Два мгновения (Гарин-Михайловский)
| Два мгновения |
| Источник: Гарин-Михайловский Н. Г. Собрание сочинений. Том V. Рассказы. — СПб.: «Труд», 1908. — С. 258. |
- Википроекты
Зашёл разговор о том: страшно или нет умирать?
Человек средних лет, с энергичным нервным лицом, умными глазами, заговорил:
— Как когда. Вот как в промежутке всего нескольких дней, в тех же почти внешних условиях, я видел два раза подряд смерть в глаза. Я с своей партией жил тогда в Батуме. Собственно не в Батуме, а в окрестностях его, — делал разведки. Неделю всю мы проводили на работах, а в воскресенье ездили в Батум на отдых. Я первый год был тогда женат только и, вы понимаете, какое для меня было удовольствие в этих поездках. Мы проводили в городе всё воскресенье, ночевали, и на другой день возвращались на работы. Был март. Весна уже начиналась. Травка зеленела, листья деревьев, как нежная паутина, едва сквозили на фоне безоблачного неба… Солнце, изумрудное море… Там вдали кремовые горы с вечным снегом… Чудное утро, лошади поданы, чтобы ехать в город, потому что было это как раз в воскресенье. Если вы бывали в Батуме, то, может быть, помните, что берег его описывает большой полукруг: там в глубине Батум, почти напротив скалистые, дикие берега Цихидзирских гор. И, таким образом, кратчайшая дорога от этих Цихидзирь, где мы и работали, было море, — вёрст семь всего, а берегом вёрст пятнадцать. Подъехал грек на лодке и предложил под парусом доехать в четверть часа. Мы согласились, отправили лошадей и поехали. Море, воздух, солнце — праздник в природе, праздник отдыха в нас, — мы были в редком настроении, когда вся жизнь кажется такой же, чудной и прекрасной, как этот волшебный уголок земли. И вдруг шквал. Что такое шквал? Чёрное море — очень капризное море. Весной и осенью явление там обычное этот шквал. Неожиданная буря, вихрь, какая-то серая стена с стремительной быстротой несётся и впереди этой стены тишь и гладь, а за ней море уже мгновенно закипает, бурлит, свист бури и в серой кипящей мгле так часто гибнут такие лодки, как наша.
Бледный лодочник успел только крикнуть:
— Ложись!
Сперва рассмеялись все, но на лице лодочника прочли что-то такое страшное, что мгновенно все, кроме меня, легли на дно лодки. Почему я не лёг — я не знаю. Какая-то глупая гордость! Шквал налетел. Что-то страшное заварилось мгновенно кругом: откуда взялись волны, куда исчезло солнце, — что это клокочет, кипит и бросает нашу лодку. Нет, нет, спасенья быть не может в этом аде. Какой-то ужас, дикий ужас сковывает и сознание в то же время работает с непередаваемой ясностью. Шаг за шагом с неумолимой последовательностью приближается это неотвратимое мгновение. Вот из-под лодки точно выросла страшная седая зелёно-прозрачная волна, заглянула в лодку и тяжело обвалилась. Головы смоченных лежащих там внизу быстро поднимаются, мгновение тому назад они ещё смеялись, на их лицах отвратительный ужас смерти. Ещё волна и глаза судорожно ищут, где в той или вот этой, что вдруг раскрывается и куда летит бешено лодка, бездне, конец всему. Неизбежный конец и мысль о жене, уже случайная, равнодушно оставляет уже мёртвую душу: думай не думай, всё равно конец всему и от всего живого мира мы уже отрезанные ломти и некому даже передать будет этих последних мгновений. Словом я струсил так постыдно, как никогда не мог и предположить. А этот ужас сознания страха и бессилие совладать с ним? О, как это ужасно, когда человек познаёт вдруг предел своих сил, своего я, когда он уже может сам на себя посмотреть вдруг с сожалением, сознанием слабости сверху вниз… Нас выбросило на берег… Какая-то животная радость охватила нас: мы, мокрые до последней нитки, с следами, может быть, ещё этого ужаса на лицах танцевали, как дикари, на берегу: поднимали наши ноги, энергично быстро поднимали и скалили зубы друг другу.
Шквал пронёсся, опять мирное солнце, песчаный берег, дорога, идут два турка, несут молодых козлят. Молодые козлята, травка весны, радость жизни, прилив этой жизни… Я помню, купил этих двух козлят и пешком восемь вёрст, всё время счастливый, нёс их — этот залог весны, возвращённой жизни.
Даже унижение было источником радости: что же, я такой же, как все, а думал, что выше их. Милые мои, все вы друзья и я меньше вас, но я жив, я счастлив.
Да, это был хороший день с ужасным мгновением, и такого дня я не переживал, может быть, но мгновение было лучшее, и я его пережил всего через несколько дней.
Опять те же Цихидзири, то же небо, море, солнце… Мы завтракаем. А там по морю плывёт плот и четыре турка на нём. Десятник Вдовиченко, хохол, молодой, говорит:
— Ишь, подлецы, а если шквал?
Рабочий, по фамилии Копейка, саженного роста, тоже хохол, лениво жуёт свой хлеб и рассказывает, не спеша, как под Ак Паланкой их кавалерия прыгала с такой же кручи, как эта, прямо в реку. Я смотрю с наших высот туда, где беспокойно ласкается к берегу море, голова невольно кружится, и я тяжело переживаю и это ощущение необходимости лететь туда вниз и сознание, что мои нервы не выносят никаких круч. Я поборяю, конечно, себя, но что это мне стоит всегда?
И вдруг шквал и уже раздирающий душу крик четырёх турок на плоту. Какая-то лодка там внизу спешит пристать к берегу: пристала и выгружает мешки с мукой. А плот уже разбит и четыре турка, каждый обхватив два бревна, ныряют там среди разорванного плота, целого леса поднимающихся и опускающихся брёвен. И на нас, сидящих на берегу, налетел уже шквал, как ножом, резким ветром срезал наши шляпы, завтрак, свист бури, грохот моря и, заглушая всё, нечеловеческий крик о помощи оттуда из кипящего котла. Я уже ничего не сознаю. Чей-то голос:
— Нельзя, вы — отец семейства!
Но этот рёв бури, вопли тех?!
— Не сюда, не сюда, — убьётесь!!
Разве я могу убиться? Ноги мои, нервы мои — сталь и я стремглав несусь вниз по кручам, куда заглянуть было страшно за мгновение. Я уже внизу, за мной сыплется щебень, камень, за мной летят другие. Мы уже в лодке и отплываем. Вот Вдовиченко, Копейка. Лодка плывёт, поворот, мы каждое мгновение вот-вот опрокинемся… Что ж опрокинемся… И мне весело, и я беззаботно напеваю какую-то весёлую песенку. Я вижу, что моё веселье льёт огонь в жилы этих… Я-то, я-то знаю, чего хочу, но это Вдовиченко и Копейка и на вёслах сидящие, безвестные работники, вас какая сила двигает? Э, в ваших глазах я вижу Бога, вы избранники Его и честь быть с вами, честь сознавать себя равным вам, безвестным героям… честь, великая честь быть равным там, где человек равен Божеству…
Брёвна, брёвна! Вверх и вниз, — держи лодки, — разобьёт? Ха-ха! Мимо!..
Какой-то турок с перепугу топор свой суёт, когда каждое мгновение дорого. Вдовиченко с азартом бросает топор в воду — уже за волосы тащит ошеломлённого в лодку. Они уже все тут и мы мчимся назад…
Рассказчик смолк, вздохнул всей грудью:
— О, если бы в такое мгновение умереть!