1900.
правитьДвадцать четыре часа въ Римѣ.
(Жюля Сандо).
править
Къ концу послѣдней осени, въ то время, какъ толпа медленно разливалась чрезъ ворота Народа и терялась подъ тѣнями villa Borghиse, чтобы танцовать тамъ saltarelle и tarentelle съ кастаньетами, черезъ эти же самыя ворота одинъ путешественникъ входилъ въ Римъ пѣшкомъ, и толпа, видя его юное и страждущее лицо и усталую походку, послушно раздвигалась, чтобы дать ему пройти. — Это долженъ быть какой-нибудь живописецъ, какой-нибудь молодчикъ изъ Франціи или Германіи, говорили молодыя дѣвушки, поднимая изъ-за подругъ свои темнокурыя головки, чтобы слѣдить глазами за бѣлокурымъ чужестранцемъ.
Онъ шелъ прямо къ Египетскому обелиску, который возвышается посреди площади Народа, и, положа у своихъ ногъ запыленную сумку и палку, простерся болѣзненно на одной изъ ступенекъ ея основанія. Чело его покоилось на рукахъ. широкія поля Калабрійской шляпы падали на его лице, и путешественникъ долго оставался въ семъ положеніи, погруженный въ черное уныніе.
Когда онъ снова поднялъ свои томныя вѣки и отяготѣвшую голову, толпа уже прошла, мостовая гремѣла около него подъ быстрыми колесами колясокъ и подъ горящими подковами лошадей, и солнце, удаляясь отъ обелиска, озлащало своими лучами крестъ, водруженный на вершинѣ онаго. Это было въ послѣднихъ дняхъ октября, дняхъ пѣсней и танцевъ для Рима. Безмолвный и пустынный подъ покровомъ лѣтняго неба, святой городъ пробуждался при болѣе снисходительномъ жарѣ осени. Онъ принималъ изъ Неаполя и Флоренціи чужестранцовъ, которые оставляли заливъ Партенопы и холмы Тосканы; обитатели его горъ сходили съ нихъ въ его стѣны въ праздничныхъ одеждахъ, и канцонетты Албано и Веллетри раздавались подъ зелеными дубами и лаврами его виллъ.
Однако же Ave Maria гремѣло въ сосѣднихъ церквахъ. Молодой путешественникъ расположился идти искать себѣ ночлега, какъ, обращая свои разсѣянные взоры на окружавшіе его предметы, онъ, казалось, вдругъ взволновался сначала какимъ-то неопредѣленнымъ интересомъ, потомъ какое-то могущественное предубѣжденіе внезапно привлекло его къ прежнему мѣсту. Тотчасъ погасшіе глаза одушевились, блѣдныя щеки покрылись румянцомъ и сердце сильно забилось подъ его грубою блузою. Смотря на экипажи, зацѣплявшіеся мимоѣздомъ за ступеньку гранита, на которомъ стоялъ онъ, изнеможенный отъ усталости, онъ не пропускалъ ни одного изъ нихъ безъ того, чтобъ не потопить въ него своего жаднаго взгляда; и если онъ замѣчалъ издалека шарфъ и длинные волосы, волнуемые вечернимъ вѣтеркомъ, бѣлую руку, лѣниво покоющуюся на открытой коляскѣ, блѣдное лицо, склонившееся на мягкія подушки, тогда, не знаю, какой душевный инстинктъ, какое благовоніе воздуха пробуждало его и приближало къ существу, безъ сомнѣнія, любимому; вся кровь приливала тогда къ его сердцу, и молнія радости браздила его лице, поблекшее болѣе отъ горести, нежели отъ солнца и путешествій. Но каждый разъ экипажъ, пролетая мимо него, гибкій и красивый, оставлялъ его печальнымъ и разочарованнымъ, исчезая въ ночномъ сумракѣ, быстрый подобно его надеждѣ.
Лишившись надежды, онъ хотѣлъ взять свою сумку и палку, какъ вдругъ, по случаю столкновенія между экипажами въ воротахъ Народа, передъ нимъ вдругъ остановилось ландо, влекомое двумя бѣшеными Мекленбургскими лошадьми. Онъ. испустилъ крикъ радости и удивленія, и, бросившись къ коляскѣ, оперся одною рукою на окно оной, а другою оттолкнулъ темнорыжую лошадь кавалера, галопировавшаго около нея. Животное вскочило на дыбы отъ прикосновенія этой сильной руки; но кавалеръ, ударивши своею плетью по лицу дерзновеннаго, который остановилъ его бѣгъ, вонзилъ шпоры въ бока своего бѣгуна, и заставивъ его перескочить однимъ прыжкомъ черезъ тѣло безразсуднаго молодаго человѣка, упавшаго безъ жизни на мостовую, исчезъ вмѣстѣ съ коляскою, оба легкіе какъ вѣтеръ.
Эта сцена, разыгранная менѣе нежели въ минуту, не имѣла другихъ свидѣтелей, кромѣ своихъ актеровъ и одного ученика Французской школы, который переходилъ черезъ площадь Народа. Онъ подошелъ къ путешественнику, поднялъ его и, прислонивъ къ обелиску, заставилъ его выпить нѣсколько капель чистой и прозрачной воды, которую четыре мраморные льва безпрестанно изрыгали на четырехъ углахъ сего обелиска. Когда несчастный пришелъ въ самого себя и когда, поднеся руку къ головѣ, почувствовалъ подъ своими пальцами кровавый кругъ, описанный на его челѣ плетью кавалера, то съ яростію сжалъ другою рукою свою грудь, и двѣ слезы упали на его изсохшія ланиты. — Вы страдаете? спросилъ его молодой живописецъ, ощупывая съ участіемъ рану чужестранца.
— Да, я стражду, отвѣчалъ тотъ, кладя свою руку на сердце; и, поднявъ свой печальный взоръ на молодого человѣка, который ему помогъ: — Да, я очень стражду! вскричалъ онъ, и съ чувствомъ обвился своими руками около его шеи, и пролилъ обильныя слезы.
«Такъ это вы, Десликадо? спросилъ живописецъ съ горестнымъ удивленіемъ. Кто видѣлъ васъ послѣднею осенью отличавшагося во Фдоренціи всею роскошью богатства, всѣмъ блескомъ юности, посмѣетъ ли тотъ узнать васъ по этимъ поблекшимъ чертамъ и подъ этою грубою одеждою? Долженъ ли я былъ найти васъ въ такомъ положеніи но прошествіи десяти мѣсяцевъ, васъ, молодаго и прекраснаго, щеголеватаго и гордаго?»
— Это оттого, что вы еще не знаете, какъ много можетъ судьба скопить горестей въ десять мѣсяцовъ, и какъ много годовъ можетъ заключить горесть въ одномъ днѣ, отвѣчалъ чужестранецъ съ мрачнымъ видомъ. Да, я Десликадо, присовокупилъ онъ, отирая свои слезы, Десликадо опозоренный, но гордый, и моя душа осталась возвышенною и подъ грубымъ платьемъ, которое меня покрываетъ. Любезный другъ, кто такой этотъ человѣкъ? Кто такой этотъ человѣкъ, который меня ударилъ? Кто нибудь изъ обоихъ насъ не увидитъ, какъ изгладится на моемъ челѣ этотъ позорный знакъ.
«Въ Римѣ нѣтъ ни одного мужа, котораго бы онъ не ранилъ въ лобъ гораздо жесточе, нежели васъ», отвѣчалъ артистъ, улыбаясь. «Кто не знаетъ здѣсь героя всѣхъ нашихъ праздниковъ, молодчика, избалованнаго Напою и его Кардиналами, причуды всѣхъ нашихъ женщинъ, Принца Маріани, счастливаго любовника Маркизы Р***?»
— Или ты обманываешься или ты лжешь, вскричалъ вспыльчивый молодой человѣкъ. Маркиза Р*** не любовница его. Маркиза P***! Вы не знаете ее, присовокупилъ онъ голосомъ болѣе кроткимъ: въ Римѣ такъ много Маркизъ! Пусть онъ всѣхъ ихъ возьметъ себѣ, но Беатрису пусть оставитъ Господу. О! Лоренцъ, вы не знаете ее. Мадонны вашего Рафаэля менѣе небесны, нежели черты ея лица! Печальная и холодная, она преходитъ міръ, и міръ никогда не будетъ владѣть ею.
« Я ошибался, отвѣчалъ Лоренцъ; эта Маркиза не живетъ въ сихъ стѣнахъ, и я охотно вѣрю, что она еще въ небѣ, откуда вы заставляете ее низходить. Въ Римѣ только одна Маркиза Р***, и вы могли видѣть, какъ она проскользнула передъ вами, какъ блѣдный отблескъ вашей любви. Маріани галопировалъ подлѣ ней, и колеса ея ландо, которыя не такъ воздушны, какъ ваши мечты, должны были раздавить васъ на мостовой этой площади».
— А кто вамъ сказалъ, вскричалъ Десликадо, блѣднѣя отъ гнѣва, кто вамъ сказалъ, что Маріани оя любовникъ? Вы всѣ таковы, молодые люди! Порочить честь женщины для васъ такъ же легко, какъ изломать руками тростинку, и вы бросаете свои ядовитыя слова на вѣтеръ, нимало не безпокоясь о цѣли, которую они поражаютъ? О! Лоренцъ, честь женщины есть такой чистый и ломкій хрусталь, до котораго должно прикасаться только неоскверненною и боязливою рукою!
«Стало быть, вы любите эту женщину?» спросилъ печально Лоренцъ.
Люблю! отвѣчалъ Десликадо.
«Бѣдный безумецъ!» прошепталъ молодой живописецъ. «Десликадо, присовокупилъ онъ, если мои слова кольнули васъ, то возьмите эту сумку и эту палку, и вдалекѣ отъ Рима отряхните пыль съ вашихъ сандалій. Святость вашей любви могла бы слишкомъ много пострадать въ сихъ мѣстахъ. Ступайте, другъ мой, удалитесь: Маріани осквернилъ святилище, передъ которымъ вы только что становились на колѣна. и идолъ, котораго вы ищете, обитаетъ только въ вашей душѣ любовника и поэта».
— Лоренцъ, объяснитесь! прошепталъ чужестранецъ задыхающимся голосомъ.
«Что скажу я вамъ. отвѣчалъ артистъ, чего бы цѣлый Римъ не могъ вамъ сказать? Въ шестнадцать лѣтъ, благородная и прекрасная, Беатриса вышла замужъ за Маркиза Р***, угрюмаго старика, эгоиста. Это было печальное время для Беатрисы и прекрасное для Римской молодежи, которая видѣла въ этомъ бракѣ только одну жертву Маркиза Р***. Но жертва была Беатриса. Она жила уединенно подлѣ своего престарѣлаго супруга, и старикъ погасъ въ ея объятіяхъ, окруженный попеченіями и почестями. Когда Беатриса снова появилась въ свѣтѣ, какъ юная тѣнь, вырвавшаяся изъ гроба, то изъявленія почтенія тѣснились около нея, и всякій хотѣлъ горячими лучами своей любви одушевить этотъ цвѣтокъ, затомленный жестокимъ уединеніемъ. Но Беатриса пребыла чистою, какъ вода, которая бьетъ изъ этого мрамора: всѣ эти обожанія скользили по ея душѣ, не пробуждая ея, не разсѣявая и, утомленная ихъ докучливостію, она вдалекѣ отъ Рима пошла искать спокойствія и свободы».
— Это она! это Беатриса! воскликнулъ Десликадо съ энтузіазмомъ. Вы очень видите, что она свята и свята, свята какъ моя любовь, чиста какъ эта прекрасная звѣзда, которая намъ свѣтитъ!
Въ эту минуту, луна, восходившая на горизонтѣ, пролила свои бѣлые лучи на Римъ, и городъ казался спящимъ подъ обширною серебряною сѣткою. Площадь народа была пуста, Корсо безмолвно, и только былъ слышенъ ропотъ воды въ бассейнахъ и отдаленныя пѣсни подъ боскетами Боргезской виллы.
"Послушайте, холодно возразилъ Лоренцъ, послѣ годичнаго отсутствія Беатриса возвратилась. Выѣхала она одна, а возвратилась въ сопровожденіи Принца Маріани. Вы видѣли его, дерзкаго и прекраснаго: объ его-то любовь сокрушилась строгая добродѣтель прекрасной и -холодной Маркизы.
— Еще разъ, кто вамъ это сказалъ? спросилъ Десликадо, который снова почувствовалъ, что благородная кровь бросилась ему въ лицо.
"Кто вамъ не скажетъ этого въ Римѣ? Задушевная связь новыхъ любовниковъ не имѣетъ претензій на таинственность: ихъ любовь идетъ съ челомъ, поднятымъ вверхъ. Беатриса не отрицаетъ, а Maріани утверждаетъ. Что вы теперь думаете объ этомъ?
— Я думаю, что Маріани подлецъ и глупецъ! вскричалъ Десликадо, вставая. Ступайте, завтра мнѣ должно будетъ отомстить за двѣ чести.
«Что вы хотите дѣлать? говорилъ молодой живописецъ, ведя Десликадо къ гостинницѣ Испанской площади. Дуэль! вызовъ! Знаете ли вы, что Маріани есть искуснѣйшій дуэлистъ на всемъ полуостровѣ, и что вы неблагоразумно играете своею жизнію противъ его жизни? Сверхъ того, что за торжественную важность придаете вы всему этому? Правда, Маріани ударилъ васъ; но не бросились ли вы, какъ безумный, на голову его лошади, прежде нежели онъ вашу ударилъ, какъ глупецъ, своею плетью? Не шли ли вы сами на обиду, и я воображаю, могъ ли Маріани, никогда не видавшій васъ, подозрѣвать, чтобы это были вы подъ пуританскимъ изяществомъ вашего новаго костюма? Что же касается до чести Маркизы, то, мнѣ кажется, вамъ совсѣмъ не для чего брать на себя роль мстителя такой жертвы, которая сама наткнулась на ножъ жреца. И такъ полно разбирать интересы своей любви. Оставленный Беатрисою любовникъ, я понимаю ваши горести. Беатриса прекрасна, и»…
— Я ничуть не оставленный любовникъ Беатрисы, отвѣчалъ Десликадо. Беатриса никогда меня не любила, ея уста никогда не прикасались къ моимъ устамъ и никогда моя рука не осмѣливалась пожать ея руки.
«Такъ не жалуйтесь же! воскликнулъ молодой живописецъ. Вамъ легко будетъ похитить у любви Маріани то, чего не побоялся онъ похитить у добродѣтели Маркизы, тѣмъ болѣе, если вы не хотите забыть, что между соперниками бываетъ и другое оружіе, кромѣ желѣза и свинца, и что для достиженія къ сердцу любимой женщины бываетъ другая дорога, кромѣ той, которую избралъ ея счастливый соперникъ».
И такъ какъ Десликадо, поглощенный мрачною задумчивостію, ничего не отвѣчалъ, то Лоренцъ присовокупилъ: «Я весь вашъ, другъ мой; я не забылъ тѣхъ дней блаженства, коими одолженъ вашему дружеству. Веселый или печальный, богатый или бѣдный, вы все Десликадо, и мое сердце и рука всегда ваши».
Говоря такимъ образомъ, онъ протянулъ свою руку къ чужестранцу, и его лицо, обыкновенно холодное и насмѣшливое, выражало въ эту минуту столь нѣжную и столь преданную любовь къ Десликадо, что, казалось, вмѣстѣ съ своею рукою онъ отдавалъ ему и всю свою душу. Десликадо бросился въ его объятія. «И такъ до завтра! сказалъ онъ ему, до завтрешняго восхожденія солнца! Можетъ быть оно будетъ для меня послѣднимъ; но я ужъ ничего не ожидаю отъ жизни, и я уже давно отдалъ мой участокъ счастія на землѣ».
Послѣ сихъ благородныхъ предложеній, съ одной стороны сдѣланныхъ съ тонкостію, а съ другой отказанныхъ безъ гордости, оба друга остановились передъ гостинницею Испанской площади.
«Вы не открыли мнѣ странностей вашей участи, сказалъ Лоренцъ, и я уважаю тайну оныхъ. Какую бы участь ни приготовляло вамъ небо, восходящее солнце застанетъ меня у вашихъ дверей: и если, въ продолженіи этой ночи, вамъ понадобится мое имѣніе, мое сердце и моя рука, то перескочите черезъ эту лѣстницу, что противъ вашей комнаты: она приведетъ васъ въ виллу Медичи, гдѣ вы найдете меня во всякое время, бдящаго и думающаго объ васъ».
При сихъ словахъ Лоренцъ пожалъ съ радушіемъ руку чужестранца и удалился, печально занятый произшествіями, долженствующими произойти изъ сего роковаго вечера. Онъ зналъ рыцарскую душу Десликадо, и не обманывался на счетъ причинъ принятаго имъ rendez-vous; и хотя жизнь его друга причиняла ему безпокойства, которыя преобладали надъ всѣми прочими, однако онъ также говорилъ самому себѣ, что дуэли были изгнаны изъ Рима, что законъ, запрещавшій ихъ, поражалъ равно и свидѣтеля и дѣйствователя; и молодой артистъ, блуждая, мрачный и задумчивый, подъ лавровыми деревьями своей виллы, уже видѣлъ себя убѣгающимъ изъ Рима, изгнаннымъ изъ своего любезнаго города. Потомъ, забывая о себѣ, чтобы думать о Десликадо, онъ терялся въ заключеніяхъ о перемѣнчивости судьбы этого человѣка, котораго онъ зналъ, какъ достойнаго зависти, и котораго онъ, черезъ десять мѣсяцовъ, нашелъ столь достойнымъ сожалѣнія.
Однакожь Десликадо, послѣ часоваго отдыха, бросился въ наемную коляску и пріѣхалъ въ ней во дворецъ Маріани. Дворецъ былъ иллюминованъ, экипажи толпились на его дворѣ, а дворянство на его мраморныхъ лѣстницахъ, и чрезъ разтворенныя окна можно было видѣть, какъ скользили по длиннымъ корридорамъ, между древними бюстами и древнею Римскою драпировкою газъ, шелкъ и цвѣты, подобно тѣнямъ въ бальномъ платьѣ, между двумя рядами важныхъ и молчаливыхъ тѣней. Во дворцѣ Маріани былъ праздникъ: террасы, благоухающія лимонными и ракитовыми деревьями, повторяли звуки инструментовъ; люстры блистали подъ фресками потолковъ, и вальсъ уже кружился на мозаическомъ полу. Десликадо вмѣшался въ толпу, и скрылся въ темной галлереѣ, незамѣченный, далекій отъ праздничнаго волненія. Онъ блуждалъ нѣсколько минутъ, когда смѣшанныя слова дошли до его слуха и неопредѣленныя формы до его зрѣнія. Онъ бросился въ амбразуру окна, и два призрака таинственно прошли въ тѣнь.
«Для чего такъ печальны и такъ задумчивы? говорилъ Маріани печальнымъ и льстивымъ голосомъ. Царица этихъ мѣстъ, душа этого праздника, вы не успѣли показаться, и уже оставляете насъ! О, Беатриса, чтобы разсѣять эту меланхолію, которая пожираетъ ваши прекрасные дни, моя любовь испытала всѣ средства, и горесть и радость, не успѣвши возбудить ни одной слезы въ вашихъ очахъ, ни одной улыбки на вашихъ устахъ. Беатриса, неужели вы холодны какъ мраморъ, окружающій насъ? — присовокупилъ онъ, положа свою руку на звѣроловную Діану, гладкое и чистое чело которой, озаренное луною, казалось, улыбалось при блѣдныхъ лучахъ своего древняго божества».
— Задумчива и печальна! говорила Беатриса, прильнувъ, подобно плющу, къ рукѣ Маріани; это благовоніе утомляетъ меня, эти пѣсни наводятъ на меня скуку, и моя стѣсненная душа горестно сжимается при радостномъ шумѣ этого праздника, такъ какъ мои утомленныя вѣки при слишкомъ живомъ блескѣ огней. Маріани, позвольте мнѣ удалиться… не удерживайте меня; я видѣла, какъ угасла и поблекла въ слезахъ и скукѣ моя кратковременная юность, а у свѣта нѣтъ такого солнца, которое могло бы снова возжечь ея пламень.
Оба они удалились, и только слышенъ былъ шорохъ шелковаго платья Маркизы, похожій на шорохъ, производимый вѣтромъ въ желтыхъ осеннихъ листьяхъ. Вышедши вонъ, Маріани накинулъ на плеча Маркизы атласную шубу изъ двойной куницы и, доведя ее до коляски, напечатлѣлъ на ея рукѣ нѣжный и продолжительный поцѣлуй.
Эта женщина или безумна или глупа! думалъ Маріани, медленно всходя на ступени своего дворца, легкій и веселый, какъ будто бы коляска Беатрисы сняла бремя съ его жизни и болѣзнь съ его души. «Джуліо Джуліани! вскричалъ онъ, опираясь на плечо одного молодаго Флорентинскаго графа, передъ буфетомъ, обремененнымъ винами, золотомъ и кристалломъ; налей мнѣ, Джуліо, этого французскаго напитка: я хочу выпить съ тобою за успѣхи веселой и легкой любви!»… Но лишь только онъ поднесъ къ своимъ устамъ кристаллъ, покрытый очаровательною пѣснею, грубая рука оперлась на его плечо, и Маріани, оборотившись съ быстротою, увидѣлъ себя лицомъ къ лицу съ Десликадо.
Блѣдный, ужасный, какъ статуя коммандора въ Праздникѣ Донъ-Жуана, Десликадо увлекъ Маріани на ближнюю террасу, и отбросивъ назадъ свои бѣлокурые волосы, упадавшіе ему на глаза, спросилъ его съ важностью: «Узнали ли вы меня, милостивый государь?» И такъ какъ Маріани смотрѣлъ на молодаго человѣка съ нѣмымъ удивленіемъ: «Принцъ Маріани, я равенъ вамъ, сказалъ холодно чужестранецъ, указывая пальцемъ на свое чело; вотъ моя княжеская корона, а такъ какъ ваша плеть не побоялась ударить меня по лицу, то ваша шпага не постыдится встрѣтиться съ моею».
При сихъ словахъ онъ протянулъ руку къ Маріани, который допустилъ ему взять свою. "До завтра, милостивый государь, присовокупилъ Десликадо; не дадимъ полиціи времени помѣшать намъ и воспротивиться удовлетворенію, въ которомъ вы не можете отказать мнѣ, не сдѣлавши новой подлости. Когда свѣчи вашего праздника поблѣднѣютъ при первомъ блескѣ дня, вы найдете меня у обелиска, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ вы стоптали меня ногами вашего бѣгуна. Я надѣюсь на васъ, сударь; римская земля будетъ скромна, а ея долины довольно обширны для того, чтобъ заключить въ себѣ одинъ лишній гробъ.
Въ выраженіи этихъ словъ было столько благородства и достоинства, во всемъ видѣ Десликадо было столько величія, истинно царскаго, въ строгости его взора было столько очарованія и особенно могущества, что Маріани отвѣчалъ только однимъ наклоненіемъ головы. Десликадо удалился, не присовокупивъ ни одного слова, и Римскій принцъ остался на террасѣ, неподвижный, слѣдя за нимъ глазами. Но когда этотъ неопредѣленный ужасъ разсѣялся вмѣстѣ съ удивленіемъ, произведеннымъ имъ, тогда Маріани, устыдясь, спрашивалъ у самого себя, какъ онъ не выбросилъ за дверь эту пародію тѣни Банко, и разсказавши Джуліо Джуліани объ этомъ мстительномъ явленіи, смѣясь, вмѣшался, вмѣстѣ съ нимъ, въ одушевленную толпу бала.
Двадцать четыре часа въ Римѣ.
правитьМежду тѣмъ какъ Маріани видѣлъ безъ ужаса, какъ блекли розы праздника и блѣднѣлъ блескъ свѣчей, продолженіе котораго, можетъ быть, измѣряло ему его жизнь, Десликадо снова бросился въ коляску, въ которой онъ пріѣхалъ во дворецъ Римскаго Принца, и которая въ нѣсколько минутъ довезла его до Фарнесскаго дворца: тамъ протекала жизнь меланхолической Беатрисы. Когда Десликадо постучалъ молоткомъ въ дверь, одиннадцать часовъ пробило на часахъ .Римскихъ церквей. «Маркиза не принимаетъ въ эти часы!» сказалъ лакей, богато одѣтый, измѣряя дерзкимъ взоромъ бѣднаго путешественника.
— Скажите маркизѣ, гордо возразилъ Десликадо, что я пришелъ отъ принца Маріани; я обѣщалъ вручить лично самъ вотъ эту записку въ собственныя ея руки, и ея рука получитъ эту записку изъ моей, хотя бы мнѣ должно было умереть безъ покаянія; ибо я поклялся въ этомъ. Я получилъ свою плату, а вотъ и ваша.
При сихъ словахъ онъ подалъ жадному лакею четыре римскихъ ефимка, единственное и послѣднее сокровище, которое осталось у него въ мірѣ. Но какая была ему до этого нужда, ему, который недавно заложилъ бы цѣною вѣчности свою часть воздуха и свое мѣсто на солнцѣ? Лакей исчезъ и возвратился; потомъ, ведя Десликадо по зеркальнымъ галлереямъ, поднялъ шелковую драпировку и, пожавши бронзовую ручку одной двери, скрытой подъ дамасскими складками, удалился и оставилъ Десликадо въ образной Маркизы.
Десликадо остановился передъ Беатрисою, блѣдный, какъ аллебастровая лампа, горѣвшая, на потолкѣ. Полулежащая на бархатныхъ подушкахъ, облокотившись на открытое окно, Беатриса вдыхала въ себя благовоніе своихъ обширныхъ садовъ и мечтала при ропотѣ воды, брызги которой, пробиваясь сквозь наклоненныя вершины акацій и тюльпановъ, разбрасывались при лунѣ въ сверкающіе фонтаны. Не поднимая своего чела, не обращая своихъ глазъ при шумѣ затворившейся двери и шаговъ подходившаго къ ней Десликадо, Маркиза протянула лѣниво свою руку, какъ бы для того, чтобы принять записку Маріани. Десликадо пожалъ эту руку.
«Кто вы?» вскричала Маркиза, вставая съ ужасомъ; потомъ успокоившись при видѣ слабаго молодаго человѣка, съ трепетомъ стоявшаго передъ нею, Беатриса повторила болѣе спокойнымъ голосомъ: «Кто вы и чего вы хотите отъ меня?»
— Это я, который любитъ васъ, отвѣчалъ робко Десликадо. Развѣ вы забыли меня, развѣ вы не узнаете меня? Умирающій ищетъ при своемъ послѣднемъ вздохѣ солнца, котораго онъ не увидитъ больше, и я хотѣлъ еще разъ увидѣть васъ, прежде нежели оставлю жизнь.
«И такъ это все вы!» прошептала Беатриса, упадая на подушки.
— Все я! возразилъ молодой человѣкъ. Неужели вы надѣялись найти въ мірѣ такое убѣжище, гдѣ бы любовь моя не преслѣдовала васъ? Вы не думали этого, сударыня; но вамъ извѣстна она. Эта любовь, которую вы зажгли въ моемъ сердцѣ; вы знали, что этотъ неугасимый пламень привяжется къ вашимъ слѣдамъ, и что ни ваша жестокость, ни суровость судьбы не могутъ его ни ослабить, ни погасить.
«Чего же вы ожидаете?» гордо спросила Беатриса? «Развѣ вы не знаете, что я васъ не люблю?»
— Выслушайте меня, сказалъ молодой человѣкъ умоляющимъ голосомъ; завтра я, безъ сомнѣнія, не буду живъ, и это мои послѣднія слова; примите же ихъ, не отвергайте меня въ эту высокую минуту; будьте терпѣливы къ этому существу, которое готовится къ смерти и которое будетъ совершенно въ вашей власти.
Маркиза пригласила знакомъ Десликадо сѣсть, и молодой человѣкъ занялъ мѣсто на подушкѣ у ногъ Беатрисы. Онъ долго смотрѣлъ на нее съ любовію; маркиза сдѣлала жестъ нетерпѣнія и досады.
"Я увидѣлъ васъ въ первый разъ во Флоренціи въ одинъ осенній день. Благословенный день, проклятый день, роковой день! Я васъ увидѣлъ и полюбилъ. Не стану разсказывать вамъ моей жизни, проведенной мною прежде той, которую вы дали мнѣ. Увы! я не знаю, жилъ ли я до того времени, какъ узналъ васъ. Я васъ любилъ, и вскорѣ отъ моихъ прошедшихъ дней мнѣ осталось только одно темное и неопредѣленное воспоминаніе объ одной несчастной любви, которая погибла въ бѣшеныхъ радостяхъ этой новой любви, какъ слеза въ океанѣ, какъ жалоба въ бурѣ. Я думалъ, что моя душа погасала, и чувствовалъ, что она пробуждалась, пылкая и мятежная при огнѣ вашихъ взоровъ; я думалъ что моя юность увяла, и увидѣлъ, что она снова возродилась еще буйнѣе и безпокойнѣе, нежели въ первые дни весны ея. Я пошелъ искать, далеко отъ отечества, подъ другими небесами спокойствія и забвенія, и нашелъ одно мученіе. Что за нужда? Я васъ любилъ. Вы, сударыня, вы отвергли меня. Вы не позволили надеждѣ укорениться и разцвѣсти въ моей груди; а она слишкомъ благородна, чтобы не играть роль влюбленнаго и легковѣрнаго ребенка; вашъ характеръ безпрестанно возвышался, гордый, дикій и независимый, и ваша душа, еще убитая горестью, показалась мнѣ владычицею мрачною и ревнивою къ своей свободѣ, недавно пріобрѣтенной; я покорился этому и все любилъ васъ. Любовь безъ надежды есть страсть пожирающая и никогда не удовлетворяемая, пламень, которому не было другой пищи, кромѣ моей души — я не буду говорить вамъ о таинственныхъ радостяхъ, которыя я почерпалъ въ волненіяхъ этой новой жизни. Я наконецъ привыкъ преодолѣвать бушеваніе моей крови; я задушилъ яростное волненіе моей юности и научился любить васъ, какъ одну изъ этихъ дѣвъ, которыхъ Фіесоль изображалъ съ преклоненными колѣнами и слезами на глазахъ, чистыхъ и прекрасныхъ, какъ вы.
"Однажды, въ палатахъ Корсиіій (я сопровождалъ васъ тогда по всѣмъ свѣтскимъ празднествамъ), вы сказали мнѣ: — Я уѣзжаю. — О! моя жизнь! вы уѣзжали! И я, я также отправился.
"Но во Флоренціи, чтобы видѣть васъ, чтобы находить васъ во всѣхъ мѣстахъ, чтобы упиваться каждый день вашею улыбкою и вашимъ взоромъ, чтобы дышать однимъ съ вами воздухомъ, чтобы чувствовать прикосновеніе ко мнѣ вашего платья, когда вы пройдете мимо меня, чтобы слѣдовать за вами въ Касчине, уносимой быстрымъ бѣгуномъ, или роскошно сидящей въ вашемъ ландо; чтобы, наконецъ, жить лѣниво и блестящею жизнію, въ которую васъ бросило ваше богатство, ваше званіе и скука, я, бѣдный, лишенный наслѣдства, одинокій въ мірѣ и всѣми оставленный, я въ три мѣсяца вычерпалъ надежду цѣлаго года. Вы поѣхали на почтовыхъ: я послѣдовалъ за вами пѣшкомъ.
«Я слѣдовалъ за вами всюду, я ходилъ всюду, ища на пыльныхъ дорогахъ слѣда вашего экипажа и требуя въ каждой деревнѣ воспоминанія о вашемъ проѣздѣ; я нашелъ васъ въ Венеціи, потомъ въ Равеннѣ, потомъ въ Неаполѣ. Въ Венеціи, чтобы для пріобрѣтенія куска дневного хлѣба и ночлега для отдохновенія моей головы, я испытывалъ искусство живописца и рисовалъ портреты; въ Равеннѣ я обучалъ языку моего отечества; въ Неаполѣ я читалъ на Молѣ пѣсни Аріоста и Тасса. Да, я былъ счастливъ и гордъ! Я не смѣлъ появиться къ вамъ, сударыня, въ этомъ грубомъ платьѣ, но я видѣлъ васъ тайно, я подстерегалъ часъ вашихъ выѣздовъ, вашего выхода изъ театра или съ бала; я попиралъ тѣже самые берега, которые попирали ваши нѣжныя ножки; блуждая вечеромъ на пустынныхъ берегахъ, я слышалъ шумъ вашихъ шаговъ, болѣе сладостный, чѣмъ ропотъ волнъ; я упивался вашимъ дыханіемъ, болѣе бальзамическимъ, чѣмъ вѣтерокъ морей; и потомъ, въ моихъ дѣтскихъ мечтахъ, я почиталъ себя невидимымъ ангеломъ, котораго небо приставило къ вамъ для вашего охраненія. Когда вы были уединены, то не проходило часу, въ который бы я не мечталъ объ васъ, не было мѣста, въ которомъ бы я не смѣшалъ слѣда моихъ ногъ съ слѣдами вашихъ: ваша лодка не сдѣлала ни одной бразды на морѣ, которая бы не слилась съ браздами моей гондолы; потомъ, когда скука быть въ однихъ и тѣхъ же мѣстахъ влекла васъ въ другія страны, или когда ваше истощенное удивленіе стремилось искать другихъ чудесъ, я, какъ птица, которая никогда не строитъ своего гнѣзда на берегу, снова начиналъ безропотно мою блуждающую уединенную жизнь. Такимъ образомъ ходилъ я въ продолженіи слишкомъ десяти мѣсяцевъ подъ зимними дождями и лѣтними жарами; мои плеча согнулись подъ походною сумкою, моя рука огрубѣла, нося терновую палку. Я спалъ подъ звѣзднымъ небомъ, ѣлъ хлѣбъ нищаго и пилъ воду потоковъ. О! не сожалѣйте обо мнѣ! я былъ счастливъ тогда! Во время морозовъ, любовь моя къ вамъ была въ моемъ сердцѣ какъ бы благодѣтельнымъ очагомъ, а подъ воспламененнымъ небомъ какъ бы свѣтлымъ источникомъ. Вашъ образъ садился со мною подъ оливою холма; я видѣлъ его улыбающимся мнѣ вдали дороги, которая катилась передо мною, а ночью вы были молчаливою звѣздою, которая зажигалась на горизонтѣ, чтобы управлять моими шагами. Я былъ счастливъ, я говорилъ самому себѣ, что, можетъ быть, васъ тронетъ такая любовь, и даже тогда, когда эта надежда уже умерла въ душѣ моей, я говорилъ самому себѣ, что на землѣ должно повиноваться своей судьбѣ; когда я шелъ къ вамъ, какъ желѣзо къ магниту, или рѣка къ морю, я не мечталъ о лучшей участи, я благословлялъ васъ, и вы были религіею, а я сдѣлалъ себя мученикомъ этой религіи! Ахъ для чего не погасъ я во дни моихъ святыхъ вѣрованій? для чего не умеръ я, подавленный усталостію, изнуренный голодомъ въ ущеліяхъ горы Кассика или въ долинахъ Аббруцца? для чего небо допустило меня пережить цвѣтъ моихъ обольщеній, и въ продолженіе двухъ мѣсяцевъ, въ которые я тщетно ищу васъ, какой рокъ толкнулъ меня къ Риму, гдѣ я долженъ былъ найдти васъ любовницей Маріани? О! сударыня, неужели въ надеждѣ такой-то любви отвергнули вы мою?»
Десликадо замолчалъ, а Беатриса отвѣчала только презрительною улыбкою.
— Будьте счастливы, сказалъ молодой человѣкъ; что касается до меня, я предоставлю Маріани попеченіе освободить меня отъ жизни, которой нечего больше дѣлать на этой землѣ.
«Что вы хотите этимъ сказать?» спросила Маркиза съ безпокойствомъ.
— Оскорбленный имъ въ вашихъ глазахъ, я вызывалъ его, и завтра мы будемъ драться.
«Несчастный, что вы сдѣлали?» вскричала порывисто Беатриса, сложивъ на груди свои руки съ тоскою. «Вы вызвали Маріани и завтра деретесь съ нимъ!.. Что вы сдѣлали, Десликадо!»
— Такъ вы его любите? прошепталъ онъ печально.
«Безумцы вы всѣ! безумецъ вы особенно, молодой человѣкъ, ибо вы могли читать въ моемъ сердцѣ, которое одному вамъ открыто! Маріани мой любовникъ! Я, Беатриса, я его любовница! Пусть Римъ этому вѣритъ: это хорошо, это нужно, я хочу этого. Но вы, Десликадо, неужели вы не поняли, что я предалась этой скучной роли только для того, чтобы освободиться отъ двадцати любовниковъ, еще докучнѣйшихъ? Маріани мой любовникъ! Оставьте его гордости льститься этимъ сколько ему угодно; оставьте глупую толпу вѣрить блаженству, которое онъ такъ гордо выставляетъ на видъ; но и вы. молодой человѣкъ, вы понимаете это не лучше Маріани! Неужели я за него трепещу, неужели за него стынетъ моя кровь и блѣднѣетъ мое лицо? Это за васъ, это за тебя!» говорила она, ходя по комнатѣ, съ блуждающимъ видомъ. «Десликадо, вы умерли, онъ убьетъ васъ!»
— О, скажите мнѣ, что вы не любите его!
«Онъ убьетъ васъ, говорю я вамъ. Знаете ли вы Маріани? Развѣ вамъ неизвѣстно, что онъ былъ бы храбрымъ между храбрыми вашего отечества? А знаете ли вы ее, знаете ли вы эту ужасную и молчаливую шпагу, къ которой съ самаго своего дѣтства пріучалъ онъ свою руку? Видите ли вы, какъ слаба ваша?» присовокупила она, судорожно пожимая руку чужестранца. «Ступайте, дитя, ступайте: вы еще слишкомъ молоды для смерти».
— Повторите мнѣ, что вы его не любите!
«Я вамъ говорю, что вы умерли. Стало быть вы не знаете, сколько матерей въ Неаполѣ требуютъ отъ него своихъ сыновей, сколько ужасныхъ тайнъ довѣрилъ онъ римскимъ полямъ? Ступайте же, чтобы избѣжать удара, который вамъ угрожаетъ; отправьтесь такъ, чтобы скрыться отъ этого безумца. Не хранитъ ли для васъ отечество будущности, которая призываетъ васъ, и друзей, которые ожидаютъ васъ, молодой сестры, которая оплакиваетъ и зоветъ васъ, престарѣлой матери, которая страждетъ и желаетъ васъ видѣть прежде своей смерти?»
— У меня нѣтъ ничего этого: моя мать умерла, моя сестра умерла, мое будущее умерло. Друзей у меня тоже не осталось больше; друзья подобны камнямъ въ стѣнѣ: первый, который отваливается, увлекаетъ и всѣхъ прочихъ. Рокъ никогда не уставалъ преслѣдовать меня: я видѣлъ, какъ все ускользало и бѣжало отъ меня, и мое имя означаетъ мою судьбу. Семейство, будущее, друзья — я все это потерялъ! Мое отечество тамъ, гдѣ вы; моя добродѣтель — любить васъ. Я привязался къ вамъ какъ ласточка, перелетающая черезъ моря, на снастяхъ корабля, попавшагося ей на волнахъ. Чего искать мнѣ вдали отъ васъ? Ваша холодность снова изгоняетъ и отвергаетъ меня, такъ оставьте меня умереть. О! оставьте меня окончить жизнь, въ которой уже ничто не улыбается мнѣ, кромѣ надежды покинуть ее! Но только, если участь моя трогаетъ васъ, если вы хотите, чтобы мой послѣдній день былъ прекраснѣйшимъ днемъ моей жизни, скажите мнѣ, что я васъ очень любилъ, что я оставляю васъ чистою и что я могу перенести на небо святой пламень, которымъ горѣлъ на землѣ.
«Вы можете умереть счастливымъ. Но ступайте, Десликадо, бѣгите!»
— Благословеніе надъ вами! Я останусь, сударыня. Если должно умереть въ этотъ часъ, я могу умереть безъ сожалѣній. Прощайте! Если я умру. то храните обо мнѣ какое нибудь пріятное воспоминаніе. Небо не можетъ быть тамъ, гдѣ нѣтъ васъ; моя душа часто будетъ блуждать въ этихъ палатахъ, въ коихъ вы обитаете, и вы будете чувствовать ее скользящею вечеромъ по вашимъ волосамъ вмѣстѣ съ вѣтеркомъ, или жалующеюся вмѣстѣ съ нимъ на ваши запертыя окна.
Маркиза сидѣла; Десликадо опять занялъ свое мѣсто у ея ногъ, и они смотрѣли нѣсколько минутъ другъ на друга; потомъ Беатриса, тихо привлекая къ себѣ Десликадо, сказала ему съ любовію:
«Вы много страдали, вы много любили меня, и я была очень жестока. Какъ помрачило солнце бѣлизну вашего чела! Какъ поблѣднѣла лазурь вашихъ очей въ утомительныхъ путешествіяхъ. Дитя мое, какъ вы перемѣнились! Какъ вы блѣдны и слабы! Вы были такъ прекрасны, когда показались мнѣ въ первый разъ подъ соснами Валломбрёзы!.. Теперь- вы мнѣ кажетесь прекраснѣе, чѣмъ тогда, потому что вы страдали по мнѣ. Бѣдный другъ! зачѣмъ вы такъ много любили меня?»
И говоря такимъ образомъ, Беатриса потопила свои пальцы въ бѣлокурыхъ волосахъ молодого человѣка и ласкала его бѣлую шею, не загорѣвшую отъ солнечнаго жара.
— О, какая женщина можетъ сказать себѣ, что она была любима больше васъ! шепталъ Десликадо, трепетавшій отъ ласкъ Маркизы, какъ трепещетъ молодая дѣвушка отъ перваго поцѣлуя своего любовника.
«И я также, и я васъ очень любила!» говорила Беатриса. «Когда, юная и прекрасная, я мечтала о блаженствѣ и призывала любовь, то васъ видѣла я въ моихъ грезахъ, васъ призывала я въ безмолвіи моихъ ночей и горечи моихъ дней. Поди, отдохни своимъ челомъ на этомъ сердцѣ, которое такъ долго горѣло къ тебѣ! Прижми свои уста къ моимъ устамъ; поди, бѣдное, умирающее дитя!»
— И такъ вы меня любите! вскричалъ молодой человѣкъ, обезумленный блаженствомъ.
«Я люблю тебя, Десликадо, я люблю тебя!»
— Звѣзды скоро погаснутъ, сказалъ молодой чужестранецъ съ мрачнымъ видомъ; ликъ луны сходитъ съ горизонта и листья уже трепещутъ отъ дыханія утра.
«Что вы говорите, мой другъ?» спросила Маркиза, опершись сладострастно на плечо Десликадо.
— Маркиза, развѣ вы не видите этихъ ночныхъ свѣтилъ, которыя исчезаютъ, этого горизонта, который краснѣетъ, и не слышите пѣнія утренняго жаворонка?
«До дня еще долго, и я ничего не слышу, кромѣ вздоховъ голубей, которые ласкаются подъ тѣнью сихъ садовъ. Что съ тобою, мой милый?»
— При восхожденіи солнца я обѣщался умереть! вскричалъ Десликадо съ отчаяніемъ.
"Иди же! сказала Маркиза, увлекая его; или, солнце не взойдетъ.
Черезъ три часа послѣ сего солнце восходило во всемъ своемъ блескѣ позади голубыхъ Тибурскихъ горъ, и его первые лучи, поражая окна Фарнесскаго дворца, скользили по занавѣскамъ алькова, гдѣ покоилась утомленная Беатриса. Десликадо напечатлѣлъ на ея челѣ безмолвный поцѣлуй и, срѣзавъ тихонько съ ея волосъ одинъ гокомъ и положивъ его къ своей груди, удалился съ поспѣшностью, неся въ сердцѣ радость и смерть. Онъ нашелъ Лоренца у своей двери и коляску принца Маріани передъ обелискомъ площади Наpoдa. Лоренцъ и Десликадо сѣли противъ Маріани и Джуліо Джуліани, и коляска помчала ихъ всѣхъ четверыхъ за Сторту, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Рима. Это есть одна изъ самыхъ прекраснѣйшихъ и самыхъ печальнѣйшихъ частей Римскаго поля (слѣдовало сказать — Римской Кампаньи. С. В.). Ничѣмъ нельзя выразить меланхоліи этихъ необработанныхъ долинъ, гдѣ вы можете проходить цѣлый день, не встрѣтивъ никакихъ живыхъ существъ, кромѣ нѣсколькихъ пастуховъ, вооруженныхъ ружьями, и нѣсколькихъ быковъ, поднимающихъ надъ травою свои глупыя головы, когда вы проходите мимо ихъ. Нѣтъ никакого жилища; развѣ какія нибудь недорослыя и покрытыя пылью деревья, разбросанныя въ длинныхъ промежуткахъ по краямъ дороги; какія нибудь развалины, разсѣянныя по полю; какая нибудь гробница, скрытая подъ травою, позженною солнечнымъ жаромъ; какой нибудь кусокъ мрамора или гранита, на которомъ спятъ длинныя зеленыя ящерицы; черные и мрачные кипарисы печально возвышаются на огромномъ горизонтѣ: ни крика, ни шума въ воздухѣ, землѣ или небѣ: все безмолвно и мертво; это поле есть мѣдный гробъ.
Лоренцъ несъ ящикъ съ пистолетами, а Джуліо Джуліани двѣ шпаги. Когда они пришли на назначенное мѣсто, Маріани сказалъ Десликадо: «Милостивый Государь, я не знаю васъ, и одинъ изъ насъ, можетъ быть, останется въ проигрышѣ; но если я колебался иногда просить у нѣкоторыхъ людей удовлетворенія за извѣстныя обиды, то никогда не отказывалъ въ немъ никому, кто просилъ его у меня, кто бы онъ ни былъ».
Десликадо ничего не отвѣчалъ, и только взялъ изъ рукъ Джуліани шпагу; сей послѣдній замѣтилъ, что пистолетный выстрѣлъ можетъ выдать тайну ихъ битвы.
Все происходило самымъ приличнымъ образомъ. Десликадо, который еще ни разу въ своей жизни не управлялъ рапирою, съ перваго удара повергъ Маріани на землю.
Гордый и радостный, вдыхая въ себя съ самодовольствіемъ воздухъ, исполненный любви и счастливый мыслію, что онъ будетъ жить съ тѣхъ поръ, какъ Беатриса сдѣлала его жизнь столь прекрасною, Десликадо тотчасъ явился въ Фарнесскомъ дворцѣ. Какая радость для него, какая также радость и для нея, которая его умирающаго прижимала къ своему сердцу!
Входъ къ Маркизѣ ему былъ отказанъ.
Десликадо явился еще разъ и получилъ тотъ же отказъ; въ третій разъ опять тотъ же отказъ.
Когда онъ вошелъ, отчаянный, въ свою гостинницу, ему вручили его паспортъ, съ приказаніемъ оставить Римъ въ двадцать четыре часа, если не хочетъ подвергнуться десятилѣтнему покаянію за смерть Маріани въ замкѣ Святаго Ангела. Этотъ паспортъ былъ посланъ къ нему секретаремъ его посланника въ Римѣ, но ходатайству Маркизы Р***.
Въ тоже самое время ему вручили письмо подъ конвертомъ съ ея подписью. Разломавши трепещущею рукою печать съ гербомъ Беатрисы, онъ прочелъ слѣдующія строки, поспѣшно начертанныя на бумагѣ, опрысканною амброю:
"Я ненавижу любовь, ея права и ея требованія: всякій родъ связи ужасаетъ меня. Когда я предалась вамъ, вы были для меня не больше, какъ воспоминаніемъ. Вы были мертвы — и я прижимала васъ къ моему сердцу; вы живы — и я умерла для васъ.
Въ этомъ же конвертѣ находился билетъ въ 10,000 фр., имѣющій силу по предъявленіи на Торлонія[1]. Десликадо разорвалъ его съ гнѣвомъ; потомъ, получивъ отъ Лоренца предложенія, отвергнутыя имъ наканунѣ, онъ взялъ свою сумку и отправился.
- ↑ Извѣстный банкирскій домъ въ Римѣ С. В.