Д. Н. Маминъ-Сибирякъ
правитьДверь добра и дверь зла.
Разсказъ.
править
I.
правитьТетя Марина вѣчно находилась въ какомъ-то осадномъ положеніи. Это была очень милая и добрая старушка, кутавшаяся въ шаль и носившая на вискахъ букольки изъ сѣдыхъ волосъ. Сморщенное старое лицо тети Марины сохраняло тревожное выраженіе, рѣдко смѣнявшееся удивительно доброй улыбкой. Она ходила въ темныхъ платьяхъ изъ какихъ-то удивительно старомодныхъ матерій и вѣчно лѣчилась отъ какихъ-то таинственныхъ старческихъ недуговъ, при чемъ довѣряла только одному старичку-доктору изъ остзейскихъ нѣмцевъ, который прожилъ всю жизнь въ Россіи и говорилъ очень скверно по-русски. Самымъ замѣчательнымъ у тети Марины были темныя очки, которыя являлись чѣмъ-то въ родѣ термометра, показывавшаго температуру ея душевнаго настроенія. Если очки были на лбу — настроеніе было ясное, если они спускались къ носу — собиралась туча, а если очки прикрывали глаза — начиналась буря. Всѣ эти перемѣны душевной температуры особенно хорошо были извѣстны прислугѣ, пользовавшейся ею въ своихъ личныхъ интересахъ.
Жила тетя Марина въ Царскомъ Селѣ, занимала второй этажъ деревяннаго домика, такого же старенькаго и добродушнаго, какъ сама тетя Марина, и такъ же глядѣвшаго на улицу своими небольшими оконцами съ какой-то затаенной тревогой. Въ ненастье и въ холодные зимніе дни эти окна застилались слезой, точно не желая смотрѣть на то, что дѣлалось за предѣлами старыхъ стѣнъ стараго домика. Въ свѣтлые, хорошіе дни въ этихъ окнахъ среди цвѣтовъ появлялось такое свѣженькое, молодое дѣвичье личико, какъ-будто хотѣвшее сказать, что старый домикъ хочетъ жить. Это была таинственная племянница тети Марины, которую она называла Нитой. Русоволосая дѣвушка, съ ясными карими глазами и не по лѣтамъ серьезнымъ, скорѣе грустнымъ лицомъ, являлась чѣмъ-то въ родѣ продолженія самой тети Марины, напоминая ея портретъ въ молодости, висѣвшій въ гостиной. Около дома былъ маленькій садикъ, гдѣ Нита проводила лучшіе весенніе и лѣтніе дни. Она сажала цвѣты, ухаживала за ними съ самой трогательной заботливостью и не смѣла подходить къ садовой рѣшеткѣ, за которой начинался міръ злобы, лжи, коварства и всякихъ пороковъ. Садикомъ для Ниты заканчивался внѣшній міръ.
Самымъ замѣчательнымъ въ домикѣ, гдѣ проживала тетя Марина, были, конечно, двѣ двери — одна, которая вела на парадное крыльцо, и другая, которая служила входомъ въ кухню. Послѣдняя дверь для тети Марины являлась постояннымъ источникомъ тревогъ и неугасавшаго страха, потому что, несмотря на всѣ предосторожности доброй старушки, внѣшнее зло постоянно вторгалось именно этимъ путемъ. Тетя Марина цѣлые дни прислушивалась къ скрипу этой двери (смазывать шарниры было строго воспрещено; это составляло маленькую военную хитрость старушки) и вскакивала даже ночью, когда ей казалось, что кухонная дверь скрипитъ. Причиной этихъ старческихъ страховъ было то, что въ Царскомъ Селѣ сосредоточивалось до десяти тысячъ отборнаго войска — кирасиры, гусары, лейбъ-казаки, уланы, конвой, и тетя Марина находилась на военномъ положеніи, какъ крѣпость, осажденная десятитысячнымъ непріятелемъ. Дѣло въ томъ, что тетя Марина держала двѣ женскія прислуги — кухарку и горничную. Она очень тщательно выбирала ихъ, неустанно слѣдила за ихъ нравственностью, читала постоянно нотаціи, уговаривала, стараясь привить твердыя основы нравственности и внѣдрить въ души простыхъ и неопытныхъ дѣвушекъ страхъ передъ порокомъ, который могъ проникнуть черезъ дверь зла каждую минуту, и всѣ эти трогательныя усилія оказывались тщетными. Десятитысячный врагъ, въ свою очередь, не дремалъ и наносилъ тетѣ Маринѣ постоянныя пораженія.
Когда къ тетѣ Маринѣ пріѣзжалъ худенькій старенькій генералъ Мочкинъ, бывшій артиллеристъ (у тети Марины всѣ знакомые были старенькіе, болѣзненные и совсѣмъ ветхіе), старушка жаловалась ему въ самыхъ трогательныхъ выраженіяхъ:
— Я не понимаю, генералъ, чего смотритъ правительство?
Старичокъ-генералъ впередъ зналъ, о чемъ будетъ рѣчь, и только жевалъ губами.
— Да, правительство… — повторялъ онъ, какъ эхо.
— Не понимаю! — начинала волноваться тетя Марина. — Развѣ нельзя издать такой спеціальный приказъ по войскамъ… о нравственности?
— Да, о нравственности…
— Войдите въ мое положеніе, генералъ: ихъ десятитысячный корпусъ, а я совершенно одна и притомъ дѣвушка. Конечно, теоретически я понимаю всякую гадость, а практически лишена возможности даже назвать нѣкоторыя вещи ихъ собственными именами. Правительство должно войти въ мое положеніе…
— Да, дѣйствительно, положеніе…
— И я должна все терпѣть отъ этихъ противныхъ солдатъ… Третьяго дня захожу въ кухню, а изъ людской выставляется солдатскій сапожище… Я, конечно, сдѣлала видъ, что ничего не замѣчаю, но мнѣ сдѣлалось дурно отъ одного воздуха, который онъ принесъ въ мою квартиру. Вѣдь у меня не казармы, не правда ли? Правительство должно особенно войти въ мое положеніе, какъ дѣвушки, которая можетъ понимать только теоретически.
— Да, теоретически…
Тетя Марина вѣчно что-то вязала, и при разговорахъ о правительствѣ въ ея сухихъ рукахъ деревянныя спицы начинали дѣлать какія-то судорожныя движенія, точно онѣ таицовали danse macabre.
— Помните Наташу? — заканчивала тетя Марина свои жалобы.
— Да… Рыженькая такая? — старался догадаться старичокъ-генералъ, хотя слышалъ эту исторію сто разъ,
— Вотъ и нѣтъ, совсѣмъ не рыженькая, — сердилась тетя Марина, при чемъ очки у нея сползали на носъ. — Рыженькая была Даша… кухарка Даша. Ну, та была замужемъ, и меня ея поведеніе не касалось, А Наташа… Я ее взяла дѣвчонкой-подросткомъ, воспитала, научила всему… Выросла такая хорошенькая дѣвушка…
— Да, помню, дѣйствительно, хорошенькая… Бѣлокурые волосы, вздернутый носикъ…
— Опять не то!.. Совершенная шатенка…
— Именно я хотѣлъ сказать: шатенка.
— Я ее очень любила, т.-е. привыкла… Я не понимаю, что этимъ женщинамъ нужно? Одѣты, сыты, къ праздникамъ получаютъ подарки, часто даютъ на-чай… Кажется, что еще можетъ пожелать простая дѣвушка? Да, совсѣмъ, совсѣмъ простая…
— Да, совсѣмъ простая…
У тети Марины вся родня была титулованная и всѣ знакомые съ заслугами передъ отечествомъ, и она любила употреблять слово: правительство, потому что правительство должно было защищать дѣвушекъ, которыя если и понимали все, то только теоретически. По присущему дѣвушкамъ, даже не понимавшимъ ничего теоретически, такту, Нита всегда исчезала комнаты, когда очки тети Марины принимали угрожающее положеніе. Молоденькая дѣвушка совершенно не интересовалась тѣмъ, что волновало тетю Марину, а ея ветхими генералами меньше всего.
Когда Нита уходила, тетя Марина говорила съ тяжелымъ вздохомъ:
— Можетъ-быть, это очень нехорошо, но я начинаю приходить къ убѣжденію, что люди дѣлятся на двѣ породы: высшую и низшую. Наши понятія, правила и убѣжденія для низшей породы совершенно не существуютъ, потому что ея жизнь регулируется низшими животными инстинктами. Конечно, и мы дѣлаемъ свои ошибки, часто заблуждаемся, но это совсѣмъ, совсѣмъ не то. У нашей кухни своя собственная психологія, логика и этика. Меня это крайне огорчаетъ, какъ убѣжденную христіанку, и мнѣ иногда начинаетъ казаться, что древніе философы были правы, когда считали рабовъ особаго рода существами. Знаю, что это даже грѣшно именно съ христіанской точки зрѣнія, но если правительство совершенно не желаетъ войти въ мое положеніе, что же мнѣ дѣлать?
II.
правитьНаступала весна, холодная, сырая и непріятная. Снѣгъ таялъ медленно, точно по заказу. Талая вода застывала по ночамъ. Иногда ни съ того, ни съ сего начиналъ итти снѣжокъ, точно пудрившій весеннюю грязь на улицахъ, чахлые садики при домахъ и крыши. Нитѣ было уже восемнадцать лѣтъ, и весной она начинала переживать какую-то неясную для самой себя тревогу. Ее куда-то тянуло, хотѣлось что-то такое дѣлать, просто — посмотрѣть, какъ живутъ на свѣтѣ другіе люди. Тетя Марина, конечно, была прекрасный человѣкъ и очень любила Ниту, но хорошая и добрая старушка никакъ не желала понимать, что восемнадцатилѣтней дѣвушкѣ скучно въ обществѣ стариковъ и старухъ. А другихъ знакомыхъ не было. Нита терпѣть не могла, когда тетя Марина тащила ее за собой въ Петербургъ, гдѣ у ней сохранялись чопорныя знакомства съ такими же ветхими старушками, какъ и она сама. И говорили непремѣнно все о чемъ-то старомъ, о людяхъ, которыхъ давно и на свѣтѣ не было, вспоминали разные интересные случаи въ своей жизни, которымъ было лѣтъ пятьдесятъ давности. Старушки даже оживлялись отъ этихъ воспоминаній и въ присутствіи Нити боялись сказать что-нибудь лишнее. Нита выносила эту пытку и часто думала, что всѣ эти старушонки только притворяются, что были когда-нибудь молодыми. Ей казалось, что она всегда-всегда останется такой же молоденькой и свѣжей и что жизнь безконечно длинна и что она непремѣнно умретъ, когда на ея лицѣ появится первая морщина.
Тетя Марина, въ свою очередь, тоже переживала весеннюю тревогу, и Нита чувствовала, какъ старушка долго-долго смотритъ на нее такими грустными глазами и подавленно вздыхаетъ.
— Тетичка, ты нездорова?
— Ахъ, нѣтъ, моя дорогая…
— Ты чѣмъ-то недовольна?
Очки тети Марины начали переѣзжать на носъ, и Нита прекращала свой допросъ. Дѣвушка боялась больше всего на свѣтѣ чѣмъ-нибудь огорчить милую, дорогую тетю и успокаивалась, что ни въ чемъ не виновата.
Царскосельская весна, наконецъ, вступала въ свои права, какъ выражались стилисты добраго стараго времени. Развернулись почки, высыпала на проталинкахъ и солнечныхъ угрѣвахъ первая зелень, въ садахъ запестрѣли блѣдные анемоны, эти цвѣты-рахитики, едва державшіеся на своихъ зеленыхъ прозрачныхъ ножкахъ. Дворникъ, исполнявшій и должность садовника, приводилъ въ порядокъ садовыя куртины, приготовлялъ грядки, посыпалъ дорожки свѣжимъ пескомъ. Каждый новый солнечный день производилъ новое чудо, особенно въ небольшомъ парничкѣ, который Нита любила какъ что-то живое, гдѣ почти на глазахъ творилась неразрѣшимая тайна — изъ казавшагося мертвымъ зернышка точно просыпалась жизнь, радостная, бодрая, цвѣтущая, благоухающая. Ахъ, какъ хороши эти первые весенніе цвѣты, походившіе на прелестныхъ дѣтей!.. Если бы они могли говорить…
Во второй половинѣ мая нѣкоторые цвѣты были высажены на клумбы, и Нита съ особеннымъ усердіемъ ухаживала за ними, какъ ухаживаютъ за дорогими гостями. Но это невинное удовольствіе имѣло и свои темныя стороны. Вмѣстѣ съ холеными и изнѣженными цвѣтами выбивалась изъ земли буйная сорная трава, которую приходилось вырывать безъ всякаго сожалѣнія, а между тѣмъ Нитѣ было какъ-то совѣстно лишать жизни какую-нибудь безыменную травку, которая, какъ казалось ей, съ какой-то дѣтской довѣрчивостью смотрѣла на нее. Вырванная съ корнемъ травка такъ быстро умирала, превращаясь въ никуда негодный садовый соръ. У Ниты даже являлось сомнѣніе въ томъ, что дѣйствительно ли настолько красивы всѣ эти садовые цвѣты, чтобы для ихъ благополучія губить такую милую, такую простенькую зеленую травку. Вѣдь, если взять молоденькую крапивку, одуванчики — какіе они милые, не правда ли? И такъ скромненько, какъ бѣдные родственники, жмутся гдѣ-нибудь около забора. Другое огорченіе представляли акаціи и кратегусы, которые торчали какой-то стриженой щеткой. Навѣрно имъ, бѣднымъ, было очень больно, когда осенью дворникъ подстригалъ ихъ. Да, это было тяжело и обидно, тѣмъ болѣе что они не могли разсказать о своихъ страданіяхъ. Когда Нита обращалась за разъясненіями къ тетѣ Маринѣ, старушка объясняла какъ-то неопредѣленно, почему все это нужно.
— Иначе нельзя, Нита, а то сорная трава заглушитъ всѣ наши цвѣты, а неподстриженные кусты будутъ расти, какъ непричесанные волосы.
Потомъ какъ-то само-собой получалось нравоученіе въ томъ смыслѣ, что стрижка деревьевъ и кустовъ — это то же самое, что воспитаніе, а удаленіе сорной травы — это только желаніе благородныхъ растеній остаться въ своемъ обществѣ.
— Для сорной травы достаточно мѣста въ поляхъ и въ лѣсу, — поучительно объясняла тетя Марина. — Зачѣмъ она лѣзетъ туда, куда ее не приглашали?
— По-твоему, тетя, сорная трава — это наши горничныя, кухарки, дворники, извозчики, вообще мужичье?
— Ахъ, какъ ты глупа, Нита! Совсѣмъ, совсѣмъ ребенокъ!
Наивность молоденькой дѣвушки приводила старушку въ восторгъ, какъ залогъ полной нетронутости.
Дворникъ повторялъ то же, что и тетя Марина, хотя выражался грубѣе. Нита иногда съ нимъ спорила. Разъ, когда они копались въ садикѣ и, по обыкновенію, спорили, Нита услышала за своей спиной чей-то непріятный женскій голосъ.
— Тетя Марина дома? — спрашивала средняго роста дама среднихъ лѣтъ.
— Да, дома… — какъ-то по-дѣтски отвѣтила Нита и недружелюбно посмотрѣла на гостью.
Дама и одѣта была какъ-то не по лѣтамъ, и лицо у ней было подкрашено, и голосъ непріятный, а больше всего Нитѣ не поправилось то, что она называетъ тетю Марину просто тетей Мариной, какъ называли ее только самые близкіе люди, а не Мариной Ильиничной. У садовой калитки стоялъ извозчикъ, нагруженный дорожными вещами — чемоданчиками, саквояжами, свертками въ ремняхъ, картонками. Въ одной рукѣ у незнакомки болтался дорожный кожаный мѣшокъ, а въ другой она держала завернутую въ пледъ крошечную собачку.
Нита побѣжала впередъ, чтобы предупредить тетю Марину, но гостья, не дожидаясь приглашенія, вошла въ гостиную вслѣдъ за ней. Старушка подняла глаза на нее, хотѣла подняться въ креслѣ и поблѣднѣла, какъ полотно. Она едва имѣла силы, чтобы дать Нитѣ условный знакъ о выходѣ.
— Ты… ты… ты жива? — шептала тетя Марипа въ ужасѣ, при чемъ очки у нея свалились на полъ.
— Тетя Марина…
Гостья сдѣлала нѣсколько быстрыхъ шаговъ впередъ, чтобы обнять старушку, но та поднялась и съ необычайной для ея лѣтъ быстротой спряталась за высокую спинку своего старомоднаго кресла.
— Я удивляюсь… удивляюсь, что ты рѣшилась… да, рѣшилась переступить порогъ моего дома, — шептала она, чувствуя, какъ вся комната начинаетъ кружиться у нея передъ глазами.
Вмѣсто отвѣта, гостья опустилась на ближайшій стулъ, закрыла лицо руками, и въ комнатѣ послышались сдержанныя рыданія. Тетя Марина не выносила женскихъ слезъ, на ея лицѣ выступили красныя пятна.
— Для чего еще эта комедія? — заговорила она уже по-французски, оглядываясь на дверь, въ которую вышла Нита. — Кажется, уже достаточно было всякихъ комедій…
Наступила тяжелая и мучительная пауза. Тетя Марина тяжело дышала и все поправляла несуществовавшіе больше на носу очки.
— Мнѣ некуда итти, — трагическимъ шопотомъ проговорила, наконецъ, гостья. — Я знаю, что я гадкая… вся гадкая… да… Но, вѣдь, и собаку жалѣютъ… Мнѣ некуда итти, тетя Марина…
— Я это давно знаю, — строго и сухо отвѣтила старушка, собираясь съ силами — Но я и не говорю о тебѣ… Дѣло идетъ о третьемъ лицѣ, которое меньше всего виновато и которое можетъ пострадать больше всѣхъ.
— Ахъ, Боже мой, Боже мой! — застонала гостья. — Развѣ я врагъ собственному ребенку?
— Не вѣрю, ничему не вѣрю!.. Нитѣ было всего два года, когда я взяла ее, брошенную всѣми, несчастную, погибавшую… и для нея ты умерла, какъ мать. Такъ и знай…
— Боже мой, Боже мой!.. Вѣдь я, кажется, ничего, ничего не требую?.. Я такъ устала жить…
III.
правитьВъ маленькомъ деревянномъ домикѣ совершилось что-то необыкновенное и до послѣдней степени странное, начиная съ того, что странная гостья поселилась у тети Марины, за что Нита возненавидѣла ее еще больше, потому что видѣла по очкамъ тети Марины (куплены были новые), какъ старушка волнуется,
— Я всего на нѣсколько дней, — какъ-то виновато объясняла она, не глядя ни на кого. — А потомъ я опять уѣду…
Въ отвѣтъ очки тети Марины съѣзжали на самый кончикъ носа, и Нита чувствовала, что въ ихъ скромное жилище ворвалась какая-то громадная ложъ. Она знала только, что гостью зовутъ Александрой Васильевной, что она приходится тетѣ Маринѣ какой-то дальней родственницей и что она очень-очень несчастна. Когда Александра Васильевна подавленно вздыхала, опуская глаза, Нита не испытывала ни малѣйшаго сожалѣнія. Дѣвушка чувствовала какую-то фальшь даже въ самомъ дыханіи этой таинственной несчастной женщины. Когда появлялись въ домѣ гости, т.-е. ветхіе генералы и не менѣе ветхія титулованныя старушки, гостья пряталась въ своей комнатѣ. Между прочимъ, Нитѣ входъ въ эту комнату былъ строго воспрещенъ. Надъ маленькимъ деревяннымъ домикомъ точно повисла какая-то туча. Ниту удивляло больше всего то, что временами Александра Васильевна какъ-то неожиданно хорошѣла а иногда казалась совершенно старухой.
Положеніе тети Марины въ буквальномъ смыслѣ было отчаянное, такъ что даже генералъ Мочкинъ замѣтилъ:
— А вы мнѣ не нравитесь, сударыня… У васъ что-то такое въ лицѣ… да. Нужно пить парное молоко и больше гулять въ паркѣ…
— Ахъ, оставьте меня, ради Бога, генералъ!
— Нужно пользоваться весной…
Старушка сама не знала, что съ ней дѣлается.
Въ первый моментъ она ни что не хотѣла, чтобы Александра Васильевна хоть на нѣсколько дней поселилась подъ одной кровлей съ Нитой, но эта несчастная женщина такъ плакала, такъ раскаивалась и давала такія обѣщанія, что не выдержало бы каменное сердце.
— Ахъ, какъ я сама желала бы умереть, тетя Марина, — повторяла она постоянно: — да, совсѣмъ умереть, чтобы ничего не чувствовать, не знать и не думать и чтобы всѣ меня забыли. Есть вещи, которыя женщинѣ не прощаются, и я это знаю… Возврата нѣтъ, остается прозябаніе, приходится скрывать даже самыя естественныя привязанности… Развѣ я виновата, что меня такъ воспитали, что я никуда-никуда не годна? Я не способна ни къ какому труду — это главное, у меня нѣтъ никакихъ интересовъ, какими наполняется жизнь, до извѣстнаго возраста я умѣла только быть красивой…
Тетя Марина терпѣливо выслушивала эти покаянныя рѣчи и въ глубинѣ души не вѣрила ни одному слову. О, сколько разъ она выслушивала ихъ и была обманута. Первый удобный случай — и Александра Васильевна дѣлалась совершенно другимъ человѣкомъ, у котораго, вмѣсто раскаянія, появлялся какой-то отчаянный голодъ жизни.
— Что же ты думаешь дѣлать, Alexandrine? — спрашивала старушка по нѣскольку разъ въ день. — Вѣдь, надо же какъ-нибудь жить…
— Не знаю, ничего не знаю, кромѣ того, что желаю умереть… И я чувствую, что скоро не буду мѣшать никому-никому.
Вопросъ такъ и оставался открытымъ, и очки тети Марины больше не поднимались на лобъ. А женщина, мечтавшая о смерти, какъ объ избавленіи, половину дня тратила на «приведеніе себя въ порядокъ», какъ она скромно выражалась, то-есть безъ конца мылась, обтиралась какими-то мудреными спеціями, красилась, прихорашивалась и т. д. Горничная Оля, простоватая дѣвушка, сообщала дворнику Маркеллу удивительныя вещи про гостью, какъ, напримѣръ, она стоитъ чуть не часъ на одной ногѣ, заставляетъ сѣчь себя по спинѣ какими-то резинками, какъ заставляетъ по цѣлымъ часамъ растирать кожу на щекахъ, гладить шею и много-много еще чего другого.
— Не иначе дѣло; что повреждена чѣмъ-нибудь, — рѣшалъ Маркеллъ съ свойственнымъ ему глубокомысліемъ. — Съ барынями это случается и даже очень просто. Первое дѣло, что имъ какъ есть нѣтъ никакого занятія… Ну, вотъ она и полощется въ водѣ цѣлый день, какъ утка.
Тетя Марина не заглядывала въ комнату гостьи ни разу, но та почти силой затащила ее къ себѣ и показала ей все, что заключалось въ чемоданахъ, саквояжахъ и картонкахъ. Въ большинствѣ все это были никуда ненужныя вещи, говорившія о прежней роскоши и легкомысліи Александры Васильевны, и тетя Марина только удивлялась, для чего она все это ей показываетъ. А между тѣмъ, основаніе было, и очень серьезное. Александра Васильевна отлично знала, что выживавшая изъ ума старушонка не вѣритъ ни одному ея слову и что, съ другой стороны, подозрѣваетъ ее во всевозможныхъ гадостяхъ и, прежде всего и послѣ всего, въ невидимомъ присутствіи какого-нибудь мужчины. Она даже обнюхивала фотографіи и разныя бездѣлушки, точно врагъ могъ здѣсь спрятаться. Александра Васильевна торжествовала: пусть старушонка ищетъ. Но этимъ дѣло не ограничилось, и она разъ со слезами на глазахъ заявила:
— Милая тетя, вы не обидитесь, если я попрошу васъ получить мою почту и… просматривать ее, какъ это дѣлалось въ золотые дни моей юности.
— Что ты, что ты!.. — обидѣлась старушка. — Ты меня принимаешь, кажется, за сыщика или что-то въ этомъ родѣ… Какое мнѣ дѣло до того, съ кѣмъ ты переписываешься.
— Нѣтъ, нѣтъ, тетя, я этого требую, если могу чего-нибудь требовать… Я и свои письма буду показывать тебѣ. Тайнъ у меня нѣтъ…
Странно устроено человѣческое сердце. То. что въ первый моментъ даже испугало тетю Марину, въ слѣдующую минуту сильно ее подкупило. Она даже не сообразила, что, принимая на себя контроль корреспонденціи, тѣмъ самымъ какъ бы санкціонируетъ присутствіе Александры Васильевны въ ея домѣ. Послѣдняя мысль пришла къ ней въ голову уже потомъ, и только тогда она поняла, въ какую западню попалась.
Нита стала замѣчать, какъ Александра Васильевна постепенно точно завоевываетъ тетю Марину. Онѣ вѣчно о чемъ-то разговаривали, а когда входила Нита, разговоръ сейчасъ же прекращался, и Александра Васильевна уходила въ свою комнату. О чемъ онѣ могли постоянно разговаривать — для Ниты оставалось тайной. Разъ дѣвушку одолѣло такое любопытство, что она рѣшилась подслушать. Все это вышло само-собой, безъ всякаго намѣренія съ ея стороны, но все-таки она могла уйти и не ушла. Дѣло было въ саду, когда Нита пересаживала левкои. Тетя Марина и Александра Васильевна прошли въ садовую бесѣдку и не замѣтили ея.
— По-моему, всѣ женщины одинаково жалки, — говорила Александра Васильевна. — Это въ ихъ организаціи… А короткая женская жизнь? Да и та вся уходитъ на дѣтей… А когда женщина, наконецъ, проснется, почувствуетъ себя самой собой и захочетъ дѣйствительной жизни — ея время уже прошло. Начинается жалкое существованіе, когда женщину уважаютъ, когда считаютъ нужнымъ высказывать ей свое почтеніе, преданность, а въ сущности — все это такая же ложь, какъ надписи на могильныхъ плитахъ.
Тетя Марина ничего не отвѣчала, и только было слышно, какъ деревянныя спицы въ ея рукахъ выбивали лихорадочную дробь. Нита ничего не поняла изъ этой тирады, кромѣ того, что Александра Васильевна говоритъ какой-то раздражающій тетю вздоръ.
— Вѣдь, нѣтъ ничего легче, какъ обвинить кого-нибудь, — продолжала Александра Васильевна: — и нѣтъ ничего тяжелѣе, когда женщину обвиняетъ женщина…
Дальше обѣ разговаривавшія женщины плакали, потомъ послышались поцѣлуи и сдержанный шопотъ. Александра Васильевна что-то разсказывала вполголоса, дѣлая паузы. Закончилась эта бесѣда уже совершенно неожиданно. Нита услышала, какъ смѣялась тетя Марина, что съ ней случалось крайне рѣдко, и смѣялась она какъ-то особенно смѣшно, совсѣмъ по-дѣтски, — тоненькимъ-тоненькимъ голоскомъ, съ чисто-дѣтскими всхлипываніями.
— Ахъ, какіе глупые эти мужчины! — повторяла старушка, раскашлявшись отъ смѣха. — Совсѣмъ глупые…
— Я разскажу вамъ, тетя, еще одинъ случай…
— Нѣтъ, довольно, милая. Я, кажется, лѣтъ двадцать такъ не смѣялась…
Появленіе въ саду Маркелла прекратило эту сцену, и Александра Васильевна увела тетю Марину подъ-руку въ комнату. Старушка нѣсколько разъ останавливалась, махала худенькой костлявой ручкой и повторяла:
— Ахъ какіе глупые…
IV.
правитьАлександра Васильевна шагъ за шагомъ завладѣла тетей Мариной и дѣлала это въ такой мягкой формѣ, что старушка не замѣчала уже собственнаго плѣна. Эта Alexandrine знала, кажется, рѣшительно все и умѣла такъ смѣшно разсказывать, особенно о негодяяхъ мужчинахъ, которые заставляли ее такъ страдать, пока она ничего-ничего не понимала и всему вѣрила.
— Много ли нужно, чтобы обмануть совершенно неопытную молодую женщину? — повторяла она, подавляя вздохъ. — Я слишкомъ хорошо думала о людяхъ и слишкомъ дорого заплатила за свою глупую довѣрчивость.
Переходы отъ мрачнаго настроенія, раскаянія и полной отрѣшенности отъ жизни къ самому заразительному веселью у Александры Васильевны происходили какъ-то особенно быстро, что коробило тетю Марину, и ея очки сползали на носъ. Впрочемъ, Александра Васильевна скоро спохватывалась и поправляла ошибку. Въ присутствіи Ниты она вела себя чрезвычайно корректно, вѣрнѣе сказать — дѣлала видъ, что не замѣчаетъ ея присутствія, какъ не замѣчаютъ сидящихъ за общимъ столомъ гувернантокъ, бѣдныхъ дальнихъ родственницъ и подростковъ въ неблагодарномъ переходномъ возрастѣ. Нита платила ей той же монетой, и тетя Марина только удивлялась, откуда берется у дѣвочки столько такта. Мать и дочь держались совершенно чужими, и это выходило даже смѣшно, хотя тетѣ Маринѣ совсѣмъ ужъ было не до смѣха.
Однимъ словомъ, въ маленькомъ домикѣ начиналось что-то новое и таинственное. Тетя Марина переживала смѣнявшіяся настроенія: то она вѣрила Александрѣ Васильевнѣ, то начинала сомнѣваться. Иногда на старушку нападалъ совершенно безпричинный страхъ, и она начинала бояться выдуманными страхами. А вдругъ она умретъ? Куда дѣнется тогда Нита? Естественной руководительницей останется Александра Васильевна, а это… Дальше мысль тети Марины отказывалась работать, и старушка въ ужасѣ закрывала глаза.
Горничная Оля, существо обезволенное до послѣдней степени, и та приняла довольно дѣятельное участіе въ происходившемъ.
— Вотъ ужо пріѣдетъ генералъ, такъ онъ эту прощалыгу за хвостъ да объ стѣну, — сообщала она дворнику Маркеллу. — Вишь, какъ разлетѣлась… Генералъ ей покажетъ.
— Извѣстно, генералъ, — мрачно соглашался Маркеллъ.
— Наша старая барышня даже совсѣмъ поддается… А та лопочетъ по-французскому, та лопочетъ — прямо изводитъ.
— Извѣстно, бабы…
Въ порывѣ усердія Оля попробовала закинуть словечко молодой барышнѣ, но, къ удивленію, встрѣтила глухой отпоръ.
— Это не ваше дѣло, Оля.
Раньше молодая барышня такъ не разговаривала, и горничная обиженно замолчала. Одна надежда оставалась на генерала, который все разберетъ. Когда Мочкинъ пріѣхалъ, Оля чуть не сбила его съ ногъ отъ усердія. Старикъ иногда шутилъ съ ней, трогалъ за пухлый подбородокъ и грозилъ пальцемъ.
Александра Васильевна ни за что не захотѣла выйти къ гостю и даже попросила подать обѣдъ къ себѣ въ комнату.
— Нѣтъ, это ужъ невозможно, — обидѣлась тетя Марина и отправилась сама уговаривать упрямую гостью. — Генералъ старый-старый и ничего не помнитъ. Тебя онъ не узнаетъ, однимъ словомъ…
— Да и я его совсѣмъ не помню, тетя.
— Замухрышка такой и все повторяетъ чужія слова… Вообще, милое, но погибшее созданіе.
Послѣдняя вульгарная фраза, сорвавшаяся съ языка тети Марины совершенію случайно, привела ее въ ужасъ. Боже, до чего можетъ дойти человѣкъ… Эта гадкая фраза всегда ее возмущала, а тутъ она сама ее выговорила, да и выговорила какимъ-то пошлымъ тономъ,
— Я уступаю только насилію, — отвѣтила Александра Васильевна, принимая видъ жертвы, и прибавила: — за послѣдствія я не отвѣчаю, тетя…
Старый генералъ посмотрѣлъ на Александру Васильевну прищуренными глазами и проговорилъ:
— Мнѣ кажется, сударыня, что я васъ гдѣ-то встрѣчалъ…
— Очень можетъ быть… — сухо отвѣтила она. — Вѣроятно, за границей.
— Представьте себѣ, не бывалъ-съ за границей… Все собираюсь туда. Говорятъ, даже необходимо тамъ быть, чтобы, такъ сказать, довершить образованіе. Хе-хе… Нѣтъ, рѣшительно, я гдѣ-то васъ встрѣчалъ.
Потомъ тетя Марина сдѣлалась свидѣтельницей, какъ старый генералъ развеселился и даже разсказалъ какой-то ветхій анекдотъ изъ своего боевого прошлаго. Александра Васильевна дѣлала видъ, что не обращаетъ на старика вниманія и слушаетъ его старческую болтовню только изъ вѣжливости, желая угодить тетѣ Маринѣ.
— Нѣтъ, я васъ встрѣчалъ, — повторялъ старикъ, напрасно стараясь возстановить далекое прошлое. — Да… гм… Вѣдь васъ зовутъ Александрой Васильевной?.. Тэ-тэ-тэ…
Очки тети Марины очутились на самомъ кончикѣ носа, и она строго посмотрѣла на разболтавшагося генерала, указывая глазами на Ниту.
— Вы не могли встрѣчать Alexandrine, — замѣтила она. — Она полжизни провела за границей…
Но эта маленькая военная хитрость не спасла старушку. Генералъ Мочкинъ, прищуривъ одинъ глазъ, улыбался, точно ему было двадцать-пять лѣтъ. Онъ узналъ Александру Васильевну.
«Боже мой, что я надѣлала, что надѣлала»… въ ужасѣ думала тетя Марина. «Этотъ выжившій изъ ума старикъ способенъ на все… Онъ ведетъ себя, какъ военный писарекъ»…
Чтобы перемѣнить тему, старушка заговорила о прислугѣ, которая испорчена вконецъ, и генералъ Мочкинъ успокоился. Но на прощанье онъ все-таки успѣлъ шепнуть:
— А Нита ничего не подозрѣваетъ?
— Ради всего святого, генералъ, молчите…
Чему этотъ ветхій генералъ радовался? И еще улыбается и подмигиваетъ… Фи, какая гадость.
Александра Васильевна приняла обиженный видъ и молчала. Тетѣ Маринѣ сдѣлалось совѣстно, что она «поставила ее въ такое неловкое положеніе», и ея очки показывали скверную погоду.
Дальнѣйшія событія полетѣли съ быстротой вихря. Генералъ Мочкинъ началъ бывать все чаще и чаще. Александра Васильевна пряталась отъ него, но онъ самымъ безсовѣстнымъ образомъ высиживалъ цѣлые часы, пока она не выходила, наконецъ, изъ своей комнаты. Это было верхомъ неприличія, и старикъ точно рехнулся.
— Я его какъ-нибудь прогоню, — рѣшила тетя Марина. — Приличіе — прежде всего, и мужчинѣ можно простить рѣшительно все, кромѣ безтактности. И какой примѣръ для несчастной Ниты…
Закончилась вся эта глупая исторія уже совсѣмъ неожиданно. Въ одно прекрасное утро Александра Васильевна объявила за утреннимъ кофе, что уѣзжаетъ.
— Куда? — удивилась тетя Марина.
Этотъ естественный вопросъ смутилъ Александру Васильевну, т.-е. она опустила глаза и покраснѣла.
— Я, тетя Марина… да, я выхожу замужъ…
— Т.-е., какъ замужъ? А твой мужъ?
— О, съ мужемъ у насъ все кончено, т.-е., онъ уступаетъ мнѣ десять тысячъ.
— Ничего не понимаю!..
— Очень просто. Раньте онъ просилъ тридцать тысячъ, а теперь соглашается за двадцать тысячъ.
— Ничего не понимаю.
— Ахъ, тетя Марина… Ну, это такъ нынче принято. Мы разводимся, онъ принимаетъ вину на себя, а вѣдь даромъ ничего на свѣтѣ не дѣлается. Вотъ и все…
— Отлично. А откуда ты возьмешь столько денегъ?
— Мнѣ… мнѣ ихъ даетъ генералъ Мочкинъ. Кстати, я выхожу замужъ вѣдь за него же… А когда онъ умретъ, я буду получать пенсію.
Осенью состоялась свадьба генерала Мочкина, и когда Нита узнала объ этомъ, тетя Марина проговорила:
— Дѣточка, я больше ничего не понимаю, что дѣлается на свѣтѣ… Если ужъ генералъ Мочкинъ… однимъ словомъ, не стоитъ говорить. Пора мнѣ умирать…
Нита такъ ничего и не узнала, что новая генеральша Мочкина — ея родная мать, а тетя Марина совершенно не понимала, которая сейчасъ дверь добра и какая — дверь зла…