Два инквизитора (Никколини; Курочкин)/ДО
| Два инквизитора |
| Оригинал: ит. Antonio Foscarini. — Источникъ: Складчина. Литературный сборникъ составленный изъ трудовъ русскихъ литераторовъ въ пользу пострадавшихъ отъ голода въ Самарской губерніи. — СПб.: Типографія А. М. Котомина, 1874. — С. 119—128. |
Актъ II.
Сцена III
Въ тяжолыя минуты застаетъ
Меня приходъ твой, — Лоредано, горе
Семейное гнететъ меня и жду
Я отъ тебя полезнаго совѣта…
Прости… но я сегодня нѣмъ и глухъ
Къ тревогамъ мелкимъ суеты вседневной…
Мой духъ — иной заботою объятъ,
Иныхъ идей величіемъ взволнованъ!
Знай… я провелъ сегодня ночь безъ сна
Надъ чтеньемъ намъ однимъ доступной книги;[2]
Съ ея страницъ суровыхъ на меня
Повѣяло минувшимъ — нашихъ дѣдовъ
Мысль трезвая и разумъ прозорливый
Вполнѣ предъ мной открылись… понялъ я
Значенье вѣры ихъ неумолимой
Въ могущество спасительнаго страха!..
Я размышлялъ не мало… и теперь
Проникъ я въ смыслъ глубокій нашей силы
И власти; я теперь постигъ вполнѣ
И знаю, чѣмъ быть долженъ инквизиторъ,
На что странѣ мы нужны въ наши дни…
И ты пришелъ, чтобъ научить меня
Какъ дѣйствовать намъ сообща отнынѣ?
Ты отгадалъ. Должна здѣсь наша власть
Безпечною и дремлющей казаться,
Но въ тоже время тысячью очей
Все видѣть, — слышать тысячью ушами.
Обязаны не только проникать
Мы въ смыслъ рѣчей, людьми произносимыхъ,
Но на лету не выданное ими
Ловить во взглядѣ, жестѣ, вздохѣ самомъ…
Присутствовать повсюду мы должны
Гдѣ для порока — шумное приволье,
На празднествахъ тщеславныхъ, на гуляньяхъ —
Гдѣ люди забываютъ осторожность.
Минуты увлеченій вызываютъ
Порою наслажденья… въ тѣ минуты
Должны мы въ бездны сердца проникать,
Чтобъ тайны ихъ выкрадывать… ихъ выдать
Тогда одно мгновеніе намъ можетъ:
Неосторожно сказанное слово,
Какъ молнія, порою освѣщаетъ
Всю жизнь и всѣ стремленья человѣка.
Да! наша власть могуча и страшна
И нѣтъ границъ ей!.. до всего достигнуть
Мы можемъ силой всемогущей тайны…
Ей — людямъ ночь страшна… и безъ нея
Нѣтъ ни одной въ природѣ силы грозной!
Ты правь вполнѣ: венеціанскій умъ
Насъ мракомъ тайны окружилъ недаромъ.
Кто избранъ изъ Совѣта Десяти
Бываетъ въ инквизиторы — не знаетъ
О томъ никто, — и наши имена
Ни сильнымъ, ни народу неизвѣстны;
Порокъ о нихъ догадываться можетъ,
Но спрашивать ни у кого не смѣетъ,
Преступникъ часто предъ своимъ судьей
Находится и самъ того не зная…
Мы — Высшему подобно существу
Невидимы и вмѣстѣ вездѣсущи!..
И можемъ мы за то, какъ Божій громъ,
Испепелять нежданно нечестивыхъ!
Но въ этомъ, Контаринъ, еще не все
Удобство тайны: для того скрываемъ
Мы отъ людей причины наказанья
И родъ его, что слабый умъ людской
Всего сильнѣй — незнанье устрашаетъ…
Должны мы о судилищѣ своемъ
Такую мысль поддерживать въ народѣ —
Что каждый ложный шагъ его мы знаемъ
И вмѣстѣ — не прощаемъ ничего!
Смущенное боязнью преступленье
Всегда само себя при этомъ выдаетъ —
И если наша кара вслѣдъ за нимъ
Проявится нежданно и всесильно,
То ею оглушается народъ!
И станутъ всѣ благоговѣть невольно
Предъ нашими рѣшеньями, не смѣя
Себѣ вопросовъ даже задавать
«За что? и какъ?» считая пониманье
Сокрытыхъ цѣлей нашихъ недоступнымъ
Для разума… какъ Божіихъ путей
И мудрости Его — проникновенья…
Величественный образъ начерталъ
Ты нашего могущества!.. должны мы
Вселять въ умахъ благоговѣйный ужасъ,
Чтобы блѣднѣли люди, какъ рабы,
При мысли о Совѣтѣ Трехъ — и въ прахѣ
Челомъ склонялись, если бы дерзнуть
Осмѣлились — судить о нашихъ карахъ,
Чтобы при этомъ только въ высь небесъ
Указывая трепетной рукою
Они произносили: «намъ ясна
Днесь воля неба!» … Ярче и сильнѣй
Не проявлялась власть на этомъ свѣтѣ!
Народъ — дитя; имъ надо управлять
Держа его подъ страхомъ неустанно;
Готовъ онъ въ Богѣ — лишь тирана видѣть
И признавать въ любомъ тиранѣ — Бога!
Я понимаю, что достигнуть намъ
Подобнаго величья надо! Смѣло
Тогда-бъ я могь и ненависть свою
Вполнѣ насытить…
Властью одинакой
Мы обладаемъ — и сошлись при этомъ
И въ ненависти нашей: ненавидимъ
Мы съ силой одинаковой — ты сына,
А я отца. Но ты меня счастливѣй,
Ты къ цѣли — ближе; знаменитый родъ
Спасти не можетъ твоего врага
Отъ гибели… но дожъ — другое дѣло!..
Пускай я съ тайной радостью любуюсь
Висящей межъ оружіемъ въ сенатѣ
Сѣкирой той, которой голова
Отрублена Фальери… но едва ли
Къ ней безопасно было бы прибѣгнуть
Въ пороками разслабленное время…
И жажду личной мести я въ себѣ
Заставилъ смолкнуть… видно намъ одной
Приходится довольствоваться жертвой…
Хоть до могилы — жосткія слова,
Какія дожъ, врагамъ моимъ на радость,
Въ лицо мнѣ бросилъ — я забыть не въ силахъ!
Они стрѣлой отравленной вонзились
Мнѣ въ серце — навсегда!..
Ты намекнулъ,
Что погубить Антоніо возможно?..
И подтверждаю снова: онъ погибнетъ!
Еще сегодня мраморнаго льва
Въ холодной пасти, жалобамъ открытой,[3]
Я обвиненье на него нашелъ;
Прочти… оно со мною…
(читаетъ)
«Фоскарини
Антоніо — опасенъ государству:
Мечтаетъ онъ, въ безумномъ ослѣпленьи,
Власть подорвать — Венеціи основы
Совѣта Трехъ.» Чтожъ думаешь ты делать?
Когда-бъ онъ не былъ ненавистенъ мнѣ
Съумѣлъ бы я отважнаго безумца
Всѣ замыслы развѣять, только слово
Ему шепнувъ — и въ ужасѣ то слово
Всю жизнь не позабылъ бы онъ… но намъ
Иное нужно… пусть пока безпечно
Надъ пропастью стоитъ онъ… мы его
Тогда столкнемъ, когда намъ будетъ надо.
И не боишься ты, что казнь его
Возбудить общій ропотъ?
Инквизиторъ
Свою боязнь чужою кровью тушитъ…
Ты дѣйствовать ужь началъ?
Записалъ
Антоніо я Фоскарини утромъ
Въ ту книгу, изъ которой имена
Смываются одною только кровью…[4]
Но все таки, еще придется ждать
Благопріятной мщенію минуты;
А между тѣмъ, боюсь я, ослабѣть
Въ твоей груди за это время можетъ
Гнѣвъ на отца его…
Какъ! ты меня
Еще теперь почесть способнымъ можешь
Къ подобному забвенью?.. вѣрить мнѣ
Не хочешь ты, что помогать рѣшился
Я мщенья твоего осуществленью?
Пойми-жъ, что мнѣ и самому нужна
Погибель Фоскарини… Карой смерти
Ты жаждешь сына наказать скорѣе,
Я — казнью сына — накажу отца!
Дожъ будетъ жить и послѣ этой казни,
Но будетъ лютой смерти тяжелѣе
Ему та жизнь!.. минута за минутой
Ея тянуться будутъ безконечно…
Безвыходнымъ отчаянемъ будетъ
Отравлено его существованье!
Ты побѣдилъ меня… я виноватъ
Въ той живости, съ какою усомнился
Въ энергіи твоей могучей… но
Я утомленъ душевною тревогой,
Вся жизнь моя разбита — отъ меня
Далёка радость всякая: въ печали,
Въ слезахъ, проводитъ дни свои Тереза,
И этихъ слезъ, обидныхъ для меня,
Причины я узнать не въ состояньи!..
О, какъ бы отдохнулъ я, еслибъ могъ
Увѣриться вполнѣ въ своей догадкѣ,
Что смѣетъ непокорная супруга
Любить тайкомъ Антоніо!..
Тогда-бъ
Казнь Фоскарини — праздникомъ вполнѣ
Тебѣ была бы… онъ же не избѣгнетъ
Ея навѣрно… но неужли ты
Еще забыть свою не можешь юность
И нѣжныхъ чувствъ еще какихъ-то ищешь
И вѣришь въ нихъ?.. И ты въ своей семьѣ
Къ себѣ повиновенья не находишь?..
Передъ тобой трепещутъ…
Я любви
Желаю…
Ты не говори со мною
Объ этомъ словѣ; я не понимаю
Его совсѣмъ, — не для любви я созданъ…
Я слабостей въ себѣ не допускаю
И одинокъ всегда съ самимъ собою!
Прощай — иду въ судилище теперь я
И тамъ съ тобой увижусь…
Сцена IV
Онъ меня
Сильнѣй! Онъ — инквизиторомъ родился,
Я сдѣлался имъ только!.. Будто кладъ
Онъ бережетъ въ себѣ глухую злобу
На цѣлый міръ — и радость доставляетъ
Ему возможность, мрачная безщадность
Кровавыхъ каръ… разжалобить его
Души жестокой — ничего не можетъ!
Ни возрастъ, ни мольбы — на состраданье
Не въ состояніи его подвигнуть…
Въ безкровное его, глухое сердце
Для кроткихъ чувствъ нмтъ доступа… Неможетъ
Онъ сдѣлаться по слабости преступнымъ,
Но злодѣянье совершить… и звѣрство
Отъ мужества избытка — онъ способенъ…
Какъ мы не сходны!.. сталъ жестокимъ я,
Себя вполнѣ несчастнымъ сознавая,
И я хотѣлъ бы всѣхъ лишить покоя —
За то что самъ я имъ не обладаю!..
Примѣчанія.
- ↑ Джіовани Баттиста Никколини (р. 1789 † 1861) поэтъ, пользующійся громадною славою въ Италіи извѣстенъ у насъ чуть-ли не по имени только. Ни одно изъ его провзведеній не переведено по русски, за исключеніемъ небольшаго отравка изъ трагедіи «Арнальдъ да Брешія» напечатаннаго въ «Сборникѣ Иностранныхъ Поэтовъ», гг. Берга и Костомарова. Причиною этого, кромѣ равнодушія, господствующаго вообще въ русской литературѣ къ литературѣ итальянской, отчасти и самый характеръ творчества Никколини, политическій и исключительно національный. Большая часть его трагедій и другихъ произведеній нааисаны преимущественно для проведенія идей необходимости національной независимости для Италіи или направлены противъ свѣтской власти папы. Лучшія его трагедіи «Джіовани да Прочида» и «Арнальдъ да Брешія» поэтому, по признанію критиковъ, суть не что иное какъ «революціонный крикъ» (grido revolutionario) и по нашимъ цензурнымъ условіямъ — непереводимы. «Антоніо Фоскарини» считается тоже одною изъ его лучшихъ трагедій. Написана она въ 1826 г. — и имѣла такой громадный успѣхъ на сценѣ, что тотчасъ же была переведена на всѣ европейскіе языки. Замѣчательно, что на нѣмецкій языкъ (прозою) перевелъ ее принцъ Луи Бонапартъ, впослѣдствіи императоръ Наполеонъ III. Другой изъ членовъ этой семьи пріобрѣтшій себѣ впослѣдствіи такую печальную извѣстность убійствомъ Виктора Нуара, тотъ перевелъ въ молодости, но уже на французскій языкъ другую трагедію Никколини «Навуходоносоръ» — представляющую собою аллюзію на судьбу Наполеона I. (Прим. перев.)
- ↑ «Статутъ Ивквизиціи», запиравшійся въ особенномъ ящикѣ ключъ отъ котораго хранился въ теченіе мѣсяца поочередно у одного изъ инквизиторовъ Совѣта Трехъ, для того чтобъ каждый изъ нихъ могь его безпрепятственно и подробно изучать. (Прим. перев.)
- ↑ Въ это отверстіе вкладывались доносы инквизиторамъ. Всѣ бывшіе въ Венеціи и осматривавшіе палаццо дожей знаютъ этого льва. (Прим. перев.)
- ↑ Книга подозрительныхъ «Libro dei sospetti», долженствовавшая находиться постоянно предъ глазами инквизиторовъ, для того, чтобы они не забывали тѣхъ лицъ, которые были «на очереди». (Прим. перев.)