ДВА СЛОВА О ДВУХЪ СТАТЬЯХЪ
править«Зимнiй вечеръ въ бурсѣ» Н. Помяловскаго, «Время», май 1862 г.
«Родныя картины» Е. Стопакевича, «Современникъ», май 1862 г.
«Нѣтъ въ мiрѣ картины ужаснѣе!.. Это вѣчные похороны чувства, разума, жизни!..»
Тяжолое и безотрадное впечатлѣнiе ложится на душу при чтенiи этихъ статей. Трудно вѣрить, чтобъ могли быть такiе люди гдѣ-нибудь даже въ самыхъ отдаленныхъ захолустьяхъ нашего отечества. Это какой-то отчужденный домъ. И въ этомъ-то домѣ живутъ люди, изъ которыхъ современемъ должны выйти пастыри народа, руководители и наставники его на пути истины и нравственности! Какъ же они при такой обстановкѣ достигнутъ своего назначенiя? Имъ нужно знать свѣтъ и людей, съ которыми будутъ имѣть дѣло, а они, ограниченные инструкцiею, сидятъ въ четырехъ стѣнахъ, гдѣ ничего не увидятъ кромѣ грязныхъ и отвратительныхъ шалостей записныхъ бурсаковъ, ошельмованныхъ дикими прозвищами: Митахи, Тавли, Чабри, Хоря и т. п. Имъ придется встрѣтиться въ будущемъ своемъ служенiи обществу съ людьми различнаго направленiя, различной нравственности, и всѣ эти люди будутъ искать у нихъ, какъ своихъ пастырей, назиданiя, разрѣшенiя своихъ сомнѣнiй, ободренiя въ несчастiи, защиты отъ неправды. Чтó имъ скажетъ пастырь, когда и самъ онъ не въ состоянiи будетъ осмыслить своего положенiя, не въ состоянiи понять чужихъ нуждъ и наконецъ не въ состоянiи сказать здраваго слова, постоянно будучи занятъ въ школѣ безплодными диспутами на разныя темы, вродѣ: что такое сущность? спасется ли Сократъ и т. п.?
При всей очевидности фактовъ, изображонныхъ въ означенныхъ статьяхъ и подтверждаемыхъ очевидцами этой бурсацкой жизни, нашлись люди, которые оспаривали ихъ достовѣрность, доказывали ихъ невозможность и нелѣпость, называли г. Помяловскаго лжецомъ, «Iудою-предателемъ», призывали на его голову проклятiе неба и страшныя кары начальства за его клевету и злонамѣренность. Это дѣло меня такъ заинтересовало, что я постарался познакомиться съ лицами, испытавшими на себѣ всю тяжесть бурсацкой жизни и просилъ ихъ посвятить меня во всѣ ея тайны, и вотъ что я узналъ. Представляю все это на судъ общества, для котораго не можетъ быть неинтересенъ бытъ его будущихъ пастырей. Я буду здѣсь вести рѣчь отъ лица познакомившаго меня со всею этою жизнью.
Бурса — это тотъ же «мертвый домъ», какой изобразилъ намъ г. Достоевскiй. Различiе только то, что въ «Мертвомъ домѣ» г. Достоевскаго содержатся преступники, лишонные за свои злодѣйства свободы, чтобы они снова не могли вредить обществу; а здѣсь заключаются невинныя малютки, нерѣдко самими родителями, которые конечно не подозрѣваютъ, что ихъ дѣтей ожидаютъ безплодные и безцѣльные труды и страданiя, и заключаются для того, чтобы впослѣдствiи вносить свѣтъ истины и добра въ общество. Живя въ «мертвомъ домѣ», каторжные съ нетерпѣнiемъ ждутъ того счастливаго дня, когда съ ихъ ногъ снимутъ кандалы, когда имъ скажутъ: свободенъ! Они считаютъ мѣсяцы, дни и часы, и проживши день, съ радостью замѣчаютъ, что однимъ днемъ ближе къ выходу изъ каторги. Бываютъ личности, которыя не могутъ терпѣливо дождаться опредѣленнаго срока и уходятъ изъ острога, несмотря на самый зоркiй присмотръ команды, несмотря на то, что иногда за этимъ слѣдуетъ еще болѣе безотрадная будущность, но все-таки одинъ день, одинъ часъ прожилъ на волѣ!.. Такъ и въ бурсѣ. И бурсакъ такъ же нетерпѣливо ждетъ окончанiя курса; я знаю товарищей, которые расчитывали сколько оставалось мѣсяцевъ, недѣль, дней, часовъ, минутъ и секундъ до окончанiя курса, и какою радостью наполнялось ихъ сердце, когда уменьшалось ихъ число! Каждый могъ предвидѣть, что и по окончанiи курса рѣдко ему улыбнется счастiе, что ему предстоитъ жизнь полная тяжолыхъ трудовъ; и однако все-таки каждый съ радостью встрѣчаетъ день выхода изъ бурсы. Никакой арестантъ не радуется такъ своей свободѣ, какъ радуется освобожденiю изъ бурсы ученикъ, хотя бы ему по выходѣ изъ бурсы не было гдѣ и голову приклонить.
Чтожъ это за жизнь такая, способная дотого убить человѣка, что онъ плачетъ, когда его выгоняютъ изъ бурсы, и при всемъ томъ ненавидитъ ее, и пятнадцать лѣтъ, а иногда и больше нетерпѣливо ждетъ ея конца?
Впродолженiе пятнадцати лѣтъ мнѣ удалось побывать въ нѣсколькихъ бурсахъ. В-ская бурса хотя въ сущности представляетъ тоже самое что и другiя бурсы, однако нельзя не замѣтить въ ней нѣкотораго превосходства предъ бурсою напримѣръ «образцовою». Это происходитъ оттого, что в--скiе бурсаки не всѣ живутъ «въ казенныхъ грязныхъ стѣнахъ»: нѣкоторые изъ нихъ живутъ на вольныхъ квартирахъ, гдѣ мальчику хоть нѣсколько припоминается родной кровъ. Хозяйка квартиры беретъ на себя обязанность заботиться о внѣшней чистотѣ и опрятности учениковъ. Здѣсь рѣдко встрѣтишь паразитовъ, которые цѣлыми стадами ходили на головахъ бурсаковъ, описанныхъ г. Помяловскимъ; здѣсь рѣдко попадается золотуха, чесотка и другiя болѣзни. Надо замѣтить, что въ в--ской губ. первые два приготовительные класса (они теперь уничтожены) находились въ селахъ, при монастыряхъ. Въ монастырскомъ зданiи были только классы, а дѣти жили на вольныхъ квартирахъ подъ надзоромъ старшихъ изъ ихъ же среды. Тутъ былъ полный просторъ деспотизму педагоговъ: малютки безконтрольно отдавались въ ихъ руки и безсознательно привыкали къ жестокому обращенiю съ ними; тутъ было полное царство розогъ. Что ни сдѣлаетъ ученикъ, хотя бы это была небольше какъ дѣтская, невинная шалость, — являются на сцену розги. Услышитъ ли учитель въ какой-либо квартирѣ пѣнье — розги. Сорветъ ли ученикъ въ монастырскомъ саду яблоко — розги. Не пойметъ ли онъ урока — розги. Не пойдетъ ли въ классъ въ грязную погоду по неимѣнiю сапоговъ или даже по болѣзни, — грозный педагогъ, иногда для куражу подкрѣпившiйся стаканомъ водки, не обращаетъ на это вниманiя и являются розги. Однимъ словомъ розга безконтрольно царствовала въ нашей маленькой бурсѣ. Главное удобство этой бурсы — дешевизна содержанiя. За два руб. или двѣнадцать злотыхъ ученикъ имѣлъ право на квартиру со столомъ на цѣлый мѣсяцъ; иногда же вмѣсто денегъ посылался виктъ, т. е. извѣстное, условное количество съѣстныхъ припасовъ. Но нерѣдко бѣднякъ-отецъ или вдова-мать не въ состоянiи были уплатить и эту небольшую сумму; тогда мальчикъ долженъ былъ отбывать извѣстныя повинности хозяину квартиры за то только, что онъ подождетъ долгъ до поры, до времени. И вотъ ученикъ ѣздитъ съ хозяйскими лошадьми въ ночную въ полѣ или лѣсъ, привозитъ съ поля сжатую рожь и другiя хлѣбныя растенiя, молотитъ и т. п. Странное дѣло! отчего это дѣти только въ бурсахъ терпятъ такую горькую долю? У насъ есть въ уѣздныхъ городахъ и мѣстечкахъ свѣтскiя школы, и мальчики также живутъ на квартирахъ: отчего тамъ нѣтъ этой гадости и пошлости, которыя губятъ насъ несчастныхъ?
Еще болѣе безотрадную картину представляетъ въ собственномъ смыслѣ бурса, гдѣ по большей части помѣщаются сироты, неимѣющiя ни отца, ни матери, или дѣти бѣдняковъ-дьячковъ, пономарей, которые и сами не въ состоянiи прокормить себя въ селѣ. Свѣжаго человѣка, попавшаго въ жилыя комнаты маленькихъ бурсаковъ, поразитъ съ перваго разу грязь, попадающаяся на каждомъ шагу, исхудавшiя лица, будто дня два невидѣвшiя хлѣба, грязная и оборваная одежда, едва покрывающая тѣло бурсака, но ничуть не защищающая его отъ влiянiя стихiй; деревянныя кроватки, иногда даже безъ соломы, покрытыя какою-нибудь убогою простынею или ковромъ, рѣдко гдѣ ватнымъ одѣяломъ. Загляните въ ихъ сундучки и вы найдете въ нихъ нѣсколько кусковъ хлѣба; думаете, что эти куски запасены на будущее время? Ошибаетесь: голодный мальчикъ съ удовольствiемъ съѣлъ бы ихъ теперь, да нужно отдать прачкѣ за мытье бѣлья, потомучто казенной прачки не полагается. Онъ самъ ограничивается обѣдомъ безъ хлѣба или данный кусокъ на обѣдъ раздѣляетъ на двѣ части: одну часть съѣдаетъ въ обѣдъ, а другую бережотъ къ ужину, для того чтобы кусокъ, поданный ему къ ужину, оставался цѣлымъ для прачки. Не для одной прачки берегутся эти куски, а и для другихъ потребностей. Нужны ученику перья, бумага, чернила — и вотъ онъ копитъ пайки (такъ назывались у насъ эти куски) и продаетъ ихъ по грошу какой-нибудь мѣщанкѣ и вырученные гроши употребляетъ на покупку нужныхъ ему вещей. Грустная картина! И подобныя картины встрѣчаются не въ одной какой-нибудь провинцiальной бурсѣ, а разсѣяны по всему пространству нашей благодатной Руси. Вотъ что пишетъ г. Слѣпцовъ («Современникъ», май 1862 г.: «Письма объ Осташковѣ»):
«Мой знакомый учитель привезъ насъ въ свой классъ… Боже мой, что это такое?!. И еще, говорятъ, въ Осташковѣ духовное училище одно изъ лучшихъ въ этомъ родѣ! Вопервыхъ меня поразилъ особенный запахъ, который такъ и бросается въ носъ, только-что отворишь дверь въ классъ. Что это за запахъ, трудно опредѣлить. Это какая-то смѣсь, букетъ какой-то, составленный изъ запаха капусты, кислыхъ полушубковъ и дегтярныхъ сапоговъ, смѣшанный съ запахомъ человѣческаго тѣла, и притомъ такого тѣла, которое богъ-знаетъ съ которыхъ поръ не было въ банѣ и страдаетъ изнурительной испариной; только испарина эта уже остыла и прокисла. Это не тотъ прѣлый запахъ жилого покоя, который всѣмъ извѣстенъ, а другой, уже успѣвшiй сконцентрироваться, прогорькшiй, страшный запахъ. Комната нетоплена и ученики сидятъ кто въ чемъ пришолъ: въ халатахъ, въ тулупахъ, въ кацавейкахъ, съ бабьими котами на ногахъ, другiе даже въ лаптяхъ, простуженные, съ распухшими лицами и торчащими вихрями. Унынiе какое-то на лицахъ, точно всѣ ждутъ наказанiя (въ нашей маленькой бурсѣ неразъ всѣхъ сѣкли поголовно, праваго и виноватаго: одинъ разъ зато, что кто-то рвалъ яблоки въ саду монастырскомъ; виновнаго не отыскали, потому пришлось всѣмъ поплатиться. Сначала цѣлые два часа всѣ простояли на колѣняхъ, а послѣ испробовали и розги!..). Въ другомъ классѣ шла арифметика. Учитель вызвалъ ученика къ доскѣ и задалъ задачу. Ученикъ вышелъ изъ парты, поклонился учителю, какъ-будто остерегаясь, чтобы тотъ по шеѣ его не ударилъ (и это бывало!), и поправилъ себѣ штаны. Другой ученикъ подошолъ къ учителю, точно также поклонился и подалъ мѣлъ.»
Каждый, кто знакомъ съ бурсою не по однимъ только слухамъ, по совѣсти долженъ сознаться, что такъ бываетъ вездѣ, во всѣхъ бурсахъ. Человѣку постороннему, какъ г. Слѣпцовъ, незачѣмъ было выдумывать небывальщину. Стоитъ вспомнить, что при осмотрѣ всѣхъ учебныхъ заведенiй лицами офицiальными оказывалось, что только одни духовныя училища изъ рукъ вонъ плохи, несмотря на то, что наши педагоги на этотъ случай старались показать свое заведенiе въ самомъ выгодномъ свѣтѣ. Въ обыкновенное время, и притомъ частнымъ лицамъ, не дозволялось проникать въ эти святилища наукъ (какъ это было года два тому назадъ въ Костромѣ).
При такой непривлекательной внѣшней обстановкѣ ученикъ, съ восьми или девяти лѣтъ заключенный въ четырехъ стѣнахъ или покрайней-мѣрѣ ограниченный извѣстною инструкцiею, составленною вовсе не на основанiи нуждъ и потребностей ученика, а единственно на основанiи бурсацкаго, дикаго взгляда на вещи, — отдается на произволъ всей бурсацкой аристократiи.
«Начальство, — говоритъ г. Помяловскiй, — чтобы сдерживать учениковъ въ границахъ училищной инструкцiи, изобрѣло цѣлую бурсацко-бюрократическую систему. Оно отдало однихъ товарищей подъ власть другимъ, желая ввести въ среду ихъ междоусобiе. Такими властями были: старшiе спальные, старшiе дежурные, цензора, авдитора и сѣкундаторъ… Всѣ эти власти выбирались изъ второкурсныхъ. (Послѣднее впрочемъ невсегда дѣлалось: теперь авторитетъ второкурсныхъ совершенно палъ, а въ провинцiальныхъ бурсахъ онъ никогда не имѣлъ такого громаднаго значенiя, какъ въ бурсѣ, описанной г. Помяловскимъ. При всемъ томъ результаты этой бурсацкой бюрократiи остались тѣже…)
„Изъ всего этого — продолжаетъ г. Помяловскiй — вышла одна гадость. Къ второкурснымъ (вообще ко всѣмъ облеченнымъ извѣстною властью) было полное довѣрiе начальства. (Въ образцовой бурсѣ старшiе ставили своихъ подчиненныхъ на колѣни, позволяли себѣ лишать ихъ ужина; нечего и говорить о выговорахъ и нелѣпыхъ замѣчанiяхъ. Особенно отличался фаворитъ инспектора, доказывавшаго мнѣ, что я не человѣкъ…) Жалоба на нихъ была оскорбленiемъ для смотрителя (или ректора) и инспектора (въ образцовой бурсѣ за это попадало по шеѣ, да притомъ еще нужно было просить прощенiя у старшаго!); деспотизмъ ихъ развился въ высшей степени, и ничто такъ не оподляетъ духъ учебнаго заведенiя, какъ власть товарища надъ товарищемъ (и вообще ученика надъ ученикомъ, какого бы класса онъ ни былъ).“
Спрашивается: для чего нужно нашимъ педагогамъ вносить въ среду учениковъ междоусобiе? „Я люблю, говорилъ одинъ педагогъ — когда ученики затѣютъ ссору: въ этомъ случаѣ вся грязь на верхъ выплыветъ.“ Въ недавнее еще время ссоры между учениками двухъ старшихъ курсовъ „образцовой“ бурсы бывали довольно часто. Обыкновенно начинали младшiе, будучи выведены изъ терпѣнiя властями, которыя всѣ исключительно назначались изъ высшаго класса. Тѣ по самолюбiю не могли сносить дерзости „бунтовщиковъ“, начинали пользоваться своими правами и всевозможные дрязги, нерѣдко гадкiе и отвратительные, касающiеся своихъ противниковъ, выводили на чистую воду предъ инспекторомъ. Инспекторъ бывалъ радъ случаю показать свою власть надъ беззащитными учениками. Это дѣло невсегда оканчивалось благополучно; виновные, при повторенiи какой-нибудь шалости, отправлялись за ворота (вонъ изъ бурсы) и во всякомъ случаѣ считались до конца курса негодяями и обыкновенно оканчивали курсъ въ числѣ послѣднихъ. Нечего и говорить, что въ числѣ пострадавшихъ могли быть и бывали невинные. Но такова ужь система бурсацкая! Бурсакъ, получившiй власть надъ своими товарищами, тотчасъ старается относиться къ нимъ какъ лицо начальственное, становится маленькимъ деспотомъ, требуетъ отъ своихъ подчиненныхъ почтенiя и даже повиновенiя и при малѣйшей непокорности послѣднихъ считаетъ своимъ долгомъ прикрикнуть на нихъ и погрозить изгнанiемъ за ворота…
Неразъ я думалъ: какое значенiе имѣетъ вся эта бюрократiя? Еслибы лица, облеченныя властью надъ товарищами, были покрайней мѣрѣ посредниками между учениками и начальствомъ, то это еще имѣло бы смыслъ. Но тутъ ничего этого нѣтъ; начальство хочетъ, чтобы эти власти пересказывали ему все что ни дѣлаютъ дурного ученики (о хорошихъ качествахъ ученика оно не интересуется знать. Напримѣръ, я старшiй, подаю мѣсячный отчетъ о поведенiи ввѣренныхъ моему смотрѣнiю учениковъ. Если въ этомъ отчетѣ всѣ отмѣчены хорошо, на него никто вниманiя не обратитъ; если же противъ кого-нибудь будетъ плохая отмѣтка, тогда у инспектора и руки зачешутся отъ удовольствiя…) — и для чего? Для того чтобы исправить ихъ? Ничуть не бывало. Что при этомъ случаѣ не имѣлось въ виду исправленiя учениковъ, доказываетъ слѣдующiй фактъ. Въ нашей бурсѣ былъ одинъ мальчикъ Р…, мальчикъ способный, рѣзвый, любившiй иногда полѣниться. Рѣзвость этого мальчика показалась инспектору неисправимою шалостью и онъ объявилъ, чтобы Р… готовился къ исключенiю. Тутъ старшiе (кстати замѣчу: это было уже во время ломки бурсацкой дисциплины) вступились за Р…, взяли его на поруки и обѣщались исправить его какимъ бы то ни было образомъ. Р… съ этого времени значительно измѣнился, сталъ прилежнѣе учиться, даже наставники замѣтили въ немъ эту перемѣну и обратили было на него вниманiе. Чтоже вышло? Инспектору непонравилась рѣзвость этого мальчика, да къ несчастiю онъ курилъ еще табакъ; мальчикъ признанъ неисправимымъ и выгнанъ изъ бурсы. Какъ-будто мальчикъ можетъ быть неисправимъ!..
Бывали у насъ еще и не такiе случаи. Начальству не понравился ученикъ, но онъ какимъ-то манеромъ попалъ въ старшiе. Лишить должности старшаго безъ всякаго основанiя какъ-то неловко (хотя у насъ и это бывало). На помощь начальству поспѣшила судьба: ученикъ заболѣваетъ и довольно надолго, — его и увольняютъ отъ должности старшаго по болѣзни. Этимъ дѣло не оканчивается; въ одно прекрасное утро ему объявляютъ, что онъ не можетъ быть терпимъ въ заведенiи, но такъ какъ исключать въ то время запрещено было главнымъ начальникомъ, то ему предлагаютъ самому проситься вонъ изъ заведенiя, обѣщая дать хорошiй атестатъ: въ противномъ случаѣ дадутъ такую титулку, съ которою и въ солдаты не примутъ. — „Чтоже за причина?“ спрашиваетъ удивленный ученикъ. — „Тебѣ какое дѣло до этого? Ты дѣлай что велятъ, а то плохо будетъ.“ Какова логика?.. Впрочемъ это не единственный случай въ этомъ родѣ…
Нелишне будетъ сказать нѣсколько словъ о томъ, какiя исправительныя мѣры употребляютъ наши педагоги. Въ малой бурсѣ и до сихъ поръ еще царствуетъ розга, хотя въ послѣднее время она стала употребляться рѣже. Въ бурсѣ высшей розга вовсе не полагается, исключая какихъ-нибудь чрезвычайныхъ случаевъ; но и здѣсь, какъ и въ малой бурсѣ, исправительныя мѣры, или вѣрнѣе наказанiя, нисколько не сообразны съ проступкомъ ученика; назначаются онѣ совершенно произвольно, смотря по тому, въ какомъ расположенiи духа находится педагогъ и какъ этотъ проступокъ относится къ его личности. По большей части такъ бываетъ. Оскорбилъ ученикъ старшаго — его оставляютъ безъ обѣда или заключаютъ въ карцеръ; не застегнутъ былъ сертукъ у ученика при встрѣчѣ съ начальствомъ — безъ обѣда, да еще въ столовой на колѣни; не снялъ шапки за полверсты предъ начальникомъ — въ карцеръ; бѣгалъ въ саду безъ шапки — въ карцеръ; назвалъ ректора не в-iе, а просто о. или г. ректоръ — въ карцеръ; чай пилъ (пить чай въ нашей бурсѣ разрѣшили только четыре года тому назадъ) — въ карцеръ; пришолъ въ больницу навѣстить больного товарища — безъ обѣда; курилъ табакъ — въ карцеръ или за ворота. Изъ этого перечня проступковъ и соотвѣтствующихъ имъ наказанiй можно судить о соразмѣрности наказанiй съ проступками и о существующемъ въ бурсѣ понятiи о проступкахъ.
Въ основанiи всей этой отвратительной бурсацкой системы воспитанiя лежитъ ложь. На ученика смотрятъ не какъ на человѣка, а какъ на какое-то безгласное существо, обязанное подчиняться одному слову, одному мановенiю руки педагога. Самому способному мальчику скажутъ: „ты скотина, оселъ!“ — и онъ долженъ соглашаться съ словами педагога, если не рискуетъ, чтобъ ему заѣхали въ загорбокъ, или не выдернули клокъ волосъ изъ головы, или не подвергли другому какому-нибудь унизительному для человѣческаго достоинства наказанiю. Вслѣдствiе такого превратнаго взгляда на ученика и выходитъ изъ него какой-то автоматъ въ нравственномъ отношенiи. У него добрый поступокъ не есть слѣдствiе сознанной и глубоко-прочувствованной мысли о добрѣ, а слѣдствiе комбинацiи различныхъ внѣшнихъ представленiй, имѣющихъ форму добраго поступка; даже самый взглядъ на извѣстный добрый поступокъ у него превратный, нечеловѣческiй. Повиновенiе есть альфа и омега бурсацкой педагогической системы, есть безмолвное и безпрекословное исполненiе воли каждаго начальствующаго лица. Когда говорятъ тебѣ: „лѣзь въ огонь“, или „провались сквозь землю“ (я слышалъ самъ эти слова отъ одного педагога), то и тогда не осмѣливайся ослушаться… При такомъ нравственномъ настроенiи бурсы бываетъ одно изъ двухъ: или мальчикъ окончательно убивается, или становится въ опозицiю ко всему, стѣсняющему его въ чемъ бы то ни было.
Ужасно, мучительно состоянiе человѣка, понявшаго, что въ немъ хотятъ убить нравственное чувство, хотятъ уничтожить сознанiе человѣческаго достоинства. Помню какъ одинъ педагогъ въ „образцовой бурсѣ“ старался доказать мнѣ, что я не человѣкъ. Можетъ-быть это покажется кому страннымъ и невѣроятнымъ, но это такъ было. — „Ты человѣкъ?“ спрашиваетъ онъ меня. — „Человѣкъ“, отвѣчаю. — „Докажи!“ И я началъ строить извѣстный силогизмъ: „Всѣ существа, одаренныя разумною и свободною душою и имѣющiя извѣстную тѣлесную форму, суть люди; я имѣю все это — ergo я человѣкъ.“ Кажется и доказалъ, а на повѣрку вышло совсѣмъ другое. По мнѣнiю этого педагога, долженствовавшему быть и нашимъ мнѣнiемъ, человѣкъ собственно не существуетъ и не можетъ существовать, а существуютъ только Кай, Сократъ, Платонъ и др., т. е. существуютъ единицы, изъ сочетанiя которыхъ составляется общее понятiе, и это общее понятiе есть „человѣкъ“. Это быть-можетъ была философская шутка?.. Но шутки въ сторону.
Отъ меня требуютъ, чтобы я вставалъ въ опредѣленномъ часу, чтобъ въ извѣстное время являлся на молитву въ церковь, чтобъ былъ въ классѣ, хотя бы наставника и вовсе не было въ классѣ, или хотя бы онъ пришолъ на десять минутъ, чтобы поругаться съ учениками (это очень часто бывало у насъ); чтобы предъ старшимъ былъ застегнутъ, въ присутствiи его не смѣлъ сказать ни одного слова громко, не смѣлъ пройтись по комнатѣ. Если я нарушилъ которое-нибудь изъ этихъ правилъ, — я преступникъ, меня наказываютъ, какъ-будто отъ исполненiя ихъ зависитъ мое нравственное и умственное развитiе; „меня огласятъ“ бунтовщикомъ и неминуемо отправятъ за ворота. Когда посмотришь, что за воротами нѣтъ никого, кто бы прiютилъ тебя, что придется тамъ умирать съ голоду и холоду — и смиришься, и свыкнешься съ этою жизнью, а въ душѣ ростетъ и зрѣетъ ненависть ко всѣмъ, кто стѣсняетъ тебя, и ко всему, чтó заставляютъ считать священнымъ…
Возникшее въ душѣ бурсака сознанiе ненормальности его положенiя вездѣ преслѣдуетъ его, не даетъ ему покоя ни днемъ, ни ночью, и онъ старается заглушить въ себѣ это сознанiе. Но отъ себя не спрячешься; куда ни пойдешь, вслѣдъ за тобою пойдетъ сознанiе, что ты человѣкъ, а между тѣмъ въ тебѣ безнаказанно стараются уничтожить все что могло бы тебѣ напоминать человѣческое достоинство. „Елена Кириловна! говоритъ Пригвожденный: — я человѣкъ… ейбогу человѣкъ… У меня честная душа…“ Онъ сознаетъ, что онъ человѣкъ, и тяжело ему это сознанiе; онъ старается забыться, и какъ Манфредъ, ищетъ забвенiя и находитъ его — въ винѣ… „Вина, друзья, вина! кричитъ онъ. — Въ немъ наша радость!..“ И его друзья не въ состоянiи иначе пособить его горю, кромѣ рюмки. „Петровичъ! другъ сердечный! успокойся! Брось ты печаль! Выпьемъ съ горя!..“ И пьютъ всѣ, пьютъ до потери памяти, до потери самосознанiя, однако и въ горячечномъ бреду нельзя не различить двухъ яснѣе другихъ произносимыхъ словъ: „я человѣкъ!“
Многiе укоряютъ, и не безъ причины, лицъ нисшаго духовнаго званiя въ пьянствѣ и приписываютъ по большей части причину этого порока тому, что они ничего не дѣлаютъ, да ничего и не въ состоянiи дѣлать, и потому на досугѣ поклоняются Бахусу. Притомъ хожденiе въ праздники по домамъ прихожанъ, которые стараются подчивать ихъ виномъ, будтобы еще болѣе усиливаетъ пьянство. Это едвали справедливо. Что подобныя благопрiятныя обстоятельства могутъ усилить пьянство въ лицахъ духовнаго званiя, спору нѣтъ; но чтобы это было причиною пьянства, это болѣе чѣмъ невѣроятно, это просто несправедливо. Я знаю многихъ молодыхъ священниковъ, которые учились въ перiодъ ломки бурсацкой дисциплины; они отличаются высокою, сравнительно съ другими, нравственностью, несмотря на то, что живутъ при тѣхъ же благопрiятствующихъ пьянству условiяхъ. Начало этого страшнаго порока нужно искать въ бурсѣ.
„Положимъ, все это справедливо; но кчему, спрашивается, выводить всю эту грязь наружу?“ — неразъ слышалъ я этотъ вопросъ отъ людей, читавшихъ „Зимнiй вечеръ въ бурсѣ“ г. Помяловскаго. По моему мнѣнiю, когда въ комнатѣ грязь хранится по уголкамъ, то ее мало замѣчаютъ и она остается въ комнатѣ надолго; а вымети ее на середину — авось кто-нибудь догадается и совершенно очиститъ отъ нея комнату. Такое побужденiе было по всей вѣроятности и у г. Помяловскаго. Онъ понялъ, что всякiй, кто прочитаетъ его статью, ужаснется этой жизни и съ большею осмотрительностью будетъ отдавать своихъ дѣтей въ бурсу. Да и сами педагоги, отъ взора которыхъ по большей части скрывалась вся гадость бурсатства и которые безсознательно и быть-можетъ ненамѣренно поддерживали этотъ порядокъ вещей, постараются уничтожить эту мертвящую, убивающую систему воспитанiя и вмѣсто нея установятъ новую, на новыхъ, бòлѣе прочныхъ человѣческихъ началахъ.
Остается сказать нѣсколько словъ объ умственномъ образованiи въ бурсѣ. Въ бурсѣ, говоритъ г. Помяловскiй, господствуетъ „долбня, долбня ужасающая и мертвящая“, которая „проникаетъ кровь и кости учениковъ“, такъ что ученiе здѣсь является „физическимъ страданiемъ“; нужно имѣть крѣпкую природу для „училищныхъ мукъ“; ученикъ, идя въ классъ, „воетъ“; онъ „рабъ“, его „терзаютъ“. Такова здѣсь наука! Нечего и говорить, что установивши такой взглядъ на ученье сдѣтства, рѣдкiй ученикъ измѣняетъ этотъ взглядъ въ высшихъ классахъ. Всѣ эти синекдохи, гиперболы, разныхъ сортовъ хрiи — и прямыя, и обратныя, и силогизмы на манеръ barbara, celarent, ferio ect. заучиваются потому, что велятъ ихъ заучивать. Ничего нѣтъ нелѣпѣе составленiя силогизмовъ по схоластическимъ формамъ, выраженнымъ латинскими словами, неимѣющими никакого значенiя. А какъ серьозно все это дѣлалось! „Celarent!“ восклицалъ педагогъ — и ученикъ обязанъ былъ по этому образцу строить силогизмъ, прибирая различныя предложенiя, то обще- или частно-утвердительныя, то обще- или частно-отрицательныя, смотря по гласнымъ буквамъ въ этомъ словѣ. Нерѣдко ученикъ цѣлые листы исписывалъ силогизмами всевозможныхъ родовъ и видовъ, чтобъ отличиться предъ професоромъ. И что изъ всего этого выходило? А выходило то, что ученикъ, изучивши всю эту дребедень, неумѣлъ связать нѣсколькихъ словъ, не въ состоянiи былъ складно расказать самыхъ обыкновенныхъ вещей. А напишетъ — любо читать: за каждой почти точкой ибо, поелику, потомучто, слѣдовательно, а иногда для форсу и ergo, такъ что думаешь — здѣсь собраны всевозможныя причины, основанiя и доказательства, а посмотришь — это хрiя, размышленiе, умствованiе, чувствованiе (подъ этими формами изображаются роды сочиненiй въ нашихъ реторикахъ); иногда и смысла человѣческаго нѣтъ. Составитель всевозможныхъ силогизмовъ не объяснитъ самаго обыкновеннаго явленiя, не отвѣтитъ на самый обыкновенный вопросъ. Вотъ разговоръ семинаристовъ о ходящихъ мертвецахъ.
Краснопѣвцевъ. Я однажды упыря встрѣтилъ, сударыня! До смерти былъ испуганъ!
Леночка. И вы вѣрите въ мертвецовъ?
Краснопѣвцевъ. Какже, Елена Кириловна! Мы всѣ обязаны (обязаны! точно въ классъ ходить по звонку) вѣрить.
Леночка. Пустяки какiе! Я никогда не повѣрю, это выдумка! Неправда ли, г. Пригвожденный?
Пригвожденный. Оставьте, сударыня, этимъ мертвымъ разглагольствовать о мертвецахъ…
Псаломскiй. Ты, Яковъ Петровичъ, не измышляй неправды! Хожденiе мертвецовъ всегда заслуживаетъ вѣры!
Леночка. Почему же заслуживаетъ?
Псаломскiй. Потому… потому… Гм! то-есть потому…
Пригвожденный. Потомучто языкъ твой прилѣпе къ гортани. Не такъ ли?
Псаломскiй. Сударыня! ейбогу сейчасъ скажу (точно говоритъ предъ учителемъ, который собирается его сѣчь, зато что не выучилъ урока или сдѣлалъ какую-нибудь шалость!). Заслуживаетъ потому…»
И вѣрьте, никогда не скажетъ почему. Это очень естественно, потомучто его голова набита разными реторическими тропами и фигурами, прямыми и обратными хрiями и подобною дребеденью, которая притупляетъ смыслъ человѣка. Ему и въ голову никогда не приходило, что кромѣ его умственнаго мiра (составленнаго по бурсацкой логикѣ) есть мiръ внѣшнiй, существующiй независимо отъ его бытiя, что въ этомъ мiрѣ все совершается по извѣстнымъ законамъ и направляется къ извѣстнымъ цѣлямъ. Ему натолковали, что всѣ явленiя въ мiрѣ видимомъ потолику существуютъ, поколику они являются въ его головѣ, и что всѣ вещи и явленiя мiра видимаго не могутъ быть познаны такъ, какъ онѣ существуютъ на самомъ дѣлѣ (вѣроятно по слабости ума, а можетъ-быть это зависитъ и отъ свойства вещей) и что мы познаемъ только мимолетные и случайные признаки вещей, — и онъ незнаетъ какъ и смотрѣть на видимый мiръ, и какъ въ немъ ступить и что дѣлать. Нерѣдко онъ приходитъ отъ изученiя этой философiи къ сомнѣнiю въ своемъ собственномъ бытiи; но тутъ на помощь несчастному является Декартъ со своимъ «cogito, ergo sum» — и ученикъ успокоивается. Вотъ семинаристъ оставляетъ бурсацкiя стѣны и является въ общество; первая его забота: что тамъ дѣлать?
« — Чтожъ? отвѣчаетъ Мавзолеевъ: — дѣло ясное: придемъ, поздравимъ и разговоры заведемъ.
Псаломскiй. О чемъ разговоры? Это знать надо. Такъ нельзя.
Краснопѣвцевъ. Какъ о чемъ? Извѣстно — о предметахъ возвышенныхъ (замѣтимъ, что слова: „возвышенные предметы“ каждый классъ можно было слышать въ нашей бурсѣ, а никто незналъ что это за возвышенные предметы), чтобы форсъ показать!
Псаломскiй. Ладно, братцы! Наканунѣ всю логику прочитаю, нарочно прочитаю… Знай нашихъ!»
Такъ они разсуждаютъ! И не подозрѣваютъ, бѣдняжки, что никто не будетъ интересоваться ихъ свѣденiями въ логикѣ; они забываютъ, что не можетъ интересовать никого то, къ чему сами они питаютъ отвращенiе. Но вотъ они уже на именинахъ, а еще ни слова не сказали съ именинницей.
«Надо бы съ ней какiе-нибудь разговоры завести, говоритъ Псаломскiй: — пора уже!
Краснопѣвцевъ. Я начну о чувствахъ…
Псаломскiй. Нѣтъ, братъ, о чувствахъ нехорошо. Надобно что-нибудь другое.
Краснопѣвцевъ. Эврика, братцы! Я просто задамъ ей вопросъ: какiя страсти опаснѣйшiя для юношескихъ лѣтъ?»
И винить ли ихъ за это? Виною всему тутъ мертвящая и убивающая система образованiя.
Предполагаютъ, и справедливо, что для священника необходимо образованiе всестороннее, потомучто онъ имѣетъ дѣло съ людьми различныхъ взглядовъ и убѣжденiй; на немъ лежитъ обязанность всѣмъ и каждому ясно сообщать истину, бороться съ предразсудками и суевѣрiями. И вотъ въ програму духовнаго образованiя входятъ всѣ почти извѣстныя науки, и ни объ одной изъ нихъ ученику не сообщается сколько-нибудь полнаго и опредѣленнаго понятiя. Многiя науки, напримѣръ алгебра, геометрiя, анатомiя и подобныя, извѣстны окончившему курсъ ученику только по названiямъ. Потому-то большая часть нашихъ священниковъ, неприготовленные какъ слѣдуетъ къ своему служенiю, не въ силахъ бороться съ противниками проповѣдуемыхъ ими идей. Внѣ бурсы каждый независимо ни отъ кого изучаетъ что ему угодно и какъ ему угодно. Принимая безотчетно, на вѣру, все что сообщаютъ имъ ихъ заботливые педагоги (а сообщаютъ они то, чтó по своему усмотрѣнiю находятъ нерастлѣвающимъ нравственности ученика и непротиворѣчащимъ разъ навсегда принятымъ и неизмѣннымъ началамъ), принимая все это на вѣру и никогда неосмысливая принятаго и недавая себѣ отчета въ этомъ, они убѣждены, что и всякiй долженъ довольствоваться тѣмъ же, и находятъ смѣшными, дерзкими и даже безбожными притязанiя людей, старающихся понять и осмыслить то что имъ сообщаютъ.
Если такъ ничтожно и безплодно образованiе, сообщаемое въ бурсѣ, то почему же, спрашивается, такъ много дѣльныхъ, даровитыхъ и трудолюбивѣйшихъ людей выходитъ изъ ея стѣнъ? Справедливо, что много духовныхъ воспитанниковъ съ честью занимаютъ професорскiя кафедры въ университетахъ, много и въ гражданской службѣ прославилось честною и неутомимою дѣятельностью на пользу общества. Кому же они обязаны своимъ образованiемъ и воспитанiемъ? Кто сдѣлалъ ихъ неутомимыми и полезными тружениками во всѣхъ родахъ службы общественной? Во всякомъ случаѣ не бурсѣ они обязаны, не бурса ихъ сдѣлала такими. Каждый духовный воспитанникъ очень хорошо понимаетъ, что его будущая карьера зависитъ единственно отъ него самого, отъ его трудовъ. И онъ трудится, трудится безъ устали, чтобы имѣть впослѣдствiи кусокъ хлѣба.
Еще одинъ вопросъ: отчего родители отдаютъ своихъ дѣтей въ бурсу, когда ихъ ожидаетъ тамъ столько мученiй?
Выше мы замѣтили, что изъ бурсы выходятъ по большей части люди забитые, съ незрѣлыми понятiями, съ ошибочными взглядами, безъ всякихъ убѣжденiй. Для такихъ людей вопросъ о воспитанiи и образованiи дѣтей довольно труденъ, и они не трудятся его рѣшать; имъ все равно куда ни отдать своихъ дѣтей, лишь бы дѣти чему-нибудь научились и куда-нибудь послѣ пристроились. Но преимущественно это зависитъ отъ необезпеченности духовенства. Согласился ли бы отецъ, мало-мальски понимающiй дѣло, отдать своего сына въ эту «тьму кромѣшную», еслибы онъ въ состоянiи былъ воспитать его по-человѣчески дома, или отдать въ какое-либо свѣтское заведенiе? Каждый отецъ, учившiйся въ бурсѣ, вовсе не потому отдаетъ туда своего сына, что сознаетъ пользу бурсацкихъ «мукъ», какъ называютъ бурсаки свое ученье, а единственно по недостатку матерьяльныхъ средствъ. Радъ бы въ рай, да грѣхи не пускаютъ!..