Два мира (Вернер)/ДО

Два мира
авторъ Элизабет Вернер, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: нем. Siegwart, опубл.: 1909. — Источникъ: az.lib.ru • Текст: Изданіе А. А. Каспари. С.-Петербургъ, 1914.

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ Э. ВЕРНЕРЪ Томъ восьмой. Изданіе А. А. Каспари. С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Издат. Акд. Общ. А. А. Каспари, Лиговская улица, № 114.

ДВА МІРА.

Романъ.

I.

Съ залитой солнцемъ горной вершины опускались два путника съ альпійскими палками въ рукахъ и дорожными мѣшками за спиной. Присутствіе проводника съ канатомъ и ломомъ свидѣтельствовало о томъ, что путешественники только что совершили восхожденіе на гору. Теперь они шли но зеленой лужайкѣ, на которой и рѣшили отдохнутъ.

— Вотъ та дорога ведетъ на Грасэкеръ-Альмъ, — сказалъ старшій изъ путешественниковъ. — Ты вѣдь не пойдешь со мною на Вильдзее?

— Чтобы сдѣлать крюкъ, который отниметъ цѣлыхъ два часа. Нѣтъ, благодарю покорно! — возразилъ другой. — Съ пяти часовъ утра я только и дѣлалъ, что лазилъ по глетчерамъ и пропастямъ; хотя на службѣ съ нами не церемонятся и я вообще не изъ слабыхъ, но съ твоей исполинской силой, Германъ, мнѣ уже никакъ не приходится мѣриться.

— Я только выносливѣе тебя, — отвѣтилъ Германъ. — Итакъ, ты идешь прямо на Грасэкеръ-Альмъ? А я спущусь по Энской долинѣ.

— Но сперва отдохнемъ, — сказалъ молодой человѣкъ, бросаясь на мягкую траву. — Мы еще успѣемъ во-время добраться до нашего «Паласъ-отеля». И что за фантазія была у тебя остановиться въ этой уединенной деревушкѣ! «Господинъ архитекторъ Зигвартъ любитъ глушь», сказалъ мнѣ вчера тотъ маленькій туристъ, что собирался съ нами въ экскурсію, но потомъ убоялся опасности. И онъ совершенно правъ. А отсюда вѣдь всего часъ пути до Интерлакена, гдѣ теперь сезонъ въ полномъ разгарѣ.

Зигвартъ пожалъ плечами, легъ на траву рядомъ со своимъ спутникомъ и произнесъ:

— Да, Интерлакенъ — это весеннее и лѣтнее мѣстопребываніе великосвѣтскаго общества, котораго тебѣ мучительно недостаеть! Но я вѣдь не мѣшаю тебѣ, Адальбертъ, немедленно отправиться туда и начать флиртъ съ англичанками и американками. Но самъ я остаюсь здѣсь. Я пріѣхалъ сюда ради горъ и намѣренъ вполнѣ насладиться ими.

— А я пріѣхалъ сюда исключительно для тебя, — сердито воскликнулъ Адальбертъ. — Мы съ тобою не видались цѣлый годъ, пока ты учился въ Италіи, а теперь, когда ты наконецъ вернулся, меня какъ на грѣхъ переводятъ въ Мецъ. Не приди мнѣ въ голову счастливая мысль попросить двухнедѣльный отпускъ и поймать тебя въ Швейцаріи, намъ совершенно не пришлось бы увидѣться. Въ благодарность за это ты таскаешь меня по всякимъ глетчерамъ и вершинамъ и заставляешь жить въ невозможной обстановкѣ. Вообще я нахожу, что ты обращаешься со мною самымъ непозволительнымъ образомъ!

— Къ чему поручикъ Гунтрамъ никоимъ образомъ не привыкъ, — насмѣшливо возразилъ архитекторъ. — Тебя вѣдь рѣшительно всѣ балуютъ; одинъ я осмѣливаюсь перечить тебѣ.

— Да, ты не упускаешь случая сдѣлать это, и, какъ это ни странно, я на тебя не сержусь; боюсь даже, что мнѣ просто будетъ недоставать твоихъ нравоученій.

Адальберту Гунтраму было года двадцать четыре. Это былъ красивый, стройный юноша съ темными волосами и лицомъ, сіявшимъ безпечностью юности. Его костюмъ туриста вышелъ очевидно изъ рукъ лучшаго портного, и, несмотря на штатское платье и непринужденную позу, въ немъ оказывался военный.

Его спутникъ, наоборотъ, не поражалъ элегантностью. Его костюмъ хранилъ слѣды непогодъ и далекихъ прогулокъ, да и вся его наружность свидѣтельствовала о полномъ равнодушіи къ ней, хотя и была далеко не изъ заурядныхъ.

Высокая и сильная фигура Зигварта ясно свидѣтельствовала о его принадлежности къ германской расѣ. На его сильно загорѣломъ лицѣ съ энергичными чертами лежала печать непоколебимаго сознанія собственной силы. Онъ казался старше своихъ двадцати семи лѣтъ.

— Да, ты надѣлаешь довольно много глупостей, когда меня не будетъ съ тобою, — сухо оказалъ онъ. — Что же касается моихъ спартанскихъ наклонностей, то ты вѣдь знаешь, что онѣ сдѣлались для меня необходимостью. Полученой мною преміи хватило на годъ занятій въ Италіи, да еще мнѣ удалось съэкономить маленькую сумму, чтобы на обратномъ пути провести недѣли двѣ вть Швейцаріи. При такихъ условіяхъ нечего и думать о роскошныхъ гостиницахъ въ Интерлакенѣ. Но ты, разумѣется, можешь себѣ позволить подобное удовольствіе!

— Я могъ бы заплатить за насъ обоихъ, — перебилъ его Адальбертъ. — Боже Великій! на твоемъ челѣ снова собираются тучи. Какъ будто съ моей стороны оскорбленіе предложитъ тебѣ быть на время моимъ гостемъ! Вѣдь въ Берлинѣ я не разъ бывалъ твоимъ. И вотъ, какъ только я собрался отплатить тебѣ гостепріимствомъ за гостепріимство, ты становишься невыносимо грубымъ.

— Полно, Адальбертъ! Я очень радъ, что ты пріѣхалъ сюда; это — прекрасный финалъ моего счастливаго, яркаго путешествія. А теперь надо снова приниматься за работу.

— Въ которую ты поторопишься окунуться съ головой? Мнѣ кажется, ты уже заранѣе радуешься ей. Ты — такой же фанатикъ труда, какъ и мой отецъ. Его также приходится силой оттаскивать отъ письменнаго стола.

— Съ тою лишь разницей, что мнѣ такъ работать необходимо, а ему — нѣтъ.

— Современемъ и ты дойдешь до этого. Недаромъ ты — его лучшій ученикъ, главная сила въ его строительной конторѣ.

— Если бы только онъ предоставлялъ мнѣ побольше самостоятельности! Надо же наконецъ и мнѣ стать на собственныя ноги, а объ этомъ твой отецъ и слышать не хочетъ.

— Тебѣ не слѣдуетъ сердиться на него за это! — смѣясь воскликнулъ Адальбертъ. — Онъ рѣшительно не въ состояніи обходиться безъ тебя и хочетъ удержать тебя во что бы то ни стало.

— Но мнѣ вѣдь надо же наконецъ испробовать собственныя крылья, создать нѣчто самостоятельное. Въ моихъ папкахъ есть одинъ проектъ, который я закончилъ незадолго до моего отъѣзда; онъ кое что стоитъ и могъ бы открыть мнѣ широкую дорогу, но съ чего начать? Художникъ посылаетъ свою картину на выставку и какъ будто говорить всему міру: «Вотъ что я въ состояніи создать. Дайте мнѣ возможность творить». Но архитекторъ нуждается въ заказахъ, а кто же довѣритъ молодому, никому неизвѣстному человѣку постройку, стоящую большихъ денегъ? Тутъ требуются имя, репутація или въ крайнемъ случаѣ рекомендація. Твой отецъ могъ бы дать ее, если бы захотѣлъ.

~ Будь спокоенъ, это-то онъ сдѣлаетъ. Но въ настоящее время онъ весь поглощенъ работой. Онъ строить въ Тиргартенѣ новую виллу для коммерціи совѣтника фонъ Берндта и лично руководить постройкой. Они вѣдь — старые друзья.

— Это я знаю, но совершенно незнакомъ съ планомъ. Ты писалъ мнѣ, что Берндтъ пріобрѣлъ себѣ участокъ на моей родинѣ, совсѣмъ близко отъ Равенсберга. Что это ему вздумалось? Вѣдь это такъ далеко отъ Берлина.

Адальбертъ, пожалъ плечами.

— Во-первыхъ, это было коммерческимъ предпріятьемъ. Графенау шелъ съ молотка, и Берндтъ надѣялся извлечь изъ него доходы. Онъ пріобрѣлъ имѣніе за баснословно дешевую цѣну и хочетъ сдѣлать изъ него свое лѣтнее мѣстопребываніе.

— Я знаю Графенау, это — ближайшее сосѣднее имѣніе, — сказалъ Германъ. — Ты, кажется, былъ тамъ въ прошломъ году?

— Да, Берндтъ приглашалъ насъ. Мой отецъ хотѣлъ посмотрѣть замокъ, чтобы рѣшить, какимъ образомъ перестроить его. Это — скучное старое зданіе, но папа думаетъ, что изъ него можно кое что сдѣлать. Я провелъ въ Графенау нѣсколько великолѣпныхъ, недѣль. Тамъ отличная охота, а кромѣ-того я нашелъ еще заколдованный замокъ со сказочной принцессой.

— Разумѣется! Для тебя вѣдь любовныя приключенія — необходимость!.

— Ну, на этотъ разъ, приключеніе было изъ самыхъ невинныхъ, такъ какъ вышеупомянутой особѣ было не болѣе четырнадцати лѣтъ. Баронъ Гельфенштейнъ совершенію обанкротился со своимъ Графенау. Не будь у него капитанской пенсіи, онъ былъ бы принужденъ голодать вмѣстѣ со своей маленькой внучкой. Но пенсіи имъ едва хватаетъ на прокормленіе, и они живутъ въ какомъ-то совиномъ гнѣздѣ.

— Въ старомъ охотничьемъ домикѣ? Да онъ вѣдь навѣрно совсѣмъ развалился?

— По крайней мѣрѣ крыша есть у нихъ надъ головою; коммерціи совѣтникъ разрѣшилъ имъ оставаться въ этомъ домикѣ. Онъ пожалѣлъ старика, которому теперь нуженъ лишь клочекъ земли, гдѣ онъ могъ бы умереть спокойно. Берндтъ оставилъ за старикомъ охотничій домикъ до самой его смерти. Я хотѣлъ поближе посмотрѣть на это совиное гнѣздо и случайно познакомился съ барономъ и маленькой рыженькой Траудль.

— Маленькой рыженькой Траудль? Кто это?

— Да вышеупомянутая принцесса! Дѣдушка такъ называетъ ее. Это — свѣжее, восхитительное существо, для котораго я явился желаннымъ товарищемъ въ играхъ. Почти ежедневно я заходилъ туда, мы бѣгали взапуски, ссорились и мирились, какъ дѣти. Какъ видишь, опаснаго тутъ ничего не было.

— Я давно не былъ на родинѣ, — сказалъ Германъ, поднимаясь съ земли, — Но пора и въ путь. Возьми съ собою проводника, а я пойду одинъ; теперь мнѣ легко найти дорогу.

Онъ свернулъ въ сторону, и оставшіеся на лужайкѣ скоро потеряли его изъ вида. Дорога шла горой. Сверху на путника глядѣла снѣжная вершина, на которую онъ поднимался въ это утро. Внизу громоздились утесы, обрывы и громады камней, между которыми виднѣлись узкія полосы зеленой травы. На одной изъ этихъ полосъ что-то шевелилось. Зигвартъ остановился и увидѣлъ пару сернъ, безстрашно спускавшихся съ вершины; онѣ шли навстрѣчу одинокому путнику. Зигвартъ трепетно вздохнулъ. Въ этомъ сынѣ лѣсника мгновенно пробудились инстинкты охотника.

Онъ съ трудомъ оторвался отъ очаровательнаго зрѣлища и быстро пошелъ дальше. По разставленнымъ кое гдѣ столбамъ съ надписью нетрудно было найти дорогу. Она привела путника къ краю небольшой котловины, на днѣ которой сверкало маленькое альпійское озеро. Тутъ по откосу вилась только узенькая пѣшеходная тропинка. Спокойно и увѣренно спустился Германъ по откосу къ маленькой лужайкѣ на берегу озера и только теперь замѣтилъ, что онъ здѣсь не одинъ. Шагахъ въ двадцати отъ него, подъ высокой, растрепанной бурями, сосной, сидѣла дама съ альбомомъ на колѣнахъ и рисовала. Германъ слегка дотронулся до полей своей шляпы, она небрежно отвѣтила на его поклонъ и спросила по-нѣмецки, но съ замѣтнымъ англійскимъ акцентомъ:

— Вы знаете дорогу въ Энскую долину? Удобна она или нѣтъ?

Зигвартъ насмѣшливо улыбнулся — его очевидно принимали за проводника, это было видно по тону вопроса. Это заблужденіе позабавило его, но онъ отвѣтилъ не особенно вѣжливо:

— Дорога въ долину крута и трудна. Вамъ во всякомъ случаѣ не дойти: необходимъ проводникъ.

— Но сейчасъ, послѣ, — прервала дама, видимо находя дальнѣйшіе разговоры излишними и снова принимаясь за рисованіе.

Архитекторъ нашелъ, что дѣло зашло слишкомъ далеко: очевидно она была увѣрена, что онъ явился въ качествѣ проводника предлагать ей свей услуги, и потому заставляла его ждать. Рѣшивъ дать хорошій урокъ этой надменной англичанкѣ, онъ подошелъ къ ней, взглянулъ черезъ ея плечо на рисунокъ и сказалъ по-англійски:

— Вы неудачно выбрали мѣсто; вѣтки сосны закрываютъ отъ васъ всю возвышенность..

Иностранка взглянула на него съ изумленіемъ.

— Вы говорите по-англійски?

— Немного. Вы хотѣли набросать утесы, такъ живописно замыкающіе озеро, но вамъ это не удалось. Надо было срисовыватъ ихъ съ той стороны, откуда я пришелъ. Оттуда ясно виденъ, весь задній планъ.

Дама повидимому начала сознавать свое заблужденіе относительно мнимаго проводника, но, казалось, увидѣла обиду въ томъ, что совершенно незнакомый человѣкъ осмѣливается давать ей совѣты. Ея губы искривила надменная улыбка, и она сказала съ нескрываемой ироніей:

— Не желаете ли попытаться исправить мою ошибку?

— Если вы этого желаете. Позвольте вашъ альбомъ.

Зигвартъ спокойно взялъ изъ ея рукъ тетрадь и карандашъ, прошелъ къ указанному имъ мѣсту и, открывъ въ альбомѣ чистый листъ, принялся набрасывать новый эскизъ. Незнакомка удивилась, что ее такъ неожиданно поймали на словѣ, но молчала, не зная, какъ отнестись къ этому человѣку. Онъ говорить по-англійски, слѣдовательно принадлежитъ къ образованному классу, да его костюмъ далеко не подтверждалъ этого. Грубые горные башмаки, потертая куртка, помятая поярковая шляпа, все это было «shocking» въ глазахъ знатной англичанки. И въ то же время она видѣла, энергичный профиль, высокій лобъ и орлиные глаза; онъ не былъ красивъ, но вся его наружность была чрезвычайно характерна.

Зигвартъ отлично видѣлъ, что сталъ предметомъ внимательнаго наблюденія, но не обращалъ на это ни малѣйшаго вниманія, набрасывая эскизъ быстрыми, твердыми штрихами. Около десяти минутъ прошло въ полнѣйшемъ молчаніи, потомъ онъ вернулся къ англичанкѣ и вручилъ ей альбомъ.

Это былъ лишь бѣглый набросокъ, но озеро, окружавшіе его утесы и сосны на берегу были схвачены такъ художественно, что въ рисункѣ сразу оказалась умѣлая рука. Незнакомка замѣтила это съ перваго взгляда и быстро опросила:

— Вы — художникъ?

— Нѣтъ, но я учился рисованію.

Дама почувствовала въ этихъ словахъ насмѣшку надъ своимъ диллетантскимъ рисункомъ, но промолчала и, закрывъ альбомъ, проговорила холоднымъ тономъ:

— Я оставила свою лошадь съ проводникомъ на Грасэкеръ-Альмѣ; присутствіе подобныхъ людей всегда невѣроятно стѣсняетъ меня.

— Да, бываетъ непріятно встрѣтитъ людей тамъ, гдѣ хотѣлось бы быть одному, — произнесъ Германъ. — Но вѣдь подобныя мѣста невозможно монополизировать, и потому съ этимъ приходится мириться.

Тутъ онъ въ первый разъ взглянулъ въ лицо незнакомкѣ. Это была дѣвушка дѣть двадцати, стройная и видная, съ правильнымъ, блѣднымъ лицомъ и темными глазами, составлявшими своеобразный контрастъ съ пепельно-бѣлокурыми волосами. Ея взглядъ и воя фигура выражали спокойную и холодную увѣренность въ себѣ. Повидимому она уже давно привыкла смотрѣть на всѣхъ людей сверху внизъ. На ней были сѣрый дорожный костюмъ и фетровая шляпа съ синимъ вуалемъ, но на лежавшей рядомъ кофточкѣ, которую она сняла, подкладка была изъ толстаго бѣлаго атласа, брошенныя тутъ же перчатки — изъ тончайшей шведской кожи, а на правой рукѣ дѣвушки блестѣло драгоцѣнное кольцо.

Зигвартъ замѣтилъ все это. Онъ положилъ свой мѣшокъ на траву и сѣлъ, не замѣчая устремленнаго на него удивленнаго взгляда. Для молодой дѣвушки было повидимому совершенно ново, что кто нибудь могъ не находить лестнымъ для себя ея общество. Но Зигвартъ, казалось, и не думалъ продолжать разговоръ и молча разглядывалъ разстилавшійся предъ нимъ ландшафтъ.

Было начало іюня, что въ горахъ считается еще весною. Но здѣсь весна не наполнялась ликующими пѣснями птицъ, не несла съ собою благоуханія и красоты расцвѣтающихъ цвѣтовъ. Здѣсь уже чувствовалась близость снѣговыхъ вершинъ. Задумчиво и неподвижно; стояли гранитныя скалы, сѣрою стѣной окружавшія озеро, мрачными казались зеленыя ели; птицы не порхали въ вѣтвяхъ, рыба не играла на поверхности озера. Ропотъ пѣнистаго горнаго потока, падавшаго съ утеса и исчезавшаго въ пропасти, былъ единственнымъ звукомъ; нарушавшимъ безмолвіе этого величаваго уединенія.

Однако вѣяніе весны чувствовалось даже здѣсь. Высоко въ небѣ неслись бѣлыя весеннія облака, на еляхъ виднѣлись свѣтлые молодые побѣги, а на маленькихъ лужайкахъ всюду синѣли генціаны. У береговъ озеро казалось совсѣмъ темнымъ, но въ срединѣ, гдѣ на него падали золотые солнечные лучи, оно отливало таинственнымъ блескомъ изумруда, какъ будто скрывая въ своей глубинѣ чудо воскресенія, которое весна вызываетъ въ сердцѣ каждаго человѣка, пробуждая въ немъ вѣчныя, надежды, стремленія, ожиданія.

Далекій раскатъ грома вывелъ обоихъ молодыхъ людей изъ задумчивости. Дѣвушка съ удивленіемъ взглянула на небо.

— Вѣрно лавина скатилась съ горы, — вполголоса промолвилъ Зигвартъ. — На глетчерахъ я видѣлъ сегодня, какъ снѣгъ осѣдалъ и со свистомъ летѣлъ въ пропасть. Это — великолѣпное зрѣлище!

— Вы сегодня предпринимали экскурсію на глетчеры?

— Да, сегодня утромъ мы вышли изъ дома; едва начало разсвѣтать, и наблюдали, какъ мало-помалу свѣтлѣло. Подъ нами волновалось бѣлое море тумана, надъ нами разгоралась заря, превращая горы въ сказочное царство, пока не вышло солнце и не превратило пурпура въ сверкающее золото. Въ такіе часы забываешь будничную жизнь съ ея оковами, чувствуешь въ себѣ подобіе Божіе, и всѣ ощущенія тонутъ въ блаженномъ сознаніи своего бытія. — Онъ увлекся воспоминаніемъ, но вдругъ круто оборвалъ свою рѣчь, замѣтивъ устремленные на него темные глаза, и докончилъ съ легкой насмѣшкой: — ничего подобнаго не можетъ, разумѣется, пережить тотъ, кто ѣдетъ въ горы, въ отдѣльномъ купе желѣзной дороги или наслаждается видами, сидя на террасѣ гостиницы за таблъ-д’отомъ въ многочисленномъ обществѣ туристовъ. Только въ уединеніи можно наслаждаться дивнымъ зрѣлищемъ.

— А вы часто переживали подобные часы?

— Нѣтъ. Часы такого сказочнаго счастья рѣдки въ жизни, но зато этимъ счастьемъ можно запастись на цѣлые мѣсяцы и даже годы. А въ суетѣ и вѣчномъ шумѣ столицы это для насъ необходимо. Черезъ нѣсколько дней столичная жизнь снова завладѣетъ мною и, кто знаетъ, можетъ быть, надолго.

— Вы не любите столичной жизни?

— Нѣтъ, люблю, — быстро возразилъ Зигвартъ. — Это — арена борьбы для всякаго, расчитывающаго лишь на свои собственныя силы и стремящагося испробовать ихъ. Есть что-то могучее въ этомъ шумномъ, все увлекающемъ съ собою потокѣ жизни. Правда, онъ многихъ поглощаетъ, но зато смѣлаго пловца выноситъ на поверхность. Надо только довѣриться ему.

Въ словахъ молодого человѣка звучала увѣренность въ своихъ силахъ, и его глаза сверкали сознаніемъ силы молодости, которой кажется, что весь міръ принадлежитъ ей.

Вдругъ издали донесся чей-то голосъ, и изъ лѣса, показалась фигура человѣка, ведшаго за поводъ лошадь.

— Это вѣроятно — вашъ проводникъ? — сказалъ архитекторъ.

— Да, онъ долженъ былъ придти сюда за много, — отвѣтила молодая дѣвушка, и по ея тону можно было заключить, что появленіе проводника не доставило ей особеннаго удовольствія. — Итакъ, вы не совѣтуете мнѣ возвращаться черезъ Энскую долину?

— Никоимъ образомъ, потому что верхомъ вы тамъ не проѣдете. Я отправляюсь именно этой дорогой, но въ моемъ путеводителѣ она рекомендуется лишь опытнымъ туристамъ; безъ горныхъ башмаковъ и палки вамъ врядъ ли удастся спуститься въ долину.

— Мой проводникъ того же мнѣнія. Итакъ, придется возвращаться по предгорью.

Дѣвушка надѣла кофточку и перчатки и ваяла очевидно только что нарванный ею букетъ генціанъ. Нодошалъ проводникъ, и Германъ помогъ незнакомкѣ сѣсть на лошадь.

— А вашъ эскизъ? — вполголоса спросила она. — Я останусь вашей должницей?

— Если вамъ угодно смотрѣть на это съ такой точки зрѣнія, то пожалуйста! — поклонился Зигвартъ.

— Тогда возьмите хоть это въ знакъ моей благодарности, — сказала дѣвушка, протягивая ему букетикъ генціанъ, и, попрощавшись съ нимъ легкимъ поклономъ, черезъ нѣсколько минутъ исчезла между елями.

— А вѣдь въ ея словахъ звучитъ нѣчто похожее на извиненіе, — насмѣшливо пробормоталъ Германъ. — Тонъ совершенно не походилъ на тотъ, которымъ она сказала: «Не сейчасъ, послѣ!». Повидимому она поняла урокъ. Адальбертъ навѣрно сказалъ бы: «Ты снова велъ себя настоящимъ медвѣдемъ», — и навѣрно побѣжалъ бы съ нею до предгорья. Но что мнѣ за дѣло до этой надменной леди! Она безспорно красива, но зато и самоувѣренна до крайности.

Зигвартъ прикололъ букетикъ къ своей шляпѣ, еще разъ обвелъ прощальнымъ взглядомъ всю окрестность, потомъ пристегнулъ за спину мѣшокъ, взялъ палку и повернулъ на дорогу въ Энскую долину.

II.

— Мистеръ Морлэндъ уже вернулся?

— Да, часъ тому назадъ, господинъ коммерціи совѣтникъ.

— А барыня?

— Только что пріѣхала съ миссъ Морлэндъ. А вотъ и письма.

Коммерціи совѣтникъ Берндтъ взялъ письма и прошелъ въ великолѣпный залъ, украшенный статуями, коврами и группами растеній, что свидѣтельствовало о принадлежности этого дворца къ самымъ роскошнымъ гостиницамъ Интерлакена. Швейцаръ еще разъ низко поклонился совѣтнику, какъ богатому постояльцу, поселившейуся здѣсь около двухъ недѣль тому назадъ. Это были выгодные жильцы: коммерціи совѣтникъ фонъ Берндтъ изъ Берлина съ женой и дочерью и мистеръ Морлэндъ съ дочерью изъ Нью-Іорка. Они занимали цѣлый рядъ комнатъ въ первомъ этажѣ съ большимъ салономъ и путешествовали со своимъ штатомъ прислуги.

Берндтъ вошелъ въ комнату своей жены. Она стояла на порогѣ у балкона и смотрѣла на дорогу въ горы, на которой уже кипѣла жизнь.

— Ты выѣзжала сегодня утромъ? — спросилъ Берндтъ.

— Да, я немного покаталась съ Алисой.

— Вы ѣздили однѣ? Графа Равенсберга не было съ вами?

— Нѣтъ, онъ прошелъ къ Вилльяму и еще до сихъ поръ сидитъ у него. Я думаю, лучше теперь не мѣшать имъ: дѣло навѣрное идетъ объ окончательномъ рѣшеніи.

— Уже? Это было бы немного преждевременно; вѣдь онъ всего недѣлю здѣсь.

— Но въ это время ежедневно видѣлся съ Алисой. Они совершенно запросто встрѣчаются и за столомъ, и на прогулкахъ. Поэтому-то я и предложила Интерлакенъ, какъ мѣсто встрѣчи.

— Пожалуй это было самое удобное, — замѣтилъ Берндтъ садясь. — Въ сущности это «знакомство» — просто формальность. Безъ сомнѣнія они видѣлись и ранѣе.

— Конечно, — согласилась его супруга, — но въ этомъ я никогда и не сомнѣвалась. Молодой Равенсбергъ симпатиченъ, а Алиса словно рождена для такого положенія. Моему брату придется, разумѣется, принести кое какія жертвы, но вѣдь ты до статочно выяснилъ ему этотъ вопросъ.

— Разумѣется. Ты знаешь, что старый! графъ обращался ко мнѣ за матеріальной поддержкой. Я конечно отказалъ ему, такъ какъ онъ не могъ представить мнѣ ни малѣйшаго обезпеченія, Но при этомъ мнѣ представился случай ознакомится съ его имущественнымъ положеніемъ. Всѣ имѣнія Равенсберговъ заложены и перезаложены, и полное банкротство неизбѣжно. Много понадобится денегъ, чтобы привести все въ порядокъ, а кромѣ того необходимо и приданое.

— И это приданое составитъ внушительную сумму, — сказала госпожа фонъ Берндтъ.

— Равенсбергъ — старинный дворянскій родъ, въ былыя времена, совершенію независимый; они много разъ играли видную роли, въ исторіи нашей страны, а за это люди платятъ деньги. Впрочемъ Вилльямъ уже самъ позаботился о томъ, чтобы удержалъ поводья въ своихъ рукахъ. Съ родственниками слѣдуетъ быть осторожнымъ, особенно съ тѣми, которые привыкли жить большими барами, иначе ихъ притязанія будутъ неограниченъ! Алисѣ вообще сначала будетъ нелегко, особенно со старымъ графомъ; онъ — аристократъ до мозга костей.

— Алиса сумѣетъ сохранить свою самостоятельность.

— Да, вы, американки, умѣете дѣлать это, — шутливо замѣтилъ коммерціи совѣтникъ, имѣвшій въ этомъ отношеніи достаточную опытность: онъ молодымъ человѣкомъ познакомился со своей женой въ Нью-Іоркѣ и привозъ ее оттуда въ Германію. — Но объясненіе грозитъ повидимому затянуться надолго, — замѣтилъ онъ, — не пройти ли намъ на террасу, Элленъ?

Объясненіе дѣйствительно еще не кончилось. Въ салонѣ сидѣлъ Вилльямъ Морлэндъ, а противъ него — графъ Равенсбергъ. Ихъ объясненіе походило скорѣе на дѣловой разговоръ, чѣмъ на сватовство. Американецъ — уже пожилой человѣкъ съ сѣрыми глазами и съ холоднымъ, замкнутымъ выраженіемъ лица — держалъ въ рукахъ записную книжку и дѣлалъ въ ней какія-то помѣтки.

Графъ Бертольдъ Равенсбергъ, молодой человѣкъ лѣтъ двадцати четырехъ, хрупкой фигурой и небольшимъ ростомъ съ перваго взгляда производилъ довольно невзрачное впечатлѣніе; но въ его лицѣ было что-то необычайно привѣтливое, на немъ лежала печать какой-то тихой грусти, а его темные глаза съ мечтательнымъ выраженіемъ были положительно прекрасны. Онъ казался взволнованнымъ, между тѣмъ какъ вся фигура Морлэнда свидѣтельствовала о непоколебимомъ спюкойствіи, когда онъ произнесъ:

— Вотъ главные пункты: я беру на себя всѣ текущіе расходы по Равенсбергу, причемъ конечно они вносится отъ имени нашей дочери. Кромѣ того я вношу условленную сумму въ счетъ ея приданаго, проценты съ котораго вы будете имѣть въ своемъ полномъ распоряженіи, капиталъ же остается неприкосновеннымъ. Мое состояніе, въ случаѣ моей смерти, переходитъ къ моей дочери, какъ къ единственной наслѣдницѣ, и становится ея личнымъ имуществомъ. По брачному контракту общее владѣніе имуществомъ совершенно исключается.

— А что же остается моему отцу и мнѣ? — произнесъ графъ.

— Вашему отцу снова будетъ предоставлено управленіе его имѣніями, на которыхъ будутъ погашены всѣ долги, а вы будете получать ренту, которой съ избыткомъ хватитъ на- приличный образъ жизни.

Но я буду лишенъ возможности самостоятельно распоряжаться имуществомъ своей жены. Равенсбергъ остается такимъ образомъ въ рукахъ моей жены?

— А теперь онъ въ рукахъ вашихъ кредиторовъ. Это — большая разница, — послѣдовалъ сухой отвѣтъ. — Если въ вашемъ бракѣ будетъ царитъ полное единогласіе, все дѣло сведется лишь къ внѣшней формѣ, не имѣющей никакого значенія.

— Но представляющей для насъ съ отцомъ нѣчто оскорбительное; мы не можемъ принять ее.

— Очень сожалѣю, — спокойно отвѣтилъ Морлэндъ, — Я долженъ обезпечить будущность своей дочери,^: а, познакомившись съ имущественнымъ положеніемъ вашего отца, не считаю себя въ правѣ предоставить большой капиталъ въ его распоряженіе.

— Мистеръ Морлэндъ! — воскликнулъ Бертольдъ оскорбленнымъ тономъ. — Я не думалъ, что намъ будутъ поставлены такія условія, что мнѣ предложатъ такую зависимость отъ моей жены, — съ горечью сказалъ онъ.

— Именно поэтому я и настаивалъ на томъ, чтобы обсудитъ сначала дѣловую сторону вопроса. Если мы съ вами не сойдемся, то просто-напросто будемъ считать, что никакихъ переговоровъ не было. Но отъ своихъ условій я не отступлю. Отъ васъ зависитъ принять ихъ или не принятъ.

— Не принять? Но никогда я не откажусь отъ Алисы! никогда!

Въ этихъ словахъ звучала сдержанная страсть, не укрывшаяся отъ американца; но онъ сдѣлалъ видъ, что не замѣтилъ ея.

— Ну, тогда рѣшайтесь. Я согласенъ, и моя дочь тоже готова принять ваше предложеніе. Но сперва необходимо выяснить положительно все; не правда ли?

Равенсбергь молчалъ. Казалось, онъ боролся съ собою; наконецъ онъ спросилъ:

— Знаетъ ли миссъ Морлэндъ о нашихъ переговорахъ и о тѣхъ условіяхъ, которыя вы мнѣ предлагаете?

— Да! — коротко отвѣтилъ Морлэндъ.

— И она согласна съ ними?

— Да.

— Разумѣется! вѣдь она — американка! — бросилъ графъ.

— Само собой! У насъ принято смотрѣть на молодую дѣвушку, собирающуюся замужъ, какъ на совершеннолѣтняго и правоспособнаго человѣка. Я знаю, что у васъ смотрятъ на это иначе. Но когда дѣло идетъ о большихъ денежныхъ интересахъ, то его необходимо обсудить со всѣхъ сторонъ. Я конечно даю вамъ время обдумать мое предложеніе. Надо будетъ еще выяснить нѣсколько побочныхъ вопросовъ, въ обсужденіи которыхъ я вѣроятно окажусь податливѣе. Буду ждать вашего рѣшенія.

Графъ Равенсбергъ поклонился и вышелъ.

Онъ совсѣмъ иначе представлялъ себѣ исходъ своего сватовства. Вернувшись въ свою комнату, онъ принялся ходитъ взадъ и впередъ. Теперь, когда онъ былъ одинъ, можно было ясно видѣть, какъ унизителенъ былъ для него разговоръ. Въ сущности это была лишь дѣловая сдѣлка, въ которой ему диктовали условія, и только теперь онъ почувствовалъ ихъ тяжесть.

Его гордость возмущалась при мысли, что ему, обладателю графской короны, предлагали подобную опеку. Выскочка-богачъ хотѣлъ купить эту корону дли своей дочери точно такъ же, какъ покупалъ ей какую нибудь брилліантовую драгоцѣнность; но самъ графъ, будущій его зять, очевидно былъ безразличенъ ему, и онъ холоднымъ тономъ дѣльца ставилъ ему свой ультиматумъ.

Для Равенсберговъ не было выбора. Они отлично сознавали, что находятся наканунѣ полнаго разоренія, что это — лишь вопросъ нѣсколькихъ мѣсяцевъ, если никто не придетъ имъ на помощь. И тогда имъ придется дѣлить судьбу своего сосѣда по имѣнію, барона Гельфенштейна, мириться съ бѣдностью и безпросвѣтною жизнью, или… разомъ положить всему конецъ.

Бертольдъ зналъ, какъ будетъ возмущенъ его отецъ условіями Морлэнда. Старый графъ былъ увѣренъ, что сынъ вмѣстѣ съ рукою богатой наслѣдницы получитъ ея состояніе, что дастъ возможность и ему самому вернуть себѣ полную свободу и независимость. А теперь ему предлагали блестящую ренту, лишая въ то же время возможности располагать капиталомъ, и онъ зналъ, что Морлэндъ ни за что не измѣнить своего рѣшенія.

Была еще одна причина, по которой молодой графъ не хотѣлъ допустить разрывъ: онъ не остался равнодушенъ къ красивой дѣвушкѣ, на которую ему указали, какъ на его будущую жену. Нѣтъ, онъ не хотѣлъ потерять ту, чья рука могла спасти его и Равенебергъ. Въ концѣ концовъ его отецъ доложенъ будетъ согласиться, какъ подчинился онъ самъ. Для нихъ обоихъ не оставалось другого выхода.

Графъ Бертольдъ не воспользовался данной ему отсрочкой и уже послѣ завтрака заявилъ будущему тестю, что готовъ принятъ предлагаемыя ему условія и проситъ позволенія сдѣлать предложеніе миссъ Морлэндъ, на что и получилъ милостивое согласіе.

День склонялся къ вечеру. Алиса Морлэндъ, уже одѣтая къ обѣду, стояла въ своей комнатѣ предъ большимъ зеркаломъ и внимательно оглядывала свой роскошный туалетъ, но даже въ эту минуту, ожидая прихода жениха, сохранила свою надменную холодность.

Впрочемъ «событіе» не могло особенно волновать ее, такъ какъ она была посвящена въ начавшіеся переговоры уже нѣсколько недѣль тому назадъ. Дядя Берндтъ и его жена задумали этомъ планъ, не встрѣтившій никакого противорѣчія со стороны Морлэнда и его дочери, а старый графъ Равенсбергъ съ перваго намека понялъ всѣ его выгоды.

Алиса была честолюбива, а между молодыми богатыми американками было теперь въ обычаѣ выходить замужъ за европейскихъ аристократовъ. Одна изъ ея подругъ обвѣнчалась съ англійскимъ лордомъ, другая — съ итальянскимъ княземъ; почему же ей не выдти за нѣмецкаго графа? Когда будущіе супруги узнали другъ друга, дѣло было почти уже слажено, а такъ какъ результаты личнаго знакомства оказались благопріятными, то повидимому ничто не могло помѣшать помолвкѣ.

Молодая дѣвушка подошла къ своему письменному столу, на которомъ стояла большая фотографія, представлявшая древній замокъ; это было родовое гнѣздо Равенберговъ, гордое, величественное зданіе, живописно выдѣлявшееся на фонѣ высокаго лѣса. Нѣсколько минутъ Алиса разглядывала фотографію, а потомъ принялась разсѣянно перелистывать свой альбомъ этюдовъ. Ей попался подъ-руку набросокъ незнакомца Что за странный человѣкъ! Такой непринужденный и даже небрежный въ манерахъ и такой горячій и пылкій на словахъ! Она ничего не знала о немъ, какъ и онъ о ней, да и къ чему? они вѣроятно никогда больше не встрѣтятся; но онъ имѣлъ честь заинтересовать на цѣлый часъ миссъ Морлэндъ, а это не часто случалось. Не было ничего удивительнаго, если она уже была нѣсколько пресыщена жизнью: судьба такъ много дала ей, двадцатилѣтней дѣвушкѣ, и теперь еще сулила ей графскую корону и древній германскій гербъ, единственное, чѣмъ она еще не владѣла.

Слуга доложилъ о приходѣ графа Равенсберга; онъ вошелъ въ комнату съ букетомъ дорогихъ цвѣтовъ и отдалъ его молодой дѣвушкѣ. При этомъ его взглядъ упалъ на открытый альбомъ, и на его лицѣ выразилось удивленіе.

— Это — вашъ альбомъ эскизовъ? — спросилъ онъ. — Я зналъ, что вы рисуете, но этотъ набросокъ говоритъ о выдающемся талантѣ.

— Это — не моя работа, — коротко, почти рѣзко отвѣтила Алиса, закрывая альбомъ и отодвигая его въ сторону. Затѣмъ она жестомъ пригласила гостя сѣсть и перемѣнила тому разговора, — Я еще не поблагодарила васъ за фотографію вашего замка. Онъ удивительно живописенъ.

— Да, онъ таковъ и на самомъ дѣлѣ, — подтвердилъ графъ. — Это — остатокъ средневѣковья, сохранившійся до нашего времени. Ваше отечество еще молодо, миссъ Морлэндъ, и незнакомо съ древними рыцарскими помѣстьями, съ ихъ историческими воспоминаніями. А для насъ въ нихъ таится исторія вѣковъ, прошлое многихъ поколѣній. Мы очень гордимся своимъ родовымъ гнѣздомъ, но со смерти моей матери, а это случилось десять лѣтъ назадъ, оно осиротѣло; отецъ не пожелалъ вводить, туда новую хозяйку.

— Это зависѣло отъ графа, — сказала миссъ Морлэндъ.

— Да, но теперь это зависитъ отъ васъ, Алиса. — Графъ всталъ и подошелъ къ ней. — Вы будете добры, выслушаете меня? можетъ быть, я еще не имѣю права просить вашей руки послѣ такого короткаго знакомства, но кто же согласится ждать, когда дѣло идетъ о счастьѣ? Смѣю я говорить?

— Я слушаю васъ.

Графъ Равенсбергъ сдѣлалъ ей предложеніе въ рыцарски изысканныхъ выраженіяхъ, отъ которыхъ никогда не отступалъ. Это, было предложеніе, но не объясненіе въ любви, хотя къ намъ слышались страстныя ноты, уже проскальзывавшія въ разговорѣ съ Морлэндомъ.

Однако эта страсть не нашла себѣ отклика. Алиса слушала его, глядя на букетъ орхидей, который держала въ рукахъ. При видѣ этихъ рѣдкихъ цвѣтовъ, нѣжныхъ и пестрыхъ, какъ бабочки, ей почему-то вспомнились генціаны, которыя она рвала третьяго дня на горахъ. Дикіе и простые горные цвѣточки, какъ хороши были они со своей бархатной синевой! И предъ нею снова воскресла вся картина: блестящее озеро, неподвижные, утесы, бурный горный водопадъ и фигура встрѣченнаго тамъ человѣка, а затѣмъ исчезла, какъ мимолетное видѣніе, и въ ея ушахъ зазвучалъ голосъ Бертольда:

— А вашъ отвѣть, Алиса? Услышу ли я «да» изъ вашихъ устъ?

Онъ услышалъ это «да» — Алиса дала ему согласіе по всей формѣ и даже позволила обнять и поцѣловать себя, однако довольно быстро высвободилась изъ его объятій.

— Довольно, Бертольдъ. Теперь намъ необходимо объявить отцу и роднымъ, что мы помолвлены. Они вѣдь ждутъ этого.

Бертольдъ отступилъ, замѣтно охлажденный. Обнимая Алису, онъ на минуту забылъ, на какихъ условіяхъ былъ заключенъ ихъ союзъ; теперь его невѣста сама напомнила ему.

— Неужели даже въ такую минуту у васъ не найдется для меня! нѣсколькихъ мгновеній? — съ упрекомъ опросилъ онъ.

— Конечно, если вы этого желаете, — улыбнулась Алиса. — Что же вы хотѣли сказать мнѣ?

Это былъ странный вопросъ для первой минуты помолвки, но миссъ Морлэндъ казалось, что все дѣло исчерпывалось сдѣланнымъ ей предложеніемъ и даннымъ ею согласіемъ. Ей лично не о чемъ было говорить съ женихомъ.

— Вы скоро будете носить мое имя, — заговорилъ онъ. — Будете жить въ средѣ и условіяхъ, чуждыхъ вашей родинѣ.

— Знаю, — спокойно отвѣтила Алиса. — Я вполнѣ понимаю свое будущее положеніе въ нѣмецкомъ обществѣ и сумѣю считаться съ нимъ.

Бертольдъ почувствовалъ себя оскорбленнымъ, что является дли своей невѣсты лишь носителемъ графской короны, которую она намѣрена раздѣлитъ съ нимъ.

— Въ этомъ я нисколько не сомнѣваюсь, — отвѣтилъ онъ. — Но вѣдь мужъ тоже имѣетъ свои права. Я хочу васъ, Алиса, васъ самихъ… Мы должны научиться понимать и любить другъ друга. Если бы я на это не надѣялся… Но вѣдь это будетъ? да?

— Разумѣется. Счастье въ бракѣ состоитъ въ томъ, чтобы понимать другъ друга и считаться съ обоюдными желаніями. Это значительно облегчаетъ жизнь.

Эти слова звучали крайне разумно, понятно, трезво и обдали ледянымъ холодомъ пробудившееся въ Бертольдѣ теплое чувство, такъ что онъ печальнымъ взглядомъ окинулъ молодую дѣвушку, которая въ подобныя минуты могла говорить объ обязанности «облегчить» другъ другу жизнь. Но и съ этимъ ему приходилось мириться, какъ со многимъ въ этомъ союзѣ.

— Вы совершенно правы, — холодно сказалъ онъ. — А теперь намъ дѣйствительно пора пойти къ вашему отцу.

Онъ подалъ невѣстѣ руку, и она пошла съ нимъ въ салонъ съ выраженіемъ полнѣйшаго удовлетворенія на красивомъ лицѣ. Графиня Равенсбергъ! Красивое, звучное имя! старинный родъ, который считаетъ за собою нѣсколько столѣтій и представительницы котораго дважды внесли въ свой гербъ княжескую корону. Но ни одна изъ этихъ женщинъ не имѣла такой гордой, королевской осанки, не отличалась такимъ самообладаніемъ, какъ миссъ Алиса Морлэндъ, только что собиравшаяся вступить въ этотъ великосвѣтскій кругъ.

III.

Знаменитый архитекторъ Гунтрамъ жилъ въ западной части Берлина, и занимаемое имъ помѣщеніе отличалось роскошью, смягченной тонкимъ художественнымъ вкусомъ. Гунтрамъ велъ открытый, широкій образъ жизни, и въ его домѣ вращалось разнообразное и шумное общество. Онъ былъ однимъ изъ самыхъ извѣстныхъ и любимыхъ берлинскихъ архитекторовъ и иногда бывалъ такъ заваленъ заказами, что съ трудомъ справлялся съ ними.

Архитекторъ сидѣлъ въ своемъ кабинетѣ за письменнымъ^; столомъ. Это былъ человѣкъ лѣтъ за пятьдесятъ, съ выраженіемъ утомленія на преждевременно состарившемся лицѣ. Рядомъ съ нимъ стояла его жена, значительно моложе его, еще красивая, видная женщина въ изящномъ туалетѣ. Супруги вели очевидно волновавшій ихъ разговоръ.

— Я знала, что опять будетъ буря, — сказала жена, — но все-таки не ожидала ничего подобнаго. Ты просто вышелъ изъ себя, а между тѣмъ все это дѣло вовсе не имѣетъ особеннаго значенія.

— Не имѣетъ особеннаго значенія? А развѣ ничего не значитъ, что мнѣ снова придется бросить тысячи на вѣтеръ лишь потому, что моему сыну угодно сорить деньгами? Поступилъ въ военную школу всего три года назадъ, а мнѣ уже не разъ приходилось уплачивать его долги! Теперь опятъ та же исторія: онъ преспокойно отправляется въ Мецъ, любезно предоставивъ тебѣ сообщитъ мнѣ пріятную новость. Но, повторяю тебѣ, Берта, что я потерялъ всякое терпѣніе. Не могу и не хочу больше приносить подобныя жертвы!

— Тебѣ все-таки придется сдѣлать это, — съ невозмутимымъ спокойствіемъ возразила Берта. — Если командиръ узнаетъ о случившемся, то карьера Адальберта погибла. А онъ такъ молодъ и жизнерадостенъ… можетъ быть, лишь немножко легкомысленъ. Тебѣ не слѣдовало позволять ему сдѣлаться офицеромъ.

— Да я съ самаго начала былъ противъ этого, отлично понимая, насколько для подобныхъ характеровъ опасна военная карьера. Адальбертъ получаетъ отъ меня вполнѣ достаточную прибавку къ жалованью и долженъ обходиться этими деньгами.

— Конечно со временемъ онъ и научится обходиться ими, — успокоительнымъ тономъ сказала мать, которой казалось благоразумнѣе не обострять дѣла въ данную минуту, — Онъ обѣщалъ мнѣ это, когда предъ отъѣздомъ каялся въ своихъ грѣхахъ. Бѣдный мальчикъ! онъ былъ совсѣмъ подавленъ случившимся. А вѣдь ты какъ разъ теперь строишь виллу для совѣтника Берндта и получилъ блестящій гонораръ за проектъ. Не забывай, что Адальбертъ — нашъ единственный сынъ. Къ чему намъ такъ усердно беречь деньги?

— Беречь! — Архитекторъ горько улыбнулся. — Для этого тебѣ слѣдовало бы поменьше тратить, а Адальберту — быть поскромнѣе въ своихъ требованіяхъ.

— Мы живемъ въ берлинскомъ обществѣ, натъ домъ всегда открытъ для добрыхъ друзей, а это стоитъ денегъ. Ты долженъ бы радоваться, что я беру на себя всѣ общественныя обязанности, которыя въ нашемъ положеніи являются необходимостью.

Разговоръ былъ прерванъ легкимъ стукомъ въ дверь. Вошедшій слуга доложилъ о приходѣ архитектора Зигварта, желавшаго переговоритъ съ хозяиномъ дома. Гунтрамъ нервно передернулъ плечами.

— Въ настоящую минуту… Впрочемъ попросите его подождать нѣсколько минутъ.,

— Зигвартъ? — съ удивленіемъ переспросила Берта. — Уже восемь часовъ, и контора давно закрыта. Что ему надо?

Гунтрамъ наклонился къ лежавшимъ на столѣ бумагамъ. — Вѣроятно у него есть ко мнѣ дѣло.

— Такъ поздно? Ты окончательно изведешься съ этими дѣлами. Ну, а какъ же быть съ Адальбертомъ? Не забудь, что вся его карьера поставлена на карту.

— Да, да, — нетерпѣливо и нервно замѣтилъ Гуптрамъ. — Конечно мнѣ придется уладитъ дѣло Но теперь оставь меня одного.

Берта вышла, совершенно удовлетворенная. Это былъ обычный исходъ подобныхъ объясненій: ея мужъ всегда уступалъ ей послѣ болѣе или менѣе сильныхъ протестовъ. Она не видѣла, какъ онъ откинулся на спинку кресла и закрылъ рукою глаза, словно отъ мгновеннаго головокруженія; но эта слабость длилась всего нѣсколько минутъ, и онъ снова выпрямился въ креслѣ, а потомъ позвонилъ и приказалъ слухѣ, попросить архитектора въ кабинетъ.

— Съ чѣмъ это вы являетесь такъ поздно, Зигвартъ? — спросилъ онъ. — Вы ушли изъ конторы въ пятъ часовъ. Что могло случиться въ это время?

— Нѣчто необъяснимое, — взволнованно отвѣтилъ Зигвартъ. — Я пришелъ къ вамъ за рѣшеніемъ загадки. Вы знаете, что я вернулся всего недѣлю назадъ. Предъ отъѣздомъ я отдалъ всѣ свои папки съ проектами и эскизами на храненіе въ вашу контору, такъ какъ не оставлялъ за собою квартиры.

— Помню. По крайней мѣрѣ вы говорили мнѣ объ этомъ. Вы получили всѣ папки обратно.

— Я взялъ ихъ изъ конторы вскорѣ послѣ своего пріѣзда, ню у миля не было времени просмотрѣть ихъ. Я привезъ изъ Италіи много матеріала, который надо было разобрать и привести въ порядокъ…

— Я это знаю по собственному опыту. Годъ занятій въ Италіи приноситъ обильную жатву; вы кромѣ того были поразительно прилежны.

— Дѣлю не въ этомъ, — рѣзко перебилъ его архитекторъ. — Сегодня послѣ обѣда я былъ въ Тиргартенѣ, въ новомъ кварталѣ, гдѣ строятся виллы, и видѣлъ уже наполовину оконченное зданіе, которое показалось мнѣ знакомымъ. Я узналъ, что эту виллу строите вы для коммерціи совѣтника фонъ Берндта.

— Чему же вы такъ удивляетесь? Я уже много лѣтъ друженъ съ совѣтникомъ и теперь взялся за его постройку

— Но вѣдь проектъ этой виллы взять изъ моей папки. Это — мы работа! — горячо возразилъ Зигвартъ. — Что это значитъ?

— Ваша работа? Что вы хотите сказать? Я васъ не понимаю.

— Да. и я сначала ничего не понялъ! Меня точно обухомъ по головѣ ударило. Я побѣжалъ домой, раскрылъ папку, и убѣдился, что недостаетъ именно этого проекта. Кто могъ вынуть его? Кто могъ воспользоваться имъ безъ моего вѣдома?

Онъ подошелъ вплотную къ Гунтраму. Тотъ слегка отодвинулся со своимъ кресломъ и воскликнулъ:

— Что за тонъ! Вы забываетесь, Зигвартъ! Ужъ не сошли ли вы съума? Это просто неслыханно!

Въ этихъ словахъ звучало негодованіе, хотя голосъ говорившаго слегка дрожалъ, но Зигвартъ принялъ еще болѣе грозный видъ.

— Дѣйствительно неслыханно. Я окончилъ этотъ проектъ предъ самымъ отъѣздомъ, выработалъ до мельчайшихъ подробностей. Это, — мое самое любимое, произведеніе, на которое я возлагалъ огромныя надежды. Я еще никому не показывалъ его и берегъ, какъ завѣтную тайну.

— Мнѣ кажется, что на васъ нашелъ припадокъ безумія, — спокойно сказалъ Гунтрамъ, пожавъ плечами. — Что мнѣ за дѣло до вашихъ плановъ, и проектовъ? Если что нибудь изъ нихъ пропало, то обратитесь къ завѣдующему конторой. У меня есть дѣла поважнѣе этого. Если бы я не былъ знакомъ съ вами уже нѣсколько лѣтъ и не зналъ васъ за крайне эксцентричнаго человѣка, способнаго вообразить себѣ самыя невѣроятныя вещи, въ случаѣ если бы кому нибудь вздумалось составить проектъ, сколько нибудь похожій на вашъ, — я иначе отвѣтилъ бы вамъ. Но я запрещаю вамъ подобные оскорбительные намеки. Нашъ разговоръ конченъ, можете идти.

Зигвартъ сперва словно окаменѣлъ, а затѣмъ воскликнулъ:

— И вы имѣете смѣлость говорить это мнѣ, котораго, вы обманули и обокрали? Пожалуйста ire вздрагивайте. Проектъ выкраденъ изъ моей папки для постройки Берндтской виллы, и вы признаетесь въ своемъ мошенничествѣ, признаетесь, говорю я вамъ, или..

Онъ схватилъ Гунтрама за плечи и сильно потрясъ его.

Гунтрамъ старался освободиться; ему удалось дотянуться до колокольчика, стоявшаго на столѣ. Онъ сильно позвонилъ, призывая въ то же время на помощь. Дверь открылась, въ комнату вбѣжалъ слуга, за нимъ — горничная. Черезъ другую дверь уже входила Берта, со своей камеристкой. Всѣ подумали, что на хозяина дома было произведено покушеніе, и бросились къ нему на помощь съ возгласами ужаса и негодованія. Онъ почти безъ чувствъ упалъ въ кресло.

— Рада Бога, что случилось? — воскликнула внѣ себя Берта. — Вы, кажется, съ ума сошли, господинъ Зигвартъ!

Гартманъ отступилъ; на его лицѣ выразилось горькое презрѣніе, а его глаза сверкнули угрозой, когда онъ отвѣтилъ:

— Къ сожалѣнію я въ полномъ разумѣ, и вы въ этомъ скоро убѣдитесь. Но въ присутствіи слугъ намъ неудобно вступать въ объясненія. А съ вами мы еще поговоримъ, господинъ Гунтрамъ. Я буду отстаивать свои права, въ этомъ можете быть увѣрены! — и онъ вышелъ, изо всей силы хлопнувъ дверью.

IV.

Провинціальный городокъ Эберсгофенъ лежитъ въ восточной Пруссіи, на почтовомъ трактѣ. Окрестности его довольно однообразны, и вся его привлекательность состоитъ исключительно въ обиліи лѣсовъ, еще сохранившихся въ этихъ мѣстахъ… На цѣлыя мили тянется густой боръ, несмотря на всю свою красоту, придающій всей этой мѣстности какую-то отрѣшенность отъ мира.

Близъ городскихъ воротъ лежало небольшое помѣстье, окруженное обширнымъ садомъ. Домъ былъ простъ и старомоденъ, но производилъ уютное впечатлѣніе. На площадкѣ предъ домомъ, подъ большимъ букомъ, стояли столъ и нѣсколько стульевъ. Отсюда открывался видъ на зеленыя поля и лѣсъ.

Подъ букомъ сидѣла пожилая женщина и вязала длинный чулокъ изъ сѣрой шерсти. Въ ея манерѣ держаться и говорить было что-то рѣшительное, и вся ея фигура имѣла необыкновенно почтенный видъ.

— Я васъ опрашиваю, что выйдетъ изъ всей этой исторіи? — сказала, она почти повелительнымъ тономъ. — Если такъ будетъ продолжаться, то все кончится полнымъ крахомъ. Изъ-за этого вы перессоритесь съ бургомистромъ и со всѣмъ городомъ. Зигвартъ, вы — неисправимѣйшій упрямецъ.

Архитекторъ Зигвартъ, къ которому относились эти слова, сидѣвшій на стулѣ въ самой удобной позѣ и выслушивавшій предназначавшіяся ему поученія, спокойно отвѣтилъ: — Совершенно вѣрно, госпожа Герольдъ.

— Значитъ, вы согласны съ мною? Почему же вы не хотите воспользоваться тѣми средствами, которыя у васъ въ рукахъ, и не предоставляете дѣлу идти своимъ чередомъ?

— Потому что отвѣчаю за то, чтобы вся эта исторія не свалилась отцамъ города на ихъ мудрыя головы. Вѣдь я надзираю за стройкой.

— Вы надзираете? Но вѣдь вы…

— Я — архитекторъ-распорядитель при постройкѣ ратуши въ Эборсгофенѣ, — докончилъ горькимъ тономъ Зигвартъ. — Такъ по крайней мѣрѣ меня здѣсь величаютъ. Я здѣсь — старшій надзиратель, и больше ничего. Проектъ ратуши сдѣланъ не мною: Мы строимъ какой-то невѣроятный ящикъ, и я долженъ придерживаться проекта, какъ ученикъ заданнаго урока. Но я по крайней мѣрѣ позабочусь, чтобы онъ оказался прочнымъ. Принимая на себя стройку, я немедленно заявилъ бургомистру, что смѣта слишкомъ мала и что городъ долженъ ассигноватъ значительно большую сумму, если желаетъ имѣть солидный матеріалъ. Уже цѣлый годъ препираюсь я изъ-за этого съ власть имущими. Если такъ будетъ продолжаться, то я брошу это дѣло.

— Совсѣмъ похоже на васъ. Всегда собираетесь пробить головой стѣну. Зачѣмъ же въ такомъ случаѣ вы взяли это мѣсто?

— Потому что мнѣ надо чѣмъ нибудь жить, — рѣзко возразилъ архитекторъ. — А на этомъ мѣстѣ у меня оставалось ещё время заниматься другими работами.

— Да, да, и вы съ успѣхомъ использовали это свободное время. Всю змму просидѣли дома, какъ сусликъ въ норѣ.

— У меня была задумана большая работа, которую во что бы то ни стало надо было окончить.

— Но изъ этого вовсе не слѣдуетъ, что надо было жить такимъ мизантропомъ; вы вѣдь отказывались буквально отъ каждаго приглашенія; васъ ни раза не видѣли за ужиномъ въ «Солнцѣ», гдѣ собирались другіе служащіе, и этимъ вы всѣхъ оттолкнули отъ себя. Вѣдь было же у васъ время бродить цѣлыми часами въ лѣсу, по глубокому снѣгу.

Несмотря на рѣзкій тонъ, въ упрекахъ Герольдъ слышалась материнская заботливость. Зигвартъ спокойно позволялъ отчитывать себя, такъ какъ съ дѣтства привыкъ къ этимъ нравоученіямъ. Въ тѣ времена Герольдъ часто дѣлала выговоры сыну старшаго лѣсничаго, посѣщавшему городскую школу и бывшему всегда заводилой всевозможныхъ школьныхъ проказъ. Она осталась вѣрна этой привычкѣ и по отношенію къ выросшему Зигварту, который и теперь рѣдко возражалъ ей. Однако при ея послѣднихъ словахъ онъ сдѣлалъ рѣзкое движеніе.

— Это вы не можете понять. У каждаго человѣка должно бытъ нѣчто, за что онъ можетъ уцѣпиться и безъ чего онъ погибнетъ, а здѣсь, въ Эберогофенѣ, мнѣ нетрудно было погибнуть. Я пропалъ бы безъ этихъ долгихъ, одинокихъ лѣсныхъ прогулокъ, во время которыхъ сознавалъ, что я — тоже человѣкъ и имѣю право на существованіе.

— Разумѣется, — нашъ Эберсгофенъ у васъ не въ чести! — сердито сказала старушка. — Между тѣмъ это — такой же городъ…

— Съ цѣлыми восемью тысячами жителей и конечно со всевозможными соціальными и всякими иными идеальными преимуществами…

— Перестаньте же! Я не позволю поносить мой родной городъ въ моемъ собственномъ домѣ. Если вы будете постоянно сердить меня своими вѣчными насмѣшками…

— То вы меня выставите, — докончилъ архитекторъ. — Мнѣ предстоитъ уложить свой чемоданъ и убираться вонъ, куда глаза глядятъ. Можетъ быть, это было бы самое разумное.

— Это было бы величайшей глупостью, какую вы только могли бы сдѣлать, сердито крикнула старушка. — Если вамъ тяжело въ Эберсгофенѣ, почему вы не обратитесь къ графу Равенсбергу? У него вездѣ связи и знакомства, и ему стоитъ сказать слово, чтобы доставить вамъ хорошее мѣсто. Но вы объ этомъ конечно и не подумаете.

— Нѣтъ, — коротко и твердо отвѣтилъ Зигвартъ.

— Это только доказываетъ вашу глубокую благодарность къ человѣку, который такъ долго покровительствовалъ валъ. Что вы имѣете противъ графа? Вы всѣмъ обязаны ему — воспитаніемъ, образованіемъ. Послѣ смерти лѣсничаго онъ заботился о васъ, какъ отецъ.

— Я знаю, чѣмъ обязанъ графу, — перебилъ ее архитекторъ, — Именно поэтому я не хотѣлъ безпокоитъ его своей просьбой. Разъ навсегда не будемъ объ этомъ говорить!

Непоколебимая твердость этихъ словъ окончательно вывела пвъ себя Герольдъ. Она сердито бросила вязанье на столъ и воскликнула:

— Баста! Теперь хоть весь міръ перевернись вверхъ ногами, а уже вы настоите на своемъ. Посмотримъ, какъ вы сами пробьетесь; я же теперь ужъ ни слова не скажу.

Вслѣдъ затѣмъ она стремительно направилась въ домъ.

Зигвартъ остался одинъ. Онъ замѣтно измѣнился въ истекшіе два года: на лбу появилась глубокая морщина, около рта залегла горькая складка, которой прежде не было; на его лицѣ, запечатлѣлись слѣды тяжелыхъ испытаній, хотя ему не было еще и тридцати лѣтъ.

Почти цѣлый годъ боролся онъ за свои права, и все-таки былъ побѣжденъ, потому что не могъ доказать ихъ. Гунтраму было легко справиться съ нимъ. Послѣ бурной сцены замолчать это дѣло, оказалось невозможнымъ; его всплыло наружу и возбудило много толковъ. Тогда Гунтрамъ обвинилъ своего прежняго ученика въ томъ, что, страдая маніей величія, онъ заявилъ претензію на произведенія сіроего учителя, такъ какъ случайно составилъ проектъ, схожій съ его проектомъ. — Ему, разумѣется, повѣрили. Да и кто же могъ бы заподозрить въ обманѣ. извѣстнаго архитектора, почтеннаго человѣка съ сѣдыми волосами? А что представлялъ собою Германъ Зигвартъ? Молодого, никому неизвѣстнаго человѣка, который, можетъ бытъ, просто, хотѣлъ выманить сколько нибудь денегъ своимъ: дерзкимъ, ничѣмъ не доказаннымъ обвиненіемъ. Конечно его осудили, даже не выслушавъ!

Съ тѣхъ поръ Германъ вездѣ натыкался на запертыя двери и оскорбительные отказы. Онъ боролся изо всѣхъ силъ, ни за что не хотѣлъ уступилъ, стремясь добиться того, что принадлежало ему по праву, но нужда заставила его покориться.

Разумѣется, онъ лишился своего мѣста, и Гунтрамъ позаботился, чтобы ему не нашлось другого въ Берлинѣ. Тогда онъ взялъ наконецъ мѣсто въ Эберсгофенѣ и уже цѣлый годъ тянулъ здѣсь лямку изъ-за хлѣба насущнаго.

Въ душѣ Зигвартъ все еще возмущался причиненой ему несправедливостью. Кромѣ того онъ былъ въ Эберсгофенѣ словно заживо погребенъ. Со времени своего студенчества онъ все время жилъ въ Берлинѣ кипучею жизнью, теперь же засѣлъ въ провинціальномъ захолустьѣ, со всѣмъ его мѣщанствомъ, не интересовавшимся ничѣмъ, кромѣ сплетенъ и пересудовъ, иногда Зигварту казалось, что онъ долженъ стряхнуть съ себя всѣхъ этихъ людишекъ и бѣжать далеко-далеко, пока силъ. хватитъ, но до сихъ поръ еще выносилъ эту жизнь. Зигвартъ былъ не изъ тѣхъ, кто легко поддается судьбѣ. Онъ готовъ былъ бороться съ нею не на животъ, а на смерть. Такая борьба, съ жизнью даже нравилась его сильной натурѣ. Но сидѣть и терпѣлино ждать, пока — еще Богъ вѣсть когда — представится возможность вернуться къ настоящей жизни, — вотъ что было для него пыткой…

Долго сидѣлъ онъ, погруженный въ мрачныя мысли, и поднялъ голову только при скрипѣ калитки, выходящей въ поле.

У входа въ садъ появилась фигура, видъ которой привелъ, архитектора въ глубокое изумленіе.

— Что это значитъ? — пробормоталъ онъ. — Самое высокопоставленное въ Эберсгофенѣ лицо собственной персоной! Придется вытерпѣть этотъ визитъ…

Бургомистръ Клаудіусъ былъ маленькій, довольно тучный, господинъ, вся наружность котораго, говорила о довольствѣ, и благоденствіи, несмотря на всѣ его старанія придать себѣ глубокомысленный и значительный видъ.

— Добрый вечеръ, господинъ архитекторъ, — заговорилъ онъ. — Я осматривалъ свои поля и завернулъ къ вамъ. Какъ поживаете?

Зигвартъ не могъ понять причину столъ неожиданнаго визита: онъ находился далеко не въ пріятельскихъ отношеніяхъ съ бургомистромъ, такъ какъ постройка ратуши не разъ давала поводъ къ разнаго рода столкновеніямъ, но на этотъ разъ Клаудіусъ казался очень мирно настроеннымъ. Онъ усѣлся на предложенный ему стулъ и началъ разговоръ вопросомъ:

— Вы сегодня рано ушли съ постройки?

— Да, потому что сегодня суббота, а по субботамъ у насъ кончаютъ часомъ ранѣе.

— Это очень жаль, вы кое что пропустили: съ экстренной почтой къ намъ пріѣхалъ иностранецъ, мистеръ Вилльямъ изъ Нью-Іорка.

— Какъ, вы уже знаете его имя? Ужъ не велѣли ли вы своей тайной полиціи слѣдить за этимъ янки съ перваго же его шага?

— Я говорилъ съ нимъ, — пояснилъ бургомистръ, — потому что онъ говоритъ по-нѣмецки. Я пилъ свой послѣобѣденный кофе въ «Солнцѣ», когда онъ подъѣхалъ. Удивительный человѣкъ! Знаете ли, съ чего онъ началъ? Онъ прежде всею пошелъ къ новой ратушѣ, осмотрѣлъ ее и покачалъ головой. Томасъ видѣлъ это.

— Чего только не видитъ и на слышитъ Томасъ! — съ досадой промолвилъ архитекторъ. — Если на постройкѣ кто нибудь чихнетъ или обзоветъ другогіо дуракомъ, онъ немедленно бѣжитъ и докладываемъ объ этомъ. Великолѣпный экземпляръ полицейскаго!

— Томасъ только исполняетъ слою обязанность. Разъ онъ служитъ въ полиціи, то обязалъ смотрѣть за порядкомъ. Кромѣ того я поручилъ ему внимательно наблюдать за пріѣзжимъ. Какъ вы думаете, что понадобилось этому господину въ Эберсгофенѣ?

— Объ этомъ вамъ слѣдуетъ спросить у него.

— Ну, я поостерегусь сдѣлать это. У него такой сдержанный, даже надменный видъ. Впрочемъ всѣ американцы таковы. Вы, можетъ бытъ, знаете его?

— Я? Какъ могу я знать этого иностранца, свалившагося въ Эберсгофенъ, Богъ вѣсть откуда, какъ снѣгъ на голову.

— Да, удивительно! А, знаете, онъ вѣдь освѣдомлялся, гдѣ вы живете.

Теперь архитекторъ понялъ причину неожиданнаго визита бургомистра, отличавшагося огромнымъ любопытствомъ. Извѣстіе, что пріѣзжій американецъ освѣдомлялся объ архитекторѣ Зигвартѣ, поразило почтенныхъ чиновниковъ, и представитель городской власти явился лично разслѣдовать дѣло.

— Въ Берлинѣ мнѣ приходилось встрѣчаться съ американцами, — сказалъ Зигвартъ, — но этого имени я что-то не помню. Можетъ быть, онъ только сошелъ на станціи, а пріѣхалъ собственно въ Равенсбергъ. Вѣдь графиня — американка изъ Нью-Іорка.

— Вѣроятно такъ оно и есть! — воскликнулъ Клаудіусъ, которому эта мысль до сихъ поръ не приходила въ голову, — Равенсберги дѣйствительно вернулись въ имѣніе. Тамъ теперь и старый графъ, и молодой графъ съ женой и цѣлымъ придворнымъ штатомъ. Хотя замокъ и великъ, но въ немъ едва нашлось для всѣхъ мѣста. Да, такіе господа умѣютъ жить! А вѣдь всѣмъ извѣстно, каковы были ихъ дѣла два года тому назадъ. Не женись тогда молодой графъ на милльонершѣ, не избѣжать Равенсбергу участи Графенау. Красива, должно быть, молодая графиня, но зато горда и надменна. Впрочемъ и Равенсберги всѣ кичились своей родовитостью. У кого не было шестнадцати предковъ, тотъ не существовалъ для нихъ. А теперь послѣдній представитель стариннаго рода женился на миссъ Морлэндъ!

— Родовое дерево въ наши дни уже не имѣетъ большого значенія, — замѣтилъ Зигвартъ: — оно капитулируетъ предъ золотомъ. Съ одной стороны — милльонъ, а съ другой — графская корона; это вполнѣ современно.

Въ словахъ архитектора звучало съ трудомъ скрываемое презрѣніе. Но Клаудіусъ видимо находилъ подобный образъ дѣйствій въ порядкѣ вещей и утвердительно кивнулъ головой.

— Да, многое на свѣтѣ измѣнилось, — сказалъ онъ, собираясь съ силами для новаго словоизверженія, но вдругъ замѣтилъ вошедшаго въ садъ незнакомца, при видѣ котораго чуть не подпрыгнулъ отъ изумленія.

Незнакомецъ поклонился и коротко спросилъ:

— Гдѣ я могу видѣть господина Зигварта?

— Это — я, — проговорилъ вставая архитекторъ.

Больше онъ не успѣлъ ничего сказать, потому что Клаудіусъ бросился къ пришедшему и разсыпался предъ нимъ въ любезностяхъ.

— А, мистеръ Вилльямъ! Я уже имѣлъ честь познакомиться съ вами. Вы ищете нашего архитектора? Позвольте мнѣ поенакомить васъ.

— Меня зовутъ Вилльямъ, — обратился американецъ къ Зигварту, не обращая вниманія на бургомистра, но отъ него не такъ легко было отдѣлаться.

— Я не понялъ вашихъ намѣреній. Если бы я только могъ предположить, что вы желаете переговорить съ господиномъ Зигвартомъ…

— Да, и наединѣ, — рѣшительно отвѣтилъ Вилльямъ.

— О, я не хочу мѣшать вамъ, — сказалъ бургомистръ, однако не двинулся съ мѣста, пока Зигвартъ не пригласилъ американца въ свою комнату, слегка извинившись предъ Клаудіусомъ, который съ мучительнымъ любопытствомъ посмотрѣлъ вслѣдъ уходившимъ, не рѣшаясь слѣдовать за ними послѣ такого рѣшительнаго отпора.

— Какъ много говорить этотъ господинъ! — замѣтилъ американецъ, входя въ домъ.

— Къ сожалѣнію это у него хроническое. Пожалуйста направо, мистеръ Вилльямъ.

Онъ ввелъ американца въ свое помѣщеніе, состоявшее изъ двухъ комнатъ въ мезонинѣ. Одна служила ему кабинетомъ и выходила окнами въ садъ. Это была большая, довольно низкая комната, обставленная старинной мебелью госпожи Герольдъ. По одной стѣнѣ стоялъ большой диванъ со столомъ и стульями, у противоположной стѣны два шкафа съ книгами и палками съ чертежами, а у окна — большой письменный и чертежный столы.

Американецъ сѣлъ на диванъ и внимательно оглядѣлся.

— Мнѣ кажется, въ этомъ городѣ всѣ очень любопытны, — заговорилъ онъ, — Или иностранцы здѣсь — большая рѣдкость? До самаго вашего дома за мной шелъ какой-то высокій человѣкъ съ большой саблей. Вонъ онъ стоитъ у калитки сада, какъ часовой.

Понявъ, въ чемъ дѣло, Зигвартъ едва удержался отъ улыбки.

— Это была почетная стража, вся вооруженная власть Эберсгофена, нашъ полицейскій, Томасъ. Онъ всегда ходитъ съ большою саблей, но еще никому не причинилъ ею зла.

— Здѣсь нѣтъ въ этомъ никакой необходимости, — презрительно замѣтилъ американецъ. — Эберсгофенъ — такой маленькій городъ.

— Да, съ Нью-Іоркомъ ему, разумѣется, не сравниться, — съ сердцемъ отвѣтилъ архитекторъ, — но въ немъ есть по крайней мѣрѣ одна достопримѣчательность, а именно новая ратуша.

— Я уже видѣлъ ее, — кивнулъ головой иностранецъ.

— И увидѣвъ покачали головой. Позвольте выразить вамъ свое уваженіе, мистеръ Вилльямъ; у васъ вѣрный взглядъ.

— Значитъ, проектъ составленъ не вами?

— Нѣтъ, я къ сожалѣнію не могу посягать на эту честь. Проектъ составленъ свѣтиломъ архитектуры, тайнымъ совѣтникомъ и такъ далѣе. Я только руковожу постройкой; но нельзя сказать, чтобы дѣло шло быстро: мы строимъ ратушу уже второй годъ. У насъ все должно совершаться медленно и осмотрительно. Сперва дѣло пройдетъ безчисленное количество инстанцій, затѣмъ надо, чтобы полдюжины писарей исписали себѣ пальцы до боли. Каждый кирпичъ долженъ быть сначала записанъ въ смѣту, каждый рабочій подробно опрошенъ. Когда же начнутъ дѣло, то оказывается, что нехватаетъ денегъ и надо еще накопить ихъ. А тутъ еще вѣчные пересуды, сплетни, дрязги, отъ которыхъ не избавишься, хоть изъ кожи вылѣзь!

— Почему же вы не вылѣзаете изъ кожи? — спросилъ американецъ, очевидно не понявъ послѣдней фразы Зигварта.

— Потому что это — пренепріятная процедура! Вы вѣрно еще ни раза не пробовали этого занятія.

— Нѣтъ; но мнѣ хотѣлось бы знать, зачѣмъ вы остаетесь при этомъ дѣлѣ? Вы вѣдь были прежде въ Берлинѣ?

Зигвартъ удивился, что американецъ зналъ объ этомъ, и отвѣтилъ уклончиво:

— Да, прежде, но уже годъ, какъ я оттуда уѣхалъ.

— А почему вы уѣхали?

— Это — мюе личное дѣло и ни до кого, кромѣ меня, неткасается.

Въ его голосѣ звучали нетерпѣніе и раздраженіе, но американецъ, устремивъ свои проницательные сѣрые глаза на архитектора. спокойно проговорилъ:

— Я хочу это знать.

— А я не хочу вамъ сказать! Да и чему я обязанъ честью вашего посѣщенія? Мы вѣдь совершенно незнакомы другъ другу. Смѣю спросить, что именно привело васъ ко мнѣ?

Американецъ указалъ на открытый шкафъ, изъ котораго выглядывали папки съ чертежами.

— Это вѣроятно — ваши проекты? Мнѣ оылю бы интересно познакомиться съ ними.

Зигвартъ былъ такъ пораженъ этимъ заявленіемъ, что въ первую минуту не нашелся, что отвѣтить, потомъ насмѣшливо улыбнулся.

— Очень сожалѣю, но я не показываю своихъ чертежей первому встрѣчному, всякимъ постороннимъ людямъ. Я сталъ осторожнѣе съ тѣхъ поръ, какъ меня научилъ этому горькій опытъ. Да и что вамъ за дѣло до моихъ чертежей и плановъ? Ее собираетесь ли вы поселиться въ Эберсгофенѣ и построить себѣ виллу?

— Нѣтъ, я въ. Европѣ только проѣздомъ. Намъ, американцамъ, это не подходитъ; здѣсь, среди мелкихъ будничныхъ интересовъ, неподходящее мѣсто для большихъ предпріятій. Мы далеко опередили вашу маленькую Германію, очень далеко.

— Что? — воскликнулъ въ сильнѣйшемъ раздраженіи Зигвартъ, — нечего издѣваться надъ Германіей! въ своемъ домѣ я этого не позволю. Всякій, кто посмѣетъ оказать хоть слово противъ Германіи, пусть убирается къ черту!

— Мистеръ Зигвартъ, вы становитесь грубы, — спокойно перебилъ его Вилльямъ.

— Очень радъ, что вы это наконецъ замѣтили, — гнѣвно замѣтилъ Зигвартъ и вскочилъ со стула, ожидая сильнаго отпора со стороны гостя, но тотъ продолжалъ спокойно смотрѣть на него своими проницательными, холодно-испытующими главами, а потомъ всталъ и сказалъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ:

— Вы — удивительный человѣкъ, мистеръ Зигвартъ; вы заинтересовали меня, и я еще вернусь.

Съ этими словами онъ взялъ со стола свою шляпу и съ тѣмъ же невозмутимымъ видомъ направился къ двери.

V.

Замокъ Равенсбергь и принадлежавшія ему помѣстья съ большими лѣсными угодьями находились всего въ часовомъ разстояніи отъ Эберсгофена. Прежде всѣ эти земли принадлежали графскому роду, многочисленному и богатому, но теперь почти угасшему и совершенно обѣднѣвшему. Легкомысленное веденіе хозяйства, расточительность, привычка жить на широкую ногу, когда средства уже не позволяли этого, мало-по-малу поглотили крупное состояніе. Теперешній хозяинъ Равенсберга получилъ отъ своего отца уже сильно обремененное долгами имѣніе и сдѣлалъ все, отъ него зависѣвшее, чтобы окончательно разорить его.

Графъ Бертольдъ провелъ довольно шумную юность. И его недаромъ звали «безумнымъ Равенсбергомъ». Одаренный выдающейся наружностью и страстнымъ темпераментомъ, онъ вездѣ одерживалъ многочисленныя побѣды, особенно надъ женщинами, и относился къ этимъ побѣдамъ съ беззаботностью баловня счастья, не думая, что часто разрушаетъ счастье другихъ. Только одинъ разъ дѣло приняло настолько серьезный оборотъ, что обезпокоило всю семью Равенсберговъ. Бертольдъ влюбился въ экономку матери, бѣдную сироту, рекомендованную графинѣ одной ея пріятельницей. Молодой графъ готовъ былъ махнуть рукой на родовые предразсудки и собрался даже тайно повѣнчаться со своей возлюбленной. Къ счастью родные вовремя успѣли вмѣшаться въ дѣло и отправили молодого графа путешествовать; компаньонка же исчезла изъ замка. Романъ кончился разлукой. Унаслѣдовавъ послѣ смерти отца Равенсбергъ, графъ Бертольдъ женился на дѣвушкѣ хорошаго происхожденія, которая подарила ему желаннаго наслѣдника и продолжателя рода. Все это впрочемъ случилось очень давно; графиня скончалась десять лѣтъ назадъ, сынъ подросъ, а самъ графъ сталъ въ послѣдніе годы интересоваться политикой и считался однимъ изъ вожаковъ консервативной партіи. Между тѣлъ оскудѣніе продолжалось. Графъ уже давно былъ только номинальнымъ владѣльцемъ своихъ имѣній, долги на которыхъ росли съ каждымъ годомъ, но Равенсбергъ не признавалъ нужнымъ перестать играть роль богатаго землевладѣльца, которую игралъ вою жизнь, пока ему не стало грозить полное банкротство. Тогда онъ ухватился за послѣднее средство къ спасенію: онъ женилъ своего единственнаго сына, также Бертольда, на богатой миссъ Морлэндъ и этимъ спасъ свои имѣнія. Вѣнчаніе состоялось въ Нью-Іоркѣ; потомъ молодые отправились въ свадебное путешествіе вокругъ свѣта, длившееся цѣлый годъ, и вернулись въ Берлинъ. Тутъ молодая графиня была представлена къ двору и со своей красотой и богатствомъ играла выдающуюся роль въ берлинскомъ обществѣ, гдѣ молодые провели вою зиму. Теперь они пріѣхали въ Равенсбергъ, служившій лѣтнимъ мѣстопребываніемъ графской семьи.

Графъ Равенсбергъ сидѣлъ съ сыномъ на террасѣ. Старику было за пятьдесятъ, но онъ до сихъ поръ отличался замѣчательной красотой, высокой фигурой и гордыми чертами лица, а его голубые глаза горѣли почти юношескимъ огнемъ.

Рядомъ съ нимъ сынъ со своими мягкими и утомленными чертами лица казался очень невзрачнымъ. Даже теперь, въ оживленномъ разговорѣ съ отцомъ, онъ былъ блѣденъ и имѣлъ усталый видъ. Поводомъ къ разговору служило извѣстіе, прочитанное имъ въ лежавшей предъ нимъ нью-іоркской газетѣ.

— Увѣряю тебя, папа, — произнесъ Бертольдъ, — это совершенно иной міръ. Невозможно приложить нашъ обычный масштабъ къ условіямъ американской жизни. Я не думалъ, что дѣятельность Морлэнда такъ обширна и разнообразна. Въ его конторахъ перекрещиваются тысячи нитей, сталкиваются всевозможные интересы. Едва лишь были пріобрѣтены участки близъ одной изъ станцій западной желѣзной дороги, какъ уже на мѣстѣ появился цѣлый отрядъ архитекторовъ съ планами и проектами. Я увѣренъ, что черезъ десять лѣтъ тамъ вырастетъ цѣлый городъ. И во главѣ предпріятія опять-таки стоитъ Морлэндъ, руководящій и наблюдающій за всѣмъ. Просто голова кружится при видѣ такой невѣроятной работоспособности.

— Да, американцы умѣютъ гоняться за наживой, — холодно возразилъ отецъ Бертольда. — Я удивляюсь, какъ еще Морлэндъ находить время бывать въ Европѣ.

— Ему хочется повидать Алису, а, можетъ быть, и отдохнутъ отъ дѣловой горячки. Въ послѣднее время онъ постоянно ѣздилъ изъ Нью-Іорка въ Хильтоушь — это — новое поселеніе — и обратно и очевидно утомился, а потому и постарался на нѣсколько мѣсяцевъ освободиться отъ дѣлъ. Его предпріятія не даютъ ему ни минуты сидѣть сложа руки.

— Очевидно! Его секретарь пріѣхалъ раньше его и уже успѣлъ здѣсь устроиться. Онъ привезъ съ собою пишущія машины и переписчиковъ, и теперь ветхія комнаты въ Равенсбергѣ напоминаютъ филіальное отдѣленіе нью-іоркской конторы.

— Папа! — съ легкимъ упрекомъ въ голосѣ проговорилъ Бертольдъ. — Вѣдь этой конторѣ мы обязаны тѣмъ, что Равенсбергъ свободенъ отъ долговъ, и доходы съ него предоставлены въ твое распоряженіе.

— И все-таки Равенсбергъ въ закладѣ у твоей жены, — рѣзко возразилъ графъ. — Получаемой тобою ренты вполнѣ достаточно, чтобы вести приличный образъ жизни, но самого приданаго тебѣ никогда не видать. Ты не долженъ былъ соглашаться на подобныя условія.

— Тогда Морлэндъ взялъ бы назадъ свое слово, а въ такомъ случаѣ что было бы съ нами?

— Ну, даже если тебѣ въ минуту крайней необходимости и пришлось принять такія унизительныя условія, то ты могъ бы измѣнить ихъ потомъ. Мужу принадлежитъ то, что имѣетъ жена. Однимъ взмахомъ пера Алиса могла бы перевести все на твое имя. Но ты не умѣешь вліять на нее.

— Алиса не поддается ничьему вліянію, — тихо сказалъ Бертольдъ. — Она самостоятельна, какъ женщина своей страны.

— И конечно понимаетъ всю власть, которую далъ ей въ руки ея брачный контрактъ. Она — дочь своего отца, а эти выскочки умѣютъ считать.

— Папа, Алиса — моя жена!

— Знаю, и тебѣ незачѣмъ напоминать мнѣ объ этомъ. Она носитъ наше имя, но, и будучи графиней Равенсбергъ, всетаки остается Алисой Морлэндъ. Она не понимаетъ нашихъ интересовъ и даже не хочетъ знать ихъ. Что для нея нашъ древній аристократическій родъ, наше имя, блиставшее въ продолженіе многихъ столѣтій? Украшеніе, которымъ она щеголяетъ при случаѣ и на которое позарилась изъ тщеславія, чтобы не отстать отъ другихъ. Она и ея отецъ считаютъ себя, благодаря своимъ милліонамъ, равными намъ.

— Да и въ глазахъ всего свѣта они нисколько не ниже насъ, — съ горечью возразилъ Бертольдъ. — Ты не хочешь согласиться, что деньги въ наше время стали силой, предъ которой все преклоняется. Развѣ мы сами не были принуждены сдѣлать то же самое?

— Преклониться! Да вѣдь ты предложилъ ей гораздо болѣе, чѣмъ она могла дать тебѣ. Я не противился такой женитьбѣ, потому что въ ней одной было наше спасеніе; но теперь ты — мужъ, глава дома, или по крайней мѣрѣ долженъ быть имъ. Эта умная, холодная американка сумѣла сдѣлать изъ тебя покорнаго супруга. Къ тому же ты былъ влюбленъ въ нее, да влюбленъ и до сихъ поръ, а она никогда не удостаивала отвѣчать на твою любовь.

— Потому что она вообще неспособна на чувства. Холодность въ ея натурѣ.

— Возможно! Но въ ея глазахъ есть что-то далекое отъ холодности и равнодушія. Пока она еще не потрудилась глубоко заинтересоваться чѣмъ нибудь, а ты — не такой человѣкъ, который могъ бы научить этому. Но — берегись! — она можетъ проснуться.

Молодой графъ поблѣднѣлъ при такомъ безцеремонномъ предостереженіи, но ничего не отвѣтилъ. То, что сейчасъ было произнесено, уже давно мучило его душу смутными опасеніями. Онъ съ тайнымъ безпокойствомъ ожидалъ встрѣчи своего отца съ тестемъ. Послѣ помолвки дочери Морлэндъ провелъ лишь нѣсколько недѣль въ Графенау, у своихъ родственниковъ, чтобы ознакомиться съ Равенсбергомъ и привести въ порядокъ запутанныя дѣла. Тогда старый графъ слишкомъ хорошо сознавалъ близившуюся катастрофу, чтобы не отнестись къ американцу съ полнѣйшей предупредительностью; тотъ въ свою очередь, желая этого брака, отвѣчалъ графу тѣмъ же. Теперь, когда дѣло было заключено и оформлено и когда предстояло прожить нѣсколько мѣсяцевъ подъ одной кровлей, обстоятельства могли измѣниться.

Нѣсколько минутъ длилось молчаніе. Въ стеклянной двери террасы появилась молодая графиня въ амазонкѣ и съ хлыстикомъ въ рукѣ.

Алиса нисколько не измѣнилась. Она сохранила свой холодный, надменный видъ, свою прежнюю самоувѣренноссъ, но стала еще красивѣе, чѣмъ была дѣвушкой. Она подошла къ собесѣдникамъ. Графъ всталъ и привѣтствовалъ ее съ рыцарскою вѣжливостью; она отнеслась къ нему съ почтительностью дочери.

— У насъ будутъ сегодня гости къ обѣду, — сказала она. — Мой отецъ поѣхалъ въ Графенау и надѣется привезти съ собою родственниковъ.

— Бертольдъ уже говорилъ мнѣ объ этомъ, — небрежно отвѣтишь графъ. — Ты каталась верхомъ?

— Да, папа. Я побывала въ «Лѣсномъ уголкѣ», въ охотничьемъ домикѣ.

Бертольдъ вздрогнулъ. Утромъ онъ предложилъ женѣ сдѣлать совмѣстную прогулку, но она нашла., что слишкомъ жарко. Теперь, послѣ полудня, было не менѣе жарко, но она пожелала ѣхать одна.

Молодая женщина сѣла между мужемъ и свекромъ и продолжала, играя хлыстикомъ:

— Я начинаю знакомиться съ Равенсбергомъ. Онъ красивъ, но страшно однообразенъ. Въ этихъ безконечныхъ лѣсахъ чувствуешь себя замуравленной, отрѣзанной отъ всего міра.

— Мнѣ казалось, что въ эту зиму мы вполнѣ насладились свѣтомъ, — возразилъ старый, графъ, — и я всей душой стремился въ мой тихій Равенсбергъ. Конечно было необходимо представить тебя ко двору и ввести въ наше общество, но это былъ просто какой-то безумный вихрь развлеченій, въ которомъ положительно невозможно было опомниться.

— Да, и это такъ утомительно, — сказалъ Бертольдъ, опустивъ голову на руки.

Жена взглянула на него сострадательно, но холодно.

— Бѣдный Бертольдъ! Ты крайне нервенъ и дѣйствительно не созданъ для такой жизни. Ты уже во время нашего путешествія постоянно казался утомленнымъ и навѣрно охотно вернулся бы домой черезъ три мѣсяца.

— А меня никогда не могли бы утомить путешествія, — сказалъ Равенсбергъ. — Прежде чѣмъ отдаться политикѣ, я того и часто путешествовалъ, постепенно знакомясь съ тѣми странами, которыя бралъ себѣ за образецъ. Но вы въ одинъ годъ изъѣздили весь свѣтъ. Постоянно новыя страны и новые люди, новыя картины и новыя впечатлѣнія… это должно производить ошеломляющее дѣйствіе.

— Къ такому калейдоскопу скоро привыкаешь, и если онъ утомляетъ, то исключительно своимъ однообразіемъ, — улыбнулась Алиса. — Всюду новые декораціи и костюмы, но вѣдь люди въ сущности все тѣ же. Кто надѣется встрѣтиться съ чѣмъ нибудь интереснымъ, выдающимся, навѣрно ошибется въ своихъ расчетахъ. При ближайшемъ знакомствѣ все оказывается будничной, сѣренькой прозой.

— Нѣсколько преждевременно мудрое разсужденіе для двадцатидвухлѣтней женщины, — сухо замѣтилъ графъ.

— У насъ рано знакомятся съ жизнью, папа, и начинаютъ судить о ней въ томъ возрастѣ, когда у васъ молодыя дѣвушки находятся еще въ полной зависимости отъ родителей. Я уже многое видѣла и испытала, но въ сущности не пережила еще ничего.

— А ты вѣдь вышла замужъ, и слѣдовательно… — рѣзко замѣтилъ старшій графъ.

— Разумѣется, но вѣдь это дѣлаетъ каждая женщина, если ей представляется выборъ; замужество является нѣкоторой перемѣной въ нашей жизни, но настоящее событіе я представляю себѣ иначе.

Бертольдъ уже собирался вмѣшаться въ разговоръ, потому что видѣлъ, какъ омрачилось лицо его отца. Но избавленіе явилось съ совершенно неожиданной стороны: вошелъ лакей и доложилъ, что графа желаетъ видѣть архитекторъ Зигвартъ.

— Зигвартъ? Да, я дѣйствительно просилъ его придти въ это время. Ты конечно знаешь, Бертольдъ, что онъ уже цѣлый годъ въ Эберсгофенѣ? — и графъ Равенсбергъ ушелъ съ террасы.

Алисѣ имя архитектора Зигварта было совершенно незнакомо, и она равнодушно спросила:

— Вы собираетесь дѣлать какія нибудь постройки къ замку?

— Нѣтъ, Зигвартъ — воспитанникъ моего отца, — отвѣтилъ Бертольдъ, — онъ — сынъ нашего прежняго старшаго лѣсничаго. Папа принялъ осиротѣвшаго мальчика подъ свое покровительство, воспиталъ его, далъ ему образованіе и очень любитъ его.

— Въ самомъ дѣлѣ? — равнодушно замѣтила молодая женщина. — А теперь мнѣ надо переодѣться къ обѣду. Я еще въ амазонкѣ, а гости могутъ уже скоро пріѣхать.

Бертольдъ смотрѣлъ, какъ спускалась со ступенекъ террасы эта стройная и гордая владѣтельница Равенсберга. Она поддержала своими деньгами готовый рухнуть графскій домъ, и молодой графъ, можетъ бытъ, чувствовалъ это глубже и больнѣе отца. Онъ напрасно надѣялся на то, что онъ и его, жена будутъ понимать и любить другъ друга! Они не только остались чужими въ эти два года брачной жизни, но все болѣе отдалялись другъ отъ друга. Если бы Бертольдъ обладалъ энергичной натурой своего отца, Алиса, можетъ быть, и чувствовала бы къ нему что нибудь болѣе снисходительной жалости, въ которой порой сквозило даже презрѣніе. Бѣдный Бертольдъ часто чувствовалъ это, но- все-таки любилъ красивую, холодную женщину, вступленіе которой въ берлинское общество сопровождалось цѣлымъ рядомъ тріумфовъ и обладаніе которой возбуждало во многихъ зависть къ нему. Но, глядя теперь на Бертольда, откинувшагося на спинку стула съ горькимъ выраженіемъ на плотно сжатыхъ губахъ, никто не назвалъ бы его счастливымъ человѣкомъ.

Между тѣмъ его отецъ вошелъ въ свой кабинетъ — большую угловую комнату, высокую и мрачную, въ которой находились шкафъ съ дорогими охотничьими ружьями, свидѣтельствовавшими о тотъ, что графъ — страстный охотникъ. У окна стоялъ Германъ Зигвартъ. При входѣ графа онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ ему навстрѣчу и поклонился.

— Добро пожаловать, Германъ, — проговорилъ графъ, протягивая руку. — Давно мы не видались, очень давно! Ужъ въ Берлинѣ мы рѣдко встрѣчались, а въ Эберогофенѣ ты точно сквозь землю провалился. Ты знаешь, что я бываю здѣсь только лѣтомъ, и, уѣзжая въ Италію, даже не попрощался со мною, а ограничился прощальнымъ письмомъ.

— Я заходилъ къ вамъ, графъ, — извинился архитекторъ, — но не засталъ васъ дома, а затѣмъ не хотѣлъ утруждать васъ. Въ Берлинѣ у васъ всегда такъ много дѣла.

— Утруждать? Что за глупости! Ты отлично знаешь, что для тебя у меня всегда найдется время. Ну, а теперь присядемъ и поболтаемъ, чтобы я могъ поближе познакомиться съ твоими дѣлами. Ну, какъ идутъ твои работы? Принесла ли тебѣ пользу твоя поѣздка въ Италію? Ты вѣдь провелъ тамъ годъ? и цѣлыхъ полгода въ Римѣ? Мнѣ кажется, что это — слишкомъ короткій срокъ для серьезныхъ занятій и что тебѣ въ сущности слѣдовало побывать въ Парижѣ.

— Но моей стипендіи могло хватить только, на годъ, и я принужденъ былъ сообразоваться съ этимъ, — возразилъ архитекторъ.

— Ты былъ принужденъ! ты просто былъ изумительно упрямъ, какъ и всегда въ этомъ вопросъ. Я же вѣдь предлагалъ тебѣ удвоить сумму, предлагалъ вообще взять эту поѣздку на свой счетъ, — ты самъ отказался. Не могъ же я силой навязывать тебѣ эти деньги.

— Для меня было вполнѣ достаточно полученной суммы, и я не хотѣлъ злоупотреблять вашей добротой. Вы и такъ принесли мнѣ достаточно жертвъ.

— Глупости! тебѣ слѣдовало бы знать, что для меня это — вовсе не жертва, а между тѣмъ болѣе продолжительное пребываніе за границей было бы тебѣ безусловно полезно. Теперь ты стоишь на своихъ ногахъ и строишь новую ратушу въ Эберсгофенѣ. Во всякомъ случаѣ это — хоть какое либо начало самостоятельной дѣятельности, хотя конечно въ такомъ городишкѣ тебя не могутъ ни замѣтить, ни оцѣнить. Ты захватилъ съ собою проектъ ратуши? Мнѣ интересно познакомиться съ твоимъ первымъ самостоятельнымъ трудомъ.

— Вы ошибаетесь, графъ. Проектъ составленъ не мною, а тайнымъ совѣтникомъ Бергеромъ. Какъ чиновникъ, онъ не имѣетъ права лично руководить постройкой и потому поручилъ ее мнѣ.

— Проектъ — не твое произведеніе? — изумленно воскликнулъ графъ. — Такъ почему же ты торчишь цѣлый годъ въ этомъ захолустьѣ? Германъ, я рѣшительно не понимаіо тебя.

— Я не могъ найти другое мѣсто. Начинающему архитектуру не приходится выбирать; надо брать, что найдется.

— Почему же въ такомъ случаѣ ты не остался въ Берлинѣ? Ты вѣдь работалъ у Гунтрама, могъ имѣть постоянную работу и, даже уходя отъ него, могъ бы попросить рекомендацію.

— На это я къ сожалѣнію не могъ расчитывать, — притворно-спокойнымъ тономъ отвѣтилъ Германъ. — Я разошелся съ господиномъ Гунтрамомъ.

— Разошелся! ученикъ съ учителемъ? Ты еще молодъ, только еще начинаешь свою карьеру, и тебѣ слѣдовало подчиниться ему, какъ авторитету! — неодобрительно замѣтилъ графъ, очевидно думая, что дѣло идетъ лишь о различіи во взглядахъ.

Зитаартъ ничего не отвѣтилъ. Къ чему было защищаться? Онъ уже по горькому опыту зналъ, что ему не повѣрятъ, что и здѣсь онъ встрѣтитъ то же недовѣріе и пожиманіе плечъ, съ которыми ему обыкновенно совѣтовали подчиниться сужденію учителя. Однако противъ этого онъ возмущался всей душой! Онъ молчалъ, по его рука судорожно сжимала ручку кресла, свидѣтельствуя о мукѣ, которую онъ переживалъ во время этого экзамена.

— Ты очевидно переоцѣнилъ свои способности, желая пробиться исключительно своими средствами, — оказалъ графъ. — Это — постоянная ошибка молодости, за которую тебѣ невидимому приходится платиться. Ты взялъ мѣсто въ Эберсгофенѣ исключительно изъ упрямства, но это — не только задержка въ твоей карьерѣ, а шагъ назадъ. Возвращайся въ Берлинъ или уѣзжай въ Парижъ и старайся наверстать упущенное. Я предлагаю тебѣ необходимыя для этого средства. А когда вернешься и захочешь устроиться самостоятельно, мы поговоримъ!

Предложеніе было великодушно, однако Зигвартъ холодно отвѣтилъ:

— Благодарю васъ, но простите, если и на этотъ разъ я не воспользуюсь вашей добротой. Занимаемое мною положеніе конечно очень скромно, но пока оно обезпечиваетъ меня и даже даетъ возможность удѣлятъ время дальнѣйшему образованію. Я вполнѣ доволенъ.,

Равенсбергъ вскочилъ, и его глаза вспыхнули огнемъ.

— Ну, тогда оставайся здѣсь и порти всю свою карьеру единственно изъ-за своего упрямства и каприза. Мнѣ уже надоѣло слушать на все «нѣтъ» и «нѣтъ» Я ждалъ отъ тебя большаго, но если ты удовлетворяешься такимъ жалкимъ положеніемъ, то, значитъ, не годишься для той широкой будущности, которую я тебѣ открылъ; кто хочетъ оставаться внизу, того трудно поднять наверхъ. Ступай и оставайся въ Эберсгофенѣ!

Зигвартъ молча поклонился и вышелъ изъ комнаты. Когда дверь за нимъ закрылась, графъ обернулся и сдѣлалъ невольное движеніе, какъ будто желая удержать его.

— Германъ! — воскликнулъ онъ, но сдержался и только топнулъ нотою. — Нѣтъ, я не могу уступить этому упрямцу, какъ уже столько разъ уступалъ. Ему необходимо наконецъ образумиться.

Кто зналъ вспыльчиваго и властолюбиваго Равенсберга, не переносившаго малѣйшаго противорѣчія даже отъ собственнаго сына, тотъ удивился бы, какъ скоро улегся его гнѣвъ.

— Упрямая голова! — пробормоталъ онъ, но уже улыбаясь, и, подойдя къ столу, началъ разбирать корреспонденцію.

Зигвартъ быстро прошелъ примыкавшую къ кабинету комнату; въ передней онъ остановился и вздохнулъ съ облегченіемъ, какъ будто сбросивъ съ себя тяжелую ношу. Для него были всегда непріятны эти аудіенціи, онъ часто упрекалъ себя въ неблагодарности къ человѣку, которому былъ обязанъ воспитаніемъ и образованіемъ, который осыпалъ его благодѣяніями, но… не могъ быть благодарнымъ. Каждый разъ, какъ онъ старался возбудить въ себѣ чувство благодарности, что-то возмущалось въ немъ, какой-то темный, враждебный инстинктъ запрещалъ ему это; и, чѣмъ больше старался онъ побороть себя, чѣмъ сильнѣе становилось это загадочное ощущеніе. Онъ боролся съ этимъ чувствомъ съ самыхъ дѣтскихъ лѣтъ; нѣсколько минуть назадъ онъ скорѣе согласился бы умереть, чѣмъ сознаться въ настоящей причинѣ разрыва съ Гунтрамомъ. И снова пользоваться благодѣяніями? нѣтъ! ни за что! пусть все идетъ попрежнему; онъ во что бы то ни стало сохранитъ свою самостоятельность.

У домика сторожа при въѣздѣ въ паркъ Зигвартъ встрѣтилъ графскій экипажъ. Окинувъ бѣглымъ взглядомъ сидѣвшихъ въ немъ двухъ мужчинъ и даму, онъ удивился и обратился къ сторожу:

— Кто эти господа?

— Владѣльцы Графенау, господина и госпожа фонъ Берндтъ.

— А господинъ, сидѣвшій на переднемъ сидѣньѣ, рядомъ съ дамой?

— Это — отецъ нашей молодой графини, мистеръ Вилльямъ Морлэндъ, — съ важностью отвѣтилъ сторожъ, — Они вчера только прибыли.

На губахъ Зигварта показалась легкая усмѣшка. Онъ кивнулъ головой сторожу и пошелъ дальше.

Итакъ, его посѣтилъ самъ Вилльямъ Морлэндъ, американскій милльонеръ. А какъ безцеремонно онъ самъ обошелся съ нимъ вчера! Но что могло побудить этого господина явиться къ нему, назвавшись своимъ именемъ, а не фамиліей, и упорно сохраняя инкогнито?

Сперва Зигвартъ увидѣлъ въ инцидентѣ только комическую сторону, но потомъ сталъ досадовать, находя его глупымъ. Вотъ уже годъ, какъ онъ сидитъ въ этой глуши и сердится на судьбу, не дающую ему выдти изъ тяжелаго положенія; этотъ человѣкъ, отыскавшій его въ его уединеніи, держитъ въ своихъ рукахъ тысячи нитей, благодаря которымъ можно бы вернуться въ міръ, въ жизнь, — и что же? Зигвартъ самъ выпроводилъ его за дверь, наговоривъ ему кучу грубостей! Онъ конечно уже не вернется.

— Да, это была величайшая глупость, — сказалъ молодой человѣкъ, — увы! не первая и вѣроятно не послѣдняя. Но въ сущности я правъ. Если кто нибудь посмѣетъ въ моемъ домѣ поносить мое отечество, то опять будетъ немедленно выставленъ за дверь, будь онъ хоть десять разъ милльонеромъ! — и онъ, упрямо тряхнувъ головою, повернулъ на дорогу въ Эберсгофенъ.

Между тѣмъ гости подъѣхали къ крыльцу, гдѣ были встрѣчены молодой четой. Ихъ пригласили въ гостиную поболтать до обѣда. Вдругъ Морлэндъ обратился къ своему зятю:

— Былъ у васъ сейчасъ архитекторъ Зигвартъ?

— Да, онъ былъ у моего отца, — отвѣтилъ молодой графъ, — Вы съ нимъ знакомы? Навѣрно встрѣчались въ Берлинѣ?

— Нѣтъ, я видѣлъ его вчера въ Эберсгофенѣ.

— Ты тамъ останавливался, папа? — спросила Алиса. — Мы были поражены, что ты такъ внезапно пріѣхалъ, даже не приказавъ выслать экипажъ прямо на станцію.

— У меня были на это свои причины, — былъ лаконическій отвѣтѣ.

— Архитекторъ Зигвартъ? — переспросилъ Берндтъ. — Развѣ онъ теперь въ Эберсгофенѣ? Впрочемъ ему было невозможно оставаться въ Берлипѣ.

— Невозможно? Почему? — съ удивленіемъ опросилъ Бертольдъ.

— Можетъ быть, мнѣ слѣдовало бы промолчать, но такъ какъ этотъ Зигвартъ имѣетъ повидимому отношеніе къ Равенсбергу, то будетъ пожалуй лучше сказать вамъ всю правду. Подобные элементы охотно заводятъ знакомства со знатными домами, чтобы впослѣдствіи эксплоатировать ихъ. Случилась непріятная исторія. Вы вѣдь видѣли мою новую виллу въ Берлинѣ?

— Разумѣется! Архитекторъ Гунтрамъ создалъ настоящее произведеніе искусства.

— Да, я того же мнѣнія, да и весь Берлинъ также. Но Зигвартъ заявилъ претензію на проектъ виллы, какъ на свою собственность.

— Зигвартъ? — воскликнулъ Бертольдъ. — Но, насколько мнѣ извѣстно, онъ — ученикъ Гунтрама.

— Совершенно вѣрно! Онъ увѣрялъ, что, закончивъ этотъ проектъ и уѣзжая въ Италію, оставилъ его въ числѣ другихъ чертежей у своего учителя. Надо имѣть большую смѣлость, чтобы, будучи молодымъ, никому неизвѣстнымъ и ничѣмъ себя не заявившимъ человѣкомъ, взвести подобное обвиненіе на выдающагося архитектора. А Зигвартъ именно это и сдѣлалъ.

— Это невозможно! — воскликнулъ Бертольдъ. — Что же сказалъ на это Гунтрамъ?

— Онъ отнесся къ дѣлу слишкомъ мягко: посмѣялся и сказалъ, что отъ человѣка въ его положеніи нельзя ожидать, чтобы онъ серьезно отнесся къ подобному обвиненію. Зигвартъ всегда отличался эксцентричностью. Возможно, что и у него былъ составленъ подобный проектъ, и на этомъ основаніи онъ выдумалъ всю эту исторію. Это — просто какая-то манія величія. Я смотрю на это дѣло, какъ на вымогательство, которое надо преслѣдовать самымъ энергичнымъ образомъ; но Гунтрама никакъ нельзя было заставитъ сдѣлать это.

— Шантажъ въ отношеніи своего учителя!.. это отвратительно! — проговорила Алиса съ выраженіемъ глубочайшаго отвращенія.

Ея отецъ, не произнесшій до сихъ поръ ни слова, обратился къ зятю и сухо спросилъ:

— Ты, разумѣется, берешь сторону Гунтрама, потому что уже давно знакомъ съ нимъ?

— Но, Вилльямъ, тутъ и рѣчи не можетъ быть о томъ, чтобы держать чью нибудь сторону, — вмѣшалась госпожа Берндтъ. — Всякая попытка отнестисъ къ этому дѣлу серьезно была бы оскорбленіемъ для Гунтрама. Ты вѣдь знаешь, какое положеніе занимаетъ онъ въ Берлинѣ. Чего онъ только тамъ не построилъ!

— Да, даже слишкомъ много: когда-то онъ былъ въ большой модѣ, но это уже давно прошло. Ваша вилла — геніальное произведеніе, но совершенно не въ его духѣ, Потому что все, что онъ создавалъ до сихъ поръ, — грошевый товаръ.

— Эта исторія кажется мнѣ совершенно невозможной! — воскликнулъ сильно взволнованный Бертольдъ. — Зигвартъ! да вѣдь я знаю его съ самаго дѣтства! Онъ и подобное обвиненіе прямо несовмѣстимы.

— Мнѣ извѣстны всѣ подробности отъ самого Гунтрама, слѣдовательно — изъ самаго достовѣрнаго источника, — возразилъ Берндтъ. — Онъ еще пощадилъ молодого человѣка, огласивъ дѣло лишь въ спеціальныхъ кругахъ, гдѣ, разумѣется, всѣ отшатнулись отъ юнаго архитектора, и ему оставалось только уѣхать изъ Берлина.

Появленіе стараго графа положило конецъ разговору. Онъ привѣтствовалъ родственниковъ своего сына съ обычной элегантной вѣжливостью, но на этотъ разъ въ ней замѣчалась нѣкоторая сдержанность. За обѣдомъ всѣ по какому-то молчаливому соглашенію избѣгали затрагивать тему, которая очевидно вызывала общее раздраженіе.

VI.

Графенау не могъ сравниться съ гордымъ Равенсбергомъ. Это было дворянское помѣстье средней величины, но очень красиво расположенное. Замокъ стоялъ на возвышенности, съ которой открывался видъ на широкую рѣку, на деревню Графенау, пріютившуюся метду лугами и плодовыми садами, и на равенсбергскіе лѣса, темной линіей обрамлявшіе горизонтъ.

Въ самомъ Графенау не было большихъ лѣсныхъ угодій, а потому тамъ довольствовались однимъ лѣсничимъ, жившимъ въ «Совиномъ гнѣздѣ».

Маленькій охотничій домикъ въ лѣсу, носившій это названіе и построенный въ стилѣ рококо, отличался нѣкогда изяществомъ и граціозностью. Теперь онъ стоялъ среди своего зеленаго уединенія, запущенный и близкій къ полнѣйшему разрушенію, какъ забытое воспоминаніе прошлаго. Баронъ Гельфенштейнъ, много лѣтъ тщетно боровшійся съ разореніемъ, съ трудомъ сводилъ концы съ концами, не имѣя денегъ для поддержки домика, въ которомъ его предки часто собирались для веселой охоты. Теперь, благодаря великодушію новаго владѣльца Графенау, онъ нашелъ себѣ здѣсь убѣжище и могъ кое какъ жить благодаря предоставленному ему пріюту и своей небольшой пенсіи. Здѣсь доживалъ онъ свои послѣдніе дни съ молоденькой внучкой и старой служанкой, завѣдывавшей его хозяйствомъ. Кромѣ нихъ въ охотничьемъ домикѣ жилъ еще старый лѣсничій со своимъ помощникомъ.

Большая средняя комната съ балконными окнами, выходившими на большую террасу, еще сохраняла слѣды былого блеска. Выцвѣтшая живопись на потолкѣ, подслѣповатыя зеркала въ потускнѣвшихъ золотыхъ рамахъ, мраморный каминъ, потрескавшійся и облупившійся, все напоминало о прошломъ. Перенесенная изъ замка мебель была такъ же стара и потерта, потому что все лучшее сдѣлалось жертвой аукціона.

Баронъ Гельфенштейнъ сидѣлъ у окна въ большомъ креслѣ; благодаря совершенно сѣдымъ волосамъ и глубокимъ морщинамъ, онъ казался дряхлымъ, измученнымъ старикомъ. Противъ него сидѣли графъ Бертольдъ и Алиса. Равенсберги всегда дружески относились къ своимъ сосѣдямъ и теперь считали своимъ долгомъ относиться со всевозможной предупредительностью къ старику, пережившему такое тяжелое горе. Старый графъ уже извѣстилъ сосѣда; сегодня Бертольдъ привезъ представить барону свою молодую жену.

Алиса ничего не имѣла противъ этого визита. Ей была извѣстна судьба прежняго владѣльца Графенау, принадлежавшаго теперь ея дядѣ, и она тоже находила необходимымъ оказать старику вниманіе. Но ей было невыразимо тяжело смотрѣть на старика, лицо котораго ясно говорило о пережитыхъ имъ нравственныхъ и физическихъ страданіяхъ. Ей, выросшей въ блескѣ и роскоши, въ первый разъ въ жизни пришлось близко присмотрѣться къ такой печальной долѣ. Она уже подыскивала предлогъ сократитъ свой визитъ, какъ вдругъ средняя дверь распахнулась со всего размаха, и въ комнату вбѣжала дѣвушка съ развѣвающимися локонами и бросилась къ старому барону, крича:

— Дѣдушка, дѣдушка, я поймала лисицу-разбойницу, таскавшую у насъ куръ! вотъ она!

Добыча была съ торжествомъ положена къ ногамъ стараго барона, тщетно старавшагося умѣрить проявленія бурной радости своей внучки.

— Но, Траудль, развѣ ты не видишь, что у насъ гости?

Только теперь пришла дѣвочка въ себя и, увидѣвъ гостей, радостно воскликнула:

— Бертольдъ, наконецъ-то ты здѣсь!

— Да, я снова здѣсь, — улыбаясь отвѣтилъ графъ, — и, какъ видишь, не одинъ. Мнѣ приходится взять на себя церемонію представленія. Алиса, это — баронесса, Гертруда фонъ Гельфенштейнъ. Для насъ она просто «Траудль», или «маленькая золотоволюсая Труда». Хотя я на цѣлыхъ десять лѣтъ старше ея, мы были прежде добрыми друзьями, не правда ли, Траудль? А теперь посмотри на. мою жену и окажи, нравятся ли она тебѣ.

Траудль посмотрѣла широко раскрытыми, изумленными глазами на молодую женщину, которая въ свою очередь была удивлена не меньше ея.

Какъ? это молодое существо, вбѣжавшее въ комнату, какъ шаловливый мальчишка, была баронессой фонъ Гельфенштейнъ? И что за видъ у нея! простое темно-сѣрое платьице было ей узко и коротко; на ногахъ были одѣты грубые кожаные сапоги, черная поярковая шляпа далеко не блистала новизной, но на ней красовался зеленый султанъ, украшающій шляпы охотниковъ послѣ удачнаго выстрѣла. Стройная фигурка дѣвушки еще не достигла полнаго развитія, а на лицѣ, сохранившемъ еще дѣтское выраженіе, сверкали темно-сѣрые, о чемъ-то вопрошающіе глаза. Рыжеватые волосы распустились во премія охоты и стремительнаго бѣга и падали ей на спину. Юная баронесса была очевидно совершеннымъ ребенкомъ, несмотря на свои шестнадцать лѣтъ, и позволяла себѣ всѣ вольности дѣтскаго возраста.

Алиса произнесла нѣсколько подходящихъ словъ, холодныхъ и корректныхъ, какъ она сама, но Траудль не отрывала взора отъ ея лица и наконецъ воскликнула съ явнымъ восхищеніемъ:

— О, графиня, какъ вы хороши!

Алиса, улыбнулась; это наивное, страстное восхищеніе польстило ей болѣе, чѣмъ любая изъ ея побѣдъ. Она протянула молодой дѣвушкѣ руку и произнесла:

— Намъ слѣдуетъ поближе познакомиться, баронесса Траудль; будемъ друзьями! Хотите?

— Ö, да, да! Я и съ Бертольдомъ всегда была дружна. Поомотри-ка на эту лисицу, Бертольдъ. Гофштетеръ предоставилъ мнѣ выстрѣлить И говоритъ, что этр былъ мастерскій выстрѣлъ. Я хорошо попала въ рыжую плутовку, не правда ли?

Она подняла лисицу съ пола и потрясла ею съ торжествующимъ видомъ, но дѣдъ произнесъ укоризненнымъ тономъ:

— Ты совсѣмъ забываешь, что ты — взрослая дѣвушка. Будьте къ ней снисходительны, графиня! Она проводить цѣлые дни съ лѣсникомъ, особенно съ тѣхъ поръ, какъ графъ Равенсбергъ подарилъ ей пони. Это было лишнимъ баловствомъ со стороны твоего отца, Бертольдъ. Она стала еще необузданнѣе.

— О, мой пони — прелестное, восхитительное животное! — воскликнула Гертруда. — Ты видѣлъ его, Бертольдъ? Если нѣтъ, то я непремѣнно должна показать его тебѣ и твоей женѣ. Пойдемъ со мной!

— Нѣтъ, оставь мнѣ Бертольда, — остановилъ со дѣдъ, — я такъ давно не видалъ его. Но если вы ничего не имѣете противъ этого знакомства, графиня…

— О, разумѣется! Пойдемте, баронесса.

Алиса быстро встала, радуясь желанному предлогу, а Траудль въ восторгѣ отъ того, что гостья пожелала видѣть ея пони, мгновенно завладѣла молодой женщиной и повела ее изъ комнаты.

— Все та же рѣзвая шалунья, — сказалъ Бертольдъ. — Наша маленькая златокудрая Труда нисколько не измѣнилась.

— Да она и не измѣнится, — мрачно возразилъ Гельфенштейнъ. — Вотъ что сдѣлалъ Гейнцъ со своей системой воспитанія! Ты вѣдь знаешь, онъ никогда не могъ примириться съ тѣмъ, что судьба не послала ему сына и наслѣдника, и потому воспиталъ дочь, какъ мальчика. Въ двѣнадцать лѣтъ она уже ѣздила съ отцомъ на охоту и проводила съ нимъ цѣлые дни въ лѣсу и въ полѣ, и, чѣмъ болѣе походила на мальчика, тѣмъ болѣе онъ радовался. А матери вѣдь у нея давно не было.

— Да, она умерла слишкомъ рано и для дочери, и для Гейнца.

— Мой бѣдный Гейнцъ! Онъ никогда не вѣрилъ въ возможность несчастья, а я въ продолженіе многихъ лѣтъ видѣлъ, какъ оно приближалось. Онъ все время надѣялся, что мы какъ нибудь вывернемся. Я не могъ не обвинить судьбы въ жестокости, когда послѣ того несчастнаго паденія съ лошади мнѣ принесли моего сына умирающимъ. Теперь же я вѣрю, что все было къ лучшему. Онъ не перенесъ бы такой горькой участи, я же долженъ испить чашу до послѣдней капли. А этотъ бѣдный ребенокъі Траудль выросла свободной и вольной, не имѣя никакого представленія о жизни; между тѣмъ придется же ей вступить въ эту жизнь и испытать ея безпощадныя требованія и суровую жестокость! Что будетъ съ моей Траудль, когда я закрою глаза?

— Но, дядя, какъ же ты можешь тревожиться объ этомъ? Ты вѣдь самъ назначилъ моего отца ея опекуномъ и отлично знаешь, что нашъ домъ будетъ ея домомъ.

— Знаю, Равенсбергъ обѣщалъ мнѣ это. Но все же тѣ очень горька мысль., что единственное дитя моего сына будетъ всю свою жизнь жить изъ милости въ вашемъ домѣ.

— Всю свою жизнь! Но вѣдь Траудль семнадцать лѣтъ, и она можетъ скоро выдти замужъ.

— Нищая, безприданница никогда не выйдетъ замужъ. Мы всѣ боремся съ тяжелымъ временемъ, но въ концѣ концовъ оно побѣждаетъ насъ. Твой отецъ продолжаетъ бороться съ присущей ему энергіей. Онъ возвелъ надежный валъ вокругъ себя и своего дома, но зато принесъ въ жертву своего сына.

— О, нѣтъ! Я по доброй волѣ сдѣлалъ то, что долженъ былъ сдѣлать ради имени и чести нашего дома. Они не должны были погибнуть. Въ нашемъ кругу романическіе браки представляютъ рѣдкое исключеніе; обыкновенно родъ и его интересы рѣшаютъ дѣло. То же самое сдѣлалъ и мой отецъ, да и Гейнцъ при выборѣ жены руководился твоими желаніями и совѣтами. И оба брака были счастливы.

— Да, потому что въ обоихъ случаяхъ женились на ровнѣ, ты же взялъ себѣ жену изъ совершенно иного міра. Неужели ты вѣришь, что эта красивая, гордая женщина, отлично сознающая, что все въ ея власти, когда нибудь станетъ совсѣмъ нашей? А ты чувствуешь ли себя счастливымъ въ качествѣ мужа «принцессы»?

— Дядя Гельфенштейнъ! — вспылилъ было Бертольдъ вспыхнувъ, но старикъ сдѣлалъ успокоительный жестъ.

— Я говорю это, вовсе не желая оскорбить тебя, но ты со своей чуткостью и воспріимчивостью менѣе всего годишься для этой роли. Впрочемъ дѣлу уже не помочь. Мы всѣ попали подъ колесо, и оно неминуемо раздавитъ насъ. Благо тому, кто теперь наверху, — и мы были тамъ когда-то!

Въ словахъ старика звучала мрачная покорность. Молодой графъ всталъ, видимо страдая отъ оборота разговора, и произнесъ:

— Ты боленъ и озлобленъ, дядя, и видишь все въ мрачномъ свѣтѣ. Счастье еще, что съ тобою Траудль съ ея живымъ личикомъ и веселымъ смѣхомъ. Ты позволишь мнѣ сходить за женой? Намъ пора домой.

Подъ старымъ букомъ сидѣли Алиса и Траудль. Пони былъ приведенъ и осмотрѣнъ, но Алиса, имѣвшая въ своемъ распоряженіи цѣлую кошошню, рѣшительно не могла понять, какъ можно быть такъ безгранично счастливой, обладая единственной маленькой лошадкой, и еще менѣе понимала, какъ могла семнадцатилѣтняя баронесса оставаться такимъ ребенкомъ. Въ ея годы Алиса уже вступила въ общество совершенно взрослой молодой дѣвушкой. Но знакомство съ молоденькой баронессой имѣло для нее прелесть новизны. Траудль представляла собою что-то необычайное, непосредственное, самобытное; это заинтересовало Алису, и она со снисходительной улыбкой слушала болтовню дѣвушки, уже относившейся къ ней съ довѣрчивостью и безцеремонностью ребенка; вѣдь жена Бертольда не могла быть ей чужою.

— Да, мы живемъ здѣсь довольно уединенно, — сказала она въ отвѣть на разспросы Алисы, — особенно зимою, когда насъ совсѣмъ заносить, снѣгомъ; тогда я не вижу никого, кромѣ дѣдушки, Гофштетера и нашей старой Лены. Дѣдушка всегда, боленъ и грустенъ. Гофштетеръ говоритъ, что дѣдушка никакъ не можетъ примириться съ тѣмъ, что мы вылетѣли въ трубу.

— Вылетѣли въ трубу? Что это значить? — переспросила Алиса.

— Такъ обыкновенно говорилъ про людей, у которыхъ все стало изъ рукъ вонъ плохо, — наивно объяснила Траудль. — Гофштетеръ предсказывалъ это. Онъ всегда говорилъ, что все- пойдетъ къ черту, такъ оно и вышло. Гофштетеръ всегда правъ.

Молодая женщина слушала съ возрастающимъ удивленіемъ. Эти выраженія поражали ее, и, по ея мнѣнію, Траудль въ обществѣ оказалась бы прямо невозможной.

— Вы до сихъ поръ пользовались повидимому самой завидной свободой, — съ замѣтной, ироніей сказала она. — Вамъ еще многому придется поучиться, когда вы станете посѣщать общество и выйдете замужъ.

— Замужество не про меня писано, — возразила Траудль.

— Почешу же? Развѣ вы питаете отвращеніе къ браку?

— О, нѣтъ, вѣдь мой папа былъ женатъ, и Бертольдъ женатъ, но Гофштетеръ говоритъ, что теперь никто не женится на благородной дѣвушкѣ, у которой нѣтъ ни гроша. Всѣ мужчины гонятся за деньгами, а у меня ровнешенько ничего нѣтъ.

— Кто же собственно этотъ Гофштетеръ, на котораго вы постоянно ссылаетесь, какъ на авторитетъ? Онъ повидимому играетъ для васъ ролъ оракула.

— Гофштетеръ — это нашъ лѣсничій, то есть теперъ-то онъ состоитъ на службѣ у фонъ Берндта. Онъ говоритъ, что теперь ему не стоитъ служить и что онъ останется здѣсь только, пока дѣдушка будетъ жизнь. Онъ всегда служилъ только Гельфенштейнамъ, а до другихъ ему дѣла нѣтъ. Вотъ онъ каковъ у насъ! Гофштетеръ, поди сюда!

Подошедшій откуда-то сбоку человѣкъ приблизился къ разговаривающимъ. Это былъ настоящій лѣсничій стараго закала, сильный и здоровый, съ темно-краснымъ, загорѣлымъ лицомъ, которому густыя, косматыя брови и щетинистая сѣдая борода придавали немного сердитый видъ. Во всей его осанкѣ и въ томъ, какъ онъ поклонился графинѣ и вытянулся предъ ней, замѣчалась военная выправка.

— Вы — лѣсничій коммерціи совѣтника фонъ Берндта? — снисходительно спросила его Алиса.

— Да, — послѣдовалъ короткій отвѣтъ, звучавшій не только не особенно почтительно, но даже не особенно вѣжливо.

— И вы живете здѣсь, въ «Совиномъ гнѣздѣ»? — продолжала Алиса.

На этотъ разъ лѣсничій только кивнулъ головой и пробормоталъ что-то непонятное, но тутъ Траудль соскочила со своего мѣста и подбѣжала къ нему, говоря:

— Гофштетеръ, старый ворчунъ, будь же повѣжливѣе! вѣдь это — графиня Равенсбергъ. Будь сейчасъ же учтивымъ, а то я задамъ тебѣ трепку! — и тотчасъ же маленькія ручки энергично взъерошили щетинистую бороду лѣсника.

Онъ и не подумалъ сопротивляться; по его загорѣлому лицу расплылась улыбка, свидѣтельствовавшая о томъ, какъ хорошо онъ себя чувствовалъ во время этого «наказанія», и онъ только проворчалъ не то сердито, не то ласково:

— Будьте же умницей, баронессочка.

«Баронессочка»! Американка-графиня находила это неслыханнымъ; она видѣла въ отцовскомъ домѣ лишь строго вымуштрованную прислугу, ни о какой близости съ которой не могло быть и рѣчи; а съ тѣхъ поръ какъ вступила въ нѣмецкую аристократію, она придерживалась этикета еще строже, чѣмъ это дѣлается въ большинствѣ знатныхъ домовъ.

— Оригинально же вы обращаетесь со своими слугами, баронесса! — вполголоса сказала она по-французски.

Траудль хорошо впала французскій языкъ, а потому отвѣтила Алисѣ на томъ же языкѣ:

— О, Гофштетеръ — не слуга, онъ — членъ семьи, питомецъ Графенау. Его взяли въ замокъ совсѣмъ маленькимъ мальчикомъ; потомъ онъ былъ егеремъ, затѣмъ лѣсничимъ; ходилъ на войну подъ начальствомъ моего отца. Не правда ли, Гофштетеръ, ты вѣдь нашъ?

Лѣсничій понялъ лишь послѣднія слова, произнесенныя по-нѣмецки, но, казалось, понялъ смыслъ и всей остальной рѣчи. Онъ недружелюбнымъ взглядомъ окинулъ красивую женщину, надменно смотрѣвшую на него сверху внизъ, потомъ привлекъ къ себѣ свою «баронессочку» и сказалъ почти угрожающимъ тономъ:

— Да, да, я вашъ и всегда останусь вашимъ. Никто не посмѣетъ обидѣть васъ или господина барона, — за это уже я отвѣчаю!

— Знаю, мой милый, старый Гофштетеръ, и дѣдушка тоже знаетъ это! — и Траудль прижалась къ нему, приложивъ свое милое розовое личико къ его жесткой бородѣ.

Это было уже слишкомъ для Алисы, и она быстро встала; какъ разъ въ эту минуту за нею пришелъ Бертольдъ. Онъ также привѣтствовалъ Гофштетера съ совершенно неподходящей сердечностью. Этотъ лѣсничій очевидно пользовался здѣсь особенными привилегіями.

Еще разъ прошли всѣ въ домъ, чтобы попрощаться со старымъ барономъ; затѣмъ графскій экипажъ отъѣхалъ. Траудль стояла у воротъ, съ восхищеніемъ смотря ему вслѣдъ. Въ своемъ тихомъ, уединенномъ уголкѣ она была положительно ослѣплена появленіемъ блестящей молодай графини. Гофштетеръ, державшійся до этой минуты въ почтительномъ разстояніи, подошелъ къ ней.

— Уѣхали, — печально проговорила молодая дѣвушка. — Дѣдушка былъ такъ радъ Бертольду! Понравилась тебѣ его жена?

— Вовсе не понравилась.!

— Почему же? она такъ красива!

— И себя не помнить отъ гордости. Смотритъ на нашего брата, какъ будто мы — вовсе не люди! Ея тетка въ Графенау такая же. Да она вѣдь оттуда же и такъ же богата. Проклятыя деньги!

На лицо Траудль набѣжала тѣнь грусти.

— Не брани деньги! Если бы у дѣдушки были деньги, намъ не пришлось бы уѣхать изъ нашего чуднаго Графенау.

— Вотъ объ этомъ-то я и говорю, — воскликнулъ окончательно разъяренный Гофштетеръ. — Именно тогда деньги и бываютъ проклятыми, когда ихъ нѣтъ. Теперь въ Графенау денегъ много, недаромъ коммерціи совѣтникъ теперь «фонъ». Биржевая аристократія! Такіе господа всегда торопятся пріобрѣсти старый дворянскій замокъ, зато мой старый баринъ сидитъ въ «Совиномъ гнѣздѣ». И молодой графъ также женился на такой денежной принцессѣ. Какъ-то ему поздоровится? Мнѣ сдается, что не особенно.

— Молчи! — воскликнула огорченная дѣвушка. — Не говори ничего противъ Бертольда, я не позволю! Бертольдъ такъ добръ!

— Да, добръ, но и только, а съ одной, добротой не пробьешься въ жизни, особенно съ такой женой. Теперь она командуетъ и имъ, и Равенсбергомъ, и всѣмъ рѣшительно, пока не найдется кто нибудь, кто станетъ управлять ею, но уже основательно! И я бы очень хотѣлъ, чтобы она наскочила на такого.

Траудль уже давно привыкла къ сердитымъ выходкамъ своего стараго друга, который не могъ примириться съ потерей замка, и ненавидѣлъ все, что было связано съ этой катастрофой.

— Я здѣсь долго не уживусь, — продолжалъ онъ ворчать, — какъ только господинъ баронъ закроетъ глаза… Ну, ну, баронессочка, нечего дѣлать такое печальное личико! всѣ мы когда нибудь умрешь, а дѣдушка хвораетъ, и жизнь уже болѣе не радуетъ его. Тогда я уйду далеко, за море.

— Въ Америку? къ дикарямъ? Да они вѣдь — людоѣды!

Лѣсничій расхохотавшись поднялъ свой мускулистый кулакъ.

— Пустъ попробуютъ съѣсть меня. Я постараюсь испортить имъ аппетитъ. Да это и неправда, баронессочка. Тамъ все идетъ какъ слѣдуетъ, и индѣйцы вовсе не такъ дурны, какъ кажутся. Винклеръ, сынъ нашего инспектора, уже почти шесть лѣтъ живетъ тамъ. Онъ служить при новой желѣзнодорожной линіи, которую проводятъ на западъ, и пишетъ, что, имѣя немного денегъ, тамъ можно достигнуть многаго. Я уже не разъ говорилъ объ этомъ съ отцомъ. Деньжонокъ я прикопилъ, у меня есть двѣ сильныя руки, а стрѣлять и ѣздить верхомъ я — мастеръ. Этого достаточно, говорить Винклеръ. Уѣду къ дикарямъ!

— А я останусь здѣсь одна! — воскликнула Траудль. — Что же я-то буду дѣлать, когда не будетъ ни тебя, ни дѣдушки?

— Такъ уѣдемъ вмѣстѣ и будемъ тамъ вмѣстѣ охотиться, но, разумѣется, не такъ, какъ здѣсь, на лисицъ, зайцевъ и оленей. Тамъ всюду кишатъ дикіе звѣри, и вотъ по нимъ-то стрѣлять, должно быть, настоящее блаженство!

— Да, Гофштетеръ, да! — радостно воскликнула Траудль.

Потомъ она усѣлась подъ буками и принялась подробно обсуждать планъ будущей американской жизни. Ни лѣсничему, ни его баронессочкѣ не приходило въ голову, что могутъ встрѣтиться какія нибудь затрудненія въ исполненіи этикъ плановъ. Оба увлекались ими отъ всей души.

VII.

Между темъ коляска уносила молодую чету обратно въ Равенсбергъ. Алиса не могла не удивляться невоспитанности молодой баронессы и ея обращенію съ лѣсничимъ; Бертольдъ заступился за свою маленькую подругу дѣтства.

— Нѣтъ, наша златокудрая Труда все-таки очаровательна, — сказалъ онъ, — она — видѣніе изъ лѣсной сказки.

— Но не можетъ же она вѣчно оставаться героиней лѣсной сказки, — возразила Алиса. — Дни стараго барона сочтены, а ты самъ говорилъ, что послѣ его смерти ее пріютятъ въ Равенсбергѣ. Необходимо хоть немного выдрессировать ее для общества.

— Именно выдрессировать! Только я чувствую, что Траудль не поддастся этой дрессировкѣ. И не кажется ли тебѣ, что большое счастье — расти свободной, вольной и счастливой? Мы оба никогда этого не знали, Ты воспитывалась въ лучшемъ учебномъ заведеніи, я росъ слабымъ, болѣзненнымъ мальчикомъ, котораго, постоянно берегли и холили. Въ такихъ случаяхъ о свободѣ и рѣчи нѣтъ.

— Возможно, что ты и не справился бы со свободой, бѣдный Бертольдъ! — иронически-сострадательно замѣтила Алиса.

Онъ стиснулъ губы, не желая показать, что оскорбленъ этими словами, и перемѣнилъ разговоръ.

— Нельзя сердиться и на ласковое обращеніе Трудль съ лѣсничимъ, — сказалъ онъ, возвращаясь къ прежней темѣ: — онъ носилъ «свою баронессочку» на рукахъ, когда она не умѣла еще ходить; когда же надъ его господами разразилась катастрофа, онъ, по своей сердечной простотѣ, предложилъ помочь имъ всѣмъ, что имѣлъ. У Гофштетера никогда не было ни жены, ни дѣтей, онъ былъ всегда крайне неприхотливъ, ограничивался самымъ необходимымъ и въ тридцать лѣтъ скопилъ себѣ маленькій капиталецъ. Когда Гельфенштейны обанкротились и имѣніе было назначено къ продажѣ съ аукціона, Гофштетеръ явился къ барону, положилъ предъ нимъ нѣсколько расписокъ сберегательной кассы и чекъ государственнаго банка и спокойно сказалъ: «Вотъ, господинъ баронъ, все, что у меня есть; можетъ быть., этого будетъ достаточно? И если даже все это пойдетъ къ черту, мы все-таки попытаемся».

— Что же, баронъ взялъ эти деньги?

— Конечно нѣтъ! Да и вся сумма была бы каплей воды, упавшей на раскаленный камень. Но лѣсничій непремѣнно хотѣлъ отдать все скопленное тяжелымъ трудомъ и былъ просто безутѣшенъ, что ему этого не разрѣшили.

Молодая женщина задумалась. Она случайно заглянула въ совершенно иной міръ, котораго не понимала. Почтительная, прекрасно вымуштрованная прислуга въ ея домѣ въ Нью-Іоркѣ мѣнялась довольно часто и заботилась лишь о томъ, чтобы чѣмъ нибудь поживиться въ богатомъ домѣ. Господа звали это, но допускали, потому что были безсильны измѣнить это.

— Ты ничего не имѣешь противъ того, чтобы мы сдѣлали небольшой крюкъ? — спросилъ Бертольдъ. — Мнѣ хотѣлось бы заѣхать въ лѣсничество и переговорить со старшимъ лѣсничимъ. Я тамъ выйду, а ты поѣзжай дальше.

— Нѣтъ, я лучше пройдусь пѣшкомъ, — возразила Алиса. — Папа говорилъ вчера, что пѣшеходная дорожка очень красива.

— Она дѣйствительно красива, но тебѣ придется идти по ней около часа, а не можешь же ты совершенно одна…

— Почему? развѣ ваши лѣса не безопасны?

— Вполнѣ, но папа будетъ недоволенъ, если ты безъ про вожатаго…

— Нѣтъ, ужъ позволь мнѣ поступать по собственному желанію, — твердо прервала молодая женщина.

Доѣхавъ до лѣсничества, оба вышли изъ экипажа. Лошади остались ждать молодого графа, а его супруга пошла одна по лѣсной дорожкѣ.

Стояли прекрасные жаркіе дни. Все въ чащѣ замерло; только изрѣдка раздавалось и опятъ смолкало птичье щебетанье. Казалось, все дремало и грезило въ эти знойные часы.

По узкой тропинкѣ, пересѣкавшей равенсбергскій лѣсъ, шелъ Зигвартъ, освободившійся на нѣсколько часовъ отъ своихъ занятій, чтобы почувствовать себя «въ сущности человѣкомъ». Въ Эберогофенѣ ему отравляли жизнь придирками, и ему приходилось платиться за свою неподатливость и за то, что онъ особенно замѣтно выражалъ ее при постройкѣ, дороговизна которой и такъ заставляла охать отцовъ города. Зигвартъ уже нѣсколько разъ пытался бросить мѣсто, на которое смотрѣлъ, какъ на тяжелый оброкъ; но, куда ни обращался, нигдѣ не могъ получитъ занятій. Приходилось, скрѣпя сердце, покориться. Погруженный въ мрачныя мысли, онъ не обращалъ вниманія на окружающее. Свернувъ на болѣе широкую дорожку, онъ чуть не наступилъ на какой-то маленькій предметъ, лежавшій на землѣ. Онъ нагнулся и поднялъ его.

Это была очень изящная записная книжка съ монограммой и золоченымъ карандашомъ. На первыхъ страницахъ были какія-то замѣтки на англійскомъ языкѣ, а въ боковомъ карманчикѣ лежало нѣсколько визитныхъ карточекъ, на которыхъ стояло подъ графской короной: «Графиня Алиса фонъ Равенсбер’гъ».

Кладя находку въ карманъ, чтобы занести ее въ лѣсничество, Зигвартъ замѣтилъ шагахъ въ ста даму, гулявшую повддиному въ полномъ одиночествѣ среди лѣсной глуши. Она была высока и стройна; по осанкѣ, туалету и большой шляпѣ со страусовыми перьями въ ней легко было узнать даму высшаго общества.

«Не сама ли это графиня? — подумалъ Зигвартъ. — Тѣмъ лучше: я могу немедленно возвратитъ ей книжечку».

Онъ ускорилъ шаги и черезъ нѣсколько минуть нагналъ Алису. Она обернулась предъ Зигвартомъ стояла незнакомка съ горнаго озера.

Оба тотчасъ узнали другъ друга. Нѣсколько минутъ они молчали, потомъ Зигвартъ вынулъ изъ кармана книжку и произнесъ:

— Позвольте узнать, не вы ли потеряли эту книжку? Я только что нашелъ ее въ лѣсу.

Молодая женщина быстро взглянула на протянутую ей вещь.

— Да, это — моя книжечка. Но… мнѣ кажется, что мы видимся уже не въ первый разъ.

— Мы уже видѣлись два года тому назадъ, въ Швейцаріи.

— Помню, на горномъ озерѣ. А теперь встрѣчаемся въ лѣсахъ восточной Пруссіи.

— Да, въ совершенно иномъ уголкѣ Европы, — сказалъ Германъ. — Прошу прощенья, что прочелъ визитную карточку, но я считалъ себя въ правѣ выяснить, кому принадлежитъ моя находка.

Алиса, взявъ книжку, сказала обычнымъ холоднымъ тономъ:

— Мнѣ хвалили красоту этой дорожки, а такъ какъ и вы вѣроятно гуляете, то… — и она легкимъ движеніемъ руки пригласила архитектора составить ей компанію.

Онъ принялъ приглашеніе съ несвойственной ему застѣнчивостью; встрѣчу въ Швейцаріи онъ рѣдко вспоминалъ и вѣроятно окончательно забылъ бы ее, если бы она случайно не была связана съ воспоминаніемъ о горномъ озерѣ, очаровавшемъ его тогда сбоямъ величественнымъ уединеніемъ.

Итакъ, это была графиня Равенсбергъ! Зигвартъ не понималъ, почему это извѣстіе такъ непріятно поразило его. Не все ли ему равно? Но онъ не могъ преодолѣть непріятное ощущеніе и молчалъ, предоставивъ ей начинать разговоръ.

— А какъ вы попали сюда? — спросила Алиса, когда они медленно пошли по тропинкѣ. — Вы вѣдь говорили, что живете въ Берлинѣ.

— Въ то время я еще жилъ въ Берлинѣ, но я завишу отъ своей работы и долженъ жить тамъ, куда она меня привяжетъ. Я вѣдь не принадлежу къ высшему кругу и долженъ пробивать себѣ дорогу собственными силами. Вы стоите на высотѣ, гдѣ не имѣютъ понятія о тѣхъ, кто борется и трудится внизу.

Слова были вполнѣ почтительны, но въ тонѣ звучала та же скрытая насмѣшка. Алиса поняла его и съ негодующимъ видомъ поднявъ голову, отвѣтила:

— Мой отецъ всѣмъ обязанъ исключительно только себѣ. И онъ когда-то былъ «внизу», и только трудъ поднялъ его на высоту и сдѣлалъ могущественнымъ.

Зигвартъ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на нее. Онъ не зналъ, чѣмъ пріобрѣлъ Морлэндъ свое богатство, но былъ увѣренъ, что графиня Равенсбергь вмѣсто того, чтобы подчеркивать прошлое своего отца, постарается поскорѣе позабыть его. Въ глазахъ Зигварта эта молодая американка, купившая себѣ на отцовскія деньги нѣмецкую графскую корону, не могла претендовать на особенное уваженіе.

— Мистеръ Морлэндъ можетъ гордиться результатомъ своего труда, — возразилъ онъ, — но не всякому выпадаетъ на долю счастье найти настоящую почву, на которой онъ можетъ утвердиться и дойти до процвѣтанія.

— Мой отецъ самъ создалъ себѣ такую почву, — сказала Алиса. — Гдѣ есть воля, тамъ найдется и путь, — говоритъ наша американская пословица. Но не всякій умѣетъ хотѣть.

Въ послѣднихъ словахъ звучало легкое пренебреженіе; Зигвартъ выпрямился и съ удареніемъ сказалъ:

— Я хочу!

Алиса ничего не отвѣтила, будучи поражена. Она не разъ, слышала эти слова изъ устъ своего отца, но здѣсь они звучали особенно серьезно и сильно. Въ этомъ «я хочу» слышалась желѣзная энергія.

— Въ такомъ случаѣ найдется и путь, — наконецъ сказала она, смущенная страннымъ оборотомъ, который неожиданно принялъ разговоръ, совсѣмъ какъ и въ прошлый разъ.

Они и тогда говорили о самыхъ безразличныхъ предметахъ, но она натолкнулась на такой характеръ, съ какимъ до сихъ поръ ей не приходилось встрѣчаться. Эта мысль невольно промелькнула въ ея головѣ и поразила ее не менѣе только что услышанныхъ здѣсь надменныхъ, гордыхъ словъ. И она даже не знала, кто и что этотъ человѣкъ!

— Наша встрѣча была мимолетна, — снова начала она, — мы разстались, едва успѣвъ познакомиться. Это не должно повториться. Вы знаете мое имя, могу я узнать ваше?

— Я — архитекторъ Зигвартъ и работаю въ Эберсгофенъ.

Алиса отшатнулась; ея лицо приняло ледяное выраженіе, и она въ безмолвномъ удивленіи смотрѣла на архитектора.

Онъ понялъ ея молчаніе и медленно произнесъ:

— Вы повидимому знакомы съ моимъ именемъ, графиня? Можетъ быть, вамъ уже называли его?

— Да! — жестко отвѣтила Алиса.

— Въ связи съ именемъ Гунтрама?

— Да! — и Алиса отодвинулась отъ Зигварта еще дальше, какъ будто одна его близость была уже ей оскорбительна, и смѣрила его съ головы до ногъ презрительнымъ взглядомъ.

— Предоставляю вамъ судить, какъ вамъ угодно, — произнесъ Зигвартъ, глаза котораго загорѣлись гнѣвомъ. — Но иногда можно и ошибаться. Смѣю спросить, угодно ли вамъ и теперь, чтобы я проводилъ васъ?

Его слова прозвучали язвительной горечью.

— Благодарю васъ, господинъ архитекторъ! — отвѣтила Алиса и надменно кивнула головой.

— Имѣю честь засвидѣтельствовать вамъ свое почтеніе, графиня.

Зигвартъ пошелъ обратно прежней дорогою, но вскорѣ остановился и оглянулся.

Графини уже не было видно, она скрылась. за поворотомъ дороги, очевидно торопясь обезопасить себя отъ его близости. Лицо Германа покрылось смертельной блѣдностью. Значитъ, и здѣсь его уже успѣли оклеветать и очернить! Стоило ему назвать свое имя, чтобы отъ него тотчасъ отвернулись. Конечно въ домѣ Берндта говорили о немъ и Гунтрамѣ и тоже осудили не выслушавъ. Старая пѣсня!

Въ головѣ Зигварта толпились отчаянныя мысли. «Гдѣ есть воля, найдется и путь»? Вотъ онъ хотѣлъ силою проложить себѣ дорогу, не щадилъ энергіи, а въ результатѣ — лямка, которую онъ ежедневно тянетъ въ Эберсгофенѣ. Нѣтъ, все-таки лучше уйти, куда глаза глядятъ. Но тугъ въ немъ вспыхнулъ прежній упрямый протестъ: онъ долженъ заставить всѣхъ повѣрить ему! Да, всѣхъ, и эту графиню, стоявшую предъ нимъ съ презрѣніемъ въ гордыхъ, холодныхъ глазахъ, отшатнувшуюся отъ него, какъ отъ заклейменнаго…

На другой день около полудня къ дому госпожи Герольдъ подъѣхала охотничья телѣжка, изъ которой выскочилъ молодой человѣкъ и освѣдомился, дома ли архитекторъ Зигвартъ:

Хозяйка, выходившая въ эту минуту изъ кухни, сама отвѣтила утвердительно на этотъ вопросъ и, указавъ посѣтителю, какъ пройти на лѣстницу, посмотрѣла ему вслѣдъ съ явной благосклонностью. Какой красивый, ловкій юноша!

Германъ рисовалъ, сидя за письменнымъ столомъ. Услышавъ стукъ въ дверь, онъ равнодушно произнесъ: «Войдите!» — , но, узнавъ входившаго, быстро вскочилъ со стула. Гость заперъ за собою дверь и спокойно сказалъ:

— Здравствуй, Германѣ! Такъ вотъ гдѣ мнѣ пришлось разъискать тебя!

— Что привело васъ ко мнѣ, господинъ поручикъ Гунтрамъ?

Гость подошелъ къ нему съ самымъ безпечнымъ видомъ.

— Честь имѣю явиться! Поручикъ Гунтрамъ, находящійся въ настоящее время въ отпуску въ Графенау. А ты въ эти два года не разучился ворчать? И все изъ-за какой-то глупости, раздутой потомъ въ настоящую катастрофу? Жаль, что меня тогда тамъ не было; но я только что перевелся въ Мецъ, когда ты вернулся въ Берлинъ и поднялъ весь этотъ шумъ. Я моментально написалъ тебѣ, но ты разсвирѣпѣлъ, какъ медвѣдь, и полѣзъ даже на меня. Какой жалкій конецъ для нашей чудной, веселой поѣздки въ Швейцарію!

— Не лучше ли намъ оставилъ этотъ толъ, вовсе не идущій къ теперешнимъ нашимъ отношеніямъ? Еще разъ спрашиваю васъ, господинъ поручикъ, что вамъ отъ меня угодно?

— Да перестань же наконецъ! — воскликнулъ Гунтрамъ, начиная сердиться, — я пришелъ къ тебѣ выкурить трубку мира, а ты слова грозишь мнѣ томогавкомъ. Я запрещаю называть себя господиномъ Гунтрамомъ и господиномъ поручикомъ. Мы находимся въ такихъ отношеніяхъ…

— Находились! — рѣзко прервалъ его Зигвартъ, — мнѣ казалось, что тогда въ нашихъ письмахъ наши отношенія вполнѣ выяснились.

— Объ этомъ тебѣ лучше бы не напоминать мнѣ! — серьезно замѣтилъ Гунтрамъ. — Знаешь ли ты, что ты написалъ мнѣ тогда?

— Разумѣется, помню все отъ слова до слова.

— Такъ ты, должно быть, забылъ, что я — сынъ своего отца. Сперва я рвалъ и металъ, потомъ вспомнилъ, что ты — другъ моей юности. Я пришелъ въ себя и бросилъ твое мерзкое письмо въ огонь.

— Очень великодушно! къ сожалѣнію я не могу отвѣтить тѣмъ же. То, что раздѣлило насъ тогда, раздѣляетъ и теперь.

— Насъ вообще ничто не раздѣляетъ. Ты разссорился съ моимъ отцомъ, но, чертъ съ вами, развѣ это касается меня? Что я понимаю въ вашемъ спорѣ? Вѣроятно вы оба правы.

— Да, тогда ты очень удобно объяснилъ себѣ все, — съ горечью возразилъ Германъ: — я, молъ, былъ такъ долго ученикомъ твоего отца, и это отразилось на моей работѣ. Безсознательное подражаніе, сходство замысла! все это такъ понятно! вообще не стоило поднимать изъ-за этого такой шумъ. А я тебѣ говорю, что дѣло обстояло иначе.

— Въ такомъ случаѣ оставимъ его въ покоѣ, — воскликнулъ Адальбертъ. — Тогда я молчалъ, потому что на такія письма, какъ твое, не отвѣчаютъ: всякому другому я отвѣтилъ бы револьверной пулей. Но теперь все это поросло травой забвенья, и вотъ я здѣсь. Не старайся выпроводить меня, я не уйду, пока ты не образумишься.

Въ тонѣ этихъ словъ слышалась такая сердечность, что лицо Зигварта утратило враждебное выраженіе, но онъ рѣзко спросилъ:

— Чѣмъ же ты объяснишь отцу свое посѣщеніе? Онъ, разумѣется, но знаетъ о немъ?

— Нѣтъ, потому что я самъ вчера только узналъ, что ты здѣсь. Папа въ Карлсбадѣ, онъ боленъ и долженъ очень беречься. Поэтому я остерегусь поднимать эту старую исторію съ ея безконечными непріятностями. Я не зналъ, гдѣ собственно ты находишься. Но вчера лѣсничій изъ «Совинаго гнѣзда» случайно назвалъ при мнѣ твое имя, и я поспѣшилъ къ тебѣ. Этой безсмыслицѣ надо положить конецъ.

— Безсмыслица! Ты привыкъ ко всему относиться легко. Что ты знаешь о серьезной сторонѣ жизни? Да ты и не хочешь знать о ней. И это очень жалъ, Адальбертъ! Изъ тебя могло бы что нибудь выдти, но я боюсь, что теперь уже поздно! Все твое несчастье въ томъ, что тебѣ въ дѣтствѣ недоставало настоящей розги. Я хотѣлъ бы, чтобы надъ тобой стряслась какая нибудь большая бѣда, которая такъ встряхнула бы тебя, чтобы ты себя не вспомнилъ. Можетъ быть, она научила бы тебя разуму и серьезному отношенію къ жизни.

— Очень милое желаніе, но мнѣ встряска не поможетъ. У меня просто нѣтъ никакой способности къ занятію высшими, но скучными предметами.

Ихъ разговоръ былъ прерванъ легкимъ стукомъ въ дверь; старая служанка принесла визитную карточку и торжественно подала ее Зигварту. Германъ съ удивленіемъ взглянулъ на карточку и слегка вздрогнулъ. Адальбертъ, стоявшій¹ рядомъ, тоже прочелъ имя гостя.

— Вилльямъ Морлэндъ! и собственной особой является къ тебѣ! Какое необычайное снисхожденіе со стороны набоба, играющаго въ неприступность! Что у тебя за дѣла съ этимъ золотымъ «дядюшкой» изъ Америки? Третьяго дня я встрѣтился съ нимъ въ Равенсбергѣ. Чопорный, надменный янки, для котораго нашъ братъ — пустое пространство. Мнѣ придется ретироваться; вѣдь не можешь же ты заставить ждать его милльонерство.

— Пройди черезъ мою спальню, — быстро проговорилъ архитекторъ, — она тоже выходитъ на лѣстницу. Въ Графенау не должны знать, что ты былъ у меня.

— Что мнѣ за дѣло до общества, разъ у насъ съ тобой опять по-старому. Впрочемъ, какъ хочешь. До свиданія!

Адальбертъ прошелъ въ спальню, пока Германъ опускался внизъ навстрѣчу гостю. Поручика мучило любопытство узнать, что именно привело къ его другу американскаго дядюшку, но онъ не позволилъ себѣ подслушивать и быстро сбѣжалъ съ лѣстницы.

Нападеніе все-таки удалось: «ты» и нравоученія Зигварта были снова завоеваны. Германъ еще сохранялъ довольно сердитый видъ, но это ему не поможетъ: Адальбертъ до тѣхъ поръ будетъ штурмовать крѣпость, пока она не сдастся. Въ отличномъ расположеніи духа прошелъ онъ черезъ садъ и взобрался на свою телѣжку.

Зигвартъ встрѣтилъ американца внизу лѣстницы, и тотъ такъ спокойно отвѣтилъ на его поклонъ, какъ будто предъ тѣмъ они разстались въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ.

— Видите, я держу свое слово, — сказалъ онъ, — но предпочелъ на этотъ разъ послать сначала свою карточку, чтобы опятъ не вышло… недоразумѣнія и меня, какъ въ прошлый разъ, не встрѣтили, какъ «перваго встрѣчнаго».

Зигвартъ чувствовалъ тягостное смущеніе. Онъ говорилъ себѣ, что человѣкъ съ положеніемъ Морлэнда можетъ претендовать на большее вниманіе, чѣмъ «первый встрѣчный¹», и постарался оправдать свое поведеніе.,

— Мнѣ объяснили мое тогдашнее заблужденіе, — сказалъ онъ. — Вы назвались мистеромъ Вилльямомъ и, будучи мнѣ. совершенно неизвѣстны, хотѣли, чтобы я показалъ вамъ свои чертежи. Согласитесь, что это не могло не удивить меня.

— Вы были болѣе чѣмъ удивлены, но… были правы. Мнѣ слѣдовало отрекомендоваться, какъ человѣку одной съ вами спеціальности: вѣдь и я началъ свою карьеру простымъ архитекторомъ. Позже я основалъ строительное общество и теперь руковожу своими предпріятіями только съ финансовой стороны.

— Въ такомъ случаѣ я убѣдительно прошу извинить меня, я былъ далекъ отъ подобнаго предположенія, — сказалъ Зигвартъ, ожидая, что теперь наконецъ зайдетъ рѣчь о томъ, что послужило причиной спора въ первое ихъ свиданіе.

Но Морлэндъ не обмолвился объ этомъ ни словомъ, спокойно послѣдовалъ приглашенію пройти въ кабинетъ и продолжалъ:

— Пріѣхавъ въ Европу, я провелъ нѣсколько недѣль въ Берлинѣ и въ первый разъ увидѣлъ. виллу своего шурина въ законченномъ видѣ. Она пользуется огромной извѣстностью и возбуждаетъ всеобщее восхищеніе; это — произведеніе архитектуръ-совѣтника Гунтрамъ… какъ говорятъ…

Послѣднія слова онъ выговорилъ медленно и съ удареніемъ. Зигвартъ вскочилъ, но его остановилъ проницательный взглядъ, казалось, проникавшій въ самую глубину его души.

— Такъ говорятъ, но это — ложь! Проектъ мой! Вы слыхали объ этой исторіи, мистеръ Морлэндъ?

— Отъ моего зятя, который, разумѣется, стоитъ на сторонѣ Гунтрама.

— А ваше мнѣніе?

— Я пришелъ сюда затѣмъ, чтобы составить его. Можетъ быть, теперь вы мнѣ покажете свои работы?

Германъ поспѣшно подошелъ къ шкафу, гдѣ лежали его папки. Его руки дрожали, когда онъ вынималъ чертежи и раскладывалъ ихъ предъ американцемъ, усѣвшимся у стола.

— Вы, кажется, были очень прилежны, — замѣтилъ онъ.

— Да, я много работалъ въ послѣдніе годы. Въ папкѣ оказалась масса архитектурныхъ проектовъ, большинство которыхъ было вполнѣ закончено. Это былъ трудъ нѣсколькихъ лѣтъ, плоды неустанной работы и творчества, но они оставались мертвымъ капиталомъ для создавшаго ихъ.

Морлэндъ внимательно разглядывалъ каждый отдѣльный листъ, не выражая ни одобренія, ни порицанія, лишь изрѣдка задавая короткіе вопросы, на которыя Зигвартъ давалъ такія же короткія объясненія, хотя весь былъ проникнутъ лихорадочнымъ возбужденіемъ. Тщетно старался онъ прочесть что нибудь на лицѣ американца, сохранявшемъ свою обычную непроницаемость. Наконецъ Морлэндъ наложилъ на столъ послѣдній просмотрѣнный имъ чертежъ. Германъ не произнесъ ни слова, но въ его глазахъ читался вопросъ, обращенный къ будущему, такъ какъ онъ чувствовалъ, что рѣшительный часъ насталъ. Морлэндъ всталъ.

— Вы правы, — коротко, но рѣшительно сказалъ онъ.

Глубокій вздохъ облегченія вырвался изъ груди Зигварта, и онъ воскликнулъ со страстной радостью:

— Благодарю васъ! Вы не можете себѣ представить, что вы мнѣ возвратили этимъ словомъ! Наконецъ-то нашелся человѣкъ, повѣрившій въ меня, снявшій съ меня позорное подозрѣніе. Оно тяготѣло надо мной, какъ проклятіе, цѣпями приковало меня къ землѣ. Я боролся до послѣдняго издыханія, чтобы сохранить свое мужество и силу для будущаго… но… уже готовъ былъ пасть.

Этотъ бурный взрывъ чувствъ ярко показалъ, сколько выстрадалъ этотъ человѣкъ въ послѣдніе годы. Американецъ не спускалъ съ него глазъ и покачивалъ головой. Онъ зналъ свѣтъ и людей, какъ немногіе ихъ знаютъ, и чувствовалъ, что предъ нимъ исключительная натура.

— Но я вѣдь высказалъ свое личное мнѣніе, — серьезно проговорилъ онъ, — а у васъ нѣтъ никакихъ доказательствъ?

— Ни единаго. Уѣзжая въ Италію, я оставилъ всѣ свои чертежи у своего учителя; вернувшись же въ Берлинъ, увидѣлъ уже почти оконченную виллу коммерціи совѣтника Берндта. Она точь-въ-точь походила на составленный мною проектъ, но мнѣ сказали, что это — произведеніе Гунтрама. Тогда я замѣтилъ, что чертежи этого проекта исчезли изъ моей папки. Я поспѣшилъ къ Гунтраму. Онъ сначала разыгралъ крайнее удивленіе, дѣлая видъ, что вовсе не понимаетъ меня, а потомъ прикинулся огорченнымъ. Тогда я не выдержалъ и прямо въ лицо обвинялъ его въ обманѣ. Я хотѣлъ заставить его сознаться, но онъ поднялъ тревогу, позвалъ на помощь и сдѣлалъ такимъ образомъ прибѣжавшихъ слугъ свидѣтелями назидательной сцены.

— Вы поступили какъ нельзя хуже, — произнесъ американецъ, — вы дали ему оружіе въ руки.

— Которое онъ сумѣлъ пустить въ дѣло. Я не хотѣлъ понять, что моя игра съ самаго начала была уже проиграна, и отчаянно боролся за свои права. Разумѣется, повѣрили всѣми признанному художнику, а не мнѣ. Моихъ объясненій не слушали, всѣ двери закрывались предо мною. Въ концѣ концовъ я принужденъ былъ сдаться и… перебрался въ Эберсгофенъ.

— Вы неправильно принялись за дѣло. Одинъ вы были безсильны противъ такого вліятельнаго человѣка, какъ Гунтрамъ; въ такихъ случаяхъ обращаются къ общественному мнѣнію, поднимаютъ шумъ въ прессѣ. Вы хотѣли идти напрямикъ, собирались прошибить лбомъ стѣну, но вѣдь стѣны обыкновенно остаются стоять, голову же можно расшибить въ кровъ. Я боюсь, что ваше дѣло проиграно. Только тогда вы можете показать людямъ то, что теперь лежитъ въ вашихъ папкахъ и служитъ доказательствомъ вашего таланта, когда все это будетъ воспроизведено на дѣлѣ. Пріѣзжайте ко мнѣ, и я дамъ вамъ возможность осуществить эту задачу.

— Къ вамъ? въ Америку?

— Да, тамъ большой просторъ для людей вашего закала. То общество, во главѣ котораго я стою, воздвигаетъ теперь городъ на новой западной желѣзнодорожной линіи; нашему Гильтоуну предстоитъ великая будущность. Тамъ уже имѣются гостиницы, учебныя заведенія; теперь надо строить церкви, ратуши, театръ; въ Америкѣ все это приноситъ гораздо болѣе, чѣмъ въ Европѣ.

Зигвартъ слушалъ, какъ во снѣ. Въ послѣднее время онъ уже не разъ подумывалъ бросить все и начать за моремъ новую жизнь, по у него не было средствъ. Теперь этотъ новый міръ представлялъ предъ нимъ блестящую перспективу, но онъ продолжалъ стоятъ, молча глядя въ землю.

— Ну? — спросилъ съ удивленіемъ Морлэндъ.

— Простите, но я былъ такъ пораженъ! Ваше предложеніе было такъ неожиданно…

— И оказалось неособенно желательнымъ, какъ я вижу?

— Нѣтъ, нѣтъ, вы меня не поняли. Еще во время нашей первой встрѣчи, я не скрылъ отъ васъ, что задыхаюсь въ этой тѣснотѣ, въ этихъ невозможныхъ условіяхъ. Вы предлагаете будущность, большое свободное дѣло, но… въ чужой странѣ.

— Такъ вотъ въ чемъ дѣло! Опять на сценѣ милая Германія! Ну, это надо оставить. Да развѣ она вамъ еще не набила оскомины? Она вѣдь такъ дурно обошлась съ вами, что вы охотно должны отвернуться отъ нея.

Германъ видимо боролся съ собою и наконецъ вполголоса проговорилъ:

— Я прекрасно понимаю, что вы мнѣ даете, предлагая подобную работу, но прошу васъ, дайте мнѣ подумать до вашего отъѣзда.

— У васъ есть въ виду что нибудь въ Германіи?

— Да, мистеръ Морлэндъ, но я не могу сказать, что именно. Это — только возможность, можетъ быть, только призракъ, но въ настоящую минуту я не могу себя связывать.

— Вамъ еще многому надо поучиться въ жизни, мистеръ Зигвартъ, — серьезно сказалъ Морлэндъ, — очень многому. Съ одними возможностями да призраками не создать, себѣ будущаго. Пріѣзжайте къ намъ, вы найдете у насъ настоящую школу. Черезъ нѣсколько лѣтъ вы сбросите съ себя колодки, которыя теперь вѣроятно считаете идеалами. Съ этимъ далеко не уйдешь. Я создамъ твердую почву для вашей будущности, и если вашъ талантъ сдержитъ то, что обѣщаетъ, то вы будете богатомъ человѣкомъ.

— Если вы это обѣщаете, то это уже много значитъ. Но и у насъ человѣкъ, достигшій извѣстности, нынче не голодаетъ; если бы мнѣ представилась возможность создать здѣсь, на моей родинѣ, что нибудь такое, что пережило бы вѣка и носило мое имя, — я отказался бы отъ всѣхъ богатствъ, которыя вы мнѣ сулите, и остался бы здѣсь.

Это былъ какой-то неудержимый, страстный порывъ. Американецъ покачалъ головой.

— Ну, мы подождемъ, — лаконически промолвилъ онъ.

— А моя просьба дать мнѣ подумать? Вы мнѣ не откажете?

— Пусть будетъ по-вашему. Я свое слово держу, а за вашимъ отвѣтомъ приду предъ отъѣздомъ. Въ октябрѣ я снова побываю здѣсь, и тогда вы поѣдете со мною! Вы поѣдете мистеръ Зигвартъ!

Въ послѣднихъ словахъ звучала непоколебимая увѣренность. Потомъ гость пожалъ хозяину руку и вышелъ изъ комнаты.

VIII.

Въ кабинетѣ графа Равенсберга очевидно только что произошла бурная сцена. Старый графъ быстро ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, между тѣмъ какъ его сынъ сидѣлъ на своемъ мѣстѣ въ состояніи какого-то оцѣпенѣнія.

— Ну, папа, къ чему же такъ волноваться? — сказалъ онъ наконецъ успокоительнымъ тономъ. — Право, лучше бы я промолчалъ! Я долго колебался, говорить ли тебѣ объ этомъ, или нѣтъ, но вѣдь въ концѣ концовъ ты долженъ же былъ узнать истину.

— Истину! — вспылилъ Равенсбергъ. — Это — ложь, отвратительная клевета! Какъ ты могъ хоть на одно мгновеніе повѣрить этому?

— Но вѣдь это сказалъ намъ Берндтъ. А онъ узналъ отъ самого Гунтрама.

— Тогда, значитъ, и Гунтрамъ обманутъ. Германъ Зигвартъ, упрямецъ, который, едва окончивъ ученье, уже отказался отъ всякой помощи и обнаруживаетъ въ этомъ отношеніи какую-то безумную гордость, станетъ вдругъ вымогать деньги у своего бывшаго учителя? Утверждать это прямо смѣшно, даже подло! Я лучше васъ всѣхъ знаю Германа. Онъ разссорился съ Гунтрамомъ, но вѣдь старые художники очень ревнивы ко всякой новой, свѣжей силѣ, это всякій знаетъ. Я вызову Германа и спрошу, какъ все это случилось, а теперь попрошу тебя не говорить больше ни слова.

Бертольдъ молчалъ. Онъ давно зналъ пристрастіе отца къ своему прежнему воспитаннику, но никогда, не думалъ, что оно заходитъ такъ далеко: отвергать всѣ обвиненія, всѣ достовѣрныя доказательства!

Графъ отнесся къ обвиненію Зигварта, какъ къ личному оскорбленію. Онъ еще нѣсколько разъ прошелся по комнатѣ, какъ бы желая успокоиться, и сказалъ, мѣняя разговоръ:

— Что это говорилъ вчера, мистеръ Морлэндъ? Я не разслышалъ всего, потому что у насъ были гости. Рѣчь шла о какомъ-то прямомъ сообщеніи съ Эберсгофеномъ? Что онъ собственно подразумѣвалъ подъ этимъ?

— Одна изъ практическихъ затѣй моего тестя, до которой мы сами еще не додумались, — отвѣтилъ онъ какъ могъ непринужденно. — Ты вѣдь знаешь, что онъ ежедневно сносится телеграммами, въ числѣ прочихъ и со своимъ главнымъ агентомъ въ Берлинѣ, находящимся въ постоянномъ сношеніи съ Нью-Іоркомъ; но посланному требуется болѣе часа, чтобы доѣхать сюда изъ Эберсгофена. Мой тесть думаетъ, что можно установить телефонное сообщеніе отсюда съ Эберсгофеномъ; тогда можно будетъ передавать содержаніе телеграммъ непосредственно по телефону.

— Очень практично, но совершенно излишне, — холодно возразилъ Равенсбергъ. — Для нѣсколькихъ лѣтнихъ мѣсяцевъ, которыя мы проводимъ здѣсь, вполнѣ достаточно и прямого сообщенія съ Эберогофеномъ. Если я при своихъ политическихъ и другихъ связяхъ могу ждать часъ, чтобы получить телеграмму, то дѣловые интересы твоего тестя тѣмъ болѣе допускаютъ это.

— Но онъ настоятельно желаетъ этого, и для насъ тоже…

— Здѣсь должны принимать во вниманіе мои желанія, а не желанія Вилльяма Морлэнда, — круто оборвалъ графъ. — Я хочу имѣть покой въ своемъ собственномъ домѣ и не хочу, чтобы меня безпокоили. Я вѣдь предсказалъ, когда сюда явился секретарь съ переписчиками, что здѣсь отрывается филіальное отдѣленіе новой конторы; это исполнилось буквально. Письма, донесенія, телеграммы мчатся одно за другимъ, а мистеръ Морлэндъ распоряжается здѣсь, какъ будто онъ въ этомъ домѣ — не гость, а первое лицо. Кромѣ того онъ находить еще время для другихъ занятій: онъ ѣздитъ то по лѣсамъ, то по другимъ имѣніямъ, и я начинаю вѣрить, что эти разъѣзды — не простыя прогулки для удовольствія: всюду проникаютъ его холодные, всевидящіе глаза, отъ которыхъ ничто не укроется. Подъ этимъ взглядомъ чувствуешь себя какъ подъ операціоннымъ ножомъ.

— Ты несправедливъ къ нему, папа, — сказалъ Бертольдъ успокоительнымъ тономъ. — Эта острая наблюдательность — его прирожденное свойство. Но ты и Морлэндъ — слишкомъ различные люди, чтобы не чувствовать антипатіи другъ къ другу. Аписа сознаетъ это такъ же ясно, какъ и я.

— Разумѣется, она сознаетъ это и всегда прямо и довольно безцеремонно беретъ сторону отца, а ты предпочитаешь держаться нейтралитета. Но я хочу оставаться полнымъ хозяиномъ по крайней мѣрѣ своего замка. Телефонное сообщеніе проведено не будетъ, все останется попрежнему; такъ и скажи своему тестю.

Бертольдъ всталъ, отлично зная, что, когда отецъ въ подобномъ настроеніи, съ нимъ ничего не подѣлаешь.

— Я поговорю съ Алисой, — покорно проговорилъ онъ, выходя изъ комнаты.

Графъ посмотрѣлъ ему вслѣдъ съ нескрываемымъ презрѣніемъ. И это — кровь отъ крови его! Этотъ слабохарактерный человѣкъ обращается къ посредничеству жены. Равенсбергъ совсѣмъ позабылъ, что самъ поставилъ сына въ подобное положеніе, что самъ принялъ предложеніе Берндта и согласился на этотъ бракъ. Бертольдъ долженъ былъ принести необходимую жертву, и принесъ ее. Но было ли это жертвой? Онъ вѣдь былъ влюбленъ въ свою красавицу-невѣсту, до сихъ поръ влюбленъ въ свою жену и самъ охотно пошелъ на эту жертву. Онъ не унаслѣдовалъ отъ отца ни его гордости, ни его страстнаго, бурнаго темперамента. Все его значеніе сводилось къ тому, чтобы быть представителемъ рода, но и бракъ его грозилъ остаться бездѣтнымъ: онъ женатъ уже два года, а на наслѣдника нѣтъ надежды.

Столъ для завтрака былъ накрытъ на террасѣ. Алиса стояла, прислонясь къ периламъ, и играла розовой вѣткой, которую вынула изъ стоявшей на столѣ вазы. Ея мысли были, казалось, далеко; она очнулась при видѣ Бертольда.

— Твой отецъ вѣроятно запоздаетъ, — сказалъ онъ. — Намъ придется подождать съ завтракомъ.

— Ждать не придется: у насъ еще цѣлыхъ четверть часа; папа всегда пунктуаленъ.

— Ты знаешь, куда онъ поѣхалъ?

— Нѣтъ. Онъ заказалъ экипажъ къ десяти; можетъ быть отправился съ визитомъ въ Графенау.

Алиса машинально обрывала лепестки розы, мужъ окинулъ ее озабоченнымъ взглядомъ. Вчера она вернулась со своей лѣсной прогулки крайне молчаливой, а сегодня казалась такой блѣдной и усталой, точно послѣ безсонной ночи. Сегодня около ея плотно сжатыхъ губъ появилось суровое, презрительное выраженіе, рѣзко измѣнившее ея красивое лицо. Бертольдъ не зналъ, чѣмъ это объяснить: вѣдь ничего особеннаго не случилось.

— У меня только что была настоящая сцена съ отцомъ, — оказалъ онъ, — Онъ долженъ былъ наконецъ узнать то, что твой дядя разсказалъ намъ о Зигвартѣ. Помнишь, въ чемъ дѣло? Папа просто внѣ себя и ни за что не хочетъ вѣритъ въ виновность Германа.

— Ты и твой отецъ положительно трагически относитесь къ этому. Вы просто-напросто были обмануты, это такъ часто случается въ жизни. Люди думаютъ, что нашли настоящій характеръ, настоящаго человѣка, а онъ вдругъ оказывается воплощенною низостью и подлостью. Самая обыкновенная исторія, изъ-за которой не стоитъ поднимать столько шума.

Въ этихъ словахъ было не презрѣніе, а горечь, и молодой человѣкъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ на жену, безжалостно уничтожавшую уже вторую розу.

— Это было горькое разочарованіе, — серьезно сказалъ онъ, — и для отца, и для меня. Я готовъ былъ поклясться въ честности Зигварта. Мы вмѣстѣ играли, когда онъ приходилъ въ замокъ или когда я заходилъ въ лѣсничество. Какъ часто я завидовалъ его силѣ и настойчивости, помогавшей ему все покорять; завидовалъ темпераменту, въ которомъ жизнь била ключомъ, и вдругъ онъ… Не могу себѣ представить это.

— Мы, кажется, довольно говорили объ этомъ, — съ видимымъ раздраженіемъ прервала Алиса. — Пощади меня! Меня это вовсе не касается, и я нахожу эти разговоры совершенно излишними.

Она сломала розовую вѣтку и бросила ее на полъ. Шипы вонзились ей въ руки, и двѣ капли крови показались на ея ладони, но она не обратила на это вниманія и быстро обернулась къ двери въ гостиную, откуда въ эту минуту появился ея отецъ. Онъ былъ дѣйствительно пунктуаленъ. Почти одновременно съ нимъ вошелъ и Равеенсбергъ, и всѣ сѣли за столъ.

— Гдѣ ты былъ, папа? — опросила графиня, — Ты катался?

— Нѣтъ, я былъ въ Эберсгофетѣ, у архитектора Зигварта.

Алиса съ безмолвнымъ удивленіемъ посмотрѣла на него.

Графъ взглянулъ на кего не менѣе удивленно, а Бертольдъ даже выронилъ вилку.

— У Зигварта? — повторилъ онъ. — Послѣ всего, что разсказалъ намъ фонъ Берндтъ?

— Коммерціи совѣтникъ говорилъ съ точки зрѣнія своего друга Гунтрама, я же другого мнѣнія.

— Значитъ, Зигвартъ правъ? — опросилъ Равенсбергъ въ тревожномъ ожиданіи. — Да? Но въ такомъ случаѣ это является страшнымъ обвиненіемъ противъ Гунтрама. Человѣкъ съ его положеніемъ…

— Именно благодаря этому положенію онъ и отважился на такой поступокъ. Это спасало его отъ всякаго подозрѣнія, а молодого архитектора никто не зналъ. Но я видѣлъ его планы и чертежи; на нихъ лежитъ отпечатокъ геніальности, замѣчающійся и на виллѣ Берндта, и этого для меня достаточно.

Мужчины такъ увлеклись разговоромъ, что не обратили вниманія на Алису; она одна не произнесла ни слова, по вся насторожилась, суровое выраженіе съ ея лица исчезло, и она съ напряженнымъ вниманіемъ не отрывала глазъ отъ отца.

— Развѣ я не говорилъ этого? — торжествующимъ видомъ обратился графъ къ сыну. — Это было какое-то сплетеніе лжи и обмана, въ которомъ я не повѣрилъ ни одному слову.. Вѣдь знаю же я Германа! Пожалуйста, Морлэндъ, говорите! Вы конечно знаете, что я былъ нѣсколько лѣтъ опекуномъ Зигварта, далъ ему образованіе и горячо интересуюсь имъ и его будущностью.

— Знаю, и вамъ нечего стыдиться своего воспитанника. Это — человѣкъ съ будущимъ. Увидавъ виллу, моего шурина, я былъ пораженъ, потому что знакомъ съ прежними работами Гунтрама. Онъ былъ одно время моднымъ архитекторомъ, но не создалъ ничего оригинальнаго или значительнаго, и вдругъ, на старости лѣтъ, выступаетъ предъ публикой съ такимъ произведеніемъ, которое не имѣетъ ничего общаго съ его другими работами, которое убило ихъ всѣхъ и свидѣтельствуетъ о такомъ талантѣ, какимъ онъ никогда не обладалъ; для меня и теперь остается загадкой, что это никому не бросилось въ глаза. Когда Берндть случайно заговорилъ объ этомъ, мнѣ все стало ясно, и я рѣшилъ распутать это дѣло.

— Но что могло побудитъ Гунтрама къ такому безумному шагу? — воскликнулъ Бертольдъ. — Онъ — всѣми признанный художникъ и обладаетъ прекрасными средствами.

— Да, судя по внѣшности; но я узналъ нѣчто иное; впрочемъ это не играетъ роли. Звѣзда Гунтрама уже давно близится къ закату; его время прошло, и заказы становились рѣдкими. Для него было вопросомъ жизни какъ нибудь снова выдвинуться на первый планъ. Тогда онъ прибѣгнулъ къ папкѣ своего геніальнаго ученика, которую тотъ такъ неосторожно довѣрилъ ему.

— И заклеймилъ этого ученика позоромъ, и выгналъ его изъ Берлина! — возбужденнымъ тономъ оказала Алиса.

— Да, на его счастье, — сказалъ Морлэндъ, — иначе его нельзя было бы оторвать отъ родной почвы; между тѣмъ свѣтлая будущность ждетъ его не здѣсь, а у насъ. Я предложилъ ему мѣсто архитектора въ нашемъ американскомъ обществѣ, сооружающемъ новый городъ Гильтоунъ. У насъ есть первоклассные архитекторы, но такого, какъ Зигвартъ, еще нѣтъ. Такіе элементы не произрастаютъ въ нашемъ климатѣ, но намъ необходимо пересадить ихъ туда.

Алиса ничего не возразила. Она знала, какія имена и силы участвовали въ предпріятіи ея отца, знала, что быть выбраннымъ лично ея отцомъ считалось большимъ счастьемъ. Теперь этотъ выборъ палъ на чужестранца, молодого, еще неизвѣстнаго архитектора, который, можетъ быть, и не добивался этого мѣста. Она встала изъ-за стола, такъ какъ завтракъ уже окончился и ей хотѣлось остаться одной со странными противорѣчивыми чувствами, какой-то смѣшо стыда и горячаго удовлетворенія. Значитъ, въ жизни не все — ложь и существовалъ человѣкъ, наружность котораго не обманывала.

Морлэндъ и Равенсбергъ остались за столомъ и продолжали начатый разговоръ. Въ первый разъ они нашли почву, на которой сходились ихъ взгляды, и тема ихъ разговора не была горючимъ матеріаломъ.

— Ну, что же дальше? — спросилъ Равенбергъ, — необходимо выяснить дѣло и возвратить Зигварту его права.

— Это врядъ ли возможно, — возразилъ американецъ съ обычнымъ своимъ хладнокровіемъ, — онъ былъ такъ неостороженъ, что н6 обезпечилъ за собою ни малѣйшаго доказательства, а Гунтрамъ никогда не сознается въ томъ, что можетъ гибельно отразиться даже на его существованіи. Я попытаюсь убѣдить своего шурина, но сомнѣваюсь въ успѣхѣ, такъ какъ этому помѣшаетъ его многолѣтняя дружба съ Гунтрамомъ. Кромѣ того Зигвартъ вѣдь уѣдетъ. Черезъ нѣсколько лѣтъ онъ докажетъ, что съ нимъ поступили несправедливо, если только къ тому времени это еще будетъ имѣть для него значеніе. Въ новой жизни подобныя вещи скоро забываются.

— Вы, значить, не знаете Зигварта, — перебилъ его графъ, — онъ очень щепетиленъ, въ вопросахъ чести. Такъ вы серьезно думаете увезти его въ Америку?

— Я хочу обезпечитъ себя этой силой, — возразилъ Морлэндъ съ твердой рѣшимостью, — такой талантъ въ концѣ концовъ пробилъ бы себѣ дорогу даже здѣсь, но на это потребовалось бы много времени, да и ему всячески ставили бы палки въ колеса. У насъ дѣло идетъ быстро, если у человѣка есть протекція.

— Ну, Германъ уже самъ рѣшить это! — произнесъ Равенсбергъ. — Этакій упрямецъ! Онъ вѣдь ни слова не сказалъ мнѣ о всей этой исторія, хотя зналъ, что я безусловно стану на его сторону. Во всякомъ случаѣ онъ обязанъ вамъ глубокой благодарностью, да и мнѣ также хочется поблагодарить васъ. Примите мою сердечную благодарность, мистеръ Морлэндъ! — и, видимо глубоко тронутый, графъ протянулъ руку американцу.

Тотъ пожалъ ее съ замѣтнымъ удивленіемъ — при существовавшихъ между ними отношеніяхъ подобное проявленіе чувствъ казалось ему необъяснимымъ. Затѣмъ Морлэндъ окинулъ пытливымъ взглядомъ энергичный профиль своего собесѣдника, его высокій лобъ подъ густыми волосами, его голубые глаза; въ первый разъ замѣтилъ онъ въ этомъ лицѣ что-то новое, что до сихъ поръ не бросалось ему въ глаза, но спросилъ равнодушнымъ, дѣловымъ тономъ:

— Зигвартъ — сынъ вашего бывшаго лѣсничаго?

— Да, но онъ рано потерялъ отца. Ему было всего четырнадцать лѣтъ, и тогда я сталъ его опекуномъ и покровителемъ.

— Такъ! — Морлэндъ все еще не отрывалъ взгляда отъ лица графа, — Ну, а вы довольны нынѣшнимъ старшимъ лѣсничимъ?

— Разумѣется! Онъ уже нѣсколько лѣтъ служитъ у меня. Дѣльный человѣкъ!

— И брать вашего управляющаго, котораго онъ же поставилъ. Нехорошо, когда оба заправилы одного и того же предпріятія находятся въ близкомъ родствѣ,

— Мое помѣстье — не «предпріятіе», — сказалъ раздосадованный Равенсбергъ. — Это — не то, что ваше дѣло, и въ управленіи большими нѣмецкими помѣстьями вы врядъ ли можете бытъ особенно опытны.

— А вы въ этомъ отношеніи опытны? Вы вѣдь пріѣзжате въ своя помѣстья лишь лѣтомъ и на короткое время; поэтому у вашихъ служащихъ руки развязаны, и они этимъ пользуются.

— Въ нашемъ сословіи это неизбѣжно, — надменно возразилъ графъ. — Кто не ведетъ лично своего хозяйства и не сидитъ безвыѣздно въ своемъ гнѣздѣ, тотъ неизбѣжно долженъ полагаться на своихъ служащихъ. Такое владѣніе, какъ мое, исключаетъ возможность мелочныхъ расчетовъ и грошовыхъ интересовъ.

— Мелочные расчеты? Я имѣю дѣло съ суммами, въ сравненіи съ которыми стоимость Равенсберга ничтожна, и у меня, можетъ быть, въ двадцать разъ болѣе служащихъ, чѣмъ у васъ, причемъ каждый изъ нихъ ищетъ своей выгоды и находитъ ее. Это конечно неизбѣжно и даже извинительно; но контроль въ моихъ рукахъ, и, гдѣ моимъ интересамъ можетъ быть нанесенъ ущербъ, тамъ я самъ вмѣшиваюсь въ дѣло. У васъ этого контроля не существуетъ, а между тѣмъ у васъ-то именно онъ и необходимъ.

— Откуда вы это знаете?

— У меня есть свои источники. Нѣтъ необходимости называть ихъ, достаточно того, что они достовѣрны. Васъ обманываютъ и обкрадываютъ. Старшій лѣсничій и управляющій играютъ другъ другу въ руку. Они повырубили у васъ цѣлые лѣсные участки и раздѣлили барышъ пополамъ. Въ отчетныхъ книгахъ показано то, чего никогда не было. Необходимо немедленно положить этому конецъ, а вы даже ни о чемъ не знаете.

Въ груди графа бушевала буря. Онъ не допускалъ, чтобы его могли такимъ образомъ допрашивать. Ему было извѣстно, что служащіе обкрадываютъ его, но зналъ, что и при его отцѣ, и при его дѣдѣ было то же самое. Нельзя же было слѣдить за каждымъ шагомъ служащихъ, — это было не аристократично. Девизомъ Равенсберговъ было: живи и жить давай другимъ, какъ это подобаетъ знатнымъ господамъ.

— Очень возможно, что и есть кое какіе недочеты, — оказалъ графъ, съ трудомъ овладѣвъ собою, — это вездѣ можетъ случиться; я разслѣдую это дѣло.

— Конечно, но это необходимо сдѣлать немедленно и энергично. Теперь, когда я открылъ вамъ глаза, нетрудно добытъ доказательства, и немедленно прогнать обоихъ братцевъ, такъ безсовѣстно хозяйничающихъ у васъ. Безъ малѣйшаго промедленія слѣдуетъ пригласитъ надежныхъ людей…

— Это — ужъ мое дѣло, — рѣзко перебилъ графъ. — Я самъ приму надлежащія мѣры и попросилъ бы предоставитъ мнѣ самому управленіе моимъ имѣніемъ. Въ чужихъ совѣтахъ я не нуждаюсь.

— Въ чужихъ? Но я говорю отъ имени моей дочери!

— Алиса — жена моего сына, — воскликнулъ графъ, — она носитъ наше имя и принадлежитъ къ нашей семьѣ. Естественнымъ представителемъ ея интересовъ является ея мужъ, и ея отцу приходится уступить ему свое мѣсто, не заявляя личныхъ претензій.

— Я и не заявляю никакихъ претензій, — отвѣтилъ американецъ, — но всегда буду отстаивать интересы моей дочери и охранять ихъ! Вы повидимому не желаете вмѣшиваться въ дѣла, но если все пойдетъ попрежнему, то въ самомъ непродолжительномъ времени Равенсбергъ окажется точно въ такомъ же положенія, въ какомъ былъ два года назадъ, а это я не могу и не хочу допустить. Я попрошу насъ принять это во вниманіе.

Морлэндъ всталъ и вышелъ. Равенсбергъ, стиснувъ зубы, молча смотрѣлъ ему вслѣдъ. Снова зазвенѣли кандалы, въ которые его заковали. Въ послѣднихъ словахъ Морлэнда звучала весьма недвусмысленная угроза. Впрочемъ вѣдь теперь можно было грозить и принудить и его, и его сына ко всему, что угодно, при помощи этого брачнаго контракта, положительно связывавшаго ихъ по рукамъ и по ногамъ. Но тутъ же у графа явилась мысль, что если дѣло дойдетъ до крайности, то Алиса должна будетъ стать на сторону мужа. Положеніе графини Равенсбергъ было слишкомъ блестящимъ, чтобы она рѣшилась довести дѣло до разрыва; вѣдь несомнѣнно она во что бы то ни стало захочетъ сохранить за собою роль, которую играла въ Берлинѣ этой зимой.

IX.

Среди лѣса, на краю большой поляны, пріютился охотничій домъ съ фронтономъ и оленьими рогами надъ входомъ. Онъ служилъ сборнымъ пунктомъ во время графской охоты и былъ достаточно просторенъ, чтобы многочисленное общество могло тамъ пообѣдать въ дурную погоду. Недалеко отъ этого дома поднималась возвышенность съ видомъ на лѣса и всѣ равенсбергскія владѣнія. Стоялъ жаркій день, и солнце уже склонялось къ горизонту, когда графиня Алиса поднялась на холмъ. Она была въ черной амазонкѣ, съ темной шляпой на бѣлокурыхъ волосахъ. Сопровождавшій ее берейторъ остался съ лошадьми у охотничьяго домика. Во время одной изъ своихъ ежедневныхъ прогулокъ молодая женщина нашла это красивое мѣсто и съ тѣхъ поръ часто пріѣзжала сюда. Подобравъ длинную амазонку, она медленно дошла до вершины, гдѣ подъ большой липой стояла полуразрушенная каменная скамья. Это мѣсто славилось обоимъ красивымъ видомъ.

При появленіи графини сидѣвшій на скамьѣ человѣкъ быстро поднялся, и Алиса узнала Зигварта. Онъ съ минуту постоялъ неподвижно, потомъ холодно и сдержанно поклонился и уже собирался пройти мимо нея, однако она окликнула его:

— Господинъ Зигвартъ!

— Что угодно, графиня?

Алиса стояла предъ нимъ, опустивъ глаза,; казалось, слова не шли съ ея языка. Наконецъ она тихо проговорила:

— Я была глубоко несправедлива къ вамъ во время нашей послѣдней встрѣчи. Теперь я поняла это. Прошу васъ простить меня.

При этомъ чистосердечномъ признаніи лицо архитектора вспыхнуло яркимъ румянцемъ.

— Вы все знаете? Мистеръ Морлэндъ разсказалъ вамъ?

— Да, и увѣрилъ меня, что вы сами сдѣлались жертвой обмана. Но почему вы сами не сказали мнѣ объ этомъ тогда же? Вы оскорбились и гордо отвернулись отъ меня, не объяснивъ дѣла. Почему вы не оправдывались?

— А если бы я сталъ оправдываться, вы повѣрили бы мнѣ?

— Вамъ? да!

Зигвартъ съ облегченіемъ вздохнулъ.

— Благодарю васъ, графиня!

Она опустилась на скамью, и на этотъ разъ Германъ сѣлъ съ него рядомъ, не ожидая приглашенія. Надъ ними липа простирала свою густолиственную вершину. Старое могучее дерево возвышалось среди темныхъ елей и сосенъ, выросшихъ гораздо позже его. Оно одно простояло, здѣсь, нѣсколько столѣтій и видало еще тѣ времена, когда Равенсберги были здѣсь сильнымъ, возбуждавшимъ страхъ родомъ, которому все кругомъ было подвластно или платило дань.

— Вы приняли предложеніе моего отца и поѣдете съ нимъ, когда онъ вернется въ Америку? — спросила Алиса.

— Вѣроятно, но я попросилъ его дать мнѣ время обдумать предложеніе до его отъѣзда.

— Обдумать предложеніе? Васъ не удовлетворяютъ предложенныя вамъ условія?

— Напротивъ, они превзошли мюи ожиданія, но это предложеніе ставитъ мнѣ тяжелый выборъ: или будущность, или родина!

— О, онъ не покажется валъ такимъ тяжелымъ, когда вы узнаете нашу страну. У насъ жизнь гораздо разнообразнѣе и шире здѣшней и быстрѣе выноситъ на поверхность. Она катится свободно и вольно, и вы скоро забудете свою родину.

— Никогда! — страстно воскликнулъ Зигвартъ. — Если я когда нибудь принужденъ буду разстаться съ родиной, то лучшая часть моего существованія останется здѣсь. Я это знаю. Гдѣ моя работа, тамъ и моя жизнь; я всегда останусь чужимъ въ чужой странѣ, но ей будетъ принадлежатъ моя сила, мое творчество… и это кажется мнѣ измѣной, какъ… — Онъ круто оборвалъ свою рѣчь, — Простите меня, графиня! вы не поймете метая. Это — нѣчто, вошедшее въ плоть и въ кровь. Вы также выбирали, когда отказывались отъ своей родины, но у васъ дѣло другое.

Алиса пораженная молчала. Она обладала гордостью американки, считающей свою націю первой въ мірѣ, и эта гордость иногда доходила до высокомѣрія, и все-таки она ни минуты не колебалась, когда ей предложили нѣмецкую графскую корону. Въ эту минуту ей показалось, что ей слѣдовало бы стыдиться этого.

— Moй отецъ считаетъ очень важнымъ заручиться такимъ талантомъ, какъ вы, — оказала она. — Онъ вполнѣ расчитываетъ на ваше согласіе, и если введетъ васъ въ наше общество, то вашъ успѣхъ обезпеченъ. Здѣсь вамъ пришлось бы ждать и бороться въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ за то, что тамъ уже ожидаетъ васъ.

— Это не пугаетъ того, кто серьезно относится къ себѣ и къ своей работѣ! — пылко воскликнулъ Германъ. — Настоящій великій трудъ всегда — борьба, въ которой можно побѣдить только спокойной, настойчивой работой. Конечно бываютъ часы унынія и сомнѣнія, когда перестаешь вѣрить въ себя и свою силу, когда готовъ ото всего отказаться; но потомъ въ душѣ снова пробуждается прежнее упорство, подсказывающее: «Ты можешь, ты хочешь! Стремись впередъ!». Тогда снова начинаешь бороться на жизнь и на смерть, какъ боролся Іаковъ съ ангеломъ, котораго заставилъ сдаться, воскликнувъ: «Я не отпущу тебя, пока ты не благословишь меня!».

Зигвартъ говорилъ, совершенно забываясь, и при взглядѣ на него чувствовалось, что онъ самъ переживалъ все, что такъ бурно и пожалуй безсознательно вырывалось изъ его души. Онъ говорилъ о собственной борьбѣ, о собственныхъ страданіяхъ.

Алиса слушала, словно онъ говорилъ съ нею на незнакомомъ языкѣ, но его слова находили откликъ въ ея душѣ. Для ея отца работа была лишь средствомъ достигнуть цѣли, дорогой къ богатству, и онъ достигъ своей цѣли холоднымъ расчетомъ, спокойнымъ и неустаннымъ стремленіемъ впередъ. Онъ не зналъ вдохновенія работы; но его дочь почувствовала теперь, что есть другія цѣли, кромѣ богатства и виднаго положенія въ свѣтѣ, нѣчто лучшее, высшее, чего она не знала.

— А вы создали какое либо произведеніе, которое міожетъ выдвинуть васъ? — спросила она.

Этотъ вопросъ показалъ Зигворту, какъ далеко онъ зашелъ. Онъ хотѣлъ смолчать, но темные глаза, съ напряженнымъ вниманіемъ устремленные на его лицо, требовали отвѣта.

— По крайней мѣрѣ хотѣлось создать, — невольно отвѣтилъ онъ.

— Мой отецъ знаетъ объ этомъ?

— Нѣтъ, онъ знаетъ только, что я жду какого-то рѣшенія, и позволилъ мнѣ отсрочить мой отвѣть. Вопросъ долженъ скоро рѣшиться. Если рѣшеніе будетъ не въ мою пользу, я брошу здѣсь все и начну новую жизнь въ Америкѣ, и мистеръ Морлэндъ убѣдится, что его выборъ не палъ на неблагодарнаго человѣка. Не надо отказываться отъ счастья, даже если оно приходитъ не оттуда, откуда мы ожидали его. Иначе это нѣжное, воздушное существо исчезнетъ навсегда.

Онъ взглянулъ на вершину старой липы, словно искалъ тамъ это «нѣжное, воздушное существо». Лучи заходящаго солнца еще золотили густую зеленую листву. Вокругъ цвѣтущихъ вѣтвей жужжали пчелы, то поднимаясь, то опускаясь, и это жужжаніе и легкій шорохъ въ вѣтвяхъ одни нарушали тишину, звуча, какъ дальняя мелодія, какъ пѣсня, слова которой непонятны, но которая напоминаетъ человѣку что-то давно-давно прошедшее.

Оба сидѣвшіе на скамьѣ въ первый разъ въ жизни услыхали эту мелодію. Зигвартъ былъ слишкомъ хорошо знакомъ съ суровой дѣйствительностью, непривѣтливо встрѣтившей его, а Алиса, которую счастье осыпало всѣми своими дарами, была незнакома съ мечтами и стремленіями юности, дорожащей лишь тѣмъ, что неисполнимо. И оба прислушивались къ однообразному жужжанію и шороху, звучавшимъ для нихъ такъ таинственно, словно въ нихъ таилось обѣщаніе чего-то невѣдомаго.

— Счастье, — медленно повторила Алиса, — о немъ такъ часто слышишь, но никогда его не видишь. Вы вѣрите въ него?

— Да, вѣрю, хотя оно вспыхиваетъ и исчезаетъ, какъ молнія. Оно каждому является въ особомъ видѣ, но мнѣ уже выпадаліо на долго заглянутъ ему въ лицо. Помните ли тотъ день, когда мы съ вами встрѣтились въ первый разъ? Я говорилъ вамъ о своей утренней прогулкѣ на глетчеры, о волшебныхъ минутахъ, которыя пережилъ тамъ, наверху Это было счастье.

— Можетъ быть, — оказала, Алиса, и ея лицо приняло мечтательное выраженіе.

Этотъ часъ на горномъ озерѣ, когда наверху грохотала лавина, а кругомъ нея цвѣла и благоухала весна, и озеро, казались, таило въ себѣ какое-то сверкающее чудо, — было ли это счастьемъ? Съ того времени прошло всего два года, и пережитыя минуты казались такими далекими-далекими; таинственное чудо не всплыло со дна озера на свѣтъ Божій, но сегодня возлѣ Алисы звучалъ тотъ же голосъ теплыми, глубокими нотами.

— Я и здѣсь зналъ счастье въ долгія, одинокія зимнія ночи, — произнесъ Зигвартъ: — я былъ изгнанникомъ, заживо погребеннымъ въ этой глуши, но работалъ съ великой, свѣтлой надеждой въ сердцѣ надъ произведеніемъ, въ которое вкладывалъ всю свою душу. И настоящая минута, когда я стою предъ вами, оправданный и. возрожденный, — тоже счастье. Часто, когда меня оскорбляли этимъ позорнымъ подозрѣніемъ, я изо всѣхъ силъ стискивалъ зубы, и все мое существо кипѣло яростью и гнѣвомъ противъ тѣхъ, кто осуждалъ меня, не выслушавъ; но, когда въ прошлый разъ вы, графиня, отвернулись отъ меня и окинули меня презрительнымъ взглядомъ, мнѣ было страшно больно.

Алиса медленно взглянула на него и съ тихими словами: «И мнѣ тоже», — протянула ему руку.

Германъ не вымолвилъ ни слова, но крѣпко сжалъ ее въ своей. На нѣсколько минутъ воцарилось молчаніе.

Солнце уже близилось къ закату, спускаясь къ горизонту громаднымъ раскаленнымъ ядромъ. Свѣтлое небо постепенно темнѣло, окрашиваясь въ розовые тона. Жужжаніе и шорохъ въ листвѣ становились все тише и тише и совсѣмъ замолили, когда погасли послѣдніе лучи. Одуряющій запахъ цвѣтущихъ липъ сталъ еще сильнѣе. Онъ, какъ мечтою, обвѣвать обоихъ молодыхъ людей, и оба замечтались о великомъ, безконечномъ счастьѣ, которое когда нибудь должно явиться, но котораго еще никто не видѣлъ. Оно стояло у нихъ за плечами, еще невидимое и неосязаемое, но они чувствовали его близость, могли бы заглянуть ему въ лицо, если бы оно подняло свое покрывало.

Однако очарованіе разсѣялось, и молодые люди очнулись отъ мечтаній. Зигвартъ быстро выпустилъ руку, которую продолжалъ держать въ своей рукѣ, и, вставъ со скамейки, глухо сказалъ:

— Простите, графиня, я забылъ, что меня ждутъ дома. Уже поздно, мнѣ пора.

— Мнѣ также. Слуга ждетъ меня внизу, Прощайте!

— Прощайте!

Зигвартъ повернулся и ушелъ, даже не предложивъ проводить ее, точно спасаясь бѣгствомъ. Алиса осталась одна и долго смотрѣла большими, неподвижными главами на. окружавшую ее картину. Послѣдній отблескъ вечерней зари угасъ, и первыя тѣни сумерекъ окутали возвышенность.

Счастье! Алиса Равенсбергъ никогда не знала его, но до этой минуты и не чувствовала его отсутствія. Теперь ей показалось, что счастье пронеслось мимо, задѣвъ ее своимъ крыломъ, и уже никогда болѣе не вернется.

X.

Съ тѣхъ поръ какъ Вилльямъ Морлэндъ поселился въ Равенсбергѣ, начались оживленныя сношенія между Равенсбергомъ и Графенау. Морлэндъ часто бывалъ тамъ со своей дочерью. Берндты платили ему и графинѣ тѣмъ же. Неизвѣстно, насколько нравилась графу эта близость, но онъ всегда одинаково любезно и вѣжливо относился къ роднымъ своей невѣстки, которымъ былъ обязанъ заключеніемъ этого брака.

И сегодня Морлэндъ съ Алисой пріѣхалъ въ Графенау. Молодая женщина прошла къ теткѣ, а мужчины усѣлись въ кабинетѣ Берндта, разговаривая о своихъ дѣлахъ, какъ это почти всегда бывало, когда они оставались одни.

— Вотъ опять ваша нѣмецкая осторожность и осмотрительность, — полупрезрительнымъ тономъ сказалъ американецъ. — Ни на грошъ смѣлости! Вы постоянно ищете прикрытія и защиты, а съ этимъ у васъ далеко не уйдешь. Ты по здѣшнимъ понятіямъ — богатый человѣкъ и изъ года въ годъ увеличиваешь свое состояніе дѣловой практикой. Это, можетъ быть, очень спокойно и удобно, но многаго этимъ не достигнешь.

— Я не противъ риска, — возразилъ Берндтъ, — но ты любишь ставить на карту все заразъ! Ты отказался отъ всѣхъ остальныхъ предпріятій, отъ управленія своимъ обществомъ въ Нью-Іоркѣ, вынулъ отовсюду свои вклады и все это вмѣстѣ съ запаснымъ капиталомъ вложилъ въ Гильтоунъ. Опасная игра!

— Нѣтъ, только крупная. Гильтоунъ требуетъ моего личнаго участія, примѣненія всѣхъ моихъ силъ. Если бы мы начали это дѣло въ Германіи, ты первый принялъ бы въ немъ участіе.

— Разумѣется, потому что въ подобныхъ вещахъ я не отступаю даже предъ жертвами. Но большая разница — приносить жертву предпріятію, въ будущность котораго вѣришь, или зря рискнуть для него всѣмъ. Можно мириться съ потерями, но рисковать потерей всего, что имѣешь, не слѣдуетъ.

— Нѣтъ! Въ этомъ случаѣ всякія потери безусловно исключаются, потому что будущность Гильтоуна обезпечена. Онъ вырастетъ такъ же быстро, какъ Чикаго, можетъ быть, еще быстрѣе. Въ эта два года онъ такъ расширился, что превзошелъ всѣ наши ожиданія. Почва, климатъ, окрестности — все пришло надъ на помощь. Переселенцы стекаются со всѣхъ сторонъ, мы просто не успѣваемъ работать, — такъ колоссально все растетъ. Желѣзная дорога уже проложена, а я предпочитаю вкладывать свои капиталы въ такое дѣло, гдѣ они могутъ увеличиться не въ десять, а въ сто разъ.

— Другими словами, тебѣ недостаточно считаться милльонеромъ, тебѣ хочется стать наравнѣ съ милліардерами.

— Почему же нѣтъ? — спросилъ американецъ со своимъ обычнымъ хладнокровіемъ. — Такой широкій путъ открывается предо мною немного поздно, но я еще чувствую въ себѣ несокрушимыя силы и потому пойду этимъ путемъ. У тебя нѣтъ дѣтей, а у меня дочь, могутъ быть внуки; я буду работать для своего потомства.

Коммерціи совѣтникъ молчалъ. Бездѣтность была больнымъ мѣстомъ въ его счастливомъ бракѣ, во всей его жизни. Все его состояніе и состояніе его жены должны были перейти впослѣдствіи къ дальнимъ родственникамъ; можетъ быть, поэтому онъ и чувствовалъ отвращеніе къ рискованнымъ спекуляціямъ, могущимъ нарушить его спокойствіе. Его шуринъ зналъ его чувства и поспѣшилъ перемѣнить разговоръ.

— Мнѣ только что встрѣтился молодой Гунтрамъ, — сказалъ онъ. — Онъ повидимому собрался на охоту?

— Да, онъ — страстный охотникъ, — подтвердилъ Берндтъ, — но также и помимо охоты часто ѣздитъ въ «Совиное гнѣздо». Онъ, кажется, близко подружился съ барономъ Гельфенштейномъ. Его посѣщенія развлекаютъ старика, внося въ его уединеніе молодой и свѣжій элементъ; вѣдь баронъ живетъ такою замкнутою жизнью. Скоро пріѣзжаетъ а самъ Гунтрамъ, кажется, завтра.

— Гунтрамъ? — переспросилъ американецъ, — Ты не говорилъ мнѣ, что ожидаешь его?

На лицѣ коммерціи совѣтника отразилось замѣшательство.

— Для меня это — также полнѣйшая неожиданность. Правда, мы не разъ говорили съ нимъ о перестройкѣ Грифенау, но время еще терпитъ. Мы хотѣли окончательно рѣшить дѣло только въ будущемъ году, а теперь Гунтрамъ пишетъ изъ Карлсбада, что окончилъ курсъ леченія и хочетъ воспользоваться оставшимся свободнымъ временамъ, чтобы осмотрѣть еще разъ замокъ и составить планъ. Здоровье его попрежнему плохо, и леченіе не принесло ему на этотъ разъ никакой пользы. Боюсь, что дни бѣдняги сочтены.

— Развѣ его положеніе такъ серьезно?

— Къ сожалѣнію! Я спрашивалъ своего врача, у котораго и онъ лечится, и узналъ всю истину. Болѣзнь, которою онъ страдаетъ уже много лѣтъ, приняла очень тяжелый оборотъ.

— А его сынокъ веселится здѣсь, пользуясь отпускомъ, и не знаетъ, какую бы ему еще выкинуть шалость.

— Онъ не знаетъ, насколько серьезно положеніе его отца и вообще привыкъ безпечно относиться къ жизни, но я рѣшилъ открытъ ему глаза; боюсь, что послѣ смерти отца Адальберту придется пережить немало тяжелаго.

— Это было бы пожалуй полезной наукой для такого легкомысленнаго молодчика. Ты конечно знаешь, что Гунтрамъ — вовсе не такой богатый человѣкъ, за какого выдавалъ себя.

— Ну, да, онъ велъ жизнь не по средствамъ, — согласился коммерціи совѣтникъ, — Его покойная жена была очень расточительна. Адальбертъ — молодой, легкомысленный офицеръ и часто обращается къ отцу съ требованіями, на которыя тотъ при всей своей уступчивости не можетъ согласиться.

— И надѣлалъ долговъ? Въ такихъ случаяхъ большое спасеніе имѣть богатыхъ друзей, и эта дружба вѣроятно обошлась тебѣ очень дорого?

— Мнѣ часто приходилось выручать его, но вѣдь все имѣетъ свои границы, такъ что на просьбу, присланную мнѣ изъ Карлсбада, мнѣ пришлось отвѣтитъ отказомъ, — ужъ слишкомъ велика была сумма. Я принесъ довольно много жертвъ и знаю, гдѣ остановиться, но боюсь, что Гунтрамъ ѣдетъ сюда, чтобы лично возобновитъ свою просьбу. Я предвижу непріятную сцену.

Должно быть, принесенныя Берндтомъ жертвы были очень велики, иначе онъ врядъ ли говорилъ бы о нихъ съ такою сердитой откровенностью, да еще своему шурину. Послѣдній вмѣсто отвѣта только спросилъ:

— А Гунтраму извѣстно, что Зигвартъ здѣсь?

— Врядъ ли; не думаю, чтобы Адальбертъ писалъ ему объ этомъ, да и къ чему? Эта старая, непріятная исторія уже давно покончена.

— Для тебя — да. Но я убѣжденъ, что Гуптрамъ ни за что не пріѣхалъ бы сюда, если бы зналъ, что его бывшій ученикъ въ Эберсгофенѣ.

— Мнѣ казалось, Вилльямъ, что мы съ тобою разъ навсегда рѣшили избѣгать этой темы, иначе мы серьезно поссоримся. Очень возможно, что Гунтрамъ самъ виноватъ въ томъ, что его обстоятельства такъ измѣнились, но это не имѣетъ никакого отношенія къ инциденту съ Зигвартомъ. Я смотрю эта это дѣло съ точки зрѣнія двадцатилѣтней дружбы и буду держаться своего мнѣнія, пока мнѣ не приведутъ такихъ доказательствъ, предъ которыми я буду принужденъ сдаться… А теперь пойдемъ къ дамамъ. Онѣ вѣрно уже ждутъ насъ.

Каждое утро поручикъ Гунтрамъ отправлялся, какъ говорилось, на охоту, но въ дѣйствительности шелъ въ «Совиное гнѣздо». Гельфенштейнъ, слабѣвшій съ каждымъ днемъ, не могъ уже выносить долгіе визиты, но охотно разговаривалъ съ полчаса съ веселымъ офицеромъ, который разсказывалъ ему кучу всевозможныхъ вещей и котораго онъ называлъ «своимъ молодымъ товарищемъ». Исполнивъ такимъ образомъ правша приличія, «молодой товарищъ» вознаграждалъ себя обществомъ баронессы Траудль. Онъ непринужденно возобновилъ свое прежнее знакомство, какъ будто не замѣчая, что «маленькой златокудрой Трудѣ» уже минуло семнадцать лѣтъ. Они смѣялись и шумѣли, ссорились и мирились совершенно такъ же, какъ три года тому назадъ, и сближались все болѣе и болѣе.

Прежде старикъ еще часто сиживалъ предъ домикомъ, посматривая на молодежь съ полулсковой, полускорбной улыбкой. Теперь его кресло очень рѣдко появлялось на площадкѣ, такъ какъ воздухъ и солнце утомляли его. Поэтому Гофштетеръ считалъ обязалносгью стоять на стражѣ чести дома. Онъ всегда умѣлъ устроить такъ, чтобы бытъ дома въ извѣстные часы, и умѣлъ сердиться по-настоящему, когда молодая парочка ускользала отъ него. Сегодня онъ стоялъ одинъ предъ домикомъ, когда появился Гунтрамъ и привѣтствовалъ его шутливымъ тономъ:

— Доброе утро, господинъ старшій лѣсничій! Какъ поживаете? Могу я видѣть барона?

— Нѣтъ, теперь нельзя, — важно возразилъ лѣсничій. — Онъ плохо спалъ ночь и теперь досыпаетъ, его нельзя безпокоить.

— Разумѣется, нельзя. А гдѣ баронесса Траудль?

— Въ саду — отвѣтилъ лѣсничій и вдругъ заступилъ дорогу молодому человѣку, уже намѣревавшемуся свернуть въ сторону. — Выслушайте-ка меня, господинъ поручикъ. Мнѣ необходимо переговорить съ вами.

— Господи помилуй! Вы сдѣлали такое торжественное лицо, словно дѣло идетъ о жизни и смерти. Ну, начинайте!

— Я уже давно собирался спросить васъ, чѣмъ кончится вся эта исторія?

— Какая исторія?

— Не представляйтесь пожалуйста! Какъ будто я даннымъ-давно во вижу, что вы полюбили мою баронессочку. Ребенокъ ни о темъ не думаетъ и позволяетъ ухаживать за собою; зато мнѣ приходится думать за нее вдвое, и потому я хочу знать, что у васъ на умѣ.

— Да вы просто пугаете меня, — сказалъ Адальбертъ, — развѣ вамъ необходимо это знать?

— Да, необходимо! Я все время здѣсь, и потому вся отвѣтственность лежитъ на мнѣ.

— Вѣрно! Вы постоянно торчали тутъ, и я не разъ мысленно посылалъ васъ къ черту. Но разъ отвѣтственность лежитъ на васъ, то я имѣю честь почтительнѣйше доложить вамъ, что вся эта исторія кончится… свадьбой!

— Я такъ и думалъ. Вы вѣдь — приличный человѣкъ, господинъ поручикъ, а кромѣ того и богатый юноша; это всѣмъ извѣстно.

Поручикъ громко расхохотался.

— Вы, кажется, основательно освѣдомлены о моемъ имущественномъ положеніи? Ну, разумѣется, въ случаѣ надобности мнѣ будетъ, чѣмъ прокормить жену, — правда, не своимъ офицерскимъ жалованьемъ: съ нимъ однимъ пришлось бы въ хозяйствѣ очень круто; но моему отцу конечно придется помогалъ намъ.

Эти слова были произнесены крайне безпечно. Адальбертъ ни минуты не сомнѣвался въ согласіи своего отца, потому что зналъ его слабость къ аристократическимъ именамъ и связямъ. Баронесса фонъ Гельфенштейнъ была бы во всѣхъ отношеніяхъ желательной невѣсткой. Что касается Гофштетера, то онъ находилъ вполнѣ понятнымъ, что папаша долженъ раскошелиться, разъ у него есть деньги.

— Въ такомъ случаѣ вы ужъ поскорѣй порѣшите съ этимъ дѣломъ, — серьезно сказалъ онъ, — Старый баронъ долго не протянетъ: онъ таетъ, какъ свѣча. Баронесса Траудль полагаетъ, что дѣдушка только слабъ, но скоро поправится; а мы-то понимаемъ, въ чемъ дѣло. Самое большое, если онъ протянетъ двѣ недѣли.

— Да что вы! Неужели вы думаете, что конецъ такъ близокъ?

— Докторъ говоритъ, что это можетъ случиться даже гораздо раньше. Нашему барону очень тяжело, что единственное существо въ мірѣ, которое ему дорого, будетъ послѣ его смерти жить изъ милости у Равенсберговъ, и онъ навѣрно не будетъ ничего имѣть противъ того, чтобы маленькая златокудрая Труда вышла замужъ за молодца-офицера, особенно если она сама этого желаетъ. Но вамъ и самому это вѣроятно извѣстно?

— Разумѣется, извѣстно! — и Адальбертъ смѣясь похлопалъ лѣсничаго по плечу. — Будьте спокойны, я не получу отказа.

— Мнѣ тоже такъ кажется. Только не тяните дѣла, а я даю свое благословеніе.

Поручикъ по-военному приложилъ руку къ охотничьей шляпѣ.

— Чрезвычайно радъ! Ваше высочайшее соизволеніе, разумѣется, самое главное. Къ счастью мой папаша пріѣдетъ завтра въ Графенау; я немедленно открою по немъ огонь, и потомъ мы вмѣстѣ отправимся къ барону. А теперь исчезните пожалуйста! Налѣво кругомъ… маршъ!

— Но, господинъ поручикъ, — запротестовалъ было Гофштетеръ, однако поручикъ не далъ ему договорить.

— Ни слова! Сегодня вы совершенно лишній, потому что я намѣреваюсь взять крѣпость штурмомъ, какъ подобаетъ солдату… Ура!

Улыбка расплылась по лицу лѣсничаго, и онъ покорно удалился. Онъ и самъ видѣлъ, что сегодня онъ лишній; кромѣ того поручикъ Гунтрамъ былъ ему по сердцу: такой шустрый и все беретъ на «ура». Онъ подходилъ къ его «баронессочкѣ», и старикъ рѣшительно ничего не могъ имѣть противъ него.

Придя въ свою комнату, Гофштетеръ сѣлъ на стулъ и поблагодарилъ Господа Бога, что все такъ счастливо устроилось. Теперь его старый добрый баринъ могъ отойти съ миромъ, зная, что его любимица соединится съ человѣкомъ, котораго онъ уже успѣлъ полюбить. Маленькая златокудрая Труда не останется въ старыхъ дѣвахъ, у которыхъ ровно ничего нѣтъ; она будетъ богатой, счастливой женщиной, а потомъ, можешь бытъ, и генеральшей, «ея превосходительствомъ». Гофштетеръ рѣшилъ, что подождетъ, пока увидитъ свою «баронессочку» подъ вѣнцомъ, а потомъ непремѣнно оставитъ мѣсто и поѣдетъ въ Америку, къ дикарямъ.

Между тѣмъ Адальбертъ поспѣшно направился въ такъ называемый садъ — маленькій клочекъ земли за домомъ, гдѣ стояло нѣсколько плодовыхъ деревьевъ и на грядкахъ росли овощи.

Въ энергичномъ вмѣшательствѣ лѣсничаго не было въ сущности особенной надобности. Молодой офицеръ уже давно понялъ, что по-уши влюбленъ въ златокудрую Труду. Лѣсная принцесса окончательно плѣнила его, и, по его мнѣнію, ни о какихъ препятствіяхъ не могло быть и рѣчи. Отецъ найдетъ его выборъ подходящимъ и желательнымъ, а старому барону онъ своимъ предложеніемъ доставить послѣднюю радость въ жизни. Правда, его будущая жена была слишкомъ ребенкомъ и недостаточно воспитана для общества, но молодой очаровательной женщинѣ это легко простятъ, а титулъ баронессы фонъ Гельфенштейнъ будете имѣть значеніе для полковника и товарищей въ аристократическомъ полку. Адальбертъ зналъ это и даже былъ къ этому далеко не равнодушенъ. Итакъ, все побуждало его приступить къ объясненію.

Между тѣмъ барышня, которой онъ собирался сдѣлать предложеніе, была въ эту минуту поглощена занятіемъ, не совсѣмъ соотвѣтствующимъ предстоявшей помолвкѣ. Она сидѣла на высокой вѣтви вишневаго дерева и угощалась прекрасными, спѣлыми испанскими вишнями. Въ сущности она собиралась сорвать лишь нѣсколько ягодъ для дѣдушки, который, не имѣя аппетита, почти ничего не ѣлъ, а поэтому предусмотрительно принесла съ собою лѣстницу и корзинку. Но, когда, стоя на верхней ступенькѣ, она замѣтила., что самыя лучшія ягоды висятъ очень высоко, ею овладѣло желаніе влѣзть на дерево. Она быстро очутилась на верхней вѣткѣ, повѣсила пустую корзиночку рядомъ и принялась всласть лакомиться. Адальбертъ, разумѣется, сразу нашелъ ее, и крикнулъ ей поддразнивая: «Доброе утро, баронесса Траудль! Вкусны ли испанскія вишни?». Траудль смѣшалась, заторопилась слѣзть и добралась уже до нижней вѣтки, какъ вдругъ державшій лѣстницу поручикъ отодвинулъ ее въ сторону, и Траудль лишилась возможности спуститься на землю.

— Какой вы неловкій! — крикнула она. — Придвиньте скорѣе лѣстницу, чтобы я могла сойти.

— Этого вовсе не нужно, — смѣясь возразилъ онъ, — прыгайте, — я васъ поймаю. Вѣдь не разъ я дѣлалъ это три года тому назадъ, когда вы бывало влѣзали на старый каштанъ и бомбардировали мея оттуда колючими плодами.

— Теперь это не годится, — съ достоинствомъ возразила Траудль, — Ну, скорѣе, давайте лѣстницу!

Но Адальбертъ и не думалъ слушаться и, протянувъ ей руки, повторилъ:

— Прыгайте же! я не уроню. Ну же! гопъ!

Траудль разсердилась. Она сбросила корзинку на землю, охватила обѣими руками стволъ дерева и спустилась на землю, причемъ ея свѣтлое полотняное платье сильно дострадало.

— Браво! — воскликнулъ Адальбертъ, — это было настоящее гимнастическое упражненіе. Браво, маленькая златокудрая Труда!

— Я — уже не маленькая, — обиженнымъ тономъ отвѣтила молодая дѣвушка, поднимаясь на цыпочки, — я уже достаю вамъ до плеча, и вообще я — уже взрослая. Замѣтьте это!

— Выражаю взрослой молодой особѣ свое глубочайшее почтеніе, — насмѣшливо проговорилъ онъ. — Поставьте пожалуйста ноги, какъ слѣдуетъ, на землю; мѣриться, стоя на цыпочкахъ, не дозволяется. Не разрѣшите ли мнѣ почтительнѣйше освѣдомиться о вашемъ здоровьѣ? Оно вѣроятно вполнѣ удовлетворительно, судя по выпачканнымъ вишнями губкамъ.

Траудль поспѣшно вынула носовой платокъ. Увы! на платкѣ также осталось темно-красное пятно, — неопровержимое доказательство ея невоздержности.

— Ничего! это уже не въ первый разѣ, — утѣшилъ ее молодой человѣкъ, — у васъ вѣдь всегда былъ благодатный аппетитъ. Въ былое время, когда вашъ батюшка былъ еще здоровъ и меня иногда приглашали къ ужину, я помню, вы всегда первая справлялись со своей порціей и уничтожали невѣроятное количество буттербродовъ. Помните вы это, маленькая златокудрая Труда?

Баронесса охотно допускала, чтобы ея дѣдъ, дядя Равенсбергъ и даже Бертольдъ называли ее такъ, но въ глазахъ поручика Гунтрама ей хотѣлось быть взрослой. Она выпрямилась съ обиженнымъ видомъ и воскликнула:

— Вы не должны больше такъ называть меня, я не позволю. Кромѣ того это не вѣрно. Теперь я сама знаю. Мнѣ объ этомъ сказалъ Бертольдъ; когда я въ послѣдній разъ была въ Равенсбергѣ, онъ прочелъ мнѣ одно стихотвореніе, оно называется «Красавица златокудрая Труда». Вы его знаете?

— Не имѣю ни малѣйшаго понятія, — солгалъ Адальбертъ.

Траудль презрительно пожала плечами и рѣшила придти ему. на помощь. Она начала говорить первыя строфы стихотворенія, дѣлая замѣтныя ударенія на словахъ припѣва: «Красавица златокудрая Труда».

— Ну, а конецъ? — спросилъ молодой человѣкъ, когда она внезапно остановиласъ.

— Конецъ… я забыла.

— Жаль! въ народныхъ пѣсняхъ послѣднія строфы обыкновенно бываютъ самыя красивыя. Можетъ быть, вы припомните ее, маленькая златокудрая Труда?

Эта слова переполнили чашу терпѣнія баронессы. Она бросила на своего собесѣдника презрительный взглядъ и, не говоря ни слова., повернула къ дому. Но Адальберта догналъ ее, обнялъ и тихо-тихо шепнулъ ей на-ухо:

— Красавица златокудрая Труда!

Молодая дѣвушка вспыхнула отъ этого мягкаго, нѣжнаго тона и крикнула:

— Пустите меня, Адальбертъ!

Дѣвушка испуганно попыталась высвободиться изъ его объятій, но почувствовала губы молодого офицера на своихъ губахъ, а потомъ услышала страстный шепотъ:

— Люблю тебя, Траудль, люблю тебя!

Лицо Труды горѣло яркими румянцемъ. Что-то мѣшало ей дышать, но въ то же время поднимало ее, какъ на крыльяхъ; она не отвѣчала и не двигалась, боясь, что каждый звукъ, каждое движеніе нарушитъ очарованіе. Она только смотрѣла на Адальберта радостно блестѣвшими глазами и слушала то, что онъ шепталъ ей на-ухо, какъ онъ любилъ ее, когда она была, еще ребенкомъ, и какъ, снова увидавъ ее мѣсяцъ назадъ, поклялся себѣ, что она будетъ его женой. При этомъ онъ покрывалъ безчисленными поцѣлуями розовое личико своей молоденькой невѣсты, и только гораздо позднѣе ему пришелъ въ голову вопросъ, съ котораго въ сущности онъ долженъ былъ начать:

— А ты любишь меня, Траудль?

— Да, Адальбертъ, да, — восторженно отвѣтила она, обвивая руками его шею. — Я сама не знала, какъ люблю тебя.

— А конецъ старой пѣсни? Дѣйствительно ты позабыла его, Траудль? Тогда я напомню тебѣ:

«Знайте же, знайте, цвѣты полевые,

Что цѣловалъ я уста дорогія

Златокудрой красавицы Труды».

XI.

Въ назначенное время совѣтникъ Гунтрамъ прибылъ въ Граденау, и сынъ выѣзжалъ утромъ на станцію, чтобы встрѣтить его. Поручикъ намѣревался сообщить отцу о своей помолвкѣ еще по дорогѣ со станціи въ имѣніе, но Гунтрамъ казался такимъ больнымъ и съ такимъ безучастіемъ отнесся къ первымъ намекамъ сына, что Адальбертъ рѣшилъ пока оставить старика въ покоѣ. Онъ не сомнѣвался, что отецъ одобрительно отнесется къ этой новости, но, заводя свое собственное хозяйство, необходимо было обратиться къ нему за существенной помощью, а между тѣмъ старикъ еще недавно уплатилъ всѣ долги сына, которые тотъ дѣлалъ теперь въ Мецѣ съ такимъ же легкимъ сердцемъ, какъ прежде въ Берлинѣ.

Было уже четыре часа, но въ паркѣ еще чувствовался зной. Поэтому мужчины забрались въ бесѣдку. Гунтрамъ, проспавъ нѣсколько часовъ, видимо отдохнулъ отъ своей поѣздки, но даже въ томъ оживленіи, съ которымъ онъ обсуждалъ предполагаемую на слѣдующій годъ перестройку замка, было что-то болѣзненное. Берндтъ посматривалъ на него съ состраданіеімъ. Строить въ будущемъ году? Но будетъ ли строитель живъ къ тому времени? Необходимо немедленно открыть глаза Адальберту, повидимому совершенно не замѣчавшему, какимъ изможденнымъ, больнымъ старикомъ кажется его отецъ.

Пока пріятели обсуждали планъ, отворилась дверь бесѣдки, и вошелъ Вилльямъ Морлэндъ. Раскланявшись съ присутствовавшими, онъ остановился на порогѣ и оказалъ шурину:

— Сегодня я являюсь къ вамъ совершенно неожиданно и привелъ съ собою гостя. Ты позволишь, мнѣ представятъ его тебѣ?

— Пожалуйста! Кого ты представишь, тотъ всегда будетъ для меня желаннымъ гостемъ, — отозвался Берндтъ, но вдругъ замолчалъ, разглядѣвъ стоявшаго за единою Морлэнда человѣка.

На двоихъ другихъ, находившихся въ бесѣдкѣ, видъ посѣтителя произвелъ различное впечатлѣніе: Адальбертъ быстро вскочилъ, а его отецъ остался сидѣть, какъ окаменѣлый.

— Архитекторъ Германъ Зигвартъ, работающій пока въ Эберсгофенѣ, — сказалъ Морлэндъ. — Мнѣ нѣтъ надобности представлять господину Гунтраму его бывшаго ученика.

— Конечно, я помню… — произнесъ совсѣмъ растерявшійся Гунтрамъ, — но я вовсе не зналъ… Какъ поживаете, Зигвартъ?..

Германъ не отвѣтилъ, но, церемонно раскланявшись съ хозяиномъ дома, произнесъ:

— Прошу извиненія, что явился въ вашъ домъ; годъ тому назадъ вы бы не пожелали принятъ меня, но сегодня мистеръ Морлэндъ настоялъ на томъ, чтобы я явился сюда, а такъ какъ дѣло идетъ о вопросѣ чести, то я не могъ не придти.

Гунтрамъ всталъ, видимо стараясь овладѣть собою, и тоже обратился къ Берндту:

— Это похоже на настоящее нападеніе; не забудьте, что я въ вашемъ домѣ. Надѣюсь, вы сумѣете защитить своего гостя отъ подобныхъ вторженій.

Берндтъ укоризненно посмотрѣлъ на шурина, угадывая его мыслъ, и тихо недовольнымъ тономъ сказалъ:

— Ты могъ бы избавить насъ отъ этого, Вилльямъ. Все можно было устроить иначе.

— Нѣтъ, — холодно отвѣтилъ Морлэндъ.

Адальбертъ съ изумленіемъ и страхомъ глядѣлъ на отца; отъ него не укрылось смущеніе старика, и онъ вполголоса проговорилъ:

— Успокойся, папа! надо же выяснить это дѣло.

Просьба сына успокоиться была не лишней, такъ какъ при приближеніи Зигварта Гунтрамъ невольно отшатнулся. Тонъ Зигварта доказывалъ, какъ сильно онъ былъ взволнованъ, но онъ уже вполнѣ овладѣлъ собою, когда заговорилъ:

— Господинъ архитекторъ Гунтрамъ, намъ надо окончить нашъ старый споръ. Два года тому назадъ, я къ сожалѣнію такъ вспылилъ, что далъ вамъ поводъ позвать своихъ слугъ. Теперь среди присутствующихъ здѣсь вы въ полнѣйшей безопасности, и я. требую отвѣта, въ которомъ вы мнѣ тогда отказали.

— Отвѣта? что вы хотите этимъ сказать? — Гунтрамъ тоже овладѣлъ собою. — На оскорбленія я вообще не отвѣчаю. Если вы намѣреваетесь повторить ту же самую сцену, то я предпочитаю уйти. Входить въ объясненія я считаю ниже своего достоинства.

Онъ дѣйствительно повернулся къ двери, но тамъ стоялъ Морлэндъ, предвидѣвшій подобный исходъ и заступившій ему дорогу. Въ ту же минуту Зигвартъ быстро подошелъ къ своему прежнему учителю и повелительно произнесъ:

— Вы останетесь; мы объяснимся предъ этими свидѣтелями, а ни одинъ изъ насъ не уйдетъ, пока мы не кончимъ.

— Это неслыханное насиліе! — возмутился Гунтрамъ, — я пріѣхалъ сюда отдохнуть къ моему старому другу и вдругъ… Берндтъ, неужели вы допустите это?

Коммерціи совѣтнику была крайніе непріятна эта сцена; онъ охотно положилъ бы ей конецъ, но видѣлъ, что это невозможно, а потому отвѣтилъ:

— Я думаю, Гунтрамъ, что вамъ лучше остаться.

— Да, это должно быть наконецъ выяснено, — раздался голосъ Адальберта, — само собою понятно, что тутъ все дѣло въ недоразумѣніи. Не заходи слишкомъ далеко, Германъ, и помни, что я не позволю оскорбить отца.

Зигвартъ посмотрѣлъ на друга своей юности долгимъ и серьезнымъ взглядомъ.

— Мнѣ очень тяжело, Адальбертъ, что я не могу избавить тебя отъ того, что ты долженъ когда нибудь услышать. Ты все еще находишься въ заблужденіи, что дѣло идетъ о несогласія въ вопросѣ искусства или о чемъ нибудь подобномъ. Но между мою и твоимъ отцомъ стоить обманъ; кто нибудь изъ насъ обманщикъ: я или онъ. Считаешь ли ты меня способнымъ на обманъ?

— Ужъ не считать ли мнѣ за обманщика собственнаго отца? — вспылилъ юный офицеръ. — Подумай, что ты говоришь? — Но, говоря эти слова, онъ поблѣднѣлъ. Только теперь понялъ онъ все значеніе инцидента, о которомъ легкомысленно и безпечно старался не думать до этой минуты, и почти со страхомъ продолжалъ съ прежней рѣзкостью: — папа, да говори же! Вѣдь дѣло идетъ о твоей и моей чести!

Гунтрамъ заговорилъ съ трудомъ, хриплымъ голосомъ.

— Архитекторъ Зигвартъ глубоко заблуждается. Берндтъ, я объясню вамъ все, только не здѣсь, не въ присутствіи этихъ обвинителей. Уйдемте отсюда, прошу васъ!

Коммерціи совѣтникъ готовъ былъ исполнить эту просьбу, но Зигвартъ не допустилъ этого. Онъ зналъ, что для него поставлено здѣсь на карту, и рѣшился во что бы то ни стало довести дѣло до конца. Онъ выпрямился и рѣзко произнесъ:

— Я долженъ объяснитъ вамъ это дѣло, господинъ коммерціи совѣтникъ, и вы его выслушаете. Я утверждаю, что планъ вашей виллы — моя исключительная собственность; что этотъ планъ, законченный до мельчайшихъ подробностей, лежать въ моей папкѣ, которую я, уѣзжая въ Италію, отдалъ на сохраненіе своему бывшему учителю. Вернувшись, я замѣтилъ, что нѣкоторые листы были вынуты и исчезли, и въ то же время увидѣлъ въ Тиргартенѣ мое произведеніе, которое господинъ Гунтрамъ строилъ «по собственному плану». Что было дальше — вы сами знаете. Онъ остался побѣдителемъ въ борьбѣ, которую я началъ за свои права, и выставилъ меня обманщикомъ. Онъ получилъ славу и деньги за тотъ трудъ, который укралъ у меня!

Громкій крикъ прервалъ слова Зигварта. Адальбертъ бросился было на него, но Морлэндъ очутился между ними, говоря:

— Поручикъ Гунтрамъ, посмотрите на своего отца! Если вы еще сомнѣваетесь, то мы-то уже перестали сомнѣваться.

Гунтрамъ старшій дѣйствительно имѣлъ жалкій видъ. Два года тому назадъ у него еще хватило силы сыграть роль, необходимую для его опасенія; но теперь онъ, больной и измученный, уже не могъ сдѣлать это, не могъ бороться съ обвиненіемъ, каждое слово котораго обрушивалось на него, какъ ударъ молота; не могъ вынести взглядъ своего сына, который, задыхаясь и едва выговаривая олова, повторялъ:

— Слышишь? Слышишь? Отвѣчай же!

Гунтрамъ сдѣлалъ послѣднюю отчаянную попытку: онъ пробормоталъ что-то невнятное о заблужденіи и клеветѣ, но потомъ вскрикнулъ дико, словно безумный:

— Адальбертъ, ты убьешь меня, ты и Зигваргъ! Боже, Боже! Какъ вы можете такъ мучите стараго, больного человѣка!

Онъ почти безъ сознанія упалъ на стулъ и разразился судорожными, безпомощными рыданіями.

Всѣ молчали; Адальбертъ тоже не говорилъ ни снова, а только медленно отошелъ отъ отца. Наконецъ Берндтъ положилъ конецъ долгому и тягостному молчанію, сказавъ вполголоса:

— Адальбертъ, успокойте отца. Мы лучше оставимъ насъ вдвоемъ.

Молодой человѣкъ какъ будто сразу ко понялъ обращенныхъ къ нему словъ. Онъ былъ блѣденъ, какъ мертвецъ, и произнесъ упавшимъ голосомъ:

— Да, пожалуйста оставьте насъ однихъ.

Морлэндъ, Берндтъ и Зигвартъ вышли изъ бесѣдки и направились въ замокъ. Нѣсколько минутъ шли они молча; потомъ коммерціи совѣтникъ остановился и протянулъ Герману руку, говоря:

— Прошу у васъ прошенія; мы были къ вамъ глубоко несправедливы; эта сцена разъяснила мнѣ все. Но тогда я васъ совершенно не зналъ, между тѣмъ какъ человѣкъ, обвинявшій васъ, много лѣтъ считался моимъ другомъ.

— Я вполнѣ понимаю васъ, — отвѣтилъ Зигвартъ, — вы не могли судитъ иначе. А теперь мнѣ приходится просить у васъ прощенія за непріятную сцену, свидѣтелемъ которой я заставилъ васъ быть. Мистеръ Морлэядъ взялъ на себя всю отвѣтственность, но безъ васъ, какъ свидѣтеля, мы не могли обойтись.

Берндтъ былъ очевидно тронутъ этими словами. Онъ посмотрѣлъ на шурина, однако тому и въ голову не пришло извиниться, и онъ спокойно произнесъ:

— Это былъ единственный путь къ цѣли; слѣдовательно было необходимо идти именно этимъ путемъ. Ну, на чемъ же вы порѣшили, мистеръ Зигвартъ?

— Судебное разбирательство дѣла не приведетъ ни къ чему, — быстро перебилъ его Берндтъ, — для этого необходимы или неопровержимыя доказательства, или чистосердечное сознаніе, на которое конечно нельзя расчитывать.

— Я знаю, — возразилъ Зигвартъ, — но пока мнѣ достаточно, что вы признали мои права, господинъ коммерціи совѣтникъ. Благодаря вамъ, мое произведеніе увидѣло свѣтъ. Мнѣ приходится отложить на нѣкоторое время мое полное оправданіе, такъ какъ каждый сдѣланный мною въ этомъ направленіи шагъ можетъ гибельно отразился на будущности Адальберта, а онъ — товарищъ моей юности.

— Я сказалъ бы, что онъ былъ имъ, — рѣзко замѣтилъ Морлэндъ.

— Нѣтъ! Только что происшедшая сцена конечно разлучитъ насъ, но Гунтрамъ всегда останется для меня тѣмъ, чѣмъ былъ, и я сдѣлаю все, что могу, чтобы избавить его отъ самаго худшаго.

— Это очень благородно, — оказалъ Берндтъ, у котораго при этихъ словахъ скатился камень съ души, и онъ, сердечно пожавъ Зигварту руку, направился къ замку, между чѣмъ какъ Морлэндъ съ Зигваргомъ повернули къ выходу изъ парка.

— Ну, — проговорилъ американецъ, когда они остались одни, — кажется, мы побѣдили.

— И этимъ я обязанъ вамъ! — воскликнулъ Германъ. — Это была ваша идея.

— И вполнѣ удачная! Этимъ пока дѣло и кончится. Мой шуринъ правъ: судомъ пока ничего не добьешься. Мы нашли моральныя доказательства, а юридическія привести не можемъ. Пока вамъ придется ограничиться тѣмъ, что я на вашей сторонѣ. Это будетъ тоже имѣть свои результаты.

— Въ этомъ я не сомнѣваюсь, но Адальбертъ?

— Онъ получилъ суровый урокъ, который не повредитъ ему. Но довольно объ этомъ. Я на-дняхъ сообщу въ Равенсбергѣ о томъ, что здѣсь произошло, и въ Берлинѣ тоже слѣдуетъ какъ нибудь завести объ этомъ рѣчь. Тогда это дѣло не пошло дальше спеціальныхъ круговъ, слѣдовательно достаточно выяснить его именно тамъ. Вѣдь, уѣзжая со мной, вы хотите оставитъ за собой чистое имя?

— Если я уѣду, — повторилъ Зигвартъ, по американецъ не обратилъ вниманія на это «если» и спокойно продолжалъ:

— А потомъ я долженъ вышколить васъ по-своему. Вы — неподатливая гранитная глыба съ торчащими во всѣ стороны выступами и острыми углами, да еще кромѣ того вся поросшая нѣмецкой сантиментальностью. Все это необходимо удалить. Это очень романтично, но вовсе не годится для жизни за океаномъ. Васъ надо сначала хорошенько обтесать и ошлифовать, тогда изъ васъ выйдетъ толкъ.

Зигвартъ не возражалъ, а только спросилъ:

— А когда я стану тѣмъ, чѣмъ вы во что бы то ни стало хотите меня сдѣлать, будете ли вы чувствовать ко мнѣ что либо помимо дѣлового интереса?

— Нѣтъ, — послѣдовалъ холодный отвѣтъ. — Но тогда вы объ этомъ меня и не спросите.

— Тогда я предпочитаю сохранить ваше теперешнее участіе и свою неподатливость. Оставьте упрямую гранитную глыбу такою, какова она есть. Острые углы и выступы больше идутъ къ ней, а изъ мха, которымъ она обросла, можетъ вырасти когда нибудь елочка, настоящее стройное деревцо; на вашемъ отшлифованномъ, отполированномъ камнѣ, ей не вырасти… а было бы жаль молоденькой елки!

Американецъ посмотрѣлъ на Германа и покачалъ головой, что онъ дѣлалъ всякій разъ, когда «этотъ человѣкъ» становился ему непонятнымъ; потомъ онъ серьезно произнесъ:

— Да, это было бы очень жаль. А теперь отправляйтесь въ Эберогофенъ.

XII.

Слѣдующіе дни принесли для Графенау него неожиданностей: архитекторъ Гунтрамъ внезапно уѣхалъ вмѣстѣ со своимъ сыномъ, даже не повидавшись съ Берндтомъ. Вѣроятно онъ самъ сознавалъ, что послѣ происшедшаго инцидента всякая попытка оправдаться будетъ безполезна.

Черезъ два дня послѣ этого старый баронъ фонъ Гельфенштейнъ навѣки закрылъ свои усталые глаза. Графъ Равенсбергъ и Бертольдъ немедленно пріѣхали въ «Совиное гнѣздо», чтобы распорядиться похоронами и взять къ себѣ осиротѣвшую Траудль. Послѣдній Гельфенштейнъ, со смертью котораго угасъ этотъ древній родъ, нашелъ себѣ успокоеніе въ склепѣ своихъ предковъ въ Графенау, какъ онъ желалъ.

Зигвартъ стоялъ у окна своей комнаты и смотрѣлъ въ садъ, между тѣмъ какъ госпожа Герольдъ, вооружившись большой метелкой, приводила въ порядокъ его письменный столъ. Она находила, что ея старая служанка становится уже неособенно надежной, и потому отъ времени до времена сама наводила порядокъ въ помѣщеніи своего жильца,

— Пожалуйста будьте поосторожнѣе съ этой фотографіей, — сказалъ архитекторъ. — Вы вѣдь знаете, какъ я дорожу ею!

Старушка кивнула головой и нѣсколько умѣрила свои быстрыя движенія, осторожно сметая пыль съ большой фотографіи, стоявшей посреди письменнаго стола.

— Я знаю, что это — портретъ вашей матушки и что онъ вамъ очень дорогъ; а между тѣмъ вы были совсѣмъ ребенкомъ, когда она скончалась.

— Мнѣ было тогда десять лѣтъ, но она стоить предо мной, какъ живая.

— Мы въ Эберсгофенѣ не знали ея, старшій лѣсничій пріѣхалъ сюда уже вдовцомъ. Я думаю, что такой молодой женщинѣ, какой была ваша матушка, было нелегко прожить съ мужемъ и ребенкомъ цѣлыхъ десять лѣтъ въ польскихъ лѣсахъ. Это была, кажется, родина старой графини Равенсбергъ?

— Да, ея имѣнія находились близъ русской границы, и владѣльцы жили тамъ только лѣтомъ. Черезъ полгода послѣ смерти моей матери отецъ получилъ мѣсто въ Равенсбергскомъ лѣсничествѣ. Случись это раньше, моя мать, можетъ быть, прожила бы дольше.

Сказавъ это, Зигвартъ подошелъ къ столу, на которомъ госпожа Герольдъ устанавливала фотографію молодой, очевидно очень красивой женщины; но на ея лицѣ ясно выражалось страданіе, а большіе темные глаза смотрѣли съ выраженіемъ глубокой скорби.

— Милое личико, — сказала старушка, — по крайне грустное и слишкомъ нѣжное для той жизни, какую она вела. Мнѣ хотѣлось бы знать, какимъ образомъ она вышла замужъ? Старшій лѣсничій былъ хорошій, честный человѣкъ, но немного грубоватъ и не прочь выпить и поиграть въ карты. Вы совершенно непохожи на свою мать, да и на отца тоже; сантиментальности въ васъ нѣтъ ни на грошъ, а между тѣмъ вы относитесь къ этому портрету просто съ какимъ-то обожаніемъ.

Зигаартъ улыбнулся, но отвѣтилъ, довольно рѣзко:

— У каждаго человѣка должно быть что нибудь, къ чему онъ чувствовалъ бы привязанность, а вѣдь я одинъ-одинешенекъ на бѣломъ свѣтѣ. Когда видишь, какъ все идетъ вкривь и вкось, идеалы попираются ногами, вѣра исчезаетъ, то хочешь имѣть хоть что нибудь, что оставалось бы въ душѣ недосягаемой святыней, служило бы религіей, до которой никто не смѣeтъ дотронуться. Мнѣ по крайней мѣрѣ это необходимо. И такой святыней является для меня память матери. Все, что было въ моемъ дѣтствѣ чистаго и прекраснаго, связано съ воспоминаніемъ о ней, и никто не можетъ ни отнятъ его у меня, ни запятнать, потому что она умерла.

Герольдъ одобрительно кивнула головой, находя похвальной и симпатичной эту сыновнюю преданность.

— Именно такъ, — сказала она: — «чти отца твоего и матерь твою, да благо ты будетъ и долголѣтенъ будеши на земли», говорится въ заповѣдяхъ. Ну вотъ, я и прибрала у васъ все! До свиданья!

Архитекторъ слегка кивнулъ головой. Онъ все еще стоялъ предъ портретомъ и смотрѣлъ на него, погруженный въ воспоминанія. Вопросъ, заданный ему хозяйкой, казался и ему неразрѣшимой загадкой. Какъ могла его мать выдги замужъ за такого человѣка, какимъ былъ старый лѣсничій Равенсберга? Развѣ это нѣжное, невинное существо подходило къ грубому охотнику, едва умѣвшему писать и читать и ничего не знавшему, кромѣ своихъ лѣсовъ и всего, что касалось охоты?

Какъ ни былъ молодъ Германъ, когда умерла его мать, онъ уже понималъ, что по образованію она стояла неизмѣримо выше отца. Она учила своего мальчика сама, чтобы не разставаться съ нимъ, такъ какъ лѣсничество лежало въ глуши, и до ближайшей польской деревушки былъ цѣлый часъ ходьбы. Ей онъ былъ обязанъ знаніемъ французскаго и англійскаго языковъ, которыми она занималась съ нимъ сначала шутя, а потомъ серьезно. Позднѣе, въ школѣ, его эберегофетскіе товарищи разинули рты отъ удивленія, что десятилѣтній мальчикъ говоритъ на трехъ языкахъ и вообще знаетъ гораздо больше ихъ.

Можетъ быть, причиной этого неравнаго брака было желаніе обезпечитъ себя? Его мать была сирота и совершенно одинока. Можетъ быть, ей просто захотѣлось имѣть свой домъ, мужа и дѣтей, а мужъ по-своему очень хорошо относился къ ней. Но она казалась принадлежащей къ совершенно другому міру, была молода и хороша; при такихъ условіяхъ не прибѣгаютъ къ браку, чтобы только обезпечить себя. Теперь Германъ понималъ, что неравный бракъ сталъ причиной ея смерти. Какъ часто задумывался онъ надъ этимъ «почему?» и не находилъ на него отвѣта!

Громкій стукъ въ дверь прервалъ его размышленія. Это былъ лѣсничій изъ Графенау съ крепомъ на рукавѣ. Онъ былъ друженъ еще съ покойнымъ отцомъ Зигварта, часто заходилъ въ равенсбернское лѣсничество, и Германъ росъ на его глазахъ. Онъ и теперь, пріѣзжая въ городъ, каждый разъ навѣщалъ архитекторъ, да и Германъ не разъ заходилъ въ «Совиное гнѣздо». Зигвартъ зналъ барона Гельфенштейна и его внучку и теперь выразилъ свое участіе по поводу горя, постигшаго стараго лѣсничаго.

— Да, это случилось раньше, чѣмъ мы ожидали. Мой бѣдный старый баринъ заснулъ совсѣмъ тихо. Похоронили его, какъ настоящаго принца. Съѣхались всѣ сосѣди, а господинъ коммерціи совѣтникъ съ супругой принимали ихъ въ Графенау. Послѣдняго Гельфенштейна похоронили въ склепѣ его предковъ. Графъ Равенсбергь умѣетъ устроить все, какъ подобаетъ. Похороны были великолѣпны, и самъ графъ шелъ за гробомъ подъ-руку съ баронессой Траудль. Она, бѣдная, совсѣмъ убита.

— Ну, въ семнадцать лѣтъ съ такимъ горемъ скоро справляются, — сказалъ Зигвартъ. — Что, теперь она въ домѣ графа Равенсберга, подъ его опекой?

— Ей-то хотѣлось бы имѣть другую опеку, — проворчалъ лѣсничій, — По этому поводу я и пришелъ къ вамъ, Германъ; вѣдь вы дружны съ поручикомъ Гунтрамомъ. Онъ мнѣ часто говорилъ про васъ.

— Да, мы были друзьями, и я знаю, что онъ часто бывалъ въ «Совиномъ гнѣздѣ», — отвѣтилъ Зигвартъ отвернувшись.

— Онъ влюбился въ мою баронессочку, — продолжалъ между тѣмъ Гофштетеръ, — и по всѣмъ правиламъ обручился съ ною. Поручикъ собирался поговорить объ этомъ со своимъ отцомъ, а потомъ и съ нашимъ старымъ бариномъ. Это было всего за два дня до смерти господина барона, а на слѣдующій день я вдругъ вижу — баронессочка въ горькихъ слезахъ. Она получила письмо изъ Графенау. Тамъ было написано ясно, какъ Божій день, что господинъ поручикъ не имѣетъ права жениться, возвращаетъ невѣстѣ ея слово и уѣзжаетъ съ отцомъ, такъ какъ въ его жизни случилась страшная катастрофа, уничтожающая всѣ его надежды, всю его будущность. Дальше онъ просилъ баронессочку позабыть его, прощался съ нею навѣки и такъ далѣе… ну, что всегда говорится въ такихъ случаяхъ. Что же мнѣ теперь прикажете дѣлать?

Зигвартъ молчалъ. Онъ не зналъ о любви Адальберта къ Траудль, да и къ ней не относился, какъ къ взрослой. Значитъ, его бѣдному другу пришлось перенести еще и это горе!

— Слава Богу, что мой старый баринъ уже ничего не могъ узнать объ этой исторіи, — продолжалъ Гофштетеръ: — жизнь въ немъ уже едва-едва теплилась, а на слѣдующее утро онъ заснулъ навсегда. Поднялись суета и возня. Пріѣхалъ графъ Равенсбергъ со своимъ сыномъ, начались хлопоты съ похоронами, а баронессу Траудль увезли въ Равенсбергъ. Я лишь теперь пришелъ въ себя и вотъ хочу опросить у васъ по чести и совѣсти, вѣдь вы давно знаете поручика: что онъ — негодяй или нѣтъ?

— Нѣтъ, Адальбертъ — не негодяй, — серьезно возразилъ Германъ. — Онъ написалъ правду; я знаю, что въ его жизни случилось дѣйствительно нѣчто тяжелое, но онъ въ этомъ не виноватъ.

— Я тоже, не могъ себѣ представить, чтобы онъ разыгрывалъ комедію. А теперь разскажите мнѣ, что собственно случилось.

— Я не имѣю права разсказать, если Адальбертъ самъ умалчиваетъ о случившемся. Онъ самъ еще не знаетъ, чѣмъ все кончится; необходимо переждать нѣкоторое время. Теперь ему ничего не оставалось, какъ отступить, и я на его мѣстѣ сдѣлалъ бы то же самое.

— Чертъ возьми! — сердито крикнулъ Гофштетеръ, — Господинъ поручикъ просто-напросто исчезаетъ, а моя баронессочка выплакала съ горя глаза и уже поговариваетъ о смерти. Это я не. могу допустить! Вы должны все сказать мнѣ!

Онъ грозно подступилъ къ архитектору, но въ эту минуту отворилась дверь, и кто-то вошелъ. Лѣсничій обернулся и мгновенно вытянулся въ струнку, такъ какъ питалъ безграничное уваженіе къ Равенсбергамъ. Германъ очень удивился: графъ часто звалъ его къ себѣ, но въ первый разъ самъ навѣстилъ своего воспитанника.

— А, Гофштетеръ! — привѣтливо сказалъ графъ. — Вы вѣрно пришли подѣлиться своимъ горемъ? Я знаю, что смерть вашего барина сильно огорчила васъ, но намъ всѣмъ приходится мириться съ неизбѣжнымъ.

Лѣсничій провелъ рукой по глазамъ, продолжая стоять навытяжку. Приходъ Равенсберга былъ для него очень некстати, такъ какъ онъ не могъ теперь добиться желаемаго разъясненія. Онъ не смѣлъ мѣшать господамъ и принужденъ былъ немедленно удалиться.

— Я уже давно хотѣлъ побывать у тебя и посмотрѣть, какъ ты устроился. — заговорилъ Равенсбергъ. — Германъ, почему ты въ свое время не возражалъ на мои упреки? Почему я долженъ былъ узнать отъ постороннихъ, что именно заставило тебя вернуться въ Эберсгофенъ? Вся эта исторія съ Гунтрамомъ была невѣроятна!

— Вотъ потому-то я и не старался убѣдить васъ, — серьезно сказалъ архитекторъ. — Мистеръ Морлэндъ обѣщалъ мнѣ доказать въ Равенсбергѣ мою невиновность.

— И сдѣлалъ это въ совершенствѣ. Но для меня-то въ этомъ не было ни малѣйшей необходимости. Я находилъ подобное обвиненіе только смѣшнымъ. Но почему ты тогда же не обратился прямо ко мнѣ? Я живо расправился бы съ Гунтрамомъ и отстоялъ бы твои права. А ты боролся цѣлые мѣсяцы, позволилъ выгнать себя изъ Берлина, не говоря мнѣ ни единаго слова. Это — величайшая глупость.

Зигвартъ не защищался, такъ какъ въ этихъ словахъ была большая доля правды. Если бы онъ тогда же обратился за защитой къ своему высокому «покровителю» и тотъ открыто сталъ бы на его сторону, дѣло вѣроятно приняло бы совершенно иной оборотъ. Однако онъ не могъ сдѣлать это изъ какого-то неяснаго чувства, мѣшавшаго ему о чемъ бы то ни было просить графа.

— Но теперь это кончено, — продолжалъ графъ, — Послѣ той сцены въ Графенау Гунтрамъ вѣроятно не отважится настаивать на своемъ обманѣ, а ты конечно откажешься отъ своего безумнаго плана отправиться въ Америку. Никакого толка изъ этого не выйдетъ. Я вполнѣ понимаю, что люди хотять заручиться трудомъ такого человѣка, какъ ты, но такіе люди нужны и здѣсь, и ты останешься!

Эти слова были произнесены властно и сердито. Равенсбергь былъ очевидно оскорбленъ тѣмъ, что его воспитанникъ довѣрился чужому человѣку и обсуждалъ съ нимъ свою будущность. Но рѣзкій и повелительный тонъ графа тотчасъ вызвалъ протестъ со стороны Зигварта.

— Я еще не взялъ на себя никакихъ обязательствъ, — возразилъ онъ, — но, когда дѣло идетъ о моей будущности, — простите, графъ, я ужъ самъ рѣшу этотъ вопросъ. Предложеніе мистера Морлэнда и лестно, и выгодно.

— Онъ сулить тебѣ золотыя горы! — насмѣшливо сказалъ графъ. — Возможно, что ты и правь, но я тебѣ говорю, что ты не годишься для безконечной погони за наживой, и никогда не будешь годиться. Останься, Германъ! Ты вѣдь теперь — не юноша и не неизвѣстный архитекторъ: весь Берлинъ знаетъ виллу Берндта, а когда узнаютъ, какъ позорно оспаривали у тебя твое собственное произведеніе, всѣ заинтересуются тобой. Разъ предъ тобой открыта дорога, ты можешь и здѣсь создать что нибудь великое. Я предоставляю въ твое распоряженіе капиталъ, чтобы ты могъ быть независимымъ. Оставайся съ нами!

— Вы осыпаете меня своими милостями, графъ; я, право, не знаю, чѣмъ я ихъ заслужилъ, но… остаться но могу!

— Пожалуйста не говори «нѣтъ»! — перебилъ его Равенсбергъ, — На этотъ разъ ты серьезно разсердишь меня; своимъ проектомъ ты блестяще доказалъ свой талантъ, и этого довольно. Кромѣ того ты повидимому и здѣсь очень усердно работалъ, — Онъ подошелъ къ письменному столу, на которомъ лежало нѣсколько чертежей, и, случайно взглянувъ на стоявшій на столѣ портретъ, воскликнулъ: — а, твоя мать!

Зигвартъ съ удивленіемъ поднялъ на него глаза: откуда могъ графъ знать, что это — его мать? Положимъ, портретъ много лѣтъ висѣлъ на стѣнѣ въ лѣсничествѣ, и графъ могъ узналъ у своего лѣсничаго, чей онъ.

— Ты былъ еще очень малъ, когда она скончалась, — продолжалъ Равенсбергъ, — она умерла совсѣмъ молодой. Ты вѣроятно совершенно но помнишь ея? Она была гораздо красивѣе, чѣмъ на этомъ портретѣ.

— Развѣ вы знали мою мать? — вздрогнувъ спросилъ Германъ.

— Да.

— Но вѣдь мы пріѣхали въ Равенсбергъ послѣ ея смерти,

— Я зналъ ее еще дѣвушкой; она жила въ нашемъ домѣ, и — почему мнѣ не сказать тебѣ этого? — я когда-то очень любилъ ее.

Зигвартъ былъ изумленъ; онъ не подозрѣвалъ этого.

Равенсбергъ взялъ въ руки портретъ и, весь отдаваясь воспоминаніямъ, задумчиво промолвилъ:

— Несмотря на разницу въ нашемъ общественномъ положеніи, мы оба надѣялись тогда на бракъ, но это не сбылось; законъ родовыхъ традицій былъ неумолимъ: вѣдь я былъ единственный сынъ и долженъ былъ поддержать имя и имущество семьи; для этого мнѣ надо было жениться на дѣвушкѣ нашего круга и богатой. Семьи вмѣшалась, и наша юношеская мечта кончилась разлукой и самопожертвованіемъ. Но я не забывалъ твоей матери никогда! — Онъ поставилъ, портретъ на прежнее мѣсто, и обратился къ Герману: — понимаешь ли ты теперь, почему ты мнѣ дорогъ? Ты — ея сынъ, а она для меня — воспоминаніе тѣхъ дней, когда я еще вѣрилъ въ любовь и счастье, и не хотѣлъ признавать тиранію общественнаго положенія. Я принужденъ былъ тогда подчиниться, но теперь, когда приблизилась старость, мнѣ не хочется быть одинокимъ; я желаю чувствовать около себя молодость и жизнь я не отпущу тебя, Германъ!

— Меня? но вѣдь у васъ есть сынъ?

— Бертольдъ? — Равенсбергъ слегка пожалъ плечами, — онъ женатъ, у него своя личная жизнь, и для отца уже не остается почти ничего. Оставайся здѣсь, Германъ! Разъ ты уѣдешь, я лишусь тебя навсегда. Ты всегда чуждо и холодно относился ко мнѣ; посмотри, же на меня, какъ на отечески расположеннаго къ тебѣ друга. Только для этого я говорилъ съ тобой о прошломъ; теперь ты поймешь многое.

Въ голосѣ графа слышалась необыкновенная мягкость, почти нѣжность, однако этотъ тонъ не нашелъ себѣ отклика въ душѣ Зигварта. Онъ отвѣтилъ съ серьезной горечью:

— Конечно я понялъ многое, что до сихъ поръ было для меня загадкой.

— Что ты хочешь сказать? — изумленно опросилъ графъ.

— Я говорю про неравный бракъ моихъ родителей. Дѣвушка, у которой отняли и любовь, и счастье лишь потому, что она «не ровня», ищетъ, чѣмъ бы успокоитъ израненное, больное сердце, и хватается даже за такую судьбу.

— Что это значитъ? — воскликнулъ графъ съ загорѣвшимися глазами, — такую судьбу! Но развѣ ея мужъ не былъ къ ней всегда предупредителенъ? Вѣдь онъ же клялся въ этомъ всѣми святыми! Вѣдь это было строго-настрого приказано ему.

— Приказано? — вздрогнулъ, какъ отъ удара, Германъ. — Кто имѣлъ на это право? И кого это вообще, могло касаться? — задыхаясь вымолвилъ Зигвартъ, но не получилъ отвѣта.

Равенсбергъ посмотрѣлъ на него долгимъ, мрачнымъ взглядомъ, потомъ тихо примолвилъ: «Германъ, поди сюда»,. — по Германъ сдѣлалъ шагъ назадъ и блѣднѣя бросилъ невыразимо жесткій взглядъ на стоявшій на столѣ портретъ — теперь онъ понялъ все!

— Подойди ко мнѣ! — повторилъ Равенсбергъ, — если ты угадываешь… Но, Боже мой, не гляди же на свою матъ такими страшными глазами! Ты вѣдь — не мальчикъ, а мужчина, знакомый съ жизнью, и долженъ понимать извѣстныя вещи. — Однако Зигвартъ молчалъ попрежнему. Графъ отвернулся и послѣ минутнаго молчанія снова заговорилъ: — это извѣстіе слишкомъ неожиданно для тебя; я вижу, что тебѣ надо дать время освоиться съ нимъ. Буду ждать тебя на-дняхъ. Тогда мы оба будемъ спокойнѣе и поговоримъ обо всемъ. На этихъ дняхъ, слышишь, Германъ? я жду тебя, а теперь прощай! — Онъ протянулъ руку, но Германъ не шевельнулся, не произнесъ ни слова и стоялъ, какъ окаменѣлый, — Прощай! — повторилъ Равенсбергъ уже съ раздраженіемъ и повернулся къ двери.

На порогѣ онъ остановился, какъ будто чего-то ожидая, но не дождался, и дверь за нимъ захлопнулась.

Германъ остался одинъ. Онъ стоялъ предъ портретомъ матери — предъ той иконой, которую «никто не могъ ни отнять у него, ни запятнать», предъ своей святыней, до которой не могла коснуться кощунственная рука, а теперь? Святыни больше не было. То, что было для него самымъ чистымъ, самымъ лучшимъ въ мірѣ, было растоптано, лежало во прахѣ. Имъ овладѣло отчаяніе, почти безуміе; онъ сжалъ кулаки; ему захотѣлось вдребезги разбить портретъ, но большіе темные глаза матери глядѣли на него съ выраженіемъ страданія и безысходной печали; въ нихъ отражалась воя скорбь разбитой жизни. Сжатые кулаки опустились сами собою; Германъ сталъ на колѣна и, положивъ голову на сложенныя руки, горько зарыдалъ.

— О, мама, мама! зачѣмъ ты заставила меня испытать это горе?

XIII.

Въ послѣднее время семейная жизнь въ Равенсбергѣ становилась все тяжелѣе: отношенія между графомъ и Морлэндомъ до такой степени обострились, что постоянно гроліли окончательнымъ разрывомъ.

Первымъ поводомъ къ размолвкѣ послужило вмѣшательство американца въ плутни управляющаго и лѣсничаго. Равенсбергъ не принималъ никакихъ мѣръ противъ негодяевъ, чтобы никто не смѣлъ сказать, будто онъ дѣйствуетъ подъ чужимъ давленіемъ. Тогда Морлэндъ прибѣгъ къ насильственнымъ мѣрамъ. Воспользовавшись выѣздомъ графа на охоту, длившимся нѣсколько дней, онъ привлекъ на свою сторону зятя и, приказавъ позвать управляющаго и стараго лѣсничаго, пригрозилъ имъ разслѣдованіемъ и ревизіей, а затѣмъ потребовалъ, чтобы они немедленно подали въ отставку. Виновные не выдержали холодной, безпощадной энергіи американца, поняли, что здѣсь имъ нечего ждать пощады, и покорились.

Вернувшись съ охоты. Равенсбергъ нашелъ на своемъ письменномъ столѣ двѣ просьбы объ увольненіи, а отъ сына узналъ обо всемъ случившемся. Графъ былъ внѣ себя отъ безцеремоннаго вмѣшательства въ его дѣла и излилъ весь свой гнѣвъ на Бертольда, допустившаго подобную дерзость. Тѣмъ не менѣе ему пришлось считаться съ совершившимся фактомъ, и принять снова на службу уличенныхъ обманщиковъ было уже немыслимо. Если бы Бертольдъ не сдѣлалъ всего, что было лишь возможно, чтобы отвратить непріятную сцену, разрывъ былъ бы неизбѣженъ.

Этотъ случай положилъ начало открытой войнѣ между графомъ и Морлэндомъ. Они еще встрѣчались за столомъ и соблюдали формы вѣжливости, принятой между хозяиномъ и гостемъ, но съ трудомъ сдерживаемая катастрофа уже висѣла въ воздухѣ и должна была рано или поздно разразиться.

Юная сирота, баронесса фонъ Гельфенштейнъ, переселилась въ Равенсбергъ. Ни ея опекунъ, ни Бертольдъ не могли понять, отчего такъ измѣнилась ихъ веселая шалунья, постоянно ходившая теперь съ заплаканными глазами и явно не хотѣвшая утѣшиться. Правда, Траудль была очень привязана къ дѣду, но вѣдь онъ уже достигъ крайней границы жизни, да и молодежь обычно забываетъ легко и скоро.

Алиса сначала тоже вѣрила, что Траудль тоскуетъ по умершемъ, но потомъ женскимъ инстинктомъ поняла, что причина иная, и принялась допытываться. Сперва Траудль отмалчивалась, не желая выдавать свою тайну, но потомъ не выдержала. Ей необходимо было высказаться, пожаловаться кому нибудь на первое горе своей молодой жизни, и она открыла свое сердце.

Алиса слушала съ удивленіемъ: въ ея глазахъ Траудль была совершеннымъ ребенкомъ, къ которому никто не могъ относиться серьезно, и вдругъ у нея оказалась своя сердечная тайна! Сама по себѣ вся эта исторія казалась ей чрезвычайно естественной: семнадцатилѣтняя дѣвушка и молодой поручикъ, ежедневно встрѣчающіеся въ самой свободной обстановкѣ, — все это было такъ понятно. Она удивилась только страстности, съ которой молодая дѣвушка говорила о своемъ увлеченіи:

— И съ тихъ поръ я ничего не слышала о немъ, нѣтъ ни письма, ни вѣсточки! Я даже не знаю, вернулся ли онъ въ свой гарнизонъ, или еще у отца. Не знаю, что могло съ нимъ случиться.

Алиса, знавшая все отъ своего отца, предвидѣла возможныя послѣдствія случившагося. Если Зигвартъ снова подниметъ это дѣло и такіе люди, какъ Морлэндъ и Берндтъ, станутъ на его сторону, то имя и положеніе Гунтрама несомнѣнно пострадаютъ. Его сыну придется выдти изъ полка, и онъ не осмѣлится предложить евро обезчещенное имя баронессѣ Гельфенштейнъ. Но говорить ей объ этомъ теперь не слѣдуетъ: пусть она хорошенько выплачется и тѣмъ скорѣе забудетъ то, что должна забыть.

— Успокойся же, Траудль, — ласково сказала Алиса, — если ужъ вамъ суждено было разстаться, то такая внезапная разлука пожалуй — лучшее для васъ обоихъ. Мало ли что можетъ случиться? можетъ быть, Гунтрамъ обязанъ скрывать истину.

— Но почему онъ мнѣ-то но говоритъ, что случилось? Я знаю, что случилось несчастье, и должна знать, какое именно. Я хочу помочь ему, утѣшить его, но онъ считаетъ меня ребенкомъ, неспособнымъ перенести горе, и мнѣ это крайне больно!

Она снова заплакала, спрятавъ головку въ складкахъ платья молодой женщины, предъ которой стояла на колѣнахъ. Алиса тихо гладила ея блестящіе волосы. Было что-то трогательное въ этой дѣтской увѣренности, что она можетъ утѣшить и помочь «ему».

— Не смотри на это дѣло такъ грустно, — сказала Алиса. — Вы оба пережили короткій, счастливый лѣтній сонъ; теперь онъ кончился. Никто не осудитъ васъ за этотъ невинный флиртъ. Только не надо очень серьезно относиться къ этому.

— Флиртъ? Когда два человѣка любятъ другъ друга всей душой, ты называешь флиртомъ? О, я тоже знаю это слово: вы выдумали его у себя, въ Америкѣ, потому что не знаете любви. Вы выходите замужъ по расчету, вы даже не знаете, что значитъ имѣть сердца!

— Траудль, ты становишься невѣжливой, — неожиданно нахмурилась графиня. — Что ты можешь знать объ этомъ?

— А развѣ ты вышла замужъ по любви? Ни ты, ни Бертольдъ не знали другъ друга, когда онъ поѣхалъ въ Интерлакенъ дѣлать тебѣ предложеніе. Ты только хотѣла одного: сдѣлаться графиней Равенсбергъ. Если бы дѣдушка приказалъ мнѣ выдти замужъ за богатаго человѣка, я прямо сказала бы: «нѣтъ»! Почему Бертольдъ не сдѣлалъ этого? — и она выразительно топнула ногой.

— Смотрите пожалуйста, какъ энергично можетъ быть это дитя!

— Я — больше не дитя, — гнѣвно воскликнула молодая дѣвушка, — я — невѣста Адальберта, а когда любишь человѣка, то можешь перенести съ нимъ рѣшительно все и при этомъ быть глубоко счастливой.

— Такъ ли? Неужели это возможно? — тихо спросила Алиса.

— О, разумѣется! я сама этого раньше не знала, что любить и быть любимой — это что-то такое прекрасное, волшебное, и это надо самой пережить: представить себѣ это нельзя!

Она прижалась къ молодой женщинѣ и робкимъ шепотомъ разсказала ей о томъ блаженномъ часѣ, когда Адальбертъ обнялъ свою «прелестную маленькую невѣсту» и высоко поднялъ ее, какъ будто хотѣлъ показать всему міру свое счастье. Въ ея голосѣ слышались радость и торжество, а въ глазахъ стояли горькія слезы, когда она говорила о краткомъ счастьѣ, которое уже на другой день было разбито, уничтожено.

Алиса молча и неподвижно слушала молодую дѣвушку, слова которой звучали для нея сказкой, но отъ нихъ вѣяло свѣтлымъ дыханіемъ юности и счастья, которыхъ не знала она, красивая, гордая женщина

И тихо-тихо подкралось къ ней воспоминаніе: часъ, когда солнце раскаленнымъ ядромъ опускалось къ горизонту, въ вѣтвяхъ старой липы жужжали пчелы, и ихъ жужжаніе звучала далекой мелодіей, непонятной пѣсней, а цвѣтущія липы обвѣвали своимъ ароматомъ ее самое и Зигварта, сидѣвшихъ на скамьѣ. Съ тѣхъ поръ они ни раза не видѣлись, мечта разлетѣлась, но была ли она забыта?

Молодой женщиной овладѣло странное чувство: страстное и вмѣстѣ съ тѣмъ враждебное. Почему она не могла отдѣлаться отъ этого воспоминанія? Зигвартъ вовсе не подходилъ къ лѣсной идилліи и для короткаго лѣтняго сна, который только что пережила эта маленькая Траудль, слишкомъ серьезно и строго смотрѣлъ на жизнь. Алиса еще видѣла предъ собою его строгіе, пламенные глаза, когда дала почувствовать свое презрѣніе мнимому обманщику. Нѣтъ, Германъ Зигвартъ не былъ созданъ для флирта со знатной дамой, а графиня Равенсбергъ не могла относиться серьезно къ подобнымъ вещамъ.

— Но вѣдь ты никому не скажешь объ этомъ, даже Бертольду, не правда ли? — опросила Траудль умоляющимъ тономъ. — Я должна была кому нибудь излить свое сердце, но другимъ не слѣдуетъ знать объ этомъ.

Алиса привлекла ее къ себѣ и отвѣтила съ совершенно непривычной ей мягкостью:

— Даю тебѣ слово, что никто объ этомъ ничего не узнаетъ. Но что случилось съ нашей маленькой златокудрой Траудль, которая прежде цѣлый день смѣялась и пѣла? Бѣдное дитя, любовь не принесла тебѣ счастья!

— О, нѣтъ, принесла! — Личико молодой дѣвушки словно озарилось солнечнымъ свѣтомъ. — Этого ты не знала, Алиса, при всемъ своемъ богатствѣ. Счастье, — это что-то совсѣмъ особенное, его не купишь ни за какія деньги, оно посылается свыше. И если даже она несетъ съ собою сердечное страданіе, я ни за что на свѣтѣ не соглашусь разстаться со своей любовью.

Эти слова дышали страстью и торжествомъ. Алиса молчала. До этой минуты она смотрѣла немного свысока на этого ребенка, ничего еще не понимавшаго въ жизни, и вдругъ открыла, что этотъ «ребенокъ» пережилъ уже то, чего она сама еще не извѣдала въ своей блестящей жизни. Это молодое, счастье и горе съ ихъ восторгомъ и рыданіями возбуждали въ ней что-то похожее на зависть. Уже одна способность испытывать такое чувство могла сдѣлать человѣка счастливымъ.

Въ эту минуту открылась дверь, и вошелъ Морлэндъ. Траудль вытерла глаза и подъ какимъ-то предлогомъ убѣжала изъ комнаты, стараясь не показать заплаканныхъ глазъ. Американецъ посмотрѣлъ ей вслѣдъ и спросилъ:

— Малютка все еще безутѣшна. У нея опятъ заплаканные глаза. И все это изъ-за ея стараго больного дѣда, для котораго смерть явилась избавленіемъ. Чисто по-нѣмецки… одна сантиментальностъ.

— Мнѣ кажется, что тѣ, кто видитъ въ ней ребенка, ошибаются, — уклончиво отвѣчала Алиса, — она начинаетъ развиваться… Почему ты сегодня такъ неожиданно ушелъ изъ-за завтрака, папа? Мой свекръ позволилъ себѣ рѣзко возразитъ на одно изъ твоихъ замѣчаній, но я не поняла его словъ. Между вами произошло что нибудь?

— Нѣтъ еще. Я не хотѣлъ дѣлать тебя и Бертольда свидѣтелями объясненій, которыя все же неизбѣжны. Возможно, что они повлекутъ за собою полный разрывъ, и потому будетъ лучше раньше объяснить тебѣ, въ чемъ дѣло.

Несмотря на суровый тонъ этого заявленія, Алиса осталась совершенно спокойной. Она уже давно ожидала катастрофы и холодно отвѣтила:

— Я жду, папа.

— Ты знаешь, Равенсбергъ весь ушелъ въ свою политическую дѣятельность. Теперь онъ и его единомышленники собираются издавать новую большую газету, партійную, разумѣется, съ цѣлью проведенія въ жизнь консервативныхъ интересовъ, борьбы съ либерализмомъ и такъ далѣе. Дѣда держится пока въ тайнѣ, но я узналъ о немъ отъ Берндта. Онъ считаетъ предпріятіе съ дѣловой точки зрѣнія безнадежнымъ, тѣмъ болѣе что господа политики хотятъ всецѣло завладѣть имъ. Оно потребуетъ тяжелыхъ затратъ, потому что они будутъ считать долгомъ чести поддерживать газету, во что бы то ни стало. За субсидированіемъ первымъ дѣломъ обратились къ графу, и онъ далъ свое согласіе.

Алиса очень часто слышала о дѣлахъ такого рода, а потому, сразу оріентировавшись, дѣловито замѣтила:

— Но для этого нужно имѣть большой капиталъ, а мой свекръ имъ не располагаетъ.

— Нѣтъ, онъ располагаетъ только доходами съ Равенсберга, которые мы довольно неосмотрительно предоставили въ его распоряженіе. Несмотря на это, никто не откажетъ ему въ кредитѣ. Бертольдъ — мой зятъ, и всѣ знаютъ, что ты однимъ взмахомъ пера можешь обогатить его.

— Ты отлично знаешь, что я этого не сдѣлаю.

— Добровольно не сдѣлаешь, но тебя могутъ вынудить къ этому, какъ только я уѣду. Если Равенсбергъ возьметъ обязательство, то непремѣнно сдержитъ данное слово; а ты носишь его имя и не позволишь обезчеститъ его, пока ты — жена его сына.

Алиса очевидно поняла, сдѣланный намекъ, но промолчала.

— Состояніе, которое я далъ за тобою, — твоя неотъемлемая собственность, — продолжалъ Морлэндъ, — и я обезпечилъ его отъ всякихъ посягательствъ; если же ты добровольно пожелаешь приносить жертвы, то это — уже твое дѣло. Я только ставлю тебѣ на видъ, что въ подобныя предпріятія можно вложить, милльонъ и потерять его цѣликомъ. Но я не хочу вліять на тебя въ какомъ бы то ни было отношеніи, рѣшай сама.

Алиса уже давно привыкла рѣшать все сама. Отецъ никогда не оказывалъ на нее давленія и, можетъ быть, благодаря именно этому пріобрѣлъ на нее безграничное вліяніе. Они были друзьями, относились другъ къ другу съ безусловнымъ довѣріемъ, и теперь она только спросила отца:

— Что та посовѣтовалъ бы мнѣ, папа?

— Во-первыхъ, немедленно рѣшаться на что нибудь. Если ты рѣшительно встанешь на мою сторону…

— Да, — прозвучалъ твердый отвѣтъ.

— Хорошо; тогда ты предоставишь Бертольду выборъ между тобою и отцомъ. Онъ долженъ объяснить старику, что не поможетъ ему въ этомъ дѣлѣ, и потребовать, чтобы отецъ уступилъ ему Равенсбергъ съ соблюденіемъ всѣхъ формальностей, что должно было быть сдѣлано еще два года тому назадъ, а я позабочусь., чтобы въ финансовомъ мірѣ стало объ этомъ извѣстно; тогда на большой кредитъ графу не придется расчитывать

— А еши Бертольдъ не согласится?

— Тогда онъ самъ долженъ будетъ нести всѣ послѣдствія. Но ты вѣдь останешься графиней Равенсбергъ даже послѣ развода.

«Разводъ»! Это слово въ первый разъ было произнесено между ними, но оба очевидно думали о немъ уже не впервые, потому что Алиса только проговорила вполголоса:

— Во все время нашеіго брака Бертольдъ ни раза не подалъ мнѣ повода жаловаться на него.

— Я ни въ чемъ его и не упрекаю. Тогда мы считались только съ нимъ однимъ, и дѣйствительно лично съ нимъ дѣло никогда не дошло бы до такого конфликта. Съ отцомъ мы познакомились гораздо позже. Тогда онъ былъ сама предупредительность, такъ какъ дѣло шло о его спасеніи; теперь же онъ почувствовалъ себя господиномъ, владыкой и довольно ясно даетъ намъ донять это. Онъ въ состояніи принести въ жертву своимъ интересамъ, или вѣрнѣе — интересамъ прусскаго дворянства, сотни тысячъ твоего состоянія. Необходимо во-время помѣшать этому. Равенсбергъ долженъ быть переданъ Бертольду, а его отцу будетъ только предоставлена рента, на которую онъ могъ бы жить.

— И ты думаешь, что мой свекръ согласится на подобныя условія? Никогда! — замѣтила Алиса.

— Долженъ будетъ согласиться, — рѣзко возразилъ Морлэндъ: — если мы предоставимъ его самому себѣ, онъ окажется въ томъ же положеніи, въ какомъ былъ три года тому назадъ. Ужъ не хочешь ли ты поддержать его? Ты — жена Бертольда; что тебѣ за дѣло до его отца?

— Я хотѣла бы, чтобы Бертольдъ походилъ на отца, — горячо воскликнула Алиса. — Да, папа, мы съ нимъ были всегда тайными врагами, но смотрѣть, на него сверху внизъ я не могла. При всѣхъ его недостаткахъ, въ немъ есть что-то значительное, крупное; даже въ его неразумныхъ поступкахъ видны сила, энергія. Въ Бертольдѣ, — и на ея губахъ появилась презрительная усмѣшка, — нѣтъ ни одной отцовской черты.

— Да, ихъ онъ оставилъ въ наслѣдство другому, — холодно возразилъ Морлэндъ.

— Другому? Что ты хочешь сказать?

— Ничего такого, что могло бы заинтересовать тебя; одно только предположеніе. Поговоримъ о болѣе серьезныхъ вещахъ.

Но ихъ разговоръ былъ прерванъ появленіемъ слуги съ визитной карточкой; Зигвартъ спрашивалъ, можетъ ли мистеръ Морлэндъ принять его.

— Конечно могу, — быстро отвѣтилъ американецъ. — Ты извинишь меня, Алиса, если я приму его здѣсь, у тебя? Сегодня намъ врядъ ли придется говорить о дѣлахъ.

Алиса изъявила согласіе, и архитекторъ вошелъ. Онъ видимо былъ удивленъ присутствіемъ графини и, поклонившись ей, обратился къ Морлэнду:

— Простите, что отнимало у васъ время, но случилось нѣчто…

— Я догадываюсь, что привело, васъ сюда, — прервалъ его американецъ, — въ газетахъ, появилось извѣстіе о смерти Гунтрама.

— Да, это случилось такъ неожиданно!

— Хотя Гунтрамъ былъ серьезно боленъ, но никто не могъ ожидать такого скораго конца! А теперь въ «Почтѣ» пишутъ о томъ, какую-потерю понесло искусство со смертью этого великаго мастера, который своимъ лучшимъ, наиболѣе законченнымъ произведеніемъ, виллой Берндта, какъ бы оставилъ намъ свой прощальный привѣтъ. Все это слово въ слово напечатано въ «Почтѣ».

— Знаю; я читалъ эту статью, — горько усмѣхаясь, сказалъ Германъ.

— Всегда бываешь наказанъ, если что нибудь откладываешь, — проговорилъ Морлэндъ, — но въ этомъ случаѣ намъ пришлось отложитъ по необходимости. Это можно было сдѣлать только въ Берлинѣ. Смерть Гунтрама является для васъ тяжелымъ ударомъ. Съ живымъ вы справились бы, но при такомъ исходѣ…

— Всему дѣлу конецъ, — докончилъ Германъ. — Начинать всю исторію съ начала у отверстой могилы этого человѣка, котораго всѣ считали честнымъ, было бы, по общему мнѣнію, позорнымъ оскорбленіемъ покойнаго, уже не могущаго защищаться. Я прекрасно понимаю, что теперь ничего не могу доказать.

— Вы относитесь къ дѣлу спокойнѣе, чѣмъ я ожидалъ, — сказалъ американецъ, державшійся того же мнѣнія.

— Потому что долженъ былъ такъ отнестись. Мнѣ остается только одно: доказать своей работой, что я могъ создать спорное произведеніе и создалъ его. И я намѣренъ это сдѣлать.

Эти слова заставили графиню Алису внимательно прислушаться къ разговору. Она окинула Зигварта вопросительнымъ взглядомъ, между тѣмъ какъ еія отецъ утвердительно кивнулъ головой.

— Совершенно вѣрно, и у насъ вы найдете полнѣйшую возможность сдѣлать это. Во всякомъ случаѣ это происшествіе положитъ конецъ вашимъ колебаніямъ. Я жду, что мы…

— Вы ошибаетесь, мистеръ Морлэндъ! меня привела сюда не смерть Гунтрама. Я хотѣлъ сообщить вамъ, что рѣшилъ остаться здѣсь, на своей родинѣ, и доказать тутъ то, что я считаю своимъ долгомъ. Я просилъ отсрочки, чтобы выждать рѣшенія, отъ котораго зависѣла вся моя будущность.

— Оно касалось того произведенія, о которомъ вы мнѣ говорили? — неожиданно вмѣшалась Алиса.

Взглядъ Германа загорѣлся гордымъ, торжествующимъ счастьемъ.

— Да, графиня; я побѣдилъ! — воскликнулъ онъ.

— Я знала это! — вырвалось у Алисы, — знала еще тогда, когда бы говорили мнѣ о своей борьбѣ и стремленіяхъ. Я никогда не сомнѣвалась въ вашей побѣдѣ! — и она протянула Герману руку, которую онъ страстно прижалъ къ своимъ губамъ.

Это была минута полнаго самозабвенія, выдавшая то, что было скрыто. Они забыли, что не одни въ комнатѣ: Морлэндъ молча смотрѣлъ то на одного, то на другого и вдругъ рѣзко спросилъ:

— Узнаю ли я наконецъ, о чемъ именно идетъ, рѣчь?

— Простите, — быстро повернулся къ нему Зигвартъ, — я вѣдь для этого и пришелъ сюда. Можетъ быть, вы слыхали о преміи, назначенной за проектъ зданія для національнаго музея въ Германіи?

Американецъ окинулъ молодого человѣка внимательнымъ взглядомъ

— Разумѣется, слышалъ. Что дальше?

— Это будетъ громадное, монументальное зданіе, на которое отпущены колоссальныя средства. Расчитывали, разумѣется, на лучшія силы, но подать проектъ могъ всякій. Ну, и я побѣдилъ въ этомъ соревнованіи.

Зигвартъ вынулъ изъ кармана большую казеннаго вида оумагу и передалъ ее Морлэнду. Алиса подошла къ отцу и черезъ его плечо прочла содержаніе: архитектору Герману Зигварту, состоящему на службѣ въ Эберсгофенѣ, сообщалось, что по приговору жюри, присланному имъ проекту присуждена первая премія и ему, Зигваргу, передается постройка зданія. Второй и третьей преміи были удостоены двѣ архитектурныя знаменитости Германіи.

Алиса не произнесла ни слова, только ея глаза засверкали, и она бросила на Зигварта страстный взглядъ. Морлэндъ молча сложилъ бумагу и возвратилъ ее Герману. Архитекторъ удивился; онъ ожидалъ, что его новость будетъ встрѣчена иначе.

— Не считайте меня неблагодарнымъ, если я теперь откажусь отъ вашего предложенія, — сказалъ онъ. — Но — вы видите — я приношу его въ жертву не какому нибудь пустяку.

— Нѣтъ, — холодно возразилъ Морлэндъ, — это — громадный, рѣдкостный успѣхъ. Позвольте пожелать вамъ всего хорошаго!

— Вы сердитесь на меня? — серьезно спросилъ архитекторъ. — О, не портите мнѣ этимъ тономъ первой, великой радости успѣха! Вы собирались такъ много сдѣлать для меня, да уже многое и сдѣлали. Я никогда не забуду этого, если даже и пойду инымъ путемъ.

Но его теплыя слова не встрѣтили отклика. Люди, подобные Морлэнду, никогда не прощаютъ тому, кто разрушаетъ ихъ планы, и Морлэндъ не могъ примириться съ тѣмъ, что отъ него ускользала, какъ онъ уже считалъ, его собственность. Онъ прежнимъ ледянымъ тономъ произнесъ:

— Я ни въ чемъ не упрекаю васъ, вы имѣли полное право такъ поступитъ. Мое предложеніе было для васъ выгоднѣе потому, что у насъ вы достигли бы того, чего вамъ никогда не дадутъ условія нѣмецкой жизни. Но я знаю, что для васъ это не имѣетъ значенія Еще разъ желаю вамъ счастья. Моя дочь — также. Наши дороги расходятся.

Этими словами Зигварту несомнѣнно дали понять, что ему пора уйти. При этомъ Морлэндъ положилъ руку на плечо молодой женщины, какъ бы запрещая ей вмѣшиваться.

На лицѣ Германа отразилось горькое разочарованіе, но въ то же время въ немъ проснулась гордость.

— Вы несправедливы ко мнѣ, — спокойно и твердо, оказалъ онъ, — но мнѣ приходится примириться съ этимъ. Я по прежнему глубоко благодаренъ вамъ, но не могу измѣнить и не измѣню своего рѣшенія. Прощайте, мистеръ Морлэндъ.

Онъ поклонился американцу и графинѣ и вышелъ изъ комнаты.

— Папа, это было болѣе чѣмъ несправедливо! — пылко воскликнула Алиса. — Ты отыскалъ и отличилъ молодого, неизвѣстнаго художника, а когда онъ явился къ тебѣ заявитъ о своемъ блестящемъ успѣхѣ, ты обошелся съ нимъ, какъ съ преступникомъ. Ты не имѣлъ права такъ проститься съ нимъ.

— Не имѣлъ права? Ты, кажется, очень высокаго мнѣнія о немъ? а мнѣ казалось, что вы почти незнакомы.

— Я же говорила тебѣ, что мы разговаривали раза три-четыре.

— При чемъ онъ повѣрялъ тебѣ свои таііны, планы и надежды? Ты знала, что держитъ его здѣсь, а отъ меня онъ скрылъ это.

— Онъ чувствовалъ, что я понимаю его борьбу и стремленія.

— Вотъ какъ! — Во взглядѣ Морлэнда сверкнула та острая проницательность, для которой, казалось, не было тайны въ душѣ человѣка, — Прежде ты не особенно интересовалась людьми его круга. Зигвартъ теперь очевидно для насъ потерянъ. Онъ можетъ посвятить всѣ свои силы и таланты родинѣ и съ воодушевленіемъ примется за работу. Вѣдь это всегда было его идеаломъ, и ради этого онъ жертвуетъ и видами на будущее, и богатствомъ. Настоящій Михель! До свиданія, Алиса! — и онъ вышелъ изъ комнаты.

Алиса хорошо знала отца и видѣла, что, несмотря на все кажущееся спокойствіе, онъ былъ сильно раздраженъ. Онъ сердился не только на то, что ошибся въ расчетѣ; онъ злился на непокорную «гранитную глыбу» съ ея непонятнымъ упорствомъ.

Предвидѣнное объясненіе Морлэнда съ Равенсбергомъ состоялось уже на слѣдующій день и кончилось полнымъ разрывомъ. Бертольдъ, за которымъ отецъ послалъ, съ ужасомъ слушалъ его, предвидя возможныя послѣдствія, о которыхъ графъ въ пылу раздраженія невидимому и не думалъ.

— Ради Бога, папа, — воскликнулъ онъ, — если вы такъ относитесь другъ къ другу, то моему тестю невозможно оставаться здѣсь.

— Разумѣется, нѣтъ! Впрочемъ онъ уже самъ предупредилъ меня о своемъ отъѣздѣ. Тѣмъ лучше! Алиса избѣгнетъ его вліянія, и — надо надѣяться — онъ немедленно вернется въ Нью-Іоркъ. Съ меня довольно! Каково это въ моемъ собственномъ домѣ, на моей собственной землѣ терпѣть человѣка, который все контролируетъ, во все вмѣшивается и позволяетъ себѣ неслыханное своеволіе? Пора положить этому конецъ! Онъ сталъ вмѣшиваться даже въ мои политическія дѣла, вздумалъ предписывать, что и какъ мнѣ дѣлать. Дѣйствительно эти выскочки способны все себѣ позволить, зная, что у нихъ деньги въ карманѣ.

— Онъ, можетъ быть, хотѣлъ только предупредитъ тебя, предостеречь отъ потерь, — вставилъ молодой графъ, конечно знавшій планы отца, — вѣдь въ финансовыхъ дѣлахъ онъ — дѣйствительно авторитетъ.

— Я не желаю принимать никакихъ поученій отъ Морлэнда. Авторитетъ! Если дѣло идетъ о зарабатываніи денегъ, то онъ — дѣйствительно авторитетъ. Онъ началъ доказывать мнѣ, что отъ нашего предпріятія не будетъ никакой прибыли. Прибыли! — Равенсбергъ горько засмѣялся. — Для него только это одно и имѣетъ значеніе. Другихъ точекъ зрѣнія онъ не знаетъ. Онъ — торгашъ, торгашемъ и останется, хотя бы ворочалъ мильонами. Я это высказалъ ему довольно откровенно, и при этомъ были произнесены слова, которыхъ нельзя ни позабыть, ни взять обратно. Мы покончили разъ навсегда.

— И что же дальше? — тихо проговорилъ Бертольдъ блѣднѣя.

— А то, что тебѣ надо вступиться и образумить свою жену, какъ только уѣдетъ ея отецъ. Дѣло не обойдется безъ борьбы, но вѣдь должна же она понять, что теперь она — графиня Равенсбергь и принадлежитъ къ нашей семьѣ. Ты — ея мужъ и имѣешь право требовать, а въ крайнемъ случаѣ и принудить ее къ тому, что нельзя дольше откладывать. Ты знаешь, для чего мнѣ нужна значительная сумма. Приданое твоей жены останется неприкосновеннымъ, но Равенсбергъ долженъ снова, всецѣло принадлежать намъ. Онъ заложенъ, но вѣдь это — только форма, такъ какъ Алиса владѣетъ всѣми закладными и можетъ легко перевести ихъ на твое имя.

— Но Алиса никогда не сдѣлаетъ такого шага безъ совѣта и согласія отца…

— Тогда принудь ее къ этому! Не для того же мы привили къ нашему родовому дереву эту чужую кровь, чтобы я оставался только номинальнымъ владѣльцемъ Равемеберга, а ты — лишь мужемъ своей жены! Довольно этой недостойной зависимости! Покажи же наконецъ Алисѣ, что ты — господинъ, и она подчинится, какъ всякая женщина.

Графъ ушелъ, въ библіотеку, громко хлопнувъ дверью. Онъ снова говорилъ, какъ господинъ и повелитель, ожидающій безусловнаго повиновенія, которое всегда находилъ въ своемъ сынѣ. Онъ гордился энергіей, съ которой всегда шелъ напроломъ и благодаря которой не подчинялся судьбѣ. Съ этой же энергіей онъ теперь отвергъ опеку, которую хотѣли ему навязать, и не сомнѣвался, что послѣ полнаго разрыва съ американцемъ все дѣло будетъ кончено.

Графъ не зналъ, что есть еще другая холодная, непреклонная натура, которая не станетъ считаться ни съ горемъ, ни съ радостью другихъ и ни на минуту не задумается порвать ею самой, созданныя связи, если онѣ станутъ тяготить ее. Таковъ былъ Вилльямъ Морлэндъ, а Алиса была въ этомъ отношеніи настоящей дочерью своего отца.

XIV.

Банкирская контора коммерціи совѣтника Берндта находилась на одной изъ самыхъ людныхъ улицъ Берлина. Самъ онъ бывалъ въ конторѣ лишь въ часы занятій, и въ данный моментъ принималъ у себя въ кабинетѣ архитектора Зигварта.

Узнавъ о смерти Гунтрама, Берндтъ вздохнулъ съ облегченіемъ. Это избавляло его отъ тягостной необходимости измѣнить своему прежнему другу и даже, можетъ быть, свидѣтельствовать противъ него. Берндтъ былъ настолько справедливъ, что считалъ своей обязанностью загладить свою несправедливость по отношенію къ Зигварту. Какъ разъ въ это время премія, полученная Зигвартомъ, неожиданно возвысила его въ глазахъ общества. Теперь архитекторъ уже не нуждался ни въ чьемъ покровительствѣ, сдѣлавшись самъ восходящею знаменитостью, а фонъ Берндты очень любили принимать въ своемъ салонѣ выдающихся дѣятелей и просили архитектора навѣстить ихъ въ Берлинѣ.

— Такъ вы еще вчера пріѣхали? — спросилъ коммерціи совѣтникъ. — И долго собираетесь остаться здѣсь?

— Нѣтъ, пока только двѣ надѣли, — отвѣтилъ Зигвартъ. — Я долженъ представиться членамъ жюри и прочимъ власть имущимъ. Потомъ я вернусь въ Эберсгофенъ, гдѣ останусь, пока явится мой замѣститель.

— Ну, теперь этотъ милый городокъ разстанется съ вами съ большимъ сожалѣніемъ. Мѣстная «Еженедѣльная Газета» всячески принялась прославлять васъ, какъ «знаменитаго сына нашего города», и я въ первый разъ услыхалъ, что вы родились въ Эберогофенѣ. А не хотите ли вы пообѣдать у насъ? Я какъ разъ ѣду домой на виллу.

— Благодарю васъ, но у меня сегодня вечеромъ дѣловое свиданіе, а потомъ мнѣ хотѣлось бы навѣсить Адальберта.

— Адальберта Гунтрама? Онъ былъ здѣсь на похоронахъ отца, но, кажется, давно вернулся въ гарнизонъ.

— Нѣтъ, я узналъ, что онъ еще въ Берлинѣ. Я не видѣлъ его съ того несчастнаго инцидента въ Графенау и считаю необходимымъ объясниться съ нимъ начистоту.

— Значить, вы не собираетесь поднимать это дѣло? Въ данную минуту это пожалуй и лучше: все же Гунтрамъ былъ вашимъ учителемъ, и, разъ онъ умеръ, вамъ невозможно доказать его вину. Но совсѣмъ замолчатъ это дѣло конечно невозможно. Вы тогда такъ энергично вступились за свои права, что ваши сотоварищи врядъ ли забыли это.

— Мнѣ кажется, что я нашелъ удобный исходъ, и мнѣ хотѣлось бы поговорить объ этомъ съ Адальбертомъ, — произнесъ Зигвартъ. — Онъ долженъ по крайней мѣрѣ знать, что я не предприму ничего такого, что могло бы отразиться на его будущности.

— Я боюсь, что его будущность пострадаетъ не только отъ этого. Съ того дня мы съ нимъ еще не видѣлись, — передайте ему пожалуйста, что я дѣлаю разницу между отцомъ и сыномъ и ни въ чемъ не упрекаю его. Еще одно. Вы навѣрное навѣстите моего шурина; онъ теперь въ Берлинѣ вмѣстѣ съ дочерью.

— Знаю, но врядъ ли я буду для него желаннымъ гостемъ: изъ-за своего отказа я теперь въ полной опалѣ у мистера Морлэнда.

— Да, онъ неохотно разстается съ вами, но вѣдь это въ сущности должно вамъ льстилъ. Онъ уѣзжаетъ уже въ началѣ будущаго мѣсяца, и Алиса, разумѣется, хочетъ провести съ нимъ все послѣднее время. Графъ и Бертольдъ остались въ Равенсбергѣ, такъ какъ не могутъ оторваться отъ охоты.

Зигвартъ вѣжливо согласился съ этимъ и попрощался съ Берндтомъ, но онъ отлично сталъ, что дѣло обстояло нѣсколько иначе. Въ Равенюбергѣ и Эберсгофенѣ поговаривали о большихъ несогласіяхъ въ графской семьѣ. Говорили, что графиня рѣшительно встала на сторону отца и вскорѣ послѣ его внезапнаго отъѣзда въ Берлинъ послѣдовала за нимъ. Бертольдъ остался съ отцомъ, хотя повидимому выдержалъ съ нимъ тайную, но жестокую сцену. Одно было ясно: женитьба Бертольда на американкѣ не принесла счастья дому Равенсберговъ.

Начинало уже смеркаться, когда Зигвартъ вышелъ отъ Берндта. На улицахъ кипѣла обычная столичная жизнь, но Берлинъ не показался бы привлекательнымъ иностранцу. Низкое сѣрое небо съ тяжелыми облаками и сырой, туманный воздухъ положительно давили человѣка. Въ магазинахъ уже свѣтилось электричество; на сырыхъ троттуарахъ толпились пѣшеходы подъ мокрыми зонтиками; на перекресткахъ сталкивались экипажи: туманъ становился все гуще: все имѣло сырой и мрачный видъ. Зигварту пришлось проходить мимо одной церкви, ярко освѣщенной изнутри. Вывѣшенное на церкви объявленіе гласило, что тамъ въ этотъ день былъ назначенъ духовный концертъ въ пользу какого-то благотворительнаго общества. Публика принадлежала очевидно къ избранному кругу, такъ какъ къ церкви одинъ за другимъ подъѣзжали собственные экипажи. Одинъ изъ нихъ пересѣкъ Зигварту дорогу, и онъ узналъ гербъ и ливрею Равенсберговъ.

Германъ хотѣлъ пройти мимо, но его ноги точно приросли къ землѣ, и онъ страстнымъ взглядомъ впился въ остановившійся у церкви экипажъ. Лакей отворилъ дверцу; изъ кареты вышла нѣжная фигурка въ траурѣ и стала подниматься по ступенямъ паперти. Это была баронесса Гальфенштейнъ. Германъ вздохнулъ съ облегченіемъ, какъ будто избавившись отъ опасности, но безумная радость, охватившая его при одной возможности свиданія, ясно доказала ему то, что онъ не хотѣлъ понимать, хотя уже давно сознавалъ, что онъ во власти чувства, съ которымъ невозможно бороться. Былыя короткія, бѣглыя встрѣчи съ Алисой рѣшили его судьбу.

Безуміе! Чѣмъ была для него эта Алиса Равенсбергъ и чѣмъ могъ быть для нея онъ? Только провожденіемъ времени, если бы она для развлеченія вздумала заняться искусствомъ; тогда онъ оказался бы тѣмъ баловнемъ, котораго сегодня приблизятъ, а завтра опять оттолкнуть. У нея нѣтъ сердца, а есть только гордость и своеволіе; онъ понялъ это съ перваго взгляда и все-таки былъ порабощенъ страстью къ ней, убивавшей въ немъ и волю, и силы. Но Германъ Зигвартъ не былъ созданъ для оковъ. То, что теперь бушевало и боролось въ его душѣ, походило скорѣе на ненависть, чѣмъ на любовь. Нѣтъ, онъ не любилъ этой женщины. Этотъ угаръ долженъ пройти, и тогда онъ снова образумится.

Между тѣмъ молодая баронесса Гельфенштейнъ сидѣла въ церкви, гдѣ являлась сегодня замѣстительницей графини. Алиса принадлежала къ числу дамъ-патронессъ этого общества, но не захотѣла ѣхать на концертъ и послала за себя Труду, которая теперь робко сидѣла среди важныхъ дамъ. Взявъ ее съ собою въ Берлинъ, Алиса не считалась съ ея желаніями; опекунъ рѣшилъ, что такъ надо, и возраженій не послѣдовало.

— Ты нуждаешься въ развлеченіяхъ, дитя, — объяснилъ ей графъ. — Ты слишкомъ отдаешься своему горю и, когда Алиса уѣдетъ, почувствуешь себя слишкомъ одинокой въ Равенсбергѣ; поэтому тебѣ лучше ѣхать вмѣстѣ съ нею.

Такимъ образомъ былъ рѣшенъ отъѣздъ Траудль.

Однако и въ Берлинѣ дѣвушка чувствовала себя не менѣе одинокой, чѣмъ въ Равенсбергѣ, гдѣ все ей было чуждо. Ее не сочли нужнымъ посвятить въ семейныя отношенія графскаго дома, и на ея робкіе вопросы Алиса отвѣчала такъ уклончиво и холодно, что глубоко обиженная Траудль ушла въ себя. Но она отлично видѣла, что въ семьѣ происходитъ что-то очень тяжелое. Внезапный отъѣздъ Морлэнда и такое же внезапное рѣшеніе Алисы сопровождать его не могли быть случайными. Графъ въ день отъѣзда невѣстки даже не попрощался съ нею, уѣхавъ рано утромъ на охоту. Бертольдъ, сопровождавшій обѣихъ дамъ на станцію, казался крайне разстроеннымъ и подавленнымъ; очевидно онъ оставался въ замкѣ не по собственной волѣ, видимо отецъ не захотѣлъ отпустить его. Обо всемъ этомъ думала юная баронесса, пока вокругъ нея раздавались торжественные звуки органа. Она чувствовала непреодолимую тоску по маленькому охотничьему домику, куда часто заглядывало солнце, по своему старому другу-лѣсничему и по безоблачному счастью тѣхъ дней, которые кончились такъ грустно и неожиданно. Адальбертъ попрежнему ничего не давалъ о себѣ знать и, должно быть, совсѣмъ забылъ свою маленькую златокудрую Труду.

Концертъ окончился великолѣпно исполненнымъ хораломъ. Траудль почти не слышала его и вздрогнула, когда замолкли звуки органа. Публика зашумѣла, направляясь къ выходу. Дождь пересталъ, и на площади предъ церковью было оживленное движеніе, Звонили, проносясь мимо, трамваи, экипажи тянулись безконечными рядами. Молодая дѣвушка стояла, изумленная непривычнымъ ей уличнымъ шумомъ, ожидая своего экипажа. Проходившій мимо мужчина второпяхъ задѣлъ ее плечомъ и, наскоро извинившись., уже хотѣлъ пройти, какъ вдругъ внезапно остановился и возгласилъ:

— Траудль!

— Адальбертъ! — испуганно, но и радостно воскликнула она.

— Вы въ Берлинѣ? какъ вы сюда попали?

— Съ графиней Алисой. Мы здѣсь уже двѣ недѣли.

Они могли обмѣняться лишь нѣсколькими словами, потому что подъѣзжающіе и отъѣзжающіе дѣлали разговоръ невозможнымъ. Нѣсколько мгновеній Адальбертъ видимо колебался, потомъ быстро схватилъ дѣвушку за руку.

— Траудль, мы не можемъ такъ разстаться. Удѣли мнѣ хоть нѣсколько минутъ!

Онъ увлекъ ее въ маленькій палисадникъ около церкви, состоявшій всего изъ небольшой лужайки съ нѣсколькими деревьями. Здѣсь можно было укрыться отъ уличнаго шума

Какой это былъ поразительный контрастъ съ ихъ послѣднимъ свиданіемъ, когда маленькая златокудрая Труда, веселая и задорная, носилась по лугу, а Адальбертъ шепталъ ей наухо свои признанія. Кругомъ было столько свѣта и солнца! Тогда къ нимъ близко подошло обманчивое, сказочное счастье, которое они считали безконечнымъ, но оно на слѣдующій же день оказалось разбитымъ, уничтоженнымъ. Теперь ихъ окружалъ сырой туманъ осенняго вечера, а кругомъ шумѣла столичная жизнь. Имъ казалось, что они видятъ тяжелый сонъ, отъ котораго старались тщетно проснуться. Оба молчали, не. рѣшаясь заговорить, а въ тотъ блаженный часъ они держали другъ друга въ объятьяхъ.

Наконецъ Траудль подняла глаза и смертельно испугалась, взглянувъ на своего спутника. Неужели это — Адальбертъ Гунтрамъ, — веселый, пышущій жизнью офицеръ? Предъ нею стоялъ молодой человѣкъ въ темномъ штатскомъ платьѣ, блѣдный и мрачный, сразу постарѣвшій на нѣсколько лѣтъ, съ осунувшимся, какъ послѣ тяжелой болѣзни, лицомъ. Что съ нимъ? Но и онъ увидалъ не прежнее розовое, смѣющееся личико и, наклонившись къ молодой дѣвушкѣ, спросилъ:

— Ты сердишься на меня, Траудль, за то, что я простился съ тобою письменно? Я не могъ, не имѣлъ права увидѣться съ тобою. Между нами все должно быть кончено.

— Адальбертъ, что случилось? — Она испуганно ухватилась за его руку. — Почему ты не оказалъ мнѣ всего? Почему ты оставилъ меня одну съ этимъ ужаснымъ страхомъ въ сердцѣ?

— Бѣдное дитя! — тихо проговорилъ Гунтрамъ. — Я зналъ, что тебѣ это будетъ больно, но не хотѣлъ класть на твои плечи лишнее бремя и потому уѣхалъ не простившись. И вдругъ я вижу тебя опять въ послѣдній день!

— Въ послѣдній день? Что ты хочешь сказать?

— Разумѣется, я говорю про свой отъѣздъ, — спокойно отвѣтилъ онъ. — Завтра уже меня здѣсь не будетъ.

— Ты возвращаешься въ гарнизонъ?

— Конечно. Мнѣ пришлось просить продленія отпуска, чтобы привести въ порядокъ дѣла

— Ты потерялъ отца, Адальбертъ?

— Да, — коротко и мрачно отвѣтилъ Гунтрамъ и не прибавилъ ни слова.

Его странное спокойствіе пугало Траудль болѣе, чѣмъ испугало бы самое страстное отчаяніе.

— Скажи же. мнѣ наконецъ правду! — воскликнула она. — Я могу все выслушать, все вынести, только не эту ужасную неизвѣстность. Слышишь, Адальбертъ? Я хочу, я должна знать, что случилось.

Гунтрамъ взглянулъ на нее, пораженный энергичнымъ тономъ, который онъ слышалъ отъ нея въ первый разъ, потомъ горько усмѣхнулся.

— Ты все узнаешь. Я самъ хотѣлъ написать тебѣ сегодня. Завтра ты получишь кое письмо.

— Но почему же ты не хочешь сказать мнѣ? Поѣдемъ со мною! — воскликнула съ необычной рѣшимостью молодая дѣвушка. — Ты знакомъ съ графиней, слѣдовательно можешь сдѣлать ей визитъ. Сегодня вечеромъ. она ѣдетъ съ отцомъ въ театръ, мы остаемся одни, и ты можешь разсказать мнѣ все.

— Нѣтъ, не могу. Мнѣ необходимо ѣхать сегодня же ночью, такъ какъ мой отпускъ кончается, а мнѣ надо устроить еще нѣсколько неотложныхъ дѣлъ. Простимся, Траудль! Завтра ты все узнаешь, даю тебѣ слово, а теперь пусти меня.

Траудль ничего не отвѣтила, но еще крѣпче уцѣпилась за Адальберта. Она не понимала, почему и въ этотъ разъ онъ хотѣлъ уѣхать, ничего не объяснивъ ей, но чувствовала, что потеряетъ его навсегда, если онъ теперь уйдетъ, отъ нея. Между тѣмъ онъ произнесъ:

— Прощай, Траудль! Мы оба погнались за счастьемъ, какъ глупыя дѣти, и думали, что его легко поймать. Судьба жестоко наказала насъ за эту дѣтскую вѣру. Но я любилъ тебя безгранично, не забывай! этого никогда. Прощай, моя дорогая маленькая златокудрая Труда, и вспоминай меня… иногда.

Гунтрамъ привлекъ къ себѣ дѣвушку, крѣпко поцѣловалъ въ губы и ушелъ, прежде чѣмъ она успѣла опомниться.

Молодая дѣвушка, какъ окаменѣлая, смотрѣла ему вслѣдъ. Боже великій, вѣдь это было прощанье навѣки! Тайный, необъяснимый страхъ, котораго она не чувствовала во все время ихъ разговора, превратился теперь въ увѣренность въ приближающемся несчастьѣ. Ее, какъ молніей, озарило сознаніе, что Адальбертъ подразумѣвялъ подъ «отъѣздомъ». Въ ужасѣ она хотѣла бѣжать за нимъ, но мимо нея пронесся вагонъ трамвая и заступилъ ей дорогу, а когда онъ промчался мимо, Адальберта уже не было видно; онъ пропалъ въ толпѣ пѣшеходовъ и экипажей.

Траудль видѣла всю невозможность отыскать его, но это сознаніе вызвало въ ней отчаянную рѣшимость дѣйствовать. Она вернулась къ своему экипажу и приказала ѣхать домой какъ можно скорѣе.

Послѣ пышныхъ похоронъ Гунтрама, на которыхъ присутствовала половина Берлина, квартира его опустѣла. Сынъ продолжалъ жить въ ней, приводя въ порядокъ дѣла покойнаго, но жилъ очень уединенно, же навѣщая никого изъ своихъ прежнихъ друзей и знакомыхъ. Вся прислуга была отпущена, для своихъ личныхъ услугъ Адальбертъ оставилъ себѣ лишь одного стараго слугу.

Въ квартирѣ было тихо и темно; только въ комнатахъ Адальберта, выходившихъ окнами въ садъ, еще свѣтился огонь за спущенными занавѣсками. Адальбертъ писалъ у стола. Послѣднія недѣли прошли для него крайне тяжело: предъ нимъ выяснилось то, что онъ не могъ предположить, когда его позвали къ смертному одру отца. Даже умирая Гунтрамъ не нашелъ въ себѣ мужества открытъ сыну истину; онъ упоминалъ только о потеряхъ, о временныхъ затрудненіяхъ, и Адальбертъ не настаивалъ на болѣе подробномъ объясненіи. Для него на первомъ планѣ стояло грозное обвиненіе, какъ Дамокловъ мечъ висѣвшее надъ головами его лично и его отца. Теперь послѣдній умеръ, но это не мѣняло дѣла: Зигвартъ ради своей собственной чести долженъ будетъ настаивать на томъ, чтобы истина была доказана.

Съ тяжелымъ чувствомъ приступилъ молодой человѣкъ къ приведенію въ порядокъ дѣлъ отца и скоро убѣдился въ другомъ несчастьѣ — въ своемъ полномъ разореніи. Адальбертъ всегда считалъ отца богатымъ человѣкомъ и былъ увѣренъ, что его ждетъ большое наслѣдство. Теперь онъ, убѣдился, что отецъ всѣ послѣдніе годы держался только помощью Берндта и различными займами, что послѣ него не осталось рѣшительно ничего, кромѣ долговъ, уплатитъ которые сынъ былъ не въ состояніи. Значитъ, ему предстояла мучительная борьба съ неизбѣжнымъ, которому онъ въ концѣ концовъ неминуемо долженъ былъ покориться, признавъ себя позорнымъ банкротомъ. Оставался единственный выходъ — смерть.

Нелегко умирать двадцатисемилѣтнему человѣку, которому до сихъ поръ жизнь такъ привѣтливо улыбалась, но смерть казалась ему неизбѣжной. Письмо къ Траудль было только что кончено; теперь онъ подписывалъ свое имя подъ другимъ, адресованнымъ Герману Зигварту. Потомъ его взоры обратились на револьверъ, лежавшій предъ нимъ на столѣ.

Раздался тихій, робкій звонокъ. Адальбертъ нахмурился и, чтобы гарантировать себя отъ случайнаго вторженія, всталъ, заперъ дверь на ключъ и подошелъ къ окну. На улицѣ было тихо и безлюдно.

Вдругъ онъ услышалъ легкій стукъ въ дверь; чья-то рука старалась открыть ее., затѣмъ раздался задыхающійся шепотъ:

— Отвори, Адальбертъ, это — я!

Онъ вздрогнулъ, узнавъ голосъ Траудль. А она снова молила его, и въ ея словахъ слышался смертельный ужасъ:

— Отвори, ради Бога! Это — я, Траудль!

Какимъ образомъ могла она узнать, что онъ задумалъ? Вѣдь онъ ни словомъ не обмолвился объ этомъ. Онъ открылъ дверь, и въ ту же минуту она очутилась на его груди, дрожа всѣмъ тѣломъ, рыдая, смѣясь и повторяя:

— Ты живъ, слава Богу, ты живъ!

— Траудль, откуда ты? И въ такое время! Что случилось?

Адальбертъ ввелъ дѣвушку въ комнату и снова заперъ дверь. Онъ только теперь замѣтилъ, что его возлюбленная вся вымокла и съ трудомъ переводила дыханіе.

— Я не знала, гдѣ жилъ твой отецъ, — сказала она запинаясь. — Прошло много времени, пока я узнала; мы телефонировали Берндтамъ и отъ нихъ узнали. Я не смѣла попросить экипажъ и пришла пѣшкомъ. Твой слуга не хотѣлъ впускать меня, но я сказала, что ты ждешь меня. Я должна была видѣть тебя!

Адальбертъ старался овладѣть собой; надо было выдержать характеръ, разъ ужъ и это послѣднее испытаніе не миновало его. Но, несмотря на мучительныя мысли, въ его сердцѣ вспыхнули радость и счастье любви, пока онъ держалъ въ своихъ объятьяхъ эту молодую, трепетавшую жизнь.

— Меня? — повторилъ онъ съ напускнымъ удивленіемъ. — Вѣдь мы только что объяснились, и ты рисковала не засталъ меня дома. Мой отъѣздъ…

— Да, ты говорилъ мнѣ о немъ, — перебила его Траудль, — но это — неправда. Ты хочешь умереть, я знаю. Какъ только ты ушелъ, я поняла, что ты ушелъ, чтобы умереть.

Адальбертъ попробовалъ улыбнуться, но это ему не удалось.

— Дитя, ты бредишь! Что же я сказалъ тебѣ? Что я долженъ уѣхать еще этой ночью, потому что мой отпускъ кончается. Завтра вечеромъ я долженъ опять быть въ Мецѣ, а служба не ждетъ.

— Зачѣмъ ты заперся на ключъ? Не лги, Адальбертъ, о, только не лги въ этотъ страшный часъ! Вотъ прощальное письмо, о которомъ ты говорилъ мнѣ, — она вздрогнула, — а вотъ и револьверъ.

Адальбертъ молчалъ; онъ больше ничего не отрицалъ, понимая, что теперь ее нельзя обмануть; а когда она снова начала умолять его сообщить ей всю правду, онъ разсказалъ ей все. Онъ сознался въ проступкѣ своего отца, который не будетъ ни для кого тайной, какъ только Германъ Зигвартъ заявитъ свои права, — разсказалъ о своемъ полномъ разореніи, о невозможности прибѣгнутъ къ кому нибудь за помощью. Его слова дышали отчаяніемъ человѣка, считающаго себя погибшимъ. Онъ не смѣлъ никому довѣриться, и всѣ эти долгія недѣли оставался одинъ на одинъ, самъ съ собою и съ тѣмъ страшнымъ неизбѣжнымъ, что надвигалось вс-е ближе и ближе и что должно было кончиться смертью. Онъ почувствовалъ непреодолимую потребность сбросить со своей души эту тяжесть, свободно вздохнуть, сознавая, что есть хоть одно существо въ мірѣ, которое поплачетъ о немъ. Это признаніе невыразимо облегчило его.

— Теперь ты все знаешь, — заключилъ онъ. — Мое имя обезчещено, моя карьера и вся моя будущность погибли. Я былъ бы принужденъ выйдти изъ полка, а въ такомъ случаѣ лучше смерть.

Траудль сидѣла безмолвная и блѣдная, крѣпко стиснувъ руки. Это признаніе отняло и у нея всякую надежду. Воспитанная въ понятіяхъ о чести, свойственныхъ ея кругу, она не знала другихъ взглядовъ и другихъ понятій. Для офицера, отецъ котораго оказался обманщикомъ, имя котораго было обезчещено, для офицера, не могущаго даже заплатить долги своего отца и принужденнаго объявить себя банкротомъ, разумѣется, не оставалось другого выхода, кромѣ смерти.

— И нѣтъ никакого спасенія? — съ ужасомъ спросила она.

— Нѣтъ! Я хотѣлъ избавитъ и тебя, а себя отъ этого прощанія, ты должна была узнать о немъ только послѣ моей смерти. Но ты принудила меня къ откровенности и теперь сама видишь, что я долженъ умереть. И ты не должна удерживать меня.

Она взглянула на него; двѣ крупныя слезы скатились по ея щекамъ, но ея голосъ не дрогнулъ, когда она отвѣтила:

— Нѣтъ, но и я пойду за тобою.

— Ради Бога, что за мысльI — воскликнулъ онъ въ ужасѣ. — Дитя, ты не знаешь, что значить смерть.

— Неужели и для тебя я — такой же ребенокъ, какъ для другихъ? Я уже давно увидѣла, что такое жизнь, еще въ. тотъ день, когда получила твое письмо въ «Совиномъ гнѣздѣ». Я не боюсь идти за тобою, право, не боюсь; возьми меня съ собой:

— Никогда и ни за что! — горько воскликнулъ Адальбертъ. — Такое юное существо имѣетъ право на жизнь и счастье…

— На счастье? Если тебя не будетъ со мною? — возмутилась она. — Что же тогда мнѣ остается? Я и такъ — бѣдная сирота, живущая въ чужомъ домѣ и чужими милостями, и чувствую себя такой одинокой, такой несчастной! Не оставляй меня одной въ этомъ холодномъ, суровомъ мірѣ, возьми меня съ собою, мой Адальбертъ!

Ея голосъ звучалъ трогательной, страстной мольбой, но молодой человѣкъ сохранилъ еще достаточно самообладанія, чтобы не поддаться ему. Вдругъ онъ вздрогнулъ и прислушался: въ сосѣдней комнатѣ раздались три громкіе, короткіе, размѣренные удара. Этотъ стукъ показался имъ обоимъ какимъ-то призрачнымъ и жуткимъ. Охваченная суевѣрнымъ страхомъ, Траудль еще крѣпче прижалась къ Адальберту и спросила:

— Что это? условный знакъ?

— Да, знакъ, извѣстный всего лишь одному человѣку… невозможно, чтобы Германъ… Пусти меня, Траудль, я посмотрю, въ чемъ дѣло.

Изъ спальни Адальберта вела прямо въ садъ маленькая боковая лѣстница; въ былое время, навѣщая своего друга, Зигвартъ постоянно пользовался ею, чтобы не проходить черезъ всю квартиру Гунтрама. Троекратный звукъ въ дверь былъ тогда для друзей условленнымъ знакомъ.

Въ спальнѣ было темно, но изъ сосѣдняго съ нею кабинета въ нее падалъ свѣтъ, и, открывъ дверь, Адальбертъ сразу узналъ стоявшую предъ нимъ высокую фигуру.

— Не пугайся, это — я, — оказалъ Германъ, входя и закрывая за собою дверь, — Я пришелъ въ садъ и увидѣлъ свѣтъ, въ твоей комнатѣ. Тогда я воспользовался своей прежней дорогой и нашимъ масонскимъ знакомъ.

— Германъ, ты! Ты пришелъ ко мнѣ? И въ такое время?

— Да, немножко поздно, но я не могъ освободиться раньше, я зналъ, что ты собираешься уѣзжать; поэтому я счелъ за лучшее навѣстить тебя сегодня-же.

Съ этими, словами Зигвартъ спокойно направился въ кабинетъ. Адальбертъ такъ растерялся, что не подумалъ удержать его, и только легкое восклицаніе Германа, внезапно остановившагося, на порогѣ, показало ему его непростительную неосторожность. Траудль стояла среди комнаты, боязливо прислушиваясь. Она была знакома съ Зигвартомъ и не понимала, почему онъ остановился, какъ окаменѣлый, и смотрѣлъ на нее почти съ ужасомъ. Но бѣда уже случилась, и Адальбертъ постарался овладѣть собою.

— Ты являешься такъ неожиданно, — сказалъ онъ, съ трудомъ переводя дыханіе, — я не одинъ…

— Я вижу и очень сожалѣю, что помѣшалъ. — Въ голосѣ Германа, за минуту предъ тѣмъ звучавшемъ такъ тепло и ласково, слышалась теперь ледяная холодность, — Я хотѣлъ кое о чемъ переговорить съ тобою, но это дѣло серьезное, требуетъ серьезнаго настроенія. Въ данную минуту у тебя конечно нѣтъ ни времени, ни настроенія. Прощай!

— Германъ, что за тонъ! — воскликнулъ раздраженный поручикъ. — Если ты осмѣлишься хоть однимъ словомъ или взглядомъ оскорбить эту дѣвушку, то…

— То ты вызовешь меня на дуэль? въ этомъ нѣтъ никакой надобности. Ты самъ отвѣчаешь за то, что дѣлаешь. — Вслѣдъ затѣмъ Зигвартъ церемонно поклонился Трудѣ. — Простите меня за мое несвоевременное появленіе. Но я думалъ, что поручикъ Гунтрамъ одинъ дома. Я немедленно удалюсь.

Траудль поняла и его взглядъ, и его тонъ.

— Господинъ архитекторъ! — воскликнула она

— Что прикажете, баронесса?

Траудль подошла къ Зигварту. Ея нѣжная фигурка точно выросла, но въ голосѣ слышались все-таки сдержанныя слезы.

— Вамъ кажется неприличнымъ, что я здѣсь одна въ такой поздній часъ? не правда ли?

Зигвартъ смягчившись отвѣтилъ:

— Вы еще очень молоды, баронесса, и не понимаете значенія того шага, къ которому васъ побудили; но Адальбертъ понимаетъ это, и потому вся отвѣтственность падаетъ на него.

— Онъ ни къ чему не побуждалъ меня, — воскликнула Траудль, — но я знала, что онъ хочетъ умереть, и потому пришла сюда. И если бы даже весь міръ осудилъ меня, — я все-таки пришла бы!

— Адальбертъ! — въ ужасѣ воскликнулъ Зигвартъ.

Гунтрамъ молчалъ, опустивъ глаза, и его молчаніе лучше всякихъ словъ подтверждало слова дѣвушки.

— Простите меня, баронесса, — сказалъ Зигвартъ совсѣмъ инымъ тономъ. — Мы до такой степени погрязли въ формахъ и предразсудкахъ, что не можемъ сразу повѣрить въ свободный и благородный порывъ. Я оскорбилъ васъ и могу только умолять простить меня. Вы хотѣли спасти Адальберта?

— Онъ говорилъ, что для него уже нѣтъ спасенія, что онъ все равно долженъ умереть; вотъ и я хотѣла умереть вмѣстѣ съ нимъ.

Германъ очевидно убѣдившись въ искренности ея рѣшенія., почти съ угрозой спросилъ Адальберта:

— И ты могъ бы допустить это? Да вѣдь это было бы преступленіемъ! Но окажи мнѣ, ради Бога, почему ты рѣшился на такой отчаянный шагъ? Вѣдь не изъ-за той же несчастной исторіи между твоимъ отцомъ и мною? Я пришелъ именно для того, чтобы уладить съ тобой это дѣло.

— Не только изъ-за этого. Я… нѣтъ, я не могу признаться въ этомъ второй разъ! Прочти вотъ то письмо, и ты все узнаешь, — и Гунтрамъ, бросившись въ кресло, закрылъ лицо руками.

Зигвартъ подошелъ къ письменному столу. Лежавшія на немъ два письма и револьверъ доказали ему, насколько серьезно было положеніе- дѣла. Онъ вскрылъ адресованное ему письмо и, пробѣжавъ первыя строки, прошепталъ, глубоко потрясенный:

— Бѣдный мальчикъ!

Траудль снова подошла къ Адальберту, но ея глаза съ пробудившейся надеждой устремились на Зигварта, который, медленно складывая письмо, произнесъ:

— Да, пережитъ это очень трудно, но, какъ бы то ли было, ты долженъ все это вынести.

— Какъ! этотъ позоръ? Нѣтъ, этого не могу. Сегодня вы мнѣ помѣшали, но не можете же вы въ другой разъ помѣшать мнѣ умереть.

— Нѣтъ, но ты не долженъ желать смерти. Побольше мужества, Адальбертъ! Здѣсь стоитъ твоя смѣлая невѣста, не желающая разстаться съ тобой даже въ смерти. Для нея ты обязанъ жить!

— Не возвращай меня насильно къ жизни! — горною воскликнулъ Адальбертъ, — Для меня все потеряно и навсегда.

— Уговорите его, — обратился Зигвартъ къ молодой дѣвушкѣ, — онъ долженъ обѣщать вамъ отказаться отъ свое-то ужаснаго намѣренія, а мы попытаемся придти ему на помощь.

— Адальбертъ, слышишь, твой другъ хочетъ помочь намъ! — воскликнула Траудль съ внезапно пробудившимся довѣріемъ и тихо прибавила: — мы оба еще такъ молоды и такъ хотѣли бы жигъ!

Мучительный вздохъ вырвался изъ груди Адальберта.. Онъ не вѣрилъ ни въ спасеніе, ни въ помощь, но этотъ призывъ къ жизни, звучавшій горячею мольбой, нашелъ доступъ къ его сердцу.

— Я попытаюсь, — устало проговорилъ онъ.

Германъ вздохнулъ свободно и немедленно сталъ распоряжаться:

— Прежде всего вамъ не слѣдуетъ дольше оставаться здѣсь, баронесса; вы должны ѣхать домой. Скоро десять часовъ; если васъ здѣсь увидятъ, могутъ придать этому дурное значеніе. Не бойтесь, я не оставлю Адальберта одного. Васъ ждетъ экипажъ?

— Нѣтъ, я пришла пѣшкомъ.

— Тогда проводи баронессу Гельфенштейнъ до ближайшаго угла, Адальбертъ, гдѣ стоятъ экипажи, и пусть она ѣдетъ домой. Ты вернешься, и мы поговоримъ о будущемъ.

Ни Адальбертъ, ни Траудль не возразили ни слова. Имъ казалось просто благодѣяніемъ, что чужая твердая воля думала и рѣшала за нихъ. Молодая дѣвушка подошла къ Зигварту и молча, но съ выраженіемъ горячей благодарности протянула ему обѣ руки. Онъ наклонился и почтительно поцѣловалъ ихъ.

Оставшись одинъ, Зигвартъ снова вынулъ письмо и медленно прочелъ его съ начала до конца. Дѣло было хуже, чѣмъ онъ думалъ; Берндтъ, къ помощи котораго онъ сначала хотѣлъ обратиться, оказался главнымъ кредиторомъ на ужасающую по своимъ размѣрамъ сумму. Поэтому ни о какомъ обращеніи къ нему не могло быть и рѣчи. Морлэндъ? Но тотъ сердится на своего неподатливаго любимца. Такимъ образомъ оставалось одно только средство — обратиться къ Алисѣ Равенсбергъ. Зигвартъ мрачно нахмурился. Графиня, разумѣется, могла помочь: что значила для нея эта сумма? Она тратила больше на свои капризы, и Германъ зналъ, что онъ не встрѣтилъ бы отказа. Но тогда онъ снова окажется въ этомъ заколдованномъ кругу, опасность котораго слишкомъ хорошо понималъ. Нѣтъ, необходимо найти другой путь. Въ это время вернулся Адальбертъ и. сбросивъ пальто и шляпу, сѣлъ на стулъ.

— Траудль поѣхала домой, — сказалъ онъ. — Равенсбергскій дворецъ недалеко отсюда; благодарю тебя, что ты успокоилъ ее. А теперь мы съ тобой можемъ обсудить все съ болѣе здравой точки зрѣнія,

Это былъ опять прежній тонъ мрачной безнадежности. Только теперь Зигвартъ увидѣлъ, что сдѣлали изъ его друга эти послѣдніе ужасные дни. На лицѣ Адальберта ясно были видны слѣды пережитыхъ имъ душевныхъ мукъ. Когда-то Зигвартъ желалъ, чтобы судьба хорошенько встряхнула этого человѣка и заставила его опомниться; но встряска оказалась повидимому слишкомъ сильной, и молодая, избалованная счастьемъ, жизнь надломилась подъ ея гнетомъ.

— Намъ надо прежде всего объясниться начистоту, — сказалъ Зигвартъ, — прежде всего отвѣть мнѣ на одинъ вопросъ; сознался ли тебѣ отецъ въ… томъ дѣлѣ?

— Да. Я тогда не зналъ, что онъ тяжело боленъ, и былъ къ нему безжалостенъ. На обратномъ пути изъ Берлина мы разстались. Мнѣ необходимо было спѣшить на маневры, а послѣ нихъ меня вызвали къ нему, уже умиравшему. Въ послѣдніе дни онъ сильно страдалъ, и ни о какихъ объясненіяхъ не могло быть и рѣчи. Самое худшее, что о положеніи его дѣлъ я узналъ только послѣ его смерти.

— И онъ ушелъ изъ міра, какъ «честный»' человѣкъ, оставивъ тебѣ всю тяжесть позора и отчаянія? Но будь спокоенъ: свѣтъ никогда не узнаетъ, что сдѣлалъ мнѣ твой отецъ, и ты за это не поплатишься… Я не буду обвинять его, тѣмъ болѣе что у меня нѣтъ доказательствъ. А теперь мы уничтожимъ этикъ свидѣтелей тяжелыхъ минутъ. — Зигвартъ взялъ револьверъ со взведеннымъ куркомъ и, разрядивъ его, положилъ въ карманъ, а потомъ взялся за письма. — Письмо къ баронессѣ Гельфеінштейнъ уже не нужно; адресованное мнѣ я прочелъ, и потому уничтожимъ оба.

Онъ подошелъ къ камину, гдѣ по краснымъ углямъ пробѣгало еще синеватое пламя, и бросилъ въ него письма. Они ярко вспыхнули, и черезъ минуту обратились въ пепелъ.

— Что ты дѣлаешь? — воскликнулъ Адальбертъ.

— Спасаю твою честь: вѣдь въ обоихъ письмахъ заключалось признаніе.

— Это не спасетъ ни тебя, ни меня отъ необходимости отвѣчать на допросъ… особенно послѣ твоего успѣха.

— Ну, тогда я скажу, что это былъ споръ художниковъ, чему ты самъ такъ долго вѣрилъ. Твой отецъ воспользовался моимъ проектомъ, изъ-за этого мы разошлись, а подконецъ сдѣлались даже врагами. Теперь я смѣю утверждать это, потому что мнѣ вѣрятъ, такъ какъ я доказалъ, что могу работать. Я заявлю, что у могилы человѣка, бывшаго моимъ учителемъ, не хочу вспоминать старое. Этого будетъ достаточно.

Глубокій вздохъ Адальберта показалъ, насколько облегчили его слова товарища, несмотря на все, что еще угрожало ему впереди. Германъ подошелъ къ нему и обнялъ его.

— Начало для выхода найдено, а продолженія мы завтра поищемъ вмѣстѣ; теперь же ты долженъ лечь спать. Бѣдный мальчикъ! видно, что ты не зналъ сна въ эти послѣдніе дни. Поѣдемъ со мной въ гостиницу. Завтра среди бѣла дня все будетъ казаться инымъ, и мы серьезно примемся за дѣло. Пойдемъ, Адальбертъ!

XV.

Получивъ отъ Зигварта письмо съ просьбой назначить ему свиданіе для важныхъ переговоровъ, коммерціи совѣтникъ Берндтъ назначилъ ему утренніе часы, такъ какъ въ одиннадцать уѣзжалъ обязательно въ свою контору. При разговорѣ присутствовалъ совершенно случайно явившійся Морлэндъ. Онъ сдѣлалъ видъ, что почти не замѣтилъ Зигварта, и отвѣтилъ на его поклонъ короткимъ и небрежнымъ кивкомъ головы, но счелъ себя въ правѣ остаться въ комнатѣ и, усѣвшись на маленькій угловой диванчикъ, погрузился въ чтеніе газетъ.

Германъ кратко обрисовалъ тяжелое положеніе Адальберта; Берндтъ слушалъ его молча, не выказывая удивленія.

— Вы не сказали мнѣ ничего новаго; тотъ фактъ, что Гунтрамъ постоянно нуждался въ деньгахъ, уже давно заставилъ опасаться катастрофы, хотя онъ старался скрыть отъ меня истину и говорилъ лишь о временномъ затрудненіи. Но я все-таки не думалъ, что онъ такъ сильно запутался и занималъ еще у другихъ.

— Къ сожалѣнію онъ дѣлалъ это. Однако главнымъ его кредиторомъ являетесь вы, и вы, разумѣется, знаете, какъ значительна эта сумма, которую сынъ ни подъ какимъ видомъ…

— Объ этомъ не можетъ быть и рѣчи, — перебилъ банкиръ, — это — жертва, принесенная мною на алтарь старой дружбы, и я уже давно не расчитывалъ на эти деньги. Скажите Адальберту, что я не имѣю къ нему никакихъ претензій и уничтожу векселя.

— На это мы не смѣли даже расчитывать, — сказалъ Зигвартъ съ видимымъ облегченіемъ. — Это снимаетъ съ насъ самую тяжелую заботу. Остается еще около двадцати тысячъ марокъ. Но больше половины уже уплачено.

— Кѣмъ это уплачено? — спросилъ американецъ.

— Это не можетъ интересовать васъ, мистеръ Морлэндъ; довольно того, что уплата состоялась. Остальная часть долговъ будетъ вѣроятно покрыта распродажей гунтрамова имущества. Тамъ немало художественныхъ и цѣнныхъ вещей.

— Вы повидимому являетесь ходатаемъ поручика Гунтрама? — саркастически проговорилъ Морлэндъ. — Смѣю спросить, ради чего вы такъ хлопочете?

— Ради чего? Мы съ Адальбертомъ — друзья дѣтства, и въ его теперешнемъ положеніи необходимо, чтобы кто нибудь за него говорилъ и дѣйствовалъ. Вотъ это-то я и дѣлаю.

— Вѣроятно въ награду за то, что его отецъ обманулъ васъ, вы рыцарски стараетесь за сына? Очень благородно, но нѣсколько напоминаетъ Донъ Кихота Ламанчскаго.

— Если я въ этомъ случаѣ кажусь вамъ Донъ Кихотомъ, мистеръ Морлэндъ, то всѣмъ сердцемъ жалѣю васъ за подобные взгляды. Мы иначе смотримъ на вещи и называемъ это просто долгомъ дружбы.

— Ого! — воскликнулъ взбѣшенный американецъ, — господинъ художникъ начинаетъ чувствоватъ свою силу и не позволяетъ дѣлать себѣ замѣчаній,

— А развѣ раньше я позволялъ это? Вспомните вашу первую встрѣчу, мистеръ Морлэндъ! — спокойно отпарировалъ Зигвартъ и продолжалъ: — Адальбертъ конечно выйдетъ изъ полка; онъ вообще хочетъ покинуть Европу, и въ этомъ я съ нимъ согласенъ. Онъ такъ долго игралъ здѣсь роль блестящаго, богатаго офицера, что ему трудно теперь найти какое нибудь другое мѣсто, не рискуя унизиться. Онъ долженъ уѣхать подальше, гдѣ его прошлое не помѣшаетъ ему встать на ноги. Все дѣло въ томъ, чтобы онъ уѣхалъ отсюда съ честью. Ваше великодушіе, господинъ фонъ Берндтъ, даетъ намъ возможность сдѣлать это, а съ остальнымъ мы уже сами справимся.

Морлэндъ отложилъ газету и, не давая шурину отвѣтить Зигварту, спросилъ съ видомъ инквизитора:

— А кто же уплатитъ это «остальное»? Я и мой шуринъ желаемъ знать это.

Это было произнесено такимъ диктаторскимъ тономъ, что Зигвартъ сдался.

— Вы непремѣнно требуете отвѣта? Извольте: полученная мною премія равняется пятнадцати тысячамъ марокъ.

— Такъ я и думалъ! — сердито воскликнулъ американецъ. — Васъ слѣдовало бы за это отдать подъ опеку.

— Вы заходите слишкомъ далеко, — укоризненно проговорилъ Берндтъ. — Адальбертъ отчасти самъ виноватъ въ своемъ теперешнемъ положеніи. Отецъ часто жаловался на его долги. Онъ всегда былъ поразительно легкомысленъ.

— А развѣ изъ него могло выдти что нибудь другое? — защищалъ своего друга Зигвартъ: — тщеславная, расточительная мать, слабохарактерный отецъ, вѣчно во всемъ уступавшій ему и не имѣвшій мужества сказать ему всю правду. Адальбертъ всегда считалъ себя сыномъ богатаго отца, которому незачѣмъ было ограничивать свои наклонности, но теперь тяжело расплачивается за это. Вѣдь онъ готовился пустить себѣ пулю въ лобъ, чтобы искупить вину отца. Я почти насильно вернулъ его къ жизни и теперь обязанъ позаботиться, чтобы онъ могъ жить. Мнѣ вѣдь въ сущности не надо никакого капитала. Мнѣ поручили постройку музея и этимъ обезпечили меня на нѣсколько лѣтъ такимъ содержаніемъ, которое кажется мнѣ просто княжескимъ послѣ моего эберогофенскаго жалованья. Я знаю, мистеръ Морлэндъ, что вы теперь думаете: слава, Тебѣ, Господи, что я отдѣлался отъ этого человѣка. Онъ скомпрометтировалъ бы меня и всю Америку своими глупыми выходками.

— Это уже мое дѣло, что я думаю, — отвѣтилъ американецъ, очевидно до крайности раздраженный и явно враждебно настроенный по отношенію къ своему любимцу.

Однако это повидимому нисколько не пугало Зигварта, и онъ, подойдя къ Морлэнду, произнесъ:

— Со времени моего отказа ѣхать съ вами вы совершенно не хотите знать меня и довольно ясно даете мнѣ чувствовать это. Несмотря на это, я все же хочу попытаться обратиться къ вамъ съ большой просьбой. Господинъ коммерціи совѣтникъ принесъ уже довольно жертвъ; въ деньгахъ Адальбертъ не будетъ нуждаться, если долги будутъ уплачены, но онъ нуждается въ работѣ, чтобы создать себѣ будущее. Онъ хочетъ уѣхать въ Америку, но, не имѣя средствъ и будучи совершенно незнакомъ со страной и ея условіями, онъ можетъ погибнуть тамъ, какъ гибнутъ многіе. Мистеръ Морлэндъ, вы стоите во главѣ многихъ предпріятій; неужели у васъ не найдется мѣста для человѣка, который хочетъ начать новую жизнь? Вы хотѣли сдѣлать для меня такъ много, сдѣлайте теперь что нибудь для того, кто очень дорогъ мнѣ.

Слова Зигварта были проникнуты тѣмъ глубокимъ, теплымъ чувствомъ, которое всегда находитъ доступъ къ человѣческому сердцу. Но Морлэндъ очевидно не хотѣлъ еще сдаваться. Онъ противился этому голосу и наконецъ прибѣгнулъ къ рѣзкой выходкѣ:

— Не надоѣдайте мнѣ со своими нѣмецкими сантиментальностями! Но мнѣ хотѣлось бы дать вамъ хорошій совѣтъ. Я самъ устроилъ свою жизнь, и вы теперь собираетесь сдѣлать то же самое. Въ такихъ случаяхъ нечего церемониться: надо прямо идти впередъ, не обращая вниманія на вопли и жалобы окружающихъ васъ людей, иначе ничего не достигнешь, ровно ничего! Но вамъ конечно этотъ совѣтъ непригоденъ?

— Нѣтъ, да и вамъ незачѣмъ представляться такимъ сердитымъ; я васъ лучше знаю, и увѣренъ, что моя просьба уже исполнена. Я это уже давно прочелъ въ вашихъ глазахъ. Вы позволите мнѣ поблагодарить васъ?

Морлэндъ, внутренне бѣсясь, ничего не отвѣтилъ, но не спускалъ взора съ молодого человѣка, а затѣмъ вдругъ спросилъ:

— Почему вы не ѣдете со мной?

— Потому что мое отечество призвало меня къ дѣлу, и я не имѣю права отказываться отъ него. Итакъ…

— Зайдите ко мнѣ въ четыре часа, мы поговоримъ.

Зигвартъ радостно вздохнулъ; онъ былъ увѣренъ въ побѣдѣ.

— Позвольте мнѣ проститься съ вами, — обратился онъ къ Коммерціи совѣтнику, — меня ждутъ со страхомъ и надеждой, а въ такомъ случаѣ минуты кажутся часами.

— Идите къ Адальберту, — серьезно проговорилъ банкиръ. — Онъ нашелъ въ васъ хорошаго адвоката.

Зигвартъ подошелъ къ американцу и съ безмолвной благодарностью протянулъ ему руку.

По уходѣ Германа Морлэндъ опросилъ вполголоса:

— Что ты скажешь объ этомъ человѣкѣ?

— Скажу, что этотъ человѣкъ окончательно покорилъ тебя, а тебя нелегко покорить. Сознайся, Вилльямъ, ты до сихъ поръ не можешь примириться съ тѣмъ, что долженъ отказаться отъ него?

— Кто тебѣ сказалъ, что я отказался отъ него? Я еще никогда въ жизни не отказывался отъ того, чего хочу.

— Ну, такъ это будетъ въ первый разъ. Теперь, когда Зигвартъ добился громаднаго успѣха, попробуй-ка оторвать его отъ его дѣла! Ты можешь предложить ему цѣлое состояніе, и онъ все-таки останется здѣсь.

— Да, деньгами его не возьмешь, не возьмешь пожалуй и честолюбіемъ, потому что все его честолюбіе сводится къ тому, чтобы служить своей милой Германіи. Но я знаю противъ чего не устоитъ даже его упорство и предъ чѣмъ онъ неминуемо, сдастся. Очень возможно, что я скоро произведу надъ нимъ этотъ опытъ. Ты не понимаешь? Впрочемъ это дѣло не настолько назрѣло, чтобы говорить о немъ.

Въ тотъ же самый день Морлэндъ зашелъ къ своей дочери и разсказалъ ей о томъ, что произошло на виллѣ Берндта. Графиня не удивилась этимъ новостямъ, такъ какъ Траудль уже многое разсказала ей. Разъ дѣло шло о спасеніи Адальберта, она не знала страха даже предъ холодной и гордой Алисой и, все разсказавъ ей, попросила ея помощи. Морлэндъ узналъ объ этомъ отъ дочери.

— Ишь вѣдь какова эта маленькая баронесса! Всѣ думали, что она только и умѣетъ, что играть въ куклы, — насмѣшливо замѣтилъ онъ. — а она ночью бѣжитъ къ своему поручику и проводитъ съ нимъ высоко романтическую сцену. Но ты, разумѣется, не повѣрила въ револьверъ и трагическій исходъ?

— Нѣтъ, я вѣрю и тому, и другому, — рѣшительно отвѣтила Алиса.

— Глупости! Онъ-то могъ серьезно отнестись къ этому дѣлу, потому что у него не было другого выхода, но семнадцатилѣтняя дѣвушка врядъ ли серьезно можетъ думать о смерти.

— Въ ней есть что-то такое, чего мы и не подозрѣвали. Я убѣждена, что она пошла бы на смерть съ любимымъ человѣкомъ и раздѣлитъ съ нимъ жизнь, какова бы она ни была. Я обѣщала отъ твоего имени помочь ей, а если ты не хочешь этого, то помогу сама. Они должны быть счастливы.

— Не собираешься ли ты играть роль ангела-хранителя этой нѣжной парочки? Но эту роль уже взялъ на себя Германъ Зигвартъ. Невозможный человѣкъ! Въ первый разъ въ жизни получилъ маленькій капиталецъ и немедленно же раствыриваетъ его ради сына человѣка, обманувшаго его.

— Но ты не допустишь этого? Ты внесешь эти деньги?

— Нѣтъ, да и тебѣ не совѣтую. Зигвартъ настоитъ на томъ, что разъ забралъ себѣ въ голову. Онъ отвѣтитъ тебѣ, что это дѣло тебя не касается и что онъ хочетъ самъ спасти своего друга. Но вотъ въ чемъ онъ правъ: онъ проситъ для него не денегъ, а работы. Въ этомъ Гунтрамъ нуждается болѣе всего. Пусть онъ узнаетъ, что у насъ, въ Америкѣ, не только весело живутъ, но умѣютъ и работать. Современемъ выяснится, что изъ него выйдетъ. Но довольно объ этомъ. Есть у тебя извѣстія изъ Равенсберга?

— Бертольдъ писалъ мнѣ третьяго дня. Онъ снова пытался переубѣдить меня.

— Это совершенно напрасно. Онъ отлично знаетъ, что мы никогда не отступимъ отъ своихъ желаній. Сегодня истекаетъ назначенный срокъ. Онъ не пріѣхалъ — слѣдовательно дѣло рѣшено.

Алиса быстро, съ недовольнымъ видомъ подняла голову.

— Онъ не можетъ пріѣхать, не можетъ принять твое условіе. Отказаться отъ владѣнія Равенсберговъ, формально отречься отъ отца, уплачивать ему ежегодно пенсію, такъ позорно обойтись со старикомъ онъ не можетъ.

— Но ты уже была согласна на эти условія, — возразилъ Морлэндъ. — Я дѣйствовалъ только отъ твоего имени. Во всякомъ случаѣ я того мнѣнія, что лучше какъ можно скорѣе окончательно разорвать то, что оказалось непрочнымъ.

— Но вѣдь на самомъ дѣлѣ ты наносишь тяжкое оскорбленіе моему свекру.

— А знаешь ли ты, что онъ сдѣлалъ со мною? Знаешь ли ты, что я выслушалъ отъ него во время послѣдняго разговора? Графъ зналъ, что было поставлено на карту, и осмѣлился говорить, что мы — только жалкіе торговцы, годные лишь для того, чтобы позолотить своими деньгами обветшавшую графскую корону, и что мы должны были считать за величайшую честь возможность породниться съ Равенсбергами. Когда мы дошли до этого пункта, я просто-напросто ушелъ отъ него. Но онъ раскается въ этомъ!

Алиса не возражала. Ея самолюбіе было тоже уязвлено этими словами.

Послѣ короткаго молчанія Морлэндъ снова заговорилъ:

— Теперь главный вопросъ въ томъ, рѣшилась ли ты на разводъ.

— Да, — холодно и рѣшительно отвѣтила молодая женщина.

— Хорошо. Тогда все останется, какъ было рѣшено. Мы ускоримъ свой отъѣздъ, и ты поѣдешь со мной въ Нью-Іоркъ. Оттуда ты откажешься вернуться къ мужу, и онъ начнетъ дѣло о разводѣ. Относительно твоего состоянія не приходится дѣлать распоряженій, такъ какъ, согласно брачному контракту, ты удерживаешь за собой всѣ права на него. Какъ только разводъ кончится, мы передадимъ кому нибудь закладную на Равенсбергъ, чтобы обезпечить себя отъ непріятностей. Мы не отвѣтственны за поступки другихъ людей, и они могутъ сами постоять за свои права.

— А Бертольдъ? — спросила она. — Я не хочу создать ему тяжелую будущность.

— Бертольдъ получитъ отступное, подъ тѣмъ условіемъ, что не только не будетъ задерживать развода, но, напротивъ, будетъ способствовать его скорѣйшему окончанію. Тогда черезъ полгода все можетъ быть кончено.

Они говорили о разводѣ такимъ же холоднымъ, дѣловымъ гономъ, какимъ говорили три года тому назадъ о бракѣ. Ни отецъ, ни дочь не придавали значенія, что при этомъ уничтожалась семья, имя которой носила графиня. Они пользовались правомъ сильнаго, считая его справедливымъ.

— Итакъ, ты согласна со мной, — сказалъ Морлэндъ вставая. — Во всякомъ случаѣ ты вѣдь сохранишь имя и титулъ Равенсберговъ, пока не вступишь въ новый бракъ. Ничего невѣроятнаго въ этомъ нѣтъ. Тебѣ всего двадцать два года. Но впрочемъ это — дѣло будущаго. А теперь мнѣ пора: сейчасъ четыре часа, а я назначилъ этотъ часъ Зигварту.

Молодая женщина молча смотрѣла въ окно.

Отецъ подошелъ къ ней.

— Алиса, съ какихъ это поръ у тебя завелись отъ меня тайны? Прежде между нами была полная откровенность.

— Тайна? Я боюсь, что для тебя это — уже не тайна.

— Нѣтъ! Вы оба выдали себя въ тотъ часъ, когда онъ принесъ тебѣ извѣстіе о своей побѣдѣ. Тогда я понялъ, почему ты такъ скоро согласилась на разводъ. Но ясно ли ты сознаешь, какую приносишь жертву человѣку, котораго еще мѣсяцъ тому назадъ никто не зналъ.

— Но котораго скоро узнаетъ весь міръ! — пылко воскликнула Алиса. — Если бы я и сомнѣвалась въ этомъ, то ты самъ доказалъ мнѣ это своими словами, папа! Ты самъ теперь не возражаешь и не противорѣчишь тому, что прежде считалъ безусловно невозможнымъ.

— А ты сама считала это возможнымъ три года назадъ? Я самъ началъ свою жизнь съ самыхъ низкихъ ступеней, какъ теперь это дѣлаетъ Зигвартъ, но онъ не умѣетъ наживать проценты на свои таланты; его надо этому научить, и тогда онъ сумѣетъ добывать золото. Во всякомъ случаѣ онъ — человѣкъ съ будущимъ, а это имѣетъ для него рѣшающее значеніе

— И для меня тоже. Что касается настоящаго, то пусть онъ на это время довольствуется дочерью Вилльяма Морлэнда.

— А ты увѣрена въ его любви?

— Да, — съ торжествующей увѣренностью отвѣтила Алиса.

— Тогда надо дать ему понять это; до сихъ поръ онъ видѣлъ въ тебѣ только графиню Равенсбергъ и не могъ думать, что ты скоро будешь свободной!. Но знаешь, Алиса, онъ не будетъ покорнымъ, податливымъ мужемъ. Это — Равенсбергская кровъ.

— Что это значить, папа? Ты уже разъ сдѣлалъ мнѣ такой же туманный намекъ. Мы говоримъ не о Бертольдѣ.

— Нѣтъ, но о сынѣ стараго лѣсничаго Зигварта, давно уже умершаго. Германъ непохожъ на старика-лѣсничаго, но не бросалось ли тебѣ въ глаза другое сходство? Вспомни его энергичный профиль, лобъ и глаза. Они точь-въ-точь напоминаютъ чьи-то другія черты.

— Отца Бертольда! — воскликнула Алиса, — ты говоришь про него? Ты знаешь?..

— Я ничего не знаю, — прервалъ ее Морлэндъ, — я только дѣлалъ предположенія и напалъ на вѣрный слѣдъ.

— Онъ это знаетъ? — тихо спросила Алиса.

— Возможно, но ничѣмъ этого не показываетъ. Во всякомъ случаѣ для всѣхъ онъ есть и останется Германомъ Зигвартомъ, который на свое счастье родился и выросъ въ скромныхъ условіяхъ. Будь онъ на мѣстѣ Бертольда, онъ походилъ бы на старика-графа и тоже былъ бы увѣренъ, что все должно преклоняться предъ нимъ. Теперь онъ научился работать, жизнь для него была тяжелой школой и сдѣлала его способнымъ постоять за себя. Но темпераментъ и характеръ онъ всецѣло унаслѣдовалъ отъ отца. Вредитъ это ему въ твоихъ глазахъ или нѣтъ?

— Нѣтъ, — съ глубокимъ ведохомъ сказала Алиса.

Въ эту минуту имъ доложили о приходѣ Зигварта.

— Попросите его въ мой кабинетъ, — сказалъ Морлэндъ и снова обратился къ дочери: — ты позволишь ему проститься съ тобой? Судьба еще въ твоихъ рукахъ. Ты приносишь въ жертву графскую корону и старинное дворянское имя. Не будешь ли ты потомъ раскаиваться въ этомъ?

— Никогда! — страстно воскликнула она. — Для меня уже нѣтъ выбора. Я хочу быть наконецъ счастливой.

— Тогда я пришлю его къ тебѣ.

Съ этими словами Морлэндъ вышелъ изъ комнаты и отправился къ человѣку, будущность котораго была только что рѣшена имъ и его дочерью.

Зигвартъ ждалъ американца въ его кабинетѣ, и Морлэндъ немедленно приступилъ къ дѣлу.

— Вашему другу везетъ не по разуму, — сказалъ онъ. — Теперь и моя дочь стала на его сторону. Баронесса Гельфеншитейнъ посвятила ее въ свою тайну. Вы вѣдь знаете, какую роль сыграла баронесса въ этомъ дѣлѣ?

— Да, — мягко отвѣтилъ Зигвартъ, — она храбро пренебрегла приличіями и свѣтскими правилами, чтобы спасти Адальберту жизнь. Безъ нея я навѣрное явился бы слишкомъ поздно.

— Во всякомъ случаѣ Алиса на ея сторонѣ и требуетъ сей помощи. Ну, ужъ такъ и быть, мы дадимъ поручику Гунтраму возможность доказать, что онъ способенъ дѣлать не однѣ только глупости. Сначала я намѣревался датъ ему мѣсто въ одной изъ своихъ конторъ въ Нью-Іоркѣ или Хидьтоунѣ, но изъ офицера съ его прошлымъ никогда не выйдетъ хорошаго коммерсанта. Я пошлю его въ дѣвственные лѣса.

— Это во всякомъ случаѣ будетъ для него полезнѣе, чѣмъ душный воздухъ конторы, — произнесъ Зигвартъ. — Но я и не зналъ, что у васъ есть дѣла даже въ дѣвственныхъ лѣсахъ.

— У меня дѣла всюду. Водяныхъ силъ въ окрестностяхъ Хидьтоуна хватитъ для настоящихъ потребностей, но при быстромъ ростѣ города онѣ очень скоро окажутся недостаточными. Сейчасъ цы строимъ большую электрическую станцію на Редриверѣ и, чтобы обезпечить за собой необходимую энергію, должны сдѣлать изысканія у самыхъ истоковъ рѣки. Впослѣдствіи туда будетъ проложена желѣзная дорога, но пока главный инженеръ долженъ жить въ глуши.

— Но у Адальберта нѣтъ никакихъ спеціальныхъ знаній.

— Они тутъ вовсе не нужны. Тамъ основывается колонія; руководителемъ работъ я назначилъ дѣльнаго и трудоспособнаго человѣка, но онъ одинъ не въ состояніи справиться со всѣми разнообразными обязанностями, и я назначаю Гунтрама его помощникомъ. Для этой обязанности онъ не нуждается въ спеціальныхъ знаніяхъ; нужны только энергія и личное мужество. Рабочіе тамъ съ бору да съ сосенки, ихъ необходимо держать въ ежовыхъ рукавицахъ. Гунтраму, разумѣется, придется считаться съ кое какими опасностями, свойственными этой глуши. Тогда мы и увидимъ, чего стоить вашъ другъ.

— Онъ оправдаетъ ваше довѣріе, — радостно оказалъ Зигвартъ. — Онъ болѣе пригоденъ къ этой жизни солдата въ мирное время. Я знаю, это извѣстіе обрадуетъ его. Вы мнѣ позволите представить его вамъ, чтобы поблагодарить васъ?

— Это не нужно. Я вѣдь видѣлъ его въ Графенау. Пустъ онъ обратится къ моему здѣшнему агенту, и тотъ оформитъ съ нимъ дѣло. У меня нѣтъ времени, такъ какъ я уѣзжаю на будущей недѣлѣ въ Нью-Іоркъ. Моя дочь тоже рѣшила ѣхать со мной.

Зигвартъ былъ пораженъ. Это извѣстіе было такъ же странно, какъ тонъ, которымъ оно было передано.

— Вѣроятно на короткое время? — медленно произнесъ онъ.

— Нѣтъ, Алиса совсѣмъ возвращается ко мнѣ.

«Это — разводъ, — подумалъ Зигвартъ поблѣднѣвъ. — Значитъ, графиня будетъ свободна. Но для чего и для кого ей понадобился разводъ?»

Вмѣстѣ съ этими мыслями, тѣснившимся въ его головѣ, его охватило радостное предчувствіе счастья.

Морлэндъ внимательно наблюдалъ за нимъ. Онъ видѣлъ, что его слова вызвали въ этомъ человѣкѣ цѣлую бурю, которую онъ тщетно старался скрыть, но продолжалъ своимъ прежнимъ спокойнымъ дѣловымъ тономъ:

— Моя дочь не нашла въ бракѣ съ графомъ Равенсбергомъ счастья, котораго ожидала, а между мною и старымъ графомъ возникъ конфликтъ, окончившійся полнымъ разрывомъ. Поэтому мы намѣреваемся расторгнуть этотъ союзъ. Вамъ я сообщаю это уже теперь, потому что мы съ вами — не чужіе.

«Не чужіе!». Этимъ было много оказано, и Зигвартъ очевидно понялъ это, но не возразилъ ни слова.

— Но пока пустъ это останется между нами, — заключилъ американецъ. — Если вы желаете проститься съ моей дочерью предъ ея отъѣздомъ, то она теперь дома.

Германъ наконецъ овладѣлъ собою.

— Я охотно поговорилъ бы еще разъ съ графиней, если бы она пожелала принять меня.

Морлэндъ нажалъ кнопку звонка и приказалъ вошедшему слугѣ:

— Доложите графинѣ о господинѣ архитекторѣ. Мы еще поговоримъ съ вами, мистеръ Зигвартъ, а пока — до свиданья!

Оставшись одинъ, американецъ съ чувствомъ глубокаго удовлетворенія удобно расположился въ креслѣ. Всѣмъ было извѣстно, что Морлэндъ никогда не выпускалъ изъ рукъ того, что хотѣлъ удержать, а этого человѣка онъ хотѣлъ удержатъ во что бы то ни стало, и шелъ къ этой цѣли съ чисто американскимъ упорствомъ. Съ этимъ упрямцемъ-Зигвартомъ трудно было сладить, но Морлэндъ былъ убѣжденъ, что при видѣ такого цѣннаго приза, какимъ являлась Алиса, онъ сдастся: вѣдь при всемъ своемъ самолюбіи и самоувѣренности онъ врядъ ли когда нибудь надѣялся достигнуть этого. Конечно придется согласиться на три или четыре года его пребыванія въ Германіи — врядъ ли онъ откажется отъ личнаго руководства своей первой большой работой. Но это въ сущности не важно: при настоящихъ обстоятельствахъ разстояніе не имѣетъ значенія. Пожалуй будетъ лучше ввести Зигварта въ нью-іоркское общество уже какъ знаменитаго строителя національнаго музея. Бракъ Алисы съ графомъ Равенсбергомъ возбудилъ на ея родинѣ общее одобреніе, по на ея бракъ съ Зигвартомъ многіе посмотрятъ теперь съ удивленіемъ и даже съ неодобреніемъ. Въ Америкѣ главнымъ образомъ цѣнится успѣхъ, на какомъ бы поприщѣ онъ ни достигался, потому что рано или поздно этотъ успѣхъ оплачивается долларами. Ну, а онъ, Морлэндъ, уже позаботится, чтобы въ долларахъ не было недостатка.

Зигвартъ пошелъ за слугой, поведшимъ его на половину графини, и нѣсколькихъ минутъ ему было вполнѣ достаточно, чтобы вернуть себѣ самообладаніе.

Молодая женщина вышла къ нему въ свѣтло-голубомъ шелковомъ платьѣ, отдѣланномъ кружевами, удивительно шедшемъ ей. Предъ Зигвартомъ стояла блестящая красавица и изящнымъ жестомъ протягивала ему бѣлую, словно выточенную руку. Она повидимому произвела желаемое впечатлѣніе, потому что онъ смотрѣлъ на нее, не отводя взора. На минуту онъ задержалъ ея руку въ своей, потомъ медленно выпустилъ ее.

— По какой-то странной случайности мы стали съ вами сообщниками, — заговорила Алиса, когда они оба сѣли, — вы просили моего отца помочь поручику Гунтраму, а его молодая невѣста просила о томъ же меня. Намъ придется вмѣстѣ приняться за это дѣло.

— Помощь уже оказана, — возразилъ Зигвартъ: — я заручился согласіемъ мистера Морлэнда, который со своей обычной проницательностью сразу нашелъ для Адальберта самое подходящее занятіе. Мой другъ конечно принялъ бы первое предложенное ему мѣсто, но конторская служба показалась бы ему очень тяжелой. А въ лѣсахъ, да еще на отвѣтственномъ посту, онъ скоро сдѣлается настоящимъ человѣкомъ. Я думаю, онъ созданъ именно для такой дѣятельности.

— Вѣроятно онъ недолго будетъ занимать такое мѣсто: у насъ подобныя колоніи растутъ страшно быстро. Тогда онъ можетъ взять къ себѣ свою Траудль, разъ она ни за что не хочетъ разстаться съ нимъ. Но конечно нечего и думать о ея романтической затѣѣ теперь же повѣнчаться со своимъ Адальбертомъ и ѣхать съ нимъ въ Америку.

— Почему же нѣтъ, если она рѣшилась на это?

— Вы не знаете жизни въ дѣвственныхъ лѣсахъ. Завѣдующіе колоніями и инженеры живутъ въ глуши, въ грубо сколоченныхъ баракахъ, вдали отъ всякой культуры. Имъ приходится подвергаться всевозможнымъ лишеніямъ и опасностямъ, преодолѣвать различныя препятствія. Мужчинамъ это подъ силу, но молоденькая дѣвушка не сможетъ примириться съ подобными условіями.

— Съ этимъ мирится жена всякаго переселенца, слѣдующая за своимъ мужемъ. Баронесса Гельфенштейнъ кажется очень юной и нѣжной, но она вполнѣ здорова и душой, и тѣломъ и притомъ нисколько не избалована. Она выросла въ маленькомъ, заброшенномъ «Совиномъ гнѣздѣ», одна, со своимъ старымъ дѣдомъ, у котораго едва хватало на самое необходимое. Тогда лѣсничій Гофштетеръ принялся за ея образованіе. Ей было пятнадцать лѣтъ, когда онъ далъ ей въ руки ружье и научилъ ее стрѣлять. Можетъ быть., ей скорѣе подойдетъ жизнь въ лѣсахъ, чѣмъ берлинскіе салоны.

— Неужели вы считаете Гунтрама эгоистомъ, способнымъ принять жертву? — воскликнула недовольнымъ тономъ графиня.

— Это — не эгоизмъ и не жертва. Если двое людей любятъ другъ друга всѣмъ сердцемъ, то одинъ охотно и съ радостью раздѣлитъ судьбу другого. Я потребовалъ бы отъ своей жены того же самаго, или… отказался бы отъ нея

Молодая женщина почувствовала смутную тревогу. Что это значитъ? Этотъ разговоръ о Траудль и ея сердечныхъ дѣлахъ несомнѣнно служить введеніемъ къ совсѣмъ другимъ рѣчамъ, которыя она надѣялась сегодня услышать. Намекнулъ ему отецъ или нѣтъ? Она рѣшила выяснить дѣло.

— Если Траудль дѣйствительно пожелаетъ ѣхать съ нами, то ей никто не помѣшаетъ, — сказала она. — Я также намѣрена ѣхать съ отцомъ въ Нью-Іоркъ.

— Я знаю; мистеръ Морлэндъ говорилъ мнѣ объ этомъ. Какъ я слышалъ, вы хотите развестись со своимъ мужемъ?

Алиса утвердительно кивнула головой.

— Меня удивляетъ, что графъ Бертольдъ могъ подать какой либо поводъ къ разводу. Я считалъ его очень мягкимъ и податливымъ человѣкомъ, — замѣтилъ Зигвартъ.

— Онъ именно таковъ, но его отецъ — прямая противоположность ему, и отношенія между нимъ и моимъ отцомъ сдѣлались настолько невыносимыми, что мы рѣшились порвать родственныя связи.

— Боюсь, что это рѣшеніе тяжело отзовется на другой сторонѣ, — медленно проговорилъ Зигвартъ.

— Можетъ бытъ, но разстаться все-таки придется.

Германъ не сводилъ глазъ съ ея лица, но не отвѣтилъ ни слова. Снова наступило короткое, но тяжелое молчаніе. Наконецъ онъ всталъ и приблизился къ ней.

— Алиса! — Онъ въ первый разъ назвалъ ее по имени. Молодая женщина улыбнулась. Наконецъ-то! — Алиса! перестанемъ играть комедію! Мы оба сознаемъ, какое чувство пробудилось въ насъ тогда, на уединенномъ лѣсномъ холмѣ, подъ старой липой съ ея цвѣтами и ароматомъ. Или я только одинъ испытывалъ его?

— Нѣтъ, — тихо отвѣтила Алиса.

— Тогда вы были для меня только женой графа Равенсберга и не могли быть ничѣмъ другимъ. Теперь вы хотите расторгнуть этотъ союзъ… ради кого?

Она молча взглянула на него, но въ ея глазахъ можно было прочесть отвѣть, обѣщающій счастье. Однако не счастье отразилось въ глазахъ Зигварта, когда онъ вдругъ выпрямился, очевидно принявъ твердое рѣшеніе, и сказалъ:

— Я не могу бытъ только мужемъ принцессы! Графъ Бертольдъ былъ такимъ мужемъ, но я для такой роли не гожусь, и богатство моей жены не сможетъ заставить меня согнуться предъ нею. Она должна довольствоваться тѣмъ, что я отдаю ей себя и свою будущность. Если она хоть только разъ дастъ мнѣ почувствовать, что, отдавъ мнѣ свою руку, оказала мнѣ незаслуженную честь, огромную милость, между нами все будетъ кончено. А это случится навѣрное. Боюсь, что мы слишкомъ дорого заплатимъ за кратковременное счастье.

— Германъ! — воскликнула Анна, пораженная и удивленная, такъ какъ почувствовала справедливость его словъ.

Разумѣется, она хотѣла быть счастливой и любимой, но, соглашаясь быть его женой, все-таки оказывала безпримѣрное снисхожденіе человѣку, которому почти нечего было положить на другую чашку вѣсовъ. Она безъ того очень поступилась своей гордостью и самолюбіемъ, идя слишкомъ явно ему навстрѣчу. Онъ долженъ бы быть благодарнымъ ей за это; но вмѣсто того, чтобы обезумѣть отъ радости и умолятъ о счастьѣ, которымъ его манили, онъ стоялъ угрюмо и неподвижно и задалъ ей болѣе чѣмъ странный для такой минуты вопросъ:

— Пока — вы еще графиня Равенсбергъ. Увѣрены ли вы, что вашъ мужъ согласится возвратить вамъ свободу?

— Отецъ и я сумѣемъ заставить сдѣлать это.

— Конечно съ помощью отступного. Возможно, что молодой графъ и пойдетъ на это, но старый — никогда.

— Тогда ему придется поплатиться за несогласіе: въ нашей, а не въ его власти рѣшеніе этого вопроса.

Алиса была раздражена и глубоко обижена поведеніемъ Зигварта. Что это ему вздумалось разыгрывать изъ себя адвоката Равенсберговъ? Что ему за дѣло до нихъ? Для нея и ея отца они уже больше не существовали.

Зигвартъ медленно отошелъ отъ нея. Каждый нервъ дрожалъ въ немъ, когда онъ съ глубокой горечью возразилъ:

— Рѣшеніе дѣла безспорно зависитъ отъ васъ, потому что въ вашихъ рукахъ золото и связанная съ нимъ власть. Вы и вашъ отецъ были прекрасно освѣдомлены о дѣлахъ Равенсберговъ, когда заключили брачный союзъ, а теперь губите графа за то, что онъ не хочетъ подчиняться вашимъ условіямъ. Но онъ скорѣе погибнетъ, чѣмъ приметъ ихъ.

Алиса совершенно растерялась; въ эту минуту она ясно увидѣла то, что уже давно замѣтилъ ея отецъ: чьи были глаза и лобъ у Зигварта. Во всей его фигурѣ, даже въ голосѣ, съ поразительной очевидностью сказывалась равенсбергская кровь, пылкая и неудержная, способная въ минуты раздраженія совершенно забывать даже о грозящей гибели.

— Вы словно обвиняете меня и моего отца, — съ замѣтнымъ раздраженіемъ сказала она. — Вы заходите слишкомъ далеко, и съ моей стороны, кажется, было заблужденіемъ повѣрить вашимъ увѣреніямъ въ любви.

— Въ моей любви? О, да, я любилъ тебя, Алиса! Я боролся съ этой страстью въ продолженіе многихъ мѣсяцевъ, и, когда твой отецъ разсказалъ мнѣ, что вы задумали сдѣлать, и показалъ мнѣ, чего я могу добиться, внутренній голосъ сказалъ мнѣ: «Не выпускай изъ рукъ своего счастья. Если даже они будетъ кратковременнымъ и окончится горемъ и страданіемъ, ты все-таки будешь счастливъ, хотя на время». Но ты сама показала мнѣ, чего я могу ожидать отъ тебя, а именно такой же участи, какая выпала твоему мужу. Онъ исполнялъ каждое твое желаніе, подчинялся каждому капризу; графская корона больше не привлекаетъ тебя, тебѣ скучно, захотѣлось чего нибудь новаго. Но я не позволю отшвыривать себя, когда пройдетъ капризъ царицы: ей придется расплачиваться со мной. Я — не сторонникъ подобныхъ опытовъ!

Эта пылкая выходка не оскорбила Алисы, потому что доказала ей, какъ сильно она любима. Вотъ оно наконецъ, это бурное признаніе въ любви, котораго она хотѣла добиться и добилась помимо воли Германа.; она понимала, что эти безжалостныя слова были подсказаны ему безумнымъ отчаяніемъ; она слышала муку, звучавшую въ его голосѣ, и ее неудержимо влекло къ этому упорному человѣку, который даже въ такую минуту не хотѣлъ покориться. Она знала, что если скажетъ хоть одно теплое, нѣжное слово, его упорство, его враждебность мгновенно будутъ сломлены; но все-таки, желая даже въ любви остаться повелительницей, она не захотѣла сдѣлать надъ собою усиліе и отвѣтила холодно и гордо:

— Если вы не можете повѣрить въ меня, Германъ, то дѣйствительно лучше, не производить опыта.

— Да, я не вѣрю въ тебя, Алиса! Вы, дѣти золота, вообще не можете любить: у васъ еще въ колыбели вынимаютъ изъ груди теплое человѣческое: сердце; вамъ съ самаго ранняго дѣтства внушаютъ, что все на свѣтѣ продажно: счастье, любовь, лесть, достоинство. Такъ принято въ вашемъ свѣтѣ, а потому я возьму себѣ жену изъ другого міра. Она должна обладать мужествомъ и любовью, какъ маленькая Траудль, смѣло идущая за своимъ избранникомъ въ далекую чужую страну, навстрѣчу опасностямъ и лишеніямъ. Такую жену можно любить, молиться на нее и съ радостью отдать за нее жизнь. Ты же ищешь въ мужѣ только мужа своей жены, а я не хочу и не могу быть такимъ. Прощай!

Зигвартъ повернулся и направился къ двери. Алисѣ хотѣлгсь удержать его — вѣдь въ эту минуту рѣшалась ея судьба; но она не произнесла ни слова. Дверь закрылась, и она осталась одна.

Когда черезъ нѣсколько времени Морлэндъ вошелъ въ комнату, Алиса все еще сидѣла на томъ же мѣстѣ и, казалось, даже не замѣтила прихода отца.

— Что такое? — сказалъ онъ, съ удивленіемъ оглядываясь, — ты одна; гдѣ же Зигвартъ?

— Ушелъ, — холодно отвѣтила Алиса, не поднимая глазъ.

— Ушелъ? Развѣ онъ не говорилъ съ тобой?

— Говорилъ. И даже удивительно откровенно! Онъ не хочетъ бытъ мужемъ своей жены.

Американецъ ошеломленно смотрѣлъ на дочь, ничего не понимая.

— Я говорю серьезно, — продолжала Алиса. — Онъ не хочетъ. Мнѣ кажется, судьба избавила насъ отъ величайшей глупости, которую мы собирались сдѣлать. Мнѣ не справиться съ этимъ человѣкомъ, да и тебѣ тоже. Въ концѣ концовъ такъ, можетъ быть, и лучше. А теперь — ни слова объ этомъ, дѣло кончено.

Однако ея отецъ не считалъ вопроса поконченнымъ, и его настроеніе вылилось въ такой формѣ, которая совершенно противорѣчила его обычному спокойствію. Онъ былъ внѣ себя.

Алиса слушала его, не прерывая и не возражая ни слова; она словно очнулась лишь тогда, когда онъ вынулъ изъ кармана какую-то бумагу и произнесъ:

— Я только что получилъ телеграмму, которая поставила, бы насъ въ большое затрудненіе. Бертольдъ опомнился-таки въ послѣднюю минуту. На, прочти!

«Выѣзжаю немедленно. Завтра рано буду въ Берлинѣ. Согласенъ на все. Бертольдъ», — прочла телеграмму Алиса и, съ громкимъ презрительнымъ смѣхомъ скомкавъ ее и бросивъ на коверъ, воскликнула:

— Онъ отдается въ полное мое распоряженіе, позорно предавая отца, между тѣмъ какъ тотъ, другой…

Она замолчала при воспоминаніи, какъ «тотъ» другой только что стоялъ предъ нею, вступаясь за честь Равенсберговъ, въ глазахъ свѣта вовсе не касавшуюся его.

Морлэндъ между тѣмъ овладѣлъ собой и спокойно спросилъ:

— Что же ты думаешь дѣлать теперь? Бертольдъ принялъ наши условія, и намъ тоже придется держаться ихъ.

— Само собою, папа! Ты поѣдешь въ Нью-Іоркъ одинъ, а я останусь здѣсь, со своимъ супругомъ и повелителемъ.

— Алиса! — онъ пристально посмотрѣлъ на нее и увидѣлъ во всемъ ея существѣ что-то такое, чего онъ до сихъ поръ не замѣчалъ.

— Прошу тебя, оставь меня одну, — прервала она, — Мое рѣшеніе твердо. Я остаюсь графиней Равенсбергъ, но… Оставь меня одну, папа!

Морлэндъ повиновался. Онъ привыкъ переживать все одинъ и не хотѣлъ отнимать у дочери это право.

Оставшись одна, Алиса быстро подошла къ двери, заперла ее на. ключъ и разразилась безумными, судорожными рыданіями. Она знала, что человѣкъ, котораго она любила, несмотря ни на что, былъ потерянъ для нея навсегда, и все-таки не позвала его обратно; но теперь, когда онъ ушелъ, въ ней проснулось сердце женщины, жаждавшей любви и счастья.

Увы! было слишкомъ поздно!

XVI.

Послѣ отъѣзда Бертольда въ Равенсбергѣ воцарилась душная, жуткая атмосфера. Ни для кого не было тайной, что Бертольдъ скорѣе всего немедленно послѣдовалъ бы за женой и что только авторитетъ отца удерживалъ его въ имѣніи. Столкновеніе между отцомъ и сыномъ было неизбѣжно, но послѣдній предпочиталъ пока избѣгать его. Когда однажды графъ вернулся съ охоты, ему доложили, что молодой графъ получилъ изъ Берлина неожиданныя извѣстія и внезапно уѣхалъ, оставивъ письмо съ разъясненіями.

Равенсбергъ даже не вспылилъ, а промолчалъ и заперся въ своей комнатѣ. Цѣлыя сутки никто не видѣлъ стараго графа, а потомъ онъ вдругъ назначилъ на третій день большую охоту и разослалъ массу приглашеній. Все было организовано на широкую ногу.

Гости начали съѣзжаться вечеромъ наканунѣ назначеннаго дня. Графъ былъ одинъ въ своемъ кабинетѣ и медленно ходилъ по нему, взглядывая на висѣвшій на стѣнѣ старый портретъ одного изъ его предковъ.

Въ старинныхъ рукописяхъ часто упоминалось о Кунцѣ фонъ Равенсбортѣ, котораго боялись на много верстъ кругомъ. Горожане не разъ пытались возстать противъ него, но онъ смѣялся надъ ихъ рѣчами о правахъ и законахъ. Для него оуществовалъ единственный законъ — его собственная воля. Наконецъ горожане соединились съ крестьянами и осадили замокъ Равенсбергъ. Кунцъ понялъ, что дѣло принимаетъ серьезный оборотъ; онъ укрылъ свою жену и дѣтей въ надежномъ мѣстѣ, а самъ остался въ замкѣ, рѣшивъ защищаться до послѣдней капли крови. Замокъ былъ взятъ приступомъ, но его владѣльцу съ нѣсколькими вѣрными слугами удалось спастись. Они долго мчались по лѣсамъ, преслѣдуемые по самымъ пятамъ, но, когда они достигли рѣки, на которой едва держался ледъ, никто изъ слугъ не рѣшился послѣдовать за графомъ, а на другомъ берегу его ждало спасеніе. Онъ не успѣлъ переправиться, какъ начался ледоходъ. Тогда Равенсбергъ бросился въ хаосъ ломающихся льдинъ и утонулъ. Бурная, свободная жизнь, гордая и свободная смерть!

Такъ поступалъ предокъ графа Бертольда Равенсберга. Времена стали спокойнѣе, мирнѣе, и люди тоже. Теперь уже не боролись на жизнь и на смерть, а вели другъ съ другомъ переговоры. Такъ поступали и Равенсберги, и въ этомъ ихъ гибель. Если бы теперь графъ покорился этимъ золотымъ мѣшкамъ, какъ сдѣлалъ это его сынъ, ему пожалуй дали бы отступного и уголъ изъ милости, чтобы онъ могъ спокойно дожитъ свои послѣдніе дни… Спокойно? Суровые и мрачные глаза грозно и вопросительно смотрѣли на потомка… Нѣтъ! Нѣтъ!

Это «нѣтъ» было полно непреклонной рѣшимости, являлось отвѣтомъ на нѣмой вопросъ, почти клятвой. Пока онъ — еще господинъ въ Равенсбергѣ, господиномъ и умретъ.

Слуга доложилъ о пріѣздѣ архитектора Зигварта; графъ молча кивнулъ головой, давая понять, что гость можетъ войти, а когда тотъ появился въ комнатѣ, холодно произнесъ:

— Ты еще не уѣхалъ? Я думалъ, что ты уже давно въ Берлинѣ.

— Я вчера вернулся оттуда на короткое время, чтобы привести въ порядокъ кое какія дѣла и побывать у васъ.

— Ты могъ избавить себя отъ оной формальности; былъ же ты въ Равенсбергѣ, когда привезъ американцу извѣстіе о своей побѣдѣ — о полученіи преміи, а я узналъ объ этомъ изъ газетъ.

Зигвартъ понялъ упрекъ, но не защищался. Онъ смотрѣлъ на графа, стоявшаго предъ нимъ со своей обычной гордой осанкой, но и со слѣдами мучительной внутренней борьбы. Онъ опустилъ глаза и тихо проговорилъ:

— Я прошу у васъ прощенія. Теперь я здѣсь, — располагайте мною, какъ хотите.

— Что это значитъ? — съ удивленіемъ спросилъ графъ. — И почему ты вообще пріѣхалъ ко мнѣ послѣ такого долгаго отсутствія?

— Я только вчера узналъ въ Эберсгофенъ объ отъѣздѣ графа Бертольда.

— Да, онъ въ Барлинѣ. Онъ скучалъ со мною и предпочелъ отправиться къ женѣ. Въ сущности это вполнѣ понятно.

— Это отвратительно, позорно! — внѣ себя воскликнулъ Германъ.

— Ты знаешь? Да? Отъ кого же? Ахъ, да, ты видѣлся въ Берлинѣ съ Морлэндомъ.

— Мнѣ извѣстно, что означаетъ въ данную минуту отъѣздъ графа Бертольда.

— Онъ означаетъ полное подчиненіе, — докончилъ дрожащимъ голосомъ графъ. — Мой уважаемый сынокъ прекрасно выдрессированъ; онъ повинуется малѣйшему знаку, а иногда и хлысту. У него недостало даже мужества признаться мнѣ во всемъ откровенно. Онъ уѣхалъ тайкомъ, оставивъ мнѣ письмо: онъ, изволите ли видѣть, не можетъ разстаться со своей Алисой, она — его супруга, у него есть свящемшя обязанности. Обязанности въ такомъ-то бракѣ! Онъ всецѣло покорился имъ и готовъ жить милостями Морлэндовъ. Счастье его, что я не могъ расправиться съ нимъ, когда получилъ это жалкое письмо, иначе…

Онъ оборвалъ свою рѣчь и стремительно подошелъ къ окну.

Зигвартъ молчалъ, не рѣшаясь заговорить: рана оказалась глубже, чѣмъ онъ предполагалъ.

Послѣ долгаго молчанія Равепсбергъ протянулъ ему руку.

— Такъ вотъ почему ты пріѣхалъ! благодарю тебя.

Зигвартъ крѣпко пожалъ руку отца. Они стояли рядомъ и смотрѣли въ паркъ, пестрѣвшій наряднымъ осеннимъ уборомъ.

Германъ прервалъ наконецъ томительное молчаніе, спросивъ;

— Вы остаетесь въ Равенсбергѣ?

— Я еще подумаю объ этомъ. Но сегодня и завтра мнѣ некогда будетъ объ этомъ думать. На завтра назначена большая охота, и гости начнутъ съѣзжаться уже сегодня. Не хочешь ли ты остаться и также принять участіе? Я былъ бы очень радъ.

— Да я вѣдь, никогда не вращался въ вашемъ обществѣ и совершенно не знаю всѣхъ этихъ господъ.

— Развѣ ты еще не чувствуешь себя будущею знаменитостью? Прежде ты былъ только молодымъ, неизвѣстнымъ архитекторомъ, но теперь всѣ газеты говорятъ о твоемъ успѣхѣ и для всѣхъ нашихъ сосѣдей ты — чрезвычайно интересная личность. Мнѣ будутъ благодарны за подобное знакомство. Останься, прошу тебя!

При другихъ обстоятельствахъ Зигвартъ отказался бы отъ приглашенія, по какой-то неясный внутренній голосъ побуждалъ его не оставлять теперь графа одного. Онъ согласился.

Снова вошелъ слуга и доложилъ о пріѣздѣ перваго гостя, барона фонъ Лангенова, и графъ, привѣтливо кивнувъ головой Зигварту, пошелъ встрѣчать гостя.

Германъ остался одинъ. Онъ никакъ не могъ побороть чувство неопредѣленнаго страха. Для чего было устраивать такое шумное сборище, когда владѣльцу замка было совершенію не до гостей? Тутъ замышлялось что-то недоброе, и Зигвартъ рѣшилъ не отходить завтра отъ графа ни на шагъ.

Вечеромъ съѣхались остальные гости, и къ ужину въ столовой собралось многочисленное мужское общество. Всѣ были въ прекрасномъ расположеніи духа въ ожиданіи великолѣпной охоты. За столомъ было очень весело, особенно поражалъ своею словоохотливостью и веселостью самъ хозяинъ дома.

Предположеніе графа относительно Зигварта вполнѣ оправдал.ось: молодой архитекторъ, блестяще оправдавшій ожиданія своего покровителя, возбудилъ общее вниманіе. Всѣмъ хотѣлось познакомиться съ нимъ и поздравить его съ выдающимся успѣхомъ. И Германъ принужденъ былъ учтиво отвѣчать на всѣ любезности, наблюдая въ то же время за неестественно веселымъ расположеніемъ духа графа. На душѣ Зигварта было очень тяжело.

Наконецъ ужинъ кончился, и гости разошлись по разнымъ комнатамъ. Зигвартъ, выйдя въ примыкавшую къ столовой проходную комнату, подошелъ къ окну, завѣшенному тяжелой драпировкой, и приложился горячимъ лбомъ къ холодному стеклу.

Трое мужчинъ, направлявшихся въ столовую, пріостановились на минуту въ комнатѣ, увлекшись разговоромъ.

— Сегодня Равенсбергъ замѣчательно въ духѣ, — сказалъ пожилой сѣдоватый господинъ, въ фигурѣ котораго была видна военная выправка.

— Если только его расположеніе духа не напускное, — замѣтилъ мѣстный ландратъ. — Вѣдь всѣмъ извѣстно, что въ его семьѣ далеко не все благополучно.

Третій изъ гостей, грубоватый мѣстный помѣщикъ, баронъ фонъ Лангеновъ, засмѣялся.

— Да, съ американцемъ у него что-то не задалось, — оказалъ онъ, — тотъ сломя голову ускакалъ въ Берлинъ, черезъ нѣсколько дней отправилась туда же и графиня, а теперь и Бертольдъ уѣхалъ, чтобы все уладить. Онъ всегда былъ козломъ отпущенія. Ему вѣдь приказали жениться на милльонѣ, и онъ всегда былъ только мужемъ своей жены, подчиняющимся всякому приказу ея величества королевы. Въ сущности жалкая у него судьба.

Германъ быстро вышелъ изъ своего невольнаго тайника, потому что увидѣлъ то, чего не видѣли эти госта, стоявшіе спиной къ двери зала: тамъ стоялъ только что подошедшій Равенсбергъ. Услышавъ послѣднія слова, графъ въ ту же минуту очутился около барона и воскликнулъ:

— Не угодно ли вамъ, господинъ фонъ Лангеновъ, повторитъ то, что вы только что сказали?

— Ну, я же вѣдь говорилъ безъ всякаго дурного намѣренія, — пробормоталъ баронъ, пытаясь увильнутъ, но графъ продолжалъ громкимъ и вызывающимъ тономъ:

— Я желаю знать, кто осмѣлился поносить моего сына въ моемъ собственномъ домѣ! Отвѣчайте!

Лангеновъ, сперва раскаявшійся въ своей неосторожности и желавшій загладить ее, въ свою очередь вышелъ изъ себя.

— Ого, какой тонъ! на такіе вопросы я не отвѣчаю.

— Тогда вы должны дать мнѣ удовлетвореніе.

Подошедшіе гости старались примирить ихъ, говоря, что нѣсколько произнесенныхъ подъ вліяніемъ выпивки словъ могутъ всегда быть взяты обратно. Но Зигвартъ видѣлъ, что, несмотря на свое кажущееся раздраженіе, графъ былъ совершенно спокоенъ и очевидно старался довести противника до послѣдней степени раздраженія.

— Я требую, чтобы вы взяли свои слова обратно и извинились при свидѣтеляхъ, — проговорилъ онъ повелительнымъ тономъ. — Я считаю ваши слова подлостью.

— Теперь вы оскорбляете меня, — завопилъ Лангеновъ, потерявъ всякое самообладаніе. — То, что я сказалъ, — правда, чистая правда, и если вы считаете мои слова подлостью, то эта подлость падаетъ и на васъ.

Дальше онъ не успѣлъ ничего оказать, потому что Равенсбергъ поднялъ руку и замахнулся. Гости бросились разнимать ихъ, но ударъ былъ уже нанесенъ, и дуэль стала неизбѣжной.

Около полуночи Зигвартъ вошелъ въ комнату графа, который послалъ за нимъ. Равенсбергъ снова стоялъ предъ портретомъ предка.

— А, это — ты? — сказалъ онъ, медленно поворачиваясь. — Я не принялъ тебя, когда ты заходилъ ко мнѣ, потому что мнѣ было необходимо условиться со своими секундантами. Теперь все приведено въ порядокъ, и у меня осталось для тебя свободное время. Гермамъ подошелъ къ графу; ихъ взоры встрѣтились, и они поняли другъ друга безъ словъ.

— Неужели это было необходимо? — тихо спросилъ Германъ.

— Да, — былъ спокойный отвѣтъ. — Теперь Лангеновъ не будетъ щадитъ меня, его честь требуетъ этого. Не гляди на меня съ такимъ упрекомъ, Германъ. Неужели ты хотѣлъ бы, чтобы я раздѣлилъ судьбу Гельфенштейна? Онъ часто говорилъ: «Всѣ мы попали подъ неумолимое колесо новаго времени, которое на пути раздавитъ все прошлое и… насъ». Но я пойду своимъ собственнымъ путемъ. Такъ будетъ лучше.

Онъ говорилъ съ мрачнымъ спокойствіемъ и былъ лишь тѣмъ, чѣмъ сдѣлали его рожденіе и воспитаніе. У него не было ни малѣйшаго сомнѣнія относительно исхода дуэли: онъ зналъ, что завтра пробьетъ его часъ.

— Господинъ графъ, — началъ Зигвартъ, но Равенсбергъ перебилъ его:

— Брось же наконецъ этотъ тонъ! Со дня нашего послѣдняго свиданія въ Эберштейнѣ ты знаешь, въ какихъ мы отношеніяхъ. Твое долгое отсутствіе доказало мнѣ, что ты не мотъ съ этимъ примириться. Теперь, когда все рушится кругомъ мни, ты наконецъ пришелъ…

Онъ протянулъ руки, и Германъ бросился ему на грудь.

— Мой милый, милый мальчикъ, — мягко проговорилъ графъ, — наконецъ-то я обнялъ тебя! Ты не сердишься больше на меня изъ-за матери? Ты не знаешь власти вѣковыхъ традицій, семейныхъ законовъ и всего того, что мы несемъ на своихъ плечахъ, какъ тяжелое бремя прошлаго. Мы возмущаемся противъ этого, но въ концѣ концовъ покоряемся. Я тоже принужденъ былъ сдѣлать это, но мимолетная юношеская мечта была лучшимъ въ моей жизни. Я принесъ въ жертву и ее, и тебя, и взамѣнъ этого у меня остался сынъ, наслѣдникъ, который носитъ мое имя, но у котораго нѣтъ въ жилахъ ни капли моей крови, который теперь трусливо бросилъ меня и перешелъ на сторону тѣхъ, кто хотѣлъ распоряжаться и имъ, и мною. Это — Немезида.

— Ты позволишь мнѣ остаться съ тобою? — опросилъ Германъ, — или, можетъ быть, тебѣ еще надо…

— Привести что нибудь въ порядокъ? Нѣтъ.

— А Бертольду ты ничего не напишешь?

— Съ нимъ мнѣ не о чемъ говорить. Пусть онъ кормится до самой смерти на счетъ Морлэндовъ. Они заставятъ его дорого заплатить за это. Ты никогда не сдался бы такъ позорно.

— Нѣтъ, никогда!

— Я это зналъ, — съ очевиднымъ удовольствіемъ произнесъ графъ. — Ты пошелъ въ меня. Тебѣ нечего бояться этого новаго времени, которое уничтожило насъ. Ты своими собственными силами пробилъ себѣ дорогу, садишь теперь, на колесницѣ счастья и смѣло смотришь на будущее. Да благословитъ Богъ тебя и твою судьбу! Я хочу попроситъ тебя еще объ одномъ: будь завтра въ восемь часовъ утра въ охотничьемъ домѣ. Мы выбрали мѣсто для поединка недалеко отъ него, и очень возможно, что меня отнесутъ туда. Тогда я хотѣлъ бы хотъ еще разъ увидѣть тебя.

— Я буду тамъ, — съ рыданіемъ произнесъ Германъ.

— Что это? слезы? Будь мужчиной Мы должны прямо смотрѣть въ глаза неизбѣжному. А теперь пойдемъ. Мнѣ хочется подышатъ свѣжимъ воздухомъ. Въ эта послѣдніе часы мы еще принадлежимъ другъ другу. Мы такъ долго не пользовались этимъ

Обнявъ сына за плечи, графъ вышелъ съ нимъ на террасу.

Осенняя ночь была холодна, но тиха и прекрасна. Равенгсбергъ всей грудью вдыхалъ чистый воздухъ; потомъ они спустились въ паркъ. Ихъ окутала ночная тьма, а надъ ними въ безконечной глубинѣ сіяли звѣзды, эта сверкающая вѣчная загадка вселенной.

XVII.

Охота, назначенная на раннее утро, была перенесена на послѣполудня. Только оба противника, со своими секундантами рано утромъ отправились въ лѣсъ, гости же оставались въ замкѣ, хотя всѣ знали, что охота вообще не состоится, и понимали, что дѣло не окончится простымъ обмѣномъ пуль или легкой раной.

Черезъ два часа вернулись секунданты съ извѣстіями, которыхъ всѣ ждали съ величайшимъ нетерпѣніемъ. Баронъ фонъ Лангеновъ остался невредимъ и немедленно уѣхалъ домой. Графа перенесли въ охотничій домъ; врачъ объявилъ, что полученная имъ рана въ грудь безусловно смертельна. Онъ прожилъ еще полчаса, по его настоятельной просьбѣ около него оставались въ это время только докторъ и архитекторъ Зигвартъ. Теперь все было кончено. Равенсберга уже не было въ живыхъ.

Днемъ тѣло покойнаго должны были перенести въ замокъ. Надо было телеграфировать въ Берлинъ графу Бертольду и его женѣ. Все это было немедленно сдѣлано, а затѣмъ гости разъѣхались въ разныя стороны, чтобы снова собраться въ Равенсбергѣ къ похоронамъ графа.

Молодой графъ съ женой прибыли изъ Берлина на слѣдующій же день; Вилльямъ Морлэндъ не пріѣхалъ: очевидно онъ уже не могъ отклонить свой давно рѣшенный отъѣздъ. Въ этомъ сказалась вся его американская безцеремонность, не справляющаяся съ чувствами, когда вопросъ идетъ о дѣлахъ.

Погребеніе кончилось, гости разъѣхались, и молодая графская чета удалилась на свою половину. Зигвартъ конечно тоже былъ на похоронахъ, и Бертольдъ попросилъ его зайти къ нему. Молодой графъ сильно измѣнился и повидимому съ большимъ трудомъ исполнялъ въ этотъ день свои обязанности новаго владѣльца. Онъ сидѣлъ въ креслѣ блѣдный, осунувшійся. Тутъ же была и графиня.

— Я хотѣлъ кое о чемъ спросить тебя, Германъ, — началъ графъ. — Ты присутствовалъ при смерти моего отца. Онъ былъ въ сознаніи?

— До послѣдней минуты.

— И не оставилъ мнѣ никакого порученія… даже прощальнаго привѣта?

— Нѣтъ!

Отвѣтъ прозвучалъ рѣзко и сурово. Бертольдъ вздрогнулъ.

— Это ужасное извѣстіе было для насъ такъ неожиданно, — снова заговорилъ онъ. — Мы и до сихъ поръ не знаемъ подробностей этой несчастной дуэли. Ты былъ свидѣтелемъ происшедшей ссоры?

— Да, но прошу васъ, господинъ графъ, разспросить объ этомъ кого нибудь другого. Свидѣтелей столкновенія было достаточно.

— Господинъ графъ? Что это значитъ, Германъ? Мы съ дѣтства называли другъ друга по имени. Мой отецъ даже требовалъ этого.

— То было прежде, а теперь вы — владѣлецъ Равенсберга, и я употребляю принадлежащій вамъ титулъ.

Бертольдъ почувствовалъ холодный отпоръ, но продолжалъ съ видимымъ усиліемъ:

— Отъ другихъ мы ничего не узнали. Они очевидно дали другъ другу слово молчать и смотрятъ на это, какъ на дѣло чести. Ты не связанъ обѣщаніемъ и потому можешь говорить. Что было поводомъ къ ссорѣ?

— Вопросъ семейной чести, — холодно отвѣтилъ Германъ. — О подробностяхъ прошу васъ меня не спрашивать. Я также считаю себя обязаннымъ молчатъ, хотя я не давалъ никому слова.

— Мы хотѣли бы знать только одно, — сказала молчавшая графиня: — до насъ дошелъ слухъ, что ссора сама по себѣ была незначительна, но что графъ намѣренно довелъ дѣло до дуэли.

— Да, онъ сдѣлалъ это.

— Почему?

— Потому что графъ Равенсбергъ хотѣлъ умереть. Ему предоставили выборъ между жизнью и смертью, и онъ предпочелъ смерть.

Наступило короткое, тяжелое молчаніе.

— Вы позволите мнѣ откланяться, графиня? — сказалъ Зигвартъ. — Прощайте, — и онъ вышелъ изъ комнаты, даже не взглянувъ на несчастнаго слабаго человѣка, который, громко рыдая, закрылъ себѣ лицо руками.

Алиса продолжала стоятъ неподвижно, но было видно, что она глубоко потрясена. Она услышала подтвержденіе того, что предчувствовала съ первой минуты полученія страшнаго извѣстія: отецъ ея мужа добровольно пошелъ на смерть. А по чьей винѣ?..

Три мѣсяца спустя, въ Равенсбергѣ состоялось скромное торжество: бракосочетаніе, баронессы фонъ Гельфенштейнъ съ Адальбертомъ Гунтрамомъ. Предъ свадьбой женихъ ѣздилъ въ свой гарнизонъ, чтобы подать въ отставку, и благодаря энергичной помощи своего друга могъ выдти изъ полка съ честью, не оставляя за собою долговъ. Распродажа гунтрамова имущества принесла неожиданно благопріятные результаты. Нашелся агентъ, который по чьему-то порученію пріобрѣлъ все за цѣну, вдвое большую, чѣмъ надѣялись получить. Зигвартъ подозрѣвалъ участіе фонъ Берндта, но предпочелъ молчать. Такимъ образомъ Гунтрамъ могъ взять съ собою въ Америку еще маленькій капиталъ, а тамъ его ждало обезпеченное положеніе, требовавшее большого труда, но и хорошо оплачиваемаго.

Гофштетеръ конечно ѣхалъ съ молодыми. Онъ ужо давно собирался «къ дикарямъ», но теперь на его счастье случилось такъ, что онъ могъ ѣхать именно съ тѣми, съ кѣмъ давно сроднился.

Несмотря на просьбы друга, Зигвартъ отказался присутствовать на свадьбѣ, будучи занять подготовкой своей постройки, которую слѣдовало начать уже весною. Онъ хотѣлъ встрѣтить молодыхъ въ Берлинѣ и проводить ихъ въ Гамбургъ на пароходъ. Графъ и графиня Равенсбергъ никуда не выѣзжали по случаю семейнаго траура. Послѣ свадьбы Траудль они собирались въ Италію.

Вѣнчаніе происходило въ замковой церкви Равенсберга, въ самомъ тѣсномъ кругу. Графъ Бертольдъ казался блѣднымъ и больнымъ, такъ что совѣты врача провести зиму на югѣ могли считаться вполнѣ основательными. Графиня была по прежнему горда и красива. Она не отрываясь смотрѣла на окутанную воздушными облаками молоденькую невѣсту, склонившуюся предъ алтаремъ и казавшуюся безконечно счастливой, и въ ея взглядѣ можно было прочесть жгучую зависть.

Позади графской четы стоялъ Гофштетеръ и смотрѣлъ, какъ его «баронессочка» превращалась въ госпожу Гунтрамъ. Онъ стоялъ, благоговѣйно сложивъ руки, а слезы, блестѣвшія на его глазахъ, были вызваны воспоминаніемъ о старомъ баронѣ.

Вѣнчаніе кончилось, «молодые» поднялись съ колѣнъ, и Адальбертъ крѣпко обнялъ свою молодую жену. На его лицѣ можно было прочесть твердую, мужественную рѣшимость отплатить своей Траудль за жертву, которую она ему принесла. Послѣ легкаго завтрака новобрачные собрались уѣзжать, и молодая, уже совсѣмъ одѣтая, вошла въ комнату графини.

— Дай мнѣ поблагодарить тебя, Алиса, — сказала, она, крѣпко обнимая графиню, — тебѣ и твоему отцу я обязана, тѣмъ, что могу теперь уѣхать съ моимъ Адальбертомъ. И потомъ все это послѣднее время ты была для меня сестрой, ты обо всемъ рѣшительно позаботилась… Благодарю тебя!

Алиса посмотрѣла на милое, почти дѣтское личико, просвѣтленное счастьемъ, потомъ наклонилась и крѣпко поцѣловала «молодую».

— Прощай, Траудль! Можетъ быть, мы увидимся въ будущемъ году: мы хотимъ извѣстить отца въ Нью-Іоркѣ или въ Гильтоунѣ. Тогда я пріѣду къ вамъ и посмотрю на вашу жизнь въ глуши. Ты не боишься ея?

— Нисколько! Я вѣдь всегда была лѣсной дикаркой, какъ называлъ меня Гофштетеръ, и потому скоро освоюсь съ вашими лѣсами. Кромѣ того Адальбертъ со мною. Ты не знаешь, Алиса, что это значитъ, когда двое любятъ другъ друга всей душой. Это — такое счастъе быть постоянно вмѣстѣ и вмѣстѣ переносить радость и горе.

Графиня молчала. Она конечно не знала этого, но это были тѣ же самыя слова, которыя говорилъ ей другой. Неужели можно быть, счастливой безъ блеска и роскоши, безъ всего, что даетъ богатство? Сверкающіе счастьемъ глаза Траудль отвѣтили на этотъ нѣмой вопросъ.

Въ эту минуту вошелъ Бертольдъ съ новобрачнымъ, который также горячо поблагодарилъ графиню за то, что она пріютила осиротѣвшую Траудль до ея свадьбы.

Потомъ графъ проводилъ новобрачныхъ на крыльцо, а графиня подошла къ окну, чтобы послать имъ свой прощальный привѣть. Адальбертъ посадилъ жену въ открытыя сани; еще нѣсколько привѣтствій, — лошади рванули, и экипажъ тронулся.

Алиса продолжала неподвижно стоять у окна и смотрѣла вслѣдъ санямъ, пока онѣ ни скрылись въ туманѣ и звукъ колокольчика не замеръ вдали. Эта парочка ѣхала навстрѣчу неизвѣстному, туманному будущему, но съ нею ѣхало счастье. Оно однажды подошло близко къ этой гордой Алисѣ, выпорхнувъ изъ вершины старой липы, откуда доносилось жужжаніе насѣкомыхъ; оно дышало ароматомъ множества распустившихся цвѣтовъ. Тогда оно остановилось за ея плечами, невидимое, неосязаемое, но она чувствовала его близость, его дыханіе; оно коснулось ея своимъ крыломъ, пролетѣло близко-близко и исчезло… навсегда.

XVIII.

Громадное предпріятіе, во главѣ котораго стоялъ Вилльямъ Морлэндъ, превзошло всѣ ожиданія. Въ продолженіе одного десятилѣтія Гильтоунъ занялъ мѣсто среди очень крупныхъ городовъ Америки; его положеніе на главномъ пунктѣ вновь выстроенной желѣзной дороги и исключительно благопріятныя условія климата и почвы привлекли массу поселенцевъ, но въ сущности все было дѣломъ неутомимой энергіи одного человѣка, сумѣвшаго вѣрно оцѣнить мѣстныя условія.

Дѣятельность общества, которымъ руководилъ и почта безгранично распоряжался Морлэндъ, была замѣчательно, успѣшна; дивидендъ акціонеровъ общества увеличивался съ каждымъ годомъ. На долю Морлэнда причиталась, разумѣется, львиная часть. Въ Нью-Іоркѣ его уже считали однимъ изъ крупнѣйшихъ богачей. Однако его великолѣпная квартира въ столицѣ республики служила ему только на время остановокъ въ этомъ городѣ, свое же постоянное мѣстопребываніе онъ перенесъ въ Гильтоунъ, гдѣ конечно игралъ первую роль.

Только одно его желаніе все не исполнялось. Бракъ его единственной дочери оставался бездѣтнымъ, а, проживъ съ мужемъ три года, послѣ его смерти Алиса не высказывала желанія снова выдти замужъ. Она попрежнему владѣла равенсбергскими имѣніями, но не жила въ нихъ съ того дня, когда опустили въ фамильный склепъ Бертольда, послѣдняго представителя имени и рода, и вернулась въ домъ отца, гдѣ играла роль первой дамы въ городѣ.

Между тѣмъ и Бэркхей, бывшій прежде только колоніей инженеровъ и рабочихъ, строившихъ электрическую станцію для Гильтоуна, разросся въ значительный поселокъ. Большое дѣло требовало много служащихъ и рабочихъ, которыхъ нужно было снабдитъ всѣмъ необходимымъ. Барклей давно былъ соединенъ съ Гильтоуномъ желѣзной дорогой и пересталъ быть захолустьемъ. Всюду появились поселки, соединенные дорогами.

Лучи вечерняго солнца еще заливали теплымъ, золотистымъ свѣтомъ небольшую ферму въ густомъ лѣсу. Помѣстительный деревянный домъ имѣлъ очень привлекательный видъ. Предъ нимъ тянулась широкая веранда, обвитая вьющимися растеніями; площадка предъ нею заросла высокой травой. Невдалекѣ были расположены конюшни и другія хозяйственныя постройки, а за ними тянулся большой плодовый садъ. Все здѣсь дышало порядкомъ, благосостояніемъ и уютомъ.

На верандѣ стоялъ Гофштетеръ съ газетой въ рукахъ; онъ посѣдѣлъ, но не постарѣлъ, и по его виду можно было заключить, что жизнь «у дикарей» пошла ему впрокъ.

Возлѣ него стояла колясочка, гдѣ спалъ годовалый ребенокъ, сонъ котораго нимало не возмущался шумомъ, поднятымъ на площадкѣ, гдѣ два мальчугана «играли», то есть тузили другъ друга, и при этомъ кричали не своимъ голосомъ. Старшій только что подмялъ подъ себя младшаго и усердно колотилъ его. Малютка поднялъ отчаянный крикъ, но Гофштетеръ оставался невозмутимо спокоенъ, будучи того мнѣнія, что надо съ малыхъ лѣтъ умѣть защищаться и пускать въ дѣло кулаки. Но помощь неожиданно явилась съ другой стороны: работавшій до этой минуты у колодца негръ подошелъ къ дѣтямъ и водворилъ миръ. Онъ высвободилъ младшаго, выбранилъ старшаго и подвелъ обоихъ къ верандѣ.

— Германъ снова началъ первый, — доложилъ онъ.

— Онъ плибилъ меня по носу, — пожаловался маленькій.

— Тогда и ты прибей его по носу, — коротко и вразумительно оказалъ Гофштетеръ. — Не вой такъ, Адди! Лучше дай ему сдачи.

— Но вѣдь я — маленькій, а онъ — болсой, — закричалъ четырехлѣтій Альбертъ.

Это была уважительная причина, которую призналъ даже Гофштетеръ. Тогда онъ принялся за маленькаго преступника:

— Ты не долженъ обжатъ маленькаго, Германъ; ты на цѣлыхъ три года старше его и гораздо сильнѣе. Стыдись!

— Но мнѣ больше некого бить, дядя, — упрямо возразилъ мальчикъ.

Въ подобномъ дѣлѣ нелегко разобраться, но тутъ вмѣшался негръ. Онъ шелъ въ садъ за овощами и пригласилъ мальчиковъ съ собою, обѣщая имъ новую интересную охотничью исторію. Средство подѣйствовало: братья немедленно примирились и уцѣпились за своего чернаго друга.

— Ты разскажешь объ индѣйскомъ предводителѣ, который скальпировалъ столькихъ враговъ? — допытывался любопытный Германъ.

— И о болсой-болсой змѣѣ, котолая плоглотила за ласъ сестъ ягнятъ? — такъ же усердно интересовался Адди._,

— Шесть ягнятъ! — Гофштетеръ въ ужасѣ всплеснулъ руками. — Томми, какъ тебѣ не стыдно разсказывать малюткамъ такую ерунду? Ты просто портишь ихъ. Ну, впрочемъ убирайтесь, а то разбудите ребенка.

Онъ намѣревался вернуться къ своей газетѣ, но въ эту минуту изъ лѣса показался охотникъ съ ружьемъ за плечами и ягдташемъ. Онъ перешелъ лужайку и остановился предъ домомъ.

— Вы опять разыгрываете дѣдушку, господинъ лѣсничій? — опросилъ онъ. — Нашъ храбрый охотникъ, неразлучный съ ружьемъ, въ роли няни! Трогательная картина!

— Баронъ Залекъ, у васъ нѣтъ никакого семейнаго чуввства!

— Нѣтъ, ни малѣйшаго, — согласился Залекъ. — Гунтрамовскихъ мальчишекъ я еще допускаю — они по крайней мѣрѣ уже шумятъ и дерутся; но такое крошечное существо, которое еще не умѣетъ ни говорить, ни бѣгать, не можетъ считаться человѣкомъ.

— Алиса начинаетъ говорить, — отвѣтилъ оскорбленный Гофштетеръ. — Она называетъ насъ всѣхъ по именамъ, и уже начинаетъ ходить.

— Да, на четверенькахъ. А въ ея лепетѣ вы только одинъ слышите имена! — и баронъ сталъ подниматься на террасу.

Маленькая Алиса проснулась и громко заплакала. Гофштетеръ представлялъ довольно комичную фигуру, когда наклонился и осторожно вынулъ ребенка изъ колясочки. Малютка вцѣпилась обѣими ручейками въ сѣдую бороду и принялась тормошилъ ее.

Между тѣмъ Залекъ снялъ ружье и ягдташъ и удобно усѣлся въ бамбуковое кресло. Ему было лѣтъ подъ сорокъ. Это былъ человѣкъ средняго роста, мускулистый, повидимому закаленный физическими упражненіями. Его смуглое, лицо было красиво въ молодости, по жизнь наложила на него неизгладимые слѣды и провела глубокія морщины, придававшія ему суровое выраженіе.

— Я думалъ, что уже найду здѣсь и Гунтрама, и вашего, новаго гостя, — сказалъ онъ, — Поѣздъ приходитъ ровно въ четыре часа.

— Но со станціи еще цѣлый часъ ѣзды верхомъ, — возразилъ Гофштетеръ, заботливо усаживая маленькую Алису въ колясочку и подсовывая ей газету вмѣсто бороды, — впрочемъ теперь они могутъ пріѣхать каждую минуту.

— Наконецъ-то я увижу его, этого кумира всей Гунтрамовской семьи. Съ тѣхъ поръ какъ Германъ Зигвартъ предупредилъ о своемъ пріѣздѣ, здѣсь ни о чемъ другомъ нѣтъ и рѣчи.

— Да о немъ и стоитъ говоритъ. Я всегда предсказывалъ, что онъ далеко пойдетъ. И вотъ что изъ него вышло! Когда онъ окончилъ свою постройку, всѣ рты поразинули и удивительно чествовали его. при освященіи зданія. Нашъ Германъ сдѣлался настоящею знаменитостью!

— Да, онъ создалъ монументальное произведеніе, — холодно возразилъ баронъ, — но здѣсь, въ лѣсу, господину архитектору придется отказаться отъ обычнаго торжественнаго пріема. Мы не можемъ встрѣтить его колокольнымъ звономъ и привѣтственной пальбой: слѣдовало бы воздвигнуть здѣсь тріумфальную арку.

— Перестаньте шутить! — съ досадой воскликнулъ Гофштетеръ, — онъ вполнѣ заслужилъ это. Мнѣ только интересно знать, побывалъ ли онъ въ Гильтоунѣ, у мистера Морлэнда. Надо думать, что онъ уже пересталъ сердиться на Германа за то, что тотъ ни поѣхалъ съ нимъ въ Америку.

— Кто? Зигвартъ? Развѣ они были знакомы раньше?

— Ну, да! Вѣдь мистеръ Морлэндъ первый открылъ его, когда онъ жилъ, еще никому неизвѣстный, въ Эберсгофенѣ, и хотѣлъ зацапать его для своего Гильтоуна. Но Германъ не согласился, и американцу пришлось отъѣхать со всѣми золотыми горами, которыя онъ сулилъ ему. Я думаю, въ первый разъ ему не удалось настоять на своемъ, и онъ вернулся въ Ньго-Іоркъ сильно разгнѣванный.

Въ эту минуту на верандѣ показалась молодая женщина, и баронъ подошелъ поздороваться съ нею.

Маленькая златокудрая Труда, сдѣлавшись женой и матерью. не выросла, хотя Гофштетеръ упрямо утверждалъ это, и сохранила свою дѣвически стройную фигуру: это придавало двадцатипятилѣтней женщинѣ совсѣмъ юный видъ. Блестящіе волосы обвивали ея голову двумя толстыми косами, а нѣжная розовая кожа сильно загорѣла подъ южнымъ небомъ. Все ея существо дышало цвѣтущимъ здоровьемъ, молодой жизнью, бившею ключомъ.

— Гдѣ мальчики? — спросила она. — Опять скитаются неизвѣстно гдѣ?

— Они въ саду, — отвѣтилъ Гофштетеръ, — и навѣрно стоятъ тамъ на стражѣ, чтобы немедленно доложитъ, когда кто нибудь появится на дорогѣ.

Молодая женщина взяла на руки Алису и спустилась со ступенекъ террасы поглядѣть, не видно ли гдѣ мальчиковъ.

— Такъ, такъ, изобразите со своимъ потомствомъ настоящую семейную группу, — сказалъ Залекъ. — Необходимо импонировать европейцамъ. Но свѣтлѣйшій гость что-то заставляетъ ждать себя. Впрочемъ такъ дѣлаютъ всѣ высочайшія особы.

Въ этотъ моментъ изъ сада показались оба мальчика.

— Они пліѣхали, они пліѣхали, — кричалъ маленькій Адди, торопясь за своимъ братомъ, который несся по лужайкѣ съ громкимъ «ура».

Гофштетеръ тоже поднялся, и оба всадника, показавшіеся въ эту минуту на опушкѣ лѣса, были окружены со всѣхъ сторонъ, такъ что прошло нѣсколько минутъ, прежде чѣмъ они могли сойти съ лошадей и войти на веранду.

Траудль стояла въ сторонѣ съ ребенкомъ на рукахъ. Германъ поспѣшно подошелъ къ ней и протянулъ ей руку.

— Здравствуйте, — сказалъ онъ теплымъ, сердечнымъ тономъ. — Вотъ и я.

— Да, вотъ и онъ наконецъ, — повторилъ Адальбертъ, — и теперь мы его не скоро выпустимъ. Оставьте же дядю въ покоѣ, дѣти, дайте ему поговорить съ мамой!

Трудно было узнать прежняго Адальберта Гунтрама. Стройный, красивый офицеръ превратился въ широкоплечаго, плотнаго мужчину, настоящаго фермера съ загорѣлыми руками и лицомъ; но въ его глазахъ свѣтилась прежняя заразительная веселость. Германъ Зигвартъ, напротивъ, почти не измѣнился, только сталъ еще серьезнѣе и спокойнѣе, и во всей его осанкѣ чувствовалась увѣренность человѣка, быстро поднявшагося по ступенямъ общественной лѣстницы.

— Поди сюда, Дитрихъ, надо и тебя представитъ, — воскликнулъ Гунтрамъ, обращаясь къ Залеку, стоявшему въ сторонкѣ. — Баронъ Залекъ фонъ Роткирхенъ, мой бывшій товарищъ по полку, а теперь нашъ дорогой гость… Совѣтникъ Зигвартъ.

Мужчины раскланялись. Темные глаза Залека окинули Германа пытливымъ взглядомъ, а Зигвартъ отвѣтилъ на поклонъ барона очень сдержанно. Они видѣлись въ первый разъ, но казалось, что съ первой минуты между ними возникла какая-то невидимая преграда.

Слѣдующіе часы пронеслись очень быстро. Зигварту непремѣнно хотѣли показать домъ и ближайшія окрестности, причемъ возникала масса старыхъ и новыхъ воспоминаній. Потомъ наступилъ вечеръ, дѣтей уложили спать.

Ужо смеркалось, и дневной жаръ смѣнился пріятной прохладой, когда друзья юности усѣлись на верандѣ. Прошло восемь лѣтъ съ тѣхъ поръ, какъ Зигвартъ проводилъ молодую чету и Гофштетера на пароходъ, и хотя они постоянно переписывались, имъ все-таки сильно недоставало личнаго общенія.

— Какъ, хорошо, Адальбертъ, что ты отказался отъ военной службы! — сказалъ Зигвартъ. — Ты сдѣлался свободнымъ человѣкомъ, живешь на собственной землѣ и ведешь здоровую деревенскую жизнь съ женой и дѣтьми. Я представлялъ себѣ твою ферму и всю твою жизнь въ болѣе скромныхъ размѣрахъ. Ты далеко ушелъ впередъ въ послѣднія пять лѣтъ.

— Зато первые три года были довольно тяжелы, — возразилъ Адальбертъ. — Когда мы пріѣхали сюда, Барклей былъ скорѣе разбитый среды лѣсной глуши лагерь, чѣмъ колонія. Сообщенія съ Гильтоуномъ еще не было, туда можно было добраться только верхомъ, употребивъ на это цѣлый день. Чувствовался полный недостатокъ во всемъ, что европеецъ считаетъ необходимымъ. И потому мнѣ очень скоро пришлось взять на себя завѣдываніе станціей.

— Да, я знаю, что старшій завѣдующій умеръ, и Морлэндъ передалъ его обязанности тебѣ.

— Этимъ онъ оказалъ мнѣ полное довѣріе, и я скоро получилъ возможность доказать ему свою благодарность. Какъ разъ въ то время случилась забастовка, вѣрнѣе — это былъ настоящій мятежъ. Намъ были предъявлены невозможныя условія; когда же мы отказались выполнить ихъ, намъ стали грозить разрушеніемъ наполовину законченнаго зданія. Забастовщики сознавали, насколько они сильнѣе жалкой горсти инженеровъ и служащихъ. Тогда я вспомнилъ, что былъ прежде солдатомъ. Мы окопались то всѣмъ правиламъ, засѣли въ этомъ укрѣпленіи съ инженерами и оставшимися намъ вѣрными людьми, и я сталъ командовать, какъ въ осаждаемой крѣпости; два раза мы отбили приступъ и держали мятежниковъ въ почтительномъ разстояніи, пока къ намъ подоспѣла помощь изъ Гилмора. Въ глазахъ Морлэнда меня вѣроятно выставили дѣйствительно спасителемъ, потому что, пріѣхавъ сюда, отъ протянулъ мнѣ руку и оказалъ своимъ обычнымъ сухимъ тономъ: «Вы спасли мнѣ дѣло, и я поблагодарю васъ за это, когда оно будетъ доведено до конца». Онъ предоставилъ бы мнѣ любое мѣсто въ Гильтоунѣ, но, зная мою любовь къ независимости, предложилъ мнѣ одинъ изъ земельныхъ участковъ такой величины, что изъ него можно выкроить нѣсколько дворянскихъ помѣстій. Сперва я отказывался и хотѣлъ взять землю только въ аренду. Морлэндъ сначала посмотрѣлъ на меня съ насмѣшливымъ сожалѣніемъ, потомъ преспокойно отвѣтилъ: «Неужели вы до сихъ поръ у насъ ничему не выучились? Великодушіе, деликатность, — какія глупости! Между нами только дѣловыя отношенія. Если бы вы не встали во главѣ защитниковъ, всѣ разбѣжались бы и бросили бы постройку. Вы спасли мнѣ милльонное дѣло, а я не привыкъ ни предъ кѣмъ оставаться въ долгу. Я только плачу свой долгъ: открываю вамъ любой кредитъ на первое обзаведеніе, — теперь мы квиты».

— Это на него похоже, — подтвердилъ Зигвартъ. — У этого человѣка все сводится къ дѣлу, но выраженія сердечной, теплой благодарности отъ него нечего ждать

— Нѣтъ, но онъ довелъ меня до того, что я устыдился своей разсудительности и согласился. Тотъ маленькій капиталъ, что я привезъ съ собою, былъ еще не тронутъ, да и Гофштетеръ предложилъ мнѣ свои сбереженія. На это мы построили домъ и другія хозяйственныя постройки; затѣмъ я принился за обработку земли. Почва здѣсь прекрасная и щедро вознаграждаетъ за трудъ. Завтра мы объѣдемъ всѣ мои владѣнія; ты подивишься, какъ много мы сдѣлали въ это время.

— Самую лучшую частъ твоей собственности я уже видѣлъ, — весело замѣтилъ Зигвартъ, — твою жену и дѣтей.

— Да, мою маленькую «златокудрую Труду». Ты не можешь себѣ представить, чѣмъ она была для меня все это время. Я — мужчина, и мнѣ было тяжело разставаться съ прежней жизнью, а она охотно покорилась всему, безъ единой жалобы, безъ ропота, и была всегда весела и довольна, несмотря на, всѣ лишенія, къ которымъ была непривычна. Чего-чего только она не вынесла! Вторую такую женщину трудно найти.

— Да, ты вынулъ счастливый жребій въ бракѣ, — серьезно произнесъ Зигвартъ, и словно въ отвѣтъ на это изъ-за двери послышался поддразнивающій голосъ:

— Такъ поступите же, какъ Адальбертъ. Почему вы до сихъ поръ не вынули своего счастливаго жребія?

— Потому что еще не нашелъ подходящей женщины..

Траудль вышла на террасу и, подсѣвъ къ друзьямъ, продолжала со своимъ прежнимъ веселымъ смѣхомъ:

— Пора бы подумать объ этомъ серьезно.. Мы долго ждали извѣстія о вашей помолвкѣ, почти такъ же долго, какъ и вашего пріѣзда.

— Я не могъ пріѣхать раньше, никакъ не удавалось. Каждый годъ я имѣлъ нѣсколько недѣль отпуска, но ихъ было мало для поѣздки сюда, а мнѣ хотѣлось довести до конца свою первую большую работу. Теперь я освободился наконецъ на цѣлый годъ и думаю воспользоваться имъ также для научной цѣли. Я объѣзжу сѣверные и южные города Америки. У все одно мое пребываніе въ Нью-Іоркѣ доказало мнѣ, какъ много намъ еще надо учиться. Я съѣзжу и въ Гильтоунъ, такъ какъ меня очень интересуетъ эта будущая столица. Просто невѣроятно, что успѣлъ сдѣлать Морлэндъ въ какихъ нибудь десять лѣтъ. Вотъ это я называю энергіей!

— Но зато онъ и правитъ самовластно своимъ городомъ, — сказалъ Гунтрамъ. — Ни въ самомъ Гильтоунѣ, ни въ его окрестностяхъ ничего не дѣлается безъ его согласія. Ты навѣстишь его?

— Нѣтъ, мы разстались не особенно дружелюбно, а онъ принадлежитъ къ людямъ, не умѣющимъ забывать.

— Вы думаете, онъ сердится на васъ за то, что вы тогда остались на родинѣ? — спросила Траудль. — Вы вѣдь блестяще оправдали необходимость остаться тамъ. Сношеній съ Морлэндомъ вамъ врядъ ли удастся избавиться; на-дняхъ сюда пріѣдетъ Алиса. Она часто заѣзжаетъ къ намъ. До Бэрклея всего три часа ѣзды, а лѣса вокругъ Бэрклея тоже принадлежатъ Морлэнду. Алиса — страстная охотница и обыкновенно останавливается у насъ на время охоты, иногда даже гоститъ по цѣлымъ недѣлямъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, если я не ошибаюсь, Адальбертъ писалъ мнѣ, что графиня подолгу живетъ въ Гилѣтоунѣ у отца. А предъ отъѣздомъ сюда я слышалъ, что равенсбергскія имѣнія сданы въ аренду съ самой смерти графа Бертольда.

Зигвартъ говорилъ такимъ равнодушнымъ тономъ, какъ будто дѣло дѣйствительно шло лишь о бѣгломъ знакомствѣ.

— Да, бѣдный Бертольдъ! — вздохнула Траудль. — Онъ умеръ такимъ молодымъ! Вѣдь ему было всего тридцать два года.

— Онъ всегда былъ некрѣпкаго здоровья, — сказалъ Адальбертъ, — и велъ при этомъ безпокойную, утомительную жизнь. Они были то въ Египтѣ, то въ Норвегіи, то для перемѣны впечатлѣній отправлялись въ Индію, то навѣщали отца въ Америкѣ. Графиня постоянно искала новыхъ ощущеній, а вѣдь ея желанія были закономъ. Она нисколько не заботилась, въ состояніи ли ея мужъ выносить подобную жизнь.

— Ну, нѣтъ, онъ умеръ отъ презрительнаго отношенія къ нему жены, — возразила Траудль. — Когда они были въ послѣдній разъ въ Гильтоунѣ, онъ признался мнѣ, какъ сильно страдаетъ отъ этого. Въ глазахъ свѣта ихъ бракъ считался счастливымъ: они вмѣстѣ жили, вмѣстѣ путешествовали, никогда не было слышно о разладѣ между ними; но съ кончины дяди Равенсберга все пошло прахомъ. Алиса только терпѣла своего мужа, никакихъ правъ на нее онъ больше не имѣлъ. Она отчасти виновата въ смерти дяди, потому что предоставила своему отцу полную свободу дѣйствій. Но все же извѣстіе о дуэли и смерти отца Бертольда глубоко поразило ее. Мнѣ кажется, она и до сихъ поръ не можетъ примириться съ этимъ, а бѣдному Бертольду пришлось расплачиваться за все.

— Онъ расплачивался главнымъ образомъ за свою собственную слабость, — холодно возразилъ Зигвартъ. — Почему онъ такъ позорно бросилъ отца? Потому что боялся бѣдности и необходимости работать. Онъ предпочелъ остаться мужемъ своей богатой жены и позволилъ обращаться съ собой, какъ съ лакеемъ. Онъ одинъ былъ во всемъ виноватъ.

— Да развѣ Бертольдъ былъ виноватъ, что онъ родился и былъ воспитанъ такимъ слабохарактернымъ? — горячо возразила Траудль. — Кромѣ того онъ не могъ разстаться со своей женой. Она никогда не отвѣчала ему на его любовь и своей ледяной холодностью доводила его до отчаянія, особенно въ послѣднее время; но онъ не могъ побороть свое чувство.

— И представь себѣ, несмотря на все это, Алиса до сихъ поръ не вышла вторично замужъ. Она графской короной не особенно дорожитъ, потому что Морлэндъ считается теперь однимъ изъ нашихъ «королей долларовъ». Его единственная дочь и наслѣдница можетъ смѣло расчитывать на какого нибудь европейскаго герцога или принца, но объ этомъ что-то не слышно.

Вскорѣ супруги вернулись въ комнаты, а Зигвартъ остался на верандѣ и погрузился въ воспоминанія. Онъ хотѣлъ избѣжать встрѣчи съ Морлэндомъ и его дочерью, но, разъ это оказывалось невозможнымъ, совершенно спокойно отнесся къ предстоявшему свиданію. Прошлое отошло отъ него такъ далеко. Онъ всегда былъ увѣренъ, что его страсть была лишь болѣзнью, лихорадочнымъ бредомъ, и ясно сознавалъ, что женщина, къ которой онъ такъ неудержимо стремился всѣмъ сердцемъ и всѣми чувствами, только въ томъ случаѣ могла быть ему доступна, если бы онъ отдалъ ей все свое личное «я»; онъ понималъ, что такое счастье было бы несчастьемъ всей его жизни. Теперь онъ избавился отъ страсти, его жизнь была полна широкихъ задачъ, могучаго стремленія въ высь и дала ему все! Все ли? Ему показалось, что этотъ вопросъ тихо прозвучалъ въ надвигавшемся туманѣ, носившемся надъ поляной; въ отвѣть онъ только гордо выпрямился.

— Да, все! А теперь — впередъ, все выше и выше! Больше я ничего не хочу и не требую отъ жизни!

XIX.

Въ лѣсу, на границѣ владѣній Гунтрама, шла усердная работа: готовили землю подъ пашню. Съ полдюжины негровъ подъ присмотромъ бѣлаго надсмотрщика рубили лѣсныхъ великановъ.

На краю просѣки стояли Гофштетеръ и Зигвартъ, который съ большимъ интересомъ слѣдилъ за работой.

— Адальбертъ правъ, вы сильно подвинулись впередъ, — сказалъ онъ; — пройдетъ еще немного времени, и вся ваша земля будетъ культивирована.

— Я думаю, на это потребуется три или четыре года. Но и поработали же мы за это время! и больше всѣхъ самъ Гунтрамъ. Да, изъ господина поручика вышелъ дѣльный человѣкъ, и моя баронесса — счастливая женщина. Вотъ этотъ лѣсъ надо снести весь, до послѣдняго ствола. Тамъ, у ручья, начинаются уже владѣнія Морлэнда. Они тянутся на двѣ мили, и эти участки не продаются и не заселяются, такъ какъ графиня любитъ здѣсь охотиться

— Она такъ любитъ охоту? И ее ждутъ сегодня?

— Да, и, собственно говоря, я изъ-за этого-то и притащилъ васъ сюда. Намъ незачѣмъ стоять навытяжку при высочайшемъ появленіи. Гунтрамъ и Залекъ поѣхали верхомъ на станцію встрѣчать «ея величество»; Герману одѣли новый матросскій костюмъ, малютокъ разодѣли въ бѣлыя платьица, а баронессочка только и думаетъ о пріѣздѣ графини.

Въ словахъ старика слышались досада и раздраженіе. Очевидно Гофштетеръ до сихъ поръ не забылъ своего прежняго нерасположенія къ «золотой принцессѣ». Германъ усмѣхнулся.

— Но баронессочка дѣйствительно искренне радуется этому посѣщенію: она попрежнему дружна съ графиней.

— Да, — проворчалъ старый лѣсничій, — ваша Траудль — единственное существо на свѣтѣ, которое графини дѣйствительно любитъ. На остальныхъ людей она и прежде смотрѣла, какъ на пресмыкающихся, а теперь и подавно. Съ тѣхъ поръ какъ Морлэндъ сталъ владыкой Гильтоуна, онъ опускаетъ въ карманъ милльонъ за милльономъ, какъ мы — мелкія деньги. Когда онъ идетъ по улицѣ, люди готовы ползать предъ нимъ на брюхѣ, какъ китайцы. Поэтому не удивительно, если онъ и его дочь воображаютъ, что все человѣчество создано исключительно для того, чтобы чистить имъ сапоги. Да впрочемъ та дрянь, что вѣчно толчется около нихъ, не заслуживаетъ ничего лучшаго.

— Да, въ этомъ — проклятіе такого громаднаго богатства, — сердито проговорилъ Германъ, — оно пріобрѣтается потерею вѣры въ людей.

— Вполнѣ согласенъ. Графиня — единственная наслѣдница, и всѣ мужчины бросаются къ ней, сломя голову. Каждому кажется, что онъ можетъ подстрѣлитъ эту птицу и забрать себѣ ея милліарды. Мнѣ кажется, что и Залеку это не разъ приходило въ голову, и именно потому, что графиня нѣсколько разъ дозволила ему съѣздить вмѣстѣ съ нею на охоту. Это было бы очень на-руку этому голышу. Но ниже принца она теперь, никого себѣ не выберетъ.

, — Кто и что въ сущности этотъ Залекъ? Онъ сильно смахиваетъ на авантюриста.

— Да врядъ ли онъ и есть что либо иное. Его судьба сходна съ судьбой Гунтрама, только ему не довезло. Онъ — стараго дворянскаго рода Залекъ-Роткирхенъ; ихъ помѣстья лежатъ гдѣ-то на Рейнѣ. Но на маіоратъ наложена опека, и владѣлецъ, маіората живетъ на маленькую пенсію, выдаваемую ему кредиторами. Младшій братъ былъ офицеромъ и преспокойно дѣлалъ долги за долгами; когда семья разорилась, ему пришлось, немедленно выдти въ отставку; онъ отправился за море искать счастья, но не нашелъ его. Нѣсколько лѣтъ онъ провелъ въ Южной Америкѣ, потомъ добрался до Гильтоуна, гдѣ Гунтрамъ и подцѣпилъ его. Теперь онъ уже три мѣсяца живетъ у насъ.

— Мнѣ онъ не особенно симпатиченъ, — холодно замѣтилъ Зигвартъ, — мнѣ противны натуры, которыя нигдѣ не могутъ основаться и постоянно охотятся за счастьемъ, ожидая, что оно само свалится имъ на голову.

— И мнѣ тоже, — поддакнулъ Гофштетеръ. — При этомъ, онъ постоянно насмѣхается и издѣвается надъ всѣмъ въ мірѣ. Онъ озлобленъ, потому что судьба съ нимъ не поцеремонилась. Ну, а, теперь намъ пора домой, Германъ. Сегодня мы не должны заставлять, себя ждать.

Оба отправились въ обратный путъ.

Въ домѣ Гунтрамовъ царило необычайное оживленіе, такъ какъ всего часъ назадъ пріѣхала Алиса Равенсбергъ. Въ верхнемъ этажѣ фермы для нея были приготовлены три комнаты, всегда находившіяся въ ея полномъ распоряженіи. Она, по своему, обыкновенію, привозила съ собою только свою горничную и берейтора съ двумя прекрасными лошадьми для далекихъ верховыхъ прогулокъ. Ей хотѣлось жить здѣсь «совсѣмъ просто».

Гунтрамовскіе мальчики питали спасительный страхъ къ важной тетѣ и въ настоящую минуту мирно сидѣли на ступенькахъ террасы, занятые привезенными лакомствами, а маленькая Алиса съ довольнымъ видомъ мурлыкала на рукахъ матери, сидѣвшей рядомъ съ гостьей.

Алиса, — откинувшись въ бамбуковомъ креслѣ, слушала веселую; болтовню Траудль. Она была попрежнему ослѣпительна хороша, но такъ же и горда, и холодна, какъ въ то время, когда согласилась стать женою Бертольда. И все таки изъ ней чувствовалась перемѣна. Ей недоставало прежней свѣжести и гибкости, во всей ея фигурѣ выражалось утомленіе, а прежняя надменная самоувѣренность уступила мѣсто равнодушію и безучастности, которая замѣчалась даже теперь, въ разговорѣ съ подругой.

— Я такъ рада повидаться съ тобою! — говорила Траудль, — теперь нашимъ свиданіямъ скоро конецъ. Твой отецъ собирается строить для тебя отдѣльный охотничій замокъ, гдѣ ты и будешь останавливаться, а къ намъ пожалуй и не заглянешь?

— А ты пожалѣла бы? — спросила Алиса.

— Какъ ты можешь спрашивать объ этомъ? Мнѣ было бы и скучно, и грустно. Конечно здѣсь тебѣ многаго недостаетъ, и ты принуждена раздѣлять нашу скромную жизнь, а въ своемъ охотничьемъ замкѣ ты можешь окружитъ себя приличной обстановкой и цѣлымъ штатомъ прислуги.

— Ты думаешь, я притащу за собою цѣлую свиту и буду принимать гостей изъ Гильтоуна и устраивать охоты? Нѣтъ, изъ этого ничего не выйдетъ. Правда, у папа была эта мысль, но я упросила его бросить эту затѣю. Я хочу останавливаться у тебя, хочу жить и видѣть около себя людей.

— Да развѣ, живя въ Гильтоунѣ, ты не окружена людьми? Тебѣ тамъ скучно? Вотъ съ этимъ я незнакома. У меня вовсе нѣтъ времени скучать, особенно теперь, когда у меня двое такихъ милыхъ гостей — ты и Германъ Зигвартъ! Ты вѣдь знаешь, что онъ пріѣхалъ къ намъ?

— Да. Гунтрамъ сообщилъ мнѣ объ этомъ, когда ѣхалъ сюда, — холодно и равнодушно подтвердила Алиса.

— Какъ мы обрадовались, когда онъ пріѣхалъ! — продолжала Траудль, — Мы такъ многимъ обязаны ему!.. Коли бы онъ тогда не вмѣшался въ дѣло такъ энергично и не обратился къ твоему отцу, кто знаетъ, гдѣ и какъ пришлось бы Адальберту начинать свою новую жизнь? Впрочемъ все это ты знаешь.

— Прилизительно. Мнѣ кажется, папа интересовался этимъ Зигвартомъ и его талантомъ. Что же, вышло изъ него что побудь?

— Да вѣдь Зигвартъ — творецъ національнаго музея въ Берлинѣ, одна изъ первыхъ художественныхъ знаменитостей, наша слава! Онъ вѣдь получилъ первую премію, заткнувъ за поясъ лучшихъ архитекторовъ и въ силу этого отказался отъ предложенія твоего отца ѣхать въ Гильтоунъ. Развѣ ты это забыла? Мистеръ Морлэндъ лучше освѣдомленъ о немъ и о его трудахъ.

— Возможно: у папы великолѣпная память, — небрежно отвѣтила Алиса. — А меня онъ и тогда мало интересовалъ. Къ тому же съ тѣхъ поръ прошло столько лѣтъ. Можно ли все помнить?

Траудль приняла обиженный видъ. Для нея вѣдь въ то время рѣшалась вся ея жизнь. Но въ эту минуту мальчики внезапно оживились и помчались по лугу, завидѣвъ шедшихъ къ дому дядю Германа и Гошфтетера.

Послѣдній вытянулся въ струнку предъ гостьей, зная, какъ надо здороваться съ дочерью Вилльяма Морлэнда, но, покончивъ эту непріятную обязанность, быстро скрылся въ одной изъ хозяйственныхъ пристроекъ, пока Зигвартъ поднимался по ступенькамъ террасы.

— А, это — вы, Германъ! — воскликнула Труда. — Мы только что говорили о васъ. Но не гордитесь этимъ: Алиса васъ почти не помнитъ

Германъ поклонился непринужденно, причемъ произнесъ:

— Я не такъ смѣлъ, чтобы претендовать на вниманіе и память графини; притомъ я главнымъ образомъ имѣлъ дѣло съ мистеромъ Морлэндомъ.

Алиса слегка приподнялась и протянула ему свою красивую холодную руку, но онъ едва дотронулся до нея.

— Я все же рада видѣть васъ, мистеръ Зигвартъ. Вы побывали въ Гильтоунѣ, какъ говорилъ мнѣ Гунтрамъ?

— Только проѣздомъ, потому что меня ждали здѣсь. Но я надѣюсь впослѣдствіи основательно ознакомиться съ этимъ величественнымъ произведеніемъ мистера Морлэнда.

— И тогда вы конечно навѣстите моего отца? Онъ всегда интересовался вами и будетъ радъ случаю повидать васъ.

— Не премину это сдѣлать, — вѣжливо согласился Германъ, но, несмотря на это, чувствовалось, что врядъ ли онъ послѣдуетъ приглашенію.

Зигвартъ сѣлъ противъ дамъ, и между ними завязался разговоръ. Его поддерживали главнымъ образомъ Траудль и Зигвартъ, Алиса же снова приняла свою спокойно-небрежную позу, изрѣдка вставляя въ разговоръ замѣчанія и разглядывая «совѣтника Зигварта», какъ незнакомца. Въ эти годы отъ несомнѣнно сильно перемѣнился къ лучшему. Въ немъ чувствовалась спокойная увѣренность человѣка, который, не будучи о себѣ слишкомъ высокаго мнѣнія, въ то же время отлично знаетъ, чего онъ стоитъ и какое положеніе ему подобаетъ. Прежде въ немъ не замѣчалось этой свободы и увѣренности въ движеніяхъ, но зато исчезло то, что прежде привлекало американку: пылкіе порывы бурнаго, едва сдерживаемаго темперамента, безсознательное проявленіе замкнутой, но глубоко-страстной натуры. Теперь онъ сидѣлъ противъ нея и спокойно говорилъ о своихъ путевыхъ впечатлѣніяхъ и излагалъ свои планы относительно дальнѣйшаго путешествія въ Южную Америку.

И это былъ человѣкъ, нѣкогда стоявшій предъ нею въ жестокой борьбѣ со страстью, жаркимъ пламенемъ охватившей, все его существо! Каждый нервъ дрожалъ въ немъ, когда у него помимо воли вырвалось признаніе въ любви. Но онъ не захотѣлъ быть рабомъ — и разстался съ нею. Неужели все это дѣйствительно было? Теперь онъ казался такимъ уравновѣшеннымъ и корректнымъ; теперь онъ сталъ зауряднымъ человѣкомъ. Онъ сдѣлалъ карьеру, сталъ извѣстностью, даже знаменитостью, но зато прежній Германъ Зигвартъ, со своей рѣзкой, но привлекательной индивидуальностью исчезъ къ сожалѣнію навсегда.

На верандѣ появились Гунтрамъ и Залекъ. На баронѣ былъ новый спортсмэнскій костюмъ, который, казалось, переродилъ его: въ присутствіи Алисы онъ сталъ прежнимъ офицеромъ одного изъ аристократическихъ полковъ, съ безукоризненными манерами. Онъ сейчасъ же занялъ мѣсто за ея стуломъ, и это было принято довольно благосклонно. Алиса, взглянувъ на него, небрежно проговорила:

— Удастся ли намъ нынче поохотиться?

Его глаза загорѣлись. «Намъ»! Въ этомъ словѣ заключалось разрѣшеніе и въ этотъ разъ сопровождать ее.

— Удастся сверхъ всякаго ожиданія, — оживленно отвѣтилъ онъ. — Я обошелъ весь лѣсной участокъ и намѣтилъ удобныя мѣста. На этотъ разъ мы можемъ расчитывать даже на медвѣдей; я видѣлъ слѣды.

Усталое лицо молодой женщины оживилось.

— А, это было бы интересно! Съ тѣхъ поръ какъ окрестности заселяются, медвѣди стали рѣдки.

— Ты поѣдешь съ нами, Германъ? — спросилъ Гунтрамъ. — Это — не то, что безопасная охота въ нашихъ нѣмецкихъ лѣсахъ.

— Развѣ господинъ Зигвортъ — тоже охотникъ? — холодно спросилъ Залекъ.

— Да, я уже на четырнадцатомъ году научился обращаться съ ружьемъ, — спокойно подтвердилъ Германъ, — и, кажется, я еще не настолько разучился, чтобы не принять участія въ охотѣ.

— Во всякомъ случаѣ вы — отличный ѣздокъ, — замѣтилъ Залекъ умышленно-небрежнымъ тономъ, — вы прекрасно сидите на лошади для человѣка, постоянно жившаго въ столицѣ.

— У меня нѣтъ времени для прогулокъ пѣшкомъ, но мнѣ необходимо движеніе. Поэтому я завелъ верховую лошадь и каждый день катаюсь рано утромъ, баронъ.

— Какъ комично звучитъ, когда люди такъ торжественно величаютъ другъ друга! — громко засмѣялась Траудль. — Здѣсь мы отъ этого совсѣмъ отвыкли.

— Да, мы-то отвыкли, — насмѣшливо проговорилъ Залекъ, — но европейцы придаютъ титуламъ и званію громадное значеніе, и съ этимъ приходится считаться.

— Европейцы, къ которымъ принадлежите и вы, — вставилъ Зигвартъ.

— Принадлежалъ. Я уже давно выбросилъ за бортъ всю эту ерунду, но все же безусловно уважаю ваше званіе, господинъ архитекторъ-совѣтникъ.

— Я тоже не отношусь къ нему съ презрѣніемъ, потому что оно заслужено. Оно свидѣтельствуетъ объ извѣстной суммѣ знаній и работы. Съ наслѣдственными титулами дѣло обстоитъ иначе, но и къ нимъ я отношусь еще съ большимъ уваженіемъ, чѣмъ вы, баронъ.

Залекъ бросилъ яростный взглядъ на человѣка, такъ мастерски отпарировавшаго его насмѣшку; графиня видимо забавлялась этой перестрѣлкой, но Гунтрамъ счелъ за лучшее вмѣшаться:

— Мнѣ кажется, вамъ обоимъ слѣдуетъ держаться здѣшнихъ обычаевъ; они здѣсь болѣе умѣстны: просто фонъ Залекъ и Зигвартъ. Ты еще не видалъ, Германъ, чудной лошади, которую привела съ собою графиня? Пойдемъ, я тебѣ покажу.

^; Германъ, понявъ намѣреніе Адальберта, тотчасъ согласился на его предложеніе. У него не было ни малѣйшей охоты препираться съ незнакомымъ человѣкомъ. Они прошли къ конюшнямъ. Траудль тоже ушла съ террасы, захвативъ съ собою дѣтей. Алиса осталась вдвоемъ съ Залекомъ.

— Вамъ пришлось спасовать, баронъ, — насмѣшливо проговорила она, — мистеръ Зигвартъ умѣетъ защищаться.

— Вѣрнѣе — умѣетъ нападать, Я убѣдился, что въ этомъ онъ очень силенъ.

— И на этотъ разъ противился въ томъ, что былъ правъ, давъ вамъ урокъ?

Залекъ не отвѣтилъ на это, а, круто мѣняя разговоръ, спросилъ:

— Вы вѣрите въ предчувствія, графиня, вѣрнѣе сказать — въ нѣкоторый инстинктъ человѣческой души. Я вотъ совершенно не зналъ этого Зигварта, ни раза не видалъ его ранѣе, но, увидѣвъ впервые, сразу почувствовалъ, что со стороны его мнѣ грозитъ какая-то опасность. Тайный голосъ сказалъ «Это твой врагъ, берегись!».

— Суевѣріе!

— Очень возможно. Однако, когда въ душѣ безъ всякой причины пробуждается такое безотчетное, но до жуткости ясное предчувствіе, я вѣрю ему и… буду остерегаться.

— Такъ и у васъ есть романтическія наклонности? — сострадательно пожала плечами Алиса. — Обыкновенно вы разыгрываете изъ себя реалиста. Но вернемся къ нашей охотѣ. Хотите и на этотъ разъ быть моимъ кавалеромъ?

— Хочу ли я? Вы оказываете мнѣ незаслуженную милость.

— Въ такомъ случаѣ заслужите. Но насъ зовутъ къ обѣду

Траудль дѣйствительно пришла сама за своей дорогой гостьей, и баронъ присоединился къ дамамъ. Въ его сердцѣ невольно пробудилась смѣлая, безумная надежда. «Въ такомъ случаѣ заслужите эту милость». До этой минуты онъ не слыхалъ отъ этой красивой женщины такого тона, не видалъ такого, взгляда. Обыкновенно она обращалась съ нимъ холодно и свысока, какъ и со всѣми остальными.

Затекъ мечталъ иногда о сказочномъ счастьѣ, которое свалится къ нему прямо съ неба, но былъ дѣйствительно слишкомъ большимъ реалистомъ, чтобы вѣрить въ осуществленіе подобныхъ мечтаній. Ему ли мечтать объ этомъ, нищему авантюристу, уже двѣнадцать лѣтъ борющемуся съ нищетой и лишеніями? Но вѣдь кто нибудь выиграетъ же этотъ призъ, это милльонное богатство вмѣстѣ съ рукою дочери Вилльяма Морлэнда. Кто нибудь? А вѣдь онъ, Дитрихъ Залекъ, все же происходилъ изъ стариннаго дворянскаго рода. Это все, что оставалось у него отъ прошлаго, но это могло бытъ примято въ расчетъ, если бы графиня Равенсбергъ надумала вторично выдти замужъ.

XX.

Подъ однимъ изъ лѣсныхъ великановъ, которыхъ пощадили, чтобы сохранить тѣнистый уголокъ около дома, сидѣла Траудль и смотрѣла за своимъ потомствомъ, рѣзвившимся на лужайкѣ. Маленькая Алиса дѣлала первыя попытки ходить при усердной помощи братьевъ Рѣзвые мальчики относились къ ней со снисхожденіемъ, имѣвшимъ въ себѣ что-то рыцарское. Они взяли сестренку за обѣ руки и учили ее бѣгать. Однако малюткѣ это скоро надоѣло; она опустилась на землю и принялась ползать съ самымъ довольнымъ видомъ. Братья немедленно оказали ей компанію, изображая дикихъ звѣрей, и всѣ трое принялись возиться въ травѣ.

Траудль разговаривала со стоявшимъ рядомъ съ нею Гофштетеромъ, читая ему нравоученіе, не производившее къ сожалѣнію особеннаго впечатлѣнія. Маленькая златокудрая Труда превратилась въ очень энергичную женщину, командовавшую всѣмъ домомъ, причемъ однако ферма и ея обитатели чувствовали себя очень недурно подъ ея командой.

— Я прошу тебя быть повѣжливѣе, — закончила она свою рѣчь, — графиня Алиса — наша гостья и дочь Морлэнда, которому мы многимъ обязаны. Ты это отлично знаешь.

— Но вѣдь я дѣлаю все, что требуется, — проворчалъ Гофштетеръ, — я всегда здороваюсь съ нею, какъ слѣдуетъ.

— Но зато съ какимъ угрюмымъ видомъ, совсѣмъ по-медвѣжьи! И при первомъ ея появленіи ты немедленно исчезаешь. Неужели, по-твоему, она этого не замѣчаетъ?

— Нѣтъ, не замѣчаетъ, потому что для графини нашъ братъ совершенно не существуетъ, и, прослуживъ вѣрой и правдой своимъ господамъ цѣлыхъ тридцать лѣтъ, все-таки останешься въ ея глазахъ слугой, и больше ничѣмъ. Державный властелинъ, мистеръ Морлэндъ, поступаетъ точно такъ же, а еще называетъ себя свободнымъ американцемъ и хвалится демократическими убѣжденіями. Чертъ бы побралъ всю эту чваную компанію!

Траудль смутилась, потому что въ этихъ словахъ заключалась большая доля правды. Въ домѣ Гунтрамовъ Гофштетеръ пользовался всѣми семейными правами, и съ нимъ обращались, какъ съ общимъ дядюшкою; но для графини от оставался прежнимъ лѣсникомъ и онъ не обращала на него вниманія. Труда все же отнеслась неодобрительно къ словамъ старика я сказала съ укоромъ:

— Это — отвратительное пожеланіе! И не стыдно тебѣ, Гофштетеръ?

— Чего мнѣ стыдиться. Я еще въ «Совиномъ гнѣздѣ» говорить вамъ, что графинѣ нуженъ человѣкъ, который хорошенько забралъ бы ее въ руки. Бѣдный графъ Бертольдъ не сумѣлъ сдѣлать это, да и Залекъ тоже врядъ ли справится съ нею, хотя въ настоящее время съ нимъ обращаются поразительно милостиво. Слишкомъ уже онъ покорный слуга, а этого графиня не выноситъ. Ей нуженъ человѣкъ, который ею командовалъ бы, да и не интересовался бы ея деньгами, однимъ словомъ, такой, который вполнѣ подчинилъ бы ее себѣ. Боже великій, если бы мнѣ только дожить до этого! Мнѣ кажется, я съ радости сталъ бы вверхъ ногами.

Въ этотъ моментъ въ саду показались Гунтрамъ и Зигвартъ, и мальчики кинулись къ нимъ.

— Гдѣ вы были все утро? — спросила ихъ молодая хозяйка, — въ лѣсу?

— Нѣтъ, мы были на маисовыхъ поляхъ и на другихъ посѣвахъ. Я проникаюсь все большимъ уваженіемъ къ Адальберту и къ вамъ, дядя Гофштетеръ, — сказалъ Германъ. — Если будетъ такъ продолжаться, то къ тому времени, какъ дѣти подростутъ, ваша ферма будетъ представлять цѣлое состояніе. Тогда вы передадите хозяйство имъ, а сами будете жить рантьерами.

— Дай Богъ, чтобы такъ было! — весело сказалъ Адальбертъ, — а пока надо усердно работать. Я надѣюсь, Германъ, въ непродолжительномъ времени уплатить тебѣ остальную часть своего долга.

— Если тебѣ. уже такъ не терпится, то пожалуй, хотъ мнѣ эти деньги не нужны.

— Вполнѣ вѣрю. Музей принесъ тебѣ изрядную сумму, да кромѣ того сколько ты еще заработалъ проектами и планами? Но гдѣ же графиня? Все еще не вернулась съ охоты?

— Они хотѣли вернуться къ обѣду, — отвѣтила Трауддь, — но Залекъ навѣрно опятъ окажется неутомимымъ и начнетъ разыскивать всевозможныя слѣды. У него прирожденная страсть къ охотѣ.

— Ну, тутъ дѣло, кажется, не въ этой страсти, — шутливо замѣтилъ Адальбертъ, — ему хочется подстрѣлить отличную дичь, но она — не легкая добыча. Впрочемъ, кажется, счастье наконецъ улыбнется ему.

— Я не понимаю Алисы, — задумчиво сказала Траудль. — Когда она была у насъ въ послѣдній разъ, Залекъ былъ уже здѣсь и часто провожалъ ее на охоту. Онъ — хорошій охотникъ, и ей было очень удобно имѣть его своимъ компаньономъ; но вообще она казалась равнодушной и недоступной, а теперь обращается съ нимъ такъ, что у него поневолѣ являются разныя смѣлыя надежды.

— Я, право, не обратилъ на это особеннаго вниманія; впрочемъ не думаю^;, чтобы мистеръ Морлэндъ одобрилъ подобную партію.

— Морлэндъ прежде всего хочетъ, чтобы его дочь снова вышла замужъ, желаетъ этого горячо и основательно, — замѣтилъ Гунтрамъ. — Что станется съ его громаднымъ. состояніемъ, если Алиса останется вдовой и бездѣтной? Онъ конечно мѣтитъ на первыхъ европейскихъ аристократовъ, до если Алиса серьезно захочетъ чего нибудь, то онъ уступитъ ей. Она привыкла настаивать не только на своихъ желаніяхъ, но и на своихъ капризахъ. Въ концѣ концовъ родъ Залека — тоже старинный дворянскій родъ. Она перемѣнитъ графскій титулъ на баронскій, а Дитрихъ въ качествѣ владѣльца равенсбергскихъ помѣстій будетъ играть болѣе выдающуюся роль, чѣмъ Бертольдъ. Во всемъ этомъ дѣлѣ я не вижу ничего невѣроятнаго.

Зигварту повидимому наскучилъ этотъ разговоръ. Онъ вдругъ всталъ и коротко сказалъ:

— Пойдемте къ дѣтямъ, дядя Гофштетеръ!

Послѣдній съ полной готовностью принялъ это предложеніе.

— Вамъ придется волей-неволей привыкнуть къ этому, — насмѣшливо проговорилъ онъ, идя рядомъ съ Зигвартомъ. — У насъ все вращается около графини; когда она здѣсь, у нихъ нѣтъ другихъ интересовъ и другихъ разговоровъ. Она здѣсь всѣмъ распоряжается.

— И кончитъ тѣмъ, что остановить свой выборъ на счастливомъ рыцарѣ, который торопится ковать желѣзо, пока горячо. Его спекуляція видимо удается ему.

— Можетъ быть. Вотъ и вы, Германъ, избѣгаете ея. Я это отлично замѣтилъ, и мнѣ кажется, что она гнѣвается на васъ за это. Мы съ вами не позволимъ командовать собою. Мы — мужчины и не способны пнуть шею, но вѣдь насъ только двое и есть.

Германъ не отвѣтилъ, потому что дѣти совсѣмъ завладѣли его особой.

Между тѣмъ по лѣсной дорожкѣ, проложенной къ фермѣ изъ участка, купленнаго Морлэндомъ для охоты, ѣхала верхомъ графиня Алиса со своимъ спутникомъ. Великолѣпныя верховыя лошади шли шагомъ, а въ нѣкоторомъ разстояніи за ними слѣдовали берейторъ и негръ съ трофеями охоты. Залекъ очень выигрывалъ на лошади. Онъ былъ смѣлымъ ѣздокомъ и видимо наслаждался, сидя на благородномъ животномъ, повиновавшемся малѣйшему движенію повода. Онъ говорилъ о своихъ семейныхъ обстоятельствахъ съ такой откровенностью, которая казалась нѣсколько удивительной при его обыкновенной замкнутости.

— Да, моему брату тоже выпала нелегкая доля. Онъ не могъ удержатъ за собою родовое имѣніе и не имѣлъ права продать его; оно было маіоратомъ и потому было отдано подъ опеку. Ему предоставили право жительства въ Роткирхенѣ и назначили небольшую пожизненную ренту, которой едва хватаетъ ему и его семьѣ на самое необходимое. Онъ сидитъ въ имѣніи, гдѣ былъ прежде полновластнымъ господиномъ, смотритъ, какъ хозяйничаетъ управляющій, поставленный его кредиторами, и молчитъ. Его сынъ получитъ когда нибудь маіоратъ, но самъ онъ врядъ ли доживетъ до того времени, когда долги будутъ погашены.

Казалось, Алиса слушала его съ нѣкоторымъ интересомъ и вдругъ спросила:

— Это и вамъ стоило военной карьеры?

— Конечно! Я вполнѣ зависѣлъ отъ брата, а когда онъ разорился, то и я вмѣстѣ съ нимъ вылетѣлъ въ трубу. Гунтрамъ оказался счастливѣе меня; у него нашлись друзья и покровители, и онъ могъ съ честью и по своей волѣ выдти изъ полка, а я былъ къ этому вынужденъ. Я не могъ болѣе оставаться на родинѣ и отправился на чужбину, «на горе и нищету», какъ говаривалось встарину, и на себѣ испыталъ, что въ этихъ словахъ есть большая доля правды.

Алиса окинула его пытливымъ взглядомъ. Ей, баловню богатства, была непонятна подобная судьба, но ей нравилось, что Залекъ не пытался скрывать отъ нея свое положеніе, а непринужденно выдавалъ себя за то, чѣмъ былъ на самомъ дѣлѣ, — за неудачника.

— Вы останетесь у своего друга? — спросила она.

— Нѣтъ! Онъ предложилъ мнѣ остаться у него подъ предлогомъ, что я могу быть ему полезенъ; но я вижу, что онъ и Гофштетеръ отлично справляются съ фермой и что третій тутъ совершенно лишній, а мнѣ не хочется быть этимъ лишнимъ. Мѣсяца два я еще могъ пользоваться гостепріимствомъ моего бывшаго товарища, но дальнѣйшую милостыню не могу принимать отъ него. Недѣли черезъ двѣ я уѣду куда нибудь въ пространство. Я всегда кое-какъ выпутывался, а если на этотъ разъ не удастся, то по крайней мѣрѣ будетъ конецъ. Кто, какъ я, привыкъ играть ва-банкъ, тому рѣшительно все равно прожить нѣсколькими годами больше или меньше.

— Обратитесь къ моему отцу, — быстро прервала его Алиса, — я скажу ему про васъ.

— Благодарю васъ, графиня, ее я прошу не упоминать ему моего имени.

— Я васъ не понимаю.

Залекъ улыбнулся, но въ этой улыбкѣ было столько же горечи, сколько и въ его словахъ.

— Вы, можетъ быть, видите въ этомъ глупую спесь нищаго? пусть такъ. Теперь я — такой же гость у Гунтрамовъ, какъ и вы. Для васъ я — пока Дитрихъ фонъ Залекъ. «Милостивое отношеніе» ко мнѣ мистера Морлэнда измѣнитъ это. Онъ — отецъ вамъ, а въ отношеніи васъ я хочу чувствовать себя свободнымъ. Моимъ постояннымъ девизомъ было: «все или ничего», Нечего и говоритъ, что я всегда наталкивался на ничего.

— А что значить здѣсь все? — спросила Алиса.

— Счастье… сказочное счастье, котораго не ищешь и о которомъ смѣешь только мечтать, которое неожиданно появляется предъ вами, какъ ослѣпительное видѣніе, какъ свѣтлая мечта среди каменистой пустоши, гдѣ нельзя найти дорогу. Что сказали бы вы смѣльчаку, протягивающему руки къ этому видѣнію! «Ты — глупецъ, безумецъ»! А если бы онъ все-таки пытался овладѣть этимъ счастьемъ?

На губахъ Алисы полвиласъ полу презрительная усмѣшка, когда она отвѣтила холодно и спокойно:

— Я сказала бы ему: «не ты первый и вѣроятно не ты послѣдній протягиваешь руки къ этому счастью». Вѣдь это видѣніе окружено «золотымъ» ореоломъ.

Залекъ слегка вздрогнулъ, потомъ наклонился къ ней и страстно выговорилъ:

— А если бы онъ вамъ отвѣтилъ: «Я люблю васъ, графиня, васъ самихъ, а не ваше золото», — вы не повѣрили бы ему?

— Нѣтъ! — былъ холодный отвѣтъ.

— Вы, значитъ, слишкомъ низко цѣните себя! Развѣ вы не считаете возможнымъ, чтобы за Алису Равегсбергъ сватались ради нея самой? Если вы не хотите и не можете вѣрить этому, то это — дѣйствительно проклятіе, тяготѣющее надъ вашимъ богатствомъ.

— Это — дѣйствительно проклятіе.

Залекъ однако не сдался. Онъ видѣлъ, что его смѣлая, совершенно незнакомая дочери Морлэнда рѣчь все-таки произвела на все впечатлѣніе и что ея послѣднія слова были произнесены непривычно мягкимъ тономъ. Это придало ему мужества.

— У меня больше довѣрія къ людямъ, — снова началъ онъ. — Въ отношеніи меня судьба никогда и ни въ чемъ не держала своихъ обѣщаній; она бросила меня на чужбину, и все-таки я могу глубоко и сильно чувствовать. Неужели вы никогда не встрѣчали настоящаго чувства?

— Нѣтъ, разъ встрѣтила. Вы правы, подобные люди, идеалисты, существуютъ на свѣтѣ, и они способны… Во всякомъ случаѣ это — глупцы, надъ которыми всѣ смѣются, но безпредѣльному счастью которыхъ завидуютъ.

— А гдѣ вы убѣдились въ этомъ? — быстро спросилъ Залекъ. — Конечно въ Европѣ?

— Мой отецъ подѣлился со мной своимъ опытомъ, это — не мое личное убѣжденіе, — холодно отвѣтила Алиса. — И притомъ это было исключеніе. Второго я не допускаю; да будетъ вамъ это извѣстно, баронъ Залекъ.

При такомъ безпощадномъ отказѣ онъ поблѣднѣлъ и стиснулъ зубы. Нелегко было подойти къ этой красивой женщинѣ! Въ одно мгновеніе она снова стала неприступной.

Они продолжали молча ѣхать рядомъ. Залекъ былъ слишкомъ оскорбленъ, чтобы снова начатъ разговоръ; она же повидимому даже не замѣчала этого. Когда они подъѣхали къ гунтрамовской фермѣ, на лужайкѣ предъ домомъ былъ только Зигвартъ, мирно игравшій съ мальчиками.

Охотники подъѣхали къ дому, и Залекъ спрыгнулъ съ сѣдла, чтобы помочь сойти своей дамѣ. Алиса на нѣсколько секундъ оперлась рукой о его плечо и, близко наклонясь къ нему, сказала:

— Неужели вы такъ обидчивы? Вы должны отучиться отъ этого, если хотите и впредь быть моимъ кавалеромъ. Или вы отказываетесь? Мнѣ было бы жаль.

Залекъ взглянулъ на нее. Что это значить? Пожалѣла ли она о своемъ рѣзкомъ отказѣ, или это былъ новый капризъ? Въ ея словахъ было что-то, заставившее его вспыхнутъ, и въ его глазахъ зажглась та настоящая, неподдѣльная страсть, въ существованіе которой не хотѣла вѣрить дочь короля долларовъ. Къ сожалѣнію она этого не видѣла, повернувшись къ дѣтямъ, подходившимъ къ ней вмѣстѣ съ Зигвартомъ.

— Хорошо поохотились, графиня? — спросилъ онъ.

— О, да, — небрежно отвѣтила она, — но мы не попали на крупную дичь!

— Жаль! Но такая опытная охотница, какъ вы, всегда сумѣетъ помочь такому горю.

Графиня окинула Зигварта быстрымъ взглядомъ, желая узнать, ужъ не замѣтилъ ли онъ ея притворной близости съ барономъ? Но его лицо оставалось непроницаемымъ; онъ былъ совершенно спокоенъ и, казалось, произнесъ послѣднія слова безъ всякаго намѣренія.

Между тѣмъ Залекъ передалъ лошадей берейтору. Съ Зигвартомъ онъ обмѣнялся лишь короткимъ, холоднымъ поклономъ, послѣ чего Германъ отошелъ, предоставляя барону проводить въ домъ свою даму.

Дѣтямъ не надоѣло еще играть съ Зигвартомъ; они захотѣли продолжать игру и снова уцѣпились за дядю, но онъ довольно рѣзко отстранилъ ихъ и ушелъ въ конюшни.

Мальчуганы съ удивленіемъ посмотрѣли ему вслѣдъ: въ первый разъ дядя Зигвартъ обошелся съ ними недружелюбно.

— Что съ нимъ? — надувшись спросилъ Германъ.

— Онъ лазселдился на тетю Алису, — таинственно прошепталъ Адди.

— Что же она ему сдѣлала?

— Я не знаю. Но, когда она сходила съ лосади онъ сдѣлалъ такіе стласные глаза.

— Адди, ты — дуракъ, — коротко и ясно возразилъ старшій брать.

Младшій не могъ снести это и далъ Герману здороваго тумака, тотъ немедленно отвѣтилъ, и завязалась потасовка.

XXI.

На фермѣ вся жизнь была поставлена въ зависимость отъ присутствія Алисы. Она хотѣла вести здѣсь совершенно простой образъ жизни, и ей онъ дѣйствительно казался простымъ и безпритязательнымъ. Но она привыкла, чтобы всѣ окружающіе были постоянно къ ея услугамъ, и но замѣчала, какого труда это всѣмъ стоило. Теперь жили иначе, ѣли въ неположенное время и совсѣмъ другимъ образомъ распредѣляли свой день, считаясь съ избалованностью важной гостьи. Въ домѣ ощущался недостатокъ веселой непринужденности, царившей здѣсь; со дня пріѣзда Зигварта.

Гунтрамъ и Германъ только что вышли изъ дома. На Зигвартѣ былъ охотничій костюмъ, а за плечами — ружье.

— Извинись за меня предъ женой, если я не вернусь вовремя, — сказалъ онъ. — Мнѣ хотѣлось бы сегодня вволю поохотиться въ вашихъ лѣсахъ.

— Почему же ты чаще не ходишь на охоту? — спросилъ Адальбертъ. — Алиса и Залекъ охотятся ежедневно. Почему ты ѣздишь съ ними только тогда, когда и я ѣду?

— Потому что мнѣ не доставляетъ ни малѣйшаго удовольствія разъѣзжать по лѣсамъ съ графиней, ея кавалеромъ, берейторомъ и всей остальной свитой. Мнѣ хочется быть самъ-другъ съ моимъ ружьемъ, охотиться, гдѣ мнѣ вздумается, и брести, куда глаза глядятъ. Я хочу заниматься охотой, а не флиртомъ, какъ господинъ Залекъ.

— Послушай, Германъ, между тобой и Дитрихомъ установились весьма нежелательныя отношенія. Разговаривая вы постоянно говорите другъ другу колкости, и вѣчно приходится опасаться, чтобы вы не бросились другъ на друга. какъ два боевыхъ пѣтуха.

— Съ моей стороны тебѣ нечего бояться. Я умѣю чтить гостепріимство, но не жди отъ меня особаго почтенія къ этому барону-авантюристу.

— Сама судьба толкнула его на эту жизнь. Изъ меня пожалуй, вышло бы то же самое, если бы ты тогда не помогъ мнѣ. Но у меня были трудъ и моя Траудль, двѣ могучія опоры. Дитрихъ одинокъ, лишенъ родины, ожесточенъ и безпріютно скитаются по чужбинѣ.

— А почему онъ поѣхалъ на чужбину? Потому что велъ безумный образъ жизнь и надѣлалъ кучу долговъ. Нѣтъ, Адальбертъ, съ тобой было не то. Ты думалъ, что твой отецъ очень богатъ, когда же выяснилось настоящее положеніе дѣлъ, ты такъ серьезно отнесся къ этому, что тебя пришлось насильно спасать. На новый путь ты вступилъ твердо и самъ устроилъ свою жизнь, какъ настоящій мужчина. Залекъ вѣроятно никогда не помышлялъ о револьверѣ. Теперь онъ охотится за милльонами; это конечно много пріятнѣе и выгоднѣе, чѣмъ трудиться. Очень возможно, что на этомъ поприщѣ онъ сдѣлаетъ болѣе блестящую карьеру, чѣмъ та, которую могъ бы когда либо сдѣлать на родинѣ. Итакъ, до свиданья, и не ждите меня къ обѣду.

Зигвартъ направился къ лѣсу, а Гунтрамъ вернулся домой, досадуя на явную несправедливость своего друга, хотя и принужденъ былъ сознаться, что его антипатія не безсознательна и что Залекъ иногда велъ себя съ нимъ крайне вызывающе.

3игвартъ пошелъ по проѣзжей дорогѣ въ Барклей, такъ какъ идти безъ дороги, прямикомъ по лѣсной чащѣ, окружавшей ферму, было трудно.

День только еще начинался. Въ дѣвственномъ лѣсу стояла глубокая, прохладная тѣнь, но даже и въ самый полдень солнечные лучи рѣдко проникали сквозь густыя вѣтви исполинскихъ деревьевъ, переплетавшихся наверху въ непроницаемый лиственный сводъ. Могучіе стволы деревьевъ были опутаны вьющимися растеніями, густой кустарникъ, скрывая далъ, пестрѣлъ массой яркихъ и причудливыхъ цвѣтовъ. Но въ этомъ лѣсномъ уединеніи кипѣла жизнь: маленькіе лѣсные звѣрьки перебѣгали дорогу или прыгали съ вѣтки на вѣтку. Вспугнутыя шумомъ человѣческихъ шаговъ птицы съ крикомъ взлетали на деревья, блестя своимъ яркимъ опереньемъ; вдалекѣ слышался порой ревъ звѣря, прячущагося въ недоступную чащу.

Въ этихъ лѣсахъ охота была легкимъ, хотя не всегда безопаснымъ дѣломъ, но Зигвартъ повидимому не думалъ въ эту минуту объ охотѣ. Медленно шелъ онъ, погруженный съ глубокое раздумье, и остановился, дойдя до поворота на узкую, проложенную среди кустарника, тропинку. Она вела къ порубкамъ, гдѣ было нѣсколько очень удобныхъ засадъ для охотника. Черезъ четверть часа онъ уже собирался выбралъ себѣ подходящее мѣсто, какъ вдругъ замедлилъ шаги и сдѣлалъ движеніе, собираясь повернуть назадъ. Но было уже поздно. Дама, сидѣвшая подъ высокимъ кустомъ, заслышала его шаги и обернулась. Онъ принужденъ былъ подойти къ ней.

— Простите, графиняі Я, кажется, помѣшалъ вамъ охотиться.

— Я не охочусь, а гуляю, — возразила Алиса. — Мнѣ захотѣлось наслаждаться лѣсной тишью. Наконецъ и вы надумали познакомиться съ нашей мѣстностью. Какое же впечатлѣніе производитъ она на васъ?

— Безусловно величественное. Все, что здѣсь видишь и переживаешь, колоссально, какъ въ глуши, такъ и въ городахъ.

— Да, здѣсь не то, что въ мирныхъ Равенсбергскихъ лѣсахъ, гдѣ каждое дерево отмѣчено лѣсничимъ, гдѣ такъ оберегаютъ всякое годное для охоты мѣсто. Здѣсь и охота, и охотникъ вполнѣ свободны. Если у него хорошее ружье и вѣрная рука, то онъ всегда найдетъ добычу.

— Въ этихъ лѣсахъ дѣйствительно неисчерпаемое богатство дичи, — согласился Зигвартъ. — Если бы только сами лѣса не были такъ мертвы.

— Да вѣдь тутъ кипитъ самая разнообразная жизнь!

— Но она все-таки остается нѣмой. Эти отрывочные звуки лѣсной глуши ничего не говорятъ. Были ли вы когда нибудь весною въ равенсбергскихъ лѣсахъ? Тамъ вы слышите, какъ звенитъ и поетъ каждая вѣтка, и все сливается въ одинъ торжественный и радостный майскій хоръ, просыпающійся съ утреннею зарею и прекращающійся съ заходомъ солнца. А лѣтомъ, когда смолкнутъ брачные гимны птицъ, начинается тихое щебетанье въ каждомъ деревѣ, въ каждомъ кустѣ; въ поляхъ звенятъ жаворонки, а въ душный и тихій полдень, когда все отдыхаетъ, по всему лѣсу слышатся жужжаніе и тихій шелестъ. Всѣ маленькія крылатыя существа, толпящіяся въ солнечныхъ лучахъ, имѣютъ свою собственную мелодію, свой отдѣльный тонъ. Это и есть дуща лѣса, говорящая съ нами, здѣсь же она нѣма. Мой глазъ наслаждается окружающею меня красотою, но душа молчитъ; я не могу говорить съ этой природой, да и она не отвѣтила бы мнѣ.

Это былъ опять порывъ прежнихъ временъ, охватившій Германа помимо его воли. Всю эту недѣлю, проведенную ими обоими подъ общею кровлею, Зигвартъ былъ холоднымъ и спокойно-вѣжливымъ. Бывшій энтузіастъ сталъ повидимому такимъ же разумнымъ и корректнымъ человѣкомъ, какъ и всѣ остальные. И вдругъ въ минуту самозабвенія въ немъ съ быстротою молніи снова проснулась его прежняя страстная натура.

Взглядъ, которымъ молодая женщина посмотрѣла въ лицо Зигварту, принялъ странное выраженіе, когда она возразила:

— Вы совершенно не измѣнились. Старый идеалистъ постоянно даетъ себя чувствовать въ васъ.

— Въ вашихъ глазахъ, я знаю, это — непростительный недостатокъ, но я боюсь, что эта непріятная особенность характера, отъ которой жизнь до сихъ поръ не отучила меня, у меня уже въ крови.

Алиса не отвѣтила и разсѣянно срывала красные цвѣты съ куста, въ тѣни котораго сидѣла. Зигвартъ стоялъ рядомъ съ нею; оба смотрѣли на просѣку, убѣгавшую въ лѣсную даль. Предъ ними разстилалась поросшая густой травой площадка, озаренная яркимъ солнцемъ и окруженная темно-зеленой стѣной лѣса. Притомъ стояла торжественная тишина, нарушаемая лишь шумомъ и ропотомъ, то явственно доносимыми вѣтромъ, то едва слышными; это шумѣла рѣка, протекавшая по лѣсу. У истоковъ она еще сохраняла свою прежнюю нетронутую и непокоренную человѣкомъ мощь; тамъ она пѣла на свободѣ свою могучую, однообразную пѣсню, непонятую людьми. Дальше, у Барклея, у нея уже отняли ея силу и употребили ее на пользу людямъ, завладѣвшимъ этой лѣсной глушью.

Нѣсколько минутъ длилось молчаніе; потомъ Алиса обратилась къ своему спутнику:

— Мистеръ Зигвартъ!

— Что прикажете, графиня?

— Когда мы видѣлись въ послѣдній разъ въ Европѣ на похоронахъ графа Равенсберга, для насъ всѣхъ это былъ тяжелый день.

— Для его сына — разумѣется, и, можетъ быть, — для, меня, но врядъ ли для васъ, графиня; вѣдь вы всегда держались далеко отъ своего свекра.

— Но вѣдь это я была причиной его смерти. Неужели вы думаете, что подобныя воспоминанія легко забываются? Тогда вы сами безжалостно дали мнѣ понять, это и до сихъ поръ не простили мнѣ. Впрочемъ и я себѣ не простила.

Германъ былъ такъ потрясенъ этой суровой откровенностью, что не сразу нашелся отвѣтить. Наконецъ онъ медленно произнесъ:

— Въ этомъ вопросѣ я не могу ни прощать, ни обвинять.

— Нѣтъ, именно вы можете; вѣдь вы потеряли отца. Ваши глаза, всѣ черты вашего лица, ясно говорятъ, чей вы сынъ.

Германъ мрачно опустилъ глаза, а потомъ твердо и рѣшительно отвѣтилъ:

— Меня зовутъ Германомъ Зигвартомъ; я самъ сдѣлалъ это имя извѣстнымъ и прошу васъ не касаться остального.

— Какъ хотите. Я только хочу спросить васъ. Вы тогда отказались объяснить причину смерти графа, а между тѣмъ вы одинъ были съ нимъ въ его послѣдній часъ. Эта смерть не была случайной?

— Нѣтъ, онъ зналъ, что будетъ убитъ, и просилъ меня быть въ рѣшительный часъ въ охотничьемъ домѣ. И я былъ тамъ.

— И онъ… — Алиса, казалось, подыскивала, выраженія, — умеръ, ненавидя меня?

— Ненавидя? Видали ли вы когда нибудь, графиня, какъ умираетъ человѣкъ? При приближеніи смерти человѣческія страсти смолкаютъ. А здѣсь смерть явилась безболѣзненной. Все, что умиравшій думалъ и чувствовалъ, — была любовь ко мнѣ, которую онъ не имѣлъ права доказать мнѣ при жизни. Въ послѣднюю минуту онъ еще взглянулъ на меня открытымъ, свѣтлымъ взглядомъ, положилъ голову ко мнѣ на грудь и тихо заснулъ.

Зигвартъ замолчалъ. Алиса не шевелилась, а только машинально разжала руку, въ которой держала цвѣты, и они медленно скатились ей на платье, а потомъ на землю.

— Благодарю васъ, — беззвучію проговорила она. — Вы были въ Равенсбергѣ во время катастрофы, вы предчувствовали ея исходъ?

— Я боялся его, видя настроеніе графа. Онъ вѣдь уже стоялъ на порогѣ старости, а въ эти годы трудно начинать новую жизнь, если старая рушится. Ему предлагали такую же участь, какая выпала на долю его старому другу, барону Гельфенштейну. На это онъ не хотѣлъ и не могъ согласиться; я бы тоже не согласился.

— Онъ глубоко оскорбилъ моего отца, — прервала Алиса. — Во время ихъ послѣдняго свиданія были произнесены слова, которыя невозможно простить: отецъ, всѣмъ обязанный исключительно себѣ и своей энергіи, не могъ позволить это человѣку, вся заслуга котораго въ его происхожденіи.

— И потому онъ отмстилъ этому человѣку, — докончилъ 3игвартъ. — Я ни минуты не сомнѣвался въ томъ, что мистеръ Морлэндъ продиктовалъ свои условія; на него падаетъ и вся отвѣтственность.

— Нѣтъ, потому что я дала на это свое согласіе, я могла помѣшать отцу, но не сдѣлала этого. Не снимайте съ меня вины; я знаю, что виновата.

Алиса говорила спокойно, казалось, безъ малѣйшаго волненія. Германъ долго и мрачно смотрѣлъ на ея блѣдное, неподвижное лицо. Когда-то ожесточеніе и горе заставили его произнести жестокія слова; что, если они были несправедливы? Вѣдь она до сихъ поръ не могла примириться съ катастрофой, это было ясно.

— Все это — старыя, грустныя воспоминанія, — сказала она своимъ обычнымъ тономъ. — трудно не касаться прошлаго, хотя это совершенію безцѣльно. Вамъ, мистеръ Зигвартъ, оно безспорно дало многое: вы шли отъ успѣха къ успѣху, всегда сознательно стремились къ намѣченной цѣли прямой и вѣрной дорогой, которая привела васъ къ счастью.

— Это вѣрно, если трудъ и успѣхъ вы называете счастьемъ. Мистеръ Морлэндъ тоже достигъ того, въ чемъ видѣлъ цѣль жизни. Власть, дающаяся богатствомъ, — въ его рукахъ. Во всякомъ случаѣ есть что-то широкое въ возможности быть безусловнымъ властителемъ людей и событій на такой обширной аренѣ.

Алиса, пожавъ плечами, продолжала съ легкимъ оттѣнкомъ презрѣнья:

— Мой отецъ не особенно дорожить людьми и не нуждается въ нихъ. Онъ нуждается только въ силахъ, которыя можетъ утилизировать, и въ сотрудникахъ для выполненія своихъ замысловъ. Это вполнѣ удовлетворяетъ его. Онъ весь ушелъ въ свое дѣло.

— А вы счастливы, графиня? — неожиданно произнесъ Зигвартъ.

— Я богата, а у насъ это — высшее счастье. Вы слышали старинное преданіе о царѣ Мидасѣ. Все, до чего коснется мой отецъ, тоже превращается въ холодное золото, и все, что приближается ко мнѣ, даже люди съ ихъ любовью и ненавистью — все также застываетъ, каменѣетъ. Всѣ ищутъ только моего богатства, только къ нему простираютъ руки. Я часто чувствую на себѣ проклятіе, связанное съ богатствомъ.

Опять наступило продолжительное молчаніе. Среди окружавшей ихъ тишины снова раздался шумъ потока и смолкъ. Наконецъ Зигвартъ тихо произнесъ:

— Алиса!

Отзвукъ прошлаго, того прощальнаго часа, когда это имя было произнесено имъ въ первый и послѣдній разъ! Но теперь оно не нашло отклика.

— Алиса! Я любилъ васъ.

Они улыбнулась, но ея лицо сохранило прежнее суровое выраженіе.

— Да, вы сказали мнѣ это, разставаясь со мною, чтобы я не сдѣлалась «несчастьемъ всей нашей жизни». Вы были правы, Германъ. Мы съ вами принадлежимъ къ различнымъ мірамъ и никогда не могли бы сойтись. Вы не хотѣли даже попытаться найти счастье съ баловнемъ судьбы, который не могъ любить и чувствовать, какъ всѣ люди. Можетъ быть, въ то время я еще могла бы научиться этому; но вы спасли свою свободу, будущность и боялись рисковать ими, вступая въ борьбу съ женщиной, которую любили. Вначалѣ намъ конечно пришлось бы вынести борьбу.

— Можетъ быть, борьба продолжалась бы и до сихъ поръ, — мрачно проговорилъ Зигвартъ.

— Очень возможно. Поэтому мы вѣроятно и не рѣшились начать ее. Какъ вы тогда выразились: искупитъ короткій счастливый сонъ жизнью страданія и разстаться съ ненавистью. Судьба уберегла насъ отъ этого, и мы очень довольны, что все миновало.

Она встала и ушла не прощаясь. Германъ остался одинъ. Все кончено!

Но дѣйствительно ли кончено? Самъ онъ былъ убѣжденъ въ этомъ, когда ѣхалъ сюда и когда такъ холодно и спокойно отнесся къ первой встрѣчѣ съ Алисой. Юношеская страсть не могла имѣть значеніе въ его тепершпіей жизни, у которой была теперь другія задачи, другое содержаніе. Онъ часто говорилъ это себѣ во время неизбѣжныхъ свиданій съ Алисой и не хотѣлъ обращать вниманіе на то, что такъ безпокойно и мучительно шевелилось въ его груди. То было жало ревности, пробуждавшейся всякій разъ, когда онъ видѣлъ, что другой питалъ смѣлыя надежды и, можетъ быть, не безъ основанія. Но теперь, послѣ этого перваго свиданія наединѣ, уже нельзя было обманывать себя; теперь Германъ зналъ, что чувство, которое онъ считалъ погребеннымъ, пробудилось снова, что былая страсть вспыхнула съ новой, неудержимой силой.

То, что въ минуту разрыва казалось ему мужествомъ, не было ли въ сущности только трусостью? Можетъ быть, у этого «баловня счастья» была душа, которую можно было пробудить и привязать къ себѣ. Онъ даже не попытался сдѣлать это, а бѣжалъ, бѣжалъ отъ своего великаго, прекраснаго счастья и призналъ себя побѣжденнымъ — безъ борьбы.

XXII.

Охотники хотѣли вернуться послѣ полудня, между тѣмъ наступилъ уже вечеръ, а ихъ еще не было. Траудль начала безпокоиться, а Гофштетеръ былъ въ отвратительномъ расположеніи духа, потому что не могъ принять участіе въ охотѣ, а сегодня поднимали медвѣдя.

Звѣрь, слѣды котораго были найдены нѣсколько недѣль тому назадъ, вдругъ исчезъ, и, какъ Залекъ ни старался, не могъ его выслѣдить: вѣроятно медвѣдь перешелъ на другое мѣсто. Но сегодня изъ лѣса пришли рабочіе и объявили, что звѣрь показался снова. Его логово находилось повидимому въ лѣсномъ участкѣ Морлэнда, въ самой непроходимой чашѣ. Никому не хотѣлось упуститъ такую рѣдкую дичь; поэтому рѣшили не ждать Гофштетера, уѣхавшаго рано утромъ въ Барклей. Алиса и трое мужчинъ немедленно отправились по указанному направленію.

Траудль тоже охотно поѣхала бы съ ними. Она часто дѣлала это въ началѣ своей замужней жизни, да и теперь нерѣдко сопровождала мужа со своимъ любимымъ ружьемъ. Но трое дѣтей, заявляли свои права. У малютки Алисы шли зубы, и она прокричала половину ночи. Материнское чувство не позволило Трудѣ оставитъ ребенка ради медвѣжьей охоты.

Солнце уже склонялось за вершины деревьевъ, когда охотники наконецъ вернулись. Охота оказалась великолѣпной, медвѣдь былъ убитъ; но Зигвартъ подвергся при этомъ смертельной опасности; преслѣдуемый звѣрь пошелъ прямо на него, Германъ упалъ, за если бы не мѣткій и счастливый выстрѣлъ Залека, положившій звѣря на мѣстѣ, охота имѣла бы роковой и кровавый исходъ.

Всѣ бросились смотрѣть медвѣдя, съ торжествомъ притащеннаго людьми, сопровождавшими охотниковъ. Это былъ поразительно красивый и большой экземпляръ. Дѣти ликовали, Траудль поздравляла охотниковъ, а Гофштетеръ съ любопытствомъ и завистью разсматривалъ рѣдкую добычу. Къ общему удивленію, сами охотники оказались далеко не въ такомъ радостномъ настроеніи, какъ можно было ожидать, принимая во вниманіе удачную охоту и счастливо избѣгнутую опасность, что обыкновенно придаетъ охотѣ еще больше прелести. Послѣ первыхъ привѣтствій Алиса пожаловалась на сильную усталость за ушла въ свою комнату. Зигвартъ и Залекъ были поразительно молчаливы, только одинъ Гунтрамъ имѣлъ вполнѣ довольный и веселый видъ. Пока всѣ толпились около убитаго медвѣдя, Германъ подошелъ къ стоявшему въ сторонѣ барону и сказалъ вполголоса:

— Я успѣлъ только наскоро поблагодарить васъ, господинъ фонъ Залекъ, а потому благодарю васъ еще разъ. Вѣдь я обязанъ вамъ жизнью; ваша мѣткая пули спасла меня, безъ нея я погибъ бы.

— Я не имѣю права на вашу благодарность, — холодно возразилъ Залекъ. — Я, какъ охотникъ, имѣлъ въ виду только звѣря. Это была чистая случайность, что вы въ этотъ моментъ подверглись опасности. Я думалъ исключительно о медвѣдѣ.

Эти слова были произнесены сурово, почти враждебно. Зигвартъ взглянулъ на барона твердымъ, загадочнымъ взглядомъ и произнесъ:

— Тогда позвольте мнѣ выразить вамъ свое восхищеніе вашимъ мастерскимъ выстрѣломъ. Пуля пролетѣла на волосъ отъ моей головы и попала медвѣдю въ глазъ и въ мозгъ. Я считалъ себя тоже хорошимъ стрѣлкомъ, но съ этого дня безусловно признаю ваше; превосходство.

— Мастерской выстрѣлъ! — насмѣшливо повторилъ Залекъ, — что вѣрю, то вѣрю. Я думаю, господинъ Зигвартъ, вы можете быть имъ довольны.

Онъ круто повернулся и направился къ дому. Германъ молча смотрѣлъ ему вслѣдъ съ задумчивымъ и мрачнымъ лицомъ, а потомъ и самъ отправился въ стою комнату.

Между тѣмъ Траудль завладѣла своимъ мужемъ, и онъ долженъ былъ еще разъ разсказать ей и Гофштетеру происшествіе на охотѣ, что онъ и сдѣлалъ съ большимъ удовольствіемъ.

— Да, мы чуть не лишились нашего Германа, — сказалъ онъ. — Мы оцѣпили чащу, заняли по возможности безопасныя мѣста. Алиса съ Дитрихомъ стали съ одной стороны, а я съ Зигвартомъ — съ другой; тогда подняли звѣря. Онъ вышелъ съ нашей стороны. Я выстрѣлилъ первый, но промахнулся; за мной выстрѣлимъ Германъ и ранилъ медвѣдя, но не смертельно. Разъяренный, тяжело раненный звѣрь пошелъ прямо на него. Отступая для второго выстрѣла, Зигвартъ запутался въ кустарникѣ и упалъ. Это была страшная минута, даже Алиса громко вскрикнула. Я не рѣшался стрѣлять, боясь попасть въ Германа, такъ какъ медвѣдь уже наваливался на него. Но Залекъ отважился на это. Его пуля угодила медвѣдю прямо въ глазъ. Онъ свалился, какъ сраженный молніей, вздрогнулъ нѣсколько разъ и издохъ.

— Слава Богу, что все такъ счастливо кончилось! — съ глубокимъ, облегченнымъ вздохомъ проговорила Траудль,

Гофиггетеръ тоже одобрительно кивнулъ головой и произнесъ:

— Браво! Это называется попасть въ цѣлъ. Я не особенно расположенъ къ господину Залеку, но долженъ выразить свое уваженіе и охотнику, и его ружью.

Между тѣмъ Дитрихъ Залекъ не пошелъ въ свою комнату, а поднялся въ верхній этажъ, гдѣ были расположены комнаты Алисы.

На лѣстницѣ онъ встрѣтилъ ея камеристку.

— Пожалуйста, миссисъ Броунъ, доложите обо мнѣ графинѣ, — сказалъ онъ.

— Графиня ушла въ свою спальню и не желаетъ, чтобы ее безпокоили.

— Я знаю, но для меня она сдѣлаетъ исключеніе. Она меня ждетъ. Доложите пожалуйста.

Это было произнесено такъ рѣшительно, что камеристка рѣшилась идти съ докладомъ. Черезъ нѣсколько минутъ она вернулась и предложила барону войти.

Три комнаты, занимаемыя Алисой во время ея охотничьихъ экскурсій, выходили окнами въ садъ. Онѣ были сравнительно просто меблированы, въ стилѣ охотничьяго дома, но заключали въ себѣ все, что необходимо для избалованной знатной дамы, если ей вздумается провести нѣсколько недѣль въ «глуши». Алиса сняла охотничій костюмъ и лежала на кушеткѣ въ бѣломъ капотѣ. Она казалась утомленной, но повидимому дѣйствительно ожидала Залека, потому что не спросила его о цѣли прихода. Онъ заговорилъ первый:

— Зигвартъ только что выразилъ мнѣ свою благодарность за «спасеніе». Какъ долго прикажете принимать эту благодарность, графиня?

— Оставьте! — усталымъ тономъ проговорила графиня. — Вовсе не важно, къ кому именно относится эта благодарность.

— Вы такъ думаете? вамъ, разумѣется, неинтересно знать, чгго я долженъ при этомъ чувствовать. Конечно мнѣ слѣдовало бы немедленно запротестовать, какъ только Гунтрамъ закричалъ, что выстрѣлилъ я. Вы-то отлично знали, изъ чьего ружья вылетѣла эта пуля. Алиса! зачѣмъ скрывать это?

Нѣсколько дней тому назадъ Алиса позволила другому назвать ее этимъ именемъ; теперь же она оскорбленно выпрямилась и воскликнула:

— Баріонъ Залекъ, вы забываетесь!

— Забываюсь? Да развѣ я не имѣю права спросить, ради кого вы играли со мною? Теперь я это понялъ. А я-то, дуракъ, увлекся безумными надеждами. Вы вѣдь только хотѣли уязвить и раздразнить другого, но онъ неуязвимъ. Конечно я ничего не подозрѣвалъ — вы оба держались такъ далеко другъ отъ друга, точно между вами лежала цѣлая пропасть, и я ни о чемъ не догадывался до той минуты, когда услыхалъ около себя крикъ, полный ужаса, когда увидѣлъ, что вы готовы броситься между нимъ и звѣремъ. Сообразивъ, что это уже слишкомъ поздно, вы выстрѣлили. Неужели вы готовы отрицать то, что я видѣлъ собственными глазами?

Алиса встала съ кушетки. Видно было, что она страдаетъ, но она сохранила полное самообладаніе.

— Я ничего не буду доказывать, ни опровергать, — возразила она, — но почему вы промолчали въ рѣшительную минуту?

— Неужели я долженъ былъ самъ указать ему дорогу къ счастью? Если бы онъ зналъ истину, то находился бы въ эту минуту здѣсь, на моемъ мѣстѣ, и нетрудно угадать, чѣмъ бы это кончилось. Эта мысль промелькнула въ моей головѣ, когда я допустилъ эту ложь, но на пути домой мнѣ вспомнилось многое. Сперва я думалъ, что онъ ничего не знаетъ; вѣдь есть такіе люди, которые проходятъ мимо своего счастья, но замѣчая его, — но онъ просто не хочетъ его, какъ не хотѣлъ тогда, когда вы встрѣтились въ Европѣ. Вотъ этимъ-то онъ и покорилъ васъ. Повидимому существуютъ женщины, дорожащія только тѣмъ, кто пренебрегаетъ ими.

Алиса вздрогнула, потомъ выпрямилась, и ея глаза засверкали.

— Оставьте меня, я не хочу слушать васъ. Уходите!

— Какъ прикажете! Я немедленно спущусь внизъ и скажу ему всю правду. Хотите?

Графиня ничего не отвѣтила и быстрымъ шагомъ отошла къ окну.

Залекъ не двигаясь смотрѣлъ на нее. Инстинктъ ревности заставилъ его наконецъ прозрѣть истину и все понятъ. Послѣ недолгаго молчанія Алиса снова обернулась къ нему и сказала, съ трудомъ выговаривая слова:

— Вы… будете молчать, я на васъ расчитываю; я не хочу, чтобы Зигвартъ узналъ правду.

— Вы забываете одно, графиня. Я уже больше не покорный вамъ слуга, исполняющій всѣ ваши желанія. Я пересталъ быть имъ три часа тому назадъ. Я буду молчать до поры до времени, потому что не хочу доставятъ этому человѣку такое торжество. Я слышалъ изъ вашихъ собственныхъ устъ, что кто-то нѣкогда былъ близокъ вамъ. Значитъ, это былъ онъ. Онъ уже выигралъ призъ, хотя вы оба все еще разыгрываете комедію. А мнѣ вы даете отставку потому, что я разглядѣлъ вашу игру и болѣе вамъ не нуженъ. Но неужели вы думаете, что я изъ тѣхъ, кого «отпускаютъ» безъ дальнѣйшихъ разговоровъ?

Алиса молчала, не обращая вниманія на презрительный тонъ барона. Она понимала, что та тайна, о которой знали только они и которую Зигвартъ не долженъ быть знать, въ его рукахъ. Пусть! Человѣкъ, отказавшійся отъ ея руки и добровольно разставшійся съ нею, никогда не узнаетъ, чѣмъ онъ былъ для нея. При одной мысли объ этомъ вся ея гордость возмутилась.

И Залекъ сумѣлъ воспользоваться своею властью, онъ видѣлъ, что мучитъ ее, и безпощадно мстилъ ей.

— Да, это былъ мастерской выстрѣлъ, — началъ онъ. — Онъ самъ призналъ это, когда обратился со своей благодарностью не по должному адресу. Выражаю вамъ, графиня, свое почтительное удивленіе по поводу поразительной мѣткости прицѣла въ минуту такого сильнаго душевнаго волненія. Вѣдь пуля пролетѣла какъ разъ около его виска. Одинъ дюймъ въ сторону, и… вы попали бы въ него. Что было бы тогда?

— Что было бы тогда? — повторила Алиса съ отчаянной рѣшимосетью. — Въ моемъ ружьѣ было еще нѣсколько зарядовъ; второй выстрѣлъ былъ бы для меня.

Диттрихъ поблѣднѣлъ, какъ полотію, а съ его губъ. сорвалось восклицаніе подавленной ярости.

— Вы такъ глубоко любите его?

— Да, такъ глубоко.

Сверкающіе глаза Алисы встрѣтились съ глазами барона. Это была уже не прежняя усталая, равнодушная Алиса Равенсбергъ, холодная, важная свѣтская дама; это была женщина, охваченная горячей страстью и откровенно признававшаяся въ ней. Однако въ слѣдующую же минуту она раскаялась въ своей неосторожности предъ этимъ человѣкомъ. Онъ подошелъ къ ней близко-близко, и его голосъ понизился до шепота, въ которомъ было что-то страшное.

— Берегитесь! вы выдали мнѣ свое больное мѣсто, а это опасно.

Алиса невольно содрогнулась подъ его тяжелымъ взглядомъ.

— Баронъ Залекъ! ваши глаза напоминаютъ взглядъ тигра, — тихо сказала она.

— Да, когда во мнѣ разбудятъ этого тигра. Не отодвигайтесь отъ меня съ такимъ страхомъ; вамъ не грозить ни малѣйшая опасность, но я умѣю попадать въ цѣль, которую намѣтилъ себѣ, хотя бы это былъ и не хищный звѣрь.

— Вы посмѣли бы? — въ ужасѣ воскликнула Алиса.

— Почему же не посмѣть? Мнѣ больше нечего терять. Если до этой минуты я еще боролся за существованіе, то теперь жизнь для меня потеряла всякую цѣну. Вы ни хотѣли повѣрить моей любви, такъ повѣрите моей ненависти. Можетъ бытъ, она докажетъ вамъ, что я… не простой претендентъ на ваше золото! — и Залекъ вышелъ изъ комнаты, не дожидаясь отвѣта.

Алиса ни на минуту не усомнилась въ серьезности его угрозы. Такой человѣкъ, какъ Залекъ, не отдѣлывался пустыми. фразами и безъ всякихъ угрызеній совѣсти убилъ бы того, въ комъ видѣлъ теперь своего смертельнаго врага. А Зигвартъ такъ часто бродить по лѣсу одинъ со своимъ ружьемъ.

Алиса сжала руками виски, пытаясь побороть страхъ, лишавшій ее способности разсуждать. Одна мысль была ясна ей: баронъ и Зигвартъ не должны больше встрѣчаться, ихъ надо разлучить во что бы то ни стало. Однако Залекъ ни за что не уѣдетъ; значитъ, надо уѣхать Герману. Но какъ это устроить? Какъ предупредить его, скрывъ отъ него, съ какой стороны и почему угрожаетъ ему опасность? Съ полчаса молодая женщина безпокойно ходила по комнатѣ. Въ ея головѣ толпилась тысяча плановъ, но она отбрасывала ихъ, такъ какъ всѣ они оказывались неисполнимыми. Наконецъ у нея блеснула спасительная мысль. Она поспѣшно подошла къ письменному столу и пришлась торопливо писать письмо. Оно было недлинно, и на конвертѣ стоялъ адресъ ея отца. Потомъ она позвонила и велѣла горничной немедленно отослать письмо съ нарочнымъ въ Барклей, чтобы оно на другой же день могло быть въ Гильтоунѣ.

Письмо было отправлено. Алиса стояла у окна и смотрѣла вслѣдъ уѣхавшему посланному, потомъ съ глубокимъ вздохомъ облегченія прижала руки къ груди. Теперь оставалось только ждать, какъ обойдется дѣло,

XXIII.

Пребываніе графини Равенсбергъ у Гунтрамовъ приближалось къ концу. Все это время она незамѣтно устраивала такъ, что Гунтрамъ и Зигвартъ вдвоемъ постоянно сопровождали ее на охоту. Залекъ подъ какимъ нибудь предлогомъ оставался дома. День отъѣзда былъ уже назначенъ, какъ вдругъ пришло неожиданное извѣстіе, что Морлэндъ лично явится за дочерью.

Причину его пріѣзда было нетрудно объяснитъ: онъ намѣревался проѣхать въ Барклей, осмотрѣть электрическую станцію, работоспособность которой должна была быть увеличена. Для этой цѣли онъ намѣревался утилизировать одинъ изъ притоковъ рѣки съ сильнымъ теченіемъ.

«Король Гильтоуна», какъ называли Морлэнда мѣстные обыватели, любилъ всегда самъ рѣшать дѣла. Онъ умѣлъ сохранить за собою положеніе какъ въ дѣловомъ, такъ и въ общественномъ отношеніи. Гдѣ бы ни появлялся, онъ былъ всегда первымъ центромъ всеобщаго вниманія, вокругъ котораго все вращалось. При этомъ онъ попрежнему оставался недоступенъ болѣе близкимъ отношеніямъ даже для своихъ гостей.

То обстоятельство, что его дочь во время своихъ охотничьихъ экскурсій постоянно останавливалась у Гунтрамовъ, считалось для нихъ честью и объяснялось исключительно дружбой графини съ миссисъ Гунтрамъ. Но то, что самъ Морлэндъ посѣтилъ ферму своего бывшаго подчиненнаго, являлось, уже событіемъ, возбудившимъ почтительное изумленіе во всемъ Бэрклеѣ.

— Ну, какъ ты находишь его? — спросилъ Адальбертъ, когда, послѣ первыхъ привѣтствій. Морлэндъ съ дочерью прошелъ въ ея комнаты. — Ты не видѣлъ его цѣлыхъ восемь лѣтъ; перемѣнился онъ на твой взглядъ?

— Почти нѣтъ, — отвѣтилъ Зигвартъ, стоявшій съ хозяиномъ на верандѣ, — онъ сталъ еще на нѣсколько градусовъ холоднѣе, и въ немъ еще прибавилось самоувѣренности, и надменнаго сознанія своего превосходства. Въ сущности это вполнѣ понятно въ человѣкѣ, достигшемъ такихъ колоссальныхъ уоаѣховъ. Онъ вообще всегда былъ недоступенъ для теплаго чувства. Можетъ былъ, дочь составляетъ для него исключеніе, но и отческихъ чувствъ онъ никогда не выказывалъ.

— Какъ бы то ни было, но это неожиданное посѣщеніе мнѣ вовсе не непріятно, — весело сказалъ Гунтрамъ, — я теперь стану извѣстною особой, въ которой будутъ заискивать и въ Бэрклеѣ, и въ Гильтоунѣ. Всѣ городскія галеты постоянно сообщаютъ о поѣздкахъ и мѣстопребываніи «великаго Вилльяма», и его визитъ ко мнѣ будетъ зарегистрованъ. Меня нисколько не удивить, если сюда явятся нѣсколько репортеровъ и начнутъ интервьюировать меня, за чѣмъ именно онъ сюда пріѣхалъ, а затѣмъ въ газетахъ появится описаніе моей фермы. Что же? мнѣ это не повредитъ.

— Неужели у васъ такъ далеко заходить преклоненіе предъ долларомъ? Это пожалуй еще хуже, чѣмъ заискиваніе при дворахъ нашихъ царствующихъ особъ. Послѣ этого нечего и удивляться, если такіе тузы теряютъ надлежащій масштабъ для людей и событій и чувствуютъ себя абсолютными самодержцами.

Зигвартъ хотѣлъ войти въ домъ, но Адальбертъ остановилъ его.

— Германъ, въ послѣднее время тебѣ не бросилось въ глаза поведеніе Дитриха?

— Онъ, кажется, сталъ большимъ нелюдимомъ: почти постоянно въ лѣсу со своимъ ружьемъ.

— И всегда одинъ. У Алисы онъ очевидно впалъ въ немилость. Она настояла, чтобы мы ѣздили съ нею на охоту, а его не приглашаетъ. Ты что нибудь знаешь объ этомъ?

— Нѣтъ, въ такомъ дѣлѣ господинъ фонъ Залекъ врядъ ли взялъ бы меня въ повѣренные.

— Я надѣялся, что тотъ случай на охотѣ положитъ конецъ вашимъ натянутымъ отношеніямъ, — съ упрекомъ возразилъ Адальбертъ. — Вѣдь ты обязанъ ему жизнью.

— Я благодарилъ его, но онъ такъ рѣзко отклонилъ мою благодарность, что мнѣ пришлось замолчать. Вообще многое въ этомъ дѣлѣ осталось для меня загадкой. Выстрѣлъ навѣрное былъ сдѣланъ изъ его ружья?

— Разумѣется! Я промахнулся, а ты упалъ, не успѣвъ выстрѣлить во второй разъ. Кромѣ того вѣдь Алиса закричала намъ, что онъ мастерски попалъ въ цѣль.

— Да, да, — отвѣтилъ Зигвартъ. — Ну, что же, если онъ и не хочетъ принимать мою благодарность, я во всякомъ случаѣ исполнилъ свой долгъ.

Съ этими словами онъ вошелъ въ домъ, очевидно желая прекратить разговоръ.

Наверху въ комнатѣ Алисы стоялъ у окна Морлэндъ. По наружности онъ мало измѣнился; хотя ему уже минуло за шестьдесятъ, но въ его лицѣ ни одна черта не говорила объ утомленіи или упадкѣ силъ. Для этой желѣзной натуры работа служила жизненнымъ эликсиромъ. Пока онъ трудился, старость не рѣшалась приблизиться къ нему

— Ну, я исполнилъ твое, желаніе, хотя ты мнѣ и не объяснила его причинъ, — сказалъ онъ, обращаясь къ дочери, — но теперь мнѣ хотѣлось бы узнать, что побудило тебя написать мнѣ.

— Тебѣ было нетрудно исполнить мое желаніе, — уклончиво отвѣтила Алиса: — ты былъ въ Бэрклеѣ, и вмѣсто того чтобы встрѣтиться съ тобою тамъ, какъ это было условлено, мнѣ хотѣлось, чтобы ты заѣхалъ за мною сюда. Вѣдь сюда всего часъ ѣзды.

— Это не имѣетъ значенія, но ты знаешь, что значитъ мой личный пріѣздъ, если онъ не вызванъ дѣловыми соображеніями, а имѣетъ видъ визита. Я расположенъ къ Гунтраму, онъ всегда прекрасно исполнялъ свои обязанности, но на подобное исключительное вниманіе онъ не можетъ претендовать.

Въ этихъ словахъ вылилось все надменное высокомѣріе «короля долларовъ». Человѣкъ, спасшій когда-то его дѣло, имѣлъ для него значеніе исключительно, какъ рабочая сила; ему соотвѣтственно заплатили за его трудъ, но на личное расположеніе онъ не имѣлъ права расчитывать. Алиса подошла къ отцу.

— Ты вѣдь никогда ничего не имѣлъ противъ моей дружбы съ Традль и моихъ пріѣздовъ сюда. Теперь я сразу обращаюсь къ тебѣ со второй просьбой: послѣзавтра въ Гилѣтоунѣ состоится конгрессъ журналистовъ. Ты хотѣлъ устроить большой раутъ, и я сокращаю свое пребываніе здѣсь, чтобы исполнить свои обязанности хозяйки дома. Я уже не разъ пользовалась гостепріимствомъ Гунтрамовъ, а они такъ рѣдко уѣзжаютъ изъ своей глуши. Не пригласишь ли ты ихъ къ намъ на будущей недѣлѣ? Конечно слѣдуетъ пригласитъ и Зигварта, который теперь гостить у друга.

— Но почему ты не сдѣлаешь этого сама? — съ удивленіемъ спросилъ Морлэндъ. — Ты знаешь, что въ этомъ отношеніи я предоставляю тебѣ полную свободу; не было ни малѣйшей надобности вызывать меня сюда.

Алиса ничего не отвѣтила. Траудль и ея мужъ охотно исполнили бы ея желаніе, но она отлично знала, что Зигвартъ не пріѣдетъ по одному ея приглашенію. А между тѣмъ теперь было чрезвычайно важно разлучитъ его съ Залекомъ. Если Морлэндъ лично пригласить Зигварта, тому будетъ неловко отказаться, потому что человѣкъ съ такимъ положеніемъ и вліяніемъ, какими пользовался Вилльямъ Морлэндъ, могъ оскорбиться отказомъ.:

Алиса боялась пытливаго взгляда отца и потому предупредила дальнѣйшіе разспросы.;

— Неужели мнѣ придется сознаться въ моей маленькой интригѣ? — опросила она шутливымъ тоноімъ. — Ну, такъ я признаюсь, что хотѣла, чтобы ты отличилъ Гунтрама своимъ личнымъ посѣщеніемъ. Я вѣдь знаю своего папу, который такъ балуетъ меня, что исполняетъ не только мои желанія, но даже иногда и капризы.

— И притомъ слишкомъ часто, — серьезно возразилъ Морлэндъ, — но ты не платишь мнѣ тою же монетой, Алиса! Тебѣ извѣстно мое самое завѣтное желаніе, но ты не хочешь считаться съ нимъ.

— Развѣ это такъ къ спѣху?

— Къ спѣху! Но ты уже третій годъ вдовѣешь. Когда: же ты рѣшишься на второй бракъ, который далъ бы мнѣ наслѣдниковъ моей плоти и крови? Для кого же я работалъ? Для кого растетъ мое богатство? Оно конечно достанется тебѣ, но, если ты останешься одинокой, въ концѣ концовъ попадетъ въ чужія руки. Развѣ ты не понимаешь, до какой степени эта мысль отравляетъ весь мой трудъ, вето мою дѣятельность?

— Я понимаю, но за это придется заплатить моей свободой.

— Развѣ тебѣ недоставало свободы, когда ты жила съ Бертольдомъ? Ты и во второмъ бракѣ сумѣешь отстоять ее. Каждый преклонится предъ тѣмъ, что ты держишь въ рукахъ. Восемь лѣтъ тому назадъ графъ Равенсбергъ былъ для тебя сносной партіей, теперь же ты можешь предъявлять болѣе высокія требованія, претендовать на все, чего пожелаешь. Но знатность, кажется, уже не привлекаетъ тебя.

— Нѣтъ, — рѣзко возразила молодая женщина. — Европейская аристократія — чуждая намъ кровь, чуждая намъ жизнь, и ни мы ея не поймемъ, ни она насъ. Мнѣ это стало ясно, когда скончался мой свекоръ.

— Тогда выбирай мужа здѣсь, въ высшемъ финансовомъ мірѣ. Въ Нью-Іоркѣ ты сама могла убѣдиться, чего отъ тебя ждутъ и на что надѣются: мистеръ Торнтонъ ничего такъ не желаетъ, какъ назвать тебя своей дочерью; онъ будетъ нашимъ гостемъ во время конгресса. Я предложилъ ему остановиться у насъ.

— Онъ пріѣдетъ съ сыномъ?

— Нѣтъ, пока одинъ. До сихъ поръ ты неособенно поощряла молодого человѣка, но отъ тебя зависитъ, чтобы черезъ нѣсколько дней онъ былъ здѣсь. Какъ собственникъ газеты «Герольдъ», Торнтонъ у насъ — великая сила. Его газета самая вліятельная въ нашей прессѣ. Мнѣ незачѣмъ объяснятъ тебѣ, какъ важно мнѣ имѣть это вліяніе въ моемъ безусловномъ распоряженіи. Въ бракѣ съ Равенсбергомъ тебѣ касалось тяжелымъ быть объектомъ расчета, но Торнтоны почти такъ же богаты, какъ и мы, ты это знаешь.

— И, несмотря на это, Торнтонъ-отецъ все-таки ищетъ большаго. Неужели ты думаешь, что онъ позволилъ бы сыну жениться на богатой дѣвушкѣ? Въ сущности торгъ все-таки остается торгомъ.

— Мы въ нашемъ положеніи не можемъ выбирать, какъ первый встрѣчный. Богатство налагаетъ на насъ обязанности, какъ на европейцевъ — ихъ дворянскій гербъ. А, съ моей точки зрѣнія, обязанностямъ необходимо покоряться. Одинъ только разъ въ жизни я отступилъ отъ этого правила въ угоду тебѣ, но того человѣка защищало его будущее. Онъ теперь снова и совсѣмъ неожиданно очутился въ одномъ съ тобой обществѣ. Это — Германъ Зигвартъ… Ну, что же?

Алиса ожидала этого, вопроса и приготовилась къ нему.

— Что, папа? — равнодушно спросила она. — Съ тѣхъ поръ прошло почти десять лѣтъ; подобныя вещи съ годами забываются. Во всякомъ случаѣ Зигвартъ составилъ себѣ имя, дающее ему право быть приглашеннымъ на нашъ раутъ. Онъ оправдалъ надежды, которыя подавалъ.

— Я это зналъ, иначе и не сталъ бы возиться съ нимъ, — возразилъ Морлэндъ. — Я до сихъ поръ жалѣю, что намъ не удалось заполучить его и что все созданное имъ принадлежитъ не Гильтоуну. Если бы онъ тогда предоставилъ себя и свою будущность въ мое распоряженіе, то былъ бы теперь богачомъ. У себя же на родинѣ онъ достигъ лишь того, что тамъ, за моремъ, называется блестящимъ положеніемъ. Однако я исполняю твое желаніе, Алиса, но расчитываю, что и ты постараешься считаться съ моей волей. Присутствіе Торнтоновъ дастъ тебѣ полную возможность сдѣлать это.

Онъ вышелъ; Алиса не возражала, планъ ея очевидно удался. Теперь все дѣло въ томъ, чтобы удержатъ Зигварта въ Гильтоунѣ, а это нетрудно. Онъ и безъ того расчитывалъ пробыть нѣкоторое время въ городѣ, а когда вернется, то Залека здѣсь не будетъ. Молодая женщина уже составила дальнѣйшій планъ, которому пріѣздъ Торнтоновъ могъ только содѣйствовать.

Морлэндъ сдержалъ данное дочери слово. Въ тотъ же вечеръ онъ пригласилъ всѣхъ къ себѣ, а такъ какъ Гунтрамъ съ женой немедленно приняли приглашеніе, то и Зигварту нельзя было отказаться отъ него безъ всякой уважительной причины. Все это казалось такъ естественно и понятно, ввиду гостепріимства, которымъ Алиса всегда пользовалась на фермѣ, что даже Залекъ не могъ заподозрить какую нибудь интригу. Онъ былъ представленъ гостю, какъ другъ и бывшій полковой товарищъ хозяина дома, и Морлэндъ, незнакомый съ положеніемъ дѣлъ, вообразилъ себѣ, что нѣмецкій баронъ остановился здѣсь на время, совершая увеселительную прогулку по Америкѣ. Съ Зигвартомъ Морлэндъ обошелся особенно вѣжливо, какъ съ прежнимъ знакомымъ, но съ оттѣнкомъ уваженія, приличествующимъ его настоящему положенію. Онъ никогда не отказывалъ въ уваженіи человѣку, сумѣвшему доказать свои способности.

Они сидѣли на верандѣ и сначала говорили о Германіи, и Зигвартъ, къ своему удивленію, замѣтилъ, что Морлэндъ былъ прекрасно освѣдомленъ о его архитектурныхъ трудахъ. Національный музей, положившій начало его извѣстности, пользовался большой славой, и снимки съ него появлялись въ иностранныхъ журналахъ, но Морлэндъ зналъ даже о планахъ и проектахъ Германа, по которымъ воздвигались зданія въ другихъ городахъ. Вскорѣ онъ перешелъ на другую тему, спросивъ:

— Вы видѣли Гильтоунъ?

— Да, по пути сюда. Но я тамъ пробылъ всего одну недѣлю и ознакомился только съ наружнымъ видомъ города.

— Этого достаточно. Каково ваше мнѣніе о немъ?

— Вы хотите и отъ меня услыхать выраженіе удивленія и восхищенія? — улыбнулся Зигвартъ. — Для васъ это конечно не ново. Только вы одинъ могли въ какія нибудь десять лѣтъ создать такое колоссальное дѣло. Только ваша страна способна на подобныя изумительныя проявленія своихъ силъ. У насъ это было бы невозможно, и намъ приходится только преклониться.

— И вы не пожалѣли, что не вы стояли во главѣ этого предпріятія?

Это былъ первый намекъ на прошлое, и Зигвартъ отнесся къ нему просто и непринужденно.

— Конечно, — возразилъ онъ, — но вѣдь вы знаете, что удержало меня на родинѣ. Вы предлагали мнѣ мѣсто въ штабѣ вашихъ архитекторовъ…

— Только для начала и ненадолго, потому что я не сомнѣвался въ вашемъ художественномъ развитіи. Черезъ нѣсколько лѣтъ вы были бы первымъ въ этомъ штабѣ. Теперешній главный строитель состоитъ акціонеромъ нашего общества и, разумѣется, получаетъ долю, соотвѣтствующую его дѣятельности. Онъ уже — милліонеръ.

Это замѣчаніе было очевидно сдѣлано намѣренно. Зигвартъ понялъ это, но намекъ не смутилъ его.

— Я въ этомъ нисколько не сомнѣваюсь. Онъ вѣроятно также составилъ планъ города и слѣдилъ за его постройкой?

— Подъ моимъ руководствомъ. Я обыкновенно лично слѣжу за всѣмъ. Но почему вы спрашиваете объ этомъ? Я вижу, что у васъ есть какая-то задняя мысль. Что вы хотѣли сказать?

— Я вѣдь здѣсь чужой, — уклончиво отвѣтилъ Зигвартъ, — а потому мнѣ не хотѣлось бы высказывать свои сужденія.

— Но я хочу знать ваше откровенное мнѣніе. Я привыкъ къ откровенности съ вашей стороны.

— Въ такомъ случаѣ не задавали ли вы себѣ вопроса, что будетъ съ вашимъ Гильтоуномъ, если надъ нимъ разразится какая нибудь крупная катастрофа?

— Нѣтъ, — съ холоднымъ высокомѣріемъ возразилъ американецъ. — Мы основываемъ наши города для ихъ дальнѣйшаго процвѣтанія и роста. Мы не привыкли считаться съ невѣроятными возможностями. О какой катастрофѣ вы говорите?

— О какомъ нибудь стихійномъ явленіи: пожарѣ или наводненіи, которому нельзя будетъ преградитъ путь собственными средствами. Въ такомъ случаѣ внутренняя часть города погибнетъ, да и предмѣстья несомнѣнно сильно пострадаютъ. Очевидно не было составлено предварительнаго общаго плана. Строили дома, удовлетворяя требованію момента и соображаясь съ невѣроятно быстрымъ ростомъ города, строили, не заботясь о безопасности. Всѣ эти улицы, гостиницы и дворцы возникли, какъ по мановенію волшебнаго жезла колдуна Мерлина, въ нѣсколько мѣсяцевъ, между тѣмъ какъ намъ понадобились бы на это цѣлые годы. Но построили все такъ, что городъ не можетъ противостоять внѣшней, стихійной силѣ.

Это была такая же безцеремонная откровенность, какую въ Равенсбергѣ нѣкогда высказалъ молодой архитекторъ Морлэнду, уже тогда не выносившему противорѣчій, а теперь окончательно привыкшему къ безусловному подчиненію. «Король долларовъ» не возражалъ, мрачно сдвинувъ брови.,

Послѣ короткаго молчанія Германъ снова заговорилъ:

— Вы тогда предлагали мнѣ первое мѣсто въ штабѣ обоихъ архитекторовъ. Но мнѣ не пришлось бы оставаться на этомъ мѣстѣ: въ самомъ началѣ работъ я высказалъ бы вамъ то мнѣніе, которое вы только что слышали отъ меня, и защищалъ бы его всѣми силами. А вы, разумѣется, не перенесли бы противорѣчія отъ своего подчиненнаго?

— Нѣтъ!

— И я уѣхалъ бы… принужденъ былъ бы уѣхать. Я не взялъ бы на себя отвѣтственности за такой Гильтоунъ.

Морлэндъ всталъ, видимо едва сдерживая свой гнѣвъ.

— Вы сердитесь на мою откровенность?

— Нѣтъ, потому что самъ потребовалъ ея отъ васъ. Да, восемь лѣтъ тому назадъ вы дѣйствительно сдѣлали надлежащій выборъ. Мы не подходимъ другъ къ другу, и вы не годитесь для Америки. Если бы я считался съ вашей основательностью и тяжеловѣсностью, то Гильтоунъ былъ бы теперь не больше Бэрклея. Позвольте сказалъ вамъ, что здѣсь мы работаемъ для настоящаго, для того, чего требуютъ данный день и часъ, и у насъ нѣтъ времени для соображеній о далекомъ, будущемъ. Для насъ существуетъ лишь то, что есть и будетъ, а не то, что могло бы быть.

— Преклоняюсь предъ вашими сужденіями и знаніями, но вы не поколебали, моего убѣжденія.

Морлэндъ повернулся къ двери.

— Итакъ, я жду васъ завтра и расчитываю, что вы пробудете у меня подольше! Вы лишь наскоро осмотрѣли Гильтоунъ; ознакомьтесь теперь съ нимъ основательнѣе, присмотритесь къ его вспомогательнымъ средствамъ, къ его кипучей жизни — и тогда поймете, что создать нѣчто подобное можно, только прямо идя впередъ къ своей цѣли, не оглядываясь ни направо, ни налѣво. Въ такихъ случаяхъ это — первая, а пожалуй и единственная заповѣдь.

Онъ ушелъ съ веранды. Они опятъ окончательно разошлись въ мнѣніяхъ, но — странное дѣло! — прежнее пристрастіе американца къ этому человѣку снова пробудилось въ немъ, онъ снова подпалъ подъ вліяніе индивидуальности Зигварта. Германъ осмѣливался говорить ему вещи, которыя никто не посмѣлъ бы сказать ему, и Морлэндъ даже не сердился на него.

Милліардеръ отъ всей души презиралъ людей, тѣснившихся вокругъ него, преклонявшихся предъ нимъ и заискивавшихъ его расположенія. Онъ не дорожилъ даже равными себѣ и цѣнилъ окружающихъ лишь но ихъ работоспособности. Зигвартъ былъ единственнымъ изъ встрѣченныхъ имъ въ Европѣ человѣкомъ, произведшимъ на него внушительное впечатлѣніе своимъ властнымъ характеромъ. Онъ ничего не хотѣлъ отъ него, не преклонялся предъ нимъ; когда же ему предложили высшій призъ, то отказался отъ него и ушелъ.

Вилльямъ Морлэндъ не забылъ этого. Онъ вообще никогда ничего не забывалъ. Но на его жизненномъ пути встрѣтился единственный человѣкъ, котораго ему хотѣлось завербовать во что бы то ни стало, и именно этотъ человѣкъ былъ для него потерянъ навсегда.

XXIV.

Въ Гbльтоунѣ въ первый разъ собирался конгрессъ. Союзъ американскихъ журналистовъ былъ однимъ изъ самыхъ большихъ и вліятельныхъ союзовъ въ странѣ, гдѣ власть печати безгранична. Выбравъ Гильтоунъ мѣстомъ своего съѣзда, журналисты этимъ самымъ какъ бы признали его столицей штата. Всѣ эти сотни людей, отовсюду съѣхавшихся сюда, посылали тысячи докладовъ и статей въ газеты, представителями которыхъ они являлись; въ продолженіе цѣлой недѣли нельзя было взять въ руки ни одной газеты, чтобы не встрѣтить имени новаго города. Морлэндъ зналъ, что дѣлалъ, употребляя всѣ средства, чтобы выборъ для съѣзда палъ именно на Гильтоунъ.

Городъ оказался вполнѣ на высотѣ своего положенія. Пріемъ гостей превзошелъ всѣ подобные пріемы. Богатѣйшіе жители Гильтоунъ соперничали другъ съ другомъ въ гостепріимствѣ. Всѣ гостиницы были заняты; самъ городъ игралъ роль хозяина въ пріемѣ пріѣзжихъ. На каждымъ засѣданіемъ слѣдовало какое нибудь торжество, а. недѣлю долженъ былъ закончить собою назначенный у Морлэнда раутъ.

Домъ предсѣдателя общества, которому Гильтоунъ былъ обязанъ своимъ возникновеніемъ, походилъ скорѣе на дворецъ и находился въ той части города, гдѣ жили «избранные». Къ каждому дому примыкалъ садъ или паркъ. Жившее здѣсь высшее общество держалось далеко отъ центра города съ его шумной жизнью. На холмахъ, окружавшихъ обширную долину, возникла цѣлая колонія виллъ, маленькихъ, нарядныхъ дачныхъ домиковъ, служившихъ лишь для временнаго мѣстопребыванія. На болѣе высокіе холмы, откуда открывался великолѣпный видъ на городъ и долину, устраивались поѣздки. У Морлэнда тоже былъ такой, котгэджъ, и въ хорошіе вечера онъ иногда отправлялся туда съ дочерью, чтобы пообѣдать и отдохнуть тамъ.

Въ его городскомъ домѣ былъ цѣлый рядъ комнатъ для гостей; на этотъ разъ онѣ всѣ были заняты. Одинъ мистеръ Торнтонъ занималъ три или четыре комнаты, а съ нимъ пріѣхало нѣсколько сотрудниковъ «Герольда», тоже требовавшихъ особенно внимательнаго отношенія. Морлэндъ не предвидѣлъ приглашенія, сдѣланнаго его дочерью почти въ послѣднюю минуту, а потому было рѣшено помѣстить этихъ гостей въ загородной виллѣ.

Когда Гунтрамъ съ женой и Зигвартъ пріѣхали на виллу, Траудль была просто въ восторгѣ отъ такого распоряженія. Небольшія комнаты, обставленныя со всевозможнымъ комфортомъ, были ей гораздо болѣе но вкусу, чѣмъ громадный морлэндовскій дворецъ. Гораздо пріятнѣе было жить на этой возвышенности съ живописнымъ видомъ предъ глазами и всегда готовымъ автомобилемъ, въ которомъ можно было черезъ нѣсколько минутъ очутиться въ городѣ.

Раутъ у Морлэнда превзошелъ все до сихъ поръ видѣнное Гильтоуномъ. Залитые яркимъ свѣтомъ и роскошно убранные рѣдкими растеніями покои восхищали даже этихъ гостей, большей частью избалованныхъ роскошью. Убранство залъ и комнатъ для гостей, сервировка столовъ и вообще вся обстановка раута затмили обоимъ блескомъ и великолѣпіемъ всѣ остальныя торжества. Нѣчто подобное могъ позволить себѣ только человѣкъ, который не считался съ деньгами и которому ничего не стоило истратить въ одинъ вечеръ цѣлое состояніе. Вилльямъ Морлэндъ смѣло могъ это сдѣлать.

Гостей принимала графиня Алиса въ великолѣпномъ туалетѣ, вся залитая драгоцѣнностями. Стоя рядомъ съ отцомъ, она была окружена тѣсной толпой, которая восхищалась ею, кадила ей фиміамъ, а она принимала поклоненія съ видомъ царицы, привыкшей къ подобной дани ея красотѣ. Она дѣйствительно походила на царицу, и Морлэндъ смотрѣлъ на нее съ чувствомъ удовлетворенной гордости. Онъ понималъ, чѣмъ обладалъ въ лицѣ этой красавицы дочери. Въ концѣ концовъ будетъ пожалуй лучше, если она выберетъ себѣ второго мужа здѣсь, въ Америкѣ. Сдѣлавшись миссисъ Торнтонъ, она будешь жить въ Нью-Іоркѣ, куда онъ самъ часто ѣздилъ, и можетъ подолгу гостить въ Гильтоунѣ. Такимъ образомъ ему не придется разставаться съ нею.

Алиса повидимому подчинилась его желаніямъ; она была все время любезна и внимательна къ мистеру Торнтону, который былъ отъ нея въ восторгѣ.

Зигвартъ, принимавшій участіе въ одной общей экскурсіи, немного запоздалъ. Когда онъ вернулся на виллу, Гунтрамъ съ женой уже уѣхали. Онъ встрѣтился съ ними на раутѣ, и Адальбертъ воспользовался первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы отвести его въ сторону.

— Я долженъ сообщить тебѣ удивительную новость, — началъ онъ, — Сегодня я получилъ письмо отъ Дитриха. Представь себѣ, онъ поѣхалъ въ Нью-Іоркъ!

— Дитрихъ Залекъ? — опросилъ удивленный Зигвартъ. — Онъ ни словомъ не намекалъ на подобное намѣреніе.

— Онъ вѣроятно и самъ не имѣлъ его и не думалъ о немъ до полученія приглашенія, отъ «Герольда». Газета снаряжаетъ экспедицію къ сѣверному полюсу. Помнишь, мы еще недавно: обсуждали съ тобою этотъ вопросъ, когда онъ былъ поднятъ въ печати?

— Да, помню, но развѣ Залекъ имѣетъ какое нибудь отношеніе къ «Герольду» и его сотрудникамъ?

— Ни малѣйшаго. Повидимому и для него это явилось полной неожиданностью.

— Тогда въ это дѣло замѣшана графиня Алиса, — рѣшительно произнесъ Зигвартъ. — Вѣдь мистеръ Торнтонъ — гостъ ея отца.

— Мнѣ тоже это пришло въ голову, — сказалъ Гунтрамъ. — Очень возможно, что Дитрихъ питалъ слишкомъ смѣлыя надежды, пожалуй даже сдѣлалъ предложеніе, но очевидно получилъ отказъ. Объ этомъ можно судить по тому, что въ послѣднее время онъ впалъ у Алисы въ явную немилость, хотя прежде ока какъ будто поощряла его. Потомъ ей вѣроятно стало жаль его, и она захотѣла похлопотать за него.

— Или просто хотѣла удалить его отсюда, — задумчиво проговорилъ Германъ. — Но для чего?

— Можетъ быть, Траудль узнаетъ что нибудь, но пока она такъ же удивлена, какъ и я самъ. Во всякомъ случаѣ здѣсь какая-то загадка. Участники экспедиціи давно уже выбраны, такъ какъ она отправляется черезъ три недѣли. Тутъ дѣйствовало чье нибудь сильное вліяніе.

— Вѣроятно, — разсѣянно отвѣтилъ Зигвартъ, все еще занятый своими мыслями.

— Какъ бы то ли было, по это приглашеніе совершенно мѣняетъ всю его жизнь. На два или на три года, какъ и всѣ участники экспедиціи, онъ совершенно избавленъ отъ матеріальныхъ заботъ, а если счастливо вернется, то предъ нимъ окажутся открытыми многіе пути. Онъ вѣроятно и самъ понялъ это, потому что согласился, ни минуты не колеблясь.

Въ это время къ оконной нишѣ подошла Траудль. Она была прелестна въ воздушномъ розовомъ платьѣ, правда, чрезвычайно простомъ въ сравненіи съ туалетами знатныхъ городскихъ дамъ, соперничавшихъ другъ съ другомъ въ роскоши костюмовъ и блескѣ драгоцѣнностей, но благодаря своей ослѣпительной свѣжести и дѣвичьей стройности фигуры нисколько не теряла отъ такого сосѣдства;

— До Алисы сегодня не доберешься, — весело сказала она. — Мнѣ едва удалось перекинуться съ нею нѣсколькими словами. Ну, Германъ, что вы скажете объ этомъ торжествѣ? На нашей милой старой родинѣ не знаютъ ничего подобнаго.

— Нѣтъ, да и слава Богу. Мы еще незнакомы съ такими пирами Мамлюка, который собираетъ вокругъ себя всѣхъ своихъ подчиненныхъ, чтобы они кадили предъ нимъ. Въ этомъ свободная Америка перегнала насъ.

— И не стыдно вамъ такъ говорить? мы вѣдь всѣ здѣсь — гости.

— Приглашены, чтобы исполнятъ свою обязанность, то есть выражать восхищеніе. Я къ сожалѣнію не расположенъ къ этому и питаю достойнымъ порицанія равнодушіе къ этимъ выставкамъ своего богатства, которыя на меня не производятъ никакого впечатлѣнія.

— Какъ серьезно вы смотрите на вещи! — разсмѣялась Траудль. — А мы безъ всякихъ размышленій наслаждаемся этимъ праздникомъ. Онъ такъ прекрасенъ!

— Берегись, Адальбертъ! Твоя жена начинаетъ портиться за Гильтоунѣ. Тебѣ потомъ придется повозиться съ нею, и она отравитъ тебѣ жизнь.

— Нѣтъ, я лучше знаю свою Траудль, — возразилъ Адальбертъ, — ей не повредить побывать разъ-другой въ такомъ блестящемъ собраніи,

— Разумѣется, когда мы завтра вернемся домой, я точно такъ же буду радоваться и дѣтямъ, и дядѣ Гофштетеру, и нашему милому, залитому солнцемъ домику. Мой Адя хорошо знаетъ меня! — и Траудль улыбнулась мужу.

Онъ украдкой сжалъ ея руку въ своей и тихо, съ глубокою нѣжностью проговорилъ:

— Моя маленькая златокудрая Труда:

Зигвартъ молча смотрѣлъ на нихъ, такъ глубоко и ясно создававшихъ свое счастье. Эта маленькая Траудль еще дѣвочкой готова! была умереть съ любимымъ человѣкомъ, а потомъ такъ мужественно и преданно дѣлила съ нимъ его судьбу и не покинетъ его до конца жизни ни въ радости, ни въ горѣ. Это былъ его идеалъ женщины. Именно такою должна быть та женщина, которую онъ введетъ когда выбудь въ свой домъ; только такой бракъ можетъ быть порукой счастью.

Въ залѣ почувствовалось волненіе: вошла Алиса подъ-руку съ Торнтономъ. Взгляды всѣхъ устремились на нее, послышались замѣчанія. Говорили о предположенномъ родствѣ Морлэндовъ съ Торнтонами. Этотъ слухъ никѣмъ не оспаривался, напротивъ, какъ будто получилъ подтвержденіе. Онъ дошелъ и до ушей Зигварта, и онъ тоже не усомнился въ его достовѣрности. Это была пожалуй самая подходящая партія, потому что это были люди одного сорта. Красавица, позволявшая поклоняться себѣ, какъ царицѣ, никогда не забудетъ, что на ней корона, — корона царя Маммона. Равенсбергамъ пришлось тяжело испытать это.

Алиса, медленно шла по залу со своимъ спутникомъ. Иногда она останавливалась, чтобы перекинуться нѣсколькими словами съ тѣмъ или другимъ изъ приглашенныхъ. Разсѣянно оглядывала она окружавшее ее общество; вдругъ ея взглядъ встрѣтился съ глазами, смотрѣвшими на нее не съ восхищеніемъ и привѣтливой любезностью, а мрачно, почти враждебно. И, несмотря на это, она, какъ очарованная, не могла не смотрѣть въ эти глаза. Одно мгновеніе продолжался этотъ нѣмой, но краснорѣчивый разговоръ, потомъ Зигвартъ отвернулся. Однако онъ въ тотъ же моментъ понялъ, что никогда не женится, что мирное, тихое семейное счастье его друга для него самого не существуетъ. Онъ никогда не заключить въ свои объятья другой женщины, такъ какъ въ его душѣ кипитъ горячая страсть къ Алисѣ, ставшая для него роковой.

Торнтонъ провелъ свою даму въ одну изъ боковыхъ комнатъ, приспособленныхъ для отдыха и бесѣды. Это былъ маленькій, уютный кабинетикъ, слабо освѣщенный и пропитанный ароматомъ цвѣтовъ. Торнтонъ сѣлъ рядомъ съ Алисой и заговорилъ:

— Простите, графиня, если я на четверть часа отниму васъ у общества. Я хотѣлъ лично сообщить вамъ, что ваше желаніе исполнено: вашъ протеже будетъ сегодня вечеромъ въ Нью-Іоркѣ.

— Въ самомъ дѣлѣ? — съ оживленіемъ сказала Алиса. — Значитъ, его приняли въ экспедицію?

— Развѣ вы могли сомнѣваться въ этомъ? Онъ обѣими руками ухватился за предложеніе. Да это и вполнѣ понятно.

— Нѣтъ, не совсѣмъ понятно; намъ приходилось считаться съ гордостью и самолюбіемъ человѣка, который до сихъ поръ не можетъ забыть свое прошлое. Я уже говорила вамъ, что баронъ Залекъ принадлежалъ къ высшему обществу, пока разоренье его семьи не заставило его уѣхать на чужбину. Потому-то я и доставила условіемъ, чтобы онъ не зналъ, кто именно хлопоталъ о немъ. Отъ меня онъ не принялъ бы никакой милости.

— Не безпокойтесь, ваше инкогнито было и будетъ сохранено. Надо надѣяться, что мистеръ Залекъ оправдаетъ вашу рекомендацію.

— Въ этомъ я увѣрена. Онъ — прекрасный стрѣлокъ, выносливый, привыкшій къ физическимъ упражненіямъ человѣкъ и при этомъ смѣлъ до безумія. Въ жизни, полной опасностей и волненій, онъ будетъ въ своей стихіи. Вы не раскаетесь въ своемъ выборѣ.

Торнтонъ улыбнулся.

— Ни о какомъ выборѣ съ нашей стороны тутъ не было, и рѣчи. Все дѣло было въ вашемъ желаніи, графиня, о которомъ вы заявили почему-то въ самую послѣднюю минуту. Подобныя предпріятія подготовляются заранѣе. Уже въ началѣ года были выбраны всѣ участники. Было много желающихъ, составившихъ себѣ уже извѣстное имя, и намъ оставалось только выбрать. Нѣмецкій баронъ, какъ иностранецъ и человѣкъ неизвѣстный, не могъ претендовать на подобное отличіе, но за него ходатайствовали вы, и я немедленно передалъ улаженіе всего дѣла своему Гарри. Я сказалъ ему, что это — ваше настоятельное желаніе и что онъ можетъ этимъ заслужитъ вашу благодарность. Разумѣется, мѣсто для барона сразу нашлось.

Торнтонъ недаромъ подчеркивалъ трудность исполненія желанія Алисы, и она отлично поняла его намекъ, но обошла этотъ вопросъ и, протянувъ ему руку, произнесла:

— Благодарю васъ, мистеръ Торнтонъ, вы сдѣлали мнѣ большое одолженіе. Но неужели вы уже завтра покидаете насъ?

— Я долженъ ѣхать: конгрессъ кончился, и меня ждутъ въ Нью-Іоркѣ неотложныя дѣла. Но не благодарите меня: я тутъ не при чемъ, все это сдѣлалъ Гарри, и онъ всегда готовъ самъ явиться за благодарностью.

Молодая женщина съ минуту помолчала, потомъ отвѣтила полушутливымъ тономъ:

— Черезъ днѣ недѣли мы уже увидимся на морскихъ купаньяхъ. Вѣдь уже рѣшено, что вы съ сыномъ навѣстте насъ тамъ. Я думаю, что мы пока на этомъ и остановимся.

— Если вы настаиваете, намъ остается только покориться. Вы позволите отвести васъ въ залъ?

— Я бы хотѣла остаться здѣсь еще нѣсколько минутъ. Въ залѣ душно, а мнѣ хотѣлось бы немного отдохнуть.

Торнтонъ нашелъ, что его будущая невѣстка имѣла дѣйствительно усталый видъ. Но въ этомъ не было ничего удви тельнаго. Вся послѣдняя недѣля была для нея очень утомительна; она должна была вездѣ бывать и играть видную роль, а сегодняшній вечеръ возлагалъ на хозяйку дома массу обязанностей. Торнтонъ видѣлъ, что ей хотѣлось остаться одной, и любезно исполнилъ ея желаніе.

Алиса съ глубокимъ вздохомъ прислонилась къ спинкѣ дивана, на которомъ сидѣла. Всѣ эти дни она преслѣдовала одну цѣль — удалитъ Залека, чтобы оградить отъ опасности жизнь того, за кого она трепетала. Она достигла желаемаго, но теперь у нея требовали уплаты за услугу. Она дала Торнтону старшему болѣе или менѣе опредѣленную надежду, что предложеніе его сына будетъ принято; какъ отказать ему теперь, когда онъ явится? Это было бы оскорбленіемъ Торнтонамъ, на которое не могла бы отважиться даже дочь Вилльяма Морлэнда.

Нѣтъ, выбора уже но оставалось, рѣшеніе было въ сущности уже принято, и короткая отсрочка ни въ чемъ не мѣняла дѣла. Да и не все ли равно, кому въ концѣ концовъ отдать свою руку? Гарри Торнтону или кому нибудь другому, — совершенно безразлично! Но Алиса не могла забыть взглядъ, встрѣченный ею въ шумной, блестящей толпѣ, и хваталась за отсрочку, какъ за якорь спасенія. Она больше не обманывала себя: она снова была всецѣло во власти человѣка, научившаго ее любить.

XXV.

Недѣля торжествъ кончилась, и Гильтоунъ снова зажилъ своею будничной жизнью. Уже на слѣдующее утро послѣ морлэндовскаго раута экспрессы стали уносить изъ города участниковъ конгресса. Торнтонъ со своимъ «штабомъ» вернулся въ Нью-Іоркъ, Гунтрамъ съ женой отправились на свою ферму; только Зигвартъ остался еще на нѣсколько дней. Послѣ гостепріимства, оказаннаго Морлэндомъ ему и его друзьямъ, онъ не могъ отказаться отъ предложенія погостить еще въ Гильтоунѣ. Онъ конечно не остался бы здѣсь добровольно, такъ какъ зналъ, чего ему стоило переносить близость къ любимой женщинѣ.

Было за полдень. Зигвартъ стоялъ у окна виллы и ждалъ автомобиля, который долженъ былъ отвезти его въ городъ. Погода рѣзко перемѣнилась; послѣ жары и засухи, стоявшихъ цѣлые мѣсяцы, задулъ сильный нордъ-остъ, котораго всегда боялись въ Гильтоунѣ. Онъ дулъ иногда нѣсколько дней подрядъ и причинялъ обыкновенно разныя бѣдствія. Привлекательный ландшафтъ потерялъ сегодня всю свою прелесть: городъ разстилался подъ тяжелымъ свинцовымъ небомъ, весь укутанный громадными столбами пыли, а вѣтеръ, превратившійся къ полудню въ бурю, гналъ предъ собою все новыя тучи. Онъ вылъ и ревѣлъ вокругъ маленькихъ нарядныхъ домиковъ съ такою силой, точно хотѣлъ совсѣмъ снести ихъ съ земли; деревья и кустарники гнулись до самой земли подъ его свирѣпымъ дыханіемъ.

Германъ смотрѣлъ въ окно, почти ничего не видя, такъ какъ мысли его были далеки; но мало-по-малу онъ замѣтилъ, что облако пыли надъ центральной частью города стало удивительно густымъ и плотнымъ. Оно колебалось изъ стороны въ сторону, снова сгущалось въ большой клубъ и принимало все большіе размѣры. Зигвартъ сталъ приглядываться внимательнѣе, потомъ взялъ свою подзорную трубу и тогда увидѣлъ, что внизу происходитъ что-то необычайное: по улицамъ неслись экипажи, прохожіе собирались толпами. Въ душѣ Зигварта мгновенно зародилось ужасное предчувствіе; это — не пыль, это — дымъ. Вдругъ сильный порывъ вѣтра разогналъ облако въ разныя стороны, мелькнули красные языки пламени. Гильтоунъ горѣлъ.

Зигвартъ выбѣжалъ на улицу и сталъ торопить шоффера. Они помѣчались въ городъ, прежде всего къ дому Морлэнда. Тамъ конечно уже знали о пожарѣ, но не были имъ особенно озабочены. Пожары случались и раньше, а въ городѣ была отличная пожарная команда, которая уже энергично принялась за дѣлю. Морлэндъ все-таки собирался отправиться на пожаръ и зашелъ на нѣсколько минутъ къ дочери. Это сообщилъ Зигварту одинъ изъ секретарей, знавшій его, какъ гостя въ домѣ милліардера. Они стояли въ одной изъ пріемныхъ, когда дверь отворилась и въ комнату вошелъ Морлэндъ съ дочерью.

— А, и вы здѣсь, мистеръ Зигвартъ? — сказалъ онъ. — Вы навѣрно захватили пожаръ? Мы только что принялись локализовать его, чтобы устранить дальнѣйшую опасность. Я попросилъ бы васъ оказать мнѣ услугу: проводите пожалуйста мою дочь на виллу. Мнѣ не хотѣлось бы, чтобы ее тревожилъ этотъ шумъ въ городѣ.

Морлэндъ говорилъ съ обычнымъ ему хладнокровіемъ, но Германъ видѣлъ, что онъ былъ далеко не спокоенъ.

Взгляды обоихъ мужчинъ встрѣтились, и въ нихъ можно было прочесть одну и ту же мысль: предостереженіе, недавно высказанное и принятое презрительнымъ пожатіемъ плечъ, мелькнуло теперь предъ «королемъ долларовъ» грознымъ видѣніемъ.

— Я къ вашимъ услугамъ, — сказалъ Зигвартъ, — Если графиня желаетъ…

— Нѣтъ, мнѣ хотѣлось бы остаться здѣсь, — прервала Алиса съ видимымъ безпокойствомъ. Вѣдь здѣсь намъ не грозитъ никакая опасность.

— Разумѣется, но въ такихъ случаяхъ люди легче теряютъ голову. Тебя могутъ напугать, преувеличивъ опасность. Я хотѣлъ бы, чтобы ты уѣхала, — сказалъ Морлэндъ и обернулся къ лакею, ожидавшему его съ пальто и шляпой.

Пока онъ одѣвался, Алиса подошла къ Зигварту и спросила его быстрымъ шепотомъ:

— Есть опасность?

— Я боюсь этого, — также тихо отвѣтилъ онъ.

— Чего вы боитесь?

— При этой бурѣ — всего.

Молодая женщина поняла его и рѣшительно выпрямилась.

— Я остаюсь здѣсь, папа. Я — не робкій ребенокъ, котораго надо оберегать отъ всего страшнаго. Мистеръ Зигвартъ, поѣзжайте съ отцомъ и не отходите отъ него.

Морлэндъ сдѣлалъ нетерпѣливое движеніе и повидимому собрался возражать, но Германъ уже очутился около него

— Позвольте мнѣ ѣхать съ вами, — тономъ горячей просьбы промолвилъ онъ. — Я здѣсь не останусь.

— Въ такомъ случаѣ ѣдемъ, — коротко сказалъ Морлэндъ, пожавъ плечами. — До свиданья, Алиса. Къ вечеру всякая опасность будетъ устранена, можешь быть въ этомъ увѣрена.

Онъ сдѣлалъ знакъ секретарю остаться дома и вышелъ вмѣстѣ съ Зигвартомъ. Черезъ минуту оба уже отдѣли въ автомобилѣ, мчавшемъ ихъ къ мѣсту пожара.

Никто не зналъ причины пожара. Въ полдень пламя неожиданно показалось въ верхнемъ этажѣ дома, расположеннаго въ одной изъ узкихъ улицъ. Когда обитатели дома выбѣжали на улицу, загорѣлась уже крыша, а черезъ часъ вся улица была въ огнѣ.

Пожарная часть въ Гильтоунѣ была организована прекрасно и отлично исполняла свои обязанности. Пожарные энергично боролись съ огнемъ и несомнѣнно быстро справились бы съ нимъ при тихой погодѣ, но усилившаяся буря превозмогла человѣческія усилія. Вѣтеръ гналъ пламя, съ крыши на крышу, изъ улицы въ улицу и разносилъ по всѣмъ направленіямъ, вплоть до самаго предмѣстья, пылавшія головни. Въ то время какъ всѣ усилія были направлены къ тому, чтобы спасти центръ города, уже занялось предмѣстье. Обезумѣвшіе отъ страха люди или бѣжали безъ оглядки, или съ безумной отвагой пытались спасти что нибудь изъ своего имущества. Всюду царила отчаянная сумятица; но хладнокровіе и мужество американцевъ выказались теперь въ яркомъ свѣтѣ. Съ той же энергіей, съ которой они создали Гильтоунъ, боролись они теперь за него съ разъяренной стихіей. Горожане немедленно составили вольную дружину, которая, не теряя ни минуты, принялась за помощь пожарнымъ. Морлэндъ вызвалъ всѣхъ инженеровъ изъ своей конторы и поручилъ имъ руководить дѣломъ. Начали разрушать мосты и прерывать сообщенія между различными частями города, чтобы прекратить доступъ огню. Безконечныя струи воды направлялись на этотъ огромный костеръ, но все было напрасно: пожаръ все усиливался, дома загорались одинъ за другимъ, улица занималась за улицей.

Алиса переживала мучительные часы. Сначала отецъ отъ времени до времени присылалъ ей извѣстія, но потомъ они прекратились; у Морлэнда недоставало ни времени, ни людей. Къ вечеру пришелъ строгій приказъ немедленно покинуть домъ и перебраться со всѣмъ штатомъ на виллу, такъ какъ предмѣстью грозитъ опасность. Начались поспѣшные сборы; приказъ былъ достаточно ясенъ.

И дѣйствительно съ наступленіемъ ночи пришлось уступить огню и эту часть города: не было никакой возможности проникнуть въ море пламени и дыма. Надо было спасать окраины, куда залетали искры, и уже повсюду показывались дымъ и огонь; «городу садовъ», гордости Гильтоуна, гдѣ обосновались богачи, грозила серьезная опасность — вѣтеръ гналъ туда пламя. Здѣсь не было узкихъ улицъ, но зато всѣ эти великолѣпные дома были окружены парками, ставшими теперь для нихъ роковыми: многомѣсячная засуха лишила деревья возможности бороться съ огнемъ, и они загорались, какъ факелы. Скоро всѣ дворы были окружены огненнымъ пламенемъ, черезъ которое невозможно было пробраться. Пожарные тщетно боролись съ бѣдствіемъ, распространявшимся съ поразительной быстротой и поглощавшимъ одну жертву за другою. Не уцѣлѣлъ и домъ Вилльяма Морлэнда. Около полуночи пламя добралось и до него. Страшнымъ, зловѣщимъ пламенемъ вспыхнулъ волшебный замокъ, въ которомъ еще вчера царь Маммона давалъ одинъ изъ своихъ сказочныхъ пировъ. Разбушевавшіяся стихіи, буря и огонь докончили свое дѣло — дѣло разрушенія. Когда на востокѣ занялась заря, судьба Гильтоуна была рѣшена. Угасла всякая надежда, спасать было нечего.

Алиса провела на виллѣ мучительную ночь. Она ничего не знала объ отцѣ, но видѣла собственными глазами, какъ пожаръ все разрастался, охватывая одну часть города за другою, и какъ ея собственный домъ исчезъ въ дыму и пламени. А отецъ все еще оставался въ городѣ. Алиса утѣшалась только одной мыслью, что Зигвартъ съ нимъ и не отойдетъ отъ него, — онъ обѣщалъ ей это. Но и онъ не подавалъ о себѣ никакихъ извѣстій: телефонное сообщеніе съ виллами было давно прекращено.

Наконецъ они вернулись. Было уже совсѣмъ свѣтло, когда вдали показался автомобиль Морлэнда. Алиса выбѣжала на крыльцо и вздохнула съ облегченіемъ, увидавъ отца живымъ и невредимымъ, но, когда онъ медленно и съ трудомъ вышелъ изъ экипажа, опираясь на Зигварта, она смертельно испугалась. Неужели этотъ усталый, сгорбленный, постарѣвшій на нѣсколько лѣтъ человѣкъ, былъ дѣйствительно Вилльямъ Морлэндъ? Онъ не отвѣтилъ ни на ея объятья, ни на ея робкіе разспросы, а машинально направился къ дому. Она помогла ему подняться по ступенькамъ лѣстницы, но, когда подвела его къ дивану, онъ молча сдѣлалъ отрицательное движеніе и подошелъ къ окну. Онъ стоялъ, прижавшись лбомъ къ стеклу, и смотрѣлъ на дѣло почти всей своей жизни, которое теперь были совершенно уничтожено. Зигвартъ вошелъ въ комнату вслѣдъ за нимъ. Алиса обратилась къ нему и спросила вполголоса:

— Все потеряно?

— Все, — медленно проговорилъ онъ. — Гильтоунъ больше не существуетъ.

Алиса громко зарыдала. Вдругъ она почувствовала, что кто-то тихо отвелъ ея руки отъ лица, и чей-то голосъ произнесъ съ невыразимой нѣжностью: «Алиса». Она покачала годовой и высвободила свои руки.

— Нѣтъ, Германъ, теперь я принадлежу своему отцу, исключительно ему; онъ нуждается во мнѣ.

Зигвартъ понялъ ее и выпустилъ ея руки

Она подошла къ отцу, который все еще продолжалъ стоять у окна, не видя и не слыша ничего происходившаго въ комнатѣ. Алиса крѣпко обняла его. Въ этотъ самый тяжелый часъ ихъ жизни вырвалась наружу вся ея любовь къ нему, и она сказала нѣжнымъ тономъ, которымъ раньше никогда не говорила съ нимъ:

— Папа, я здѣсь и все перенесу съ тобой.

Морлэндъ ничего но отвѣтилъ, но крѣпко прижался головой къ ея плечу. Внизу подъ ними разстилалось густое облако дыма, скрывавшаго долину. Еще вчера тамъ стоялъ городъ съ шумной жизнью тысячъ людей, боровшихся за существованіе; городъ, на почвѣ котораго сотни людей воздвигали свое благосостояніе. А сегодня! Когда вѣтеръ разгонялъ дымъ, можно было видѣть картину полнаго разрушенія. Центральная часть города представляла безобразный хаосъ, кучу догорающихъ развалинъ; въ предмѣстьяхъ пожаръ еще продолжался, но и тамъ горѣли уже однѣ развалины; было бы безцѣльно спасать ихъ. Гильтоуна не существовало.

Зкгвартъ оставилъ отца съ дочерью однихъ и вышелъ изъ комнаты. Около полудня онъ послалъ спросить графиню, не можетъ ли она принять его. Онъ нашелъ ее очень блѣдной и серьезной, но спокойнѣе, чѣмъ ожидалъ.

— Какъ чувствуетъ себя мистеръ Морлэндъ? — спросилъ онъ.

— Онъ наконецъ заснулъ. Я упросила его лечь. Когда я уходила изъ комнаты, онъ уже спалъ.

— Слава Богу! Онъ двадцать часовъ провелъ на ногахъ, въ ужасномъ волненіи, въ этой нравственной пыткѣ, когда онъ видѣлъ, что кругомъ разрушалось все то, что онъ создалъ. Это не но силамъ шестидесятилѣтнему человѣку.

Оба помолчали. Молодая женщина опустила голову на руки; Германъ стоялъ около нея.

Наконецъ онъ тихо произнесъ:

— Алиса, недавно ты не хотѣла слушать меня и была права. Тогда ты принадлежала исключительно отцу, но теперь мы одни, и ты должна выслушать тотъ вопросъ или скорѣе ту просьбу, съ которой я пришелъ къ тебѣ.

Этотъ тонъ, это «ты» позволяли угадать вопросъ. Алиса медленно подняла взоръ.

— Ты пришелъ ко мнѣ теперь, — съ трудомъ проговорила она, — теперь, когда все пропало?

— Продало богатство твоего отца, но мы оснуемъ свое счастье на его обломкахъ. Мы не можемъ разстаться: мы оба прекрасно знаемъ, что не въ силахъ сдѣлать это. Теперь я знаю, что мнѣ нужно дѣлать. Когда ты согласилась стать моей женой, мнѣ слѣдовало сейчасъ же заключить тебя въ объятья безъ промедленія и колебанія, вѣрить въ тебя и въ твою любовь, и мы были бы счастливы. Теперь между прошлымъ и настоящимъ лежатъ цѣлые годы разлуки и отчужденія. Не позволяй своей гордости, снова заговорить: то обстоятельство, что я тогда не совладалъ со своею гордостью, стоило намъ нѣсколькихъ тяжелыхъ лѣтъ. Я пришелъ за своей Алисой. Согласна ли ты быть моею?

Это было снова признаніе, горячее, бурное, какъ въ то время, когда любовь была предложена Герману Алисой какъ милость, какъ снисхожденіе; тогда онъ боролся со своимъ чувствомъ, теперь же оно пробудилось въ немъ съ прежней силой.

Вмѣсто отвѣта Алиса со страстнымъ рыданіемъ прижалась къ груди Зигварта. Они иначе представляли себѣ этотъ счастливый моментъ, но все же было то счастье, которое нѣкогда выпорхнуло изъ вершины столѣтней липы, невидимое, неосязаемое, но всецѣло завладѣвшее ими. Они снова почувствовали его близость и дыханіе.

Черезъ два часа они пошли къ Морлэнду. Онъ сидѣлъ предъ своимъ письменнымъ столомъ и дѣлалъ помѣтки карандашомъ на большомъ листѣ бумаги; Зигвартъ остановился въ изумленіи, и на мгновеніе имъ овладѣлъ страхъ. Ужъ не помѣшался ли Морлэндъ? Онъ дѣлалъ какіе-то подсчеты въ тотъ день, когда судьба отняла у него рѣшительно все. Дѣйствительно можно было въ такомъ положеніи не только постарѣть, но и помѣшаться. Морлэндъ медленно повернулся и сразу понялъ, въ чемъ дѣло, когда Германъ обнялъ свою невѣсту и подвелъ ее къ отцу. Морлэндъ не выразилъ ни малѣйшаго удивленія, а только вполголоса произнесъ;

— Все-таки?

— Да, мы все-таки пришли къ вамъ, — сказалъ Германъ, — Алиса и я просимъ благословить насъ.

Морлэндъ всталъ, тяжело опираясь на кресло, и сказалъ разбитымъ, упавшимъ голосомъ:

— Вы выбрали дурной часъ для своей помолвки. Почему именно сегодня?

— Тотъ часъ, когда мы съ Алисой наконецъ объяснились, не можетъ быть дурнымъ часомъ, — серьезно возразилъ Зигвартъ, — для насъ это — счастливый часъ. Или, можетъ быть, я для васъ — нежеланный зять?

Морлэндъ внимательно посмотрѣлъ на своего прежняго любимца, но остался безучастенъ. Его лицо точно окаменѣло, но его отвѣтъ доказалъ, что онъ вполнѣ владѣетъ собою:

— Алиса вольна распоряжаться собой; то, что было у насъ задумано, теперь не можетъ исполниться. Гарри Торнтонъ не повторитъ своего предложенія: оно относилось къ тому, чего теперь уже нѣтъ.

И Алиса, и Зигвартъ знали это. Вчера вмѣстѣ съ Гильтоуномъ погибъ и предположенный союзъ семей Морлэнда и Торнтона. Въ этомъ не могло бытъ ни малѣйшаго сомнѣнія.

— Алиса уже дала мнѣ свое согласіе, — снова заговорилъ Зигвартъ, — вы также когда-то соглашались признать меня своимъ зятемъ, причемъ лишь ввиду ожидавшей меня будущности. Теперь мое будущее превратилось въ настоящее. Женщина, которую я введу въ мой домъ, не будетъ лишена того, что дѣлаетъ жизнь прекрасной и свободной. Ей только придется отказаться отъ той сказочной роскоши, которая окружала ее здѣсь. Но я знаю, что моя Алиса сдѣлаетъ это охотно и съ радостно.

Морлэндъ сохранилъ свое спокойствіе и только съ удивленіемъ покачалъ головою.

— Нѣтъ! Моя дочь не войдетъ въ вашъ домъ бѣдной женщиной. Она — владѣлица Равенсберга, принадлежащаго ей всецѣло, и ея приданое, внесенное въ германскій банкъ, осталось нетронутымъ. Она пользовалась только процентами съ капитала. Все это не имѣетъ ни малѣйшаго отношенія къ моимъ потерямъ.

— Неужели? — воскликнулъ Германъ. — Объ этомъ мы и не подумали. Ну, тѣмъ лучше. Эти деньги конечно принадлежатъ тому, кто ихъ заработалъ. Онѣ ваши, мистеръ Морлэндъ.

— Разумѣется, папа, — убѣдительно проговорила молодая женщина. — Капиталъ принадлежитъ тебѣ. и ты будешь распоряжаться имъ.

Морлэндъ медленно выпрямился. Что-то похожее на чувство промелькнуло на его окаменѣломъ лицѣ, но это было выраженіе неудовольствія.

— Развѣ я уже настолько обѣднѣлъ, чтобы принимать милостыню отъ своей собственной дочери? Что я тебѣ разъ далъ, то тебѣ и останется. А теперь не будемъ говорить объ этомъ.

Зигвартъ промолчалъ, спокойно подошелъ къ письменному столу и взялъ лежавшій на немъ листъ бумаги.

— Здѣсь стоятъ числа и помѣтки. Вы подводили какой нибудь итогъ?

— Итогъ тому, что мнѣ остается. У меня есть еще паи въ Нью-Іоркѣ и акціи Барклея, принадлежащія большею частью мнѣ. Но онѣ не имѣютъ цѣны съ тѣхъ поръ, какъ Гильтоунъ разрушенъ.

— Онѣ снова пріобрѣтутъ цѣнность, какъ только Гильтоунъ будетъ возстановленъ.

Отвѣтомъ на эти слова былъ только мрачный отрицательный жестъ.

— Отецъ, не отрицай, что эта мысль уже и тебѣ пришла въ голову. Ты хочешь собрать все, что у тебя осталось. Это видно по этимъ цифрамъ. А кто способенъ на это послѣ такой катастрофы, какъ вчерашняя, у того хватитъ силъ исполнить свое намѣреніе. Къ чему намъ съ Алисой въ Германіи твои капиталы? Ты часто упрекалъ меня въ томъ, что я не умѣю обращаться съ деньгами; для насъ этотъ капиталъ остается мертвымъ, въ твоихъ же рукахъ онъ пойдетъ въ оборотъ. Такъ заставь эти деньги работать для твоихъ дѣтей, а если Богъ пошлетъ. — голосъ Зигварта понизился и зазвучалъ особенно мягкими и нѣжными нотами, — то и для твоихъ внуковъ, для твоей плоти и крови.

Онъ нашелъ волшебное слово, коснулся той струны, которая была особенно чувствительна въ Морлэндѣ, этомъ уже старѣющемъ человѣкѣ, долго страдавшемъ отъ мысли, что всѣ его богатства могутъ попасть въ чужія руки. Онъ посмотрѣлъ на дочь, потомъ на человѣка, стоявшаго рядомъ съ нею и воплощавшаго въ себѣ здоровье и жизнь, и, быстро вставъ съ кресла, повторилъ:

— Для моихъ внуковъ? Ты правъ, Германъ! Для васъ и вашего потомства, которое будетъ и моимъ, Гильтоунъ долженъ возродиться изъ пепла; была бы только почва, и я снова создамъ его.

Въ Морлэндѣ вспыхнула прежняя энергія, усталость и подавленность исчезли безслѣдно, и при взглядѣ на него въ эту минуту дѣйствительно вѣрилось, что онъ вызоветъ къ новой жизни то, что теперь лежало въ развалинахъ. Это былъ прежній Вилльямъ Морлэндъ съ желѣзной волей, съ непоколебимой силой. Онъ вновь нашелъ самого себя.

XXVI.

Пожаръ въ Гильтоунѣ произвелъ всеобщую сенсацію. Даже американцы поражались быстрымъ ростомъ города, его обогащеніемъ, необычайно быстро достигнутымъ вліяніемъ и тѣмъ, что этотъ новый городъ такъ скоро сдѣлался центромъ своего штата, соединивъ въ себѣ всѣ отрасли торговли и промышленности. И все это было сразу уничтожено страшной катастрофой.

Восточная часть предмѣстья, занимаемая самою бѣдною частью населенія, была почти пощажена огнемъ, такъ какъ лежала въ подвѣтренной сторонѣ; зато центральная часть была совершенно уничтожена. Западная часть города сильно пострадала. Большинство домовъ и дворцовъ сдѣлались жертвою пламен, какъ и домъ Морлэнда. Уцѣлѣли только дома, расположенные значительно дальше, куда не долетали искры.

Всѣ жалѣли несчастный городъ, вездѣ составлялись комитеты для оказанія помощи пострадавшимъ, но тутъ внезапно распространилось поразительное извѣстіе: общество, основавшее городъ, снова собиралось подъ предсѣдательствомъ своего основателя Морлэнда и рѣшило строить новый городъ, несмотря на политое разрушеніе и милльонныя потери. Смѣлость этого рѣшенія поразила даже американцевъ и многіе отнеслись къ извѣстію съ недовѣріемъ. Но оно длилось недолго. Уже черезъ недѣлю общество подъ руководствомъ Морлэнда приступило къ работамъ, и притомъ такъ энергично, неутомимо и сознательно, что удивленіе и недовѣрчивое покачиваніе головами смѣнилось восхищеніемъ. Были пущены въ ходъ всѣ вспомогательные источники, попользованы всѣ вліятельныя связи; все, что могло оказаться полезнымъ, было привлечено къ дѣлу. Былъ немедленно составленъ планъ для новаго Гильтоуна.

На фермѣ Гунтрама всѣ принимали горячее участіе въ случившемся. Особенно Траудль была внѣ себя отъ волненія. Она немедленно написала Алисѣ, но тонъ отвѣта чрезвычайно удивилъ ее: онъ былъ ласковъ, но поразительно спокоенъ; очевидно Алиса не была глубоко потрясена несчастьемъ, унесшимъ съ собою все богатство Морлэнда. Адальбертъ въ свою очередь удивлялся, что его другъ, намѣревавшійся возвратиться на ферму вслѣдъ за ними, до сихъ поръ оставался у Морлэндовъ. Зигвартъ сообщилъ ему въ короткихъ словахъ, что надѣется бытъ при данныхъ обстоятельствахъ полезнымъ Морлэнду и, согласно его желанію, остается пока у него. Онъ довольно часто присылалъ о себѣ короткія вѣсти, не вдаваясь ни въ какія подробности.

Наконецъ въ концѣ мѣсяца Адальбертъ потерялъ терпѣніе. Пожаръ не коснулся желѣзнодорожнаго сообщенія между Бэрклеемъ и Гильтоуномъ, и Гунтрамъ отправился отыскивать своего пропавшаго друга. Онъ не привезъ его съ собою, но зато съ нимъ пріѣхала Алиса. Ея отецъ настоялъ на томъ, чтобы она отдохнула въ лѣсной тиши отъ волненій послѣдняго времени.

Дѣло было къ вечеру. Алиса пошла гулять по дорогѣ въ Бэрклей, а Гунтрамъ, только что вернувшійся съ объѣзда полей, сидѣлъ съ женой на верандѣ. На лужайкѣ старшій мальчикъ возился съ маленькой Алисой, въ послѣднія недѣли сдѣлавшей значительные успѣхи въ ходьбѣ. Адди носился по опушкѣ лѣса, гоняясь за пестрой птицей.

— Итакъ, завтра пріѣдетъ Зигвартъ, — сказала Траудль. — Давно пора.

— Да, если его отпустятъ, — отвѣтилъ Гунтрамъ. — Онъ, кажется, сдѣлался крайне необходимымъ въ Гильтоунѣ. Вообще ты не можешь себѣ представить, Траудль, что тамъ происходитъ. Я зналъ, что поговаривали о новой отстройкѣ, но все-таки ожидалъ найти всѣхъ въ подавленномъ настроеніи, чуть не въ отчаяніи. Однако на это тамъ, кажется, нѣтъ времени. Вилла Морлэнда, гдѣ теперь устроена главная контора, напоминаетъ пчелиный улей. Тамъ устраиваютъ засѣданія, составляютъ и чертятъ планы, разсылаютъ во всѣ стороны свѣта бѣлаго телеграммы, а внизу, въ долинѣ, разбираютъ и вывозятъ развалины бывшаго города. Американцы поразительны. Намъ за ними не угнаться.

— Но что же тамъ собственно дѣлаетъ Зигвартъ? — спросила Траудль. — Что ему за дѣло до всего этого?

— Богъ знаетъ, но ко всей этой печальной исторіи онъ чувствуетъ себя, какъ рыба въ водѣ, и имѣетъ предовольный видъ. Онъ сдѣлался форменнымъ адъютантомъ Морлэнда и почти не отводитъ отъ него. Ума не приложу, откуда взялась между ними такая дружба.

— А Морлэндъ? Неужели онъ дѣйствительно оправился отъ этого ужаснаго удара?

— Ну, по его наружности все-таки очень замѣтно, что ему пришлось вынести. Онъ постарѣлъ на нѣсколько лѣтъ въ эту несчастную ночь, но не утерялъ энергіи, такъ какъ словно созданъ изъ желѣза и стали. Онъ командуетъ, распоряжается, издаетъ постановленія такъ же энергично, какъ и прежде, и всѣ акціонеры цѣпляются за него и вполнѣ подчиняются ему. Они чувствуютъ, что отъ него и отъ его личной дѣятельности зависитъ вся будущность ихъ общества. Германъ только наскоро объяснилъ мнѣ, въ чемъ дѣло, но мнѣ кажется, что онъ осилитъ это препятствіе. Чертъ возьми, вотъ это — энергія!

— Я не могу понятъ Алису, — задумчиво отвѣтила Траудль. — Она тиха и молчалива, но вовсе не угнетена, какъ я этого боялась. Напротивъ, въ ней иногда вспыхиваетъ какое-то радостное оживленіе, котораго я никогда не замѣчала въ ней раньше, и вообще она гораздо милѣе, чѣмъ прежде. Но что это съ Адди? — внезапно прервала она свою рѣчь. — Онъ несется сюда сломя голову.

Маленькій Адди дѣйствительно несся по лужайкѣ такъ быстро, какъ только позволяли его коротенькія ножки. Онъ весь раскраснѣлся отъ волненія и, едва добѣжавъ до веранды, закричалъ:

— Папа, мама, онъ поцѣловалъ ее, я самъ это видѣлъ!

— Кто и кого поцѣловалъ? — спросилъ Гунтрамъ.

— Дядя Гелманъ и тетя Алиса.

Громкій смѣхъ родителей былъ ему отвѣтомъ.

— Ты, кажется, бредишь, мальчикъ! — воскликнулъ Адальбертъ. — Дядя Германъ до этого не охотникъ, и ты отлично знаешь, что его даже нѣтъ здѣсь. Онъ въ Гильтоунѣ и пріѣдетъ только завтра утромъ.

— Онъ здѣсь, — упрямо настаивалъ Адди, — и поцѣловалъ тетю нѣсколько лазъ подлядъ, и не хотѣлъ пелестать.

Этотъ докладъ былъ встрѣченъ рѣшительнымъ недовѣріемъ.

Гунтрамъ чуть не задохся отъ смѣха, а мать проговорила коротко и ясно:

— Адди, ты — маленькій дурачекъ!

— Да, мама, — подтвердилъ подбѣжавшій Германъ, слышавшій весь разговоръ, — Адди — дѣйствительно дурачекъ!

Бѣдный мальчикъ очень огорчился всеобщимъ издѣвательствомъ, а безцеремонно выраженное о немъ мнѣніе окончательно вывело его изъ себя, и онъ громко заплакалъ. Однако Траудль не обратила на это особеннаго вниманія. Когда на ея дѣтей находили капризы, она позволяла имъ кричать, сколько угодно. Она взяла на руки маленькую Алису и послѣдовала за мужемъ, который ушелъ въ комнаты съ Германомъ. Окончательно разгоряченный, Адди усѣлся на ступеньки веранды и дѣйствительно раскапризничался. Онъ громко вопилъ о своей обидѣ и своемъ горѣ. Въ такомъ безутѣшномъ состояніи нашелъ его Гофштетеръ, вернувшійся съ лѣсныхъ работъ.

— Что случилось съ моимъ мальчикомъ? Опять Германъ побилъ? — спросилъ онъ, — Я уже сколько разъ говорилъ тебѣ, что въ такихъ случаяхъ не ревутъ, а даютъ сдачи.

— Онъ все-таки цѣловалъ ее, — упрямо повторилъ Адди, поднявъ заплаканное личико, — и нѣсколько лазъ. А они не хотятъ вѣлить мнѣ, и мама говолитъ, что я — маленькій дулачекъ, а Гетманъ говолитъ, сто я всегда былъ дулачекъ.

За этими словами послѣдовалъ новый плачъ.

Гофштетеръ покачалъ головой. Было вполнѣ въ порядкѣ вещей, что мальчики дрались, но къ поцѣлуямъ они вовсе не были расположены. Онъ ничего не понялъ изъ словъ ребенка и принялся разспрашивать его, какъ вдругъ Адди подпрыгнулъ, какъ мячикъ, и закричалъ:

— Вотъ они, вотъ они!

Гофштетеръ оглянулся и вытаращилъ глаза отъ изумленія: по лужайкѣ шли Зигвартъ съ Алисой, да еще подъ-руку. Адди побѣжалъ имъ навстрѣчу и заявилъ съ торжествующимъ видомъ:

— Ты цѣловалъ тетю, дядя, тамъ, въ лѣсу. Я самъ это видѣлъ, и я — вовсе не маленькій дулацекъ.

И тутъ случилось нѣчто, окончательно превратившее Гофштетера въ соляной столбъ: графиня, эта важная свѣтская дама, покраснѣла, какъ молоденькая дѣвушка, вспыхнула до корней волосъ, а Германъ Зигвартъ скапалъ смѣясь:

— Ты — настоящій маленькій шпіонъ. Зачѣмъ же ты подсматривалъ за нами? Дядя Гофштетеръ, не смотрите на насъ, какъ будто на васъ обрушилось небо. Мы, какъ слѣдуетъ, — женихъ, и невѣста и собираемся въ качествѣ таковыхъ представиться всѣмъ.

Онъ вошелъ въ домъ со своей невѣстой; Адди немедленно отправился за ними, а лѣсничій продолжалъ стоять, опустивъ руки и разинувъ ротъ, и старался постичь непостижимое.

Въ комнатахъ при неожиданномъ извѣстіи разразилась цѣлая буря. Траудль точно съ неба упала; мужъ ея былъ сильно огорченъ такимъ вѣроломнымъ молчаніемъ. Они оба вовсе не предвидѣли случившагося.

— Ты даже ни на что не намекнулъ мнѣ, когда я былъ въ Гильтоунѣ, — съ упрекомъ воскликнулъ Адальбертъ, — а вѣдь въ то время навѣрное все уже было рѣшено.

— Да, мы тогда уже порѣшили, — сказалъ Германъ, — но мы уговорились съ моимъ тестемъ при существующихъ условіяхъ не объявлять о нашей помолвкѣ, а сразу объявитъ о состоявшемся бракѣ, который совершится на будущей недѣлѣ.

— На будущей недѣлѣ? — съ удивленіемъ повторила Траудліь. — Но, Алиса, развѣ у тебя все уже приготовлено?

Алиса беззаботно и весело улыбнулась.

— Германъ говоритъ, что это лишнее, и онъ правъ; мы хотимъ какъ можно скорѣе стать мужемъ и женой, скромно повѣнчаемся въ Бэрклеѣ. Папа пріѣдетъ изъ Гильтоуна; а потомъ мы вернемся съ нимъ и поселимся въ верхнемъ этажѣ нашей виллы.

Гунтрамъ былъ удивленъ не менѣе жены; онъ поспѣшилъ отвести своего друга въ сторону и вполголоса опросилъ:

— Вы хотите жить на виллѣ? Да развѣ ты совсѣмъ остаешься здѣсь?

— Пока, да. Теперь я не могу увезти Алису отъ отца. Бываютъ часы, когда, вспоминая о томъ, что онъ потерялъ, онъ впадаетъ въ уныніе и потому особенно нуждается въ насъ. У меня еще цѣлыхъ восемь мѣсяцевъ свободныхъ, и это время я пробуду съ нимъ.

— У васъ будетъ очень безпокойный медовый мѣсяцъ, — сказалъ Адальбертъ, — я вѣдь видѣлъ, какая тамъ сутолока, точно въ голубятнѣ. У васъ не будетъ ни минуты спокойной.

— О, нѣтъ! Морлэндъ нашелъ необходимымъ перенести свою контору въ городъ. Зданіе клуба къ счастью не пострадало отъ огня; въ верхнемъ этажѣ онъ поселится самъ, а остальныя комнаты будутъ отведены подъ засѣданія и работы общества. Я ежедневно буду ѣздить. туда, и мы съ Алисой преспокойно заживемъ на виллѣ.

— А твоя поѣздка по Америкѣ съ научной цѣлью?

— Отъ нея, разумѣется, придется отказаться. Но я объ этомъ не сожалѣю. Мое сотрудничество въ возрожденіи Гильтоуна принесетъ мнѣ больше пользы, чѣмъ любая поѣздка, а какъ зять Морлэнда, я буду имѣть при постройкѣ первый голосъ. Мы уже усердно принялись за дѣло, составляя пока лишь планы и проекты, которые очень скоро будутъ примѣнены къ дѣлу.

Гофштетеръ, оставшись одинъ на верандѣ, постигъ наконецъ совершившійся поразительный фактъ, такъ какъ въ открытыя окна до него доносилось каждое слово.

Значитъ, все-таки мужемъ графини будетъ Германъ? О немъ-то онъ и не подумалъ. Нечего и говорить, что онъ былъ какъ будто нарочно созданъ для этой надменной золотой принцессы, потому что онъ-то никогда ничего не возьметъ отъ нея. Онъ сумѣетъ основательно подчинить ее себѣ и распоряжаться ею. Еще никогда въ жизни лѣсничій не чувствовалъ такого глубокаго удовлетворенія, какъ въ эту минуту.

Между тѣмъ обѣ молодыя женщины подошли къ окну, не замѣчая подслушивавшаго ихъ человѣка. Траудль все еще не могла освоиться съ мыслью о такой скорой свадьбѣ. Она слыхала, съ какимъ блескомъ и великолѣпіемъ было отпраздновано въ Нью-Іоркѣ вѣнчаніе Алисы Морлэндъ съ Бертольдомъ Равенсбергомъ, и потому нерѣшительно спросила:

— Значитъ, вы хотите вѣнчаться въ маленькой церкви въ Барклеѣ? И на свадьбѣ будутъ только твой отецъ и мы, какъ свидѣтели? Это будетъ пожалуй такая же тихая и скромная свадьба, какъ наша въ Равенсбергѣ?

Алиса улыбнулась сіяющей, счастливой улыбкой, потомъ наклонилась къ своей пріятельницѣ и сказала голосомъ, какого Траудль еще ни раза не слыхала отъ нея:

— Да, Траудль, такая же скромная и такая же счастливая.

Гофштетеръ услыхалъ этотъ тонъ и чуть было опять не сбился съ толка. Потомъ онъ сложилъ руки и прошепталъ съ глубокимъ вздохомъ облегченія:

— Онъ справился съ нею, это несомнѣнно. Браво, Германъ!

XXVII.

Большой океанскій пароходъ быстро приближался къ берегамъ Европы. Было еще очень рано, и утренній туманъ еще окутывалъ море, но большая часто пассажировъ уже вышла на палубу.

Въ сторонѣ отъ другихъ стояли высокій мужчина съ бѣлокурыми волосами и бородой и молодая женщина въ дорожномъ плащѣ. Она. вздрагивала отъ утренняго холода, а онъ заботливо наклонился къ ней.

— Не лучше ли намъ сойти въ каюту? Тебѣ не слѣдуетъ зябнутъ, Алиса.

— О, нѣтъ! — запротестовала она, — Мнѣ хотѣлось бы видѣть, когда покажется берегъ.

Зигвартъ снялъ съ плечъ свой пледъ и укрылъ ее.

— Почти годъ прошелъ съ тѣхъ поръ, какъ этотъ берегъ исчезъ изъ моихъ глазъ, — сказалъ онъ, указывая рукою туда, гдѣ лежала въ туманной дали Германія, — и чего только не случилось въ это время? Мнѣ очевидно уже было суждено работать въ Гильтоунѣ. Когда-то я воспротивился этому, но мнѣ все-таки пришлось приложить руку къ постройкѣ новаго города. Теперь уже всѣ планы одобрены и, благодаря Бога, приводятся въ исполненіе.

— Но какой упорной борьбы стоило тебѣ это! — возразила Алиса. — Папѣ пришлось пустить въ дѣло весь свой авторитетъ.

— Да, всѣ стремились повторить прежнюю ошибку: начать строить какъ можно скорѣе и какъ можно неосновательнѣе, не думая о возможности вторичной катастрофы. Къ счастью папа произвелъ необходимое давленіе. Кстати, тебѣ не жаль, что пришлось такъ быстро реализовать нѣмецкіе капиталы?

Алиса покачала головой.

— Нѣтъ, Германъ, я никогда не любила Равенсберга. Я провела въ немъ всего одинъ счастливый часъ — тотъ, когда мы созвали, что любимъ другъ друга. Все, что было дальше — одно горькое воспоминаніе. Теперь Равенсбергъ въ чужихъ рукахъ, и мнѣ кажется, что мы можемъ наконецъ сброситъ съ себя тяготѣвшее надъ нами бремя.

Зигвартъ нахмурился. Онъ подумалъ о катастрофѣ, стоившей жизни графу Равенсбергу, и о прощаніи съ нимъ въ ночь предъ его смертью. Потомъ онъ рѣшительно выпрямился и произнесъ:

— Да, похоронимъ это прошлое; оно миновало навсегда. Намъ обоимъ пришлось много бороться, чтобы сквозь мрачныя тучи увидѣть наконецъ безоблачное небо. И я везу тебя на родину какъ побѣдную награду. Тетерь мы будемъ думать только о нашемъ будущемъ, о его цѣляхъ и задачахъ.

— Неужели ты уже думаешь о новой работѣ? — съ легкимъ упрекомъ въ голосѣ спросила Алиса. — Ты такъ много работалъ все послѣднее время, — тебѣ слѣдовало бы хоть немного отдохнуть.

— Отдохнутъ? Я не нуждаюсь въ отдыхѣ и не хочу отдыхать. Работа — счастье, жизнь, и я буду работать, пока хватитъ силъ.

Даль посвѣтлѣла, туманъ разсѣивался, подъ солнечными лучами.

— Со стороны Берндтовъ было конечно очень мило предложить намъ остановиться у нихъ, — снова заговорилъ Зигвартъ, — но я все-таки очень благодаренъ тебѣ, что ты отклонила это предложеніе. Удовольствуемся покамѣстъ моей холостой квартирой. У меня довольно художественно обставленный уголокъ. Къ осени устроимъ себѣ квартиру и переѣдемъ туда… втроемъ.

Молодая женщина слегка покраснѣла и прислонилась головой къ плечу мужа,

— Папа очень, очень счастливъ, что явилась эта надежда, — тихо сказала она: — это облегчило ему разлуку. Вѣдь имѣть внука всегда было его завѣтнымъ желаніемъ.

— И это поможетъ ему трудиться. Я увѣренъ, что онъ не нуждается въ подобномъ поощреніи, но при прощаніи, онъ все-таки снова повторилъ мнѣ: «Для васъ и вашего потомства». И онъ исполнитъ то, что предпринялъ: дѣло у нихъ тамъ такъ и кипитъ. Посмотри, Алиса, тамъ уже видна земля, наша родина!

КОНЕЦЪ.