М. Прево.
правитьДва пастыря.
правитьВъ тѣхъ департаментахъ, гдѣ въ особенности свирѣпствовали въ XVI вѣкѣ религіозныя войны, гдѣ Монлюкъ безъ милосердія перевѣшалъ столько гугенотовъ, — католики, въ наше время, живутъ въ мирѣ и согласіи съ протестантами. Церковь и кирка дружелюбно стоятъ по сосѣдству, въ центрѣ деревень; разница религій не мѣшаетъ семьямъ родниться между собою; кюрэ и пасторъ, расходящіеся во взглядѣ на догматы, сходятся на почвѣ милосердія и помощи бѣднымъ прихожанамъ.
Однако, въ мѣстечкѣ Канделсу, между Неракомъ и Віанной, столкновеніе между католическимъ и протестантскимъ пастырями надѣлало недавно не мало тревоги и чуть не послужило поводомъ къ возобновленію давно забытыхъ религіозныхъ неурядицъ между прихожанами. Кюрэ, старикъ шестидесяти лѣтъ, сталъ косо посматривать на недавно вступившаго въ должность молодого пастора, любившаго произносить пылкія и краснорѣчивыя проповѣди своему стаду. Лагаригъ, — такъ звали рьянаго пастора, — совратилъ даже двухъ католиковъ, и они перешли въ протестантство! Аббатъ Куломэ тщетно повторялъ, что оба перебѣжчика самые негодные изъ его прихожанъ и перешли-то въ протестантство только ради корысти (чтобы выманить денежную награду отъ вліятельныхъ главарей послѣдователей Лютера) — но частенько ночью его мучили кошмары. Онъ видѣлъ всю обстановку Страшнаго Суда; верховный Судья спрашивалъ его:
— Кюрэ изъ Канделсу, что сдѣлалъ ты съ душами Каскета и Дюпена, порученными тебѣ?
Бѣдный аббатъ пытался оправдываться:
— Господи, Каскетъ и Дюпенъ были никуда негодными прихожанами. Вина не моя, если…
— Отойди, невѣрный пастырь! — перебивалъ Господь, — ты плохо пасъ овецъ моихъ. Стадо уменьшилось на двѣ головы. Дурной слуга, скройся отъ лица Моего!..
Аббатъ Куломэ просыпался въ холодномъ поту, и его била лихорадка.
Тогда онъ проникался усердіемъ, рылся въ пыльныхъ шкафахъ старой церковной библіотеки, по воскресеньямъ громилъ съ каѳедры, какъ умѣлъ, ересь; въ то время какъ молодой Лагаригъ, со своей стороны, подстрекаемый юнымъ пыломъ, лѣзъ изъ кожи вонъ, чтобы не ударить лицомъ въ грязь, потрясалъ сердца слушателей проповѣдями, умножалъ дѣла милосердія, открывалъ воскресныя и вечернія школы.
Такъ какъ, по счастью, Монлюкъ уже умеръ триста лѣтъ тому назалъ, то эта маленькая религіозная война долго не имѣла серьезныхъ послѣдствій; развѣ что прихожане той и другой церкви дѣлались усерднѣе къ молитвѣ. Мэръ названнаго мѣстечка, Лебизъ, по профессіи докторъ, не слишкомъ религіозный по убѣжденіямъ, хоть и католикъ, силился своимъ поведеніемъ и миролюбивыми рѣчами поддерживать миръ и согласіе въ общинѣ. Его уважали, онъ имѣлъ вліяніе и почти достигалъ цѣли.
Но вотъ случилось неожиданное происшествіе, обострившее отношенія между враждующими сторонами. Недѣли за двѣ до Пасхи, пасторъ Лагаригъ, возвращаясь домой вечеромъ, замѣтилъ какой-то странный свертокъ лохмотьевъ на паперти католической церкви въ Канделсу. Ночь надвигалась; церковь была заперта; кругомъ ни души.
Пасторъ взошелъ на ступеньки и поднялъ подозрительный свертокъ; въ тряпкахъ оказался младенецъ нѣсколькихъ мѣсяцевъ. Должно быть, ребенокъ привыкъ ко всякаго рода перемѣщеніямъ и чужимъ лицамъ; онъ не казался чрезмѣрно удивленнымъ или возмущеннымъ, а спокойно смотрѣлъ большими черными глазами на пастора и даже улыбнулся. Лагаригъ ни минуты не колебался, взялъ младенца къ себѣ и поручилъ его своей женѣ, которой не вновѣ было ухаживать за дѣтьми: Господь уже наградилъ ее полдюжиной своихъ, не смотря на ея тридцать лѣтъ.
На слѣдующій день тетка аббата, старая Дѣва, завѣдывавшая его хозяйствомъ, съ волненіемъ сказала племяннику:
— Ты знаешь, аббатъ, что пасторъ укралъ у тебя изъ церкви дѣвочку?|
Укралъ дѣвочку?.. — Не смотря на враждебность къ пастору, аббатъ не могъ повѣрить такому факту.
Тетка объяснила подробно.
Гуманный поступокъ Лагарига страшно смутилъ аббата. Если брошенная дѣвочка получитъ воспитаніе въ семьѣ пастора, то несомнѣнно будетъ протестанткой. Между тѣмъ, особа, подкинувшая ребенка на паперть, очевидно, руководилась желаніемъ сдѣлать изъ него вѣрную овцу католическаго стада. Еще одной овцой меньше у почтеннаго аббата Куломэ! Третья душа отторгнута отъ церкви… Ну, положимъ, души Каскета и Дюпена черныя, негодныя; а эта чистая, дѣтская!
Сердце аббата Куломэ было незлобивое; но такое положеніе вещей переходило всякія границы. Онъ надѣлъ рясу, взялъ треуголку, молитвенникъ и отправился къ Лагаригу.
Пасторъ жилъ въ концѣ мѣстечка, въ хорошенькомъ доісикѣ, у дороги въ Неракъ.
На улицѣ аббату встрѣчались прихожане; иные подходили къ нему, заговаривали о найденной дѣвочкѣ; тонъ ихъ рѣчей былъ положительно негодующій. Воображеніе гасконцевъ разукрасило исторію по своему. Теперь ужъ разсказывали, что пасторъ утащилъ дѣвочку потихоньку, пока мать ея, испанка, молилась передъ статуей Богоматери. Аббатъ сообщилъ имъ, какъ было дѣло, и пообѣщалъ исправить его, по мѣрѣ силъ.
— Дойду до самого президента республики, — горячился сторикъ, — а вырву ребенка у протестантовъ!
Идя далѣе, аббату почудилось, что встрѣчные протестанты бросаютъ на него насмѣшливые взоры…
У двери пастора онъ позвонилъ.
Отворила сама пасторша, и аббату сразу стало неловко; хозяйка, бѣлокурая, полная дама, кормила грудью ребенка.
— Извините, сударыня… Прошу прошенія за безпокойство… — забормоталъ аббатъ, не зная куда дѣвать глаза, — дома-ли господинъ пасторъ?
Хозяйка сама казалась сконфуженной.
— Пастора дома нѣтъ… Онъ вышелъ… То есть поѣхалъ въ Неракъ… собрать свѣдѣнія… о дѣвочкѣ.
Она глазами указала на черномазаго, хорошенькаго ребенка, котораго кормила.
Аббатъ мало-по-малу оправлялся отъ смущенія, вошелъ въ домъ и закрылъ за собой дверь. Г-жа Лагаригъ попросила его въ гостиную.
— Я пришелъ къ пастору переговорить именно объ этой дѣвочкѣ…
Убѣждаясь, что слушательница кротка и противорѣчить въ помыслахъ не имѣетъ, аббатъ становился все смѣлѣе и строже; онъ категорически заявилъ, что ребенка не безъ намѣренія подкинули къ католической церкви; что, будь она отперта — дѣвочку положили бы внутри церкви, какъ бы поручая душу ребенка католическому священнику. И онъ своихъ правъ уступать не намѣренъ. Онъ надѣется, что г. Лагаригъ вникнетъ въ его доводы и пойметъ, что они основательны, — прежде чѣмъ дѣло дойдетъ до «высшихъ инстанцій».
По правдѣ говоря, добрѣйшій аббатъ самъ не зналъ о какихъ «высшихъ инстанціяхъ» упомянулъ. Но эффектомъ своей рѣчи остался доволенъ. Пасторша, красная какъ піонъ, не нашлась что отвѣтить, только бормотала безсвязно: «Я передамъ мужу… Онъ увидитъ… рѣшитъ…» Чтобы скрыть свое замѣшательство, она потихоньку заставляла прыгать насытившуюся дѣвочку, которая радостно взвизгивала и взмахивала рученками.
Съ видомъ холоднаго достоинства всталъ и простился аббатъ.
Дома онъ передалъ весь разговоръ своей теткѣ, которая восхитилась его энергіей. Оставалось ждать результатовъ, и ждать пришлось не долго. Въ тотъ же день, вечеромъ, старшій сынишка пастора, мальчикъ лѣтъ десяти, принесъ въ пресвитерскій домъ письмо слѣдующаго содержанія:
Жена передала мнѣ ваши слова. Къ величайшему моему сожалѣнію, я не могу исполнить Вашего желанія. Я тоже нахожу, что Богъ поручилъ мнѣ душу и, съ моей стороны, было бы преступленіемъ не подчиниться его очевидной волѣ.
пасторъ реформатской церкви".
Какъ только въ общинѣ происшествія эти стали извѣстны, — прихожане обѣихъ церквей заволновались. Мэру предложено было рѣшить споръ; но онъ ничего не могъ сдѣлать: пасторъ оффиціально объявилъ въ свое время о находкѣ и о намѣреніи оставить подкидыша у себя. Тогда католики вскипятились и рвались вооруженной силой отнять «украденную» дѣвочку. Протестанты тоже не дремали, а учредили сильный караулъ около пасторскаго дома и своей кирки. Ночью кто-то бросалъ каменья въ окна католической церкви. На стѣнахъ заборовъ появились надписи: «Лагаригъ воръ! Крадетъ дѣтей»! Школьники противныхъ лагерей учиняли уличныя драки. Къ Канделсу присланы были два здоровенныхъ жандарма.
Тѣмъ не менѣе пасторъ не отдавалъ яблока раздора; только его собственныя дѣти не смѣли носу показать на улицѣ: католики грозили украсть одного изъ нихъ, въ качествѣ заложника.
Не на шутку начинавшіе тревожиться такимъ оборотомъ дѣла, — аббатъ написалъ донесеніе епископу, пасторъ Лагаригъ — префекту. Но обѣ инстанціи, застигнутыя врасплохъ такимъ небывалымъ случаемъ, медлили отвѣтомъ… Вѣроятно, разгоряченные умы сторонниковъ, подливая масла въ огонь, довели бы округъ до форменной религіозной войны, если бы на страстной недѣлѣ неожиданная новость не положила предѣла конфликту: мать дѣвочки явилась въ Канделсу съ цѣлью взять свою дѣвочку.
Слухъ былъ вѣренъ… Наканунѣ вечеромъ, молодая женщина, почти ребенокъ сама, очень хорошенькая собой, по типу и одеждѣ цыганка, явилась къ мэру. Она заявила, что дѣвочка ея, безъ ея вѣдома и противъ ея воли подкинута была людьми ея табора; но что она не въ силахъ перенести разлуки и вернулась за своимъ ребенкомъ, узнавъ, гдѣ именно его подкинули.
Мэръ помѣстилъ цыганку у себя въ ригѣ; на слѣдующее утро призвалъ аббата и пастора, прося послѣдняго принести дѣвочку. Спорную душу отдали матери, которая жадно принялась цѣловать ее, лопоча на такомъ языкѣ, который никто изъ окружающихъ понять не могъ.
Мэръ обратился къ обоимъ пастырямъ и выразилъ надежду, что всѣ распри падутъ сами собой отнынѣ, такъ какъ спорный предметъ нашелъ своего законнаго владѣльца.
— Вы, душечка, протестантка или католичка? — спросилъ Лебизъ въ заключеніе.
Въ отвѣтъ она только захохотала, сверкнувъ ослѣпительными зубами.
— Ни то, ни другое!
— Какой же вы вѣры? — строго спросилъ пасторъ.
Она сдѣлала гримаску, задумалась…
— Вѣдь молитесь же вы Богу, дитя мое? — спросилъ въ свою очередь аббатъ Куломэ.
— Мы поемъ иногда… — былъ отвѣтъ, — старики учатъ насъ разнымъ пѣснямъ…
Пылъ проповѣдничества съ одинаковой силой тутъ-же охватилъ обоихъ пастырей. Оба настойчиво предложили заняться духовнымъ воспитаніемъ дикарки, изъять ее изъ безпутнаго кочевья, выкупить изъ табора, усыновить, такъ скакать, всей общиной.
Нилка (такъ звали цыганку) ничего не говорила, только улыбалась загадочной улыбкой.
Между тѣмъ, препирательство между пастырями разгоралось. Мэръ примирилъ ихъ еще разъ.
— Жить Нилка будетъ у меня въ ригѣ или въ амбарѣ, — рѣшилъ онъ, — а вы, наставники, будете поочередно учить ее. Сегодня аббатъ, завтра пасторъ. До Пасхи объясните ей правила христіанской вѣры, каждый по своему разумѣнію. Ей предоставлено будетъ свободно выбрать вѣроисповѣданіе. Въ свѣтлое Христово Воскресенье она приметъ крещеніе, сообразно со своимъ желаніемъ.
Этотъ приговоръ, напоминавшій судъ Соломона, не слишкомъ-то пришелся по вкусу сторонамъ, ни ихъ послѣдователямъ; однако пришлось смириться и признать его мудрость.
Спокойствіе водворилось въ Канделсу. Оставалось прихожанамъ съ интересомъ слѣдить за ходомъ обращенія хорошенькой дикарки на тотъ или другой путь истины…
Каждый день Нилку принялись учить катехизису, — то аббатъ, то пасторъ. Оба хвалили кротость ученицы; но оба приходили въ отчаяніе отъ полнаго отсутствія въ ней какой-либо вѣры и даже нравственнаго чувства. Родилась она подъ открытымъ небомъ и всю молодость кочевала; даже возраста своего не знала. Отецъ ея ребенка былъ какой то прохожій, понравившійся ей, онъ остановился погрѣться у караульнаго костра въ ту ночь, когда ея очередь была дежурить у спавшаго табора. Она разсказывала объ этомъ съ ясной простотой, ставившей священиковъ втупикъ; жалѣла только, что ребенокъ отъ «чужого» отца и нелюбимъ за это въ таборѣ… Все, чему ее учили, какъ-то скользило по ея уму, разсѣянному, если не легкомысленному. Она была вмѣстѣ и неряшлива, и кокетлива; у корсажа ея обыкновенно недоставало пуговицъ, юбка сваливалась и была разорвана, — но въ черныхъ волосахъ непремѣнно красовались яркія розы. Оказалось, что она крадетъ ихъ во всѣхъ садахъ; но это мелкое воровство не ставилось ей пока въ вину. Иногда она упорно молчала, устремивъ черные глаза куда-то въ пространство, очевидно, не видя и не слыша, что дѣлается кругомъ. Въ другое время бывала весела, какъ птичка, пѣла, рѣзвилась, обезоруживала своимъ ребячествомъ, какъ обоихъ наставниковъ, такъ и строгую тетку аббата.
Разъ вечеромъ пасторша повела ее въ кирку. Нилка съ восторгомъ пѣла въ хорѣ; голосомъ обладала сильнымъ и вѣрнымъ. Тетка аббата, со своей стороны, утверждала, что цыганка ужасно заинтересована приготовленіями къ украшенію храма на Пасху.
Обѣ партіи полны были надеждъ и радовались.
Праздникъ Пасхи приближался; въ обѣихъ церквахъ надѣялись пополнить торжество таинствомъ крещенія. На просьбы выбрать, наконецъ, вѣроисповѣданіе, Нилка отвѣтила, что рѣшитъ въ первый день Пасхи. На слишкомъ настойчивыя просьбы отвѣчала смѣхомъ и ссылалась на авторитетъ мэра.
Въ ночь подъ Свѣтлое Воскресенье оба пастыря почти не смыкали глазъ. И тотъ, и другой отгоняли отъ себя мысль, о пораженіи… Однако, предстояло-же оно одному изъ нихъ, неизбѣжно!
Но оба утѣшали себя такимъ аргументомъ:
— Она такъ добра и кротка… Не захочетъ огорчить меня, своего наставника!
На зарѣ, аббатъ, утомленный безсонницей, всталъ, пошелъ въ церковь и долго молился. Наконецъ, ударили въ колоколъ; въ отвѣтъ послышался жидкій перезвонъ кирки. Куломэ всталъ съ колѣнъ, немного успокоенный, и прошелъ къ себѣ въ садъ. День обѣщалъ быть теплымъ.
Аббатъ мысленно попросилъ еще разъ Бога увѣнчать его старанія успѣхомъ, къ вящшей славѣ святой церкви.
Въ эту минуту онъ замѣтилъ спѣшившаго къ нему дьячка.
— Господинъ аббатъ! Посмотрите, что я нашелъ около церковной двери! — сказалъ дьячекъ, подавая ему букетъ яркихъ розъ.
Аббатъ узналъ любимые цвѣты Нилки.
Букетъ былъ связанъ чѣмъ-то въ родѣ грубой тесьмы; приглядѣвшись поближе, онъ увидалъ, что тесьма сплетена была изъ волосъ…
Сердце его сжалось отъ предчувствія. Оставивъ дьячка, аббатъ побѣжалъ къ мэру. Тамъ былъ переполохъ: цыганка исчезла! Никто не зналъ когда и куда. Лебизъ и его люди искали и звали ее, — напрасно!..
Вслѣдъ за аббатомъ явился Лагаригъ съ букетомъ яркихъ розъ въ рукахъ. Взволнованные пастыри заговорили другъ съ другомъ.
— И вы тоже?.. Букетъ связанъ тесьмой изъ волосъ?..
— Да… На подоконникѣ, снаружи… Утромъ сегодня…
— Вамъ извѣстно, что Нилка ушла съ ребенкомъ?
— Ушла?.. Совсѣмъ?..
— Конечно! Она спала въ амбарѣ… Постель пуста… Ушла, вѣроятно, ночью.
— О! Не дождавшись крещенія!..
— Ни она, ни дѣвочка!..
— Что касается до дѣвочки, — вмѣшалась тетка аббата, подоспѣвшая съ другими любопытными кумушками, — то успокойтесь! Я ее окрестила, въ то время какъ аббатъ училъ ея мать… Я дальновидна!
— Окрестили? — съ оттѣнкомъ радости спросилъ пасторъ.
Какъ католики, такъ и протестанты одобрили дальновидность старушки. По крайней мѣрѣ, малютка крещена, и то хорошо! Въ общей суматохѣ, враждебныя партіи, пострадавшія одинаково, забыли ссору и увлеклись другими соображеніями.
— Не было бы между нами такого раздѣленія, — произнесъ кто-то въ публикѣ, — давно бы окрестили и цыганку!
Послышались громкія одобренія. Молчавшій до сихъ поръ мэръ Лебизъ сказалъ съ лукавой улыбкой:
— Послушайте, господа, — вы, аббатъ, и вы, уважаемый пасторъ. Неужели, по вашему мнѣнію, душа цыганки пойдетъ въ адъ, потому что ее не окрестили на землѣ?
Наступило молчаніе.
— Христосъ пришелъ для всѣхъ! — изрекъ, наконецъ, Лагаригъ. — Апостолъ Павелъ не дѣлаетъ различія между людьми…
— Конечно, — подтвердилъ аббатъ, — милосердіе Божіе безгранично. Сердце этой дикой дѣвушки не злое. Она внезапно и потихоньку убѣжала, чтобы не огорчить ни одного изъ своихъ наставниковъ!
— Значитъ, обоимъ вамъ слѣдуетъ молиться за нее! — заключилъ мэръ. — Пасха наступила какъ для католиковъ, такъ, и для протестантовъ., а равно, повѣрьте мнѣ, и для бѣдной цыганки, у которой не хватило силы воли отказаться отъ степей и полей ея обширной родины! Молитесь-же за нее, пастыри! И больше не ссорьтесь…
Толпа тихо разошлась. Аббатъ и пасторъ шли рядомъ, вѣжливо разговаривая между собой.
Вчерашніе враги здоровались другъ съ другомъ… Точно Нилка унесла съ собой сѣмя раздора… Въ чистомъ утреннемъ воздухѣ заливались дружно колокола обѣихъ церквей, встрѣчая веселый праздникъ…