Два міросозерцанія
правитьМаксъ Нордау въ «Neue Freie Presse» разсказываетъ про свое знакомство съ однимъ изъ свѣтилъ мусульманской учености, Сиди Ибрагимомъ. Полное его имя: Эль Хаджи-эль-Сайидъ Ибрагимъ ибнъ-Али-эль-Саграни; онъ потомокъ Великаго Пророка и муцаррисъ (профессоръ) въ Азари-медрессе, высшей магометанской школѣ въ Каирѣ. Правовѣрный мусульманинъ, не разъ побывавшій въ Меккѣ, онъ въ то же время не отворачивается отъ западно-европейской учености и, владѣя итальянскимъ и французскимъ языками, знакомится съ ней изъ первыхъ рукъ. Для излеченія отъ болѣзни печени египетскіе врачи послали его на воды въ Виши. Сиди Ибрагимъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы попутешествовать по Франціи, и внимательно приглядывался къ новой для него жизни, которую до сихъ поръ зналъ только по слухамъ да книгамъ. Между прочимъ, нѣсколько времени онъ прожилъ въ Парижѣ у одного изъ французскихъ арабистовъ; тутъ-то и познакомился съ нимъ Нордау. «Это, — говоритъ онъ, — красивый, сухощавый мужчина средняго роста, съ умными миндалевидными глазами, съ крѣпкими бѣлыми зубами и длинной, уже сѣдѣющей бородой. Когда онъ слушаетъ собесѣдника, то нагибается впередъ, самой позой выражая напряженное вниманіе. Когда говоритъ, то откидывается назадъ, закрываетъ глаза и старается сосредоточить свои мысли. Говоритъ онъ медленно, вдумчиво, спокойнымъ голосомъ, въ интонаціяхъ его никогда не слышно ни нетерпѣнія, ни возбужденія». Нордау весьма интересовало, какое впечатлѣніе произвела Европа на умнаго и образованнаго араба, во долго онъ ничего не могъ добиться отъ Сиди Ибрагима, кромѣ вѣжливыхъ общихъ фразъ: "Аллахъ великъ!' «Да будетъ благословенъ трудъ европейцевъ!» «Много драгоцѣннаго порадовало мои взоры». Наконецъ, однажды восточный мудрецъ разговорился, и только тогда выяснилось, до какой степени мусульманское міросозерцаніе не сходится съ европейскимъ.
— Чѣмъ дольше наблюдаю я за вами, людьми Запада, — сказалъ Сиди Ибрагимъ, — тѣмъ меньше понимаю васъ. Слова ваши разумны, помыслы свѣтлы, но дѣла ваши совсѣмъ не согласны ни съ словами, ни съ мысллми.
— Въ чемъ же видите вы это противорѣчіе?
— Я вижу его вездѣ, куда ни взгляну! Вы запрещаете выливать въ рѣки грязную воду. Ваша полиція заглядываетъ въ короба торговокъ, чтобы онѣ не продавали тухлой рыбы, хотя самъ покупатель все равно понюхалъ бы ее. Вы соблюдаете чистоту въ больницахъ. Для чего все это? Конечно, чтобы защититься отъ болѣзней. Вы не желаете, чтобы люди умирали безвременно. Это весьма похвально. Но куда же дѣвается ваше благородное уваженіе къ человѣческой жизни, когда вы ведете войны, которыя въ одинъ день истребляютъ больше людей, чѣмъ порченая рыба и грязная вода за цѣлый вѣкъ?
— Вѣдь и Востокъ знаетъ войну.
— Да, но только для защиты вѣры, которая дороже жизни. Изъ-за другихъ причинъ мы войнъ не ведемъ. И при томъ у насъ война не является единственной цѣлью всей правительственной дѣятельности, какъ у васъ людей Запада… А потомъ, вы дѣлаете изобрѣтенія, которыя должны были бы облегчить жизнь человѣческую, а я нашелъ, что на вашихъ фабрикахъ рабочіе ведутъ куда болѣе жалкую жизнь, чѣмъ наши, которые ничего не слыхали про ваши изобрѣтенія.
— Правда, теперь у насъ человѣкъ — рабъ машины, но мы стремимся къ тому, чтобы машина стала рабомъ человѣка.
— Да будетъ такъ, какъ вы говорите! А между тѣмъ я замѣчаю, что у насъ ткачи и кузнецы работаютъ въ своихъ домахъ, во время работы поютъ, ихъ жены и дѣти толпятся вокругъ нихъ, самая работа радуетъ ихъ. А на фабрикахъ въ Ліонѣ и С.-Этьенъ я ни разу не слыхалъ пѣсни, ни разу не видалъ ребенка возлѣ отца-рабочаго, ни разу не замѣтилъ, чтобы у мастерового сердце лежало къ тому, чѣмъ онъ занятъ. У насъ покупатель дожидается, пока работникъ не окончитъ свое издѣліе; у насъ я знавалъ людей, которые терпѣли нужду по собственной лѣности. Но никогда не видалъ я, чтобы ремесленникъ наготовилъ товару и не зналъ, кому его продать. А у васъ, наоборотъ, — у фабрикантовъ одна забота, — какъ бы сбыть товаръ. Вы не выжидаете спроса, а постоянно стремитесь искусственно создать потребности и заставляете людей изъ силъ выбиваться, чтобы удовлетворить этимъ искусственнымъ потребностямъ. Вы строите желѣзныя дороги не потому, что людямъ необходимо ѣздить, а для того, чтобы они ѣздили безъ нужды лишь оттого, что настроены дороги. И къ чему все это? Все сводится въ концѣ концовъ къ одному: жизнь становится для васъ со дня на день труднѣе.
— Да вѣдь это темныя стороны прогресса, а вѣдь есть же у не то и свѣтлыя.
— Всемогущій да благословитъ уста ваши! Прогрессъ — это слово постоянно на языкѣ у европейцевъ. Но никогда не могъ я понять, что оно значитъ. Слыша это слово, я невольно представллю въ душѣ своей картину вашего бульвара. Люди бѣгаютъ, какъ сумасшедшіе, до того, что задыхаются, потъ каплетъ съ ихъ чела, во рту пересыхаетъ. Какъ будто злой духъ гонится невидимо по пятамъ и бичуетъ ихъ. Куда бѣгутъ они? За чѣмъ гонятся? Никто того не знаетъ. Такимъ же кажется мнѣ и вашъ прогрессъ. Я вижу движеніе, но не вижу цѣли и смысла. Васъ мучитъ безпокойство, вами владѣетъ лихорадка, — да отвратитъ Богъ всякое зло отъ васъ и отъ насъ! Вы жаждете постояннаго возбужденія, вы стремитесь постоянно все передѣлать. Вы не можете оставить вещи такъ, какъ она есть. И потому вы разрушаете лучшее, что дано человѣку на землѣ, — радость находить снова все такимъ, какимъ вы звали это прежде и привязались къ нему сердцемъ. Я родился въ Джарабубѣ. Когда я посѣщаю мой родной городъ, то все по прежнему на старомъ мѣстѣ: и домъ, въ которомъ я былъ ребенкомъ, и улица, на которой я игралъ, и колодезь, у котораго я болталъ сорокъ лѣтъ тому назадъ. На прахѣ сохранились слѣды отъ ногъ моего усопшаго отца а на старой стѣнѣ сада виденъ знакъ, который я нацарапалъ тамъ мечтательнымъ юношей. А вернусь теперь въ Каиръ, гдѣ вы господами, — то ужь навѣрно не узнаю улицы, на которой прежде зналъ каждый домъ, не узнаю дома, возлѣ котораго привыкъ сидѣть подъ тѣнью дерева. Мы можемъ и въ старчествѣ снова переживать юность, а вы qбращаетесь съ прошлымъ, какъ съ трупомъ преступника. Вы сжигаете его и пепелъ развѣваете по вѣтру.
— Есть не мало и европейцевъ, которые желаютъ неподвижности. Мы называемъ ихъ «мизонеистами», врагами новаго.
— Такого имени мы не заслуживаемъ. Мы охотно станемъ за новое, если старое окажется непригоднымъ. Но пока вамъ хорошо и со старымъ, мы отъ него и не отрицаемся. Не знаю, какую цѣну имѣетъ въ вашихъ глазахъ жизнь, когда вы выбросите изъ нея всякую связь съ прошлымъ.
— Европеецъ больше живетъ въ будущемъ, чѣмъ въ прошедшемъ, больше надеждою, чѣмъ воспоминаніемъ.
— Прошлое мы знаемъ и оно наше достояніе. Будущее въ рукѣ Создателя. Вы отдаете вѣрное за неизвѣстное.
— Словомъ, вы ставите Востокъ выше Запада?
— Мнѣ думается, что Востокъ нехорошо сдѣланъ бы, вступивъ на путь Запада.
— Но, быть можетъ, вы согласитесь, что наша наука, наши открытія и изобрѣтенія, наше искусство заслуживаютъ нѣкотораго вниманія.
— Каждое человѣческое дѣло заслуживаетъ уваженія, если оно сдѣлано во славу Божію. Но это все обрывки; вы видите въ крови маленькихъ животныхъ, которыя причиняютъ болѣзни, но больного человѣка излечить не можете.
— Иногда мы его излечиваемъ, и чѣмъ дальше, тѣмъ вѣрнѣе будемъ излечивать.
— Какъ Аллаху угодно. Вы выкопали изъ нѣдръ земли кости древнихъ животныхъ, вы изобрѣтете новый порохъ, вы знаете, какъ движутся звѣзды и изъ какихъ элементовъ состоятъ онѣ. Все это достойно изученія. Но еще больше, чѣмъ быстроту солнечныхъ лучей, мнѣ хотѣлось бы звать, какъ создался міръ, что будетъ съ міромъ, какъ я чувствую, какъ я мыслю.
— На эти вопросы наша наука не нашла еще отвѣта.
— Тогда немного же она значитъ, потому что все остальное мало интересно. Но я не хочу презрительно говорить о вашей наукѣ и вашихъ изобрѣтеніяхъ. Спрошу только: сдѣлали-ли они европейца счастливѣе?
— Они расширили его умственный горизонтъ.
— А въ чемъ цѣль такого расширенія?
— Отчасти оно само по себѣ является цѣлью, отчасти же оно вообще должно облегчить и обогатить жизнь человѣка.
— Хорошо. Но чтобы быть самодовлѣющей цѣлью, ваше знаніе должно быть непреложно, а всегда-ли оно таково? А чтобы знаніе облегчало вашу жизнь, этого я не вижу. Можетъ быть, я ошибаюсь, но мнѣ кажется, что у насъ люди радуются жизни, а у васъ нѣтъ. Европейцы пьютъ, чтобы забыться, а жители Востока не стараются уйти отъ жизни, они довольны синимъ небомъ, сладкими финиками и трезвымъ козьимъ молокомъ.
— И у насъ въ Европѣ есть великій человѣкъ, который проповѣдуетъ ваше ученіе, — графъ Толстой.
— Толстой — да! Я знаю его. Это благочестивый московитъ, который ненавидитъ женщинъ и служитъ Богу, точая сапоги. Только онъ не сходится съ нами. Онъ восхваляетъ неученье. Мы не того мнѣнія. Человѣкъ долженъ учиться. Онъ долженъ образовывать умъ. Неученый подобенъ звѣрю пустыни. Ученье приближаетъ его къ безсмертнымъ ангеламъ Божіимъ. Только не знаю ужь почему, а наука Запада совсѣмъ не похожа на нашу. Европейскіе ученые, — оставляю въ сторонѣ всѣ исключенія, — привержены къ внѣшнему блеску. Они гонятся за мірскими почестями и богатствами, за благосклонностью великихъ міра сего, за одобреніями черни. Наши ученые къ этому не стремятся. Наука дѣлаетъ европейца надменнымъ, а восточнаго мудреца — смиреннымъ. Европеецъ, благодаря одной наукѣ, не станетъ лучше, справедливѣе, даже иногда умнѣе. А у насъ не цѣнятъ науки, которая не вліяетъ на умъ и нравы. Вѣроятно, это проистекаетъ изъ того, что наше знаніе — гласъ предковъ, а ваше извлекается изъ звѣрей, труповъ и камней. Мы бесѣдуемъ съ великими усопшими, съ просвѣтленными умами, которымъ обязаны всѣмъ прекраснымъ, даже жизнью. А откуда исходитъ ваше знаніе?
— Изъ самой вѣчной природы.
— Природа ничего къ намъ не прибавляетъ. Чему учитъ природа, то рѣдко можетъ утѣшить насъ и еще рѣже вразумить. А что оставили намъ предки, то проникаетъ въ самую душу нашу, ибо истекаетъ изъ сердецъ любвеобильныхъ людей.
— Хорошо. А почему же тогда государства Востока разрушены, города ваши въ развалинахъ, земли ваши запустѣли, а у насъ дѣло идетъ совершенно наоборотъ?
Сиди помолчалъ минуту и погладилъ бороду. Затѣмъ спокойно продолжалъ:
— Державы создаются и падаютъ по волѣ Господа. Умъ человѣческій тутъ безсиленъ. Римъ былъ великъ. Всѣмъ міромъ обладалъ онъ. Потомъ погрузился онъ въ мракъ. И что до того, цвѣтетъ-ли держава или падаетъ? Въ жизни отдѣльнаго правовѣрнаго оттого мало измѣняется. Онъ обработываетъ свое поле, пасетъ своихъ телятъ, женитъ своихъ дѣтей, а государственными дѣла мы заняты сильные міра сего, и его это ничуть не безпокоитъ. Теченіе исторіи подобно теченію звѣздъ: оно совершается высоко надъ людскими головами. Города наши разрушаются только тогда, когда намъ незачѣмъ ихъ поддерживать. У насъ города существуютъ для людей, а не люди для городовъ. Никто у насъ не позволитъ развалиться собственному дому. А если въ домѣ нѣтъ обитателей, зачѣмъ охранять его отъ паденія?
— Есть еще одно доказательство, что наша культура выше. Европейцы подчинили себѣ весь земной шаръ. При столкновеніи съ народами другихъ расъ европейцы всегда побѣждаютъ.
— Это доказываетъ лишь то, что они готовы рискнуть своей жизнью ради безполезной авантюры, и ни чего болѣе. Когда азіатскіе народы сражались и гибли въ битвахъ охотнѣе, чѣмъ пеклись о семейномъ очагѣ, тогда они завоевывали Европу и покоряли народы Запада. Зачѣмъ идете вы въ чуждыя части свѣта? Какая вамъ выгода отъ того? Вы тамъ только слабѣете и развращаетесь. Я тщетно вопрошаю, что заставляетъ васъ истреблять въ войнахъ народы Азіи и Африки и стремиться къ господству надъ ними?
— Мы несемъ имъ высшую культуру.
— Хотѣлъ бы я вамъ вѣрить. Но зачѣмъ приневоливать къ вашей высшей культурѣ народы, которые довольны своей собственной и вашей не желаютъ? Вы настаиваете на томъ, чтобы рыбы питались верхушками пальмъ, а коровы паслись на днѣ морскомъ. Но коровамъ и рыбамъ гораздо лучше въ природной стихіи. Вы сильнѣе насъ, но не болѣе правы. А что сила безъ права? Мечъ въ рукахъ злого.
— Итакъ, вы не видите ничего хорошаго, ничего достойнаго похвалы у насъ на Западѣ?
— Аллахъ всемогущъ! — промолвилъ Сиди, откидывая голову назадъ и закрывая глаза.
— Я не замѣтилъ, — продолжалъ онъ, когда отъ него потребовали болѣе опредѣленнаго отвѣта, — я не замѣтилъ, чтобы Западъ зналъ много радостей. Ваши народы ропщутъ постоянно, а наши только тогда, когда ими завладѣютъ европейцы. Вы постоянно производите перевороты, а. мы не знаемъ ни этого слова, ни обозначаемаго имъ понятія. У васъ есть соціализмъ, мы не знаемъ, что это такое. Вы охотно противупоставляете ваше знаніе нашей вѣрѣ. Но вѣдь и вы вѣрите только въ нѣчто иное. Даже самые великіе ваши ученые являются простыми вѣрующими во всѣхъ знаніяхъ, которыхъ они сами не изслѣдовали. Ваши языковѣда вѣрятъ врачамъ, ваши астрономы: вѣрятъ историкамъ. Кто не изучалъ самъ животныхъ и растеній, тотъ вѣритъ Дарвину. Мы предпочитаемъ вѣрить Корану. Вы знаете много такого, что знать нѣтъ прямой, жизненной необходимости, но объ основныхъ истинахъ вы знаете не больше, чѣмъ мы. Ваши открытія весьма поучительны и даже изумительны, они дѣлаютъ честь вашей проницательности и возвеличиваютъ имя Господне, но они отнимаютъ у васъ свободу. Вы сдѣлали изъ себя маленькое колесо въ большой машинѣ и самостоятельно не можете уже судить ни о чемъ. Ваши желѣзныя дороги, ваше электрическое освѣщеніе, ваши телеграфы, — все это прекрасно и очень удобно, пока оно въ порядкѣ. Но пусть немного попортятся ваши пути и электрическіе проводы, — и вы станете несчастнѣе, чѣмъ нашъ погонщикъ верблюдовъ, который не зависитъ ни отъ какой машины.
— Однимъ словомъ…
— Однимъ словомъ, европейцы могутъ много, но все это не на пользу имъ. Вы стремитесь къ познанію, мы стремимся къ справедливости и мудрости. Вы воспитываете въ своихъ дѣтяхъ ловкость, мы воспитываемъ въ своихъ добросердечіе. Мы уважаемъ преданіе, вы издѣваетесь или не довѣряете ему. Вы постоянно говорите о свободѣ, а въ то же время связаны тысячами путъ; мы всѣ рабы Господни, но каждый отдѣльный человѣкъ можетъ дѣлать, что ему угодно. Счастье человѣческое зависитъ отъ его сердца, а не отъ знанія.
— Лучшіе изъ европейцевъ также стремятся достичь, при по мощи знанія, мудрости и добросердечія, а при помощи справедливости — свободы.
— Да продлитъ Аллахъ ваши дни, чтобы и вы дожили до этого переворота! — промолвилъ Сиди Ибрагимъ съ улыбкой и началъ перебирать свои янтарныя четки.