Два благородных родственника (Шекспир; Каншин)/ДО

Два благородных родственника
авторъ Вильям Шекспир, пер. П. А. Каншин

Оригинал: англійскій, опубл.: 1634. — Перевод опубл.: 1893. Источникъ: Полное собрание сочинений в прозе и стихах В. Шекспира : в 12 т. / Перев. (в прозе) П.А. Каншина. Биогр. очерк Н.И. Стороженко. Примеч. П.И. Вейнберга и др. — 1-е изд. — СПб.: изд. Добродеева, 1893. — Т. 12. — (Прилож. к журн. «Живописное обозрение»). az.lib.ru

ДВА БЛАГОРОДНЫХЪ РОДСТВЕННИКА.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Тезей, герцогъ аѳинскій.

Пиритусъ, аѳинскій полководецъ.

Артезій, аѳинскій военачальникъ.

Палемонъ, Арситъ — племянники Креона, царя ѳивскаго.

Валерій, знатный ѳивянинъ.

Шесть рыцарей.

Герольдъ.

Тюремщикъ.

Женихъ дочери тюремщика,

Врачъ.

Братъ, Друзья — тюремщика.

Знатные.

Геррольдъ, школьный учитель.

Ипполита, амазонка, супруга Тезея.

Эмилія, ея сестра.

Три царицы.

Дочь тюремщика.

Прислужница Эмиліи.

Поселяне, гонцы, мальчикъ, палачъ, стража и свита, деревенскія дѣвушки. Гименей и нимфы.

Мѣсто дѣйствія: Аѳины и ихъ окрестности, кромѣ части перваго дѣйствія, происходящаго въ Ѳивахъ и ея окрестностяхъ.

ПРОЛОГЪ.

Игра на трубахъ.

Новая пьеса и дѣвственность очень похожи другъ на друга; многое въ зависимости отъ обоихъ; за обѣ даютъ много денегъ, если онѣ хороши. Хорошая пьеса, которая въ день своего брака краснѣетъ отъ скромности за свои сцены и боится утратить свою честь, подобна той, которая послѣ брачнаго ложа и волненій первой брачной ночи остается олицетвореніемъ стыдливости и представляетъ взгляду скорѣе дѣвственный видъ, чѣмъ утомленіе супруги. Желаемъ, чтобы то-же было и съ нашею пьесой, такъ какъ я увѣренъ, что у нея благородный отецъ, добродѣтельный, ученый, и никогда еще болѣе славнаго поэта не бывало между По и серебристымъ Трентомъ; повѣствованіе даетъ Чоссеръ, всѣми почитаемый, поэтому ему суждено дожить до вѣчности. Если мы посягнемъ на ея благородство, если первый звукъ, который услышитъ это дѣтище, будетъ свистъ, то какъ содрогнутся кости почтеннаго человѣка, и онъ воскликнетъ изъ-подъ земли: «Уберите подальше отъ меня безмозглую мякину этого писателя, который оскорбляетъ мои лавры и низводитъ мои славныя творенія ниже Робинъ-Гуда!» Мы выступаемъ именно съ этимъ опасеніемъ. Говоря откровенно, было-бы неосуществимымъ и слишкомъ честолюбивымъ дѣломъ сравняться съ нимъ. При нашей слабости, почти безъ дыханія отъ плаванія въ этихъ глубокихъ водахъ, протяните намъ только свои спасительныя руки, и мы вынернемъ и примемъ мѣры къ нашему спасенію. Вы услышите сцены, хотя и уступающія искусству Чоссера, но заслуживающія, быть можетъ, двухчасового скитанія. Миръ его праху! Веселье вамъ! Если эта пьеса не изгонитъ хоть на нѣкоторое время отъ насъ скуку, мы признаемъ свой неуспѣхъ столь подавляющимъ, что будемъ вынуждены ее оставить. (Музыка).

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Аѳины. Передъ храмомъ. Входятъ: Гименей съ зажженнымъ свѣтильникомъ; мальчикъ въ бѣломъ одѣяніи, идя впереди, несетъ и разбрасываетъ цвѣты; за Гименеемъ нимфа, окутанная въ своихъ косахъ, несетъ вѣнокъ изъ колосьевъ; затѣмъ Тезей, между двумя другими нимфами съ вѣнками изъ колосьевъ на головѣ; потомъ Ипполита, невѣста, ведомая Пиритусомъ и другою нимфою съ вѣнкомъ на головѣ и съ распущенными косами; за нею Эмилія, неся шлейфъ своего платья; Артезій и свита. Поютъ:

Розы, лишенныя шиповъ, царицы не однимъ лишь ароматомъ, но и своей окраскою; дѣвственныя гвоздики съ тончайшимъ запахомъ, изящныя, хотя и безъ запаха, маргаритки, сладчайшій ѳиміамъ, буквица бѣлая, страшная ночь весны, предвѣстница веселой весны, съ своею темною чашечкою. Растущія, точно въ колыбели, аврикулы, ноготки, на могилахъ цвѣтущіе, нарядныя ножки жаворонка. Вы всѣ, сладчайшія дѣти дорогой природы, преклонитесь къ стопамъ новобрачныхъ, благословляя ихъ чувства (бросаютъ цвѣты), чтобы ни одинъ ангелъ выси, ни одна птица, пѣвчая или прекрасная, не отсутствовали здѣсь. Чтобы ни ворона, ни злословная кукушка, ни зловѣщій воронъ, ни сѣдая галка, ни болтливая сорока не смѣли сѣсть или пѣть надъ нашимъ брачнымъ домомъ и принести съ собою какую-либо ссору, но летѣли-бы отсюда прочь.

Входятъ три царицы, въ черномъ, съ запятнанными покрывалами съ царскими коронами на головахъ. Первая царица падаетъ къ ногамъ Тезея, вторая — передъ Ипполитою, третья — передъ Эмиліею.

1-я царица. Во имя милосердія и истиннаго благородства, выслушайте меня, отнеситесь ко мнѣ нелицепріятно!

2-я царица. Во имя вашей матери, если хотите, чтобы изъ плодоносной утробы вашей изошло прекрасное потомство, выслушайте меня, отнеситесь ко мнѣ благосклонно.

3-я царица. Ради любви того, кого Юпитеръ предназначилъ къ почести вашего ложа, во имя дѣвственной чистоты, будьте заступницею насъ и нашихъ бѣдствіи! Это доброе дѣло сотретъ изъ книги проступковъ все, за что вы внесены въ нее.

Тезей. Печальная дама, встаньте.

Ипполита. Встаньте.

Эмилія. Не преклоняйте колѣни предо мною! Всякая женщина, которой я могу помочь въ несчастіи, привлекаетъ меня къ себѣ.

Тезей. Въ чемъ же ваша просьба? Отвѣчайте вы за всѣхъ.

1-я царица. Мы три царицы, повелители которыхъ пали жертвою злобы жестокаго Креона и сдѣлались на мрачныхъ ѳивскихъ поляхъ добычею клюва вороновъ, когтей коршуна и прожорливыхъ воронъ. Онъ не допустилъ насъ сжечь ихъ останки, положить въ урны ихъ прахъ, ни устранить позоръ ихъ разложенія подъ оскорбленнымъ взоромъ священнаго Феба; онъ хочетъ заразить вѣтеръ міазмами отъ тѣлъ нашихъ убитыхъ государей. О, милосердія, герцогъ! Ты очищающій землю, обнажи свой страшный всѣмъ мечъ, оказавшій міру столько услугъ; верни намъ кости нашихъ умершихъ царей, чтобы мы могли погребсти ихъ. И въ своей неисчерпаемой добротѣ вспомни, что мы для нашихъ вѣнчанныхъ головъ не имѣемъ иного крова, какъ тотъ, который имѣетъ левъ и медвѣдь, сводъ всего міра.

Тезей. Не преклоняйте колѣнъ, прошу васъ. Я былъ поглощенъ вашимъ разсказомъ и допустилъ нашимъ колѣнамъ утомиться. Узнавъ о роковой судьбѣ вашихъ умершихъ супруговъ, скорбь испытываемая много, возбуждаетъ ко мнѣ жажду мщенія за нихъ. Царь Капанейсій былъ вашимъ супругомъ; въ тотъ денъ, когда онъ долженъ былъ вѣнчаться съ вами, въ тоже время года какъ теперь со мною, я встрѣтилъ вашего жениха у алтаря Марса; вы были тогда прекрасны. Покровъ Юноны не былъ лучше вашихъ локоновъ и не гуще прикрывалъ ее; вашъ вѣнокъ не былъ ни смятымъ, и увядшимъ. Вамъ улыбалось фортуна съ ямочками на щекахъ; нашъ родственникъ Геркулесъ, болѣе слабый, чѣмъ вашъ взглядъ тогда, клалъ въ сторону свою палицу, опускаясь на немейскую шкуру и клянясь, что его силы истощаются. О скорби! о время! Страшные разрушители, вы, значитъ, все поглощаете?

1-я царица. О, я надѣюсь, что какой-нибудь богъ вложилъ свое милосердіе въ ваше существо, чтобы привить вамъ свою силу и создать въ васъ нашего спасителя!

Тезей. Не стойте на колѣняхъ, вдова! Преклоняйте ихъ предъ шлемоносной Беллоною и молитесь за меня, вашего воина. — Я взволнованъ (отворачивается).

2-я царица. Высокочтимая Ипполита, доблестная амазонка, поразившая щетинистаго кабана; ты, которая своею столь же крѣпкою и бѣлою рукою, обратила-бы человѣка въ плѣнника женскаго пола, если-бы здѣсь присутствующій твой повелитель, рожденный, чтобы поддержать твореніе въ присужденной ему природою іерархіи, не привелъ тебя въ границы, которыя мы уже переступали, покоривъ и твою силу, и твою любовь. О, воительница, дарствующая состраданіе въ противовѣсъ суровости, ты, имѣющая нынѣ — я это знаю больше власти надъ Тезеемъ, чѣмъ онъ когда-либо имѣлъ надъ тобою, ты, располагающая его могуществомъ и его любовью, рабски подчиненною твоимъ словамъ, драгоцѣнное зеркало женщинъ, проси у него для насъ, сожженныхъ пылающею войною, освѣжающую тѣнь его меча! Умоли его простереть ее надъ нашими головами, говори ему со всѣми переливами женскаго голоса, какъ будто ты была-бы одною изъ насъ трехъ; заплачь лучше, чѣмъ не успѣть, преклони за насъ колѣно, но не касайся земли долѣе, чѣмъ это дѣлаетъ пораженная голубка и скажи ему, что бы ты сдѣлала, если бы видѣла его лежащимъ на полѣ брани, съ обращенными къ солнцу зубами скрежещащими лунѣ.

Ипполита. Несчастная дама, перестаньте; я такъ же охотно приступлю съ вами къ этому доброму дѣлу, какъ и къ тому, которое я собиралась исполнить въ эту минуту, а между тѣмъ я еще никогда ничего такъ охотно не дѣлала. Мой повелитель взволнованъ вашею скорбью до глубины души. Оставимъ его размышлять; я тотчасъ переговорю съ нимъ.

3-я царица (къ Эмиліи). Моя мольба оставалась заледенѣлою, но, растаявъ въ пламени горя, она обратилась въ слезы: поэтому скорбь, которой не достаетъ словъ, разражается въ рыданіяхъ, тѣмъ болѣе сильныхъ.

Эмилія. Встаньте, прошу васъ! Ваши страданія изображены на вашихъ щекахъ.

2-я царица. О, горе! Вы не можете прочесть ихъ тамъ, гораздо дальше, сквозь мои слезы, можете вы узрѣть ихъ, какъ изборожденные камешки на днѣ прозрачнаго ручья. Не, сударыня! желающій постичь всѣ сокровища міра долженъ также узнать ихъ центръ; желающій постигнуть во мнѣ малѣйшее мученіе, долженъ забросить свою удочку за моимъ сердцемъ. Простите мнѣ! необычайная печаль, обостряющая нѣкоторые умы, повергаетъ меня въ безуміе.

Эмилія. Прошу васъ, ни слова больше, прошу васъ. Тотъ, кто, стоя подъ дождемъ, не видитъ и не чувствуетъ его, не знаетъ, что значитъ быть мокрымъ или сухимъ! Если-бы вы были наброскомъ какого-либо художника, то я-бы купила васъ, какъ раздирательное зрѣлище, чтобы закалить себя противъ смертельнаго горя. Но, увы, естественная сестра нашего рода, ваше горе поражаетъ меня такъ сильно, что оно должно отразиться на сердцѣ моего брата и согрѣть его до состраданія, будь оно каменное. Прошу васъ, успокойтесь!

Тезей. Впередъ, въ храмъ! Не нарушимъ ни одной подробности священной церемоніи.

1-я царица. Эта церемонія будетъ болѣе продолжительна и стоитъ дороже, чѣмъ умоляемая нами война. Вспомните, что ваша слава звучитъ въ ушахъ всего міра, что дѣлаемое вами не дѣлается безразсудно, что ваша первая мысль лучше трудолюбиваго размышленія другихъ, что ваше намѣреніе сильнѣе ихъ дѣйствій; но, о, Юпитеръ! ваши дѣйствія, какъ только они начинаются, подобно морскому орлу, бросающемуся на рыбу, поражаютъ ее еще прежде, чѣмъ дотронуться! Вспомните дорогой герцогъ, какія ложа имѣютъ наши убитые мужья?

2-я царица. Какое мученіе для нашего ложа, что наши мужья лишены ихъ.

3-я царица. Они не имѣютъ смертнаго одра. Даже тѣмъ, кто, утомленные свѣтомъ этого міра, оказались съ помощью веревокъ, ножей, яда, пропастей, по отношенію къ себѣ самыми ужасными орудіями смерти, — людское милосердіе даруетъ немного тѣни и земли.

1-я царица. Между тѣмъ какъ наши мужья лежатъ подъ палящимъ солнцемъ, покрытые волдырями. А они были при жизни хорошими царями!

Тезей. Это правда. Я дамъ вамъ утѣшеніе устроить могилы для вашихъ умершихъ мужей; чтобы это исполнить, будетъ небольшое дѣло съ Креономъ.

1-я царица. И теперь это дѣло само собою напрашивается. Оно должно быть исполнено теперь-же! Завтра пылъ пройдеть. Тогда безполезный трудъ не получитъ иной награды, кромѣ собственнаго пота. Теперь Кереонъ въ совершенномъ спокойствіи; онъ и не помышляетъ, что мы предъ твоимъ могуществомъ, орошая своими слезами нашу святую мольбу, чтобы сдѣлать ее еще болѣе яркою.

2-я царица. Теперь вы можете настигнуть Креона опьяненнымъ своею побѣдою.

3-я царица. И его войско, пресыщенное хлѣбомъ и мясомъ и лѣнью.

Тезей. Артезій, ты, лучше всѣхъ знающій, какъ поступить для успѣха въ этомъ дѣлѣ, возьми въ надлежащемъ числѣ наши лучшія силы.въ то время.какъ мы совершимъ великое дѣло жизни, — смѣлый приступъ брачной судьбы.

1-я царица. Вдовствующія царицы, будемъ вдовами своихъ страданій! Эта отсрочка предоставляетъ насъ голоду надежды.

Всѣ царицы. Прощайте!

2-я царица. Мы пришли не во-время! но можетъ-ли отчаяніе — какъ лишенная заботъ разсудительность — избирать благопріятнѣйшее время для своихъ самыхъ страстныхъ моленій?

Тезей. Но, милыя дамы, дѣло, къ которому я приступаю теперь, для меня важнѣе любой войны; оно важнѣе для меня всѣхъ моихъ предшествующихъ дѣяній и тѣхъ, которыя мнѣ еще надлежитъ осуществить.

1-я царица. Это равносильно тому, чтобы сказать, что наше дѣло будетъ заброшено! (указывая на Ипполиту). Когда ея руки, способныя удержать Юпитера вдали отъ сонма боговъ, обнимутъ тебя при блѣдномъ свѣтѣ луны, когда ея вишненыя губы прильнутъ къ твоимъ опьянѣлымъ устамъ, подумаешь-ли ты тогда о царяхъ, которые разлагаются, или о царицахъ, которыя плачутъ? Какая тебѣ будетъ забота отъ того, что мы больше не будемъ чувствовать, когда ты ощутишь то, что способно заставить Марса забросить свой барабанъ? Если ты только проведешь съ нею ночь, одну лишь ночь, то каждый часъ этой ночи задержитъ тебя заложникомъ на сотню другихъ, и помнить ты будешь только о наслажденіяхъ, къ которымъ манитъ тебя этотъ пиръ.

Ипполита (преклоняя колѣна). Хотя мало вѣроятно, чтобы вы испытали подобные восторги, вы, быть можетъ, будете недовольны, что я поддержу это ходатайство, но я думаю, что еслибы воздержаніемъ отъ счастья, которое только усиливаетъ желанія, а не облегчаетъ страшныхъ страданій, требующихъ немедленнаго врачеванія, я навлеку на себя порицаніе всѣхъ женщинъ. Поэтому, государь, я сдѣлаю пробу своимъ мольбамъ, предполагая, что онѣ имѣютъ нѣкоторую силу, — если-же нѣтъ, то я рѣшилась навсегда замолчать ихъ въ себѣ. Отложи настоящую церемонію и облеки свое сердце въ панцырь и обвей имъ шею, мнѣ принадлежащія и которыя я великодушно одолжаю, чтобы оказать услугу этимъ бѣднымъ царицамъ.

Всѣ царицы (Эмиліи). Скорѣе, на помощь! Наше дѣло требуетъ вашего колѣнопреклоненія.

Эмилія (становясь на колѣни). Если-бы не удовлетворите просьбы моей сестры съ тѣмъ-же великодушіемъ и поспѣшностью, съ которыми она заявила ее, никогда не осмѣлюсь я что-либо просить у васъ, никогда не рѣшусь выйти замужъ.

Тезей. Прошу васъ, встаньте! Я самъ прошу себя сдѣлать то, о чемъ вы колѣнопреклоненно молите меня. Пиритусъ, отведи новобрачную! Молите боговъ о моемъ успѣхѣ и возвратѣ, ничего не опустите въ этомъ важнѣйшемъ дѣлѣ. Царицы, слѣдуйте за своимъ воиномъ! (Къ Артезію). Идите, какъ я уже сказалъ, и соединитесь съ нами на берегу Аудиса съ тѣми силами, которыя удастся собрать; тамъ мы найдемъ половину войска для вѣрнаго предпріятія. — Такъ какъ нашъ лозунгъ «поспѣшность», то я запечатлѣваю этотъ поцѣлуй на твоихъ алыхъ губахъ (цѣлуетъ Ипполиту), прими его, дорогая, какъ мой залогъ. — Идите впередъ, я хочу видѣть, что ты отправился (Артезій уходитъ со свитою).-- Прощайте, прекраснѣйшая сестра. Пиритусъ, наблюди за пиромъ, чтобы его не сократили ни на одинъ часъ.

Пиритусъ. Государь, я слѣдомъ направляюсь за вами; торжество не можетъ достойно состояться до вашего возвращенія.

Тезей. Братъ, приказываю не двигаться изъ Аѳинъ. Мы вернемся раньше, чѣмъ окончится торжество, отъ котораго прошу ничего не убавлять. Еще разъ, прощайте всѣ.

1-я царица. Такимъ образомъ ты навсегда оправдаешь мірскую молву.

2-я царица. И достигнешь божественности, равной Марсу.

3-я царица. Если она еще не превзойдетъ ея, потому что ты, хотя и смертный, умѣешь побороть свои страсти божественнымъ почестямъ, тогда какъ боги сами, говорятъ, стонутъ подъ гнетомъ страстей.

Тезей. Если мы хотимъ быть мужчинами, будемъ поступать такъ; если мы поддадимся чувствительности, то утратимъ человѣческое имя. Мужайтесь, сударыни! Теперь мы направимся за утѣшеніями вамъ (Уходятъ. Музыка).

СЦЕНА II.

Дворецъ въ Ѳивахъ. Входятъ: Палемонъ и Арситъ.

Арситъ. Дорогой Палемонъ, ты болѣе дорогой для не дружбою чѣмъ кровнымъ родствомъ; ты ближайшій мнѣ родственникъ, ты еще не привыкъ къ преступленіямъ этого міра. Оставимъ градъ Ѳивскій и его соблазны, чтобы не омрачать болѣе сіянія нашей юности! Здѣсь мы обрѣтемъ столько же стыда жить въ воздержаніи, будто бы это было и прелюбодѣйствіи; потому что не плыть по теченію грози намъ гибелью или, по меньшей мѣрѣ, утомленіемъ въ тщетныхъ усиліяхъ, а слѣдовать общему теченію приведетъ насъ въ водоворотъ, въ которомъ намъ придется крутиться подъ угрозою утонуть; въ случаѣ-же благополучнаго исхода нашею наградою была бы ослабѣвшая жизнь.

Палемонъ. Твой совѣтъ подтверждается примѣромъ. Какія страшныя развалины видимъ мы бродящими по Ѳивамъ, съ того самаго дня, какъ мы стали посѣщать школу! Увѣчье и лохмотья — вотъ награда воину, который намѣчалъ какъ цѣль своей доблести, почетъ и золотые слитки, — ихъ-то онъ и не получаетъ, хотя и заслужитъ, и онъ униженъ миромъ, во имя котораго сражался! Кто же будетъ приносить жертвы на заброшенный алтарь Марса? Сердце мое обливается кровью при видѣ такихъ людей, ни готовъ пожелать, чтобы гордою Юноною снова овладѣла ревность для того, чтобы дать дѣло воинамъ и чтобы, освобожденный отъ полнокровья міръ почувствовалъ возвращеніе состраданія въ свое сердце, теперь такое жестокое, болѣе жестокое, чѣмъ можетъ быть ссора или война.

Арситъ. Не далеко ты заходишь? Не видимъ ли мы въ извилистыхъ проулкахъ Ѳивъ еще другихъ развалинъ, кромѣ воиновъ? Твои слова заставляли сначала предположить, что ты замѣтилъ униженіе болѣе чѣмъ одного сословія. Не найдешь-ли ты болѣе ничего, что было-бы способно, кромѣ поруганнаго воина, возбудить твою жалость?

Палемонъ. Какже. Я жалѣю нужду вездѣ, гдѣ вижу ее, но особенно тогда, если она въ награду за тяжкій и славный трудъ получаетъ только холодное пренебреженіе.

Арситъ. Не объ этомъ хотѣлъ я говорить: трудъ — заслуга, не пользующаяся почетомъ въ Ѳивахъ. Я говорилъ объ опасностяхъ для насъ оставаться въ Ѳивахъ, если мы желаемъ сохранить нашу честь; здѣсь всякое зло имѣетъ окраску добра, всякое кажущееся добро есть несомнѣнное зло; не быть въ точности похожимъ на прочихъ влечетъ опасность сдѣлаться совершенно чуждымъ или нѣчто въ родѣ чудовища.

Палемонъ. Въ нашей власти, если только мы не признаемъ себя послѣдователями обезьянъ, оставаться хозяевами своего образа дѣйствій. Что мнѣ за надобность перенимать походку другого, которую нельзя уловить добросовѣстнымъ способомъ? или увлекаться рѣчью третьяго, когда я могу разумно и вѣрно объясняться, говоря собственнымъ языкомъ? Неужели я обязанъ по какому-либо благородному долгу слѣдовать за тѣмъ, который благополучно слѣдуетъ за своимъ портнымъ, пока въ одинъ прекрасный день его самого не станетъ преслѣдовать портной? Или скажи мнѣ, почему осуждается мой цирюльникъ, а съ нимъ вмѣстѣ и мой несчастный подбородокъ, если борода моя подстрижена не по излюбленному образцу? Какой законъ опредѣляетъ разстояніе отъ моей шпаги до моего бедра и заставляетъ меня раскачивать ее рукою и ходить по улицѣ на носкахъ, когда нѣтъ грязи? Или я буду въ упряжи переднею лошадью, или я вовсе отказываюсь везти по чужому слѣду. Впрочемъ эти мелкіе уколы не нуждаются въ подорожникѣ, но боль раздражающая мнѣ грудь почти до самаго сердца, это…

Арситъ. Нашъ дядя Креонъ.

Палемонъ. Онъ, самый необузданный тиранъ, чьи успѣхи побуждаютъ не страшиться неба, внушая пороку, что нѣтъ ничего внѣ его власти; заражающій вѣру лихорадкою и вызывающій измѣнчивую судьбу, предназначающій свойства всѣхъ людей для своихъ прихотей и поступковъ; требующій для себя службу людей и все, чего они достигнутъ: славу и добычу; не страшащійся дѣлать зло и отступающій передъ добромъ. Пусть піявки высосутъ изъ моихъ жилъ всю кровь, ему родственную, и пусть онѣ отпадутъ подальше отъ меня съ этою заразою.

Арситъ. Братъ — чистая душа, покинемъ его дворъ, чтобы ни въ чемъ не раздѣлять его откровенный позоръ; потому что на молоко имѣетъ вліяніе пастбище, и намъ пришлось-бы быть мятежниками или негодяями и быть ему родственниками не только по крови, но и по нраву.

Палемонъ. Совершенно вѣрно! Мнѣ кажется, что эхо его злодѣяній заглушило небесную справедливость: крики вдовъ возвращаются въ ихъ грудь, не достигая слуха боговъ. — Валерій!

Входятъ Валерій.

Валерій. Васъ зоветъ царь; имѣйте только свинцовыя ноги, пока не пройдетъ приступъ его ярости. Злоба Феба, когда онъ сломалъ свой кнутъ и вознегодовалъ на солнечныхъ коней, не больше, какъ тихій шепотъ въ сравненіи съ этимъ грохочущимъ гнѣвомъ.

Палемонъ. Его приводить въ движеніе малѣйшій вѣтеръ. Но что же случилось?

Валерій. Тезей, одна угроза котораго вселяетъ страхъ, послалъ ему смертельный вызовъ, поклявшись разрушеніемъ Ѳивъ; онъ идетъ, чтобы осуществить обѣщаніе своего негодованія.

Арситъ. Пусть подойдетъ. Если мы не боялись въ его лицѣ самихъ боговъ, то намъ онъ не причинилъ бы ни малѣйшаго страха. Но какой человѣкъ можетъ сохранить въ нашемъ положеніи хоть третью часть своей доблести, когда въ основѣ поступковъ лежитъ сознаніе, что не онъ правъ?

Палемонъ. Оставимъ эти разсужденія! Теперь наши услуги нужны не Тереону, а Ѳивамъ. Поэтому оставаться въ сторонѣ было бы безчестнымъ, сражаться противъ него — мятежомъ; мы должны, слѣдовательно, быть въ его рядахъ на произволъ нашей судьбы, опредѣлившей наше послѣднее мгновеніе.

Арситъ. Да, мы это обязаны. Говорятъ-ли, что война уже объявлена, или что она будетъ, въ случаѣ отказа поставленныхъ условій?

Валерій. Она началась. Объявленіе объ этомъ появилось одновременно съ передачею вызова.

Палемонъ. Пойдемъ къ королю. Будь у него хоть четверть того почета, которымъ окруженъ его врагъ, кровь, которую мы готовы проливать, была бы для его блага; вмѣсто того, чтобы быть истраченной непроизводительно, она была бы ставкою цѣлаго сокровища. Но увы! наши руки не руководятся нашими сердцами, на кого же долженъ пасть роковой ударъ?

Арситъ. Пусть событія, непогрѣшимый вершитель, намъ это укажутъ, когда намъ предстоитъ все узнать, и пойдемъ но знаку нашей судьбы.

СЦЕНА III.

Передъ воротами въ Аѳинахъ. Входятъ: Пиритусъ, Ипполита и Эмилія.

Пиритусъ. Не далѣе.

Ипполита. Прощайте, сударь. Передайте мои пожеланія нашему славному принцу; я не смѣю подвергать сомнѣнію его успѣхъ, тѣмъ не менѣе я желаю ему преисполненности могущества, что дозволило бы ему, въ случаѣ надобности, осилить неблагопріятную судьбу. Торопитесь къ нему! Никогда подмога не затрудняла хорошихъ начальниковъ.

Пиритусъ. Хотя я и знаю, что его океанъ не нуждается въ моей тощей каплѣ, — я все-таки желаю, чтобы и она принесла ему свою дань. — Дорогая дѣвушка, пусть возвышенныя чувства, которыя внушаетъ небо своимъ избраннымъ созданіямъ, продолжаютъ царить въ твоемъ сердцѣ.

Эмилія. Благодарю васъ! Напомните обо мнѣ моему царственному брату! Ради его торжества я буду молить великую Беллону, а такъ какъ въ нашемъ земномъ мірѣ просьбы безъ подарковъ остаются непонятыми, я принесу ей въ жертву нѣчто, что, я увѣрена, тронетъ ее. — Наши сердца въ войскѣ Тезея, въ его палаткѣ.

Ипполита. Въ его груди! Мы сами были воинами и не умѣемъ плакать, когда наши друзья надѣваютъ свой шлемъ или пускаются въ море, когда намъ говорятъ о дѣтяхъ, проткнутыхъ копьемъ, какъ вертеломъ, или о женщинахъ, которыя прежде, чѣмъ съѣсть своихъ дѣтей, сварили ихъ въ горькихъ слезахъ, пролитыхъ при убійствѣ. Если вы ждете отъ насъ этихъ бабьихъ волненій, то мы навсегда задержимъ васъ здѣсь.

Пиритусъ. Миръ съ вами, подобно тому, какъ я стремлюсь на эту войну! Ей болѣе уже нечего будетъ требовать себѣ (Уходитъ).

Эмилія. Какъ влечетъ его нетерпѣніе къ своему другу! Съ самаго отъѣзда Тезея игры, требующія обдуманности и ловкости, едва обращали на себя его вниманіе; выигрышъ не дѣлаетъ его сосредоточеннымъ, ни проигрышъ — осторожнымъ. Одно дѣло развлекаетъ его руку, другое — заботитъ; его голову, и его вниманіе равнодушно бодрствуетъ надъ этими столь несхожими близнецами. Наблюдали-ли вы за нимъ со времени отъѣзда нашего государя?

Ипполита. Съ большимъ вниманіемъ, и я полюбила его за это. Они оба вмѣстѣ бывали во многихъ гибельныхъ и непріятныхъ положеніяхъ, преодолѣвая нужду и опасности; они переправлялись черезъ потоки, изъ которыхъ малѣйшій наводилъ ужасъ своею силою и рокочущею стремительностью; они вмѣстѣ сражались тамъ, гдѣ сама смерть сидѣла въ засадѣ, — и судьба вернула ихъ съ побѣдою обратно. Узелъ ихъ дружбы завязанъ, спутанъ, переплетенъ съ такою искренностью и терпѣніемъ, столь искусною рукою, что онъ можетъ износиться, но не развязаться. Я думаю, что Тезей, раздѣливъ пополамъ свою совѣсть и воздавая справедливость обѣимъ сторонамъ, не съумѣетъ рѣшить, кого онъ любитъ болѣе: Пиритуса или самого себя.

Эмилія. Внѣ сомнѣнія, что онъ имѣетъ еще болѣе сильную привязанность, и разумъ не можетъ отрицать, что это ты. Я помню время, когда у меня была подруга игръ; ты была на войнѣ, когда она осчастливила могилу, возгордившуюся служить ей ложемъ, и простилась съ луною, поблѣднѣвшей при этомъ прощальномъ привѣтѣ; каждой изъ насъ было тогда по одиннадцати лѣтъ.

Ипполита. Это — Флавина.

Эмилія. Да. Ты говоришь о дружбѣ Пиритуса и Тезея. Ихъ дружба глубже, она умѣряется большою зрѣлостью, скрѣпляется болѣе сильнымъ разсужденіемъ, и можно сказать, что необходимость, которую они встрѣчаютъ другъ въ другѣ, орошаетъ корни ихъ привязанности; но я, и та, о которой я говорю, вздыхая, мы были невинными созданіями; мы любили и, подобныя стихіямъ, которыя, не зная, какъ и почему достигаютъ рѣдкихъ воздѣйствій своимъ сочетаніемъ, наши души были слиты одна съ другою: что она любила, одобрялось мною; чего не любила, подвергалось осужденію безъ всякихъ дальнѣйшихъ основаній. Если я срывала цвѣтокъ и помѣщала его на своей груди, тогда еще только начинавшей наполняться, — она стремилась скорѣе получить такой-же цвѣтокъ, чтобы положить его въ ту невинную колыбель, гдѣ онъ, какъ фениксъ, умиралъ въ благоуханіи! На моей головѣ не было наколки, которая не послужила-бы ей образцомъ. Всегда очаровательныя прихоти ея самаго небрежнаго одѣянія я всегда перенимала для своихъ лучшихъ нарядовъ. Если мое ухо схватывало тайкомъ какой-нибудь новый мотивъ, и я его шутя напѣвала, то это былъ припѣвъ, на которомъ ея мысль останавливалась, чтобы его до ночи повторять. И заключеніе этого разсказа, хорошо извѣстное всѣмъ невиннымъ душою, — вытекающее изъ него, какъ отпрыскъ древней важности, таково: истинная привязанность между дѣвушкою и дѣвушкою можетъ быть сильнѣе, чѣмъ между лицами разныхъ половъ.

Ипполита. Ты едва переводишь дыханіе, и все твое быстрое словоизверженіе имѣло лишь цѣлью объявить, что, подобно молодой Флавинѣ, ты никогда не полюбишь никого, носящаго имя мужчины.

Эмилія. Я увѣрена, что нѣтъ.

Ипполита. О, слабая сестра! признавая, что ты вѣришь сама себѣ, и не могу повѣрить тебѣ, какъ не могу я полагаться на желаніе больного, имѣющаго отвращеніе къ тому, что проситъ. Но, разумѣется, сестра моя, будь я въ томъ возрастѣ, когда ты могла бы меня убѣдить, ты наговорила достаточно, чтобы вызвать меня изъ объятій благороднаго Тезея. Я ухожу, чтобы вознести мольбы о его успѣхѣ, твердо убѣжденная, что я предпочтительно передъ его Пиритусомъ, занимая высшее мѣсто въ его сердцѣ.

Эмилія. Я не возражаю противъ твоей увѣренности, но остаюсь при своемъ мнѣніи (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Поле передъ Ѳивами. За сценою шумъ битвы, затѣмъ отступленіе. Музыка. Потомъ входитъ побѣдоносный Тезей, герольдъ и свита. Три царицы встрѣчаютъ Тезея и падаютъ ницъ передъ нимъ.

1-я царица. Да не померкнетъ ни одна звѣзда для тебя.

2-я царица. Пусть небо и земля всегда благопріятствуютъ тебѣ.

3-я царица. На всѣ пожеланія счастья, которыя могутъ посыпаться на твою голову, я говорю «аминь!»

Тезей. Безпристрастные боги, съ высоты небесъ взирающіе на насъ, свое смертное стадо, и узнающіе заблудшихся, караютъ ихъ въ свой часъ. Идите собрать останки своихъ убитыхъ царей и почтите ихъ тройного церемоніею! Чтобы не допускать никакого пробѣла въ благочестивыхъ обычаяхъ, мы сами готовы участвовать въ нихъ. Мы изберемъ уполномоченныхъ, которые должны возстановить васъ въ вашихъ нравахъ и завершить дѣло, которое наша поспѣшность оставляетъ незаконченною. Итакъ, прощайте и пусть благодатныя очи неба взглянутъ на васъ (Царицы уходятъ).

Входятъ: Палемонъ и Арситъ, несомые на носилкахъ.

Что это за плѣнники?

Герольдъ. Знатныя лица, какъ объ этомъ можно судить но ихъ облаченію. Люди изъ Ѳивъ говорили намъ, что это дѣти двухъ сестеръ, племянники царя.

Тезей. Клянусь шлемомъ Марса, я видѣлъ ихъ во время битвы, подобныхъ двумъ львамъ, съ слѣдами рѣзни, пробивающихъ бреши среди моего смущеннаго войска; это было зрѣлище, достойное взора бога. Что отвѣтилъ мнѣ плѣнный, у котораго я спросилъ объ ихъ имени?

Герольдъ. Кажется, что ихъ зовутъ: Арситъ и Палемонъ.

Тезей. Именно, они самые, они самые! — и они не убиты?

Герольдъ. Они едва-ли въ состояніи жить. Еслибы ихъ взяли въ плѣнъ, прежде чѣмъ они получили свои послѣднія раны, ихъ еще было-бы можно спасти. Впрочемъ, они еще дышатъ и носятъ названіе мужей.

Тезей. И обходитесь съ ними, какъ съ мужами! Осадокъ такихъ людей въ милліонъ разъ выше вина другихъ. Чтобы всѣ наши врачи собрались для ихъ леченія; не скупитесь на наши драгоцѣннѣйшія благовонія, тратьте ихъ! Въ нашихъ глазахъ ихъ жизнь имѣетъ больше цѣны. чѣмъ всѣ Ѳивы. Я предпочелъ-бы видѣть ихъ мертвыми, чѣмъ знать ихъ освободившимся отъ плѣна и, какъ сегодня поутру, здоровыми и независимыми, но мнѣ въ сорокъ тысячъ разъ пріятнѣе видѣть ихъ въ моей власти, чѣмъ во власти смерти. Унесите ихъ скорѣе подальше отъ этого свѣжаго воздуха, смертельнаго для нихъ, и окружите ихъ всѣми попеченіями, которыя человѣкъ можетъ оказать человѣку, и даже болѣе того, ради моей славы! Съ тѣхъ поръ, какъ я позналъ тревоги бѣшенства, требованія дружбы, домогательства любви, страсти, бремя возлюбленной, — стремленіе къ свободѣ, порывистое и безумное, внушило мнѣ цѣлью идеалъ, котораго природа не можетъ достигнуть безъ многихъ жертвъ и колебаній, безъ многихъ усилій разума. Ради любви къ вамъ и блага великаго Аполлона, пусть наши лучшіе врачи проявятъ свои глубочайшія знанія! — Войдемъ въ городъ, откуда, собравъ разсѣявшихся, мы двинемся въ Аѳины, впереди нашего войска (Музыка. Уходятъ; свита уноситъ Палемона и Арсита).

СЦЕНА V.

Другая часть того-же поля, болѣе отдаленная отъ Ѳивъ. Входятъ царицы съ гробами своихъ мужей въ похоронной процессіи. Поютъ:

Несите урны и благовонія, вздохи и рыданія затемняйте день. Пусть будетъ наша скорбь мрачнѣе смерти! Благовонія и факелы, крики отчаянія, священные сосуды, полные слезъ, стоны, раздирающіе смущенный воздухъ. Размножайтесь, признаки торжественнаго траура, являясь врагами быстроглазому веселью! Сюда мы созываемъ однѣ только печали.

3-я царица. Этотъ похоронный путь ведетъ васъ къ вашей семейной гробницѣ.

2-я царица. Ваша же гробница съ этой стороны.

1-я царица. А здѣсь и вашъ путь. Небеса даруютъ намъ тысячи различныхъ путей для той же неизбѣжной цѣли.

3-я царица. Этотъ міръ — какъ городъ съ расходящимися улицами, а смерть — это базарная площадь, на которой всѣ встрѣчаются (Уходятъ въ разныя стороны).

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Аѳины. Садъ съ выходящимъ на него окномъ тюремнаго замка. Входятъ: Тюремщикъ и Женихъ.

Тюремщикъ. Я могу лишь немногимъ поступиться при жизни, тѣмъ не менѣе, я кое-что удѣлю вамъ, но немного. Увы! хотя тюрьма, въ которой я сторожемъ, предназначена для знатныхъ, — немногіе попадаютъ въ нее. Прежде, чѣмъ поймать лососка, попадается множество пискарей. Про меня говорятъ, что у меня набиты карманы; но я-то знаю, что молва невѣрна; мнѣ бы очень хотѣлось быть тѣмъ, за что я слыву! Впрочемъ, все свое имущество, какое ни окажется, я закрѣплю за дочерью передъ смертью.

Женихъ. Сударь, я не прошу ничего больше того, что вы предлагаете, и я предоставлю вашей дочери обѣщанныя мною выгоды.

Тюремщикъ. Хорошо. Мы поговоримъ, когда окончатся торжества. Но имѣете-ли вы формальное согласіе моей дочери? Когда оно будетъ, я дамъ и свое согласіе.

Женихъ. Она согласна. Вотъ и она сама.

Входитъ дочь тюремщика, таща связки съ тростникомъ.

Тюремщикъ. Твой другъ и я случайно заговорили о тебѣ, по поводу того-же дѣла; но теперь довольно. Какъ только окончится придворная суета, мы закончимъ дѣло; пока-же помягче наблюдай за обоими заключенными. Могу вамъ сказать, что это принцы.

Дочь тюремщика. Эти связки для ихъ комнаты. Жаль, что они въ тюрьмѣ, и было-бы жаль, будь они внѣ ея. Мнѣ кажется, что у нихъ терпѣніе, которое повергнетъ въ смущеніе злой рокъ. Даже тюрьма гордится ими, и у нихъ весь міръ въ ихъ комнатѣ,

Тюремщикъ. Они оба имѣютъ репутацію совершеннѣйшихъ людей.

Дочь Тюремщика. Готова поклясться, что слава, только заикаясь, говоритъ о нихъ. Они переносятъ страданія съ твердостью выше всѣхъ похвалъ.

Тюремщикъ. Мнѣ говорили, что они одни только и отличились въ битвѣ.

Дочь тюремщика. Весьма вѣроятно, такъ какъ это благородные страдальцы. Я себя спрашиваю, какъ бы они держали себя, окажись они побѣдителями, — они, которые съ такимъ твердымъ благородствомъ умѣютъ извлекать свободу изъ рабства, обращая несчастіе въ радость, а огорченіе въ потѣшную погремушку.

Тюремщикъ. Неужели?

Дочь тюремщика. Мнѣ кажется, что они такъ-же мало ощущаютъ свое заключеніе, какъ я — управленіе Аѳинами. ѣдятъ они хорошо, говорятъ о разнообразнѣйшихъ предметахъ, но только не о своей нуждѣ и своихъ невзгодахъ. Изрѣдка лишь подавленный вздохъ проскальзываетъ у одного изъ нихъ и тотчасъ другой обращается къ нему съ такимъ нѣжнымъ упрекомъ, что мнѣ-бы хотѣлось быть этимъ вздохомъ, чтобы заслужить такое порицаніе, или, покрайней мѣрѣ, лицомъ, у котораго онъ сорвался, чтобы получить подобное утѣшеніе.

Женихъ. Я ихъ ни разу не видалъ.

Тюремщикъ. Самъ герцогъ приходилъ ночью тайкомъ, они также; по какой причинѣ, — не знаю.

Палемонъ и Арситъ показываются у тюремнаго окна.

Смотрите, вотъ и они; это Арситъ высматриваетъ.

Дочь тюремщика. Нѣтъ, сударь, нѣтъ, это Палемонъ. Арситъ ниже ростомъ; вы можете видѣть его въ сторонѣ.

Тюремщикъ. Не показывайте на нихъ пальцемъ. Они, конечно, не пожелали-бы быть цѣлью для нашихъ взглядовъ; уйдемъ внѣ ихъ взора.

Дочь тюремщика. Но это настоящій праздникъ смотрѣть на нихъ. Создатель! что за разница между людьми (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Тамъ-же. Входятъ: Палемонъ, а за нимъ Арситъ.

Палемонъ. Какъ поживаете, благородный родственникъ?

Арситъ. Какъ поживаете, господинъ мой?

Палемонъ. Достаточно крѣпко, чтобы смѣяться надъ бѣдствіемъ и идти навстрѣчу случайностямъ войны. Мы только въ плѣну, и я боюсь, что навсегда, братецъ.

Арситъ. Я это думаю, и такой участи я уже подчинилъ грядущіе часы.

Палемонъ. О, братъ Арситъ! гдѣ теперь Ѳивы? гдѣ наша благородная родина? Гдѣ наши друзья, наши родные? Никогда не вернемъ мы себѣ этихъ радостей, никогда больше не увидимъ мы соревнованіе благородныхъ юношей при почетной борьбѣ въ метаньи копьями, украшенными цвѣтами своихъ дамъ, какъ большіе корабли подъ парусами; никогда больше не ринемся мы изъ ихъ рядовъ съ неистовствомъ восточнаго вѣтра, чтобы оставить ихъ за собою, подобно лѣнивымъ облакамъ. Тогда Палемонъ и Арситъ движеніемъ своихъ крѣпкихъ голеней превосходили всѣ похвалы и добывали вѣнки, едва успѣвъ ихъ пожелать. О, никогда болѣе не будемъ мы упражняться съ оружіемъ, какъ близнецы славы, и не ощутимъ подъ собою коней горячихъ, какъ гордое море! Теперь наши славные мечи — никогда красноокій богъ войны не носилъ лучшихъ — сняты съ нашего бедра; они погибнутъ отъ времени подъ ржавчиною и украсятъ храмы ненавидящихъ насъ боговъ; никогда болѣе не взмахнутъ ими эти руки подобно молніи, чтобы поражать цѣлыя полчища!

Арситъ. Нѣтъ, Палемонъ, эти надежды въ плѣну вмѣстѣ съ нами; мы здѣсь, и радости нашей юности должны увянуть, какъ преждевременная весна. Здѣсь должны застигнуть насъ годы, и, что еще тяжелѣе, застигнутъ насъ не женатыми. Сладкія объятія любящей жены, усыпанныя поцѣлуями, вооруженныя тысячью купидоновъ, никогда не охватятъ нашей шеи. Ни одинъ ребенокъ не признаетъ насъ: никогда не увидимъ мы своего подобія на радость нашей старости. Мы не будемъ обучать молодыхъ орловъ бойко глядѣть на сверкающее оружіе, и мы не скажемъ имъ: «Помните, чѣмъ были ваши отцы, и побѣждайте!» Молодыя синеокія дѣвушки будутъ оплакивать наше изгнаніе и проклянутъ въ своихъ пѣсняхъ вѣчно слѣпую судьбу, пока она, наконецъ, не сознаетъ сдѣланнаго ею молодости и природѣ вреда. — Вотъ весь нашъ міръ; мы узнаемъ здѣсь лишь насъ двоихъ, а услышимъ лишь часы, считающіе наши несчастья. Виноградъ созрѣетъ, но мы никогда его не увидимъ; наступитъ лѣто со всѣми его наслажденіями, но смертельно холодная зима навсегда поселится здѣсь.

Палемонъ. Это слишкомъ вѣрно, Арситъ! Нашимъ ѳивянскимъ псамъ, оглашавшимъ дремучій лѣсъ своими голосами, мы больше не крикнемъ: «ату его!» Не будемъ больше бросать своихъ отточенныхъ метательныхъ копій, при видѣ бѣгства щетинистаго, какъ парѳянскій колчанъ, кабана, освирѣпѣвшаго отъ нашихъ мѣткихъ ударовъ. Всѣ эти благородныя занятія — пища благородныхъ душъ — закончены здѣсь для насъ; мы окончательно погибнемъ дѣтищами скорби и неизвѣстности, что такъ противно чести.

Арситъ. Тѣмъ не менѣе, изъ глубины этихъ бѣдствій и всѣхъ тѣхъ, которыми можетъ надѣлить насъ судьба, я вижу возникновеніе двухъ утѣшеній, двухъ свѣтлыхъ благословеній, если богамъ будетъ угодно намъ ихъ, даровать: мужественное терпѣніе и радость совмѣстнаго страданія. Пока Палемонъ со мною, пусть я умру, если я буду считать это нашею темницею.

Палемонъ. Разумѣется, это высшее благо, братецъ, что наши судьбы неразлучны, какъ близнецы. Вѣрно, что двѣ души, вложенныя въ два благородныхъ тѣла, могутъ подвергаться ударамъ рока, но онѣ не погибаютъ никогда, если останутся въ согласіи; онѣ не могутъ погибнуть и, даже если допустить это, мужественный человѣкъ умираетъ, какъ-бы засыпая, — и всему конецъ,

Арситъ. Не хочешь-ли мы сдѣлаемъ благоугодное употребленіе изъ этого ненавидимаго всѣми людьми мѣста?

Палемонъ. Какимъ образомъ, любезный братъ?

Арситъ. Вообразимъ эту тюрьму, какъ священное святилище, охраняющее насъ отъ соблазна худшихъ людей. Мы молоды и желаемъ слѣдовать по пути чести; свобода и простое общество, этотъ ядъ для чистыхъ душъ, могли-бы соблазнить насъ и свергнуть съ пути, какъ женщинъ. Какое только блаженство не можетъ предоставить намъ наше воображеніе? Находясь здѣсь вмѣстѣ, мы составляемъ другъ для друга неисчерпаемую розсыпь; мы другъ для друга жена, постоянно рождающая новые плоды любви; мы — отецъ, друзья, знакомые; мы другъ другу — семья; я твой наслѣдникъ, а ты — мой; это мѣсто — наше наслѣдіе; самый жестокій притѣснитель не рѣшится его отъ насъ отнять. Здѣсь съ небольшимъ терпѣніемъ мы долго проживемъ любовью. Никакое пресыщеніе не найдетъ насъ. Здѣсь рука войны не поразитъ насъ и моря не поглотятъ нашей юности. Будь мы свободны, жена или какое-либо дѣло, на законномъ основаніи, разлучили-бы насъ, — мы могли-бы известись въ ссорахъ, зависть злыхъ людей пыталась-бы овладѣть нами. Я могъ-бы заболѣть, братъ, и ты-бы не зналъ, и умереть, не имѣя твоей руки, чтобы закрыть мнѣ глаза, лишенный твоихъ моленій къ богамъ. Тысяча случайностей, находись мы внѣ этого мѣста, могли-бы насъ разъединить!

Палемонъ. Ты почти влюбилъ меня въ мой плѣнъ и благодарю тебя за это, братъ Арситъ. Что за горе жить на свободѣ и вездѣ. Мнѣ это представляется звѣринымъ существованіемъ. Здѣсь я нахожу настоящій дворецъ, тотъ, который, я увѣренъ, содержитъ въ себѣ наибольшее утѣшеніе. Всѣ тѣ удовольствія, которыя влекутъ къ суетѣ инстинкты людей, я теперь ихъ знаю и я достаточно опытенъ, чтобы заявить міру, что они не больше, какъ блестящія тѣни, которыя, проходя, уносятъ съ собою безконечное время. Что было-бы съ нами, старѣющими при дворѣ Креона, гдѣ грѣхъ составляетъ справедливость, гдѣ развратъ и невѣжество — добродѣтели знатныхъ? Братъ Арситъ, если любящіе боги не нашли-бы намъ этого пристанища, мы-бы умерли, какъ дурные старцы, неоплаканные и съ проклятьями народа, какъ надгробный памятникъ. Продолжать-ли?

Арситъ. Я не перестаю тебя слушать.

Палемонъ. Слушай. Запомнятъ-ли кого двоихъ, любившихъ себя болѣе, чѣмъ мы, Арситъ?

Арситъ. Разумѣется, нѣтъ.

Палемонъ. Мнѣ представляется невозможнымъ, чтобы наша дружба когда-нибудь прекратилась.

Арситъ. До нашей смерти это немыслимо. А послѣ смерти наши души будутъ пріобщены къ тѣмъ, которыя вѣчно любятъ. Продолжай говорить.

Входятъ: Эмилія, а за нею прислужница.

Эмилія. Этотъ садъ заключаетъ въ себѣ цѣлый міръ наслажденій. Что это за цвѣтокъ?

Прислужница. Его, сударыня, зовутъ нарциссомъ.

Эмилія. То былъ красивый юноша, безспорно, но сумашедшій: любилъ самого себя. Или тогда было мало молодыхъ дѣвушекъ?

Арситъ. Прошу, продолжай.

Палемонъ. Хорошо.

Эмилія. Или онѣ были жестокосердны?

Прислужница. Онѣ не могли быть жестокими для такого красавца.

Эмилія. Ты-бы не была?

Прислужница. Я думаю, что не была-бы, сударыня.

Эмилія. Ты добрая дѣвушка. Но лучше хранить свою снисходительность.

Прислужница. Почему, сударыня?

Эмилія. Мужчины сумазбродныя созданія.

Арситъ. Хочешь продолжать, братецъ?

Эмилія. Не могла-ли бы ты сработать такія цвѣты изъ шелку?

Прислужница. Да.

Эмилія. Мнѣ хочется платье, покрытое ими, этими самыми. Цвѣтъ этотъ красивъ, не подойдетъ-ли онъ хорошо къ юбкѣ, дѣвочка?

Прислужница. Восхитительно, сударыня.

Арситъ. Братъ, братъ! Что съ тобою? Ну что-же, Палемонъ?

Палемонъ. До сихъ поръ я еще не въ тюрьмѣ, Арситъ.

Арситъ. Въ чемъ дѣло, любезный?

Палемонъ. Смотри и любуйся. Клянусь небомъ, это богиня.

Арситъ. А!

Палемонъ. Преклоняйтесь! Это богиня, Арситъ.

Эмилія. Изъ всѣхъ цвѣтовъ, по моему, роза красивѣйшая.

Прислужница. Почему, милѣйшая госпожа?

Эмилія. Она истинное олицетвореніе дѣвственности; съ какою скромностью расцвѣтаетъ она, когда ее мягко колышетъ западный вѣтерокъ, отражая солнце своимъ стыдливымъ румянцемъ! Когда на нее налетаетъ сѣверный вѣтеръ, рѣзкій и грубый, тогда вся, преисполненная скромности, она снова прячетъ въ бутонъ свою красоту и подставляетъ его поцѣлую жалкіе шипы.

Прислужница. Между тѣмъ, сударыня, иногда ея скромность расцвѣтаетъ такъ сильно, что увядаетъ. И дѣвушка, хоть немного заботящаяся о своей чести, стѣснялась бы брать примѣръ съ нея.

Эмилія. Ты шутишь.

Арситъ. Она удивительно прекрасна.

Палемонъ. Она само олицетворенная красота.

Эмилія. Солнце уже высоко, уйдемъ. Возьми эти цвѣты; мы посмотримъ, на сколько близко можетъ искусство подойдти къ ихъ окраскѣ. Мнѣ удивительно весело, я могла-бы смѣяться теперь.

Прислужница. А я охотно прилегла-бы.

Эмилія. Съ кѣмъ-нибудь?

Прислужница. Это, кажется, похоже на шутку.

Эмилія. Въ такомъ случаѣ соглашайся. (Уходитъ съ прислужницею).

Палемонъ. Какого ты мнѣнія объ этой красотѣ?

Арситъ. Красота рѣдкая.

Палемонъ. Дѣйствительно-ли рѣдкая?

Арситъ. Да, красота поразительная.

Палемонъ. Можетъ-ли человѣкъ погубить себя, чтобы полюбить ее?

Арситъ. Я не могу сказать, что-бы ты сдѣлалъ, но я бы такъ поступилъ. Проклятье глазамъ моимъ за это! Теперь я ощущаю свои оковы.

Палемонъ. Ты ее, значитъ, любишь?

Арситъ. Кто-же не полюбилъ-бы ее?

Палемонъ. И тебѣ она желательна?

Арситъ. Болѣе свободы.

Палемонъ. Я первый увидѣлъ ее.

Арситъ. Это ничего не значитъ.

Палемонъ. Должно значить.

Арситъ. Я также видѣлъ ее.

Палемонъ. Да, но ты не долженъ ее любить.

Арситъ. Я и не буду, какъ ты, любить ее до обожанія, какъ небесное созданіе и благословенную богиню; я же люблю ее какъ женщину, чтобы владѣть ею. Такимъ образомъ мы оба можемъ любить ее.

Палемонъ. Ты совсѣмъ не долженъ любить ее.

Арситъ. Не любить вовсе? кто мнѣ запретитъ?

Палемонъ. Я, первымъ увидавшій ее. Я первый, взглядомъ, завладѣлъ всѣми красотами, явленными въ ея лицѣ человѣчеству! Если ты ее любишь, или питаешь надежду разрушить мои желанія, ты, Арситъ, измѣнникъ, и товарищъ, столь-же ложный, какъ твои права на нее. Дружбу, родство, всѣ связи, соединяющія насъ, я ихъ отвергаю, если ты хоть разъ помыслишь о ней.

Арситъ. Да, я ее люблю! И хотя-бы отъ этого зависѣла судьба всего моего рода, я не могу поступить иначе; я люблю ее всею душою, и если это отдаляетъ тебя, Палемонъ, то прощай! Повторяю, что люблю ее; и любя ее, я нахожу, что я столь-же свободный и достойный поклонникъ, имѣющій столько-же правъ на красоту, какъ любой Палемонъ, какъ всякое созданіе, рожденное человѣкомъ.

Палемонъ. Не называлъ-ли я тебя другомъ?

Арситъ. Да, и такимъ я былъ. Почему ты такъ взволнованъ. Дай мнѣ поговорить съ тобою хладнокровно. Не часть ли я твоей крови, часть твоей души? Ты мнѣ говорилъ, что я — Палемонъ и что ты — Арситъ.

Палемонъ. Да.

Арситъ. Не подверженъ-ли я всѣмъ тѣмъ чувствамъ, всѣмъ радостямъ, заботамъ, болѣзнямъ, которыя можетъ испытывать мой другъ?

Палемонъ. Подверженъ.

Арситъ. Почему же тогда имѣть желаніе, столь превратное, столь странное и недостойное благороднаго родственника — любить одному? Скажи откровенно: считаешь-ли ты меня недостойнымъ ея лицезрѣнія?

Палемонъ. Нѣтъ, но неправымъ, если ты будешь къ этому стремиться.

Арситъ. Если кто другой первымъ увидѣлъ врага, долженъ-ли я оставаться неподвижнымъ, опозорить свою честь и не нападать?

Палемонъ. Да, если врагъ только въ одномъ лицѣ.

Арситъ. Но если допустить, что это лицо предпочитаетъ сразиться со мною.

Палемонъ. Пустьоно тогда это скажетъ и пользуйся своею свободою; иначе, если ты будешь его преслѣдовать, то ты будешь, подобно проклятому, который ненавидитъ свою родину, — презрѣнный негодяй!

Арситъ. Ты съ ума сошелъ.

Палемонъ. Я сойду, пока ты не станешь добросовѣстенъ, Арситъ. Это меня касается. Если въ своемъ безуміи я подвергну тебя опасности и возьму твою жизнь, я поступлю правильно.

Арситъ. Что ты! Это слишкомъ большое ребячество; я хочу ее любить, я долженъ, я смѣю такъ поступить, и это все справедливо.

Палемонъ. О, еслибы теперь, еслибы теперь, ты, вѣроломный, и твой другъ имѣли благопріятный случай быть только одинъ часъ на свободѣ и потрясать въ своихъ рукахъ. добрые мечи! Я бы живо научилъ тебя, что значитъ похищать чужую привязанность! Ты въ этомъ отношеніи только мошенникъ! Только выгляни еще разъ въ это окошко и я, клянусь своею душою, я пригвождю къ нему твою жизнь!

Арситъ. Ты не посмѣешь этого, безумный; ты не сможешь, ты слишкомъ слабъ. — Выглянуть въ окно! Да я выброшусь изъ него и достигну сада, какъ только увижу ее, и брошусь въ ея объятія, чтобы досадить тебѣ.

Палемонъ. Довольно! идетъ тюремщикъ. Я проживу еще достаточно, чтобы выбить тебѣ мозги моими оковами.

Арситъ. Попробуй.

Входитъ тюремщикъ.

Тюремщикъ. Съ вашего разрѣшенія, господа.

Палемонъ. Что, почтеннѣйшій тюремщикъ?

Тюремщикъ. Принцъ Арситъ, вы должны немедленно послѣдовать къ герцогу; причины я только не знаю!

Арситъ. Я готовъ, тюремщикъ.

Тюремщикъ. Принцъ Палемонъ, я вынужденъ на нѣкоторое время лишить васъ общества вашего прекраснаго кузена.

Палемонъ. Лишите меня, если хотите, также и жизни (Уходятъ тюремщикъ и Арситъ). Для чего за нимъ присылали? Можетъ статься, что онъ женится на ней — онъ красивъ и, возможно, что герцогъ обратилъ вниманіе на его тѣло и духъ? Но его вѣроломство? И зачѣмъ нужно, чтобы другъ былъ измѣнникомъ! Если это дастъ ему жену, такъ прекрасную и благородную, то пусть честные люди перестанутъ любить. Еще разъ хотѣлось бы мнѣ увидать эту красоту. — Благословенный садъ, и еще болѣе благословенные плоды и цвѣты, еще расцвѣтающіе при сіяніи на васъ ея большихъ глазъ. За все счастье моей будущей жизни хотѣлъ бы я быть этимъ маленькимъ цвѣтущимъ абрикосовымъ деревцомъ! Какъ я простеръ бы свои изящныя руки къ ея окну! Я предложилъ бы ей плодъ, достойный быть пищею боговъ: молодость и наслажденіе, по мѣрѣ ея лакомства ими, удваивались бы для нея; и если она не небожительница, то я, по крайней мѣрѣ, такъ бы приблизилъ ее къ божествамъ, что они завидывали бы ей; и тогда я увѣренъ, она полюбила бы меня!

Входитъ тюремщикъ.

Ну что, тюремщикъ? гдѣ Арситъ?

Тюремщикъ. Изгнанъ. Принцъ Пиритусъ получилъ его освобожденіе, но онъ принужденъ, клятвою и подъ страхомъ смерти, никогда не ступать въ это царство.

Палемонъ. Онъ счастливъ! Онъ снова увидитъ Ѳивы и призоветъ къ оружію смѣлыхъ юношей, которые, когда онъ пошлетъ ихъ на врага, кинутся какъ огненный потокъ. Арситу представляется случай, если онъ рѣшится показать себя достойнымъ ея любви, отважиться на битву, чтобы покорить ее; если онъ лишится ея при такихъ условіяхъ, то онъ лишь жалкій трусъ. Тысячи подвиговъ можетъ онъ совершить, чтобы добиться ея, если онъ пребудетъ благороднымъ Арситомъ. Будь я на свободѣ, я исполнилъ бы дѣянія такъ мужественной доблести, что эта краснѣющая дѣвушка воодушевилась-бы мужескою смѣлостью и попыталась бы посягнуть на меня.

Тюремщикъ. Относительно васъ, принцъ, я также имѣю распоряженіе.

Палемонъ. Лишить меня жизни?

Тюремщикъ. Нѣтъ, только увести вашу милость изъ этой комнаты: окна слишкомъ велики.

Палемонъ. Чертъ побери преслѣдующихъ меня такимъ образомъ. Прошу тебя, убей меня!

Тюремщикъ. Чтобы затѣмъ быть повѣшаннымъ?

Палемонъ. Клянусь этимъ добрымъ свѣтомъ, будь у меня мечъ, я убилъ бы тебя?

Тюремщикъ. За что, принцъ?

Палемонъ. Ты постоянно приносишь такія тяжкія и дурныя вѣсти. Ты не достоинъ жизни. — Я не пойду.

Тюремщикъ. Новы должны, принцъ.

Палемонъ. Могу-ли я видѣть садъ?

Тюремщикъ. Нѣтъ.

Палемонъ. Тогда я рѣшился, я не уйду.

Тюремщикъ. Я принужденъ васъ заставить, а такъ какъ вы опасны, то я надѣну на васъ еще новыя кандалы.

Палемонъ. Дѣлай, добрый тюремщикъ. Я ими буду такъ громко бряцать, что ты не заснешь. Я сочиню вамъ новый маврскій танецъ! Долженъ-ли я идти?

Тюремщикъ. Этому нѣтъ противодѣйствія.

Палемонъ. Прощай, милое окно! Пусть отнынѣ рѣзкій вѣтеръ не стучится о тебя! — и ты, моя возлюбленная, если ты когда-либо чувствовала, что такое огорченіе, подумай, какъ я страдаю. Идемъ, теперь похорони меня (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Въ окрестностяхъ Аѳинъ. Входитъ Арситъ.

Арситъ. Изгнанъ изъ царства! Это милость, благодѣяніе, за которыя я долженъ благодарить ихъ. — Но я изгнанъ отъ свободнаго лицезрѣнія красотою, ради которой я умираю! О, это вѣдь утонченное мученіе, смерть, превосходящая воображеніе! Это кара, которую, будь я и старъ, и преступенъ, всѣ мои ошибки не могли-бы навлечь на меня. Палемонъ, теперь преимущество на твоей сторонѣ; ты остаешься здѣсь и каждое утро увидишь ты у своего окна сіяніе ея глазъ, приносящее тебѣ жизнь; ты получишь возможность насытиться прелестями благородной красоты, которую природа не могла и не сможетъ никогда превзойти. Милосердные боги! что за счастье Палемону. Ставлю двадцать противъ одного, что онъ заговоритъ съ нею и, если она столь-же добра, какъ красива, я утверждаю, что она — его. У него рѣчь, которая смирила-бы бури и очаровала-бы дикія скалы. Пусть будетъ, что будетъ; худшее — это смерть. Я не хочу покидать этой стороны; я знаю, что моя родина — груда развалинъ и что ее нельзя возстановить. Если я удалюсь, она будетъ ему принадлежать. Я рѣшился. Перемѣна одежды меня спасетъ. Такъ или иначе, но я удовлетворенъ: я ее увижу, приближусь къ ней, или перестану существовать.

Входятъ четыре поселянина, одинъ изъ нихъ впереди съ вѣнкомъ на головѣ.

1-й поселянинъ. Господа, я участникъ, это рѣшено.

2-й поселянинъ. Я также хочу.

3-й поселянинъ. И я!

4-й поселянинъ. Я тоже съ вами, ребята! Насъ только пожурятъ. Пусть плугъ отдыхаетъ сегодня. Я его награжу завтра о хвосты моихъ одровъ.

1-й поселянинъ. Я намѣренъ заставить свою жену ревновать, какъ шлюшку, но мнѣ же все равно, пусть ее ворчитъ.

2-й поселянинъ. Покрѣпче примись за нее завтра вечеромъ, и все снова уладится.

3-й поселянинъ. Да, и положи ей только розгу къ кулаку, и ты увидишь, что она выучитъ новый урокъ и будетъ послушною. — Всѣ-ли мы стоимъ за майскій праздникъ?

4-й поселянинъ. Стоимъ! Что приключится тамъ?

3-й поселянинъ. Аркасъ будетъ тамъ.

2-й поселянинъ. И Сенноисъ, и Рыкасъ, и никогда еще трое лучшихъ парней не плясали подъ зеленымъ деревомъ; а вы знаете, какія женщины! а! Но думаете-ли вы, что поживится изящный ученый, школьный учитель? потому что онъ все дѣлаетъ, вы знаете?

3-й поселянинъ. Онъ скорѣе проглотитъ букварь, чѣмъ не пойдетъ. Дѣло зашло слишкомъ далеко между нимъ и дочерью кожевника, чтобы проспать теперь; и она должна видѣть герцога, и ей надо такъ же поплясать.

4-й поселянинъ. Вотъ будетъ потѣха.

2-й поселянинъ. Пусть всѣ аѳинскіе ребята направятъ на насъ вѣтры: я я буду здѣсь, и я буду тамъ, во славу нашего города, и опять здѣсь, и опять тамъ. Ха! ребята; да здравствуютъ ткачи!

1-й поселянинъ. Это должно происходить въ лѣсахъ.

4-й поселянинъ. Извольте.

2-й поселянинъ. Во всякомъ случаѣ нашъ ученый утверждаетъ это; онъ тамъ хочетъ поразить герцога многословною рѣчью о нашихъ дѣлахъ; онъ великолѣпенъ въ лѣсахъ. Приведите его въ равнину, его ученость не испускаетъ звука.

3-й поселянинъ. Мы увидимъ празднество, слѣдовательно, каждый за свое дѣло. — Только повторимъ, пока дамы насъ не увидѣли; будемъ вести себя благоприлично, — Богъ вѣсть, что можетъ случиться.

4-й поселянинъ. Согласенъ. По окончаніи игръ, мы дадимъ наше представленіе. Впередъ, ребята, и дружнѣе!

Арситъ. Позвольте, добрые друзья. — Куда вы идете, прошу васъ?

4-й поселянинъ. Куда? Что за вопросъ?

Арситъ. Для меня это вопросъ, о немъ мнѣ ничего не извѣстно.

3-й поселянинъ. На игры.

2-й поселянинъ. Гдѣ-же ты родился, что этого не знаешь?

Арситъ. По близости, сударь. И сегодня есть такія игры??

1-й поселянинъ. Да, есть, и такія, какихъ ты еще никогда не видѣлъ. Самъ герцогъ будетъ тамъ.

Арситъ. Какая-же будетъ забава?

2-й поселянинъ. Борьба и бѣгъ. — Онъ славный парень.

3-й поселянинъ. Ты не идешь туда?

Арситъ. Еще нѣтъ, сударь.

4-й поселянинъ. Какъ угодно, сударь, выбирай самъ время. — Идемте, ребята.

1-й поселянинъ. Мнѣ сдается, что этотъ парень ловкій борецъ! Замѣтьте, какъ хорошо сложенъ для этого.

2-й поселянинъ. Будь я повѣшенъ, если онъ рѣшится принять участіе: повѣсить эту черносливную похлебку! Онъ — бороться? Онъ годенъ только яица печь! Пойдемте-же, парни! (Уходятъ).

Арситъ. Вотъ представляется случай, который я не смѣлъ бы пожелать. Я упражнялся въ борьбѣ; отважнѣйшіе одобряли меня; а въ бѣгѣ — менѣе быстръ вѣтеръ, дующій по нивѣ, касаясь роскошныхъ колосьевъ. Я попытаю: пойду туда подъ бѣдною одеждою; кто знаетъ, не будетъ-ли мое чело увѣнчано вѣнкомъ; я что счастье не пожелаетъ для меня мѣсто, гдѣ я могъ бы всегда жить на глазахъ у нея? (Уходитъ).

СЦЕНА IV.

Аѳины. Комната въ тюрьмѣ. Входитъ дочь тюремщика.

Дочь тюремщика. Почему я люблю этого человѣка? Нѣтъ основанія, что онъ когда-нибудь полюбитъ меня. Я низкаго происхожденія, мой отецъ простой сторожъ въ тюрьмѣ, а онъ — принцъ. Быть его женою, — безнадежная мечта. Быть его любовницею — безуміе! Прочь это! Съ какимъ порывомъ увлекаемся мы, дѣвушки, какъ только минетъ намъ шестнадцать лѣтъ! Во-первыхъ я увидѣла его; смотря я подумала, что онъ милый человѣкъ и что онъ, если захочетъ, можетъ лучше понравиться женщинѣ, чѣмъ всѣ, на которыхъ глядѣли мои глаза. Затѣмъ я пожалѣла его, и это сдѣлала-бы всякая дѣвушка, подобная мнѣ, посвятивъ въ своихъ мечтахъ свою дѣвственность красивому юношѣ. Потомъ я полюбила его, полюбила сильно, полюбила безпредѣльно. Между тѣмъ у него есть двоюродный братъ, красивый, какъ я онъ, но въ моемъ сердцѣ существуетъ только Палемонъ, и тамъ, Создатель, какими складками онъ залегъ! Слышать, какъ онъ поетъ по вечерамъ, — что за блаженство! Однако, его пѣсни грустны. Никогда знатный не говорилъ ласковѣе. Когда я утромъ вхожу, чтобы принести ему воду, онъ сейчасъ наклонитъ свою благородную особу, потомъ такъ меня привѣтствуетъ: «Милое дитя, здравствуй! пусть твоя красота добудетъ тебѣ хорошаго мужа!» Однажды онъ меня поцѣловалъ, и десять дней мои губы были мнѣ милѣе. Отчего онъ не дѣлаетъ такъ ежедневно! Онъ очень страдаетъ, и я страдаю также, видя его несчастнымъ. Что мнѣ сдѣлать, чтобы дать ему понять, что я его люблю? Потому что мнѣ такъ хотѣлось-бы, чтобы онъ былъ моимъ. — Если попытаться вернуть ему свободу? Что скажетъ на это законъ? Очень важны законъ и семья! Я это сдѣлаю, и этою ночью или завтра онъ долженъ полюбить меня (Уходитъ).

СЦЕНА V.

Площадь въ Аѳинахъ. Короткій звукъ роговъ и привѣтственные крики. Входятъ: Тезей, Ипполита, Пиритусъ, Эмилія, Арситъ, переодѣтый поселяниномъ, съ вѣнкомъ на головѣ, народъ.

Тезей. Ты совершилъ подвиги; со времени Геркулеса не видѣлъ человѣка съ большею силою. Кто-бы ты ни былъ ты лучшій борецъ, лучшій бѣгунъ нашихъ дней.

Арситъ. Я горжусь, что ты одобрилъ меня.

Тезей. Въ какой ты родился странѣ?

Арситъ: Въ здѣшней, но далеко, принцъ.

Тезей. Ты изъ благородныхъ?

Арситъ. Отецъ мой доказалъ это, посвятивъ мою жизнь этому благородному занятію.

Тезей, Ты его наслѣдникъ?

Арситъ. Младшій сынъ, государь.

Тезей. Твой отецъ, очевидно, счастливый человѣкъ. Что подтверждаетъ твое званіе?

Арситъ. Всѣ благородныя качества понемногу: я умѣлъ спускать сокола и кричать «а-ту» большой стаѣ псовъ; не смѣю похвалиться своею ловкостью въ верховой ѣздѣ, хотя знавшіе меня говорили, что это мое главное искусство. Наконецъ, главное, я хотѣлъ-бы быть принятымъ за воина!

Тезей. Ты совершенство.

Пиритусъ. Клянусь душою. что ты знатный человѣкъ.

Эмилія. Да.

Пиритусъ. Какъ вы его находите, сударыня?

Ипполита. Я любуюсь имъ. Я никогда не видѣла столь благородно одареннаго юношу, если только онъ говоритъ правду.

Эмилія. Повѣрьте, что его мать была удивительная красавица; мнѣ кажется, что у него ея черты.

Ипполита. Но это сложеніе и бодрый духъ свидѣтельствуютъ о доблестномъ отцѣ.

Пиритусъ. Замѣтьте, какъ его доблесть, подобно затуманенному солнцу, блеститъ сквозь его жалкія одежды.

Ипполита. Онъ навѣрно благороднаго происхожденія.

Тезей. Что привело васъ сюда?

Арситъ. Желаніе заслужить имя, благородный Тезей, и предложить мои услуги твоей, всѣми почитаемой доблести, потому что во всемъ мірѣ только при твоемъ дворѣ обитаетъ лучезарная честь.

Пиритусъ. Какъ его слова полны достоинства.

Тезей. Сударь, мы вамъ очень обязаны за ваше странствіе, и ваши желанія не останутся тщетными. Притусъ, возьми этого прекраснаго юношу въ свое распоряженіе.

Пиритусъ. Благодарю, Тезей. — Кто бы вы ни были, вы мнѣ принадлежите, и я посвящаю васъ самой благородной службѣ, этой молодой радостной дѣвушкѣ. — Прошу отмѣтить ея совершенство. Своими подвигами сегодня вы почтили день ея рожденія, ивы заслужили доступъ къ ней; поцѣлуйте ея прекрасную руку, сударь.

Арситъ. Сударь, вы щедры (Эмиліи). Дражайшая красота, дозвольте мнѣ запечатлѣть посвященіе своей вѣрности. Если когда-либо вашъ слуга, ваше недостойнѣйшее созданіе, васъ чѣмъ-нибудь оскорбитъ, велите ему умереть, онъ это исполнитъ (цѣлуетъ ея руку).

Эмилія. Это было слишкомъ жестоко. Я скоро увижу, хорошо-ли вы служите. Вы мнѣ отданы, и я буду относиться къ вамъ немного лучше, чѣмъ ваше положеніе.

Пиритусъ. Я велю дать вамъ одежды, а такъ какъ вы говорите, что вы всадникъ, я считаю долгомъ пригласить васъ послѣ обѣда на поѣздку; только это бѣшеное животное.

Арситъ. Тѣмъ мнѣ пріятнѣе, принцъ; тогда я увѣренъ, что не замерзну въ сѣдлѣ.

Тезей. Дорогая, мы должны приготовиться: и ты, Эмилія, — и вы, друзья, — и всѣ мы завтра съ разсвѣтомъ отпразднуемъ въ лѣсу Діаны цвѣтущій май. — Служите старательно вашей госпожѣ. — Эмилія, надѣюсь, что онъ не пойдетъ пѣшкомъ.

Эмилія. Это было бы позорно, пока у меня есть лошади. Выбирайте и сообщайте мнѣ, когда вамъ что потребуется. Если вы будете мнѣ вѣрно служить, смѣю васъ увѣрить, что вы найдете любящую госпожу.

Арситъ. Если я этого не исполню, пусть на меня обрушится то, что всегда ненавидѣлъ мой отецъ: немилость и удары.

Тезей. Идите, открывайте шествіе, вы это заслужили. Такъ должно быть. Вамъ воздадутъ всѣ почести, полагающіяся за ваши дѣла, иначе была-бы несправедливость. — Сестра, клянусь солнцемъ, у тебя служитель, который, будь я женщина, скоро сталъ-бы господиномъ, но ты благоразумна.

Эмилія. Надѣюсь, что слишкомъ благоразумна для этого (Музыка. Уходятъ).

СЦЕНА VI.

Аѳины. Передъ тюрьмою. Входитъ дочь тюремщика.

Дочь тюремщика. Пусть ревутъ всѣ герцоги и всѣ черти — онъ на свободѣ! Я рѣшилась на попытку и отвела его въ небольшой лѣсокъ въ одной милѣ отсюда. Я отослала его къ тому мѣсту, гдѣ кедръ, болѣе высокій, чѣмъ окружающіе, раскинулся, подобно платанѣ, у самаго ручья; тамъ онъ спрячется, пока я не снабжу его пищею и пилою, такъ какъ до сихъ поръ его оковы еще не сняты. О, любовь! Какое ты безстрашное дитя! Мой отецъ предпочелъ бы претерпѣть холодъ кандаловъ, чѣмъ сдѣлать это. Я люблю его больше любви, внѣ всякаго разума, ума, благоразумія. Я ему это сообщила; мнѣ все равно; я въ отчаяніи! Если законъ откроетъ и покараетъ меня за мое дѣло, то чистыя сердцемъ дѣвушки будутъ нѣтъ мою посмертную хвалу и передадутъ потомству, что моя смерть была почти мученическою. Путь, который онъ изберетъ, будетъ и моею дорогою, я на это надѣюсь; не можетъ онъ быть такимъ безчеловѣчнымъ, чтобы оставить меня здѣсь. Если онъ поступитъ такъ, то, дѣвушки, не довѣряйтесь такъ легковѣрно мужчинамъ. Между тѣмъ, онъ не поблагодарилъ меня за то, что я сдѣлала, даже не поцѣловалъ меня, и мнѣ кажется что это нехорошо. Не легко было мнѣ убѣдить его воспользоваться свободою, — такъ стѣснялся онъ вредомъ, который причинитъ мнѣ и моему отцу. Впрочемъ, я надѣюсь, что, когда онъ больше пораздумаетъ, эта любовь укоренится въ немъ. Пусть онъ дѣлаетъ со мною, что хочетъ только пусть ласково обходится со мною! Потому что онъ долженъ такъ обращаться со мною, или я объявлю ему въ лицо что онъ не человѣкъ. Я немедленно снабжу его необходимымъ, соберу свои одежды и пущусь по любой тропинкѣ, лишь-бы онъ былъ со мною; около него я буду вѣчно, какъ тѣнь. Черезъ часъ здѣсь будетъ суматоха во всей тюрьмѣ, — а я буду тогда цѣловать человѣка, котораго они станутъ искать. Прощай, отецъ! Имѣй много такихъ заключенныхъ и такихъ дочерей, — и скоро придется тебѣ сторожить самого себя. Теперь, къ нему! (Уходитъ).

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ. СЦЕНА I . Лѣсъ близь Аѳинъ. Звуки роговъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ; шумъ и крики народа, празднующаго Май. Входитъ Арситъ.

Арситъ. Герцогъ потерялъ Ипполиту; каждый взялъ иную дорогу. Сегодня торжественное празднованіе, подобающее цвѣтущему Маю, и аѳиняне отдаются всею душою чествованію. О, царица Эмилія, болѣе свѣжая, чѣмъ Май, болѣе нѣжная, чѣмъ всѣ золотыя почки вѣтвей, чѣмъ всѣ пестрые уборы луговъ и садовъ! — да, мы можемъ послать вызовъ даже берегу любой нимфы, превращающей ручей въ цвѣты. Ты, о брилліантъ лѣсовъ, брилліантъ вселенной, вездѣ ты создаешь мѣсто благословенное однимъ твоимъ присутствіемъ. О, еслибы я, не смотря на свою бѣдность, могъ вселиться въ твои мечты и положить предѣлъ твоимъ холоднымъ мыслямъ!.. Случай, трижды счастливый, напасть на такую госпожу! Надежда, ты въ этомъ неповинна. Скажи ты мнѣ, Фортуна, моя владычица послѣ Эмиліи, до какой степени могу я гордиться? Она имѣетъ ко мнѣ большую обходительность, она приставила меня къ себѣ, и въ это прекрасное утро, самое весеннее въ цѣломъ году, она подарила мнѣ пару коней; подобные кони были бы достойны быть осѣдланными двумя царями на полѣ битвы, которая рѣшала бы ихъ права на царство. Увы! увы! бѣдный братъ Палемонъ, несчастный узникъ! Ты такъ мало воображаешь о моемъ счастьи, что считаешь себя счастливѣйшимъ вслѣдствіе нахожденія такъ близко отъ Эмиліи; ты предполагаешь меня въ Ѳивахъ и тамъ бѣдствующимъ на свободѣ; но если бы зналъ, что моя госпожа нѣжно касается меня своимъ дыханіемъ, что я слышу ея голосъ, живу на ея глазахъ, — о, бѣдный братъ, какая злоба овладѣла бы тобою!

Палемонъ выходитъ изъ куста съ цѣпями на рукахъ и грозитъ кулакомъ Арситу.

Палемонъ. Вѣроломный родственникъ! Ты извѣдалъ бы мой гнѣвъ, еслибы эти знаки тюрьмы были бы сняты съ меня и если въ этой рукѣ былъ бы только мечъ. Клянусь всѣми клятвами въ одной, во имя законности моей любви, я заставилъ бы признать свою измѣну. Ты — существо самое вѣроломное, когда либо носившее благородное лицо! самый безчестный, когда-либо имѣвшій благородную внѣшность! самый лукавый родственникъ, котораго когда-либо кровь дѣлала свойственникомъ! Ты говоришь, что она твоя! — я въ цѣпяхъ, съ безоружными руками, докажу тебѣ, что ты лжешь, и что ты истый воръ любви, соломенный вельможа, недостойный даже клички хама! Будь у меня шпага и не мѣшай мнѣ эти кусты…

Арситъ. Дорогой кузенъ Палемонъ!

Палемонъ. Вѣроломный кузенъ Арситъ! говори мнѣ языкомъ, согласнымъ съ твоими показанными мнѣ поступками.

Арситъ. Не находя, въ глубинѣ моей груди, языка, достаточно грубаго, чтобы принаровиться къ твоему нарѣчію, я принужденъ ограничиться достоинствомъ слѣдующаго отвѣта: ваша ярость заблуждается такъ; она вашъ врагъ и не можетъ сочувствовать мнѣ. Я дорожу честью и честностью и соотвѣтственно имъ, прекраснѣйшій кузенъ, я буду поступать. Будьте любезны, изложите ваши сѣтованія въ приличныхъ выраженіяхъ, такъ какъ вы имѣете дѣло съ равнымъ, который намѣренъ пробить себѣ дорогу смѣлостью и мечемъ настоящаго благороднаго.

Палемонъ. У тебя достанетъ дерзости?

Арситъ. Мой милый кузенъ, милѣйшій кузенъ, вы уже освѣдомлены, на что я способенъ осмѣлиться; вы видѣли меня пользующимся мечемъ противъ внушенія страха. И, конечно, вы не услышали бы отъ другого сомнѣнія въ моей храбрости безъ того, чтобы не нарушить своего молчанія, хотя бы въ святилищѣ.

Палемонъ. Сударь, я не разъ видѣлъ, что вы дѣйствуете какъ подобаетъ, чтобы вполнѣ доказать свое мужество; васъ называли хорошимъ рыцаремъ и храбрымъ! Но не вся недѣля хороша, если въ одинъ изъ дней идетъ дождь. Люди утрачиваютъ свое благородство, когда склоняются на измѣну, и тогда они сражаются, какъ принужденные къ борьбѣ медвѣди, которые бѣжали бы далеко, не будь они привязаны.

Арситъ. Родичъ мой, вы могли-бы такъ-же хорошо сказать и представить это своему зеркалу, какъ и въ ухо человѣка, отнынѣ презирающаго васъ.

Палемонъ. Подойди-же ко мнѣ! Освободи меня отъ этихъ холодныхъ оковъ, дай мнѣ мечъ, хотя-бы заржавленный, и сдѣлай мнѣ подаяніе какой-нибудь пищи; предстань тогда передо мною съ добрымъ мечемъ въ рукѣ и скажи только, что Эмилія тебѣ принадлежитъ, — и я тебѣ прощу зло, которое ты мнѣ сдѣлалъ, даже свою смерть, если ты побѣдишь; и если подъ сѣнью души храбрыхъ, мужественно погибшихъ, спросятъ меня о новостяхъ земли, они получатъ отъ меня только одинъ отвѣтъ: что ты храбръ и благороденъ.

Арситъ. Будьте-же удовлетворены, вернитесь въ свое колючее жилище. Съ наступленіемъ ночи я приду съ подкрѣпительною пищею; эти цѣпи — я распилю ихъ; вы получите одежды и благовонія, чтобы уничтожить запахъ тюрьмы; потомъ, когда вы станете на позицію, вы только скажите мнѣ: «Арситъ, я готовъ!» и вы выберите себѣ и мечъ, и вооруженіе.

Палемонъ. О, небеса! человѣкъ столь благородный смѣетъ-ли поддерживать такой преступный замыселъ! Никто, какъ Арситъ; одинъ только Арситъ можетъ имѣть мужество въ такомъ дѣлѣ.

Арситъ. Дорогой Палемонъ…

Палемонъ. Я обнимаю тебя и твое предложеніе, но дѣлаю это только за твое предложеніе; что-же касается твоей личности, то я не могу, безъ лицемѣрія, ничего пожелать ей, кромѣ раны отъ моего меча.

(Слышится звукъ роговъ).

Арситъ. Ты слышишь звукъ роговъ? возвращайся въ свое убѣжище изъ опасенія, чтобы нашему соглашенію не помѣшали до его осуществленія. Дай мнѣ руку; прощай! Я принесу тебѣ все, что будетъ нужно. Прошу тебя, крѣпись и мужайся.

Палемонъ. Умоляю, сдержи свое обѣщаніе и сдѣлай все съ сдвинутыми бровями. Несомнѣнно, что ты меня не любишь, будь грубъ со мною и освободи свой языкъ отъ масла. Клянусь воздухомъ, которымъ дышу, я способенъ на каждое слово отвѣтить пощечиной. Мое сердце нельзя успокоить разумомъ.

Арситъ. Откровенно сказано! но не требуйте отъ меня грубой рѣчи: когда я пришпориваю своего коня, я не браню его; спокойствіе и гнѣвъ имѣютъ у меня одинъ обликъ (Звуки рога). Слышите, сударь? Тамъ сзываютъ на пиръ разсѣявшихся гостей; можете сами догадаться, что у меня тамъ дѣло.

Палемонъ. Ваше присутствіе тамъ, сударь, не можетъ быть угодно небесамъ, и я знаю, что ваша должность тамъ получена незаконно.

Арситъ. У меня надлежащія права, я въ этомъ убѣжденъ; но по этому несчастному вопросу, разъединяющему насъ, нѣтъ другого отвѣта, кромѣ кровопусканія. Я убѣдительно прошу, чтобы вы поручили пренія вашему мечу и чтобы вы. больше объ этомъ не говорили.

Палемонъ. Только одно слово; ты идешь теперь любоваться моею возлюбленною, такъ какъ, замѣть, что она моя.

Арситъ. Нѣтъ…

Палемонъ. Полно, прошу тебя! Ты говорилъ о пищѣ, чтобы подкрѣпить меня, а теперь самъ идешь лицезрѣть солнце, укрѣпляющее все, на что оно ни взглянетъ; это даетъ тебѣ преимущество надо мною; пользуйся имъ, пока я не наложу своего средства (Уходятъ въ разныя стороны).

СЦЕНА II.

Другая часть лѣса. Входитъ дочь тюремщика.

Дочь тюремщика. Онъ ошибся кустарниками, которые я ему указала, и побрелъ по собственной фантазіи. Теперь близится утро. Не бѣда! Мнѣ хотѣлось-бы, чтобы была вѣчная ночь и чтобы мракъ былъ властелиномъ міра. Послушаемъ! Это, кажется, волкъ! — во мнѣ же убитъ страхъ, и я ни о чемъ не забочусь, кромѣ Палемона; я не побоюсь быть растерзанной волками, лишь-бы онъ былъ счастливъ. Если мнѣ позвать его? Я не съумѣю. Крикнуть? Что же дальше? Если онъ мнѣ не отвѣтитъ, я накличу волка, — и вотъ вся услуга, которую я ему окажу. — Я слышала странный вой въ эту ночь, долгую, какъ жизнь; не сдѣлался-ли онъ ихъ жертвою? У него нѣтъ оружія; звукъ его оковъ могъ привлечь вниманіе дикихъ звѣрей, имѣющихъ въ себѣ свойство отгадывать присутствіе безоружнаго человѣка и узнавать сопротивленіе, вездѣ гдѣ оно имѣется. Я готова утверждать, что онъ разстерзанъ въ клочки; большая стая выла одновременно, и тогда-то они его съѣли, вотъ въ чемъ истина! Надо имѣть храбрость ударить въ колоколъ? Что мнѣ дѣлать теперь? — Если его больше нѣтъ, то всему конецъ. — Нѣтъ, нѣтъ, я лгу: отецъ будетъ повѣшенъ за это бѣгство; я-же сама буду принуждена просить подаяніе, если буду настолько дорожить жизнью, чтобы отрицать свой поступокъ; но я не захочу его отвергать, грози мнѣ смерти дюжинами. Я совсѣмъ растерялась. Я два дня не принимала пищи, я проглотила только немного воды; я не смыкала глазъ иначе, какъ только чтобы скатить слезу съ моихъ рѣсницъ. Увы! прекратись моя жизнь, не дай помутиться моему разсудку, изъ страха, чтобы я не потопила себя, не пронзила себя, не повѣсилась! О, существо природы, разрушься во мнѣ, если лучшіе устои увлечены. — Итакъ, гдѣ теперь мой путь? — Лучшій путь — это прямая дорога къ могилѣ; всякій шагъ, отвлекающій меня, мучителенъ. Смотрите, луна зашла, кричатъ кузнечики, сова возвѣщаетъ зарю! Всѣ совершили свое назначеніе, кромѣ меня, не имѣвшей успѣха, но теперь остается только одно: конецъ, и все въ этомъ (Уходитъ).

СЦЕНА III.

Та же часть лѣса, что и въ первой сценѣ. Входитъ Арситъ съ съѣстными припасами, виномъ, пилами и проч.

Арситъ. Я долженъ быть близокъ отъ мѣста. — Эй, кузенъ Палемонъ!

Входитъ Палемонъ.

Палемонъ. Арситъ?

Арситъ. Онъ самъ. Я принесъ вамъ припасовъ и пилы. Подойдите и не опасайтесь ничего. Тезея здѣсь нѣтъ.

Палемонъ. И никого столь честнаго, Арситъ.

Арситъ. Не въ этомъ дѣло. Объ этомъ мы поговоримъ послѣ. Ну, мужайтесь, не умирать же вамъ, какъ скотинѣ; вотъ, сударь, пейте, я знаю, что вы слабы; я послѣ поговорю съ вами.

Палемонъ. Арситъ, ты могъ-бы отравить меня теперь.

Арситъ. Могъ-бы, но для этого было бы нужно, чтобы я боялся васъ. Садитесь и, разъ навсегда, прекратимъ безполезные разговоры! Не станемъ, при нашей установившейся репутаціи, болтать, какъ дураки или трусы! — За ваше здоровье (Пьетъ).

Палемонъ. Хорошо,

Арситъ. Садитесь, пожалуйста, и дозвольте мнѣ умолить васъ всѣмъ, что въ васъ есть чести и честности, не упоминать болѣе объ этой женщинѣ. Это насъ смущало-бы; потомъ времени будетъ достаточно.

Палемонъ. Хорошо, отдаю вамъ должное (Пьетъ).

Арситъ. Вы пейте хорошій и веселый глотокъ! Это улучшаетъ кровь, любезнѣйшій. Не чувствуете-ли вы, что отходите?

Палемонъ. Подождите, я отвѣчу послѣ одного или двухъ глотковъ еще.

Арситъ. Не стѣсняйтесь, у герцога его много, милѣйшій кузенъ. Теперь поѣшьте.

Палемонъ. Да (ѣстъ).

Арситъ. Очень радъ, что вы въ апетитѣ.

Палемонъ. Я еще болѣе доволенъ, что располагаю для его удовлетворенія такою прекрасною пищею.

Арситъ. Не безумное-ли обиталище эти дремучіе лѣса, кузенъ?

Палемонъ. Да, для тѣхъ, у кого строгая совѣсть.

Арситъ. Какъ находите вы эти яства? Я вижу, что вашъ голодъ не нуждается въ приправахъ.

Палемонъ. Нѣтъ. Но если-бы она требовалась, ваша приправа была бы слишкомъ кисла. — Что это такое?

Арситъ. Дичина.

Палемонъ. Сочное мясцо. Дайте мнѣ еще вина; на этотъ разъ за красотокъ, которыхъ мы знавали прежде! за дочь господина интенданта! Помнишь ее?

Арситъ. Послѣ васъ, кузенъ?

Палемонъ. Она любила чернокудраго.

Арситъ. Любила. Что же дальше?

Палемомъ. И я слышалъ, что этого человѣка звали Арситомъ, и…

Арситъ. Да договаривайте-же!

Палемонъ. Она встрѣтила его въ плющеной бесѣдкѣ… И что она сдѣлала тамъ, братецъ? Играла въ дѣвственность?

Арситъ. Что нибудь да дѣлала, сударь.

Палемонъ. Что заставило ее брюжжать и стонать мѣсяцъ, или два, или три, или десять.

Арситъ. Сестра ключника тоже получила свое, если я не ошибаюсь, кузенъ, — иначе было бы слишкомъ много басенъ кругомъ. Хотите выпить за ея здоровье?

Палемонъ. Да.

Арситъ. Хорошенькая была брюнетка, было время, когда юноши отправлялись на охоту, и былъ лѣсъ, и рослый букъ; и къ этому сводится разсказъ… О-охъ!

Палемонъ. Во имя Эмиліи, клянусь жизнью! — дуракъ, довольно этой принужденной веселости. Утверждаю, что этотъ вздохъ былъ вызванъ ради Эмиліи. Гнусный кузенъ, думаешь-ли ты первый нарушить наше соглашеніе?

Арситъ. Вы обезумѣли!

Пдлемонъ. Клянусь небомъ и землею, нѣтъ въ тебѣ ничего честнаго!

Арситъ. Я васъ покидаю въ такомъ случаѣ. Вы дикій звѣрь теперь.

Палемонъ. Я такой, какимъ ты меня дѣлаешь, измѣнникъ!

Арситъ. Вотъ все, что нужно: пилы, одежды, благовонія. Я вернусь черезъ два часа и принесу то, что все успокоитъ.

Палемонъ. Мечъ и вооруженіе?

Арситъ. Разсчитывайте на меня. Теперь вы слишкомъ свирѣпы. Прощайте. — Снимите всѣ свои цѣпи, вы ни въ чемъ не встрѣтите нужды.

Палемонъ. Мошенникъ!

Арситъ. Я не слушаю больше (Уходитъ).

Палемонъ. Если онъ сдержитъ обѣщаніе, онъ умретъ за все это (Уходитъ).

СЦЕНА IV.

Другая часть лѣса. Входитъ дочь тюремщика.

Дочь тюремщика. Мнѣ очень холодно, и всѣ звѣзды уже померкли, и звѣздочки, и все, что блеститъ. Солнце видѣло мое безуміе. Палемонъ! увы, онъ на небѣ! — гдѣ я теперь? Вотъ море тамъ и на немъ корабль; какъ онъ несется! а вотъ и подводный камень, стерегущій его. Вотъ, вотъ, онъ ударится о него! Получается течь, и большая! Какъ они кричать! Направьте его по вѣтру, или вы все утратите. Снимите парусъ или два и поверните курсъ, дѣти! Прощайте, прощайте! вы ушли! — я очень голодна; хотѣлось бы мнѣ найти хорошую лягушку; она передала-бы мнѣ новости со всѣхъ концовъ міра; тогда я сдѣлала-бы корабль изъ раковины и поплыла на востокъ и сѣверо-востокъ къ царю пигмеевъ, который такъ хорошо гадаетъ, — а отецъ? Двадцать противъ одного, его живо вздернутъ завтра утромъ: я никогда не пророню слова (Поетъ).

Отрѣжу я свой зеленый плащъ на футъ выше колѣна, и обрѣжу я свои бѣлокурыя косы на дюймъ отъ глаза. Эй, нонни, нонни, нонни. Онъ купитъ мнѣ бѣлый прутъ, чтобы ѣздить верхомъ. И поѣду я за нимъ по обширной вселенной. Эй, нонни, нонни, нонни. О, хотѣлось-бы мнѣ имѣть, подобно соловью, вѣточку, куда приклонить грудь! Иначе я буду спать, какъ волчекъ.

СЦЕНА V.

Другая часть лѣса, Входятъ: Герольдъ, четыре поселянина въ видѣ маврскихъ maнцоровъ; одинъ въ образѣ Бавіина, пятъ дѣвушекъ и игрокъ на тамбуринѣ.

Герольдъ. Стой, стой! Что за сумасбродство среди васъ всѣхъ? Неужели мои старанія внушить вамъ, всосать вамъ, и — выражаясь метафорою, — отдать вамъ сливовое варенье и мозгъ моего ума, послужили лишь къ тому, что вы до сихъ поръ кричите: «Гдѣ?» и «какъ?» и «зачѣмъ?» — О, грубѣйшія, заледенѣлыя способности, спутанныя понятія! Не говорилъ-ли я: «Вотъ такъ», и «вотъ здѣсь», и «вотъ когда» — чтобы меня никто не понялъ. Proh Deum, medius fidius, вы всѣ шалопаи. Для чего я стою здѣсь? тамъ идетъ герцогъ, здѣсь вы, спрятанные въ кустарникѣ. Появляется герцогъ, я къ нему подхожу и выкладываю множество умнѣйшихъ вещей и много фигуръ; онъ слушаетъ, киваетъ головой, шепчетъ и тогда восклицаетъ: «На радость!», а я продолжаю и наконецъ, бросаю въ воздухъ свою шляпу. Вниманье, вы! Вы-же тогда, какъ нѣкогда Мелеагръ и кабанъ, нѣжно выступаете передъ нимъ, подобно настоящимъ влюбленнымъ, устремляетесь толпою вѣжливо и красиво, такъ сказать, вы прослѣдуете мимо и удираете, ребята.

1-й поселянинъ. И мы это красиво выполнимъ, господинъ Герольдъ.

2-й поселянинъ. Осмотримъ общество. Гдѣ игрокъ на тамбуринѣ?

3-й поселянинъ. Эй, Тимофей!

Игрокъ на тамбуринѣ. Здѣсь, сумасшедшіе ребята, я съ вами!

Герольдъ. Но я спрашиваю, гдѣ ихъ женщины?

4-й поселянинъ. Вотъ Фриза и Модлина.

2-й поселянинъ. А маленькая Люче, бѣлоножка, и попрыгунья Бэрбари!

1-й поселянинъ. И рыжая Нэль, никогда не покидавшая своего наставника.

Герольдъ. Гдѣ ваши ленты, дѣвушки? плавнѣе съ вашими тѣлами, тихо и легко поворачивайте ихъ, а затѣмъ улыбка и прыжокъ.

Нэль. Предоставьте намъ самимъ, сударь.

Герольдъ. Гдѣ-же остальной оркестръ?

3-й поселянинъ. Разставленъ, какъ вы приказывали.

Герольдъ. Спарьте нашихъ людей и посмотрите, кого не достаетъ. — Гдѣ Бавіанъ? Другъ мой, носи свои хвостъ не оскорбляя и не обижая дамъ, и не забудь — прыгать смѣло и энергично. А когда ты лаешь, то дѣлай это разсудительно.

Бавіанъ. Да, сударь.

Герольдъ. Quo usque tandem? Здѣсь не достаетъ женщины?

4-й поселянинъ. Мы можемъ идти свистать, весь жиръ въ огнѣ.

Герольдъ. Какъ говорятъ ученые авторы, мы вымыли черепицу, мы оказались fatuus и напрасно трудились.

2-й поселянинъ. Это — другое существо, негодная тварь, обѣщавшая такъ чистосердечно быть здѣсь, Чигели, дочь швеца! Первыя перчатки, которыя я ей дамъ, будутъ изъ собачьей кожи, если она меня еще разъ обманетъ! — Ты можешь подтвердить, Аркасъ, что она клялась хлѣбомъ и виномъ, что не обманетъ.

Герольдъ. Ужъ и женщина, говоритъ ученый поэтъ, непремѣнно ускользнутъ, если не держишь ихъ за хвостъ и зубами. Въ общемъ мы въ ложномъ положеніи.

1-й поселянинъ. Побери ее адскій огнь! Подвести насъ теперь.

3-й поселянинъ. Что-же мы рѣшимъ, сударь?

Герольдъ. Ничего. Наше дѣло обратилось въ ничто, да, въ грустное и жалкое ничто.

4-й поселянинъ. Въ ту самую минуту, когда отъ этого зависитъ слава нашего города — заставить насъ обливать репьи. Иди своею дорогою, я припомню тебѣ, я расправлюсь съ тобою!

Входитъ дочь тюремщика.

Дочь Тюремщика (поетъ). Джорджъ спустился съ юга, съ барбарійскаго берега, ахъ! И встрѣтилъ тамъ славные военные галліоты по одной, по двѣ, по три, ахъ! Привѣтъ, привѣтъ, изящные галліоты! Куда-же вы направляетесь? ахъ! О, поплывемъ вмѣстѣ, пока не вернемся въ Зундъ, ахъ! Ихъ было три глупца, ссорившихся изъ-за пилюка. Одинъ говорилъ, что это сова, другой говорилъ, что нѣтъ, третій говорилъ, что это соколъ, которому обрѣзали его бубенцы.

3-й поселянинъ. Вотъ восхитительная помѣшанная, необыкновенно кстати являющая, и безумная, какъ заяцъ въ мартѣ. Если мы съумѣемъ заставить ее плясать, мы спасены. Ручаюсь, что она сдѣлаетъ самые диковинные прыжки.

1-й поселянинъ. Сумасшедшая! мы спасены ребята!

Герольдъ. Ты съ ума сошла, добрая женщина?

Дочь тюремщика. Обратное меня-бы опечалило. Дай мнѣ руку.

Герольдъ. Зачѣмъ?

Дочь тюремщика. Я могу погадать тебѣ. Ты дуракъ. Сосчитай десять! я его сбила. Ха! — Другъ, не ѣшь бѣлаго хлѣба; если ты будешь это дѣлать, то твои зубы изойдутъ кровью. — Будемъ мы плясать. Эй — я узнаю тебя, ты мѣдникъ: мошенникъ мѣдникъ, не затыкай другихъ дыръ, кромѣ той которую ты долженъ.

Герольдъ. Dii boni! Мѣдникъ, барышня?

Дочь тюремщика. Или колдунъ. Вызови мнѣ теперь чорта, который игралъ-бы въ quipassa съ бубенцами и костями!

Герольдъ. Идите, возьмите ее и пригласите ее замолчать. — Atque opus exegi quod nec Joyis nec ignis. — Бейте въ барабанъ и направьте ее.

2-й поселянинъ. Ну, дѣвочка, прыгаемъ.

Дочь тюремщика. Я буду руководить.

3-й поселянинъ. Да, да.

Гремятъ рога за сценой.

Герольдъ. Убѣдительно и расторопно! Уходите, ребята. Я слышу рога. Дайте мнѣ обдумать немного, и вниманіе къ своему выходу (Всѣ уходятъ кромѣ Герольда). Палласъ, воодушеви меня!

Входитъ: Тезей, Пиритусъ, Ипполита, Эмилія, Арситъ и свита.

Тезей. Олень направился по этому пути.

Герольдъ. Стойте и изумляйтесь.

Тезей. Что намъ здѣсь?

Пиритусъ. Какой-нибудь сельскій праздникъ, государь, клянусь жизнью.

Тезей. Ну, продолжайте, будемъ изумляться. Пусть дамы сядутъ, мы отдохнемъ.

Герольдъ. Доблестному герцогу слава! Привѣтъ прекраснымъ дамамъ.

Тезей. Холодное начало.

Герольдъ Если вы будете хоть немного благосклонны къ намъ, то нашъ сельскій праздникъ совершененъ. — Насъ собралось здѣсь нѣсколько человѣкъ, которыхъ грубые языки называютъ поселянами; по правдѣ говоря, безъ малѣйшей басни, мы здѣсь веселая шайка, иначе говоря, толпа, или общество, или, образно выражаясь, хоръ, который передъ вашею милостью пропляшетъ мавританскій танецъ. А я, главный всего распорядитель, въ качествѣ педагога, опускающаго розгу надъ маленькими, унижающаго взрослыхъ ударомъ палки, представляя тебѣ эту машину, или эту картину, — о, великолѣпный герцогъ, слава о страшной смѣлости котораго трубится по міру отъ Дитэ до Дидала, отъ столба до колонны! Приди на помощь моему ничтожному намѣренію, взгляни предъ собою на эту сильную мавританскую труппу, рискующую выступить передъ тобою; соедини это все вмѣстѣ, — получится именно мавританскій танецъ, чтобы исполнить который мы сошлись сюда. Остовъ нашего спорта не малой науки, — появляюсь первымъ, грубый, неотесанный, грязный, чтобы высказать эту рѣчь передъ твоею благородною милостью, къ великимъ стопамъ которой я повергаю ручку моего пера. За мною идетъ господинъ Май и его блестящая спутница, прислужница и ночной слуга, выискивающія молчаливыя убѣжища. Затѣмъ идутъ мой хозяинъ и его толстая супруга, на его счетъ принимающая обобраннаго путешественника и однимъ взглядомъ извѣщающая слугу увеличить счетъ. Потомъ шутъ, пожирающій звѣрей, и, наконецъ, шутъ-дуракъ, Ваніанъ, съ его длиннымъ хвостомъ и такимъ же ящикомъ cum multis aliis, составляющими танцы. Скажи «да», — и всѣ немедленно выступятъ.

Тезей. Да, конечно, да, дорогой учитель.

Пиритусъ. Пусть идутъ.

Герольдъ. Intrate filli! Впередъ и шевелитесь.

Входятъ: школа, Бавіанъ, пять дѣвушекъ, Игрокъ на тамбуринѣ съ Дочерью тюремщика и др. Они пляшутъ мавританскій танецъ.

Сударыни, если были мы веселы, и если понравились вамъ прекрасными прыжками и присѣданіями, — скажите, что учитель — не шутъ! Герцогъ, мы и тебѣ также понравились и сдѣлали, какъ должны сдѣлать честные ребята, дай намъ только дерево, или два, для майскаго шеста, — и опять прежде чѣмъ минетъ годъ, мы потѣшимъ тебя и все общество.

Тезей. Возьми двадцать, domine. Что находитъ моя возлюбленная?

Ипполита. Никогда не была такъ довольна, государь.

Эмилія. Танецъ былъ прекрасенъ, а предисловія я никогда не слыхала лучшаго.

Тезей. Наставникъ, благодарю тебя. Позаботьтесь, чтобы ихъ всѣхъ наградили.

Пиритусъ. А вотъ вамъ еще (даетъ деньги), чтобы окрасить вашъ шестъ.

Тезей. Вернемся къ нашему спорту.

Геродьдъ. Пусть олень, за которымъ ты гонишься, долго устойчивъ, а твои собаки будутъ легки и цѣпки и покончатъ съ нимъ безъ помѣхи, а дома полакомятся его почками. (Уходятъ: Тезей, Пиритусъ, Ипполита, Эмилія, Арситъ и свита. Рога трубятъ, пока они удаляются) Идемъ, наше все сдѣлано. Dii Deaeque omnes. Вы превосходно плясали, дѣвушки (Уходятъ).

СЦЕНА VI.

Та же часть лѣса, что и въ сценѣ III. Палемонъ выходитъ изъ кустарника.

Палемонъ. Вотъ приблизительно часъ, въ который мой двоюродный братъ далъ обѣщаніе опять придти ко мнѣ, принеся съ собою два меча и два добрыхъ вооруженія; если онъ обманетъ, онъ не человѣкъ и не воинъ. Когда онъ меня оставилъ, я не думалъ, что недѣля могла-бы возстановить во мнѣ утраченную силу, такимъ я былъ слабымъ и убитымъ отъ нужды. Благодарю тебя, Арситъ, ты еще честный врагъ; съ такимъ подкрѣпленіемъ я чувствую себя способнымъ преодолѣть всякую способность. Болѣе продолжительная отсрочка заставитъ подумать міръ, когда онъ услышитъ объ этомъ всемъ, что я, какъ поросенокъ, откармливаюсь для борьбы, что я не воинъ. Поэтому это благословенное утро будетъ послѣднимъ, и мечемъ, который онъ оставитъ, если только сдержу его, я его убью; это лишь справедливость. Любовь и счастье да будутъ за меня.

Входитъ Арситъ съ вооруженіями и мечами.

Арситъ. Здравствуй. Здравствуй, благородный родственникъ.

Палемонъ. Я причинилъ вамъ слишкомъ много трудовъ, сударь.

Арситъ. Это «слишкомъ», прекрасный кузенъ, лишь долгъ чести и моя обязанность.

Палемонъ. Еслибы вы во всемъ были такимъ. сударь! Я бы желалъ васъ имѣть столь же милымъ родственникомъ, какимъ вы заставляете меня признать васъ великодушнымъ врагомъ, и чтобы мои объятья, а не удары возблагодарили васъ.

Арситъ. Въ обоихъ, честно данныхъ, я увижу благородное вознагражденіе.

Палемонъ. Въ такомъ случаѣ я разсчитаюсь съ вами.

Арситъ. Дѣлайте мнѣ вызовъ въ этихъ изысканныхъ выраженіяхъ, и вы будете для меня больше возлюбленной. Нѣтъ гнѣва, если честно то, что вы любите. Мы не созданы для болтовни, другъ. Когда мы будемъ вооружены и оба на мѣстахъ, пусть тогда наши ярости, какъ два столкнувшіеся прилива, устремятся изъ насъ. И тогда видно будетъ, кому дѣйствительно принадлежитъ преимущественное право на эту красоту, безъ упрековъ, насмѣшекъ, личныхъ оскорбленіи и подобныхъ выходокъ, пригодныхъ для женщинъ и школьниковъ; будетъ видно, и скоро, ваша-ли она или моя. Не желаете-ли, сударь, вооружиться? Если вы не чувствуете себя еще готовымъ къ борьбѣ и владѣющимъ вашею прежнею силою, я подожду, кузенъ, и каждый день буду приходитъ подкрѣплять ваше здоровье, когда я буду свободенъ. Я желаю добра вашей личности, и я предпочелъ бы не говорить, что люблю ее, хотя бы я и умеръ. Но, любя такую женщину и для оправданія моей любви, я не долженъ отступать.

Палемонъ. Арситъ, ты такой честный врагъ, что никто, кромѣ твоего двоюроднаго брата, не достоинъ убить тебя. Я бодръ и крѣпокъ; выбирай оружіе.

Арситъ. Выбирайте вы, сударь.

Палемонъ. Ты хочешь превосходить во всемъ или ты поступаешь такъ, чтобы принудить меня пощадить тебя?

Арситъ. Если вы такъ думаете, кузенъ, то разочаруйтесь, потому что, вѣрно, какъ я воинъ, что я не пощажу васъ.

Палемонъ. Это хорошо сказано.

Арситъ. Вы въ этомъ убѣдитесь.

Палемонъ. Въ такомъ случаѣ, какъ честный человѣкъ и любящій со всею законностью привязанности, я щедро разсчитаюсь съ тобою. Я беру эти доспѣхи.

Арситъ. А эти мнѣ. Я васъ облачу сначала (надѣваетъ доспѣхи на Палемона).

Палемонъ. Скажи мнѣ, прошу тебя, кузенъ, гдѣ ты взялъ эти добрые доспѣхи?

Арситъ. Это герцогскіе и, говоря правду, я укралъ ихъ. Вамъ не жметъ?

Палемонъ. Нѣтъ.

Арситъ. Они не тяжелы?

Палемонъ. Я носилъ болѣе легкіе, но сослужатъ и эти.

Арситъ. Я стяну потуже.

Палемонъ. Какъ только можно.

Арситъ. Вамъ не нужно.

Палемонъ. Нѣтъ, нѣтъ, вѣдь мы не на коняхъ. Я замѣчаю, что вы съ нетерпѣніемъ ждете битвы.

Арситъ. Я равнодушенъ.

Палемонъ. Клянусь честью, и я тоже. — Добрѣйшій кузенъ, стяни пряжку какъ можно дальше.

Арситъ. Я такъ и сдѣлаю.

Палемонъ. Теперь мой шлемъ.

Арситъ. Вы желаете сражаться съ обнаженными руками?

Палемонъ. Намъ будетъ только удобнѣе.

Арситъ. Но воспользуйтесь вашими наручниками. Эти хуже, прошу васъ, возьмите мои, любезный кузенъ.

Палемонъ. Благодарю васъ, Арситъ. — Какъ я выгляжу? Очень-ли я осунулся?

Арситъ. Поистинѣ, очень немного. Любовь отнеслась къ вамъ благосклонно.

Палемонъ. Увѣряю тебя, что правильно направлю удары.

Арситъ. Дѣлайте такъ и не щадите. — Я заставлю васъ потрудиться, любезный кузенъ.

Палемонъ. Теперь вамъ, сударь. — Мнѣ кажется, Арситъ, что это вооруженіе очень похоже на то, которое было на тебѣ въ тотъ день, когда погибли три царя, только оно немного легче.

Арситъ. Хорошо было то вооруженіе! И въ этотъ день, я помню, вы превзошли меня, кузенъ. Никогда не видалъ я подобной отваги. Когда вы нападали на лѣвое крыло врага, я торопился поспѣть, подо мною былъ славный сонь.

Палемонъ. Дѣйствительно. Свѣтло-гнѣдой, помню.

Арситъ. Да. Но всѣ мои старанія были тщетны: вы опередили меня, и мои стремленія не могли васъ догнать. Впрочемъ, и я совершилъ нѣчто, по подражанію.

Палемонъ. Болѣе по доблести; вы скромны, кузенъ.

Арсетъ. Когда я впервые увидѣлъ васъ нападающимъ, мнѣ показалось, что я слышу скромный громовой ударъ, исходящій изъ войска.

Палемонъ. Но все-таки впереди сверкала молнія вашей доблести. Постойте немного: не слишкомъ-ли это стянуто?

Арситъ. Нѣтъ, нѣтъ, хорошо.

Палемонъ. Я не хотѣлъ бы поразить тебя иначе, какъ своимъ мечемъ; ссадина была бы безчестіемъ.

Арситъ. Теперь мнѣ совершенно хорошо.

Палемонъ. Тогда становись.

Арситъ. Возьми мой мечъ, онъ кажется мнѣ лучшимъ.

Палемонъ. Благодарю васъ. Но оставьте его ого, ваша жизнь зависитъ отъ него; здѣсь другой, и если только онъ выдержитъ, я не прошу ничего большаго для всѣхъ моихъ надеждъ. Пусть мое дѣло и честь будутъ за меня!

Арситъ. А за меня моя любовь! (Они кланяются нѣсколько разъ, потомъ приближаются и становятся) Нѣтъ-ли еще что сказать?

Палемонъ. Только одно и ничего больше. Ты сынъ моей тетки; кровь, которую мы собираемся проливать, у насъ одна, во мнѣ твоя, твоя во мнѣ; у меня мечъ въ рукахъ, и если ты убьешь меня, то простятъ тебя боги, какъ и я! Если есть мѣсто, отведенное для разстающихся съ честью, то я желаю, чтобы оно досталось ослабѣвшей душѣ пораженнаго. Бейся мужественно, братъ. Дай мнѣ твою благородную руку.

Арситъ. Вамъ, Палемонъ, никогда больше не протянется эта рука съ такою-же дружбою.

Палемонъ. Я тебя понимаю.

Арситъ. Если я погибну, то прокляни меня и скажи, что я былъ трусъ, потому что только трусъ способенъ умереть въ такомъ праведномъ судѣ. Еще разъ прощай, братъ.

Палемонъ. Прощай, Арситъ!

Они сражаются. Вдали звуки роговъ. Они останавливаются.

Арситъ. Слушайте, братъ. Наше безуміе погубило насъ.

Палемонъ. Почему?

Арситъ. Это герцогъ, который на охотѣ, какъ я говорилъ вамъ. Если насъ найдутъ, мы погибли. О, удалитесь теперь, сударь, ради соблюденія чести, обратно въ свой кустарникъ. Мы найдемъ еще слишкомъ много случаевъ для смерти. Любезный братъ, если васъ увидятъ, вы погибнете тотчасъ-же за бѣгство изъ тюрьмы, а я — за ослушаніе, если вы выдадите меня. Тогда весь міръ будетъ презирать насъ и скажетъ, что была у насъ доблестная ссора, но что мы ее опозорили.

Палемонъ. Нѣтъ, нѣтъ, братъ, я не хочу больше скрываться, ни отлагать это великое событіе до другого испытанія. Я знаю вашу хитрость и понимаю ваши побужденія. Пусть тотъ, кто отступитъ теперь, подвергнется позору! Становись и защищайся…

Арситъ. Вы не сошли съ ума?

Палемонъ. Или я воспользуюсь для себя выгодою этой минуты. Я меньше опасаюсь грядущаго со мною, чѣмъ своей доли. Знай, слабый кузенъ, что я люблю Эмилію и въ этой любви погребу тебя и всѣ другія препятствія.

Арситъ. Въ такомъ случаѣ, будь что будетъ. Ты узнаешь Палеконъ, что я могу такъ же легко умереть, какъ говорить или заснуть. Я опасаюсь только одного, чтобы законъ не завладѣлъ честью нашей кончины. Берегись за свою жизнь.

Палемонъ. Присмотри хорошенько за своею, Арситъ. (Сражаются; вдали трубятъ рога).

Входятъ: Тезей, Ипполита, Эмилія, Пиритусъ и свита.

Тезей. Что вы за невѣжественные и безумно злонамѣренные измѣнники, что, вопреки распоряженіямъ моихъ законовъ, сражаются такъ, облаченные, какъ рыцари, безъ моего разрѣшенія и безъ свидѣтелей? Клянусь Касторомъ, вы оба умрете!

Палемонъ. Сдержи свое слово, Тезей! Мы оба, конечно, измѣнники, оба оскорбителя тебя и твоей милости. Я — Палемонъ, который не можетъ любить тебя, убѣжавъ изъ твоей тюрьмы. Подумай хорошенько, что это стоитъ! А это — Арситъ; никогда болѣе смѣлый измѣнникъ не касался твоей земли, никогда обманщикъ не имѣлъ больше вида друга. Этотъ человѣкъ былъ помилованъ и изгнанъ; онъ презираетъ тебя и все, что ты рѣшишься сдѣлать; такъ переодѣтый, онъ, вопреки твоихъ законовъ, слѣдуетъ за твоею сестрою, счастливою, блестящею звѣздою, прекрасною Эмиліею, которой я настоящій слуга, — если даетъ право первому видѣть и посвятить ей свою душу, и, что еще важнѣе, онъ осмѣливается думать, что она его. Въ этомъ обманѣ, какъ болѣе законный влюбленный, я и требовалъ отъ него теперь отчета. Если, какъ говорятъ, ты великъ и справедливъ, истинный рѣшитель всѣхъ обидъ, скажи: «Сразитесь опять!» и ты увидишь, Тезей, что я воздамъ ему такое возмездіе, которому ты самъ позавидуешь. Затѣмъ возьми мою жизнь, я буду тебя объ этомъ самъ умолять.

Пиритусъ. О, небеса, что за безчеловѣчіе въ немъ!

Тезей. Я поклялся.

Арситъ. Мы не ждемъ отъ тебя вздоха милости, Тезей. Мнѣ такъ же легко умереть, какъ тебѣ осудить, и это не волнуетъ меня. Но если этотъ человѣкъ называетъ меня измѣнникомъ, то дай мнѣ сказать слѣдующее: если измѣна заключается въ той любви и въ такомъ служеніи столь совершенной красотѣ, — какъ сильно я люблю, готовый погибнуть въ этомъ поклоненіи, въ доказательство принеся сюда свою жизнь, я какъ вѣрно и преданно служилъ я ей, готовый убить моего родственника, отрицающаго это, — то признай меня страшнѣйшимъ измѣнникомъ, и я буду доволенъ… Если я нарушилъ твой законъ, герцогъ, то спроси эту особу, почему она прекрасна, почему ея глаза повелѣваютъ мнѣ оставаться здѣсь любить ее; и если она скажетъ: «измѣнникъ», то я негодяй, достойный остаться безъ погребенія.

Палемонъ. Ты смилуешься надъ обоими нами, о, Тезей, если ни одному изъ насъ не окажешь милости. Если ты справедливъ; заткни свое ухо для насъ. Если ты мужественъ, то, ради души твоего родственника, двѣнадцать доблестныхъ подвиговъ котораго вѣнчаютъ его память дай намъ, герцогъ, умереть вмѣстѣ, одновременно. Только на мгновеніе пусть онъ умретъ раньше меня, чтобы я могъ сказать моей душѣ, что онъ не получитъ ее.

Тезей. Я исполню ваше желаніе, потому что, говоря правду, вашъ родственникъ въ десять разъ преступнѣе, такъ какъ къ нему я имѣлъ болѣе снисхожденія, чѣмъ вы обрѣли, сударь, хотя ваши вины не тяжелѣе, чѣмъ его. — Никто не смѣй защищать ихъ! Прежде, чѣмъ сядетъ солнце, они оба заснутъ навсегда.

Ипполита. Увы, какая жалость! — теперь, или никогда, заговори, сестра, такъ, чтобы не потерпѣть отказа: чтобы лицо твое избѣжало будущихъ невзгодъ за гибель этихъ родственниковъ.

Эмилія. Въ лицѣ моемъ дорогая сестра, я не вижу ничего враждебнаго для нихъ, ни гибельнаго. Ихъ убиваетъ несчастье ихъ собственныхъ взоровъ. Тѣмъ не менѣе, я буду женщиной и имѣть жалость; мои колѣни могутъ прирости къ землѣ, но я добуду ихъ прощенье. Помоги мнѣ, дорогая сестра! Для такого добродѣтельнаго дѣда силы всѣхъ женщинъ будутъ за насъ! — высокоцарственный братъ!.. (Они преклоняютъ колѣни).

Ипполита. Господинъ, узами нашего брака!..

Эмилія. Именемъ нашей незапятнанной чести!..

Ипполита. Именемъ вѣры, доблестной руки и честнаго сердца, данныхъ вами мнѣ!..

Эмилія. Во имя жалости, которую вы пожелали-бы другому, и вашихъ собственныхъ неисчислимыхъ добродѣтелей…

Ипполита. Именемъ доблести и всѣхъ непорочныхъ ночей, которыми я когда-либо услаждала васъ!..

Тезей. Что за странныя воззванія!

Пиритусъ. Ну, я тоже присоединяюсь! (Становится на колѣни).-- Во имя всей нашей дружбы, государь, всѣхъ нашихъ опасностей, всего, что ты наиболѣе любишь: войны, этой прекрасной особы…

Эмилія. Во имя этого дѣвственнаго румянца, которому вы содрогнетесь въ чемъ-либо отказать.

Ипполита. Во имя вашихъ собственныхъ глазъ, силы, съ которою вы клялись, что я превосхожу всѣхъ женщинъ и почти всѣхъ мужчинъ, той силы, которую уступила Тезею.

Пиритусъ. Для завершенія всего этого, во имя вашей благороднѣйшей души, въ которой не можетъ быть недостатка въ жалости, я первый прошу васъ.

Ипполита. Затѣмъ выслушай мои мольбы!

Эмилія. Потомъ допусти и меня умолять васъ, государь!

Пиритусъ. О милости!

Ипполита. Милости!

Эмилія. Милости этимъ принцамъ!

Тезей. Вы колеблете во мнѣ силу слова. Допустите, что я ощутилъ къ нимъ обоимъ сожалѣніе, какъ-бы вы воспользовались имъ?

Эмилія. Чтобы они жили, но были изгнаны.

Тезей. Вы настоящая женщина, сестра, вы имѣете жалость, но не понимаете, какъ примѣнять ее. Если вы хотите, чтобы они жили, придумайте способъ болѣе вѣрный, чѣмъ изгнаніе. Могутъ-ли жить они оба и выносить въ себѣ агонію любви, не убивая другъ друга? каждый день они будутъ сражаться ради васъ, ежечасно подвергать ваше доброе имя гласному обсужденію при содѣйствіи своихъ мечей. Будьте разумны и забудьте ихъ навсегда;это касается вашей славы, а также и моей клятвы. Я сказалъ, что они умрутъ, и пусть лучше они умрутъ по закону, чѣмъ отъ руки другъ друга. Не колеблите моей чести.

Эмилія. О, мой благородный братъ, — эта клятва была дана поспѣшно и въ гнѣвѣ, вашъ разумъ не сдержитъ ея. Еслибы такія желанія имѣли значеніе непреложной воли, весь міръ погибнетъ. Кромѣ того, я имѣю другую клятву противъ вашей, большей силы и, я увѣрена, большей любви, данную не подъ страстнымъ вліяніемъ, но по доброму побужденію.

Тезей. Какую, сестра?

Пиритусъ. Громогласно заявите ее, благородная дама.

Эмилія. Что вы никогда не откажете мнѣ ни въ челъ, подобающемъ моей скромной мольбѣ и вашему доброму согласію; теперь я привязываю васъ къ вашему слову, если вы его нарушите, то подумайте, какъ посрамите вы свою честь. — Такъ какъ теперь я сдѣлалась вашею просительницею, государь, я глуха ко всему, кромѣ вашего состраданія. — Какъ можетъ ихъ жизнь повлечь погибель моего добраго имени, что за мысль! Долженъ-ли погибать ради меня любящій меня? Это было-бы жестокою мудростью! Развѣ люди оголяютъ молодые побѣги, уже покрытые тысячами почекъ, изъ опасенія, что они завянутъ? О, герцогъ Тезей! доблестныя матеря, страдавшія за нихъ, и трепетныя дѣвушки, когда-либо любившія, если вы не уступите, проклянутъ меня и мою красоту и въ своихъ похоронныхъ пѣсняхъ въ честь обоихъ этихъ родственниковъ осудятъ мою жестокость, предадутъ меня поруганію, пока я не сдѣлаюсь предметомъ презрѣнія всѣхъ женщинъ. Во имя неба, сохраните имъ жизнь и изгоните ихъ!

Тезей. На какихъ условіяхъ?

Эмилія. Пусть они дадутъ клятву никогда не дѣлать изъ меня предмета своихъ распрей, ни знать меня, ни ступать въ предѣлы твоего герцогства и быть, гдѣ бы они ни странствовали, вѣчно чуждыми другъ другу.

Палемонъ. Я предпочитаю быть истерзаннымъ на куски, чѣмъ согласиться на такое обязательство: забыть, что я люблю ее? Вы, боги, всѣ, презирайте меня въ тотъ день! Я не осуждаю твоего изгнанія, но съ тѣмъ, чтобы мы открыто унесли съ собою наши мечи и споръ; иначе не надо изгнанія, но возьми наши жизни, герцогъ! Я долженъ любить и буду, и ради этой любви долженъ я смѣю убить этого родственника, на какомъ-бы то ни было мѣстѣ земли.

Тезей. Желаете-ли вы, Арситъ, принять эти условія?

Палемонъ. Онъ будетъ подлъ въ такомъ случаѣ.

Пиритусъ. Вотъ люди-то!

Арситъ. Нѣтъ, герцогъ, никогда; принять подобное существованіе мнѣ хуже, чѣмъ просить подаяніе. Хотя я думаю, что никогда не буду обладать тою, которую люблю, все же я хочу сохранить честь моей привязанности и умереть ради нея, будь смерть хоти дьяволомъ!

Тезей. Что же можно сдѣлать? потому что теперь я чувствую состраданіе.

Пиритусъ. Не отвергайте его болѣе, государь.

Тезей. Скажите, Эмилія, умри одинъ изъ нихъ, какъ одинъ и долженъ, согласны-ли вы взять другого себѣ въ мужья? Они не могутъ оба обладать вами: они оба принцы, прекрасные, какъ ваши собственные глаза, и благородные, какъ когда-либо говорила модна; взгляните на нихъ и, если вы въ состояніи полюбить, положите конецъ этому спору. Я даю согласіе. — Соглашаетесь ли вы также, принцы?

Палемонъ, Арситъ. Всею душою.

Тезей. Тотъ, кого она отвергнетъ, долженъ будетъ умереть.

Палемонъ, Арситъ. Любую смерть, которую назначишь, герцогъ!

Палемонъ. Если я погибну отъ этихъ устъ, я погибну съ честью, и влюбленные, еще даже не родившіеся, будутъ приходить благословлять мой прахъ.

Арситъ. Если она отъ меня откажется, моя могила повѣнчается со мною и воины будутъ воспѣвать мою надгробную надпись.

Тезей. Выбирайте, Эмилія.

Эмилія. Я не могу, государь: они оба слишкомъ совершенны, никогда изъ-за меня не спадетъ волосъ съ головы этихъ людей.

Ипполита. Что же станется съ ними?

Тезей. Такъ я прикажу. И клянусь честью, что оно будетъ выполнено, или оба умрутъ. — Вы оба вернетесь къ себѣ на родину, и черезъ мѣсяцъ каждый изъ васъ, въ сопровожденіи трехъ благородныхъ рыцарей, опять появится на этомъ мѣстѣ, гдѣ я воздвигну пирамиду, и тотъ, который въ присутствіи насъ, здѣсь находящихся, принудить своего кузена, въ честномъ и рыцарскомъ бою, коснуться столба, получитъ свое; другой сложитъ голову вмѣстѣ съ своими друзьями; онъ умретъ безъ ропота, не думая, что умираетъ за эту особу. Удовлетворяетъ-ли это васъ?

Палемонъ. Да. — Слушай, братъ Арситъ, я опять дѣлаюсь другомъ до того часа.

Арситъ. Я обнимаю васъ.

Тезей. Довольны-ли вы, сестра?

Эмилія. Да, приходится, государь. Иначе оба будутъ несчастны.

Тезей. Ну-же, пожмите опять другъ другу руки, оставьте, если вы благородные люди, эту ссору, спите до назначеннаго часа и сдержите ваше обязательство.

Палемонъ. Мы не посмѣемъ тебя обмануть, Тезей.

Тезей. Идемте, я желаю теперь обходиться съ вами, какъ съ принцами и друзьями. Когда вы вернетесь, я посажу здѣсь побѣдившаго и буду проливать слезы надъ гробомъ побѣжденнаго (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Аѳины. Комната въ тюрьмѣ. Входятъ: тюремщикъ и 1-й другъ.

Тюремщикъ. Вы больше ничего не слышали? Развѣ ничего не было говорено обо мнѣ до поводу побѣга Палемона? Добрый господинъ, припомните.

1-й другъ. Ничего, что бы я слышалъ, потому что я вернулся домой прежде, чѣмъ все дѣло было окончено; тѣмъ не менѣе, я могъ замѣтить прежде, чѣмъ уйти, большую вѣроятность, что оба получатъ прощеніе, такъ какъ Ипполита и прекрасноглазая Эмилія на колѣняхъ умоляли съ такою очаровательною жалостью, что поколебленный герцогъ показался мнѣ находящимся въ размышленіи, послѣдовать-ли ему своей суровой клятвѣ, или-же сладкому состраданію этихъ двухъ дамъ, и, чтобы имъ помочь, отмѣнно доблестный принцъ Пиритусъ половину своей души вложилъ въ это дѣло, такъ что, я надѣюсь, все обойдется хорошо. Но я не слышалъ ни одного вопроса о вашемъ имени или о его бѣгствѣ.

Тюремщикъ. Умоляю небеса, чтобы такъ и осталось!

Входитъ 2-й другъ.

2-й другъ. Успокойтесь, любезнѣйшій! Я несу вамъ вѣсти, добрыя вѣсти.

Тюремщикъ. Онѣ очень пріятны.

2-й другъ. Палемонъ оправдалъ васъ и получилъ ваше прощеніе, объяснивъ, что онъ бѣжалъ при помощи вашей дочери, которая такъ же прощена; узникъ, чтобы не считали его неблагодарнымъ за такую услугу, назначилъ для ея приданаго сумму денегъ, и большую, могу васъ увѣрить.

Тюремщикъ. Вы добрый, вы всегда приносите мнѣ хорошія новости.

1-й другъ. Какъ окончилось дѣло?

2-й другъ. Да какъ и слѣдовало: просители, никогда не просящіе, но всегда успѣвавшіе, увидѣли осуществленіе своей благородной просьбы; плѣннымъ дарована жизнь.

1-й другъ. Я зналъ, что это будетъ такъ.

2-й другъ. Но поставлены новыя условія, о которыхъ вы услышите въ болѣе благопріятное время.

Тюремщикъ. Надѣюсь, что они хороши.

2-й другъ. Они почетны; насколько же они окажутся хорошими, я не знаю.

1-й другъ. Это узнается.

Входитъ женихъ.

Женихъ. Увы, сударь, гдѣ ваша дочь?

Тюремщикъ. Почему вы спрашиваете?

Женихъ. Ахъ, сударь, когда вы видѣли ее?

2-й другъ. Какой у него видъ!

Тюремщикъ. Сегодня утромъ.

Женихъ. Хорошо-ли ей? Здорова-ли она? Какъ она спала?

1-й другъ. Вотъ странные вопросы.

Тюремщикъ. Не думаю, чтобы ей было очень хорошо; вы заставляете меня припомнить: еще сегодня я распрашивалъ ее, и она отвѣчала такъ несхоже съ прежнимъ, такъ дѣтски, такъ неразумно, будто она сумасшедшая, юродивая. Я очень сердился! Но что вамъ до нея, сударь?

Женихъ. Ничего, кромѣ состраданія. Но вамъ все равно придется узнать, и лучше отъ меня, чѣмъ отъ другого, меньше ее любящаго.

Тюремщикъ. Что такое, сударь?

1-й другъ. Не такъ, какъ нужно?

2-й другъ. Не хорошо?

Женихъ. Да, сударь, не хорошо; слишкомъ вѣрно, что она сумасшедшая.

1-й другъ. Не можетъ быть.

Женихъ. Повѣрьте, увидите сами.

Тюремщикъ. Я наполовину подозрѣвалъ, что вы мнѣ сказали. Помоги ей боги! Этому причиной или ея любовь къ Палемону, или безпокойство о моей безопасности за его побѣгъ; быть можетъ, то и другое.

Женихъ. Возможно.

Тюремщикъ. Но причемъ такая поспѣшность, сударь?

Женихъ. Сейчасъ скажу. Недавно, когда я закидывалъ свою удочку въ лежащее за дворцомъ большое озеро, съ отдаленнаго берега, поросшаго тростникомъ, терпѣливо поглощенный своимъ занятіемъ, я услышалъ голосъ, звонкій голосъ; я внимательно прислушался и тогда могъ хорошо понять, что это кто-то пѣлъ, и, судя по голосу, мальчикъ или женщина. Предоставивъ свою удочку ея собственной участи, я приблизился, но еще не видѣлъ, кто нарушалъ тишину, такъ плотно закрывали тростникъ и поросль. Я легъ на землю, слушая слова, которыя пѣлись, и тогда черезъ небольшой просвѣтъ, сдѣланный рыбаками, я узналъ вашу дочь.

Тюремщикъ. Прошу васъ, сударь, продолжайте.

Женихъ. Она пѣла много, но безъ смысла; только я слышалъ, что она часто повторяла: «Палемонъ ушелъ, ушелъ въ лѣсъ за ягодами, я найду его завтра».

1-й другъ. Бѣдная душа!

Женихъ. «Его цѣпи предадутъ его, онъ будетъ схваченъ, и что я буду дѣлать? Я приведу рой изъ ста черноокихъ дѣвушекъ, любящихъ подобно мнѣ, съ вѣнками изъ царскихъ кудрей, съ вишневыми губами и румяными щеками, какъ дамасскія розы, мы всѣ запляшемъ передъ герцогомъ веселый танецъ я будемъ просить его милости». — Потомъ она говорила о васъ, сударь: что вы будете казнены завтра утромъ, что она должна нарвать цвѣтовъ для вашихъ похоронъ и убрать домъ. Затѣмъ она напѣвала только: «Ива, ива, ива!» постоянно вставляя между: «Палемонъ, прекрасный Палемонъ», или: «Палемонъ былъ высокій юноша». Она сидѣла по колѣна въ водѣ; ея незаплетенныя косы были обвиты вѣнкомъ изъ тростника; кругомъ на ней было прикрѣплено множество водяныхъ растеній разныхъ цвѣтовъ, такъ что мнѣ она показалась прекрасною нимфою, снабжающею озеро водою, или, подобною Ирисѣ, недавно упавшей съ неба. Она дѣлала кольца изъ тростника, который росъ кругомъ, и обращала къ нимъ красивѣйшія изреченія: «Такъ скрѣплена наша вѣрная любовь», «это вы можете бросить, но не меня», и много другихъ. Потомъ она плакала, и опять пѣла и вздыхала и посреди этого-же вздоха улыбалась и цѣловала себѣ руку.

2-й другъ. Какая жалость!

Женихъ. Я направился къ ней; она меня замѣтила и тотчасъ прыгнула въ воду; я ее спасъ и въ сохранности доставилъ на землю; но тотчасъ она вырвалась и побѣжала къ городу съ громкимъ крикомъ и такъ быстро, что оставила меня далеко позади себя. Издали я видѣлъ, что трое или четверо загородили ей дорогу; въ одномъ изъ нихъ я узналъ вашего брата; тутъ она остановилась, упала и едва удалось ее увести. Я оставилъ ихъ съ нею и пришелъ вамъ все сказать. Вотъ и они.

Входятъ: Братъ, Дочь тюремщика и другіе.

Дочь тюремщика (поетъ). «Никогда-бы вамъ больше не видѣть свѣта»… — Не славная-ли это пѣсенка?

Братъ тюремщика. О, совершенно хорошая!

Дочь тюремщика. Я могу пѣть еще двадцать другихъ,

Братъ тюремщика. Вѣрно, что можете.

Дочь тюремщика. Да, дѣйствительно могу; я могу спѣть «Метлу» и «Бонни Робинъ». — Вы вѣдь портной?

Братъ тюремщика. Да.

Дочь тюремщика. Гдѣ же мое подвѣнечное платье?

Братъ тюремщика. Я принесу его завтра.

Дочь тюремщика. Принесите, но очень рано; я должна уйти, чтобы пригласить дѣвушекъ и музыкантовъ, такъ какъ я должна утратить дѣвственность на расцвѣтѣ, иначе она будетъ безплодною (Поетъ) — «О, прекрасный, о, любимый!»…

Братъ тюремщика. Нужно вамъ отнестись къ этому съ покорностью.

Тюремщикъ. Это вѣрно.

Дочь тюремщика. Добраго вечера, добрые люди! Скажите, слышали-ли вы когда о нѣкоемъ молодомъ Палемонѣ?

Тюремщикъ. Да, дѣвушка, мы знаемъ его.

Дочь тюремщика. Не прекрасный-ли это юноша?

Тюремщикъ. Это любовь!

Братъ тюремщика. Ничѣмъ не противорѣчьте ей; тогда она разстроется еще болѣе, чѣмъ прежде.

1-й другъ. Да, онъ прекрасный человѣкъ.

Дочь тюремщика. Да, онъ таковъ? — У васъ есть сестра?

1-й другъ. Да.

Дочь тюремщика. Но она никогда не будетъ владѣть имъ, скажите ей это, вслѣдствіе одного извѣстнаго мнѣ пріема; вамъ лучше присмотрѣть за нею, потому что если она хотъ однажды увидитъ его, она погибла; въ одинъ и тотъ-же часъ она оживится и угаснетъ. Всѣ молодыя дѣвушки нашего города любятъ его, но я смѣюсь надъ ними и не мѣшаю имъ. Неправда-ли это разумное отношеніе?

1-й другъ. Да.

Дочь тюремщика. Теперь, по крайней мѣрѣ, съ дѣтьми отъ него, должно быть четыреста; тѣмъ не менѣе я остаюсь ему привязанною, какъ раковина; и всѣ они будутъ мальчики; онъ знаетъ средство для этого, а къ десятилѣтнему возрасту, они всѣ будутъ сдѣланы. музыкантами и воспѣвать власть Тезея.

2-й другъ. Странно!

Дочь тюремщика. Болѣе, чѣмъ вы когда-либо что слышали. Но не говорите ничего.

1-й другъ. Нѣтъ.

Братъ тюремщика. Онѣ приходятъ къ нему со всѣхъ концовъ герцогства и, увѣряю васъ, прошлою ночью ему пришлось отправить не меньше двадцати, если онъ въ ударѣ, онъ можетъ сдѣлать это въ два часа.

Тюремщикъ. Она погибла! Неизлечима!

Братъ Тюремщика. Не допусти это небо, любезный!

Дочь тюремщика. Подойдите сюда, вы умный человѣкъ.

1-й другъ. Узнаетъ-ли она его?

2-й другъ. Нѣтъ, лучше-бы ей узнать.

Дочь тюремщика. Вы корабельщикъ?

Тюремщикъ. Да.

Дочь Тюремщика. Гдѣ вашъ компасъ?

Тюремщикъ. Здѣсь.

Дочь Тюремщика. Поставьте его на сѣверъ и направьте вашъ курсъ къ лѣсу, гдѣ лежитъ Палемонъ, ожидая меня. Управленіе предоставьте мнѣ одной. Ну, подымайте якорь, сердечные, веселѣе!

Всѣ. О-о-о-о-о! онъ поднятъ, вѣтеръ благопріятенъ! Подымите марсъ, распустите большой парусъ! Гдѣ вашъ свистокъ, шкиперъ?

Братъ тюремщика. Уведемъ ее.

Тюремщикъ. На верхъ мачты, юнга!

Братъ тюремщика. Гдѣ-же лоцманъ?

1-й другъ. Здѣсь.

Дочь тюремщика. Что ты видишь?

2-й другъ. Прекрасный лѣсъ.

Дочь тюремщика. Правь на него, шкиперъ, поворачивай (поетъ).-- «Когда Цинтія съ позаимствованнымъ свѣтомъ…» (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Аѳины. Комната во дворцѣ. Входитъ Эмилія съ двумя картинами.

Эмилія. Все-же я могла-бы залечить эти раны; безъ этого онѣ, ради меня, останутся зіяющими и истекутъ кровью. Я выберу и кончу ихъ ссору; два такихъ прекрасныхъ юноши никогда не должны погибнуть изъ-заменя. ИхъплачущІяматери, слѣдуя за смертельно холоднымъ прахомъ своихъ сыновей, не должны никогда проклинать мою жестокость. Милостивое небо! Что за нѣжное лицо имѣетъ Арситъ! Если-бы мудрая природа со всѣми своими драгоцѣннѣйшими дарами и всѣми красотами, которыя она засѣваетъ при рожденіи благородныхъ существъ, была-бы здѣсь смертною женщиною, вмѣщай она въ себѣ всю стыдливую скромность молодыхъ дѣвушекъ, безъ сомнѣнія и она безумно прельстилась бы этимъ человѣкомъ. Что за взоръ, какого огненнаго блеска и какой чарующей пріятности, у этого молодого принца! Здѣсь скрывается сама улыбающаяся Любовь! Совершенно ему подобный, рѣзвый Ганимедъ, воспламенилъ Юпитера и принудилъ бога похитить прекраснаго ребенка и помѣстить рядомъ съ собою лучезарное созвѣздіе! Что за бровь и какого громаднаго величія, у него; дугообразныя, какъ у большеокой Юноны, но болѣе пріятныя, болѣе мягкія, чѣмъ плечо Паллады! Кажется, что слава и честь оттуда, какъ съ стремящагося въ небо возвышенія, должны бы отряхнуть свои крылья и воспѣвать всему низшему міру страсти и битвы боговъ и людей, близь нихъ стоящихъ. Палемонъ не болѣе какъ мишура, лишь темная тѣнь въ сравненіи съ нимъ, онъ смуглъ и іудъ, со взглядомъ столь мрачнымъ, будто онъ утратилъ мать, характеръ вялый, въ немъ ни живости, ни подвижности, въ немъ нѣтъ этой захватывающей энергіи, ни даже улыбки. — Тѣмъ не менѣе то, что мы называемъ недостатками, можетъ нравиться въ немъ. Нарциссъ былъ угрюмымъ юношей, но онъ былъ божественъ! Но, кто можетъ опредѣлить гибкость женской прихоти? Я сошла съума, мой разумъ помутился во мнѣ. Я не сдѣлала выбора и такъ нагло солгала, что женщины должны бы побить меня. На колѣняхъ прошу у тебя прощенья, Палемонъ; ты одинъ и только ты прекрасенъ. Твои глаза — огромные свѣтильники красоты, внушающіе и дышащіе любовью, и какая молодая дѣвушка противостоитъ имъ? Что за смѣлую и притомъ привлекательную строгость отражаетъ это смуглое мужественное лицо! О, Любовь, отнынѣ онъ твое единственное воплощеніе! Оставайся, Арсить, въ сравненіи съ нимъ ты уродъ, веселый цыганъ, а онъ благородный! Я обезумѣла, совершенно потерянная! Моя дѣвственная правдивость покинула меня, потому что, спроси меня братъ, кого я люблю, я-бы неистовствовала за Арсита, — спроси меня сестра, предпочла-бы Палемона! — Стойте оба рядомъ. Теперь, братъ мой, приходи и спрашивай меня. Увы, я не знаю! — Спроси меня теперь, милая сестра… — Посмотрю я еще! Что за шаловливый ребенокъ Любовь, которая между двумя игрушками одинаковой прелести не можетъ сдѣлать выбора, но плачетъ, чтобы имѣть обѣ!

Входитъ Царедворецъ.

Ну, что, сударь?

Царедворецъ. Отъ имени благороднаго герцога, вашего брата, сударыня, несу вамъ вѣсть: рыцари прибыли.

Эмилія. Чтобы рѣшить споръ?

Царедворецъ. Да.

Эмиліи. Хотѣлось-бы мнѣ раньше порѣшить себя! Какіе совершала я грѣхи, цѣломудренная Діана, что моя непорочная молодость должна быть сегодня поругана кровью принцевъ, что моя дѣвственность превратится въ жертвенникъ, на которомъ жизни двухъ влюбленныхъ, самыхъ доблестныхъ и лучшихъ, когда-либо радовавшія матерей, должны быть принесены въ жертву моей злосчастной красотѣ?

Входятъ: Тезей, Ипполита, Пиритусъ и свита.

Тезей. Введите ихъ какъ можно скорѣе. Я съ нетерпѣніемъ желаю видѣть ихъ. — Ваши влюбленные соперники вернулись, а съ ними и ихъ прекрасные рыцари: теперь моя красавица-сестра, вы должны полюбить одного изъ нихъ.

Эмилія. Я лучше желала-бы обоихъ; такъ ни одинъ изъ нихъ не погибнетъ преждевременно, ради меня.

Тезей. Кто видѣлъ ихъ?

Пиритусъ. Я, только-что.

Царедворецъ. Ни.

Входитъ Вѣстникъ.

Тезей. Откуда вы, сударь?

Вѣстникъ. Отъ рыцарей.

Тезей. Разскажите, пожалуйста, вы видѣли ихъ? какъ они выглядятъ?

Вѣстникъ. Скажу, государь, и правдиво, какъ думаю. Шестерыхъ болѣе храбрыхъ сердецъ, чѣмъ тѣ, которыхъ они привели съ собою, если судить по наружности, я никогда не видывалъ, не слыхивалъ. Тотъ, который стоитъ впереди съ Арситомъ, повидимому, долженъ быть отважнѣйшимъ, а по лицу — принцемъ, такъ свидѣтельствуетъ его взглядъ; цвѣтъ лица у него скорѣе темный, чѣмъ черный; суровый, но притомъ благородный видъ, свидѣтельствующій, что онъ смѣлъ, безстрашенъ и гордится опасностями; круги его глазъ оттѣняютъ пламя около него, и онъ выглядитъ разъяреннымъ львомъ; его длинные волосы ниспадаютъ, черные и блестящіе, какъ воронье крыло; его плечи широки и крѣпки, руки длинны и круглы; на боку виситъ мечъ на любопытной перевязи, чтобы по мановенію его бровей запечатлѣть собою его желаніе; по совѣсти, никогда не бывалъ лучше товарищъ воина,

Тезей. Ты его хорошо описалъ.

Пиритусъ. Все-же онъ немного ниже мнѣ кажется, чѣмъ тотъ, который рядомъ съ Палемономъ.

Тезей. Другъ, опиши его пожалуйста.

Пиритусъ. Мнѣ кажется, что онъ тоже принцъ и, можетъ быть, большій, такъ какъ вся его внѣшность имѣетъ всѣ признаки благородства. Онъ нѣсколько выше ростомъ, чѣмъ рыцарь, о которомъ говорено, но лицо его много пріятнѣе. Его лицо румяно, какъ спѣлый виноградъ; онъ безъ сомнѣнія прочувствовалъ, за что сражается и тѣмъ онъ болѣе способенъ сдѣлать своимъ его дѣло; на его лицѣ выступаютъ всѣ доблестныя надежды, которыя онъ возлагаетъ на свое предпріятіе. Несли онъ разгнѣванъ, спокойное мужество, не окрашенное крайностями, пробѣгаетъ по его тѣлу и направляетъ его руку къ храбрымъ дѣйствіямъ; бояться онъ и" можетъ, въ немъ нѣтъ мягкосердечія; онъ бѣлокуръ и его густые волосы, кудрявые испуганные, какъ плющъ, не расчесать молніи; его лицо носитъ обликъ воинственной дѣвушки, нѣжно красное и бѣлое, такъ какъ борода еще не украшаетъ его; въ его сверкающихъ глазахъ царитъ побѣда, точно желая навсегда увѣнчать его доблесть, носъ у него съ горбомъ, признакъ благородства, губы красны и послѣ битвы пригодны дамамъ.

Эмилія. Эти люди также должны умереть?

Пиритусъ. Когда онъ говоритъ, голосъ его звучитъ, какъ труба, всѣ его черты таковы, какими человѣкъ долженъ ихъ желать, крѣпки и чисты; онъ вооруженъ сѣкирою съ золотою рукояткою; лѣтъ ему двадцать пять.

Вѣстникъ. Есть еще одинъ, невысокаго роста, но и высотѣ духа кажущійся не меньше другихъ. Я никогда и видалъ лучшихъ надеждъ въ подобномъ тѣлѣ.

Пиритусъ. Это который съ веснушками?

Вѣстникъ. Тотъ самый, сударь. Но не красивы-ли онѣ.

Пиритусъ. Да, недурны.

Вѣстникъ. Мнѣ кажется, что въ такомъ маломъ количествѣ и хорошо расположенныя онѣ свидѣтельствуютъ великое и изящное искусство природы. Его свѣтлые волосы не женственно русые, но того мужественнаго оттѣнка, приближающагося къ каштану; крѣпкій и ловкій, что доказываетъ мужественную душу; его руки мясисты и снабжены сильны мы мускулами, около плечъ онѣ легко вздымаются, какъ женщина недавно зачавшая, — это говоритъ, что онъ способенъ къ труду, никогда не слабѣя подъ бременемъ оружія; смѣлый, спокойный, но когда воодушевится, — тигръ! У него сѣрые глаза, признакъ состраданія, когда онъ побѣждаетъ искусный въ оцѣнкѣ преимуществъ и послѣ того быстро пользующійся ими. Онъ не наноситъ оскорбленій, но и и сноситъ ихъ; онъ круглолицъ и, когда улыбается, похожъ и возлюбленнаго, когда хмурится, — на воина. На головѣ у него побѣдный дубъ — съ прикрѣпленными къ нему цвѣтами его дамы; возрастъ его — тридцать шесть. Въ рукахъ у него на лица, окованная серебромъ.

Тезей. Всѣ-ли они таковы?

Пиритусъ. Они всѣ сыны доблести.

Тезей. Клянусь душою, я страстно жду ихъ увидѣть! — Сударыня, вы увидите ихъ сражающимися.

Ипполита. Я согласна, но сожалѣю о причинѣ, государь. Имъ-бы сражаться изъ-за царства! Жаль, что Любовь такая тиранка. — О, моя мягкосердечная сестра, о чемъ вы думаете! Не проливай слезъ, пока они проливаютъ кровь, дѣвушка. это нужно!

Тезей. Вы отточили ихъ храбрость своею красотою. — Благородный другъ, вамъ поручаю я поле битвы; распорядитесь имъ, пожалуйста, разставивъ нужныхъ въ этомъ дѣлѣ людей.

Пиритусъ. Хорошо, государь.

Тезей. Теперь я посѣщу ихъ; я не могу дождаться ихъ появленія, такъ воспламенила меня молва о нихъ. — Милый другъ, дѣйствуй по царски.

Пиритусъ. Тамъ не будетъ недостатка въ великолѣпіи.

Эмилія. Несчастная дѣвушка, заплачь! Кто-бы ни остался побѣдителемъ, онъ потеряетъ родственника за твои грѣхи (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Тюрьма. Входятъ: Тюремщикъ, Женихъ и Врачъ.

Врачъ. Ея разсѣянность сильнѣе въ нѣкоторыя части мѣсяца, чѣмъ въ другія, не такъ-ли?

Тюремщикъ. Она постоянно въ безвредномъ бреду; она маю спитъ, почти безъ аппетита, только пьетъ часто; мечтаетъ о другомъ мірѣ, лучшемъ; и какой бы обрывокъ предмета ни занималъ ее, она услащаетъ его именемъ Палемона; она примѣшиваетъ его ко всякому дѣлу, приправляетъ ко всякому вопросу. Смотрите, вотъ она идетъ. Вы сами увидите ея состояніе!

Входитъ дочь тюремщика.

Дочь тюремщика. Я совсѣмъ забыла ее; припѣвъ таковъ: «Долой, долой!» и написана никѣмъ инымъ худшимъ лицомъ, какъ Гиральдо, учителемъ Эмиліи. У него воображенія не меньше, чѣмъ способности ходить на ногахъ, такъ какъ въ будущемъ мірѣ Дидона увидитъ Палемона и разлюбитъ Энея.

Врачъ. Что это значитъ? Бѣдная душа,

Тюремщикъ. Это такъ цѣлые дни.

Дочь тюремщика. Теперь объ очарованіи, о которомъ говорила вамъ: нужно носить серебряную монету на кончикѣ вашего языка, иначе нѣтъ переправы! Тогда если вамъ выдастся удача быть, гдѣ благословенныя души, что за зрѣлище тамъ! — Мы, дѣвушки съ растерзанными сердцами, разбитыми въ клочья любовью, мы будемъ тамъ, ничего не дѣлая цѣлый день иного, какъ собирать цвѣты съ Прозерпиною; тогда я сдѣлаю букетъ для Палемона, тогда пусть онъ — замѣтьте это, — пусть!..

Врачъ. Какъ мило она заблуждается! Послушаемъ ее дальше.

Дочь тюремщика. По истинѣ, скажу я вамъ, иногда мы играемъ въ соломенку, мы, изъ числа блаженныхъ! Увы, въ другомъ мѣстѣ существованіе жестоко, столько горѣть, кипѣть, скрежетать, выть, болтать, браниться. Они производятъ отвратительную музыку! Берегитесь! если кто сходитъ съ ума, или вѣшается и топится, туда они и идутъ. Храни насъ, Юпитеръ! Тамъ насъ бросятъ въ котелъ съ оловомъ и ростовщическимъ жиромъ, посреди цѣлаго милліона карманщиковъ, чтобы тамъ кипѣть подобно окороку ветчины, для котораго никогда не достаточно.

Врачъ. Какъ бьется ея мозгъ!

Дочь тюремщика. Знатные и царедворцы, снабдившіе дѣвушекъ дѣтьми, въ этомъ мѣстѣ; они стоятъ въ огнѣ до пупка и во льду до сердца, и такъ виновная часть горитъ, а обманчивая мерзнетъ. Во истину, можно бы думать, что наказаніе слишкомъ тяжело для такого пустяка! Вѣрьте мнѣ, что охотно женишься на прокаженной вѣдьмѣ, чтобы только освободиться, увѣряю васъ.

Врачъ. Какъ она упорствуетъ на этой мысли! Это не привитое помѣшательство, а меланхолія очень глубокая и обширная.

Дочь тюремщика. Слышать, какъ вмѣстѣ воютъ тамъ гордая барыня и гордая купчиха! Я была-бы звѣремъ, назвавъ это веселымъ дѣломъ. Одна кричитъ: «О, этотъ дымъ!» другая: «Что за огонь!»; одна кричитъ: «О, зачѣмъ я когда-либо дѣлала такъ за пологомъ!» и затѣмъ воетъ; другая проклинаетъ своего любовника и бесѣдку въ ея саду (поетъ). «Я буду вѣрна, звѣзда моя, судьба моя»…

Тюремщикъ. Что вы скажете о ней, сударь?

Врачъ. Я нахожу, что у нея помраченіе ума, которому я не могу помочь.

Тюремщикъ. Увы, что-же дѣлать?

Врачъ. Не знаете-ли вы, любила-ли она кого, прежде чѣмъ увидала Палемона?

Тюремщикъ. Я нѣкогда сильно надѣялся, что она остановитъ свою привязанность на этомъ господинѣ, моемъ другѣ.

Женихъ. Я тоже думалъ это и считалъ, что получу большую выгоду, если дамъ половину моего состоянія, чтобы она и я были-бы въ одинаковыхъ условіяхъ.

Врачъ. Неумѣренное пресыщеніе ея взоровъ растроило прочія чувства; они могутъ возвратиться и снова начать исполненіе предназначенныхъ имъ свойствъ, но теперь они находятся въ самомъ необычайномъ бреду. Вотъ что вамъ надлежитъ сдѣлать: помѣстите ее въ мѣсто, куда свѣтъ скорѣе проникаетъ, чѣмъ имѣетъ свободный доступъ; возьмите вы, сударь, ея другъ, имя Палемона, скажите, что приходите ѣсть съ нею и совершить общеніе любви; это привлечетъ ея вниманіе, такъ какъ на этомъ помѣшался ея умъ; прочіе предметы, возникающіе между ея мыслью и взоромъ, дѣлаются лишь шутками и забавами ея сумасшествія; пойте ей тѣ нѣжныя пѣсни любви, которыя, она говоритъ, пѣлъ Палемонъ въ тюрьмѣ; приходите къ ней, украшенный самыми красивыми цвѣтами, которые только способно дать время года, и къ этому присоедините еще какіе-либо другіе искусственные духи, пріятные чувствамъ; все это составитъ Палемона, такъ какъ Палемонъ умѣетъ пѣть, и Палемонъ пріятенъ и все, что есть лучшее; выражайте желаніе ѣсть съ нею, разрѣзывайте ей пищу, пейте за ея здоровье и это все прерывайте просьбами о благосклонности и допущеніи къ ея милости. Узнайте, какія молодыя дѣвушки были ея подругами и участницами въ играхъ, и пусть онѣ приходятъ съ именемъ Палемона на устахъ, съ подарками, данными какъ бы отъ его имени. Она обрѣтается въ заблужденіи, съ которымъ должно бороться заблужденіями. Это можетъ заставить ее принимать пищу, спать и, что теперь въ ней спятило, вернуть въ прежній видъ и порядокъ. Я видѣлъ, что это удавалось, не помню сколько разъ, ни питаю большую надежду увеличить число новымъ случаемъ. Я буду приходить въ разныя положенія предпринятаго дѣла, съ своею помощью. Приведемъ дѣло въ исполненіе и ускоримъ успѣхъ, который несомнѣнно вернетъ благосостояніе (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Аѳины; приготовлено три жертвенника и посвящены каждый Марсу, Венерѣ и Діанѣ. Музыка. Входятъ: Тезей, Ипполита, Пиритусъ и свита.

Тезей. Пусть они входятъ и вознесутъ къ богамъ свои святыя молитвы! Пусть храмы блещутъ священными огнями, а жертвенники возносятъ въ благочестивыхъ дареніяхъ свой благоухающій ѳиміамъ къ тѣмъ, которые надъ нами. Не опустите что-либо нужное. Имъ предстоитъ исполнить благородное дѣло, желая почтить высшія силы, любящія ихъ.

Пиритусъ. Государь, они идутъ.

Звуки трубъ. Входятъ: Палемонъ, Арситъ и ихъ рыцари.

Тезей. Вы, доблестные и мужественные враги, царственно родственные враги, прибывшіе сегодня, чтобы погасить это родство, пылающее между вами, — отложите свой гнѣвъ на одинъ часъ и, подобно голубямъ, преклоните ваши непреклонныя груди предъ священными жертвенниками своихъ покровителей, грозныхъ боговъ. Вашъ гнѣвъ болѣе, чѣмъ смертоносенъ, пусть будетъ онъ вамъ опорою! И подъ сѣнью боговъ, сражайтесь во имя справедливости. Я оставляю васъ вашимъ молитвамъ и между вами раздѣляю свои пожеланія.

Пиритусъ. Пусть честь вѣнчаетъ достойнѣйшаго! (Уходятъ Тезей и его свита).

Палемонъ. Стклянка, движущаяся теперь, не успѣетъ кончиться, прежде чѣмъ одинъ изъ насъ умретъ. Подумайте только о томъ, что еслибы во мнѣ существовало что-либо способное быть мнѣ въ этомъ дѣлѣ врагомъ, будь то одинъ мой глазъ противъ другого, рука, задержанная рукою, я уничтожилъ бы ненавистника, братъ, я сдѣлалъ бы такъ, хотя это часть меня. Поэтому судите, какъ я отнесусь къ вамъ.

Арситъ. Я стараюсь изгнать изъ памяти ваше имя, нашу прежнюю любовь. ваше родство, и на это самое мѣсто помѣстить нѣчто, что я желалъ бы уничтожить. Поднимемъ мы паруса, которые приведутъ наши корабли туда, куда будетъ угодно небесному шкиперу.

Палемонъ. Ты хорошо сказалъ. Прежде чѣмъ я удалюсь, дай мнѣ обнять тебя, братъ: этого я больше никогда не сдѣлаю больше.

Арситъ. Послѣднее прости!

Палемонъ. Пусть будетъ такъ. Прощай, братъ!

Арситъ. Прощай (Обнимаются. Уходятъ: Палемонъ и его рыцари).-- Рыцари, родственники, друзья, вы, жертвующіе за меня, истинные послѣдователи Марса, духъ котораго разсѣиваетъ въ васъ зародышъ страха и опасенія, которое изъ него вытекаетъ, приступите со мною предъ богомъ нашего призванія. Испросимъ у него себѣ львиныя сердца, дыханіе тигра и его ярость, а также и его прыткость, для нападенія, подразумѣваю я, потому для отступленія намъ пришлось пожелать быть улитками. Вамъ извѣстно, мой призъ долженъ быть добытъ въ крови. Сила и доблесть должны возложить на меня вѣнокъ, къ которому прикована царица цвѣтовъ. Наши моленія должны быть, поэтому, обращены къ тому, который лагерь обращаетъ въ цистерну, переполненную человѣческою кровью. Окажите мнѣ ваше содѣйствіе и преклоните къ нему ваши души (Они приближаются къ жертвеннику Марса, падаютъ ницъ и поклоняются).-- О могущественный, своею силою превратившій въ пурпуръ зелень Нептуна, преобладаніе котораго возвѣщается кометами, опустошенія котораго въ безпредѣльныхъ поляхъ свидѣтельствуются черепами надъ землею, дыханіе котораго поражаетъ трепетное плодородіе Цереры, который несокрушимою рукою срываетъ съ высоты небесной синевы, каменныя башни, воздвигающій и разрушающій каменныя ограды городовъ, научи въ этотъ день меня, своего ученика, младшаго изъ послѣдователей твоего барабана, искусству войны, чтобы я могъ водрузить свое знамя во славу тебя, и быть, благодаря тебѣ, привѣтствованнымъ побѣдителемъ дня. Дай мнѣ, великій Марсъ, какое-нибудь свидѣтельство твоей благосклонности (Всѣ по прежнему падаютъ ницъ; слышится бряцаніе оружія, сопровождаемое раскатомъ грома, похожимъ на шумъ битвы, вслѣдствіе чего всѣ встаютъ и поклоняются жертвеннику).-- О великій разрѣшитель необычайныхъ обстоятельствъ, низвергающій сгнившія государства, великій распредѣлитель пыльныхъ старинныхъ титуловъ, и кровопусканіемъ облегчающій больную землю, врачующій міръ отъ переполненія народами, я принимаю твои знаки, какъ счастливое предзнаменованіе и во имя тебя, я смѣло иду къ своей цѣли. Идемте! (Уходятъ).

Входятъ: Палемонъ и его рыцари.

Палемонъ. Наши звѣзды должны засіять сегодня новымъ огнемъ или померкнуть. Наше побужденіе — любовь, если богиня любви его приметъ, то она даруетъ намъ побѣду. Соедините-же ваши души съ моею, вы всѣ, великодушное благородство которыхъ дѣлаетъ изъ моего дѣла свою личную судьбу. Богинѣ Венерѣ посвятимъ наше предпріятіе и попросимъ ея заступничества за насъ.

Они подходятъ къ алтарю Венеры, падаютъ ницъ и поклоняются.

Привѣтъ тебѣ, владѣтельная царица тайнъ, имѣющая власть лишить ярости самаго свирѣпаго тирана, чтобы заставить плакать у ногъ дѣвушки, могущая однимъ взглядомъ заглушить барабанъ Марса и разсѣять тревогу въ шепотъ, имѣющая власть калѣку заставитъ размахивать своимъ костылемъ и излечить его раньше Аполлона, ты могущая принудить царя быть вассаломъ своей подданной я побудить преклонную важность къ пляскѣ! Плѣшиваго холостяка, молодость котораго, подобно рѣзвому шалуну, въ потѣшномъ огнѣ избѣгла твоего пламени, ты можешь поймать и въ семьдесятъ лѣтъ и заставить его сиплымъ голосомъ визжать молодыя пѣсни любви. Какая божественная сила не подвластна тебѣ? Фебу ты придаешь огней болѣе жгучихъ, чѣмъ его небесное пламя сожгло его смертнаго сына, а твое — его самого. Говорятъ, что и Діана, холодная и спокойная, бросала свой лукъ и вздыхала! Прими меня подъ свое покровительство, своего преданнаго воина, носящаго твое иго какъ вѣнокъ изъ розъ, хотя онъ тяжелѣе свинца и колючѣе тернія. Я никогда не ропталъ противъ твоего закона; я никогда не открывалъ тайнъ, не зная ихъ, и даже, еслибы я зналъ ихъ всѣ; я никогда не бралъ чужой жены и не хотѣлъ читать измышленія остряковъ; никогда за роскошными играми не старался я соблазнить красоту, но смущался, когда дѣлали то щеголеватые господа; я бывалъ суровъ къ нескромнымъ блюстителямъ тайнъ и строго спрашивалъ ихъ, есть у нихъ матери? У меня была женщина, а они дѣлали вредъ женщинамъ. Я зналъ человѣка восьмидесяти зимъ, сказалъ я имъ, который женился на четырнадцатилѣтней; въ твоей было власти вложить жизнь въ прахъ. Старческія судороги согнули въ кругъ его крѣпкія ноги, подагра связала его пальцы въ узы, страшныя конвульсіи почти извлекали глазъ изъ ихъ орбитъ, такъ что сама жизнь казалась въ немъ мученіемъ. Этотъ скелетъ имѣлъ отъ своей молодой подруги красиваго сына, и я утверждалъ; что это его сынъ, такъ какъ она клялась въ этомъ и кто могъ не вѣрить ей? Словомъ, тѣмъ, которые хвалятся послѣ успѣха я не товарищъ, которые не успѣли и хвалятся — я врагъ, за тѣхъ, кто добивается, но безсильно — я радуюсь. Нѣтъ, я не люблю того, кто разсказываетъ тайныя похожденія сквернѣйшимъ образомъ, ни того, кто нарушаетъ тайны безстыдною рѣчью. Таковъ — я и клянусь, что никогда возлюбленный не вздыхалъ болѣе искреннимъ образомъ. О, царственно-нѣжная богиня, даруй-же мнѣ побѣду въ этомъ состязаніи, гдѣ борется заслуга истинной любви и благослови меня знакомъ твоей высокой милости.

Слышится музыка, потомъ видны летающіе голуби; всѣ опять падаютъ ницъ, потомъ поклоняются.

О, тебя, царствующую надъ смертными сердцами отъ одиннадцати до девяносто лѣтъ, имѣющую весь этотъ міръ для травли и стала насъ для твоей забавы, благодарю тебя за твое благопріятное явленіе! Укрѣпляя мое невинное и честное сердце, оно все мое тѣло вскружило увѣренностью на это дѣло. — Встанемъ и преклонимся передъ богинею: наступаетъ время (Кланяются и уходятъ).

Тихіе звуки флейтъ. Входитъ Эмилія въ бѣломъ съ распущенными волосами и вѣнкомъ изъ колосьевъ на головѣ; дѣвушка въ бѣломъ съ цвѣтами въ волосахъ, несетъ ея шлейфъ, другая несетъ впереди серебряную лань, въ которую вложены ѳиміамъ и нѣжные ароматы и которую она ставитъ передъ жертвенникомъ Діаны; дѣвушки отходятъ, а Эмилія зажигаетъ, потомъ онѣ преклоняются и становятся на колѣни.

Эмилія. О, царица священная, таинственная, холодная и постоянная, ненавистница ночныхъ пировъ, молчаливая, созерцательная, прекрасная, единая, бѣлая и дѣвственная и чистая, какъ снѣгъ вздымаемый вѣтромъ, которой твои женственные рыцари даютъ не больше крови, чтобы только сдѣлать румянецъ, составляющій ихъ священническое одѣяніе, — я, твоя жрица. преклоняюсь здѣсь передъ твоимъ жертвенникомъ. О, соблаговоли взглянуть своимъ прекраснымъ зеленымъ окомъ, никогда не смотрѣвшимъ на опороченный предметъ, на твою дѣвственницу; и священная серебристая повелительница наклони свое ухо, — никогда не слышавшее непристойное выраженіе, ни сластолюбиваго звука, — къ моей мольбѣ, которую смущаетъ священный трепетъ. Это мое послѣднее служеніе весталкою, я одѣта какъ невѣста, но сердце во мнѣ дѣвственно, я избрала мужа, но не знаю его; изъ двоихъ я должна выбрать одного и прошу за его успѣхъ; но я не повинна въ избраніи; на мои глаза, потеряй я одного изъ нихъ, оба одинаково цѣнны, я не могу осудить ни одного, который погибнетъ, уничтожится безъ приговора. Поэтому, скромнѣйшая царица, пусть тотъ изъ двухъ соперниковъ, который лучше любитъ меня и имѣетъ наибольшее на то право, сниметъ съ меня мой колосовый вѣнокъ, — иначе допусти, чтобы я могла сохранить въ этомъ сонмѣ свое мѣсто и званіе.

Лань исчезаетъ подъ жертвенникъ и на ея мѣсто появляется розовый отростокъ съ одною на немъ розою.

Смотрите, что владычица приливовъ и отливовъ извергаетъ своею властью изъ нѣдръ своего священнаго жертвенника: только одну розу! Если я хорошо поняла, эта битва погубитъ обоихъ храбрыхъ витязей и я, дѣвственный цвѣтокъ, должна буду несорваннымъ цвѣсти въ одиночествѣ.

Слышатся внезапные звуки музыки и роза падаетъ съ вѣтки и исчезаетъ подъ жертвенникъ.

Цвѣтокъ упалъ, дерево опускается! Владычица, вотъ ты и отрекешься отъ меня, я буду сорвана, думается мнѣ, но я не знаю твоей воли, открой свою тайну! — Надѣюсь, что она довольна, знаки были благопріятны (Преклоняются и уходятъ).

СЦЕНА II.

Аѳины. Комната въ тюрьмѣ. Входятъ: Врачъ, тюремщикъ и женихъ, въ одеждѣ Палемона.

Врачъ. Хорошо-ли подѣйствовалъ на нее совѣтъ, который я вамъ далъ?

Женихъ. Очень; дѣвушки, которыя были съ нею вмѣстѣ, наполовину убѣдили ее, что я Палемонъ. Съ полчаса тому назадъ, она подошла ко мнѣ улыбающаяся и спросила меня, что хочу я ѣсть, и когда поцѣлую ее; я отвѣтилъ, что немедленно и дважды поцѣловалъ ее.

Врачъ. Это хорошо. Двадцать разъ — было-бы еще лучше, потому что именно отъ этого зависитъ леченіе.

Женихъ. Тогда она сказала мнѣ, что прободрствуетъ со мною эту ночь, такъ какъ ей извѣстно, въ которомъ часу меня захватитъ порывъ.

Врачъ. Не мѣшайте ей и какъ только наступитъ порывъ, немедленно справляйтесь.

Женихъ. Она хотѣла, чтобы я пѣлъ.

Врачъ. И вы пѣли?

Женихъ. Нѣтъ.

Врачъ. Вы не хорошо поступили, вамъ нужно всячески ублажать ее.

Женихъ. У меня нѣтъ голоса, сударь, чтобы удовлетворить ее въ этомъ отношеніи.

Врачъ. Все равно, дѣлайте только шумъ; сдѣлайте, о чемъ-бы она ни просила васъ. Лягте съ нею, если она попроситъ.

Тюремщикъ. Постойте, докторъ!

Врачъ. Да, во имя исцѣленія.

Тюремщикъ. Соблюдемъ прежде. съ вашего разрѣшенія, пріемы чести.

Врачъ. Это только мелочь. Не потеряйте ради чести своего ребенка, вылечите ее сначала этимъ средствомъ и тогда, если она захочетъ быть честною, передъ нею будетъ прямой путь. Тюремщикъ. Благодарю васъ.

Врачъ. приведите ее, прошу васъ, посмотримъ, какъ она выглядитъ.

Тюремщикъ. Хорошо, я скажу ей, что ее ждетъ Палемонъ. — Но, докторъ, мнѣ кажется, что вы все таки ошибаетесь (Уходитъ).

Врачъ. Идите, идите, вы, отцы, тоже недурные безумцы: ея честь? Если дать ей лекарство, прежде чѣмъ мы найдемъ.

Женихъ. Какъ? вы не считаете ее честною?

Врачъ. Сколько ей лѣтъ?

Женихъ. Восемнадцать.

Врачъ. Можетъ быть, но это все равно, и безразлично для нашей цѣли. Что тамъ ни говори отецъ, если вы замѣтите, что ея настроеніе склоняется въ иномъ направленіи, какъ я говорилъ, videlicet, въ сторону плоти, — понимаете?

Женихъ. Да, очень хорошо.

Врачъ. Удовлетворите ея желанія и щедро; это исцѣлитъ ее ipso facto отъ меланхолической любви, которая ее отравляетъ.

Женихъ. Я съ вами согласенъ.

Врачъ. Вы увидите. Вотъ и она, прошу васъ, удовлетворите ее.

Входятъ: тюремщикъ, дочь тюремщика и дѣвушка.

Тюремщикъ. Иди-же, твой возлюбленный Палемонъ тебя ждетъ, дитя мое, и уже давно онъ здѣсь, чтобы посѣтить тебя.

Дочь Тюремщика. Благодарю его за любезное терпѣніе, онъ добрый юноша и я ему очень признательна. — Вы не видѣли коня, котораго онъ мнѣ подарилъ.

Тюремщикъ. Да.

Дочь тюремщика. Какъ вы его находите?

Тюремщикъ. Это прекрасный конь.

Дочь тюремщика. Вы не видали, какъ онъ пляшетъ?

Тюремщикъ. Нѣтъ.

Дочь Тюремщика. Я-же часто; онъ пляшетъ очень мило, очень изящно и въ жигѣ онъ можетъ послать вызовъ всѣмъ длинно и короткохвостымъ. Онъ кружится какъ волчекъ.

Тюремщикъ. Это, должно быть, дѣйствительно хорошо.

Дочь Тюремщика. Онъ будетъ плясать мавританскій танецъ со скоростью двадцати миль въ часъ и загонитъ лучшаго деревяннаго конька во всемъ приходѣ, я это знаю, онъ прыгаетъ подъ музыку «Свѣтъ легкой любви». Что вы скажете объ этомъ конѣ?

Тюремщикъ. Съ такими достоинствами, я думаю, его можно привести на игрище.

Дочь тюремщика. Пустяки.

Тюремщикъ. Умѣетъ-ли онъ также читать и писать?

Дочь Тюремщика. У него красивая рука и онъ самъ ведетъ счетъ сѣна и корма; конюхъ, пожелающій его поймать, долженъ встать очень рано. Знаете гнѣдую кобылу герцога?

Тюремщикъ. Очень хорошо.

Дочь тюремщика. Она ужасно влюблена въ него, несчастная скотина, но онъ, какъ.и ея господинъ, холоденъ и презрителенъ.

Тюремщикъ. Какое у нея приданое?

Дочь тюремщика. Около двухсотъ копъ сѣна и десятка два мѣръ овса. Но онъ никогда не получитъ; онъ такъ пришепетываетъ во время ржанія, что способенъ прельстить кобылу мельника; онъ будетъ причиною ея смерти.

Врачъ. Что за глупости говоритъ она.

Тюремщикъ. Кланяйтесь, вотъ идетъ вашъ возлюбленный.

Женихъ. Прекрасная душа, какъ вы себя чувствуете? Прекрасная дѣвушка, что за поклонъ!

Дочь тюремщика. Къ вашимъ услугамъ, но по честному пути. — Какъ далеко, господа, до конца свѣта?

Врачъ. Ну, денегъ пути, дѣвушка.

Дочь тюремщика. Не хотите-ли отправиться со мною?

Женихъ. Что-же мы будемъ тамъ дѣлать?

Дочь тюремщика. Да играть въ мячъ! Что-же другое дѣлать тамъ?

Женихъ. Я согласенъ, если тамъ мы совершимъ нашу свадьбу.

Дочь тюремщика. Это вѣрно; увѣряю васъ, что мы найдемъ для этой цѣли какого-нибудь слѣпого священника, который рѣшится насъ повѣнчать, потому здѣсь они взыскательны и безумны; кромѣ того отецъ: будетъ завтра повѣшенъ и это будетъ камнемъ въ такомъ дѣлѣ. — Не Палемонъ-ли вы?

Женихъ. Развѣ вы не узнаете меня?

Дочь тюремщика. Да, но вы не думаете обо мнѣ! Я не имѣю ничего, кромѣ этого бѣднаго платья и двухъ грубыхъ сорочекъ.

Женихъ. Все равно; я васъ желаю.

Дочь тюремщика. Вѣрно-ли?

Женихъ. Клянусь этой честною рукою, что хочу.

Дочь тюремщика. Пойдемъ тогда въ постель.

Женихъ. Когда хотите (Цѣлуетъ ее).

Дочь тюремщика. О, сударь, вы очень много берете.

Женихъ. Почему вы стираете мой поцѣлуй?

Дочь тюремщика. Это сладкій поцѣлуй, онъ побудитъ меня къ браку. — Не вашъ-ли это братъ Арситъ?

Врачъ. Да, моя дорогая, и я радъ, что мой кузенъ Палемонъ сдѣлалъ такой прекрасный выборъ.

Дочь тюремщика. Думаете-ли вы, что онъ возьметъ меня?

Врачъ. Несомнѣнно.

Дочь Тюремщика. И вы это тоже думаете?

Тюремщикъ. Да.

Дочь тюремщика. У насъ будетъ много дѣтей. — Создатель, какъ вы пополнѣли! Мой Палемонъ, вѣроятно, также пополнѣетъ, — теперь онъ на свободѣ. Увы, бѣдный цыпленочекъ! его изнурили черствою ѣдою и плохимъ жилищемъ; но я его возстановлю поцѣлуями.

Входитъ вѣстникъ.

Вѣстникъ. Что вы здѣсь дѣлаете? вы пропустите благороднѣйшее зрѣлище, когда-либо виданное!

Тюремщикъ. Они уже на мѣстѣ битвы?

Вѣстникъ. Они тамъ. — Вы также исполняете тамъ обязанность.

Тюремщикъ. Я сейчасъ иду. — Я долженъ покинуть васъ здѣсь.

Врачъ. Мы также пойдемъ съ вами. Я не желаю пропустить зрѣлище.

Тюремщикъ. Какъ вы ее находите?

Врачъ. Увѣряю васъ, что по прошествіи трехъ или четырехъ дней, я опять возстановлю ее. — Вы не должны оставлять ее, но поддержите въ этомъ направленіи.

Женихъ. Хорошо.

Врачъ. Пусть она пойдетъ домой.

Женихъ. Пойдемъ, дорогая, мы будемъ обѣдать, а потомъ мы будемъ играть въ карты.

Дочь тюремщика. И будемъ цѣловаться?

Женихъ. Сто разъ.

Дочь тюремщика. И двадцать?

Женихъ. Да, и двадцать.

Дочь тюремщика. А потомъ мы ляжемъ вмѣстѣ спать?

Врачъ. Соглашайтесь на ея предложеніе.

Женихъ. Да, дорогая, конечно.

Дочь тюремщика. Но вы меня не обидите?

Женихъ. Нѣтъ, дорогая.

Дочь тюремщика. Если вы это сдѣлаете, любимый, я заплачу (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Часть лѣса близь Аѳинъ и близь мѣста, предназначеннаго для битвы. Музыка. Входятъ: Тезей, Ипполита, Эмилія, Пиритусъ и свита.

Эмилія. Я не пойду дальше.

Пиритусъ. Вы пропустите зрѣлище?

Эмиліи. Я предпочла видѣть крапивника, налетающаго на муху, чѣмъ этотъ споръ. Каждый наносимый ударъ грозитъ доблестной жизни. Каждый ударъ стонетъ на мѣстѣ, на которое нанесенъ, и звучитъ скорѣе погребальнымъ звономъ, чѣмъ силою. Я останусь здѣсь. Достаточно, что мой слухъ будетъ истязаться всѣмъ, что должно случиться, противъ чего нѣтъ глухоты; довольно слышать, не оскверняя моихъ глазъ страшнымъ зрѣлищемъ, которое они могутъ избѣжать.

Пиритусъ. Государь, добрѣйшій мой повелитель, ваша сестра не желаетъ идти далѣе.

Тезей. Она должна. Она увидитъ подвиги храбрости въ ихъ естествѣ, которые когда-нибудь будутъ прекрасны даже на картинахъ; сама природа сочинитъ и представитъ пьесу и участіе должно быть закрѣплено слухомъ и зрѣніемъ. Вы должны присутствовать: вы награда побѣдителю, призъ и вѣнокъ, чтобы увѣнчать имѣющаго право.

Эмилія. Простите мнѣ. — Будь я тамъ, я закрою глаза.

Тезей. Вы должны быть тамъ. Это испытаніе происходитъ будто ночью, и вы, единственная звѣзда, чтобы свѣтитъ.

Эмилія. Я угасла. Только обманъ можетъ быть въ томъ свѣтѣ, который покажетъ ихъ одного другому. Мракъ, бывшій всегда матерью ужаса, на который направлены проклятія стольныхъ милліоновъ смертныхъ, могъ бы теперь только набросить свой черный покровъ надъ обоими, чтобы ни одинъ другого не нашелъ, и тѣмъ пріобрѣсти себѣ немного доброй славы и загладить не одно убійство, въ которыхъ онъ повиненъ.

Ипполита. Ты должна идти.

Эмилія. Правда, я не хочу.

Тезей. Но витязи должны зажечь свое мужество о вашъ глазъ. Знайте, что вы сокровище этой битвы и должны быть на лицо, чтобы оплатить службу.

Эмилія. Государь, простите меня, но о царственномъ престолѣ можно спорить вдали отъ него.

Тезей. Хорошо, хорошо, какъ вамъ угодно. Лида, которыя останутся съ вами, могутъ пожелать свою должность своимъ врагамъ.

Ипполита. Прощай, сестра, мнѣ хочется узнать твоете мужа прежде тебя, на самый крайній промежутокъ времени. Того, котораго изъ нихъ боги признаютъ достойнѣйшимъ, того молю ихъ дать тебѣ (Уходятъ всѣ, кромѣ Эмиліи и части свиты).

Эмилія. У Арсита нѣжное лицо, но его взглядъ какъ уставленный таранъ, или какъ отточенное лезвіе въ шелковыхъ ножнахъ; милосердіе и мужество сочетаются на его лицѣ. У Палемона угрожающій видъ, его лобъ насупленъ и кажется готовымъ покорить все, что ему докучаеть. Однако, онъ не всегда такой, но онъ часто мѣняется по свойству своихъ мыслей; его взглядъ долго покоится на своемъ предметѣ. Грусть благородно идетъ къ нему, Арситу, — также веселость, но грусть Палемона своего рода веселость — умѣренная, будто веселость дѣлаетъ его грустнымъ, а грусть — веселымъ. Мрачныя чувства, столь некрасивыя въ другихъ, въ немъ остаются пріятными.

За сценой трубятъ рога, а трубы играютъ наступленіе.

Слушайте, какъ эти шпоры доблести возбуждаютъ принцевъ къ ихъ испытанію! Арсить можетъ получить меня, между тѣмъ Палемонъ можетъ ранить Арсита до искаженія его лица! О, какое сожалѣніе можетъ соотвѣтствовать такому случаю! Будь я тамъ, я нанесла-бы вредъ, потому что они направляли-бы свои взоры на меня и въ это мгновеніе они могли-бы пропустить выпадъ или защиту, вызванное самымъ мгновеніемъ. Гораздо лучше, что меня тамъ нѣтъ. — О, лучше было-бы не родиться, чѣмъ быть причиною подобнаго несчастія. (Рога трубятъ. За сценою громкій крикъ: «Палемонъ!») Что случилось?

1-й .луга- Привѣтствуютъ Палемона!

Эмиліи. Онъ значитъ побѣдилъ. Это было всегда возможно; его лицо дышало побѣдою и успѣхомъ, и онъ, несомнѣнно, первый между людьми. — Прошу тебя, бѣги и узнай мнѣ, какъ идетъ дѣло. (Трубы, рога и крики: «Палемонъ» за сценою).

1-й слуга. Опять Палемонъ!

Эмилія. Бѣги и узнай (1-й слуга уходитъ).-- Бѣдный слуга, ты проигралъ. На правой сторонѣ я всегда носила твой портретъ, Палемона — на лѣвомъ; почему такъ, я не знаю. Я не имѣла никакой цѣли при этомъ, такъ пожелалъ случай. На лѣвой сторонѣ лежитъ сердце. Палемонъ получилъ лучшую часть (Еще крики, шумъ и рога за сценой). Этотъ взрывъ криковъ навѣрное конецъ битвы.

Входитъ 1-й слуга.

1-й слуга. Говорятъ, что Палемонъ приблизилъ тѣло Арсита на дюймъ къ столбу и общій крикъ былъ «Палемонъ!» Но тотчасъ сторонники Арсита его мужественно освободили и теперь оба смѣлые соперника опять схватились.

Эмилія. Если-бы было можно преобразиться имъ во едино! — но къ чему? не было-бы ни одной женщины достойной такого соединеннаго человѣка. Ихъ единичная доблесть, свойственное каждому благородство служатъ невыгоднымъ униженіемъ всякой существующей женщинѣ. (Музыка, крики: «Арситъ») новые возгласы! Опять «Палемонъ!»

1-й слуга. Нѣтъ, теперь кричатъ: «Арситъ!»

Эмилія. Прошу тебя обратить вниманіе на крики. Приложи къ дѣлу оба уха!

Крики за сценою и возгласы: «Арситъ, побѣда!»

1-й слуга. Кричатъ «Арситъ!» и «побѣда!» Слушайте: «Арситъ!» «побѣда!» Окончаніе битвы возвѣщено трубами.

Эмилія. И не дальновидные могли понять, что Арситъ не ребенокъ. Очи небесныя! блескъ и сіяніе мужества играли въ немъ! Она не могла укрыться въ немъ подобно тому, какъ огонь въ пламени, какъ скромный берегъ не можетъ бороться съ водами, которыя ураганъ заставляетъ бушевать. Я думала, что бѣдному Палемону будетъ несчастье, но я не знала, почему я это думала. Нашъ разумъ не пророкъ, а воображеніе очень часто. Они идутъ! Увы, бѣдный Палемонъ!

Трубы гремятъ. Входятъ: Тезей, Ипполита, Пиритусъ, Арситъ въ качествѣ побѣдителя, свита и проч.

Тезей. Вотъ гдѣ наша сестра ожидаетъ, трепетная и тревожная. Прелестнѣйшая Эмилія, боги своимъ божественнымъ рѣшеніемъ назначили вамъ этого витязя. Онъ лучшій, когда-либо разбивавшій на голову. Дайте мнѣ ваши руки. Возьмите вы ее, а вы — его; будьте соединены любовью, которая пусть ростетъ по мѣрѣ того, какъ вы будете старѣть.

Арситъ. Эмилія, чтобы васъ получить, я отдалъ все, что мнѣ было самаго дорогого, кромѣ пріобрѣтеннаго; тѣмъ не менѣе, я пріобрѣлъ васъ дешево, если цѣнить васъ по достоинству.

Тезвй. О любимая сестра, онъ говоритъ о храбромъ рыцарѣ, когда-либо пришпоривавшемъ ретиваго коня. Навѣрное боги пожелали-бы, чтобы онъ умеръ не женатымъ изъ опасенія, чтобы его родъ не былъ-бы въ мірѣ слишкомъ богоподобенъ. Его поведеніе такъ очаровало меня, что мнѣ кажется, что Арситъ былъ рядомъ съ нимъ лишь кусокъ свинца. Если бы я дѣлалъ о всѣхъ его достоинствахъ подобную похвалу, то вашъ Арситъ ничего отъ этого не потеряетъ, потому что человѣкъ, оказавшійся столь сильнымъ, встрѣтилъ лучшаго. Я слышалъ, какъ двѣ ревнивыя Филомелы отягощали ухо ночи своими соперничествующими голосами; то преодолѣвала одна, потомъ другая, потомъ опять первая, постепенно преодолѣваемая, такъ что чувство слуха не могло быть судьею между ними. Такъ долго было и съ этими родственниками, пока небеса съ трудомъ дали побѣдить одному. — Носите съ гордостью вѣнокъ, добытый вами. — Что касается побѣжденныхъ, то немедленно осуществите приговоръ, потому что я знаю, что жизнь тяготитъ ихъ; пусть это свершится. Это зрѣлище не для нашихъ взглядовъ. Отправимся же отсюда радостными, съ небольшою грустью. — Обнимите свой призъ, я знаю, что вы не захотите его потерять. — Ипполита, я вижу, что одинъ изъ твоихъ глазъ зарождаетъ слезу, которая съ него и скатится.

Эмилія. Побѣда-ли это? О, силы небесныя, гдѣ ваша милость? Если-бы не ваша воля, рѣшившая, что такъ должно быть, и заставляющая меня жить, чтобы утѣшить этого несчастнаго, лишеннаго друга принца, отринувшаго жизнь, болѣе цѣнную, чѣмъ жизнь всѣхъ женщинъ, я хотѣла-бы также умереть.

Ипполита. Безпредѣльная малость, что четыре такихъ глаза были такъ устремлены на одну, что двумъ надлежитъ за это ослѣпнуть.

Тезей. Такъ должно быть (Музыка. Уходитъ).

СЦЕНА IV.

Тамъ-же; приготовлена плаха. Входятъ: Палемонъ и его рыцари связанные, Тюремщикъ, палачъ и др. и стража.

Палемонъ. Есть много живыхъ людей, пережившихъ лббовь народа; въ такомъ-же положеніи находится не одинъ отецъ по отношенію своихъ дѣтей; въ этомъ размышленіи мы находимъ нѣкоторое утѣшеніе; мы умираемъ, но не безъ людскаго состраданія; ихъ искреннее желаніе — чтобы мы были живы; мы предупреждаемъ отталкивающее несчастіе старости, мы обманываемъ подагру и простуду, которыя въ поздніе часы стремятся къ сѣдымъ пришельцамъ; мы направляемся къ богамъ молодыми и несгорбленными, не сгибаясь подъ бременемъ многихъ закоснѣлыхъ преступленій; навѣрное, что богамъ будетъ угоднѣе скорѣе, чѣмъ подобнымъ, дать намъ пить нектаръ съ собою, но, потому, что мы болѣе чистыя души. — Мои дорогіе родственники, жизнь которыхъ пожертвована ради этой жалкой выгоды, вы продали ее слишкомъ дешево.

1-й рыцарь. Какой конецъ можетъ быть болѣе удовлетворителенъ? Надъ нами побѣдители имѣютъ счастье, которое столь-же преходяще, какъ вѣрна для насъ смерть. Ни на былинку доблести они не превосходятъ насъ.

2-й рыцарь. Простимся; и нашею покорностью возмутимъ нестойкую фортуну, колеблещуюся въ своей большей устойчивости.

3-й рыцарь. Идемъ. Кто-же начинаетъ?

Палемонъ. Тотъ самый, который привелъ васъ на этотъ пиръ, долженъ вкусить его раньше всѣхъ, — Ха, ха, ха! мой другъ, ваша любезная дочь дала мнѣ однажды свободу, вы же увидите, какъ я утрачу ее навсегда; скажите, какъ она поживаетъ? Я слышалъ, что ей нехорошо, и свойство ея несчастья причинило мнѣ нѣкоторую грусть.

Тюремщикъ. Она, сударь, совершенно оправилась и скоро выйдетъ замужъ.

Палемонъ. Клянусь остаткомъ жизни, что я этому очень радъ. Это послѣднее, что меня порадуетъ. Прошу тебя, передай ей это и поклонись ей отъ меня, а чтобы увеличить ея приданое, возьми вотъ это (Отдаетъ кошелекъ).

1-й рыцарь. Дадимте всѣ.

2-й рыцарь. Это дѣвушка?

Палемонъ. Я такъ думаю, дѣйствительно доброе существо, которое сдѣлало мнѣ больше, чѣмъ я могу заплатить или оцѣнить.

Всѣ рыцари. Передай ей нашъ привѣтъ (Отдаютъ свои кошельки).

Тюремщикъ. Боги благослови васъ всѣхъ и внуши ей признательность.

Палемонъ. Прости! и пусть моя жизнь будетъ теперь столь-же коротка, какъ и этотъ послѣдній привѣтъ (Подходитъ къ плахѣ).

1-й рыцарь. Предводи нами, мужественный родственникъ.

Всѣ рыцари. Мы радостно послѣдуемъ за вами!

Палемонъ кладетъ свою голову на плаху. За сценою большой шумъ и крики: «Скорѣе, спасите!.. стой» — торопливо входитъ Вѣстникъ.

Вѣстникъ. Стойте, стойте! Стойте, стойте!

Поспѣшно входитъ Пиритусъ.

Пиритусъ. Эй, постой! Будь проклята ваша торопливость, если вы такъ скоро исполнили свое дѣло. — Благородный Палемонъ! боги желаютъ проявить свою славу въ той жизни, которую ты отнынѣ поведешь.

Палемонъ. Можетъ-ли это быть, когда я говорилъ уже, что Венера вѣроломна! Въ чемъ-же дѣло?

Пиритусъ. Встаньте, благородный витязь, и преклоните ухо (Палемонъ поднимается) къ вѣстямъ, одинаково сладкимъ и горькимъ.

Палемонъ. Что-же пробудило насъ отъ нашего сна?

Пиритусъ. Слушайте-же. Вашъ кузенъ ѣхалъ верхомъ на конѣ, который былъ ему подаренъ Эмиліею, ворономъ, безъ единаго бѣлаго волоска, что, какъ нѣкоторые скажутъ, уменьшаетъ его цѣну, и помѣшало-бы, не смотря на всѣ его достоинства, многимъ его купить. Это суевѣріе имѣетъ вѣру и здѣсь. ѣхалъ Арситъ, по камнямъ Аѳинъ, которые копыты коня скорѣе отмѣривали, чѣмъ касались, потому что этотъ конь дѣлалъ-бы милю съ каждымъ шагомъ, будь его всаднику угодно возбудить его; и являлся онъ, такимъ образомъ, отмахивая каменныя плиты, такъ сказать, танцуя по музыкѣ, которую производили подковы — говорятъ, что желѣзо дало происхожденіе музыкѣ, — завистливый камень, холодный какъ старый Сатурнъ, и, какъ онъ, одержимый зловѣщимъ огнемъ, произвелъ искру, или не знаю, какой иной свирѣпый отблескъ. Конь, горячій, какъ пламя, испугался и почувствовалъ, къ какому неистовству даютъ ему право его силы; онъ сталь на дыбы, забывая правила выѣздки, хотя и былъ послушно выѣзженъ; онъ ржетъ какъ поросенокъ подъ острою шпорою, которая его сердитъ, а не заставляетъ слушаться и пускаетъ въ ходъ всѣ уловки сердитой и взбѣшенной, чтобы выбить изъ сѣдла всадника, мужественно усмиряющаго его. Все тщетно, удила не ломаются, подпруга не лопнула, ни страшныя скачки не выбиваютъ всадника, который крѣпко держитъ коня между своими колѣнями; тогда на своихъ заднихъ ногахъ конь вздымается на дыбы такъ высоко, что ноги Арсита выше его головы и кажутся привѣшанными страннымъ образомъ. Побѣдный вѣнокъ падаетъ съ его головы и немедленно конь опрокидывается назадъ, надавливая всею своею тяжестью на всадника. Однако, Арситъ еще живъ; но таковъ и корабль, который держится на водѣ только, чтобы быть поглощеннымъ слѣдующею волною. Онъ очень желаетъ переговорить съ вами. Вотъ и онъ.

Входятъ: Тезей, Ипполита, Эмилія и Арситъ на носилкахъ.

Палемонъ. О злополучный конецъ нашего существованія! боги всемогущи! — Арситъ, если твое сердце, твое благородное, мужественное сердце сегодня разбито, то отдай мнѣ послѣднія слова. Я — Палемонъ, любящій тебя и при смерти.

Арситъ. Возьми Эмилію и съ нею всю радость земную. Протяни свою руку. Прощай! Пробилъ мой послѣдній часъ. Я не былъ вѣренъ, но не былъ измѣнникомъ; прости меня, брать. — Одинъ поцѣлуй отъ прекрасной Эмиліи (цѣлуетъ ее) готово! Бери ее. Я умираю! (умираетъ),

Палемонъ. Да найдетъ елисейскія поля твоя благородная душа.

Эмилія. Я закрою твои глаза, принцъ; да будутъ съ тобою блаженныя души. Ты совершеннѣйшій человѣкъ и, пока я жива, день этотъ отдаю слезамъ.

Палемонъ. А я почитаніи.

Тезей. На этомъ мѣстѣ вы впервые сразились; здѣсь же я нѣкогда разъединилъ васъ; принесемъ богамъ благодареніе за вашу жизнь. — Его роль сыграна, и хотя она была короткою, но исполнена хорошо. Ваше существованіе продлено и благословенная роса неба орошаетъ васъ. Могущественная Венера украсила свой жертвенникъ, даруя вамъ вашу возлюбленную. Нашъ повелитель Марсъ оправдалъ свое пророчество и даровалъ Арситу удовлетвореніе въ битвѣ. Такъ свершили небеса свою должную справедливости! — Уберите отсюда это тѣло.

Палемонъ. О братъ! Зачѣмъ имѣть намъ желанія, стоющія намъ утраты желаній! зачѣмъ можно купить дорогую любовь только цѣною дорогой любви!

Тезей. Никогда еще судьба не играла болѣе тонкой игры: побѣжденный торжествуетъ, а побѣдитель приносится въ жертву; впрочемъ въ этомъ событіи боги были крайне справедливы! — Палемонъ, вашъ родственникъ, призналъ, что право на эту даму принадлежитъ вамъ; къ тому же вы первый увидѣли ее и тогда заявили о своей любви; онъ возстановилъ ее вамъ, какъ похищенную драгоцѣнность, желая, чтобы совѣсть ваша отпустила его отсюда прощеннымъ. Боги берутъ судъ изъ моей руки и сами дѣлаются исполнителями. Возьмите свою даму и уведите съ этого мѣста смерти вашихъ друзей, которыхъ я дѣлаю своими друзьями. День или два будемъ грустны и почтимъ Арсита даже и при погребеніи. По окончаніи этого мы обрѣтемъ свадебныя лица и будемъ улыбаться вмѣстѣ съ Палемономъ. Только часъ, одинъ часъ тому назадъ я былъ за него такъ опечаленъ, какъ радъ за Арсита; а теперь я за него также радуюсь, какъ грущу за того. — О вы, небесные кудесники, что вы дѣлаете съ нами! Мы радуемся о томъ чего нѣтъ, плачемъ о томъ, что имѣемъ; всегда мы въ чемъ-нибудь дѣти. Будемъ же признательны за то, что есть и предоставимъ вамъ рѣшать, что выше нашего пониманія! Идемъ и будемъ дѣйствовать согласно обстоятельствамъ времени. (Музыка. Уходятъ).

ЭПИЛОГЪ.

Мнѣ-бы хотѣлось теперь спросить васъ, какъ находите вы пьесу. Но подобно школьнику, незнающему что сказать, я страшно боюсь. Прошу васъ, останьтесь еще немного и дайте мнѣ посмотрѣть на васъ. Никто не смѣется? Тогда не хорошо, вижу я! Тотъ, кто любилъ молодую красивую дѣвушку, покажи свое лицо, — странно, что здѣсь никого нѣтъ въ такомъ положеніи, — а если онъ хочетъ поступать противъ своей совѣсти, пусть онъ свиститъ и убиваетъ нашу торговлю. Тщетно, вижу я, удерживать васъ! Тѣмъ хуже, тогда! Что вы скажете теперь? — Не заблуждайтесь относительно меня: я не дерзокъ!.. Намъ къ этому нѣтъ поводовъ. Если разсказанная нами сказка — такъ какъ это ни что иное, — чѣмъ-либо удовлетворила васъ, потому что съ этою цѣлью она и была предположена, мы достигли цѣли; и скоро мы представимъ еще, смѣю сказать, лучшія, чтобы продлитъ ваше прежнее расположеніе къ намъ. Мы и все наше усердіе остаемся къ вашимъ услугамъ. Господа, покойной ночи! (Музыка).

ДВА БЛАГОРОДНЫХЪ РОДСТВЕННИКА.

Это произведеніе написано Шекспиромъ въ сотрудничествѣ съ Флетчеромъ, хотя многими критиками признается прямо за вещь апокриѳическую. Въ виду существующаго спора и многихъ вѣскихъ доказательствъ въ пользу авторскихъ правъ знаменитаго писателя на драму «Два благородныхъ родственника», мы и включили ее въ настоящее полное собраніе сочиненій Шекспира, являющееся такимъ образомъ единственнымъ вполнѣ законченнымъ подобнымъ изданіемъ. За принимаемое нами мнѣніе высказываются такіе авторитеты, какъ Деліусъ, Фурневаль и проф. Стороженко.

Легенда о Палемонѣ и Арситѣ перенесена на англійскую сцену еще задолго до появленія драмы, подписанной Шекспиромъ и Флетчеромъ. Записки Вуда указываютъ, что когда королева Елизавета посѣтила 1556 г Оксфордъ, она слушала первую часть пьесы, названной «Палемонъ и Арситъ», сочиненной Ричардомъ Эдвардсомъ, царедворцемъ, и игранной съ большимъ успѣхомъ въ Христъ-Черчъ-Галлѣ. При началѣ представленія случилось несчастье: рухнулъ помостъ съ находившимися на немъ людьми и три человѣка было убито, но королева не остановила представленія и много смѣялась во время дѣйствія.

Нашъ переводъ сдѣланъ по тексту профессора Деліуса въ англійскомъ изданіи «The Royal Shakspere».