1890.
правитьДвѣ недѣли въ Лондонѣ.
правитьНынѣшній разъ я пріѣхалъ въ Лондонъ уже къ концу сезона, то-есть, въ послѣднихъ числахъ іюля. Къ числу многихъ оригинальныхъ обычаевъ, господствующихъ на британскихъ островахъ, принадлежитъ давно установившійся обычай проводить весну и лучшую пору лѣта въ Лондонѣ, несмотря на то, что здѣсь всякій сколько-нибудь достаточный человѣкъ прежде всего старается пріобрѣсти себѣ помѣстье и убрать свой сельскій домъ со всевозможнымъ удобствомъ. Лондонскій сезонъ обыкновенно продолжается во все засѣданіе парламента, то-есть, начиная съ самой ранней весны до августа; а осень и зима посвящаются на житье въ помѣстьяхъ, на охоту и на путешествіе. Впрочемъ, здѣшняя зима далеко не представляетъ такого унылаго вида, какъ напримѣръ въ средней Европѣ. Здѣсь зелень въ поляхъ и на большей части кустарниковъ и деревьевъ во все продолженіе зимы такъ-же свѣжа и ярка, какъ въ первые лѣтніе мѣсяцы, а лондонскій климатъ, столь дурной отъ ноября до марта, превосходенъ отъ апрѣля до сентября. Притомъ же та часть Лондона, въ которой преимущественно живутъ высшіе и богатые классы, вовсе не такъ лишена свѣжаго воздуха и природы, какъ всѣ другія столицы Европы. Лондонъ, а особенно его West-End, кварталъ высшаго и богатаго общества, изобилуетъ парками, садами и скверами съ старыми, роскошными деревьями. Въ этихъ густыхъ тѣнистыхъ паркахъ съ утра встрѣчаешь множество верховыхъ; дамы въ щегольскихъ экипажахъ разъѣзжаютъ по этимъ густымъ аллеямъ, какъ въ своихъ помѣстьяхъ и очень часто сами правятъ. Итакъ, съ наступленіемъ апрѣля, всякій стремится въ Лондонъ, начиная съ аристократіи, которая здѣсь даетъ тонъ всему. Жители другихъ мѣстностей, исключая развѣ тѣхъ, которымъ должности, лавки или фабричныя дѣла не позволяютъ отлучиться, собирая всѣ средства, стремятся въ Лондонъ хотя на одну недѣлю. Меблированныя квартиры, отели, театры, концерты, всѣ публичныя зрѣлища наполняются невѣроятными толпами жильцовъ, слушателей и зрителей. Трудно, да я думаю и невозможно опредѣлить число меблированныхъ комнатъ и квартиръ, отдающихся въ наймы на время сезона; количество ихъ невѣроятно; онѣ всѣхъ цѣнъ и во всѣхъ степеняхъ комфорта и изящества. Но количество пріѣзжающихъ въ Лондонъ на время сезона такъ велико, что выборъ между квартирами дѣлается труденъ, и найдти квартиру не легко. Такъ какъ англичане — самый чистоплотный народъ въ мірѣ, съ которымъ могутъ сравниться въ этомъ развѣ только наши купцы и особенно купцы старообрядцы, — то квартиры здѣсь почти всѣ необыкновенно чисты и опрятны. Цѣны ихъ въ сравненіи не только съ петербургскими, но даже и парижскими, вовсе нельзя назвать дорогими. Моя квартира во второмъ этажѣ, въ хорошемъ и весьма чистомъ кварталѣ (Cavendish Square) и состоящая изъ просторной спальни, къ которой съ одной стороны примыкаетъ кабинетъ для одѣванья, а съ другой большая гостиная (sitting room), и все это чисто и прекрасно меблировано, стоила мнѣ 40 шиллинговъ въ недѣлю (рублей 13 сер.). Такъ какъ здѣсь вовсе нѣтъ обычая завтракать въ кофейныхъ, какъ въ Парижѣ, да и кофейныхъ здѣсь почти нѣтъ, то завтракъ приготовляютъ обыкновенно дома. Два яйца, превосходная баранья котлетка и въ огромномъ количествѣ чай съ густыми сырыми сливками, стоитъ съ небольшимъ шиллингъ (коп. 40 серебр.). Что касается до газетъ, то ихъ можно получать за бездѣлицу на прочтеніе отъ 9 до 12 часовъ: огромное множество уличныхъ мальчиковъ снискиваютъ себѣ пропитаніе тѣмъ, что разносятъ газеты по домамъ утромъ и потомъ приходятъ за ними послѣ полудня. Отели англійскіе, гдѣ безъ англійскаго языка путешественникъ рѣшительно пропадаетъ, превосходны, но дороги; а отели, содержимыя иностранцами, какъ напримѣръ, на Лейстеръ-скверѣ, гдѣ прислуга говоритъ по-французски, грязны и дурны. Для людей, желающихъ провести въ Лондонѣ нѣсколько мѣсяцевъ и имѣющихъ хотя самыя маленькія свѣдѣнія въ англійскомъ языкѣ, всего лучше помѣститься въ англійскомъ семействѣ. Тамъ за весьма небольшую плату они будутъ имѣть квартиру и столъ, и сверхъ того пользоваться англійскимъ обществомъ. Въ каждомъ нумеръ «Times» всегда есть много объявленій отъ семействъ, желающихъ принять къ себѣ такого рода постояльцевъ, даже женатыхъ. А о превосходномъ комфортѣ англійской жизни нельзя имѣть понятія, не испытавши его. Побывать въ Лондонѣ въ теченіе сезона принадлежитъ не только къ обычаямъ англичанъ, но и къ условіямъ фашона (fashion). Англичанинъ, столь, свободный въ своихъ политическихъ мнѣніяхъ, добровольно подчиняется строгой общественной дисциплинѣ, укоренившемуся обычаю и установившимся нормамъ жизни. Нѣтъ народа въ Европѣ, у котораго обычай и установившіяся нормы жизни возводились бы въ такой неприкосновенный законъ. Оказывая совершеннѣйшую терпимость ко всякаго рода доктринамъ и мнѣніямъ, англичанинъ считаетъ естественнымъ только то, что получило право обычности, и именно англійской обычности. Аристократическія части Лондона, пустыя и тихія зимою, по которымъ рѣдко слышится стукъ экипажа, съ наступленіемъ сезона вдругъ наполняются своими великолѣпными обитателями и роскошными экипажами, съ кучерами и лакеями въ парикахъ, или съ напудренными волосами. У отворяющихся дверей домовъ видны напудренные швейцары. По какому-то непонятному предразсудку, пудра и парикъ имѣютъ здѣсь величественное и мистическое значеніе. Президенты палаты лордовъ и общинъ сидятъ въ огромныхъ напудренныхъ парикахъ, и замѣчательно, что чѣмъ больше парикъ, тѣмъ онъ имѣетъ)болѣе важное значеніе. Судьи тоже засѣдаютъ въ парикахъ, но парики ихъ уже менѣе парика лорда канцлера, а парики адвокатовъ менѣе судейскихъ. Только лордъ-меръ не надѣваетъ парика, хотя онъ въ то-же время и полицейскій судья въ Сити. Аристократическіе кучера и лакеи непремѣнно, если иногда и не бываютъ въ парикахъ, то всегда съ напудренными волосами. Впрочемъ, это удовольствіе здѣсь можетъ доставить себѣ всякій; оно вовсе не составляетъ исключительнаго права, принадлежащаго аристократическимъ титуламъ, а пріобрѣтается посредствомъ взноса извѣстнаго налога, которымъ обложено право употребленія пудры. Но рѣдко кто не изъ титулованныхъ лицъ вздумаетъ напудрить своихъ кучеровъ и лакеевъ. Вы тотчасъ различите экипажъ лорда отъ экипажа какого-нибудь члена нижней палаты. Первый всегда яркаго цвѣта, лакей и кучеръ въ короткихъ штанахъ и въ жилетахъ изъ краснаго плюша, въ шляпѣ съ кокардой. Экипажъ коммонера гораздо скромнѣе; если-же онъ глава старинной фамиліи въ своей провинціи, то онъ можетъ имѣть такой-же экипажъ, какъ и лордъ. Но всякій выскочка особенно долженъ остерегаться кокарды на шляпахъ своихъ слугъ. Все это только въ обычаѣ, все это не предписывается, но все это соблюдается строго. Также не запрещается придумать для себя какой-угодно гербъ, но никому здѣсь въ голову не придетъ выставить произвольно гербъ на своемъ экипажѣ; такого всѣ засмѣяли-бы. Но я началъ говорить о парикахъ: особенно жаль мнѣ было смотрѣть на предсѣдателя палаты общинъ, сидѣвшаго въ своемъ огромномъ паричищѣ во время страшныхъ іюльскихъ жаровъ нынѣшняго лѣта; въ иные дни, когда палата была особенно полна, потъ градомъ лилъ съ его лица, походившаго цвѣтомъ на варенаго морского рака. Неимовѣрное здоровье, прежде всѣхъ другихъ талантовъ, должны здѣсь имѣть адвокаты, предсѣдатели судовъ и особенно президентъ палаты общинъ. Предсѣдательствуя въ палатѣ обыкновенно отъ пяти или шести часовъ вечера и до глубокой ночи, онъ въ послѣдніе мѣсяцы сессіи предсѣдательствуетъ еще отъ двѣнадцати утра до четырехъ часовъ. Послѣдній президентъ высидѣлъ такимъ образомъ семнадцать лѣтъ и конечно уже не даромъ возведенъ былъ потомъ въ перы. Замѣтьте, что президентъ не можетъ даже на минуту выйти, чтобъ освѣжиться; для этого онъ долженъ прервать засѣданіе, ибо палата безъ своего президента не имѣетъ никакого значенія, а вице-президентовъ здѣсь нѣтъ. Онъ можетъ выйти только тогда, когда палата обращается въ комитетъ, потому что у комитетовъ палаты есть свои предсѣдатели. Но палата въ комитетъ обращается не часто. Правда, парламентъ открытъ не цѣлый годъ, однакожъ главная сессія продолжается съ января и до половины августа. И все это время надо положительно высидѣть. Конечно, президентъ палаты не обязанъ къ большимъ головнымъ работамъ, — но президенты высшихъ судовъ! Лордъ-Кембль, напримѣръ канцлеръ въ теперешнемъ министерствѣ и бывшій президентъ уголовнаго суда, съ 10 до 4 часовъ предсѣдательствовалъ въ своемъ судѣ ежедневно, гдѣ, выслушивая адвокатовъ и разспрашивая свидѣтелей, долженъ потомъ разсказывать присяжнымъ оправдательныя и обвинительныя стороны каждаго дѣла, слѣдовательно онъ съ напряженнымъ вниманіемъ долженъ былъ слѣдить за рѣчами адвокатовъ и за показаніями свидѣтелей; а потомъ вечеромъ онъ отправлялся въ палату лордовъ, какъ членъ ея, часто говорилъ тамъ рѣчи. Какое могучее здоровье нужно хотя для одного такого продолжительнаго сидѣнья, не говоря уже о головной работѣ! И не удивительно ли, что всѣ эти великіе юристы Англіи, Линдгорсты, Брумы, Кембли, вышедшіе изъ небогатаго средняго сословія, и за свои юриспруденческія знанія и заслуги возведенные въ перы Англіи, прошедши черезъ все это страшное сидѣнье и черезъ всю эту подавляющую работу, дожили до 72, 75 и 86 лѣтъ, и до сихъ поръ наслаждаются отличнымъ здоровьемъ. Впрочемъ, я буду еще имѣть случай воротиться къ этимъ могучимъ англійскимъ старцамъ. Надо признаться, что лондонскій сезонъ обнаруживаетъ нѣкоторыя свойства англійскаго характера съ весьма комической стороны, и особенно тамъ, гдѣ дѣло касается до изящныхъ искусствъ. Страшно и дико сказать, чтобы нація, которая произвела Шекспира, Байрона, Вальтеръ-Сютта, могла отличаться такою посредственностію во всѣхъ другихъ изящныхъ искусствахъ, кромѣ поэзіи, — и однакожъ, всмотрѣвшись въ увеселенія англичанъ, въ ихъ національныя произведенія, музыкальныя, живописныя, архитектурныя и ваятельныя, поневолѣ приходишь къ этому убѣжденію. Кто, напримѣръ, не знаетъ, что лондонскіе директоры оперъ платятъ большія суммы, собирая на сезонъ лучшихъ пѣвцовъ и пѣвицъ со всей Европы. Такимъ образомъ бываетъ здѣсь въ сезонъ по три итальянскія оперы. Но посмотрите на этихъ, по бальному разодѣтыхъ, женщинъ и мужчинъ во фракахъ и бѣлыхъ галстукахъ, наполняющихъ ложи и партеръ, какія все равнодушныя и серьезныя лица, и съ какою величавою важностію сидятъ они! Отъ этой публики не услышитъ пѣвецъ симпатическаго тихаго отзыва на глубоко прочувствованную имъ фразу, отзыва, который мгновенно пробѣжавъ по залѣ, замираетъ, какъ шелестъ, произведенный въ листьяхъ нечаяннымъ дуновеніемъ стихнувшаго вѣтра. Между пѣвцами и публикой не завязывается здѣсь та магнетическая связь, вслѣдствіе которой публика мгновенно понимаетъ каждую прочувствованную фразу пѣвца, а пѣвецъ увлекается сочувствіемъ своей публики. Спросите любого изъ первоклассныхъ артистовъ, играющихъ и ноющихъ здѣсь во время сезона: они всѣ скажутъ вамъ то-же самое; они безъ улыбки не могутъ говорить объ англійской публикѣ. Дѣло въ томъ, что для англичанъ опера есть не болѣе, какъ фашіонабельное мѣсто; и къ числу разныхъ обязанностей настоящаго джентльмена принадлежитъ обязанность непрѣменно бывать иногда въ оперѣ. Поэтому здѣсь нельзя войти даже въ партеръ, иначе какъ во фракѣ; истые англичане и этимъ не довольствуются, а надѣваютъ себѣ бѣлый галстукъ и берутъ складную шляпу; сидятъ серьезно, молча и снисходительно слушаютъ, потому что передъ ними поютъ Маріо, Гризи, Тамберликъ; они знаютъ, что все это большія европейскія знаменитости, и совершенно довольны тѣмъ, что присутствуютъ при ихъ пѣніи. Вслѣдствіе всего этого, пѣть или получать рукоплесканія на лондонской оперной сценѣ считается между артистами вовсе незавиднымъ патентомъ на знаменитость. Лондонская оперная публика никогда никого не произвела въ знаменитость; напротивъ, она сама требуетъ себѣ уже готовыхъ знаменитостей, о которыхъ ей протрубили уши. Впрочемъ, англичане могутъ утѣшиться тѣмъ, что въ своей поэзіи и литературѣ едва-ли не превосходятъ всѣхъ другихъ народовъ, и еще тѣмъ, что и римляне были вовсе не артистическимъ народомъ. Но не имѣя сами живого смысла въ искусствахъ, англичане, — и это свидѣтельствуетъ о высокой цивилизаціи англійскаго общества — замѣняютъ его высочайшимъ уваженіемъ къ художественнымъ авторитетамъ. Это особенно бросается въ глаза въ концертахъ. Смотря на афиши здѣшнихъ концертовъ, всякій долженъ заключить, что Лондонъ не только самый музыкальный, но самый классически музыкальный городъ въ Европѣ. Лондонскій сезонъ биткомъ набитъ концертами всякаго рода и утренними и вечерними, и каждый изъ концертовъ непремѣнно наполненъ сочиненіями Бетховена, Моцарта, Мендельсона; нѣкоторые концерты восходятъ до Генделя и Баха. Извѣстно, что англичане сочинили себѣ изъ Генделя свою національную знаменитость, несмотря на то, что онъ былъ нѣмецъ и только прожилъ нѣсколько лѣтъ въ Англіи. Ораторіи Генделя даются здѣсь, особенно въ мануфактурныхъ и торговыхъ городахъ, съ огромною обстановкой и посѣщаются тысячами. Главная причина этому заключается, мнѣ кажется, въ томъ, что для многихъ религіозныхъ сектъ театръ есть грѣховное мѣсто, а ораторія, сдѣланная на библейскій текстъ, есть въ сущности религіозное произведеніе, слушать которое наставительно. Артисты всѣхъ странъ и инструментовъ стремятся въ Лондонъ при наступленіи сезона, ибо обыкновенная плата здѣсь въ концертахъ не менѣе 10 шиллинговъ (слишкомъ 3 р. сер.), а нумерованныя мѣста дороже. И. удивительно, что всѣ концерты бываютъ полны. Толпы дѣвицъ, дамъ и джентльменовъ, у которыхъ въ домахъ рѣдко слышатся звуки фортепьянъ, или бываютъ слышны только пьесы въ родѣ полекъ и вальсовъ, чинно и важно сидятъ и слушаютъ сонаты и тріо Бетховена, или прелюдіи и фуги Баха. Всмотритесь въ выраженіе этихъ правильныхъ и строгихъ лицъ, и вы поймете, зачѣмъ они заплатили такую дорогую цѣну и пришли сюда. А попробуйте объявить концертъ безъ классическихъ композицій, зала будетъ пуста. Дѣло въ томъ, что къ обязанностямъ хорошаго общества и джентльменства принадлежитъ — знать и высоко почитать вели кія музыкальныя имена, и вслѣдствіе этого бывать въ концертахъ, и слушать ихъ классическія композиціи. Во всемъ, что касается музыки, англичане не хотятъ имѣть ничего общаго съ католическими странами, и исключительно смотрятъ только на одну Германію. Но то, что въ Германіи вошло въ простое, обыденное удовольствіе народа, которое доставляетъ себѣ всякая горничная, всякій, получающій самое маленькое жалованье, потому что плата за входъ въ лѣтніе концерты не превышаетъ тамъ восьми копѣекъ, здѣсь принадлежитъ къ удовольствіямъ однихъ достаточныхъ людей, которые отправляютъ его какъ обязанность, налагаемую условіями хорошаго общества, фашона и джентльменства. Положимъ, что все это имѣетъ свою смѣшную сторону, но, указывая на смѣшную сторону, я долженъ также сказать, что англичане имѣютъ величайшее преимущество передъ всѣми другими націями въ томъ, что у нихъ есть идеалъ, и идеалъ этотъ: быть джентльменомъ. въ нашей литературѣ мы привыкли употреблять это слово въ насмѣшливомъ смыслѣ, но у англичанъ оно имѣетъ совсѣмъ иное значеніе. Въ Англіи только тотъ имѣетъ право на названіе джентльмена, кто имѣетъ видъ порядочнаго человѣка; но это названіе условливается не одною внѣшнею приличностію, оно предполагаетъ въ себѣ всѣ лучшія человѣческія свойства. Самый презрительный отзывъ порядочнаго англичанина о другомъ заключается въ словахъ: «онъ не джентльменъ», хотя этотъ другой можетъ быть лордомъ, перомъ, или большимъ богачомъ. Это напоминаетъ испанскую поговорку: «Король можетъ сдѣлать дворяниномъ, — одинъ Богъ дѣлаетъ кавалеромъ». Если англичанинъ скажетъ о комъ-нибудь: онъ настоящій джентльменъ, — это самый лучшій отзывъ, самая высшая похвала въ англійскомъ смыслѣ. «Если взять пять самыхъ первыхъ джентльменовъ во всей Европѣ, то они могутъ составить только одного настоящаго англійскаго джентльмена», сказалъ мнѣ разъ одинъ старый и почтенный тори. Въ старомодныхъ англійскихъ обществахъ вы еще можете услышать обстоятельныя серьезныя разсужденія о томъ, чѣмъ долженъ быть джентльменъ. Газлитъ считаетъ существенными свойствами джентльмена сознаніе собственнаго достоинства и независимость. Всѣ житейскіе обычаи и обязанности англичанъ непремѣнно подводятся подъ этотъ общественный идеалъ; множество житейскихъ формальностей происходятъ единственно изъ понятія о джентльменствѣ. Это, очевидно, видоизмѣненное вѣками и исторіей понятіе, сохранившееся отъ рыцарскихъ временъ. Нѣсколько лѣтъ назадъ, не помню по какому случаю, кто-то изъ перовъ сказалъ въ палатѣ, что, по его мнѣнію, величайшій джентльменъ есть Донъ-Кихотъ Сервантеса, и это понятно, если принять въ соображеніе существенныя причины и поводы его поступковъ, тотъ внутренній источникъ великодушія, благородства, безкорыстія и неустрашимости, изъ котораго происходили они. Въ сущности, англійскій идеалъ джентльмена всего ближе подходитъ къ этому безсмертному образу. Но меркантильный нашъ вѣкъ прибавилъ къ нему и другія обязанности: джентльменъ за все долженъ хорошо платить, быть щедрымъ, быть grand seigneur въ своихъ дѣйствіяхъ, но никакъ не показывать этого въ своихъ манерахъ; напротивъ, быть скромнымъ, тихимъ, мягкимъ, и главное, имѣть въ высшей степени self-respect, то-есть то внутреннее чувство самоуваженія, которое вовсе не есть высокое понятіе о себѣ, а напротивъ обязанность соображать свои поступки съ строгими отношеніями къ своей чести и совѣсти. Во всемъ этомъ очень много сходнаго съ понятіемъ caballero, существующихъ у испанцевъ, съ тою разницей, что тамъ съ одинаковою силой разлито оно во всѣхъ классахъ; въ Англіи же идеалъ джентльмена начинается только съ достаточныхъ классовъ, потому что у англичанъ онъ прилагается непремѣнно къ одному только независимому положенію. Мнѣ кажется, что идеалъ этотъ играетъ большую роль въ англійской житейской дисциплинѣ, и многое, что въ здѣшней общественной формальности можетъ намъ, внутренно распущеннымъ русскимъ людямъ, казаться столь страннымъ, имѣетъ корень свой въ англійскомъ понятіи о джентльменствѣ. Величайшая деликатность, изящная простота и безыскусственность англійскаго хорошаго общества непремѣнно многимъ обязана англійскому идеалу джентльменства. Прививаясь съ ребячества, онъ незамѣтно входитъ потомъ въ принципъ общественной жизни и дѣлается ея регуляторомъ. Кромѣ «джентльменства», идеала преимущественно высшихъ классовъ, есть еще идеалъ въ англійскомъ обществѣ, у среднихъ, торговыхъ классовъ: это respectability, «почтенность». Въ сущности этотъ идеалъ даже важнѣе перваго, ибо онъ имѣетъ значеніе для огромной массы народа, составляющаго здѣсь средніе классы. Онъ гораздо болѣе условливаетъ собою общественное мнѣніе о человѣкѣ, нежели идеалъ джентльмена, который болѣе относится къ личнымъ качествамъ, нежели къ общественнымъ. Respectability включаетъ въ себѣ религіозность, усердіе къ церкви, участіе въ благотворительныхъ обществахъ, строгую семейную жизнь и чистоту нравовъ. Оно составляетъ главный догматъ общественнаго мнѣнія и не имѣя репутаціи respectableman, почтеннаго человѣка, нельзя начинать никакого дѣла или искать какой-либо порядочной должности, ибо безъ религіи и нравственности человѣкъ не можетъ быть «почтеннымъ». Въ этомъ отношеніи общественное мнѣніе такъ сильно и такъ опредѣленно въ своихъ догматахъ, что всякій, не желающій жить во враждѣ съ обществомъ, долженъ непремѣнно, хотя наружно, поддѣлываться къ нему. Тутъ, мнѣ кажется, заключается источникъ того лицемѣрія, въ которомъ упрекаютъ, если не большинство англійскаго общества, которое дѣйствительно въ высшей степени религіозно и нравственно, то меньшинство его, вынуждаемое требованіемъ общественнаго мнѣнія надѣвать маску «почтенности». Если въ идеалѣ джентльмена чувствуется отраженіе рыцарства среднихъ вѣковъ, то въ respectability слышатся отзывы тѣхъ началъ, которыя сообщили англійскому народному возстанію 1642 года его пуританскій и серйозный характеръ. Эти начала до сихъ поръ проникаютъ средніе классы въ Англіи. Но такъ какъ все на свѣтѣ имѣетъ свою черновую, обратную сторону, то эта же самая respectability отличается съ другой стороны ханжествомъ, сектаторскою нетерпимостью, обманчивою наружностью и мѣщанскимъ чванствомъ. Въ этомъ, да и во всякомъ отношеніи Англія имѣетъ ту выгоду — инымъ это кажется невыгодой — передъ другими европейскими странами, что вслѣдствіе ея безграничной публичности и рельефной опредѣленности ея общественнаго организма, все въ ней выходитъ наружу, ничего не скрыто, ни темныя, ни свѣтлыя стороны, все отлилось въ очевидныя формы. Мы не имѣемъ понятія о той личной общественной дисциплинѣ, которую съ малолѣтства проходитъ здѣсь каждый англичанинъ. Съ одной стороны дисциплина джентльменства, а съ другой дисциплина почтенности, дисциплина житейскихъ отношеній… Уже одна такая дисциплина, какъ общественное мнѣніе, должна строго формировать человѣка, но кромѣ того наступаетъ еще дисциплина политическихъ партій: отсюда то проистекаетъ это множество обрядностей и формальностей, которыя такъ поражаютъ сначала иностранца, вступающаго въ англійское общество. Не зная этихъ формальностей, иностранецъ безпрестанно рискуетъ здѣсь находиться или въ затруднительномъ, или въ невѣжливомъ положеніи. Выработанные всяческою дисциплиной, англичане, вслѣдствіе этого, смотрятъ на иностранцевъ прежде всего какъ на дѣтей, которыхъ надо безпрестанно учить и которымъ надо много прощать. Къ этому надо прибавить еще, что англичане вообще жестки, угловаты, и нисколько не желаютъ казаться любезными, на французскій манеръ, и въ заключеніе всего глубоко убѣждены въ превосходствѣ всего англійскаго. Послѣднее, конечно, во многомъ справедливо; но это-же убѣжденіе заставляетъ ихъ смотрѣть на иностранцевъ съ какимъ-то пренебрежительнымъ снисхожденіемъ, какъ на низшія породы. Только къ людямъ хорошо образованнымъ и къ аристократіи нельзя примѣнить всего этого. Получая всегда отличное воспитаніе, дѣти аристократическихъ фамилій обыкновенно много путешествуютъ по Европѣ и, большею частію зная европейскіе языки, не живутъ въ Европѣ исключительно въ однихъ только англійскихъ кружкахъ. Вслѣдствіе этого, въ нихъ есть та терпимость, тотъ мягкій и деликатный тонъ, котораго не достаетъ англійскимъ среднимъ классамъ. Хотя съ давнихъ поръ, съ XV столѣтія, англичане начали уже путешествовать по Европѣ, но то была почти исключительно одна высшая и богатая аристократія; средніе-же классы и вообще народная масса сложилась здѣсь безъ всякаго общенія съ иностранцами. Со времени завоеванія,, въ XI вѣкѣ, Англіи норманнами, о которомъ до сихъ поръ не могутъ безъ озлобленія говорить истые англичане, англійская почва не чувствовала на себѣ ни одного чужеземнаго, непріятельскаго шага, да и вообще иностранцы весьма мало ѣздили въ Англію до нашего времени. Она слагалась и росла, знаемая остальною Европой однимъ внѣшнимъ образомъ, почти только по имени. Самая близкая къ ней страна, Франція, такъ мало интересовалась ею, что въ концѣ XVI вѣка, по свидѣтельству Бёклея въ его History of the civilization of England, не было во Франціи пяти человѣкъ, которые-бы знали англійскій языкъ. Только книга Монтескье объ англійской конституціи, произведшая огромный эффектъ, заставила мыслящихъ людей обратить вниманіе на Англію. Эффектъ былъ таковъ, что въ половинѣ XVIII вѣкѣ не было уже во Франціи ни одного замѣчательнаго писателя, который-бы не зналъ англійскаго языка и не писалъ-бы чего-нибудь объ Англіи. Литературная французская исторія того времени весьма любопытна въ этомъ отношеніи, именно по необыкновенному расположенію ко всему англійскому, которое господствуетъ въ ней. Но тѣмъ не менѣе положительно вѣрно то, что до XVIII вѣка не только вся остальная Европа, но и самая близкая къ ней страна почти вовсе не знала Англіи, да и понятно, что въ тѣ времена, когда морской переѣздъ былъ дѣломъ непріятнымъ и тяжелымъ, а иногда и опаснымъ, да и жители средней Европы вообще не любили его, въ Англію ѣздили только или по необходимымъ коммерческимъ дѣламъ, а таковыхъ съ Англіей было въ тогдашнее время немного, или вслѣдствіе религіозныхъ гоненій, какъ при Лудовикѣ XIV. Пуританскій духъ, господствовавшій тогда въ Англіи, не могъ привлекать къ ней путешественниковъ, ѣздившихъ для удовольствія и развлеченія. Эта уединенность, отсутствіе смежныхъ сосѣдей, замкнутость въ своемъ островѣ, сохранили Англію отъ господства всякаго посторонняго вліянія и дали всему англійскому ту оригинальную печать, ту самобытность формы, которыя поражаютъ всякаго посѣщающаго ее иностранца, и вотъ, между прочимъ, почему изученіе всего англійскаго, начиная съ государственныхъ учрежденій, требуетъ такихъ розысканій, справокъ, передъ которыми останавливается всякій поверхностный очеркъ въ родѣ того, который я набрасываю здѣсь. Упоминая объ англійскомъ формализмѣ, я однакожъ вовсе не думаю нападать на него. Всякій народъ имѣетъ свои обычаи и формы жизни, а тѣмъ болѣе должна имѣть ихъ такая старая и самобытная цивилизація, и если англійскія формы жизни такъ рѣзко кидаются въ глаза иностранцу, то это потому только, что здѣсь, вслѣдствіе громаднаго политическаго развитія, общественный организмъ опредѣлился точнѣе и, отчетливѣе, нежели гдѣ-бы то ни было. Правда, что формальность эта сначала кажется нѣсколько тяжелою, пока не привыкнешь къ ней, но когда съ ней освоишься, она оказывается очень удобною и весьма облегчающею житейскія отношенія. Въ ней отразился глубокій практическій смыслъ народа. Не надо также забывать, что здѣсь не существуетъ того чувства равенства, какое, напримѣръ, выработалось во Франціи. Если исключить перовъ Англіи, число которыхъ не превышаетъ 400, и которые одни только имѣютъ по закону особыя права, преимущественно заключающіяся въ наслѣдственномъ правѣ на законодательство: то за этимъ въ Англіи рѣшительно нѣтъ никакихъ признаваемыхъ закономъ различій въ сословіяхъ, но существуетъ строгое, не по законамъ, а по установившимся общественнымъ нравамъ, раздѣленіе на классы по занятіямъ и должностямъ. Возьмемъ для примѣра стучанье скобкой въ наружную дверь дома. Здѣсь при домахъ нѣтъ ни дворниковъ, ни portiers, ни швейцаровъ, которые засѣдаютъ у постоянно отворенной наружной двери дома: здѣсь эта дверь всегда заперта и для того, чтобъ отворили ее, надо постучать висячимъ желѣзнымъ кольцомъ въ скобку. Это стучанье имѣетъ здѣсь особенности и подраздѣленія: почтальонъ стучитъ, дѣлая два удара рѣзко и отрывисто, никакъ не болѣе двухъ; слуга — тихо и робко; пріятель — громко и безразлично; гость — скромно и умѣренно. Колокольчикъ есть почти у каждаго дома, но звонить въ него имѣетъ право только самый близкій къ дому человѣкъ. Скорость или медленность отворяющейся двери непремѣнно условливается качествомъ стука въ нее. Но надо также сказать, что здѣсь чѣмъ выше общественная ступень, тѣмъ менѣе придается значенія формальностямъ, и чѣмъ ниже спускаются эти ступени, тѣмъ болѣе увеличиваютъ значеніе ихъ. Высшіе классы, и вообще хорошо воспитанные люди здѣсь именно отличаются спокойствіемъ, безыскусственностію манеръ и простотою; натянутость и претензіи начинаются только за этою чертою. Здѣсь не даромъ создалось слово снобъ. Множество людей изъ среднихъ классовъ живетъ, можно сказать, только для того, чтобы казаться джентльменами. При заманчивости идеала, я думаю, ни въ какой другой странѣ не существуетъ такого стремленія между всякаго рода людьми казаться джентльменами. Англичане знаютъ это и потому мало вѣрятъ наружности. Вслѣдствіе этого, они и обращаютъ такое вниманіе на рекомендательныя письма. Раздѣленіе на классы по занятіямъ и должностямъ, — но повторяю, раздѣленіе, происходящее изъ самихъ нравовъ и обычаевъ, а вовсе не какихъ-либо законовъ, а потому и никакъ не должно смѣшивать сословій съ классами, — это раздѣленіе производитъ то, что всякій здѣсь знаетъ свое мѣсто и не смѣшивается съ другимъ; отсюда тотъ всеобщій порядокъ, та общественная дисциплина, которые поражаютъ здѣсь всякаго иностранца. Отъ помянутаго раздѣленія, вѣроятно, происходитъ здѣсь такая художественная оконченность въ каждомъ человѣкѣ, принадлежащемъ къ извѣстному занятію или должности. Англійскаго работника, кучера, наконецъ, всякаго нанимающагося на какую-бы то ни было должность человѣка невозможно сравнять ни съ чѣмъ подобнымъ въ Европѣ. Во всемъ, что касается duty, то-есть обязанности, долга, англичанинъ несравнимъ. Англійскій слуга, напримѣръ, есть недостижимый въ Европѣ идеалъ слуги, но онъ никогда не скажетъ вамъ первый good morning и не ожидаетъ отъ васъ никакихъ фамильярностей: онъ знаетъ, что между имъ и вами лежитъ бездна общественнаго различія. Никакая дворянская грамота не условливаетъ у насъ такого различія между дворяниномъ и простолюдиномъ, какъ здѣсь «положеніе въ обществѣ». Англичанинъ, какъ во всемъ, признаетъ не слово, а фактъ; и еслибы высшіе классы не имѣли здѣсь состоянія, не отличались образованіемъ, независимостью, они никакъ не могли-бы быть высшими. Когда у насъ указываютъ на англійскую аристократію, на палату лордовъ и т. д., то мнѣ кажется, что никакъ при этомъ не могутъ отдѣлаться отъ общепринятыхъ понятій объ аристократіи, особенно нѣмецкихъ Понятій, вслѣдствіе которыхъ аристократія есть сословіе, нѣчто въ родѣ касты, по интересамъ своимъ враждебное среднимъ классамъ и народу. Говоря объ англійской аристократіи, прежде всего надо спросить себя: въ чемъ же со стоитъ эта аристократія? Духъ англійскаго народа вообще аристократическій, выше всего цѣнящій независимость. Я упомянулъ выше, что. дѣйствительно лордовъ, то-есть перовъ, не болѣе 400; но при этомъ надо замѣтить, что эти перы, какъ единственное и притомъ совершенно разомкнутое сословіе въ Англіи, далеко не имѣютъ на своей сторонѣ ни преобладающаго богатства, ни такъ-называемой чистоты крови. Многіе изъ перовъ имѣютъ родоначальниками своими побочныхъ сыновей Карла II. Правда, что въ Англіи болѣе тысячи баронетовъ, но это титло чисто почетное и ничего не значитъ, то-есть не даетъ ровно никакихъ правъ или преимуществъ. Почти каждый лордъ-мэръ получаетъ титло баронета. Здѣсь существуетъ еще титло knight, рыцарь, но оно совершенно упало въ общемъ мнѣніи, и ни одинъ джентльменъ, имѣющій независимое положеніе въ обществѣ, не приметъ его. Адвокатъ, артистъ, докторъ, офицеръ еще могутъ принять титло knight, но уже никакъ человѣкъ, имѣющій независимое положеніе. Здѣсь смѣшно именоваться sir John или my Lady, не обладая хорошимъ состояніемъ. То, что называется здѣсь джентри, какъ классъ, далеко превышаетъ и богатствомъ и политическимъ значеніемъ своимъ собственно перовъ Англіи. Джентри, какъ классъ, можетъ быть уподобленъ тому, что называютъ дворянскимъ сословіемъ у насъ въ Россіи, съ тою только разницей, что оно не имѣетъ никакихъ грамотъ на дворянство, да здѣсь оно нисколько не нуждается въ этихъ грамотахъ, ибо онѣ ничего не могутъ ни прибавить, ни убавить въ его положеніи, которое исключительно зависитъ отъ состоянія. А потомъ не надо забывать, что здѣсь какой-нибудь Станли, сынъ и наслѣдникъ пера графа Дерби, пока живъ его отецъ, не есть перъ и называется лордомъ только изъ вѣжливости (by courtesy), а если онъ выбранъ въ парламентъ, то онъ точно такой-же членъ парламента, какимъ можетъ завтра быть всякій англичанинъ, каково-бы ни было его общественное положеніе и хотя-бы безъ малѣйшаго состоянія. Поэтому различіе въ классахъ происходитъ здѣсь вовсе не отъ закона, раздѣляющаго общество на какія-либо сословія, а отъ общественнаго положенія, занятій, образа жизни и т. п. Правда, что перъ пользуется извѣстнымъ политическимъ уваженіемъ именно потому, что онъ перъ, но ничтожное количество перовъ совершенно теряется въ этой громадности богатаго и вліятельнаго англійскаго общества. Если выключить членовъ палаты перовъ, то устройство англійскаго общества и его правительства имѣетъ самую большую близость къ республиканскому устройству. Мы часто слышали слова: «аристократія управляетъ Англіей», но мы ошибочно придаемъ этому сословію чуждый ему смыслъ. Конечно, здѣсь перы составляютъ высшую ступень общественной лѣстницы, но это происходитъ совсѣмъ изъ другого источника, нежели въ Европѣ. Честолюбіе, стремящееся стать съ ними въ близкія отношенія, потребность жить въ ихъ кругу происходятъ отъ дѣйствительнаго превосходства этого сословія передъ всѣми классами въ образованіи, въ нравахъ, въ обычаяхъ, въ образѣ жизни: не одно пустое тщеславіе, столь свойственное разбогатѣвшимъ людямъ среднихъ классовъ, заставляетъ стремиться къ этому. Затѣмъ богатство джентри, процвѣтаніе торговли и мануфактуры, изъ которыхъ безпрестанно выступаютъ на политическую и общественную сцену люди съ большимъ состояніемъ, наконецъ политическое честолюбіе талантливыхъ людей, какъ напримѣръ Дизраэли. Онъ никогда не былъ богатъ и всѣмъ обязанъ единственно своимъ политическимъ и парламенсткимъ талантамъ. Я не упоминаю о другихъ и, между про чимъ, о Кобденѣ, бывшемъ небольшомъ фабрикантѣ. Извѣстно, что ему было предложено мѣсто министра торговли въ теперешнемъ министерствѣ; но онъ отказался отъ него. Все это имѣетъ здѣсь неотразимое вліяніе на смѣшеніе классовъ и совершенно уничтожаетъ тѣ кастообразныя различія, которыя существуютъ въ другихъ странахъ. Старое средневѣковое зданіе парламента, какъ извѣстно, сгорѣло нѣсколько лѣтъ назадъ и теперь парламентъ засѣдаетъ въ новомъ, выстроенномъ въ готическомъ стилѣ, живописномъ и величавомъ, если глядѣть на него издали. Но вблизи впечатлѣніе неудовлетворительно, несмотря на крайнее обиліе всякаго рода готическихъ украшеній, покрывающихъ его наружность. Вообще зданіе никакъ нельзя считать хорошимъ образчикомъ современной готической архитектуры: это собственно классическій скелетъ, одѣтый въ готическія украшенія, для прикрытія котораго именно и потребовалось такое излишество украшеній. Башни слишкомъ тяжелы и нисколько нейдутъ къ цѣлому. Залы, въ которыхъ засѣдаютъ верхняя и нижняя палаты, раздѣлены между собою широкою галлереей, и переходъ отъ одной палаты къ другой заключается шагахъ въ сорока. Зала верхней палаты нѣсколько менѣе нижней и великолѣпно отдѣлана въ готическомъ стилѣ рѣзнымъ деревомъ съ позолотою. Роскошный тронъ, съ котораго королева читаетъ свою рѣчь при каждомъ открытіи парламента, придаетъ ей необыкновенно величавый видъ. Отступивъ отъ трона нѣсколько шаговъ, по обѣимъ сторонамъ залы расположены длинные диваны, задніе ряды выше переднихъ. Въ нижней палатѣ точно такое-же расположеніе, съ тою только разницей, что въ верхней диваны обиты краснымъ сукномъ, а здѣсь зеленымъ сафьяномъ, и вмѣсто трона стоитъ огромное кресло съ деревяннымъ рѣзвымъ балдахиномъ: это кресло предсѣдателя (speaker). Президентъ-же палаты лордовъ, которымъ всегда бываетъ лордъ-канцлеръ, мѣняющійся съ каждымъ министерствомъ, сидитъ не на крестѣ, а на диванѣ безъ спинки, котораго подушку составляетъ мѣшокъ съ шерстью, бывшій символъ существеннаго богатства Англіи, нынѣ уже опереженный другими ея продуктами. Вообще, палата лордовъ имѣетъ видъ парадности и гостинности, палата общинъ, напротивъ, по суровой простотѣ своей — характеръ дѣловой ежедневности. Хотя въ обѣихъ палатахъ есть мѣста для публики, но помѣститься въ нихъ можетъ очень немного. Въ палатѣ общинъ эти мѣста отведены въ верхней галлереѣ, противъ президента, и помѣститься въ нихъ могутъ не болѣе 60 или 70 человѣкъ. Въ той-же галлереѣ, со стороны президента, находятся мѣста для стенографовъ газетъ; по обѣимъ-же сторонамъ этой галлереи мѣста для членовъ палаты, ибо всѣ они не могутъ помѣститься внизу. Въ акустическомъ отношеніи обѣ залы палаты очень плохи, такъ что даже и при хорошихъ ушахъ слушателя и громкомъ голосѣ говорящаго — дурно слышно, и даже стенографы, на ходящіеся надъ самымъ мѣстомъ президента, часто жалуются на невнятность рѣчей. Я два раза былъ въ засѣданіи палаты лордовъ, и оба раза палата была едва не пустая; въ первый разъ въ ней было двадцать шесть лордовъ, а во во второй тридцать семь; мнѣ сказали, что это еще очень много, и что развѣ въ какія-нибудь важныя засѣданія бываетъ больше. Членовъ палаты лордовъ никогда не бываетъ въ полномъ сборѣ, потому что каждый перъ можетъ поручать свой голосъ другому перу, на что не имѣютъ права члены палаты общинъ. Такимъ образомъ десять или пятнадцать перовъ могутъ представлять собой болѣе двухъ сотъ человѣкъ. У герцога Веллингтона бывало такимъ образомъ болѣе шестидесяти голосовъ въ карманѣ. Поэтому засѣданіе палаты лордовъ можетъ быть законнымъ даже въ присутствіи только пяти человѣкъ съ порученными имъ голосами, тогда какъ въ палатѣ общинъ нужно для этого не менѣе пятидесяти. Съ своими двадцатью шестью членами, разсѣянными по диванамъ, зала палаты перовъ показалась мнѣ совсѣмъ пустою. Изъ министровъ только были лордъ Гранвиль и герцогъ Соммерсетъ. Канцлеръ, лордъ Кембль, какъ президентъ палаты, въ мантіи и огромномъ парикѣ, сидѣлъ на своемъ президентскомъ диванѣ безъ спинки. Канцеля, рія палаты состоитъ изъ трехъ человѣкъ, большее и меньшее значеніе которыхъ обозначалось тоже париками, ибо черныя мантіи ихъ одинаковы. Старшій изъ нихъ г. Шоу-Лефевръ, къ которому я имѣлъ письмо отъ Т, познакомившагося съ нимъ прошлаго года, былъ въ парикѣ съ большимъ количествомъ завитковъ, нежели у двухъ остальныхъ. Этотъ г. Шоу-Лефевръ замѣчателенъ для насъ, русскихъ, тѣмъ, что недавно — ему уже лѣтъ шестьдесятъ, — одинъ и безъ всякаго учителя выучился по-русски и хотя говорить не можетъ, но читаетъ русскія книги и понимаетъ ихъ; у него есть, маленькая русская библіотека. Члены палаты, какъ я сказалъ, разсѣяны были по диванамъ залы и сидѣли въ шляпахъ, разговаривая между собою. Изъ епископовъ былъ только одинъ, рѣзко отличавшійся отъ всѣхъ по своей одеждѣ: у него были широчайшіе бѣлые рукава, сдѣланные буфами; онъ одинъ только былъ безъ шляпы. Среди залы стоялъ огромный столъ; по лѣвую сторону сидѣли министры, по правую — члены оппозиціонные. Въ палатѣ лордовъ говоря не обращаются къ президенту, какъ въ палатѣ общинъ, а къ членамъ, и потому условное слово sir, которымъ начинаютъ рѣчь въ палатѣ общинъ, здѣсь не существуетъ. Здѣсь говоря обращаются къ членамъ: rny. Lords. Рядомъ съ министрами сидѣли и другіе члены: все было нецеремонно и свободно; никто-бы, взглянувъ на эти чуть ни пустые диваны, не сказалъ, что это одно изъ основныхъ государственныхъ учрежденій Англіи, никто-бы не повѣрилъ, что безъ согласія этихъ двадцати или тридцати человѣкъ не можетъ быть дѣйствительнымъ никакой актъ парламента, ни одинъ законъ. И когда раздумаешь обо всемъ этомъ, — странное впечатлѣніе производитъ эта великолѣпная и почти пустая зала. Ничто не можетъ быть проще на видъ этой высшей аристократіи Англіи; между нею было нѣсколько весьма молодыхъ людей; а пожилые походили на удалившихся отъ дѣлъ членовъ нашихъ англійскихъ клубовъ, только, къ сожалѣнію, не имѣли ихъ барственнаго вида. Иные члены были со шпорами, они пріѣхали сюда съ прогулки верхомъ. У входа въ парламентъ отведено особое мѣсто для верховыхъ лошадей, которыя стоятъ тамъ подъ присмотромъ своихъ жокеевъ. Палата лордовъ, какъ политическая сила, теперь далеко не имѣетъ своего прежняго значенія. Эта сила существенно заключается теперь въ палатѣ общинъ, и все постепенное движеніе англійскаго общества болѣе и болѣе тяготѣетъ въ эту сторону. Но нельзя не удивляться, съ какимъ мудрымъ тактомъ принимаетъ свое положеніе палата лордовъ. Разъ отстоявъ гражданскія права англичанъ и заставивъ короля Іоанна въ 1215 году подписать знаменитую Magna Charta[1], высшая англійская аристократія до сихъ поръ имѣетъ такую популярность въ народѣ, что несмотря на всѣ событія конца прошлаго вѣка, на всѣ демократическія идеи нашего, она пользуется величайшимъ уваженіемъ, и филлипики Брайста, при всей ораторской талантливости его, съ этой стороны не имѣютъ здѣсь ни малѣйшаго успѣха. Въ этомъ отношеніи исторія англійской аристократіи есть одна изъ любопытнѣйшихъ особенностей Англіи: только этою исторіей и можно объяснить любовь англійскаго народа къ своей аристократіи, тотъ совершенно противоположный характеръ, какой имѣла и имѣетъ она въ сравненіи съ аристократіей французской или нѣмецкой, столь нелюбимыми у себя. Стремиться къ политической власти есть безъ сомнѣнія свойство всякаго высшаго сословія; но англійская аристократія опиралась для этого не на одни свои титла и богатства: кромѣ того, что для огражденія самостоятельности своей она должна была постоянно опираться на средніе классы и черезъ то дѣлать ихъ участниками своихъ правъ, она всегда была самымъ просвѣщеннымъ, самымъ независимымъ, по мнѣніямъ своимъ, классомъ въ странѣ. Послѣднимъ и великимъ переломомъ для палаты лордовъ былъ билль о реформѣ народнаго представительства, прошедшій въ 1832 году.
Они попробовали было противиться ему — и преклонились передъ настоятельнымъ требованіемъ общественнаго мнѣнія. Палата лордовъ ясно понимала, что съ расширеніемъ народнаго представительства и съ очисткой его отъ опустѣлыхъ, дрянныхъ мѣстечекъ, вся политическая сила должна перейти въ палату общинъ. И эта гордая своею исторіей палата лордовъ такъ хорошо поняла свое положеніе среди возмужавшихъ, разбогатѣвшихъ и стремящихся къ политической дѣятельности среднихъ классовъ, что теперь равнодушно смотритъ на всякое дальнѣйшее расширеніе народнаго представительства. Но говоря о высшей англійской аристократіи, не должно забывать о томъ, какими пространными вѣтвями связана она съ средними классами. По закону первородства, здѣсь, какъ извѣстно, только старшій сынъ наслѣдуетъ титло и недвижимую собственность отца, если только отецъ не распорядился иначе духовнымъ завѣщаніемъ, и младшіе сыновья пера Англіи суть просто «милостивые государи» и даже не имѣютъ права на «ваше благородіе», которымъ пользуется у насъ всякій чиновникъ 14-го класса. Но всѣ эти молодые люди получаютъ отличное воспитаніе, съ юныхъ лѣтъ приспособляющее ихъ къ общественной дѣятельности. Большая часть младшихъ дѣтей лордовъ поступаетъ въ армію, флотъ или духовное званіе. Нѣкоторыя мѣста, которыми располагаетъ правительство, наполняются ими же. Въ адвокатуру изъ хорошихъ фамиліи вступаютъ очень рѣдко, хотя она можетъ привести въ палату лордовъ, и президенты высшихъ судовъ получаютъ огромное жалованье; но она требуетъ огромныхъ трудовъ и большого дарованія. Самая лакомая цѣль для меньшихъ сыновей перовъ есть епископство съ своими огромными доходами. Но ихъ немного; потому большая часть младшихъ сыновей поземельной аристократіи вступаютъ въ военную службу. Классъ, называемый здѣсь gentry, или country gentlemen, заключаетъ въ себѣ большею частію отпрыски, вѣтви высшей аристократіи. Изъ этого класса состоитъ преимущественно палата общинъ. Кромѣ того, каждый изъ старшихъ сыновей перовъ начинаетъ свое политическое поприще непремѣнно съ палаты общинъ, ибо, какъ я уже сказалъ, онъ при жизни отца не имѣетъ никакого титла, и выбирается въ палату, какъ обыкновенный кандидатъ, на ряду съ прочими, домагающимися попасть въ члены парламента. Если перебрать всѣхъ членовъ палаты общинъ, то непремѣнно окажется, что большинство ихъ состоитъ въ родственныхъ связяхъ съ перами. Вообще же здѣсь country gentleman называется всякій, имѣющій поземельную собственность и живущій на ней своими доходами. Классъ этотъ состоитъ изъ всякаго рода разбогатѣвшихъ людей, пріобрѣтающихъ себѣ поземельную собственность. Дѣти ихъ женятся на дочеряхъ перовъ, или старыхъ аристократическихъ фамилій, ибо по тому же закону первородства дочери ихъ остаются большею частію безъ приданаго. Здѣсь часто случается, что сынъ разбогатѣвшаго банкира женится на дочери пера: сестра теперешняго лорда, Водгауза, напримѣръ, замужемъ за банкиромъ. Вообще для «хлопчато-бумажныхъ князей» (coition-princes), какъ ихъ здѣсь называютъ, всегда бываетъ очень лестно породниться съ старою, титулованною аристократіей, ja этой послѣдней имѣть своихъ безприданныхъ дочерей за милліонерами. Несмотря на бывшую реформу парламента, уничтожившую право выбора во многихъ мѣстечкахъ, гдѣ аристократія, вслѣдствіе своихъ поземельныхъ владѣній и родственныхъ связей, располагала выборами, — все-таки эта аристократія имѣетъ и будетъ имѣть на выборахъ преобладающее вліяніе, и противъ этого не поможетъ никакая скрытая подача голосовъ. Особенно выгодное положеніе Англіи состоитъ въ томъ, что съ ней есть огромный классъ богатыхъ людей, — они-то и есть англійская аристократія, — людей, которые, будучи вполнѣ обезпечены въ своихъ жизненныхъ средствахъ, могутъ все свое время исключительно посвящать политикѣ, государственнымъ и общественнымъ дѣламъ. Этотъ классъ отлично образованъ, много путешествуетъ, пропасть читаетъ и составляетъ самую мыслящую часть націи. Онъ собственно и управляетъ Англіей. Изъ него состоятъ партіи виговъ и тори, онъ борется на выборахъ и тратитъ милліоны, направляя разными средствами голоса избирателей: извѣстно, что каждые всеобщіе выборы въ парламентъ обходятся этому классу болѣе милліона фунт. стерл. (до 7 милл. р. сер.). Когда передъ нынѣшними выборами открыта была въ клубахъ подписка на сборъ денегъ для выборовъ, то иные торіи подписывали по двѣ, по три и по пяти тысячъ фунт. стерл. Несмотря на всѣ демократическія идеи нашего вѣка, здѣсь въ народѣ глубоко коренится величайшее уваженіе къ аристократіи. «Если-бы, сказалъ мнѣ однажды знакомый мнѣ членъ парламента и вигъ, — еслибы, напримѣръ, дали мануфактурнымъ городамъ всеобщую подачу голосовъ, знаете ли кого бы стали выбирать работники въ парламентъ? Непремѣнно аристократію. Они такъ не любятъ своихъ фабрикантовъ и не довѣряютъ имъ, что выбирать ихъ не станутъ, и никогда имъ въ голову не придетъ выбрать изъ среды себя, просто потому, что ни одинъ не захочетъ имѣть своимъ представителемъ въ парламентѣ своего собрата». Если взять въ соображеніе аристократическіе инстинкты, господствующіе въ націи, это мнѣніе можетъ быть весьма справедливо, тѣмъ болѣе, что теперь самый популярный, человѣкъ между рабочими классами есть лордъ Станли. Настоящій, серьезный контроль надъ дѣйствіями правительства и нади самимъ парламентомъ совершается въ общественномъ мнѣніи, представителемъ котораго служатъ всѣ органы гласности. Преклониться передъ общественнымъ мнѣніемъ считаетъ своимъ долгомъ всякая власть въ Англіи. Такъ какъ въ немъ одномъ преимущественно отражаются нравственные инстинкты и умственная цивилизація общества, то подчиняясь ему какъ своему высшему авторитету, Англія тѣмъ самымъ находится въ положеніи особенно выгодномъ и нормальномъ. Вотъ почему и преобладающее вліяніе аристократіи не можетъ здѣсь имѣть тѣхъ вредныхъ послѣдствій, которыя бы непремѣнно имѣло оно, еслибы не было постоянно контролировано общественнымъ мнѣніемъ. Возгласы и филиппики французскихъ и нѣмецкихъ демократовъ на правительственное значеніе богатства въ Англіи обнаруживаютъ только ихъ отвлеченность и отсутствіе практическаго смысла. Для обширнаго класса людей, сдѣлавшихся богатыми, ничего не можетъ быть естественнѣе желанія участвовать въ правительствѣ. Прямою потребностью денегъ всегда было и будетъ — соединяться съ правительствомъ. Еслибы не естественная антипатія, существующая между торговлей и демократіей, торговые и промышленные классы въ Англіи давно бы стали за одно съ народомъ и измѣнили бы правленіе. Но богатые классы вообще боятся революціи, и тѣмъ болѣе здѣсь, гдѣ государственный долгъ находится исключительно въ рукахъ богатыхъ людей, а торговые классы здѣсь, будучи сами аристократіей богатства, особенно дурно расположены къ расширенію народныхъ правъ. Болѣе же всего поддерживаетъ здѣсь популярность аристократіи независимость, тонъ ея, съ какимъ она разсуждаетъ о дѣйствіяхъ правительства, когда находится въ оппозиціи. Тутъ уже не найдешь ни малѣйшаго слѣда какой-нибудь сословной исключительености. Въ этомъ отношеніи, да и во всякомъ другомъ, никакая аристократія не подчинялась такъ духу вѣка, какъ англійская. Ни одна аристократія не была менѣе изнѣженною и менѣе утонувшею въ выгодахъ своего положенія, и это именно потому, что публика, имѣя постоянно свободу слова и печати, постоянно этимъ самымъ держала свою аристократію насторожѣ. Черезъ это и сама аристократія воспиталась въ привычкахъ къ публичности, разсудительности и контролю. Даже въ случаѣ какого-нибудь движенія низшихъ классовъ, которымъ безпрестанно грозятъ Англіи французскія газеты, — если это движеніе будетъ имѣть на, своей сторонѣ какую-нибудь практичность, то во главѣ его непремѣнно станутъ люди изъ той же самой аристократіи, вслѣдствіе нравственнаго и умственнаго авторитета, какой имѣетъ она между низшими классами. Классъ же торговыхъ людей всегда будете на сторонѣ, противоположной простонародью. Американскій писатель Фениморъ-Куперъ, въ письмахъ своихъ о Европѣ, проникнутыхъ рѣшительнымъ нерасположеніемъ къ англичанамъ, замѣчаетъ, что когда въ 1830 и 1831 годахъ, по случаю билля о реформѣ, Англіи угрожало великое народное волненіе, а можетъ-быть даже и возстаніе, — англичане, путешествовавшіе на материкѣ Европы, тотчасъ поспѣшили воротиться домой, чтобы быть на своихъ мѣстахъ, а не бѣжать вонъ, подобно французскому дворянству въ 1791 году. Засѣданія верхней палаты, во все время моего нынѣшняго краткаго пребыванія въ Лондонѣ, лишены были всякаго политическаго значенія. Министерство Пальмерстона не имѣетъ въ палатѣ лордовъ ни одного замѣчательнаго таланта. При прошломъ министерствѣ Дерби было бы интересно слышать самого лорда Дерби, обладающаго дѣйствительнымъ ораторскимъ талантомъ, хотя лордъ Джонъ-Россель, на митингѣ лондонскихъ избирателей, и назвалъ его краснорѣчіе «бѣднымъ мыслями». Такъ какъ главные вопросы внутренней и внѣшней политики сосредоточиваются исключительно въ палатѣ общинъ, то засѣданія палаты лордовъ рѣшительно походятъ на засѣданія proforma и ведутся въ родѣ разговоровъ въ гостинной. При мнѣ на всѣ почти вопросы отвѣчалъ одинъ лордъ Гранвиль, и отвѣчалъ кратко и сухо, кажется, болѣе изъ вѣжливости и приличія, нежели изъ желанія разъяснить предметъ, да и сами лорды очень хорошо понимаютъ, что не здѣсь мѣсто для дѣльнаго разъясненія вопросовъ. Побывавъ здѣсь разъ, я уже и не думалъ возвращаться сюда, но письмо г. Шоу-Лефевра, въ которомъ онъ приглашалъ меня зайти въ палату на другой день въ пять часовъ, заставило меня отправиться туда. Этому приглашенію одолженъ я былъ тѣмъ, что слышалъ двухъ" ветерановъ парламента, лорда Линдгорста и лорда Брума, теперь уже маститыхъ старцевъ, но игравшихъ нѣкогда первоклассную роль въ политическихъ битвахъ. Первому изъ нихъ восемьдесятъ шесть, второму восемьдесятъ лѣтъ. Такъ какъ въ нѣкоторыхъ судебныхъ случаяхъ палата лордовъ представляетъ собой высшую судебную инстанцію, то съ давняго времени существуетъ обычай возводить глубокихъ законовѣдцевъ въ перское достоинство, и съ помощію ихъ свѣдѣній дѣйствительно дѣлать палату высшимъ трибуналомъ законовѣдѣнія. Но для этого необходимо, чтобы такой законовѣдецъ непремѣнно прошелъ черезъ палату общинъ, ибо здѣсь одного знанія законовъ недостаточно, а при этомъ надо еще имѣть ораторскій талантъ и показать себя бойцомъ (debater). Все это вмѣстѣ требуетъ страшныхъ трудовъ и здоровья. Въ адвокатуру, какъ я сказалъ уже, вступаютъ здѣсь преимущественно изъ небогатыхъ среднихъ классовъ, и тѣмъ не менѣе она приводитъ въ палату лордовъ, то-есть въ самую высшую аристократію. Такого рода перы извѣстны подъ названіемъ: law peers, то-есть перовъ-законниковъ, и ученыхъ лордовъ, learned lords. Засѣданіе палаты лордовъ открылось въ пять часовъ, и едва только лордъ-канцлеръ, облеченный въ свой огромный парикъ и мантію, занялъ свое мѣсто предсѣдателя, какъ старикъ съ рѣзкими, энергическими чертами лица, въ обыкновенномъ и густоволосомъ парикѣ и въ довольно поношенномъ сюртукѣ, всталъ, снялъ шляпу и началъ говорить. Это былъ лордъ Линдгорстъ. Онъ не можетъ почти ходить безъ поддержки, но слыша этотъ звучный, твердый голосъ, видя этотъ энергическій жестъ, трудно повѣрить, чтобъ этому человѣку было восемьдесять шесть лѣтъ. До сихъ поръ, когда въ палатѣ лордовъ представляется какой-либо юридическій вопросъ, лордъ Линдгорстъ считается высшимъ авторитетомъ въ Англіи и, дѣйствительно, онъ говоритъ лучше, краснорѣчивѣе и дѣльнѣе всѣхъ. Сохранять въ такой старости всю твердость и бодрость ума (самъ нецеремонный «Times» сказалъ о немъ недавно, что слова его слушаетъ нація, какъ голосъ «мудраго»), всю ясность мысли, всю живость современныхъ интересовъ: такія явленія свойственны кажется одной только англо-саксонской породѣ. Кто, взглянувъ на Пальмерстона и послушавъ его въ нижней палатѣ, повѣритъ, что ему семьдесятъ-пять лѣтъ? Отчего такая физическая и нравственная сила въ этихъ англійскихъ старикахъ? Что здѣсь поддерживаетъ такъ бодрость духа? Умственная-ли, дѣятельная жизнь, или вообще англійскій образъ жизни? И не одно здоровье сохраняютъ эти люди, а, что гораздо важнѣе, живое участіе въ современныхъ интересахъ, независимое, свободное воззрѣніе на предметы. Въ обыкновенномъ устройствѣ человѣческой жизни всегда бываетъ такъ, что человѣкъ рѣдко умираетъ вдругъ, а большею частію понемногу: сначала умретъ въ немъ одно чувство, потомъ другое, такъ что приближаясь ко гробу, мы часто сохраняемъ одну только жизненности а то, что составляло въ насъ цѣльнаго человѣка, то-есть всѣ наши лучшія чувства и инстинкты, всѣ наши лучшія стремленія и нравственныя требованія, все это уже исчезло, умирая понемногу и постепенно, оставя насъ только при одной сухой, бездушной и уже по истинѣ презрѣнной старости. Вѣроятно, такая же судьба постигаетъ и здѣшнихъ старцевъ, но по крайней мѣрѣ въ политической дѣятельности они вовсе не становятся тѣми нравственно-тупыми и слѣпыми людьми, какими почти всегда дѣлаются старики на материкѣ Европы, совершенно теряя всякій дѣльный и ясный взглядъ на вещи. Рѣчь лорда Линдгорста касалась предостереженія отъ загадочныхъ вооруженій Наполеона. Но онъ предостерегалъ въ томъ, что вся Англія очень ясно видитъ и понимаетъ, что давно составляетъ здѣсь предметъ преній въ клубахъ и частныхъ разговоровъ. Англія боится не окончательнаго результата войны съ Франціей, напротивъ, она увѣрена въ этомъ результатѣ, но боится золъ, которыя можетъ причинить ей эта война: она чувствуетъ, что война эта была бы неумолимая. Когда Линдгорстъ говорилъ, какъ его суровое, энергическое и въ самой дряхлости своей прекрасное лицо соотвѣтствовало рѣшительному жесту его руки, его звучному, твердому голосу! Каждая фраза была сжата, сосредоточена, словно отчеканена. Парламентскій языкъ обыкновенно очень уклончивъ, всякая мысль въ немъ непремѣнно заключаетъ въ себѣ нѣсколько вставочныхъ предложеній, которыя или смягчаютъ, или поясняютъ ее. Отъ этого буквальный переводъ англійскихъ рѣчей почти невозможенъ, ибо ни о сжатости формы, ни о красотѣ ея англичане не заботятся. Стиль ихъ рѣчей почти разговорный; какъ они говорятъ въ комнатѣ, такъ говорятъ и публично. Литературность, отдѣлка фразы, старательное мастерство выразиться, столь здѣсь цѣнимыя въ статьяхъ, считаются словно недостойными, когда англичанинъ выступаетъ говорить публично. Но тѣмъ онъ сильнѣе дѣйствуетъ, когда является самъ собой, безъ всякаго старанія и желанія: этимъ-то и отличается истинный ораторскій талантъ отъ академическаго, отсюда-то и происходитъ его чарующее дѣйствіе на слушателя. Все это есть у Линдгорста, и эти величественныя руины заставляютъ предполагать, какой это былъ могучій боецъ въ свое время. Едва лордъ Линдгорстъ надѣлъ шляпу, какъ высокій худощавый старикъ, съ округленными чертами продолговатаго лица, нѣсколько вздернутымъ, мягкимъ носомъ и совершенно бѣлыми густыми волосами, всталъ, снялъ шляпу, подошелъ къ столу и началъ говорить. Это былъ лордъ Брумъ. Несмотря на свои восемьдесятъ лѣтъ, онъ гораздо моложавѣе и свѣжѣе лорда Линдгорста. Брумъ теперь уже прошедшая знаменитость, но роль, которую игралъ онъ въ нижней палатѣ по поводу перваго билля о реформѣ, никогда не забудется въ Англіи. Это былъ одинъ изъ самыхъ главныхъ и великихъ бойцовъ за реформу, и кромѣ того одинъ изъ первоклассныхъ ораторовъ Англіи. Жизнь этого человѣка, до того времени, когда онъ назначенъ былъ лордомъ-канцлеромъ, даже англичане приводятъ въ примѣръ изумительной, сверхъестественной дѣятельности. Они говорятъ, что приготовляясь къ защитѣ, передъ палатою лордовъ, королевы Каролины, жены покойнаго короля Георга, Брумъ, бывшій тогда простымъ адвокатомъ, не спалъ въ продолженіе трехъ сутокъ. Кромѣ множества рѣчей, сказанныхъ имъ по самымъ разнообразнымъ предметамъ, сочиненія его составляютъ болѣе десяти томовъ, плодъ большихъ юридическихъ и историческихъ работъ. Онъ былъ нѣсколько лѣтъ сотрудникомъ «Эдинбургскаго Обозрѣнія». Уже болѣе двадцати лѣтъ, какъ Брумъ сошелъ съ своего поприща, но тѣмъ не менѣе при всякомъ важномъ вопросѣ раздается его голосъ и въ палатѣ лордовъ, и на. разныхъ митингахъ, и на публичныхъ обѣдахъ. Онъ особенно уважаемъ низшими классами, для воспитанія которыхъ такъ много сдѣлано имъ. Съ первыхъ же словъ лорда Брума и по манерѣ его говорить видно, что это опытный и смѣлый боецъ; но она не походила на обыкновенную англійскую парламентскую манеру, всегда спокойную, и безъ всякихъ внѣшнихъ признаковъ паѳоса. Величайшая скромность, внутреннее спокойствіе, съ какимъ англичане говорятъ публично, всегда невольно располагаетъ въ пользу говорящаго. Какая противоположность въ этомъ отношеніи съ бывшею французскою палатой, гдѣ рѣдкій депутатъ не впадалъ въ декламаторство, ораторскую позу и монументальныя жесты. Все это рѣшительно несвойственно и даже противоположно англійской манерѣ говорить, которая если грѣшитъ чѣмъ, то развѣ сухостью; во и это особенно бросается въ глаза только въ людяхъ совершено бездарныхъ, между тѣмъ какъ рѣчь недаровитаго, а иногда даже и даровитаго француза невольно возмущала своимъ декламаторскимъ, фразистымъ тономъ. Англичанинъ всегда хочетъ сказать что-нибудь дѣльное, практическое; онъ занятъ тѣмъ, что онъ скажетъ, а не тѣмъ, какъ онъ скажетъ. Но при всей естественности манеры Брума, нельзя не замѣтитъ въ ней бывшаго адвоката; эта развязность движеній, эта самоувѣренность и небрежность позы обличали какой-то особенный навыкъ, профессію. Лордъ Брумъ подошедъ къ столу, положилъ на него прошеніе отъ Лондона, Ворстера (Worcester) и другихъ городовъ, по поводу народнаго воспитанія. Мнѣ кажется, будетъ не лишнимъ привести здѣсь небольшой отрывокъ изъ его рѣчи объ этомъ предметѣ, показывающій, въ какомъ положеніи находится народное воспитаніе въ Англіи, и отношеніе къ нему правительства. «Я былъ предсѣдателемъ комитета народнаго воспитанія, существовавшаго въ 1816, 1817 и 1818 годахъ, трудами котораго предметъ народнаго воспитанія возвысился на ту степень важности и интереса, какую до сихъ поръ сохраняетъ онъ въ общественномъ мнѣніи. По порученію этого комитета, я внесъ въ парламентъ билль, но остановленъ былъ отъ дальнѣйшаго слѣдованія возраженіями диссентеровъ[2], которые, впрочемъ, всегда были ревностными сподвижниками въ дѣлѣ народнаго воспитанія. Возраженія ихъ были такого рода, что я долженъ былъ взять билль обратно. Съ тѣхъ поръ много прошло времени, пока снова представился случай обратить вниманіе парламента на этотъ предметъ. Дѣло въ томъ, что съ 1818 года въ Англіи было 19,400 недѣльныхъ школъ и 5,400 воскресныхъ; первыя посѣщали 674,000, а вторыя 525.000 дѣтей, и прежде нежели правительство истратило хотя одинъ пенни на этотъ предметъ, въ Англіи уже обучалось 1.500,000 въ недѣльныхъ школахъ и 1.250,000 въ воскресныхъ». Затѣмъ Брумъ коснулся успѣховъ въ воспитаніи, обнаружившихся съ тѣхъ поръ, какъ правительство опредѣлило на этотъ предметъ особый капиталъ[3], предоставя распоряжаться имъ комитету тайнаго совѣта. «Но предложенъ былъ другой планъ, котораго, я полагаю, не слѣдуетъ упускать изъ виду, а именно: дать право городовымъ совѣтамъ собирать налогъ для воспитанія дѣтей подъ контролемъ этихъ же городовыхъ совѣтовъ, и налогъ этотъ употреблять на воспитаніе дѣтей всякихъ сектъ, предоставя самимъ родителямъ рѣшать, въ какомъ именно вѣроисповѣданіи дѣти ихъ должны быть наставляемы. Подписавшіе представленное нынѣ мною прошеніе (petition) поставляютъ на видъ то обстоятельство, что средніе классы имѣютъ такое же право на вниманіе правительства, какъ и рабочіе классы. Конечно, высшіе классы и ихъ школы сами могутъ заботиться о себѣ. Но такъ какъ при системѣ, установленной совѣтомъ комитета о воспитаніи, школы рабочихъ классовъ получили то преимущество, что въ нихъ введенъ надзоръ (инспекція) за содержателями и учителями, то представившіе поданное мною нынѣ прошеніе просятъ, чтобъ и школамъ среднихъ классовъ предоставлены были тѣ же преимущества (то-есть инспекція), какія школы высшихъ классовъ имѣютъ безъ всякаго вмѣшательства правительства, и которыя школы рабочихъ классовъ получили при системѣ, введенной комитетомъ совѣта. Было бы желательно, чтобы школы, въ которыхъ воспитываются и дѣти среднихъ классовъ, такъ же подчинены были вѣдѣнію и надзору комитета совѣта, то-есть, чтобы всякій содержатель школы могъ обращаться въ комитетъ для инспекцій своей школы, и если послѣ инспекціи положеніе школы найдено будетъ удовлетворительнымъ, — чтобъ ему выдавали въ этомъ свидѣтельство. Такія свидѣтельства непремѣнно будутъ имѣть все значеніе академическихъ ученыхъ степеней и стали бы поощрять содержателей училищъ на дѣльное выполненіе своихъ обязанностей, а другихъ — на принятіе на себя должности учителей. Въ особенности же школы среднихъ классовъ нуждаются въ хорошихъ наставницахъ, рѣшительно необходимыхъ для того, чтобъ учащіяся дѣвочки современемъ дѣлались хорошими женами и матерьми. Вообще, недостаточность воспитанія существуетъ въ такихъ мѣстахъ, гдѣ оно всего нужнѣе. Въ большихъ городахъ оно недостаточнѣе, чѣмъ въ селеніяхъ и мѣстечкахъ и въ такой пропорціи, какъ 13 къ 11. Въ Лондонѣ эта недостаточность больше, чѣмъ гдѣ-либо. Разумѣется, ничто похожее на притѣсненія тутъ не должно имѣть мѣста, тѣмъ болѣе, что несогласно было бы ни съ здравою политикой, ни съ истинною религіей — выставлять человѣку на видъ выгоду отъ какой бы то ни было вѣры, или исповѣданія. Преслѣдуемая истина всегда по этому самому выше поднимаетъ свою голову и непремѣнно усиливается, а преслѣдовать заблужденіе значитъ только замедлять его паденіе». Брума поддержалъ епископъ линкольнскій, выразивъ совершенное согласіе съ его мнѣніями. Вопросъ о свободѣ совѣсти сдѣлался въ наше время до такой степени рѣшеннымъ вопросомъ, что ему уже не противорѣчатъ здѣсь и сами епископы. На рѣчь Брума отвѣчалъ изъ министровъ лордъ Гранвиль, и отвѣтъ его удивилъ меня. Не забудьте, что средніе классы ходатайствуютъ у правительства о надзорѣ за ихъ школами, то-есть сами просятъ правительство, чтобъ оно вмѣшалось въ воспитаніе ихъ дѣтей: случай этотъ показываетъ, до какой = степени простирается здѣсь система правительства не вмѣшиваться; въ общественныя дѣла: «Я совершенно убѣжденъ, отвѣчалъ лордъ Гранвиль, что значительная сумма экономически и дѣльно употребленная на воспитаніе народа, была бы благотворнѣйшею мѣрой для этой страны, потому что воспитаніе матеріально содѣйствуетъ тишинѣ и порядку. Многіе знаменитые люди утверждали, что долгъ государства — воспитывать рабочіе классы для поддержанія порядка и тишины въ странѣ. Но далеко не въ такой степени лежитъ на государствѣ обязанность вмѣшиваться въ воспитаніе высшихъ или среднихъ классовъ. Я согласенъ, что учебная часть въ нѣкоторыхъ школахъ среднихъ классовъ гораздо хуже, чѣмъ въ народныхъ школахъ, но я бы не желалъ къ трудамъ комитета совѣта о воспитаніи прибавить еще новый трудъ надзора за школами среднихъ классовъ». Тѣмъ все и кончилось. Это значило: пусть средніе классы сами, какъ знаютъ, устраиваютъ надзоръ за своими школами. Въ палатѣ общинъ былъ я три раза. Доступъ въ нее не легокъ, не потому чтобъ онъ связанъ былъ съ какими-нибудь затрудненіями, а вслѣдствіе того, что мѣстъ для публики очень немного. Если какое засѣданіе обѣщаетъ быть интереснымъ, то мѣста эти наполняются за нѣсколько часовъ до открытія засѣданія. Есть еще мѣста внизу, для иностранныхъ посольствъ и перовъ, но туда впускаютъ только или по запискамъ отъ посланниковъ, или черезъ члена парламента. Благодаря знакомому Т., г. М. М., къ которому я имѣлъ отъ него рекомендательное письмо, доступъ въ нижнюю палату сталъ для меня нетруднымъ. Впрочемъ, за неимѣніемъ знакомаго члена, обратясь предварительно къ смотрителю, находящемуся при публичной галлереѣ, можно за три или четыре шиллинга получить тамъ мѣсто почти навѣрное. Онъ уже какъ-нибудь да сбережетъ его. Въ интересныхъ случаяхъ это средство даже вѣрнѣе записки отъ члена. Засѣданія парламента подходили уже къ концу и были чисто дѣловыми. Для скорѣйшаго отправленія дѣлъ нижняя палата имѣла по два засѣданія въ день, утреннее и вечернее. Жаркая битва торіевъ съ вигами была уже кончена; министерство Пальмерстона усѣлось покойно до будущей весны; партіи отдыхали отъ недавняго побоища и, сбираясь съ новыми силами, избѣгали схватокъ, ни къ чему не ведущихъ. При входѣ въ зданіе парламента, прежде всего поражаетъ васъ отсутствіе часовыхъ и вообще всякой военной силы или военнаго мундира. Скромный и постоянно услужливый полисменъ одинъ стоитъ у входа въ зданіе; ври входѣ въ галлерею, ведущую въ библіотеку и ресторацію палаты, стоитъ другой, и наконецъ два полисмена въ круглой залѣ, черезъ которую входятъ въ палату. Въ этой залѣ всегда порядочная толкотня. Черезъ нее входитъ публика въ верхнюю галлерею, а тѣ, кто не попалъ туда, здѣсь же ждутъ своей очереди, ибо всякій хотя на минуту выходящій, тотчасъ же замѣщается другимъ. Кромѣ того, тутъ всегда толпится много такихъ, которые стараются черезъ членовъ пробраться на мѣста внизу, или пришли переговорить съ кѣмъ-нибудь изъ членовъ. Входъ, какъ въ зданіе парламента, такъ и въ эту залу совершенно свободенъ; до самыхъ дверей палаты никто васъ не спроситъ, куда и зачѣмъ вы идете. Вся эта простота, необычайная скромность, обыденность обстановки уже показываетъ, до какой степени парламентъ здѣсь вошелъ въ нравы и въ простую привычку публики. Когда г-нъ М. М. помѣстилъ меня на одномъ изъ дивановъ, отведенныхъ для членовъ верхней палаты, я обвелъ глазами залу и длинные ряды дивановъ ея, наполненные людьми въ шляпахъ. Большая часть изъ нихъ сидѣли полулежа, или совершенно растянувшись, или положивъ ноги на передніе диваны; каждый былъ, какъ дома; разнообразіе въ одеждѣ, въ цвѣтахъ(лѣтнихъ сюртуковъ, пальто и шляпахъ доходило до пестроты; во всемъ совершеннѣйшее отсутствіе всякой офиціальности и этикета. Эта будничность и небрежность обстановки такъ странно на меня подѣйствовали, что я долженъ былъ съ нѣкоторымъ усиліемъ привести себѣ въ сознаніе то, что я дѣйствительно нахожусь въ англійскомъ парламентѣ, и что эта зала и эти растянувшіеся по диванамъ люди въ шляпахъ составляютъ могущественнѣйшій авторитетъ Англіи, на который вся Европа обращаетъ свое сосредоточенное вниманіе. Мы читаемъ въ газетахъ о паденіи, или вступленіи въ должность министровъ, слышимъ слова: «англійское правительство», «парламентъ», но Богъ знаетъ, какъ укладываются въ нашихъ головахъ всѣ эти совершенно чуждыя намъ представленія. Передо мной былъ теперь самый фактъ всѣхъ этихъ представленій; та самая лабораторія, гдѣ творится сила, дающая жизнь всѣмъ этимъ словамъ. Вотъ эти двѣ громадныя партіи, на кото рыя раздѣляется Англія — эти виги и торіи, — сидящія другъ противъ друга и такъ зорко слѣдящія одна за другой. На выборахъ каждая партія имѣетъ знамена и банты своихъ цвѣтовъ, а здѣсь; только по мѣстамъ можно различить ихъ. Передъ предсѣдателемъ стоялъ огромный столъ; по одну его сторону сидѣли министры, и вся эта сторона дивановъ занята членами, поддерживающими министерство; другая сторона занята оппозиціей. Столъ этотъ также служитъ мѣстомъ, куда сидящіе возлѣ него, какъ министры, такъ и оппозиція, кладутъ свои портфели, бумаги, а иногда и свои ноги… Такъ вотъ оно, это правленіе, основанное на силѣ убѣжденія, на жаркихъ и упорныхъ преніяхъ, правленіе, гдѣ рѣшаются всемірные вопросы, нѣсколько лишнихъ голосовъ той или другой стороны могутъ низвергнуть цѣлое министерство, измѣнить политику страны, объявить войну… Одна такая страшная нравственная отвѣтственность должна была пріучить англичанъ къ серьезности и осмотрительности въ характерѣ; и самъ Брайтъ, радикалъ на митингахъ, — остороженъ и сдержанъ въ парламентѣ. Когда я пришелъ въ палату, предсѣдателя еще не было, но онъ скоро показался, предшествуемый двумя носителями жезла, на одномъ концѣ котораго сдѣлана большая золотая корона, символъ королевской власти. Жезлъ положили на столъ передъ предсѣдателемъ; онъ сѣлъ на свое кресло и проговорилъ: «Order, order», это значитъ, что засѣданіе открыто, и что дѣла, назначенныя по этому засѣданію, должны итти своимъ чередомъ. Изъ всѣхъ членовъ только одинъ предсѣдатель былъ безъ шляпы: онъ сидѣлъ въ длинномъ парикѣ, концы котораго спускались ниже плечъ. Въ это время вошелъ человѣкъ въ сѣрой шляпѣ, съ чисто еврейскимъ лицомъ и нервическою, озабоченною и усталою физіономіей; на концѣ его подбородка маленькій клокъ сѣроватыхъ волосъ; онъ одѣтъ очень чисто и щеголевато. Задумчиво, большими шагами, прошелъ онъ пространство, раздѣляющее диваны на двѣ стороны, и сѣлъ прямо противъ лорда Джона-Росселя. Я тотчасъ узналъ его по каррикатурамъ, которыми трунитъ надъ нимъ «Punch»; это г. Дизраэли, бывшій министръ финансовъ въ торійскомъ правительствѣ, а теперь предводитель оппозиціи. Нынѣшній день лордъ Джонъ-Россель, по требованію оппозиціи, обѣщалъ дать объясненія о видахъ правительства, касательно мирнаго трактата, заключеннаго въ Виллафранкѣ. Палата быстро наполнялась членами: скоро всѣ диваны были уже заняты и стали наполняться членскія мѣста въ верхней галлереѣ. Засѣданіе между тѣмъ шло своимъ порядкомъ: въ это время представлялись прошенія (petitions). Членъ, имѣвшій подать таковое, подходилъ съ нимъ къ столу и, прочитавъ, клалъ его на столъ. Въ палатѣ стоялъ шумъ и говоръ, и никто этихъ прошеній не слушалъ, начиная съ самого президента, который въ это время разговаривалъ то съ тѣмъ, то съ другимъ изъ подходившихъ къ нему членовъ. Прошенія эти сдаютъ потомъ въ особый комитетъ, избранный палатой изъ среды себя, тамъ разсматриваютъ и потомъ докладываютъ палатѣ. Здѣсь присутствіе въ комитетахъ палаты такъ обязательно для выбранныхъ туда членовъ, что не посѣщающій своего комитета членъ, по приговору палаты, подвергается заключенію въ тюрьму, нарочно для этого сдѣланную въ зданіи парламента. Наконецъ, представленіе петицій прекратилось. Въ это время палата была полна и внизу и вверху. Изъ министровъ, которые всѣ сидѣли по лѣвую сторону стола, всталъ одинъ, снялъ шляпу и подошелъ къ столу: то былъ лордъ Джонъ-Россель. Онъ держалъ въ рукѣ связку бумагъ, которую положилъ на столъ: то были копіи съ послѣднихъ депешъ его по итальянскимъ дѣламъ. «Sir», началъ онъ, по обычаю обращаясь къ президенту, но первыхъ словъ его невозможно было явственно слышать за шумомъ разговоровъ; только минуты черезъ двѣ, когда увидали, что онъ началъ говорить, въ палатѣ настала совершеннѣйшая тишина.
«Я желалъ бы отложить объясненіе о нашихъ иностранныхъ сношеніяхъ и, конечно, отложилъ бы его, еслибы мы не были при концѣ засѣданій парламента. Даже и въ такомъ случаѣ я отложилъ бы его, еслибъ имѣлъ сколько-нибудь въ виду окончательное устройство этихъ дѣлъ»…
Но я считаю излишнимъ сообщать здѣсь длинную рѣчь лорда Джона Росселя, давно извѣстную по газетамъ и теперь уже не имѣющую большого интереса. Онъ говорилъ болѣе часа. Россель — младшій сынъ герцога Бедфордскаго; титло это имѣетъ теперь старшій братъ его, перъ; Россель же лордъ только по одному названію, которое не даетъ ему права быть членомъ палаты перовъ. Ему теперь шестьдесятъ шесть лѣтъ, но, не смотря на замѣтную слабость его организма, онъ еще довольно свѣжъ. Лицо его овально; сѣро-сѣдоватые волосы его остались только на затылкѣ и вискахъ, черты лица мягки и кротки. Говоритъ онъ тихо, медленно, плавно, мало-звучнымъ голосомъ, ровно, безъ всякаго ударенія на слова. Въ черномъ, мѣшковатомъ сюртукѣ, въ широкомъ, двухбортномъ жилетѣ изъ желтаго пике, съ своею добродушнѣйшею, честною физіономіей, лордъ Джонъ-Россель возбуждаетъ невольное уваженіе къ себѣ. Всѣ его движенія, въ продолженіе слишкомъ часовой его рѣчи, заключались въ томъ, что онъ складывалъ на груди свои руки, одна на другую, и потомъ снова опускалъ ихъ; опирался обѣими руками на столъ и потомъ отдалялся отъ него; ни одного сколько нибудь рѣзкаго, или рѣшительнаго движенія; даже не было у него этихъ обыкновенныхъ всѣмъ англичанамъ удареніи двумя пальцами правой руки въ ладонь лѣвой. Болѣе спокойной, плавной, безстрастной манеры говорить нельзя себѣ представить. Лордъ Джонъ-Россель давно уже на политическомъ поприщѣ однимъ изъ главныхъ предводителей либеральной партіи; но кромѣ политики онъ много занимался и литературой, написалъ романъ, трагедію и даже издалъ книжку своихъ стихотвореній. Замѣчу кстати, что нигдѣ литература не находится въ такой чести, какъ въ Англіи, нигдѣ не возбуждаетъ она такого всеобщаго интереса, какъ здѣсь. Здѣсь едва-ли есть хоть одинъ человѣкъ, имѣющій претензію на джентльменство, который бы не попробовалъ себя въ той или другой формѣ. Всякій сколько нибудь замѣчательный политическій человѣкъ непремѣнно имѣетъ на своей совѣсти или книжку юношескихъ стихотвореній, или романъ, или статьи въ обозрѣніяхъ. Но возвращаюсь къ засѣданію. Въ продолженіе рѣчи лорда Джона-Росселя, сидѣвшій противъ него Дизраэли безпрестанно дѣлалъ замѣтки на клочкѣ бумаги. «Впрочемъ, сказалъ въ заключеніе лордъ Джонъ-Россель, каковы бы ни были затрудненія, — я думаю мнѣ позволительно сказать, несмотря на то, что достопочтенный джентльменъ, сидящій противъ меня (Дизраэли) говорилъ о возрожденіи Италіи, какъ о вопросѣ едва-ли стоющемъ серьезнаго вниманія, — позволительно мнѣ будетъ сказать, что если страна, столь прекрасная своимъ физическимъ видомъ, столь богато одаренная природой, столь обильная геніальными людьми всякаго рода, страна, судьба которой была предметомъ горькихъ пѣсенъ, начиная съ Петрарки въ XIV до Леопарди въ XIX вѣкѣ, если, говорю, такая страна можетъ быть сдѣлана счастливою и сынамъ ея открыто будетъ широкое поприще для ихъ талантовъ и энергіи, такъ что и имъ возможно будетъ приносить свою долю на прогрессъ этой европейской семьи, къ которой принадлежатъ они, — а я убѣжденъ, что это будетъ богатая доля, — если, говорю, такой предметъ будетъ достигнутъ, тогда, сэръ, что касается до меня, я не обинуясь скажу, что правительство ея величества стало бы радоваться такому результату». Этими словами лордъ Джонъ-Россель кончилъ длинную рѣчь свою. Несмотря на его тихій голосъ, на его спокойную фигуру, видно было, что эти слова не были реторическими фразами. Во все продолженіе рѣчи его царствовала мертвая тишина, изрѣдка прерывавшаяся тихими восклицаніями «слушайте», раздававшимися на министерской сторонѣ при особенно интересныхъ мѣстахъ, и смѣхомъ отъ разсказанныхъ имъ анекдотовъ объ австрійской политикѣ въ Италіи. Одобрительные крики (въ палатѣ не апплодируютъ) вигской стороны раздались, когда лордъ Джонъ-Россель кончилъ говорить и надѣлъ шляпу. Едва Россель надѣлъ шляпу, какъ Дизраэли снялъ свою и всталъ, выжидая пока стихнутъ одобрительные крики виговъ. Никакая министерская должность не можетъ сравняться съ трудными обязанностями предводителя оппозиціи. Хотя рѣшительные случаи, отъ которыхъ падаютъ министерства, представляются рѣдко, но отъ предводителя партіи, отъ его политическаго такта, предусмотрительности, умѣнья управлять своею партіей и пользоваться обстоятельствами зависитъ многое, и обыкновенно выборъ предводителя дѣлается послѣ тщательныхъ соображеній. Иногда даже и ораторскій талантъ при этомъ не принимается въ соображеніе. Покойный лордъ Бентинкъ, послѣ котораго Дизраэли сталъ предводителемъ торійской партіи въ палатѣ общинъ, вовсе не имѣлъ ораторскаго таланта, но по личнымъ своимъ качествамъ, по привѣтливости своей, по неусыпному вниманію, какое онъ обращалъ на каждаго члена своей партіи, по постоянной дисциплинѣ, какую поддерживалъ въ ней, — оставилъ по себѣ память одного изъ лучшихъ вождей партій. Тѣ, которые полагаютъ, что въ Англіи безъ аристократическаго имени и богатства нельзя достигнуть никакого важнаго мѣста, могутъ видѣть въ Дизраэли опроверженіе своему мнѣнію. Происходящій отъ еврейскаго семейства, переселившагося въ прошломъ вѣкѣ въ Англію, сынъ перекрестившагося еврея, занимавшагося литературой, — Дизраэли, безъ богатства, одними своими талантами достигъ высокаго поста предводителя торійской партіи и уже два раза былъ министромъ финансовъ. Я не стану говорить ни объ отвѣтѣ Дизраэли, ни о рѣчи Пальмерстона, который отвѣчалъ ему: все это теперь не имѣетъ уже интереса. Но одна общая черта поразила меня въ здѣшнихъ политическихъ людяхъ: хотя все здѣсь основано на преніяхъ, и слѣдовательно краснорѣчіе должно-бы играть первостепенную роль, но ни одинъ изъ нихъ, ни одинъ членъ рѣшительно не думаетъ о томъ, чтобы быть краснорѣчивымъ, никто не имѣетъ ни малѣйшей претензіи быть ораторомъ. Всякій хочетъ высказать доводы, какіе имѣетъ, и высказавши ихъ, садится. Къ сожалѣнію, я долженъ ограничиться только тѣмъ, что слышалъ самъ, а я не слыхалъ ни одного изъ тѣхъ, которые имѣютъ теперь здѣсь ораторскую репутацію, какъ напримѣръ лордъ Дерби, Бульверъ, Кобденъ, Брайтъ. Изъ всѣхъ, кого я слышалъ, у Дизраэли больше всѣхъ ораторскаго таланта; но говоритъ онъ непріятно. Это непріятное впечатлѣніе происходитъ прежде всего отъ его движеній руками и корпусомъ, движеній рѣзкихъ, иногда даже тривіальныхъ, которыя тѣмъ болѣе бросались въ глаза, что всѣ другіе члены парламента говорили безъ всякихъ движеній, спокойно, какъ будто только для исполненія должности. Но замѣчательно, что всѣ почти говорятъ хорошо, то-есть у всѣхъ слово всегда готово для выраженія мысли. И въ парламентѣ и въ «клубахъ преній» я постоянно удивлялся этому умѣнію расположить свою рѣчь, этой послѣдовательности въ изложеніи, этому дару слова, этой простотѣ и естественности тона и манеры, этому рѣшительному отсутствію всякаго котурна и фразистости. Правда, все это относится не къ воображенію, а къ мысли: говорящій постоянно скрытъ за предметомъ. Но это не спасаетъ иногда ораторовъ отъ самыхъ комическихъ положеній: въ это-же засѣданіе, послѣ напряженнаго вниманія, съ какимъ палата слушала Росселя, Дизраэли и Пальмерстона, очевидно нуженъ былъ отдыхъ; много членовъ вышло изъ залы, другіе предались разговорамъ. Въ это время встаетъ какой-то тори, изъ среднихъ рядовъ, и, снявъ шляпу, начинаетъ говорить. Никто на него не обращаетъ вниманія и голосъ его теряется въ шумѣ разговоровъ. Напрасно со стороны тори раздается: «слушайте, слушайте!» Виги отвѣчаютъ, смѣясь, болѣе громкимъ: «слушайте», которое уже окончательно заглушаетъ говорящаго. «Да позвольте, господа, вскрикиваетъ несчастный ораторъ, я исполняю мой долгъ!» «Слушайте, слушайте!» кричатъ съ хохотомъ виги и шумъ усиливается. Поговоривъ такимъ образомъ минутъ десять, ораторъ махнулъ рукой и сѣлъ. Но въ «Times» на другой день не сказано было объ этомъ ни слова, и рѣчь его была напечатана вполнѣ. Очевидно, что онъ прислалъ ее въ редакцію послѣ, для прочтенія своимъ избирателямъ. Пальмерстонъ говорилъ очень изящно, я разумѣю внѣшнюю его форму, но собственно ораторскаго таланта у него нѣтъ. Сила его рѣчей заключается въ дѣльности и ироніи; въ послѣдней онъ имѣетъ удивительный талантъ и мастерски пользуется имъ противъ своихъ противниковъ. До сихъ поръ онъ самый популярный человѣкъ въ Англіи, хотя трудно опредѣлить, на чемъ основана его популярность. Но такой абсолютной популярности, какою пользовался нѣкогда Робертъ-Пиль, теперь въ Англіи не имѣетъ никто. Популярность Пальмерстона, кажется, основывается на довѣріи къ его практической опытности въ дѣлахъ и на либерализмѣ его внѣшней политики, но уваженіе, какимъ онъ пользуется въ общественномъ мнѣніи, незавидно; въ народѣ зовутъ его humbuy (надувало, hableur). Онъ средняго роста, черты его лица очень изящны и тонки, съ плутоватымъ и нѣсколько насмѣшливымъ выраженіемъ. Въ манерахъ и движеніяхъ его виденъ настоящій grand seigneur, вышлифованный парламентскими нравами и тѣми условіями, какія налагаетъ дисциплина партій. Только выраженіе его рта очень непріятно, и не даромъ сказалъ о немъ «Punch»: «Не хорошъ гиппопотамъ, но вообще онъ пріятнѣе чѣмъ Пальмерстонъ». Густые, до бѣлизны сѣдые волосы свои, которыхъ сильно не достаетъ на верху головы, онъ носитъ мастерски, взбивая ихъ на вискахъ и прикрывая ими свою лысину. Его шея поражаетъ своею длиной и, вѣроятно, вслѣдствіе этого онъ носитъ толстый высокій галстухъ, въ родѣ жабо, какъ носили лѣтъ тридцать назадъ. Вся его изящная и легкая фигура обнаруживаетъ бывшаго щеголя и, денди, только подъ густыми, нависшими бровями маленькіе огненные глаза — только они заставляютъ предполагать, сколько еще умственной бодрости въ этомъ щеголеватомъ и, повидимому, безпечномъ старикѣ. Впрочемъ, я называю его старикомъ только изъ вниманія къ его семидесяти-пяти годамъ, но собственно говоря, онъ вовсе не имѣетъ старческаго вида: такъ его щеголеватая наружность, бодрость движеній и особенно яркій огонь глазъ совершенно сглаживаютъ его лѣта. Благодаря г-ну М М., мнѣ случилось быть на вечерѣ у Пальмерстона, или точнѣе у леди Пальмерстонъ, ибо на билетѣ было напечатано: Lady Palmerston at home, а внизу написано число мѣсяца. Этотъ вечеръ былъ то, что здѣсь называется раутъ. Гости начали съѣзжаться въ десять часовъ, а въ двѣнадцать стали уже разъѣзжаться. Общество не имѣло никакого характера исключительности: тутъ были члены верхней и нижней палатъ, издатели журналовъ, attachés разныхъ посольствъ, нѣкоторые посланники и проч. Пальмерстонъ почти до половины двѣнадцатаго стоялъ въ передовой комнатѣ, близь двери, и принималъ гостей, каждому подавая руку. На немъ была синяя лента ирландскаго ордена св. Патрика. Простота въ уборкѣкомнатъ и во всей обстановкѣ поразила меня. Въ комнатѣ, направо изъ передовой, на кругломъ столѣ стояли два большіе чайника, одинъ съ чаемъ, а другой съ горячею водой, и двѣ корзинки съ печеньемъ. Слуга, стоявшій у стола, наливалъ чай желающимъ, — этимъ все и ограничивалось. Во всѣхъ комнатахъ ни одной картины, кромѣ большого портрета самого лорда Пальмерстона, писаннаго пастелью и въ весьма улучшенномъ видѣ. Въ главной гостинной на столикахъ лежали нѣсколько альбомовъ съ посредственными акварелями. Старые шелковые обои комнатъ и стиль мебели, зеркала и бронзы напоминали вкусъ двадцатыхъ годовъ нашего вѣка. Кончивъ пріемъ, Пальмерстонъ перешелъ въ гостиную и былъ тотчасъ-же окруженъ дамами. Когда я въ двѣнадцать часовъ сошелъ внизъ, разъѣздъ уже начался. Такая же простота обстановки и въ домѣ лорда Гранвиля, у котораго я обѣдалъ и потомъ провелъ вечеръ, благодаря рекомендательному письму къ нему отъ А. Н. Б. Тутъ все отзывалось давностію и простотой домашняго комфорта. Лордъ Гранвиль къ обѣду надѣлъ ленту и звѣзду ордена Подвязки; здѣсь надѣваютъ ихъ только на парадные обѣды и вечера, а въ петличкѣ ленточки не носятъ. Тутъ, между прочимъ, былъ одинъ молодой лордъ А., чрезвычайно образованный; онъ нѣсколько лѣтъ провелъ въ Германіи, посѣщая лекціи мюнхенскаго и гейдельбергскаго университетовъ, зналъ хорошо древности. Послѣ обѣда леди Гранвиль разливала кофе въ кабинетѣ хозяина; всѣ украшенія этой комнаты состояли въ шкапахъ съ книгами и въ двухъ портретахъ старыхъ канцлеровъ… Между тѣмъ наступилъ уже августъ. Черезъ нѣсколько дней долженъ былъ закрыться парламентъ. Сезонъ почти уже кончился; въ паркахъ и на Regent-street съ каждымъ днемъ видно было меньше и меньше великолѣпныхъ экипажей; всякій, кто могъ, уѣзжалъ изъ Лондона въ деревни, кто на берега моря; наступила пора sca-side, морской стороны; и мнѣ пора уже было на островъ Вайтъ, купаться въ морѣ, что было цѣлію отъѣзда моего за границу.
- ↑ Эта Magna Charta, какъ curiosity, постоянно выставлена для публики въ лондонскомъ Британскомъ музеѣ; она написана на большомъ листѣ пергамента и состоитъ изъ 63 статей. Существенныя статьи ея заключаются въ томъ, что никто не можетъ быть лишенъ своей собственности, изгнанъ или осужденъ безъ приговора присяжныхъ, и что всякій англичанинъ можетъ выѣхать изъ Англіи и воротиться назадъ, когда хочетъ. Этою хартіей старыя саксонскія учрежденія сдѣлались обязательными для королевской власти. Но тѣмъ не менѣе не далѣе какъ въ послѣдующія-же шесть царствованій хартія подверглась 35 измѣненіямъ, и королевская власть пользовалась всякимъ случаемъ обходить ее.
- ↑ То-есть сектаторовъ, отпавшихъ отъ господствующей церкви.
- ↑ До милліона ф. с. Это только на воспитаніе дѣтей низшихъ классовъ.