Сочиненія И. С. Аксакова.
Прибалтійскій Вопросъ. Внутреннія дѣла Россіи. Статьи изъ «Дня», «Москвы» и «Руси». Введеніе къ украинскимъ ярмаркамъ. 1860—1886. Томъ шестой
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1887
Два политическія вѣроисповѣданія относительно Остзейскаго края.
править«Скажите имъ, что я Императрица Всероссійская, а не герцогиня курляндская» — отвѣчала Екатерина II на какое-то заносчивое домогательство своихъ балтійскихъ подданныхъ.
«Счастливъ Императоръ Всероссійскій, что сыны Лифляндіи, Эстляндіи и Курляндіи чтутъ въ немъ своего Герцага, — иными словами: могучаго законнаго и свободнаго отъ всякаго русскаго давленія (russische Pression) оберегателя своихъ благопріобрѣтенныхъ правъ и преимуществъ, обязавшагося передъ Богомъ и передъ людьми защищать ихъ данною ему властью» — провозглашаютъ теперь эти балтійскіе подданные[1]…
Между этими двумя политическими вѣроисповѣданіями почти столѣтіе, замѣчаетъ издатель «Окраинъ Россіи». По отлогому же скату двигались мы въ этотъ промежутокъ времени, если послѣднее вѣроисповѣданіе стало теперь господствующимъ на нашемъ Балтійскомъ поморьѣ! Но остановились ли мы? Это ли послѣдній предѣлъ нашего нисхожденія?
«Отечество наше — Германія», отвѣчаетъ на этотъ вопросъ балтійское рыцарство; Лифляндія, Эстляндія и Курляндія — наша родина: Россія — это государство, къ которому мы теперь приписаны. Мы состоимъ не въ немъ, а подъ нимъ. Подъ защитою нашихъ правъ и привилегій, которыхъ соблюденія мы требуемъ отъ Русскаго Монарха, мы тѣмъ удобнѣе можемъ противодѣйствовать чужому владычеству (Fremdherrschaft) и сберегать нашу область для германизма, въ чаяніи лучшихъ временъ".[2] А какія это «лучшія времена» — мы уже знаемъ не только изъ статей помѣщенныхъ въ извѣстномъ обозрѣніи Вестермана «Unsere Tage», подъ заглавіемъ: «Призваніе Пруссіи на Востокѣ» и «О будущности нѣмецкихъ остзейскихъ провинцій подъ владычествомъ Пруссіи» (ч. 16, гл. VII), — но и изъ ежедневныхъ воззваній къ прусскому и германскому общественному мнѣнію, помѣщаемыхъ нашими Балтійцами въ заграничныхъ нѣмецкихъ гавотахъ. Впрочемъ эти тенденціи и вообще всѣ внѣшніе пріемы балтійской нѣмецкой интриги уже достаточно разъяснены нами читателямъ въ трехъ нашихъ статьяхъ, посвященныхъ разбору книги г. Самарина. Возвращаемся снова къ этому труду, чтобы съ его помощью оправдать русскую, оклеветанную и нами самими плохо сознаваемую правду — и еще нагляднѣе показать русской публикѣ: съ одной стороны, процессъ нашего политическаго нисхожденія, т. е. ослабленія русскаго государственнаго авторитета и власти; съ другой — процессъ восхожденія нѣмецкой національности на высшую противъ прежняго степень политическаго значенія и силы.
Не только за границей, но и у насъ въ обществѣ, особенно въ высшихъ его петербургскихъ сферахъ, распространено мнѣніе, что «какъ ни похвальба, ни почтенна ревность къ русскимъ интересамъ нѣкоторыхъ горячихъ патріотовъ, но все же таки надо признаться: на сторонѣ Нѣмцевъ — право: ils ont le bon droit pour eux. Они стоятъ на почвѣ легальности, — ну, а какое же цивилизованное и уважающее себя правительство можетъ позволить себѣ грубое нарушеніе правъ и законовъ? Не лучше я въ этомъ случаѣ дѣйствовать путемъ нравственнаго вліянія, привлекать къ себѣ сердца иноплеменныхъ подданныхъ силою общественною, духовною, а не деспотизмомъ, не палкою» и т. д. и т. д.
Рѣчи знакомыя и душу ублажающія! Онѣ давно уже раздаются въ нашихъ гостиныхъ, какъ соблазнительное пѣніе сирены — то во образѣ польскаго графа, то во образѣ остзейскаго барона. Еще на дняхъ послышался тотъ же голосъ въ брошюркѣ, изданной въ Баденъ-Баденѣ подъ названіемъ «Письмо къ г. Ю. Самарину». Замѣтимъ, вопервыхъ, что эти проповѣдники легальности, чистой, нравственной, духовной силы и враги грубаго деспотизма, являясь таковыми въ петербургскихъ гостиныхъ, — у себя дома, гдѣ-нибудь въ Западномъ краѣ или въ Балтійскихъ губерніяхъ, откладываютъ въ сторону эти высокіе принципы по крайней мѣрѣ въ отношеніи къ простонароднымъ массамъ Русскихъ, Латышей, Эстовъ. Для противодѣйствіи успѣхамъ русской національности и вообще народности туземнаго большинства, и для укрѣпленія господства — въ предѣлахъ Россіи — національности меньшинства, т. е. нѣмецкой и польской, — гуманисты изъ польской шляхты и нѣмецкаго балтійскаго рыцарства не брезгаютъ никакими средствами: тутъ нѣтъ мѣста ни праву, ни легальности, ни духовному вразумленію, — тутъ въ ходу безправіе, насиліе, внѣшній гнетъ, самые грубѣйшіе виды тиранніи. Относительно польскихъ помѣщиковъ все это уже не требуетъ и доказательствъ: относительно же образа дѣйствій балтійскихъ нѣмецкихъ чиновниковъ и землевладѣльцевъ — едвали не каждый нумеръ нашей газеты сообщаетъ самыя несомнѣнныя, поразительныя свидѣтельства. На какомъ же основаніи, — дѣйствуя сами, для достиженія своихъ цѣлей, въ области нисколько не духовной, а внѣшней, т. e. вѣдаемой государственнымъ закономъ и правомъ, — позволяютъ они себѣ предъявлять притязаніе, чтобы въ борьбѣ съ ними Русскіе не смѣли употреблять другихъ орудій кромѣ духовныхъ. Вовторыхъ, мы не менѣе нашихъ противниковъ и ихъ петербургскихъ патроновъ убѣждены въ еначе- ніы и могуществѣ нравственныхъ общественныхъ силъ въ дѣлѣ народнаго и государственнаго объединеніи. Но вѣдь для этого необходимо, прежде всего, чтобъ органическому развитію этихъ силъ была предоставлена полная свобода у себя дома, а такихъ благопріятныхъ условій наша общественная національная жизнь, какъ извѣстно, до послѣдней поры почти не имѣла, -ги между прочимъ именно вслѣдствіе рѣдкаго преобладанія чужихъ національныхъ стихій, обставленныхъ у насъ въ Россіи не только нравственнымъ авторитетомъ, но и значеніемъ внѣшней власти… Во всякомъ случаѣ, какова бы ни была стонемъ силы и слабости нашей, такъ сказать, общественности, все это нисколько не упраздняетъ ни обязанностей правительства — дѣйствовать сообразно съ русскими интересами, въ сферѣ ему подлежащей, ни обязанностей и права русскихъ людей напоминать своей администраціи объ ея долгѣ или обличать ея бездѣйствіе. Есть цѣлая область явленій, гдѣ упущенное однажды правительствомъ не можетъ быть исправлено потомъ никакимъ нравственнымъ развитіемъ общества, хотя бы добралось оно и до высшей степени, до самой нѣмецкой культуры. Да наконецъ, повторяемъ, не похожи ли всѣ эти якобы либеральные совѣты на слѣдующій, напримѣръ, совѣтъ: «при видѣ вора, крадущаго ваше добро самымъ недуховнымъ манеромъ, выжидать свободнаго воздѣйствія на него вашей нравственной общественной силы; другими словами: дать ему напередъ украсть и потомъ уже духовно отнимать у него уворованное?»… Мы хорошо знаемъ, какого рода обвиненіямъ поспѣшатъ подвергнуть наши цивилизованные инородцы и петербургскіе гуманисты и васъ, и книгу нашего сотрудника, — сотрудника «Дня» и «Москвы», г. Самарина. Но предвидя эти обвиненія, онъ уже предупредилъ насъ отвѣтомъ въ своихъ «Окраинахъ», а потому и приведемъ его собственныя слова:
«Понимаемъ, къ чему вы ведете, — скажутъ иные читатели, — (это обыкновенный пріемъ въ подобныхъ случаяхъ): — вамъ нужны политическія слѣдствія, военносудныя комиссіи, военное положеніе, ссылки, конфискаціи — нуженъ прежде всего Муравьевъ для Балтійскаго края. Такъ, что ли? Этого вы добиваетесь?»
«Нѣтъ, господа, не этого. Я не хочу ни слѣдствій, ни военносудныхъ коммисоій, ни военнаго положенія, ни ссылокъ, ни конфискацій. Напротивъ: я нахожу несправедливымъ, возмутительнымъ, и въ то же время крайне не политичнымъ, послѣ двадцатилѣтняго бездѣйствія и двадцатилѣтнихъ поблажекъ, опрокидываться на отдѣльныя личности, на удачу выхваченныя изъ ряду, на какого-нибудь Вальтера или Дибнера, ничѣмъ кромѣ большаго прямодушія не отличающихся отъ другихъ, и вмѣнять имъ въ преступленіе ихъ слова или поступки, тогда какъ то же самое около нихъ говорятъ и дѣлаютъ всѣ, въ глазахъ начальства, съ его вѣдома, подчасъ даже съ его одобренія. И если ужь зашла рѣчь о Муравьевѣ, какъ о лицѣ типическомъ, то я не только не желаю Муравьева для Балтійскаго края, а напротивъ, потому именно позволяю себѣ относиться критически къ противоположному типу Марковичей… Ливеновъ, Суворовыхъ и др., что образъ дѣйствія, или точнѣе бездѣйствія, послѣднихъ всегда и неминуемо приводитъ къ печальной необходимости прибѣгать къ системѣ перваго. Я нахожу, что жалка та политика, которая умѣетъ только потворствовать или карать, замещая на другихъ естественныя послѣдствія собственныхъ своихъ послабленій; я желалъ бы вызвать борьбу не съ лицами, а съ общественными силами, ибо я вижу ясно, что противъ насъ, въ Россіи и за границею, въ деревняхъ и въ городахъ, въ гостиныхъ и въ министерствахъ, работаетъ неутомимая антирусская, политическая и общественная пропаганда, и я убѣжденъ, что противодѣйствовать ей съ успѣхомъ можно только (же малодушнымъ задобриваніемъ и не карательными мѣрами), а прямо и рѣшительно заявленною системою національнаго, русскаго законодательства, національной, общественной пропаганды, которая такъ противна „Сѣверной Почтѣ“[3]. Слова мои кажется, ясна, и я надѣюсь, что на сей разъ ихъ не перетолкуютъ».
Пойдемъ далѣе. «На сторонѣ Нѣмцевъ право, говорятъ намъ — le bon droit est pour eux; они стоятъ на почвѣ легальности». Прежде чѣмъ разбирать юридическую годность основаній нѣмецкаго права, мы предъявимъ требованіе также во имя нрава — права здраваго смысла. Спрашиваемъ: съ тою ли цѣлію «Россія отвоевала свое Балтійское поморье у Швеціи» (а не у лифляндскихъ ландратовъ и не у ревельскихъ бургомистровъ), какъ говоритъ г. Самаринъ, чтобы русская національность подвергалась въ немъ позору и угнетенію, и чтобъ около двухъ милліоновъ не нѣмецкаго и не желающаго быть нѣмецкимъ туземнаго народа было отчуждено отъ Россіи, лишено правъ своей народности и предано на насильственное онѣмеченіе меньшинству, составляющему только 8 % всего населенія?? Или быть-можетъ и дѣйствительно балтійскими Нѣмцами отысканы въ мѣстныхъ дворянскихъ и городскихъ архивахъ, — продолжаетъ г. Самаринъ, — «какіе-нибудь неизвѣстные намъ документы, доказывающіе, что Россія, цѣною неимовѣрныхъ усилій, выучилась наконецъ побѣждать Шведовъ только для того, чтобъ, очистивъ отъ нихъ Лифляндію и Эстляндію, потомъ ударить отбой, сложить руки и выслушать отъ тамошнихъ сословій — какимъ образомъ угодно имъ будетъ распорядиться собою: не пожелаютъ ли они образовать изъ себя отдѣльное государство, или пристать опять къ Германской имперіи, или какъ-нибудь иначе устроить свою судьбу?!»
Или, быть можетъ, изъ уваженія къ «легальности», Россія должна по прежнему игнорировать, т. е не признавать и существованія этихъ двухъ милліоновъ кореннаго, не нѣмецкаго населенія Балтійской окраины, заслоненнаго отъ правительства 138 тысячами Нѣмцевъ? Мало того, — должна безпрепятственно позволить Нѣмцамъ отвлекать отъ нея сочувствіе массъ и предоставить, какъ выражается г. Самаринъ, «германизму полную свободу раскидываться во всѣ стороны, овладѣвать умами и водворять въ нихъ вѣру въ свое всемогущество?… Этого ему и хочется; а когда онъ этого достигнетъ, когда простой народъ (который уже теперь по отзыву г. фонъ-Бокка, сочувственнѣе относится къ Нѣмцамъ, чѣмъ къ Русскимъ, и быстро дозрѣваетъ до германизма) окончательно онѣмечится[4] (dem vollen Deutschthum zugeführt wird), тогда Балтійское наше поморье дѣйствительно перестанетъ быть нашемъ, по крайней мѣрѣ въ смыслѣ народно-бытовомъ; тогда и государственное наше владычество въ игомъ краѣ потеряетъ самую прочную, ничѣмъ незамѣнимую свою основу и, при первой обще-европейской компликаціи, сдѣлается вопросомъ; тогда мы будемъ разомъ отброшены къ началу XVIII вѣка; но тогда же, какъ бы не проснулись негодующія тѣни Петра I и Екатерины II и не потребовали отчета въ ихъ легкомысленно растраченномъ наслѣдіи!…»
Спрашиваемъ опять: согласно ли это нѣмецкое «доброе право» съ правами здраваго смысла? Для того ли была ведена Петромъ 20-лѣтняя Сѣвервая война и въ такомъ обиліи пролита русская кровь подъ Нарвой, да поляхъ Лифляндіи и Эстляндіи?… Но чтобъ еще нагляднѣе показать читателямъ — каковы послѣдствія нѣмецкой балтійской легальности для насъ, Русскихъ, напомнимъ имъ о томъ положеніи, которое въ русскомъ Балтійскомъ поморьѣ уготовано легальностью всякому человѣку русской національности. Предоставимъ опять слово издателю «Русскаго Балтійскаго Поморья»:
"…Вмѣстѣ съ вопросомъ о преобразованіи городовъ обсуждались, и до сихъ поръ ожидаютъ разрѣшенія, многократно возобновлявшіяся жалобы рижскихъ гражданъ русскаго происхожденія на систематическое ихъ устраненіе отъ общественныхъ должностей и отъ городскихъ бенефиціи (доходныхъ мѣстъ). Въ просьбахъ своихъ они домогались предоставленія имъ въ городѣ Ригѣ такихъ же правъ и такого же положенія въ составѣ общества, какими пользовались Татары въ Казани, а Евреи во всѣхъ городахъ Имперіи, въ которыхъ имъ дозволялось приписываться (я привожу буквально подлинныя слова). Въ 1847 году дѣло казалось выясненнымъ и близкимъ къ удовлетворительному разрѣшенію, и все-таки, до сихъ поръ, ни одинъ Русскій не удостоился выбора въ должность и ни одинъ не получилъ бенефиціи. Объясненіе этому странному Факту читатели найдутъ можетъ-быть въ слѣдующихъ строкахъ:
"О недопущеніи притѣсненій я постоянно заботился и обязанъ присовокупить, что мною не замѣчено, чтобы Русскіе жители края вообще подвергались въ немъ какимъ-либо особымъ, исключительнымъ притѣсненіямъ[5]. «Вообще, относительно быта Русскихъ въ Балтійскомъ краѣ, едвали не слѣдуетъ принимать въ уваженіе, что они образуютъ въ немъ не природный слой населеніи, а младшее[6], по порядку времени, изъ двухъ колонизированныхъ племенъ[7]. Русскіе выходцы, водворяясь среди неуступчивыхъ формъ германской средневѣковой гражданственности, естественно[8], заняли въ городскихъ обществахъ второстепенное мѣсто и не пріобрѣли всѣхъ преимуществъ, присвоенныхъ себѣ германскими пришельцами, основателями и правителями тѣхъ обществъ».
«Это писалъ, по крайней мѣрѣ подписывалъ — продолжаетъ г. Самарянъ, — не какой-нибудь бургомистръ или эльтерманъ, не стряпчій или агентъ города Риги, а генералъ-губернаторъ, князь Суворовъ, во всеподданнѣйшемъ рапортѣ 8 декабря 1848 года. Я привожу его слова какъ типическое выраженіе воззрѣнія при немъ сложившагося и переходившаго по традиціи отъ одного главнаго начальника края къ другому. Переведите приведенный отрывокъ на нѣмецкій или французскій языкъ, поставьте, вмѣсто Русскихъ, Пруссаковъ или Французовъ, вмѣсто Нѣмцевъ — познанскихъ Поляковъ, Ганноверцевъ или Савойцевъ, и постарайтесь представятъ себѣ, что бы почувствовалъ графъ Бисмаркъ и весь Берлинъ, или Наполеонъ III и Парижъ, если бы какой- нибудь познанскій оберъ-президентъ или префектъ города Ницы вздумалъ доказывать подобными доводами, что Пруссаки или Французы естественно должны довольствоваться въ завоеванныхъ ими областяхъ положеніемъ второстепеннымъ, и что довольно съ нихъ и того, что ихъ не подвергаютъ особеннымъ притѣсненіямъ. Вся сила дѣйствительно въ томъ, что формы германской гражданственности, какъ выразился, князь Суворовъ, не уступчивы, а русскіе генералъ-губернаторы и съ ними за-одно все русское высшее общество, въ вопросахъ національнаго достоинства, черезчуръ уступчивы».
Очевидно, что въ нѣмецкомъ «добромъ нравѣ» есть что-то недоброе, и въ нѣмецкой легальности что-то противорѣчащее самымъ простымъ понятіямъ о правдѣ и справедливости. Во волкомъ случаѣ, такая безобразная аномалія, какой мы сейчасъ представили примѣры, заставляетъ уже a priori предполагать, что относительно нѣмецкихъ привилегій должно существовать какое-нибудь недоразумѣніе, — что юридическая пригодность ихъ и обязательность для русской власти свойства весьма подозрительнаго. Такъ и оказывается на дѣлѣ, а posteriori. Посмотримъ же ближе на самыя основанія нѣмецкаго права.
Читатели, конечно, не мало удивятся, когда мы имъ скажемъ, что въ числѣ этихъ основаній считаются нашимъ балтійскимъ рыцарствомъ — Ништатскій и Абовскій трактаты, заключенные Россіею съ Швеціею въ 1721 и 1743 годахъ. Впрочемъ, это послѣднее основаніе всплыло на поверхность недавно. Прежде Балтійцы ссылались только на разныя жалованныя грамоты польскихъ и шведскихъ королей и русскихъ императоровъ, но въ послѣднія 20, лѣтъ стали появляться ссылки и на мирные договоры русскаго, правительства съ шведскимъ, которыми окончательно отчуждалось отъ Швеціи отвоеванное нами у нея Балтійское поморье. Для чего понадобилось такое нововведеніе? — Для того, чтобы возвысить авторитетъ мѣстнаго права, «связавъ его съ источниками не русскими и возведя ихъ на степень международныхъ обязательствъ». По балтійской теоріи, говоритъ г. Самаринъ, политическія права Лифляндіи и Курляндіи, выговоренныя ими въ капитуляціяхъ (т. е. въ тѣхъ условіяхъ, на которыхъ, во время Сѣверной войны, различныя балтійскія мѣстности сдавались или, вѣрнѣе, передавались отъ шведскаго владычества въ русское подданство) и подтвержденныя Россіею при заключеніи трактатовъ Ништатскаго и Абовскаго, «пріобрѣли чрезъ то новую гарантію и стали подъ защитою международнаго нрава» (ein völkerrechtlich garantites bilaterral-stipulirtes Landesrecht). «По существу этихъ договоровъ — вѣщаетъ издатель „Лифляндскихъ вкладовъ“, они, также какъ и гражданскіе частные договоры, могли быть отмѣнены или измѣнены не иначе, какъ по обоюдному добровольному соглашенію между императоромъ съ одной стороны, рыцарства мы и городами Балтійскаго края съ другой, и между императорско-всероссійскимъ и королевско-шведскимъ правительствами. Ничто инымъ путемъ совершаемое, не можетъ имѣть законной, нравственно обязательной, силы и не выходитъ изъ области чисто физическихъ проявленій чисто физическаго закона»[9]…
«Кажется, дѣло ясно, и нельзя требовать болѣе радикальнаго отрицанія законодательнаго права верховной власти», замѣчаетъ издатель «Окраинъ Россіи». Выходитъ такимъ образомъ, — приведемъ опять его слова, — "что всякое нарушеніе правительствомъ мѣстныхъ привилегій можетъ послужить вполнѣ основательнымъ поводомъ къ дипломатическому вмѣшательству Швеціи и побудить ее къ заступничеству за обиженную страду. Правда, сама Швеція, повидимому, не признавала за собою такого права ни во времена Екатерины II, ни при покойномъ императорѣ Николаѣ I; по крайней мѣрѣ, она имъ не пользовалась (она не опротестовала, прибавимъ мы, ни одного нововведенія Екатерины II, напримѣръ — общаго положенія о намѣстничествахъ и другихъ узаконеній, отмѣнявшихъ, въ частности, городскія привилегіи), «но это не доказываетъ, чтобы она не могла воспользоваться имъ въ послѣдствіи, при другихъ обстоятельствахъ, когда наступятъ тѣ такъ называемыя лучшія времена, о которыхъ балтійскіе публицисты перекидываются теперь намеками съ своею германскою братіею… Что сегодня кажется невѣроятнымъ и несбыточнымъ, завтра можетъ сдѣлаться дѣйствительностью… Наши дальновидные балтійскіе политики помнятъ это и потому находятъ не лишнимъ, на всякій случай, какъ можно чаще твердить о правѣ Швеціи и, кстати и не кстати, напоминать Европѣ о Ништатскомъ трактатѣ».
Но это, со стороны г. Самарина, уже слиткомъ смѣлое предположеніе, — скажетъ можетъ-быть иной удивленный читатель, — и не только слишкомъ смѣлое предположеніе, но даже и слиткомъ легкомысленное обвиненіе. Не правъ г. Самаринъ, выдавая за общее направленіе всего нѣмецкаго балтійскаго населенія — то, что не болѣе какъ частное личное измышленіе. Можно ли и честно ли принимать бредни какого-нибудь фонѣ-Бокка за отраженіе всего Общественнаго мнѣнія Балтійскаго края? Такъ, или почти такъ обращается къ Ю. Ѳ. Самарину и авторъ вышеупомянутой баденъ-баденской брошюры. Въ такомъ же родѣ поетъ и корреспонденція изъ Петербурга по поводу «Окраинъ Россіи», помѣщенная въ одномъ изъ послѣднихъ NoNo «Augsburger Allgemeine Zeitung». Замѣчательно при Итонъ, послѣ появленія книги г. Самарина, пониженіе того прежняго тона, съ какимъ въ той же газетѣ еще недавно писали о балтійско-нѣмецкомъ дѣлѣ. Корреспондентъ выдаетъ головой г. фонъ*Бонна (не упоминая впрочемъ его имени), какъ это можно видѣть изъ слѣдующихъ выраженій: «г. Самаринъ поставилъ себѣ задачею изъ сепаративныхъ похотей (Getonte) отдѣльныхъ остзейскихъ Нѣмцевъ построить обвинительный актъ противъ всего нѣмецкаго населенія остзейскихъ провинцій…. Если дѣйствительно (переводимъ буквально) нѣкоторыя отдѣльныя съ прожженымъ мозгомъ головы (hirtiterbrante Köpfe) дѣлали за границей кое-какіе шаги — у вліятельныхъ лицъ или въ печати, въ видахъ предполагаемаго присоединенія, то вѣдь этимъ нисколько не доказывается вина той остальной великой Численности вѣрномыслящихъ (gesinnungstrene) подданныхъ въ упомянутыхъ остзейскихъ провинціяхъ. Поэтому каждому разсудительному человѣку заключенія г. Самарина должны представляться несостоятельными (wenig stichhaltig)».
Какъ ни пріятно намъ читать вновь увѣреніе въ вѣрности и преданности со стороны нѣмецкой балтійской колоній, мы не думаемъ однакожъ, чтобъ истинно разсудительному человѣку выводы г. Самарина показались неосновательными. Въ томъ-то и дѣло, 4то все высказанное и выболтанное Г. фонъ-Боккомъ вовсе не плодъ его отчаянной, съ прожженнымъ мозгомъ, головы, а составляетъ общій политическій катихизись балтійскаго нѣмецкаго населенія. Г. фонъ-Боккъ только воевалъ въ теорію и выразилъ въ отвлеченной формулѣ то, что живетъ издавна въ сознаніи и творится на практикѣ ежедневно. Что г. Самарянъ имѣлъ полное основаніе, сославшись на вышеприведенныя слова вице-президента лифляндскаго гофгерихта о Ништатскомъ трактатѣ, приписать не ему одному, а всѣмъ балтійскимъ Нѣмцамъ покушеніе притянуть Швецію къ спору о привилегіяхъ между русскимъ правительствомъ и ими, — доказывается въ тѣхъ же «Окраинахъ Россіи» неопровержимыми документами. Читателямъ «Москвы» уже извѣстно, что рижскій генералъ-губернаторъ балтійскихъ губерній послалъ, не далѣе какъ въ прошломъ году, въ Ревельскій Магистратъ какіе-то акты по частному долговому взысканію при предложеніи отъ себя, писанномъ по-русски. Магистратъ отвѣчалъ ему по-нѣмецки и, доказывая свое право получать и писать бумаги исключительно на нѣмецкомъ языкѣ, согласно 25 пункту капитуляціи 1710 г., заключенной при подчиненіи Ревеля Петру I-му, напоминаетъ, что «этотъ пунктъ, въ силу ст. 9 Ништатскаго мира 30 августа 1721 года, получилъ значеніе обязательства международнаго (eine internationale Bedeutung)». Если цѣлое оффиціальное учрежденіе рѣшается въ оффиціальной бумагѣ указывать на такое международное будто бы значеніе обязательства, — другими словами, объявляетъ русскому правительству, что обѣщаніе, имъ когда-то данное, поставлено подъ гарантію Швеціи и не можетъ быть нарушено, даже теперь, безъ ея согласія, то какого же инаго свидѣтельства разсудительному человѣку нужно? иди и Ревельскій Магистратъ отнести также къ hirnverbrannte Köpfe? Но вѣдь поступокъ Магистрата вызвалъ со стороны нѣмецкаго общества только сочувствіе, и никакого протеста.. Но пойдемъ далѣе. Магистратъ заканчиваетъ свой отвѣтъ слѣдующимъ образомъ:
"Нынѣ, обращаясь къ вашему превосходительству съ почтительнѣйшею и вмѣстѣ рѣшительною просьбою: на будущее время облекать ваши предложенія въ ту форму, которая только одна и соотвѣтствуетъ выведенной у выше праву магистрата въ дѣлѣ офиціальной переписки, — магистратъ надѣется, что ваше превосходительство благоволите признать эту просьбу не за что иное какъ за выраженіе того же невозмутимаго и несокрушимаго упованія4. Ревель. Сентября 1867. Слѣдуютъ подписи первоприсутствующаго и 12 бургомистровъ.
«Что оставалось дѣлать бѣдной русской власти но полученіи этой нотаціи»? — спрашиваетъ въ заключеніе г. Самаринъ. "Можно было
. . . . . . . . . . . . . ."перенести вопросъ съ почвы международныхъ обязательствъ на почву Свода Законовъ и разъяснить за одинъ разъ, всѣмъ мѣстнымъ учрежденіямъ, что есть трактатъ, что привилегія и что законъ. Случай былъ очень удобенъ, но чтобъ рѣшиться поднять такой вопросъ и быть въ состояніи сообразить дальнѣйшій ходъ его, нужна именно та научная подготовка, о которой было говорено выше… Представлялся и другой путь: можно было, уклонившись отъ дерзкаго вызова Ревельскаго Магистрата, обратиться къ шведскому консулу и попросить его навести: позволитъ ли стокгольмское правительство Рижскому генералъ-губернатору говорить и писать по-русски. Можетъ-быть мы къ этому и придемъ, когда насъ окончательно убѣдятъ, что Ништатскій миръ связалъ насъ по рукамъ и ногамъ, и что мы должны управлять Балтійскимъ краемъ не на основаніи мѣстнаго и общаго свода закона, а на основаніи шведскаго кодекса XVII вѣка. Но все же въ настоящую минуту, и особенно генералъ-губернатору вновь назначенному, трудно было рѣшиться на такой шагъ. Затѣмъ оставалось только одно — смириться… Я готовъ допустить, что съ его стороны это было благоразумно, но представьте себѣ рядъ такихъ случаевъ (а ихъ не мало), и вы поймете, отчего авторитетъ власти ежегодно падаетъ, отчего не удается судебная реформа и отчего введеніе въ оффиціальное употребленіе государственнаго языка пошло попятнымъ ходомъ. Лучше бы, кажется, и не предпринимать ничего подобнаго, чѣмъ всякій разъ обращаться вспять съ нахлобучкою".
- ↑ См. Livländisthe Beiträge von W. т. Bock. Berlin. 1868. В. I. Lief. III. S. 297—300.
- ↑ Тамъ же 5. 246—290.
- ↑ „Сѣв. Почтѣ“ прошлаго года…
- ↑ Livl. В. 1, Lief. II, § 4.
- ↑ "Надобно сознаться, что требованіе очень скромно. — Примѣч. г. Самарина.
- ↑ „Старшій слой, стало-быть, Латыши и Эсты? а соотвѣтствуетъ ли ихъ положеніе этому праву старшинства?“ Примѣч, г. Самарина.
- ↑ „Русскіе, какъ колонисты, т. е. какъ частныя лица, водворявшіеся на чужой сторонѣ, безъ всякихъ правъ, и въ ней терпимые, жили въ Ригѣ и въ нѣкоторыхъ другихъ городахъ Лифляндіи, по историческимъ свидѣтельствамъ, во времена даря Алексѣя Михайловича. Послѣ того случилось одно происшествіе, о которомъ не слѣдовала бы забывать, а именно: Россія отвоевала у Швеціи всю Лифляндію и Эстляндію, которыя сдѣлалась частію Русскаго государства. Считать ли и затѣмъ Русскихъ, проживающихъ въ Ригѣ, Дерптѣ и Пернавѣ, выходцами или колонистами, обреченными на вѣкъ считаться младшими потому только, что формы германской гражданственности не уступчивы?“ Примѣч. г. Самарина.
- ↑ „Если это естественно, то. не-крайне ли противоестественно, что жителя завоеваннаго края приняты были въ составъ Имперіи не какъ выходцы или колонисты, а какъ полноправные граждане, и, съ первой минуты, пріобрѣли въ составѣ обществъ всѣ преимущества, которыми пользовались коренные жители, т. е. Русскіе?“ Примѣч. г. Самарина.
- ↑ Livl. В. von W. v. Bock. В. I. Lief. 1, § 139.