1879.
правитьДВА ДОМА
Романъ Е. Марлитта.
править
I.
правитьБлизь бенедиктинскаго монастыря стоялъ великолѣпный домъ, называемый «Шиллингсгофъ». Въ народѣ онъ слылъ и слыветъ подъ именемъ дома съ колоннадой, не смотря на то, что въ послѣднее время выстроены цѣлыя улицы съ колоннами и колониками. Его построилъ бенедиктинскій монахъ.
Когда гостинницы не составляли еще предмета геройской промышленности, монастыри давали у себя пріютъ путешествующимъ рыцарямъ и иностранцамъ. Иные монашескіе ордена устраивали для этого на своей землѣ гостинницы; для той-же цѣли построенъ и домъ съ колоннами. Монастырь былъ очень богатъ. Братъ Амвросій, архитекторъ и скульпторъ, возвратился изъ Италіи, полный художественнаго вдохновенія, къ-тому-же чувствовалась необходимость въ домѣ для пріема графовъ и коронованныхъ особъ, которые часто проѣзжали по этой дорогѣ съ своими семействами и свитой и охотно искали гостепріимства въ монастырѣ. Вотъ причины, почему рядомъ съ неуклюжимъ остроконечнымъ зданіемъ монастыря выросъ домъ съ великолѣпнымъ фасадомъ. Верхній этажъ его съ полукруглыми окнами и дверьми, украшенными рѣзьбой, представляющей цѣлую растительность, лежалъ на изогнутой воздушной колоннадѣ и отступалъ нѣсколько назадъ, а нижній, выдвигая крыльями, черезъ каждыя три окна, свои колонны, примыкалъ съ южной стороны къ монастырской стѣнѣ и образовалъ съ нею двѣ украшенныя каменными балюстрадами террасы, куда выходили двери второго этажа.
Что видѣлъ и испыталъ на нѣмецкой землѣ этотъ архитектурный иностранецъ, девятнадцатому вѣку мало извѣстно. Въ старину бенедиктинскій монастырь стоялъ за городомъ, въ открытомъ полѣ; только по другую сторону дороги было разбросано нѣсколько спрятавшихся въ кустахъ землянокъ, едва дерзавшихъ открывать свои ставни, когда вечеромъ у крѣпкой монастырской стѣны раздавался стукъ лошадиныхъ подковъ и слышались повелительные голоса посѣтителей.
Яркое пламя факеловъ, адскій вой монастырскихъ собакъ, топотъ и ржаніе коней исчезали быстро, какъ видѣніе, и бѣдняки заползали опять въ свои щели, съ завистью помышляя о дорогихъ монастырскихъ винахъ и пылающихъ очагахъ монастырской кухни… За окнами, плотно завѣшенными коврами, въ обширныхъ залахъ, при свѣтѣ толстыхъ восковыхъ свѣчъ, вставленныхъ въ висящіе съ потолка желѣзные круги, высокорожденные господа и дамы, сбросивъ верхнія платья, сидѣли за длинными дубовыми столами, съ царскою роскошью убранными серебряною посудой. Далеко за полночь кубки, ходили вокругъ стола, стучали кости, и странствующіе музыканты, нашедшіе себѣ временный пріютъ въ монастырѣ на мѣшкахъ съ соломой, должны были пѣть и играть до изнеможенія.
Подъ прикрытіемъ монастыря часто съѣзжались могущественныя особы, для тайныхъ совѣщаній въ залахъ дома съ колоннами. Многіе важные документы того времени носятъ помѣтку бенедиктинской обители. Не были отъ этого въ убыткѣ и господа монахи. Не присутствуя въ засѣданіяхъ, они, благодаря своей изобрѣтательности, постоянно слѣдили за секретными совѣщаніями и, проникнувъ въ тайны своихъ гостей, что часто приписывалось чуду, пріобрѣтали надъ ними могущественное вліяніе.
Послѣ реформаціи монастырь былъ проданъ. Домъ съ колоннадой и большая часть лѣса съ полями и лугами перешли къ семейству фонъ-Шиллингъ, а меньшая часть, но съ монастыремъ и всѣми службами, досталась суконному фабриканту Вольфраму. Фонъ-Шиллинги сломали стѣну, отдѣлявшую домъ съ колоннадой отъ улицы, и отгородили свою землю отъ владѣній фабриканта, такъ какъ въ тѣ времена на доброе сосѣдство никто не могъ разсчитывать… Мазанки исчезли. Прогрессивный духъ города разрушилъ окружавшія его стѣны и выдвинулъ, какъ щупальцы, новыя улицы, такъ что въ теченіе столѣтія домъ съ колоннадой очутился среди самой населенной части города, какъ блестящій золотой жучекъ въ сѣти трудолюбиваго паука.
Не отставали отъ прогрессивнаго духа и фонъ-Шиллинги. Вызванный изъ Нюренберга мастеръ поставилъ на мѣсто разрушенной стѣны, отдѣлявшей домъ отъ улицы, изящную желѣзную рѣшетку, блестящую и прозрачную, какъ брабантское кружево. Лугъ, лежащій за рѣшеткою, былъ прорѣзанъ дорожками съ цвѣтнымъ пескомъ, разрѣзанъ на зеленыя лужайки и куртины, полныя розъ, левкоевъ и пестрыхъ гвоздикъ. Передъ колоннадой изъ краснаго каменнаго бассейна билъ фонтанъ, а сбоку бросали на лужокъ тѣнь роскошныя деревья.
Сосѣдніе фабриканты были гораздо консервативнѣе рыцарей Шиллингсгофа. Они ничего не разрушали и не строили; они только поддерживали существующее, тщательно вкладывая каждый выпавшій камень на прежнее его мѣсто. Поэтому Монастырскій дворъ, какъ они продолжали называть свое жилище, сохранилъ тотъ-же видъ, какой триста лѣтъ назадъ дали ему монахи. Изъ-за стѣнъ выглядывало почернѣвшее отъ времени, покосившееся и вросшее въ землю зданіе. Прохожій видѣлъ испещренную заплатами стѣну, громарыя полукруглыя ворота изъ дубовыхъ брусьевъ и такую-же калитку съ боку, у которой когда-то усталые странники звонили, прося пріюта. Калитка издавала и теперь тѣ-же дребезжащіе звуки, когда въ шесть часовъ вечера изъ ближайшихъ улицъ и переулковъ, какъ и въ отдаленныя времена, приходили покупать молоко у бывшихъ фабрикантовъ, такъ какъ Вольфрамы очень скоро промѣняли ткацкій станокъ на сельское хозяйство и скупили всѣ. окрестные поля и луга, продававшіеся за это время городомъ. Они сберегали и копили. Скупость, упрямство и настойчивость переходили въ нихъ изъ поколѣнія въ поколѣніе. Мужчины не стыдились ходить за плугомъ, а ихъ хозяйки, преемственно одна за другой, стояли за прилавкомъ, продавали молоко и зорко слѣдили, чтобы ни одна копѣйка не проскользнула какъ-нибудь въ руки служанокъ.
Время показало, что Вольфрамы поступали весьма благоразумно. Ихъ богатство росло съ каждымъ годомъ, а вмѣстѣ, и ихъ значеніе. Они почти всѣ были выбираемы въ члены городскаго управленія, и наконецъ, спустя столѣтіе, господа фонъ-Шиллингъ удостоили замѣтить, что у нихъ есть сосѣдъ, бъ этихъ поръ началось между ними дружеское сближеніе. Попрежнему отдѣляла ихъ высокая стѣна, покрывшаяся въ теченіе этого времени со стороны Шиллингсгофа густою сѣтью дикаго винограда, а со стороны монастыря — плющемъ; но новый духъ гуманности разрушилъ ее настолько, что господа фонъ-Шиллингъ не считали ниже своего достоинства воспринять отъ купели маленькаго Вольфрама, а сосѣдъ, приглашаемый ими къ обѣду, и не думалъ считать это за особую честь. Въ теченіе послѣдняго столѣтія судьба совершенно измѣнила положеніе сосѣдей: по мѣрѣ накопленія богатствъ въ сундукахъ семейства Вольфрамъ, касса фонъ-Шиллинговъ пустѣла съ ужасающей быстротою. Они жили на широкую ногу, богато и роскошно, такъ что послѣдній представитель фамиліи, баронъ Крафтъ фонъ-Шиллингъ, съ ужасомъ увидѣлъ себя стоящимъ надъ пропастью имъ самимъ подготовленнаго раззоренія. Въ это время умеръ его двоюродный братъ, у котораго было заложено все помѣстье фонъ-Шиллинговъ. Это обстоятельство послужило къ ихъ спасенію, потому что единственный сынъ барона женился на единственной дочери покойнаго и вмѣстѣ съ нею всѣ родовыя помѣстья вернулись въ родъ фонъ-Шиллинговъ. Это было въ 1860 году.
Въ этотъ-же счастливый годъ въ сосѣднемъ семействѣ случилось событіе, встрѣченное членами его съ величайшею радостью. Нѣсколько поколѣній сряду фамилія Вольфрамъ имѣла только по одному наслѣднику; но въ послѣднія пятьдесятъ лѣтъ не появлялось въ монастырскомъ дворѣ ни одного мужского представителя дома. Послѣдній глава семейства, совѣтникъ и оберъ-бургомистръ города, Францъ Вольфрамъ, сдѣлался вслѣдствіе этого мрачнымъ, молчаливымъ и грознымъ, всегда погруженнымъ въ желчное и злобное настроеніе духа. Пять дочерей, появившихся на свѣтъ одна за другою, были также несносно бѣлокуры, какъ и ихъ мать, всѣ одинаково боялись отца и прятались отъ него въ самые темные углы, пока смерть не успокоила ихъ, чинно уложивъ на бѣлыя подушечки гроба. Госпожа совѣтница, робкая и молчаливая, чувствовала себя какъ-бы виновною передъ мужемъ; она была похожа на мраморное изваяніе и только приближающіеся шаги мужа вызывали яркій румянецъ испуга на ея блѣдное лицо.
Семь лѣтъ спустя, она снова лежала въ задней комнатѣ верхняго этажа подъ бѣлоснѣжнымъ балдахиномъ. По небу проносились густыя темныя облака. Пронизавшій ихъ лучъ игралъ на блѣдномъ лицѣ страдалицы.
— Сынъ! торжественно провозгласила старая няня.
— Вольфрамъ! вырвался восторженный крикъ совѣтника. Онъ бросилъ два золотыхъ въ ванну, въ которой мыли смуглое тѣло ребенка; потомъ подошелъ къ постели и, первый разъ въ теченіи двадцатилѣтняго супружества, поцѣловалъ руку женщины, давшей жизнь его сыну.
И вотъ наступилъ день, какого еще никогда не видалъ монастырскій дворъ.
Щеголять богатствомъ было не въ духѣ Вольфрамовъ. Напротивъ, все свое серебро, великолѣпныя полотна, фамильные брилліанты и старыя дорогія вина они тщательно прятали въ погребахъ, довольствуясь чувствомъ сознанія, что все это — ихъ собственность. Но послѣ обѣда и вечеромъ этого достопамятнаго дня, въ бывшей монастырской столовой, Вольфрамы обнаружили все богатство и блескъ своего дома. На большихъ столахъ, покрытыхъ тончайшими камчатными скатертями, блестѣло серебро, собранное въ продолженіе многихъ столѣтій; чаши, блюда, кружки и узкіе бокалы, массивныя солонки и канделябры на коричневыхъ рѣзного дуба стѣнахъ — все это было изъ чистаго массивнаго серебра, великолѣпной рѣзной работы. Рядомъ, въ маленькой комнатѣ, стояла купель. Вольфрамы не любили цвѣтовъ. Ни одинъ цвѣточный горшокъ не смѣлъ появляться на ихъ подоконникахъ, а въ саду и огородѣ, за хозяйственными постройками, только и росли по угламъ нѣсколько случайныхъ кустовъ дикаго шиповника; но въ этотъ день душистыя цвѣтущія растенія, собранныя изъ всѣхъ оранжерей города, окружали покрытый бѣлою скатертью столъ и стоявшую на немъ купель. Новорожденный былъ одѣтъ въ ризку изъ темнозеленаго атласа (старинная фамильная драгоцѣнность), а черные волосики покрывала старофранконская шапочка, отороченная старинными брабантскими кружевами желтокофейнаго цвѣта и украшенная мелкимъ индійскимъ жемчугомъ.
Старая няня сидѣла наверху, у кровати родильницы и разсказывала ей о торжествѣ и великолѣпіи, блиставшихъ внизу, о гордыхъ кумовьяхъ въ бархатѣ и шелкѣ, о чудномъ винѣ, ароматъ котораго разносился по всему дому, и о томъ, какъ сынъ совѣтника, точно принцъ, былъ крещенъ между розами и миртами.
Грустное лицо матери освѣтилось томной улыбкой. Ея маленькихъ дѣвочекъ крестили безъ ризокъ, которыя были приготовлены прабабушкой только для мужского потомства; ихъ купели не были окружены миртами и розами, и фамильное серебро оставалось въ сундукахъ. На блѣдныхъ щекахъ родильницы выступилъ лихорадочный румянецъ; и въ то время, когда внизу звенѣли бокалы и провозглашались тосты за здоровье и благоденствіе давно ожидаемаго наслѣдника, наверху, у постели больной, пять блѣдныхъ дѣвочекъ, какъ-будто проскользнувъ сквозь бѣлыя занавѣси къ своей матери, обнимали и цѣловали ее горячо. Она играла съ ними, лаская ихъ день и ночь… Доктора стояли въ раздумьи, и полные недоумѣнія, слушали непрерывный бредъ больной, пока она съ усталой, но блаженной улыбкой на устахъ не откинула голову на подушку, чтобы заснуть навсегда.
Ея смерть прошла незамѣченной. У маленькаго Виктора была кормилица, а ключи и съ ними осиротѣлое хозяйство приняла подъ свое покровительство суровая и красивая сестра совѣтника.
Она была настоящая Вольфрамъ по характеру, поступкамъ и наружности. Сорокъ шесть лѣтъ проскользнули по ней незамѣтно. Только одинъ разъ страсть, къ ея несчастью, побѣдила ея твердые принципы. Вмѣстѣ съ совѣтникомъ она была наслѣдницею всѣхъ богатствъ, принадлежавшихъ семейству Вольфрамъ, и притомъ замѣчательно красивою дѣвушкой. Въ Шиллингсгофѣ, гдѣ ее любили и баловали какъ родную дочь, она познакомилась съ маіоромъ Луціаномъ изъ Кенигсберга, за котораго и вышла замужъ, не смотря на всѣ увѣщанія брата и собственное предчувствіе. Дѣйствительно, воспитанная въ строгихъ семейныхъ традиціяхъ суровая ея натура такъ-же мало сходилась съ натурою элегантнаго и легкомысленнаго офицера, какъ вода съ огнемъ. Она во что-бы то ни стало хотѣла подчинить его своей волѣ, а онъ при всякомъ удобномъ случаѣ зло подсмѣивался надъ ея мѣщанствомъ. Все это приводило къ непріятнымъ размолвкамъ, которыя кончились тѣмъ, что въ одинъ прекрасный вечеръ маіорша возвратилась изъ Кенигсберга съ своимъ пятилѣтнимъ сыномъ на монастырскій дворъ и поселилась тамъ навсегда.
Входя въ дѣдовскій домъ, маленькій Феликсъ боязливо спряталъ свою головку въ дорожный плащъ матери. Запустѣлыя комнаты второго этажа, лѣстница съ чудовищами, вырѣзанными на ея рѣшеткѣ, съ ея скрипучими, расшатанными ступеньками, темныя отверстія дверей и оконъ, испуганная ночная бабочка, бившаяся въ матовыя стекла свинцовыхъ рамъ, чрезъ которыя заходящее солнце лѣниво освѣщало трещины пола — все это казалось мальчику таинственнымъ и страшнымъ, какъ домъ людоѣда въ лѣсу. Этотъ стройный и нѣжный ребенокъ съ золотистыми кудрями, одѣтый въ голубую бархатную курточку, въ этомъ древнемъ домѣ казался заблудившимся, и старый совѣтникъ сурово отозвался, что сестра привела пестраго калибри въ старое соколиное гнѣздо.
Мальчикъ не переставалъ чувствовать себя чужимъ. Угрюмый видъ Монастырскаго двора не могъ подавить въ его душѣ идеальныхъ образовъ. Онъ былъ и остался горячей поэтической натурой, какъ его отецъ. Покинутый мужъ принималъ всевозможныя мѣры, чтобы возвратить себѣ мальчика, но всѣ его попытки разбились о юридическую опытность стараго совѣтника и ребенокъ остался у разведенной жены. Тогда маіоръ Луціанъ вышелъ въ отставку и навсегда уѣхалъ изъ Кенигсберга; затѣмъ о немъ не было никакихъ извѣстій.
Маіорша снова поселилась въ выходящей на улицу большой комнатѣ мезонина, гдѣ она жила и до замужества. Простыя выбѣленныя стѣны съ темными полированными шкафами приходились ей какъ нельзя болѣе по вкусу. Она опять сидѣла на кожанномъ креслѣ съ прямою спинкою въ глубокой нишѣ окна, спала за грубой шерстяной драпировкой, сотканной руками ея бабушки, и никогда не посѣщала Шиллингсгофа, избѣгая какъ смертельнаго врага всякаго напоминанія о мужѣ. Маленькій Феликсъ, напротивъ, скоро почувствовалъ себя у сосѣдей какъ дома. Единственный сынъ барона Крафта фонъ-Шиллингъ былъ его сверстникомъ, и оба мальчика съ первой-же минуты нѣжно полюбили другъ друга. Маіорша допустила это знакомство съ условіемъ, чтобы ея ребенку никогда ни единымъ словомъ не напоминали объ отцѣ.
Позднѣе оба юноши слушали вмѣстѣ въ берлинскомъ университетѣ юриспруденцію. Арнольдъ фонъ-Шиллингъ приготовлялся къ государственной службѣ, а Феликсъ Луціанъ долженъ былъ пойти по стопамъ своего дяди — сначала служить въ городскомъ управленіи, а потомъ хозяйничать на Монастырскомъ дворѣ, такъ какъ, по смерти послѣдней бѣлокурой кузины, дядя назначилъ его своимъ наслѣдникомъ съ тѣмъ, чтобы онъ къ своей отцовской фамиліи прибавилъ фамилію Вольфрамъ. Но въ 1860 году, какъ мы уже видѣли, измѣнились всѣ семейные планы какъ въ Шиллингсгофѣ, такъ и на Монастырскомъ дворѣ. Арнольдъ фонъ-Шиллингъ вернулся домой, чтобы по просьбѣ своего больного отца вмѣстѣ съ рукою кузины получить снова всѣ шиллинговскія помѣстія, а предположенія Феликса разрушило появленіе на свѣтъ маленькаго Виктора Вольфрама.
II.
правитьЖену совѣтника похоронили въ снѣжное апрѣльское утро. Феликсъ Луціанъ могъ пріѣхать въ этотъ день домой лишь на нѣсколько часовъ, чтобы проводить тетку въ ея послѣднее жилище; но сегодня, черезъ два мѣсяца, когда весенній воздухъ былъ полонъ запаха дикаго жасмина и подъ деревьями какъ свѣжій снѣгъ лежали опавшіе лепестки цвѣтовъ, онъ снова возвратился на Монастырскій дворъ съ цѣлью провести тамъ нѣсколько дней своего отпуска, какъ онъ писалъ матери.
Послѣ обѣда Феликсъ вошелъ въ ту комнату, гдѣ лежала его покойная тетка. Ему живо представился запахъ фиміама, подымающагося синимъ облакомъ къ потолку, и запахъ гирляндъ изъ буковыхъ листьевъ, между которыми такъ спокойно лежала умершая съ гладко причесанными льняными волосами. Но сегодня въ этой комнатѣ только сверкали на солнцѣ летающія пылинки, подымаясь къ потолку, изъ открытой кухни доносился запахъ жареной птицы, а за прилавкомъ, гдѣ продавали молоко, стояла его мать и отсчитывала яйца въ корзинку служанки, которая, по старинному обычаю, два раза въ недѣлю съ яйцами и свѣжимъ масломъ обходила всѣхъ именитѣйшихъ покупателей.
Въ глазахъ маіорши блеснула материнская гордость при видѣ красиваго, стройнаго юноши. Она приблизила къ его губамъ щеку, такъ какъ руки ея были полны яйцами.
— Иди пока наверхъ, Феликсъ, сказала она поспѣшно, боясь ошибиться въ счетѣ или разбить яйцо.
Онъ хотѣлъ было обнять ее, но быстро опустилъ руки и сталъ подниматься по лѣстницѣ. Вдругъ изъ комнаты послышался дѣтскій крикъ: новый наслѣдникъ Монастырскаго двора визжалъ отъ злости, какъ котенокъ. На птичьемъ дворѣ пѣли пѣтухи. Громадный жирный котъ пробирался тихонько послѣ обычной своей охоты въ ригѣ и съ наслажденіемъ сталъ тереться объ ноги молодого человѣка. Феликсъ далеко отбросилъ ногою животное и съ отвращеніемъ стучалъ сапогами, какъ-бы отряхая ихъ отъ снѣга.
Черезъ открытыя окна въ комнату маіорши входилъ свѣжій весенній воздухъ; но не онъ наполнялъ ее пріятнымъ запахомъ фіалокъ. Этотъ запахъ шелъ изъ стоящаго въ углу открытаго шкафа, въ которомъ между блестящимъ какъ серебро бѣльемъ сохли тысячи фіалокъ; маленькому сыну маіорши строго запрещалось ставить букеты фіалокъ въ стаканы съ водою, потому что они могли опрокидываться и причинять безпорядокъ; Феликсъ обязанъ былъ аккуратно обрывать лепестки и класть ихъ между бѣльемъ. Поэтому слои блестящаго бѣлья, на которые чуть не молилась его мать, были всегда для него ненавистны, и теперь онъ непріязненно посмотрѣлъ на открытый шкафъ.
На неуклюжемъ кленовомъ столѣ у окна лежала записная книжка маіорши, которую она оставила тамъ, вѣроятно, внезапно оторванная отъ провѣрки бѣлья. Феликсъ очень хорошо зналъ эту книжку со всѣми ея рубриками; но страница, на которой она была раскрыта, была ему незнакома. «Приданое домашняго бѣлья моего сына Феликса», стояло въ заглавіи этой страницы.
Его будущее хозяйство! Онъ покраснѣлъ при этой мысли, какъ дѣвушка. Дюжины простынь, салфетокъ, полотенецъ важно стояли рядами, какъ-будто онѣ были самою главною основою его будущаго семейнаго счастія. И эти серьезные, скучные реестры должны были уложиться въ самой прелестной и причудливой курчавой головкѣ, когда-либо встрѣчавшейся на плечахъ дѣвушки!
— Какъ-бы ты хохотала, Люси! прошепталъ онъ и усмѣхнулся.
Онъ сталъ механически перелистывать книжку… Здѣсь, въ «счетѣ прибыли», складывались тысячи и тысячи. Такое богатство! И рядомъ съ нимъ это постоянное скопидомство и боязнь потерять нѣсколько грошей изъ-за разбитаго яйца! Молодой человѣкъ съ отвращеніемъ отбросилъ книжку и, нетерпѣливо теребя свои роскошные бѣлокурые волосы, подошелъ къ окну. Своимъ аристократическимъ видомъ, съ окружавшимъ его запаховъ духовъ, онъ настолько-же былъ чуждъ «старому соколиному гнѣзду», насколько его изящныя перчатки не гармонировали съ неуклюжимъ кленовымъ столомъ, на который онъ ихъ небрежно бросилъ, и его лакированныя ботинки — съ грубымъ, протертымъ поломъ.
Онъ прислонился головой къ окошку и смотрѣлъ внизъ. Монастырскій домь между разукрашенными новыми зданіями казался живымъ анахронизмомъ. За монастырской стѣной проходилъ теперь роскошный городской бульваръ, обсаженный цвѣтущими каштанами. Ему было стыдно, что элегантное общество должно было ежедневно проходить мимо этой испещренной заплатами стѣны. Его подавлялъ видъ сосѣдняго замка, съ балконовъ котораго, украшенныхъ бронзовыми рѣшетками, виденъ былъ весь дворъ монастыря. Правда, въ срединѣ его попрежнему росли четыре роскошныя, покрытыя густою листвою липы, на которыхъ не было видно ни одной сухой вѣточки, но у подножія ихъ на старыхъ каменныхъ скамейкахъ и порфировомъ резервуарѣ колодца красовалась только-что вымытая деревянная посуда молочнаго хозяйства. Эти невзрачныя картины дополнялись не менѣе элегантными сценами: въѣзжалъ возъ свѣжаго клевера; работникъ проклиналъ узкій проходъ въ воротахъ и билъ лошадей; босая коровница загоняла съ бранью двухъ упрямыхъ телятъ, набѣжавшихъ на передній дворъ; голуби поднялись тучей и остальныя птицы съ крикомъ бросились въ стороны.
— Мужицкая стряпня! пробормоталъ Феликсъ и отвернулся съ презрѣніемъ.
Онъ увидѣлъ великолѣпный садъ Шиллингсгофа и вздохнулъ свободнѣе. Тамъ онъ всегда чувствовалъ себя болѣе дома, чѣмъ на Монастырскомъ дворѣ. Черезъ обвитую плющемъ стѣну онъ видѣлъ только часть луга, въ срединѣ котораго билъ фонтанъ передъ колоннадой, а наклонившись болѣе, онъ увидалъ и зеркальныя стекла между каменными украшеніями баллюстрады. За стѣной, со стороны Шиллингсгофа виднѣлись три ряда великолѣпныхъ платановъ. Онъ могъ ихъ разсмотрѣть совершенно ясно. Они шли двойною аллеей, отъ уличной рѣшетки, вдоль южной стороны дома, вглубь сада. Эта тѣнистая аллея была когда-то главнымъ мѣстомъ, гдѣ онъ игралъ съ своимъ маленькимъ другомъ. Въ ней постоянно царилъ полумракъ и свѣжая прохлада, и баронъ Крафтъ устроивалъ тамъ нѣчто въ родѣ салона, въ которомъ принималъ гостей, отдыхалъ и пилъ послѣобѣденный кофе.
Кофейникъ и сегодня стоялъ на столѣ, но не мѣдный, знакомый ему; онъ уступилъ мѣсто серебряному. Вообще, на столѣ стояла масса серебра, а между нимъ сверкали маленькіе хрустальные графинчики съ ликеромъ. Прежде такъ никогда не убирался кофейный столъ. Прежде сидѣли на простыхъ, бѣлыхъ, деревянныхъ скамьяхъ; сегодня-же вокругъ желѣзнаго стола стояли такія-же желѣзныя кресла, покрытыя вышитыми подушками, а богато разукрашенныя ширмы образовали уютные уголки, защищенные отъ сквозного вѣтра.
Но болѣе всего онъ былъ пораженъ появленіемъ дамы, вышедшей изъ-за колоннады. Она тихо ходила взадъ и впередъ, видимо поджидая кого-то. Мать Арнольда умерла рано, сестры у него никогда не было, а потому единственнымъ представителемъ женскаго элемента въ замкѣ была добрая толстая домоправительница. Теперь-же по аллеямъ сада скользилъ голубой шелковый шлейфъ, женскій умъ и женская воля рядомъ съ правленіемъ стараго барона снова возстановили свое владычество въ замкѣ, какъ двадцать лѣтъ тому назадъ.
Въ то-же самое время, когда Феликсъ два мѣсяца тому назадъ пріѣзжалъ въ Монастырскій дворъ на погребеніе своей тетки, въ Кобленцѣ праздновалась свадьба Арнольда, который коротко извѣстилъ друга, что женится на длинной кузинѣ изѣ Кобленца. Это дѣйствительно была она, молодая владѣтельница Шиллингсгофа, очень высокая женщина, съ узкими плечами и плоскою грудью, наклоненная впередъ, какъ это встрѣчается у большинства высокорослыхъ людей, съ чувствомъ достоинства во всѣхъ своихъ вялыхъ и медленныхъ движеніяхъ. Лица ея онъ не могъ хорошо разсмотрѣть; но профиль показался ему длиннымъ, англійскаго типа; казалось, она была блѣдна, но ея лучшимъ украшеніемъ были великолѣпные свѣтлые волосы, которые лежали на головѣ очень красиво и такъ легко, какъ будто-бы каждая лишняя шпилька причиняла ей боль.
Она часто съ нетерпѣніемъ взглядывала на окна и двери колоннады и постоянно передвигала чашки и корзинки съ пирожнымъ.
Въ это время вышла изъ дому молодая дѣвушка въ бѣломъ передникѣ, повидимому горничная. Она набросила на плечи своей госпожѣ мягкую шаль и стала надѣвать ей перчатки. Дама стояла какъ автоматъ и держала неподвижно свои протянутыя тонкія руки, пока не была застегнута послѣдняя пуговица. Она не двинулась и тогда, какъ молодая дѣвушка стала на колѣни, чтобы застегнуть пряжку на ея пестрыхъ туфляхъ. Молча, она плотнѣе закуталась въ шаль, не смотря на теплый солнечный іюньскій день.
«Избалованная и нервная», подумалъ Феликсъ въ то время, какъ она граціозно опускалась на красныя подушки садовой скамейки.
Изъ дверей колоннады показался Адамъ, старинный слуга графа. Онъ былъ вдовецъ. Послѣ смерти жены у него осталась маленькая десятилѣтняя дочь, которую онъ теперь и велъ за руку.
Молодая горничная прошла мимо старика, насмѣшливо пожавъ плечами, а важная дама не замѣтила его поклона. Феликсъ очень любилъ этого тихаго и серьезнаго слугу. Спокойствіе его вошло въ поговорку въ Шиллингсгофѣ, поэтому Феликса нѣсколько удивила поспѣшность, съ которою старикъ, обогнувъ лужокъ, вышелъ изъ Шилдигегофа и черезъ нѣсколько минутъ показался на Монастырскомъ дворѣ. Его маленькая дѣвочка закричала и прижалась къ старику, увидя индѣйскаго пѣтуха, который съ крикомъ бросился на ея красное платье. Старикъ отогналъ разъяренную птицу, успокоилъ ребенка, но самъ волновался и щеки его горѣли, какъ будто онъ былъ несовсѣмъ трезвъ.
Феликсъ увидѣлъ потомъ, какъ вышелъ старый баронъ, опираясь на руку сына, вошелъ въ каштановую аллею и, сдѣлавъ любезное привѣтствіе рукою, сѣлъ возлѣ своей невѣстки. Чувство искренняго состраданія къ старому слугѣ заставило Феликса оставить окно и сойти внизъ. На послѣднемъ поворотѣ лѣстницы онъ на минуту остановился. Служанка съ яйцами и масломъ уже ушла, а его мать вынимала жаркое изъ духовой печки.
— Брата нѣтъ дома, Адамъ, сказала она старику, стоящему въ дверяхъ кухни. Она поставила дымящуюся сковороду на столъ и подошла къ двери. Надѣюсь, что вы не будете снова безпокоить его этою глупою исторіей?
— Да, госпожа маіорша, отвѣтилъ онъ вѣжливо, но рѣшительно: я за этимъ и пришелъ. Только одинъ господинъ совѣтникъ еще можетъ мнѣ помочь. Онъ знаетъ лучше всѣхъ, что я невиненъ и поможетъ мнѣ оправдаться.
— Вы съ ума сошли! отвѣтила маіорша рѣзко и строго. Можетъ быть по-вашему, господинъ совѣтникъ долженъ поклясться, что онъ съ прислугою господина фонъ-Шиллингъ не входилъ ни въ какія интимныя отношенія?
— Что это за недоразумѣнія у насъ съ сосѣдями? спросилъ съ удивленіемъ приблизившійся Феликсъ.
— Ахъ, господинъ референдарь, это недоразумѣніе лишаетъ меня чести и куска хлѣба, сказалъ подавленнымъ голосамъ Адамъ.
Бывало онъ съ радостію встрѣчалъ молодого человѣка, сегодня-же старикъ невидимому не сознавалъ неожиданности встрѣчи.
— Старый баринъ только-что обругалъ меня лицемѣромъ и хитрымъ шпіономъ и швырнулъ мнѣ въ слѣдъ свой бокалъ, такъ что онъ разлетѣлся въ дребезги.
— Нечего сказать, прекрасныя, благородныя манеры! ядовито замѣтила маіорша.
Въ это время она вынула изъ кухоннаго шкафа тарелку для жаркого и смотрѣла противъ свѣта, чиста-ли она.
Эта непоколебимая хлопотливость въ виду глубоко взволнованнаго человѣка возмутила ея сына. Онъ дружески протянулъ руку старику.
— Не понимаю, какъ вашъ баринъ могъ до такой степени озлобиться, чтобы прибѣгнуть къ насилію, сказалъ онъ сочувственно, — особенно въ отношеніи своего вѣрнаго Адама. Вѣдь онъ всегда очень цѣнилъ васъ.
— Не правда-ли, господинъ Луціанъ, и вы это знаете? Да, такъ было когда-то, а теперь все кончилось! съ отчаяніемъ вскричалъ старикъ, и слезы полились изъ его глазъ. Я — шпіонъ! Я! Говорятъ, я подслушалъ исторію съ каменнымъ углемъ, которая совсѣмъ до меня не касается.
Феликсъ посмотрѣлъ на свою мать вопросительно. Онъ ничего не понималъ.
— Онъ говоритъ о каменно-угольныхъ копяхъ въ маленькой долинѣ, коротко объяснила маіорша. Старикъ изъ Шиллингсгофа всегда думалъ о себѣ очень много. Онъ воображаетъ, что никому другому не можетъ придти въ голову то, что онъ выдумалъ.
— Вѣдь баронъ не самъ это выдумалъ, госпожа маіорша. Вотъ въ чемъ дѣло. Видите-ли, господинъ референдарь, онъ говоритъ постоянно, что Шиллинги и Вольфрамы въ продолженіи нѣсколькихъ столѣтій владѣютъ монастырскими землями въ маленькой долинѣ, и до сихъ поръ никому ни приходило на умъ не только купить, но даже взять даромъ каменистый участокъ, которымъ издавна владѣетъ семейство Готтеръ. Это была совсѣмъ безплодная нива. Старый Готтеръ, также какъ и его сосѣди, много лѣтъ пахавшіе въ окрестностяхъ, менѣе всего думалъ, что подъ этимъ безплоднымъ грунтомъ скрывается что-нибудь путное. Но въ нашъ городъ пріѣхалъ незнакомый инженеръ. Онъ съ перваго взгляда узналъ, что подъ этимъ безплоднымъ полемъ находятся богатыя залежи угля. «Уголь лежитъ почти на поверхности», сказалъ онъ при этомъ.
— Это такъ и было, сказала маіорша, вытирая бѣлоснѣжнымъ полотенцемъ блюдо.
— А такъ какъ они давно знакомы съ моимъ бариномъ, продолжалъ Адамъ, — то онъ и предложилъ купить этотъ участокъ съ нимъ въ компаніи и заняться разработкою угля. Баринъ съ радостію согласился, и они рѣшили все это между собою по-секрету. Въ это самое время предстояла свадьба въ Кобленцѣ, поэтому они и отложили покупку участка до возвращенія съ Рейна. Имъ и во снѣ не снилось, чтобъ кто-нибудь могъ ихъ предупредить. Вѣдь ни одна душа объ этомъ не знала. Но не тутъ-то было! Когда они пришли потомъ къ старику Готтеру, то тотъ кричалъ, что его надули, что онъ продалъ за безцѣнокъ свой участокъ совѣтнику Вольфраму, а теперь въ немъ оказались богатыя залежи угля, и совѣтникъ Вольфрамъ получилъ уже право на его разработку. Развѣ это не колдовство, господинъ Луціанъ!
— Во всякомъ случаѣ, удивительное совпаденіе! воскликнулъ удивленный молодой человѣкъ.
— Я то-же говорю. Дядѣ въ этомъ случаѣ повезло, и онъ не виноватъ, что другіе сони это прозѣвали, — прибавила его мать. Впрочемъ старикъ Готтеръ вретъ, что его надули. Сначала онъ былъ очень радъ, что такъ выгодно продалъ свое негодное поле.
Все это было сказано тономъ, не допускающимъ возраженій, увѣренно и спокойно.
Не смотря на свое мѣщанское занятіе, мадамъ Луціанъ держалась элегантно. Она была еще стройна, лицо сохрашло свѣжесть и красоту, каштановые волосы были густы, какъ у молодой дѣвушки. Жена маіора, при своемъ пчелиномъ трудолюбіи, не забывала своего соціальнаго положенія. Она была всегда тщательно причесана, хорошо одѣта, не смотря на то, что ея стройная нога была обута въ простой кожаный сапогъ и синій кухонный передникъ закрывалъ ея ловко сидящее платье.
— Возьми, скушай, дитя мое, сказала она, подавая маленькой дѣвочкѣ Адама вынутый изъ шкафа кусокъ пирожнаго.
Дѣвочка отвернулась съ суровымъ выраженіемъ лица и отклонила предлагаемое лакомство.
— Она ничего не возьметъ, госпожа маіорша, мягко замѣтилъ ей отецъ. У дѣвочки сегодня не было во рту и маковой росинки. Она не можетъ выносить, когда со мной дурно обращаются, а сегодня цѣлый день мученіе и ругань не прекращались. Я много перенесъ за послѣднее время, господинъ Луціанъ. Баронъ продолжаетъ думать, что все это случилось не просто. Онъ предполагаетъ, что кто-нибудь изъ прислуги подслушалъ и выдалъ его секретъ. А такъ какъ я во время его совѣщанія съ инженеромъ нѣсколько разъ входилъ въ комнату съ виномъ, то на меня, несчастнаго, и падаетъ подозрѣніе. Не желая терять куска хлѣба изъ-за Аннушки, я терпѣливо сносилъ всѣ придирки. (Онъ нѣжно погладилъ при этомъ густые волосы ребенка). Но со вчерашняго дня только и говорятъ, что о большомъ успѣхѣ предпріятія совѣтника — оказалось, что уголь не уступаетъ лучшему англійскому, и мой баринъ не помнитъ себя отъ злости и бѣшенства. Вотъ я и хочу просить господина совѣтника, чтобъ онъ объяснилъ моему барину…
— Это невозможно, Адамъ! Вы сами это хорошо понимаете, прервала его маіорша. Мой братъ едва-ли согласится имѣть дѣло съ людьми, которые за глаза ругаютъ его за то, что онъ былъ также уменъ, какъ они. Выкиньте это изъ головы, а лучше подумайте, какъ-бы выпутаться изъ бѣды безъ посторонней помощи.
Адамъ закусилъ губы; онъ старался подавить свое раздраженіе.
— Мнѣ-бы слѣдовало заранѣе знать, прибавилъ онъ, пожимая съ глубокимъ вздохомъ плечами, — что важные господа ни въ грошъ не ставятъ честь бѣднаго лакея. Послѣ этого такому бѣдняку, какъ я, остается только съ моста да въ воду! воскликнулъ онъ съ отчаяніемъ.
— Ахъ, нѣтъ! Не дѣлай этого, папа! Ты этого не сдѣлаешь, не правда-ли? закричала дѣвочка.
— Не говорите такихъ безбожныхъ вещей, строго замѣтила ему маіорша.
Феликсъ нѣжно взялъ головку дѣвочки, которая навзрыдъ плакала.
— Перестань, голубка, успокоивалъ онъ ее, — твой отецъ этого не сдѣлаетъ. Онъ слишкомъ честенъ для этого. Я пойду въ Шиллингсгофъ и поговорю со старымъ барономъ, если вы этого желаете, Адамъ.
— Нѣтъ, благодарю васъ, господинъ референдарь. Я знаю, вы желаете мнѣ добра, но мнѣ этимъ не поможете, и только наживете себѣ непріятностей. — Онъ поклонился, обнялъ рукою свою дѣвочку и повелъ ее къ дверямъ. — Пойдемъ, мы теперь отправимся къ твоей бабушкѣ.
— Да, папа, сказалъ ребенокъ, переставая плакать. — Но мы тамъ и останемся, ты не уйдешь сегодня ночью?
— Нѣтъ, моя милая.
Они пошли черезъ дворъ. Индѣйскій пѣтухъ снова побѣжалъ за ними, но малютка не обратила теперь на него вниманія. Стараясь своими маленькими ножками идти въ ногу съ отцомъ, она, перегибаясь, съ волненіемъ смотрѣла ему въ лицо. Она не довѣряла его механически произнесенному обѣщанію.
— Я не буду спать всю ночь, ты увидишь! грозила она ему своимъ дрожащимъ отъ волненія голоскомъ. Я увижу, когда ты уйдешь.
Когда за ними затворилась калитка, за стѣною все еще раздавался ея дрожащій, угрожающій голосокъ:
— Я не буду спать, я побѣгу за тобою, если ты уйдешь, папа!
III.
правитьМаіорша пожала плечами и возвратилась въ кухню.
— Съ людьми подобнаго сорта нельзя имѣть никакого дѣла: они выходятъ изъ себя отъ всякой мелочи, — сказала она спокойно, какъ всегда.
— Желалъ бы я знать, кто можетъ остаться хладнокровнымъ, когда невинно взводятъ на него преступленіе и лишаютъ куска хлѣба! вскричалъ глубоко взволнованный молодой человѣкъ. Не сердись, мама: на Монастырскомъ дворѣ въ теченіи нѣсколькихъ столѣтій родятся только люди съ умной головой и туго-набитыми карманами, но не съ теплымъ сердцемъ.
— Въ теченіе нѣсколькихъ столѣтій мы еженедѣльно печемъ шесть хлѣбовъ для бѣдныхъ, есть-ли урожай, или нѣтъ, — отвѣтила мать, не дрогнувъ ни однимъ мускуломъ своего серьезнаго лица. Мы помогаемъ много и не соримъ хлѣбомъ, но не кричимъ объ этомъ на площади. Но какъ люли солидные, мы не можемъ плясать по дудкѣ всякаго сумасброда. Впрочемъ, ты родился не на Монастырскомъ дворѣ, — въ спокойномъ ея голосѣ звучали ядовитыя нотки — ты тоже изъ новомодныхъ вѣтрогоновъ, которые превозносятъ до небесъ однихъ и топчутъ въ грязь другихъ. Неужели ты думаешь, что дядя такъ вотъ и долженъ объявить всенародно, что ничего не зналъ о тайнѣ Фонъ-Шиллинговъ?
— Нисколько, но…
— Да это и не поможетъ ни старому чудаку Адаму, ни барону, — прервала она сына. Блестящій бракъ не вполнѣ возвратилъ имъ фамильныя богатства. Опекунъ молодой дѣвушки — хитрая лисица, — такъ составилъ свадебный контрактъ, что Шиллингамъ остается желать очень многаго. Отъ этого-то и происходитъ желчность старика, которую онъ вымещаетъ на слугахъ.
— Несчастный старикъ! подхватилъ съ сожалѣніемъ Феликсъ. Послѣ этой неудачи его озлобленіе очень понятно. Каменно-угольныя копи во всякомъ случаѣ помогли-бы ему возвратить имѣніе. Мнѣ его вдвойнѣ жаль, такъ какъ ему приходилось отвѣчать главнымъ образомъ за грѣхи предковъ.
Маіорша громко закашляла. Она понимала это дѣло гораздо тоньше, но не нашла нужнымъ возражать. Вообще она вступала въ пренія только въ вопросахъ, близко касавшихся ея собственныхъ интересовъ, и тогда защищалась со всею энергіей. Сынъ въ волненіи ходилъ по кухнѣ, а мать спокойно чистила свѣжіе огурцы для салата.
— Странно однако, какъ могла въ одну и ту-же минуту зародиться въ двухъ головахъ мысль и разработкѣ клада, мимо котораго столько лѣтъ проходили ихъ предки, не подозрѣвая о его существованіи, — сказалъ послѣ минутной, паузы молодой человѣкъ и снова подошелъ къ кухонной двери.
— Я никогда не говорила объ этомъ съ дядей, но думаю, — сказала мать, не отрывая глазъ отъ своей работы, — что дядѣ давно была извѣстна тайна, открытая инженеромъ, но его, вѣроятно, пугали безпокойство и рискъ предпріятія. Теперь-же, когда родился маленькій Викторъ и родъ Вольфрамовъ воскресъ, всякое новое пріобрѣтеніе — прямая его обязанность.
— Боже, неужели эта лихорадочная погоня за наживой должна продолжаться вѣчно? Я думаю, что твое семейство, мама, и теперь уже богато черезъ мѣру.
Маіорша съ ужасомъ повернулась и бросила долгій, укоризненный взглядъ на сына. Въ немъ не было ни искры фамильнаго духа Вольфрамовъ.
— Богаты черезъ мѣру! Этого на Монастырскомъ дворѣ до сихъ поръ никто не смѣлъ даже подумать, не только высказывать. О денежныхъ дѣлахъ въ нашемъ семействѣ не говорятъ! Замѣть себѣ это! рѣзко сказала мать. Она подошла къ водопроводу, открыла кранъ и стала мыть себѣ руки.
— Обѣдъ для тебя готовъ. Ступай въ столовую, я сейчасъ иду за тобой! отрывисто прибавила она черезъ плечо.
Приказаніе это прозвучало очень сурово. Молодой человѣкъ, закусивъ губы, прошелъ мимо матери въ смежную комнату. Въ ней всегда стоялъ обѣденный столъ, а въ глубокой нишѣ окна было обычное мѣсто хозяйки. Окна этой комнаты, также какъ и кухни, выходили на задній дворъ, окруженный службами и стѣною Шиллингсгофа. Вдоль верхнихъ этажей этихъ службъ шла крытая галлерея, на которую выходило множество маленькихъ оконъ и узкихъ дверей; это были когда-то монастырскія кельи, а теперь въ нихъ хранились рожь, фрукты и сѣно. По стѣнамъ висѣли сита и грабли, а на жердяхъ сохли мѣшки и попоны. Эти нависшія галлереи затемняли весь дворъ, особенно столовую, передъ окнами которой высился старый вязъ. Зеленоватый полусвѣтъ падалъ на рабочій столъ молчаливой совѣтницы, гдѣ она проводила часы досуга, столь бѣдные семейнымъ счастьемъ. Крикъ пѣтуха и кудахтанье куръ на навозной кучѣ, мычаніе коровъ въ хлѣвахъ и бѣготня снующихъ по двору работниковъ и работницъ — составляли все развлеченіе ея затворнической жизни.
Феликсу живо припомнилось, какъ однажды послѣ обѣда его тетка, думая, что мужъ ушелъ со двора, поставила около рабочаго стола корзинку, въ которой спала ея маленькая дочка. Вдругъ входитъ совѣтникъ. Встревоженная женщина вскакиваетъ и яркій румянецъ испуга разливается по ея блѣдному лицу. Наперстокъ, ножницы и игольникъ съ шумомъ падаютъ на полъ.
— Здѣсь моя столовая, а не дѣтская спальня! ядовито замѣтилъ совѣтникъ, бросивъ презрительный взглядъ на ребенка.
Этотъ случай потому такъ ярко представился воображенію Феликса, что почти на томъ-же мѣстѣ спалъ и теперь ребенокъ, но не въ простой корзинкѣ, покрытой домашнимъ пестрымъ одѣяльцемъ, а въ затѣйливой колыбелькѣ, завѣшанной темнозеленымъ шелкомъ, на бѣлой пуховой постелькѣ. У рабочаго столика, гдѣ когда-то сидѣла стройная, нѣжная женщина, торчала теперь квадратная фигура, съ крестьянской повязкой на головѣ, изъ-подъ которой глядѣло тупое, нахальное лицо, и съ длиннымъ шерстянымъ чулкомъ въ рукахъ. Она не встала при появленіи молодого барина и продолжала качать ногою люльку, сознавая, что въ настоящую минуту кормилица — главная особа на Монастырскомъ дворѣ.
Феликсъ охотно-бы поднялъ занавѣсъ, чтобы взглянуть на личико своего двоюроднаго брата, но его возмущалъ видъ этой женщины, сидѣвшей на мѣстѣ умершей тетки. Онъ сѣлъ молча къ обѣденному столу и вынулъ изъ кармана кожаный футляръ, въ которомъ хранился серебряный столовый приборъ.
То была единственная вещь, которую взяла съ собою его мать, оставляя домъ Луціана. Феликсу досталась эта вещь отъ его дѣда и крестнаго отца, давно умершаго полковника Луціана. Футляръ съ приборомъ всегда лежалъ въ самомъ темномъ углу шкафа съ серебромъ, въ мезонинѣ. Во время послѣдняго своего посѣщенія Монастырскаго двора, Феликсъ случайно открылъ этотъ подарокъ дѣда. Онъ ему очень обрадовался и присвоилъ себѣ, не смотря на протестъ матери. Отодвинувъ лежавшій на столѣ простой приборъ, онъ положилъ возлѣ своей тарелки серебряный.
Въ эту минуту вошла маіорша съ жаренымъ цыпленкомъ и салатомъ на подносѣ. Ставя на столъ подогрѣтую тарелку, она замѣтила серебряный приборъ, остановилась и яркій румянецъ появился на ея лицѣ.
— Развѣ тебѣ нашъ приборъ кажется недовольно приличнымъ и чистымъ? спросила она сдавленнымъ отъ волненія голосомъ.
— Нѣтъ, не то, мама — отвѣтилъ молодой человѣкъ, положивъ руку на ножъ, гдѣ было красиво вырѣзано имя Луціана — я такъ дорожу этой единственною вещью, напоминающей мнѣ прошлое, что никогда не разстанусь съ нею. Мнѣ очень памятно лицо моего красиваго, гордаго дѣда, хотя мнѣ было не больше четырехъ лѣтъ, когда онъ умеръ. Папа.
Внезапный трескъ заставилъ его оглянуться и онъ испугался собственныхъ словъ. Послѣ давнишняго запрещенія произносить въ присутствіи матери имя отца, теперь впервые сорвалось съ его устъ слово «папа». Мать стояла передъ нимъ съ сверкающими отъ гнѣва глазами, въ только-что покраснѣвшемъ лицѣ ея не осталось ни кровинки, изъ дрогнувшей руки выскользнула на полъ тарелка. Кормилица взвизгнула, ребенокъ проснулся и заплакалъ.
— Ахъ, сударыня — что, если объ этомъ узнаетъ господинъ совѣтникъ! Вѣдь у Виктора можетъ сдѣлаться родимчикъ отъ испуга! дерзко проговорила кормилица, поднимая изъ кровати ребенка.
Гордая женщина, къ удивленію ея сына, не отвѣтила ни слова. Она помогла успокоить крикуна, затѣмъ убрала осколки и унесла въ кухню. Феликсъ зналъ, что его мать и дядя горячо желали прямого наслѣдника фамиліи Вольфрамъ, но онъ далеко не постигалъ размѣровъ того вліянія, какое возымѣлъ этотъ мальчуганъ на Монастырскомъ дворѣ. Молодой человѣкъ съ чувствомъ какого-то страха смотрѣлъ на клочекъ черныхъ волосъ, выбившійся изъ-подъ его чепчика.
Еслибы покойная жена совѣтника, привыкшая къ васильковымъ глазкамъ и нѣжнымъ личикамъ своихъ маленькихъ дѣвочекъ, могла взглянуть теперь на свое земное жилище, она была-бы очень удивлена, увидавъ этого смуглаго, какъ цыганенокъ мальчугана, съ сухимъ, морщинистымъ лицомъ, большими, торчащими ушами, съ длинными, тонкими, какъ ноги паука пальчиками, вцѣпившимися въ бѣлое одѣяло. И этотъ ребенокъ стоилъ ей жизни!
Гнусливо напѣвая колыбельную пѣсню, кормилица прошла мимо обѣденнаго стола, оттолкнула ногой дверь и вышла въ слѣдующую комнату. Это была обширная рабочая комната и кабинетъ совѣтника. Большія полукруглыя окна ея выходили на передній дворъ.
Ребенокъ затихъ. Кормилица открыла одно изъ оконъ и перекидывалась пошлыми шутками съ работавшими на дворѣ парнями. Это было нѣчто небывалое на Монастырскомъ дворѣ. Какъ ни просты были, повидимому, отношенія Вольфрамовъ къ прислугѣ, но въ сущности она была у нихъ въ рабскомъ повиновеніи. Вольфрамы умѣли заставить уважать свое достоинство.
Маіорша снова вошла въ столовую и поставила на столъ новую тарелку съ жаркимъ. Она быстро взглянула на окно, у котораго шла оживленная бесѣда, но и тутъ не сказала ни слова. Невозмутимое спокойствіе, которымъ вновь облеклось красивое лицо маіорши, сегодня въ первый разъ показалось ея сыну неестественнымъ и зловѣщимъ. Ему вдругъ стало яснымъ, что все благоразуміе и сдержанность, всѣ мелочи и дрязги домашняго хозяйства не могли подавить энергіи ея пламенной души. Достаточно было одного слова, чтобы пламя вспыхнуло съ прежней силой.
Противъ обѣденнаго стола, въ полукруглой нишѣ, виднѣлась грубая дверь. Когда-то она вела на лѣстницу, проходившую въ толстой стѣнѣ, и была единственнымъ сообщеніемъ между монастырской кухней и столовою гостинницы. При раздѣлѣ монастырскихъ сооруженій этотъ ходъ задѣлали, но практическій Вольфрамъ оставилъ небольшое углубленіе для плоскаго стѣнного шкафа за дверью. Маіорша отворила этотъ шкафъ. Въ немъ лежали домашнія конторскія книги, а на узкой полкѣ стоялъ лакированный жестяной ящикъ, куда обыкновенно клали дневную выручку за молоко и птицу.
Феликсъ сурово наблюдалъ, какъ его мать отстегнула отъ пояса кожаную сумку и высыпала изъ нея въ ящикъ кучу мелкой монеты. Она, слѣдовательно, должна была, какъ и покойная совѣтница, стоять за прилавкомъ и кружками продавать молоко; должна была ловить въ курятникѣ продаваемыхъ кухаркамъ птицъ, собирать для нихъ въ огородѣ салатъ и брюкву и получать за это гроши и пятаки.
Молодой человѣкъ задыхался отъ злости. Въ эту минуту мамка взвизгнула отъ удовольствія. Молодой человѣкъ отбросилъ вилку и ножъ и быстро всталъ изъ-за стола.
— Неужели ты можешь выносить эти пошлости, мама! воскликнулъ онъ съ негодованіемъ.
— Я была-бы очень неблагоразумна, еслибы возмущалась этимъ. Ребенокъ такъ слабъ, что его жизнь зависитъ отъ этой неотесанной бабы. Значитъ, нужно терпѣть и молчать.
Феликсъ чувствовалъ, какъ кровь бросилась ему въ голову. Какія громадныя жертвы приносила она ребенку Вольфрама, а своего собственнаго разлучила съ отцомъ, потому что не хотѣла молчать! Онъ не забылъ еще сценъ, происходившихъ между его родителями; помнилъ, какъ холодная и неумолимая мать до тѣхъ поръ спорила съ раздраженнымъ отцомъ, пока тотъ, какъ бѣшеный, не убѣгалъ изъ комнаты.
Маіорша не подозрѣвала, конечно, какая горечь волновала душу ея сына, иначе она не могла-бы такъ спокойно пройти мимо него въ другую комнату.
— Не запереть-ли окна, Христина? — сказала она спокойно и ласково. Сквозной вѣтеръ, ребенокъ можетъ простудиться.
— Боже упаси! Здѣсь нѣтъ никакого сквозного вѣтра. Я бы тоже это чувствовала, — грубо отвѣтила Христина. Я кормилица, госпожа маіорша, и, конечно, лучше другихъ знаю, что ребенку полезно и что вредно. Впрочемъ, она, вѣроятно, знала по опыту настойчивость маіорши, потому что когда маіорша, не обративъ вниманія на ея грубость, заперла окно, кормилица, ворча, вернулась къ люлькѣ, уложила ребенка и принялась за свой чулокъ.
Въ это время въ комнату дяди вошелъ Феликсъ. Къ своему удивленію, онъ чувствовалъ себя въ этой комнатѣ также неловко, какъ и въ дѣтствѣ. Между этими отдѣланными дубомъ, стѣнами стоялъ тотъ-же затхлый воздухъ, пропитанный запахомъ старыхъ кожаныхъ переплетовъ. Нѣсколько лѣтъ назадъ, когда совѣтникъ носилъ званіе бургомистра, эта комната называлась канцеляріей и была всегда предметомъ страха для всѣхъ домашнихъ. Отсюда часто слышались громкіе голоса спорящихъ людей. Постепенно усиливаясь, эти голоса раздавались по всему дому; часто взволнованные диспутанты выбѣгали изъ канцеляріи, хлопая за собою дверью. Почти всѣ жители города ненавидѣли совѣтника за его упрямый и надменный нравъ.
Феликсъ въ дѣтствѣ бывалъ въ этой комнатѣ только тогда, когда мать посылала его выслушать отъ дяди выговоръ. Долго послѣ того, какъ стихалъ голосъ дяди, онъ оставался бывало какъ-бы прикованнымъ къ мѣсту магической силой, пока дядя не прогонялъ его грубо изъ комнаты.
Вдоль всей стѣны, гдѣ когда-то былъ продѣланъ изъ сосѣдней комнаты ходъ въ домъ съ колоннами, возвышалась эстрада, къ которой вела вторая деревянная лѣсенка. Стѣна была сплошь закрыта рѣзьбою, которая обрамляла рѣзныя изъ дерева группы, изображающія событія изъ священной исторіи. Но взоры мальчика привлекали не статуи святыхъ съ кривыми руками и дощечками за головой, выполнявшими роль сіянія, а органъ, стоящій прямо противъ лѣстницы.
Этотъ старый органъ былъ самой первобытной конструкціи; въ немъ было всего нѣсколько жестяныхъ трубъ и очень широкіе клавиши. Полнаго хорала на немъ невозможно было исполнить. Говорятъ, его устроилъ аббатъ, которому эта комната служила келіей. Не смотря на то, что органъ занималъ очень много мѣста, Вольфрамы его не трогали. Онъ употреблялся когда-то при священнодѣйствіи и Вольфрамы боялись оскорбленіемъ святыни накликать бѣду на себя.
Теперь молодой человѣкъ замѣтилъ съ перваго взгляда, что органъ исчезъ. Онъ показалъ съ удивленіемъ на мѣсто, гдѣ стоялъ органъ, заново теперь выкрашенное и гладкая поверхность котораго рѣзко отдѣлялась отъ окружающей рѣзьбы.
— Ты удивленъ, — сказала маіорша, только-что отошедшая отъ окна. Это было ужасно!.. Трубы давно уже чуть держались, но на это не обращали вниманія. Вдругъ, на другой день послѣ рожденія Виктора, органъ рухнулъ со страшнымъ грохотомъ. Хотя онъ былъ давно притономъ для мышей, но это все-таки огорчило насъ — онъ всегда былъ у насъ въ почетѣ. Никто не дотрогивался до обломковъ. Дядя собралъ ихъ самъ такъ, что ни одна щепочка не попала въ печку.
Молодой человѣкъ взошелъ на эстраду и открылъ вновь вставленный щитъ, оказавшійся дверью. Въ углубленіи, стѣны, гдѣ прежде стоялъ органъ, были, какъ сказала его мать, тщательно сложены всѣ обломки. Тамъ лежали жестяныя трубы, толстощекіе ангелы, сломанная клавиатура. Каждая щепка была спрятана, какъ будто все благополучіе Монастырскаго двора зависѣло отъ ихъ сохраненія. Если совѣтникъ самолично приводилъ въ порядокъ весь этотъ хламъ, то тѣмъ болѣе вѣроятно, что починка стѣны была произведена также его руками. Феликсъ наклонился въ темное пространство углубленія и пристально разсматривалъ отверстіе въ стѣнѣ, забитое новыми досками.
— Ну, дядя работалъ не хуже любого плотника, — сказалъ онъ матери, только-что собиравшейся уйти.
Въ этотъ моментъ дверь, ведущая въ переднюю, отворилась и послышались тяжелые шаги. — «Что ты тамъ шаришь?» послышался рѣзкій окрикъ совѣтника.
Феликсъ быстро приподнялся, — рѣзкій тонъ дяди заставилъ вздрогнуть всю его нервную систему. Онъ быстро соскочилъ со ступенекъ и съ легкимъ учтивымъ поклономъ подалъ дядѣ руку.
— Запри сначала шкафъ, который ты съ такимъ любопытствомъ осматривалъ, — сказалъ совѣтникъ съ суровымъ взглядомъ, отклонивъ протянутую руку. — Съ которыхъ поръ ты взялъ моду встрѣчать меня въ моей комнатѣ?
Молодой человѣкъ однимъ прыжкомъ снова вскочилъ на эстраду и старался закрыть разбухшую дверь.
— Съ тѣхъ поръ, какъ твоя прислуга показала сюда дорогу, — отвѣчалъ онъ не безъ ироніи и показалъ черезъ открытую дверь на кормилицу, которая, вставъ со стула, отвѣшивала поклоны.
— Викторъ засыпаетъ только въ той комнатѣ, — господину совѣтнику это извѣстно, сказала она нахально.
Совѣтникъ молча бросилъ свою шляпу на ближайшій столъ. Высокій ростомъ и широкій въ плечахъ, — онъ всей своей фигурой представлялъ олицетвореніе силы и выносливости. Посреди этой старинной обстановки, въ колетѣ, кружевномъ воротникѣ и шляпѣ съ перомъ, онъ былъ-бы прекраснымъ Валленштейномъ. Густые, короткіе, съ просѣдью волосы острымъ мысомъ спускались ему на лобъ; а умное, продолговатое лицо отъ воздуха и солнца было покрыто здоровымъ загаромъ.
Осторожно подошелъ онъ къ люлькѣ, приподнялъ занавѣску и наклонился къ ребенку.
— Что это значитъ, Христина ребенокъ дышетъ неправильно, головка горячая? — Онъ приподнялся въ испугѣ, и его суровое лицо, искаженное страхомъ, было почти неузнаваемо.
— Викторъ испугался, — отвѣтила кормилица жалостнымъ голосомъ, — онъ не можетъ выносить шуму, а барыня уронила тарелку. Я тогда же подумала, что Викторъ захвораетъ. Онъ такъ ужасно кричалъ отъ этого, господинъ совѣтникъ.
Совѣтникъ молчалъ. Онъ мрачно посмотрѣлъ на сестру, которая поблѣднѣла отъ злости и безцѣльно переставляла на обѣденномъ столѣ посуду. Потомъ она, быстро подойдя къ ребенку, положила руку ему на голову.
— Ты ошибся, ребенокъ здоровъ, у него нѣтъ жара, сказала она коротко и сухо; было однако замѣтно, что у нея самой гора свалилась съ плечъ.
— Слава Богу — сказалъ совѣтникъ, глубоко вздохнувъ — въ этомъ ты знаешь толкъ, сестра. Но было бы во всякомъ случаѣ удобнѣе, еслибъ Феликсъ сидѣлъ наверху, въ твоей комнатѣ. Христина говоритъ правду: Викторъ не можетъ выносить шума, даже громкаго разговора. Пока твой сынъ будетъ здѣсь, мы будемъ сидѣть въ угловой комнатѣ. Теперь ребенку пора въ спальную, здѣсь жарко и пахнетъ кушаньемъ.
Онъ взялся за изголовье кроватки и мигнулъ кормилицѣ, чтобы она взялась за другой конецъ; но маіорша предупредила ее. И вотъ вдвоемъ они подняли новаго представителя имени Вольфрамовъ, который, въ ихъ фамильной гордости, казался имъ дороже всего на свѣтѣ, и понесли черезъ кухню и переднюю, а кормилица шла за ними, выставивъ свой жирный подбородокъ и переваливаясь съ ноги на ногу, съ своимъ толстымъ чулкомъ въ рукахъ.
IV.
правитьДверь осталась открытою. Феликсъ чувствовалъ большую охоту вырваться вонъ и никогда болѣе не возвращаться въ это старое гнѣздо, гдѣ уже теперь жалкій отпрыскъ Вольфрамовъ давилъ всѣхъ своими тонкими, какъ ноги паука, пальцами. Въ душѣ молодого человѣка не было и тѣни зависти. Онъ, напротивъ, очень обрадовался, когда узналъ, что Водьфрамы дождались наслѣдника, такъ какъ его ужасала мысль, что когда-нибудь онъ долженъ будетъ постоянно жить на Монастырскомъ дворѣ. Онъ не могъ, конечно, предполагать, что съ первымъ-же появленіемъ на свѣтъ этого мальчугана, жизнь на Монастырскомъ дворѣ сдѣлается для него невыносимой и что онъ почувствуетъ себя съ этой поры бездомнымъ. Дядя только-что показалъ ему, что онъ здѣсь совершенно лишній, и что его можно столкнуть въ любой уголъ, если онъ своимъ присутствіемъ будетъ раздражать слабые нервы ребенка. Дядя былъ очень грубъ съ нимъ, когда онъ былъ ребенкомъ, но въ послѣднее время сталъ относиться къ нему, какъ молодому человѣку, гораздо мягче и ласковѣе. Феликсъ со злостью топнулъ ногою. Значитъ, это относилось не къ нему, не къ его познаніямъ, какъ онъ это думалъ. Дядя уважалъ въ немъ единственнаго носителя Вольфрамовской крови и единственнаго наслѣдника Монастырскаго двора. Теперь совѣтникъ бросилъ уже ненужную деликатность. За шелковыми занавѣсками дѣтской кроватки покоился теперь его собственный первенецъ и онъ сталъ поступать съ Феликсомъ также грубо, какъ и въ дни его дѣтства.
А мать? Сынъ не сомнѣвается въ ея материнской любви, хотя она также мало расточала свои ласки, какъ и деньги. О характерѣ брата она была очень высокаго мнѣнія. Его непреклонность, твердость и суровость, по ея мнѣнію, были столько-же необходимы для мужчины, какъ любовь къ порядку и домовитость для женщины. Она слѣпо ему довѣрялась. Фамильная честь была кумиромъ, которому она поклонялась, и всѣ говорили, что интересы сына стояли у нея на второмъ планѣ. Вымираніе семьи, процвѣтавшей впродолженіи трехъ столѣтій, было и для нея величайшимъ горемъ. Маленькихъ бѣлокурыхъ племянницъ она никогда не любила и на ихъ мать смотрѣла съ сожалѣніемъ. Ей всегда непріятно было слышать, что когда-нибудь все перейдетъ къ семейству Луціанъ-Вольфрамъ. Она не желала, чтобы эта честь досталась имени того, кто сдѣлалъ ее несчастною. Поэтому она менѣе всего старалась сгладить непріятное впечатлѣніе, испытанное только-что ея сыномъ, и сдѣлать ему пріятнымъ пребываніе въ семействѣ брата. Да и къ чему? Онъ не нуждался болѣе въ этомъ негостепріимномъ домѣ!
Молодой человѣкъ, рѣшившійся оставить навсегда Монастырскій дворъ, снова вернулся въ комнату и сталъ у окна. Онъ не хотѣлъ казаться ни обидчивымъ, ни упрямымъ, потому что пріѣхалъ сюда не на каникулы, какъ онъ писалъ матери, а по дѣлу, имѣющему для него величайшую важность.
Жгучій страхъ вдругъ оковалъ его сердце. Въ Берлинѣ онъ считалъ это дѣло далеко не такимъ труднымъ, какимъ оно представилось ему теперь, при видѣ этихъ двухъ суровыхъ, замкнутыхъ въ себя лицъ. — «Люси!» — пробормоталъ онъ со вздохомъ, глядя на роскошный вязъ на дворѣ, освѣщаемый лучами заходящаго солнца. Подъ вязомъ проскользнула, какъ-бы вызванная его возгласомъ, стройная фигура, съ разсыпавшимися по спинѣ бѣлокурыми локонами, полная жизни и семнадцатилѣтней рѣзвости. Ему чудилось, будто двѣ теплыя бѣлыя дѣтскія ручки обвили его шею и: горячее дыханіе скользило по его щекѣ. Къ нему вдругъ вернулось то очарованіе страсти, которымъ онъ жилъ нѣсколько мѣсяцевъ; оно дало ему силы для борьбы и увѣренность въ побѣдѣ.
Между тѣмъ маіорша возвратилась въ кухню; она отрѣзала два куска хлѣба стоящимъ на дворѣ маленькимъ нищимъ. Туда-же вошелъ и совѣтникъ. Феликсъ слышалъ его шаги, глухо раздающіеся по каменному полу. Онъ шелъ въ кухню, но вдругъ почему-то остановился.
Чрезъ открытое окно въ кухню было слышно, какъ работникъ говорилъ коровницѣ, шедшей въ хлѣвъ со свѣжею травою подъ мышкой:
— Послушай, въ Шиллингсгофѣ старый баринъ прогналъ Адама. Мнѣ разсказывалъ это кучеръ; онъ очень объ немъ сожалѣетъ.
— Ступай къ своему дѣлу! Я плачу тебѣ за работу, а не за сплетни, — крикнулъ ему совѣтникъ.
Работникъ вздрогнулъ, пораженный этимъ рѣзкимъ голосомъ, какъ ударомъ ножа.
Совѣтникъ съ шумомъ захлопнулъ окно и схватилъ съ полки одинъ изъ чистыхъ, блестящихъ стакановъ.
— Какъ ты позволяешь, чтобы передъ твоими окнами люди тратили все время въ болтовнѣ, — мрачно сказалъ онъ сестрѣ.
— Совершенно лишнее замѣчаніе. Ты знаешь, я не меньше смотрю за порядкомъ, чѣмъ ты — возразила она совершенно спокойно. Адамъ взволновалъ всю прислугу. Ему отказали изъ-за исторіи съ каменно-угольными копями; онъ еще разъ приходилъ просить, чтобы ты за него заступился, и грозилъ броситься въ воду.
Между тѣмъ Феликсъ вышелъ на порогъ комнаты. Онъ видѣлъ сбоку, какъ его дядя безсознательно теребилъ свою бороду и такъ внимательно разсматривалъ сушившіеся на жердяхъ попоны и мѣшки, что, казалось, почти не слыхалъ словъ сестры.
— Пустяки, прервалъ онъ ее: — кто такъ говоритъ, тотъ этого не сдѣлаетъ. — Онъ приблизилъ стаканъ подъ кранъ и залпомъ выпилъ холодную воду. — Впрочемъ, я поговорю объ этомъ съ барономъ. Его-бы слѣдовало осадить; онъ слишкомъ далеко заходитъ въ своемъ дѣтскомъ бѣшенствѣ, прибавилъ онъ, ставя пустой стаканъ на мѣсто. Совѣтникъ вытеръ себѣ носовымъ платкомъ лицо, какъ будто оно было покрыто потомъ.
— Въ этомъ и будетъ состоять оправданіе, котораго желаетъ Адамъ. Онъ проситъ только, чтобы ты, съ своей стороны, объяснилъ это странное совпаденіе, сказалъ, подходя, Феликсъ.
Дядя быстро повернулся. Его большіе голубовато-сѣрые глаза, въ которыхъ свѣтился характеръ человѣка, никогда не сбивавшагося съ своей дороги, смотрѣли всегда проницательно въ чужое лицо; но могли также глядѣть изъ подлобья, какъ двѣ сверкающія искры. Этотъ взглядъ смѣрялъ изящный костюмъ стоявшаго на порогѣ племянника и перешелъ на собственное порыжѣвшее пальто, служившее ему обычной одеждой.
Замѣчаніе молодого человѣка осталось безъ отвѣта. Совѣтникъ, саркастически улыбаясь, обмахнулъ носовымъ платкомъ угольную пыль съ платья и сапоговъ, и показывая головой на Феликса, насмѣшливо замѣтилъ сестрѣ:
— Посмотри-ка, твой сынокъ, что твоя модная картинка: чистъ и аккуратенъ, прямо съ иголочки. Какъ-же ты въ этомъ сюртучкѣ отправишься въ копи?
— Онъ не для этого и сдѣланъ, дядя. Что мнѣ за дѣло до твоихъ копей, возразилъ Феликсъ, скрывая обиду подъ улыбкою.
— Какъ, ты такъ быстро и спокойно примиряешься съ перемѣною твоей судьбы? Посмотри, сестра, я тебѣ нѣсколько разъ говорилъ, что эти идеальныя головы гораздо богаче насъ. Онѣ спокойно отказываются отъ сотенъ тысячъ, какъ будто-бы это простой булыжникъ. Да, мой маленькій Викторъ сыгралъ съ тобою плохую шутку. Вѣдь Монастырскій дворъ — не бездѣлица.
Молодой человѣкъ былъ очень чутокъ къ малѣйшимъ интонаціямъ голоса дяди. Теперь онъ слышалъ въ немъ дикое торжество, вызванное сознаніемъ, что у него есть настоящій наслѣдникъ, — злорадство и насмѣшливое поддразниваніе.
— Слава Богу! Я не завистливъ, и отъ души желаю, чтобы ребенокъ выросъ тебѣ на радость, — сказалъ спокойно Феликсъ и его открытое лицо выражало то, что онъ говорилъ. Но если ты думаешь, что я равнодушенъ къ деньгамъ и богатству, то ошибаешься. Я никогда такъ не желалъ быть богатымъ, какъ именно теперь.
— У тебя есть долги? строго спросилъ совѣтникъ, подходя къ племяннику.
Молодой человѣкъ гордо закинулъ голову и сдѣлалъ отрицательный жестъ.
— Ну, такъ зачѣмъ-же? Развѣ мать тебѣ мало даетъ? Или тебѣ хочется купить побольше такихъ бездѣлушекъ, какъ эти, — сказалъ онъ, подходя къ племяннику и разсматривая его брелоки. Онъ замѣтилъ между ними маленькій медальонъ съ блестящими камушками. — Э, чортъ побери! Камешки-то настоящіе! Это твой вкусъ, Тереза! — закричалъ онъ въ кухню.
Маіорша сняла свой синій кухонный передникъ, повѣсила его на гвоздь и, не спѣша, подошла къ нимъ.
— Я никогда не покупаю этихъ модныхъ игрушекъ, — сказала она, бросивъ испытующій взглядъ на драгоцѣнную бездѣлушку. Потомъ стала пристально смотрѣть на зарумянившееся лицо сына, какъ-бы желая узнать его тайну. — Отъ кого этотъ медальонъ? спросила она.
— Отъ дѣвушки.
— У молодыхъ дѣвушекъ, мой другъ, рѣдко такъ много денегъ, чтобы дарить подобныя вещи, — замѣтилъ совѣтникъ, съ наслажденіемъ любуясь игрою камней. Я знаю, отъ кого этотъ драгоцѣнный подарокъ: отъ твоего стараго друга, баронессы Лео, въ Берлинѣ, и въ немъ хранится почтенный сѣдой локонъ, не правда-ли?
— Нѣтъ, дядя! Блестящій, каштановый, — отвѣтилъ быстро молодой человѣкъ, какъ будто ему была непріятна всякая ошибка по этому поводу. Гордая, счастливая улыбка освѣтила его лицо. Но скоро у него замерло дыханіе: безъ всякой подготовки дѣло близилось къ развязкѣ, и передъ нимъ стояли два желѣзные человѣка. Онъ читалъ сарказмъ въ лицѣ одного и досаду въ лицѣ другой. Никогда еще Феликсу не приходилось выступать такъ открыто противъ этихъ двухъ столбовъ семейства Вольфрамовъ.
— Я желала-бы знать имя этой дѣвушки, лаконически и спокойно спросила мать, такимъ-же тономъ, какимъ когда-то освѣдомлялась о имени мальчиковъ, въ обществѣ которыхъ находила своего сына. Проницательнымъ взоромъ она читала на лицѣ юноши мучительную борьбу и это заставило ее быть еще строже.
— Мама, будь добра! умолялъ юноша. Онъ схватилъ ея руки и прижалъ ихъ къ своей груди. Не торопи меня!
— Нѣтъ, прервала она сына и вырвала у него руки. Ты знаешь, я привыкла всякія недоразумѣнія между нами разъяснять немедленно, а это, кажется, весьма серьезное недоразумѣніе. Неужели ты не знаешь, что я всю ночь буду мучиться, думая объ опасности, которая тебѣ, повидимому, угрожаетъ. Я хочу знать имя!
Большіе голубые глаза молодого человѣка вспыхнули чувствомъ оскорбленія, но онъ молчалъ, теръ себѣ лобъ, какъ-бы собираясь съ мыслями, и съ волненіемъ отбрасывалъ свои пепельные кудри.
— О, да ты герой! замѣтилъ совѣтникъ, съ грубой ироніей. Ты поступаешь такъ, какъ будто-бы вся твоя жизнь въ каштановомъ локонѣ. Да, она не нищая, если можетъ дарить брилліанты. Но что касается ея имени и происхожденія — вотъ тутъ-то и загвоздка! Не правда-ли? Ты имѣешь причины скрывать ея родню, ты стыдишься ея?
— Стыжусь?! Я стыжусь моей Люси! вырвалось у молодого человѣка, и все его самообладаніе пропало. Люси Фурнье! спросите о ней въ Берлинѣ и вы услышите, что вся аристократическая молодежь у ея ногъ, что она могла выйти за любого графа, еслибы не предпочла принадлежать мнѣ. Я знаю, что тропическій цвѣтокъ не годится для нѣмецкаго огорода; знаю, что все, такъ или иначе связанное съ искусствомъ, презирается на Монастырскомъ дворѣ. Я долженъ бороться съ глубокими предразсудками, и это смутило меня на минуту; но только потому, что въ первый моментъ удивленія съ вашей стороны я боялся оскорбительнаго слова о любимой мною дѣвушкѣ; а этого я не могъ-бы вынести.
Онъ глубоко вздохнулъ и посмотрѣлъ прямо и смѣло въ лицо своей матери, которая оперлась на столъ, блѣдная и неподвижная, какъ мраморное изваяніе.
— Мать Люси — знаменитая женщина, прибавилъ онъ коротко и рѣшительно.
— Вотъ какъ! протянулъ совѣтникъ. А отецъ? онъ тоже знаменитъ?
— Ея родители живутъ врозь — «какъ мои», хотѣлъ онъ прибавить; но свирѣпый взглядъ матери заставилъ его проглотить послѣднее слово. Мадамъ Фурнье — баллерина.
— Полно, пожалуйста! Скажи прямо, по-нѣмецки — танцовщица, которая ежедневно, въ коротенькой юбочкѣ и съ голой грудью, пляшетъ на подмосткахъ! Брръ! И это будетъ его теща, Тереза! сказалъ онъ съ громкимъ саркастическимъ хохотомъ. — Слышишь, сестра? Помнишь, я предсказывалъ тебѣ двадцать пять лѣтъ назадъ, что неосторожный твой бракъ ты искупишь на дѣтяхъ? Это его кровь, легкая солдатская кровь. Истребишь-ли ты въ немъ эти плевелы?
— Сдѣлать этого не берусь, отвѣтила она глухо: — но легкій товаръ, который онъ хочетъ мнѣ навязать, я выброшу изъ нашего дома, въ этомъ ты можешь быть увѣренъ.
Шумъ въ кухнѣ заставилъ ихъ замолчать. Служанка вошла съ корзиною шпината и приготовлялась чистить его на кухонномъ столѣ. Маіорша выслала дѣвушку изъ кухни, заперла на задвижку дверь, ведущую на дворъ и вернулась на прежнее мѣсто.
Сердце молодого человѣка сильно забилось, когда мать, въ длинномъ траурномъ платьѣ и съ блѣднымъ лицомъ, быстро приближалась къ нему, чтобы покончить все однимъ ударомъ. Безсознательно онъ схватился за медальонъ.
При этомъ движеніи холодная улыбка скользнула по губамъ матери.
— Не безпокойся! Я не дотронусь до этого постыднаго подарка своими честными руками. Всякій знаетъ, какъ добываются танцовщицами брилліанты. Ты будешь такъ благоразуменъ, что самъ его снимешь, по моему приказанію. Иначе, послѣ горькихъ опытовъ, наступитъ часъ, когда ты самъ кинешь его съ отвращеніемъ.
— Никогда! воскликнулъ Феликсъ съ горькимъ и вмѣстѣ торжественнымъ смѣхомъ. Онъ снялъ медальонъ и горячо прижималъ его къ губамъ.
— Это сумасшествіе! съ бѣшенствомъ прошипѣлъ совѣтникъ.
Глаза маіорши загорѣлись сдержанной страстью. Ревность, материнская ревность, овладѣла всѣмъ ея существомъ.
— Сумасшествіе! повторилъ совѣтникъ, когда Феликсъ спряталъ сувениръ въ боковой карманъ итакъ нѣжно прижалъ его къ груди, какъ-будто обнималъ любимую дѣвушку. — Какъ тебѣ нестыдно давать такія театральныя представленія передъ нами, серьезными людьми? Вообще я не понимаю, откуда у тебя берется смѣлость — здѣсь, на монастырскомъ дворѣ, передъ твоей почтенной семьей, упоминать о такой связи, о которой молодые люди хорошихъ фамилій никогда не заикаются.
— Дядя! крикнулъ молодой человѣкъ, не владѣя собою.
— Господинъ референдарь! холодно отвѣтилъ совѣтникъ. Онъ скрестилъ руки и блестящими глазами насмѣшливо смотрѣлъ на пламенѣвшее гнѣвомъ лицо племянника
— Ты становишься смѣшнымъ съ твоимъ негодованіемъ, мой милый, сказала спокойно совѣтница и взяла сына за поднятую съ угрозой руку. Она снова овладѣла собой, и ни братъ, ни сынъ не могли бы замѣтить нервнаго огня въ ея взглядѣ.
— Дядя правъ, надо имѣть много мужества, чтобы говорить съ нами о людяхъ подобнаго сорта.
— Навѣрное не болѣе, чѣмъ сколько понадобится моей бѣдной Люси, чтобы признаться своимъ родителямъ въ любви ко мнѣ, — жолчно прервалъ ее молодой человѣкъ. Мадамъ Фурнье живетъ въ Берлинѣ, какъ княгиня. Старая ея мать изъ знатной, хотя и обѣднѣвшей семьи, принимаетъ въ своемъ салонѣ все высшее общество города. Арнольдъ фонъ-Шиллингъ можетъ тебѣ подтвердить, что мы оба въ этомъ обществѣ играли весьма незамѣтную роль. Люси уже съ годъ служитъ душою и идоломъ этого кружка. Она еще прекраснѣе своей матери и не менѣе ея талантлива. Для ея матери и бабушки она — восходящая звѣзда.
— Отчего ты ничего не скажешь о роли, которую играютъ жены посѣтителей салона мадамъ Фурнье, — прервала описаніе мать коротко и ядовито.
Ея сынъ испуганно замолчалъ и опустилъ глаза.
— Большинство этихъ мужчинъ не женаты.
— А женатые оставляютъ своихъ честныхъ женъ, дома? спросила она съ невыразимой злобой и презрѣніемъ. Ты очень ошибаешься, думая прельстить меня блескомъ гостинной танцовщицы. Я знаю, какая грязь скрывается за размалеванными кулисами, и это знаніе досталось мнѣ слишкомъ дорого.
Яркій свѣтъ, брошенный этими словами на дѣтскія воспоминанія Феликса, испугалъ его. Онъ понялъ теперь многія сцены, происходившія въ домѣ родителей, въ Кенигсбергѣ. Онъ понялъ, почему его мать, замаскированная и закутанная, поздно уходила отъ его кровати. Она тайно слѣдила за его отцомъ. Это сознаніе отняло у него послѣднюю надежду. Приходилось бороться не только противъ мѣщанскихъ предразсудковъ: теперь, съ желѣзною непреклонностью, передъ нимъ стояла замужняя женщина — его мать, права которой были оскорблены этого сорта людьми. Имъ овладѣло отчаяніе.
— Я не буду и не смѣю опровергать твоего строгаго приговора, потому что не знаю, что довелось тебѣ испытать, — возразилъ Феликсъ, стараясь сохранить спокойствіе. Я раздѣляю твое мнѣніе о танцовщицахъ; но клянусь, что въ домѣ Фурнье нѣтъ и тѣни чего-нибудь предосудительнаго. Я бы желалъ жениться прежде, чѣмъ моя невѣста поступитъ на театральные подмостки. За этимъ-то я и пріѣхалъ сюда. Люси еще не поступила на сцену, хотя ее и считаютъ уже прекрасной артисткой. Мадамъ Фурнье, слава которой начинаетъ меркнуть, сама ее учила. Она вѣритъ въ блестящую артистическую будущность своей дочери и отклонила предложеніе графа Л., который искалъ руки ея. Люси должна въ скоромъ времени выступить на сцену и это необходимо предупредить.
— Дѣвушка любитъ танцовать?
— Да, любитъ страстно. Но эту страсть, свою будущую славу и блескъ, она приноситъ въ жертву мнѣ. Изъ этого ты можешь видѣть, мама, какъ она меня любитъ.
Въ его голосѣ зазвучали нѣжныя ноты.
Маіорша насмѣшливо кивнула головой.
— А разсчетливая матушка въ Берлинѣ, я вижу, и не догадывается объ вашихъ радужныхъ планахъ, замѣтилъ совѣтникъ.
— Нѣтъ! отвѣчалъ Феликсъ тихо. — Я, какъ честный человѣкъ, долженъ рѣшить, что я могу предложить мадамъ Фурнье, въ сравненіи съ другими претендентами.
— Ну, тутъ, кажется, нечего долго раздумывать. Твое жалованье, какъ рефендаря, не трудно сосчитать. Его какъ разъ хватитъ на булавки мадемуазель Фурнье.
Пламенемъ негодованія и злобы вспыхнуло лицо молодого человѣка, но онъ все еще сдерживался.
— Я рѣшилъ бросить государственную службу и открыть здѣсь въ городѣ нотаріальную контору.
Въ эту минуту тяжелая рука матери легла на его плечо. Никогда мать не говорила съ нимъ такимъ неумолимымъ и строгимъ голосомъ, какъ теперь.
— Опомнись, Феликсъ! сказала она. — Ты говоришь, точно въ лихорадочномъ бреду. Чтобы разсѣять туманъ въ твоей головѣ, я научу тебя, что сказать этой мадамъ Фурнье, которая живетъ, какъ княгиня и отказываетъ богатымъ женихамъ дочери, разсчитывая на милліоны отъ ея балетныхъ прыжковъ. Ты долженъ сказать: у меня нѣтъ ни карьеры, ни рубля собственныхъ денегъ. Мнѣ суждено жить трудомъ. Ваша избалованная дочь должна будетъ подвязать кухонный передникъ, штопать старое бѣлье; ея таланты заглохнутъ, въ гостинной нотаріуса не будутъ толпиться аристократы, а моя мать никогда не пуститъ ее къ себѣ на глаза.
— О, мама! воскликнулъ молодой человѣкъ.
— Милый мой, продолжала она, не обращая вниманія на его крикъ, полный боли и муки: — ты желалъ быть богатымъ, очень богатымъ! Я это понимаю: чтобы содержать княжескій домъ, нужно много денегъ. Ты думаешь, что тебѣ поможетъ богатство твоей матери? Ты не ошибаешься. Но это богатство скоплено по грошамъ честнымъ трудомъ семейства, работавшаго въ продолженіи трехъ столѣтій. Вотъ что я тебѣ скажу — она при этомъ подняла правую руку и высокая фигура ея казалась еще выше, — чѣмъ отдать состояніе моей семьи на расхищеніе развратнаго театральнаго сброда, я скорѣе возвращу его до послѣдняго гроша семейству Вольфрамъ. Такъ это и знай.
— Это твое послѣднее рѣшеніе, мама? спросилъ сынъ съ побѣлѣвшими губами и потухшимъ взоромъ.
— Мое послѣднее рѣшеніе. Выбрось эту дѣвушку изъ головы. Ты долженъ это сдѣлать, говорю тебѣ разъ навсегда. Я желаю тебѣ только добра и счастья, и впослѣдствіи ты меня поблагодаришь за это.
— За разрушенное счастье не благодарятъ! воскликнулъ Феликсъ. Его голосъ крѣпчалъ все болѣе и болѣе и перешелъ наконецъ въ громкій вопль негодованія. Брось свои деньги въ люльку Вольфрама — это твое наслѣдство и ты можешь съ нимъ поступать, какъ тебѣ заблагоразсудится. Но въ такомъ случаѣ ты теряешь всякое право вмѣшиваться въ мои личныя дѣла. Ты всегда поступала со мною эгоистически, какъ будто я вещь безъ крови и плоти, кусокъ воску, изъ котораго, по произволу, ты можешь лѣпить всякія фигуры во вкусѣ семейства Вольфрамовъ. Ты уже разъ перевернула мою судьбу вверхъ дномъ, и это я называю непростительной кражей. Я былъ тогда ребенкомъ и долженъ былъ идти за тобою, куда-бы меня ни повели; теперь-же я имѣю собственную волю и не позволю во второй разъ такъ безчеловѣчно обобрать себя.
— Боже! простонала маіорша, какъ-будто подъ тяжестью смертельныхъ ударовъ.
Она бросилась было къ двери, но остановилась съ поднятыми руками и смотрѣла на сына съ ужасомъ. На лбу совѣтника, отъ злости, жилы налились кровью. Онъ схватилъ молодого человѣка за руку и началъ трясти его изо всей силы.
— Это что за рѣчи?! Ахъ, ты мальчишка! кто тебя обокралъ? Ты, голышъ! Потрудись объяснить, какъ это тебя обокрали?
— У меня украли мой отцовскій домъ! воскликнулъ Феликсъ и вырвалъ руку у дяди. — Когда отецъ умираетъ, то это ударъ судьбы, которому, по необходимости, нужно покориться. Но никто не имѣетъ права отторгать сына отъ отца. Они составляютъ одно цѣлое гораздо болѣе, чѣмъ мать съ сыномъ. А мой отецъ любилъ меня глубоко. Я еще теперь чувствую горячія объятія отца, храбраго и гордаго солдата, котораго потому только называли легкомысленнымъ, что онъ не былъ филистеромъ.
Онъ замолчалъ и глубоко вздохнулъ, какъ будто съ плечъ его свалилась гора, которую онъ носилъ съ дѣтства. Мать его при послѣднихъ словахъ вышла изъ комнаты. Онъ слышалъ, какъ ее длинное платье шуршало по каменному полу сѣней; видѣлъ, какъ отворилась стеклянная дверь, и она съ опущенною головою прошла по двору, отворила калитку и вошла въ садъ.
— Блудный сынъ! пробормоталъ совѣтникъ, голосомъ, прерывающимся отъ злобы. Этого тебѣ мать никогда не проститъ. Убирайся поскорѣй изъ моего дома, — для тебя здѣсь нѣтъ мѣста. Я не могу достаточно возблагодарить небо за то, что оно мнѣ послало сына, въ которомъ снова воскресаетъ poдъ Вольфрамовъ, и избавило меня отъ подкидыша кукушки!
Онъ вошелъ въ свою комнату, громко захлопнувъ дверь, а молодой человѣкъ молча взялъ со стола единственное отцовское наслѣдство — серебрянный приборъ и вышелъ.
V.
правитьФеликсъ, какъ въ чаду, отворилъ дверь и вышелъ на дворъ. Пробило шесть часовъ. Сѣни были полны женщинъ и дѣтей, которыя съ жестяными кружками ожидали вечерняго молока. Коровница принесла два ведра пѣнистаго молока и поставила ихъ на полъ. Она съ удивленіемъ увидѣла, что мѣсто за прилавкомъ еще пусто: это было въ первый разъ съ тѣхъ поръ, какъ она служила на Монастырскомъ дворѣ. Даже въ день смерти и погребенія совѣтницы домоправительница появлялась аккуратно въ тотъ моментъ, когда приносили молоко.
Феликсъ быстро прошелъ черезъ толпу. Эта торговля была до такой степени ему противна, что онъ, въ часы продажи, всегда обходилъ сѣни по маленькой задней лѣстницѣ; сегодня же, ничего не замѣчая, онъ быстро взбѣжалъ въ послѣдній разъ по скрипучей лѣстницы вверхъ.
Маленькая дорожная сумка Феликса лежала на столѣ въ мезонинѣ. За ней-то онъ и шелъ. Предполагая съ ночнымъ поѣздомъ вернуться въ Берлинъ, онъ предъ отъѣздомъ хотѣлъ зайти въ Шиллингсгофъ, чтобы переговорить съ Арнольдомъ. Это были единственныя опредѣленныя мысли, выдѣлявшіяся изъ хаоса, который царилъ въ его разгоряченной головѣ. Планы будущаго затемнялись только-что пережитыми фактами. Третьяго дня онъ выѣхалъ изъ Берлина. Мадамъ Фурнье, ангажированная на это время въ Вѣну, извѣстила, что директоръ театра, повидимому, соглашается принять на сцену Люси. Это извѣстіе его ужасно испугало. Онъ сознавалъ, что съ поступленіемъ на сцену начнутся тріумфы Люси, и въ артисткѣ для него исчезнетъ невѣста. Она сама торопила его поскорѣе устроить свои дѣла и ѣхать въ Вѣну, чтобы лично переговорить съ ея матерью — и все это рухнуло отъ одного удара. Медленно надѣлъ онъ на плечо свою сумку и уже собирался уйти, но на минуту остановился, прислушиваясь, не раздадутся ли въ сѣняхъ знакомые шаги. Онъ далъ себѣ слово никогда, болѣе не возвращаться на Монастырскій дворъ; но ему тяжело было уйти, не простившись въ послѣдній разъ съ матерью и не высказавъ ей сожалѣнія о своей горячности, хотя-бы она и отвѣтила ему презрительнымъ молчаніемъ.
На дворѣ стало невыносимо душно. Съ юга подымались темносѣрыя грозовыя облака. Медленно приближаясь, они шагъ за шагомъ поглощали свѣтъ: дома исчезали во мракѣ и ночь, казалось, наступила ранѣе обыкновеннаго.
Внизу на дворѣ все смолкло. Ворота были заперты, калитка перестала скрипѣть, когда послѣдній покупщикъ покинулъ Монастырскій дворъ, бережно неся свой горшокъ съ молокомъ. Курятникъ былъ запертъ, павлины и индѣйскіе пѣтухи усѣлись на жердяхъ подъ низкою крышею и только у колодца летало нѣсколько запоздалыхъ голубей.
Въ каштановой аллеѣ Шиллингсгофа также все стихло. Желѣзная мебель и пестрыя подушки были убраны. Деревья, съ своими неподвижными вершинами и правильными стволами, стояли подъ навѣсомъ свинцовыхъ тучъ, будто высѣченныя изъ темнаго камня. Чрезъ заросшую плющемъ стѣну доносился на Монастырскій дворъ запахъ цвѣтовъ.
Минута проходила за минутой, а Феликсъ, поджидая, продолжалъ ходить по комнатѣ Казалось, никогда не было такой тишины на Монастырскомъ дворѣ, какъ теперь, когда онъ съ біеніемъ сердца прислушивался къ малѣйшему шороху. Онъ опять подошелъ къ открытому окну и сталъ смотрѣть въ темноту. Вдругъ ему послышалось, будто кто-то прошелъ черезъ переднюю и сталъ подниматься по лѣстницѣ. Дверь отворилась и онъ почувствовалъ свѣжее дыханіе сквознаго вѣтра, но не повернулся, боясь встрѣтить разгнѣванное лицо матери. Сзади послышался легкій шорохъ, какъ будто отъ крыльевъ пролетѣвшей птички; до него вдругъ донесся тонкій ароматъ розъ; нѣжные пальчики закрыли его воспаленные глаза. Холодный испугъ оковалъ его съ головы до ногъ. — Люси! пробормоталъ онъ задыхающимся голосомъ.
Вмигъ глаза Феликса освободились и предъ нимъ явилась невообразимо прелестная дѣвушка, которая, смѣясь, обняла его шею; изъ-за неплотно притворенной двери высматривало широкое добродушное лицо коровницы, проводившей къ нему гостью.
— Люси! Что ты сдѣлала? воскликнулъ онъ внѣ себя.
Мягкія руки дѣвушки мгновенно соскользнули съ его плечъ и ея прелестное личико вытянулось отъ испуга. Она смотрѣла на него полуиспуганно, полусердито.
— Что я сдѣлала? отвѣчала она, обиженно надувъ губки: — убѣжала, вотъ что! Развѣ это такъ дурно?
Онъ замолчалъ и сталъ испуганно прислушиваться. Теперь онъ боялся прихода матери. Ему казалось, что его сокровище, его кумиръ попалъ въ медвѣжью берлогу.
— Прошу тебя, не стой, какъ въ воду опущенный, сказала Люси, нетерпѣливо оправляя шляпу. — Да, шутка не удалась, какъ вижу. Я думала, что это будетъ забавнѣе. Дѣлать нечего, я могу, милостивый государь, и уйти, если пришла не во время.
— О, нѣтъ, нѣтъ! вскричалъ молодой человѣкъ. Онъ прижалъ Люси къ груди и покрылъ ея нѣжное личико страстными поцѣлуями.
— Довольно! сказала она, — и смѣясь, ловко выскользнула изъ его рукъ. Она бросила шляпу и платокъ на столъ и поправила упавшій на грудь локонъ. — Хорошо, теперь ты снова умница, мой милый, сказала она. — Ахъ, еслибъ ты вчера былъ у насъ — вотъ была кутерьма!.. ты себѣ и представить не можешь! Мама телеграфировала, что вывихнула ногу и не можетъ появиться на сцену, а театральная дирекція согласилась, чтобы я выступила, вмѣсто мамы, въ понедѣльникъ въ роли Жизели, и чтобы немедленно ѣхала. Я сидѣла на балконѣ и, вмѣстѣ съ какаду, лакомились изъ бонбоньерки, которую ты мнѣ принесъ. Вдругъ эта телеграмма, какъ бомба, обрушилась на наши головы. Горничныя, лакеи, даже кухонный персоналъ — все взволновалось. — Она закончила свой разсказъ короткимъ, звучнымъ смѣхомъ, и стала пристегивать часы, которые живымъ жестомъ выдернула изъ-за кушака.
— Желала-бы я, чтобы ты въ этотъ моментъ посмотрѣлъ на бабушку, — продолжала она. У нея опять ревматизмъ въ ногѣ и она сидитъ, прикованная къ креслу… Ты знаешь, она такая чопорная аристократка, и когда начнетъ говорить о своихъ знаменитыхъ предкахъ, давно сгнившихъ маркизахъ Ружероль, то мнѣ всегда становится страшно. Она снова пересчитала по пальцамъ всѣхъ Henris и Gastons, которые при этомъ, конечно, должны были перевернуться въ могилѣ, стучала здоровой ногой по ковру и говорила, что мама съ ума сошла, позволяя мнѣ, послѣднему отпрыску такой аристократической фамиліи, путешествовать одной, съ этой глупой горничной Миной. Что-жь? Она отчасти была права. — Люси плутовски захохотала. Дорогіе браслеты звенѣли при каждомъ ея граціозномъ движеніи; серебристо-сѣрое шелковое платье шуршало каждой складкой и занесенный ею запахъ розъ заглушилъ ароматъ фіалокъ, разносившійся изъ шкафа съ бѣльемъ. Ея большіе каріе глаза быстро взглянули на молодаго человѣка. Феликсъ стоялъ, опершись рукою на столъ, въ нѣмомъ очарованіи. Совершенно забылъ онъ о своемъ опасномъ положеніи въ старомъ домѣ своей глубоко оскорбленной матери. Онъ видѣлъ передъ собою только молодое, живое, полное невыразимой граціи созданіе. Она прочитала глубокую нѣжность въ его взглядѣ и бросилась въ его объятія.
— Какой ты смѣшной, Феликсъ! сказала она, шутливо дернувъ его за ухо. Что это было съ тобой, когда я вошла? Я была такъ счастлива, что мнѣ пришла блестящая мысль — бѣжать. А знаешь — я унаслѣдовала отъ мамы непреодолимое желаніе танцовать и порхать безъ конца, въ особенности передъ тысячами глазъ и бородатыхъ лицъ, апплодирующихъ до изнеможенія.
Ловкимъ движеніемъ гибкаго тѣла она снова выскользнула изъ его рукъ. Его густыя брови мрачно сдвинулись. Она засмѣялась и стала ихъ разглаживать своими пальчиками.
— Бабушка хоть и бранилась по поводу телеграммы, но тотчасъ-же приказала укладываться въ столовой передъ ея глазами. Боже, что это былъ за хаосъ! Мина и старая бабушкина горничная притащили половину гардероба. Бабушка, вмѣстѣ съ кресломъ, буквально исчезла въ волнахъ газовыхъ юбокъ и только изрѣдка мелькалъ ея лимонный бантъ, когда она сердилась. Ахъ, Феликсъ, я едва совладала съ своими ногами при видѣ всѣхъ этихъ прелестей. Мама приготовляла для меня все это исподволь; и, представь, есть даже полный костюмъ Жизели. Прелестный костюмъ! У меня на глазахъ выступили слезы. Но чтожъ дѣлать! Я по уши увязла въ любви къ тебѣ. Проглотивъ слезы, я тихонько смѣялась, когда Madame Lazare, née de Bougerai, въ этотъ моментъ приказывала моей горничной; — Мина, не смѣйте дорогой фамильярничать съ mademoiselle de Fournier, и Боже васъ упаси разсказывать въ Вѣнѣ, что вы были единственной ея спутницей. — Ха-ха-ха, въ Вѣнѣ! А я между тѣмъ рѣшила, что поѣду къ тебѣ, мой дорогой. И вотъ я тутъ, Феликсъ, а Мина сидитъ съ ящиками и картонками въ отелѣ, не зная, плакать-ли ей, или смѣяться. Она очень боится бабушки и мамы. Не пошлешь ли ты за ней?
Онъ испугался, какъ будто надъ нимъ обрушился потолокъ. Да, это была опять ужасная дѣйствительность.
— Нѣтъ, ей нельзя являться сюда, да и тебѣ нельзя здѣсь оставаться, Люси.
Теперь только она осмотрѣлась кругомъ и съ хохотомъ захлопала въ ладоши.
— Вотъ мило! Какъ ты попалъ въ кладовую твоей матери? спросила она, показывая на шкафъ съ бѣльемъ. Признаться, я бы ни за что не рѣшилась остаться здѣсь навсегда. — Она вздрогнула и боязливо взглянула на глубокую дверную нишъ, гдѣ было уже совершенно темно. — Признаюсь, мнѣ здѣсь страшно. Когда ты говорилъ о Монастырскомъ дворѣ, то я представляла себѣ мраморныя колонны, арки и фонтанъ на дворъ. Вдругъ лакей отеля приводитъ меня къ этому безобразному гнѣзду и увѣряетъ, что это Монастырскій дворъ. Я чуть съ нимъ не разбранилась. А входъ? Боже мой, я чуть не упала на ведро, стоявшее на дорогѣ. Гдѣ-то кричалъ ребенокъ, вѣроятно наслѣдникъ Вольфрамовъ. Во дворѣ пахло жаренымъ саломъ… Фи, сало! Наконецъ, этотъ субъектъ, который повелъ меня наверхъ, должно быть швейцаръ, лакей и горничная въ одно и тоже время. Она мнѣ такъ фамильярно улыбалась и покровительственно хлопала по спинѣ. О!..
На ея гладкомъ бѣломъ лбу появилось нѣсколько морщинокъ и она полушутя, полубоязливо прибавила:
— Но только знаешь, Феликсъ: ни мама, ни бабушка никогда здѣсь не должны появляться. Это былъ-бы ужасный скандалъ, и несчастные Ружероль непремѣнно повернулись-бы въ своихъ гробахъ.
— Успокойся, Люси. Мама и бабушка никогда не будутъ въ этомъ неловкомъ положеніи. Теперь пойдемъ и мы.
— Какъ, сегодня, сейчасъ, вечеромъ? спросила она, широко раскрывъ глаза: — Не повидавъ твоей мамы?
— Моя мама не можетъ принять такого гостя, какъ ты.
— Боже мой, я вовсе не прихотлива. Ты самъ говорилъ всегда, что я ѣмъ, какъ птичка. Впрочемъ, только не сало! Мадамъ Вагнеръ, наша старая кухарка, увѣряетъ, что во всякомъ порядочномъ домѣ всегда найдется немножко маіонеза, заливной рыбы или чего нибудь въ этомъ родѣ, что я вообще охотно вкушаю.
Онъ крѣпко сжалъ губы и, не говоря ни слова, взялъ со стола соломенную шляпу и осторожно надѣлъ ее на каштановые локоны дѣвушки.
— Ну, какъ хочешь! — отвѣтила она, прикалывая золотой булавкой шляпу. — Тогда пойдемъ въ отель.
— Нѣтъ, я тебя провожу въ Шиллингсгофъ, къ нашему другу, барону Арнольду.
— О, это отлично, я очень рада, Феликсъ. Милый баронъ Арнольдъ, онъ мнѣ очень нравился. Увижусь-ли я съ его женой? Я умираю отъ любопытства. Хороша-ли она? Это у меня главное.
При послѣднихъ словахъ она вытянула свою маленькую фигурку и поднялась на цыпочки, чтобы взглянуть въ висящее между окнами зеркало, какъ сидитъ ея шляпа. Но это ей не удалось и она съ веселымъ смѣхомъ отказалась отъ своей напрасной попытки.
— Бабушка говоритъ, что знала отца молодой баронессы, стараго Штейнбрюка, въ Кобленцѣ, болтала Люси. — Она увѣряетъ, что его единственная дочь воспитывалась въ монастырѣ.
— Бабушка права, отвѣтилъ Феликсъ и спустилъ ей вуаль На лицо. Цвѣты и узоры вуали закрыли нѣжное личико Люси. Только большіе блестящіе глаза ея свѣтились сквозь прозрачную ткань кружева.
— Вотъ мы и готовы, сказала она и взяла со стола платокъ.
Феликсъ подалъ ей руку.
— Милый другъ, тихимъ голосомъ сказалъ онъ въ дверяхъ, замедляя шагъ. — Пожалуйста, не говори громко, пока мы въ домѣ, и иди какъ можно тише по лѣстницѣ.
— Зачѣмъ-же, развѣ мы какіе-нибудь воры? спросила она съ удивленіемъ. — Ахъ, впрочемъ, можетъ быть маленькій ребенокъ боленъ?
— Не боленъ, но онъ очень нервный.
— А, понимаю.
Они вышли изъ комнаты. Молодой человѣкъ былъ въ ужасномъ волненіи. Онъ сжалъ кулаки и всѣ его мысли сосредоточились въ одномъ желаніи: какъ-бы не встрѣтить теперь матери.
VI.
правитьВоцарился глубокій мракъ. Внизу въ сѣняхъ горѣла уже стѣнная лампа, слабо освѣщая уродливыя фигуры рѣшетки, идущей вдоль лѣстницы, темное отверстіе заброшеннаго стариннаго камина и открытую дверь чердака, мимо которыхъ они должны были проходить.
— Боже, какъ ты могъ прожить хоть часъ въ этомъ заколдованномъ домѣ! сказала Люси тихо и прижалась къ Феликсу.
Онъ крѣпко прижалъ ее къ себѣ. Его ноги ступали такъ-же осторожно, какъ и легкія ножки его спутницы, но ступеньки все-таки скрипѣли при каждомъ ихъ шагѣ. Молодой человѣкъ замѣтилъ съ успокоительнымъ чувствомъ, что освѣщенные сѣни совершенно пусты и черезъ нѣсколько секундъ они будутъ внѣ опасности.
Въ этотъ, моментъ какая-то темная масса внезапно выскочила изъ угла, пролетѣла мимо Люси и исчезла въ темнотѣ. Это была огромная кошка, застигнутая, вѣроятно, врасплохъ во время своего ужина.
Молодая дѣвушка пронзительно вскрикнула и какъ сумасшедшая сбѣжала внизъ. Въ ту-же минуту открылись всѣ двери. Въ однѣхъ появилась кормилица съ маленькимъ Викторомъ на рукахъ, изъ кухни въ широкую щель отворенной двери показались головы двухъ служанокъ, а на порогѣ кабинета стояла маіорша, ярко освѣщенная стѣнной лампой.
— Что тутъ за шумъ? спросила она отрывисто своимъ обычнымъ повелительнымъ голосомъ.
Феликсъ быстро сбѣжалъ съ лѣстницы и схватилъ въ объятія испуганную дѣвушку.
— Успокойся, Люси! Развѣ можно пугаться до такой степени простой кошки!
— О, развѣ это была кошка? пробормотала Люси голосомъ, въ которомъ слышались слезы: кто-бы это могъ подумать! Это души монаховъ сидятъ во всѣхъ углахъ и пугаютъ людей до смерти.
Дѣвушки захохотали, а мамка безцеремонно подошла ближе, чтобы посмотрѣть даму, принявшую домашняго кота за привидѣніе монаха. Ободренныя ея примѣромъ, и другія дѣвушки вышли изъ кухни. Этого не могла допустить, маіорша. Она быстро толкнула въ кухню любопытныхъ и заперла за ними дверь.
— А вы сейчасъ-же ступайте въ дѣтскую, тамъ ваше мѣсто! сказала она, повернувъ кормилицу за плечи къ открытой двери комнаты.
Сѣни были пусты.
— Ну, кончай скандалъ, сказала маіорша сыну, повелительно указавъ на дверь.
Теперь только онъ разглядѣлъ ея мертвенно блѣдное лицо, искаженное бѣшенствомъ и горемъ. Оно потрясло его до глубины души.
— Мама! послышался его умоляющій голосъ.
— Какъ, Феликсъ, это твоя мама? спросила Люси. Она освободилась изъ его объятій и смотрѣла своими большими глазами на женщину съ роскошными волосами, изящно одѣтую и въ повелительной позѣ стоящую возлѣ сына. — Право, я зла на тебя, Феликсъ. Ты никогда не говорилъ мнѣ, что у тебя такая прелестная мама. — Я себѣ представляла васъ не иначе, какъ съ горбатой спиной и съ громаднымъ чепцомъ на головѣ. — Она весело засмѣялась, забывъ свой недавній испугъ. — Но я очень ошибалась: вы такая прекрасная, гордая, благовоспитанная, и вдругъ Феликсъ увѣряетъ меня, что вы не приготовились принять такой гостьи; какъ я.
— Онъ сказалъ вамъ совершенную правду, сударыня, отвѣтила маіорша съ ледяною холодностью, и показавъ на молодую дѣвушку легкимъ, но выразительнымъ наклоненіемъ головы, обратилась къ сыну:
— Лучшая иллюстрація къ моимъ предсказаніямъ! Когда мнѣ доложили о непрошенной гостьѣ, то я хотѣла безъ всякой церемоніи воспользоваться своими правами хозяйки; но потомъ подумала, что человѣкъ, уважающій собственную честь и честь женщины, самъ оцѣнитъ по достоинству такую безпримѣрную дерзость. Ступай! И если ты вернешься одинъ, то все будетъ забыто и прощено.
Послѣднія фразы были сказаны очень громко. Но въ этомъ гордомъ, повелительномъ голосѣ звучала нота, которой Феликсъ никогда не слыхалъ изъ устъ матери — просьба дрожащаго отъ страха материнскаго сердца.
Въ это время Люси напрасно старалась откинуть вуаль, которая зацѣпилась за золотую булавку и плотно облегала ея лицо. Она чувствовала непреодолимое желаніе показать этой суровой и надменной женщинѣ, какъ она прекрасна. Эта борьба съ вуалью помѣшала ей разслушать слова маіорши; впрочемъ, еслибы она и слышала ихъ, они все-таки остались-бы для нея непонятными. Ей, избалованной, обожаемой, которую всѣ аристократическіе посѣтители гостинной матери окружали льстивымъ роемъ, баловницѣ счастья, по одному знаку которой исполнялись ея прихотливѣйшія желанія, ей и въ голову не могло придти, что въ этой невзрачной мѣщанской обстановкѣ она можетъ потерпѣть пораженіе, позорнѣе котораго ничего нельзя себѣ представить. При послѣднихъ, особенно громко сказанныхъ словахъ маіорши она вздрогнула, опустила руки и нѣжно прижалась къ высокой фигурѣ своего покровителя.
— Какое-же преступленіе сдѣлалъ бѣдный Феликсъ, что вы обѣщаете ему прощеніе и забвеніе? спросила она. И вы хотите, чтобъ онъ возвратился одинъ? Это невозможно, сударыня! Мы пойдемъ съ нимъ въ Шиллингсгофъ; и развѣ онъ можетъ оставить меня одну въ чужомъ домѣ — вы сами это поймете, сударыня! — Вся гордость, все сознаніе достоинства своей богато одаренной натуры выразилось въ быстромъ и граціозномъ движеніи ея курчавой головки. — Я думаю даже, что онъ никогда не оставитъ меня. Мы должны немедленно повѣнчаться въ какой-бы то ни было церкви, хоть въ Англіи, и явиться къ мамѣ какъ мужъ и жена. Тогда только она потеряетъ право располагать мною.
Грубый смѣхъ заставилъ ее вздрогнуть. Она до тѣхъ поръ не замѣчала совѣтника, который стоялъ у двери темнаго кабинета и съ интересомъ слѣдилъ за драмой, происходившей въ сѣняхъ. Теперь онъ вышелъ на порогъ, подъ свѣтъ лампы. Отставивъ ногу и скрестивъ руки, съ capказмомъ да умномъ, суровомъ лицѣ, онъ походилъ на Мефистофеля, смѣющагося людской глупости.
Люси еще крѣпче прижалась къ молодому человѣку.
— Ахъ, Феликсъ, уйдемъ скорѣе! торопила она его боязливо.
Но маіорша остановила ее повелительнымъ движеніемъ руки.
— Я-бы желала знать, сказала ода съ усиліемъ, какъ-будто говорить съ дѣвушкой ей стоило ужасныхъ мученій, — вы предполагаете, что одна мадамъ Фурнье можетъ помѣшать вашему браку? Неужели вы такъ наивны?
— А кто-же еще? воскликнула удивленная молодая дѣвушка. Папа и мама формально разведены и господинъ Фурнье не имѣетъ на меня ни малѣйшаго права. Впрочемъ, я-бы его и не послушала; онъ этого не заслуживаетъ: въ одинъ прекрасный день онъ тайкомъ бросилъ маму.
— Классическая театральная невинность! раздался изъ кабинета саркастическій голосъ. Маіорша отвернулась, какъ-будто это воздушное существо своей нѣжной ручкой нанесло ей позорную пощечину.
— Прости, мама, и прощай! сказалъ Феликсъ дрожащимъ, но вмѣстѣ рѣшительнымъ голосомъ, желая прекратить эту тяжелую сцену, угрожающую трагическимъ концомъ.
— Значитъ, вы прямо въ супружество, господинъ референдарь? смѣялся совѣтникъ.
На издѣвку дяди молодой человѣкъ не отвѣтилъ ни слова, даже не взглянулъ да него. Съ горькой улыбкой онъ опустилъ руку, которую протянулъ было матери.
— Посмотри на меня! сказала она, обращаясь къ сыну.
Эта фраза была формулой, которой она въ дѣтствѣ выспрашивала всѣ его тайны. Теперь это знакомое выраженіе невольно сорвалось съ ея устъ.
— Посмотри на меня, Феликсъ, и спроси самъ себя, можешь-ли ты привести ко мнѣ въ домъ дѣвушку, которая…
— Мама, довольно! прервалъ онъ ее серьезно. Я не позволю тронуть ни единаго волоска на ея головѣ, тѣмъ болѣе я не допущу оскорбленія. — Онъ съ нѣжностью положилъ руку на ея курчавую головку, а она прижималась къ его груди, бросая боязливые взгляды на кабинетъ.
Маіорша вздрогнула. Къ естественной материнской любви примѣшивалось чувство ревности оскорбленной самолюбивой женщины, которая властительно требовала отъ сына: я твой богъ и да не будетъ у тебя бога, кромѣ меня. Къ собственному удивленію, она ненавидѣла теперь не презрѣнную танцовщицу, а гораздо болѣе — прелестную женщину, которую она не въ силахъ была видѣть въ объятіяхъ своего сына. До сихъ поръ мысль о женитьбѣ Феликса никогда ее не тревожила, и вдругъ — буря, унесшая послѣднее ея самообладаніе!.. Она знала, что за каждой дверью слѣдятъ за нею любопытныя уши и въ каждую замочную скважину смотрятъ наблюдательные глаза; она знала, что завтра-же эта семейная драма, разыгравшаяся въ сѣняхъ Монастырскаго двора, будетъ извѣстна всему городу, тѣмъ не менѣе она не могла овладѣть собою и голосъ ея раздавался все громче и громче.
— Вотъ какъ легко дѣти забываютъ мать! воскликнула она дрожащимъ голосомъ. Такая черная неблагодарность можетъ отбить у всякой матери охоту имѣть дѣтей. Развѣ для того я просиживала цѣлыя ночи у твоей постели, когда ты былъ боленъ, развѣ для того я воспитывала тебя, не жалѣя, никакихъ жертвъ, чтобы уступить тебя первой едва вылѣзшей изъ пеленокъ твари? Если у тебя есть хоть искра справедливости и благодарности, то ты долженъ остаться со мной, — а я не хочу дочери!
Съ испугомъ слушалъ онъ слова матери, въ которыхъ такъ ярко выражалась безконечная ея требовательность. Онъ понялъ, что въ глазахъ матери онъ былъ не болѣе, какъ бездушною вещью. Ему вдругъ стало понятно, что причиною разрыва между его родителями былъ безпредѣльный эгоизмъ матери, и это укрѣпило въ немъ рѣшимость отстоять свою независимость.
— Еслибъ ты требовала, чтобъ изъ любви къ тебѣ я выкололъ себѣ глаза, то это было-бы гораздо легче и исполнимѣе того призыва къ сыновней любви, съ которымъ ты сейчасъ ко мнѣ обратилась.
— Фразы! замѣтилъ совѣтникъ.
— Какъ ты можешь требовать отъ меня выбора въ дѣлѣ, давно для меня рѣшенномъ, продолжалъ Феликсъ, не обращая вниманія на насмѣшливыя замѣчанія изъ кабинета. Люси стала подъ мое покровительство и я обязанъ защищать ее по законамъ божескимъ и человѣческимъ. — Мама, умолялъ Феликсъ, если ты не примешь ее, ты потеряешь сына.
— Лучше совсѣмъ не имѣть сына, чѣмъ имѣть порочнаго.
— Я не понимаю, Феликсъ, какъ ты позволяешь обращаться съ собою такимъ образомъ? воскликнула съ гнѣвомъ Люси. Милостивая государыня, вы — безсердечная женщина!
— Люси! прервалъ ее молодой человѣкъ.
— О, нѣтъ, Феликсъ, я должна это высказать, вспылила она. Это слишкомъ смѣшно, слишкомъ невѣроятно, но я слышу это собственными ушами, значитъ, это правда. — Сударыня, вы, вѣроятно, воображаете, что я считаю за честь быть принятой въ этомъ домѣ! Боже мой! Еслибъ вы предложили мнѣ всѣ сокровища міра, я и тогда не осталась-бы у васъ ни минуты. — Быстрымъ движеніемъ она поправила шляпу, и камни на ея браслетахъ засверкали. — Вы меня только-что назвали тварью; у насъ въ домѣ такимъ именемъ не ругаютъ даже судомойку. Благодарите Бога, сударыня, что бабушка моя не видитъ меня въ этомъ положеніи. Она доказала-бы вамъ, кто изъ насъ болѣе унижается.
Маіорша молча уставила глаза на дѣвушку, молодой голосъ которой отзывался въ ея сердцѣ невыразимой болью. Совѣтникъ разразился громкимъ хохотомъ.
— Смѣйтесь, смѣйтесь, милостивый государь, сколько вамъ угодно. Мадамъ Луціанъ все-таки въ потерѣ: Феликсъ — мой, и мы никогда не разстанемся.
— Тише, Люси, строго замѣтилъ Феликсъ, взявъ ее за руку. Мама, эту вспышку моей невѣсты ты вызвала сама, своимъ оскорбленіемъ.
— Такъ пусть она убирается, эта театральная принцесса.
— Вмѣстѣ со мной! Пойдемъ, моя милая.
Маіорша невольно подняла руку, а ея взглядъ, какъ-бы прося помощи, обратился къ брату.
— Пусть ихъ идутъ, Тереза! Ты ничего не теряешь. Они оба вмѣстѣ не стоютъ мѣднаго гроша, закричалъ совѣтникъ грубо и презрительно.
Она уступила имъ дорогу и медленно проговорила:
— Хорошо, ступай, куда хочешь и съ кѣмъ хочешь! Я никогда не хочу тебя видѣть, даже послѣ смерти! Прочь!
Она, не оборачиваясь, стала подниматься по лѣстницѣ въ мезонинъ, а совѣтникъ громко захлопнулъ за собою двѣрь.
— Слава Богу, что мы выбрались изъ этой трущобы, боязливо сказала Люси молодому человѣку, который, молча и тяжело дыша, шелъ по двору. Темныя углубленія оконъ и журчаніе фонтана казались ей полными привидѣній, которыя, гремя костями, протягивали къ ней руки.
Когда стукнула за ними маленькая монастырская калитка, Люси остановилась, чувствуя себя въ совершенной безопасности.
— Вотъ такъ люди! сказала она и стала, шутя, отряхиваться, какъ-бы желая сбросить пыль Монастырскаго двора и тяжелыхъ впечатлѣній съ души. Бѣдный Феликсъ, ты выросъ въ настоящей тюрьмѣ. Чудесная родня! И это называется матерью! А тотъ ужасный человѣкъ, который, какъ Саміэль изъ Фрейшюца, такъ демонически смѣялся изъ-за кулисъ?
— Это мой дядя, Люси! прервалъ ее серьезно Феликсъ, все еще дрожащимъ отъ волненія голосомъ.
— Ну, ужъ благодарю за такого дядю! возразила она нетерпѣливо. Ты слишкомъ добръ и мягокъ, Феликсъ, ты слишкомъ многое позволялъ имъ, и вотъ теперь твоя матушка не желаетъ, чтобъ ты женился, хочетъ, чтобъ ты остался навсегда съ нею старымъ холостякомъ, и всю жизнь помогалъ-бы ей мотать нитки и чистить зелень. Ну, нѣтъ, этому не бывать, пока я здѣсь! И какая надменная женщина! Вѣроятно потому, что она еще хороша! Впрочемъ, къ чему красота въ ея возрастѣ? А она уже стара, стара, какъ моя мама, уже давно прикрывающая пудрой свои изъяны. Бытъ молодой — вотъ что главное, а мы молоды, Феликсъ, не правда-ли? Потому-то намъ всѣ старики и завидуютъ.
Молодой человѣкъ не отвѣчалъ. Болтовня и серебристый голосокъ милой дѣвушки казались ему всегда очаровательной мелодіей; но теперь онъ ея не замѣчалъ. Недавній разрывъ съ матерью и тяжелая забота о будущемъ наполняли его сердце. Они шли подъ темнымъ грозовымъ небомъ, нѣсколько капель упали уже на мостовую. Горячій воздухъ наполнялъ улицу, на концѣ которой только-что зажгли первый газовый фонарь. Не смотря на приближающуюся ночь, за рѣшоткой Шиллингсгофа виднѣлись переплетающіяся дорожки, и большіе кусты огнецвѣтныхъ піоновъ окружали роскошный лугъ, на которомъ ярко выступалъ силуэтъ фонтана съ неподвижной струей воды, а за нимъ тонулъ въ темнотѣ фасадъ дома италіанской архитектуры.
Въ Шиллингсгофѣ не было ничего похожаго на Монастырскій дворъ. Торжественное спокойствіе окружало эту флорентинскую виллу. Калитка безъ шума повернулась на петляхъ, а журчаніе фонтана было такъ тихо и мелодично, что не мѣшало слышать звукъ падающихъ на листья капель дождя и шуршаніе платья Люси по песку дорожекъ.
Молодая дѣвушка чувствовала себя снова въ своей сферѣ. Она находила, что молчаливый ея женихъ шелъ слишкомъ медленно. Ей хотѣлось-бы какъ можно скорѣе пробѣжать садъ, чтобы опять чувствовать подъ ногами паркетъ, а надъ головой люстру. Вдругъ она остановилась. У самой дорожки, подъ тѣнью дуба сидѣла, свернувшись, маленькая дѣвочка.
— Что ты здѣсь дѣлаешь, милая? спросила молодая дѣвушка.
Отвѣта не было.
Феликсъ наклонился и узналъ въ дѣвочкѣ, старавшейся спрятать свое лицо, дочь Адама.
— Это ты, Анхенъ? спросилъ онъ. Твой отецъ вѣроятно тамъ, у стараго барона? — И онъ показалъ на домъ.
— Не знаю, сказала дѣвочка, видимо сдерживая рыданія.
— Это онъ тебя сюда привелъ?
— Нѣтъ, я одна сюда прибѣжала. Она начала плакатъ. Бабушка этого не понимаетъ, она говоритъ, что я глупая и скверная дѣвочка, потому что такъ думаю про отца.
— Что-же ты думаешь, милая? спросила Люси.
Ребенокъ зарыдалъ, ничего не отвѣчая.
— Бабушка вѣрно лучше тебя это знаетъ, Анхенъ. Твой отецъ ушелъ со двора?
— Да, и онъ былъ такой красный. Бабушка его очень бранила, потому что ему отказалъ отъ мѣста господинъ баронъ, а онъ все молчалъ… Наконецъ сказалъ, что у него болитъ голова и что онъ пойдетъ въ аптеку за каплями. Я хотѣла идти за нимъ. — Она снова зарыдала. — Бабушка не позволила, она отняла отъ меня чулки и башмаки, пробормотала она наконецъ.
— Такъ ты убѣжала безъ позволенія? спросилъ Феликсъ.
— Я была въ аптекѣ, сказала она, не отвѣчая прямо на вопросъ и запрятывая голыя ноги подъ коротенькую юбочку. Тамъ мнѣ сказали, что отецъ совсѣмъ и не заходилъ.
— Ну, значитъ онъ пошелъ въ другую аптеку. Ступай домой, уговаривалъ ее молодой человѣкъ. Отецъ вѣроятно уже у бабушки и очень о тебѣ безпокоится.
Дѣвочка не тронулась съ мѣста и отвернулась съ досадой. Эти люди, какъ и бабушка, не понимаютъ ее. Отчего они не уходятъ и продолжаютъ ее мучить, заставляя отвѣчать на ихъ разспросы?..
— Сейчасъ придетъ дворникъ, онъ въ это время запираетъ садъ, сказала она, отворачиваясь. Въ ея голосѣ слышалась та-же мрачная рѣшимость, что замѣчалась на ея худенькомъ, умномъ дѣтскомъ личикѣ сегодня послѣ обѣда. Поэтому я сюда и прибѣжала; онъ любитъ отца и поможетъ мнѣ его искать.
— Да вѣдь сейчасъ пойдетъ дождь! Посмотри, вотъ уже падаютъ крупныя капли. Люси, смѣясь, покачала головой, видя, что дѣвочка оставалась неподвижна и молчалива, какъ и прежде; она только прятала подъ передникъ свои голыя ручки. — Какая упрямица! Вотъ возьми, завернись! Говоря это, она бросила ей свой кружевной платокъ, висѣвшій на ея плечѣ. Но дѣвочка и не тронулась, чтобы поднять дорогую ткань; она только смотрѣла, какъ платокъ упалъ на песокъ, смоченный дождемъ.
Сама Люси, смѣясь, подобрала платье и побѣжала къ дому. Она не хотѣла явиться въ Шиллингсгофъ съ волосами русалки вмѣсто своихъ прелестныхъ локоновъ.
VII.
правитьФеликсъ позвонилъ у подъѣзда, и дверь безъ шума отворилась. Когда-то въ сѣняхъ горѣла небольшая лампочка, съ висящимъ на длинной цѣпи фонарѣ и едва освѣщала входы въ боковые корридоры; теперь-же ихъ ослѣпилъ свѣтъ нѣсколькихъ стѣнныхъ лампъ и кинкетовъ. Торжественно и серьезно смотрѣли на нихъ красивыя каріатиды, поддерживающія потолокъ, и по мозаичному полу громко раздавались шаги подходящаго къ нимъ лакея. Феликсъ съ удивленіемъ остановился. Прежняя милая ему простота Шиллингсгофа уступила теперь мѣсто роскоши и великолѣпію, свойственному новому положенію дѣлъ древняго аристократическаго рода.
— Баронъ Арнольдъ фонъ-Шиллингъ дома? спросилъ молодой человѣкъ у лакея.
— Да, Феликсъ! раздался громкій молодой голосъ изъ отворившейся сосѣдней двери.
Къ нимъ быстро шелъ молодой человѣкъ, но остановился съ изумленіемъ, увидя подходящую Люси.
— О, cher баронъ, вы встрѣчаете меня съ такимъ-же; страннымъ лицомъ, какъ и Феликсъ — при видѣ меня онъ превратился къ истукана.
Ея веселый голосъ какъ флейта раздавался подъ высокими сводами. Нетерпѣливо топнувъ ножкой, она снова начала войну съ своей вуалькой, которую наконецъ въ клочкахъ сорвала со шляпы. Появилось пикантное, и прелестное матовое личико, какъ едва распустившійся цвѣтокъ чайной розы.
— Поклоновъ отъ мамы и бабушки я, конечно, вамъ не привезла, потому что я бѣглянка, прибавила она тихо, наклоняясь къ нему и закрывая рукой свой ротикъ.
Баронъ Шиллингъ посмотрѣлъ черезъ ея голову на Феликса, который стоялъ неподвижно, блѣдный и разстроенный.
— Я-бы желалъ безъ свидѣтелей сказать нѣсколько словъ тебѣ и твоему отцу, сказалъ онъ съ волненіемъ, ярко выразившимся на его лицѣ.
— Пойдемъ, отецъ въ своей комнатѣ, отвѣтилъ Арнольдъ, и они направились въ комнату стараго барона.
Феликсъ медлилъ.
— Я-бы попросилъ тебя познакомить сперва Люси съ твоей женой.
— Съ моей женой? спросилъ удивленно и сконфуженно Арнольдъ, какъ будто не понимая, что отъ него требуютъ. Но потомъ рѣшительно, съ насмѣшливой улыбкой прибавилъ: Изволь, если ты этого желаешь, Феликсъ. Идемъ!
Люси засунула въ карманъ остатки своей вуали, отбросила локоны и взяла руку барона Шиллинга. Они повернули влѣво и, въ сопровожденіи Феликса, пошли по галлереѣ. Громадныя полукруглыя окна выходили въ садъ; въ простѣнкахъ, въ особыхъ нишахъ, стояли обнаженныя мраморныя статуи греческой мифологіи, которыми бенедиктинскій монахъ Амвросій, забывъ аскетизмъ, богато украсилъ галлерею. Эта галлерея съ фигурами греческихъ боговъ представлялась Люси великолѣпнымъ фойе опернаго театра. Въ углубленіи задѣланной теперь двери, выходившей когда-то на Монастырскій дворъ, стояла группа Лаокоона, а по другую сторону, на Монастырскомъ дворѣ, углубленіе той-же двери было забито досками, за которыми стоялъ шкафъ съ старыми конторскими книгами и жестянымъ ящикомъ для выручекъ отъ продажи молока.
Нѣсколько часовъ ожесточеннаго спора поставили Феликса предъ неизвѣстнымъ, мрачнымъ будущимъ, въ которое онъ, по необходимости, увлекалъ за собою привыкшую къ роскоши нѣжно любимую имъ дѣвушку.
Баронъ Шиллингъ шелъ по галлереѣ, въ концѣ которой находилась такъ-называемая семейная гостиная, любимая комната стараго барона. Стѣны этой обширной, но уютной комнаты были отдѣланы тонкой, какъ кружево, деревянной рѣзьбой поверхъ гладкихъ деревянныхъ щитовъ, раздѣлявшихся узкими простѣнками сѣраго цвѣта. Эти рѣзные ажурные арабески по своему разнообразію, красотѣ и изяществу цѣнились очень дорого и содержались заботливо.
Старый баронъ не мало заботился объ украшеніи этой оригинальной комнаты. Онъ помѣстилъ тамъ нѣсколько картинъ въ золоченныхъ рамахъ и разставилъ мягкую, удобную мебель. Но съ появленіемъ молодой баронессы, эта комната измѣнилась, какъ и все въ Шиллингсгофѣ. Простѣнки между рѣзьбою покрылись фресками на свѣтло-сѣромъ фонѣ; вокругъ стѣнъ стояли стулья съ рѣзными высокими спинками и табуреты, обитые темно-зеленой шелковой матеріей съ серебряными разводами. На окнахъ были, такія-же парчевыя занавѣси, покрытыя тюлемъ стариннаго фламандскаго рисунка, красиво выдѣлявшимся на темно-зеленой парчѣ. По обѣимъ сторонамъ двери стояли высокія этажерки, уставленныя доверху столовымъ серебромъ и хрусталемъ, символомъ богатства, принесеннаго молодой хозяйкой въ Шиллингсгофъ. По своей отдѣлкѣ и роскоши, это серебро далеко оставляло за собой ту серебряную посуду, которою убирались столы монастыря, когда въ былыя времена монахи принимали въ этой залѣ своихъ царственныхъ гостей. Висѣвшій съ потолка цвѣтной фонарикъ бросалъ ровный мягкій свѣтъ на всю комнату; въ углу, на маленькомъ столикѣ стояла лампа, ярко освѣщавшая бѣлокурую голову работавшей у стола молодой женщины.
Люси насмѣшливо улыбнулась, потому что лицо женщины, которая теперь медленно повернулась въ ихъ сторону, было изъ самыхъ невзрачныхъ. Свѣтло-пепельные волосы обрамляли непомѣрно длинное сѣраго цвѣта лицо, лишенное-молодой округлости линій. И этой женщинѣ, какъ говорятъ, было не болѣе двадцати лѣтъ.
— Милая Клементина, я привелъ къ тебѣ моего друга Феликса Луціана и его невѣсту. Прошу тебя принять подъ свое покровительство молодую дѣвушку, а мы пока отправимся къ отцу, въ его комнату, сказалъ Арнольдъ, съ свойственной ему вѣжливой небрежностью. — Баронесса приподнялась и слегка поклонилась. Ея глаза остановились на привлекательномъ лицѣ молодой дѣвушки и холодная улыбка исчезла съ ея лица. Она снова опустилась на стулъ и граціознымъ движеніемъ, молча, указала на табуретъ возлѣ себя. Баронъ Арнольдъ поднялъ съ ковра портфель и вкладывалъ выпавшіе изъ него листки.
— Я вижу, мои рисунки не слишкомъ тебѣ нравятся, сказалъ онъ.
— Извини, твои идеи, когда я стараюсь вдуматься въ нихъ, разстраиваютъ мои нервы. Я не понимаю ихъ, когда тебя нѣтъ возлѣ, для объясненій.
— Или когда подъ рисунками нѣтъ подписи: «Пѣтухъ», «Собака» и т. п. Вотъ видишь, Феликсъ, какъ мудрены мои эскизы. А вы еще хотѣли меня увѣрить, будто у меня есть талантъ.
Уходя, Феликсъ со страхомъ взглянулъ на свою невѣсту. Она сидѣла, желая, повидимому, начать обычную болтовню, полная сознанія своей красоты возлѣ этой блѣдной, холодной женщины. Онъ видѣлъ, какъ Люси сняла шляпу, а баронесса своими длинными бѣлыми пальцами снова принялась за работу.
— Вы позволите, баронесса? сказала Люси, и бросила свою шляпу на одинъ изъ стоявшихъ у стѣны стульевъ.
Баронесса съ удивленіемъ подняла глаза и смотрѣла, какъ маленькая изящная шляпочка описала въ воздухѣ дугу и упала на полъ. Въ эту минуту зашуршали шелковыя оконныя занавѣси, изъ-за которыхъ выскочила маленькая обезьянка и схватила шляпу.
Люси вскрикнула, — обезьяна показалась ей очень похожей на чорта.
— Сюда, Минка! приказала баронесса и погрозила пальцемъ. Минка прибѣжала къ своей госпожѣ, держа передними лапками шляпу надъ головой. Это было до такой, степени смѣшно, что Люси, забывъ свой испугъ, хохотала какъ ребенокъ, между тѣмъ какъ баронесса съ серьезнымъ лицомъ отнимала добычу изъ рукъ животнаго.
— Извините, обезьяна васъ испугала, сказала она и положила шляпу на столъ передъ молодой дѣвушкой. Мой мужъ терпѣть не можетъ Минки и потому она всегда прячется при его входѣ. Я совершенно забыла, что она здѣсь.
— О, такой испугъ не повредитъ. Я не такая нервная, какъ мама. Я молода и здорова, отвѣчала Люси весело, и стала ласкать обезьянку.,
Да, молода, здорова, очаровательна и граціозна была дѣвушка, на которой баронесса остановила теперь долгій взглядъ.
— Я гораздо больше испугалась на Монастырскомъ дворѣ, когда тамъ бросилось на меня какое-то чудовище. Феликсъ увѣряетъ, что это была кошка.
— Вы теперь гостите на Монастырскомъ дворѣ?
— Я? ни за что на свѣтѣ! У меня мурашки бѣгаютъ отъ страху при одной мысли провести тамъ ночь. Вы тамъ бывали?
Молодая женщина отрицательно покачала головой.
— Я не имѣю привычки знакомиться съ сосѣдями.
— Въ такомъ случаѣ вы и представить себѣ не можете, что это такое. Я не могу понять, какъ Феликсъ могъ жить въ комнатѣ съ такой допотопной мебелью, какой мы не дали-бы и нашей прислугѣ. А постели, навѣрное, жестки и грубы. Я къ этому не привыкла. — О, какое прелестное созданіе! сказала Люси, вдругъ обрывая нить разговора; она ласкала маленькое животное, вскочившее ей на колѣни и опершееся руками на ея плечи.
Молодая дѣвушка быстро сняла съ руки браслетъ и надѣла его на тонкую шею Минки, потомъ повязала ей свой батистовый платокъ и заколола на груди брошкой. Она хохотала, какъ сумасшедшая, когда Минка, соскочивъ на полъ и оскаливъ зубы, стала рвать кружево носового платка и срывать когтями непривычный ошейникъ.
Видимо разсерженная, баронесса освободила подбѣжавшую къ ней обезьяну.
— Боюсь, не испорченъ-ли браслетъ, сказала она сухо, кладя его возлѣ шляпы.
— Э, ничего. Браслетъ отъ князя Канскаго, котораго я терпѣть не могу, отвѣтила Люси, сунувъ небрежно въ карманъ платокъ съ браслетомъ.
Молодая женщина съ удивленіемъ посмотрѣла на дѣвушку.
— Князя Конскаго я знаю, сказала она; онъ часто бываетъ у вашихъ родителей?
— О, да, отвѣчала Люси, онъ бываетъ у насъ каждый день, т. е. у мамы, когда она живетъ въ Петербургѣ. La grande mère его очень цѣнитъ, потому что его знатность придаетъ много блеску нашей гостинной; но мама и я не очень-то его любимъ. Онъ такой старый, противный. Меня онъ закармливаетъ конфектами, точно ребенка, а маму положительно забрасываетъ цвѣтами послѣ каждаго спектакля.
— Когда? спросила баронесса, какъ будто не разслушавъ.
— Послѣ представленій. Ахъ, вы не знаете? Развѣ вы никогда не бывали въ Берлинѣ?
— Я была въ Берлинѣ.
— Ну, такъ это удивительно, какъ вы не знаете мамы. Она первая, знаменитая танцовщица — Manon Fonrnier.
— Вотъ какъ! медленно протянула молодая женщина и сложила свою работу. — Я рѣдко посѣщаю театръ, прибавила она сухо и яркій румянецъ выступилъ на ея щекахъ. Она встала и подошла къ сервированному чайному столу посреди комнаты, на которомъ сверкала изящная посуда и серебро.
— Боже, какая длинная! выразилось во взглядѣ Люси, которымъ она провожала высокую, сухую фигуру баронессы.
Просторное песочнаго цвѣта домашнее платье висѣло на плоской груди и выгнутой спинѣ, длиннымъ шлейфомъ мягко спускаясь на коверъ. Не смотря на длинныя, сухія руки и согнутую фигуру, движенія молодой женщины были граціозны. Она зажгла спиртъ подъ серебрянымъ чайникомъ, критически взглянула на чашки и стала разливать чай. Ни одинъ взглядъ ея не обращался уже къ дѣвушкѣ, которая опять играла съ Минкой, внимательно слѣдя при этомъ за молодой женщиной.
— Дома я всегда разливаю чай, и всѣ бываютъ довольны, исключая барона Шиллинга; на него я никогда не могла угодить.
Молодая женщина быстро подняла опущенную голову и въ каждомъ мускулѣ ея, повидимому апатичнаго, лица выражалось волненіе.
— Мой мужъ бывалъ въ домѣ вашей матушки?
— О, очень часто! развѣ вы этого не знали? Феликсъ всегда говорилъ, что онъ, какъ художникъ, въ маминой гостинной изучаетъ типы. Съ мамы онъ также писалъ портретъ.
— Онъ писалъ портретъ танцовщицы Фурнье?
Молодая дѣвушка вдругъ прозрѣла. Голосъ баронессы показывалъ, какая злость кипѣла въ ея плоской груди, и съ какимъ презрѣніемъ произнесла она: «танцовщица Фурнье». Чашки звенѣли подъ ея длинными пальцами такъ, что грозили каждую минуту полетѣть со стола. И эта тощая, безобразная женщина осмѣливается еще ревновать! Какъ всѣ красивыя, избалованныя дѣвушки, Люси была неумолима къ некрасивымъ, но тоже желавшимъ нравиться. Ея большіе глаза вдругъ засвѣтились гнѣвомъ.
— Что-жъ тутъ удивительнаго, если баронъ Шиллингъ писалъ портретъ красивой женщины? возразила Люси съ саркастической улыбкой на губахъ. Моя мама — ни длинна, ни суха, ни бѣловолоса. У нея великолѣпные черные волосы, а красота ея плечъ и рукъ славится между художниками. Вообще въ ней, какъ говорится, видна порода. Баронъ Шиллингъ изобразилъ маму не въ какой-нибудь изъ ея ролей, а въ видѣ Дездемоны. — Ничего не можетъ быть очаровательнѣе!.. Бѣлый атласъ спускается у нея съ плеча, а рука подымается къ струнамъ арфы.
Она на минуту остановилась, вспомнивъ о портфелѣ, презрительно валявшемся на коврѣ у ногъ баронессы.
— Баронъ Шиллингъ рисуетъ великолѣпно, прибавила она, и ея глаза блестѣли торжествомъ при видѣ яркой краски волненія на блѣдномъ лицѣ баронессы. Профессоръ В. говоритъ, что онъ вовсе не дилетантъ, что онъ обладаетъ громаднымъ талантомъ и скоро составитъ себѣ громкое имя.
Баронесса безсильно опустилась на стулъ, закрывъ глаза рукою… Она была нервная и упрямая. Какъ единственную дочь и наслѣдницу богатаго отца, ее очень баловали монахини, у которыхъ она воспитывалась. Люси, въ полномъ сознаніи своей красоты и молодости, непріязненно разсматривала эти тонкія губы, не умѣющія смѣяться, согнутый плоскій станъ и длинную, худую, почти лишенную мускуловъ руку, виднѣвшуюся изъ кружевной оборки рукава. — Зачѣмъ эта непривлекательная фигура толчется въ свѣтѣ? Оставалась бы она спокойно въ монастырѣ у своихъ монахинь.
Наступило тягостное молчаніе. Слышно было шипѣніе чайника и глухой звукъ падавшаго дождя. Люси встала, подошла къ окну, раздвинула портьеры и принялась смотрѣть въ садъ. Она не видѣла, съ какою злостью сѣрые глаза смотрѣли ей вслѣдъ и какъ нога молчаливой женщины стучала нетерпѣливо по ковру. Люси сердилась на Феликса, что онъ такъ долго оставляетъ ее одну съ этой несносной хозяйкой Шиллингсгофа.
Едва она открыла занавѣсъ, какъ яркая молнія ослѣпила ей глаза и краснымъ свѣтомъ освѣтила комнату, затемняя свѣтъ горѣвшей здѣсь лампы. Послѣдовалъ ударъ хрома и масса воды полилась на зеркальныя оконныя стекла, какъ будто силясь продавить ихъ и залить роскошныя залы Шиллингсгофа.
Баронесса вскочила въ испугѣ; она видимо дрожала и, схватившись за колокольчикъ, стала громко звонить.
Вошелъ слуга.
— Скажите господамъ, что я прошу ихъ пожаловать сейчасъ-же. Чай готовъ, сказала она, не смотря на испугъ, спокойнымъ, повелительнымъ голосомъ.
VIII.
правитьСо стороны галлереи послышались приближающіеся мужскіе шаги. Минка, забившаяся во время грозы въ платье своей госпожи, выскочила и, гримасничая, побѣжала за драпировку. Чайная посуда гремѣла въ рукахъ хозяйки, а Люси закрыла портьеру, за которой виднѣлась продолжавшаяся еще гроза. Какъ ни была она суевѣрна и какъ ни боялась страшныхъ привидѣній, но самыя грозныя явленія природы не пугали ее, потому что она чувствовала себя посторонней ихъ зрительницей. Въ настоящую минуту ей было тѣмъ веселѣе, чѣмъ сильнѣе была гроза. Головка Люси съ золотистыми кудрями и вся ея граціозная фигурка ярко выдѣлялась на фонѣ спущенной гардины темне-зеленаго цвѣта, покрытой, точно снѣгомъ, бѣлыми складками кружевъ.
Слуга широко распахнулъ дверь, въ которую вошелъ старый баронъ фонъ-Шиллингъ. Онъ шелъ, крѣпко опираясь на руку Арнольда, такъ какъ правая нога его была разбита параличемъ. Не смотря на это, вся его фигура имѣла представительный видъ; его свѣжее лицо было полно жизни и юмора.
— А, маленькая бѣглянка! Что за прелесть! воскликнулъ баронъ, удивленно останавливаясь на порогѣ. Восхитительный ребенокъ! Очаровательная маленькая волшебница! говорилъ онъ, расправляя свои большіе съ просѣдью усы.
Эта открытая лесть и сильный мужской голосъ возвратили молодой дѣвушкѣ ея обычное настроеніе. Быстро пробѣжавъ по ковру, она граціозно и шаловливо присѣла передъ старикомъ. Баронъ смотрѣлъ на нее, какъ очарованный.
— Послушайте, этакія рѣдкія перелетныя птички давно не залетали въ Шиллингсгофъ. Такому старику какъ я это освѣжаетъ и глаза, и сердце. Она попала въ хорошее гнѣздо, мы найдемъ средства помочь бѣдѣ, нужно только не унывать. — Онъ направилъ свои шаги къ чайному столу. Скажи пожалуйста, Клементина, зачѣмъ ты потребовала насъ сюда такъ настоятельно? Развѣ здѣсь пожаръ? Или можетъ быть ты испугалась грозы? Бояться нечего, у насъ на крышѣ громоотводъ.
Все это онъ сказалъ тономъ обычной ему добродушной, грубоватой шутки, но въ его голосѣ и жестахъ былъ слегка замѣтенъ протестъ противъ владычества молодой хозяйки.
Баронесса наливала чай. Выслушавъ барона, она посмотрѣла на часы и не безъ язвительности замѣтила:
— Это нашъ обыкновенный часъ чая, — ни минуты раньше.
Онъ мрачно сдвинулъ густыя сѣдыя брови.
— Прекрасно, дитя мое, сказалъ онъ, замѣтно сердясь, я старый солдатъ и люблю точность; но никогда не позволялъ я вертѣть собою въ угоду домашнему порядку, даже и моей покойной женѣ. И она — при этомъ онъ показалъ на часовую стрѣлку, — тоже не смѣетъ мною командовать, особенно когда я занятъ, какъ это было теперь, важнымъ совѣщаніемъ.
Баронъ тяжело опустился на стулъ съ высокою спинкою и указалъ Люси мѣсто возлѣ себя. Баронесса позвонила и приказала подать еще два чайныхъ прибора. Яснѣе нельзя было показать, что хозяйка и не думала приглашать гостей къ чаю.
Баронъ Арнольдъ сидѣлъ рядомъ съ женой, противъ отца. Отецъ и сынъ были очень похожи другъ на друга. Какъ и всѣ Шиллинги, они не отличались особенной красотой. Портреты ихъ рода съ тѣхъ временъ, когда они жили еще въ своемъ рыцарскомъ замкѣ, висѣли въ средней залѣ. Еще съ тѣхъ поръ толстая нижняя губа, угловатый лобъ и большой типическій нѣмецкій носъ были ихъ отличительными семейными признаками. Крѣпкія головы на могучихъ плечахъ, казалось, были созданы только для боя въ тяжеломъ вооруженіи. Два послѣдніе Шиллинга принадлежали къ тому-же семейному типу; но желтый, какъ спѣлая рожь, волосы предковъ замѣнились у старика каштановыми, а у его сына черными курчавыми волосами и бородой, дѣлавшими его похожимъ на уроженца юга. Гордость и мужество — отличіе большихъ синихъ глазъ, замѣчавшееся на портретахъ, — были свойственны и послѣднимъ Шиллингамъ, только у отца къ нимъ примѣшивалось выраженіе чувственности и насмѣшки, а у сына глаза были большею частью опущены, какъ будто онъ смотрѣлъ внутрь себя.
Когда молодая жена Арнольда подала ему чашку съ чаемъ, онъ посмотрѣлъ ей въ глаза и, держа ея худенькую руку въ своей, сказалъ:
— Ты, кажется, испугалась гровы, Клементина? ты разстроена?
Она выдернула свою руку, поставила чашку на столъ и отвернувъ лицо, отвѣтила.
— У меня кружится голова, ты снова принесъ съ собою запахъ красокъ и масла изъ своего такъ-называемаго ателье.
Старый баронъ побагровѣлъ.
— Гмъ! вѣроятно, ваше презрѣніе къ такъ-называемому ателье выражаетъ такое-же презрѣніе и къ смѣшному дилетантизму мужа? сказалъ онъ рѣзко и, опершись обѣими руками на ручки креселъ, привсталъ съ вызывающимъ видомъ.
— Нѣтъ, папа, ты не такъ понялъ Клементину. Она своимъ замѣчаніемъ хочетъ указать только на миніатюрность моей мастерской, для которой теперь наскоро приспособлена маленькая комнатка на чердакѣ съ импровизированнымъ верхнимъ освѣщеніемъ, замѣтилъ Арнольдъ, гордо смотря въ лицо молодой женщины.
Клементина встрѣтила этотъ взглядъ съ насмѣшливой улыбкой и отрицательно покачала головой, какъ будто ни на волосъ не желая смягчить смысла своихъ словъ.
Упрямство поразительно измѣнило каждый мускулъ этой апатичной монашеской фигуры. Оно придало ей энергію, и жизнь.
— Поздравляю, Арнольдъ, съ раздраженіемъ! захохоталъ старый баронъ, — ты снова можешь начать свою проповѣдь противъ женскихъ предразсудковъ. О, Боже! вскричалъ онъ, съ комическимъ страхомъ хватаясь за голову. Впрочемъ, я былъ не лучше тебя, Клементина. Я былъ слѣпъ, даже глупъ, не замѣчая таланта Арнольда; и въ этомъ нѣтъ ничего удивительнаго, потому что мы, Шиллинги, всегда понимали въ искусствѣ столько-же, какъ свиньи въ апельсинахъ; поэтому-то я всегда протестовалъ противъ его маранья, а онъ, бѣдняга, продолжалъ свое дѣло у меня за спиной. А теперь мнѣ пишутъ изъ Берлина, что сынъ мой обладаетъ громаднымъ талантомъ и что ему предстоитъ блестящее будущее, и я долженъ стыдиться, стыдиться до глубины души! Ахъ, еслибы только заранѣе я могъ имѣть объ этомъ хотя малѣйшее понятіе… о, тогда многое устроилось-бы совсѣмъ иначе.
Ядовитый взглядъ сѣрыхъ глазъ пронзилъ старика.
— Ты, вѣроятно, думаешь, папа, что кисть могла-бы кормить послѣдняго изъ Шиллинговъ?
— Клементина! прервалъ ее молодой человѣкъ быстро, съ мрачнымъ выраженіемъ лица.
— О, пожалуйста, прошу тебя, не горячись, Арнольдъ! жаловалась она, закрывъ уши, какъ будто прекрасный и звучный голосъ мужа раздражалъ ее. Она была повидимому очень взволнована. Скажи самъ, развѣ ты могъ-бы существовать гонораромъ, идущимъ отъ людей demi-mond’а? Что, напримѣръ, получилъ ты за Дездемону въ бѣломъ атласномъ платьѣ? — Изъ-за нервно дрожащихъ губъ ея виднѣлись бѣлые, но чрезвычайно длинные зубы.
Ta-же характерная улыбка, которая замѣчалась еще въ сѣняхъ на губахъ Арнольда, снова мелькнула по его лицу. Онъ пытливо смотрѣлъ на Люси, которая едва сдерживалась, чтобы не отвѣтить дерзостью этой длинной женщинѣ за слово «demi-monde».
— Картина дала мнѣ художественное наслажденіе, когда послѣ долгихъ неудачныхъ попытокъ мнѣ удалось изобразить эту несчастную дочь дожа такъ, какъ ее создало мое воображеніе, сказалъ онъ спокойно. У мадамъ Фурнье прелестный профиль, а ея самоотверженіе во время скучныхъ сеансовъ…
— Скучныхъ сеансовъ! повторила баронесса, истерически захохотавъ. О, это дурно, Арнольдъ, это даже преступленіе знать такъ мало другъ о другѣ до свадьбы, какъ, напримѣръ, мы съ тобой.
Ея слабый голосъ прерывался отъ волненія.
Старый баронъ, только-что собиравшійся разбить яйцо, остановился и его могучая голова, съ гнѣвно блестящими изъ-подъ нависшихъ бровей глазами, напоминала голову разъяреннаго льва. Съ его устъ, вирмо, готово было сорваться рѣзкое слово, но онъ сдержался.
— Чортъ побери! Это для меня нѣчто совершенно новое, сказалъ онъ, повидимому юмористически. Значитъ, Арнольдъ недостаточно знаетъ о твоемъ прошломъ? Да и къ чему-же это, невѣстушка? Развѣ супружество — коммерческая сдѣлка, требующая формальнаго свидѣтельства о поведеніи? Ты хотя и воспитывалась до семнадцати лѣтъ въ монастырѣ, но мы все-таки предполагаемъ, что все было какъ слѣдуетъ, въ порядкѣ. Или, можетъ быть, нѣтъ, Клементина? Что ты скажешь?..
Насмѣшливое замѣчаніе барона не мѣшало ей точно исполнять обязанности хозяйки за чайнымъ столомъ; теперь-же она схватила носовой платокъ и нервно стала его прикладывать то ко лбу, то къ губамъ, какъ будто грубая насмѣшка свекора довела ее до обморока, или будто она собиралась харкать кровью.
Баронъ Арнольдъ укоризненно посмотрѣлъ на отца и нѣжно притянулъ къ себѣ руку жены.
— Можешь смѣло довѣриться моему прошлому, какъ и будущему, которое проведешь со мною, сказалъ онъ нѣжно и ласково, какъ любящій братъ, снисходительно принимающій женскія слабости своей сестры. Ты современемъ свыкнешься съ мыслью, что мои стремленія должны сближать меня со всѣми слоями человѣческаго общества, и если гдѣ-нибудь можно оправдать правило: «цѣль оправдываетъ средство.», то это въ искусствѣ. Свои сюжеты оно ищетъ въ будуарахъ и на чердакахъ, и если меня заинтересуетъ характерная голова, то я пойду за нею всюду, даже въ вертепы преступленій. Эту терпимость должна имѣть всякая жена художника, и ты тоже ей научишься.
— Нѣтъ, Арнольдъ! Подобныя надежды ты оставь навсегда, объявила она съ такимъ спокойствіемъ, которое, послѣ только-что проявившейся нервности, казалось изумительнымъ. Меня строго воспитывали и я не могу лгать. Картинѣ Мадонны я молюсь, въ церкви я слушаю музыку до послѣдняго звука. Я должна это дѣлать, какъ добрая католичка. Затѣмъ все, что относится до музыки, живописи и тому подобнаго — противно мнѣ до глубины души.
Она говорила это ровнымъ, безстрастнымъ голосомъ, опустивъ глаза и теребя кружево носового платка; грудь ея тяжело дышала и въ ея словахъ звучала месть мужу за грѣхи художника.
— Ты видишь, я имѣю мужество говорить правду, Арнольдъ, проговорила она тѣмъ-же тономъ, поднявъ на него глаза. Я поступаю не такъ, какъ многія женщины, которыя не ступили-бы шагу, чтобы посмотрѣть Рафаэля или послушать Бетховена, еслибы не боялись насмѣшекъ такъ-называемыхъ поклонниковъ искусства. Я прямо говорю, что всякая картина представляется моимъ утомленнымъ глазамъ кучею пестрыхъ пятенъ, а музыка раздражаетъ мои слабые нервы. Я презираю все, что называется художествомъ; поэтому ты поймешь, милый Арнольдъ, что я хочу быть женою барона Шиллинга, а никакъ не женою художника. Я никогда не соглашусь на подобную, жертву.
— Ну, это мы увидимъ! сказалъ Арнольдъ коротко.
Онъ поблѣднѣлъ, его лобъ наморщился; но его спокойная осанка не оставляла сомнѣнія, кто изъ двухъ останется побѣдителемъ.
Молодая женщина смотрѣла съ удивленіемъ. Повелительный тонъ мужа казался ей совершенною новостью. Отъ своей правдивости она, повидимому, ждала совсѣмъ другого эфекта.
Во время этихъ объясненій Феликсъ Луціанъ молча сидѣлъ между барономъ Шиллингомъ и Люси. Не смотря на собственныя заботы и горе, имъ овладѣвала тоска при мысли, чѣмъ сдѣлался его милый Шиллингсгофъ — знатный аристократическій домъ, въ который снова вернулись роскошь и великолѣпіе. Прежде, при пустой кассѣ и бѣдномъ освѣщеніи, было такъ уютно и весело въ домѣ съ колоннами, а теперь, при всей роскоши и блескѣ, высокомѣріе, ханжество и тайная злоба, какъ совы и летучія мыши, вылетали изъ каждаго угла. Новый духъ Шиллингсгофа и новая его хозяйка, слабая и нервная, стремились къ абсолютному господству; свои длинныя, сухія руки наложила эта хозяйка на человѣческія души, на посуду, на все окружающее, и на ея упрямомъ лбу ясно читалось: «все это — мое!..» И здѣсь та-же деспотическая женская воля, которая его самого сдѣлала бездомнымъ.
Кто-бы могъ, подумать, что эта женщина съ холоднымъ лицомъ и съ опущенными по-монашески глазами покорила себѣ молодого супруга? Годъ назадъ, баронъ съ сыномъ былъ у своего умирающаго двоюроднаго брата. Возвратясь, онъ шутя, шепнулъ Феликсу на ухо, что ему сообщили по декрету, будто богатая наслѣдница по уши влюблена въ его сына и изъ-за него охотно бросаетъ свое намѣреніе навсегда вернуться въ монастырь. Затѣмъ баронъ Штейнбрюнъ умеръ. Его дочь написала объ этомъ старому барону и съ тѣхъ поръ оживленная переписка между ними не превращалась. Она, вѣроятно, очень хорошо владѣла словомъ, потому что у барона родилось страстное желаніе женитъ на ней своего сына и вернуть такимъ образомъ своему старинному роду всѣ заложенныя помѣстья. Параличъ, приблизившій его самого къ могилѣ, помогъ осуществленію этого плана., Арнольдъ, нѣжно любившій своего отца, согласился, повидимому безъ всякой борьбы, на все, чтобы успокоить больного старика.
Но какъ сносилъ онъ судьбу, связавшую его почти съ незнакомой ему «длинной кузиной изъ Кобленца?» Любилъ-ли онъ ее? Феликсъ чувствовалъ, что ужасъ пробѣгаетъ по его нервамъ, при мысли, какъ можетъ его другъ, полный идеальныхъ образовъ, нѣжно прижимать къ своему мужественному сердцу этотъ скелетъ? Невозможно! Но ни одинъ мускулъ его выразительнаго лица не давалъ замѣтить, что онъ чувствуетъ себя несчастнымъ. Онъ отличался желѣзной волей и еще въ дѣтствѣ ему никогда не приходило въ голову дѣлать кого-либо отвѣтственнымъ за свои поступки. Эта черта характера сообщала ему видъ непоколебимаго спокойствія.
Не такъ было со старымъ барономъ. Онъ всегда держалъ себя на военной ногѣ съ своей невѣсткой, которая такъ хитро провела своими письмами стараго веселаго рубаку. Лицо его выражало въ эту минуту злобу и глубокое раскаяніе въ несчастіи сына. Тяжелой артиллеріи онъ не могъ выдвинуть, боясь новыхъ нервныхъ припадковъ за чайнымъ столомъ, а легкая перестрѣлка ему надоѣла. Послѣ нѣсколькихъ глотковъ онъ быстро отодвинулъ чашку и яйца, вынулъ изъ кармана маленькій пакетъ, который онъ захватилъ, уходя изъ своей комнаты, и положилъ его на столъ. Его лицо просвѣтлѣло, онъ видимо былъ радъ перейти къ другой темѣ.
— Посмотри, въ этомъ пакетѣ лежитъ развязка твоего дѣла, сказалъ онъ Феликсу, вынимая изъ футляра и тщательно протирая очки.
Вооружась очками, онъ развернулъ бумагу, въ которой лежало длинное письмо въ нѣсколько листовъ и тонкая пластинка, завернутая въ папиросную бумагу.
— Итакъ, все, что ты мнѣ сообщилъ, можно резюмировать коротко: мать прогнала тебя и не хочетъ видѣться съ тобою даже на томъ свѣтѣ. Чепуха!.. И твой скряга дядюшка, конечно, этому радехонекъ и охотно далъ свое благословеніе. Вотъ и все! Значитъ, ты свободенъ какъ птица; маіорша Луціанъ не имѣетъ на тебя никакихъ правъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и мнѣ развязанъ языкъ.
Онъ оперся руками на столъ, нагнулся впередъ и пристально своими блестящими глазами посмотрѣлъ поверхъ очковъ на молодого человѣка.
— Говорилъ-ли я тебѣ когда-нибудь о твоемъ отцѣ?
Феликсъ покачалъ головою. Онъ смертельно поблѣднѣлъ. Внезапный страхъ ожиданія лишилъ его языка.
— Хорошо! значитъ, не говорилъ, сказалъ старый баронъ, опускаясь въ кресло. Я и не смѣлъ, хотя часто у меня являлось желаніе взять и отправить тебя за море, гдѣ бы тебѣ слѣдовало быть по всѣмъ божескимъ и человѣческимъ законамъ. Они тамъ, на Монастырскомъ дворѣ, тебя украли, украли, говорю я, потому что сынъ принадлежитъ отцу! Вотъ и все!
При этихъ словахъ онъ такъ ударилъ по столу, что подносъ зазвенѣлъ. Его невѣстка съ испугомъ стала собирать разлетѣвшіяся въ стороны ложечки и лопаточки для оахару и перцу.
— Но я далъ твоей матери честное слово, что въ моемъ домѣ ты никогда не услышишь ни слова объ отцѣ, продолжалъ баронъ. Что-же мнѣ было дѣлать? Я долженъ былъ согласиться, потому что безъ этого они никогда не пустили-бы тебя къ намъ, а безъ меня ты бы совершенно пропалъ и прокисъ въ этомъ болотѣ, и въ концѣ концовъ они изъ Луціановской молодой крови непремѣнно выкроили-бы Вольфрамовскаго навознаго жука. Твоему отцу я тогда не могъ-бы сообщать ничего о тебѣ.
Онъ замолчалъ, видимо растроганный. Онъ самъ не ожидалъ, какое страшное впечатлѣніе произведетъ на молодого человѣка имя его отца.
Феликсъ вскочилъ, бросился къ барону и прижалъ его руку къ груди.
— Вы знаете о моемъ отцѣ? Живъ-ли онъ? Думаеть-ли онъ обо мнѣ? пробормоталъ онъ безсвязно.
— Тише, мой другъ, тише! уговаривалъ его старикъ, въ глазахъ котораго блистали слезы. Мнѣ жаль, что твой отецъ не можетъ теперь тебя видѣть. Его сердце запрыгало-бы отъ радости, потому что онъ любитъ своего мальчугана также, какъ я моего.
Онъ молча и грустно взглянулъ на сына и глубоко вздохнулъ.
— Въ молодости мы были товарищами, друзьями, и остались такими до настоящей минуты, прибавилъ онъ послѣ короткаго молчанія. Луціанъ былъ такой-же веселый и беззаботный, какъ и я, и чувствовалъ себя въ Шиллингсгофѣ больше дома, чѣмъ у своихъ родныхъ. Было-бы, впрочемъ, лучше, еслибъ онъ никогда не бывалъ йь Шиллингсгофѣ и не встрѣчался съ этой ледяной красавицей, Терезой Вольфрамъ. Послѣднюю ночь передъ отъѣздомъ изъ Германіи отецъ твой провелъ въ Шиллингсгофѣ; онъ былъ какъ сумасшедшій отъ тоски по тебѣ и строилъ сумасброднѣйшіе планы, чтобы силою добиться своего права; но наконецъ долженъ былъ убѣдиться, что въ это проклятое Монастырское гнѣздо нельзя было проникнуть никакимъ способомъ. И вотъ онъ уѣхалъ за море искать себѣ новаго отечества, которое и нашелъ. Онъ вторично женился на весьма знатной испанкѣ и былъ съ нею счастливъ. Пока она была жива, его письма были спокойны. Онъ любилъ эту женщину и, казалось, примирился съ своей судьбою. Теперь она умерла и имъ снова овладѣло страстное желаніе видѣть своего мальчугана.
Онъ замолчалъ и, положивъ руку на письмо, съ улыбкою покачалъ головою.
— Странный случай, письмо это получено мною какъ разъ вчера… Старикъ Луціанъ хвораетъ, какъ и я — бѣдный Лазарь, а потому самъ не можетъ пріѣхать. Онъ меня проситъ непремѣнно переговорить съ тобою объ его положеніи. Впрочемъ, что тутъ разводить бобы! Ты ѣдешь къ отцу; теперь Америка твое отечество!
Феликсъ въ волненіи ходилъ по комнатѣ. Смертельная блѣдность смѣнилась яркимъ румянцемъ, восторгъ и горе поочередно выражались на его лицѣ. Онъ остановился передъ Люси; она вскочила и бросилась въ его объятія.
— Поѣдешь-ли ты со мною, Люси? спросилъ онъ ее глубоко взволнованнымъ голосомъ.
— Конечно, какой ты смѣшной, Феликсъ! засмѣялась она. Сейчасъ-же, безъ всякихъ сборовъ! Господи! морское путешествіе! Да это будетъ чрезвычайно интересно и весело. Мы ѣдемъ въ Америку и, вѣроятно, въ прелестный Нью-Іоркъ?
— Нѣтъ, милое дитя! Прямо въ Южные Штаты, въ богатую плантаціями Южную Каролину. Другъ Луціанъ сдѣлался теперь хлопчатобумажнымъ барономъ; онъ получилъ отъ тестя громадныя плантаціи. Богатые плантаторы играютъ тамъ такую роль, какая и не снилась нашимъ современнымъ аристократамъ. Они настоящіе феодальные бароны. Тесть Луціана былъ испанецъ изъ Флориды. По описаніямъ, на тамошнихъ плантаціяхъ живется роскошнѣе и богаче, чѣмъ какому-нибудь маленькому нѣмецкому герцогу.
И улыбаясь, онъ подозвалъ къ себѣ Феликса.
— Видишь-ли, другъ мой! Материнское имущество отнято у тебя плутовскимъ образомъ; но ты можешь быть спокойнымъ, твой отецъ уже нѣсколько лѣтъ откладываетъ для тебя капиталъ, хотя и не можетъ оставить тебѣ плантацій… Онъ остановился, развернулъ бумагу и вынулъ изъ нея пластинку слоновой кости. — Потому что, Феликсъ, у тебя есть сестра тринадцати лѣтъ, дочь отъ второго брака. Вотъ она.
Съ этими словами, онъ подалъ обрадованному и пораженному молодому человѣку миніатюрный портретъ. Люси подбѣжала и съ неудержимымъ любопытствомъ отстранила Феликса; баронъ Арнольдъ также подошелъ къ портрету; только молодая женщина спокойно осталась на мѣстѣ. Она низко опустила глаза и механически играла чайной ложкой. Можно-бы было подумать, что она не принимаетъ ни малѣйшаго участія во всемъ, что происходило вокругъ нея, еслибъ ее не выдавала выступившая на щекахъ краска волненія.
— Ну, не прелестный-ли ребенокъ, эта маленькая Мерседесъ? сказалъ старый баронъ.
— Вѣдь это не ребенокъ! замѣтила Люси. Говорятъ, ей тринадцать лѣтъ, и она смотритъ такъ надменно и такъ серьезно, какъ ученый профессоръ. Я ревнива, Феликсъ, сказала она. Будешь-ли ты ее любить?
— Да, Люси, непремѣнно; хотя я боюсь, что не понравлюсь ей, — у нея такія жесткія и гордыя черты.
— Не правда-ли? И она горбата, въ этомъ я увѣрена. Какая-же женщина позволитъ рисовать съ себя одну голову, если у нея красивый бюстъ! Она горбата, я готова держать пари. Голова плаваетъ въ облакахъ, точно отрубленная.
— Нѣтъ, она выглядываетъ изъ облаковъ, какъ ангелъ красоты, сказалъ Арнольдъ, не отрывая глазъ отъ изящной, хотя вышедшей изъ моды живописи. Эта маленькая картинка — художественное произведеніе.
— Это работа стараго художника, живущаго у Луціана. Онъ его очень цѣнитъ, замѣтилъ старый баронъ.
— Я то-же говорю, что эта головка должна каждому нравиться. У женя, стараго инвалида, вчера просто сердце растаяло при видѣ этихъ чудныхъ глазъ. Впрочемъ, она совершенно не похожа на отца.
— Какъ и на Феликса, съ удовольствіемъ замѣтила Люси; — что за желтая кожа и какая масса густыхъ черныхъ волосъ!
— Съ замѣчательной синевой, которая встрѣчается только подъ тропиками, прибавилъ баронъ Арнольдъ. Для меня эта головка была-бы драгоцѣнна, какъ предметъ изученія.
— Можешь оставить ее у себя, Арнольдъ; ты также отчасти имѣешь на нее право, съ живостью замѣтилъ старый баронъ, и темное облако омрачило его лицо. Добрый Луціанъ думаетъ, что въ Шиллингсгофѣ все постарому. По болѣзни его жены, наша переписка на нѣкоторое время прервалась. Теперь онъ пишетъ, чтобы ты бросилъ свою юриспруденцію и нѣмецкое дворянство и ѣхалъ къ нему. У него есть насчетъ тебя какіе-то планы и затаенныя желанія, и онъ проситъ, чтобы тебѣ, также какъ и Феликсу, былъ показанъ портретъ Мерседесъ. Ну, объ остальномъ самъ можешь догадаться.
Молодой баронъ покраснѣлъ до корней волосъ и быстро положилъ на столъ портретъ, какъ будто онъ жегъ его пальцы. Въ эту минуту чья-то рука тяжело опустилась на его плечо. Жена приблизилась къ нему, быстро взглянула на портретъ и взяла свою работу со стола.
IX.
правитьБаронесса вдругъ остановилась, какъ прикованная. Другіе также затихли и прислушивались. Изъ саду доносился такой жалобный и болѣзненный крикъ ребенка, что даже старый баронъ поднялся въ испугѣ и, опираясь на Феликса, съ трудомъ подошелъ къ окну, уже отпертому его сыномъ. Гроза проходила, дождь пересталъ; но въ окно пахнулъ сырой, холодный воздухъ, а небо свинцовымъ сводомъ покрывало городъ. Газовый фонарь у подъѣзда освѣщалъ садъ, фонтанъ и громадныя клумбы цвѣтовъ на лугу. Ни одна вѣточка не шевелилась; въ саду было пусто; но на улицѣ за рѣшеткой толпились люди, раздавались мужскіе голоса, слышались плачъ и прерванная брань женщины; ребенокъ пересталъ кричать.
Въ то время какъ мужчины и Люси стояли у окна, баронесса снова вернулась къ столу и заняла прежнее мѣсто. Вставая, старый баронъ столкнулъ нечаянно портретъ, упавшій при этомъ на коверъ безъ малѣйшаго шума. Баронесса видѣла его на полу, но и не подумала поднять. Это было-бы ниже ея достоинства. Она снова взяла въ свои восковые пальцы работу и ея рука стала правильно подниматься, вытягивая нитку, а глаза пристально смотрѣли изъ-подъ длинныхъ рѣсницъ на шитье. Тѣмъ не менѣе она видѣла, какъ Минка быстро выскочила изъ-за драпировки, осторожно осмотрѣлась, схватила портретъ, прижала его къ груди и быстро скрылась съ нимъ за драпировку. Молодая женщина и не пошевельнулась, ни одинъ мускулъ ея лица не дрогнулъ. Она еще больше углубилась въ работу. Но она и не подозрѣвала, что изъ-за мужскихъ спинъ за нею наблюдали, сквозь драпировку, два женскихъ глаза. Люси едва могла подавить въ себѣ смѣхъ. Эта женщина съ своею ненавистью къ живописи была слишкомъ смѣшна; къ тому-же не бѣда, если портретъ тропической дѣвушки съ желтымъ лицомъ немножко будетъ поцарапанъ.
Шумъ на улицѣ затихъ, люди стали расходиться и всѣ успокоились на мысли, что вѣроятно какой-нибудь сбѣжавшій мальчуганъ былъ пойманъ матерью и теперь не хотѣлъ вернуться домой. Баронъ Арнольдъ сталъ запирать окно, между тѣмъ какъ остальные вернулись къ столу.
Садясь въ кресло, баронъ заботливо осмотрѣлъ столъ. Онъ быстро оторигалъ посуду, стряхивалъ брошенную салфетку.
— Чортъ побери, куда-же дѣвался портретъ? Ты спрятала его, Клементина?
— Я шила! отвѣчала она своимъ высокимъ монотоннымъ голосомъ, и, не поднимая глазъ, спокойно отрѣзала нитку и положила ножницы на столъ.
Арнольдъ взялъ лампу и освѣтилъ коверъ. Феликсъ и Люси, закусившая губы, чтобы не расхохотаться, помогали ему искать… Со стороны орого окна раздался слабый трескъ, какъ будто ломали сухое дерево. Арнольдъ поставилъ лампу на столъ, быстро подошелъ къ окну, раздвинулъ гардины, схватилъ жалобно визжащую Минку и выбросилъ ее за дверь.
— Неужели ты никогда не исполнишь моей просьбы и не удалишь изъ дому это животное, Клементина? сказалъ Арнольдъ мрачно. Она причиняетъ намъ и нашимъ людямъ столько вреда.
Молодая женщина подняла голову. Между ея рыжеватыми бровями показались двѣ морщины и сжатыя губы были такъ-же блѣдны, какъ и остальное лицо. Она молча позвонила.
— Скажите горничной, чтобы она отнесла Минку въ мою спальню и накормила-бы ее ужиномъ, сказала она, снова принимаясь за работу, какъ будто ничего особеннаго не случилось..
Старый баронъ со злости стукнулъ ногою и подавилъ проклятіе, готовое сорваться съ его устъ, а его сынъ подошелъ къ окну, чиобы собрать обломки.
— Вотъ счастливая случайность, сказалъ онъ Феликсу, — лицо нисколько не испорчено; недостаетъ только кусочка волосъ, но это не бѣда. Душа здѣсь, въ этихъ глазахъ, которые не изгладятся изъ моей памяти, пока во мнѣ будетъ жить художникъ. Впрочемъ, кусочки можно склеить; хотя рубцы и будутъ замѣтны, но это не испортитъ портрета. За то теперь онъ мой и больше я не выпущу его изъ рукъ. — Онъ осторожно завернулъ обломки въ бумагу и положилъ ихъ въ карманъ.
— Господи, сколько шуму изъ-за тринадцати-лѣтняго подростка, сказала Люси, улыбаясь не безъ досады. Однако эта маленькая черноглазая горбунья начинаетъ не дурно. Ужъ если ея портретъ одерживаетъ такія побѣды, то что же будетъ на дѣлѣ? Смотри, Феликсъ, я не позволю помыкать собою, а tout prix не позволю! Пусть только она попробуетъ!
Она при этомъ съ невыразимою граціей сдѣлала жестъ, будто собирается выцарапать кому-то глаза. Старый баронъ закричалъ съ энтузіазмомъ: браво! а Феликсъ схватилъ ея розовыя ручки и нѣжно прижалъ ихъ къ груди.
— Вѣдь я же буду съ тобою, Люси, сказалъ онъ нѣжно.
— А мой другъ Луціанъ также не можетъ устоять противъ этой очаровательной волшебницы, какъ и его сынъ, замѣтилъ, смѣясь, баронъ, пожирая глазами граціозную дѣвушку, заключенную въ объятія молодого человѣка. — Ну, когда-же въ путь, Феликсъ?
— Лучше всего сейчасъ-же.
— Хорошо; такъ значитъ завтра утромъ, назначилъ старый баронъ. — Нужныя бумаги я приготовлю пораньше. Горничная, уныло ожидающая теперь въ гостинницѣ, поѣдетъ, конечно, съ вами.
— Неужели ты покинешь Германію, спросилъ серьезно Арнольдъ, — не сказавъ матери невѣсты, что…
— О, Господи, что вы выдумали, cher baron, прервала его Люси въ страшномъ испугѣ. Вы не знаете мою маму. Если мы теперь покажемся въ Вѣнѣ, мы пропали, мы навсегда будемъ разлучены, увѣряю васъ! Мама подыметъ шумъ; если нужно, позоветъ полицію; она въ состояніи даже посадить Феликса подъ замокъ! Мама никогда, никогда не согласится, она скорѣе запрячетъ меня въ монастырь. А это ужасно! Феликсъ, на колѣняхъ умоляю тебя, не слушай никого! Поѣдемъ лучше сейчасъ прямо на корабль.
— Сейчасъ-же, немедленно! сказалъ Феликсъ твердо и рѣшительно. Ты меня осуждаешь, Арнольдъ. Это очень грустно, но я не могу поступить иначе. Я не позволю отнять у меня счастье. Будь увѣренъ, что потомъ я постараюсь примириться со всѣми. — Онъ съ неудовольствіемъ отвернулся, замѣтивъ, что въ серьезныхъ глазахъ его друга порицаніе не смягчалось. — Впрочемъ, ты не можешь меня понять, потому что ты… не любишь, хотѣлъ онъ сказать, но остановился, взглянувъ на молодую женщину, которая только-что встала, съ шумомъ отодвинувъ стулъ.
Во время послѣдняго разговора баронесса смотрѣла на всѣхъ съ удивленіемъ и негодованіемъ. Она подошла къ кушеткѣ, обложенной шелковыми подушками, которая стояла у стѣны, и сѣла, прислонивъ голову къ рѣзьбѣ, покрывавшей стѣну. Молодая женщина отколола одну изъ косъ, которая тяжело упала ей на грудь. Но и это ее не украсило. Красивому лицу эти роскошные свѣтлые волосы придали-бы новую прелесть; у нея-же они казались чужими, взятыми напрокатъ. Она сидѣла съ полузакрытыми глазами, сложивъ руки на колѣняхъ, съ выраженіемъ презрѣнія на губахъ, живой протестъ противъ солидарности съ бесѣдующею группою.
Старый баронъ, искоса посмотрѣлъ на баронессу полушутливо, полусердито.
— Прошу, тебя, не смущай ихъ, Арнольдъ, сказалъ онъ съ своимъ обычнымъ добродушіемъ. Феликсъ — молодецъ, у него въ жилахъ горячая кровь! Въ дни молодости я поступилъ-бы точно также. Дуракъ тотъ, кто не ловитъ счастья за волосы, когда оно ему улыбается. Ступай, позвони! Скажи, чтобъ Адамъ подалъ шампанское.
— Адамъ, папа? Вѣдь ты же прогналъ его сегодня послѣ обѣда.
Старикъ посмотрѣлъ на него удивленными глазами, какъ будто не хорошо разслышавъ. Потомъ, какъ-бы вспоминая, онъ ударилъ себя по лбу.
— Вотъ глупая исторія! вѣдь я не могу безъ него обойтись! Неужели онъ въ самомъ дѣлѣ убѣжалъ, дурень этакій?
— Да, отецъ, по твоему строгому приказанію, сказалъ Арнольдъ, — ты сегодня слишкомъ изругалъ старика.
— Не прикажешь-ли гладить его по головкѣ, когда онъ дѣлаетъ мерзости, измѣняетъ своему старому господину?
— Я сегодня говорилъ съ Адамомъ, сказалъ Феликсъ голосомъ, въ которомъ слышалась просьба. Онъ былъ просто въ отчаяніи. Я, вообще, не понимаю, почему именно на него можетъ падать подобное подозрѣніе. Измѣна слишкомъ гнусна, и мой дядя также…
— Silentium! Твой дядюшка — мошенникъ! вскричалъ баронъ громкимъ голосомъ и его лицо побагровѣло Отъ злости. Онъ меня обокралъ, помогаетъ и тебя лишить наслѣдства. Какъ и когда онъ узналъ мой секретъ, развѣ это возможно узнать у такого крючкотвора? Тутъ все потемки. Но что онъ подслушалъ и подсмотрѣлъ, въ этомъ я увѣренъ — и баста! — Онъ откинулся на спинку кресла. — Если господинъ Адамъ еще не изволилъ вернуться, то пусть Христіанъ подастъ шампанскаго, сказалъ онъ спокойно.
Баронъ Арнольдъ отворилъ дверь, чтобы отдать приказаніе. Послышался шумъ голосовъ со двора, но никто не обратилъ на это вниманія: дверь слишкомъ быстро затворилась… Вскорѣ вошелъ лакей съ подносомъ, а съ нимъ ворвался говоръ испуганныхъ голосовъ.
— Что за дьявольщина? Кажется, что уличный скандалъ перебрался къ намъ во дворъ, сказалъ баронъ, прислушиваясь. — Онъ посмотрѣлъ въ лицо лакею, у котораго подносъ дрожалъ въ рукахъ. — Что съ тобою? вскричалъ онъ. Ты блѣденъ, какъ мертвецъ и дрожишь, какъ преступникъ? Что тамъ такое на дворѣ?
— Это все изъ-за Адама! пробормоталъ испуганно лакей.
— Изъ-за Адама? Развѣ онъ вернулся, мошенникъ?
— Нѣтъ, господинъ баронъ, только Анхенъ. Она уцѣпилась за дворника Фрица и не хочетъ идти къ бабушкѣ.
— Да дѣвочкѣ нечего туда и ходить. Она должна быть при отцѣ, а отецъ живетъ въ Шиллингсгофѣ. Отчего онъ, не идетъ? Скажи, чтобы онъ сейчасъ-же пришелъ.
— Господинъ баронъ, Адама только-что вытащили изъ воды и онъ уже совершенно мертвый.
Баронъ опустился въ кресло, какъ будто снова разбитый параличемъ.
Въ эту минуту баронесса вскрикнула, вскочила въ;ъ испугѣ съ кушетки и бросилась къ мужу.
— Тамъ! тамъ! бормотала она, показывая на стѣну, у которой стояла кушетка. Тамъ кто-то шаритъ! тамъ громко, тяжело вздохнулъ человѣкъ. Меня такъ и обдало смертельнымъ холодомъ.
Испуганная, этими возгласами, Люси въ одну минуту очутилась около Феликса. Ея нѣжное личико поблѣднѣло. Зажавъ уши, чтобы не слышать шума, она дѣтскими глазами боязливо смотрѣла на страшную стѣну. По суевѣрной боязливости это дитя театральнаго міра не отличалось отъ воспитанницы монастыря.
— Ты знаешь, что твой слухъ болѣзненно развитъ, Клементина, успокоивалъ ее баронъ Арнольдъ, дрожа отъ волненія, вызваннаго неожиданнымъ извѣстіемъ о смерти Адама. Съ этой стороны часто слышенъ шорохъ, должно быть мыши заходятъ сюда съ Монастырскаго двора.
— О, нѣтъ, я знаю это лучше. Это бѣдная человѣческая душа! воскликнула она, вся дрожа какъ въ лихорадкѣ. Самоубійца за свой смертный грѣхъ прикованъ навсегда къ Шиллингсгофу. Мы здѣсь не можемъ оставаться, Арнольдъ.
— Прошу тебя оставить эти глупыя монастырскія сказки, сказалъ молодой баронъ. Онъ освободился изъ ея объятій и посадилъ дрожащую женщину въ ближайшее кресло.
— Ты говоришь, Анхенъ во дворѣ? сказалъ онъ, обращаясь къ Христіану, который забылъ поставить на столъ бутылку съ виномъ и все еще держалъ ее въ рукѣ, какъ будто скованный ужасомъ.
— Да, господинъ баронъ, сказалъ онъ, опомнившись. Адамъ сегодня послѣ обѣда отвелъ ее къ своей матери и потомъ ушелъ. Но такъ какъ онъ долго не возвращался, то Анхенъ испугалась и тихонько убѣжала за нимъ. Она все дожидалась у насъ въ саду Фридриха, чтобы онъ помогъ ей искать отца. Онъ это сдѣлалъ съ удовольствіемъ, потому что и самъ сильно объ немъ безпокоился. Подъ дождемъ они обѣжали всѣ улицы города и дошли до шоссе, гдѣ встрѣтили людей, несущихъ Адама. Онъ бросился въ рѣку недалеко отъ новой мельницы.
— Экій сумасшедшій! Могъ-ли я думать, что онъ рѣшится на это!
— Онъ самъ не зналъ, что дѣлаетъ, замѣтилъ боязливо Христіанъ. Мельникъ, знакомый Адама, заговорилъ съ нимъ и тотчасъ замѣтилъ, что онъ не въ своемъ умѣ: говорить чепуху и лицо такое красное. Потомъ побѣжалъ какъ будто за нимъ гнались. Мельникъ пошелъ съ своимъ работникомъ за нимъ; но не успѣлъ оглянуться, какъ Адамъ нырнулъ въ воду. Его тотчасъ-же вытащили, онъ не могъ утонуть; онъ умеръ отъ паралича, потому что былъ очень разгоряченъ, когда бросился въ холодную воду.
— Позови сюда сейчасъ Анхенъ, приказалъ старый баронъ лакею.
— Господинъ баронъ, сказалъ, запинаясь, лакей, дѣвочку очень потрепала буря; она измочена дождемъ, такъ что платье прилипло къ тѣлу, и она босая. Мамзель Биркнеръ плачетъ и говоритъ, что…
— Что говоритъ Биркнеръ, мнѣ рѣшительно все равно. Пусть она сейчасъ приведетъ сюда дѣвочку.
Лакей вышелъ и вслѣдъ за нимъ вошла Биркнеръ, давнишняя ключница Шиллингсгофа, толкая передъ собою Анхенъ.
Ребенка нельзя было узнать. Красная юбочка и роскошные волосы со всѣхъ сторонъ прилипли къ ея тѣлу, а маленькія босыя ноги были всѣ въ грязи. По знаку барона, мамзель Биркнеръ подвела къ барону дѣвочку, по щекамъ которой текли крупныя слезы.
— Уйди! пошла вонъ! кричала баронесса нервно, какъ капризное дитя, и убрала свой шлейфъ, чтобы къ нему не прикоснулись босыя ноги Анхенъ.
Дѣвочка обошла ее и приблизилась къ барону. Она наклонила свое распухшее отъ слезъ личико и въ отчаяніи ломала руки.
— Отчего; ты не хочешь къ бабушкѣ? спросилъ старикъ, стараясь говорить какъ можно спокойнѣе.
Дѣвочка не отвѣчала; она подняла свои опухшія вѣки и мрачно смотрѣла на барона.
— Нѣтъ, она ни за что не хочетъ, отвѣтила за нее мамзель Биркнеръ. Старуха пришла въ Шиллингсгофъ и хотѣла силою увести ее домой, но она подняла на улицѣ ужасный крикъ. Фрицъ не позволилъ ее увести и теперь очень боится, не зная, какъ вы примете то, что онъ привелъ Анхенъ въ Шиллингсгофъ.
— Онъ хорошо сдѣлалъ и можетъ быть спокоенъ, сказалъ старый баронъ. — Онъ нагнулся къ маленькой дѣвочкѣ. — Развѣ бабушка такъ зла? спросилъ онъ, приподнявъ ея головку.
— Она сердится, она бранила отца, когда вы его прогнали, а когда его принесли, то она опять бранилась и заперла передъ нами дверь. — Дѣвочка зарыдала.
— Оставайся у насъ, сказалъ Арнольдъ рыдающему ребенку.
— Арнольдъ, что ты хочешь дѣлать? воскликнула баронесса.
— То, что и я дѣлаю, любезнѣйшая невѣстка. Ребенокъ останется у насъ и будетъ воспитываться въ Шиллингсгофѣ, и конецъ! Биркнеръ, примете-ли вы ребенка?
— Съ большимъ удовольствіемъ, господинъ баронъ.
— Ну, такъ ступайте! Снимите съ нея мокрое платье и положите ее въ теплую постель.
Ключница увела ребенка. Баронесса встала и, едва пробормотавъ «спокойной ночи», медленно прошла въ свои комнаты.
На другой день, въ три часа пополудни, закрытая карета стараго барона выѣхала изъ Шиллингсгофа. Большіе ворота Монастырскаго двора были отперты. Когда проѣзжала карета, коровница мела дворъ, а кухарка съ корзинкою въ рукахъ собиралась идти на базаръ. Феликсъ высунулъ голову изъ кареты и грустнымъ взглядомъ окинулъ Монастырскій дворъ, какъ-бы отыскивая кого то.
Служанки захохотали.
— Вотъ они ѣдутъ, сказала кухарка. Маіорша стоитъ у окна; она, конечно, видѣла молодого барина, сказала она, мигнувъ на окно. Ее это будетъ ужасно мучить, хотя она и виду не покажетъ. Вѣдь наша госпожа маіорша очень горда. Она вчера до поздней ночи все ходила отъ одного окна къ другому, поджидая молодого барина. Все думала, что онъ вернется безъ своей возлюбленной, и совсѣмъ не ложилась спать. Постель ея сегодня утромъ была такая-же, какъ я сдѣлала ее вчера.
У окна кабинета стояла маіорша. Ухватясь за окно, она безмолвно смотрѣла на ворота, гдѣ еще разъ появилось передъ нею блѣдное лицо уѣзжающаго сына. Она даже не вздыхала, а стояла неподвижно, какъ каменная статуя. Вошелъ совѣтникъ.
— Сынъ для тебя потерянъ, Тереза. Дрянной мальчишка отправляется къ своему легкомысленному отцу, сказалъ холодно совѣтникъ.
Она обернулась, какъ будто ей нанесли ударъ кинжаломъ, и не спросила брата, откуда онъ узналъ эти подробности. Маіорша бросила на него безжизненный взглядъ и молча вышла изъ комнаты.
X.
правитьНаступилъ 1868 годъ. Въ теченіе восьми лѣтъ на обоихъ полушаріяхъ случились важныя событія. Въ Европу много крови пролилось въ австро-прусскую войну, въ Соединенныхъ Штатахъ возгорѣлась междуусобная война освобожденія черной расы, продолжавшаяся четыре года съ ужасающимъ ожесточеніемъ.
Эти восемь лѣтъ были роковыми для милліоновъ людей. Они не прошли безслѣдно и для изгнанника, который въ одинъ прекрасный іюньскій день покинулъ отечество, чтобы отправиться съ невѣстой за море къ найденному отцу. Роковыми они были и для Шиллингсгофа, гдѣ старый баронъ, снова разбитый параличемъ, навсегда закрылъ свои блестящіе черные глаза, вслѣдствіе чего домъ съ колоннадой часто стоялъ совершенно пустымъ. Только Монастырскій дворъ оставался, повидимому, неизмѣннымъ. Всѣ перемѣны проходили мимо его, какъ будто-бы онъ стоялъ въ сторонѣ отъ жизни. Аккуратно въ тотъ-же часъ по вечерамъ скрипѣла калитка, пропуская приходящихъ за монастырскимъ молокомъ. На дворѣ работали тѣ-же поденьщики, а черезъ большія открытыя ворота въѣзжали возы съ сѣномъ. Все осталось неизмѣннымъ, какъ сто лѣтъ тому назадъ. Къ новымъ поколѣніямъ куръ и голубей не смѣли примѣшиваться чуждыя породы; оставались тѣже цвѣта и тѣже формы. «Тамъ все неизмѣнно, говорили сосѣди, какъ старое пальто совѣтника, какъ гордая и холодная осанка маіорши». Но они не могли не замѣтить, что величавая фигура маіорши сдѣлалась угловатѣе, что въ ея каштановыхъ волосахъ показалась сѣдина и что вся ея фигура потеряла много эластичности и живости.
Но прежнюю физіономію Монастырскаго двора измѣнило появленіе рѣзваго мальчика, который иногда неожиданно выскакивалъ изъ калитки и пугалъ прохожихъ или стоялъ у открытыхъ воротъ и стегалъ кнутомъ дѣтей, наступалъ на шлейфы и провожалъ длинными носами гуляющихъ дамъ. Когда онъ возвращался на дворъ, передъ нимъ съ крикомъ разбѣгалось по угламъ все пернатое царство; цѣпная собака, поджавъ хвостъ, забивалась въ конуру; даже сердитая коровница норовила обойти его подальше, такъ какъ передъ его кнутомъ никто не могъ считать себя безопаснымъ.
Этотъ послѣдній отпрыскъ Вольфрамовъ не унаслѣдовалъ здоровья и силы предковъ. Онъ былъ слабый, раздражительный и подверженный судорогамъ мальчикъ. До одиннадцати мѣсяцевъ его носили на рукахъ, а потомъ употребляли всевозможныя дорогія укрѣпляющія средства, чтобъ поставить его на тонкія, какъ плети, ноги, которыя и теперь оставались такими-же. Его маленькое смуглое лицо съ торчащими ушами не пополнѣло, и клочекъ волосъ, спускающійся на лобъ острымъ мысомъ, какъ и у совѣтника, торчалъ некрасивой щеткой на головѣ.
Викторъ былъ высокъ не по лѣтамъ и гибокъ. Онъ лазилъ, какъ обезьяна, по шпалерамъ виноградниковъ, по крышамъ, по всѣмъ лѣстницамъ, на чердаки, сѣновалы, риги, отыскивалъ, какъ хорекъ, куриныя гнѣзда и выпивалъ яйца. Онъ былъ умнѣе своего возраста; зналъ, что всѣ его боятся, и сдѣлался поэтому бичемъ всего дома.
Совѣтникъ съ радостью и гордостью слѣдилъ за развитіемъ мальчика; а какъ смотрѣла маіорша на этотъ безпокойный нравъ «настоящаго» Вольфрама, оставалось неизвѣстнымъ, такъ какъ она хранила безмолвіе обо всемъ, касающемся брата. На одно ея замѣчаніе по поводу мальчика совѣтникъ далъ суровый отвѣтъ.
— Духъ времени вліяетъ и на Вольфрамовъ. Пора молчаливаго труда и бережливости прошла, теперь надо жить, съ людьми и вести съ ними борьбу, а на это мой мальчуганъ какъ нельзя болѣе годенъ.
Маіорша стала еще молчаливѣе прежняго. Дѣвушки, приходящія за молокомъ, говорили, что она съ трудомъ отвѣчаетъ, на ихъ поклоны. Внизу, ея руки не отдыхали ни минуты, но возвращаясь къ себѣ наверхъ, она сидѣла по цѣлымъ часамъ за кленовымъ столомъ, сложивъ на колѣняхъ руки, съ выраженіемъ крайней усталости и о/чемъ-то думала. На первыхъ порахъ она съ чувствомъ удовлетворенной мести смотрѣла на пустое мѣсто, гдѣ прежде висѣлъ портретъ ея сына, такъ какъ изъ всей его жизни она живо представляла себѣ только одинъ моментъ, когда дѣвушка подъ вуалью одержала побѣду надъ матерью. Позднѣе глаза маіорши не искали этого мѣста; они безцѣльно смотрѣли въ пространство, но никогда не обращались къ сосѣднему дому. Она знала, что Феликсъ провелъ тамъ послѣднюю ночь и что тамъ оппозиція сына еще болѣе окрѣпла.
Вообще, между Монастырскимъ дворомъ и Шиллингсгофомъ прекратились всѣ сношенія; даже смерть стараго барона не была объявлена Вольфраму. Разъ только баронъ Арнольдъ попытался говорить съ маіоршей. Она была въ церкви, что, впрочемъ, рѣдко съ нею случалось; на возвратномъ пути Арнольдъ подошелъ къ ней и, послѣ предварительныхъ объясненій, которыя она молча выслушала, подалъ ей письмо отъ Феликса. Она поблѣднѣла, вытянулась (молодой человѣкъ увѣрялъ потомъ, что она положительно выросла передъ его глазами), смѣряла его съ ногъ до головы и сказала холодно, но вѣжливо:
— Не понимаю, о комъ вы говорите, господинъ баронъ; я ни отъ кого не могу получать писемъ, такъ какъ ни съ кѣмъ не веду переписки.
Затѣмъ отвернулась и молча пошла дальше. Арнольдъ далъ себѣ слово никогда больше не трогать этой ледяной красавицы, какъ называлъ ее старый баронъ.
Такимъ образомъ, ей осталось неизвѣстнымъ, подъ какимъ небомъ живетъ ея сынъ. Маіорша не знала, что отецъ принялъ молодую чету съ распростертыми объятіями и окружилъ царскою роскошью и великолѣпіемъ, — и хорошо, что это было ей неизвѣстно, потому что она умерла-бы отъ горя, зависти и отчаянія. Она не знала также, что въ Сѣверной Америкѣ возгорѣлась гражданская война, разразившаяся главнымъ образомъ въ богатой Южной Каролинѣ, что аристократы Юга домны были стать подъ знамена и маіоръ Луціанъ сражался за каждый шагъ своей земли, пока не палъ побѣжденный.
Извѣстіе о смерти мужа, конечно, подѣйствовало-бы успокоительно на маіоршу: слово «смерть» также скоро тушитъ страсть, какъ вода, въ которую бросаютъ раскаленный металлъ. Но это извѣстіе не дошло до нея. Она съ злобнымъ удовольствіемъ вспоминала библейскій текстъ: «благословеніе отца созидаетъ домы дѣтей, а проклятіе матери разрушаетъ ихъ», между тѣмъ, сынъ ея давно, раненый, лежалъ при смерти.
Въ домѣ совѣтника никогда не произносилось имя изгнанника. Онъ и его отецъ признавались несуществующими для всѣхъ обитателей Монастырскаго двора.
Въ Шиллингсгофѣ, напротивъ, часто получались письма изъ Америки, сначала полныя счастья и энтузіазма, а съ 1861 года въ нихъ начали проглядывать признаки мрачныхъ предчувствій. Затѣмъ переписка прекратилась и только въ 1865 году, когда междоусобная война затихла, Феликсъ сообщилъ Арнольду со своего смертнаго одра о смерти отца и о полномъ разореніи ихъ плантацій. Къ этому письму приложено было и письмо къ маіоршѣ. Съ этихъ поръ переписка не прекращалась, потому что баронъ Шиллингъ не измѣнилъ прежнихъ отношеній къ своимъ отдаленнымъ друзьямъ. Его собственная жизнь, исключая смерти отца, протекла безъ особенныхъ скачковъ. Имя Арнельда, какъ художника, быстро росло и скоро стало извѣстно далеко за предѣлами Германіи. Громадный талантъ барона открылъ ему богатый золотой рудникъ, вслѣдствіе; чего, не задолго до смерти стараго барона, въ послѣднемъ возникли грустныя размышленія о безполезности принесенія въ жертву Исаака.
Баронъ Шиллингъ жилъ исключительно для искусства. Онъ построилъ въ саду Шиллингсгофа великолѣпную мастерскую, но она часто стояла пустою, такъ какъ Арнольдъ много путешествовалъ по Италіи, Франціи и Скандинавіи, смотря по тому, куда влекли его идеи и художественное вдохновеніе. Но гдѣ-бы его ни встрѣтили, на улицахъ Парижа, Рима или Стокгольма, длинная, блѣдная женщина, постоянно одѣтая въ элегантный сѣрый костюмъ, всегда висѣла у него на рукѣ.
Она, повидимому, перестала бороться съ художественными наклонностями своего мужа, увидя послѣ многолѣтней безполезной войны противъ ненавистнаго ей малярства и противъ сооруженія мастерской, войны, истощившей весь арсеналъ ея обмороковъ и нервныхъ припадковъ, что ей не удалось пробить ни одной бреши въ спокойномъ самообладаніи мужа и въ постоянствѣ его художественныхъ стремленій. Съ крайнему удивленію, она замѣтила, что эта упрямая артистическая голова подчинялась ей менѣе, чѣмъ старая фанатическая голова ея строгаго духовника. Мастерская отстроилась передъ ея глазами, картина кончалась за картиной и «мерзкія» натурщицы спокойно проходили передъ окнами ея сіятельства; но что всего досаднѣе — деньги, заработанныя кистью, получались прямо по аристократическому адресу барона Шиллинга. Молодая женщина рѣшилась, наконецъ, по крайней мѣрѣ слѣдить за барономъ. Эту роль давно подсказывала ей долго сдерживаемая страстная любовь къ мужу. Не смотря на слабое здоровье, она повсюду сопровождала его. Онъ никогда не приглашалъ ее съ собою, но и не протестовалъ, когда въ назначенный день отъѣзда она приказывала укладывать свои вещи. Она слѣдовала за нимъ по музеямъ, картиннымъ галлереямъ, спускалась въ долины, подымалась на горы, и какъ только онъ принимался за кисть, она молча садилась въ сторонѣ съ вѣчною работою въ рукахъ… Въ кружкахъ художниковъ баронессу ненавидѣли за ея покровительственный тонъ, за непониманіе таланта мужа и, вообще, искусства, къ которому она, не стѣсняясь, высказывала свое презрѣніе, и когда баронъ, во время австро-прусской войны, появился въ Богеміи, какъ художникъ и братъ милосердія, его друзья были въ восторгѣ, что длинная, худая тѣнь, тянувшаяся за нимъ, должна была, наконецъ, покинуть его и остаться дома. Высшее общество, напротивъ, находило баронессу если и не красивой, то comme il faut въ полномъ смыслѣ слова; на ея-же карточкѣ соединялись два громкія имени; къ тому-же она была единственною наслѣдницею богатаго барона Штейнбрюкъ; ее считали строгой, даже фанатичной католичкой — все это доставляло ей большое уваженіе, особенно въ Римѣ.
Сосѣди Шиллингсгофа были очень удивлены, что въ послѣдніе зимніе мѣсяцы камины Шиллингсгофа топились ежедневно и газовыя канделябры у подъѣзда зажигались каждый вечеръ. Война почти проходила, между тѣмъ сторы на окнахъ второго этажа подымались каждое утро и черезъ зеркальныя стекла виднѣлись шелковыя занавѣси. Говорили, что баронъ пишетъ большую картину, и поэтому уединился отъ свѣта въ своемъ тихомъ Шиллингсгофѣ. Онъ рѣдко появлялся въ переднемъ саду и еще рѣже въ окнахъ бельэтажа, гдѣ жила баронесса. Часто онъ дѣлалъ верхомъ экскурсіи за городъ и, привлекаемый красотою какого-нибудь дерева или профиля горы, охотно углублялся въ самыя пустынныя мѣстности.
Мастерская стояла въ саду. Среди густонаселеннаго города этотъ садъ представлялъ зеленый оазисъ, довольно обширный для того, чтобы въ немъ можно было найти тишину парка; Прежде онъ былъ наполненъ разными уродливыми гротами, фонтанами, бьющими изъ лягушекъ и птичьихъ клювовъ, на деревьяхъ были вырѣзаны рыцарскіе гербы, кусты были острижены въ видѣ лиръ, пирамидъ и т. п. Но баронъ уничтожилъ эти затѣи рыцарскихъ временъ. Теперь ручьи текли изъ своихъ естественныхъ источниковъ, черезъ обросшіе мохомъ камни въ широкій прудъ, обсаженный красивыми липами. Паркъ населялся множествомъ всевозможныхъ птицъ. Отъ улицы онъ отдѣлялся высокою стѣною, совершенно закрытою зеленью. Недалеко отъ стѣны стояла мастерская, фасадомъ въ паркъ, полный зелени, аромата цвѣтовъ и веселаго птичьяго гаму.
XI.
правитьСтеклянная дверь бельэтажа была открыта на южный балконъ. Свѣжій утренній вѣтеръ съ сосѣднихъ горъ задерживался оранжерейными растеніями, поставленными густо у балюстрады балкона. Въ углу, подъ густою тѣнью магноліи былъ сервированъ завтракъ. Надъ столомъ, между зелеными листьями плюща, качался пестрый попугай, жадно поглядывая на тарелку съ пирожнымъ; тутъ-же прыгали воробьи, подбирая упавшія крошки. Изъ отворенной двери выскочила Минка и, боязливо оглядываясь, подбѣжала къ столу.
Минка не оставила старой привычки все превращать въ дребезги. Она рвала письма и фотографіи, рвала зонтики и вѣера баронессы, грызла платья прислуги и затаскивала разныя мелочи въ самые укромные уголки. Не смотря на это, баронесса отстаивала Минку съ такимъ-же упорствомъ, какъ баронъ свое искусство. Она спокойно возобновляла испорченные зонтики и вѣера, платила прислугѣ за изгрызенное платье и сама ходила на чердакъ искать исчезнувшую вещь. Злое животное было также вертляво, какъ восемь лѣтъ назадъ. Выпрыгнувъ на балюстраду, она прогнала воробьевъ и, на зависть попугаю, стала набивать ротъ разными печеньями. Затѣмъ, испугавшись шума, она перескочила балюстраду и спряталась въ густой зелени каштановой аллеи.
Въ это время вышла на террасу баронесса въ сопровожденіи еще молодой высокой дамы, довольно полной брюнетки, которая положила пледъ на кресло, стоящее въ тѣни деревьевъ, и разостлала мягкій коверъ на каменномъ поду балкона. Все это было сдѣлано безъ подобострастія горничной, но съ ласковой предупредительностью и заботливостью подруги. Баронесса фонъ-Шиллингъ и mademoiselle Адельгейтъ фонъ-Ридтъ были дѣйствительно подругами Въ монастырскомъ пансіонѣ онѣ были неразлучны, а потомъ дружба ихъ поддерживалась постоянной перепиской. Поэтому неудивительно, что когда баронъ отправился на войну, баронесса тотчасъ-же пригласила къ себѣ подругу, не желая оставаться одною. Съ тѣхъ поръ Адельгейтъ часто пріѣзжала въ Шиллингсгофъ и гостила по цѣлымъ мѣсяцамъ, чтобы ухаживать за хворой подругой. Это не могло ее стѣснять, такъ какъ она не была связана никакими обязанностями. Mademoiselle Ридтъ была каннониссой въ Б. и ни отъ кого не зависѣла.
— Сдѣлай милость, Адельгейта, успокой этого крикуна, сказала баронесса раздражительно и показала на попугая. Арнольдъ имѣетъ страсть дарить мнѣ такіе несносные подарки, и я, изъ вѣжливости, должна принимать и терпѣть ихъ.
Голосъ баронессы казался ниже, въ немъ слышалась затаенная горечь. Цвѣтъ лица ея сдѣлался еще сѣрѣе, а подъ глазами и на лбу показалось множество мелкихъ морщинокъ — слѣды внутренней работы, подавленной страсти и признаки слишкомъ ранней старости.
Бѣлый пеньюаръ съ широкими вышивками и голубыми бантами полными складками падалъ съ ея худыхъ плечъ. Брабантское кружево съ голубыми лентами, покрывавшее воланъ, довершало ея утренній туалетъ, который рѣзко отличался отъ простого шелковаго платья каннониссы.
Пока mademoiselle Адельгейтъ кормила попугая сухарями, изъ двери вышла молодая дѣвушка съ подносомъ, на которомъ стояло нѣсколько закрытыхъ блюдъ съ теплыми кушаньями и чайникъ съ кипяткомъ.
Баронесса нахмурила брови.
— Куда-же запропастилась Биркнеръ? Отчего она сама не принесла завтракъ? спросила она сердито.
— Мамзель Биркнеръ проситъ освободить ее на нѣсколько часовъ, у нея очень болитъ голова, отвѣтила спокойно молодая дѣвушка и стала у стола.
— Здѣсь только два прибора, сказала баронесса.
— Господинъ баронъ позавтракалъ въ мастерской и уѣхалъ два часа тому назадъ, отвѣтила горничная.
Баронесса закусила губы. Она откинулась на спинку кресла и стала безцѣльно смотрѣть въ садъ.
Въ эту минуту въ саду раздался жалобный визгъ. Минка съ рѣзкимъ воемъ носилась, какъ бѣшеная, по травѣ и терла себѣ спину, а рядомъ, на монастырской стѣнѣ, обросшей дикимъ виноградомъ, прыгало такое-же вертлявое существо съ торчащими волосами и съ тонкими ногами, которыя выдвигались изъ широкихъ бархатныхъ штановъ, точно сухія палки.
Викторъ прыгалъ на одной ногѣ, держа въ рукѣ духовое ружье, изъ котораго только-что подстрѣлилъ Минку; другой рукою онъ держался за бокъ и хохоталъ до упаду.
На шумъ выбѣжали слуги, взяли ушибленную Минку и стали бранить мальчугана. Изъ мезонина Монастырскаго двора выглянула маіорша. Съ террасы хорошо можно было разглядѣть ея постарѣвшій, но все еще прекрасный профиль. Она должно быть сильно разсердилась, потому что грозила мальчику и бранила его. По другую сторону стѣны появился самъ совѣтникъ, поднявшійся по лѣстницѣ, подставленной Викторомъ.
— Не безпокойся, Тереза, это мое дѣло. Впрочемъ, изъ-за чего ты такъ горячишься? Кто держитъ подобное животное, тотъ долженъ запирать его въ клѣтку, а не пускать бѣгать на волѣ и пугать людей. Я не стану наказывать сына за данный имъ урокъ.
Голова маіорши исчезла, а совѣтникъ обнялъ своею длинноногаго наслѣдника и осторожно спустился съ нимъ по лѣстницѣ.
На террасѣ громко отдавался грубый голосъ совѣтника.
— Безсовѣстный! сказала испуганно баронесса, — и я даже не могу просить защиты Арнольда, такъ какъ дѣло касается бѣдной Минки. — Она укрылась за магноліей. — Это нестерпимо! продолжала она жаловаться. — Минка снова убѣжала, и я знаю, что прислуга, не смотря на мой строгій приказъ, нарочно открыла дверь моихъ комнатъ.
Она зло посмотрѣла на дѣвушку, собиравшуюся уходить съ пустымъ подносомъ.
— Вѣроятно, это вы сдѣлали, Іоганна?
Дѣвушка обернулась на порогѣ и яркій румянецъ разлился по ея лицу.
— Нѣтъ, сударыня, такой небрежности я себѣ никогда не позволю.
Она на минуту остановилась, ожидая замѣчанія или приказанія, и затѣмъ безъ шума проскользнула въ другую комнату.
— Съ этой Анхенъ Арнольдъ тоже навязалъ мнѣ обузу, сказала баронесса. Каннонисса между тѣмъ налила чашку чаю и приготовляла, какъ маленькому ребенку, бутербродъ. — Что-жъ дѣлать, если меня просто охватываетъ ужасъ при ея приближеніи? Я чувствую дыханіе грѣха во всемъ ея существѣ. Она всегда останется дочерью самоубійцы Адама. Къ тому-же, эта антипатичная физіономія! Лицо точно изъ камня, какъ будто въ ней нѣтъ души, а между тѣмъ я знаю, что послѣ извѣстной катастрофы эта дѣвченка бѣсновалась какъ сумасшедшая. — Баронесса пожала плечами. — Вообще, слишкомъ много полагаются на мое самообладаніе. Въ этомъ Шиллингсгофѣ никогда нельзя достигнуть желаемаго спокойствія.
Холодная, насмѣшливая улыбка появилась на лицѣ каннониссы.
— Это жалоба, Клементина? спросила она, и ея темные глаза укоризненно посмотрѣли на баронессу. — Кто свою судьбу устроилъ такъ самовольно, какъ ты, тотъ не имѣетъ права жаловаться. Если-бы ты не измѣнила своего первоначальнаго рѣшенія, то жила-бы теперь подъ непосредственнымъ покровительствомъ Бога. Впрочемъ, Іоганна отлично исполняетъ свои обязанности, какъ незамѣнимая помощница ключницы. Она помѣшана на мысли, что невинность ея отца когда-нибудь откроется.
— Да, это говоритъ Биркнеръ, которая до смѣшного балуетъ дѣвушку, сказала баронесса. Іоганна носится съ этимъ оправданіемъ, точно запятнанъ какой-нибудь старинный аристократическій гербъ. Впрочемъ, это старая исторія, всѣми давно забытая. Мой тесть все потерялъ отъ болтовни Адама. Но это къ лучшему, потому что со старикомъ не было-бы никакого сладу, еслибы онъ, благодаря углю, сдѣлался такимъ-же милліонеромъ, какъ нашъ сосѣдъ.
Она показала головой на Монастырскій дворъ; въ глазахъ ея блеснула злоба и изъ равнодушной сосѣдки она вдругъ превратилась въ непримиримаго врага.
— Отвратительное сосѣдство этотъ Монастырскій дворъ! пробормотала она. И изъ этой мѣщанской семьи Арнольдъ выбралъ себя товарища, единственнаго друга, какъ онъ его постоянно называетъ!
— Да, Феликса Луціана, который увезъ танцовщицу, сказала презрительно каннонисса. Мірская жизнь сталкиваетъ тебя съ довольно странными личностями, Клементина.
Лицо баронессы омрачилось.
— Они никогда не прикасались ко мнѣ — эти личности, я всегда отстранялась, возразила баронесса взволнованнымъ голосомъ. Посмотри сама на эти четыреугольння головы Шиллинговъ въ портретахъ въ средней залѣ. На нихъ на всѣхъ лежитъ общая печать упрямства. Арнольдъ называетъ это силой и мужествомъ. Противъ нихъ невозможно бороться, и женамъ Шиллинговъ остается единственное слабое оружіе — держаться въ сторонѣ. Я не говорила тебѣ до сихъ поръ, что мой мужъ участвуетъ въ семейномъ заговорѣ и скоро я должна буду терпѣть вокругъ себя людей, которые, вѣроятно, внесутъ много шуму въ мою тихую жизнь. Въ Шиллингсгофѣ ожидаютъ гостей, которые…
Каннонисса слушала съ большимъ любопытствомъ; но вдругъ шумъ за стеклянною дверью заставилъ баронессу замолчать. Она посмотрѣла въ сторону, и сердито махнула рукой. Изъ залы выходилъ лакей съ Минкой на рукахъ.
— Я только хотѣлъ доложить вамъ, сударыня, что бѣдный звѣрекъ уже поправился, пробормоталъ онъ, пораженный такою немилостью.
— Хорошо, сказала баронесса, наморщивъ лобъ, наказаніе ей не повредитъ. Пусть Минка сегодня цѣлый день сидитъ подъ арестомъ. Чтобъ я ее больше не видала!
Лакей подалъ ей портфель съ письмами и молча удалился.
Этотъ портфель былъ практическимъ нововведеніемъ баронессы. Для того чтобы письма не пропадали по небрежности прислуги, они всѣ проходили черезъ руки госпожи, которая сама ихъ сортировала. Она и теперь принялась за это со свойственной ей аккуратностью; вдругъ яркая краска разлилась по ея лицу, тонкіе, длинные пальцы задрожали, какъ будто изъ конверта выскочилъ на ея руку отвратительный паукъ. Этотъ конвертъ былъ съ чернымъ ободкомъ, а печать съ великолѣпнымъ гербомъ.
— Значитъ пріѣдутъ, пробормотала она тихо. А я съ каждымъ днемъ все болѣе и болѣе надѣялась, что эта исторія такъ и заглохнетъ.
Это, видимо, было ей чрезвычайно непріятно, но она скрыла свое чувство подъ принужденной улыбкой.
— Lupus in fabula, сказала она каннониссѣ, показывая ей письмо. Оно было адрессовано барону фонъ-Шиллингу. Я тебѣ только-что говорила о гостяхъ; это письмо, по всей вѣроятности, курьеръ, предупреждающій о ихъ скоромъ прибытіи. Будешь-ли ты въ состояніи жить подъ одною кровлею съ танцовщицей?
Смуглое умное лицо окаменѣло.
— Пріѣдетъ танцовщица? Во-первыхъ, я должна спросить тебя, Клементина, неужели ты до такой степени слаба, что допустишь до этого?
Баронесса сконфуженно опустила глаза и сказала:
— Мой мужъ просилъ меня объ этомъ, а онъ вообще никогда не проситъ.
— Въ такомъ случаѣ, конечно, нельзя отказать!
Ни одинъ самый строгій духовникъ не могъ быть неумолимѣе этой иронизирующей дамы; но ея слова не произвели желаемаго эффекта.
— Ахъ, ты вѣчно гувернантствуешь! Я знаю очень хорошо, какъ себя держать въ этой глупой исторіи. Боже, что мнѣ до того, что этотъ Феликсъ Луціанъ умеръ, что мнѣ за дѣло, что во время войны онъ потерялъ все свое состояніе, — я вижу въ этомъ только руку Божію, поражающую сына за непослушаніе родной матери.
— Это та пожилая женщина, которую мы только-что видѣли въ окнѣ мезонина на Монастырскомъ дворѣ?
— Да. Она до сихъ поръ ничего не хочетъ знать о своемъ изгнанномъ сынѣ, и она совершенно права. Она не знаетъ, что сынъ умеръ, оставивъ двоихъ дѣтей, и она постоянно копитъ и умножаетъ свое имущество для племянника, этого маленькаго урода, котораго мы только-что видѣли на стѣнѣ. Избалованнаго мальчугана не мѣшало-бы лишить этой теткиной доли, онъ и такъ получитъ слишкомъ много! Однако, что мнѣ за дѣло до всей этой исторіи! Мнѣ всегда нужно было имѣть большой запасъ терпѣнія, чтобы слушать Арнольда, когда онъ разсказывалъ о своемъ американскомъ другѣ. По словамъ Арнольда, въ послѣднія минуты жизни его другъ желалъ, чтобы его обожаемыхъ дѣтей поселить у оскорбленной матери, чтобы его жена вернулась въ Германію… и Богъ знаетъ еще что, я хорошенько не разслышала. И вотъ всѣ эти планы приводятся въ исполненіе. Но они встрѣтятъ множество препятствій. Совѣтникъ Вольфрамъ старается отстранить отъ сестры все, что можетъ ей напомнить сына; слѣдовательно онъ ничего не долженъ подозрѣвать. Дѣтей хотятъ сблизить съ бабушкой такъ, чтобы та не догадывалась, кто они. Какъ они все это устроютъ — Богъ ихъ знаетъ; но боюсь, что это затянется надолго. Мѣстомъ дѣйствія избранъ Шиллингсгофъ, который былъ предложенъ Арнольдомъ, какъ безкорыстнымъ другомъ, въ распоряженіе покойнаго и его вдовы для ихъ операціи.
— И на эту интригу ты согласилась и будешь сохранять тайну?
Баронесса сдѣлала головой утвердительный знакъ.
— Да, если я не захочу взять назадъ моего согласія, то буду молчать даже передъ нашей прислугой, исключая Биркнеръ, которая видѣла эту бывшую mademoiselle Фурнье и, конечно, узнала-бы ее.
Адельгейтъ показала на конвертъ, надписанный твердымъ почеркомъ.
— Это и есть письмо отъ молодой вдовы?
Баронесса презрительно улыбнулась.
— Не думаю, чтобы танцовщица была въ состояніи написать приличное письмо. Поэтому, вѣроятно, сводная сестра Феликса Луціана, госпожа Мерседесъ де-Бальмазеда, ведетъ переговоры. Она всегда пишетъ коротко, сжато и такъ высокомѣрно, что я удивляюсь Арнольду, какъ онъ это терпитъ. Ея супругъ, вѣроятно, какой-нибудь грандъ или храбрый гидальго, гордо драпирующійся въ свой дырявый плащъ, такъ какъ они очень обѣднѣли отъ войны, эти господа торговцы невольниками Южныхъ Штатовъ.
Вдругъ какъ наэлектризованная, она приподнялась и стала прислушиваться. Послышался лошадиный топотъ, ворота заскрипѣли, баронъ Шиллингъ въѣхалъ въ паркъ.
Слабая, сонная женщина на минуту превратилась въ живую картину страстнаго ожиданія; потомъ она изподлобья посмотрѣла на свою подругу и снова вернулась въ прежней апатіи.
XII.
правитьУ дома баронъ соскочилъ съ лошади, отдалъ поводья подбѣжавшему кучеру и зябкомъ подозвалъ къ себѣ Анхенъ.
— Вотъ, снеси это, милая, въ мастерскую, ты знаешь, гдѣ ихъ положить. Онъ бросилъ ей въ фартукъ нѣсколько древесныхъ губокъ; а вотъ это — онъ далъ ей букетъ изъ цвѣтовъ едва распустившагося шиповника — отдай Биркнеръ и скажи ей, что я и теперь не забылъ привезти ей первые весенніе цвѣты, какъ это я дѣлывалъ мальчикомъ.
— Онъ съ ума сошелъ, сказала баронесса, прислушиваясь къ каждому слову барона.
Затѣмъ она перегнулась черезъ перила и съ гордымъ презрѣніемъ смотрѣла на группу внизу. Барона. Шиллингъ все еще стоялъ возлѣ лошади, которую держалъ въ поводу конюхъ; онъ ласкалъ красивое животное, называя его самыми нѣжными именами.
— Господи, точно разставаніе на вѣки! Ну, развѣ можетъ человѣкъ съ здравымъ смысломъ расточать столько нѣжностей животному?
Она взяла портфель съ письмами и показывая его черезъ перила, сказала:
— Арнольдъ, у меня есть письма къ тебѣ!
Баронъ Шиллингъ посмотрѣлъ наверхъ, слегка поклонился, приподнявъ шляпу и направился къ дому.
Каннонисса убрала грязную посуду, посмотрѣла тепло-ли еще кушанье и хотѣла поставить новый приборъ, но была остановлена.
— Оставь! приказала съ неудовольствіемъ баронесса. Я никогда ничего не предлагаю ему, если онъ нарушаетъ заведенный порядокъ и завтракаетъ одинъ, будь онъ хоть вдвое голоднѣе.
Баронъ быстро взошелъ на террасу, подалъ руку женѣ и вѣжливо, хотя и холодно, поклонился каннониссѣ, которая, едва отвѣтивъ на поклонъ, сѣла въ сторонѣ и снова принялась за вышиваніе серебромъ по лиловому бархату.
— Письмо отъ донны Бальмазеда, сказала баронесса, насмѣшмво подчеркивая иностранное имя, и подала ему письмо.
Баронъ Шиллингъ разорвалъ конвертъ и быстро пробѣжалъ коротенькое письмо.
— Мы можемъ ожидать нашихъ protégés, сказалъ онъ, не позже восьми или десяти дней. Но ты должна немного измѣнить планъ ихъ помѣщенія, Клементина, потому что мадамъ Бальмазеда пишетъ, что, по настоятельному желанію Феликса, она будетъ сопровождать свою belle-soeur.
— Вотъ еще… Мало-ли желаній имѣлъ твой Феликсъ, и мы должны ихъ исполнять volens-nolens; онъ всегда смотрѣлъ на Шиллингсгофъ, какъ на гостинницу; мы это уже испытали восемь лѣтъ тому назадъ, когда онъ явился къ намъ со своей бѣглянкой. Я положительно протестую противъ новой гостьи. Довольно, что я принимаю въ свой тихій домъ вдову съ ея шалунами.
Баронъ Шиллингъ сидѣлъ въ креслѣ. Онъ совершенно хладнокровно встрѣтилъ протестъ жены. Въ началѣ супружеской жизни у него проявлялась нѣкоторая симпатія къ женѣ; теперь-же лицо его ничего не выражало, кромѣ холоднаго равнодушія. Онъ спокойно сунулъ письмо въ конвертъ и сказалъ:
— Тѣмъ не менѣе ты должна будешь согласиться на это измѣненіе.
— Ни за что! Я нахожу, что со стороны этой женщины большая навязчивость непремѣнно сопровождать свою belle-soeur.
— Говорю тебѣ, что она обязана была это сдѣлать, возразилъ Шиллингъ, нахмуривъ брови.
— Это все равно; но мы не обязаны ее принимать. Шиллингсгофъ вовсе не такъ великъ, чтобы въ немъ можно было помѣстить такую ораву.
— Мѣста совершенно достаточно, чтобы гости не мѣшали ни тебѣ, ни мнѣ, отвѣтилъ баронъ. Клементина, будь добра и разсудительна, подумай, что мы должны помочь осиротѣлымъ дѣтямъ получить ихъ наслѣдство.
— Да, этой трогательной перспективой ты выманилъ мое согласіе; но теперь я раздумала и ни за что не соглашусь принять участіе въ вашихъ планахъ. Спроси-ка, Адельгейтъ, какъ она ихъ называетъ?
— Непозволительной интригой, звонкимъ голосомъ отозвалась каннонисса.
Баронъ Шиллингъ взглянулъ на нее черезъ плечо.
— А, вотъ откуда идетъ твой протестъ! сказалъ онъ полушутя, полусердито; я совсѣмъ забылъ о твоемъ духовномъ совѣтникѣ.
— Клементина знаетъ, что я не давала ей никакихъ совѣтовъ.
— И прекрасно! Я серьезно попросилъ-бы васъ, mademoiselle Ридтъ, не вмѣшиваться въ наши семейныя дѣла.
На это строгое замѣчаніе каннонисса только пожала плечами, а баронесса, вся вспыхнувъ, вскрикнула:
— Сдѣлай милость, не сваливай на другихъ того, что я сама рѣшила! Я беру свое согласіе назадъ! Не хочу ни за что! Наконецъ, прошу тебя, замолчи, Арнольдъ, и не выводи меня изъ терпѣнія.
— Какъ это? спросилъ онъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ.
Баронесса смутилась передъ его вопросительнымъ взглядомъ, однако замѣтила сердито и упрямо:
— Ты не долженъ забывать, что у меня есть закладные листы на Шиллнигсгофъ.
Баронъ Шиллингъ слегка поблѣднѣлъ, но не потерялъ хладнокровія.
— Это я также мало забываю, какъ и свое право, по которому я здѣсь глава въ домѣ. Затѣмъ, о подробностяхъ я переговорю съ Биркнеръ.
— Такъ ступай! Конечно, ты не коснешься моихъ комнатъ, потому что я не могу допустить, чтобы эти испанскіе нищіе спали подъ моими дорогими занавѣсями. Можешь ихъ размѣстить внизу, въ комнатахъ съ привидѣніями.
— Такъ было рѣшено и раньше, прервалъ онъ баронессу. Надѣюсь, что они не такъ монастырски суевѣрны, какъ…
Онъ всталъ, не окончивъ фразы, взялъ адресованныя на его имя письма и быстро вышелъ.
Баронесса встала, она минуту стояла какъ-бы въ раздумьи, потомъ, взглянувъ на каннониссу, невозмутимо продолжавшую свою работу, бросилась за мужемъ.
И какъ быстро могли бѣгать эти слабыя ноги! какъ развѣвались ленты ея утренняго чепчика!
Баронъ Шиллингъ былъ уже на послѣднихъ ступенькахъ витой лѣстницы, когда наверху показалась его жена.
— Арнольдъ! крикнула баронесса.
— Что тебѣ?
Послѣдовало молчаніе. Баронесса слышала, какъ мужъ сошелъ съ послѣдней ступеньки и его шаги раздавались по каменному полу.
— Арнольдъ, вернись! Я буду добра! Я прошу простить меня! говорила она, и въ ея сдержанномъ голосѣ было столько страсти, что невольно представлялись при этомъ распростертыя объятія.
— Зачѣмъ? я не сержусь! отвѣтилъ онъ, и шаги возобновились.
Дверь въ садъ отворилась и баронъ Шиллингъ вышелъ на лѣстницу. Въ эту минуту жена стояла за его спиной. Баронесса подкралась къ нему безъ шума, какъ тѣнь; она схватила его за руку и увидала на лицѣ мужа выраженіе безмолвнаго отчаянія и непобѣдимаго отвращенія.
— Арнольдъ! сказала она мрачнымъ, угрожающимъ тономъ, когда онъ, испуганный неожиданнымъ появленіемъ жены, сдѣлалъ невольное движеніе, какъ-будто хотѣлъ стряхнуть съ себя это привидѣніе. — Не грѣши! Вспомни, что докторъ приказалъ тебѣ беречь меня и мои нервы отъ всякаго волненія.
Онъ не отвѣчалъ. Закусивъ губы, онъ медленно сталъ спускаться въ садъ.
Баронесса пошла за нимъ и взяла его подъ руку. Всякій посторонній наблюдатель увидалъ-бы въ этой медленно шедшей по аллеѣ парѣ картину самаго счастливаго супружества.
— Арнольдъ, извини! Я необдуманно упомянула о моихъ закладныхъ.
— Ахъ, оставь, Клементина! Не порти мнѣ прелестнаго утра этимъ противнымъ «мое» и «твое», сказалъ онъ, нетерпѣливо глядя въ сторону.
— Я хотѣла тебѣ сказать только, что я объ этомъ также мало думаю, какъ и ты, настаивала она.
— Ты ошибаешься! Меня никогда не покидала эта мысль, хожу-ли я подъ этими каштанами, или откладываю новую сумму къ прежнимъ, чтобы избавить мой родной домъ отъ твоихъ закладныхъ.
— Пустяки! Развѣ все это тебѣ не такъ-же принадлежитъ, какъ и мнѣ?
— Нѣтъ, я соглашался играть эту роль только при жизни отца. Ты очень аккуратно ведешь свои книги и, конечно, отлично знаешь, что съ его смерти я ничѣмъ тебѣ не обязанъ.
— Очень мило съ твоей стороны, сказала она вырывая руку, говорить мнѣ прямо въ лицо, что я тебѣ ненужна.
— Я говорю о твоихъ деньгахъ, Клементина.
— Какъ вѣренъ былъ мой инстинктъ, когда, вначалѣ нашего супружества, я такъ протестовала противъ искусства, моего смертельнаго врага, продолжала она съ возрастающимъ раздраженіемъ. — Теперь твоя опора — тѣ средства, которыя оно тебѣ приноситъ.
— Мое святое искусство! произнесъ онъ и улыбка освѣтила его лицо. — Оно даетъ мнѣ силы забывать всѣ житейскія дрязги! Ты права: если женская нога не давитъ мою голову, то и этимъ я обязанъ искусству. Впрочемъ, я долженъ сказать тебѣ, Клементина, что не одно искусство мѣшаетъ тебѣ достигнуть желаемаго могущества. Я хорошій юристъ и имѣлъ-бы всегда достаточно средствъ, чтобы жить своимъ трудомъ.
При послѣднихъ словахъ баронесса остановилась.
— Значитъ, между нами — покончено. Ты говоришь мнѣ прямо, что я для тебя ничто. Но посмотримъ еще, какъ ты обойдешься безъ меня, если я уѣду. Ты никогда не цѣнилъ моихъ заботъ о тебѣ и о домѣ. Поживи-же одинъ и посмотри, что значитъ быть безъ хозяйки. Увидимъ, какъ ты одинъ, при помощи глупой какъ пробка ключницы, справишься съ этими нищими, наводняющими нашъ домъ! А я завтра-же утромъ отправлюсь на богомолье въ Римъ, какъ я давно предполагала.
— Не ѣзди, Клементина, сказалъ, смѣясь, Арнольдъ. — Ты сама знаешь, что богомолье для тебя сущій ядъ, и ты всегда возвращаешься оттуда съ разстроенными нервами.
— А, это опять одна изъ твоихъ насмѣшекъ! Что дѣлаешь для Бога, то не можетъ быть вредно. Я завтра-же ѣду.
— Ну, ступай съ Богомъ! Я больше не буду тебя удерживать.
Онъ медленно пошелъ по направленію мастерской. Баронесса постояла съ-минуту, ожидая, что онъ вернется. Затѣмъ быстро пошла къ дому, порялась въ свою комнату, позвала горничную, приказала ей немедленно укладываться, и опятъ возвратилась на террасу.
— Укладывай поскорѣе твою работу, Адельгейтъ, сказала она съ волненіемъ. Твое пламенное желаніе исполняется, мы завтра-же ѣдемъ въ Римъ.
Каннонисса мгновенно опустила работу, быстро встала и мрачный огонь вспыхнулъ въ ея глазахъ.
— Берегись, Клементина! сказала она ей, погрозивъ пальцемъ. Ты играешь своей душой. Твоя несчастная страсть гонитъ тебя отъ одного грѣха къ другому. Ты ѣдешь въ Римъ не молиться; напротивъ, тебя гонитъ упрямство, злость и тайная надежда твоимъ отсутствіемъ возбудитъ любовь въ сердцѣ твоего холоднаго, равнодушнаго мужа.
Баронесса вскочила, но ея гордая обличительница стояла передъ ней, какъ статуя.
— Но ты не обманешь, продолжала каннонисса, ни меня, ни нашего духовника, почтеннаго патера Франциска. Мы оба съ грустью наблюдаемъ, какъ ты напрасно стараешься завоевать господство надъ мужемъ, сотворившимъ себѣ кумиръ изъ своего искусства. Ты потеряла всякое самообладаніе, ты стала капризною женщиной, каждую минуту измѣняющей свои рѣшенія. Но теперь отъ имени патера Франциска и благочестивыхъ сестеръ, охранявшихъ твое дѣтство, объявляю тебѣ: довольно! дальше ни шагу! Твое рѣшеніе ѣхать въ Римъ было минутной вспышкой; но ты должна его исполнить. Я не допущу колебаній, которыя ты въ послѣднее время такъ часто себѣ позволяла, и еслибы мнѣ пришлось завтра снести тебя въ карету больною, мы ѣдемъ!
Баронесса съ ужасомъ отступила къ двери. Эта женщина крѣпкой цѣпью была прикована къ монастырю и никогда не осмѣливалась противорѣчить его приказаніямъ.
— Кто тебѣ сказалъ, что я измѣню свое рѣшеніе? Я поѣду въ Римъ непремѣнно, еслибы даже мнѣ пришлось тащиться туда полумертвой. — Съ этими словами она вернулась въ домъ и подняла всѣхъ на ноги для приготовленій къ отъѣзду.
XIII.
правитьПрошло нѣсколько дней послѣ этого бурнаго утра. Въ комнатахъ бельэтажа были спущены занавѣси и царилъ полумракъ; всѣ онѣ были заперты на замокъ, такъ какъ баронесса запретила даже ихъ провѣтривать.
Баронъ Шиллингъ работалъ въ своей мастерской. Паркъ, послѣ только-что миновавшей грозы, блестѣлъ на солнцѣ брилліантами дождевыхъ капель; небо сіяло ровнымъ голубымъ свѣтомъ. Но эта спокойная, блестящая картина какъ будто не существовала для человѣка, стоящаго передъ мольбертомъ. Въ мастерской царила полная тишина, и только за зеленою занавѣской окна слышался ровный шумъ фонтана. Передъ умственнымъ взоромъ художника разстилалась грозовая ночь въ улицѣ города, освѣщенной факелами. Красный свѣтъ изъ оконъ дворца освѣщалъ улицу. Все это было такъ живо, что, казалось, плескъ фонтана доносился изъ этой мрачной улицы. Сидящій передъ картиной человѣкъ не замѣтилъ, какъ отворилась дверь и къ нему приблизились тихіе шаги. Онъ словно проснулся, когда Анхенъ тихо и застѣнчиво доложила:
— Баронъ, гости пріѣхали.
Онъ вздрогнулъ.
— Дѣти Луціана? сказалъ онъ быстро и пошелъ черезъ садъ.
Когда онъ вошелъ въ сѣни, въ противуположную, открытую дверь, вносили сундуки, вѣроятно съ дамскими нарядами, такъ какъ, видимо, они были легки. Возлѣ наваленнаго кучею багажа стояла на колѣняхъ горничная Мина передъ разломанною картонкой. Кружева, ленты, бархатъ валились изъ картонки, а дѣвушка вынимала совершенно раздавленную женскую шляпу.
Серебристый голосокъ, такъ весело звенѣвшій восемь лѣтъ тому назадъ, снова разсыпался то бранью, то хохотомъ.
— Ахъ, глупцы! Можно-ли такъ обращаться съ багажемъ! Это возможно только въ Германіи! Непремѣнно буду жаловаться. Я просто была влюблена въ эту шляпу. Господи, въ какомъ она теперь видѣ! ха-ха-ха! — Не стройте-же такихъ злыхъ гримасъ, Мина; вѣдь это не моя вина!
Носкомъ маленькой ботинки она откинула въ общую кучу голубую шелковую ленту, упавшую на полъ. Всякое движеніе ея подвижной фигуры сопровождалось легкимъ бряцаніемъ цѣпочекъ и шуршаніемъ шелка. Она поправляла свои локоны, когда вдругъ увидала барона. Вскрикнувъ, она бросилась къ нему на встрѣчу.
— Вотъ и мы, cher baron!.. Боже, увидѣвъ васъ, я сейчасъ вспомнила бѣднаго Феликса! Кто-бы могъ тогда сказать, что я останусь молодой вдовушкой! Такой молодою! Теперь онъ, бѣдняжка, лежитъ тамъ, за моремъ, совершенно одинъ! И какъ онъ страдалъ! Я вамъ говорю, это было ужасно!.. Знаете-ли, собственно для меня Феликсъ умеръ въ тотъ моментъ, какъ получилъ эту тяжелую рану! Я никого не могу видѣть больныхъ. Комната больного для меня хуже ада: такая темная, душная; къ тому-же эти болѣзненные стоны, тихіе шаги, шепотъ сидѣлки — все это на меня такъ дѣйствуетъ, что я убѣгаю.
Она замолчала на минуту и обернулась. Носильщики, тяжело дыша; вносили большой сундукъ, обитый желѣзомъ.
— Какъ видите, намъ нужно много мѣста, живо замѣтила женщина и съ улыбкой показала на багажѣ. — Съ нами случилось несчастье. Посмотрите на этотъ уродливый комокъ, на который моя горничная глядитъ такъ печально. Это когда-то была прелестная шляпа, которую я купила въ Гамбургѣ. Непростительная неосторожность!
Баронъ Шиллингъ быстро выпустилъ руку молодой женщины. Эта граціозная женщина возвратилась изъ-за моря такой-же легкомысленной, убѣгающей отъ всякихъ заботъ бабочкой, какой отправилась туда восемь лѣтъ назадъ. Двѣ слезинки, скатившіяся по ея щекамъ при воспоминаніи о Феликсѣ, были совершенно искренни, но черезъ минуту она могла также искренне смѣяться надъ измятою шляпкой.
— Это сдѣлали мои люди? спросилъ серьезно баронъ Шиллингъ.
— О, нѣтъ, нѣтъ! Это случилось на желѣзной дорогѣ! Впрочемъ, объ этомъ не стоитъ толковать! Я завтра-же напишу въ Берлинъ моей прежней поставщицѣ, которая, конечно, ужасно обрадуется. Но я заболталась, сказала она спохватившись, и посмотрѣла въ сторону.
Баронъ Шиллингъ посмотрѣлъ по направленію ея взгляда и теперь только замѣтилъ въ отдаленіи неподвижную, молчаливую группу.
Никогда еще поддерживающія потолокъ каріатиды не видали такого чернаго чудовища, какое стояло подъ ними въ настоящую минуту. Негритянка въ Шиллингсгофѣ… Всѣ слуги съ удивленіемъ ее осматривали, а она добродушно улыбалась своими толстыми, красными губами…
Она держала на рукахъ маленькую и блѣдную черноглазую дѣвочку. Ребенокъ видимо дичился чужихъ людей. Тоненькими ручками онъ обнялъ шею няньки и прижалъ маленькую съ золотистыми кудрями головку къ ея черной щекѣ.
Немного поодаль, у мраморной статуи стояла дама. Одной рукою она держала семилѣтняго мальчика, а другою опиралась на пьедесталъ богини. Въ костюмѣ молодой вдовы виднѣлись уже свѣтлые цвѣта полутраура, а эта незнакомка стояла у бѣлой статуи, какъ богиня ночи, окутанная въ черныя длинныя одежды. Она была невыразимо хороша; большими черными глазами, съ строгимъ выраженіемъ своего прекраснаго лица, она слѣдила за шаловливыми движеніями молодой вдовы.
— Пойдемте, моя гувернантка сердится, сказала Люси съ подавленнымъ раздраженіемъ. Belle soeur, мадамъ Мерседесъ, не любитъ ждать; она невообразимо горда, эта испанская хлопчато-бумажная принцесса.
Баронъ Шиллингъ быстро подошелъ въ молчаливой группѣ, которая въ эту минуту оживилась. Дама положила руку на голову мальчика и, прошептавъ ему что-то на ухо, сдѣлала шагъ на встрѣчу барону.
— Папа тебѣ кланяется, дядя Арнольдъ; онъ твердилъ мнѣ это до тѣхъ поръ, пока не ушелъ на небо къ дѣдушкѣ, сказалъ мальчикъ по-нѣмецки.
Съ глубокимъ волненіемъ баронъ Шиллингъ поднялъ мальчика и сталъ его цѣловать.
— Теперь ты будешь моимъ, милый мой Іозефъ!
— Ахъ, да, прошу васъ, возьмите его подъ свое покровительство, баронъ, сказала Люси. Я не могу его воспитывать, я для этого еще слишкомъ молода. «Такая маленькая мама», какъ говорилъ Феликсъ. Мы, Іозефъ и я, относимся другъ къ другу, какъ братъ и сестра. Онъ всегда смѣется, когда я начинаю говорить съ нимъ строго. Впрочемъ, по годамъ онъ легко могъ-бы быть моимъ братомъ; и вотъ Паулина, эта лучше подходитъ къ своей мамочкѣ, — и она ласково стала гладить свѣтлые волосы дѣвочки. Это мой идолъ, рекомендую вамъ, — и ужасно на меня похожа, не правда-ли, баронъ?
Ее отвѣчая ни слова, онъ опустилъ мальчика и быстро отошелъ. До сихъ моръ дама въ траурѣ оставалась пассивною; теперь она гордымъ жестомъ, обличавшимъ привычку повелѣвать толпою невольниковъ, приказала поставить большой сундукъ возлѣ себя.
Увидѣвъ это, Люси злобно улыбнулась и теперь только, нѣсколькими словами, представила ей барона. Въ эту минуту вошла мамзель Биркнеръ. Въ открытыя окна слышался стукъ открываемыхъ оконъ и передвигаемой мебели, и вотъ, наконецъ, ключница доложила, что все готово.
— Слава Богу, что мы наконецъ добрались, сказала Люси, съ выраженіемъ страшной усталости. Я истомилась до смерти и право не знаю, какъ добраться до кушетки. Пойдемъ, Мерседесъ.
Мерседесъ не тронулась съ мѣста.
— Развѣ хозяйка больна? спросила она и въ первый разъ посмотрѣла въ лицо хозяину.
Онъ видимо сконфузился.
— Моя жена теперь въ Римѣ, отвѣтилъ онъ медленно.
Люси громко захохотала.
— Что вы говорите! И именно теперь! Это можно было предвидѣть; ваша супруга такая странная, cher baron.
Мерседесъ молчала. Она снова застегнула на лѣвой рукѣ перчатку, закрыла вуалью Паулину и взяла за руку мальчика.
— Будьте такъ добры, укажите намъ ближайшій отель, сказала она холодно и вѣжливо, хотя въ глазахъ ея блестѣла оскорбленная гордость.
Она хотѣла уйти, но баронъ удержалъ ее.
— Во всякомъ другомъ случаѣ вы были-бы совершенно правы, отказываясь отъ гостепріимства въ домѣ, въ которомъ нѣтъ хозяйки, сказалъ баронъ тихо; но вспомните, что вы пріѣхали не въ гости, а по порученію, которое можетъ быть исполнено только въ этомъ домѣ. Мой бѣдный другъ, вѣроятно, не думалъ, что его задушевное желаніе рушится отъ такихъ пустяковъ. Не знаю, долго-ли жена моя пробудетъ въ Римѣ, но до ея возвращенія вы будете единственными обитателями Шиллингсгофа. Самъ я живу въ саду, въ моей мастерской.
При первомъ намекѣ на порученіе, Мерседесъ взглянула на дѣтей и кивнула головой въ знакъ согласія.
Баронъ Шиллингъ пошелъ впередъ, Люси взяла его подъ руку, остальные послѣдовали за ними; а мамзель Биркнеръ побѣжала въ кухню приготовить закуску.
Карета, въ которой прибыли путешественники, уѣхала. Лакеи (изъ нихъ не было ни одного, который служилъ-бы восемь лѣтъ назадъ) смотрѣли въ слѣдъ уходящимъ.
— Горничная и не подумала заплатить за карету, — и я отдалъ собственный талеръ. Возвратятъ-ли мнѣ его? прошепталъ, пожимая плечами лакей. Впрочемъ, я поставлю его въ счетъ нашей барынѣ. Вотъ такъ удивится! Въ послѣдній вечеръ передъ ея отъѣздомъ я слышалъ собственными ушами, какъ баронесса говорила за ужиномъ госпожѣ фонъ-Ридтъ, что это испанско-американскіе нищіе. Можетъ она и права. Богъ знаетъ, что въ этихъ сундукахъ — тряпки какія-нибудь, платья, а въ томъ — книги и немного бѣлья, это видно по тяжести. Нашъ баринъ, вѣроятно, познакомился съ ними въ Парижѣ. Барыню бѣсить приглашеніе, это всякій видитъ. Цѣлыя шесть штукъ! — Онъ пересчиталъ по пальцамъ, — Всѣ пить-ѣсть хотятъ, а наша барыня скуповата, каждый грошъ усчитываетъ у повара и помнитъ всякую початую бутылку вина. Увидите, мы съ ними не скоро раздѣлаемся и изъ-за нихъ, навѣрное, будетъ еще большой скандалъ между господами.
XIV.
правитьБаронъ Шиллингъ повелъ гостей по корридору, въ концѣ котораго были открыты двери въ прежнюю гостинную. Она была также убрана, какъ восемь лѣтъ назадъ, только вмѣсто богатаго серебра на этажеркахъ стоялъ старинный китайскій фарфоръ. Анхенъ стояла еще у стола съ пыльной тряпкой въ рукѣ.
Люси однимъ взглядомъ окинула комнату и отскочила.
— Неужели, баронъ, вы ведете насъ въ эту ужасную комнату, гдѣ за стѣною ходитъ по ночамъ привидѣніе? Помните, какъ ваша жена тогда испугалась? Что вы такъ мрачно смотрите? — я не виновата, что не могу забыть такихъ страшныхъ происшествій. Вотъ это мѣсто. — Она показала рукою на стѣну, гдѣ стояла кушетка. — Здѣсь стояло оно и обдало могильнымъ холодомъ вашу жену.
— Люси, не будь ребенкомъ, подумай о Іозефѣ, перебила ее Мерседесъ. Въ ея низкомъ голосѣ звучала въ эту минуту досада. Она взяла маленькую женщину за руку и заставила ее ступить черезъ порогъ.
Люси очень оскорбилась этимъ насиліемъ и вырвала свою руку съ жестомъ капризнаго ребенка.
— Я въ тысячу разъ охотнѣе соглашусь быть ребенкомъ, чѣмъ вѣчно розыгрывать роль бабушки.. Да отчего-же Іозефу и не знать, что здѣсь привидѣнія? Смѣшно! Спроси-ка свою Дебору! — она, смѣясь, показала на негритянку. Она знаетъ пропасть разныхъ исторій о привидѣніяхъ, одна страшнѣе другой. Въ то время какъ ты сидѣла у Феликса и читала ему газеты, мы съ Іозефомъ выхорли на балконъ и Дебора разсказывала намъ страшныя исторіи.. Мы съ Іозефомъ одинаково трусили. Не правда-ли, Іозефъ?
Негритянка съ испугомъ посмотрѣла на свою госпожу, торопливо поставила Паулину на стулъ и стала снимать съ нея шляпу и пальто. Люси снимала перчатки, шляпу, тальму и все это бросала поочередно горничной, которая на лету подхватывала бросаемое; затѣмъ она въ изнеможеніи опустилась на кресло.
— Впрочемъ, надѣюсь, cher baron, что ваши духи на столько вѣжливы, что не станутъ пугать людей среди бѣлаго дня. Кстати, что это была за исторія съ этимъ самоубійцей? Обокралъ онъ или обманулъ этого добрѣйшаго стараго барона?
— Онъ ничего не кралъ и никого не обманывалъ, нашъ честный Адамъ, поспѣшно прервалъ ее баронъ, и посмотрѣлъ на Анхенъ, которая, поблѣднѣвъ и едва себя сдерживая, смотрѣла на молодую женщину.
Баронъ Шиллингъ подозвалъ дѣвушку къ себѣ и велѣлъ, чтобы она показала горничной другія комнаты. Когда она, опустивъ голову, проходила мимо барона, онъ положилъ руку ей на голову и сказалъ успокоительно:
— Не огорчайся, Анхенъ, мы знаемъ это лучше другихъ.
Люси вскочила.
— Какъ, это Анхенъ?! Неужели га босоногая дѣвченка превратилась въ эту высокую красотку?
Баронъ быстро подошелъ къ Люси.
— Сударыня, прошу васъ разъ навсегда не возвращаться къ подобнымъ воспоминаніямъ. Вы должны помнить, зачѣмъ вы здѣсь, и понять, что никто изъ людей Шиллингсгофа не долженъ подозрѣвать, кто вы.
— Ахъ, да, припоминаю свой урокъ, прервала она его лѣнивымъ движеніемъ руки. Я познакомилась съ вами и вашею женою въ Парижѣ и пріѣхала въ здоровую Германію, чтобы укрѣпить слабые нервы. Впрочемъ; я вотъ что вамъ скажу, баронъ Шиллингъ: еслибъ у меня не было желанія снова увидать Европу и вернуться въ прежнюю обстановку, которую я дѣвченкой такъ легкомысленно покинула, то я ни за что на свѣтѣ сюда-бы не пріѣхала, въ этомъ вы можете быть увѣрены, потому что идею, за которую держался Феликсъ во время болѣзни, я нахожу сумасшествіемъ. Скажите, что мы этимъ выигрываемъ? Вѣдь мы богаты!
Баронъ Шиллингъ съ удивленіемъ смотрѣлъ на молодую женщину, а Мерседесъ, стоявшая у окна, посмотрѣла на него своими выразительными, гордыми глазами и приложила палецъ къ губамъ.
— Очень богаты! продолжала Люси, которая не замѣтила этого обмѣна взглядовъ. — Феликсъ всегда былъ въ состояніи исполнять всѣ мои желанія, даже самыя сумасбродныя, и еслибы я вдругъ пожелала подковать нашихъ лошадей золотомъ или нашить на упряжъ брилліанты, то онъ и это могъ-бы сдѣлать. Въ настоящую минуту меня ужасно стѣсняетъ эта дурацкая опека, въ которой я ничего не понимаю и которая, конечно, меня надуваетъ. Однимъ словомъ, мы не нуждаемся въ грошахъ, собранныхъ отъ продажи молока и масла, о которыхъ мнѣ разсказывалъ Феликсъ — ни на волосъ!
Мерседесъ сняла шляпу и пальто. Старый художникъ, котораго такъ цѣнилъ отецъ Феликса, былъ дѣйствительно хорошій мастеръ, потому что голова тринадцатилѣтней дѣвочки на портретѣ была поразительно похожа на эту женщину, какъ по мягкому очертанію линій, такъ и по нѣжному колориту, отливающему нѣжной эмалью янтаря. И вотъ та, которая когда-то манила воображеніе изъ сказочной дали, сама явилась подъ сѣверное небо. Густые черные волосы съ синеватымъ отливомъ спускались на плечи; высокая и стройная, она стояла теперь въ той самой комнатѣ, гдѣ прежде рѣзвая дѣвушка говорила о ней, какъ о маленькой горбуньѣ.
Медленно сняла она перчатки, поправила обручальное кольцо и обратилась къ своей belle soeur:
— Тутъ самое главное — добиться любви бабушки.
Люси быстро вскочила и зажала себѣ уши.
— Не повторяй мнѣ пожалуйста этой фразы, воскликнула она сердито. — Ахъ, cher baron, еслибъ вы знали, что они сдѣлали въ Америкѣ изъ маленькой шаловливой Люси! Это просто ужасно. Цѣлые мѣсяцы передъ смертью Феликсъ ни о чемъ другомъ не говорилъ, какъ о примиреніи съ бабушкой; а я, бѣдняжка, должна была всему подчиняться, если не желала, чтобы меня выбранили доктора и моя строгая Мерседесъ. А теперь опять! Но я не хочу играть комедіи, и баста! какъ говорилъ покойный добрый старый баронъ. Желала-бы я знать, что-бы онъ сказалъ, еслибы увидалъ, что притащили сюда моихъ дѣтей вымаливать благосклонность у этой грубой бабы, которую старый баронъ также ненавидѣлъ, какъ и я. Пусть она только явится, пусть она только посмѣетъ притронуться къ моей маленькой Паулинѣ своими ручищами!.. Дома ты гордо опровергала всѣ мои замѣчанія на счетъ этого сумасброднаго плана; ты, конечно, знала все гораздо лучше меня. Но здѣсь, когда я: тебѣ показала это драгоцѣнное Монастырское гнѣздо, ты сама потеряла храбрить, и поблѣднѣла, какъ полотно.
Мерседесъ закусила губы и наклонила голову къ Іозефу, который, дичась незнакомой обстановки, нѣжно обнялъ ее своими рученками.
— Я сама чувствую, что поблѣднѣла. Въ Германіи мнѣ все несимпатично. Я думала, что Германія внушитъ мнѣ болѣе дружелюбныя чувства, такъ какъ я, все-таки нѣмка по отцу, но видно онъ не передалъ мнѣ никакой симпатіи къ странѣ, гдѣ онъ былъ такъ несчастенъ. Я очень хорошо помню мое обѣщаніе Феликсу, но меня ужасаетъ этотъ полуразрушенный домъ, въ которомъ, повидимому, живутъ голодъ, нищета и пошлость, и тамъ-то я должна отыскивать бабушку нашихъ дѣтей!
Обѣими руками она взяла голову мальчика и нѣжно прижала къ себѣ.
Люси, смѣясь, откинулась на спинку кресла и играла кистью подушки. Ея выразительное личико такъ и блестѣло выраженіемъ злого ехидства. Мадамъ Мерседесъ съ перваго шага скомпрометировалась въ глазахъ барона своимъ несноснымъ испанскимъ высокомѣріемъ. Теперь ему станетъ ясно, какъ она должна была страдать подъ ея строгимъ надзоромъ. Впрочемъ, она нашла, что Арнольдъ былъ далеко не тотъ милый баронъ Шиллингъ, съ которымъ она была когда-то въ такихъ дружескихъ отношеніяхъ. Теперь онъ казался ей очень гордымъ. И почему онъ съ такимъ вниманіемъ слушаетъ разглагольствованія этой желтой испанки, какъ-будто она проповѣдуетъ евангеліе, а ее, Люси Фурнье, жену Луціана, которая должна-бы стоять теперь на первомъ планѣ, которую онъ обязанъ былъ-бы оберегать и защищать, онъ оставляетъ торчать безмолвно на диванѣ, какъ манекенъ въ его мастерской? — Чудовище!!
Кисть въ ея рукѣ завертѣлась быстрѣе и маленькая ножка усиленно застучала о полъ.
— Голодъ, нищета и пошлость, повторила она торжественно, громко захохотавъ. Монастырскій дворъ, какъ видео, не очень ей понравился! И я отмщена, вполнѣ отмщена! Я до сихъ поръ не могу забыть вечера, когда мы съ Феликсомъ бѣжали изъ этой ужасной трущобы! Мы тогда прибѣжали сюда, какъ двое заблудившихся дѣтей, а здѣсь все было полно блеска и свѣта. Ваша жена, cher baron, сидѣла вотъ тутъ и вышивала… Скажите, пожалуйста, она все еще вышиваетъ? Ахъ, да! Существуетъ ли еще это маленькое чудовище, эта Минка, которая имѣла такую страсть къ миніатюрнымъ портретамъ?
Баронъ быстро обернулся къ ней.
— Ахъ, Боже! Да что это, — вы меня хотите убить своимъ взглядомъ?! вскричала она съ притворнымъ ужасомъ. — Господи, какое-же еще преступленіе я сдѣлала? Кажется, здѣсь придется молчать, какъ схимнику? Что за бѣда, что я спросила про обезьяну вашей жены! Скажите пожалуйста, изъ-за чего это вы такъ волнуетесь, cher baron, — или изъ-за Мерседесъ? Не безпокойтесь, я ей уже нѣсколько разъ разсказывала эту смѣшную исторію, хотя она каждый разъ выслушивала ее съ величавою гордостью гранда. Вѣдь вы-же невиноваты, что жена ваша покровительствовала тогда Минкѣ, боясь оставить портретъ въ вашихъ рукахъ.
При этихъ словахъ баронъ поблѣднѣлъ и съ волненіемъ воскликнулъ:
— Мадамъ Луціанъ!
— Неужели вы скажете, что это все не правда? Я сама видѣла, какъ вы собрали всѣ обломки и тогда-же хотѣли ихъ склеить для стараго барона или для… Она пожала плечами. — А впрочемъ, мнѣ что за дѣло!
— Для себя лично.
Она засмѣялась.
— А, помню, помню! И онъ еще существуетъ?
— Да.
Въ эту минуту донна Мерседесъ подошла ближе. Во все время разговора она то блѣднѣла, то краснѣла, и теперь съ холодной, гордой улыбкой обратилась къ барону.
Онъ молча вынулъ изъ кармана маленькій простой футляръ и подалъ ей. Казалось, что мадамъ Мерседесъ была нѣсколько недовольна такимъ быстрымъ и холоднымъ исполненіемъ ея желанія. Она обиженно посмотрѣла на барона и небрежно опустила портретъ въ карманъ.
Въ комнату вошелъ лакей съ подносомъ, на которомъ стоялъ кофе, а за нимъ мамзель Биркнеръ съ фруктами въ корзинкѣ. Вслѣдъ за тѣмъ послышался въ сѣняхъ громкій лай большой собаки.
— Пиратъ пришелъ, тетя! закричалъ въ восторгѣ Іозефъ и выбѣжалъ въ переднюю. Черезъ минуту онъ опять вернулся, обнимая громаднаго дога. Вслѣдъ за ними вошелъ высокій, широкоплечій негръ и остановился на порогѣ. Онъ низко поклонился доннѣ Мерседесъ съ извиненіемъ, что такъ запоздалъ. Онъ долго не могъ получить собаки и остальнаго громоздкаго багажа. Іозефъ вдругъ повеселѣлъ.
Съ тѣхъ поръ какъ онъ услыхалъ громкій лай Пирата и увидалъ, что собака въ этой чужой обстановкѣ прыгаетъ и лаетъ, какъ у себя дома, застѣнчивость Іозефа миновала.
— А я ужасно боялся за Пирата, сказалъ онъ довѣрчиво барону Шиллингу, ласкавшему красивое животное. Онъ такъ страшно вылъ въ своемъ вагонѣ, а другія собаки такъ громко лаяли, что я думалъ, онѣ всѣ перегрызутся. Знаешь, дядя, Пиратъ очень золъ. Жакъ говоритъ — онъ показалъ на негра, — что ему даютъ слишкомъ много мяса, каждый день полное блюдо. Ему и здѣсь будутъ, давать мяса?.. А гдѣ-жъ его домъ? У тети Мерседесъ была такая большая конура, что я самъ могъ туда влѣзть.
Баронъ Шиллингъ засмѣялся.
— Скажите, чтобъ отперли во дворѣ конуру и положили туда свѣжей соломы, сказалъ онъ лакею, который, слыша о полномъ блюдѣ мяса, иронически улыбался, и поглядывая съ боязнью на собаку, пряталъ свои длинныя, тощія ноги.
— Извините… я насчетъ баронессы… конура близко отъ дома. Леда, которую подарилъ барынѣ графъ Райнеръ, лаяла далеко не такъ громко, и то ее должны были удалить, чтобы она не безпокоила баронессы.
— Неужели и Пирата прогонятъ, дядя? воскликнулъ Іозефъ въ ужасѣ.
— Не безпокойся, мой другъ, твой любимецъ и ты — вы оба останетесь въ Шиллингсгофѣ. Пойдемъ, мы устроимъ ему въ мастерской помѣщеніе поудобнѣе.
Онъ взялъ ребенка за руку, жестомъ позвалъ негра и, вѣжливо поклонясь дамамъ, вышелъ въ сопровожденіи громко лаявшаго Пирата.
— Слава Богу, что это чудовище, дѣлающее столько шуму, наконецъ убрали. Это можетъ быть единственный пунктъ, на которомъ мы сходимся съ баронессой, сказала Люси по-англійски, чтобы прислуга не могла понять. Я всегда говорила, что не слѣдуетъ брать Пирата, но на мое мнѣніе не обращаютъ вниманія и балуютъ Іозефа до безконечности.
Въ это время Биркнеръ подала ей кофе, но Люси сказала съ улыбкой:
— Кофе въ такую жару! Это невозможно! Принесите мнѣ лучше мороженаго, я умираю отъ жажды.
Добродушная и толстая ключница, глупая, какъ пробка, по выраженію баронессы, смотрѣла сконфуженно и не знала, что отвѣчать.
— Вѣроятно у васъ нѣтъ мороженнаго? спросила Люси, смѣясь надъ растерявшейся ключницей. — Ну, такъ приведите мнѣ стаканъ шампанскаго.
Снова молчаніе. Но мамзель Биркнеръ обратилась къ лакею, который хотѣлъ было улизнуть:
— Не можете-ли вы, Робертъ…
— Извините, пробормоталъ онъ, пожимая плечами, — госпожа баронесса…
Люси громко захохотала.
— Ну, такъ принесите мнѣ стаканъ холодной воды.
Лакей вышелъ. Мамзель Биркнеръ поставила полносъ на столъ и вышла, низко поклонившись мадамъ Мерседесъ, которая коротко поблагодарила ее, отстранивъ поросъ.
— Нѣтъ, это великолѣпно! хохотала Люси. Баронесса все заперла и ключи взяла съ собою. — Она пристально посмотрѣла на свою belle soeur, которая въ волненіи быстро ходила по залѣ. — Что я говорила, донна Бальмазеда? спросила Люси насмѣшливо. Развѣ я преувеличивала, говоря, что баронесса самая отвратительная женщина на всемъ земномъ шарѣ, полная зависти и ревности? При томъ она дурна какъ ночь и ненавидитъ красивыхъ женщинъ, какъ мы съ тобою. И какъ она хитра! Устроила такъ, что порядочные люди ни могутъ здѣсь оставаться. Лучшій способъ спровадить насъ отсюда… Что-же мы будемъ теперь дѣлать, позвольте васъ спросить, донна Бальмазеда?
— Баронъ Шиллингъ — флегматическій нѣмецъ, какимъ ихъ описываютъ въ романахъ, произнесла вполголоса Мерседесъ, остановившись у окна.
— А, наконецъ-то! воскликнула Люси. — Она вскочила какъ наэлектризованная съ кресла, распахнула дверь въ слѣдующую комнату, въ которой Дебора мыла и одѣвала маленькую дѣвочку, а горничная распаковывала чемоданы. — Выньте только ночное бѣлье, Мина, и больше ни одной штуки, приказала молодая женщина и побѣжала опять къ окошку. Еслибъ Феликсъ зналъ, какъ насъ здѣсь мизерно устроили, проговорила она быстро, какъ будто боясь упустить благопріятный моментъ, — онъ ни за что не оставилъ-бы насъ въ этой комнатѣ, какъ видно, брошенной баронессой. И какъ она все припрятала передъ отъѣздомъ! Посмотри на эти уродливые кувшины и вазы съ старомодными рисунками. — Она показала при этомъ на этажерки. — Это вытащено для насъ съ чердаковъ. А восемь лѣтъ назадъ здѣсь стояло великолѣпное серебро и хрусталь. Я это потому такъ хорошо помню, что тогда мнѣ было очень доcaлнo, что маминъ сервизъ былъ гораздо хуже. Баронесса, вѣроятно, боялась, что ея драгоцѣнности прилипнутъ къ нашимъ рукамъ.
Какъ рѣзвая птичка она порхала возлѣ молчаливой молодой женщины, стараясь заглянуть ей въ лицо.
— Мы, конечно, сейчасъ-же ѣдемъ въ Берлинъ, — да? Мерседесъ, да? говорила она заискивающимъ голосомъ. Намъ больше ничего не остается. Феликсъ хотѣлъ дать дѣтямъ нѣмецкое воспитаніе, но гдѣ-жъ это можно лучше сдѣлать, какъ не въ Берлинѣ? Тамъ все самое нѣмецкое! А для меня это было-бы счастье, такое счастье! — Она сжала руками лобъ, какъ будто боялась отъ счастья за свой разсудокъ. — Бабушка хотя и умерла, а мама имѣла непростительную глупость позволить увезти себя какому-то польскому магнату; но у меня такъ много друзей, такъ много прежнихъ обожателей! Боже, мнѣ кажется, я-бы теперь обрадовалась, увидавъ даже этого стараго фата; графа Конскаго. Мы ѣдемъ завтра, и конечно съ первымъ поѣздомъ. Знаешь-ли, лично я нисколько не обижаюсь за продѣлки этой сбѣжавшей монахини, т. е. баронессы; но ты, ты!?
Молодая женщина молча смотрѣла въ садъ. Лицо ея поблѣднѣло, грудь тяжело подымалась; но она не проявляла ни малѣйшаго намѣренія дѣлиться своими мыслями съ этимъ подвижнымъ какъ ртуть существомъ, которое мѣшало ея грустнымъ размышленіямъ своей неумолкаемой болтовней.
— Ну, что-же, Мередесъ? приставала Люси, и ея глаза горѣли нетерпѣніемъ и ожиданіемъ.
— Мы остаемся. Я пріѣхала изъ Америки для того, чтобы исполнить послѣднее желаніе моего брата, и я его исполню.
Люси моментально отвернулась, быстро пробѣжала мимо сконфуженнаго лакея, подошедшаго къ ней со стаканомъ воды, въ сосѣднюю комнату, хлопнула дверью и стала, по обыкновенію, изливать свое негодованіе горничной.
XV.
правитьШиллингсгофъ принялъ новую физіономію. Многіе изъ прохожихъ останавливались и съ любопытствомъ смотрѣли на странное движеніе въ саду.
Прежде всего обращали на себя вниманіе два негра. Жакъ, высокій, стройный мужчина, съ блестящею черною кожей, какую можно только встрѣтить на берегахъ Сенегала, любилъ стоять на подъѣздѣ и по цѣлымъ часамъ любовался фонтаномъ, высоко выбрасывающимъ водяной столбъ, или кормилъ смѣлыхъ воробьевъ, залетающихъ на каменныя ступени лѣстницы. Толстая Дебора, въ пестромъ ситцевомъ платьѣ, въ кокетливомъ чепчикѣ съ яркими лентами на черныхъ курчавыхъ волосахъ, едва поспѣвала за маленькой Паулиной, старавшейся догнать Іозефа и его пріятеля, Пирата.
Это маленькое, шумное общество болѣе всего привлекало зрителей. Всѣ привыкли къ безусловной торжественной тишинѣ Шиллингсгофа. Изрѣдка появлялась баронесса, вѣчно закутанная въ пледъ, съ длиннымъ сѣрымъ шлейфомъ, безмолвно гуляющая по аллеѣ съ гордымъ, холоднымъ выраженіемъ лица. Вдругъ столько движенія и жизни по всѣмъ аллеямъ и кустамъ. Въ воздухѣ летали пестрые мячи, по дорожкамъ валялись брошенныя игрушки, и эти маленькіе иностранцы, такъ быстро освоившіеся на нѣмецкой землѣ, были хороши какъ ангелы и разодѣты какъ куклы. Не менѣе любопытства возбуждала молодая женщина съ движеніями ребенка, то бѣгавшая по лужайкамъ за первымъ попавшимся на глаза цвѣткомъ, который тотчасъ-же разрывала на лепестки, то лѣниво и капризно лежащая на кушеткѣ подъ пестрымъ одѣяломъ. Эта картина привлекала тоже вниманіе старухи, смотрѣвшей на сосѣдній садъ съ мезонина Монастырскаго двора. Ея руки невольно хватались за раму окна, когда она видѣла стройную фигуру Іозефа, одѣтаго въ синій матросскій костюмъ, и слышала его громкій дѣтскій голосъ. Лицо ея покрывалось при этомъ яркимъ румянцемъ.
Баронъ Шиллингъ приказалъ приготовить для Люси комнаты на южную сторону, и она въ первый-же вечеръ помѣстилась въ нихъ, боясь оставаться въ залѣ съ рѣзьбою, наполненной, по ея мнѣнію, привидѣніями.
Каждый вечеръ разливался яркій свѣтъ изъ ея оконъ. Люси жилось свободно и весело только въ атмосферѣ, полной свѣта и аромата. Она летала по всему дому въ атласныхъ ботинкахъ и пила самыя дорогія вина. Этимъ особенно возмущался лакей Робертъ.
— Да только и дѣла, что пить, говорилъ онъ.
Баронъ, какъ только узналъ отъ Биркнеръ о ея неудачѣ насчетъ шампанскаго, велѣлъ заготовить самыхъ лучшихъ винъ, чтобы поить этихъ испанскихъ нищихъ, какъ выражался Робертъ.
Не смотря на это, прислуга Шиллингсгофа любила эту веселую маленькую женщину, которая не проходила мимо, не подаривъ ихъ какою-нибудь шуткой. Совсѣмъ иначе держала себя другая гостья. Съ своею черною прислугой она оставалась въ отведенномъ ей помѣщеніи. Отношеніе прислуги къ ней колебалось между раболѣпствомъ и презрѣніемъ, какое лакей питаетъ всегда къ разорившемуся барину. Она никогда съ ними не говорила. На ихъ поклоны она отвѣчала легкимъ наклоненіемъ головы, въ которомъ чувствовалось гораздо больше гордости, чѣмъ въ обращеніи съ ними баронессы. Ее ненавидѣли, но очень боялись, и говоръ въ передней смолкалъ всякій разъ, какъ только она показывалась въ концѣ корридора въ черномъ кружевномъ платьѣ, сквозь которое просвѣчивался янтарный цвѣтъ ея плечъ. При всей нѣжности и гибкости, ея фигура отличалась царственнымъ величіемъ. Никто изъ прислуги не входилъ въ ея комнаты. Ей всегда прислуживала ея черная прислуга и только въ первый вечеръ она призвала туда Биркнеръ, чтобы взять обратно бѣлье, находившееся тамъ до пріѣзда гостей. Она вернулась пораженная и ослѣпленная, и разсказывала въ кухнѣ, что эта дама спитъ подъ бѣлымъ атласнымъ одѣяломъ, а бѣлье обшито такими кружевами, какихъ нѣтъ и на парадныхъ платьяхъ баронессы. Туалетный столикъ заставленъ золотомъ и серебромъ и она готова присягнуть, что рамка ручного зеркала и разные. ящички усыпаны настоящими брилліантами такой величины, какой не найти ни въ одномъ изъ бархатныхъ футляровъ баронессы.
— Э, кто вамъ повѣритъ, мамзель Биркнеръ! По всей вѣроятности это богемскій хрусталь. Впрочемъ, хотя-бы и настоящіе! Баронесса говоритъ, что они потеряли все состояніе во время американской войны; можетъ бытъ и спасли нѣсколько драгоцѣнностей, но на долго-ли ихъ хватитъ? Всть и пить надо, а денегъ нѣтъ, это вѣрно! Не навсегдаже они поселились въ Шиллингсгофѣ.
Лакеи еще болѣе обозлились, когда на другой день была принесена рояль, которую де-Бальмазеда привезла изъ-за моря. Собака и рояль въ Шиллингсгофѣ! Эти двѣ вещи никогда не допускались. Они съ нетерпѣніемъ ожидали пріѣзда баронессы и заранѣе наслаждались скандаломъ, который непремѣнно долженъ былъ произойти. Въ добавокъ, черная прислуга была до отвращенія молчалива. Негръ, довольно хорошо говорившій по-нѣмецки, тотчасъ-же переставалъ понимать, когда его разспрашивали о прошломъ его госпожи и только отвѣчалъ «да» или «нѣтъ». Отъ горничной Мины, равнымъ образомъ весьма преданной своей госпожѣ, тоже нельзя было ничего разузнать, и только разъ, на вопросъ, кто былъ мужъ ея барыни, она сказала, что ея госпожа все равно, что не замужняя, такъ какъ ея женихъ былъ раненъ въ сраженіи и, по его просьбѣ, барыня повѣнчалась съ нимъ за часъ до его смерти.
Донна Мерседесъ только разъ въ день выходила изъ своихъ комнатъ, чтобы прогуляться по каштановой аллеѣ; она никогда не подходила ни къ рѣшеткѣ, ни къ мастерской. Иногда казалось, что она съ трудомъ удерживается, чтобы не подойти ближе къ столь знакомымъ ей тропическимъ растеніямъ, освѣжаемымъ красивымъ фонтаномъ и которыя такъ манили ее изъ-за стеклянной стѣны; но она всегда поворачивала обратно на одномъ и томъ-же мѣстѣ. Хозяинъ Шиллингсгофа уважалъ эту невидимую границу, за которой такъ тщательно пряталась дочь юга, боясь всякаго прикосновенія съ германизмомъ. Онъ избѣгалъ всякой встрѣчи. Съ появленіемъ дѣтей въ его опустѣломъ домѣ для барона настала новая жизнь. Мольбертъ стоялъ забытымъ: и краски сохли на палитрѣ.
— Еслибы это видѣла баронесса! говорили лакей, наблюдая, какъ онъ съ маленькой Паулиной на рукахъ гулялъ что саду. Дѣвочка теребила нѣжными ручками его волосы и бороду, а онъ подымалъ ее выше кустовъ, показывая птичьи гнѣзда. Часто онъ конкурировалъ съ Іозефомъ въ бросаніи кашей по поверхности пруда и рядомъ съ крикомъ дѣтскаго восторга слышался его веселый, громкій смѣхъ.
— Какъ можно такъ смѣяться, имѣя такого урода-жену! пробормотала Люси, проходя мимо своей belle soeur.
Въ этотъ день сильно жгло послѣобѣденное солнце, а подъ каштанами было такъ прохладно, что донна Мерседесъ, свернувъ свой зонтикъ, положила его на ближайшій столикъ. Жара заставила ее остаться въ утреннемъ платьѣ изъ тонкой индѣйской кисеи, которая еще рѣзче выдѣляла красоту матоваго лица; черные съ синимъ оттѣнкомъ волосы едва держались въ тонкой сѣткѣ.
Сегодня она чувствовала себя свободнѣе. Возлѣ рѣшетки не было зрителей, лакеи куда-то исчезли и хозяинъ дома только-что ушелъ въ городъ.
Сквозь темную зелень елей ярко свѣтилась бѣлая стѣна мастерской, освѣщенная солнцемъ, которое отражалось отъ оконъ прилегающей къ ней оранжереи. Легкій вѣтерокъ колыхалъ мягкими волнами пестрые цвѣты на лугу и доносилъ ароматъ центифолій и розъ, растущихъ около оранжереи. Черезъ лугъ проходилъ маленькій, окаймленный незабудками ручеекъ, изливаясь въ прудъ, блестѣвшій въ отдаленіи. Съ боку возвышалась монастырская стѣна, закрытая яркою зеленью вьющихся растеній. Изъ-за стѣны виднѣлись верхушки фруктовыхъ деревьевъ и доносился запахъ огородныхъ растеній, надъ которыми летали тысячи бѣлыхъ бабочекъ, сверкая на солнцѣ крыльями.
Но этотъ Монастырскій дворъ былъ ужасенъ! Издали виднѣлись провалившіяся и поросшія мхомъ крыши хозяйственныхъ построекъ, изъ слуховыхъ оконъ торчала солома, горланили пѣтухи и тучи голубей переносились съ одной крыши на другую. Все это было чисто по-нѣмецки и разражало гуляющую по аллеямъ иностранку.
Іозефъ бѣгалъ передъ нею по дорожкамъ. Ему только-что конюхъ подарилъ маленькаго кролика и онъ съ восторгомъ слѣдовалъ за нимъ шагъ за шагомъ. Вдругъ звѣрекъ быстро бросился въ траву и исчезъ; мальчуганъ побѣжалъ за нимъ въ испугѣ. Пиратъ лежалъ до сихъ поръ у дверей оранжереи и грѣлся на солнцѣ. Увидавъ бѣжавшаго Іозефа, онъ бросился къ нему и испугалъ маленькаго звѣрька, который, сдѣлавъ большой кругъ, пробѣжалъ мимо и скрылся въ оранжереѣ. Собака и мальчикъ бросились за нимъ. Скоро изъ оранжереи послышались шумъ и крики — это Іозефъ кричалъ въ перемежку съ своей мамой.
Донна Мерседесъ быстро вошла за ними въ оранжерею.
Кроликъ спрятался за большой цвѣточный горшокъ; за нимъ бросился Пиратъ и опрокинулъ большое драконовое дерево въ басейнъ фонтана; брызги полетѣли на сосѣднія деревья и на полъ.
Люси отбѣжала къ двери на сухое мѣсто, стряхивала брызги съ платья и вытирала мокрое лицо носовымъ платкомъ. Она громко бранила Іозефа и вдругъ расхохоталась, когда собака, отряхиваясь, уронила еще два горшка и испуганная выскочила въ садъ.
Донна Мерседесъ остановилась на порогѣ.
— Что ты тутъ дѣлаешь? спросила она съ неудовольствіемъ.
— Боже мой, я веселюсь, а тебѣ-то что за дѣло? — Она нагнулась и подняла лежащій въ водѣ альбомъ. — Старые монахи, по всей вѣроятности, посѣяли на фундаментъ Шиллингсгофа макъ, отъ котораго находитъ на всѣхъ зѣвота, а я вовсе не хочу разжирѣть отъ спячки.
Она открыла альбомъ и вытерла носовымъ платкомъ подмокшія страницы.
— Какъ жаль, цѣлый уголъ ландшафта никуда не годится, бумага совсѣмъ размокла. Отвратительное животное, этотъ Пиратъ! Я готова задушить его собственными руками за такую неповоротливость. Что теперь дѣлать? — Она, смѣясь, пожала плечами. — Э, пустяки! продолжала она, твой флегматическій нѣмецъ — мой другъ, мой старинный другъ, еще съ того счастливаго времени, когда я, epfant gâté маминой гостинной, и понятія не имѣла о вашихъ мѣшкахъ съ хлопчатой бумагой. Онъ не разсердится, что я безъ спросу забралась въ его берлогу.
Она закрыла альбомъ и проскользнула въ мастерскую.
Донна Мерседесъ хотѣла выдти въ садъ, но вдругъ остановилась, пораженная, при взглядѣ на мастерскую черезъ стеклянную стѣну, отдѣлявшую ее отъ оранжереи. Раздвинутая на двѣ стороны зеленая бархатная занавѣска, висящая за стеклянной стѣной, составляла какъ-бы раму оригинальной картины. Потолокъ мастерской былъ очень высокъ. На противоположной стѣнѣ, вверху, шла галлерея, на которую выходила дверь, закрытая тяжелой пестрой гобеленовой портьерой на кольцахъ. Съ галлереи спускалась въ мастерскую витая лѣстница. Черезъ деревянныя перила галлереи висѣлъ коверъ древняго византійскаго рисунка, ярко освѣщенный падающими съ потолка солнечными лучами. Казалось, здѣсь царилъ хаотическій безпорядокъ. Между пестро расписанными деревянными остатками древняго алтаря помѣщались куски отъ рѣшетки городского фонтана; на полу валялись фоліанты и рядомъ съ ними граціозныя статуэтки позднѣйшаго происхожденія. Шкафы и этажерки драгоцѣнной рѣзной работы стояли у стѣнъ или выдвигались въ комнату въ видѣ кулисъ и были сплошь заставлены помпейской посудой, древними мѣдными кувшинами, стеклянными и серебряными кубками; тутъ-же на громадномъ консолѣ выступалъ бюстъ римскаго императора; между большими помпейскими вазами изъ терракота красовался черный лакированный китайскій экранъ съ золотыми разводами, украшенный сверху павлиными перьями. Чучелы птицъ, бѣлоснѣжные ибисы и фламинги виднѣлись изъ полутемныхъ угловъ или стояли, на капителяхъ ѳивскихъ колоннъ, возлѣ каменныхъ сфинксовъ и обломковъ барельефовъ. Изъ-за этихъ каменныхъ обломковъ виднѣлись широкія листья папоротниковъ и колючихъ кактусовъ. Во всей этой, повидимому, безпорядочной грудѣ богатаго матеріала чувствовалась рука художника.
Донна Мерседесъ невольно послѣдовала за Люси.
Маленькая женщина старалась спрятать испорченный альбомъ между папками и книгами на одномъ изъ столовъ.
— Ну, какъ тебѣ нравится эта берлога? Мой другъ отлично устроился, не правда-ли?
— Да, на деньги своей жены, сказала презрительно Мерседесъ и небрежно подошла къ стоявшему по срединѣ комнаты мольберту, обращенному къ галлереѣ.
Въ удивленіи она сжала губы, съ которыхъ готово было сорваться рѣзкое замѣчаніе, и невольно отшатнулась назадъ. Въ первую минуту ей показалось, что свѣтъ факеловъ, изображенныхъ на картинѣ, упалъ на ея голову, подобно тому, какъ онъ предательски освѣщалъ группу женщинъ, спрятавшихся за кусты. Изъ дворца за ними гналась смерть; онѣ, повидимому, только-что разбуженныя, бѣжали въ испугѣ изъ замка. Ночной мракъ аллеи не укрылъ ихъ, а ключъ къ маленькой двери въ стѣнѣ исчезъ. Одна изъ женщинъ, высокая и сильная, повидимому служанка, бросилась на землю и въ отчаяніи старалась сорвать съ петель желѣзную дверь. Она и другая, прекрасная жердина, которая больше боялась за ребенка, бывшаго на ея рукахъ, стояли еще въ темнотѣ; но двѣ другія были ярко освѣщены краснымъ свѣтомъ факеловъ, показавшихся въ аллеѣ. Владѣтельница замка, красивая женщина съ сѣдыми волосами, едва покрытыми чернымъ покрываломъ, гугенотка, приготовлялась умереть съ достоинствомъ. Она знала, что фанатическія, кровожадныя собаки королевы не пощадятъ никого; ни одного взгляда не бросила она на внука, обреченнаго на смерть на рукахъ матери, но старалась частью своего покрывала закрыть голую грудь молодой дѣвушки, которая, какъ-бы прося защиты, прижималась къ высокой женщинѣ, напоминающей фигуру римской матроны, и повернувъ голову, съ ужасомъ смотрѣла на своихъ преслѣдователей. Наглый взглядъ этихъ изверговъ не долженъ былъ передъ ея смертью осквернить ея любимое дитя, послѣдній цвѣтокъ угасающаго рода.
— О, этой картины можно испугаться! воскликнула Люси, и ея голосъ прервалъ очарованіе, въ которое была погружена Мерседесъ. Мнѣ страшно было оставаться съ этой картиной, потому я и взяла альбомъ въ оранжерею, чтобы тамъ разсмотрѣть его спокойнѣе. Эта картина — сама жизнь! Ужасно, говорю тебѣ! А что касается до флегматичности художника, то въ этомъ ты сильно ошиблась.
— Онъ себя продалъ, отрѣзала молодая женщина презрительно и отвернулась отъ мольберта.
Она открыла одинъ изъ лежащихъ на столѣ фоліантовъ и заглянула въ него механически, затѣмъ снова повернулась, чтобы посмотрѣть на картину; но въ эту минуту ея взглядъ упалъ на галлерею. На ней стоялъ самъ художникъ; еще колыхалась занавѣска, изъ-за которой онъ сейчасъ вышелъ. Онъ, вѣроятно, только-что показался на галлереѣ, но Мерседесъ поняла по выраженію его лица, что онъ слышалъ ея злое замѣчаніе.
Холодная улыбка появилась на лицѣ Мерседесъ. Она, повидимому, не привыкла сознаваться въ своихъ ошибкахъ. Развѣ Феликсъ не говорилъ ей нѣсколько разъ, что баронъ женился на своей кузинѣ только для того, чтобы возвратить свои помѣстья, и ея глаза неумолимо и безучастно встрѣтили оскорбленный взглядъ Арнольда. Вдругъ яркая краска покрыла лицо молодой женщины; она подобрала платье, приготовляясь оставить мастерскую, въ которую вошла безъ позволенія, но передъ этимъ ей необходимо было сказать нѣсколько словъ въ извиненіе.
Когда баронъ сошелъ съ витой лѣстницы, она, показавъ рукой на оранжерею, сказала:
— Пиратъ надѣлалъ тамъ бѣды; я, услыхавъ шумъ и боясь, что онъ испортитъ что-нибудь, вошла, чтобы предупредить это.
— Вы напрасно извиняетесь; мастерская всегда открыта для всѣхъ посѣтителей нашего города и даже иностранцевъ. Это не гостинная и не будуаръ, прибавилъ онъ холодно улыбаясь.
Съ этими словами онъ прошелъ мимо нея, какъ проходилъ обыкновенно мимо незнакомыхъ иностранцевъ, пріѣзжающихъ смотрѣть на его картины. Затѣмъ онъ вошелъ въ оранжерею, поднялъ промокшее драконовое дерево и другіе горшки и поставилъ все это на мѣсто. Нахмуривъ брови, онъ осмотрѣлся и сказалъ:
— Не понимаю, для чего садовникъ отперъ всѣ фонтаны, когда самъ-же говоритъ, что большая сырость вредить растеніямъ.
— Ахъ, cher baron, это я отперла, сказала Люси, вошедшая вслѣдъ за нимъ въ оранжерею. Это было восхитительно! У меня духъ захватило отъ удовольствія, когда сразу всѣ фонтаны забили вверхъ!.. A propos, скажите, въ чемъ провинилась эта несчастная, что вы закрыли ей глава? сказала она неожиданно и убѣжала въ мастерскую.
Она вернулась черезъ минуту съ полотномъ, натянутымъ на раму. Эта «несчастная» была неоконченная женская головка, съ подмалеванными только каштановыми волосами, которые, вѣроятно, должны были выдти на оконченной картинѣ золотистыми. Лицо было почти окончено, но широкая черная полоса проходила во всю его ширину, закрывая какъ полумаской часть лба и носа. Эта полоса грубо захватывала и волосы, такъ что невольно думалось, что недовольный собою художникъ замазалъ глаза первою попавшеюся кистью.
— Эта несчастная ослѣпленная возбуждаетъ мое любопытство. Неужели вы это сдѣлали сами, cher baron, и почему, позвольте узнать?
— Я нашелъ, что эти глаза не годятся для лица мадонны, отвѣтилъ онъ, сердито глядя на Люси. Онъ взялъ у нея раму и быстро сунулъ за одинъ изъ шкафовъ мастерской.
Люси повернулась на каблукѣ и плутовски засмѣялась.
— У барона Шиллинга есть сердечныя тайны?..
Она посмотрѣла на Мерседесъ, но та снова погрузилась въ созерцаніе картины. Люси показала на нее барону, замѣтивъ:
— Она не можетъ оторваться! Еще бы! Эта кровая картина напоминаетъ ей войну сепаратистовъ, когда ей приходилось видѣть много подобныхъ сценъ. Бррр… Я, слава Богу, ничего не видала изъ всѣхъ этихъ ужасовъ, сказала она, упавъ на ближайшее кресло. При первой опасности Феликсъ отвезъ меня и дѣтей въ Флориду, въ отдаленное помѣстье Мерседесъ, Цомору. Вся Южная Каролина была опустошена, Чарльстаунъ взятъ, Колумбія сожжена и я все это узнала, когда въ одно прекрасное утро явніась Мерседесъ, чтобы предупредить меня, что вслѣдъ за нею принесутъ моего бѣднаго раненаго Феликса.
Она замолчала; ея маленькое лицо разомъ поблѣднѣло и губы задрожали. Въ Люси вдругъ мелькнуло воспоминаніе тяжелыхъ часовъ, но пролетѣло такъ-же скоро и легко, какъ птичка черезъ бездну.
— Мерседесъ была черна и растрепана, какъ цыганка, продолжала она, улыбаясь сквозь слезы. Феликсъ говорилъ, что она лучше любого мужчины конвоировала его впродолженіе всего пути. Да, она изъ другого матеріала, чѣмъ я. Съ кинжаломъ за поясомъ и револьверомъ въ рукахъ пробираться ночью сквозь кусты, чтобы развѣдать непріятельскія позиціи, или завернувшись въ солдатскій плащъ спать у костра — этого я не могла-бы сдѣлать, нѣтъ, благодарю покорно! Но должно быть, въ крови испанокъ — играть роль героинь, даже въ ущербъ самой красотѣ… Она не могла бы, какъ мама, съ ея прекрасными руками, служить моделью для Дездемоны, cher baron, — и въ ея глазахъ мелькнуло выраженіе злорадства, — ужасная сабельная рана оставила шрамъ, который точно красная змѣя обвиваетъ ея правую руку.
Услышавъ это, баронъ Шиллингъ быстро подошелъ къ Мерседесъ. Она посмотрѣла на него грустнымъ и задумчивымъ взглядомъ, какъ-будто-бы только-что покинула горящіе города истоптанныя, покрытыя трупами рисовыя поля.
— Вотъ это не по мнѣ! Развѣ можно позволить такъ заковать себя, не защищаясь до послѣдней капли крови! протестовала она, указывая на фигуру гугенотки.
— Я хотѣлъ представить женщину, которая умираетъ за идею, спокойно возразилъ баронъ Шиллингъ.
Она посмотрѣла на него дико сверкающимъ взглядомъ.
— А мы?
— Вы сражались за свои плантаторскія права.
— А не за господство ума и цивилизаціи надъ грубой массой? Не за свою прекрасную родину? — Она съ гордымъ негодованіемъ повернулась къ нему спиной. — Что могутъ объ этомъ въ Германіи! прибавила она, пожавъ плечами. Всѣ слѣпо поклоняются идолу гуманности, такъ предательски возведенному Сѣверомъ на пьедесталъ; всѣ вѣрятъ въ маску подъ которой скрывалась зависть къ могуществу Юга и желаніе исторгнуть у него первенствующую роль въ управленіи страною и превратить въ нищихъ богатыя и гордыя фамиліи… О, добродушное нѣмецкое ослѣпленіе! Истребляютъ бѣлыхъ братьевъ, чтобы снискать благорасположеніе черныхъ!
— Если изъ состраданія разбиваютъ оковы, въ которыхъ такъ долго томились эти темнокожіе люди, то это еще не значитъ, что въ нихъ заискиваютъ.
— Люди!? прервала она съ выраженіемъ полнаго презрѣнія.
— Теперь я понимаю, почему вамъ такъ не нравится нѣмецкій духъ, стремящійся вытѣснить старые сословные предразсудки, сказалъ баронъ, глядя на нее иронически.
— Да, я читала объ этомъ, и нѣмцы дѣлаютъ это основательно, чисто по-нѣмецки. — Ея голосъ дрожалъ отъ волненія, и потому, желая скорѣе оставить эту непріятную тему, она послѣ небольшой паузы продолжала, указывая на Монастырскій дворъ:
— Какъ вы думаете, добьемся-ли мы когда-нибудь нашей цѣли?
— Надѣюсь, потому что не хочу терять вѣры въ хорошія стороны женскаго сердца; но я желалъ-бы, чтобы это случилось какъ можно позже.
— Почему это? спросила она.
— Какъ вамъ отвѣтить? Развѣ вы не видите, что появленіе дѣтей внесло счастье въ мою одинокую жизнь? Я потеряю моихъ любимцевъ, какъ только бабушка примирится съ дѣтьми, а кто-же безъ горя теряетъ любовь, хотя на минуту освѣтившую орообразіе жизни? Дѣти любятъ меня. — Онъ остановился на минуту. — Можетъ быть, вамъ это непріятно? спросилъ онъ, замѣтивъ, что она нахмурила брови.
— Что за пустяки, баронъ! вскричала Люси. Непріятно! Это даже смѣшно! Развѣ вы не слышали, что донна Мерседесъ безъ всякаго сожалѣнія готова бросить моихъ ребятишекъ въ эту медвѣжью берлогу?
Донна Мерседесъ не обратила никакого вниманія на замѣчаніе Люси.
— Я никогда не протестовала противъ послѣдняго желанія моего брата, обратилась Мерседесъ къ барону Шиллингу, — но я бы солгала, еслибъ не сказала, что съ первой-же минуты не питала желанія, чтобы старая маіорша осталась при своемъ упрямствѣ и отвергла-бы внуковъ. Тогда я вступила-бы въ права, предоставленныя мнѣ Феликсомъ по духовному завѣщанію, и могла-бы сказать, что это мои, вполнѣ мои дѣти. Это пассивное выжиданіе невыносимо. Часто у меня является охота отправиться съ дѣтьми къ бабушкѣ и положить конецъ этой мучительной неизвѣстности.
Баронъ сдѣлалъ жестъ, выражавшій желаніе удержать ее.
— Не безпокойтесь, я этого не сдѣлаю! Но я бы желала видѣть по крайней мѣрѣ начало, первый шагъ къ цѣли.
— Не позволите-ли вы мнѣ просмотрѣть пока семейныя бумаги Феликса? Я думаю, онѣ намъ пригодятся, замѣтилъ баронъ.
— Онѣ къ вашимъ услугамъ.
Мерседесъ быстро пошла черезъ оранжерею въ садъ, пригласивъ барона послѣдовать за него.
Люси тотчасъ вскочила и пошла за ними. Она взяла барона Шиллинга подъ руку и пошла съ нимъ по каштановой аллеѣ къ дому.
— Смотрите, вотъ опять выглядываетъ изъ-за забора Саміель, этотъ противный дядюшка, который тогда такъ отвратительно хохоталъ изъ своей комнаты, прошептала она. Заборъ высокъ, едва видѣнъ его ястребиный носъ и жесткій пучекъ волосъ на головѣ; но у меня прекрасные глаза и отличная память. Его лицо на-вѣки запечатлѣлось во мнѣ. Повѣрьте, баронъ, эта старая лиса что-нибудь да пронюхала; онъ слишкомъ часто смотритъ черезъ заборъ… вотъ, исчезъ!.. и такъ всякій разъ, когда я посмотрю пристально.
Донна Мерседесъ отлично устроилась въ своемъ салонѣ. Близь окна, вдоль стѣны со стороны Монастырскаго двора стоялъ рояль, а у другого окна помѣщался большой письменный столъ, уставленный изящными письменными принадлежностями, книгами и различными ящичками. Съ одной изъ нижнихъ полокъ Мерседесъ достала серебряный ящикъ великолѣпной рѣзной работы во вкусѣ рококо. Она отперла его и выложила изъ него на столъ различныя бумаги.
— Вотъ всѣ бумаги, которыя Феликсъ привезъ изъ Германіи, сказала она, а это свидѣтельство его брака съ Люси въ Колумбіи, это метрическія свидѣтельства дѣтей. Эти три документа нельзя возстановить, еслибы они пропали, потому что всѣ церковныя книги въ Колумбіи сгорѣли, а это…
— Свидѣтельство о смерти бѣднаго Феликса, продолжалъ баронъ, видя, что она замолчала. Но и онъ вдругъ умолкъ и сталъ оглядываться. — Да неужели мыши возятся и среди бѣлаго дня? спросилъ онъ, прислушиваясь къ шороху, уже стихавшему.
— Да, мыши! сказала Люси насмѣшливо и быстро убѣжала изъ комнаты.
XVI.
правитьІозефъ съ бранью потащилъ Пирата и заперъ въ конуру за мастерской. Потомъ, поймавъ кролика, взялъ его на руки, и любуясь маленькимъ животнымъ, которое довѣрчиво ѣло изъ его рукъ траву, медленно шелъ къ пруду. У пруда онъ осторожно положилъ звѣрька на траву и сталъ съ любовью гладить его пушистую шерсть и наблюдать за движеніемъ его длинныхъ ушей и розовыхъ глазокъ. Вдругъ за спиной мальчика раздался громкій пронзительный хохотъ.
За Монастырской стѣной, качаясь на вѣтвяхъ большого грушеваго дерева, сидѣлъ Викторъ и громко хохоталъ.
— Ахъ, ты дуралей! кричалъ онъ, воображаешь, что это чортъ знаетъ что такое! Вѣдь это самый обыкновенный кроликъ.
— Самый обыкновенный кроликъ? спросилъ сконфуженный ребенокъ и съ удивленіемъ смотрѣлъ на незнакомаго мальчика, сидѣвшаго на вѣткѣ спокойно, какъ на стулѣ. Этотъ странный мальчуганъ быстро спустился по стволу груши, скрылся на минуту и, вынырнувъ изъ зелени уже по сю сторону стѣны, быстро бѣжалъ къ пруду.
Появленіе мальчика въ паркѣ произвело такой-же переполохъ, какимъ обыкновенно встрѣчало его пернатое царство Монастырскаго двора: кроликъ убѣжалъ, а утки съ крикомъ бросились въ прудъ.
— Пусть его бѣжитъ, безтолковая ты башка! крикнулъ онъ, заграждая дорогу Іозефу, который снова хотѣлъ бѣжать за исчезнувшимъ кроликомъ. Мальчикъ послушно остановился, благоговѣйно смотрѣлъ на своего смѣлаго собесѣдника, который былъ выше его цѣлою головою, хотя едва на годъ старше возрастомъ.
У Іозефа никогда не было товарища, теперь стоялъ передъ нимъ сверстникъ, такъ мастерски лазившій по деревьямъ и безстрашно пробиравшійся сквозь самые колючіе кустарники.
— Онѣ меня знаютъ! сказалъ Викторъ, показывая на убѣгающихъ утокъ. Смотри-ка, какъ я ихъ поподчую! Онъ принялся швырять въ утокъ камнями; испуганныя птицы ныряли, били крыльями по водѣ, такъ что брызги летѣли во всѣ стороны и, вытянувъ шеи, кричали. Викторъ хлопалъ въ ладоши и хохоталъ отъ восторга, какъ сумасшедшій.
Маленькій Іозефъ не спускалъ съ него глазъ. Смѣлый и умный взглядъ, увѣренность и ловкость движеній этого длиннаго мальчугана, грубая жестикуляція, заимствованная имъ у рабочихъ Монастырскаго двора — все это производило на ребенка неотразимое впечатлѣніе
— Ну, съ нихъ на сегодня будетъ! сказалъ онъ, бросивъ послѣдній камень. Теперь пойдемъ, я покажу тебѣ моихъ зайчиковъ, они не чета твоему уродливому кролику.
Іозефъ боязливо посмотрѣлъ на то мѣсто забора, откуда вылѣзъ Викторъ. За непроницаемою зеленью не было замѣтно ни малѣйшаго отверстія.
— Я не могу, пробормоталъ онъ боязливо.
— Пустяки! Если я могу, топочему-же ты не можешь? Я продѣлалъ себѣ дыру и съ тѣхъ поръ каждый день бываю въ вашемъ саду, только вы этого не знаете. Пойдемъ, я покажу тебѣ, какъ пролѣзть.
Онъ подскочилъ къ стѣнѣ, раздвинулъ вѣтви и исчезъ. Іозефъ послѣдовалъ за нимъ. Его сердце замирало отъ восторга, колючки царапали его лицо, и синіе его штанишки сильно пострадали при этомъ переходѣ чрезъ зеленый тонемъ, прямо выходящій на гряду съ лукомъ.
По ту сторону стѣны былъ совершенно другой міръ. Тамъ не было и слѣда красивыхъ дорожекъ и аллей, уставленныхъ красивою садовою мебелью; гряды съ овощами лежали рядомъ, точно кости домино. Здѣсь негдѣ было побѣгать, такъ какъ даже единственная узкая полоска травы вдоль стѣны была застлана бѣлившимся полотномъ. У колодца стояло множество леекъ. Все это наводило скуку; потому, вѣроятно, Викторъ и лазилъ въ сосѣдній садъ. Вниманіе дѣтей могло остановиться развѣ только на громадныхъ кустахъ ягодъ. Большія зеленыя вѣтки крыжовника гнулись отъ тяжести и смородина уже краснѣла.
Викторъ поднялъ свой кнутъ, оставленный у грушеваго дерева, и сталъ такъ хлестать по кустамъ, что цѣлый дождь листьевъ и ягодъ посыпался на гряды съ рѣпой и салатомъ.
— Ихъ все равно еще нельзя ѣсть, сказалъ онъ, сердито глядя на ягоды. Затѣмъ онъ пошелъ къ выходившей на дорожку средней двери сарая. Уже видъ этой сѣрой, едва державшейся на петляхъ двери мало внушалъ довѣрія Іозефу; а темнота сарая была весьма непріятною неожиданностію. Когда дверь за ними затворилась, онъ крѣпко вцѣпился обѣими руками въ бархатную курточку Виктора.
— Да никакъ ты струсилъ? Эхъ ты дрянь! Оставь сейчасъ мою куртку! Это нашъ дровяной сарай, здѣсь и мои зайчики.
Въ темнотѣ слышался топотъ лошадей, мычанье коровъ и изъ какого-то люка доносился теплый запахъ коровника. Маленькое окошечко, выходящее въ садъ, освѣщало часть сарая, гдѣ за особой перегородкой помѣщались зайчики, а рядомъ шла крутая лѣстница на чердакъ.
Викторъ взялъ одного зайчика, подбросилъ его какъ мячикъ и быстро вбѣжалъ вверхъ по лѣстницѣ. Іозефъ не отставалъ ни на шагъ. Этотъ изнѣженный ребенокъ, котораго берегли всегда какъ зеницу ока, лазилъ теперь по чердакамъ, полуразрушеннымъ лѣстницамъ и бревнамъ, бѣгалъ мимо открытыхъ люковъ, молча слѣдуя за мальчуганомъ. Ему хотѣлось казаться такимъ-же смѣлымъ; изъ подражанія; онъ стучалъ сапогами, что ему не удавалось, такъ какъ у него не было такихъ прекрасныхъ мѣдныхъ подковъ, какія блестѣли на сапогахъ Виктора.
Іозефъ наслаждался новымъ для него чувствомъ самостоятельности. Жака и Деборы съ ихъ постоянными наставленіями не было, можно было бѣгать сколько душѣ угодно, не боясь наступить на шлейфъ мамы, за что ему всегда такъ доставалось. Какъ душисто свѣжее сѣно, въ которомъ они тонули по шею, и какъ забавно испугала ихъ курица, съ крикомъ вылетѣвшая у нихъ изъ-подъ ногъ! Съ крыши доносилось воркованье голубей, а чрезъ открытое слуховое окно виднѣлись на заднемъ дворѣ выводокъ индѣекъ, телята и дерево съ множествомъ птичекъ на вѣтвяхъ. Вдругъ изъ-за дверей: сосѣдняго чердака выскочила громадная кошка, и испуганная кнутомъ Виктора, быстро исчезла.
— А, кицка съ котятами! закричалъ Викторъ и бросился на сосѣдній чердакъ. Тамъ на полу, въ старой корзинкѣ дѣйствительно лежали три маленькихъ котенка. — Надо сказать папѣ, чтобы Фрицъ сегодня-же ихъ утопилъ. Вотъ будетъ чудесно!
Іозефъ присѣлъ на полъ и съ восторгомъ смотрѣлъ въ корзинку. Онъ не слышалъ словъ Виктора. Три прелестныхъ маленькихъ звѣрька лежали на пестрыхъ тряпкахъ въ корзинкѣ. Это гнѣздышко было въ тысячу разъ лучше тѣхъ, которыя показывалъ ему дядя Арнольдъ въ паркѣ. Онъ съ наслажденіемъ гладилъ мягкую шерсть маленькихъ животныхъ.
Эта нѣжность разсердила мальчугана.
— Ты ужасно глупъ! Восхищаешься котятами, точно тетушка Тереза своими цыплятами.
Викторъ вынулъ котятъ изъ корзинки и поставилъ ихъ на ноги. Они жалобно мяукали, едва держась на слабыхъ ланкахъ. Кошка прибѣжала на крикъ своихъ котятъ, но боясь вѣроятно знакомаго ей кнута, вспрыгнула на ножу стараго шкафа. Викторъ вскочилъ на ящикъ и ударилъ ея кнутомъ. Кошка какъ сумасшедшая бросилась со шкафа, уронивъ стоящую тамъ посуду, и скрылась за дверью. Викторъ побѣжалъ за нею и вскорѣ шаги его затихли вдали.
Все стихло. Іозефъ тихонько поправилъ тряпки въ корзинѣ, положилъ туда снова котятъ и нѣжно ихъ гладилъ. Странно, что Викторъ до сихъ поръ не возвращается, вѣдь кошка давно убѣжала. Іозефъ остановился и сталъ прислушиваться; потомъ обернулся и сталъ глядѣть на дверь, за которою исчезъ Викторъ; дверь не отпиралась.
Іозефъ вскочилъ и, подбѣжавъ къ двери, хотѣлъ отворить, но она не подавалась. На ней не было ни ручки, ни замка. Онъ сталъ смотрѣть сквозь щель, но кромѣ пустого обширнаго чердака, ничего не было видно…
Его обнялъ ужасъ. Онъ крикнулъ, но вдругъ замолкъ и сталъ прислушиваться; ему показалось, что за дверью скрипитъ полъ.
— Ахъ, милый мальчикъ, отвори дверь! умоляющимъ голосомъ говорилъ Іозефъ.
Никакого отвѣта, никто и не притронулся къ двери. Все было тихо попрежнему.
Съ громкимъ рыданьемъ онъ стучалъ своими слабыми кулаками въ крѣпкую дверь и нѣжными именами звалъ на помощь Жака, Дебору и всѣхъ, къ кому онъ прибѣгалъ обыкновенно въ затруднительныхъ случаяхъ, пока въ изнеможеніи не упалъ на полъ.
Между тѣмъ солнце спускалось все ниже и ниже. Маленькіе котята, свернувшись въ клубокъ, смирно спали въ своей корзинкѣ.
Какъ только мальчикъ пытался приподнять отяжелѣвшія вѣки, валявшіеся на чердакѣ старые обломки принимали фантастическія очертанія; ему припоминались страшные разсказы Деборы и онъ снова начиналъ громко плакать.
— Я никогда больше этого не сдѣлаю, тетя! Никогда больше не убѣгу изъ дому, бормоталъ мальчикъ, какъ будто лежалъ на колѣняхъ своей тети, и нѣжными ручками обнималъ ей шею.
Кругомъ все было тихо и только изрѣдка доносился со двора крикъ пѣтуха. Вдругъ послышался шорохъ и изъ кучи хлама показалась огромная крыса. Іозефъ очень боялся мышей. Увидавъ крысу, онъ съ страшнымъ крикомъ началъ бѣгать изъ угла въ уголъ. Крыса давно исчезла въ противоположномъ концѣ чердака, а мальчикъ все бѣгалъ, задыхаясь отъ усталости, и хрипло кричалъ. Вдругъ задвижка щелкнула и дверь быстро отворилась.
Высокая женщина показалась на порогѣ. Ребенокъ бросился къ ней, умоляя:
— Не запирай болѣе дверей, я буду умный мальчикъ! Я никогда больше не убѣгу!
Она наклонила къ нему свое поблѣднѣвшее лицо… Дрожь пробѣжала по ея тѣлу, когда она почувствовала объятія мальчика. Она взяла его за руку и повела къ лѣстницѣ.
Въ эту минуту появился Викторъ. Выскочивъ изъ-за трубы, онъ стучалъ своими подковами какъ молодой жеребенокъ и хохоталъ отъ удовольствія.
— Ну, что, хорошо на чердакѣ? Вдоволь ты наигрался съ котятами?
— Это ты его завелъ и заперъ? спросила строго маіорша.
— Конечно, кому-же больше! отвѣтилъ онъ, нахально смотря въ глаза своей тетки. А тебѣ что за дѣло?.. Я его терпѣть не могу! Онъ ужасно глупъ и бѣгаетъ за всякимъ, точно собаченка. У него кружевной воротничекъ… Обезьяна! А башмаки…
Дальше онъ не могъ продолжать, потому что маіорша схватила его своими сильными руками, отшлепала, быстро поставила на ноги и вытолкнула въ дверь, идущую на Монастырскій дворъ.
Викторъ онѣмѣлъ отъ удивленія. До сихъ поръ никто не осмѣливался дотронуться до любимца совѣтника. Ему часто приходилось наблюдать, какъ другіе кричатъ подъ ударами его кнута, а теперь онъ самъ кричалъ, но уже тогда, когда почувствовалъ себя на ногахъ. Онъ какъ бѣшеный бросился съ лѣстницы, крича во все горло. Его пронзительные крики раздавались по дому и по всему Монастырскому двору. Сбѣжалась прислуга и совѣтникъ въ ужасѣ выскочилъ изъ кабинета и принялъ въ свои объятія бросившагося къ нему наслѣдника.
Блѣдный какъ полотно, совѣтникъ снесъ его въ свою комнату, и рука, ласкавшая смуглаго мальчугана, дрожала отъ волненія.
Викторъ слыхалъ отъ служанокъ о своихъ судорожныхъ припадкахъ и пользовался ими для достиженія своихъ цѣлей. Но въ этотъ моментъ безсильная злоба приводила его въ бѣшенство. Онъ билъ руками и ногами и конвульсивно ёрзалъ головою по подушкѣ, подложенной совѣтникомъ. Отецъ дрожалъ за жизнь мальчика, а тотъ между тѣмъ весьма сознательно наблюдалъ сквозь полузакрытыя вѣки за отцомъ, какъ онъ быстро направился къ шкафу за обыкновеннымъ успокоительнымъ средствомъ.
Вдругъ крикъ и судорги на диванѣ прекратились. Эта внезапная тишина испугала совѣтника и заставила его обернуться. Викторъ приподнялся и смотрѣлъ съ ужасомъ на противуположную стѣну. У одного изъ рельефныхъ святыхъ, между рукой, поднятой для благословенія и туловищемъ образовалась широкая щель.
— Папа! Стѣна лопнула! Падаетъ! испуганно закричалъ больной.
Совѣтникъ обернулся, вскочилъ на эстраду, нагнулся и подъ его опытными руками щель безъ шума исчезла.
— Эхъ ты, дурачекъ! Толстая стѣна не можетъ рушиться, но старое дерево даетъ трещины, нужно позвать столяра и починить все это.
Викторъ былъ скептикъ. Его тонкая наблюдательность и привычка все подслушивать да подсматривать подавили въ немъ дѣтскую довѣрчивость, которая принимаетъ за чистую монету все, сказанное взрослыми.
Онъ недовѣрчиво посмотрѣлъ на святого, стоявшаго передъ нимъ цѣло и невредимо, но замолчалъ и сталъ снова плакать, а совѣтникъ подошелъ къ столу и налилъ въ ложку лекарства.
— Тетка меня до полусмерти избила, папа!
Совѣтникъ приблизился къ мальчику, какъ-будто не вѣря своимъ ушамъ.
— Да, ужасно била и толкнула! Развѣ я виноватъ, что глупый мальчишка бѣгаетъ за мною, какъ собаченка?
— Это, о комъ ты говоришь, дитя мое? спросилъ совѣтикъ испуганно. Онъ думалъ, что мальчикъ начинаетъ бредить.
— Я говорю о чужомъ мальчикѣ изъ Шиллингсгофа, отвѣтилъ Викторъ, нетерпѣливо ворочаясь на диванѣ, — который постоянно играетъ въ саду съ своей большой собакой. Онъ побѣжалъ за мною на нашъ чердакъ.
— Онъ теперь здѣсь, въ домѣ? Наверху, у тетки Терезы?
Викторъ кивнулъ въ знакъ согласія. Половина лекарства, которое его отецъ держалъ въ ложкѣ, пролилась на полъ.
XVII.
правитьНе успѣлъ Викторъ съ ревомъ сбѣжать съ лѣстницы, какъ яркая краска волненія исчезла съ лица маіорши; она снова стала блѣдной и неподвижной, какъ мраморъ. Концомъ своего синяго передника она вытерла заплаканные глаза и вспотѣвшее личико Іозефа, не проронивъ при этомъ ни одного ласковаго слова. Загрубѣвшія рабочія руки ея вздрогнули отъ довѣрчиваго прикосновенія нѣжныхъ пальчиковъ ребенка, точно отъ прикосновенія змѣи.
Она повела Іозефа въ свою комнату въ мезонинѣ и стала мыть его лицо у стариннаго умывальника. Глаза ея неопредѣленно смотрѣли въ пространство и руки дрожали каждый разъ, когда она, моя мальчика, прикасалась къ его лицу.
— Замолчи! замѣтила она рѣзко мальчику, когда тотъ сталъ разсказывать про тетю Мерседесъ, Жана и Девору. Онъ съ жадностью смотрѣлъ на графинъ съ водой; отъ волненія и долгаго плача на чердакѣ у него совсѣмъ пересохло горло.
Маіорша налила въ стаканъ немного воды съ виномъ и, отворотясь, подала ребенку. Въ такомъ угощеніи Монастырскій дворъ никогда не отказывалъ ни одному усталому страннику, — зачѣмъ-же отказывать въ немъ чужому мальчику, который былъ такъ обиженъ сыномъ хозяина дома? Ребенокъ, мучимый жаждою, быстро схватилъ стаканъ обѣими руками и, осушивъ его до послѣдней капли, поднялся на цыпочки и приподнялъ руки, чтобы, по привычкѣ, обнять «чужую тетю»; она, какъ-будто не замѣтивъ этого движенія, взяла щетку, счистила пыль и сѣно, приставшія къ платью мальчика, и еще вытерла его личико мокрымъ полотенцемъ, стараясь не дотронуться до его золотистыхъ кудрей.
Едва-ли кому-нибудь приходилось видѣть маіоршу въ такомъ смущеніи. Она не теряла самообладанія въ самыхъ трудныхъ обстоятельствахъ, а теперь пролила воду и щетка два раза, выпадала изъ ея рукъ. Она взяла ребенка за руку и быстро пошла съ нимъ въ переднюю.
На скрипучихъ ступенькахъ лѣстницы послышались тяжелые шаги и скоро показалась сѣдая голова совѣтника.
— И, чортъ побери! Да у тебя, я вижу, гости! сказалъ онъ, подымаясь на послѣднюю ступеньку. За послѣднее время совѣтникъ замѣтно постарѣлъ, ввалившіеся глаза его свѣтились мрачнымъ огнемъ изъ-подъ нависшихъ бровей. Іозефъ испугался этого взгляда и схватился за руку маіорши.
— Чей это мальчикъ? спросилъ совѣтникъ грубо.
— Почемъ я знаю, отвѣтила она, пожимая плечами и пристально смотря ему въ глаза. Ни одинъ мускулъ ея лица не дрогнулъ. Изъ своей комнаты я услыхала дѣтскій плачъ. Викторъ изволилъ для своей потѣхи запереть чужого ребенка на чердакѣ.
— И за это ты его избила? вскричалъ онъ въ бѣшенствѣ.
— Избила? отвѣтила маіорша съ холодной ироніей. — Я отсчитала ему двадцать пять горячихъ, которыя онъ вполнѣ заслужилъ.
Это спокойствіе охладило гнѣвъ совѣтника, который, превозмогая себя, замѣтилъ ядовито:
— Я самъ никогда не наказываю своего сына такъ безчеловѣчно и другимъ не позволю.
— Тѣмъ хуже для него; онъ и теперь уже совсѣмъ испорченный мальчикъ.
Маіорша никогда еще такъ прямо не высказывала своего мнѣнія брату: она, повидимому, была сильно взволнована.
— Ты думаешь, Тереза? Да, ужасно, если и мой сынъ сбѣжитъ когда-нибудь съ какой-нибудь танцовщицей.
Маіорша замолчала, стиснувъ зубы, и вдругъ вырвала руку изъ маленькимъ ручекъ Іозефа.
Совѣтникъ очень хорошо видѣлъ волненіе маіорши и, насмѣшливо улыбаясь, съ наслажденіемъ разглаживалъ свою жиденькую бородку.
— Впрочемъ, я давно замѣчаю, что Викторъ тебѣ не по вкусу, продолжалъ совѣтникъ. Онъ слишкомъ уменъ для своихъ лѣтъ, у него сильный характеръ и, какъ настоящій Вольфрамъ, онъ никогда не ласкается и не подлизывается. Подобнаго сорта арлекины — онъ указалъ на Іозефа — тебѣ больше нравятся, не правда-ли? Гм! своимъ женскимъ воображеніемъ ты чортъ знаетъ за что принимаешь его.
— Зато, что онъ есть, — за ребенка чужихъ людей, отвѣтила она съ тѣмъ-же неподвижнымъ взглядомъ, но рѣзкій дрожащій голосъ невольно выдавалъ ея волненіе.
— Разумѣется, онъ чужой: у насъ, Вольфрамовъ, нѣтъ никакихъ родственниковъ на свѣтѣ; но я думалъ только, что если Викторъ тебѣ не нравится, то такія бѣлокурыя головки должны приходиться тебѣ по вкусу. Но какъ-же онъ зашелъ въ мой домъ и въ твою комнату, если не ты его завела сюда? Вѣдь не съ неба-же онъ свалился?
— Его привелъ Викторъ.
— Викторъ, вѣчно Викторъ! Значитъ, бѣдный мальчуганъ одинъ во всемъ виноватъ, его и наказали, а этотъ невиненъ какъ ягненокъ?
— Какъ ты попалъ сюда? бѣшено крикнулъ онъ, обращаясь къ ребенку, отскочившему отъ него въ испугѣ.
— Отвѣтишь-ли ты наконецъ?
Совѣтникъ схватилъ за плечи испуганнаго мальчика. Маіорша быстро отстранила руку совѣтника.
— Что ты дѣлаешь съ ребенкомъ? Онъ и безъ того уже напуганъ продѣлкой Виктора!
Она нагнулась къ ребенку, чтобы самой передать ему вопросъ брата; но заглянувъ въ его чудные синіе глава, крѣпко сжала побѣлѣвшія губы и замолчала.
Ребенокъ, какъ только почувствовалъ себя подъ защитой женщины, охотно отвѣтилъ:
— Мы съ большимъ мальчикомъ пролѣзли черезъ заборъ. Онъ постоянно лазитъ такъ въ нашъ садъ и кидаетъ камнями въ утокъ. Онъ обѣщалъ показать мнѣ своихъ зайчиковъ.
— Вотъ какъ! протяжно сказалъ совѣтникъ, — черезъ заборъ! А у насъ и есть только одинъ заборъ со стороны Шиллингсгофа. Прекрасное открытіе. Мой Викторъ въ Шиллингсгофскомъ саду! Да я сейчасъ-же велю засадить весь заборъ шиповниками. Теперь вспоминаю, я видѣлъ какъ-то этого мальчика въ сосѣднемъ саду. Значитъ, онъ принадлежитъ американскому семейству де Бальмазеда? Отличная должно быть семейка! Мужъ, говорятъ, таскается гдѣ-то по рулеткамъ, а его семья, къ скандалу всей прислуги, живетъ себѣ, припѣваючи, въ Шиллингсгофѣ, безъ гроша въ карманѣ. — Все это сказано было съ злорадствомъ любой сплетницы.
— Шиллинги были всегда дураками и мотами, замѣтилъ онъ, помолчавъ. Театральныя принцессы и авантюристы всегда находили тамъ гостепріимный пріютъ. Гордой баронессѣ это не могло нравиться, потому-то она и уѣхала, не дожидаясь водворенія испанской семьи.
Совѣтникъ замолчалъ. Его сестра стояла неподвижно, какъ статуя, и пристально смотрѣла въ окно.
— Что намъ за дѣло, кто-бы ни гостилъ у сосѣдей, — развѣ мы когда-нибудь заботились о томъ, кого принимаютъ въ Шиллингсгофѣ?:
— Еще-бы! Развѣ ты забыла, Тереза, офицера съ сосѣдняго двора, овладѣвшаго золотою рыбкою Вольфрамовъ? Впрочемъ, это старая исторія и я почти совсѣмъ забылъ объ этомъ скандалѣ; но теперь я снова долженъ интересоваться сосѣдями, такъ какъ Викторъ нашелъ себѣ товарища съ того двора. Хорошее знакомство, нечего сказать! А ты! ты никогда не должна-бы забывать, что своимъ горемъ, своей испорченной жизнью, всѣми своими несчастіями ты обязана Шиллингсгофу; и вдругъ, ты берешь забѣжавшаго оттуда мальчугана, ведешь его въ свою комнату, утѣшаешь, ласкаешь его…
— Ласкаю! дико захохотала маіорша. Ты напрасно вспоминаешь прошлое. Я всегда помнила, что я Вольфрамъ, и какихъ-бы мукъ это мнѣ ни стоило, я всегда пройду по разъ начертанному пути. Обо мнѣ не безпокойся, я справлюсь съ собою; но ты, ты берегись. Ты сталъ тѣнью самого себя. Никто пламеннѣе меня не желалъ, чтобъ нашъ родъ не прекратился; но я никогда не воображала, чтобы нравы до такой степени могли вырождаться. Теперь я знаю, что ни въ одномъ поколѣніи Вольфрамовъ не было мальчика съ такими злыми, лукавыми и разрушительными наклонностями, какъ нашъ Викторъ. И этому мальчишкѣ ты даешь волю вертѣть собою, какъ игрушкой! Ты дрожишь, какъ осиновый листъ, при каждомъ кривляніи, которое продѣлываетъ передъ тобою изолгавшійся мальчишка. Въ его руки должно все перейти, все, Францъ! Мнѣ кажется, ты готовъ изъ-за этого ребенка отдать свою душу. Если хочешь, чтобъ сохранилась честь рода Вольфрамовъ, то долженъ прибѣгнуть къ тому средству, которымъ исправляли дѣтей наши отцы — къ хлысту.
Она стала спускаться съ лѣстницы, а Іозефъ, по знаку маіорши, послѣдовалъ за нею.
Было шесть часовъ. На прилавкѣ стояли уже полные горшки молока; а возлѣ ожидали обычные покупатели.
— Этотъ мальчикъ изъ Шиллингсгофа, сказала маіорша ожидавшей ее коровницѣ; сведи его туда и открой калитку; но сама не смѣй входить.
Она стала за прилавокъ, не бросивъ ни одного взгляда на прелестнаго мальчика, который послушно пошелъ за служанкой. Въ дверяхъ онъ еще разъ обернулъ къ ней свое раскраснѣвшееся личико и добродушно крикнулъ:
— Спокойной ночи, милая тетя!
Маіорша, повидимому, не обратила вниманія на привѣтствіе мальчика и продолжала разливать молоко; но стоявшія у прилавка покупательницы были удивлены небывалою неловкостью маіорши, которая опрокинула горшокъ, такъ что широкая молочная рѣка потекла по столу. И это на Монастырскомъ дворѣ, гдѣ берегли каждую каплю!
XVIII.
правитьСлужанка боязливо отворила садовую калитку знатнаго дома и поспѣшно убѣжала назадъ, а Іозефъ направился къ дому. Въ саду была совершенная тишина, такъ что слышно было шуршаніе ногъ ребенка о песокъ. На этотъ шорохъ показалась Дебора и неуклюжими прыжками побѣжала къ ребенку.
— Боже, неужели это въ самомъ дѣлѣ ты? бормотала она съ радостными слезами на глазахъ. Милый, голубчикъ мой, что ты надѣлалъ! Приходишь съ улицы, гдѣ никто не знаетъ нашего хорошаго мальчика! Господи, вѣдь ты никогда прежде не убѣгалъ! Тебя могли-бы задавить на улицѣ, а Жакъ и Дебора виноваты, что не досмотрѣли! Цѣлые часы тебя ищутъ, и теперь розыскиваютъ на днѣ пруда; бѣдная тетя Мерседесъ умираетъ со страху. — Все это она проговорила торопливо, мѣшая англійскія слова съ нѣмецкими, и взявъ ребенка за руку, пробѣжала съ нимъ черезъ садъ къ пруду.
Тамъ подъ липами усердно работали всѣ люди Шиллингсгофа, самъ баронъ и Жакъ. Какъ бѣлая лебедь, стояла между ними высокая испанка, прислонясь къ дереву и прижимая къ груди найденную у пруда шляпу ребенка. Эта женщина, сопровождавшая съ кинжаломъ за поясомъ и съ револьверомъ въ рукахъ черезъ непріятельскую землю смертельно раненаго брата, принадлежала къ тѣмъ натурамъ, которыя во время страха и отчаянія не могутъ плакать и стонать.
— Вотъ онъ! вскричала Дебора.
Этотъ возгласъ произвелъ на людей у пруда дѣйствіе упавшей бомбы. Они всѣ разбѣжались.
При видѣ ребенка, который шелъ къ нимъ черезъ лужекъ здравый и невредимый, всѣ лица просіяли улыбкой. Никто сразу не могъ объяснить себѣ, какъ это всѣмъ могла прійти въ голову мысль, что онъ непремѣнно утонулъ.
Донна Мерседесъ, при этомъ быстромъ переходѣ отъ отчаянія къ радости, не произнесла ни одного звука, иногда она обратилась къ подходящему мальчику, на ея лицѣ выражались слѣды ужаса, съ которымъ она смотрѣла на воду. Ея платье было испачкано и изорвано, изъ безпорядкѣ ниспадали по плечамъ пряди черныхъ волосъ. Видно, она обшарила въ домѣ всѣ укромные уголки и осмотрѣла всѣ: кусты шиповника. Неровнымъ шагомъ она пошла навстрѣчу ребенку, отстранивъ предложенную ей руку барона, и безмолвно смотрѣла на ребенка, который, въ разорванномъ костюмѣ и еще красный отъ испуга, бѣжалъ въ ея объятія.
— Ты непослушный мальчикъ, Іозефъ! Ты убѣжалъ! сказала она дрожащимъ голосомъ.
Ребенокъ, рыдая, увѣрялъ, что никогда, никогда больше не убѣжитъ… Затѣмъ сталъ разсказывать, по дѣтски перебѣгая съ одного предмета на другой, о своихъ приключеніяхъ на Монастырскомъ дворѣ, а всѣ люди удалились по знаку барона.
Ребенокъ разсказывалъ о темномъ чердакѣ, о большомъ зломъ мальчикѣ, о тетѣ, которая его мыла и строго приказывала ему молчать, и о страшномъ старикѣ, хотѣвшемъ его прибить.
Разсказъ мальчика очень взволновалъ Мерседесъ. Ея южная натура, постоянно сдерживавшаяся, наконецъ вспыхнула; скрестивши руки на груди, она быстро ходила по дорожкѣ, нетерпѣливо отстранивъ руку Деборы, которая пыталась поправить ей волосы. Ей было не до приличій.
— Что-жъ теперь? спросила она съ ядовитой улыбкой, когда Іозефъ кончилъ свой разсказъ.
Баронъ Шиллингъ закрылъ рукой ротъ ребенка, когда онъ въ волненіи хотѣлъ было продолжать разсказъ о большой мыши и о страшной двери, за которою онъ былъ запертъ на чердакѣ. Баронъ Шиллингъ посмотрѣлъ на прекрасное лицо Мерседесъ съ гнѣвно блестящими глазами и отвѣчалъ спокойно:
— Надо быть мужественнымъ.
— Но я не могу и не хочу! воскликнула она и страстно обняла мальчика. Я брошу ужасный планъ сражаться съ грубостью и пошлостью. Феликсъ не предвидѣлъ оскорбленій, которыя приходится теперь выносить. Это выше моихъ силъ.
— Развѣ мы не вынесемъ ихъ вмѣстѣ, развѣ я не съ вами? спросилъ баронъ съ нѣжнымъ упрекомъ.
Она не отвѣтила и мрачный взглядъ сверкнулъ изъ подъ ея сдвинутыхъ бровей.
— Хотя я и не опекунъ дѣтей по закону, но письма Феликса и мои обѣщанія обязываютъ меня не уступать ни шагу; поэтому для меня не можетъ быть вопроса, возмущаютъ-ли меня невѣжество и пошлость людей, съ которыми приходится имѣть дѣло. Мое личное чувство должно быть въ сторонѣ. Феликсъ умеръ разореннымъ!
Она вздрогнула какъ подъ ударомъ кинжала и ея щеки покрылись яркимъ румянцемъ.
— Да, онъ не оставилъ ни одного доллара. Все, что отложилъ ему отецъ, онъ затратилъ на плантаціи, на которыхъ растетъ теперь бурьянъ. Его земли потеряли всякую цѣнность съ тѣхъ поръ, какъ обработывавшіе ихъ люди носятъ поддѣльнаго золота кольца и разыгрываютъ роль свободныхъ господъ… Феликсъ сдѣлался нищимъ, какъ и весь до тла разоренный Югъ. Впрочемъ, что объ этомъ говорить! Для нѣмецкаго чувства справедливости это не болѣе, какъ достойное возмездіе за историческое варварство.
Она съ озлобленіемъ повернулась къ нему спиной и стала заправлять въ сѣтку выбившіеся волосы. Въ этомъ положеніи всѣ очертанія ея фигуры были неизъяснимо привлекательны для художника.
— Вы, повидимому, опорою юридическаго иска главнымъ образомъ ставите это разореніе? сказала она, быстро оборачиваясь къ барону.
— Конечно, возразилъ онъ. Моя задача — во что-бы то ни стало помочь дѣтямъ вернуть свое наслѣдство.
— Эти отвратительныя деньги! замѣтила она, пожавъ плечами, изъ ея словахъ звучало то-же презрѣніе, съ какимъ она сказала въ мастерской: «на деньги своей жены».
— Да, отвратительныя деньги, подтвердилъ баронъ, дѣлая особое удареніе на послѣднихъ словахъ, — хотя я не отрицаю ихъ могущества, такъ-же какъ не отрицалъ его и Феликсъ, желая возвратить наслѣдство своимъ дѣтямъ. И онъ былъ правъ, оно нужно для нихъ.
— Вы боитесь, что дѣти будутъ голодать безъ денегъ этой старухи? спросила она.
Баронъ улыбнулся.,
— У дѣтей есть, конечно, очень энергическая тетя, которая, въ случаѣ крайности, станетъ трудиться, чтобы спасти отъ нужды своихъ любимцевъ. Больше я ничего не знаю, и знать не хочу, потому что останусь при своемъ убѣжденіи, не смотря на всякія случайности. Но жизнь длинна — онъ замолчалъ и смотрѣлъ въ землю — а вы еще такъ молоды.
— Но у меня найдется достаточно характера, чтобы исполнить обѣщаніе, данное умирающему брату. — Лицо ея покрылось яркимъ румянцемъ.
Наступило молчаніе. Слышенъ былъ голосъ Іозефа, который, стоя на садовой скамейкѣ, разсказывалъ Деборѣ свои приключенія на Монастырскомъ дворѣ, пока та поправляла ему подвязки.
— Еще одинъ вопросъ: Отчего вы оставляете Люси при мысли, что она очень богата? Вѣдь когда-нибудь она должна будетъ узнать настоящее положеніе дѣла.
— Я нахожу это нужнымъ, пока она не раздѣлитъ своей судьбы съ моей, отвѣтила донна Мерседесъ. Люси умерла-бы отъ мысли, что не можетъ располагать богатствами. Феликсъ любилъ ее безумно. И страхъ за это существо, живущее для однихъ наслажденій, мучилъ его болѣе, чѣмъ судьба Іозефа и Паулины. Я обѣщала ему беречь ее и поэтому смотрю на Люси, какъ на старшую сестру ея дѣтей. Кромѣ того, доктора увѣряютъ, что она въ первомъ періодѣ чахотки, поэтому я обязана беречь ее отъ всякихъ волненій — вотъ причина, почему я запретила говорить ей о несчастьи съ Іозефомъ, пока мы сами въ немъ не убѣдимся: — Она позвала мальчика и взяла его за руку. — Пойдемте со мною къ Люси. Очень можетъ быть, что она узнала даже о происшествіи и напрасно волнуется; ваше посѣщеніе ее успокоитъ.
Она направилась къ дому.
XIX.
правитьДонна Мерседесъ никогда не ходила на половину Люси. Обыкновенно обѣдали и пили чай въ большомъ залѣ, а въ дѣтскую отъ комнаты Мерседесъ можно было пройти черезъ этотъ-же залъ.
Заходящее солнце ярко освѣщало всѣ окна дома; только въ комнатѣ Люси, благодаря ставнямъ и тяжелымъ драпри, царствовала искусственная ночь. Съ потолка спускалась маленькая люстра, по обѣимъ сторонамъ маленькаго простѣночнаго зеркала горѣли канделябры, на этажеркахъ стояли лампы съ молочными шарами — все это яркое освѣщеніе производило эффектъ театральнаго свѣта.
Передъ зеркаломъ съ легкостью бабочки кружилось маленькое граціозное созданіе. Поверхъ трико тѣлеснаго цвѣта вздымались газовыя юбки, покрытыя желтымъ атласомъ. Корсажъ изъ краснаго бархата съ серебряной бахрамой сжималъ тоненькую талію. При каждомъ движеніи рукъ, при каждомъ поворотѣ тѣла, развѣвались блестящія шелковыя ленты, прикрѣлпенныя у плечъ въ видѣ крыльевъ, и длинные перевитые бѣлыми розами локоны спускались до пояса. Это былъ не танецъ, а скорѣе полетъ. Казалось, что сгустившійся воздухъ поддерживалъ это легкое, граціозное, фантастическое тѣло. Дѣйствительно, Люси была премиленькой танцовщицей.
Она танцовала подъ чрезвычайно странный музыкальный аккомпаниментъ. Ея горничная Мина стояла лицомъ къ двери и напѣвала съ такимъ привычнымъ раздѣленіемъ тактовъ, какъ будто она давно служила акомпанирующимъ оркестромъ при упражненіяхъ своей госпожи. Она качала головой и отбивала ладонями тактъ пѣсни и такъ-же была углублена въ это занятіе, какъ и ея госпожа. Онѣ незамѣчали, какъ маленькая Паулина, сидя на коврѣ и выгружая разныя картинки, надѣла на головку вѣнокъ задомъ на передъ, сняла чулки и башмачки, спустила лифъ до пояса и. обматывалась желтой шелковой шалью.
— Люси! воскликнула вдругъ донна Мерседесъ, входя съ барономъ и Іозефомъ. — Танцовщица вздрогнула передъ зеркаломъ.
— Мина, ты опять забыла запереть дверь, сказала она сердито и черезъ минуту громко захохотала.
Баронъ Шиллингъ, улыбаясь, сталъ поглаживать себѣ бороду. Развѣ не смѣшно было предполагать, что эта сильфида упадетъ въ обморокъ при извѣстіи о похожденіяхъ ея маленькаго сына! Въ то время когда баронъ съ Іозефомъ были еще на порогѣ, Мерседесъ поспѣшно прошла черезъ комнату, подняла съ ковра маленькую Паулину, которая съ крикомъ старалась освободиться изъ ея рукъ, и не смотря на протестъ маленькой дѣвочки, сняла съ ея головы вѣнокъ, надѣла чулки, поправила платье и мягко успокоивала ребенка.
— Напрасно ты дѣлаешь дѣвочку свидѣтельницей твоихъ забавъ, сказала она Люси, когда дѣвочка успокоилась.
— Почему-бы и нѣтъ?! отвѣтила упрямо молодая женщина, Если ты думаешь, что я позволю воспитывать Паулину также филистерски, какъ ты ведешь Іозефа, то сильно ошибаешься. У нея, бѣдняжки, и безъ того такое безотрадное дѣтство… А я какъ была счастлива въ дѣтствѣ! Я выросла въ роскоши и постоянныхъ удовольствіяхъ, любимая и обожаемая всѣми. О, мой чудный рай, зачѣмъ я имъ пожертвовала! — Она съ мольбою протянула руки къ небу.
Нѣжныя руки Люси дѣйствительно были очень тонки, а грудь быстро и учащенно подымалась.
Она со злостью сорвала цвѣты съ своихъ локоновъ и бросила ихъ въ картонку.
— Мои забавы, говоришь ты? продолжала она съ вызывающимъ смѣхомъ. Боже мой, какъ онѣ жалки!.. Но что-жъ дѣлать, каждый веселится по-своему, донна Мерседесъ. Ты восхищаешься своимъ Бахомъ, а я, ну, я танцую и изрѣдка надѣваю мои милые старые театральные костюмы.
— Этотъ костюмъ совершенно новый; онъ никогда еще не бывалъ въ чемоданѣ, прервала ее донна Мерседесъ.
Скрывая свое замѣшательство, Люси завертѣлась на одной ножкѣ, какъ волчокъ, а Мина наклонилась и стала подбирать разбросанные цвѣты.
— А еслибы и такъ? спросила маленькая женщина, вдругъ остановившись и порода къ Мерседесъ. — А если бы и такъ, донна Бальмазеда? Что тебѣ за дѣло, что я покупаю нѣсколько аршинъ бархату и атласу? Развѣ изъ твоего кошелька? Прошу васъ, баронъ Шиллингъ, взгляните пожалуйста на мою строгую belle soeur. Кружевная оборка, которую она безжалостно треплетъ по кустамъ парка, такъ дорога, что любая нѣмецкая герцогиня съ удовольствіемъ нашила-бы ее на свое парадное платье. Говорю вамъ, эти хлопчато-бумажныя принцессы доводятъ свою роскошь до невозможнаго, а я, бѣдняжка, не смѣй даже купить новаго костюма для своего удовольствія! Это непростительно со стороны моихъ опекуновъ, что они поручили Мерседесъ мнѣ ренту, а я такая довѣрчивая и глупая, что позволяю дѣлать съ собою все, что угодно. И вотъ теперь меня усчитываютъ въ каждой булавкѣ, въ каждой шелковинкѣ.
— Ты знаешь очень хорошо, что я никогда не считаю, но я нахожу, что непростительно съ твоей стороны пренебрегать совѣтомъ докторовъ, запретившихъ тебѣ быстрыя движенія. Феликсъ также всегда удерживалъ тебя отъ танцевъ.
— Да, изъ ревности! Феликсъ не могъ выносить, что другіе глаза, кромѣ его собственныхъ, любовались моимъ талантомъ. Нѣкоторыя особы тоже съ ума сходятъ отъ зависти. А наши оба премудрые доктора перешли на сторону большинства и воображаютъ, что я очень испугаюсь ихъ увѣреній, будто здоровье мое разстроено и что мнѣ вредно всякое движеніе. Хитрецы! — Съ неподражаемымъ комизмомъ и граціей она сдѣлала длинный носъ и снова завертѣлась на одной ножкѣ. Ея маленькая дѣвочка хлопала въ ладоши и протягивала руки къ желтому атласу, который, подобно солнечному диску, вертѣлся вмѣстѣ съ танцовщицей.
Мерседесъ покраснѣла. Она молча взяла руку Паулины и хотѣла увести ребенка изъ комнаты, но Люси загородила ей дорогу.
— О, нѣтъ, Паулина останется у меня, у своей мамы; здѣсь ей и слѣдуетъ быть, сказала она рѣшительно. Іозефа ты можешь взять. Я его люблю, очень люблю, но я не имѣю надъ нимъ власти. И гдѣ-же мнѣ, такой молодой, справиться съ воспитаніемъ такого большого мальчугана! Но мою маленькую дѣвочку я оставляю у себя и мы будемъ съ нею также дружны, какъ была когда-то я съ мамой. Знай это!
— Феликсъ предоставилъ въ распоряженіе донны де-Бальмазеда обоихъ дѣтей, серьезно замѣтилъ баронъ горячившейся женщинѣ.
Люси быстро обернулась и смѣрила его съ ногъ до головы.
— И ты, Брутъ!.. воскликнула она патетически. Ну, я могла-бы это предвидѣть заранѣе. Дома всѣ безпрекословно подчинялись ея волѣ: отецъ, Феликсъ и бѣдный де-Бальмазеда. Эти демоническія женщины съ строгимъ лицомъ страстно любятъ требовать полной власти и ничѣмъ за это не платятъ. Въ этомъ все ихъ искусство! Она была чрезвычайно холодной невѣстой, эта донна де-Бальмазеда.
— Молчи! перебила Мерседесъ злоязычную болтунью, сердито сверкая глазами.
— О, Боже, я уже замолчала! проговорила Люси, сдѣлавъ комическій жестъ ужаса. Но баронъ Шиллингъ — мой другъ, мой старинный другъ; я знала его еще въ Берлинѣ, и я не позволю, чтобы онъ, и безъ того несчастный, также попалъ въ твои сѣти.
— Несчастный?! воскликнулъ поблѣднѣвшій баронъ. Это вамъ сказалъ, что я…
— Боже мой, я думала… Или можетъ быть ваша супруга сдѣлалась теперь красивѣе и любезнѣе? сказала она, испуганная злымъ выраженіемъ лица барона, вызваннымъ ея безтактнымъ замѣчаніемъ.
Взглядъ его какъ молнія проскользнулъ по лицу Мерседесъ, которая нѣсколько часовъ тому назадъ сказала съ такимъ презрѣніемъ: «онъ себя продалъ». Онъ замѣтилъ любопытство и холодное презрѣніе на ея умномъ лицѣ.
— Очень вамъ благодаренъ, Люси, за ваше состраданіе, но увѣряю васъ, я вполнѣ доволенъ своимъ положеніемъ.
Онъ взялся за ручку двери, а Іозефъ, все время прятавшійся за спиной барона, проскользнулъ къ двери, торопясь выбѣжать изъ комнаты, какъ будто подъ нимъ горѣлъ полъ.
— Мы пришли собственно за тѣмъ, чтобы передать вамъ цѣлымъ и невредимымъ маленькаго бѣглеца, сказалъ баронъ.
— Ахъ, да, отвѣтила Люси, онъ, кажется, пропадалъ, его искали и у меня. Это ты, кажется, лакея Роберта прогнала отсюда, Минна? — Она пожала плечами. — Я объ этомъ и не думала. Такой большой мальчикъ не можетъ пропасть, какъ булавка. — Она подошла ближе, положила руку на его голову и ласково спросила: — Гдѣ-же ты былъ, мой мальчикъ?
— Нѣтъ, нѣтъ, мама! воскликнулъ онъ, отворачиваясь. Надѣнь скорѣй свой длинный халатъ, я такъ не могу тебя видѣть. — Онъ прижалъ лобъ къ двери, какъ будто хотѣлъ продавить ее.
— Глупый мальчишка! сказала она, взяла его крѣпко за плечи и хотѣла повернуть къ себѣ. Но ребенокъ, обыкновенно нѣжный и послушный, сталъ сопротивляться и, вѣроятно подъ вліяніемъ недавняго нервнаго раздраженія, разразился громкимъ рыданіемъ, къ которому присоединилась и его испуганная маленькая сестренка.
— Боже мой, вѣдь это можно съ ума сойти! крикнула Люси, закрывъ уши, и убѣжала въ свою комнату, сильно хлопнувъ за собою дверью.
Баронъ Шиллингъ взялъ мальчика на руки и понесъ его въ дѣтскую, а донна Мерседесъ вмѣстѣ съ горничной стали утѣшать маленькую Паулину.
— Мнѣ вся эта исторія опротивѣла до смерти, и не смотрѣлъ-бы! сказалъ лакей Робертъ, смотря съ презрѣніемъ, какъ баронъ Шиллингъ несъ на рукахъ мальчика.
Онъ стоялъ съ садовникомъ въ открытыхъ дверяхъ, ведущихъ въ садъ. Къ нимъ присоединилась Мамзель Биркнеръ, которая шла изъ кухни, чтобы передать Деборѣ хлѣбъ къ чаю.
— Мы сперва благодарили Бога, что баронесса выслала Минку изъ дому, а теперь я-бы далъ десять талеровъ, чтобы все оставалось попрежнему. Этому черному чудовищу дашь, бывало, тихонько пинка и — квитъ; а теперь? — До смерти, противно. Куда ни ступишь — игрушки, а тутъ берегись еще этой проклятой собаки. Не знаю, чего-бы ей слѣдовало положить въ ея полныя блюда мяса! Эти избалованныя дѣти постоянно будоражатъ весь домъ: то нужно бѣжать съ палками тащить мальчишку изъ пруда, то летѣть со всѣхъ ногъ подымать дѣвочку, когда она раскваситъ себѣ носъ. Сейчасъ они оба такъ ревѣли, что у меня волосы поднялись дыбомъ. И за все это не удостоиваешься даже взгляда, не то что благодарности отъ этой гордой испанки, которая не въ состояніи даже заплатить за свой хлѣбъ. Барону эта исторія стоитъ страшныхъ денегъ, а между тѣмъ онъ представляется, будто никогда не былъ такъ счастливъ. Вотъ-бы теперь пріѣхала баронесса! Она терпѣть не можетъ дѣтей, такъ вся и трясется отъ злости, какъ только увидитъ маленькаго ребенка.
— Да, это потому, что Богъ не даетъ ей своихъ, замѣтила мамзель Биркнеръ, поправляя пирожное на тарелкѣ.
— Можетъ быть она молится объ этомъ теперь въ Римѣ, засмѣялся лакей.
— Она вовсе не въ Римѣ, а гоститъ въ монастырѣ, началъ было садовникъ, но спохватившись замолчалъ, и на вопросъ, откуда онъ это узналъ, уклончиво отвѣчалъ: — птичка мнѣ объ этомъ пропѣла.. — Но о томъ, что при поливкѣ цвѣтовъ въ мастерской, ему удалось заглянуть въ раскрытое письмо баронессы, онъ, конечно, счелъ за лучшее умолчать. — Я думаю, она скоро вернется, продолжалъ онъ таинственно, — увидите, что тогда будетъ. Тогда вся эта американская ватага живо вылетитъ за дверь, попомните мое слово!
— Этого баронъ никогда не позволитъ, сказала взволнованно мамзель Биркнеръ.
— А скажите, мамзель Биркнеръ, кому принадлежитъ Шиллинсгофъ? насмѣшливо спросилъ лакей.
— Намъ! объявила она рѣшительно. Намъ принадлежитъ онъ, а не Штейнброкамъ. Когда мы были всѣ вмѣстѣ, старый баронъ и Арнольдъ, т. е. я хотѣла сказать теперешній нашъ баринъ, мы жили счастливо и безъ баронессы. Здѣсь въ домѣ можетъ приказывать только баронъ. Онъ здѣсь родился, здѣсь и умретъ. Всѣ мы были тогда счастливы и никогда не брали съ собой въ путешествіе ключей отъ погребовъ, какъ будто весь домъ наполненъ ворами. — Она быстро замолчала и почтительно отошла въ сторону.
Прекрасная, гордая донна де-Бальмазеда вышла изъ комнаты Люси съ маленькой Паулиной на рукахъ. Она шла медленно, опустивъ глаза, будто высѣченная изъ камня, какъ и статуи въ нишахъ сѣней.
— Нищая принцесса! пробормоталъ лакей сквозь зубы, когда Мерседесъ скрылась за группой Лаокоона.
XX.
правитьПослѣ этой бурной сцены Люси заперлась-въ своей комнатѣ и не выходила къ чаю. Горничная понесла чай въ ея комнату и оставалась тамъ весь вечеръ. Люси такъ и не узнала, что, по приглашенію барона, вечеромъ пріѣзжалъ докторъ къ Іозефу, нервы котораго не только не успокоились къ ночи, но все болѣе и болѣе раздражались.
Донна Мерседесъ велѣла перенести его кроватку въ свою спальню, чтобы самой за нимъ ухаживать. Подъ вліяніемъ лекарства онъ уснулъ, къ общему спокойствію. Въ полночь ребенокъ снова проснулся; онъ горѣлъ: какъ въ огнѣ и тяжелая головка лежала какъ свинецъ на подушкѣ. Съ трудомъ онъ поднялъ вѣки и съ удовольствіемъ осматривался: здѣсь онъ никогда еще не спалъ., У противоположной стѣны стояла кровать тети Мерседесъ. Она спала, не раздѣваясь, на бѣломъ атласномъ одѣялѣ; висящій съ потолка фонарикъ освѣщалъ комнату нѣжнымъ розовымъ свѣтомъ, окрашивалъ кружева на подушкахъ Мерседесъ и всѣ вещицы на туалетѣ и, черезъ открытую дверь, выдѣлялъ въ сосѣдней темной залѣ часть паркета и серебристую полосу зеркала въ простѣнкѣ. Растенія, стоящія въ углубленіи окна, около письменнаго стола тети Мерседесъ, протягивали свои вѣтви къ свѣту; разгоряченному воображенію больнаго казалось, что это длинные загнутые пальцы, которые, выростая, приближаются къ его постелькѣ.
Ребенокъ съ ужасомъ закрылъ глаза и въ его воображеніи возобновилось представленіе страшнаго чердака. За спиной послышался шорохъ, похожій на шуршаніе бумаги. Неужели это опять большая мышь?! Онъ приподнялъ голову и сталъ пристально смотрѣть въ дверь, открытую въ сосѣднюю комнату, ожидая, что вотъ сейчасъ пробѣжитъ ужасное животное. Вдругъ онъ увидалъ длинную человѣческую ногу въ чулкѣ, осторожно ступившую на одинъ изъ освѣщенныхъ квадратиковъ паркета.
Инстинктивно мальчикъ посмотрѣлъ вверхъ, отыскивая голову человѣка, выходившаго изъ оконной ниши. Онъ увидѣлъ слегка обращенное къ нему лицо на худомъ туловищѣ, сѣдые, низко остриженные волосы, густыя нависшія брови, а подъ ними злые блестящіе глаза, Въ ужасѣ ребенокъ спряталъ голову подъ одѣяло, ожидая каждую минуту, что грубая рука этого человѣка снова нанесетъ ему ударъ.
Не смѣя кричать, онъ только жалобно стоналъ, но уже при первомъ звукѣ его голоса донна Мерседесъ вскочила съ съ постели и подбѣжала къ кроваткѣ ребенкѣ. Какъ только приподняла она одѣяло, мальчикъ судорожно схватилъ ея пальцы своими нѣжными рученками и съ выраженіемъ ужаса на лицѣ сталъ бормотать:
— Тетя! не пускай сюда этого человѣка, ты знаешь, онъ хочетъ меня бить. Позвони скорѣе, пусть придутъ Жакъ и Пиратъ.
— Ты все это видѣлъ во снѣ, мой милый! успокоивала Мерседесъ ребенка, который горѣлъ, какъ въ огнѣ. Вдругъ ребенокъ быстро вскочилъ, стремительно оттолкнулъ ее и пронзительно закричалъ: «Жакъ! Пиратъ».
Донна Мерседесъ дернула звонокъ. Черезъ минуту явились испуганные Жакъ и Дебора. За нимъ вошелъ докторъ и остановился у постельки, качая головой. Больной продолжалъ кричать въ бреду и просить, чтобы прогнали страшнаго человѣка.
Началось ужасное время.
Смерть долго стояла у постельки больного и грозила унести послѣдняго представителя Луціановъ. Часто казалось, что она уже протягивала руки за этимъ маленькимъ существомъ. Онъ лежалъ безъ движенія и такъ исхудалъ, что былъ почти неузнаваемъ. Доктора употребляли всѣ усилія спасти ребенка, и странно, они желали воскресить ребенка единственно для этой молодой женщины съ южнымъ обликомъ, которая безмолвно, безъ слезъ, съ сжатыми губами выслушивала ихъ рѣшенія, почти не ѣла, не пила и ни на минуту не отходила отъ постели больного.
Напротивъ, мать ребенка, появлявшаяся часто съ заплаканными глазами, въ растрепанномъ платьѣ, безумолку болтала и вертѣлась у кроватки и была истиннымъ ужасомъ докторовъ. У постели умирающаго ребенка проснулось ея материнское, чувство, но вмѣетѣ съ нимъ и весь ея эгоизмъ. Ей было тяжело испытывать постоянный страхъ, она требовала отъ докторовъ успокоительныхъ словъ и мучила ихъ разспросами. Съ воплемъ кидалась она къ больному, проклинала всѣхъ, кто перетащилъ ея сына въ Германію, въ этотъ ужасный Шиллингсгофъ, гдѣ онъ такъ сильно захворалъ. За ней нужно было смотрѣть какъ за ребенкомъ и это еще больше утомляло Мерседесъ, тѣмъ болѣе, что и Дебора только мѣшала ухаживать за больнымъ, не умѣя себя сдерживать.
Негритянка ужасно страдала. Всѣ люди въ Шиллингсгофѣ увѣряли, что ребенокъ непремѣнно умретъ, такъ какъ ему явился Адамъ.
Паническій страхъ овладѣлъ всѣми до такой степени, что никто не осмѣливался вечеромъ, даже при яркомъ освѣщеніи, подойти къ группѣ Лаокоона, а тѣмъ болѣе къ дверямъ зала, а Дебора дрожала какъ въ лихорадкѣ при малѣйшемъ шорохѣ въ сосѣдней комнатѣ. Она закрывала себѣ голову передникомъ, чтобы не видѣть, какъ ужасный человѣкъ явится за душей ея любимца.
Въ домѣ и въ саду Шиллингсгофа царила мертвая тишина. Никто не смѣлъ говорить иначе, какъ шепотомъ, всѣ звонки были сняты, передъ домомъ настлали соломы, чтобъ шумъ колесъ не безпокоилъ больного; фонтаны были заперты, а Пиратъ день и ночь содержался подъ строгимъ арестомъ.
Въ эти тяжелые дни мастерская опустѣла; баронъ Шиллингъ не покидалъ большого дома. Онъ въ прошлую же ночь, почти вмѣстѣ съ докторомъ, явился къ больному и поселился въ одной изъ комнатъ верхняго этажа, чтобы, постоянно быть вблизи.
Сперва баронъ появлялся въ комнатѣ больного только короткое время; онъ чувствовалъ очень хорошо, что Мерседесъ не желала подвергаться наблюденію постороннихъ людей это тяжелое для нея время. Но потомъ сталъ оставаться все дольше и дольше, не встрѣчая протеста со стороны Мерседесъ, истощившей всѣ свои силы и потому чувствовавшей себя спокойнѣе при видѣ того, какъ баронъ съ нѣжностью ухаживалъ за ея любимцемъ. Теперь она смотрѣла на него привѣтливѣе, и когда ему случалось заставать ее на колѣняхъ у постели больного, она и при немъ не перемѣняла этого положенія. Еще недавно Мерседесъ устраняла всякое сближеніе съ барономъ, а теперь онъ приходилъ ежедневно, какъ-бы по безмолвному уговору, проводилъ всѣ ночи у постели больного и настаивалъ, чтобы она ложилась спать въ дѣтской, и она подчинялась. Въ виду обрушившагося на нихъ несчастья, всѣ ея предубѣжденія исчезли.
Они почти не говорили другъ съ другомъ, но тѣмъ не менѣе все болѣе и болѣе сближались. Правда, онъ имѣлъ дѣло съ загадочной натурой, которая ускользала отъ его наблюденій и часто снова являлась совершенно чуждая. Какъ только на минуту онъ отводилъ глаза отъ больного, онъ чувствовалъ себя точно въ замкѣ волшебной принцессы; вокругъ нея все такъ и сіяло до послѣдняго маленькаго кубка, усѣяннаго рубинами, точно подземные гномы осыпали ее цѣлымъ дождемъ драгоцѣнностей. Бѣлыя облака драгоцѣнныхъ кружевъ, украшающихъ ея постель, пестрые ковры на полу, мебель изъ драгоцѣнныхъ деревъ, сдѣланныхъ такъ изящно, какъ-будто на ея подушкахъ могли отдыхать только воздушныя сильфиды — все это было привезено изъ-за моря, изъ роскошной плантаторской виллы, чтобы устроить сносно хоть одну комнату въ нѣмецкомъ домѣ для избалованной дочери юга.
Донна Мерседесъ съ пеленокъ привыкла къ самой утонченной роскоши; тѣмъ не менѣе, въ минуту опасности, она не подумала укрыться въ безопасной виллѣ, а бросилась въ самый центръ ожесточенной войны. Ея нѣжныя ноги пробирались по колючимъ кустарникамъ, гибкіе, украшенные кольцами пальцы привыкли къ смертоносному оружію, мягкую постель съ атласнымъ одѣяломъ замѣнила голая зенда и солдатскій плащъ, а кружевной пологъ — звѣздное небо.
Въ виду великихъ общественныхъ вопросовъ она была также безжалостна къ своему изнѣженному тѣлу, какъ и къ тѣмъ, кто, по ея мнѣнію, несправедливо добивался человѣческихъ правъ. «Люди?» сказала она недавно, говоря о возмутившихся неграхъ; и въ этомъ словѣ звучало столько презрѣнія, что ее можно было причислить къ тѣмъ плантаторамъ, которые въ тѣлѣ своихъ невольниковъ предполагали столько же чувствительности, сколько въ подушечкѣ для булавокъ. Тѣмъ не менѣе она говорила всегда съ Жакомъ и Деборой очень ласково, и когда Дебора, захворавшая отъ горя и испуга, лежала въ дѣтской, то баронъ Шиллингъ видѣлъ, что она сама давала ей лекарство, поправляла подушки и никому не позволяла ухаживать за своей старою служанкой.
Повидимому, она стала презирать все нѣмецкое съ тѣхъ поръ, какъ ступила на нѣмецкую землю и дышала нѣмецкимъ воздухомъ, а между тѣмъ покупала только нѣмецкія книги: на ея рояли лежали Бахъ, Бетховенъ и Шубертъ, а на столѣ виднѣлись разбросанныя замѣтки, писанныя по-нѣмецки. Къ этому рабочему столику баронъ подходилъ лишь тогда, когда на немъ докторъ писалъ рецептъ. Здѣсь они иногда бесѣдовали вполголоса о положеніи больного, и баронъ охотно засаживался въ этомъ уголкѣ, который по своей обстановкѣ напоминалъ Мерседесъ ея американское отечество. Тутъ же висѣлъ портретъ ея матери, гордой испанской красавицы, съ распущенными и перевитыми жемчугомъ волосами въ лиловомъ бархатномъ платьѣ. Подъ нимъ висѣла фотографія маіора Луціана и его сына Феликса. Обѣ фотографіи были окружены прелестными акварельными видами Луціановскихъ имѣній до войны, а на письменномъ столѣ, между разными бездѣлушками изъ золота и серебра, стояла въ бронзовой рамкѣ портретъ молодого человѣка, съ очень красивымъ, хотя и незначительнымъ лицомъ.
— Бѣдный Бальмазеда! тихонько сказала Люси барону, когда онъ разсматривалъ однажды этотъ портретъ. Онъ былъ очень милый и чрезвычайно красивый молодой человѣкъ, но хорошо сдѣлалъ, что умеръ. Знаете-ли, онъ не былъ особенно уменъ. Они обручились, когда Мерседесъ было только пятнадцать лѣтъ и тогда подходили другъ къ другу. Но въ послѣднее время Мерседесъ очень развилась и женихъ сталъ ей не по плечу. Онъ надоѣлъ бы ей черезъ годъ… даже быть можетъ черезъ мѣсяцъ супружеской жизни. Поэтому непріятельская пуля оказала ему большую услугу, прекративъ его жизнь среди иллюзій влюбленнаго жениха. Мерседесъ была возлѣ него и онъ умеръ въ ея объятіяхъ. «Божественная смерть!» — произнесъ онъ съ послѣднимъ вздохомъ.
Мерседесъ никогда не принимала участія въ совѣщаніяхъ докторовъ, и баронъ Шиллингъ передавалъ ей ихъ рѣшенія. При взглядѣ на барона Шиллинга, Мерседесъ охватывало странное, новое для нея чувство — чувство безопасности, если можно такъ выразиться. До сихъ поръ она надѣялась только на собственныя силы и также ревниво оберегала свою независимость, какъ и свою честь; до настоящей минуты она не знала, что значитъ быть подъ покровительствомъ, теперь же она принимала его, какъ благодѣяніе. Она чувствовала, что этотъ человѣкъ, который такъ заботится о больномъ, заботится въ то-же время и о ней, и съ ея лица совершенно исчезла та гордая, презрительная улыбка, которой она всегда встрѣчала появленіе барона. Она не думала теперь о женщинѣ, молящейся въ это время въ Римѣ, о томъ, чтобы Богъ скорѣе избавилъ ее отъ нашествія иностранцевъ, объ этой суевѣрной воспитанницѣ; монастыря, считавшей свой домъ гнѣздомъ привидѣній, которая нарочно поселила пріѣзжихъ въ излюбленныхъ духами комнатахъ, вѣроятно съ тайной надеждой, что они скоро выживутъ непрошенныхъ гостей изъ ея дома.
Дѣйствительно, донна Мерседесъ не совсѣмъ спокойно чувствовала себя въ этихъ покояхъ. Ее безпокоили громадныя, доходящія до полу окна, выходящія на галлерею съ такой низкой рѣшеткой, что чрезъ нее легко можно было перешагнуть. По приказанію доктора, окна въ комнатѣ больного оставались открытыми во всю ночь, а чтобъ яркій свѣтъ не попадалъ въ комнату, баронъ Шиллингъ запретилъ зажигать газовые фонари въ саду; поэтому между колоннами галлереи былъ совершенный мракъ и только въ отдаленной пустой улицѣ блестѣли газовые фонари. Ночной вѣтерокъ тихо стоналъ между колоннами, съ Монастырскаго двора прилетали летучія мыши и боязливо прорѣзывали воздухъ, освѣщенный зеленымъ свѣтомъ лампы, горѣвшей подъ зеленымъ абажуромъ у постели больного.
Въ этомъ слабомъ свѣтѣ, едва достигающемъ ближайшихъ колоннъ, два раза появлялось одно и то-же фантастическое видѣніе. Донна Мерседесъ могла видѣть его, сидя въ темнотѣ у постели спящаго ребенка. Безъ всякаго шума, который указывалъ бы на присутствіе человѣка, у окна появлялось неподвижное, точно высѣченное изъ камня, блѣдное лицо женщины, которая пристально смотрѣла своими черными глазами на больного ребенка, точно хотѣла навсегда запечатлѣть въ памяти черты его лица. При невольномъ движеніи испуганной Мерседесъ лицо это быстро исчезало въ темнотѣ.
Донна Мерседесъ не знала всей женской прислуги Шиллинсгофа, но ей казалось, что такое измученное горемъ лицо непремѣнно обратило бы ея вниманіе. Но она не спрашивала объ этомъ, такъ какъ вообще говорили въ это тяжелое время только о самомъ необходимомъ.
Такъ прошло много дней въ неописанномъ ужасѣ и волненіи. Прошла и послѣряя ужасная ночь, когда всякую минуту ожидали, что слабое дыханіе ребенка прервется навсегда. Затѣмъ наступило прекрасное розовое утро и вмѣстѣ съ лучами солнца вернулась жизнь къ ребенку. — Іозефъ былъ спасенъ!
Восторгъ былъ неописанный; оба негра прыгали какъ сумасшедшіе, а Люси была также невоздержана въ радости, какъ прежде въ горѣ. Въ первый разъ она снова причесала волосы и украсила ихъ розой, надѣла свѣтлое шелковое платье и появилась въ комнату съ букетомъ цвѣтовъ въ рукахъ. Доктора не безъ усилій удержали ее отъ. шумныхъ проявленій радости, съ которыми онъ хотѣлъ было броситься обнимать сына. Она обидѣлась, повернулась къ нимъ спиною и выбѣжала изъ комнаты. Опасность миновала, теперь она могла снова быть веселой, наивной и шаловливой.
Донна Мерседесъ цѣлый день сдерживалась; она не хотѣла плакать, хотя слезы счастья могли бы несказанно облегчить ея душу; но теперь снова наступилъ вечеръ. Баронъ былъ въ своей мастерской, Паулина пила чай въ комнатѣ Люси и Дебора ей тамъ прислуживала.
Было девять часовъ. Небо покрылось облаками и на дворѣ стало совершенно темно.
Маленькій Іозефъ спалъ тихо, безъ бреда, какъ спятъ послѣ тяжелаго утомленія. Въ бѣлой, обшитой кружевомъ рубашкѣ, онъ былъ похожъ на воскового херувима. Донна Мерседесъ стояла на колѣняхъ у постели, держа его свѣсившуюся ручку. Теперь она была одна и могла смотрѣть на это блѣдное, истомленное личико, которое лежало передъ ней точно вылитое изъ воска. Сдѣлается-ли оно снова такимъ кругленькимъ и розовымъ, какъ было прежде? Она опустила голову на одѣяло и разразилась долго сдерживаемыми рыданіями. Вдругъ ей почудилось, что женское платье зашуршало по песку и чья-то рука ухватилась за окно. Донна Мерседесъ вскочила и увидала за окномъ знакомое бѣлое, неподвижное лицо.
— Умеръ?! простонало привидѣніе.
Этотъ выражающій глубокое страданіе голосъ взволновалъ Мерседесъ. Она отрицательно покачала головой и хотѣла было подойти, но видѣніе быстро исчезло во мракѣ. Мерседесъ могла только замѣтить, какъ поднялись ея бѣлыя руки и накрыли голову чернымъ платкомъ. На этотъ разъ донна Мерседесъ непремѣнно хотѣла разгадать, кто была эта таинственная женщина. Она поспѣшно вошла въ дѣтскую: тамъ было темно и окна открыты; она высунулась изъ окна, но сквозь густой мракъ ничего не было видно; только минуту спустя, она услышала какъ звякнула ведущая на улицу калитка.
— Теперь я навѣрное знаю, что это былъ мужчина, сказалъ вдругъ вблизи мужской голосъ.
— Ты вѣчно споришь, перебилъ его голосъ Роберта. Не станешь-ли ты увѣрять, что это мертвый Адамъ? Это была женщина, я въ этомъ увѣренъ. Нѣсколько дней назадъ я чуть-чуть не поймалъ ее.
Окно, у котораго стояла донна Мерседесъ, было послѣрее съ этой стороны дома и къ нему примыкалъ подъѣздъ, на которомъ стояли говорящіе.
— Еслибы я только зналъ, что ей надобно? продолжалъ лакей. Я увѣренъ, что она подсматриваетъ въ окна, — онъ тихо и насмѣшливо захохоталъ. — Она не совсѣмъ глупа, мы тоже это дѣлаемъ!.. Тамъ точно въ театрѣ… Черныя рожи негровъ, спальня, разукрашенная точно у мароккскаго императора, пропасть фальшивыхъ брилліантовъ, а гордая мадамъ лежитъ на колѣняхъ передъ больнымъ принцемъ, а нашъ баринъ сидитъ рядомъ, словно на часахъ, и смотритъ на это колѣнопреклоненіе, какъ будто хочетъ срисовать его на свои картины. Онъ ужъ слишкомъ безцеремонно сидитъ тамъ съ утра до ночи, а у барыни, должно быть, ни капли стыда; она это позволяетъ и ни-чуть не стѣсняется передъ нимъ, весь домъ уже подсмѣивается надъ ними. Да, я думаю, она была-бы очень довольна, еслибъ баронесса никогда болѣе не вернулась. Оказывается, въ Шиллингсгофѣ не дурно. Но чорта съ два, этого никогда не случится!.. Послушай, Фрицъ, вотъ была-бы потѣха, еслибы баронесса нечаянно вернулась и увидала-бы весь этотъ сюрпризъ черезъ окно!
Они говорили тихо, почти щепотомъ, но въ молодой женщинѣ у окна, каждое ихъ слово отзывалось, какъ ударъ молота. Голоса смолкли, а она все еще стояла, какъ окаменѣлая, закусивъ нижнюю губу.
Мерседесъ увидала сквозь открытую дверь, что Дебора вошла въ комнату больного. Она возвратилась туда-же; но при видѣ своей госпожи негритянка отскочила въ испугѣ. Молодая женщина была блѣдна, какъ мертвецъ.
Донна Мерседесъ отерла себѣ искусанныя до крови губы носовымъ платкомъ, молча приказала негритянкѣ сѣсть у постели больного и вышла въ садъ. Ей нужно было освѣжиться, иначе она задохлась-бы въ этомъ домѣ.
XXI.
правитьМимо ярко освѣщенныхъ статуй донна Мерседесъ прошла въ садъ. Слуги стояли еще у открытыхъ дверей и невольно вытянулись при ея появленіи, а только-что издѣвавшійся Робертъ отвѣсилъ ей подобострастный поклонъ. Услыхавъ приближающіеся мужскіе шаги, она отступила отъ порога и въ этотъ моментъ въ дверяхъ появился баронъ Шиллингъ. При видѣ Мерседесъ лицо барона озарилось неожиданною радостію.
Онъ держалъ въ рукахъ только-что сорванную въ оранжереѣ розовую глоцинію и съ привѣтливымъ поклономъ молча подалъ ее молодой женщинѣ.
— Благодарю васъ, я не люблю цвѣтовъ, рѣзко сказала Мерседесъ, непріязненно глядя на барона. Она отступила еще на нѣсколько шаговъ, какъ-бы приглашая барона посторониться съ дороги, по которой ей нужно было идти въ садъ.
Въ это время вошелъ докторъ, обыкновенно посѣщавшій своего паціента въ этотъ поздній часъ, и она должна была снова вернуться съ нимъ въ комнату больного.
Баронъ Шиллингъ, спокойно бесѣдуя съ докторомъ, положилъ отвергнутый цвѣтокъ на пьедесталъ къ ногамъ каменной Аріадны.
— Какъ вы думаете, скоро можно будетъ перенести Іозефа изъ этой комнаты? спросила Мерседесъ доктора послѣ того, какъ онъ, осмотрѣвъ больного, объявилъ, что послѣдніе слѣды болѣзни миновали.
Онъ съ удивленіемъ посмотрѣлъ ей въ лицо: такія рѣзкія ноты въ ея голосѣ были для него совершенною неожиданностью. — Объ этомъ еще нельзя и думать, сказалъ онъ увѣренно.
— А если я ребенка плотно закутаю въ шаль и сама вынесу на рукахъ?
— Вынесете? — Онъ снова удивленно посмотрѣлъ на Мерседесъ. — Объ этомъ мы поговоримъ черезъ двѣ недѣли, а до этого нельзя мѣнять ни комнаты, ни ухода за больнымъ, такъ какъ при чрезвычайной слабости больного опасность далеко еще не’миновала.
Онъ распрощался. Баронъ Шиллингъ проводилъ его до ререй и снова вернулся.
Донна Мерседесъ стояла у письменнаго стола.
— Іозефъ спитъ, сказала она, видя, что баронъ направляется къ дверямъ слѣдующей комнаты.
Онъ быстро подошелъ къ письменному столу, внимательно посмотрѣлъ ей въ лицо и спросилъ:
— Что случилось?
Она слегка вздрогнула.
— Я не понимаю, что вамъ отъ меня нужно?
Этотъ отвѣтъ и взглядъ, которымъ онъ сопровождался, вызвали яркій румянецъ на лицѣ барона.
— Неужели я повѣрю, что этого ребенка, одинаково дорогого для насъ обоихъ, вы рѣшились-бы безъ особенно важныхъ причинъ вынести, не смотря на опасность? Вы, вѣдь, сказали, что перенесете его на своихъ рукахъ, — но куда?
Можно-ли ставить вопросъ такъ прямо? Эта нѣмецкая привычка идти напроломъ къ цѣли, минуя дипломатическія, окольныя тропинки!.. Не могла-же она сказать прямо, что нечаянно подслушанный разговоръ лакеевъ лишилъ ее самообладанія! Правда, еще нѣсколько минутъ назадъ она въ состояніи была сказать ему въ лицо: «Я не хочу имѣть съ тобой никакого дѣла. По твоей винѣ людская пошлость поставила меня въ неловкое положеніе, потому что ты вмѣшался въ заботы о больномъ и помѣшалъ мнѣ оставить съ первой-же минуты домъ, брошенный хозяйкой». По теперь, посмотрѣвъ въ эти синіе глубокіе глаза, она не нашла въ себѣ мужества отвѣтить неблагодарностью на доброту и самоотверженіе этого человѣка.
— Зачѣмъ-же терять напрасно слова на то, что, порѣшенію доктора, должно остаться неизмѣннымъ? уклончиво отвѣтила Мерседесъ.
Онъ иронически засмѣялся.
— Да, докторъ запретилъ измѣнять что-либо относительно комнаты и ухода, — дѣлая особое удареніе на Послѣднихъ словахъ, сказалъ баронъ и пристально посмотрѣлъ въ глаза Мерседесъ.
— Объ этомъ я поговорю еще съ докторомъ. До сихъ поръ я была настолько эгоистична, что позволила вамъ раздѣлять со мною уходъ за больнымъ, но болѣе я не могу этого допускать.
— Значитъ, капризъ, какъ я это и предполагалъ. Когда опасность миновала, злые духи снова овладѣваютъ вами, и вы хотите меня оскорбить, также какъ и всѣхъ, кто къ вамъ приближается. Я не признаю капризовъ, а потому еще разъ спрашиваю, потешу вы меня изгоняете?
Она ясно видѣла, что онъ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія о причинахъ перемѣны ея обращенія и все сваливалъ на причуды. Выраженіе надменности снова появилось на ея лицѣ и она коротко отвѣтила:
— Повторяю, что я не хочу принимать отъ васъ болѣе никакихъ жертвъ.
Онъ быстро отошелъ отъ письменнаго стола.
— Я бы могъ вамъ отвѣтить, что Феликсъ поручилъ своего ребенка мнѣ настолько-же, какъ и вамъ, а гдѣ есть обязанность, тамъ не можетъ быть и рѣчи о жертвахъ. Мы оба исполняемъ только данное слово. Я всегда смотрѣлъ на комнату больного, какъ на нейтральную почву, на которой мы оба работаемъ. Еслибъ я предполагалъ, что мое присутствіе необходимо ребенку, то не уступилъ-бы ни шагу; но теперь я знаю, что Іозефъ внѣ опасности и въ хорошихъ рукахъ, а потому ухожу.
— Вы сердитесь? спросила она; но не сдѣлала ни малѣйшей попытки удержать барона, и ея голосъ звучалъ попрежнему сурово.
— Да, я сержусь, но въ особенности на себя, на свою довѣрчивость, которая, не смотря на многіе уроки, довела меня теперь до такого: унизительнаго положенія. Я уже слышалъ отъ васъ много рѣзкостей. Вы меня осудили, не позаботясь разузнать хорошенько, въ чемъ дѣло.
Она отвернулась и дрожащею рукою переставляла бездѣлушки на письменномъ столѣ.
— Вашъ отзывъ о несчастныхъ неграхъ, возмутившій меня до глубины души, до сихъ поръ звучитъ въ моихъ ушахъ, продолжалъ баронъ; но я старался это забыть, видя ваше великодушіе и доброту къ женѣ брата, вашу глубокую нѣжность и самоотверженіе къ его дѣтямъ. Въ вашей душѣ борятся двѣ силы: великодушныя и честныя стремленія и скверное воспитаніе. Подъ вліяніемъ этого послѣдняго, вы заставляете теперь меня страдать; но это, надѣюсь, болѣе не повторится, — я не имѣю ни малѣйшей наклонности къ рабскому подчиненію.
Онъ поклонился, затѣмъ вошелъ въ комнату больного ребенка и приблизился къ его постелѣ. Дебора вышла при появленіи доктора, и донна Мерседесъ увидала сквозь полуоткрытую дверь, какъ онъ наклонился у изголовья ребенка, нѣжно его обнялъ, поцѣловалъ и быстро вышелъ изъ комнаты черезъ другую дверь.
Она прислушивалась къ удаляющимся шагамъ, какъ-будто стараясь навсегда запечатлѣть въ памяти ихъ звукъ, и страшно поблѣднѣла. До сихъ поръ еще никто не говорилъ съ ней такимъ образомъ; дѣйствительно, всѣ окружавшіе ее до сихъ поръ мужчины рабски ей подчинялись.
Она поспѣшно вошла въ комнату больного, опустилась на колѣни передъ постелькой Іозефа, наклонилась къ его изголовью и разразилась рыданіями.
XXII.
правитьПрошло много дней. Выздоровленіе маленькаго Іозефа подвигалось очень медленно, почти незамѣтно. Онъ лежалъ блѣдный и слабый; нужно было остерегаться шума и рѣзкаго свѣта, такъ какъ опасность все еще была очень серьезна. Около больного ходили на цыпочкахъ, въ саду не зажигали фонарей и передъ домомъ снова настлали соломы.
Донна Мерседесъ съ тѣхъ поръ не видала барона Шиллинга. Вслѣдъ за уходомъ барона, явилась, по его приказанію, ухаживать за больнымъ Анхенъ, и донна Мерседесъ безпрекословно приняла ея услуги. Эта дѣвушка, молчаливая и спокойная, отлично ухаживала за больнымъ. Ея молодое, постоянно задумчивое лицо, казалось, просіяло съ тѣхъ поръ, какъ она переступила порогъ большого зала, въ которомъ теперь могла оставаться день и ночь. Іозефъ полюбилъ ее и донна Мерседесъ привыкла къ дѣвушкѣ, которая говорила только тогда, когда ее спрашивали, и вся была поглощена своею обязанностью. Ко всякому шуму въ этой комнатѣ она была чрезвычайно впечатлительна и, казалось, вся превращалась въ слухъ. Часто она останавливалась посреди комнаты, пытливо смотря на стѣну, возлѣ которой стояла кушетка съ зелеными подушками, и какъ будто застывала.
Люси, видавшая ее въ такомъ положеніи, увѣряла, что она сумасшедшая, и избѣгала ея, насколько могла. Молодая женщина теперь очень рѣдко приходила въ эти комнаты; она сердилась, что до сихъ поръ продолжаютъ ухаживать за мальчикомъ, по ея мнѣнію, совершенно здоровымъ. И если она приносила «голодному бѣдняжкѣ» немного сладостей, то на нее всѣ нападали, какъ будто она хотѣла его отравить.
О томъ, что произошло между донною Мерседесъ и барономъ, Люси не имѣла ни малѣйшаго понятія. Она находила совершенно естественнымъ, что онъ снова погрузился въ свою картину, чтобы наверстать потерянное время. Ее сердило только, что онъ ни на что не обращаетъ вниманія и стоитъ, точно прикованный у мольберта. «Когда мнѣ иногда случается заглянуть сквозь стекла въ его мастерскую, онъ смотритъ на меня далеко не любезно».
Повидимому она старалась веселиться, насколько это было возможно, и снова принялась за упражненія въ танцахъ. Маленькая Паулина разсказывала, что у мамы крылья, какъ у ангеловъ въ книжкѣ Іозефа, что она все еще безъ чулокъ и что на ея платьѣ все золото и серебро.
Въ комнатахъ Люси запаковывались большіе ящики и отправлялись въ Берлинъ подъ видомъ старомодныхъ туалетовъ, которые берлинская модистка должна была поправить и возстановить.
Люси часто уходила въ городъ въ сопровожденіи горничной и возвращалась всегда съ большими свертками и пакетами. Она покупала матеріи и всякія бездѣлушки, какія попадались ей на глаза, и бросала деньги, какъ будто располагала несмѣтными богатствами.
Однажды послѣ обѣда Люси явилась въ большой залѣ, одѣтая, какъ на прогулку; она казалась смущенною и ея глаза блестѣли сквозь вуаль, которую она кокетливо накинула для предохраненія лица отъ пыли и загара.
— Моя касса пуста, сказала она небрежно. Я должна кое-что заплатить, и мнѣ нужно по крайней мѣрѣ пятьсотъ талеровъ.
Она протянула руку, плотно затянутую въ перчатку.
— Это очень значительная сумма, и ты еще недавно получила столько-же! сказала донна Мерседесъ, непріятно пораженная.
Она хотѣла еще прибавить что-то, но молодая женщина перебила ее.
— Пожалуйста, не волнуйся изъ-за такихъ пустяковъ, сказала она злобно. — Пятьсотъ талеровъ! Огромная сумма! Стоитъ говорить объ этомъ! Моя мама во время путешествій давала на чай пятьсотъ талеровъ. Конечно, мы, бѣдняки, не можемъ себѣ этого позволить. Не будешь-ли, ты считать каждый съѣденный мною кусокъ, донна Мерседесъ? И это то богатство, которое мнѣ обѣщали, когда я отправлялась въ Америку! Впрочемъ, я готова прозакладовать голову, что ты не имѣешь права контролировать подобнымъ образомъ мои расходы.
Она замолчала. На письменномъ столѣ лежали уже приготовленныя деньги. Донна Мерседесъ молча показала на нимъ рукою.
Люси взяла деньги и небрежно опустила ихъ въ карманъ.
— Я возьму съ собой Паулину: ребенку необходима новая шляпа.
— Паулина цѣлый день бѣгала въ саду и теперь спитъ въ дѣтской.
— Ну, я ее разбужу.
Она быстро побѣжала черезъ комнату больного въ дѣтскую; но донна Мерседесъ послѣдовала за нею и остановила ее у дверей.
— Что за пустяки, Люси! Изъ-за прихоти ты хочешь будить ребенка.
Но Люси отворила дверь и съ шумомъ вбѣжала въ дѣтскую.
Дебора стояла у окна и вязала, а маленькая Паулина, совершенно раздѣтая, сладко спала въ своей постелькѣ.
— Вотъ глупости! сердито крикнула Люси черной нянькѣ. Что тебѣ вздумалось среди дня раздѣвать ребенка до рубашки? Паулина, Паулина, вставай!
Но дѣвочка не могла открыть глазъ и головка ея снова падала на подушку.
Негритянка между тѣмъ встала, подошла къ постелькѣ и упрашивала не будить ребенка.
— Я не знаю, что и подумать о тебѣ, Люси! сказала: донна Мерседесъ, пораженная взволнованнымъ состояніемъ своей belle soeur.
— Думай, что хочешь, но мнѣ кажется, я имѣю право взять съ собою ребенка, когда мнѣ захочется. Одѣвай ее, Дебора, она потомъ проснется.
— Ребенокъ останется въ своей постелькѣ, приказала донна Мерседесъ.
— Ахъ, тетя, что тамъ съ Паулиной? испуганно закричалъ слабенькимъ голоскомъ Іозефъ.
Звуки этого голоса испугали донну Мерседесъ.
— Люси, будь же благоразумна, — успокоивала она какъ капризнаго ребенка свою belle soenr. Поѣзжай попозже, тогда тебѣ можно будетъ взять съ собой и Паулину,
— Я хочу теперь-же!
Видно было, какъ она покраснѣла подъ вуалью и, казалось, собиралась заплакать.
Въ эту минуту показалась на порогѣ горничная Мина. Она была въ пальто и шляпѣ и, повидимому, долго ожидая свою госпожу, пришла теперь напомнить ей, что пора отправляться.
— Уже поздно; если вы сегодня хотите кончить это дѣло, то надо поспѣшить.
Люси не дала ей кончить. Какъ разъяренная кошка, она бросилась на Мерседесъ, точно желая выцарапать ей глаза.
— Ты всегда была моимъ злымъ духомъ! прошипѣла она сквозь зубы. Ты крала или старалась уменьшить мои побѣды, желтая цыганка, чванная хлопчатобумажная принцесса; ты всегда выскакивала впередъ, опираясь на свои мѣшки съ хлопкомъ, потому что у васъ въ Америкѣ истинную красоту и грацію ставятъ ни во что; у васъ — все деньги! Теперь настала моя очередь, теперь я покажу тебѣ, что значитъ Люси Фурнье въ Германіи! Мнѣ стоитъ только кивнуть пальцемъ, чтобы привести въ восторгъ всѣхъ, и старыхъ, и молодыхъ. И какъ могла я выжить восемь лѣтъ въ вашей пустынѣ, между рисомъ и сахарнымъ тростникомъ!
Она схватила зонтикъ, который положила передъ тѣмъ у крова больного, и выбѣжала изъ комнаты, шурша шелковымъ платьемъ. Проходя комнату, гдѣ лежалъ Іозефъ, она погладила его ласково по головѣ и сказала:
— Вылѣзай скорѣе изъ своей клѣтки, дружекъ; ты теперь здоровъ, какъ рыбка въ водѣ, и давно могъ-бы бѣгать съ Пиратомъ по саду. Смотри, будь настоящимъ мальчикомъ и не позволяй больше кормить себя больничными супами. Прощай, мой дружокъ!
Нѣсколько минутъ спустя, донна Мерседесъ увидѣла, какъ Люси, въ сопровожденіи Мины, вышла черезъ садъ на улицу, сѣла въ проѣзжавшую мимо извощичью карету и поѣхала въ городъ, чтобы вернуться опять, конечно, съ большими покупками.
Донна Мерседесъ мрачно посмотрѣла ей въ слѣдъ. У нея блеснула мысль, что хорошо было-бы, еслибъ эта карета навсегда увезла отсюда своихъ пассажировъ.
Она присѣла къ Іозефу и стала успокоивать его тихимъ, нѣжнымъ голосомъ. Громкій голосъ Люси и шуршанье ея платья очень взволновали больного ребенка. Надо было спустить темныя занавѣси. Онъ не могъ выносить никакого свѣта, вздрагивалъ при малѣйшемъ шорохѣ и его пульсъ сталъ снова биться ускоренно.
Занятая стараніями успокоить ребенка, Мерседесъ не замѣтила, какъ наступилъ вечеръ. Дебора приготовила въ большой залѣ чай и пришла спросить, не подать-ли туда и молоко для Паулины, которая, во время болѣзни Іозефа, постоянно пила его въ комнатѣ своей мамы. Она и тамъ все приготовила, но барыня до сихъ поръ еще не вернулась.
Донна Мерседесъ съ удивленіемъ посмотрѣла на часы. Было уже восемь. Такъ долго Люси еще никогда не оставалась и она начала безпокоиться.
Она стояла у одного изъ оконъ зала и смотрѣла въ садъ. Было еще свѣтло и высокіе каштаны отливали золотомъ заходящаго солнца. Экипажи проѣзжали мимо и толпа гуляющихъ изъ душныхъ улицъ спѣшила на бульваръ
Чайный столъ стоялъ нетронутымъ. Паулина напилась молока и ее уложили въ постель, а донна Мерседесъ все еще молча ходила по залѣ. Изрѣдка она останавливалась, прислушиваясь, не раздадутся-ли знакомые шаги, и заходила по временамъ въ комнату больного, который спалъ безпокойнымъ, тяжелымъ сномъ.
Между тѣмъ вернулся Жакъ, который, по приказанію своей госпожи, обошелъ всѣ главныя улицы, заходилъ во всѣ магазины и кондитерскія, гдѣ обыкновенно покупала Люси; но никто не видалъ прекрасной американской дамы изъ Шиллингсгофа.
Часъ проходилъ за часомъ, и наконецъ пробило десять. Мерседесъ не могла долѣе выносить этой неизвѣстности: она взяла лампу и отправилась въ комнату Люси. Ей все казалось, что тамъ она непремѣнно встрѣтитъ это маленькое, капризное существо.
Въ комнатѣ Люси былъ страшный безпорядокъ, какъ всегда послѣ ея отъѣзда. На полу валялись туфли, бѣлый пеньюаръ, а на столахъ лежали какъ попало ленты, перчатки, вуали.
Вдругъ Мерседесъ испуганно поставила на столъ лампу, которая дрожала въ ея рукахъ, и въ изнеможеніи опустилась на кресло. На столѣ лежалъ конвертъ, адресованный на ея имя. Теперь она знала, что случилось. И какъ она могла быть до такой степени слѣпой сегодня послѣ обѣда! Люси бѣжала!
Она вынула письмо изъ конверта, который не былъ даже запечатанъ.
«Іозефъ опять здоровъ», писала она съ обыкновеннымъ легкомысліемъ. — «Наконецъ я пользуюсь отпускомъ, который назначаю себѣ сама, такъ какъ отъ тебя никогда-бы его не получила. Слава Богу, что мальчикъ наконецъ замѣтно сталъ поправляться. Еще одинъ день и я сошла-бы съ ума. Неужели ты въ самомъ дѣлѣ воображала, что я могу еще жить въ Германіи, не увидавъ мѣста, гдѣ меня встрѣчали когда-то какъ восходящее свѣтило, гдѣ меня и теперь примутъ съ восторгомъ и съ распростертыми объятіями. Наконецъ-то, наконецъ! Каждый день, проведенный въ этомъ скучномъ гнѣздѣ, Шиллингсгофѣ, я считаю преступленіемъ противъ моей молодости, которою я и безъ того уже много пожертвовала. Итакъ, я ѣду въ Берлинъ на нѣсколько дней. Дѣвочка должна увидать тотъ волшебный міръ, изъ котораго вышла ея мать и въ которомъ только и существуетъ истинная жизнь и наслажденіе. Все-же остальное внѣ сценической жизни — однообразно, скучно и мертво».
Донна Мерседесъ бросила письмо, не дочитавъ послѣдней строчки. При всемъ испугѣ, при всей злобѣ, она все-таки чувствовала себя счастливою, что ей удалось помѣшать Люси увезти ребенка. Паулина осталась съ нею. Теперь она поняла злость Люси на маленькую соню и всю загадочность ея поступковъ въ послѣднее время. Какое легкомысліе, какая хитрость, какой ужасный эгоизмъ!.. Молодая вдова не успѣла еще снять траура послѣ смерти мужа; ея сынъ, едва спасенный отъ смерти, лежалъ еще больной въ постели — вѣдь она обнаружила во время болѣзни Іозефа самое горячее материнское чувство; она любила мужа и обѣщала ему никогда не разставаться ни съ дѣтьми, ни съ Мерседесъ, — и все это она бросила изъ страсти блистать, наслаждаться и быть свободной, какъ птица!
Донна Мерседесъ встала и опустила письмо въ карманъ. Вдругъ кровь бросилась ей въ лицо при мысли, что съ отъѣздомъ Люси она осталась единственнымъ гостемъ барона Шиллинга. Она взяла лампу и вернулась на свою половину.
— Моя невѣстка уѣхала на нѣсколько дней въ Берлинъ, сказала она Жаку, Анхенъ и Деборѣ, которые ее ожидали.
Дебора еще шире открыла и безъ того испуганные глаза и посмотрѣла на кроватку Паулины: чуть-чуть не увезли ея любимицу. Она иногда рѣшалась дѣлать вопросы, но сегодня воздержалась, такъ какъ госпожа отпустила всѣхъ гордымъ движеніемъ руки. Жакъ почтительно пожелалъ доброй ночи, а Дебора исчезла въ дѣтской. Они знали, что имъ слѣдуетъ забыть о всѣхъ этихъ часахъ безпокойства и помнить только, что маленькая барыня уѣхала на нѣсколько часовъ въ Берлинъ.
XXIII.
правитьДонна Мерседесъ надѣялась, что отсутствіе Люси не будетъ замѣчено; но, къ ея ужасу, уже на другой день стали являться посланные со счетами на значительныя суммы съ дерзкою надписью на поляхъ, что уѣхавшая американская дама забыла, вѣроятно, уплатить свои долги.
Слуга Робертъ, который постоянно торчалъ въ передней и, конечно, пронюхалъ уже объ отъѣздѣ, постоянно приносилъ такіе счеты Мерседесъ. Онъ осторожно стучалъ въ дверь, тихо входилъ въ комнату, съ низкимъ поклономъ подавалъ на серебряномъ подносѣ дерзкія бумажки и, послѣ короткаго отвѣта Мерседесъ — «Хорошо», уходилъ, изгибая спину и насмѣшливо улыбаясь. Въ передней онъ разводилъ руками передъ ожидающимъ.
— Ничего нѣтъ! Вольно-же вамъ было вѣрить первой встрѣчной! Мы не можемъ платить за всѣ костюмы этихъ господъ, которые и безъ того, кажется, навсегда поселились въ Шиллингсгофѣ.
Люси дѣйствительно злоупотребляла кредитомъ, открываемымъ ей, какъ гостьѣ Шиллингсгофа. Послѣднія покупки сдѣланы были ею въ кредитъ, и ея belle soeur не нужно было долго думать, чтобы догадаться, для чего она берегла полученныя деньги — все это приготовлялось для путешествія въ Берлинъ. Конечно, Жакъ тотчасъ-же долженъ былъ отправиться въ городъ и заплатить всѣмъ магазинамъ.
Съ жгучимъ нетерпѣніемъ ждала Мерседесъ возвращенія Люси. Ее волновала не столько мысль, что внезапно возвратившаяся баронесса можетъ застать ее одну въ Шиллингсгофѣ, сколько боязнь, что легкомысленная женщина бросится на всѣ удовольствія столицы и разстроитъ свое и безъ того очень слабое здоровье.
Прошло четыре дня, а комнаты Люси все еще стояли пустыми. Безпокойство донны Мерседесъ дошло до послѣдней степени; она прислушивалась къ шуму каждой проѣзжавшей мимо кареты и вздрагивала при каждомъ скрипѣ двери. Наконецъ, на пятый день она получила тоненькое письмо. Она разорвала конвертъ изъ изнеможеніи опустилась на спинку кресла, прочитавъ первыя строки.
«Я на небесахъ! Весь Берлинъ у моихъ ногъ! Тріумфы мамы — ничто въ сравненіи съ моими побѣдами! Я задыхаюсь подъ множествомъ цвѣтовъ, которыми меня осыпаютъ. Чтобы написать эти строки, я должна была бѣжать отъ почитателей, толпящихся въ моей гостинной. Теперь я снова живу! А что это за чудная жизнь! То, что я тихонько подготовляла съ тѣхъ поръ, какъ ступила на нѣмецкую землю, наконецъ исполнилось. И теперь, когда твое вмѣшательство для меня болѣе неопасно, я скажу тебѣ правду: я вчера танцовала Жизель въ балетѣ Виллисъ».
Боже, Боже! Чахоточная на сценѣ! Ей аплодируютъ, а она съ каждымъ часомъ приближается къ смерти! Для этого-то она танцовала тайкомъ, покупала костюмы и торопилась. Ей необходимо нужно было поспѣть къ дебюту. Да, Люси была права. Ея belle soeur была непростительно наивна и простодушна. Она плохо берегла тѣхъ, кого поручили ея попеченію. Теперь птичка улетѣла и носилась въ такихъ сферахъ, гдѣ каждый ударъ крыла былъ для нея смертельнымъ ядомъ.
Донна Мерседесъ вскочила. Ей не оставалось ничего другого, какъ самой ѣхать въ Берлинъ; но прежде она должна была сообщить о своемъ рѣшеніи хозяину дома и просить его взять подъ свое покровительство дѣтей.
Она долго боролась, наконецъ сунула письмо въ карманъ и отправилась въ мастерскую барона. Было четыре часа. Окна оранжереи были залиты солнечнымъ свѣтомъ и выходящій оттуда воздухъ былъ полонъ аромата цвѣтовъ. Она страстно желала, чтобы баронъ ее замѣтилъ и вышелъ на встрѣчу. Но ни одна дверь не открывалась, не смотря на громкій лай Пирата, прыгавшаго отъ радости при видѣ своей госпожи. Она тихо открыла дверь и, чувствуя учащенные удары сердца, вошла въ оранжерею.
Она торопливо пошла по мастерской, стараясь обратить на себя вниманіе шумомъ шаговъ; но онъ заглушался плескомъ фонтана. Дверь въ мастерскую была открыта, но надъ ней висѣла тяжелая бархатная портьера и, казалось, служила знакомъ, что хозяинъ не желаетъ постороннихъ посѣщеній. Сквозь щель между двумя половинами портьеры донна Мерседесъ увидала барона Шиллинга, который стоялъ передъ картиной съ палитрой и муштабелемъ. Онъ отступилъ на нѣсколько шаговъ и всматривался въ свое произведеніе. Лицо его, полное вдохновенія, освѣщенное сверху, показалось ей прекраснымъ.
Онъ былъ совершенно погруженъ въ свою работу и она стѣснилась громкимъ словомъ прервать окружающую его тишину. Въ этотъ моментъ показался на галлереѣ Робертъ
и сталъ спускаться по витой лѣстницѣ съ дорожнымъ мѣшкомъ и пледомъ въ рукахъ. Увидавъ даму, онъ сейчасъ-же. отвернулъ голову, какъ будто не замѣчалъ ея.
Донна Мерседесъ вошла, быстро отдернувъ портьеру, и громко сказала:
— Могу-ли я оторвать васъ на минуту, баронъ Шиллингъ?
Онъ быстро обернулся. Она ясно видѣла, что чувство, вызванное ея появленіемъ, было неудовольствіе. Насмѣшливая улыбка, проскользнувшая по его лицу, и снисходительная вѣжливость, съ которою онъ положилъ свой муштабель и предложилъ ей стулъ, показывали ей, что это посѣщеніе баронъ приписывалъ также капризу.
Донна Мерседесъ закусила губы и съ злобнымъ взглядомъ, отстранивъ предложенный стулъ, оперлась на столъ. Она взглянула въ сторону лакея, который копался у чемодана, застегивая ремнемъ сложенный пледъ. Баронъ Шиллингъ велѣлъ ему выйти.
Донна Мерседесъ вынула изъ кармана письмо.
— Прошу васъ, прочтите это письмо, сказала она торопливо, желая, повидимому, не потерять ни минуты.
— Письмо отъ госпожи Луціанъ?
— Да, изъ Берлина.
— Ну, въ такомъ случаѣ содержаніе его мнѣ извѣстно. Я тоже получилъ письмо отъ госпожи Луціанъ; она дебютировала на сценѣ и съ большимъ успѣхомъ.
Донна Мерседесъ саркастически засмѣялась.
— Да, наше имя пріобрѣтаетъ блестящую извѣстность, и я виновата, что оно красуется теперь на театральныхъ, афишахъ.
— Если оно не пострадаетъ тамъ отъ другихъ причинъ, то искусство не можетъ бросить на него ни малѣйшей тѣни, сказалъ небрежно баронъ. Въ своемъ кругу я тоже считаюсь отверженнымъ, потому только, что я здѣсь — онъ показалъ на мастерскую — занимаюсь пустяками и ѣмъ собственный хлѣбъ, вмѣсто того чтобы, облекшись въ высокіе сапоги, ходить на охоту и разыгрывать управляющаго жениныхъ имѣній.
Мерседесъ почувствовала нанесенный ей ударъ. Ея оскорбительная фраза: «да, на деньги своей жены» была достаточно отмщена.
— Впрочемъ, я не вижу, почему вы должны принимать на себя отвѣтственность за легкомысленный шагъ вашей невѣстки.
— Я была до смѣшного довѣрчива.
— Ваше поведеніе я менѣе всего могъ-бы назвать довѣрчивымъ.
Въ этомъ безукоризненно вѣжливомъ замѣчаніи Мерседесъ услышала ѣдкую иронію и бросила быстрый, огненный взглядъ на барона.
— Довѣрчивая женская натура не выражается въ этакихъ взглядахъ, улыбаясь, сказалъ онъ въ подтвержденіе только-что высказаннаго мнѣнія.
Рѣзкій тонъ его голоса убѣдилъ ее, что тяжелая обида, которую она нанесла барону, не была прощена; южная кровь испанки волновалась.
— Да, торопливо замѣтила Мерседесъ, мои глаза имѣютъ несчастье смотрѣть на Божій міръ не черезъ нѣжный голубой или сѣрый нѣмецкій цвѣтъ; но это меня не смущаетъ, я далека отъ честолюбія ставить себя на одну доску съ этими гольбейновскими мадоннами. Я, вѣдь, знакома съ нѣмецкимъ патріотизмомъ: что не подходитъ подъ этотъ типъ женщинъ, то нѣмецкій художникъ истребляетъ, какъ эту, напримѣръ, фигуру.
Съ злою улыбкою она показала на изображеніе мадонны съ безобразной черной полосой на глазахъ.
Картина, вытащенная вѣроятно при уборкѣ, стояла возлѣ шкафа, потому что баронъ посмотрѣлъ на нее мрачно и удивленно.
Донна Мерседесъ тихо смѣялась. Баронъ испугался; онъ никогда еще не видалъ смѣха на этомъ серьезномъ лицѣ. Жемчужной полосою блеснулъ передъ нимъ рядъ бѣлыхъ влажныхъ зубовъ, углы рта сложились въ прелестныя, полныя демоническаго выраженія линіи — донна Мерседесъ смѣялась саркастически.
— Очень можетъ быть, что эти глаза появились на картинѣ такими помимо воли художника, и это бѣда поправимая, но варварское пятно — дѣло гнѣва, а, можетъ быть и каприза.
Онъ молча отвернулся, взялъ на столѣ ножъ и направился къ картинѣ. Нѣсколькими ударами ножа онъ вырѣзалъ картину изъ рамы, свернулъ ее въ трубку и заперъ въ шкафъ; слѣдовательно, дальнѣйшимъ коментаріямъ не было мѣста.
Черное шелковое платье зашуршало. Донна Мерседесъ направилась къ стеклянной двери и остановилась у портьеры. Она не смѣялась болѣе. Ея профиль, точно высѣченный изъ камня, выдѣлился на темныхъ складкахъ бархатной портьеры, которую она отодвигала рукою.
— Я уѣзжаю, сказала она съ обычною холодностью, и принуждена просить вашего покровительства дѣтямъ.
— Вы уѣзжаете въ Берлинъ?
— Да, Люси должна сейчасъ-же вернуться со мною.
— Я такого-же мнѣнія; но удастся-ли вамъ поймать ласточку, которая высоко въ воздухѣ празднуетъ свое освобожденіе?
— Это ликованіе скоро пройдетъ, какъ скоро она убѣдится, что съ своей воздушной высоты должна будетъ упасть и убиться до смерти. Я прибѣгну къ помощи первыхъ медицинскихъ авторитетовъ.
— Вы надѣетесь подѣйствовать страхомъ смерти? И это говорите вы, которая пренебрегаетъ этимъ страхомъ, какъ мужчина! А что, если и маленькая женщина также…
— О, прошу васъ, безъ сравненій, прервала его Мерседесъ, и жесткая черта оскорбленной гордости появилась около ея губъ. — Я не желала-бы сравненій съ Люси… Мнѣ было тринадцать лѣтъ, когда я увидала ее въ первый разъ, и я плакала отъ стыда и униженія, которые она принесла намъ, — я видѣла, что легкомысліе и вульгарность поселяются вмѣстѣ съ нею въ нашемъ домѣ, которому мой гордый дѣдъ и моя мать сумѣли придать блескъ княжескаго дворца.
Она крѣпко прижала руку къ груди, какъ-бы желая удержать то, что она никогда никому прежде не высказывала, но все-таки не могла не сказать:
— Боже, какъ глубоко ненавижу я это легкомысленное существо, которое такъ легко забываетъ! Феликсъ отдалъ-бы за нее жизнь, а она вырвалась на сцену прямо изъ своего недоношеннаго траура!
— Вы хотите снова взять на себя обузу, которая въ состояніи отравить всю вашу молодую жизнь, сказалъ баронъ.
— Развѣ это не моя обязанность? спросила она какъ бы удивленная. Вѣдь не могу же я не сдержать слова. Феликсъ умеръ, и все, что я ему обѣщала, обязательно для меня, какъ обѣщаніе, данное предъ алтаремъ супругами, хотя-бы оно давило, какъ цѣпь, даже угрожало нравственною смертью.
Она вдругъ остановилась, какъ будто изъ глубины ея души невольно вырвалась тайна, изъ смущеніи снова взялась за портьеру, которую было оставила.
Баронъ Шиллингъ подошелъ къ столу, чтобы положить на мѣсто взятый имъ ножъ.
— Это звучитъ спартанскою силою характера; но строгая послѣдовательность въ этомъ отношеніи можетъ привести къ крайней безнравственности. Нужно быть всегда на-сторожѣ, чтобы неумѣренно строгіе принципы не привели въ враждебный лагерь, какъ это часто бываетъ съ крайностями.
Она закусила губу и опустила на грудь гордую голову.
— Вы въ Берлинѣ ничего не сдѣлаете, началъ снова баронъ. Что вы станете дѣлать, если ваша невѣстка наотрѣзъ откажется съ вами видѣться?
— Я буду слѣдовать за нею шагъ за шагомъ.
— Даже и за кулисы?
Донна Мерседесъ невольно отступила.
— Этого вы не въ состояніи сдѣлать, я знаю. При всемъ вашемъ мужествѣ, при всей энергіи, вы не вынесете чуждой вамъ обстановки и должны будете бѣжать отъ любопытныхъ и дерзкихъ взглядовъ, не кончивъ дѣла. Позвольте это мнѣ. Я рѣшилъ ѣхать, какъ только получилъ письмо Люси и готовъ въ путь (онъ показалъ рукою на приготовленный багажъ), хотя увѣренъ, что возвращусь безъ успѣха. — «Люси Фурнье скорѣе умретъ на сценѣ, на глазахъ толпы, чѣмъ возвратится къ вамъ», — такъ приблизительно говоритъ она въ своемъ письмѣ. Іозефа она оставляетъ у васъ, но маленькую Паулину настойчиво требуетъ во имя материнскихъ правъ.
— Никогда, никогда!
— Позвольте ѣхать мнѣ. Тутъ мало медицинскихъ авторитетовъ; доказательства юридическаго свойства скорѣе сдѣлаютъ ее податливѣе.
— Хорошо, я согласна и… очень васъ благодарю.
Какъ мягко и задушевно прозвучали эти послѣднія три слова, какъ они не были похожи на тѣ, которыми она такъ сурово и враждебно отстранила предложенный ей цвѣтокъ!
Баронъ какъ бы не замѣчалъ этого контраста; онъ умышленно не слышалъ благодарности и не видѣлъ протянутыхъ ему нѣжныхъ пальчиковъ. Взглянувъ на часы, онъ громко позвонилъ.
Вошедшему лакею онъ приказалъ отнести на желѣзную дорогу багажъ, надѣлъ маленькую дорожную сумку и взялъ шляпу.
Донна Мерседесъ вошла въ оранжерею, пока баронъ запиралъ дверь мастерской. Она шла передъ барономъ и нечаянно задѣла за группу растеній, такъ что розовая глицинія отломилась и упала на асфальтовый полъ. Лицо ея приняло цвѣтъ упавшаго цвѣтка; она нагнулась, чтобы, поднять его, но баронъ предупредилъ ее.
— Оставьте, маленькая цвѣточная душа не такъ чувствительна, какъ человѣческая; она живетъ и наслаждается даже когда ее внезапно окунутъ въ холодъ. — Онъ положилъ цвѣтокъ на край бассейна, такъ что стебелекъ касался воды.
— Когда намъ ожидать васъ? спросила Мерседесъ за дверью оранжереи.
— Можетъ быть, дня черезъ три.
— Это покажется Іозефу невыносимо долгимъ. — Она смотрѣла на кончикъ сапога, которымъ, играя, разрывала песокъ. — Онъ постоянно требуетъ васъ.
Она подняла опущенные глаза, но все-таки не посмотрѣла на барона.
— Не хотите-ли еще разъ взглянуть на нашего выздоравливающаго?
— Нѣтъ, нѣтъ.
Теперь она удивленно взглянула ему въ лицо, черты котораго честно отражали силу душевныхъ впечатлѣній. Гнѣвно сверкающій взоръ встрѣтился съ ея взглядомъ.
— Я поборолъ въ себѣ это болѣзненное стремленіе и буду праздновать свиданіе съ моимъ маленькимъ пріятелемъ только подъ зелеными деревьями.
Онъ поклонился, снявъ шляпу. Мерседесъ прошла мимо него по каштановой аллеѣ, а онъ зашагалъ черезъ сосновый лѣсокъ; тамъ въ стѣнѣ была калитка въ пустынную улицу, соединяющую Шиллингсгофъ съ тою частью города, гдѣ находился вокзалъ желѣзной дороги.
XXIV.
правитьДонна Мерседесъ вернулась въ домъ съ колоннами, блѣдная и молчаливая. Она собственноручно убрала вещи, приготовленныя для предполагавшагося путешествія, посѣтила Іозефа, который каталъ по одѣялу маленькую лшадоку, и сѣла въ углубленіи окна. Ея душу волновала буря.
Изъ дѣтской появилась маленькая Паулина съ куклой въ рукахъ и вопросительно подняла на нее свои большіе глаза. Это были тѣ-же блестящія звѣзды, которыя привели къ ранней могилѣ Феликса Луціана, — алчные глаза Люси.
Неужели этотъ ребенокъ, смотрѣвшій такъ невинно изъ-подъ своихъ золотистыхъ кудрей и прекрасный какъ серафимъ, долженъ послѣдовать за матерью на шаткій путь театральныхъ подмостокъ! Никогда, никогда! Донна Мерседесъ обняла малютку и прижала ее съ страстной нѣжностью. Какъ часто Феликсъ въ послѣдніе дни жизни просилъ поднять на постель это «утѣшеніе», эту «маленькую принцессу» и прижималъ къ своему страдальческому лицу бѣлокурую курчавую головку.
— Береги мнѣ дѣтей, Мерседесъ, береги ихъ! снова и снова повторялъ онъ, полный боязни. Думаю, что я не буду покойно лежать подъ землею, если они пойдутъ по ложному пути.
Собравъ послѣднія силы, онъ собственноручно написалъ завѣщаніе и горячее, полное любви письмо къ матери. Эти документы были въ рукахъ сестры; они представляли крѣпость, которую напрасно пыталась осаждать легкомысленная, бросившая теперь свои обязанности мать.
Для собственнаго успокоенія, донна Мерседесъ выдвинула нижній ящикъ стола, въ которомъ стоялъ серебряный ларчикъ во вкусѣ рококо съ документами. Она надѣялась, что эти бумаги разсѣютъ думы, навѣянныя заботами о дѣтяхъ. Но ящичка тамъ не было. Она отскочила, пораженная удивленіемъ.
Сначала ей пришла ужасная мысль, что похищеніе сдѣлано Люси. Маленькая женщина знала, что въ этомъ ящичкѣ рококо хранились письменныя полномочія невѣстки. Безъ этихъ бумагъ она была безсильна, и все право надъ дѣтьми переходило въ безграничную власть матери.
Донна Мерседесъ перерыла всѣ ящики письменнаго стола, всѣ закоулки между книгами, но все напрасно.
Она позвала Дебору, которая обыкновенно убирала столъ. Негритянка увѣренно объявила, что ящикъ исчезъ утромъ въ тотъ день, когда заболѣлъ Іозефъ. Хотя это сразу бросилось ей въ глаза, но она никому объ этомъ не сказала, такъ какъ госпожа ея часто убирала вещи, которыя но цѣлымъ недѣлямъ стояли на столѣ. Притомъ она была тогда такъ утомлена и взволнована болѣзнью своего золотого любимца, что до сихъ поръ ни разу не вспоминала о ящикѣ. Значитъ не Люси взяла документы.
Дебора тоже начала искать. Анхенъ пришла изъ комнаты больного и вмѣстѣ съ мамзель Биркнеръ, которая шла къ дѣтямъ съ полной тарелкой варенья въ рукахъ, стада помогать поискамъ. Обыскали всѣ ящики, тихонько отодвигали отъ стѣнъ мебель. Донна Мерседесъ обыскала также всѣ стоявшіе подъ столомъ кожаные сундучки и чемоданчики — все напрасно.
Мамзель Биркнеръ спросила, какой это былъ ящикъ, и Дебора сказала ей, что онъ былъ изъ чистаго серебра толщиною въ палецъ, такъ что мошенникъ, у котораго онъ въ рукахъ, можетъ себя поздравить.
— Въ немъ драгоцѣнныя бумаги, сказала Мерседесъ.
— Мыши унесли бумаги, сказала съ горькою усмѣшкою Анхенъ, и ея взоръ блуждалъ по рѣзной стѣнѣ съ тѣмъ выраженіемъ, который казался Люси явно сумасшедшимъ. — У мышей Шиллингсгофа есть и уши, для подслушиванія людскихъ тайнъ.
Дебора искоса и боязливо смотрѣла на дѣвушку, а мамзель Биркнеръ, показывая пальцемъ на лобъ и дѣлая всевозможные жесты за ея спиной, старалась объяснить, что это ея idée fixe. Добродушная, толстая ключница была безутѣшна, что у одного изъ гостей милаго Шиллингсгофа случилась пропажа, и поспѣшила сообщить эту новость въ людской, гдѣ она произвела цѣлую бурю.
— Такъ! часъ отъ часу не легче! злился Робертъ. Теперь мы и обокрали этихъ голышей, этихъ… театральныхъ! Развѣ я не говорилъ всегда, что всѣ эти драгоцѣнные камни и вся эта дребедень, кучами наваленная въ комнатахъ, все это комедіантскія принадлежности. А эти двѣ черныя морды! Боже! еслибъ можно было ихъ вымыть хорошенько въ ваннѣ, навѣрное, вышли-бы двѣ чистѣйшія плутовскія рожи. — Онъ энергически двигалъ руками, какъ-будто уже оттиралъ ненавистныя ему черныя рожи. — Эту шайку сдѣдовало-бы къ чорту отсюда. Это срамъ для всего Шиллингсгофа, что эти господа до сихъ поръ здѣсь пресмыкаются.
Возмущенная людская вторила ему согласнымъ хоромъ. Мамзель Биркнеръ, злобная и огорченная, удалилась къ себѣ. Она знала это дѣло лучше другихъ, но не могла ничего объяснить имъ. Баронъ Шиллингъ приказалъ ей молчать.
Между тѣмъ донна Мерседесъ въ мучительномъ волненіи обыскивала комнату за комнатой. Она послѣдній разъ держала въ рукахъ ящикъ за день до болѣзни Іозефа, когда показывала барону Шиллингу всѣ бумаги, въ томъ числѣ и то письмо Феликса къ матери, въ которомъ выражалась его послѣдняя воля. Письмо это было запечатано, но она знала его содержаніе и передала все барону почти дословно. Мерседесъ вспомнила, что онъ любовался прекрасной работой ларчика, въ который положилъ потомъ заботливо сложенныя бумаги. У него на глазахъ она поставила ящикъ въ отдаленный уголъ своего письменнаго стола, и онъ, вѣроятно, можетъ это засвидѣтельствовать. Она вспомнила также, какъ въ эту минуту Люси, принявшая шуршаніе за стѣной мышей за шаги привидѣній, убѣжала въ испугѣ и оставила ее одну съ барономъ. Вообще мыши играли большую роль какъ въ Шиллингсгофѣ, такъ и въ головахъ его обитателей.
Донна Мерседесъ остановилась посреди залы.
— Развѣ вы видѣли когда-нибудь, чтобы мыши бѣгали въ Шиллингсгофѣ? принужденно спросила она Анхенъ, которая стояла въ открытой двери дѣтской.
— Я слышу только, что онѣ скребутъ, и вижу маленькія облака пыли у стѣнъ, отвѣтила молодая дѣвушка, притаивъ дыханіе и побагровѣвъ отъ сильнаго волненія. Она подняла руку и показывала на рѣзную стѣну, которая, какъ кружево, возвышалась за зеленою кушеткой.
— Это можетъ случиться при всякомъ сотрясеніи, потому что дерево очень старо. Пожалуйста позаботьтесь, чтобы поставили мышеловки.
Краска сошла съ лица дѣвушки. Видимо разочарованная, она опустила голову и вышла изъ комнаты.
Когда солнце зашло, вечерняя прохлада снова стала манить донну Мерседесъ въ садъ. Ей казалось, что только тамъ она можетъ отдохнуть отъ невыразимаго страха и безпокойства, которые сжимали ея сердце. Тамъ, на родинѣ, въ минуты подобнаго безпокойства она бросалась на любимую лошадь и обѣ, всадница и лошадь, какъ-бы сросшіяся, неслись по лѣсамъ, оврагамъ и стремнинамъ; грудь ея расширялась и она снова свѣтло смотрѣла на міръ, подъ вліяніемъ вновь возрожденной молодой жизни. Здѣсь-же домъ и стѣны сжимали маленькій кусочекъ сада и запирали его со всѣхъ сторонъ, какъ монастырь, такъ что нельзя было и думать о безграничномъ пространствѣ; но все-таки съ сосѣднихъ вершинъ доносился сюда смолистый запахъ елей, слышался шумъ ручейка. Лужки и верхушки липъ здѣсь больше напоминали свободную природу, чѣмъ въ переднемъ саду, который она могла видѣть изъ своихъ оконъ и черезъ рѣшетку котораго такъ часто наблюдали за нею любопытные глаза.
Садовникъ открылъ окна и двери оранжереи, чтобъ дать доступъ мягкому вечернему воздуху.
Крупные колокольчики, точно бабочки, вились около крупнолистныхъ тропическихъ растеній, глоцинія лежала еще на краю бассейна, слегка покачиваемая легкой зыбью; она была еще свѣжа и блестѣла красками, какъ и ея подруги на родномъ деревѣ. Баронъ Шиллингъ былъ правъ. Маленькій цвѣтокъ не былъ такъ чувствителенъ, какъ человѣкъ, который совершенно преобразился отъ минутнаго вліянія холода.
«Бородатый нѣмецъ!» думала донна Мерседесъ. Въ его душѣ не было ни искры той рыцарской почтительности, съ которой обращались къ прекраснымъ дамамъ тамъ, на родинѣ. Она могла-бы бить хлыстомъ тѣхъ элегантныхъ черноокихъ юношей, которые толпились въ домѣ ея отца, и они съ лестью на устахъ цѣловали-бы бьющую ихъ руку. Еслибы она захотѣла быть откровенною, она призналась-бы, что эта подчиненность была всегда противна ей до глубины души. Въ послѣднее время на нее находили минуты отчаянія. Она всѣми силами старалась противорѣчіями хоть разъ заставить своего жениха проявить чувство независимости и власти, но всегда напрасно. Но какая разница между этимъ маленькимъ желаннымъ пораженіемъ и тѣмъ полнымъ смиреніемъ, которое она испытываетъ въ настоящую минуту! Она никогда не забудетъ, какъ, послѣ долгой борьбы, хотѣла возстановить дружескія отношенія, и была отвергнута.
Его безобразная голова… Да, онъ былъ дѣйствительно безобразенъ съ своимъ угловатымъ лбомъ, большимъ носомъ и наслѣдственной нижней губой… Еще тогда, когда онъ появился въ сѣняхъ, чтобы встрѣтить своихъ гостей, она почувствовала страхъ и ей казалось, что къ ней приближается сила, отъ которой она не можетъ уйти. Послѣ этого ее не оставляла мысль, что она должна держать себя готовой къ борьбѣ. Это отравило ей жизнь въ Германіи и съ первыхъ шаговъ заставило усумниться, хватитъ-ли у нея силы выполнить взятую на себя миссію.
Рядомъ, въ мастерской, было безмолвно, тихо. Донна Мерседесъ увидала черезъ полоску окна, не закрытую занавѣсью, какъ тамъ наступали сумерки. На галлереѣ и въ углу, гдѣ стояла витая лѣстница, тѣни ложились рѣзко, здѣсь и тамъ виднѣлось блестящее пятно свѣта на металлѣ, выпуклости вазы или на стеклянной посудѣ, и доннѣ Мерседесъ казалось, что вотъ изъ таинственной темноты появится древне-германская хозяйка дома, съ длиннымъ шлейфомъ, спустится съ лѣстницы и поднесетъ художнику на серебряномъ блюдѣ вечерній напитокъ. Этого никогда не дѣлала своевольная обладательница Шиллингсгофа: вѣдь она презирала призваніе мужа…
XXV.
правитьСтемнѣло. Донна Мерседесъ ходила по темной каштановой аллеѣ. Кругомъ все было тихо и только отъ пруда доносился плескъ, какъ будто въ воду кидали камешки.
Донна Мерседесъ тихонько подошла къ пруду и стала наблюдать, стоя за кустомъ.
У пруда стоялъ неизвѣстный ей мальчикъ, худой, на тонкихъ ногахъ, но чрезвычайно ловкій; онъ бралъ камень за камнемъ изъ кармана и бросалъ ихъ въ прудъ, такъ что они, дѣлая рикошеты, прыгали по поверхности воды. При каждомъ удачномъ прыжкѣ мальчикъ кричалъ и хохоталъ отъ удовольствія.
Донна Мерседесъ сейчасъ догадалась, что это — тотъ самый избалованный мальчуганъ, который затащилъ Іозефа на Монастырскій дворъ, наслѣдникъ милліоннаго богатства, послѣдній изъ Вольфрамовъ. Этотъ безобразный мальчишка, такъ неистово хохотавшій у пруда, былъ причиною, что ея нѣжный Іозефъ чуть не умеръ.
Она тихонько приблизилась, чтобы лучше разсмотрѣть мальчика, но она забыла, что перемѣнила свое черное платье на бѣлый капотъ, и не знала, что зрѣніе и слухъ были такъ-же развиты у этого мальчика, какъ у молодой псицы.
Увидавъ приближающуюся фигуру, онъ бросилъ послѣдній камень, побѣжалъ къ забору и быстро исчезъ въ кустахъ, точно провалился сквозь землю; затѣмъ послышался легкій шумъ раздвигаемыхъ вѣтвей и все смолкло.
Донна Мерседесъ подошла къ мѣсту, гдѣ исчезъ мальчикъ. Черезъ эти, невидимому, непроницаемые кустарники, пролѣзалъ и ея маленькій Іозефъ. По ту сторону забора раздался пронзительный скрипъ отпирающейся двери, которая скоро съ шумомъ захлопнулась, и вслѣдъ за тѣмъ послышались шаги по песку, приближающіеся прямо къ забору.
Донна Мерседесъ отступила. Ею овладѣло странное чувство ожиданія, что идущая фигура сейчасъ должна появиться изъ-за кустовъ по сю сторону забора. Она невольно повернула голову и встрѣтила два блестящіе глаза, наблюдающіе за нею изъ-за забора. Она знала эту голову съ прекрасными волосами, блѣднымъ лицомъ и тонкими губами, которая когда-то испугала ее неожиданнымъ вопросомъ: «умеръ?» Теперь она разгадала тайну привидѣнія, появлявшагося передъ ея окошками. Это была она, гордая, неумолимая, суровая женщина, которая оттолкнула мужаи сына и послала ихъ за море искать новаго отечества. Эта все еще прекрасная женщина — предшественница гордой испанки, ея матери, первая жена маіора Луціана. Они оба спали уже вѣчнымъ сномъ, а она еще жила и страдала.
Донна Мерседесъ подошла ближе, но видѣніе не исчезало. Должно быть, она стояла на скамейкѣ, такъ какъ заборъ былъ слишкомъ высокъ, чтобы можно было смотрѣть поверхъ, стоя на землѣ. Обѣими руками она раздвинула вѣтви кустарника и стала неподвижно, какъ это она дѣлала въ послѣднее время очень часто, выжидая случая спросить кого-нибудь изъ знакомой прислуги Шиллингсгофа о здоровьѣ мальчика, слегшаго въ постель отъ испуга, виновникомъ котораго былъ наслѣдникъ Монастырскаго двора.
Донна Мерседесъ молча ждала. Она стояла такъ близко, что, не смотря на наступающую темноту вечера, могла разсмотрѣть каждую черту наклонившагося къ ней лица маіорши. Теперь она поняла, что мягкія, поэтическія натуры ея отца и брата должны были уступить этой силѣ.
— Я бы желала знать, спросила маіорша дрожащимъ голосомъ, что маленькій…
— Іозефъ Луціанъ, хотите вы сказать? спросила Мерседесъ, повидимому, спокойно, хотя ея сердце стучало отъ волненія.
Съ крикомъ ужаса маіорша скрылась за кустами, но скоро снова показалась и сурово сказала:
— Я не спрашивала васъ объ имени, мнѣ только хотѣлось-бы знать, можно-ли спасти мальчика. Маленькій сынъ моего брата…
Въ эту минуту послышался громкій визгъ Виктора. Маіорша замолчала и испуганно обернулась.
Донна Мерседесъ увидѣла, какъ гибкое тѣло мальчика быстро спускалось по стволу дерева. Онъ вскочилъ на землю и побѣжалъ къ дому съ громкимъ крикомъ:
— Погоди, тетка! Я скажу отцу, что ты разговариваешь съ людьми изъ Шиллингсгофа. Мнѣ это запретила, а сама дѣлаешь!
Скрипящая калитка хлопнула, и въ тотъ-же моментъ исчезло за заборомъ и лицо маіорши; послышались удаляющіеся шаги, и донна Мерседесъ напрасно ждала ея появленія. Странное чувство испытывала молодая женщина: она никогда не. видала матери своего брата, но всегда ненавидѣла ее, какъ деспота и эгоиста; а съ тѣхъ поръ, какъ увидѣла Монастырскій дворъ, къ этому чувству примѣшалось еще презрѣніе къ ея мѣщанству. При видѣ этой прекрасной, гордой старушки это чувство мгновенно исчезло. Она поняла, что маіоръ Луціанъ въ молодости могъ страстно полюбить ее, поняла послѣднее горячее желаніе Феликса помириться съ матерью и возбудить въ ея сердцѣ любовь къ своимъ сиротамъ.
Доннѣ Мерседесъ нравилась эта гордая, неприступная жейщина, она чувствовала родство ея натуры съ своею; но странная загадка: эта женщина, которая такъ распоряжалась судьбою другихъ людей и никогда ни передъ чѣмъ не отступала, вдругъ испугалась злой дѣтской угрозы.
Шаги, казалось, уже приближались къ дому, когда раздался грубый мужской хохотъ, до такой степени дерзкій и ядовито насмѣшливый, что оскорбилъ даже невидимую слушательницу.
Маіорша, повидимому, снова овладѣла собою.
— Развѣ я твоя плѣнница, Францъ? услышала ея отвѣтъ донна Мерседесъ, — или ты хочешь, чтобы я на старости лѣтъ снова поступила подъ твою опеку? Оставь меня. Неужели я не могу спросить о здоровьѣ чужого ребенка, который захворалъ по нашей винѣ!
Съ этими словами она направилась къ дому, калитка хлопнула и въ сосѣднемъ саду наступила мертвая тишина.
Донна Мерседесъ медленно пошла домой. Было уже почти совсѣмъ темно. Изъ открытыхъ дверей ярко освѣщенной передней падалъ свѣтъ на блестящую лѣстницу. Только-что ступила донна Мерседесъ на первую ступеньку, какъ въ противуположной двери показалась дама, а вслѣдъ за ней и другая.
Увидѣвъ первую входящую фигуру, она невольно вздрогнула: блѣдная, длинная, беззвучно, точно босыми ногами скользила она. впередъ, внимательно осматриваясь по сторонамъ. Казалось, духъ Шиллингсгофа пришелъ обревизовать свое старое обиталище, все-ли въ немъ на мѣстѣ. Но это привидѣніе говорило человѣческимъ голосомъ, нервнымъ и раздражительнымъ:
— Боже мой, что за нищенскій безпорядокъ: двери открыты и не видать ни одного лакея. Позвони пожалуйста, Адельгейтъ, сказала она другой дамѣ, которая съ неудовольствіемъ отряхала пыль, приставшую къ шелковому платью. — Позвони какъ можно сильнѣе. — Дама въ черномъ платьѣ позвонила, но колокольчикъ не издавалъ ни малѣйшаго звука.
Дама въ черномъ подошла къ южному корридору и повелительно закричала
— Робертъ, гдѣ-же вы? — Этотъ звучный голосъ произвелъ настоящую революцію: послышались шаги бѣгущихъ и скоро показался Робертъ, за нимъ дворникъ, садовникъ и конюхъ.
— Извините, сударыня, я только на минуту спустился въ кухню, чтобы выпить стаканъ воды. — Онъ подошелъ ближе къ сѣрой дамѣ, стоявшей неподвижно въ передней, и сказалъ съ низкимъ поклономъ: — Извините, баронесса, вы пріѣхали такъ неожиданно, мы…
Она прервала его нетерпѣливымъ движеніемъ руки.
— Въ какомъ видѣ застаю я домъ? Развѣ Шиллингсгофъ гостинница? Всѣ двери открыты, колокольчикъ заржавѣлъ, въ саду не горитъ газъ, солома на дорожкахъ… Что все это значитъ? Съ которыхъ поръ таскаютъ солому черезъ садъ? обратилась она къ садовнику.
Въ глазахъ сѣрой дамы была, вѣроятно, сила гремучей змѣи; садовникъ стоялъ какъ окаменѣлый, не находя словъ къ оправданію. Робертъ оказался смѣлѣе.
— Въ этомъ прислуга не виновата, сударыня, сказалъ онъ, пожимая плечами. — Съ позволенія сказать, мы сами сходимъ съ ума отъ этой безалаберщины, которая завелась въ Шиллингсгофѣ. Дверь открылъ глупый мальчишка, который приносилъ изъ булочной хлѣбъ къ вечернему чаю; да ее и запирать нельзя, потому что колокольчикъ не заржавѣлъ, какъ вы изволили сказать, а просто снятъ; зажигать въ саду газъ запрещено, а солома положена на дорожкахъ, чтобы шумъ не безпокоилъ мальчика, который лежалъ въ тифѣ или какой-то другой болѣзни.
Донна Мерседесъ чувствовала желаніе тотчасъ-же подойти и объяснить, что болѣзнь мальчика не тифъ и вообще не прилипчива; но она не могла преодолѣть инстинктивнаго страха и еще далѣе отошла въ глубь сада, желая остаться незамѣченной. Она не могла въ первый разъ встрѣтиться съ хозяйкой Шиллингсгофа при всей этой челяди. Вообще она не знала, когда будетъ въ состояніи обратиться къ хозяйкѣ дома съ благодарностью за оказанное ей гостепріимство. Все въ этой женщинѣ было антипатично, начиная съ блѣднаго, лишеннаго всякаго выраженія лица, сѣраго костюма, висѣвшаго на ней, какъ на вѣшалкѣ, до ея голоса, въ которомъ слышались то слезливыя, то дерзко грубыя ноты.
— Тифъ? спросила баронесса и стала обмахиваться носовымъ платкомъ. — Донна Мерседесъ видѣла, какъ она покраснѣла отъ испуга.
— Надѣюсь, что баронъ въ это время не бывалъ въ домѣ?
Люди въ замѣшательствѣ осматривали другъ друга.
— Господинъ баронъ не боится: онъ все время ухаживалъ за ребенкомъ, какъ будто за собственнымъ сыномъ, сказалъ Робертъ, тономъ истаго іезуита.
Злая улыбка, показавшаяся на лицѣ баронессы, открыла ея большіе бѣлые зубы. Она посмотрѣла на свою сосѣдку, которая сказала, равнодушно пожимая плечами:
— Развѣ это тебя удивляетъ, Валентина?
Баронесса ничего не отвѣчала и, минуту спустя, спросила лакея:
— Мальчикъ еще боленъ?
— Да, сударыня, и неизвѣстно, когда встанетъ.
— Боже, какъ досадно! Я рѣшительно не желаю дышать этимъ зараженнымъ воздухомъ. Слышите, чтобы вездѣ были поставлены курильницы. Гдѣ баронъ?
— Господинъ баронъ сегодня съ пятичасовымъ поѣздомъ уѣхалъ въ Берлинъ, скороговоркой отрапортовалъ Робертъ, какъ будто давно ждалъ этого вопроса, и отъ удовольствія сталъ потирать руки.
Онъ надѣялся, что баронесса отъ неожиданности извѣстія, потеряетъ хладнокровіе; но ошибся въ разсчетѣ. Она замѣтила его движеніе и ни однимъ мускуломъ не обнаружила волненія, хотя лицо ея сильно поблѣднѣло.
— Не помню, Адельгейтъ, упоминалось-ли въ послѣднемъ письмѣ барона о его путешествіи? спокойно обратилась она къ дамѣ въ черномъ платьѣ. Та отрицательно покачала головой.
— Ахъ, сударыня, это было-бы невозможно. Еще сегодня утромъ никто въ Шиллингсгофѣ не подозрѣвалъ объ отъѣздѣ, — это такъ скоро устроилось. Теперь у насъ все такъ, сударыня. Нѣсколько дней назадъ одна изъ гостившихъ въ Шиллингсгофѣ дамъ такъ неожиданно уѣхала въ Берлинъ, что всѣмъ кажется, будто она бѣжала. — Послѣднія слова онъ произнесъ вполголоса, боязливо поглядывая на комнаты гостей.
Теперь онъ, кажется, попалъ въ самое чувствительное мѣсто. Баронесса быстро выпрямилась, поправила шляпу, отряхнула платье, заколола снова вуаль и сказала взволнованнымъ, торопливымъ голосомъ своей спутницѣ:
— Мы ѣдемъ въ Берлинъ съ девятичасовымъ поѣздомъ.
— Ни въ какомъ случаѣ, Валентина! Тебѣ необходимъ покой и мы останемся дома, отвѣтила дама тономъ гувернантки.
— Спокойствіе! засмѣялась баронесса. Я хочу ѣхать и сейчасъ-же.
Черная дама не отвѣчала. Она подошла къ ней, указала на большой золотой крестъ на ея груди и сказала:
— Посмотри, Клементина, ты чуть-чуть не потеряла креста, онъ еле держится на лентѣ. Что сказала-бы наша добрая игуменья, еслибъ ты въ самомъ дѣлѣ потеряла крестъ? Она сама надѣла его тебѣ на память.
Баронесса вдругъ поблѣднѣла, опустила голову и поднесла крестъ къ губамъ; между тѣмъ ея спутница завязывала сзади ленточку.
— Ступайте скорѣе наверхъ и приготовьте баронессѣ домашнее платье, сказала она горничной, которая проходила мимо съ различными дорожными вещами: — и прикажите Биркнеръ сейчасъ-же отпереть наверху всѣ комнаты. — Гдѣ она?
— Здѣсь, сударыня! отозвалась домоправительница, появляясь изъ корридора и глубоко присѣдая. — Я только-что съ верху, все въ порядкѣ. Ахъ, какое счастье, что именно сегодня я все провѣтрила и привела въ порядокъ.
— Какъ? Это вы такъ исполняете мои приказанія!? Развѣ я не говорила, чтобы въ мое отсутствіе никто не входилъ въ мои комнаты! Понимаете, никто! А въ нихъ теперь расположились!
— Помилуйте, кто-бы осмѣлился, сударыня, пробормотала ключница. Ни одна душа не была наверху. Я берегла ключъ, какъ зеницу ока. Но недавно буря отворила дверь на балконѣ, которая, должно быть, плохо была заперта. Она такъ хлопала, что я не могла больше выносить, пошла наверхъ и заперла. При этомъ разбилось нѣсколько стеколъ, надобно было ихъ вставить; воздухъ былъ очень душенъ и много пыли налетѣло на мебель. Вотъ я и открыла окна и двери, чтобъ все вычистить и провѣтрить.
Говоря это, домоправительница подошла ближе; но баронесса замахала платкомъ и закричала.
— Не подходите близко! Не подходите близко! Вообще съ этой минуты вамъ нечего болѣе дѣлать въ моемъ домѣ, рѣшительно нечего. Онъ долженъ быть наконецъ очищенъ отъ этихъ зараженныхъ элементовъ.
— Не волнуйся пожалуйста, Клементина! сказала черная дама. Она взяла баронессу подъ руку, велѣла лакею приготовить чай и повела владѣтельницу Шиллингсгофа, какъ покорнаго ребенка, вверхъ по лѣстницѣ.
Прислуга разошлась. Мамзель Биркнеръ разразилась рыданіями; Робертъ съ насмѣшливою улыбкою спустился въ кухню за чаемъ, а конюхъ и садовникъ направились черезъ садъ къ конюшнѣ. Они прошли мимо донны Мерседесъ, которая все еще стояла въ паркѣ, прислонясь къ дереву.
— О, она мститъ! сказалъ тихо садовникъ, указывая на домоправительницу, плачущую въ передней. — Ей ничто не поможетъ. Она и Анхенъ — единственныя протестантки въ Шиллингсгофѣ. Обѣ всегда были ненавистны баронессѣ и она давно прогнала-бы ихъ, еслибъ баронъ не заступался. Теперь-же она побывала въ Римѣ, пожила, говорятъ, въ монастырѣ и ее порядочно тамъ нашпиговали, это видно всякому. Госпожа Ридтъ ей помогаетъ. Да, бѣдной Биркнеръ нѣтъ никакого спасенія.
Болтая, они скрылись изъ вида, а донна Мерседесъ пошла въ свои комнаты.
Въ эту ночь донна Мерседесъ не смыкала глазъ, даже не ложилась въ постель. Ей необходимо было собрать всю силу и энергію для борьбы съ непріятностями, которыя ее ожидали. А теперь, именно теперь она не могла уйти отсюда, такъ какъ только-что началось сближеніе съ Монастырскимъ дворомъ. Какъ ни слабо было это сближеніе, но она не могла прервать его въ интересахъ дѣтей. Она всю ночь проходила по залѣ, и когда утренніе лучи позолотили край неба, ея лицо было снова спокойно и полно непоколебимой энергіи.
Съ утра все ожило въ Шиллингсгофѣ. Слуги, вчера еще ходившіе на цыпочкахъ, не стѣсняясь, бѣгали вверхъ и внизъ по лѣстницѣ, громко стуча каблуками. Въ саду желѣзными граблями чистили дорожки, нѣсколько поденщиковъ выметали садъ, тщательно подбирая всякую соломинку. Всѣ фонтаны были открыты и шумъ ихъ наполнялъ прозрачный утренній воздухъ.
Донна Мерседесъ спокойно смотрѣла изъ окна на возстановленіе прежняго порядка. Іозефъ прекрасно провелъ ночь, проснулся веселымъ и видимо подкрѣпленнымъ; шумъ въ саду нисколько его не безпокоилъ, а маленькая Паулина восторгалась бьющими фонтанами, какъ новою игрушкой. Послѣ завтрака она взлѣзла на кресло тети, стоявшей рядомъ у окна, и любовалась брызгами, блестѣвшими на солнцѣ всѣми цвѣтами радуги. Въ этомъ громадномъ окнѣ ребенокъ казался прелестной эльфой цвѣтовъ. Ея синее платьице, спустившееся съ плечика, было отдѣлано богатымъ кружевомъ, а свѣтлые волосы ниспадали локонами ниже пояса. Донна Мерседесъ стояла около ребенка въ свѣжемъ бѣломъ платьѣ и машинально гладила курчавую головку, между тѣмъ какъ ея глаза безцѣльно смотрѣли въ даль.
На дорожкѣ показалась приближающаяся хозяйка въ сопровожденіи мадемуазель Ридтъ. Она была въ томъ-же костюмѣ, какъ и вчера вечеромъ. На груди ея блестѣлъ золотой крестъ, а въ рукахъ виднѣлась книга въ бархатномъ переплетѣ. Вѣроятно обѣ женщины возвращались отъ обѣдни въ ближайшей бенедиктинской церкви.
Днемъ баронесса казалась еще некрасивѣе, чѣмъ при вечернемъ освѣщеніи. Болѣзненность, а еще болѣе страстность натуры, такъ искусно подавляемой, по увѣренію Феликса, до такой степени измѣнили ея длинное и безъ того некрасивое лицо, что она казалась теперь старухой.
Мадемуазель Ридтъ внимательно смотрѣла на работу поденщиковъ, а баронесса украдкой посматривала въ окна. Когда она увидала женщину съ ребенкомъ, ея глаза вдругъ вспыхнули яркимъ злымъ выраженіемъ. Она быстро, совершенно по-іезуитски, опустила ихъ въ землю и ускорила шаги, какъ будто ничего и не видѣла.
Нѣсколько позже пришелъ докторъ, но не съ улицы, а съ бельэтажа. Баронесса, по его объясненію, прислала за нимъ рано утромъ. Онъ былъ домашній врачъ Шиллингсгофа, добрый и простой человѣкъ; но сегодня лицо его выражало едва сдерживаемую злобу. Онъ совѣтовалъ Мерседесъ избѣгать по возможности всякой встрѣчи съ баронессой, которая увѣряетъ, что въ домѣ тифъ и очень боится заразиться. «Въ передней столько курильницъ и отъ нихъ такой дымъ, будто приносятъ жертвы греческимъ богинямъ», прибавилъ онъ съ саркастической улыбкой.
Маленькаго паціента онъ нашелъ гораздо лучше.
— Но прошу васъ, — обратился онъ къ доннѣ Мерседесъ, — не измѣнять ухода, и если больному будетъ хуже, то вы одна будете виноваты, сударыня.
Чего только не слышалъ этотъ человѣкъ минуту назадъ въ бельэтажѣ! — но это не произвело на него ни малѣйшаго впечатлѣнія. Докторъ очень полюбилъ маленькаго паціента и высоко ставилъ донну Мерседесъ. Сегодня онъ былъ любезнѣе чѣмъ когда-либо, и въ первый разъ, по просьбѣ Іозефа, позволилъ тетѣ поиграть на рояли.
Донну Мерседесъ нельзя было назвать артисткой, но ея игра отличалась большимъ чувствомъ. Лучъ радости освѣтилъ ея прекрасное лицо, когда она, послѣ такого долгаго промежутка, снова сѣла за рояль. Она играла Аделаиду Бетховена. Боясь разстроить маленькаго больного, она начала тихо, — но потомъ все болѣе и болѣе увлекалась. Нѣжные звуки вызвали воспоминаніе о тропическихъ растеніяхъ въ оранжереѣ, шумѣ фонтана, — и передъ ея глазами встали, какъ живыя, картины, созданныя некрасивой головой художника.
Вдругъ, какъ-бы опомнившись, она злобно покачала головой и стала играть шумную арію, стараясь заглушить возникающія въ ея душѣ иныя мелодіи. Іозефъ внимательно слушалъ, сидя на постелькѣ, а докторъ, прислонясь къ окну, стоялъ, какъ очарованный.
Вдругъ дверь съ шумомъ отворилась и на порогѣ показался Робертъ, но не съ обычнымъ, подобострастнымъ поклономъ, а съ дерзкой улыбкой, показывающей, что этотъ человѣкъ, одѣтый въ свѣжую ливрею и съ безукоризненнымъ проборомъ на затылкѣ, былъ очень радъ передать непріятное порученіе.
— Баронесса проситъ больше не играть. Въ Шиллингсгофѣ музыка не допускается, даже шарманщикамъ велѣно отказывать. Баронесса не выноситъ положительно никакой музыки.
— Неужели, даже шарманкамъ? спросилъ докторъ насмѣшливо. Впрочемъ, не понимаю… комнаты баронессы противуположной сторонѣ дома…
— Дамы завтракаютъ на терассѣ, а тамъ слышна музыка, важно перебилъ его лакей.
— Вѣдьмы! злобно пробормоталъ докторъ, взялъ шляпу и насмѣшливо улыбаясь, попрощался съ донной Мерседесъ, которая молча закрывала рояль.
Она подошла къ письменному столу и, казалось, не замѣчала лакея, все еще стоящаго у дверей. Постоявъ минуту, онъ рѣшительно приблизился, держа въ рукахъ бумагу.
— Я бы попросилъ… началъ онъ, откашливаясь.
Донна Мерседесъ повернула голову и смѣряла его гордымъ взглядомъ съ головы до ногъ.
— Я записалъ здѣсь разные расходы, — сказалъ онъ, подавая бумагу, которую, впрочемъ, она не брала. — Уѣхавшая дама никогда не платила извощикамъ и они требовали съ меня… также я долженъ былъ давать на чай людямъ, которые приносили изъ магазиновъ покупки. Я всегда давалъ, полагая, что такъ слѣдовало поступать изъ гостепріимства; но когда я подалъ эту записку баронессѣ, она сказала, что это къ ней не касается.
— Конечно. Съ подобными вещами вы должны обращаться къ моему слугѣ Жаку.
Съ дерзкой улыбкой онъ почесалъ затылокъ.
— Въ рукахъ у негра я никогда не видалъ ни копѣйки. По моему, гораздо лучше обращаться къ болѣе вѣрному источнику.
Донна Мерседесъ сжала побѣлѣвшія губы и глубоко вздохнула. Она молча отперла письменный столъ и достала ящикъ слоновой кости. Онъ до верху былъ наполненъ червонцами.
— Возьмите, сколько вамъ слѣдуетъ, сказала Мерседесъ коротко. Она ни за что на свѣтѣ не могла-бы считаться съ этимъ человѣкомъ.
Робертъ отскочилъ, какъ будто ящикъ былъ наполненъ огнемъ, а не золотомъ. Минуту назадъ онъ увѣрялъ, что у испанскихъ нищихъ нѣтъ ни копѣйки за душой, и вдругъ увидалъ такую массу золота и такое небрежное отношеніе къ нему, что невольно пришелъ къ убѣжденію, что дама съ дѣтства жила въ привычкахъ набоба.
— Сударыня, развѣ я смѣю! пролепеталъ онъ, и вся его лакейская важность вдругъ исчезла.
— Возьмите! повторила она, гордо сверкнувъ глазами.
Онъ подошелъ на цыпочкахъ и осторожно, точно боясь обжечься, взялъ двумя пальцами золотой. Затѣмъ быстро вынулъ изъ кармана портъ-моне. — Мои расходы не превышаютъ и половины этого; вамъ слѣдуетъ сдача, — сказалъ онъ и сталъ было выкладывать на столъ мелочь передъ портретомъ «бѣднаго Бальмазеды», бывшаго Креза Южной Каролины.
Донна Мерседесъ показала рукой на дверь.
— Ступайте, приказала она строго, и прошу васъ безъ особаго приказанія никогда болѣе не приходить въ мои комнаты. Для личныхъ услугъ у меня есть слуга Жакъ.
— Какъ прикажете, сударыня, пробормоталъ Робертъ подобострастно. Онъ быстро сунулъ въ карманъ червонецъ и, низко кланяясь, пошелъ къ двери, не удостоившись болѣе ни одного взгляда Мерседесъ, которая повернулась къ нему спиною и стала смотрѣть въ садъ.
— Эхъ, дуракъ я! Оселъ! Я готовъ надавать себѣ плюхъ за эту глупость. Сколько денегъ я могъ-бы тамъ загрести, а теперь поминай какъ звали! Тамъ все настоящее! сказалъ онъ дворнику, который пришелъ раздувать курильницы — и золото, и серебро, и негры тоже. У этой барыни золота, какъ сѣна! А въ черномъ сундукѣ были не ключи, теперь я знаю: тамъ было золото да золото!
А она, о которой теперь только-что говорили, стояла у окна; злоба и невыразимое отвращеніе и презрѣніе выражались на ея лицѣ. Дерзость слугъ въ этомъ нѣмецкомъ домѣ достигла теперь своего апогея. Ея личность, ея гордое имя, ея обращеніе, ничто не могло доставить ей уваженія, и единственнымъ орудіемъ противъ ихъ нахальства оказалось золото. Это былъ горькій урокъ. И въ этомъ домѣ она пользовалась гостепріимствомъ!.. Гостепріимствомъ! Тамъ, дома, оно понималось въ самомъ обширномъ смыслѣ, она къ этому привыкла, такъ оно было у нихъ всегда. Такъ она до сихъ поръ смотрѣла и на Шиллингсгофъ, который баронъ предложилъ семейству ея брата. Она вспомнила объ увезенныхъ баронессою ключахъ отъ погребовъ. Прежде она считала это просто злой выходкой, а теперь видѣла, что все это дѣлается изъ скупости. Не заговорить-ли съ ней о платѣ, или не послать-ли хозяйкѣ дома нѣсколько изъ неоправленныхъ еще брилліантовъ? Но что объ этомъ скажутъ? Пожалуй, тогда будутъ о ней думать еще хуже, чѣмъ теперь.
Она упала въ кресло и закрыла лицо руками.
XXVII.
правитьСтрастное желаніе прислуги наконецъ исполнилось. Госпожа вернулась; но на другой-же день радость замѣнилась общимъ уныніемъ. Раздражительность баронессы росла послѣ каждаго путешествія на богомолье. Къ тому-же она была очень недовольна отсутствіемъ мужа. Баронесса хотя и не отправилась за нимъ въ Берлинъ, — такъ какъ Робертъ и мамзель Биркнеръ сказали, что баронъ сдѣлалъ распоряженіе только на нѣсколько дней и, вѣроятно, скоро вернется, — но ея дурное расположеніе духа отъ этого не прошло.
Ей не смѣла показываться на глаза даже Минка, которую она до сихъ поръ не брала въ домъ. Курильницы продолжали дымиться ежедневно; онѣ были оставлены до пріѣзда барона, чтобы онъ самъ могъ убѣдиться, до какой степени легкомысленно онъ подвергалъ опасности и безъ того слабое здоровье жены. Во всемъ остальномъ гости не были стѣснены; объ нихъ совершенно забыли, какъ-будто весь нижній этажъ стоялъ попрежнему съ закрытыми ставнями.
Донна Мерседесъ каждый разъ отступала въ глубину залы, когда въ саду показывались дамы, ежедневно отправлявшіяся мимо ея оконъ въ бенедиктинскую церковь.
Такъ прошло два дня. На третій день донна Мерседесъ съ самаго утра ожидала возвращенія барона. Привезетъ-ли онъ сбѣжавшую и удастся-ли ему возвратить Люси къ ея материнскимъ обязанностямъ? Эти надежды уменьшались все болѣе и болѣе и наконецъ она пришла къ убѣжденію, что Люси не возвратится до тѣхъ поръ, пока болѣзнь или бѣдность не заставятъ ее вернуться поневолѣ. Тѣмъ не менѣе она съ страстнымъ нетерпѣніемъ ожидала возвращенія барона; но такъ какъ онъ сказалъ, что не иначе увидитъ Іозефа, какъ подъ деревьями парка, то, конечно, онъ не зайдетъ къ ней и она еще нѣсколько дней можетъ оставаться въ неизвѣстности о результатахъ его поѣздки.
Поэтому послѣ обѣда, около того времени, когда долженъ былъ возвратиться баронъ, она пошла къ мастерской. Іозефъ оставался съ Анхенъ, которая разсказывала ему сказки, а Паулина съ Деборой играли въ отдаленной части парка за мастерской.
Оранжерея и дверь въ мастерскую были открыты. Садовникъ, вѣроятно, только-что окончилъ поливку кактусовъ и папоротниковъ; на асфальтовомъ полу еще замѣтны были слѣды лейки. Полуоткрытая занавѣска стеклянной стѣны позволяла разсмотрѣть этотъ всегда заманчивый уголокъ.
Донна Мерседесъ вынула изъ кармана книжку и сѣла на чугунную скамейку, окруженную тропическими растеніями, образующими маленькую бесѣдочку. Въ тишинѣ оранжереи, окруженная ароматомъ цвѣтовъ, она могла сидѣть и спокойно ждать. Спокойно!.. сердце ея болѣзненно билось; она пыталась читать, но не могла ничего понять въ стихахъ Лонгфелло. Ея глаза постоянно отрывались отъ книги и она долго сидѣла, задумавшись, не отводя глазъ отъ мастерской.
Вдругъ въ саду громко залаялъ Пиратъ. Приближался кто-то чужой. Собака сердито ворчала, но къ оранжереѣ никто не подходилъ; собака затихла и успокоенная Мерседесъ снова усѣлась въ своемъ уголкѣ.
Но вотъ гобеленовская портьера зашевелилась наверху галлереи и въ дверяхъ показалась длинная сѣрая фигура баронессы. Она была блѣдна по обыкновенію и подвигалась впередъ медленно, крадучись, какъ воръ. Вслѣдъ за нею появилась и мадемуазель Ридтъ.
— Мнѣ просто противно спускаться. Ужъ если здѣсь все такъ аккуратно припрятано, какъ ты вчера могла убѣдиться, то въ мастерской, гдѣ часто бываютъ посторонніе, ты, конечно, ничего не найдешь.
Баронесса не обратила вниманія на слова спутницы, проскользнула по галлереѣ и стала спускаться съ лѣстницы.
Донна Мерседесъ притаилась въ своемъ потаенномъ уголкѣ. Она теперь никакъ не могла выйти, не встрѣтясь съ баронессой, а ей очень не хотѣлось встрѣчаться съ нею до возвращенія барона Шиллинга.
Баронесса остановилась внизу лѣстницы.
— Я здѣсь еще никогда не была, никогда! сказала она съ довольнымъ видомъ. Когда онъ закладывалъ этотъ домъ, я ему это обѣщала и строго исполняла обѣщаніе до настоящей минуты; что я теперь здѣсь, онъ никогда не узнаетъ. Посмотри-ка вокругъ себя, Адельгейтъ, не смѣшна-ли вся эта обстановка? Онъ правъ, на такія глупости я никогда не дала-бы своихъ денегъ. Онъ — безумный расточитель; это старье и обломки стоятъ страшныхъ суммъ; своимъ дорогимъ гостямъ въ нижнемъ этажѣ онъ покупаетъ самыя дорогія вина и держитъ самый роскошный столъ.
Она проговорила все это очень быстро и, пройдя мастерскую, къ ужасу донны Мерседесъ, вошла въ оранжерею.
— Прислуга сплетничаетъ, а онъ не долженъ знать, что я была здѣсь. — Она заперла дверь, ведущую въ садъ, и ключъ спрятала въ карманъ.
Донна Мерседесъ сидѣла, какъ окаменѣлая. Только миртовое дерево отдѣляло ее отъ баронессы и она почти чувствовала ея дыханіе. Положеніе донны Мерседесъ было очень незавидное — она очутилась плѣнницей. Вся ея гордость возмущалась при мысли, что она будетъ невольной свидѣтельницей того, что станетъ дѣлать эта женщина въ отсутствіе мужа. Но мысль выйти теперь и потребовать ключъ показалась ей еще мучительнѣй, а потому она рѣшилась остаться и молчать.
Баронесса, не оглядываясь, вернулась въ мастерскую. Она стала ходить отъ шкафа къ шкафу, заглядывая во всѣ ящики. Но они были или пусты, или наполнены рисунками. Она искала на карнизахъ, на полу, вездѣ — нечаянно брошеннаго письма.
Каннонисса между тѣмъ подошла къ мольберту. Сначала она стояла неподвижно, какъ-бы застывъ отъ удивленія: потомъ сердито вскрикнула и отступила на нѣсколько шаговъ отъ картины.
— Прошу тебя, Клементина! брось свое шпіонство и поди посмотри, тто ты надѣлала своей непростительной небрежностью.
— Господи, да что тебѣ отъ меня нужно? отвѣтила сердито баронесса, посмотрѣвъ на нее черезъ плечо.
Она только-что вынула изъ ящика пустой конвертъ и, казалось, впивалась въ каждую букву адреса.
— Посмотри, не дамская-ли это рука? сказала она, быстро подходя къ каннониссѣ и подавая ей письмо.
— Я, по принципу, никогда не трогаю чужихъ писемъ. И къ чему все это подглядыванье? Еслибъ ты имѣла въ рукахъ неопровержимыя доказательства невѣрности твоего мужа — баронесса при этомъ покраснѣла — то и тогда онъ не былъ-бы виновнѣе въ нашихъ глазахъ, чѣмъ теперь, написавъ эту картину. Посмотри-ка сюда!
Она снова подошла къ мольберту, а баронесса стояла неподвижно на прежнемъ мѣстѣ.
— Не хочу! отвѣтила она капризно. Ты изъ принципа не трогаешь чужихъ писемъ, а я не смотрю на его картины.
— Да, къ сожалѣнію! Ты хвастаешься тѣмъ, что никогда не была въ его мастерской, а я теперь знаю, что ты постоянно должна была здѣсь присутствовать, чтобы предупредить міровой скандалъ. — Она показала рукой на картину. — Это самая отвратительнѣйшая тенденціозная картина, какая когда-либо появлялась на свѣтѣ. Эти — она показала на прелестную среднюю группу — еретики, отвергнутые Господомъ Богомъ, окружены ореоломъ, а эти, вѣрные, взявшіеся за оружіе для защиты религіи и для очищенія ея отъ разъѣдающаго невѣрія, представлены здѣсь кровожадными извергами. И это могло зрѣть въ головѣ твоего мужа, пока ты возлѣ него? Могло принять формы и краски, въ то время, какъ ты преслѣдуешь нелѣпую цѣль — превратить холоднаго мужа въ страстнаго любовника у твоихъ ногъ?
Баронесса подошла теперь къ мольберту и остановилась, видимо пораженная. Вдругъ она закрыла рукою молодую дѣвушку въ одной рубашкѣ, едва прикрытую шалью, и, казалось, хотѣла стереть ее съ картины.
— Отвратительно! Какая у него развращенная фантазія! Представляетъ изъ себя аскета, а самъ поклоняется такимъ голымъ красавицамъ.
Донна Мерседесъ наблюдала изъ своего укромнаго уголка за обѣими женщинами и замѣтила, какъ каннонисса презрительно смотрѣла въ эту минуту на баронессу.
— Этого я не замѣчаю и не считаю грѣхомъ. Самые богобоязненные монахи рисовали на своихъ картинахъ голое человѣческое тѣло. Здѣсь самый большой грѣхъ — замыслъ, тенденція. У меня кровь кипитъ отъ негодованія при одной мысли, что и отсюда направляются удары противъ Рима и его приверженцевъ, какъ изъ печати, живописи, со всѣхъ сторонъ. Отсюда, съ земли, которая была украдена у церкви! Что мнѣ за дѣло до документовъ Шиллинговъ и этого безбожнаго семейства на Монастырскомъ дворѣ! Земля, когда-нибудь принадлежавшая церкви, всегда остается ея собственностью, хотя-бы въ продолженіи многихъ вѣковъ она была захвачена грубою силой. Рано или поздно она снова должна возвратиться къ церкви, и всякій добрый католикъ долженъ содѣйствовать этому всѣми силами. — Съ выраженіемъ невыразимой ненависти она отвернулась отъ картины. — О! еслибъ я была здѣсь женой и хозяйкой дома! Я изломала-бы предъ его глазами всѣ кисти, вылила-бы краски ему подъ ноги и эта картина была-бы уничтожена во что-бы то ни стало, хотябы для этого мнѣ пришлось изгрызть ее собственными зубами.
Въ каждомъ звукѣ ея голоса, въ каждомъ движеніи было столько силы, столько фанатизма, что они неотразимо должны были дѣйствовать на болѣе слабыя натуры. Баронесса отошла отъ мольберта, съ видомъ наказанной институтки. Она снова повернулась къ шкапу, но вдругъ остановилась, прислушиваясь. Въ саду громкой радостно залаялъ Пиратъ.
— Я готова бы отравить эту собаку, — прошипѣла баронесса.
Въ эту минуту донна Мерседесъ еще глубже спряталась въ свой уголокъ; сердце ея сильно билось. Она слышала, какъ отвязали Пирата и какъ онъ, вѣроятно въ сопровожденіи барона Шиллинга, сталъ подыматься по другой лѣстницѣ во второй этажъ. Значитъ баронъ вернулся, а его жена съ конвертомъ въ рукѣ стояла передъ открытымъ шкапомъ, не подозрѣвая, какъ скоро она будетъ застигнута въ этомъ компрометирующемъ положеніи.
По чувству деликатности, донна Мерседесъ рѣшилась было предостеречь баронессу, но было уже поздно; баронъ Шиллингъ стоялъ на галлереѣ.
XXVIII.
правитьЛицо барона выражало радость и оживленіе. Онъ несъ на одной рукѣ маленькую Паулину, прижимая ее къ себѣ другою. Пиратъ выбѣжалъ за нимъ, быстро сбѣжалъ по лѣстницѣ и какъ сумасшедшій бросился къ баронессѣ, которая съ испугу уронила конвертъ на полъ.
Черезъ минуту она оправилась, потихоньку притворила шкапъ и стала подымать конвертъ. Въ эту минуту собака снова бросилась къ баронессѣ.
— Это чудовище разорветъ меня! вскричала она въ испугѣ.
Баронъ отозвалъ собаку и выгналъ ее изъ мастерской.
— Очень жаль, что ты испугалась, — сказалъ онъ, все еще держа на рукахъ Паулину, которая нѣжно прижала свою головку къ его щекѣ. — Собака страшна только по виду; она всегда играетъ съ дѣтьми. — Онъ подошелъ ближе къ женѣ, посмотрѣлъ на открытый шкапъ, на брошенный конвертъ и иронически улыбнулся. — Я и не подозрѣвалъ, что ты вернулась; еще менѣе я надѣялся тебя встрѣтить здѣсь, иначе я не пустилъ-бы сюда Пирата.
Онъ слегка и холодно поклонился мадемуазель Ридтъ и подалъ женѣ свободную лѣвую руку.
— Пока ты держишь эту дѣвочку на рукахъ, я не подамъ тебѣ руки; я не люблю здороваться при чужихъ.
Баронъ съ насмѣшливой улыбкой на устахъ повернулъ голову въ сторону канонниссы, которая стояла на прежнемъ мѣстѣ, скрестивъ на груди руки.
— Адальгейтъ не чужая, замѣтила баронесса.
— Ребенокъ Люціана, моя любимица, мнѣ тоже не чужая.
Онъ нѣжно опустилъ дѣвочку на полъ, но женѣ руки больше не подалъ. Баронесса почувствовала, что ноги ея подкашиваются; она опустилась на ближайшій стулъ и закричала: — Адальгейтъ, мнѣ дурно!
Каннонисса подошла къ ней и подала флаконъ со спиртомъ, а баронъ сталъ отворять окна.
— Здѣсь дурно провѣтривали, сказалъ онъ равнодушно.
— О, это еще ничего! Но что дѣлается въ домѣ! Онъ весь пропитанъ міазмами и мы съ Адальгейтъ положительно задыхаемся отъ чада курильницъ.
— Неужели Іозефъ снова опасно захворалъ? воскликнулъ баронъ въ испугѣ.
— Іозефъ? Кто это Іозефъ? Неужели ты думаешь, что у меня столько времени и терпѣнія, чтобы распрашивать о всѣхъ твоихъ пріятеляхъ и помнить ихъ имена. Я знаю только то, что домъ въ страшномъ безпорядкѣ, слуги распущены и во главѣ ихъ эта глупая ключница, которой теперь я непремѣнно откажу.
— Вотъ какъ?
— Да, непремѣнно. На этотъ разъ я во что-бы то ни стало настою на этомъ. Она страшно разсердила меня, когда я только что вернулась изъ мирной обители. Супруга не было дома…
— Мнѣ нужно было уѣхать.
— О, да, ты долженъ былъ догонять сбѣжавшую танцовщицу!…
У него готово было сорваться дерзкое слово, но онъ удержался. Взглядъ, брошенный имъ на эту съёжившуюся въ креслѣ фигуру, ясно показывалъ, что онъ глубоко несчастенъ, хотя еще недавно, въ комнатѣ Люси, онъ и увѣрялъ, что совершенно доволенъ своей судьбой.
— Ты, вѣроятно, хочешь сказать, что я послѣдовалъ за женой Люціана, такъ какъ съ танцовщицей Фурнье я не имѣю ничего общаго.
— Ахъ, на такія тонкости я не обращаю вниманія. Иногда молодыя вдовушки привлекательнѣе для нѣкоторыхъ мужчинъ, чѣмъ актриссы и танцовщицы. Впрочемъ, какъ я слышала, эта донна де-Бальмазеда также вдова; ты не нашолъ нужнымъ сообщить мнѣ этотъ интересный фактъ.
— Ты сама не желала знать никакихъ подробностей изъ писемъ Люціана.
— Господи, стоитъ-ли вспоминать такую старину!
Молодая женщина въ бесѣдкѣ едва сдерживала свое волненіе. Она видѣла, какъ баронъ непріязненно покраснѣлъ, лишь только произнесли ея имя.
— Этотъ фактъ не имѣетъ ко мнѣ никакого отношенія. Я взялъ дѣтей Люціана подъ свое покровительство и мнѣ рѣшительно все равно, кто бы ихъ ни привезъ.
— Но для меня не все равно, отвѣтила баронесса. Эта хлопчато-бумажная принцесса для меня невыносима. Она дѣйствительно напоминаетъ тѣхъ плантаторовъ, которые безчеловѣчно истязали своихъ рабовъ. Эти денежные аристократы невыносимо горды и заносчивы.
Баронъ молчалъ, нагнувшись къ маленькой Паулинѣ, которая, крѣпко ухватившись за его руку, съ удивленіемъ смотрѣла на сердившуюся женщину.
— Пойдемъ, моя милая, отпустимъ Пирата; онъ, бѣдняжка, воетъ тамъ наверху. Дебора отведетъ его и ты побѣжишь съ нимъ.
Ребенокъ охотно обнялъ его шею и онъ снова понесъ его наверхъ.
— Онъ очень блѣденъ и вернулся въ ужасномъ расположеніи духа. Его грубый тонъ возмутителенъ, — сказала каноннисса, когда баронъ заперъ за собою дверь.
Баронесса не отвѣчала. Она вскочила, тщательно спрятала конвертъ въ шкафъ и снова опустилась въ кресло.
— Съ его расположеніемъ духа я справлюсь — сказала она послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія, — но мнѣ досадно, что онъ, какъ нянька, носитъ эту безобразную дѣвченку.
— Я считаю это демонстраціей противъ бездѣтной жены, — сказала каноннисса..
Баронесса въ бѣшенствѣ вскочила съ кресла и только что хотѣла разразиться потокомъ страстныхъ словъ, какъ баронъ постучался въ запертую дверь оранжереи. Онъ, вѣроятно, передалъ Паулину нянькѣ и поспѣшилъ вернуться въ мастерскую.
Баронесса въ испугѣ схватилась за спрятанный въ карманѣ ключъ, но баронъ уже отпиралъ другую дверь, ведущую изъ парка прямо въ мастерскую.
— Какъ это ты попала сюда, Клементина? спросилъ онъ, входя, — всѣ двери были заперты.
— Я взяла у Роберта ключъ отъ твоей комнаты, отвѣчала она, покраснѣвъ. — Мнѣ хотѣлось воспользоваться твоимъ отсутствіемъ и привести въ порядокъ твой кабинетъ.
— Ты очень добра. Изъ любви къ порядку ты преодолѣла даже отвращеніе къ моей мастерской и нашла въ ней, конечно, большой безпорядокъ. Конверты валялись по полу, и лакеи, вѣроятно, заглядывали въ нихъ, желая проникнуть въ мои секреты. Ты уже все убрала, — сказалъ онъ улыбаясь.
Баронесса молча поднялась. Ей было непріятно, что цѣль ея посѣщенія мастерской была открыта. Но она умѣла найтись и стала вытряхивать свой шлейфъ.
— Да, здѣсь чрезвычайно много пыли и у тебя очень дурная прислуга. Но ты, кажется, намѣренъ иронизировать на мой счетъ, поэтому мое посѣщеніе больше не повторится. Впрочемъ, я очень рада, что мнѣ хоть разъ удалось преодолѣть себя, чтобы заглянуть въ твою мастерскую. Неужели ты выпустишь въ свѣтъ эту картину?
Она указала на мольбертъ.
— Безъ сомнѣнія. Она очень скоро будетъ отправлена на вѣнскую выставку.
— Этотъ апофеозъ еретичества? И у тебя хватитъ духа признать себя авторомъ этой картины?
— Неужели-же я отрекусь отъ своего кровнаго дѣтища? возразилъ онъ полу-удивленно, полу-насмѣшливо, и подошелъ къ мольберту, какъ будто желая прикрыть свое произведеніе отъ невѣжественныхъ взоровъ.
— Неудачнаго! перебила баронесса съ невыразимою горечью. Спроси Адельгейтъ…
— Ты должна-бы знать, что я не могу принять сужденія объ искуствѣ изъ этихъ устъ, — замѣтилъ баронъ, бросая презрительный взглядъ на каноннису, которая въ эту минуту приближалась къ картинѣ.
Эти два человѣка были врагами и презирали другъ друга отъ глубины души; взгляды, которыми они только что обмѣнялись, ясно показывали это.
— Не воображайте, баронъ Шиллингъ, что я намѣреваюсь вмѣшиваться въ технику вашего искусства. Мое призваніе совсѣмъ иное — промолвила канонниса, и это были первыя слова, съ которыми она обратилась къ барону съ тѣхъ поръ, какъ онъ вошелъ.
Угрожающій, рѣзкій голосъ этой женщины звонко раздавался въ стѣнахъ мастерской.
— Я не берусь судить о красотѣ линій и вѣрности красокъ; меня мало привлекаетъ художественность сюжетовъ и экспрессія фигуръ; я возмущаюсь только развращающею тенденціей, которую художникъ стремится увѣковѣчить въ своей картинѣ. Эта еретичка — она показала на фигуру старой гугенотки — окружена ореоломъ мученичества.
— Она вполнѣ его достойна. Неужели изъ-за фанатизма каннониссы я долженъ искажать исторію?
— Ваша картина — самая вопіющая историческая ложь, страстно воскликнула каноннисса, протянувъ руку къ картинѣ. — Въ ту святую ночь, которая называется Варфоломеевскою, каждая рука, направленная къ сердцу гугенота, была карающею рукою Бога.
— Позвольте, госпожа Ридтъ; я не желалъ-бы, чтобъ въ моей мирной мастерской разыгрывались сцены религіозной вражды.
— Но развѣ вы не раздуваете ее самымъ преступнымъ образомъ?
— Да, въ наше время каждый художникъ, каждый мыслитель — преступникъ, если онъ держится правды и борется за истинно прекрасное и высокое. Ему всегда навязываютъ тенденцію помимо его воли. Но я разъ навсегда объявляю, что не желаю слышать вашихъ критическихъ замѣчаній, сударыня. Тамъ, гдѣ вамъ удается стать одной ногой, вы укореняетесь, какъ всеистребляющій паразитъ — и земля покорена. Такимъ образомъ вы свили себѣ гнѣздо въ моемъ домѣ и покорили себѣ женскую волю, которая и прежде не отличалась особенною стойкостью. Я удалился съ этого поля и вполнѣ уступилъ его вамъ. Я отказываюсь отъ власти, которую долженъ ежеминутно оспаривать у фанатизма, дошедшаго до сумасшествія. Но я не могу позволить, чтобы здѣсь, у алтаря святого искусства, источника всѣхъ моихъ радостей и утѣшеній, гнѣздились совы и летучія мыши.
— Арнольдъ! вскричала баронесса, схвативъ обѣими руками руку барона, съ невыразимымъ страхомъ на лицѣ, — откажись отъ своихъ словъ. Неужели ты хочешь сказать, что ставишь искусство выше жены? Нѣтъ, ты не это говоришь, не правда-ли?
Баронъ стоялъ неподвижно.
— Я сказалъ правду, отвѣтилъ онъ ледянымъ голосомъ. — Я выбралъ искусство. Оно помогаетъ мнѣ держаться высоко и избавляетъ отъ необходимости спускаться въ темные уголки женскаго сердца, гдѣ царятъ обманъ, притворство, властолюбіе и капризы. Никогда оно мнѣ не из мѣняло…
— А развѣ я тебѣ измѣняла?
— Ты, противъ моего желанія, поддерживаешь дружбу, которая внесла въ нашу жизнь ссоры и несогласія. — Онъ показалъ на канонниссу, которая, скрестивъ руки и стиснувъ зубы, устремила на него холодный, вызывающій взглядъ. — Ты унижала мое имя гнусными обвиненіями…
— Развѣ вы такъ безгрѣшны, что стоите выше всякаго обвиненія? спросила каноннисса послѣ минутнаго молчанія.
По лицу барона проскользнула презрительная улыбка.
— Вы говорите, какъ дипломатъ, хорошо вышколенный монастырскій посолъ. Я не безгрѣшенъ. Шиллинги были здоровые сыны земли, и я не могу отказаться отъ крови предковъ. Ни одинъ изъ нихъ не былъ добродушнымъ и тихимъ, какъ агнецъ, мужемъ и, я думаю, ни одинъ не былъ подъ башмакомъ жены. Это упрямство отравляло жизнь многимъ женамъ Шиллинговъ; но ни одна изъ нихъ не унижалась до того, чтобы клеветать на мужа за его спиной.
Онъ открылъ дверь, черезъ которую только-что вошелъ въ мастерскую, и, слегка поклонясь каннонисѣ, сталъ подниматься по витой лѣстницѣ вверхъ.
— Ты желаешь удалить Адальгейтъ изъ нашего дома? воскликнула внѣ себя баронесса.
Онъ остановился на первой ступенькѣ и, положа руку на перила, повернулъ къ ней голову.
— Я думаю, это желаніе высказывается мной не въ первый разъ, — сказалъ онъ спокойно, — но госпожа Ридтъ исполняетъ высокую миссію, которая запрещаетъ ей понимать вѣжливые намеки и слѣдовать внушеніямъ собственнаго женскаго чутья. Всякій другой на моемъ мѣстѣ, послѣ столькихъ неудачныхъ попытокъ отстранить отъ себя духа злобы и несчастья, прибѣгнулъ бы къ авторитету собственной власти, но это мнѣ противно. Я ограничиваюсь только протестомъ противъ посѣщенія моей мастерской и изолирую себя. Я не войду въ домъ, пока у тебя будетъ эта гостья.
Онъ поднялся твердыми шагами по лѣстницѣ и скрылся за дверью своей комнаты.
Баронесса пристально смотрѣла вслѣдъ мужу, какъ будто ожидая его возвращенія съ раскаяніемъ на устахъ. Черезъ минуту она быстро направилась къ лѣстницѣ, но мадемуазель Ридтъ предупредила ее. Она стояла у подножія лѣстницы, какъ демонъ, простирающій крылья надъ падшею душой. Не говоря ни слова, она оторвала руку баронессы отъ перилъ, за которыя она уже схватилась. Въ этомъ движеніи было столько силы и власти, что капризная женщина, не смотря на бѣшенство, выражавшееся на ея покраснѣвшемъ лицѣ, безпрекословно покорилась. Она опустила свою руку и направилась къ открытой двери.
— Въ эту дверь мы не пойдемъ, — сказала каноннисса тономъ, ясно показывавшимъ, что она не хотѣла идти дорогой, указанной барономъ. — Открой дверь оранжереи. Ключъ надо оставить тамъ, гдѣ онъ былъ.
Они вошли въ оранжерею и баронесса вынула ключъ изъ кармана. Донна Мерседесъ слышала тяжелое дыханіе глубоко взволнованной женщины.
— Уѣзжай, Адальгейтъ! сказала баронесса умоляющимъ тономъ.
— Я останусь! рѣзко отвѣтила канонниса. — Этотъ презрѣнный не заставитъ меня ни на линію свернуть съ моей дороги. Теперь, болѣе чѣмъ когда-либо, я не должна оставлять моей миссіи, потому что тростникъ, который я должна поддерживать, сильно гнется. Ты несчетное число разъ обѣщала освободиться отъ недостойныхъ тебя оковъ. Между нами, ты кажешься святою, какъ будто тебѣ чужды малѣйшія чувственныя помышленія, и благочестивыя руководительницы нашей юности смотрятъ на тебя, какъ на жертву спекуляціи стараго барона, думаютъ, что мужъ, держась за твои богатства, не позволяетъ тебѣ возвратиться въ нашъ орденъ, къ которому ты принадлежишь. Но меня ты не обманешь. Я знаю, что держитъ тебя не баронъ, а твоя грѣховная привязанность; она заставляетъ тебя хвататься за каждую соломенку, вѣрить самой обманчивой надеждѣ. Нашъ договоръ, по которому ты должна пойти за мною, какъ только убѣдишься въ равнодушіи барона, теперь долженъ исполниться. Въ каждомъ его словѣ, въ каждомъ движеніи выражается отвращеніе и презрѣніе къ тебѣ. Онъ тебя никогда, никогда не любилъ.
Всю эту страстную рѣчь каноннисса говорила, крѣпко обнявъ баронессу. Эти прекрасныя бѣлыя руки, обвивавшія худой станъ баронессы, должны были сковывать, какъ желѣзо, потому что какъ иначе могла баронесса выдержать такое безпощадное разоблаченіе ея сокровеннѣйшихъ побужденій и наклонностей? При послѣднихъ словахъ она вырвалась изъ этихъ желѣзныхъ объятій, проскользнула въ отворенную дверь и побѣжала по каштановой аллеѣ, какъ будто спасаясь отъ преслѣдованія. Каноннисса послѣдовала за нею съ невозмутимымъ спокойствіемъ.
XXIX.
правитьДорога освободилась. Тяжело дыша, съ бьющимся сердцемъ и красными отъ волненія щеками, выбѣжала донна Мерседесъ изъ оранжереи.
Въ саду мелькнуло между деревьями свѣтлое платьице Паулины, которая играла съ Деборой. Пиратъ былъ снова на цѣпи и неистовымъ лаемъ провожалъ удалявшихся дамъ.
Возлѣ сосновой рощи ее радостно встрѣтила Паулина, раскладывавшая на столѣ прелестныя игрушки.
— Все это добрый баронъ привезъ изъ Берлина, сказала Дебора.
Люси не было; значитъ, поѣздка барона Шиллинга, какъ онъ и предсказывалъ, осталась безъ всякаго результата.
Донна Мерседесъ съ удивленіемъ должна была сознаться, что эта догадка нисколько ее не тревожитъ. Всѣ волненія и всѣ опасенія, вызванныя бѣгствомъ Люси, казались ей давно прошедшими, полузабытыми и ничтожными рядомъ съ пережитыми сегодня впечатлѣніями. Послѣ всѣхъ этихъ сценъ, одна мысль о встрѣчѣ съ барономъ заставляла ее содрогаться.
Родители Мерседесъ отличались волею и суровымъ нравомъ, но отъ нихъ ей не приходилось слышать ни одного неласковаго слова. Напротивъ, каждую вызванную капризомъ морщинку на ея лбу они старались разгладить поцѣлуями; но баронъ Шиллинга… Его проклятіе женскимъ порокамъ относилось и къ американкѣ, недавно появившейся въ кругу его знакомыхъ, и это причиняло ей невыразимую боль… Искусство — властитель его души, — сказалъ онъ. Съ этимъ идеальнымъ существомъ, «которое никогда не заставляло его спускаться въ темные углы женской души», конечно, не могутъ сравниться простые смертные. У нихъ есть кровь и нервы, земная грязь осѣдаетъ на крылахъ ихъ души и не позволяетъ ей подняться на высоту, недосягаемую для людского злословія.
Спустя нѣсколько минутъ она услыхала его шаги. Баронъ вышелъ изъ дома и направился къ сосновой рощѣ. Сердце донны Мерседесъ учащенно билось. Вотъ онъ повернулъ за уголъ. Казалось, его очень удивило ея присутствіе въ паркѣ.
— Я только-что хотѣлъ извѣстить васъ черезъ Дебору о моемъ возвращеніи, сказалъ онъ, кланяясь.
— А Люси?
— Госпожа Люси Фурнье выступитъ сегодня въ третій разъ на Берлинской сценѣ, какъ гласятъ афиши на всѣхъ углахъ Берлина, — отвѣтилъ онъ. и, взглянувъ на маленькую дѣвочку и ея чорную няньку, замолчалъ.
Донна Мерседесъ встала и они пошли вдоль аллеи.
— Она засмѣялась мнѣ прямо въ лицо и спросила, какія цѣпи привезъ я, чтобы тащить ее домой, потому что она не пойдетъ добровольно. Она не только не вернется добровольно, но по моему и не должна возвращаться. Вся жизнь съ Феликсомъ до такой степени забыта ею, какъ-будто и не существовало восьмилѣтняго перерыва съ тѣхъ поръ, какъ она оставила домъ матери. Въ ея салонѣ толпятся великосвѣтскіе франты, съ старымъ графомъ Конскимъ во главѣ, который ей, восходящей звѣздѣ, какъ въ былое время ея матери, говоритъ пошлый вздоръ, опустошаетъ для нея всѣ оранжереи и загромождаетъ ея будуаръ массой футляровъ съ брилліантами. Мнѣ пришлось долго спорить съ секретаремъ, пока меня допустили въ гостинную. Тамъ было уже двое моихъ знакомыхъ. Люси лежала на кушеткѣ въ бѣломъ толковомъ пеньюарѣ и забавлялась, надѣвая брильянтовый колье на шею лежащему у ея ногъ пинчеру. Она встрѣтила меня хохотомъ.
— Я ненавижу ее! пробормотала донна Мерседесъ.
— И, вѣроятно, вы высказали бы ей это, замѣтилъ баронъ.
— Безъ сомнѣнія.
— Да, если бы васъ допустилъ господинъ секретарь.
Она замолчала.
— Я зналъ, что доступъ къ ней будетъ очень труденъ. На меня обрушилась вся злость Люси, она обѣщала наслать на меня цѣлую кучу дуэлей, когда я объявилъ ей, что мы никогда не отдадимъ ей Паулины.
— Никогда, никогда! повторила донна Мерседесъ. Она указала на Монастырскій дворъ и продолжала. — Тамъ происходитъ какой-то переворотъ, и думаю, я скоро буду въ состояніи передать свои полномочія въ другія руки. — Она разсказала о появленіи маіорши въ окнѣ и о разговорѣ съ ней черезъ заборъ. — Странно, — прибавила она послѣ короткой паузы — эта женщина, которую я всегда считала своимъ врагомъ, здѣсь одна только и симпатична мнѣ.
Баронъ посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ.
— Между нами есть что-то общее — продолжала она.
— Да, — отвѣтилъ онъ; — это — демоническая черта, которая заставляетъ насъ думать, что у этихъ женщинъ или нѣтъ сердца, или они вѣчно скрываютъ чувство, которое могло бы осчастливить близкихъ имъ людей. Эти характеры напоминаютъ тѣ цвѣты, которые скорѣе задохнутся отъ собственнаго аромата, чѣмъ позволятъ наслаждаться имъ другимъ; они скорѣе сгорятъ отъ собственнаго внутренняго огня, чѣмъ согласятся освѣтить имъ путь другого человѣка. Я сожалѣю, что мои маленькіе друзья попадаютъ въ такія руки.
— Значитъ, я очень зла, потому что нисколько объ этомъ не сокрушаюсь. Феликсъ былъ правъ, предполагая, что бабушка будетъ защищать ихъ съ энергіей мужчины, а любить такъ, какъ только можетъ любить женщина. Подъ покровительствомъ такой бабушки я оставлю дѣтей спокойно.
— Вы хотите оставить дѣтей? спросилъ онъ вдругъ.
— Да, чтобъ повеселиться дома, — прибавила она съ горькой усмѣшкой. — Неужели я не заслужила этого за мое пребываніе въ Германіи?
— Да, вы правы — сказалъ, покраснѣвъ, баронъ стараясь, по возможности, сократить это мученіе. — И я, конечно, не буду удерживать васъ ни минуты долѣе, чѣмъ это необходимо. Но сперва нужно узнать, дѣйствительно-ли основательны ваши надежды на примиреніе съ маіоршей.
Донна Мерседесъ почувствовала, что почва уходить изъ подъ ея ногъ. Неужели вся ея молодость, красота, умъ и любезность, о которыхъ до тошноты толковали ей дома, такъ безслѣдно отскакивали отъ этой нѣмецкой натуры; — неужели она и ея отъѣздъ не производятъ на него ни малѣйшаго впечатлѣнія?
Онъ пристально смотрѣлъ на донну Мерседесъ и, послѣ недолгаго молчанія, сказалъ:
— Вы можете избѣжать и этой послѣдней жертвы, если рѣшитесь оставить дѣтей на мое попеченіе.
— To-есть вы находите мое присутствіе здѣсь лишнимъ, полагая, что дѣти нашли бы въ Шиллингсгофѣ достаточно покровительства и заботливости? Это, можетъ быть, и вѣрно, баронъ, но имъ недоставало бы женской любви, которая также для нихъ необходима, какъ свѣтъ солнца. А тамъ, на верху, — она вѣеромъ показала на бель-этажъ, — живетъ женщина — ваша жена, баронъ Шиллингъ, которая боится дѣтей, какъ заразы и каждый разъ отворачивается, когда хотя издали завидитъ ребенка.
— Вы обидѣлись! промолвилъ баронъ, вспыхнувъ.
— Нисколько. Я считаю себя выше обиды. Что женщина, непривыкшая къ шуму, непріязненно встрѣчаетъ въ своемъ домѣ дѣтей — это совершенно понятно; но вы поступаете необдуманно, принимая на себя такую громадную отвѣтственность.
— Это уже мое дѣло, перебилъ баронъ холодно. — Впрочемъ, мое предложеніе сдѣлано только изъ желанія доставить вамъ удовольствіе какъ можно скорѣе покинуть ненавистную Германію. Я слишкомъ многаго отъ васъ требовалъ. Ваше пребываніе здѣсь есть прямое похищеніе вашего времени и молодости. Вы привыкли къ тріумфамъ и обожанію, привыкли къ роскоши и нѣгѣ экзотической природы, гдѣ вашу красоту окружали тропическія страсти. Германія, съ своимъ блѣднымъ небомъ и холодными людьми, не можетъ вамъ дать ничего подобнаго. Тамъ найдете вы…
— Тамъ найду я четыре могилы, прервала Мерседесъ, съ упрекомъ посмотрѣвъ на барона глазами, полными слезъ. Она быстро отвернулась, закрыла лицо вѣеромъ и ускоренными шагами направилась къ дому.
XXX.
правитьСмутное безмолвіе, гнетущая тишина царили на Монастырскомъ дворѣ. Прислуга боязливо пряталась по угламъ, заслышавъ шаги совѣтника, который бранился съ утра до ночи.
Онъ былъ серьезно озабоченъ. Въ угольныхъ копяхъ вдругъ появилась въ расщелинахъ вода, очень безпокоившая рабочихъ и хозяина.
Въ городѣ стали поговаривать, что въ копяхъ опасно, и совѣтникъ видѣлъ, что для устраненія угрожающей бѣды необходимы большія сооруженія, которыя потребуютъ громадныхъ суммъ. Это приводило его въ бѣшенство. Маіорша, повидимому, была къ этому равнодушна. Она всегда говорила мало и къ этому прислуга привыкла. Вообще длинные разговоры считались на Монастырскомъ дворѣ потерей времени. Но люди все-таки не могли не замѣтить, что маіорша никогда не говорила съ совѣтникомъ. И когда онъ возвращался съ копей, она, не говоря ни слова, аккуратно приносила кушанье, снимала передникъ и молча садилась за столъ; разговаривалъ одинъ Викторъ.
У маіорши явилась новая привычка — каждую свободную минуту проводить въ саду. Правда, въ огородѣ у ней работы было не мало: снимать горохъ и бобы; поливать гряды и полотно, которое бѣлилось на травѣ…
— Полотно сгніетъ, пожалуй, отъ частой поливки, — подсмѣивались работницы. — И какой разумный человѣкъ станетъ поливать гряды среди бѣлаго дня?
Какъ-то они подсмотрѣли, что маіорша становилась на скамейку и черезъ заборъ смотрѣла въ сосѣдній садъ, интересуясь, конечно, негритянкой, такъ какъ маленькая дѣвочка, гуляющая по дорожкамъ парка, по ихъ мнѣнію, не представляла ничего любопытнаго.
Сегодня совѣтникъ былъ особенно золъ. Одинъ изъ рабочихъ разсказывалъ, что онъ позвалъ, наконецъ, инженера и порѣшилъ покончить эту глупую исторію съ водой, и что это будетъ стоить страшныхъ денегъ. Послѣ обѣда, когда совѣтникъ снова отправился въ копи, а Викторъ учился подъ надзоромъ строгаго учителя, служанки, мывшія кухню, увидѣли, что маіорша по обыкновенію пошла въ садъ. Она даже не пила своего кофе, который до сихъ поръ стылъ въ кухнѣ; вообще въ послѣдніе дни она часто забывала ѣсть и пить, и даже замѣтно похудѣла. Прислуга думала, что она молча горюетъ о большой и неожиданной потерѣ денегъ, потому что иначе она не была-бы настоящею Вольфрамъ.
Она тихо шла между фруктовыми деревьями къ забору Шиллингсгофа. Донесшійся съ сосѣдняго сада шумъ заставилъ ее остановиться и прислушаться. Вдругъ она быстро зашагала къ забору, поднялась на скамейку, раздвинула вѣтки и стала смотрѣть въ садъ.
По дорожкѣ парка Жакъ катилъ дѣтскую колясочку, въ которой маіорша увидала, подъ голубымъ одѣяломъ, бѣлокураго мальчика, прислонившагося головкой къ коляскѣ. Маіоршей овладѣло такое волненіе, что она едва удержалась на ногахъ. Маленькая колясочка прокатилась нѣсколько разъ по дорожкѣ и остановилась у мастерской.
Маіорша спустилась со скамейки и пошла вдоль стѣны, слѣдуя за коляской. Нѣсколько разъ она пыталась посмотрѣть черезъ заборъ, но кусты переплелись такъ крѣпко, что она не могла раздвинуть вѣтвей, а единственная, высѣченная изъ камня, скамейка была неподвижна. Въ концѣ сада маіорша замѣтила лѣстницу, употребляющуюся обыкновенно при снятіи фруктовъ; она придвинула ее къ стѣнѣ и поднялась на столько, что могла свободно смотрѣть въ сосѣдній паркъ.
Страстное желаніе — взглянуть на блѣдное личико мальчика и убѣдиться, что смерть дѣйствительно не угрожаетъ ему болѣе, — охватило ее. Она увидала колясочку въ сосновой рощѣ, шагахъ въ пятнадцати отъ стѣны. Іозефъ смотрѣлъ въ ея сторону; его блестящіе глазки и розовыя губки на блѣдномъ лицѣ показывали, что жизнь снова вступила въ свои права.
Около ребенка былъ одинъ Жакъ; онъ собиралъ цвѣты, изъ которыхъ ребенокъ плелъ вѣнокъ.
— Послушай, Жакъ, будь такъ добръ, выпусти Пирата, --просилъ мальчикъ, заслышавъ изъ мастерской вой собаки.
— Нельзя, докторъ запретилъ. Пиратъ очень шаловливъ и можетъ тебя потревожить. Подожди до завтра, можетъ быть докторъ позволитъ. Вотъ я сейчасъ пойду къ Пирату и успокою его.
Глаза маіорши загорѣлись; она вдругъ спрыгнула съ лѣстницы и торопливо, будто боясь преслѣдованія, отправилась наверхъ, въ свою комнату, но не по двору, а черезъ сарай и чердакъ, по той дорогѣ, по которой недавно попалъ въ ея комнату маленькій Іозефъ. Въ комнатѣ она открыла одинъ изъ шкаповъ съ фамильнымъ серебромъ и вынула маленькій серебряный вызолоченный кубокъ великолѣпной работы. Это былъ подарокъ одного богатаго друга дали маленькой Терезѣ Вольфрамъ въ день ея крестинъ, Она быстро сунула его въ карманъ и тѣмъ-же путемъ вернулась въ садъ.
Взглянувъ черезъ заборъ, она увидѣла, что негра нѣтъ около ребенка. Дрожащими руками взяла она изъ висѣвшей на поясѣ связки ключъ, и, бросивъ за кустъ кухонный перерикъ, стала отпирать калитку, ведущую въ переулокъ. Старая дверь заскрипѣла; маіорша вздрогнула и закусила губу. Много лѣтъ назадъ эта дверь такъ же скрипѣла, когда она, прекрасная дочь Вольфрамовъ, въ бѣломъ платьѣ, убѣгала въ Шиллингсгофъ, гдѣ ее ожидали объятія молодого воина; она приходила всегда въ бѣломъ, какъ голубка, потому что ему такъ нравилось.
Маіорша съ минуту стояла въ раздумьи, потомъ быстро вышла и заперла за собой калитку. Улица была совершенно пуста. Черезъ нѣсколько шаговъ она очутилась у калитки. Маіорша знала, что калитка эта никогда не запирается; она отворила ее и смѣло вошла въ паркъ.
Маленькій Іозефъ обернулся на шумъ калитки и съ удивленіемъ смотрѣлъ на приближавшуюся къ нему черную женщину съ блѣднымъ прекраснымъ лицомъ.
— Тебѣ лучше? тихо спросила маіорша, наклонясь къ головкѣ мальчика такъ близко, что онъ чувствовалъ ея дыханіе на своей щекѣ.
— Да, но я не могу еще бѣгать по саду съ Паулиной и Пиратомъ, а мнѣ очень хочется.
— Паулина — это твоя сестра?
— Да, развѣ ты не знаешь? Посмотри, какой красивый вѣнокъ я сдѣлалъ. Хочешь, я тебѣ его подарю?
Онъ подалъ ей неуклюжій вѣнокъ, сплетенный его слабыми пальчиками.
— Да, мой милый, подари. — Она взяла вѣнокъ и подала ему вынутый изъ кармана кубокъ. — Я тоже хочу тебѣ кое-что подарить. Вотъ, возьми стаканчикъ и пей изъ него молоко.
Такъ долго сберегаемый на Монастырскомъ дворѣ кубокъ лежалъ теперь на голубомъ одѣялѣ; мальчикъ схватилъ его обѣими руками.
— Ахъ, какой славный! Благодарю тебя! — и, протянувъ свои руки, онъ нѣжно обнялъ ея шею. Маіорша забыла въ эту минуту свою гордость, и любовь, подавляемая столько лѣтъ, вылилась въ горячихъ поцѣлуяхъ, которыми она осыпала теперь ребенка.
— Будешь меня вспоминать, когда станешь пить изъ этого стаканчика? спросила она, и голосъ ея звучалъ теперь давно забытыми нѣжными нотами.
— А какъ-же тебя зовутъ?
При этомъ вопросѣ маіорша поблѣднѣла, но собравшись съ силами, отвѣтила:
— Меня зовутъ бабушкой.
Она снова поцѣловала мальчика и быстро направилась къ двери.
— Останься еще! закричалъ ей вслѣдъ Іозефъ.
Маіорша остановилась и повернула лицо къ мальчику, но въ эту минуту изъ за угла мастерской показался Жакъ; она махнула рукой и исчезла такъ быстро, что негръ увидалъ только кончикъ ея чорнаго платья.
XXXI.
правитьВозвращаясь черезъ садъ Монастырскаго двора, маіорша увидала у калитки Виктора, который, окончивъ уроки, носился по двору, изображая изъ себя взбѣсившагося коня. Маіорша чувствовала еще на своемъ лицѣ поцѣлуи милаго ей ребенка, и этотъ грубый мальчишка съ косыми глазами и дикими движеніями показался ей еще отвратительнѣе.
Въ эту минуту появилась коровница съ полными кувшинами молока въ рукахъ. Викторъ не могъ упустить удобной минуты. Онъ подбѣжалъ и изо всей силы ударилъ ее по плечамъ кнутомъ. Дѣвушка вскрикнула и съежилась отъ боли. Маіорша выхватила кнутъ, сломала его и бросила къ ногамъ мальчика. Онъ хотѣлъ кинуться къ маіоршѣ, но она, съ блѣднымъ лицомъ и сжатыми кулаками, крикнула: — Прочь, или я проучу тебя такъ, что ты долго меня будешь помнить!
Онъ недавно испыталъ тяжесть ея руки и потому нашелъ болѣе удобнымъ отойти въ сторону.
— Подожди, я скажу отцу, онъ задастъ тебѣ! прошипѣлъ онъ и побѣжалъ въ конюшню, гдѣ у него хранился цѣлый запасъ кнутовъ.
Совѣтникъ былъ дома. Въ старой поярковой шляпѣ на головѣ, онъ стоялъ, задумавшись, у окна столовой; маіорша принесла въ столовую корзинку съ чорной смородиной и стала чистить ягоды такъ спокойно, какъ будто ничего особеннаго не случилось.
Совѣтникъ снялъ шляпу и сталъ ходить по комнатѣ, скрестивъ руки. Черезъ нѣсколько минутъ онъ обратился къ сестрѣ.
— Ты въ послѣднее время была такъ молчалива, что я не знаю, извѣстно ли тебѣ о несчастьи, которое угрожаетъ моимъ каменно-угольнымъ копямъ?
— Да, прислуга только и говоритъ, что объ этомъ, — отвѣтила она, продолжая чистить ягоды.
— А тебя это не интересуетъ? Развѣ тебя не безпокоятъ горести и счастье Вольфрамовъ?
— Объ этомъ я перестала безпокоиться, убѣдившись, до какой степени ты дурно воспитываешь послѣдняго ихъ представителя. Для благосостоянія семейства я много поработала, въ этомъ ты долженъ отдать мнѣ справедливость. Я радуюсь всякому увеличенію нашего богатства, но было бы желательно, чтобы оно накоплялось честнымъ путемъ, какъ это всегда было до сихъ поръ. Ты же хочешь получить разомъ все, ничего не затрачивая. Отъ этого всѣ несчастья въ копяхъ. Ты самъ виноватъ во всемъ.
— Ты ничего не понимаешь! перебилъ совѣтникъ.
— Можетъ быть, — возразила она по-прежнему спокойно, — но я желала бы, чтобы эти копи никогда не появлялись на Божій свѣтъ. Правда, Вольфрамы значительно разбогатѣли, но съ этихъ поръ на Монастырскомъ дворѣ стало какъ-то нелално. Мнѣ кажется, что на этомъ дѣлѣ лежитъ проклятіе, потому что оно создано цѣною человѣческой жизни.
Совѣтникъ вздрогнулъ, какъ будто передъ нимъ явилось привидѣніе, но черезъ мгновеніе оправился и громко расхохотался.
— Ты, кажется, заразилась бреднями старыхъ бабъ! Сумасшедшій лакей былъ прогнанъ такимъ же сумасшедшимъ бариномъ, и потому на нашемъ дѣлѣ лежитъ проклятіе! — Онъ снова захохоталъ. — На такое проклятіе я не обращаю вниманія. Воображаю, какъ-бы удивился старый Клаусъ Вольфрамъ, самый умный изъ нашихъ предковъ, еслибъ могъ узнать, что намъ принадлежитъ Зоммервозе, самое богатое и великолѣпное рыцарское имѣніе въ странѣ.
Онъ подошелъ къ окну и сталъ барабанить пальцами по стеклу.
— Ты вчера получила десять тысячъ талеровъ, которыя давала взаймы Циглерамъ; куда ты думаешь помѣстить ихъ?
— Пока не знаю.
— Дай ихъ мнѣ! — сказалъ онъ, быстро подходя къ столу. — Покупка Зоммервозе поглотила всѣ мои свободныя деньги, а теперь нужно дѣлать поправки въ копяхъ… Бумагъ не хотѣлось бы продавать. Твои деньги будутъ у меня сохранны. Впрочемъ, онѣ все равно должны перейти къ Вольфрамамъ, вмѣстѣ съ прочимъ твоимъ имуществомъ, какъ ты объ этомъ сама заявляла.
— Я не дѣлала еще завѣщанія, отвѣтила маіорша, не подымая глазъ.
— Знаю и нисколько не принуждаю тебя къ этому. Будь увѣрена, что, въ случаѣ твоей смерти, я сумѣю отстоять, чтобы твои деньги не попали въ руки того, на комъ лежитъ материнское проклятіе, какъ сумѣлъ отстоять твой разводъ.
Маіорша упорно молчала.
— А если мы оба достигнемъ глубокой старости, то люди забудутъ, что ты случайно носила другое имя, и мы оба будемъ участвовать въ блескѣ, который будетъ окружать фамилію Вольфрамовъ.
— Ужь не благодаря-ли ему? спросила она, грубо указывая на дворъ.
— Да, благодаря ему, нашему Виктору! — Глаза совѣтника заблистали.
— Ты думаешь, этотъ мальчишка можетъ что нибудь создать, когда онъ только и дѣлаетъ, что разрушаетъ? замѣтила маіорша.
— Вздоръ! Это простыя дѣтскія шалости! Я тоже, когда былъ мальчикомъ, украдкой колотилъ у матери горшки и чашки, отрывалъ ноги жукамъ и нанизывалъ на палочку живыхъ лягушекъ.
— Вотъ какъ! А ты не помнишь, какъ изъ-за разбитыхъ горшковъ наказывали и прогоняли дѣвушекъ? Я до сихъ поръ и не подозрѣвала, что ты умѣешь такъ лицемѣрить.
— Дѣтскія шалости, Тереза! Развѣ по такимъ пустякамъ можно судить о будущемъ характерѣ мужчины? Повѣрь, Викторъ доставитъ тебѣ много радостей и будетъ тебѣ такимъ-же сыномъ, какъ и мнѣ.
Онъ остановился, потому что сестра повелительнымъ жестомъ заставила его замолчать.
— У меня есть сынъ! вскричала она. — Въ этихъ четырехъ словахъ выразилась вся тяжесть ея долголѣтней борьбы. Въ нихъ слышалось забвеніе прошлой злобы и побѣда материнской любви.
— У тебя есть сынъ? Извини, забылъ! Или, лучше сказать, долженъ былъ забыть, — насмѣшливо сказалъ совѣтникъ. — Было время, когда ты прибила бы меня еслибы я осмѣлился произнести имя этого негодяя.
Онъ опустилъ голову и крутилъ свою жидкую бородку.
— Да, да; ты становишься старухой и начинаешь терять характеръ. Приходится, значитъ, снова возвратиться къ воспоминаніямъ прошлаго; или лучше я принесу тебѣ Берлинскія газеты, гдѣ каждый день восхваляется знаменитая невѣстка маіорши Луціанъ. Но ты можешь быть спокойна, Тереза, о твоемъ сынѣ при этомъ не говорится. Рядомъ съ такими знаменитостями мужъ — нуль: секретарь или нѣчто въ этомъ родѣ, — словомъ, мужъ царицы, и живетъ исключительно доходами, которые приносятъ ему балетные прыжки супруги.
— Ты этому самъ не вѣришь, перебила маіорша: — у него есть профессія и онъ самъ можетъ заработывать свой хлѣбъ.
Совѣтникъ громко захохоталъ.
— Ты думаешь, что онъ работаетъ, какъ юристъ, въ то время, какъ его жена, въ качествѣ танцовщицы, путешествуетъ по разнымъ столицамъ Европы?
— Развѣ ты навѣрное знаешь, что онъ съ нею? перебила она быстро.
Совѣтникъ снова подошолъ къ окошку и сталъ внимательно смотрѣть на небо, какъ будто желая предугадать погоду. Бываютъ минуты, когда и самые закоснѣлые мерзавцы не рѣшаются сказать лжи. Наконецъ онъ пожалъ плечами.
— Долженъ тебѣ сказать, это такъ мало меня интересуетъ, что я не считалъ нужнымъ наводить справки. По моему, если разъ изгнали какого либо члена семьи, то нечего къ нему возвращаться. Ты, кажется, надѣешься, милая Тереза, что онъ расторгнулъ свой бракъ? Не у всякаго столько силы воли, чтобы свергнуть ненавистное иго и прогнать мужа.
Она страшно поблѣднѣла и, вставъ со стула, выпрямилась во весь ростъ и потомъ оперлась на столъ. Каждый звукъ его голоса причинялъ ей невыразимыя страданія.
— Я долженъ тебѣ напомнить, — продолжалъ совѣтникъ, подходя къ сестрѣ: — что ты совершенно по-мужски разрубила узелъ, который снова связать невозможно. Ты навсегда осрамилась бы передъ Богомъ и людьми, а этого я не могу тебѣ позволить, какъ представитель имени Вольфрамъ — это во-первыхъ; а во-вторыхъ, ты сама сказала, что ни за что не отдашь ни одной копѣйки изъ нажитого Вольфрамами состоянія семейству этого безпутнаго театральнаго оборванца, и если ты перемѣнила свое мнѣніе, то я — ни въ какомъ случаѣ. — Онъ ударилъ по столу кулакомъ. — Теперь я требую этого наслѣдства для тѣхъ, которые носятъ имя Вольфрамовъ, и тѣхъ, которые будутъ его носить.
— А, такъ вотъ главная причина, около которой все вертится! воскликнула маіорша, которой вдругъ объяснились всѣ планы брата.
— Думай, какъ знаешь. Я поступлю, какъ велитъ мнѣ долгъ, и совѣтую тебѣ не противорѣчить мнѣ, Тереза; иначе ты, вмѣстѣ съ своими комедіантами, потеряешь и послѣднее, будь въ этомъ увѣрена.
Онъ снова подошелъ къ окну, открылъ его и сталъ отдавать приказанія кучеру съ такимъ спокойствіемъ, какъ будто у него съ сестрой не произошло ничего особеннаго.
Маіорша вышла изъ комнаты и отправилась къ себѣ въ мезонинъ.
Она не испугалась угрозъ брата, потому что твердо была увѣрена въ своемъ юридическомъ правѣ; она даже посмѣялась-бы надъ нимъ, еслибы ее не возмущала мысль, что она до такой степени ошибалась въ братѣ. Значитъ, все его участіе къ ней впродолженіи столькихъ лѣтъ, всѣ старанія съ его стороны отдалить отъ нея сына — все это было только эгоистическимъ разсчетомъ доставить своему обожаемому Виктору большое наслѣдство. Она сожалѣла о той безплодной жизни, которую вела все время. Неужели всѣ ея труды, заботы и она сама — ничто иное, какъ пьедесталъ для возвеличенія мальчишки, о которомъ она не могла думать безъ отвращенія? Нѣтъ, никогда! Она могла прожить остатокъ жизни такъ, какъ-бы ей хотѣлось. Стоило только накинуть шаль и отправиться въ сосѣдній домъ — и все мгновенно измѣнится!.. Нѣтъ, такъ ломать себя она была не въ состояніи. Она и безъ того сдѣлала первый шагъ къ примиренію, теперь долженъ былъ поддержать ее въ этомъ дѣлѣ сынъ; но гдѣ же онъ? Объ этомъ она думала день и ночь.
При первомъ появленіи, при первомъ звукѣ голоса этого мальчика изъ Шиллингсгофа, она узнала, что это сынъ его, ея внукъ — такъ онъ былъ похожъ на него лицомъ, голосомъ и движеніями. «Чужая дама» напрасно говорила ей, что мальчика зовутъ Луціанъ. Но гдѣ-же его отецъ?..
Ложь, отвратительная ложь! онъ не можетъ кормиться заработками своей жены. Ея сынъ былъ хорошо образованъ, трудолюбивъ и, вѣроятно, составилъ себѣ въ Америкѣ хорошее положеніе. Эту догадку она основывала на томъ, что у дѣтей была чорная прислуга. По всей вѣроятности, онъ послалъ впередъ своихъ любимцевъ, чтобы они завоевали себѣ любовь бабушки, въ чемъ они и успѣли. Злобное чувство мести ослабѣло. Она сама назвала себя бабушкой и подарила бокалъ, съ дѣтства извѣстный Феликсу, какъ самая дорогая вещь его матери. Теперь долженъ былъ явиться онъ, и это, конечно, онъ сдѣлаетъ. Его отдѣляетъ большое пространство, — слѣдовательно, надо ждать!
XXXII.
правитьПрошло шесть дней со времени возвращенія барона Шиллинга изъ Берлина. Маленькаго Іозефа уже по два раза въ день выводили въ садъ; онъ не могъ еще бѣгать, но съ каждымъ днемъ становился крѣпче, и къ нему допускали уже Пирата.
Іозефъ пилъ молоко всегда изъ бабушкинаго стаканчика. Появленіе этого драгоцѣннаго подарка произвело глубокое впечатлѣніе и сильно взволновало всѣхъ, кто не понималъ его значеніе.
Въ тотъ знаменательный часъ, когда бабушка приходила къ Іозефу въ паркъ Шиллингсгофа, донна Мерседесъ вышла изъ дому посмотрѣть на ребенка и увидала, вмѣстѣ съ Жаномъ, исчезавшую въ калиткѣ маіоршу. Почти въ ту же минуту вышелъ изъ мастерской и баронъ Шиллингъ, такъ что они въ одно и то-же время могли выслушать разсказъ о неожиданномъ и давно желанномъ появленіи маіорши.
Баронъ Шиллингъ поблѣднѣлъ и низко нагнулся къ ребенку. Затѣмъ, быстро поднявши голову, обратился къ доннѣ Мерседесъ.
— Послѣдній актъ приближается, и вы скорѣе, чѣмъ могли-бы надѣяться, будете избавлены отъ непріятнаго для васъ положенія, — сказалъ онъ.
Послѣ короткаго совѣщанія, они порѣшили, что имъ ничего пока не слѣдовало предпринимать, такъ какъ поступки маіорши ясно показывали, что она дѣйствуетъ тайкомъ отъ брата и что ихъ вмѣшательство можетъ разрушить ея планы.
Съ тѣхъ поръ донна Мерседесъ не видала барона. Онъ никогда не приближался къ дому и выходилъ изъ Шиллингсгофа всегда черезъ заднюю калитку. Онъ сдержалъ свое слово. Мадемуазель Ридтъ все еще жила въ бельэтажѣ, заправляла всѣмъ домомъ и ухаживала за баронессой, которая въ послѣдніе дни была больна. Часто, иногда по нѣскольку разъ въ день, слуги бѣгали за докторомъ. Онъ приходилъ всегда съ недовольнымъ выраженіемъ лица, и черезъ окна можно было слышать, какъ онъ успокоивалъ баронессу, когда она слишкомъ кричала или рыдала.
Часто докторъ отправлялся, въ качествѣ парламентера, въ мастерскую; но онъ всегда возвращался оттуда одинъ, къ великому удовольствію прислуги, которая очень хорошо понимала причины болѣзни и рыданій баронессы.
Между тѣмъ донна Мерседесъ получила грозное письмо Люси, которая требовала выдачи Паулины. Ей отвѣтили, что ребенокъ останется въ рукахъ тѣхъ, кому порученъ, и что они не побоятся даже процесса.
Прелестное маленькое созданіе, изъ-за котораго, повидимому, готова была вспыхнуть ожесточенная война, беззаботно бѣгало по дому и саду. Паулина сперва спрашивала иногда о мамѣ, но, окруженная постоянною нѣжностью и ласками, скоро забыла о той, которая хотя и страстно любила свою дѣвочку, но въ припадкахъ гнѣва иногда обращалась съ нею грубо.
Черная Дебора ни на минуту не отходила отъ своей любимицы. И теперь она вязала, сидя на скамейкѣ, а маленькая дѣвочка катала по дорожкѣ парка, на ея глазахъ, маленькую телѣжку съ куклами.
Было прелестное тихое утро. Пиратъ, постоянно лаявшій въ своей конурѣ, былъ отведенъ къ Іозефу. Въ мастерской была полная тишина; баронъ только-что уѣхалъ верхомъ въ поле. Въ саду также было тихо, такъ что за стѣной слышны были шаги прохожихъ и стукъ проѣзжавшихъ телегъ по пустынному переулку. Деборѣ показалось, что легкій экипажъ остановился у калитки, но, погруженная въ свою работу, она не обратила на это вниманія. Нѣсколько петель спустилось въ ея вязаньи и она, пыхтя, трудилась надъ исправленіемъ ошибки.
Она не замѣтила, какъ калитка тихо отворилась и женская фигура въ круглой шляпѣ и длинномъ темномъ ватерпруфѣ, какъ тѣнь, проскользнула въ садъ. За нею появилась другая женщина и пристально, изъ-подъ вуали, смотрѣла въ садъ. За нею показался молодой человѣкъ въ блестящемъ цилиндрѣ и оливковыхъ перчаткахъ. Онъ стоялъ за нею въ почтительномъ отдаленіи, но вытягивалъ шею и съ любопытствомъ тоже смотрѣлъ въ садъ.
Дама въ круглой шляпѣ быстро оглянулась и съ быстротою молніи бросилась къ Паулинѣ.
Въ эту минуту Дебора справилась съ своими петлями и вздохнула съ облегченіемъ. Вдругъ она широко раскрыла свои круглые глаза отъ удивленія и испуга: какая-то женщина только-что схватила Паулину, которая въ это время беззаботно укладывала своихъ куколъ въ колясочку. Эта внезапно появившаяся особа была Мина, горничная «маленькой барыни». Она быстро схватила ребенка и шептала ему что-то на ухо.
— Ахъ, къ мамѣ! вскричала дѣвочка, обнимая шею Мины, которая слишкомъ поздно зажала ей ротъ.
Съ дикимъ крикомъ вскочила Дебора, отбросила вязанье и съ распростертыми руками бросилась за убѣгающей Миной.
— Помогите! Жакъ, помоги! Они хотятъ украсть ребенка! кричала она на весь садъ.
Горничная оттолкнула Дебору, а сзади схватили ее сильныя мужскія руки и кто-то душистымъ платкомъ силился заткнуть ей ротъ.
— Замолчи, дура! бормотала злобно Люси, запихивая ей въ ротъ свой душистый платокъ.
Она оглянулась на калитку и, замѣтивъ, что Мина съ дѣвочкой выбѣжала уже изъ сада, оставила Дебору и послѣдовала за горничной; за нею вышелъ и молодой человѣкъ. Но въ это время съ улицы послышался другой крикъ, полный злобы и ненависти.
Между калиткой и экипажемъ появилась, точно изъ земли выросла, женщина. Ея волосы и складки платья развѣвались отъ быстраго бѣга. Стремительно выхватила она ребенка изъ рукъ Мины и держала его высоко въ воздухѣ. Люси вскрикнула.
— Похищеніе ребенка среди бѣлаго дня! вскричала женщина, оттолкнувъ горничную.
Она отдала рыдающую дѣвочку Деборѣ и стала въ дверяхъ калитки, заграждая путь въ садъ.
Въ темной передней Монастырскаго двора эти женщины также стояли когда-то другъ противъ друга. Одна — нѣжная, элегантная и граціозная, другая — гордая, величественная, съ словами проклятія на устахъ.
Люси сорвала съ себя вуаль; ея глаза горѣли.
— Пропустите меня, madame! вскричала она, топнувъ бѣшено ногой и стараясь оттолкнуть ее, чтобы проскользнуть въ калитку.
— Совѣтую вамъ не трогать меня, сказала маіорша, не двигаясь съ мѣста.
— Не хотите-ли вы сломать меня своими кухонными ручищами? злобно смѣясь, сказала Люси, — я уже сыграла съ вами шутку, которую, вѣроятно, вы всю жизнь не забудете.
— Едва-ли вы можете торжествовать. Я вижу, всѣ мои предсказанія сбылись, отвѣтила маіорша, презрительно взглянувъ на элегантнаго молодого человѣка, который стоялъ въ это время у открытаго окна кареты и такъ смотрѣлъ на маіоршу, какъ будто хотѣлъ убить ее своимъ взглядомъ.
Люси, взглянувъ черезъ плечо, замѣтила коротко:
— А, это мой секретарь, — и снова обратилась къ маіоршѣ.
Крики Деборы между тѣмъ все болѣе и болѣе удалялись, но пространство было настолько велико, что еще можно было догнать ее и отнять ребенка.
— Боже мой, да что же вы стоите, Форстеръ? Вѣдь должны-же мы войти въ садъ.
Секретарь подскочилъ къ маіоршѣ, поправивъ свою шляпу.
— Madame!
— Я — маіорша Луціанъ, милостивый государь, если вамъ угодно знать мое имя, но въ садъ вы не попадете.
При этомъ она слегка толкнула Люси, которая пыталась проскользнуть въ садъ.
Люси упала въ объятія горничной. Она не помнила себя отъ бѣшенства.
— Что-же вы стоите, Форстеръ? Это дѣйствительно разведенная жена маіора Луціанъ, баба съ Монастырскаго двора, торгующая масломъ и молокомъ, которая прогнала отъ себя мужа и сына.
Она снова подошла къ маіоршѣ.
— Fi donc, madame! Какъ вамъ не стыдно той роли, которую вы теперь играете! И какъ вы смѣете мѣшать матери взять своего ребенка, принадлежащаго ей по праву?!
— Ну, вѣроятно, не совсѣмъ по праву, если вы хотѣли украсть его, — отвѣтила маіорша съ нервно дрожащими губами.
Крикъ Деборы затихъ и на дорожкахъ парка показались быстро приближающіеся люди.
Люси быстро побѣжала къ каретѣ.
— Ахъ, чортъ побери, не удалось! И это по вашей милости, дорогая свекровьюшка! Злость на этотъ разъ взяла верхъ, но на слѣдующій разъ побѣда будетъ за мной.
Она насмѣшливо присѣла по театральному и поспѣшно вскочила въ карету.
— Пошолъ! крикнула она.
Лошади дернули такъ, что несчастный секретарь, стоявшій на подножкѣ, упалъ на переднюю ступеньку кареты; экипажъ быстро умчался.
Маіорша продолжала стоять у двери, какъ будто садъ нужно было оберегать до тѣхъ поръ, пока не замрутъ послѣдніе звуки удаляющагося экипажа. Она повернула голову въ садъ, гдѣ Паулина на рукахъ чорной няни кричала «мама!» и требовала большую говорящую куклу, которую обѣщала ей Мина.
Около Деборы собралась цѣлая толпа людей; всѣ желали знать, что случилось. Садовникъ, конюхъ и женская прислуга — всѣ, разинувъ ротъ, слушали сбивчивый разсказъ Деборы. «Маленькая женщина» хотѣла увезти собственнаго ребенка — понимай, какъ знаешь! Дебора и Жакъ были въ такомъ волненіи, что забыли обычную осторожность.
— Это — штука канальи Мины! Она очень хорошо знала, что Паулина по утрамъ гуляетъ съ Деборой всегда въ этой части парка.
Донна Мерседесъ поспѣшно шла черезъ лужокъ. Въ бѣломъ платьѣ, она была похожа на скользящую по воздуху нимфу.
Дебора поспѣшила ей на встрѣчу и съ тѣми-же боязливыми жестами повторила ей свой разсказъ. Она видимо дрожала подъ взглядомъ этихъ большихъ огненныхъ глазъ.
Прекрасное лицо донны Мерседесъ покрылось смертельною блѣдностью, брови ея сдвинулись, но она не потеряла присутствія духа, какъ ея прислуга. Короткими, тихими словами и движеніемъ руки она остановила разсказъ Деборы, и когда та показала ей на стоящую въ калиткѣ женщину, донна Мерседесъ взяла за руку дѣвочку, которая при видѣ тети перестала плакать, и пошла съ нею къ женщинѣ, разстроившей своимъ вмѣшательствомъ похищеніе.
На этотъ разъ маіорша не отступила; напротивъ, она сдѣлала нѣсколько шаговъ на встрѣчу донны Мерседесъ, которая была удивлена королевскимъ величіемъ этой женщины и походкой, полной достоинства и благородства. Синій передникъ покрывалъ ея темное платье. Она была слишкомъ взволнована, чтобы обращать вниманіе на свой костюмъ и свое неловкое положеніе въ чужомъ саду, посреди прислуги, передъ этой элегантной дамой. Волненіе покрывало румянцемъ ея щеки.
— Если маленькая дѣвочка поручена вашему попеченію, то вы должны беречь ее внимательнѣе, — сказала маіорша рѣзкимъ тономъ, — не всегда помощь бываетъ такъ близка, какъ это было въ настоящемъ случаѣ.
— Со стороны матери никто не могъ ожидать подобнаго поступка, — отвѣтила донна Мерседесъ, обиженная суровымъ упрекомъ, — я берегу дѣтей, какъ зеницу ока.
Маіорша посмотрѣла на молодую женщину испытующимъ взглядомъ.
— Вы гувернантка? спросила она застѣнчиво.
Тихая, ироническая улыбка промелькнула по лицу донны Мерседесъ.
— Нѣтъ, я тетка, отвѣтила она.
Маіорша невольно отступила назадъ.
— Такъ, значитъ, тоже Фурнье! сказала она презрительно, окидывая утренній туалетъ молодой женщины такимъ взглядомъ, который какъ будто говорилъ: «тоже театральное тряпье!»
Донна Мерседесъ покраснѣла отъ негодованія.
— Извините, — возразила она, — я не принадлежу къ этой фамиліи ни по крови, ни по имени. Меня зовутъ донна де-Бальмазеда.
Вѣрный инстинктъ подсказалъ ей, что въ эту минуту возбужденія было-бы очень безтактно объявить разведенной женѣ Луціана, что она сводная сестра Феликса Луціана. Маіорша была далека отъ этого предположенія. Она не распрашивала дальше, потому что ее давило жгучее нетерпѣніе разрѣшить другой вопросъ. Она, повидимому, подыскивала болѣе удобное выраженіе, и вдругъ спросила:
— Эта женщина, которая сейчасъ уѣхала…
— Вы говорите о Люси Луціанъ, урожденной Фурнье?
Глаза маіорши сверкнули гнѣвомъ. Это смѣшеніе именъ было такъ-же невыносимо для ея слуха теперь, какъ и въ ту минуту, когда она, благодаря этой же причинѣ, изгнала евоего сына; однако, она поборола себя.
— Я хотѣла спросить, — она въ разводѣ съ мужемъ?
Донна Мерседесъ чувствовала, что сердце ея облилось кровью. Эта мать, которую любовь и раскаяніе возвращали теперь къ сыну, не знала, что раскаяніе пришло слишкомъ поздно, что сына ея уже нѣтъ на свѣтѣ. Отвернувшись, бросила она этотъ вопросъ. На лицѣ ея видны были слѣды непоколебимости и упрямства, но сквозь нихъ свѣтилась радость, съ которою она ожидала услышать утвердительный отвѣтъ. Она думала, что этотъ недостойный бракъ расторгнутъ, и надѣялась на двойное соединеніе съ сыномъ послѣ того, какъ, онъ оттолкнулъ отъ себя ненавистную ей женщину.
— Ну, что-же вы молчите? спросила она нетерпѣливо и такъ близко подошла къ доннѣ Мерседесъ, что той казалось, будто она слышитъ біеніе сердца взволнованной женщины. — Развѣ вы не слыхали моего вопроса? Я желаю знать, разстался-ли онъ съ этимъ жалкимъ существомъ?
— Да, но только не такимъ образомъ, какъ вы думаете, смущенно возразила донна Мерседесъ.
Глубокимъ состраданіемъ и искреннимъ сочувствіемъ звучалъ ея голосъ.
Лицо и губы маіорши покрылись мертвенною блѣдностью, брови сжались надъ широко раскрытыми глазами.
Донна Мерседесъ, съ глазами, полными слезъ, схватила ея руки и прижала ихъ къ себѣ.
— Неужели вы думаете, что Феликсъ послалъ-бы сюда дѣтей однихъ? Онъ бросился-бы къ вамъ въ ту-же минуту, когда его мальчикъ принесъ знакъ вашего прощенія.
— Умеръ! простонала маіорша.
Она вырвала руки, схватилась за голову и, какъ подрубленное дерево, упала на землю.
Собравшіеся здѣсь люди всѣ уже разошлись, кромѣ Деборы, которая подбѣжала въ испугѣ и помогла своей госпожѣ поднять несчастную.
Маіорша не лишилась сознанія. Неожиданный ударъ только на минуту сломилъ ее. Она поднялась и сухими глазами смотрѣла въ прошедшее. Тамъ все было разбито: вольфрамовская упрямая голова, яростная ревность, державшаяся на бездушныхъ принципахъ, воображаемая непогрѣшимость и послѣдняя, только-что народившаяся послѣ тяжелой душевной борьбы, надежда. «Я не хочу никогда тебя видѣть, даже послѣ смерти!» сказала она когда-то съ неслыханною жестокостью уѣзжающему сыну. Теперь она съ величайшею радостью пошла-бы поклониться его могилѣ; она собственными ногтями разрыла-бы землю, чтобы еще разъ увидитъ того, чье развитіе и разцвѣтаніе наполняло беззавѣтною, хотя и скрытою любовью ея сердце, къ кому она, по принципу, была такъ скупа на выраженія любви и ласки. Развѣ не сама она была виновата, что онъ отдалъ свое обреченное на лишенія сердце тому, кто первый прильнулъ къ нему съ любовью и нѣжностью?..
Она поднялась съ земли, какъ потерянная; ей казалось, что все для нея погибло, что сердце не можетъ больше биться въ ея груди и что самое небо было для нея закрыто послѣ тѣхъ ужасныхъ словъ, съ которыми она разсталась съ сыномъ.
Донна Мерседесъ въ волненіи приподняла маленькую Паулину.
— Обними бабушку, милая!
Дѣвочка при паденіи этого тяжелаго тѣла испуганно вскрикнула и спряталась въ складкахъ платья тетки, но теперь она тоже боязливо смотрѣла на старую женщину; слово «бабушка» подѣйствовало на нее такъ-же, какъ и на Іозефа. Она обвила своими нѣжными рученками шею маіорши и прижала свою дѣтскую, теплую щечку къ холодному лицу старухи.
— Онъ оставилъ вамъ своихъ дѣтей, сказала взволнованно донна Мерседесъ, когда маіорша вырвала изъ ея рукъ ребенка, чтобы прижать его къ своей груди. Она плакала. — Мнѣ поручено передать вамъ этихъ дорогихъ ему дѣтей и просить васъ замѣнить этимъ сиротамъ отца и мать, быть для нихъ покровомъ и защитою.
Невыразимая душевная борьба выразилась на лицѣ маіорши, но она не произнесла ни звука.
— Пойдемте со мной! — донна Мерседесъ схватила ея руку, — мнѣ нужно сказать вамъ многое. Пойдемте въ домъ.
— Да, къ его мальчику, — прервала маіорша.
Съ маленькой дѣвочкой на рукахъ, твердымъ шагомъ направилась она къ дому, черезъ лужки и кустарники, по узкой дорогѣ, которая, огибая прудъ, шла около Монастырской стѣны. Обѣ женщины шли рядомъ, а Дебора слѣдовала за ними съ игрушками Паулины. Онѣ не говорили ни слова. Слышалось только шуршанье песку подъ ихъ ногами и изрѣдка тяжелые вздохи вырывались изъ груди маіорши.
— Посмотри, посмотри, тамъ идетъ тетка Тереза, — кричалъ Викторъ, сидя на выступающей вѣткѣ грушеваго дерева.
Онъ шумѣлъ и трещалъ вѣтвями надъ садовой скамейкой Монастырскаго двора въ то время, когда подъ деревомъ проходила группа женщинъ. Дебора украдкою перекрестилась, увидя за заборомъ искаженное яростью лицо человѣка, который отчаянно ерошилъ себѣ волосы, точно собираясь головою впередъ ринуться въ сосѣдній садъ.
Онъ разразился злобяымъ смѣхомъ.
— Ты тамъ, Тереза! вскричалъ онъ громкимъ голосомъ. Неужели ты потеряла честь и совѣсть! Во имя нашихъ предковъ, вернись! Ты опозорить себя и нашу фамилію, если сейчасъ-же не вернешься на Монастырскій дворъ.
— Прочь! закричала, продолжая путь, маіорша. Она сдѣлала высоко поднятою рукою жестъ, какъ будто хотѣла навсегда сдѣлать свое будущее tabula rasa.
Маіорша не взглянула даже назадъ. Она не безпокоилась, что совѣтникъ исчезъ за заборомъ съ жестикуляціей сумасшедшаго и вскорѣ послышались торопливые шаги къ заднему дому. Она, казалось, не слышала голоса мальчика, который кричалъ ей вслѣдъ, что она оставила калитку отпертою и что изъ сада украли бѣлившееся тамъ полотно. Мальчишка, повидимому, слѣдилъ за нею шагъ за шагомъ и привелъ отца. Она продолжала свой путь, прижимая ребенка съ такою силою, какъ будто кто-нибудь хотѣлъ вырвать его изъ ея рукъ.
Она стала подыматься по той самой лѣстницѣ Шиллингсгофа, по которой тридцать четыре года тому назадъ, въ фатѣ и цвѣтахъ, шла она подъ руку съ молодымъ супругомъ, чтобы проститься съ хозяйкой дома, матерью Крафта Шиллинга. Ей казалось, что она шла по раскаленному желѣзу, и когда отворилась предъ нею знакомая дверь и изъ сѣней глянули на нее бѣлыя изваянія, ей чудилось, будто ноги ея приростаютъ къ полу и она сама превращается въ мраморную статую.
По этимъ мраморнымъ плитамъ шуршалъ тогда свадебный шелковый шлейфъ. «Божественная, прекрасная, гордая женщина», говорилъ онъ ей возлѣ статуи Аріадны, задыхаясь отъ волненія. Но отъ этой женщины на него вѣяло холодомъ статуи, такъ какъ онъ не могъ разстаться съ убѣжденіемъ, что огненная натура воина не должна покоряться властолюбію женщины.
Потомъ она сдѣлалась гордою матерью прелестнаго мальчика, душу котораго она хотѣла вылѣпить по общему идеалу Вольфрамовъ. Эта душа возмутилась противъ ея воли — и она повернулась къ нему спиною и пошла одна въ мертвую, сѣрую пустыню. Идеалъ мало по малу разрушался предъ ея глазами, и ея братъ, геній и идолъ, которому она молилась и которому безпрекословно повиновалась, уничтожилъ послѣдніе его остатки, ради своего негоднаго мальчишки.
Съ опущенной головою переступила она черезъ порогъ залы, дверь которой поспѣшила открыть Дебора.
Громадный догъ, лежавшій у коляски Іозефа, бросился на нее съ бѣшеннымъ лаемъ. Іозефъ радостно протянулъ руки къ входившей бабушкѣ, а донна Мерседесъ успокоила Пирата, который смиренно занялъ прежнее мѣсто.
— Не стыдно-ли тебѣ, Пиратъ, такъ сердито лаять! Вѣдь это моя бабушка.
Это были тѣ-же звуки, которые недавно такъ чуждо прозвучали въ мрачномъ домѣ Монастырскаго двора и такъ не понравились суровому дядѣ. Достойна-ли она снова получить этотъ драгоцѣнный кладъ, могущій снова возвратить ей интересъ жизни, доставить возможность отдать въ избыткѣ внуку то, въ чемъ она отказывала мужу и сыну?! Сквозь слезы любовалась она своими внуками и чувствовала, что между ними ея настоящее мѣсто. Она хотѣла возвратиться на Монастырскій дворъ только за тѣмъ, чтобы взять свое имущество. Молча, точно усталая отъ долгаго и труднаго путешествія, она опустилась на кресло донны Мерседесъ, у ниши окна.
— Ну, говорите, — пробормотала она, закрывъ глаза.
Донна Мерседесъ подошла къ группѣ растеній, окружавшихъ письменный столъ. Сердце ея сильно билось при мысли, что маіорша, какъ только опустятся ея руки, увидитъ лицо своего мужа. Ея ожиданіе сбылось.
Маіорша вскрикнула, какъ парализованная упала на кресло и снова закрыла рукою глаза.
Его прекрасный, благородный образъ хранился въ самыхъ отдаленныхъ уголкахъ ея души и всякое воспоминаніе о немъ она старалась заглушить, работая въ саду до полнаго изнеможенія. Теперь этотъ образъ былъ передъ нею, попрежнему молодой и прекрасный, — и рядомъ съ нимъ прекрасная, любимая имъ женщина.
Предчувствіе какъ молнія мелькнуло въ ея мозгу.
— Но кто-же вы? спросила она Мерседесъ едва слышно.
— Я — Мерседесъ Луціанъ, дочь маіора Луціана отъ второго брака, — отвѣчала та гордо и рѣшительно. Она должна была высказать это, хотя ея слова поражали сердце бѣдной женщины, какъ удары кинжала.
Она начала разсказывать сдержанно, осторожно и по возможности спокойно. Маіорша видѣла, что ея отвергнутый мужъ, о которомъ она съ внутреннимъ удовлетвореніемъ думала, что онъ погибъ, — достигъ богатства и власти на своихъ плантаціяхъ, и счастья — въ обладаніи прекрасной и знатной женщиной. Она узнала, что изгнанный Феликсъ былъ принятъ отцомъ съ распростертыми объятіями, какъ горячо любимый сынъ. Но, рядомъ съ этими извѣстіями, она слышала страшный разсказъ объ ужасахъ гражданской войны, унесшей жизнь отца и сына. Она пила горе капля за каплей, и гордая упрямая голова ея гнулась болѣе и болѣе, и наконецъ безсильно упала на руки, опиравшіяся о столъ. И долго сидѣла она такъ, неподвижная, какъ статуя. Она не шевельнулась даже тогда, когда послышавшійся съ улицы шумъ прервалъ разсказъ Мерседесъ и вошедшая Анхенъ разсказала, что возлѣ Монастырскихъ воротъ собрался народъ и жены рабочихъ принесли извѣстіе, что одна изъ стѣнъ шахты обрушилась и копи залиты водою.
— Оставьте меня, — сказала она холодно, когда Мерседесъ заботливо положила ей руку на плечо, намѣреваясь помочь ей встать: — это до меня не касается. Этотъ человѣкъ имѣетъ слишкомъ много, — повторила она безсознательно слова, которые ее когда-то такъ возмутили въ устахъ сына. — Если онъ потеряетъ весь уголь, то это не раззоритъ его. Что значитъ утрата земныхъ благъ въ сравненіи съ тѣми мученіями, которыя выпали на мою долю! Продолжайте.
Она закрыла глаза руками и, тяжело дыша, проговорила: «Мой сынъ, мой бѣдный сынъ, пораженный пулей, упалъ на порогѣ собственнаго горящаго дома!»
— Да, проговорила донна Мерседесъ: — Жакъ спасъ его и на своей спинѣ стащилъ въ ближайшій кустарникъ. — И она разсказала, какъ оставшіеся вѣрными негры перевезли съ невѣроятными трудностями смертельно раненаго Феликса черезъ опустошенную страну въ ея помѣстье Замора, такъ какъ онъ желалъ умереть около жены и дѣтей. Она описывала тоску Феликса по матери, его желаніе помириться съ нею и отдать дѣтей подъ ея покровительство.
Между тѣмъ на улицѣ все утихло. Анхенъ, но просьбѣ дѣтей и по знаку донны Мерседесъ, осталась въ комнатѣ. Она присѣла около кресла Іозефа. Ея глаза смотрѣли мрачно и недружелюбно на согнувшуюся фигуру маіорши. Когда ея отецъ, несчастный Адамъ, съ мольбою стоялъ у кухни маіорши, она была непоколебима. Эта жестокосердая женщина думала успокоить скорбь несчастнаго лакея кусочкомъ пирога, предложеннаго его ребенку. Надъ ненавистнымъ Монастырскимъ дворомъ разразилось наказаніе. Изъ шахты, изъ-за которой ея отецъ искалъ смерти, полилась вода и затопила копи: и эта гордая женщина сидитъ теперь, какъ кающаяся грѣшница, и оплакиваетъ невозвратную, утрату сына.
Вдругъ взоръ молодой дѣвушки остановился на стѣнѣ, возлѣ которой стояла зеленая кушетка. Она беззвучно, какъ привидѣніе, встала съ полу и устремила глаза на деревянную рѣзьбу стѣны. Пиратъ также, ворча, навострилъ уши.
— Но письма моего брата, я, къ сожалѣнію, не могу дать, такъ какъ оно пропало изъ этой комнаты вмѣстѣ съ другими очень важными семейными документами. — Такъ Мерседесъ закончила свой разсказъ.
— Видишь, какъ подымается тамъ облако пыли, — шепнула Анхенъ Іозефу и показала рукою на стѣну. — Слушай, какъ тамъ шуршитъ, точно шарятъ пальцами по дереву, слышишь? Ты, можетъ быть, думаешь, что это человѣкъ? Нѣтъ, это мыши. Такъ всѣ говорятъ, значитъ это такъ и должно быть.
На цыпочкахъ, не дыша, покраснѣвъ отъ прилившей къ головѣ крови, приблизилась она къ стѣнѣ. Пиратъ тоже поднялся въ весь свой гигантскій ростъ и, ворча, готовый броситься, навострилъ уши.
Катастрофа въ копяхъ висѣла на волоскѣ, но такъ какъ инженеровъ ждали съ часу-на-часъ, то рабочіе съ совѣтникомъ во главѣ беззаботно работали въ шахтахъ, въ надеждѣ, что не сейчасъ-же все рухнетъ.
Жены рудокоповъ, несшія обѣдъ своимъ мужьямъ, услышали глухой шумъ и земля подъ ихъ ногами заколебалась. Двое рабочихъ выбѣжали изъ шахты съ выраженіемъ страшнаго испуга на поблѣднѣвшихъ лицахъ и разсказали объ ужасномъ происшествіи. Они спаслись, но что сталось съ тѣми, крики которыхъ взывали о помощи, они не знали. Они могли сообщить только, что вода прибываетъ съ ужасающей быстротой и угрожаетъ залить копи.
Въ распоряженіи инспектора было очень мало силъ, такъ что для спасенія рабочихъ, бывшихъ въ шахтахъ, можно было сдѣлать весьма немногое. Бывшія на мѣстѣ катастрофы жены рабочихъ съ воплемъ бросились въ городъ, къ Монастырскому двору, и, окруженныя возростающей толпою людей, ворвались въ сѣни, гдѣ громко раздавались ихъ жалобы, сопровождаемыя угрозами. Поденьщики прибѣжали съ задняго двора, а служанки заперлись въ кухнѣ, думая, что озлобленная толпа хочетъ убить совѣтника.
Люди били кулаками въ дверь кабинета, раздраженные невниманіемъ хозяина. Наконецъ, дверь отворилась и совѣтникъ, блѣдный отъ испуга и неожиданности, показался въ сѣняхъ.
Двадцать голосовъ одновременно прокричали ему вѣсть о несчастіи. У этого всегда спокойнаго и холоднаго человѣка теперь дрожали ноги отъ волненія; онъ молча взялъ шляпу и вышелъ изъ дому, не имѣя силы остановить послѣдовавшую за нимъ шумную толпу. Слуги и поденьщики также отправились къ шахтѣ.
Викторъ ничего не подозрѣвалъ о происшествіи въ сѣняхъ. Спустившись съ грушеваго дерева, онъ заперъ садовую калитку. Пусть теперь тетка возвращается въ кухонномъ передникѣ, безъ шляпы и шали, черезъ бульваръ. И по дѣломъ: зачѣмъ она ходитъ въ этотъ ненавистный Шиллингсгофъ!
Онъ попробовалъ свернуть и спрятать въ кусты бѣлившееся полотно, котораго никто и не думалъ красть. Пусть тетка Тереза бѣсится! Но полотно оказалось ему тяжело не по силамъ и шутка не удалась. Со злости онъ кусалъ и разбрасывалъ незрѣлыя еще груши, потомъ схватилъ духовое ружье и сталъ стрѣлять воробьевъ.
Но странно, почему никто не является звать его обѣдать, какъ это бывало ежедневно; кажется, обѣдать давно пора. Онъ побѣжалъ черезъ дворъ, заглянулъ въ конюшни и кухню: двери были открыты, скотъ ревѣлъ и нигдѣ не было видно ни одной человѣческой души. Въ кухнѣ не замѣчалось приготовленій къ обѣду. Кипящій супъ бѣжалъ на раскаленную плиту и наполнялъ паромъ кухню. Викторъ съ хохотомъ сталъ подкладывать подъ плиту дровъ: пусть супъ выкипитъ до капли и жаркое превратится въ уголь! — Отворивъ дверь, онъ увидѣлъ дѣвушекъ, которыя оживленно о чемъ-то разговаривали. Объ этомъ непремѣнно нужно сказать отцу. Онъ сталъ стучать въ дверь его кабинета. Въ послѣднеее время совѣтникъ постоянно запирался, такъ какъ, по его увѣренію, къ нему то-и-дѣло входили по пустякамъ и мѣшали работать.
Стукъ остался безъ отвѣта. Викторъ началъ стучать ручкой двери, — дверь отворилась: она не была заперта. Комната оказалась пустою.
Для Виктора это было пріятной неожиданностью. Онъ любилъ копаться на нижнихъ полкахъ шкафовъ въ старыхъ книгахъ, гдѣ часто находилъ картинки. Безъ постороннихъ наблюдателей, онъ часто всходилъ на эстраду и, облокотясь на перила, читалъ проповѣди, подражая пастору, и въ его воображеніи кабинетъ превращался въ церковь, наполненную благочестивыми прихожанами. Иногда ему удавалось вытаскивать изъ шкафа свинцовыя трубы органа.
Взойдя на лѣстницу, онъ вдругъ остановился; его умные глаза засверкали, какъ у лисицы, выжидающей добычу.
У святого снова была оторвана рука. Щель, отдѣляющая отъ тѣла благословляющую руку, не была такъ широка, какъ прежде, но все-таки была явственно видна и проходила, какъ дверная скважина, до самаго пола.
Случайно попавшая въ щель щепочка мѣшала двери плотно закрыться. Викторъ нагнулся. Отецъ хотѣлъ его тогда обмануть, но Викторъ не такъ глупъ: онъ хотя и не нашелъ тогда двери, но знаетъ, что склеить ее не могли, такъ какъ въ домъ не входилъ ни одинъ столяръ!
Онъ задвинулъ въ щель руку, чтобы вынуть щепочку, но вдругъ деревянные щиты разошлись такъ легко и тихо, какъ-будто они двигались на хорошо смазанныхъ колесахъ. Викторъ продолжалъ надавливать и скоро съ одной стороны исчезъ святой, а съ другой благословляющая рука и женщина, стоящая на колѣняхъ.
Викторъ нѣсколько струсилъ, хотя вообще онъ былъ не изъ боязливыхъ. Онъ зналъ всѣ страшные уголки монастыря и часто прятался въ нихъ, чтобы, выскочивъ неожиданно, пугать прохожихъ; но отверстіе въ стѣнѣ представлялось открытою пастью, откуда на него пахнуло тяжелымъ, спертымъ воздухомъ.
Любопытство, однако, превозмогло страхъ. Онъ наклонилъ голову впередъ и увидалъ, что за этимъ отверстіемъ возвышаются гладкія и блестящія ступеньки; слабый дневной свѣтъ освѣщалъ новыя доски. Вѣдъ это была стѣна шкафа, въ которомъ хранились деревянные ангелы и свинцовыя трубы органа. Глупости, нечего бояться! Но что тамъ прячетъ папа?
Крѣпко держась за деревянную стѣну, онъ поднялся по крутой лѣстницѣ и, пройдя нѣсколько шаговъ по гладкому полу, наткнулся вдругъ на что-то мягкое, похожее на кожаную обивку кресла его отца. Оно уступало легкому давленію, отодвигалось, какъ безшумно отворяющаяся дверь, и было мягко и толсто, какъ матрацъ.
Какъ только этотъ предметъ былъ устраненъ съ его пути, онъ вдругъ услыхалъ ясно и отчетливо, какъ звучный женскій голосъ разсказывалъ о битвахъ и пожарахъ. Ему казалось, что этотъ разсказъ читаютъ по книгѣ.
Викторъ не любилъ трогательныхъ исторій и ему скоро надоѣло слушать. Его поразила мысль, какимъ образомъ эта женщина чувствуетъ себя какъ дома на Монастырскомъ дворѣ. Потомъ онъ началъ соображать, въ какой комнатѣ сидитъ эта женщина?
Со злостью онъ началъ пробираться дальше и нащупалъ деревянную стѣну. Здѣсь также была дверь, потому что рука его прямо попала на задвижку. Постой-же, — думалъ онъ: — я перепугаю эту скучную разсказчицу такъ, что она кувырнется со стула!
Онъ отдернулъ задвижку, открылъ дверь и очутился передъ красивою и тонкою, какъ кружево, рѣшеткой. Передъ нимъ была богато убранная просторная комната. Эта картина мелькнула передъ нимъ, какъ молнія. Скоро все его вниманіе было поглощено видомъ дѣвушки, которая огненнымъ взоромъ смотрѣла ему въ лицо, и громадной, какъ тигръ, собакой, которая, рыча, навострила уши и готова была броситься при первомъ его движеніи.
Викторъ хотѣлъ было убѣжать, но дѣвушка дико закричала и собака бросилась на рѣшетку, которая подъ ея тяжестью разлетѣлась въ дребезги. При первой попыткѣ бѣжать, онъ споткнулся о мягкую дверь и полетѣлъ головою внизъ по ступенькамъ, въ кабинетъ отца.
Собака, тяжело дыша, стояла надъ распростертымъ мальчикомъ, готовая броситься на всякаго, кто попытался-бы оспаривать у нея добычу.
— Это дорога, по которой ходили мыши! — воскликнула Анхенъ. — Слава Богу, теперь ясно, что подслушивалъ не мой отецъ; шпіонъ былъ на Монастырскомъ дворѣ.
Сильнымъ толчкомъ она отодвинула кушетку, черезъ которую перескочилъ Пиратъ, и оттащила собаку отъ мальчика; но Викторъ не поднимался: лицо его перекосилось и бѣлая пѣна показалась на губахъ. Онъ лежалъ въ судорогахъ.
Женщины въ нишѣ окна, углубленныя въ собственныя мысли, не обращали вниманія на Анхенъ и Пирата, и не замѣтили появленія мальчика въ глубинѣ стѣны. Только при крикѣ дѣвушки и трескѣ рѣшетки они вздрогнули и, оглянувшись, замѣтили, какъ Пиратъ исчезъ въ облакѣ пыли. Донна Мерседесъ не могла дать себѣ отчета въ радости Анхенъ и во всемъ, что происходило передъ ея глазами; она продолжала сидѣть молча; но маіоршу сразу поразило ужасное предчувствіе; она вскочила.
— Анхенъ сказала, что шпіонъ былъ на Монастырскомъ дворѣ?..
Тяжелыми невѣрными шагами перешла она залу.
— Боже! воскликнула она, протянувъ руки къ небу, какъ-бы желая отстранить обрушившійся на нее позоръ.
Да, пространство, которое виднѣлось черезъ узкій глубокій ходъ, былъ дѣйствительно кабинетъ. На противуположной стѣнѣ, надъ диваномъ, висѣлъ пастельный портретъ Клауса, самаго умнаго и дѣлового изъ Вольфрамовъ. Его честные глаза смотрѣли прямо въ комнату благороднаго сосѣда, который не подозрѣвалъ, что рядомъ съ нимъ живетъ безчестный шпіонъ. Но Клаусъ не зналъ объ этой монашеской дорогѣ, также какъ Вольфрамы, жившіе до него, и рано умершій его сынъ, отецъ совѣтника. Никакое семейное преданіе не указывало на тайный ходъ между двумя монастырскими домами. Этотъ наблюдательный постъ былъ открытъ послѣднимъ изъ Вольфрамовъ, который съ дѣтства отличался скрытностью и лукавствомъ.
Катастрофа оставалась непонятною. Ясно было только то, что Викторъ подсмотрѣлъ продѣлку отца. Теперь онъ лежалъ распростертый на полу и Анхенъ оттаскивала отъ него за ошейникъ собаку, — Анхенъ, отецъ которой потерялъ честь и жизнь, благодаря чужой подлости. Она стояла теперь въ нѣсколькихъ шагахъ отъ того порога, у котораго отецъ ея просилъ защиты своей чести.
— Мальчикъ нездоровъ, — сказала Анхенъ, указывая на кабинетъ.
Прогнанный Пиратъ возвратился въ залу и улегся на прежнемъ мѣстѣ, около коляски Іозефа.
Невыразимая борьба была въ душѣ женщины, стоявшей теперь надъ зіяющимъ отверстіемъ, въ которомъ виднѣлись еще облака пыли и кучи щенокъ. Съ шпіономъ, подслушивавшимъ у стѣны, котораго всѣ называли совѣтникомъ, она не желала имѣть ничего общаго; онъ для нея умеръ. Онъ не заслуживалъ, чтобы она хоть слово сказала въ его защиту. Но цѣлый рядъ честныхъ и трудолюбивыхъ предковъ, которые спятъ теперь вѣчнымъ сномъ, требуютъ, чтобы дочь Вольфрамовъ спасла честь ихъ имени, которую они всегда ставили выше всего на свѣтѣ. «Спаси, что возможно», казалось, кричала честная сѣдая голова со стѣны.
Она стиснула зубы, прижала руки къ тяжело дышащей груди и нагнулась, чтобъ пройти подъ торчащими остатками разрушенной стѣны. Донна Мерседесъ, понявшая теперь всю гнусность происшествія, прошла вслѣдъ за маіоршей въ этотъ секретный ходъ, ставшій теперь рѣзкимъ рубежемъ, за которымъ остались честь и доброе имя рода, существовавшаго болѣе трехъ сотъ лѣтъ.
Не говоря ни слова, она подняла безчувственнаго, обезображеннаго судоргами мальчика, съ помощію другихъ, положила его на диванъ, и пошла въ кухню. Дымъ и чадъ пахнули ей въ лицо. Жаркое превратилось въ уголь, а въ кастрюлѣ кипѣли остатки супа.
Не смотря на волненіе и страданіе, пережитыя ею въ этотъ день, многолѣтняя привычка къ обычнымъ обязанностямъ взяла верхъ. Она механически открыла окно, сняла съ плиты кастрюлю, вынула изъ печи жаркое и потомъ позвала одну изъ дѣвушекъ, все еще продолжавшихъ болтать около калитки, и приказала позвать домашняго врача.
XXXV.
правитьДонна Мерседесъ стояла около Виктора. Онъ лежалъ неподвижно, съ свѣтящимися сквозь полуоткрытыя вѣки бѣлками глазъ. Мерседесъ вытирала пѣну на его губахъ и клала холодные компрессы на голову.
Эта стройная женская фигура представляла рѣзкій контрастъ съ старой обстановкой комнатъ; она сама чувствовала себя неловко и недовѣрчиво озиралась кругомъ. Она провела дѣтство въ великолѣпныхъ домахъ плантаторовъ, росписанныхъ фресками, съ роскошными балконами, обвитыми зеленью, въ Германіи-же она попала прямо въ Шиллингсгофъ, который также отличался роскошью и изяществомъ. Никогда еще она не ходила по такимъ старымъ поламъ, никогда не видала такой безобразной печи; глубокія окна и двери, деревянная эстрада съ рельефными неуклюжими фигурами святыхъ, — все это напоминало ей давно прошедшія времена и, не смотря на странное положеніе, въ которомъ она находилась, невольно переносило ее во времена нѣмецкихъ преданій и былинъ.
Маіорша вернулась. Она нагнулась къ мальчику и прислушалась къ его дыханію. Затѣмъ выпрямилась и посмотрѣла въ глаза Анхенъ.
— Намѣрены-ли вы воспользоваться послѣдними происшествіями для своихъ цѣлей?
Глаза дѣвушки загорѣлись.
— Непремѣнно, госпожа маіорша. Я презирала-бы себя, еслибы скрыла эти происшествія; на это я не соглашусь ни за какія богатства въ мірѣ. Лучше я буду просить милостыню, но во что-бы то ни стало объявлю всѣмъ, что мой отецъ умеръ невиннымъ, что онъ никогда не обманывалъ своего стараго барина. Слава Богу! Слава Богу! — повторяла она.
— Вы правы. Я спросила васъ объ этомъ потому, что считала это своимъ долгомъ. — Маіорша поднялась на эстраду и вошла въ отверстіе въ стѣнѣ.
Она увидала въ залѣ Дебору съ дѣтьми и мамзель Биркнеръ, которая смотрѣла на нее съ ужасомъ. Свѣтъ, падавшій изъ залы, позволилъ ей замѣтить, что въ полированной подкладкѣ подъ рѣзьбой была дверь, которая стояла теперь открытою. Запирая дверь, маіорша наткнулась на небольшой твердый предметъ. Она подняла его, заперла дверь и возвратилась въ кабинетъ совѣтника. Въ ея рукахъ оказался небольшой серебрянный ящичекъ. Донна де-Бальмазеда поблѣднѣла.
— Теперь вы можете прочесть послѣднее письмо Феликса къ матери, оно въ вашихъ рукахъ, — сказала она дрогнувшимъ голосомъ.
— Вѣдь я знала, что у насъ были мыши съ Монастырскаго двора! вскричала Анхенъ. — Впрочемъ, это до меня не касается — прибавила она, спохватившись и покраснѣвъ.
Ящичекъ съ грохотомъ упалъ на полъ, маіорша въ ужасѣ закрыла руками лицо, а Викторъ снова сталъ корчиться въ судоргахъ.
Въ эту минуту служанка, высунувши въ дверь голову, сказала, что докторъ сейчасъ придетъ.
Маіорша оправилась, подошла къ двери и заперла ее передъ носомъ испуганной и растерянной дѣвушки.
— Мнѣ остается еще выдержать послѣднее сраженіе, — сказала она доннѣ Мерседесъ прежнимъ суровымъ голосомъ. — Идите къ моимъ внукамъ, а я приду къ вамъ, когда все здѣсь будетъ кончено.
Анхенъ подняла ящикъ и спрятала его подъ передникъ.
Обѣ женщины вернулись въ Шиллингсгофъ потаеннымъ ходомъ. Маіорша заперла за ними сначала полированную дверь, потомъ мягкую, изъ которой, черезъ лопнувшую кожу, торчали клочки мочалки, и, наконецъ, послѣднюю рѣзную дверь, ведущую въ кабинетъ совѣтника.
Когда вошолъ докторъ, маіорша сидѣла блѣдная, но, повидимому, совершенно спокойная возлѣ больного ребенка. Докторъ былъ очень взволнованъ происшествіемъ въ копяхъ, о которомъ говорилъ весь городъ, и началъ было о немъ рѣчь; но маіорша показала ему на больного мальчика и докторъ въ испугѣ замолчалъ. Онъ спросилъ о причинѣ болѣзни и объявилъ, что это сотрясеніе мозга отъ паденія — случай чрезвычайно опасный, и потому необходимо скорѣе предупредить отца. Тотчасъ-же послали за совѣтникомъ.
Долгое время счастье покровительствовало обитателямъ стараго Монастырскаго двора. Все имъ удавалось, во всемъ они успѣвали, и богатство Вольфрамовъ росло съ каждымъ годомъ. И теперь, здѣсь, на Монастырскомъ дворѣ, вся надежда Вольфрамовъ висѣла на волоскѣ, а тамъ, въ долинѣ, почти въ тотъ-же самый часъ разразилось страшное несчастье, жертвой котораго стало столько неповинныхъ людей.
На мѣстѣ катастрофы до сихъ поръ слышались изъ-подъ земли крики о спасеніи. Это были несчастные, погребенные подъ рухнувшимъ обваломъ. Они видѣли съ каждой минутой приближеніе воды и не могли двинуться съ мѣста. Извнѣ невозможно было подать никакой помощи. Всѣ работали такъ, что кровь выступала изъ-подъ ногтей, и совѣтникъ больше всѣхъ; но это не смягчало ненависти къ нему рабочихъ, которые больше не скрывали ее. Теперь только онъ узналъ, насколько онъ былъ ненавидимъ за гордость и грубость, и презираемъ за страшную жадность.
Въ эту минуту явился посланный съ Монастырскаго двора. Веревка, которую приготовлялись опустить въ шахту, выпала изъ рукъ несчастнаго отца и онъ стоялъ, какъ пораженный столбнякомъ.
Хотя жандармы и успѣли уже оцѣпить мѣсто катастрофы, но народу собралось столько, что возвратиться въ городъ можно было не иначе, какъ проталкиваясь силой. Поэтому попытка совѣтника уйти съ копей была сейчасъ-же замѣчена.
— Держите, держите его! Онъ видитъ, что нельзя больше помочь бѣднякамъ и хочетъ бѣжать! — Его схватила дюжина сильныхъ рукъ, шляпа его была сбита съ головы, сюртукъ разорванъ, и бушующая толпа навѣрное задушила-бы совѣтника, еслибы жандармы не отбили его и не проводили до города.
Безъ шляпы, покрытый потомъ и пылью, испуганный прибѣжалъ онъ въ свой кабинетъ.
— Гдѣ Викторъ? спросилъ онъ, дрожа отъ страха и бѣшенства.
Не смотря на предупрежденіе доктора, онъ не хотѣлъ вѣрить, что его любимцу угрожаетъ серьезная опасность.
Ребенокъ лежалъ тихо, съ закрытыми глазами; можно было подумать, что онъ спитъ.
— У него былъ, должно быть, обыкновенный его припадокъ? спросилъ совѣтникъ.
— Да, но теперь припадки быстро слѣдуютъ одинъ за другимъ, сказалъ докторъ. — Онъ сѣлъ къ столу и сталъ писать рецептъ.
— Отчего это случилось? спросилъ совѣтникъ, все еще почти беззаботно.
— У него сотрясеніе мозга, онъ упалъ.
— Съ груши?
— Нѣтъ! послышался изъ ниши окна голосъ маіорши, куда она удалилась при появленіи брата.
Онъ обернулся и дьявольская торжествующая улыбка появилась на его лицѣ.
— А, ты опять здѣсь! Судя по твоимъ трагическимъ жестамъ, я думалъ, что мы разстались на-вѣки, а ты опять нашла дорогу на Монастырскій дворъ.
— Да, только очень странную, отвѣтила она глухо.
Въ это время докторъ вышелъ изъ комнаты, чтобы отослать рецептъ.
Совѣтникъ замолчалъ и съ удивленіемъ посмотрѣлъ на свою сестру. Онъ не имѣлъ ни малѣйшаго понятія о томъ, что случилось, поэтому онъ понялъ слова сестры, какъ угрозу. Его снова привела въ бѣшенство мысль, что сестра возвратилась не съ покаяніемъ и просьбой о прощеніи, а съ намѣреніемъ требовать принадлежащаго ей имущества.
— Странно, странно! Но прежде надо было-бы освѣдомиться, согласенъ-ли я принять тебя, послѣ того скандала, который ты только-что устроила. На это я тебѣ отвѣчу: ни въ какомъ случаѣ, милая Тереза! Въ свой мезонинъ ты больше не попадешь. Вотъ и ключъ. Если ты хочешь знать подробности, то обратись въ судъ, тамъ я тебѣ сумѣю отвѣтить.
Кровь бросилась въ голову маіорши и лишила ее послѣдняго самообладанія.
— А, такъ-то! Ты хочешь отпустить меня съ Монастырскаго двора нищей! Напрасно ты думаешь, что я возвратилась сюда за моимъ родовымъ наслѣдствомъ. Я пришла узнать, какъ попало въ твои руки послѣднее письмо Феликса къ матери?
Совѣтникъ поблѣднѣлъ, но тотчасъ овладѣлъ собою и принужденно захохоталъ.
— Письмо этого бродяги? Да я и рукъ-то марать имъ не сталъ-бы.
Маіорша стиснула зубы, какъ-бы сдерживая крикъ мучительной боли.
— Такъ, значитъ, ты укралъ ящичекъ только потому, что онъ серебрянный?
Совѣтникъ отскочилъ, какъ будто земля разверзлась подъ его ногами.
Поднявъ руку, она указала на щель въ дверяхъ. Онъ невольно повернулъ глаза къ стѣнѣ за эстрадой и ужасъ исказилъ его лицо.
— Тамъ Викторъ упалъ. Онъ прокрался по твоей шпіонской дорогѣ до комнаты въ чужомъ домѣ — сухо сказала она подавленнымъ голосомъ. — Тамъ ты когда-то подслушалъ тайну стараго барона. Этимъ путемъ позора я теперь вернулась изъ Шиллингсгофа, а со мною и дочь Адама. Дѣвушка въ восторгѣ и ни за какія сокровища въ мірѣ не соглашается молчать. Завтра-же весь городъ будетъ говорить о скандалѣ на Монастырскомъ дворѣ, — говорить о шпіонѣ и подлецѣ, который прокрадывается въ чужіе дома.
— Молчи, или я задушу тебя собственными руками! крикнулъ совѣтникъ, потрясая кулаками. — Ты думаешь, что я испугаюсь твоей болтовни и уйду съ сыномъ, оставивъ Монастырскій дворъ для тебя и твоего отродья? Этотъ потайной ходъ я знаю; но кто докажетъ, что я имъ пользовался?
Онъ быстро вскочилъ на эстраду и, подавивъ только ему извѣстную пружину, плотно заперъ дверь. Вдругъ онъ съ ужасомъ взглянулъ на диванъ: Викторъ извивался въ судоргахъ и изъ его горла вырывался рѣзкій свистъ. Совѣтникъ схватился за голову.
— Господи, да что-же это такое! обратился онъ къ входящему доктору.
Докторъ пожалъ плечами и подошелъ къ больному.
— Вѣдь я вамъ говорилъ, что меня очень безпокоятъ эти припадки, такъ быстро слѣдующіе другъ за другомъ.
Какъ сумасшедшій соскочилъ совѣтникъ со ступенекъ эстрады.
— Неужели вы въ самомъ дѣлѣ полагаете, что ребенокъ въ опасности? пробормоталъ онъ.
Докторъ молчалъ.
— Не мучьте меня! Неужели Викторъ умретъ? застоналъ совѣтникъ и схватилъ доктора за руку.
— У меня очень слабая надежда.
— Ложь! Чепуха! Вы ничего не смыслите, вы не имѣете ни малѣйшаго понятія о діагнозѣ! Я сейчасъ пошлю за другими врачами!..
Онъ выбѣжалъ, и черезъ нѣсколько минутъ служанки и работники побѣжали звать докторовъ, какихъ только можно было найти въ городѣ.
Спустя нѣсколько минутъ разбитый старикъ сидѣлъ на концѣ дивана, на которомъ угасала молодая жизнь его сына. Съ послѣднимъ ударомъ его сердца, онъ самъ превращался въ ничто. Зачѣмъ ему жизнь безъ цѣли? Онъ хотѣлъ скопить для своего сына несмѣтныя богатства, предъ которыми преклонился бы свѣтъ, не смотря на личность ихъ обладателя. И вотъ, скопивъ эти богатства, иногда не совсѣмъ честными средствами, онъ стоялъ передъ открытою могилой. Не бросить-же ему въ нее свои богатства! Куда съ ними?
Онъ обѣщалъ докторамъ половину своего состоянія за спасеніе сына, проклиналъ и призывалъ на помощь Бога, но ничто не помогало. Судороги учащались и ему не пришлось ни разу увидѣть того умнаго взгляда мальчика, которымъ онъ такъ гордился. Мысль давно уже уснула, и боролось только тѣло, которое онъ когда-то съ такимъ восторгомъ принялъ изъ рукъ акушерки и положилъ подъ зеленый шелковый балдахинъ.
И невольно, въ виду смерти, онъ вспомнилъ день рожденія Виктора. Онъ видѣлъ свою жену умирающею. «Она исполнила свой долгъ», сказалъ онъ тогда и нисколько не пожалѣлъ о ея смерти. Онъ вспомнилъ крестины ребенка, которые были отпразднованы съ царскою роскошью. Но онъ вспомнилъ также и страшный трескъ, съ которымъ, въ день рожденія Виктора, рухнулъ старый органъ.
Совѣтникъ припалъ къ одѣялу, подъ которымъ вздрагивало тѣло его сына. Онъ не хотѣлъ болѣе думать, не хотѣлъ слышать внутренняго голоса, который назойливо шепталъ ему, что если-бы онъ не пользовался этимъ потаеннымъ ходомъ, то его Викторъ былъ-бы живъ.
Наступила ночь. Одинъ докторъ уходилъ за другимъ; остался только ихъ домашній врачъ. Маіорша также не могла оставить Монастырскій дворъ, въ которомъ умиралъ послѣдній представитель ея рода, и снова приняла на нѣсколько часовъ бразды правленія. Казалось, что она потеряла послѣднія силы отъ горя и отчаянія, но она все-таки продолжала ходить съ блѣднымъ ледянымъ лицомъ. Она принесла все необходимое изъ кладовой. Для прислуги, которая сегодня осталась безъ обѣда, готовился горячій ужинъ. Изъ копей приходили извѣстія одно ужаснѣе другого; но она не допускала ихъ къ брату, такъ какъ онъ не былъ въ состояніи оказать какую-бы то ни было помощь и самъ такъ ужасно страдалъ у постели умирающаго сына.
Въ кабинетѣ становилось все тише и тише и только въ открытое окно доносился со двора плескъ фонтана. Въ городѣ на бенедиктинской башнѣ пробило одинадцать часовъ. Съ послѣднимъ ударомъ тѣло ребенка вздрогнуло и вытянулось. Совѣтникъ вскрикнулъ и приложилъ ухо къ устамъ ребенка: онъ не дышалъ болѣе.
Нѣсколько минутъ совѣтникъ прижималъ къ себѣ и цѣловалъ еще теплое тѣло сына. Затѣмъ опустилъ его на диванъ, поправилъ подушку и молча вышелъ.
Маіорша сидѣла въ темной столовой и черезъ растворенную дверь кабинета видѣла всю эту картину смерти. Она видѣла также, какъ совѣтникъ вышелъ въ сѣни, прошолъ дворъ и, открывъ калитку, исчезъ на улицѣ.
— Онъ, вѣроятно, пошолъ въ каменноугольныя копи, — сказалъ докторъ. — Это для него хорошо. Видя чужое несчастье, ему легче будетъ перенести собственное горе.
Докторъ ушелъ. Маіорша закрыла окна, спустила стары и открыла форточку. Съ минуту она стояла около тѣла мальчика, который никому не сдѣлалъ ничего, кромѣ зла, и невольно подумала, что и она отчасти виновата въ этомъ, потому что не умѣла дать ему правильнаго воспитанія. Она потушила лампу, заперла двери и пошла въ кухню. Кухарка, сидя у печки, заснула отъ усталости. Не будя прислуги, маіорша уменьшила огонь въ лампѣ и вышла въ садъ. Въ первый разъ въ жизни она не знала, куда приклонить голову. Совѣтникъ выгналъ ее изъ дому и у него остался ключъ отъ ея комнаты. Она сѣла на скамейку и рѣшила здѣсь дождаться утра и потомъ пойти въ Шиллингсгофъ.
На другое утро распространился въ городѣ ужасный слухъ, что совѣтникъ погибъ въ копяхъ. Разсказывали, что онъ пришелъ туда ночью, шатаясь какъ пьяный, и несмотря на уговоры, спустился вмѣстѣ съ рабочими въ шахту. Вдругъ онъ исчезъ изъ виду рабочихъ. Вѣроятно, у него закружилась голова и онъ скатился съ лѣстницы.
Извѣстіе о несчастьи въ копяхъ взволновало весь городъ. Въ продолженіи нѣсколькихъ часовъ, благодаря небрежности и скупости владѣльца копей, нѣсколько десятковъ сильныхъ людей, отцовъ и сыновей, погибло ужасною смертью. Но привоемъ горѣ и озлобленіи, многіе находили утѣшеніе въ томъ, что одинъ совѣтникъ Вольфрамъ долженъ принять всю отвѣтственность на свои плечи; и онъ-то самъ сталъ жертвою того-же несчастья, и именно въ ту самую ночь, когда лишился единственнаго сына. Иные видѣли въ этомъ карающую руку Божію, а другіе подозрѣвали умышленное самоубійство.
О причинахъ смерти Виктора въ городѣ еще ничего не знали; но за то въ Шиллингсгофѣ оно вызвало сильное волненіе. Анхенъ тотчасъ-же пошла въ мастерскую и обо всемъ разсказала барону, а мамзель Биркнеръ блестящимъ образомъ доказала невинность Адама въ людской. Извѣстіе это быстро распространилось по всему дому. Значитъ, за деревянною рѣзьбою зала появлялся не духъ несчастнаго слуги: тамъ шарили живыя руки, и привидѣніе гордо ходило по улицамъ города, считалось самымъ богатымъ изъ всѣхъ богачей страны и не удостоивало отвѣтомъ почтительныхъ поклоновъ честныхъ слугъ Шиллингсгофа.
Никогда еще слуги не сновали такъ по корридору и передней. Каждый надѣялся хоть украдкой взглянуть на разрушенія, сдѣланныя прыжкомъ Пирата. Но Жакъ стоялъ, какъ чорная бронзовая статуя, а гордая обитательница зала, обыкновенно выходившая въ это время въ садъ, сегодня не покидала своихъ комнатъ. Къ тому-же пришелъ баронъ Шиллингъ взглянуть на разрушеніе, какъ хозяинъ дома. Онъ могъ сію минуту войти. Недовольный взглядъ, которымъ онъ, проходя переднею, окинулъ толпу любопытныхъ, заставилъ всѣхъ удалиться.
На другое утро снова всѣ собрались у подъѣзда и тихо разговаривали, поглядывая на Монастырскій дворъ. Булочникъ только-что сообщилъ имъ о смерти совѣтника.
Они были очень удивлены, когда изъ Монастырскаго двора явилась служанка; она прошла въ домъ и черезъ нѣсколько минутъ вышла оттуда съ донной Мерседесъ. Въ почтительномъ отдаленіи она шла за молодой женщиной, закутанной въ шаль, которая вела за руку Паулину.
Всѣ разступились передъ донной Мерседесъ, которая въ первый разъ показалась на тротуарѣ и сейчасъ-же исчезла въ калиткѣ Монастырскаго двора.
Маіоршѣ не пришлось исполнить задуманнаго плана. Ей не нужно было стучаться у Шиллингсгофа и просить пріюта у внуковъ, которые остались теперь единственнымъ ея утѣшеніемъ и надеждою.
Съ появленіемъ первыхъ лучей утренней зари, маіорша услышала, что ее зовутъ и ищутъ, но она не желала, чтобъ ее нашли, она не хотѣла возвращаться къ брату.
Только-что направилась она къ калиткѣ, выходящей въ переулокъ, какъ старый слуга, Ѳома, прибѣжалъ въ садъ и сообщилъ ей страшное извѣстіе.
Конецъ, всему конецъ! На закрытыхъ носилкахъ, посреди двора, лежалъ послѣдній представитель фамиліи, которая въ продолженіи трехъ столѣтій жила, работала и накопляла. Маіорша не плакала. Она отворила двери большой залы, куда внесли тѣло послѣдняго хозяина Монастырскаго двора. Своими руками положила она рядомъ тѣло Виктора и зажгла всѣ серебрянныя канделябры, которыя горѣли на послѣднихъ крестинахъ. Въ послѣдній разъ они должны были освѣщать Вольфрамовъ.
Все это маіорша дѣлала какъ нельзя болѣе спокойно. Кончивъ распоряженія, она послала сказать доннѣ Мерседесъ, что не можетъ придти въ Шиллинсгофъ, потому что должна сидѣть у двухъ покойниковъ.
Вдругъ она увидѣла, что на Монастырскомъ дворѣ показалась донна Мерседесъ съ бѣлокурой Паулиной, которая при видѣ темныхъ, закопченныхъ стѣнъ монастыря стала прятать испуганное личико въ складкахъ платья своей тетки. Такое-же чувство страха овладѣло и Іозефомъ, когда онъ въ первый разъ былъ на Монастырскомъ дворѣ.
Женщина, которая тогда сердилась на мальчика и находила, что ничего не можетъ быть лучше и солиднѣе ея родового дома, теперь пробѣжала по стѣнамъ глазами и нашла, что они почернѣли и покосились, точно весь домъ опустился въ одну эту ужасную ночь.
— Я здѣсь не останусь дольше, чѣмъ потребуетъ отъ меня мой долгъ, — сказала она, сажая ребенка на колѣна и покрывая его поцѣлуями; доннѣ Мерседесъ она протянула руку. Эта молодая, гордая женщина пришла утѣшить и поддержать ее, несмотря на то, что домъ ея запятнанъ теперь преступленіемъ. Правда, она была дочерью ея ненавистной соперницы, но вмѣстѣ съ тѣмъ она-же была и сестрою Феликса, котораго горячо любила, за которымъ ходила въ его предсмертные часы. Вмѣстѣ съ двумя дѣтьми Феликса, донна Мерседесъ составляла все, что осталось ей дорогого на землѣ.
Между тѣмъ какъ на Монастырскомъ дворѣ все понемногу стихало, въ бельэтажѣ Шиллингсгофа собиралась гроза. Баронесса все еще была больна, и лакеи, которые прислуживали наверху, разсказывали, что мадемуазель Ридтъ обладаетъ неимовѣрнымъ терпѣніемъ. Несмотря на дерзости, которыя ей постоянно говоритъ баронесса, она сохраняетъ хладнокровіе и дѣлаетъ видъ, что ничего не слышитъ. Но бывали и такіе дни, что баронесса ухаживала за мадемуазель Ридтъ, даже ползала передъ нею на колѣняхъ. Это случалось обыкновенно послѣ полученія писемъ съ извѣстнымъ штемпелемъ. Баронесса цѣлые дни безпокойно бродила по заламъ бельэтажа, но изъ дома не выходила. Разъ только садовникъ видѣлъ ее ночью въ паркѣ около мастерской, но скоро вслѣдъ за нею появилась мадемуазель Ридтъ и, послѣ долгихъ споровъ, увела ее въ домъ.
Но за то она часто сидѣла съ работой въ рукахъ на терассѣ и слѣдила за каштановой аллеей и мастерской, такъ что безъ ея вѣдома не могло попасть туда ни одного кусочка мяса, ни одной бутылки вина, и ужь конечно ни одного живого существа.
Какъ-то она увидала мужа въ концѣ каштановой аллеи. Это было въ первый разъ послѣ его возвращенія. Значитъ, онъ, наконецъ, раскаялся и идетъ къ ней. Но знакомые шаги не раздавались въ бельэтажѣ. Вмѣсто него, явился Робертъ и доложилъ о происшествіи, случившемся въ Шиллингсгофѣ, и о томъ, что баронъ отправился въ залъ нижняго этажа, чтобы осмотрѣть все самому.
Съ тѣхъ поръ она писала каждый день къ мужу и просила его зайти въ бельэтажъ, чтобы переговорить съ ней о поправкахъ, которыя необходимо сдѣлать послѣ всего происшедшаго тамъ, но всегда получала въ отвѣтъ, что сперва нужно выждать погребенія на Монастырскомъ дворѣ и тогда уже приступать къ поправкамъ.
Баронъ Шиллингъ не появлялся въ домѣ, но онъ былъ на Монастырскомъ дворѣ, гдѣ долго сидѣлъ, запершись съ маіоршей, и возвратясь домой, приказалъ пробить ходъ въ стѣнѣ Монастырскаго двора.
Баронессой овладѣвало бѣшенство. Она — единственная обладательница Шиллингсгофа, и вдругъ безъ ея разрѣшенія начинаютъ рубить кусты, ломать стѣну, которая до сихъ поръ отдѣляла отъ нихъ это мужичье! Мужъ заводитъ интимное знакомство съ Монастырскимъ дворомъ какъ разъ въ то время, когда обнаружилось, что эти люди лишили ихъ громадныхъ богатствъ!..
— Онъ съ ума сошелъ! — вскричала она внѣ себя, надѣвая шляпу, чтобы идти лично заявить свое veto, но канонисса ее предупредила. Она стала въ дверяхъ и объявила, что не выпуститъ ее на посрамленіе прислуги, такъ какъ баронъ, конечно, не обратитъ на нее ни малѣйшаго вниманія.
Къ своему ужасу, баронесса видѣла, что маіорша черезъ сдѣланное въ стѣнѣ отверстіе прошла въ домъ и тамъ провела весь вечеръ.
Примиреніе, значитъ, совершилось, планъ выполненъ, не смотря на то, что баронесса хотѣла ему помѣшать своимъ отъѣздомъ. Никто, повидимому, не замѣчалъ ея отсутствія, ни одной строчкой письма не просилъ ее возвратиться, и теперь она должна была убѣдиться, что о ней никто даже, и не думалъ. Она готова была рыдать отъ досады и злобы.
XXXVII.
правитьСовѣтникъ Вольфрамъ и его маленькій сынъ со вчерашняго дня покоились въ фамильномъ склепѣ, рядомъ съ кроткой совѣтницей. Ихъ похоронили рано утромъ безъ всякаго торжества.
Монастырскій дворъ продолжалъ свою обычную жизнь, какъ будто ничего особеннаго не случилось. Черезъ открытыя ворота работники ввозили рожь, коровницы суетились у хлѣвовъ, а на кухнѣ кипѣли котлы съ ужиномъ для рабочихъ.
Маіорша наблюдала за всѣмъ сама, какъ всегда. Такое большое хозяйство нельзя было остановить сразу. Только продажу молока она передала старой служанкѣ, а дѣло по наслѣдству поручила барону Шиллингу. Они порѣшили задѣлать потаенный ходъ въ Шиллингсгофъ. Потомъ маіорша заперла кабинетъ и столовую: эти комнаты были для нея ненавистны.
На другой день послѣ похоронъ, баронъ Шиллингъ пришелъ въ залъ съ столяромъ и каменьщикомъ, чтобы условиться объ исправленіи поврежденій. Онъ предупредилъ объ этомъ донну Мерседесъ, а потому комната была пуста, но сквозь слегка притворенную дверь сосѣдней комнаты доносились рѣзвые дѣтскіе голоса.
Столяръ возмущался разрушеніемъ такой драгоцѣнной рѣзьбы, а каменьщикъ стадъ осматривать заднюю сторону деревянной полированной двери.
— Э, монахи, однако, были хитры! сказалъ онъ, разсматривая множество задвижекъ на дверяхъ. Стоило отодвинуть одну изъ нихъ и, не отворяя двери, можно было осмотрѣть всю залу. Средняя дверь въ этомъ узкомъ проходѣ и послѣдняя, ведущая въ кабинетъ совѣтника, были обиты кожаными тюфяками, которые поглощали всякій звукъ между двумя домами.
— Госпожа баронесса! доложилъ вдругъ Робертъ и широко распахнулъ дверь.
Баронесса появилась на порогѣ. Она была въ сѣромъ шелковомъ платьѣ съ золотымъ крестомъ на груди. Маленькій кружевной чепчикъ, завязанный у подбородка, дѣлалъ ея лицо еще длиннѣе и безцвѣтнѣе.
Она внимательно осмотрѣла комнату. Щеки ея горѣли и обыкновенно полусонные глаза свѣтились лихорадочнымъ блескомъ. Она держалась прямо съ видимымъ желаніемъ импонировать.
— А, ты здѣсь, мой другъ, — сказала она развязно, едва отвѣчая на вѣжливый поклонъ работниковъ и граціозно протягивая мужу руку. Она, повидимому, забыла, что послѣ бурной сцены въ мастерской они еще не видались.
Баронъ Шиллингъ холодно взглянулъ на нее и едва дотронулся до ея руки.
— Посмотри, — сказала она, указывая на рояль: — вотъ преступникъ, который въ первый-же день моего пріѣзда такъ разстроилъ мнѣ нервы, что я чуть не захворала. И эта балалайка стоитъ въ моей комнатѣ! Не насмѣшка-ли это, Арнольдъ? Зналъ-ли ты, что они привезутъ съ собою изъ-за моря подобную штуку?
— Имъ не было никакой надобности предупреждать меня объ этомъ — отвѣтилъ онъ коротко. — Впрочемъ, этотъ прекрасный инструментъ далеко не балалайка и эти комнаты — не твои: ты живешь вѣдь въ бель-этажѣ.
— Да, но я благодарю Бога, что съ поправкою стѣны исчезнетъ этотъ ужасный шорохъ.
— Вотъ видишь-ли, это вовсе не была душа Адама, какъ ты суевѣрно утверждала; эту мошенническую дорогу проложили благочестивые монахи.
— Исчезнетъ навсегда! — продолжала упрямо баронесса, не слушая саркастическаго замѣчанія мужа. — Въ этихъ комнатахъ я жила въ началѣ нашего супружества, а ты знаешь, я твердо держусь своего права. Въ бель-этажѣ слишкомъ яркій свѣтъ для моихъ слабыхъ глазъ. Я должна постоянно опускать сторы и сидѣть безъ чистаго воздуха; а здѣсь колоннада умѣряетъ яркость свѣта. Вотъ почему я спѣшила съ поправками. Понимаешь, мнѣ самой нужно посмотрѣть за ними, потому-то я и пришла сюда. Я горю нетерпѣніемъ скорѣе здѣсь поселиться.
Онъ горько засмѣялся и повернулся къ ней спиною, чтобы отпустить рабочихъ, окончившихъ осмотръ, и, повидимому, намѣревался уйти вмѣстѣ съ ними.
— Что-же: мнѣ, кажется, придется остаться здѣсь одной, — сказала баронесса, блѣднѣя отъ гнѣва; но она не тронулась съ мѣста и еще крѣпче оперлась на рояль.
— Ты еще что нибудь имѣешь сказать мнѣ? спросилъ баронъ, стоя на порогѣ и держась за ручку двери. — Въ такомъ случаѣ прошу тебя выйти въ садъ, я нахожу неприличнымъ спорить въ комнатахъ, которыя пока принадлежатъ не намъ.
— Господи, не по контракту-же мы ихъ отдали! Впрочемъ, твоя гостья пойметъ, надѣюсь, что намъ необходимо переговорить о починкахъ.
— Да, еслибы ты говорила только о нихъ.
— Ахъ, пожалуйста!.. О чемъ-же другомъ? Мое переселеніе очень тѣсно связано съ этимъ. Впрочемъ, увѣряю тебя, я не высказала-бы этого желанія, еслибы миссія въ Шиллингсгофѣ не приходила къ концу. Примиреніе совершилось, маіорша Луціанъ, вѣроятно, возьметъ на-дняхъ дѣтей къ себѣ, и комнаты освободятся. Я думаю, донна де-Бальмазеда не останется въ нашемъ простомъ домѣ ни на минуту долѣе, чѣмъ это будетъ необходимо. Она и безъ того принесла слишкомъ большія жертвы своему покойному брату, не правда ли? И ты, конечно, не будешь требовать, чтобъ она осталась.
— Я? — Онъ оставилъ ручку двери и снова вошелъ въ комнату. — Я ни на одну линію не желаю увеличивать правъ, данныхъ мнѣ Феликсомъ, а потому не хочу вмѣшиваться въ чужія дѣла.
— Значитъ, мы не расходимся въ мнѣніяхъ, мой другъ, и госпожа де-Бальмазеда, надѣюсь, извинитъ…
Въ эту минуту дверь сосѣдней комнаты отворилась и донна Мерседесъ появилась въ залѣ.
— Мнѣ не въ чемъ извинять васъ; вы имѣете право поступать, какъ найдете болѣе удобнымъ, — сказала она, слегка кланяясь хозяйкѣ. — Я совершенно согласна съ вами, что поправки въ залѣ необходимо сдѣлать какъ можно скорѣе, но я попросила-бы васъ подождать нѣсколько дней. Мой племянникъ недостаточно окрѣпъ для шумной жизни въ отелѣ, и докторъ запрещаетъ пока перевозить его.
Баронесса внимательно разсматривала ея красивую фигуру. Дѣйствительно, эта американка была поразительной красоты, и это увеличивало ненависть къ ней баронессы.
— Домъ Вольфрама какъ нельзя лучше отвѣчалъ-бы вашимъ требованіямъ, — сказала баронесса, опустивъ глаза съ видомъ невинности, — но, конечно, онъ не приспособленъ для жизни такой элегантной дамы.
— Нѣтъ, не въ томъ дѣло. Переѣздъ туда былъ-бы для меня гораздо меньшимъ неудовольствіемъ, чѣмъ необходимость повторить теперь свою просьбу, но я дѣлаю это для дѣтей. Докторъ рѣшительно противъ помѣщенія дѣтей въ этомъ старомъ домѣ, лишенномъ доступа чистаго воздуха, тѣмъ болѣе, что дѣти боятся этого дома и бабушка этого не желаетъ.
Баронъ Шиллингъ подошелъ между тѣмъ къ рояли и перелистывалъ ноты.
— Къ чему эти объясненія! И какъ вы можете говорить объ отелѣ, донна де-Бальмазеда! Я покорнѣйше прошу васъ занять тѣ комнаты, въ которыхъ жила Люси, и, надѣюсь, вы пробудете въ Шиллингсгофѣ какъ только возможно дольше.
— Благодарю васъ, баронъ. Я покупаю виллу вблизи города, и потому прошу пріюта всего на нѣсколько дней.
— Вы? — Онъ уронилъ тетрадь и сильно покраснѣлъ. — Еще недавно вы стояли одною ногою на кораблѣ, и теперь хотите бросить якорь на нѣмецкой землѣ?!
— Да, на нѣмецкой землѣ, баронъ, — сказала она твердо. — Или можетъ быть вы желали-бы выслать меня за предѣлы своего отечества?
— Этой привилегіей Шиллинги не обладаютъ. Я хотѣлъ сказать только о быстрой перемѣнѣ вашихъ намѣреній.
— Развѣ можно удивляться перемѣнѣ намѣреній, когда такъ быстро мѣняются обстоятельства! Я полюбила мать моего брата, его дѣти принадлежатъ теперь ей. Эти три человѣка — все, что мнѣ осталось въ жизни, все, что я люблю. Я чувствую, что не могу ихъ покинуть, и потому бросаю якорь на нѣмецкой землѣ, которую ненавижу теперь болѣе, чѣмъ когда-либо. И если вы воображаете, что мое мнѣніе измѣнилось въ этомъ отношеніи, то это ничто иное, какъ иллюзія вашей національной гордости.
Она замолчала, провела рукою по лбу и, казалось, сама испугалась своей горячности. Глаза этой некрасивой сѣрой женщины смотрѣли на нее такъ подозрительно!.. Собравъ все свое хладнокровіе, она продолжала:
— Вилла по своему положенію и архитектурѣ напоминаетъ мнѣ сгорѣвшій домъ моего отца, а лѣтомъ я могу вообразить себя на родномъ Югѣ, такъ какъ въ громадныхъ оранжереяхъ воспитывается множество тропическихъ растеній, которыя со всѣхъ сторонъ окружаютъ домъ.
— Вы хотите купить княжескій дворецъ Требра? спросилъ удивленный баронъ Шиллингъ, а баронесса смотрѣла на молодую женщину съ изумленіемъ, злобой и невольнымъ уваженіемъ.
— Да, баронъ; развѣ это васъ такъ удивляетъ? Вы думаете, что женщина, безъ посторонняго руководства, не можетъ вести никакого дѣла? Увѣряю васъ, я знаю, что дѣлаю. Князь на будущей недѣлѣ уѣзжаетъ навсегда въ Италію, а мой агентъ говоритъ, что нижній этажъ только-что отдѣланъ, такъ что я теперь-же могу тамъ поселиться.
— О, это прекрасно, — вѣжливо замѣтила баронесса. — Прошу васъ считать пока это помѣщеніе своимъ, но противъ переселенія въ твои комнаты — обратилась она къ барону, — рѣшительно протестую, потому что не могу допустить, чтобы ты долѣе оставался въ маленькихъ душныхъ комнатахъ мастерской.
— Не безпокойся! Завтра я отправляю свою картину на выставку въ Вѣну, а черезъ нѣсколько дней и самъ уѣду въ Копенгагенъ писать этюдъ.
— Боже, и это я узнаю только теперь! Когда-же моя горничная успѣетъ приготовить мои дорожныя вещи? Извини, милый Арнольдъ, но такую поспѣшность я нахожу неделикатной. — Она торопливо поправила развязавшіяся ленты чепчика и стала подбирать шлейфъ. — Значитъ, я не могу терять ни минуты, чтобы поспѣть ни-время.
— Я не думаю, чтобъ тебѣ можно было ѣхать со мной. Ты теперь болѣе нездорова, чѣмъ когда-нибудь, сѣверный климатъ тебѣ вреденъ и притомъ ты только-что вернулась изъ поѣздки.
— Все равно, я во всякомъ случаѣ ѣду съ тобою.
— Ну, мы это еще посмотримъ. — Онъ сказалъ это довольно грубо и, низко поклонившись доннѣ Мерседесъ, которая неподвижно стояла на прежнемъ мѣстѣ, вышелъ изъ комнаты; баронесса, едва поклонясь молодой женщинѣ, почти выбѣжала вслѣдъ за мужемъ.
Донна Мерседесъ слышала, какъ они прошли переднюю и вышли въ садъ. Почти безсознательно она вышла въ корридоръ и стала у противоположнаго окна. По каштановой аллеѣ шла сѣрая женщина подъ-руку съ мужемъ. Туманъ застилалъ глаза донны Мерседесъ; она еще плотнѣе прижалась къ стеклу и горячія слезы катились по ея гордому лицу.
XXXVIII.
править— Твоя рука горитъ, — сказала баронесса, взявъ руку мужа: — ты, кажется, серьезно на меня сердишься? Но я не чувствую себя въ чемъ-либо виноватой! Неужели ты въ правѣ требовать, чтобы я прогнала вѣрную и любящую подругу потому только, что она тебѣ несимпатична?
— Да, я имѣю на это право.
— Арнольдъ, никто болѣе меня не страдаетъ отъ прибыванія Адельгейтъ въ нашемъ домѣ. Но теперь есть удобный предлогъ ее спровадить. — Она говорила шепотомъ, оглядываясь по сторонамъ, не подслушиваютъ-ли ихъ. — Мы уѣдемъ, достаточно только твоего приказанія, чтобъ я тебя сопровождала.
— И ты воображаешь, что я дамъ такое приказаніе? — Онъ вырвалъ у нея свою руку и остановился. До сихъ поръ онъ такъ скоро шелъ къ мастерской, что она едва поспѣвала.
— Конечно, ты это сдѣлаешь, отвѣтила она рѣзко.
Онъ горько засмѣялся.
— Я поѣду теперь одинъ, какъ и всегда, и тебѣ предоставляю дѣлать то-же самое. Я пересталъ вмѣшиваться въ твои дѣла съ тѣхъ поръ, какъ ты уѣхала въ Римъ, не предупредивъ меня ни однимъ словомъ. Съ этой минуты я порѣшилъ, что мы всегда будемъ поступать каждый по своему усмотрѣнію.
— Я не хочу этой свободы и тебѣ не даю ее.
Онъ улыбнулся вмѣсто отвѣта и пошелъ въ мастерскую. Баронесса слѣдовала за мужемъ. Они вошли въ зимній садъ. Тамъ было очень душно; всѣ фонтаны были закрыты нѣсколько минутъ тому назадъ самимъ барономъ, потому что шумъ падающей воды мѣшалъ ему работать. Онъ подошелъ къ большому бассейну, открылъ кранъ, и фонтанъ забилъ вверхъ, освѣжая горячій воздухъ. Баронесса, подражая ему, стала открывать одинъ за другимъ маленькіе фонтанчики, которые дружно забили вокругъ большого бассейна.
— О, это очень мило, — сказала она снисходительно. — Еслибы я раньше знала объ этой затѣѣ, то преодолѣла-бы свое отвращеніе къ мастерской и приходила-бы иногда посидѣть около тебя. Но теперь, когда мы вернемся…
Баронъ молчалъ. Лицо его оставалось покойнымъ, не смотря на овладѣвшее имъ волненіе. Онъ шелъ вокругъ бассейна и закрывалъ фонтанчики, открытые баронессой.
— Будетъ слишкомъ сыро. Этотъ бассейнъ разсчитанъ не пропорціонально количеству воды, и это серьезная ошибка.
— Онъ слишкомъ малъ?
— Да, такъ малъ, что при малѣйшей неосторожности вся моя мастерская можетъ очутиться подъ водой.
— Этого-бы только не доставало! Въ домѣ разрушеніе, а здѣсь потопъ. Однако, мой другъ, ты теперь долженъ согласиться, — сказала она, опускаясь въ кресло, — что моя антипатія къ этимъ американскимъ квартирантамъ имѣла полное основаніе. Чего, чего не испыталъ нашъ мирный Шиллингсгофъ за это время: бѣгство балетной танцовщицы, оставившей послѣ себя столько долговъ, заразительная болѣзнь, которая угрожала и мнѣ, разрушеніе дорогой рѣзьбы въ нашей залѣ и, наконецъ, наша собственная размолвка изъ-за этихъ чужихъ намъ людей. И въ благодарность за всѣ эти заботы и непріятности, — дерзости этой заносчивой хлопчато-бумажной принцессы. — Она тихо покачала головой и зло засмѣялась. — Однако, ты не одержалъ побѣды надъ этой гордой красавицей; она наговорила тебѣ порядочно колкостей.
Картина закрывала барона, такъ что баронесса не могла видѣть страшной блѣрости, покрывшей его лицо.
— Впрочемъ, что-же я болтаю! Моя горничная сидитъ, сложа руки, и не подозрѣваетъ, что у нее такъ много работы. Въ самомъ дѣлѣ, Арнольдъ, не можешь-ли ты подождать, хоть одинъ день?
— Я уже сказалъ тебѣ, что мой отъѣздъ нисколько не нарушитъ твоего обыкновеннаго образа жизни, — отвѣтилъ нетерпѣливо баронъ. — Сколько разъ я долженъ повторять тебѣ, что уѣзжаю одинъ!
— Пустяки, я сейчасъ иду къ Адальгейтъ, чтобы предупредить ее.
Онъ вышелъ изъ-за мольберта, и баронесса увидала, что передъ нею стоитъ неумолимый противникъ.
— А я, перебилъ ее баронъ, сейчасъ же напишу мадемуазель Ридтъ, что ни за что не позволяю тебѣ сопровождать меня и что съ сегодняшняго дня, говоря ея языкомъ, отдаю твою душу въ вѣчное ея владѣніе.
Баронесса такъ быстро вскочила съ кресла, какъ-будто никогда не страдала вялостью мускуловъ и слабостью нервовъ.
— О, ты не посмѣешь этого сдѣлать, любезнѣйшій супругъ! вскричала она съ бѣшенствомъ. — У меня есть друзья, которые давно уже протягиваютъ мнѣ руку, и если я перейду на ихъ сторону, то ты потеряешь меня навсегда, а вмѣстѣ со мною и все то, что связано съ именемъ Штейнбрюкъ. Ты видишь, это обойдется тебѣ не дешево.
— Твоихъ добрыхъ друзей я знаю. Это тѣ самые, которыхъ увѣрили, что мой старый отецъ заставилъ тебя отказаться отъ святого намѣренія, чтобы доставить своему сыну то, что связано съ именемъ Штейнбрюкъ. И до сихъ поръ ихъ поддерживаютъ въ мнѣніи, что твое аскетическое сердце вполнѣ невинно, что ты ненавидишь супружескую жизнь, и потому только не возвращаешься въ ихъ среду, что тебя связываетъ когда-то легкомысленно произнесенное «да».
Баронесса безмолвно опустилась на стулъ и до крови кусала себѣ губы.
— Правда, отецъ желалъ этого союза. Твой спокойный характеръ, твои красно написанныя письма обворожили его. Онъ былъ тогда при смерти и надѣялся, что этотъ бракъ доставитъ счастье его сыну. А этотъ сынъ и не думалъ тогда о своей судьбѣ; онъ былъ счастливъ доставить старику хоть какое нибудь утѣшеніе. Впрочемъ, ты это знаешь, я тебѣ тогда прямо высказалъ все.
— Этимъ ты хочешь сказать, не понимаю для чего, что ты меня никогда не любилъ?
— Развѣ я показывалъ когда-нибудь, что я влюбленъ въ тебя? Дѣйствительно, въ началѣ нашего супружества мнѣ хотѣлось устроить нашу жизнь сносно.
— И мнѣ тоже. Никогда не забуду, какъ я, незадолго до нашей свадьбы, пріѣзжала погостить въ Шиллингсгофъ, чтобы нѣсколько осмотрѣться. Я была очень испугана — теперь нечего это скрывать — что ты долженъ былъ принять молодую жену въ обстановкѣ стараго солдата, прокопченной табачнымъ дымомъ. Я тогда все сдѣлала, чтобы избавить тебя отъ этого позора. Благодаря многимъ жертвамъ съ моей стороны, Шиллингсгофъ въ нѣсколько недѣль былъ приведенъ въ приличный видъ. Ты это забылъ слишкомъ скоро.
— Никогда. Объ этомъ ты слишкомъ заботилась. Иначе, затѣмъ бы я со вздохомъ повторялъ ежедневно: Боже, избави каждаго бѣдняка отъ женитьбы на богатой!
— Если эти цѣпи до такой степени ненавистны тебѣ, то ихъ можно и разорвать.
— Да, я знаю, намъ это постараются облегчить. Эта дама въ черномъ давно уже носитъ въ карманѣ разводъ, подписанный въ Римѣ.
— Ты это зналъ, и все-таки не спѣшилъ добиться развода! радостно воскликнула баронесса.
— Потому что я не хочу пачкать своихъ честныхъ рукъ этими монастырскими интригами и не желаю брать на свою совѣсть упрека, что помогъ монастырю овладѣть тобою.
— Арнольдъ!
Баронъ съ ужасомъ отодвинулся отъ ея рукъ, съ нѣжностью протянувшихся къ нему, и это движеніе снова привело баронессу въ бѣшенство.
— Но подумалъ ли ты, что монастырь потребуетъ отъ тебя все, что составляло блескъ фамиліи Шиллинговъ? Неужели ты воображаешь, что тѣ аристократическіе кружки, въ которыхъ ты до сихъ поръ вращался, будутъ принимать тебя по-прежнему, не смотря на бѣдность?
— Ты думаешь, что я придаю этому какое-нибудь значеніе? Эта горсточка аристократовъ теряется въ массѣ людей, уважающихъ мое имя, и если я появлюсь безъ тебя
— Тогда, по возвращеніи, тебѣ некуда будетъ преклонить голову.
— О, нисколько! Мой милый старый Шиллингсгофъ останется у меня. Эта картина — онъ указалъ на мольбертъ — заплатитъ за послѣдніе закладные листы, которые остались еще неоплаченными. Но я прошу тебя взять съ собою все, что ты когда либо привезла въ Шиллингсгофъ, — все, до послѣдняго гвоздика.
— Ахъ, Арнольдъ! Прости! вскричала баронесса, протягивая руки къ мужу.
— Прочь! крикнулъ онъ, дрожа всѣмъ тѣломъ. — Послѣ всего, что наговорилъ здѣсь твой ядовитый языкъ, возврата быть не можетъ! Ступай теперь къ тѣмъ, которые давно простираютъ къ тебѣ руки, ступай къ своимъ монахамъ!
Онъ направился къ лѣстницѣ; баронесса упала на колѣни.
— Ты не подумалъ, что когда церковь возьметъ отъ тебя все мое имущество, весь свѣтъ узнаетъ, что Крафтъ Шиллингъ не имѣлъ ничего и безъ меня умеръ бы нищимъ.
— Пусть узнаетъ! Мы страдаемъ отъ этого одни, мы никому не должны ни копѣйки.
— Арнольдъ, забудь нашу ссору! Клянусь, я никогда больше не буду вспоминать о деньгахъ! Прими меня снова!
— Никогда! Я не хочу болѣе жить съ тобою, лишенный радостей и счастья.
— Но я тебя не пущу! Я не возвращу тебѣ свободы. Это мѣсто мое, мое! кричала въ отчаяніи баронесса. — Я согласна сознаться предъ цѣлымъ свѣтомъ, что хочу остаться твоей женой, что умоляла тебя терпѣть меня! Развѣ тебѣ и этого мало?!
Онъ вздрогнулъ и его взглядъ былъ полонъ презрѣнія.
— Не заставляй меня выговорить послѣдняго слова, которое давно готово сорваться съ языка, — сказалъ онъ, едва владѣя собою.
— Ну, чтожь, говори, мнѣ все равно!
— Это слово вѣчной, неизгладимой ненависти, — сказалъ баронъ. Онъ поднялся по лѣстницѣ и скрылся въ своей комнатѣ.
— Ненависти! Ненависти! бормотала баронесса. — Тогда всему конецъ!… — Вдругъ она громко захохотала. — Онъ увидитъ, несчастный, что онъ сдѣлалъ! Онъ не понимаетъ, что значитъ съ высоты богатства впасть въ нищету. Какъ это все ужасно! Ахъ, еслибъ я могла умереть въ эту минуту!
Наконецъ, собравъ послѣднія силы, баронесса встала, осмотрѣлась кругомъ и медленно вошла въ оранжерею. Фонтанъ спокойно журчалъ посреди бассейна, и этотъ монотонный плескъ, рядомъ съ бурей человѣческихъ страстей, казался чѣмъ-то демоническимъ. Она безмолвно смотрѣла на воду, которая сохраняла постоянный уровень въ бассейнѣ, и въ головѣ ея вдругъ мелькнула мысль: что, еслибы прекратить стокъ воды въ бассейнѣ? Воображеніе рисовало ей, какъ вода, все болѣе и болѣе поднимаясь, заливала асфальтовый полъ и потомъ перешла въ мастерскую. Мозаичный полъ заблестѣлъ. Куски бумаги, этюды, папки съ начатыми картинами, качаясь, плавали по комнатѣ. Разостланные по полу ковры и шкуры животныхъ подымались, бюсты падали съ подставокъ, даже шкапы не могли устоять подъ напоромъ воды: они качались, и съ нихъ падали старинныя вазы, венеціанскіе кубки и стаканы, въ дребезги разбиваясь о каменный полъ. Эта картина разрушенія вызвала у баронессы крикъ восторга. Съ дикой рѣшимостью стремительно выбѣжала она изъ мастерской, бормоча: — ненависть! ненависть! ненависть!
XXXIX.
правитьВъ бель-этажѣ былъ страшный шумъ и суета. Люли бѣгали взадъ и впередъ, какъ угорѣлые. Всѣ сундуки и чемоданы были притащены съ чердаковъ. Канонниса стояла посреди хаоса и распоряжалась упаковкой.
Людямъ казалось страннымъ, что на этотъ разъ баронесса брала съ собою все серебро, все бѣлье до послѣдней салфетки, альбомы, картины, даже всѣ бездѣлушки. Надо было полагать, что господа уѣзжаютъ на нѣсколько лѣтъ, тѣмъ болѣе, что мадемуазель Ридтъ послала телеграмму къ управляющему баронессы, чтобы онъ немедленно явился; и, вѣроятно, господамъ потребовалось много денегъ на дорогу, потому что баронесса послала за адвокатомъ.
Такъ разсуждали въ дѣтской мамзель Биркнеръ съ Ганхенъ и Деборой, а донна Мерседесъ, сидя въ своей спальнѣ, невольно это слышала. Значитъ, путешествіе было рѣшено. Онъ уѣзжалъ пожинать новые лавры, въ сопровожденіи женщины, которая презирала его художественную дѣятельность. Она ненавидѣла картину, которую онъ собирался выставить, но упрямо оставалась возлѣ него, чтобы отравлять ему тріумфъ.
Нѣсколько недѣль тому назадъ донна Мерседесъ радовалась бы возмездію, которое постигло художника, женившагося на деньгахъ. Но теперь она только страдала и проклинала судьбу, связавшую высокій геній художника съ этою низкою женщиной.
Его она больше не увидитъ; но ей хотѣлось бы взглянуть еще разъ на его произведеніе, на эту чудную гугенотку, прежде чѣмъ ее запакуютъ въ ящикъ и отошлютъ пожинать лавры.
Наступилъ вечеръ. Послѣдніе лучи заходящаго солнца скрылись за верхушками горъ, но полный мѣсяцъ ярко освѣщалъ землю.
Донна Мерседесъ боязливо пробѣжала по саду по направленію къ мастерской. Ганхенъ ей сказала, что баронъ уѣхалъ верхомъ въ горы, какъ это онъ часто дѣлалъ по вечерамъ, а баронесса заперлась въ спальной, чтобы не слышать шума путевыхъ сборовъ. Садовникъ тоже ушелъ со двора; только надъ конюшней горѣла одинокая свѣча: конюхъ, вѣроятно, былъ дома. Но донна Мерседесъ никогда не встрѣчала его въ саду. Она могла надѣяться, что пройдетъ незамѣченной, но тѣмъ не менѣе пугалась всякаго шороха.
Вблизи мастерской она вдругъ остановилась, пораженная страшнымъ шумомъ. Изъ оранжерей доносился плескъ и шумъ падающаго громаднаго каскада.
При яркомъ свѣтѣ мѣсяца донна Мерседесъ увидѣла сквозь стеклянную дверь, что всѣ фонтаны были открыты. Вода каскадами переливалась черезъ каменные края большого бассейна. На минуту она остановилась въ испугѣ у двери, которая оказалась запертою. Вѣроятно, всѣ стоки были заперты и вода покрывала часть асфальтоваго пола, на которомъ лежали опрокинутые цвѣточные горшки.
Дверь въ мастерскую была открыта и занавѣсь отдернута. Между поломъ оранжереи и мозаичнымъ поломъ мастерской не было никакого возвышенія. Въ мастерской валялись на полу множество этюдовъ, папокъ съ рисунками, начатыхъ картинъ. Все это погибнетъ, если будетъ подмочено водой. Донна Мерседесъ поспѣшила къ двери, которая вела въ мастерскую изъ сада: она также была заперта. Она побѣжала далѣе и увидала, что дверь въ комнату барона открыта. Взбѣжавъ по лѣстницѣ, она очутилась въ передней барона. Баронесса была права: въ маленькихъ комнатахъ, куда добровольно изгналъ себя баронъ, потому что чопорная сестра его друга не хотѣла жить подъ одною съ нимъ крышею, было жарко и душно.
Передъ нею была гобеленовая занавѣсь, отдѣляющая комнаты барона отъ мастерской. Донна Мерседесъ торопливо подняла ее и вышла на галлерею. Съ высоты галлереи видна была вся мастерская и оранжерея, въ которой деревья выглядывали изъ воды, словно морскія растенія. Фонтаны шумѣли, и вода, вливаясь въ мастерскую, широкими зубцами разливалась по полу. Все это представилось Мерседесъ въ одно мгновеніе. Она быстро стала спускаться по лѣстницѣ, какъ вдругъ услыхала громкій пискливый смѣхъ. Она въ испугѣ остановилась, не могши отдать себѣ отчета, ребенокъ это хохоталъ, или сумасшедшій.
Она перегнулась черезъ перила и пристально смотрѣла вглубь мастерской. Вездѣ, куда достигалъ лунный свѣтъ, было пусто. Наконецъ, въ темномъ углу она замѣтила скорчившуюся фигуру. Вода все болѣе и болѣе прибывала и достигла темнаго угла, изъ котораго на средину мастерской выскочила женщина. При свѣтѣ луны донна Мерседесъ узнала баронессу. Она, казалось, ожидала въ углу приближенія воды, и теперь бѣгала вдоль стѣнъ и сталкивала съ пьедесталовъ статуи, сбрасывала со столовъ альбомы и тетради и все это кидала въ воду. Наконецъ, она подошла къ большому круглому столу и взяла ножъ, которымъ недавно баронъ вырѣзалъ изъ рамки полотно картины.
Высоко поднявъ руку, она осмотрѣла ножъ при свѣтѣ луны и, подобравъ шлейфъ, чтобы не замочить его, быстро подошла къ картинѣ.
— Прямо по лицу вплоть до безстыдной груди! пробормотала она про себя.
Донна Мерседесъ тихо соскочила съ лѣстницы. Въ ту минуту когда баронесса занесла ножъ на картину, сзади кто-то схватилъ и отдернулъ ея руку. Но донна Мерседесъ не разсчитывала встрѣтить такую силу у своей соперницы. Очень часто слабые, повидимому, женскіе организмы проявляютъ большую, почти мужскую силу. Въ первую минуту испуга она поддалась, но увидавъ донну Мерседесъ, она, насмѣшливо захохотавъ, закричала:
— А, это вы, хлопчатобумажная принцесса? Что вамъ надо въ комнатахъ женатаго мужчины, добродѣтельная донна?
Собравъ всю свою энергію, она вырвала правую руку и снова какъ сумасшедшая бросилась съ ножомъ на полотно.
Донна Мерседесъ, въ свою очередь, старалась вырвать у баронессы ножъ. Между ними началась борьба, и скоро молодая женщина почувствовала, что ножъ глубоко прорѣзалъ ея руку и теплая кровь, стекая по рукѣ, закапала съ локтя.
Въ отчаяніи она стала громко звать на помощь и ея голосъ звонко раздавался по мастерской.
— Оставьте меня! вскричала баронесса съ испугомъ и злостью, когда послышался громкій стукъ въ двери мастерской. Но донна Мерседесъ продолжала ее удерживать, потому что баронесса, убѣгая, однимъ ударомъ могла привести въ исполненіе задуманный планъ. Она продолжала бороться и призывать помощь, пока, наконецъ, занавѣсь отдернулась и на галлереѣ показались люди. Первымъ явился конюхъ, за нимъ маіорша.
— Возьмите у нея ножъ, она хочетъ испортить картину!
Въ это время ножъ зазвенѣлъ на полу: баронесса бросила его сама.
Изнемогая отъ усталости, Мерседесъ не потеряла самообладанія. Прислуга не должна была подозрѣвать, что все это произошло отъ безмѣрной злости.
— Баронесса больна, — сказала она; — ступайте скорѣе, попросите сюда мадемуазель Ридтъ.
— Баронъ Шиллингъ сейчасъ вернулся, — замѣтила маіорша, и, окинувъ взглядомъ мастерскую, тотчасъ поняла въ чемъ дѣло. Баронесса между тѣмъ, бросилась къ лѣстницѣ. — Онъ видѣлъ, продолжала маіорша, какъ мы бѣжали и, вѣроятно, сойчасъ придетъ сюда.
Въ эту минуту баронесса, громко вскрикнувъ, упала на послѣднюю ступеньку лѣстницы.
— Пустяки! все это комедія! сказала маіорша, и не обращая вниманія на баронессу, подошла къ доннѣ Мерседесъ, которая завязывала мокрымъ платкомъ свою пораненную руку.
Донна Мерседесъ вздрогнула, ея сердце сильно забилось — на галлереѣ появился баронъ Шиллингъ.
— Что случилось? спросилъ онъ тревожно.
— Какая-то каналья законопатила стокъ фонтановъ, отвѣтилъ конюхъ, показывая огромную пробку. Онъ уже успѣлъ закрыть фонтаны и вода по немногу сбывала.
Баронъ Шиллингъ, сбѣгая съ лѣстницы, наткнулся на тѣло женщины. Онъ приложилъ руку къ ея лбу, пощупалъ пульсъ и, какъ-бы увѣрившись въ своемъ предположеніи, прошелъ мимо къ маіоршѣ и Мерседесъ.
Баронъ былъ блѣденъ, какъ мертвецъ. Онъ не замѣчалъ, что его картины, этюды, зстампы валялись по полу, залитые водою, онъ не видалъ и маіорши; его глаза съ ужасомъ смотрѣли вопросительно на донну Мерседесъ, которая отошла въ сторону, стараясь скрыть кровяныя пятна на платьѣ и казаться спокойной.
— Кажется, несчастье съ Монастырскаго двора переходитъ и на Шиллингсгофъ. Я только-что хотѣла по обыкновенію пройти къ внукамъ, какъ услыхала крики о помощи. Этотъ парень — маіорша показала на конюха — пришелъ сюда также на этотъ крикъ. Ничего не можетъ быть ужаснѣе, какъ борьба двухъ женщинъ не на животъ, а на смерть. — Она мрачно посмотрѣла на баронессу. — Не знаю, чѣмъ больна ваша жена; донна Мерседесъ увѣряетъ, что она въ горячкѣ, и это очень вѣроятно, потому что женщина въ здравомъ умѣ не станетъ тыкать ножемъ въ картину, которая ничѣмъ передъ ней не провинилась.
— Картина, слава Богу, спасена! сказала донна Мерседесъ такимъ тономъ, какъ будто дѣло шло о спасеніи самаго драгоцѣннаго ей предмета.
Нѣжность, которая слышалась въ словахъ донны Мерседесъ, вызвала въ синихъ глазахъ барона яркій нервный свѣтъ; онъ стоялъ какъ очарованный, потомъ взялъ ея руку, которая защищала его произведеніе, часть его души, съ такимъ самоотверженіемъ, на какое способна только рука любящей женщины.
Она испуганно вырвала свою руку.
— Это ничего, маленькая царапина; не думайте, что дѣло идетъ о жизни! — Ея измѣнившійся голосъ снова звучалъ холодными тонами, словно она раскаявалась въ минутномъ увлеченіи. — Понятно, нельзя-же оставлять больныхъ ихъ собственному произволу. Посмотрите, всѣ ваши работы плаваютъ въ водѣ и могутъ испортиться. Но прежде всего необходимо отправить домой вашу супругу.
Маіорша подошла къ лѣстницѣ и стала звать баронессу, но отвѣта не было.
— Пожалуйста не хлопочите; въ подобныхъ случаяхъ съ нею можетъ справиться только мадемуазель Ридтъ. Я сейчасъ пойду за ней.
Онъ отворилъ дверь, ведущую въ садъ и быстро скрылся.
— А теперь ступайте и вы; я боюсь, что въ мокромъ платьѣ и обуви вы можете простудиться. Не безпокойтесь, я постерегу здѣсь, и къ картинѣ никто не посмѣетъ прикоснуться — сказала маіорша.
Донна Мерседесъ вышла. Она остановилась на минуту, прислушиваясь къ мужскимъ шагамъ, потомъ поспѣшно пошла подъ стѣною. Она не хотѣла, чтобы сегодня ее видѣли.
Возлѣ дома она увидала возвращавшагося барона, въ сопровожденіи мадемуазель Ридтъ и какого-то господина. Каноннисса шла гордо, выпрямившись и, повидимому, нисколько не взволнованная. Она была нагружена шалями и разными аптечными флакончиками.
Спустя часъ, къ подъѣзду большого дома подъѣхала карета, и баронесса, подъ густою вуалью, сопровождаемая управляющимъ и канонниссой, спустилась съ лѣстницы, чтобы уѣхать съ послѣднимъ поѣздомъ. Передняя была совершенно пуста. Мадемуазель Ридтъ запретила прислугѣ показываться и она изподтишка подсмотрѣла лишь исчезающій сѣрый шлейфъ баронессы. Всѣ знали, что она уѣзжаетъ навсегда.
На другой день баронъ Шиллингъ долго совѣщался съ управляющимъ, который, проводивъ баронессу, остался въ Шиллингсгофѣ. Мадемуазель Биркнеръ также участвовала въ совѣщаніяхъ, такъ какъ ей хорошо было извѣстно, что принадлежало Шиллингамъ и что Штейнбрюкамъ Послѣ обѣда, баронъ Шиллингъ отправился на половину своихъ гостей.
Маіорша очень кстати пришла въ это время навѣстить внуковъ, потому что донна Мерседесъ была въ большомъ волненіи, когда, вслѣдъ за докладомъ негра, вошолъ баронъ Шиллингъ.
Онъ былъ въ дорожномъ костюмѣ, а у подъѣзда стояла карета, которая должна была отвезти его на желѣзную дорогу.
— Я пришелъ, чтобы еще разъ просить донну де-Бальмазеда располагать моимъ домомъ, какъ собственнымъ. Мои добрыя Биркнеръ и Ганхенъ устроятъ помѣщеніе насколько возможно комфортнѣе, когда все чужое будетъ убрано. Я самъ хочу уѣхать, мнѣ необходимо отдохнуть отъ послѣднихъ впечатлѣній и я не вернусь на родину, пока все это не забудется.
Онъ подошелъ къ окну, около котораго стояла донна Мерседесъ и взялъ ея нѣжную руку своими сильными руками. Его глаза загорѣлись тѣмъ-же огнемъ, какъ и вчера вечеромъ.
— Простите, пробормоталъ онъ, наклоняясь къ молодой женщинѣ. — Неуклюжій нѣмецъ не понялъ тайны нѣжной женской души, но онъ искупитъ это многолѣтнимъ одинокимъ скитаньемъ по свѣту.
Онъ страстно поцѣловалъ ея маленькую нѣжную ручку и быстро вышелъ изъ комнаты.
XL.
правитьБывшая княжеская вилла Требра лежала вблизи города. Часто парки, прорѣзанныя прекраснымъ шоссе съ аллеями для гуляющихъ по сторонамъ, были очень людны. Чѣмъ глубже въ паркъ, тѣмъ становилось глуше и глуше. Изрѣдка пробѣгали черезъ дорожки золотые фазаны; изъ чащи выбѣгали серны; громадные папоротники и вьющіяся растенія сплетались въ непроницаемыя стѣны. Ближе къ дому все чаще и чаще встрѣчались слѣды рукъ человѣка. Попадались бесѣдки изъ бересты, каменныя скамейки, а еще дальше виднѣлись мраморныя статуи и, наконецъ, на небольшомъ холмѣ появлялся изъ зелени мраморный дворецъ, великолѣпной архитектуры, съ мраморной колоннадой у подъѣзда.
Съ тѣхъ поръ, какъ замокъ перешолъ во владѣніе американки, масса публики собиралась въ паркъ, чтобы полюбоваться прекрасной женщиной, медленно гуляющей по аллеямъ или садящейся на коня для дальнихъ прогулокъ.
Уже три года донна Мерседесъ владѣла этимъ помѣстьемъ, но въ городѣ не переставали интересоваться разсказами о ея несмѣтныхъ богатствахъ, тѣмъ болѣе, что она жила отшельницей съ дѣтьми и маіоршей и была, невидимому, совершенно счастлива.
Маіорша сдержала слово. Она не осталась на Монастырскомъ дворѣ. Братъ ея умеръ безъ завѣщанія и маіорша стала единственной наслѣдницей всѣхъ его богатствъ. Она продала Монастырскій дворъ и поселилась у донны де-Бальмазеда. Грустно было ей покинуть старый домъ, въ которомъ она такъ много пережила и такъ много выстрадала. Но донна де-Бальмазеда съ радостью замѣтила, что она скоро стала оживленнѣе и съ любовью слѣдила за играми дѣтей съ Пиратомъ.
Не смотря на протестъ донны Мерседесъ, она взяла въ свои руки все домашнее хозяйство, и тамъ, гдѣ прежде она встрѣчала страхъ и слѣпое повиновеніе, теперь она видѣла любовь.
Баронъ Шиллингъ почти два года провелъ въ Скандинавіи. Казалось, онъ не могъ дышать нѣмецкимъ воздухомъ, пока еще распиливали цѣпь, которая связывала двухъ людей въ такомъ несчастномъ супружествѣ. Баронесса употребляла всѣ усилія, чтобы какъ можно болѣе продлить процессъ и какъ можно больше очернить своего мужа. Она всѣми силами хотѣла удержать за собою Шиллингсгофъ — въ этомъ ей очень помогали монахи, которые не могли забыть, что онъ когда-то принадлежалъ церкви. Но баронъ такъ аккуратно выплачивалъ закладные листы, что всѣ монастырскіе происки рушились.
Наконецъ, послѣ долгой ожесточенной борьбы, онъ могъ сказать, что былъ совершенно свободенъ. Баронесса и мадемуазель Ридтъ приняли постриженіе, а послѣдняя, за блестяще выполненное порученіе — возвратить заблудшую овцу, со всѣми ея богатствами, въ лоно церкви, была сдѣлана игуменьей.
Баронъ Шиллингъ съ первыхъ дней отъѣзда велъ переписку съ маіоршей. Онъ очень интересовался здоровьемъ и образомъ жизни своихъ маленькихъ друзей. Сначала маіорша аккуратно отвѣчала на каждое письмо, но потомъ нездоровье и дѣла заставили ее или откладывать письма, или просить отвѣчать за нее донну Мерседесъ. Странно, что она не замѣтила, что донна Мерседесъ сначала давала ей читать всѣ письма изъ Скандинавіи, потомъ прочитывала ей вслухъ лишь нѣкоторыя мѣста, пропуская цѣлыя страницы и, наконецъ, разсказывала ей изъ писемъ только то, что могло ее особенно интересовать.
Между тѣмъ баронъ, какъ художникъ, пожиналъ все новые и новые лавры. Его картина, выдержавшая нападеніе жены, была куплена какимъ-то нью-іоркскимъ набобомъ за громадную сумму. Наконецъ, баронъ написалъ, что онъ собралъ массу этюдовъ и скоро возвратится домой. Въ это время возгорѣлась франко-прусская война. Нѣсколько недѣль не было никакихъ извѣстій изъ Скандинавіи, затѣмъ баронъ написалъ изъ Франціи, что не позволитъ себѣ пользоваться счастьемъ дома, пока его братья сражаются вдали отъ родины.
Съ этого времени чорное облако спустилось на виллу Требра. Донна Мерседесъ улыбалась только въ тѣ дни, когда полевая почта приносила измятое письмо или исписанную карандашемъ визитную карточку. Когда-же телеграфъ возвѣщалъ о большомъ сраженіи, она садилась на лошадь, не смотря на погоду, и часто возвращалась на измученной лошади, промокшая до костей. Но не смотря на ея страданія, никто не слыхалъ, чтобы съ ея гордыхъ устъ сорвалось когда-либо слово жалобы.
Наконецъ, это тяжелое время прошло. Весною былъ заключенъ миръ, и общая радость распространилась по нѣмецкой землѣ.
И надъ виллой де-Бальмазеда засіяло, наконецъ, голубое небо. Въ паркѣ пѣли птицы, домъ утопалъ въ цвѣтахъ и зелени; всѣ ходили съ просвѣтлѣвшими лицами.
Нѣсколько мѣсяцевъ назадъ донна Мерседесъ получила письмо изъ Петербурга. Люси, послѣ трехлѣтняго молчанія, извѣщала, что отъ ничтожной простуды у нее появилось кровохарканье и докторъ заставляетъ ее прервать тріумфы въ Россіи, конечно на очень короткое время, и поселиться въ болѣе южномъ климатѣ. Эти насильственные каникулы она хотѣла-бы провести у своихъ дѣтей. Въ заключеніе она просила донну Мерседесъ прислать ей денегъ на дорогу и на уплату кое-какихъ долговъ.
Она пріѣхала такою измученною отъ скучной дороги, что ее должны были вынести на рукахъ изъ кареты и положить на постель. Въ виду болѣзни, которая угрожала скорою могилою, маіорша подавила всю свою ненависть, а донна Мерседесъ была съ ней какъ нельзя болѣе терпѣлива, чтобы и въ этомъ отношеніи исполнить слово, данное умирающему брату.
Обѣ женщины ни однимъ словомъ не напоминали о прошломъ. Люси вспоминала о немъ еще менѣе. Она, любимица всего цивилизованнаго міра, безъ устали говорила о своихъ тріумфахъ, къ которымъ она надѣялась вернуться очень скоро, покинувъ эту скучную виллу, гдѣ словно въ заколдованномъ, забытомъ уголкѣ земли, никогда не появлялось веселое человѣческое лицо къ вечернему чаю.
Было чудное іюньское утро. Больную Люси вынесли на закрытую отъ сквозного вѣтра терассу. Странно, эти рѣзвыя ножки, вызывавшія недавно столько восторговъ и рукоплесканій, были теперь недостаточно сильны, чтобы поддерживать ея маленькое тѣло. Люси лежала на кушеткѣ, покрытая теплыми одѣялами; и теперь она сохранила грацію, и ея маленькое личико, не смотря на худобу и блѣдность, не потеряло еще прежней прелести.
Съ неудовольствіемъ мѣшала она ложкой свой утренній шеколадъ.
— Не понимаю, что это сдѣлалось съ поваромъ? Онъ приготовляетъ мнѣ шеколадъ съ каждымъ днемъ все жиже и жиже. Я рѣшительно не могу пить этой гадости, — сказала она маіоршѣ, подавая чашку. — Прикажите завтра дать мнѣ кофе.
— Кофе вамъ строго запрещено, отвѣтила спокойно маіорша.
— Да, да, запрещено! повторила Люси, передразнивая свекровь, и въ ея глазахъ засвѣтилась прежняя ненависть.
— Здѣсь, въ этой отвратительной виллѣ, всѣ — старые и молодые, высокіе и низкіе, ежеминутно твердятъ мнѣ: запрещено, запрещено. Это надоѣло мнѣ до тошноты. А господа врачи — одинъ глупѣе другого. Не могутъ вылечить пустого катарра. Пустяки! повторяла она, и глаза ея свѣтились лихорадочнымъ блескомъ.
— Прошу васъ, заприте дверь въ гостиную Мерседесъ и спустите портьеры.
Въ открытую дверь виднѣлась роскошная гостинная, и въ глубинѣ ея, на стѣнѣ, громадная картина.
— Этой ужасной картины я боялась, когда она висѣла еще въ мастерской барона. Не понимаю, зачѣмъ она купила ее и обезобразила такую красивую комнату.
Она сорвала пучекъ только что распустившихся бѣлыхъ розъ и стала обрывать лепестки.
Маіорша отвернулась и стала глядѣть въ садъ на массы цвѣтовъ на терассѣ. Ее снова раздражало легкомысліе этой женщины, но она не показывала этого, потому что думала о дѣтяхъ, которымъ дала жизнь эта умирающая женщина.
— Позовите ко мнѣ Паулину, — раздался снова хриплый, упрямый голосъ.
— Она ушла гулять съ Деборой, а Іозефъ сейчасъ вернется, отвѣтила спокойно маіорша.
Скоро вдали показались приближающіеся къ дому три всадника. Это были донна Мерседесъ, Іозефъ и его учитель. Никто-бы не сказалъ, что этотъ мальчикъ три года назадъ былъ на волосокъ отъ смерти. Стройный, веселый и здоровый, онъ былъ очень красивъ на своей маленькой лошадкѣ. Сердце маіорши забилось отъ гордости и восторга, когда онъ издали замахалъ ей шляпой.
— Глупый мальчишка, разыгрываетъ роль взрослаго — сказала Люси маіоршѣ, спускавшейся съ лѣстницы. — Это вы виноваты, мадамъ. Восьмилѣтній мальчикъ не долженъ ѣздить верхомъ.
— Іозефу уже десять лѣтъ.
— Господи, вы все хотите сдѣлать меня старухой. Какъ ни старайтесь, вы меня въ этомъ не убѣдите. Я хороша и молода, сколько-бы ни называлъ меня этотъ длинный мальчуганъ мамой, а черезъ пять недѣль я танцую въ Берлинѣ, на зло всѣмъ докторамъ. Увидите, я непремѣнно это сдѣлаю.
Маіорша молча пожала плечами, а Люси, сорвавъ еще двѣ розы, приколола одну въ волосы, а другую на грудь.
— Посмотрите, какъ Мерседесъ кокетливо, держится на лошади, — продолжала она. — Жаль только, что застѣнчивый учитель изъ почтенія не смѣетъ даже замѣтить это. Еслибъ только она знала, какъ синяя амазонка не идетъ къ ея желтому лицу! Впрочемъ, у нее никогда не было вкуса… и въ этомъ костюмѣ она ѣздитъ каждый день! Несчастная амазонка выцвѣла какъ сюртукъ стараго прикащика. Теперь это одна изъ ея прихотей — она щеголяетъ простотой. Горничная говоритъ, что она донашиваетъ платья до тряпокъ и спрятала всѣ драгоцѣнности до послѣдней запонки. А дома эта хлопчато-бумажная принцесса наряжалась въ брилліанты, какъ идолъ; смотрѣть было больно. Не собирается ли она въ монахини, какъ эта идіотка баронесса Шиллингъ?
Маіорша не отвѣтила ни слова и замахала письмомъ, вынутымъ изъ кармана.
Донна Мерседесъ стегнула лошадь и быстро подъѣхала къ терассѣ. Яркая краска разлилась по еи лицу, когда она вскрывала конвертъ; прочитавъ первыя строки, она нагнулась къ маіоршѣ и дрожащимъ отъ волненія голосомъ сказала ей тихо:
— Баронъ Шиллингъ сегодня вечеромъ вернется изъ Франціи.
Порывисто схватила она руку старухи и радостно посмотрѣла ей въ лицо. Потомъ положила письмо въ карманъ, повернула лошадь и, ласково поклонившись капризной Люси, поскакала по направленію къ городу.
XLI.
правитьУмная Лисица несла свою всадницу вдоль шоссе, потомъ по улицамъ и площадямъ, и наконецъ очутилась въ пустынномъ переулкѣ, у знакомой калитки сада. Она каждый день дѣлала прогулку по этой дорогѣ и всегда весело ржала у калитки шиллингсгофскаго парка, потому что ее тамъ баловали и ласкали.
Дверь въ ожиданіи донны Мерседесъ стояла, по обыкновенію, широко и гостепріимно открытою. Съ бьющимся сердцемъ въѣхала она въ густую тѣнь сосновой рощицы. Сегодня еще она могла быть въ саду и въ мастерской одна, а завтра…
Конюхъ пробѣжалъ сквозь каштановую аллею, чтобы помочь ей сойти съ лошади; онъ съ трудомъ удерживалъ плутовскую улыбку, которая играла на его лицѣ.
— А, вы уже знаете? сказала донна Мерседесъ, сходя съ сѣдла.
— Какъ-же, сударыня! Всѣ въ Шиллингсгофѣ чуть съума не сошли отъ радости, что, наконецъ, прошло долгое ожиданіе. Нѣтъ ничего ужаснѣе дома безъ хозяина.
Онъ повелъ Лисицу въ конюшню, а донна Мерседесъ постояла нѣсколько минутъ на площадкѣ около мастерской и окинула взглядомъ садъ, насколько онъ былъ видимъ.
— Останется-ли онъ доволенъ ея распоряженіями?
На Монастырскомъ дворѣ вмѣсто старыхъ безобразныхъ крышъ и полуразрушенныхъ стѣнъ возвышались красивыя аспидныя крыши, но онѣ были отодвинуты отъ дома съ колоннадой. Между этими двумя домами не было больше общей стѣны, которая давала-бы мѣсто дорогѣ мышей и привидѣній.
Маіорша, при продажѣ Монастырскаго двора, поставила условіемъ, что новый владѣлецъ долженъ построить себѣ домъ на другомъ, болѣе удаленномъ отъ Шиллингсгофа. мѣстѣ. Только этимъ путемъ позоръ, павшій на фамилію Вольфрамъ, пользовавшуюся такъ долго общимъ уваженіемъ, могъ быть мало-по-малу забытъ.
Теперешній владѣлецъ согласился уступить барону Шиллингу широкую полосу земли, которая, послѣ перенесенія дома, оказалась свободною. Такимъ образомъ старая безобразная стѣна, отдѣлявшая мѣщанское помѣстье бывшаго суконщика отъ рыцарскаго Шиллингсгофа, уступила мѣсто болѣе низкому, красивому забору, закрытому вьющимися растеніями, и прекрасный домъ итальянскаго стиля возвышался на площадкѣ, окруженный свѣтомъ и воздухомъ. Въ большомъ саду, за домомъ съ колоннами, на мѣстѣ безобразной колючей изгороди стояла красивая рѣшетка. Всѣ эти нововведенія дѣлались подъ наблюденіемъ донны Мерседесъ.
Баронъ Шиллингъ въ письмахъ сообщалъ ей свои идеи и намѣренія, и она старалась исполнять ихъ вѣрно и точно. Медленно, осматривая все критическимъ окомъ, шла она черезъ лужекъ къ дому съ колоннами. Шлейфъ амазонки она перекинула черезъ руку и подвинула на лобъ шляпу съ бѣлымъ развѣвающимся перомъ.
Лицо дѣвушки на пластинкѣ изъ слоновой кости, которую гордый отецъ послалъ черезъ океанъ, чтобы завоевать нѣмецкія сердца, было увлекательной красоты. Пріѣхавшая три года назадъ изъ-за моря женщина была прекрасна, какъ Ундина, но она отличалась гордостью и замкнутостью. Теперь нѣмецкій воздухъ придалъ ея желтоватому лицу свѣжесть и румянецъ; полная невыразимой прелести шла она мимо кустарниковъ и робко смотрѣла по восточной сторонѣ дома, все-ли сдѣлано по его желанію?
Онъ хотѣлъ, чтобы его фамильное помѣстье отличалось простотой и уютностью, и онъ былъ правъ, вполнѣ правъ, какъ и во всемъ. Съ верхняго этажа всѣ тюлевыя и кружевныя гардины были запакованы и отправлены въ Коблецъ, какъ и все штейнбрюковское.
Не осталось ни одной нитки, ни одного гвоздика, о которыхъ мамзель Биркнеръ не могла сказать съ увѣренностью, что они принадлежали Шиллингамъ. Мамзель Биркнеръ охотилась за всякимъ штейнбрюковскимъ перышкомъ, за всякимъ аптечнымъ пузырькомъ и все это изгонялось изъ Шиллингсгофа.
Баронъ Шиллингъ присылалъ мамзель Биркнеръ собственноручные рисунки мебели, которую желалъ пріобрѣсти для Шиллингсгофа, и деньги для ея пріобрѣтенія.
Но она ничего не покупала безъ совѣта донны Мерседесъ. Теперь въ большихъ окнахъ висѣли одноцвѣтныя шерстяныя занавѣски. Оттѣненная ими великолѣпная венеціанская рѣзьба отъ этого казалась еще изящнѣе.
Сегодня тишина окружала Шиллингсгофъ. Ни Биркнеръ, ни Антонъ, которыя обыкновенно выходили встрѣчать желанную гостью, теперь не появлялись. Онѣ, вѣроятно, были заняты въ кухнѣ и ледникѣ приготовленіемъ къ пріему хозяина.
Донна Мерседесъ вернулась снова на лужекъ и стала рвать свѣжіе полевые цвѣты. Какъ хорошо умѣла она ихъ группировать! Ромашка, одуванчики, бѣлые колокольчики, нѣсколько незабудокъ въ искуссныхъ рукахъ молодой женщины превратились въ красивый букетъ.
Кто-бы повѣрилъ, что гордая княгиня плантацій будетъ столько разъ нагибать спину, чтобы собирать этихъ дѣтей природы, которыхъ на родинѣ она топтала, не замѣчая ихъ существованія, и что она такъ жадно будетъ вдыхать ненавистный нѣмецкій воздухъ, какъ-будто только и могла жить этимъ пряннымъ, сосновымъ запахомъ. Букетъ былъ такъ великъ, что она едва держала его въ рукахъ. Донна Мерседесъ отправилась въ оранжерею, но дверь была заперта, и она поднялась, какъ и прежде часто дѣлала, по лѣстницѣ въ верхній этажъ.
Въ маленькой комнатѣ, въ которой баронъ Шиллингъ жилъ когда-то ради нее, она проводила по нѣсколько часовъ. Почти всѣ письма къ барону она писала здѣсь, у простого дубоваго стола.
Мамзель Биркнеръ и Анхенъ знали это и всегда заботились, чтобъ тамъ было что-нибудь прохладительное для гостьи, и теперь, на кругломъ столикѣ, покрытомъ бѣлоснѣжной скатертью, стояла хрустальная ваза со свѣжей земляникой.
Донна Мерседесъ бросила шляпу на стулъ и подобрала амазонку на висѣвшій на кушакѣ пажъ. Шляпа испортила ей прическу; вынимая шпильки изъ волосъ, она уронила косу, которая спустилась ниже колѣнъ. Донна Мерседесъ не замѣтила этого. Держа въ одной рукѣ серебряную тарелку, на которой стояла ваза съ ягодами, а въ другой букетъ, она спустилась по винтовой лѣстницѣ.
Теперь она была заботливая хозяйка въ полномъ смыслѣ слова. Пытливымъ взглядомъ осматривала она, въ порядкѣ-ли вещи, нѣтъ-ли на нихъ пыли и такъ-ли распредѣленъ свѣтъ въ мастерской открытыми въ извѣстныхъ мѣстахъ гардинами, какъ, по словамъ Анхенъ, онъ любитъ.
Онъ нѣсколько разъ поручалъ особенной заботливости своей корреспондентки мѣсто своего творчества, и она оберегала его, какъ святыню.
Теперь не осталось никакихъ слѣдовъ разрушенія, сдѣланнаго мстительною рукою женщины. Въ оранжереѣ тихо журчалъ одинъ большой фонтанъ и освѣжалъ воздухъ мастерской. Пальмы прекрасно разрослись и угрожали проломать стекляную крышу оранжереи. Глоцинія стояла вся въ цвѣту.
Донна Мерседесъ придвинула къ мольберту столикъ во вкусѣ рококо и поставила на него хрустальную вазу, потомъ вынула изъ шкафа высокую венеціанскую рюмку, наполнила ее водой и поставила на столикъ. Потомъ вытащила изъ кармана маленькій футляръ и робко положила на столъ.
Послѣдній разъ она открыла футляръ; лицо дѣвушки глянуло на нее гордымъ и меланхолическимъ взглядомъ.
Улыбаясь, она засунула этотъ футляръ глубоко въ середину букета и зеленые листья совсѣмъ закрыли его. Они не знали, что въ этомъ футлярѣ скрытъ знакъ раскаянія, которое чувствовала теперь обновленная, почти переродившаяся женская душа.
Она посмотрѣла съ довольнымъ видомъ на столикъ и медленно пошла, поправляя по пути то шкуру, чтобы она удобнѣе лежала у кресла, то нагибаясь, чтобы поднять случайно занесенную щепочку. При этомъ распустившаяся коса упала ей на грудь; она выпрямилась и подняла руки чтобы поправить ее.
— Въ какой восторгъ ты приводишь меня, чудная женщина! раздался вдругъ страстный голосъ изъ мастерской.
Она вскрикнула и пошатнулась, но уже почувствовала себя въ горячихъ объятіяхъ. Загорѣлое умное лицо съ прямымъ лбомъ наклонилось надъ нею и въ ея лицо смотрѣли глубокіе синіе глаза. Не владѣя больше собой, она обвила руками его шею и позволила покрыть лицо свое поцѣлуями.
— Злодѣй! Это непозволительный грабежъ! — говорила она освобождаясь. — Въ первую минуту испуга…
— Въ первую минуту, Мерседесъ? — сказалъ онъ, не выпуская ее. — Въ первую минуту испуга ты сдѣлалась моя? — Онъ засмѣялся свѣжимъ, здоровымъ смѣхомъ. — Неужели ты хочешь, чтобъ я повторилъ по всѣмъ правиламъ то, что мы давно читали между строками нашихъ писемъ?
— Нѣтъ, этого ты не долженъ дѣлать. Я знаю, что ты меня любишь своимъ честнымъ, задушевнымъ сердцемъ — проговорила она, и ея глаза горѣли тихимъ, ровнымъ свѣтомъ.
— Мерседесъ! — онъ повелъ ее на средину мастерской, освѣщенную свѣтомъ съ потолка. — Дай посмотрѣть на себя! Ты теперь совсѣмъ не та, которая когда-то возбуждала во мнѣ страсть и вмѣстѣ ненависть, которая непонятнымъ образомъ соединяла въ себѣ ангела и дьявола.
— Замолчи! Я говорила и дѣлала многое изъ противорѣчія, ради защиты отъ побѣдоноснаго равнодушнаго германца.
Она спрятала лицо на его груди.
— О, моя бѣдная, лишенная зрѣнія Мадонна! — Онъ вынулъ изъ шкафа когда-то спрятанное полотно. — Значитъ, глаза все-же говорили правду.
Она посмотрѣла на него удивленно.
— Да, твои глаза, Мерседесъ. Маленькая головка на пластинкѣ изъ слоновой кости… — Въ эту минуту онъ взглянула на букетъ. — О, я знаю, гдѣ могу я найти свою собственность Я видѣлъ, какъ ты шла черезъ лугъ и рвала цвѣты, видѣлъ потомъ, какъ ты спускалась съ лѣстницы. Я видѣлъ это изъ-за китайской ширмы и боялся, что громкіе удары сердца выдадутъ меня. Я видѣлъ, какъ ты снисходительно смотрѣла на свои дѣтскіе глаза, которые ты найдешь на всѣхъ моихъ лучшихъ картинахъ. Они выходили изъ подъ моей кисти помимо моей воли. Но вотъ ты явилась сама. Въ первую минуту ты овладѣла мною, какъ злой геній, я ненавидѣлъ эти огненные глаза съ ледянымъ выраженіемъ и вмѣстѣ обожалъ ихъ. Въ гнѣвѣ, я вычеркнулъ этотъ сфинксъ изъ моего сердца. И вдругъ… о, чудное превращеніе! Она хочетъ сдѣлаться моею, но вполнѣ-ли, Мерседесъ?
Онъ опустилъ вдругъ руки и отошелъ отъ нея съ глубокимъ вздохомъ.
— Это должно быть высказано! Ты живешь въ волшебномъ замкѣ, утопаешь въ роскоши и привыкла бросать деньги полными горстями. Какъ глубоко и искренно, какъ горячо я ни люблю тебя, это должно разлучить насъ.
— Ты заблуждаешься, — прервала его донна Мерседесъ, взявъ его руку и кротко улыбаясь. — Я буду ѣсть хлѣбъ, заработанный мужемъ, и носить тѣ платья, которыя онъ мнѣ дастъ. За это я хочу быть заботливой хозяйкой Шиллингсгофа и постараюсь устроить твой родной домъ по твоему желанію. Спроси Биркнеръ, способна-ли я на это? Но въ одномъ отношеніи я хотѣла-бы быть выше, Арнольдъ. Я хотѣла-бы быть женою художника, получить право присутствовать здѣсь съ тобою и раздѣлять твои идеи и планы. Если я дѣлаюсь женою знаменитаго человѣка, я хочу духовно жить одною съ нимъ жизнью.
Дальше она не могла говорить. Съ крикомъ радости онъ прижалъ ее къ себѣ и закрылъ ей ротъ поцѣлуемъ.
— Пойдемъ теперь въ наше будущее жилище. Я пріѣхалъ сегодня утромъ и видѣлъ уже, что ты вѣрно поняла меня.
Онъ открылъ оранжерею и они пошли по каштановой аллеѣ, которая видѣла столько горя и счастья. Они говорили о Іозефѣ и Паулинѣ, о маіоршѣ и Люси.
— Но на виллу мы будемъ ходить, — сказала донна Мерседесъ. — Тамъ будутъ жить бабушка и дѣти. Когда ты устанешь работать, мы отправимся туда и тамъ ты будешь моимъ гостемъ.
— Да, но только при скромномъ ужинѣ.
— Конечно, за скромнымъ ужиномъ на террасѣ. У меня есть тамъ драгоцѣнный кладъ; но онъ останется навсегда тамъ, въ моей гостинной. Держу пари, онъ для тебя будетъ имѣть больше привлекательности, чѣмъ теперь твоя невѣста.
— Позволь усомниться въ этомъ.
— Вотъ увидишь.
Онъ весело засмѣялся и повелъ ее внизъ по лѣстницѣ дома съ колоннами. Вдругъ двери, какъ волшебною силой, широко раскрылись. Домоправительница и Ганхенъ вышли изъ глубины сѣней и по лицу старой Биркнеръ текли слезы радости. Она была въ парадномъ чепцѣ, привезенномъ ея господиномъ изъ заграницы. Отъ волненія она не могла произнести заранѣе придуманнаго поздравленія и показала молча на дорогу, усыпанную цвѣтами, и на гирлянды цвѣтовъ на стѣнахъ..
— У моей Биркнеръ взглядъ Кассандры. Она угадала, что въ эту минуту войдетъ сюда невѣста.
Онъ положилъ руку на голову маленькой круглой фигурки и поцѣловалъ ее съ тѣмъ видомъ, какъ это дѣлалъ въ дѣтствѣ, когда она замѣняла ему мать.
Онъ повелъ невѣсту не въ будущіе покои своей жены, а въ большой залъ, куда двери были теперь открыты и дорога усѣяна цвѣтами, гдѣ висѣли портреты съ четырехугольными головами. Портретъ графа Крафта фонъ-Шиллинга былъ обвитъ вѣнками изъ сосновыхъ вѣтвей.
Сынъ его, обнявъ прекрасную стройную женщину, подошелъ къ важной солдатской фигурѣ, которая смотрѣла на приближающихся огненными глазами.
— Вотъ она, отецъ, дочь Луціана! сказалъ онъ торжественно, какъ будто сильная прекрасная рука могла теперь дать ему благословеніе, котораго онъ такъ желалъ. Жертва бѣднаго Исаака въ тысячу разъ вознаграждена. Доволенъ-ли ты?..
На улицѣ собралась толпа любопытныхъ и сквозь изящную рѣшетку любовалась на красивый фасадъ Шиллингсгофа, но никто изъ нихъ не подозрѣвалъ, что въ это время судьба его обитателей, послѣ такого невѣроятнаго сплетенія событій, пришла наконецъ къ счастливому концу.