Двѣ вдовы.
правитьГоспожа Вальсе, женщина добродѣтельная и любезная, добрая мать семейства, послѣ смерти своего мужа, котораго любила со всею нѣжностію, жила уже цѣлой мѣсяцъ вдовою въ Туренской провинціи. Тамъ находилось принадлежавшее господину Вальсе помѣстье, изъ котораго она не выѣзжала во все время своего замужства. У нее была шестнадцатилѣтняя дочь, прекрасная лицемъ, и еще болѣе прекрасная своимъ характеромъ, которой усовершенствованъ былъ тщательнымъ и благоразумнымъ воспитаніемъ; Гжа Вальсе, окруженная богатыми сосѣдами, жила у себя въ домѣ открыто, видала многихъ людей, была любима бѣдными и уважаема богатыми. Молодой Генрихъ Пернильякъ весьма охотно гостилъ въ ея домѣ. Не трудно догадаться, что привлекала его туда — любовь; и могъ ли онъ увидѣть Амелію и неполюбить ее? Генриху было только двадцать лѣтъ, онъ имѣлъ благородную душу, и такую же наружность; имѣлъ всѣ качества, которыя заставляютъ любить и уважать человѣка. Сердца Амеліи и Генриха были сходны между собою и слѣдственно разумѣли другъ друга; нѣжная склонность соединяла ихъ почти съ самаго младенчества, и юные друзья говорили о ней съ невинностію того счастливаго возраста, въ которомъ еще неумѣютъ притворяться. И къ чему былобы имъ скрывать свои чувства; когда взаимная ихъ любовь, ненарушая никакихъ приличій, по видимому, обѣщавала имъ чистѣйшія наслажденія?
Уже назначенъ былъ день ихъ брака. Оставалось только условиться о денежныхъ съ обѣихъ сторонъ выгодахъ, и ета статья, по обыкновенію, принадлежала къ заботливости родителей, ибо юные друзья ни о чемъ другомъ не помышляли, кромѣ взаимной своей нѣжности. Г. Пернильякъ, отецъ Генриховъ, нарочно для того приѣхавішй къ гжѣ Вальсе, имѣлъ съ нею разговоръ хотя мало приятный, но за то весьма важный по причинѣ связи его съ окончніемъ дѣла, въ которомъ всѣ четыре особы принимали великое участіе. «Что до меня касается», сказалъ Г. Пернильякъ: «то я даю сыну моему то самое помѣстье, въ которомъ теперь живу. Оно приноситъ годоваго дохода около двадцати тысячь ливровъ.» — А я — отвѣчала гжа Вальсе: — ничего немогу дать моей дочери, потому что я вышла замужъ безъ всякаго достатка; не смотря на то, моя Амелія принесетъ съ собою значительное приданое: ей достается помѣстье, находящееся въ Альзасѣ и принадлежавшее моему покойному супругу. Не могу точно сказать вамъ, чего оно стоитъ, но Г. Вальсе часто увѣрялъ меня, что оно приноситъ около двадцати пяти тысячъ годоваго дохода; --"Хорошъ ли тамъ домъ?*' — Нѣтъ; мужъ мой говаривалъ, что въ немъ жить не можно. — «Какъ, сударыня! развѣ вы никогда тамъ не бывали?» — Никогда. Намъ извѣстно, что Г. Вальсе каждой годъ ѣздилъ туда на цѣлые шесть мѣсяцовъ. Ето помѣстье, говаривалъ мнѣ покойной, требуетъ ближайшаго надзора; чтобы получать хорошій доходъ, надобно самому жить тамъ по половинѣ года, тебя не могу я брать съ собою, потому что негдѣ помѣститься: только и есть одна прибранная комната, которую я занимаю. Вотъ что говаривалъ покойной мужъ мой, и всегда рѣшительно мнѣ отказывалъ, когда я возобновляла прозьбы свои, чтобъ меня взялъ съ собою. Наконецъ надлежало покориться волѣ такого человѣка, которому я весьма была обязана. Онъ же во время своего отсутствія весьма часто утѣшалъ меня письмами. Воспитаніемъ дочери сокращалось мое время, которое безъ сего сладостнаго занятія было бы для меня слишкомъ продолжительнымъ. — «Что жъ, судаpыня!» сказалъ Г. Пернильякъ, улыбаясь: «въ шестимѣсячномъ отсутствіи мужа есть также выгода: по возвращеніи своемъ онъ бываетъ нѣжнѣе, услужливѣе…» — Увѣряю васъ, — прервала гжа Вальсе — что я во все время замужства была имъ очень счастлива. —
Вдругъ послышался стукъ взъѣхавшей на дворъ кареты. Отворяется дверь; входитъ женщина, имѣющая около сорока лѣтъ отъ роду, еще довольно красивая, одѣтая въ траурное платье. Генрихъ держалъ руку Амеліи у своего сердца. Увидѣвъ незнакомую женщину, всѣ замолчали, и только посматривали одинъ на другаго, Неизвѣстная подходитъ къ гжѣ Вальсе и учтиво объявляетъ ей желаніе свое поговорить съ нею особо о весьма важномъ дѣлѣ. «У меня нѣтъ, милостивая государыня, никакой тайны, которую бы я должна была скрывать отъ особъ, здѣсь находящихся.» сказала гжа Вальсе: «и говорить со мною при друзьяхъ моихъ есть то же, что говорить наединѣ.» — Согласна; ---- продолжала незнакомка: — я приѣхала къ вамъ съ такою новостью, которая будетъ весьма прискорбна вашему сердцу. Узнайте, что я по мужу называюсь Вальсе, и что я законная жена того человѣка, коего имя вы на себѣ носите. —
При сей неожиданной рѣчи: гжа Вальсе немогла воздержаться отъ улыбки. — Вотъ забавныя вѣсти! — восклицаетъ Г. Пернильякъ. «И въ самомъ дѣлѣ, очень забавныя!» прибавилъ Генрихъ. — Перестаньте — тихонько сказала ему Амелія: — развѣ невидите? что ета бѣдная женщина помѣшана? Недолжно насмѣхаться надъ несчастіемъ; оно можетъ постигнуть и насъ въ то время, когда мы совсѣмъ его неожидаемъ. — "Такъ, милостивая государыня, " продолжаетъ незнакомка, не обращая ни на что вниманія; «я точно называюсь Вальсе; теперь же намѣрена я законнымъ порядкомъ утвердить за собою мое имя и права мои, и я на все имѣю неоспоримыя доказательства.» — Какъ ето! — восклицаетъ Г. Пернильякъ: — еще и доказательстна! вотъ ихът-о я хочу видѣть! Посмотримъ, посмотримъ на ваши доказательства! — "Вотъ они, сударь! отвѣчала незнакомка показывая связку бумагъ: «вотъ всѣ письма, которыя получала я отъ своего мужа. Провождая по шести месяцовъ ежегодно въ здѣшнемъ помѣстьѣ, онъ писывалъ ко мнѣ въ Альзасскую свою деревню, изъ которой я въ продолженіе двадцати лѣтъ никуда невыѣзжала.»
Госпожа Вальсе дрожащею рукою беретъ письма, узнаетъ почеркъ своего мужа, блѣднѣетъ и ощущаетъ тайный ужасъ въ своемъ сердцѣ. — "Вотъ и свадебной договоръ мой, « прибавляетъ незнакомка: „за двадцать лѣтъ передъ симъ подписанный, и онъ долженъ быть старѣе вашего. Мв объ обмануты, сударыня, однакожъ какъ я первая жена господина Вальсе, то я одна и законная.“ Видя столько доказательствъ, мать Амеліи лишается возможности противурѣчить, и бумаги падаютъ изъ рукъ ея. Г. Пернильякъ поднимаетъ свадебный договоръ, и читаетъ его съ начала до конца, безпрестанно повторяя; „да…. точно договоръ законной… написанъ по всей формѣ… противъ етаго ничего не скажешь!“… Несчастная приятельница его въ изступленіи восклицаетъ болѣзненнымъ голосомъ: — Какъ! она госпожа Вальсе! А я, о Боже милосердый! что же я такое? Какое имя носить буду? какое имя дамъ любезной, моей Амеліи? О дочь моя! ты погибаешь!… И при сихъ словахъ падаетъ въ безпамятствѣ.
Амелія и Генрихъ летятъ къ ней на помощь и всячески стараются возвратить ей чувства. Она опамятовалась, и въ тужъ минуту прижала къ сердцу свою Амелію: „О милая дочь моя! не уже ли правда, что законы тебя отвергаютъ? И такъ ты лишаешься своего имени, своего имѣнія, подобно несчастнымъ жертвамъ порока или слабости матерей своихъ! Жадные наслѣдники того, кто далъ тебѣ жизнь, не замедлятъ тебя ограбить! А я, злополучная мать, я которая и жила только для твоего счастія, я не имѣю для тебя ниже куска хлѣба! Но нѣтъ, нѣтъ… ето невозможно!… Г. Вальсе былъ человѣкъ честный; онъ небылъ способнымъ дерзнуть на такое злодѣяніе! Письма ети вымышлены коварствомъ; договоръ поддѣланъ… Ужасный романъ, изобрѣтенный для того единственно, чтобы растерзать материнское сердце!“ — Сударыня, — говоритъ незнакомка съ видомъ благороднымъ: — справедливая печаль ваша заставляетъ меня простить ваши слова, отъ которыхъ вы сами конечно отреклись бы, когдабъ знали мой характеръ и мои правила. Скажу еще разъ, милостивая государыня, что обѣ мы были обмануты. Мнѣ въ голову ни приходило почитать г-на Вальсе способнымъ къ толикому злодѣянію; но теперь открывается, что онъ точно сдѣлалъ етотъ непростительной поступокъ. — „Какимъ же образомъ вы незналибы о супружествѣ, которое осмнадцать лѣтъ продолжалось?“ — Я могла бы предложить вамъ етотъ самой вопросъ, и еще болѣе имѣю на то, права; ибо я двумя годами прежде васъ вышла замужъ. Г. Вальсе познакомился со мною въ Стразбургѣ и тамъ на мнѣ женился. Спустя нѣсколько дней послѣ свадьбы, онъ повезъ меня въ свою деревню, находящуюся только въ четырехъ миляхъ отъ города. Въ первые два года онъ уѣзжалъ дважды, неболѣе, какъ на мѣсяцъ, въ здѣшнее Туренское помѣстье. Третье путешествіе было уже гораздо продолжительнѣе. По возвращеніи его я жаловалась на столь долговременное отсутствіе, и онъ сказалъ мнѣ тогда, что съ тѣхъ поръ по хозяйственньшъ причинамъ долженъ по шести мѣсяцовъ въ году жить въ Туренской деревнѣ, что къ несчастію не можетъ помѣщаться со мною въ тамошнемъ сельскомъ домѣ, и что по сей причинѣ не беретъ меня съ собою. Каждой годъ воспоминалъ онъ о намѣреніи своемъ перестроивать домъ; но всегда при семъ случаѣ сказывалъ, что на ету перестройку надобно употребить большія суммы, и по сей причинѣ всегда ее откладывалъ. Слѣдственно мнѣ нечего инаго дѣлать оставалось, какъ соглашаться на его шестимѣсячное отсутствіе. Сперва казалось оно для меня жестокимъ; но, послѣ я къ нему привыкла, представляя себѣ его необходимость. Сверхъ того Г. Вальсе писывалъ ко мнѣ со всею точностію, и я могу представить всѣ его письма. Напослѣдокъ, сударыня, проходитъ цѣлой мѣсяцъ, а я неполучаю отъ него ни одной строчки. Пишу сама; нѣтъ отвѣта. Посылаю въ здѣшнюю сторону вѣрнаго человѣка, которой увѣдомляетъ меня, что Г. Вальсе умеръ, и что послѣ себя оставилъ здѣсь вдову, женщину украшенную всѣми добродѣтелями. Можете судить о моемъ изумленіи по тому чувству, которое вы сами испытали. Ежели ето изъясненіе недостаточно, и ежели вы неубѣждены въ справедливости моихъ требованій, то я обѣщаюсь завтра представить свадебной договоръ мой посредникамъ, которыхъ вы сами назначите; пусть они произнесутъ рѣшеніе о моемъ жребіи и о вашемъ.» —
Незнакомка уходитъ и оставляетъ несчастное семейство въ несказанной горести. Гжа Вальсе казалась громомъ пораженною. Выразительныя взоры ея устремляются на Амелію; она не проливаетъ слезъ, ибо печаль ея вся еще находится въ ея сердцѣ. Генрихъ и Амелія, стоя подлѣ нее, держитъ руки ея въ своихъ рукахъ и смотрятъ другъ на друга съ выразительностію любви, которая въ первой разъ страшится несчастія. Сія нѣмая сцена перерывается только восклицаніями гна Пернильяка, которой, ходя по залѣ, беспрестанно повторяетъ: «Плохо!.. очень плохо!… Не ждать добраго!… Свадебной договоръ хоть бы куда!.. Она точно гжа Вальсе, и слѣдственно ей принадлежитъ Альзасское помѣстье… Нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія!….»
Было уже поздно, Гжа Вальсе, имѣя великую нужду въ отдыхъ, ушла въ свою комнату, и тамъ дала полную свободу слезамъ своимъ. Генрихъ, прощаясь съ Амеліей, нѣжно пожалъ ея руку и сказалъ ей тихонько: «Вы несчастны, Амелія; вотъ новая причина любитъ васъ вѣчно.»
Въ ту самую минуту Г. Пернильякъ подзываетъ къ себѣ сына. «Ну, любезный, Генрихъ! какъ же мы счастливы!» — Счастливы, батюшка? счастливы, когда лютое злополучіе постигло особъ, столько намъ драгоцѣнныхъ? — «Твоя правда, мой другъ, твоя правда, однакожъ признайся по крайней мѣрѣ, что объясненіе случилось въ самую пору и весьма кстати.» — Чтобы поколебать мое счастіе. — «Нѣтъ, сынъ мой, чтобы не допустить тебя до ошибки ни чѣмъ невозвратимой!» — Какой ошибки? — «А какъ же? отъ женитьбы на дѣвушкѣ, неимѣющей ни имени, ни достатка, ну, короче, на незаконнорожденной…» — Какая намъ до того нужда? Развѣ она не та же все Амелія, которую избрало мое сердце и которую вы любить мнѣ позволили? Развѣ мать ея виновна? Нѣтъ, батюшка, нѣтъ, честь, довѣренность и всѣ добродѣтели сопровождали гжу Вальсе къ олтарю? и сердце ея съ ангельскою непорочностію призывало Небеса во свидѣтели своимъ клятвамъ. И должнали страдать материнская любовь ея за такое преступленіе, котораго сама она вовсе несдѣлала? Человѣческіе законы осуждаютъ ее; но Небо видитъ и оправдываетъ ея непорочность. — «Все ето прекрасно, сынъ мой; но мы теперь еще не на небѣ: мы живемъ съ людьми, и должны соображаться съ законами, которые постановлены ими для сохраненія порядка и добрыхъ нравовъ. Общественному мнѣнію и своему званію ты долженъ пожертвовать тѣми мнѣніями, которыя страсть твоя называетъ справедливыми, и которыя тебя ослѣпляютъ. Что въ любви, нарушающей всѣ общественный приличія? Я не хочу, чтобъ люди говорили, что мой сынъ, мой единственный наслѣдникъ, которому ничто не мѣшало вступить, въ выгодное супружество, женился на…» — Какъ, батюшка! вы требуете? — «Да, я требую, чтобъ ты отказался отъ Амеліи.» — И отказался бы отъ чести! — «Честь, сынъ мой, состоитъ въ пожертвованіи всѣмъ общественному мнѣнію; а ты для чести хочешь себя обезчестить. Ты въ заблужденіи, Генрихъ, и не кто другой, какъ я, обязанъ направить тебя на путь истины. Теперь ты не въ состояніи вникнуть ни въ доказательства, отцемъ твоимъ тебѣ представляемыя, ни въ его побудительныя причины. Положись же на его благоразуміе. Завтра поутру мы уѣдемъ отсюда изъ дому. Я напишу къ гже Вальсе, которой мнѣ право жаль, и возьму назадъ свое слово. А ты напиши къ Амеліи: увѣдомь ее о моей волѣ; можешь, если угодно, сочинить письмо самое нѣжное и самое страстное: жалуйся на жестокость судьбы, разлучающей васъ въ то самoe время, когда вы хотѣли было соединиться сладчайшими узами брака — и ето очень натурально; изъявляй досаду свою на меня, я за то не осержусь, только лишь напиши къ ней, я того требую!» — Генрихъ ничего не отвѣчаетъ на сіе рѣшительное приказаніе. Онъ уходитъ съ твердымъ намѣреніемъ любить всегда ту, отъ которой велятъ ему отказаться.
Въ ето самое время несчастная Амелія находилась подлѣ матери, которую старалась утѣшить краснорѣчіемъ своей нѣжности. Она недогадывалась, сколь велико могло быть ея несчастіе. О чемъ плакать, о чемъ сокрушаться, милая маменька! При васъ дочь ваша, которая во-вѣки васъ не оставитъ. Когда я выду за Генриха, вы переѣдете жить къ намъ; онъ богатъ; у насъ все будетъ общее. Вѣдь вы и ему будете матерью; развѣ мнѣ вы не родная? Ахъ! вы знаете, какъ любитъ меня Генрихъ, и какое у него благородное, какое нѣжное сердце!
По утру очень рано Г. Пернильякъ посылаетъ къ гжъ Вальсе письмо. Оно наполнено холодною учтивостью, выраженія обдуманы и измѣрены; въ заключеніе всего несчастная мать узнаетъ, что предположенный бракъ отмѣняется. Новой ударъ, нанесенный уязвленному ея сердцу! «Милая дочь моя!» воскликнула гжа Вальсе по прочтеніи письма: "ты льстилась тщетной надеждою! Ты бѣдна, и по тому оставлена женихомъ, о которомъ судила ты по своему великодушному сердцу, Генрихъ, въ несчастіи, отверженный отцемъ своимъ отверженный законами и всею природою, на вѣки былъ бы твоимъ Генрихомъ! а для его уже Амелія несуществуетъ!..
Въ сію минуту входитъ Амелія и улыбается: глядя на мать свою, съ изъявленіемъ живѣйшей нѣжности. Гжа Вальсе обливаяся слезами, сажаетъ дочь свою у себя на постелѣ, и говоритъ ей: «Ты должна меня ненавидѣть; почто дала я тебѣ жизнь? Бѣдное дитя мое, ты еще не знаешь всего своего несчастія!» — Что еще такое, маменька! Стало быть вы скрываете отъ меня еще; какія нибудь причины вашей горести? — «Я желала бы скрыть послѣднюю, и самую мучительную. Бѣдная Амелія!… Собери всю твою бодрость и…. вотъ, читай, если можешь…..» Амелія беретъ письмо, раскрываетъ, хочетъ читать — вдругъ входитъ въ комнату вчерашняя незнакомка, сопровождаемая г-мъ Пернильякомъ и Генрихомъ. Гжа Вальсе съ трепетомъ говоритъ соперницѣ: «Вы, сударыня, безъ сомнѣнія пришли сюда объявить мнѣ рѣшительный приговоръ о моемъ несчастіи. Было бы съ вашей стороны гораздо великодушнѣе и можетъ быть осторожнѣе не являться здѣсь такъ рано.» — Я думала, сyдарыня, « — отвѣчаетъ незнакомка, что въ дѣлѣ столь важномъ недолжна терять ни единой минуты. Повстрѣчавшись съ сими господами, которые располагались отсюда уѣхать, я ихъ остановила: друзья ваши были свидѣтелями вчерашней сцены, и я желаю, чтобъ они видѣли ея развязку. — „И такъ извольте въ ихъ присутствіи объявить мнѣ, что на мою долю ничего болѣе, кромѣ жалости, неостается.“ — Успокойтесь, сударыня, и дайте мнѣ кончить. Я одна законная супруга гна Вальсе; права мои неоспоримы. Увѣдомившись о другомъ его супружествѣ, я долгомъ своимъ доставила утвердить за собою имя, исключительно мнѣ принадлежащее. Я увидѣла васъ посреди вашего семейства, вошла въ ваше положеніе, и ваши материнскіе слезы проникли до глубины моего сердца. У васъ есть дѣти, а я ихъ не имѣю; я обезпечена весьма хорошимъ достаткомъ, а у васъ нѣтъ ни какой собственности. Еслибъ Г. Вальсе былъ теперь въ живыхъ и еслибъ ему надлежало выбирать одну изъ насъ, онъ, безъ сомнѣнія, далъ бы преимущество матери дѣтей своихъ и слѣдственно васъ, призналъ бы законною своей женою. Не постыдимъ же памяти человѣка, которой обѣимъ намъ былъ любезенъ, набросимъ непроницаемой покровъ на его проступокъ! Уступаю вамъ всѣ права мои; врyчаю вамъ мой свадебный договоръ и письма моего мужа. Дозвольте только, чтобы я, живучи въ Альзасѣ, по прежнему носила на себѣ его имя; самыя выгоды ваши требуютъ, чтобы я непринимала другаго, и тѣмъ неподала бы можетъ быть повода выводить нѣкоторыя догадки объ истинѣ.»
— Что я слышу!! — восклицаетъ гжа Вальсе въ радостномъ изступленіи: — не ангелъ ли небесный сошелъ на землю воззвать меня къ блаженству изъ глубины отчанія? Ахъ, милостивая государыня! какими словами изображу мою признательность, мое удивленіе!…. Дочь моя! пади къ ея ногамъ, лобызай стопы ея, она твой благодѣтельница, твой ангелъ хранитель! Возвращая тебѣ честь, она надѣляетъ тебя тѣмъ, чего я никогда немогла дать тебѣ… — Сильно растроганная незнакомка проливаетъ слезы умиленія, беретъ руку Амеліи и Генриха, и обратившись къ гже Вальсе, говоритъ: «Вчера я угадала, что они другъ друга любятъ; мое присутствіе ихъ огорчило: дозвольте же мнѣ сего дня быть свидѣтельницей того счастія, которое я по волѣ судьбы имъ возвратила.» — Ахъ! — отвѣчала гжа Вальсе: — соединеніе ихъ долго составляло сладчайшую мою надежду, теперь оно сдѣлалось невозможнымъ. Прочтите, сударыня, прочтите письмо, которое сей часъ я получила отъ г-на Пернильяка, и разсудите, могу ли простить такой поступокъ. — «Можете, можете? милостивая государыня!» восклицаетъ Г. Пернильякъ, взявши ето гибельное письмо и разрывая его на мѣлкія части: «мой сынъ и ваша Амелія просятъ, чтобъ вы меня простили; отъ того зависитъ ихъ счастіе: не уже ли вы рѣшитесь наказывать ихъ за мой проступокъ, въ которомъ я самъ себя упрекаю?» — Маменька, милая маменька! — говоритъ Амелія: — ежели одно письмо могло васъ поссорить съ г-мъ Пернильякомъ, то другое, право, должно примирить васъ. Прочтите вотъ ето, которое получила я также сегодня поутру! — И съ послѣднимъ словомъ подаетъ она письмо своей матери, которая читаетъ въ немъ слѣдующее: Чѣжъ болѣе несчастна будетъ Амелія, тѣмъ болѣе клянусь любить ее. Клятва сія столь же свялщенна, какъ бы она произнесена была предъ олтаремъ Господнимь. Генрихъ не будетъ имѣть другой супруги, кромѣ Амеліи. — Все забываю! — восклицаетъ гжа Вальсе, подавая рѵку г-ну Пернильяку: — все прощаю. Приближься, мои Генрихъ, мой зять, мой сынъ, прими отъ меня материнское лобзаніе. Дочь моя — твоя! —
Хотѣлъ бы я изобразить радость любезнаго семейства; но читатель самъ ее угадываетъ. По прошествіи сего счастливаго дня наступилъ другой, и Генрихъ повелъ къ олтарю свою Амелію. Великодушной незнакомке не угодно было долѣе оставаться съ людьми, коимъ она устроила благополучіе. Она опасалась, что бы изъявленіями своей признательности они не обнаружили тайны ея великодушія и нѣжности, — тайны, которую желала покрыть навѣки завѣсою неизвѣстности. Она отправилась въ Альзасъ, имѣя при себѣ драгоцѣйнѣйшее изъ всѣхъ сокровищъ, а именно — удовольствіе отъ благороднѣйшаго поступка.