѣтку и поспѣшила искать разъясненія интересной загадки въ письмѣ, разгадка получилась слѣдующая:
«Чтобы хотя немного загладить мою вину передъ тобою (писала дальше Лена), я рѣшила, ничего тебѣ не говоря, обмѣняться съ тобою птичками, т. е. „Лоло“ взять себѣ, а тебѣ отдать мою любимицу „Toto“. Ты всегда восхищалась ея познаніями, и неоднократно высказывала сожалѣніе по поводу того, что „Лоло“ ничему не обучена. „Toto“ я очень любила и люблю, и никогда ни для кого бы съ нею не разсталась, но тебѣ отдаю ее съ большимъ удовольствіемъ; пусть она будетъ служить залогомъ нашей дружбы».
О, какъ дорога показалась Леночкѣ въ эту минуту ея кузина, какъ охотно она вернулась бы обратно къ ней въ деревню, какъ крѣпко обняла бы ее. Какъ горячо расцѣловала!…
Но поѣздъ продолжалъ мчаться впередъ съ обычной быстротою, и по прошествіи извѣстнаго времени благополучно прибылъ въ Петербургъ; мама, конечно, встрѣтила Леночку на вокзалѣ, и, когда Леночка подробно разсказа ей обо всемъ случившемся, то, въ свою очередь, очень порадовалась намѣренію Лены — исправиться и искренно пожелала, чтобы это намѣреніе было ею выполнено добросовѣстно.